Вера бесцельно бродит по дому, иногда переставляет с места на места маленькие статуэтки, водит указательным пальцем по шкафу или перилам.

Медленная, тянущая тоска давит на ее сердце изнутри. Каждая мелочь напоминает о чем-то. Чаще всего неприятном, которое лучше было бы забыть.

Вот на камине — аляповато раскрашенная морская звезда. Зачем она? Почему на камине?

Но сердце уже сжимают воспоминания. Гриша шепчется с Маней. Она только что нашла подарок от него — эту самую, нелепую звезду. И они улыбаются вдвоем. А Вера — в соседней комнате. Она слышит несколько фраз. И запоминает. И на днях, словно невзначай, заводит с мужем разговор об этом:

— У вас были тайны? Только для вас двоих?

— Откуда ты знаешь? — он раздосадовано отрывается от газеты. Но смотрит заинтересованно.

— Я слышала, однажды, случайно, как ты сказал ей: пусть это будет нашей тайной, чтобы знали только ты и я.

Он глядит прямо в лицо, но не в глаза, а мимо, куда-то на переносицу:

— Вот пусть это и останется нашей с ней тайной.

Она холодеет.

— Но Мани уже нет…

— А тайна — есть. И останется.

И снова между ними — газета. И тишина, и призрак Мани…

Вера хочет отвлечься и выходит в зал. На портретах — Мария. Здесь все напоминает о ней. И о его любви к ней.

И вечно будет напоминать… Вечно… Даже то, что с ней, казалось бы, совсем никак не связано.

Вера смотрит на дверь библиотеки и снова словно слышит недавно прозвучавшие голоса, свой и Григория:

— Ты оторвешься когда-нибудь от этих книг? Я начинаю их уже ненавидеть!

— Верушка, — отвечает он недовольно, — неужели можно ревновать к книгам?

И она мысленно добавляет: а к умершей сестре? Но переводит разговор на другое:

— Зачем тебе эта дурацкая должность в земстве? Ты же архитектор, а не чиновник.

Он долго молчит, смотрит в сторону, на книжные шкафы, на винтовую лесенку, ведущую в башню.

— Я сам об этом все время думаю. Надо же чем-нибудь заниматься. Архитектура — дело творческое, оно требует вдохновения… А я чувствую, что… У меня его нет. Сейчас. Может быть, это просто кризис, и скоро все будет, как прежде… Не знаю. Ничего не знаю. Пока.

Вера медленно бредет назад, с застывшим лицом и тоскливыми собачьими глазами.

Неужели смерть Маняши убила его талант? Без нее — нет вдохновения…

А она, Вера, — что она для него? Где то счастье, что должно было наполнить их дом? Умершая сестра остается и сейчас невидимой, но непреодолимой преградой. Как долго он будет жить памятью о ней?

В открытое окно залетает крошечная бабочка. Белесая, похожая на моль. И вспоминается разговор горничной с кухаркой.

— Страшное дело — моль. Как заведется, вовремя не уследишь — все, не выведешь.

— Да, это уж точно. Хоть одна заведется, потом хлопот не оберешься.

— Какие хлопоты — чистый убыток! Разорение полное, все перепортит, все поест. Считай, пропало.

Вера тогда впервые подумала, что она и есть — моль. Самая обыкновенная домашняя моль. Которая ест все и всех, исподволь, незаметно. Гадкая, вредная, приносящая всем только несчастья.

И серая, и мелкая — как моль…

За окнами раздается шум подъезжающего автомобиля. Она не выходит встречать. Сидит на диване, закрыв глаза.

Слышит его шаги на лестнице. Ближе. Не шевелится, не открывает глаз…

Он медленно подходит, молча садится рядом.

Она думает.

Не открывая глаз, спрашивает, тихо, но так, что у самой мурашки холодят спину:

— Зачем ты женился на мне?

Слышит, как он встает, идет к окну.

Тишину нарушает его голос, холодный и чужой, словно издалека:

— А зачем ты вышла за меня замуж?

Она открывает глаза — и встречается с его душным взглядом.

Как случилось, что они стали друг для друга приговором? К вечной безрадостной жизни в этом постылом доме, наполненном злыми дýхами и призраками. Просто протянули друг другу руки в момент отчаяния и одиночества? И приняли это за любовь, которой не было и в помине, да и быть не могло?

В зале с большими окнами — темно. Она хочет выйти, на воздух, к ветру, к солнцу. Хоть немного света!

Он неожиданно ласково говорит:

— Глупые вопросы мы задаем друг другу. Вот приедет Иван, сразу станет веселее.

Она медленно поворачивает голову в его сторону, но отвечает мысленно: «В последнее время с братом мы тоже только ссоримся и спорим».

Гриша подходит ближе, гладит ее волосы, нежно спрашивает:

— Ты еще не ужинала? Я проголодался.

Вера робко улыбается:

— Распорядись, чтобы подали. Я сейчас спущусь.

Он слегка наклоняет голову и уходит под арку, к лестнице. А она прижимает руки к груди, сильно-сильно. Сердце готово вырваться наружу, но не от страха — от отчаянной решимости.

Она не обманет его. Нет. Спуститься можно по-разному.

Идет к балкону, смотрит вниз, на маленькие ели и сосенки, на золотящиеся в вечерних лучах Барвинковцы. Там — свет и радость, тут — тьма и безысходность.

Она мысленно, но четко и уверенно сказала:

— Я не хочу жить.

И злой дух толкнул ее вниз.