Кинчев был очень зол.

Пол в его неуютном прокуренном кабинете прогнил и разгневанно скрипел на каждом шагу. Стул невозможно переставить без этого скрипа.

Убийство Николая Гапченко было таким же нелогичным, как и смерть Алины Зацепы. Оба были молоды, не имели врагов и завистников. Ничем не отличались от типичной местной молодежи. Никого серьезно не обидели. Ни у кого из подозреваемых не было абсолютно никаких мотивов лишать их жизни. Да еще так дерзко, не опасаясь других находившихся в доме людей…

Обе местные газетенки умудрились за одну ночь сфабриковать зловещие первые страницы и уже после обеда удивить небывало сенсационным выпуском город и окрестности. Барвинковская телестудия пустила в эфир слезоточивую передачу с рыдающими друзьями и приятелями Алины Зацепы. Все наперебой твердили в камеру: «И мухи не обидит никогда», «Как пела в хоре!», «Какая добрая была!», «Как ее любили одноклассники!», «обожали соседи!» и обязательно: «Изверги!», «Они должны понести по заслугам», «Нельзя оставлять безнаказанными», «До каких пор у нас будут вот так, среди бела дня?» Жаль, бедняжка Алина не дожила до такой популярности… Для полноты комплекта не хватало героической передачи про охранника, погибшего на посту. Видимо, уже готовят. Понятно, что милицию, прокуратуру и следственные органы упоминали презрительно-пренебрежительно, предвкушая в обозримом будущем цикл обличительных материалов под девизом: «Прошло уже… а они все еще…»

Начальство тоже прониклось ситуацией до самых печенок. И с утра успело попортить Кинчеву его печень также…

Виктор достал из пачки сигарету, но не закурил, смял и выбросил в мусорную корзинку. Чувствовал, что сейчас не сможет держать ее одними губами, сжует от досады и злости.

Вообще-то с этой дурной привычкой — курить — следовало бы давно уже расстаться… Вот закончим это дело, тогда… Может быть…

Миша Шерман подшивал в углу архивные документы, опустив голову. Но синяки на лице были все равно заметны. Устроил, умник, вчера вечером самодеятельную засаду во дворе вторично уже обворованных Цокотюх. На этот раз стащили старый мотор от допотопного «Запорожца», который хозяева давно собирались сдать в металлолом. По ошибке, приняв за похитителя, незадачливого студента побил приехавший из областного центра сын гражданки Цокотюхи. И правильно сделал. И Мишенька сам это понимает. И вздыхает над пыльными документами. Скорее всего, злится на себя самого.

Но долго злиться и печалиться практикант не умел. Он уже отложил в сторону неинтересные бумажки — статистику, отчеты. С отвращением полистал учебник по истории мировой культуры, зачет по этому предмету будущий великий сыщик сдать пока не сумел. Поэтому, демонстрируя свою невысокую культуру, начал задумчиво покусывать передними зубами ноготь большого пальца. Наконец не выдержал:

— Так обычно действуют только маньяки.

— Ты о чем? — прикинулся непонимающим Кинчев и недобро прищурил глаза.

— Да про убийства же. Серийные.

— Ты, небось, уже всем однокурсникам раззвонил, что серийные убийства тут расследуешь?

Миша не понял, чем пахнет ледяной тон его временного начальника и добродушна признался:

— Звонить дорого. Я им «эсемески» разослал.

— А как же тайна следствия?

— Много я мог в «эсемеске» написать? — Миша почесал выпирающий кадык. — Кстати, Цокотюха, Надежда Ионовна, все, что нам известно, у забора своего дома соседке рассказывала. Довольно громко и с подробностями.

— Ну-ну-ну, — заскрипел полом, зашевелившийся на стуле Виктор, — что за подробности?

— Да все, что мы и так знаем.

— Михаил, напряги мозги! Всего знать мы не можем. Вспоминай!

Шерман возвел очи к потолку.

— Да вот… Новая уборщица Ярыжских, Дука эта, забыл, как ее зовут… Э-э, Татьяна…

— Ну-ну, продолжай!

— Так она мамашей охраннику Дмитрию Дуке приходится.

— И что?

— И кумой второй уборщице, Татьяне Михайловне.

— И зовут их обеих Татьянами! Очень подозрительно! — Кинчев усмехнулся. Саркастически.

— Не смейтесь, я вспоминаю все подряд… Чтоб новое не пропустить… Самое главное… Бабка убитой заговариваться стала от горя. Всех подряд обвиняет.

— Это нам известно.

— А, вот еще! Когда в особняке санаторий был, там люди, как мухи, умирали. От неизвестных причин. Потому его и закрыли.

— Ты в это веришь? — пол под Кинчевым заскрипел.

— Можно проверить. Связаться с Министерством здравоохранения. Может, у них архивы сохранились.

Виктор расцвел иронической улыбочкой:

— Боюсь, что именно тебе мы это и поручим. Связаться с архивами.

— Всегда готов. Я быстренько, по Интернету…

— Погоди, это и все твои новости?

— Нет. Все думают, что убийцы… В общем, это как-то связано с семьей Ярыжских. Ну, типа, из-за них все несчастья.

— Почему именно из-за них?

— Женщины не говорили. А так — эмоции… Ярыжские им не нравятся: богатые, зазнайки.

— А ты сам что думаешь?

— Я думаю, что кто-то их предупреждает. Запугать хочет.

— Молодец!

— Правда? И вы так думаете?

Кинчев грозно постучал по столу указательным пальцем:

— Ни-ни-ни, это ты так думаешь! Запомни, Михаил! Следователь не думает, не подозревает, а выдвигает версии.

— И у вас такая версия есть?

— Само собой. Но аргументов для нее маловато. Одни эмоции…

— А что если… засаду устроить?

Виктор снова не на шутку разозлился:

— Молчи уже про засаду! Ты вчера в одной уже…

— Не все ж такие, как эти ненормальные Цокотюхи!

— Ты так думаешь? Да ты, Мишенька, Бога благодари, что тебя Цокотюхи в своем огороде поймали, а не их соседка Дубовецкая. Там бы ты парой синяков не отделался. Там бы нам всем досталось так, что и подумать страшно. У нее дочь — редакторша местной желтой газетенки. Скандальнейшая дама! Накатала бы о наших бесстрашных органах грандиозный материал под заголовком: «Снова оборотни в погонах».

— И где бы она компромат взяла? Ничего ж такого не было.

— Где такие компромат берут? Из пальца высасывают. Она бы расписала, что ты не просто так залез на ее суверенную территорию без разрешения и ордера, что это ты, именно ты стащил и стол, и мотор, и все сбережения одинокой старушки. И заметь, все в таких выражениях, что все б тебя за вора считали, но нигде бы прямо об этом не говорилось. Она так умеет каждую фразу закрутить, что ни к чему и не придерешься. Эта мадам уже восемнадцать судебных процессов выиграла. О клевете, защите чести и так далее. Оклеветанные так и остались оплеванными.

— И что же, никто ей рот закрыть не может?

— Да ты что?! Она у нас — первый борец против коррупции и всякой неправды, заступница обиженных. Ее публика на руках готова носить. Вообще-то есть за что. У нее и дельные материалы бывают… — Кинчев зевнул.

Практикант вздохнул и снова предложил:

— Нет, а если все-таки проследить за особняком? Засаду устроить — настоящую!

— Всему свое время. А сейчас неплохо бы у себя дома в засаде посидеть. За чашкой чая. Эх, поставить бы тут кушетки! Да подушки! Ладно, пошли домой, практикант.

Кинчев встал. Миша мечтательно вздохнул и последовал его примеру. Он уже видел себя окруженным плотным кольцом институтских товарищей, которые жадно ловили бы каждое его слово. А он вещал бы равнодушным тоном: «Помню, когда мы сидели в засаде…»

И он, и ненамного более опытный Кинчев интуитивно чувствовали: самое интересное у них впереди, оно уже близко, не за горами, и засады тоже. Потому что два убийства в доме Ярыжских — это пока только цветочки…

Впереди их ждали и ягодки… И пол сочувственно заскрипел им вослед.