— Сверху сняли?

— Да, два раза. И сбоку тоже.

— А снизу?

— А как его снизу снимать?

— Лежа, Коленька, лежа на полу! И побыстрее!

Вспышка, вспышка, вспышка. Старенький пленочный фотоаппарат жужжит и клацает. Кинчев для надежности запечатлевает труп и на камеру своего мобильного, осторожно переступая через толстые книги, в беспорядке валяющиеся на полу.

* * *

Огромный шкаф отодвинут в сторону. Фотографируется освобожденное от его тяжести тело Ярыжского. Осторожно извлекается из окоченевшей руки длинный кухонный нож. Понятые — Надя Щукина, Боря Тур, Дима Дука — дышат глубоко и глядят круглыми глазами.

Следственная бригада торопливо и деловито делает свое дело.

* * *

Ольга Ярыжская заламывает руки, хватается за виски, пытается пить воду, поданную ей в высоком тонком стакане.

— Поверьте, я… Я… Я не могу говорить! Неужели вы не понимаете?! Мне плохо! Мне очень, очень плохо! Верните мне телефон, я позвоню моему адвокату.

— Я сам ему позвоню, — не теряет присутствия духа и леденящего душу спокойствия Кинчев. — Он в Барвинковцах, ваш адвокат?

— Нет, в Киеве.

— Насколько я помню, после предыдущих убийств вы не обращались к нему за помощью?

— Тогда жив был мой муж! Он все решал. А теперь его… Господи, что мне теперь… Что мне теперь делать?

— Рассказать, что произошло.

— Я не могу… Не могу сосредоточиться. Врача! Мне плохо!

* * *

Леся Монтаньоль зажимает рот носовым платочком. Чисто белым, обшитым тонким кружевом. Широко распахнув глаза, глубоко дышит.

— Воды? — сочувственно предлагает Николай Власенко.

Она отрицательно качает головой:

— Нет… Спасибо… Сейчас пройдет… У меня бывает так… Иногда… Когда… Ой!

Она снова вся содрогается в мелких конвульсиях, стараясь перебороть новый приступ тошноты.

* * *

Огни фонариков снуют вокруг особняка, в них кружатся неторопливые густые хлопья. Никаких следов не видно на свежевыпавшем снегу. Следы самих сотрудников милиции тают под покровом снежинок в течение четырех-пяти минут.

— Глупостями мы занимаемся, Миша, если тут кто-то и проходил… Ничего не осталось.

— А если помимо следов?

— Что, например? Помимо следов-то?

— Не знаю. Окурок, перчатка, даже документ какой-нибудь, в спешке утерянный.

— Ох, студент! «В спешке». Если это тот же фрукт работал, который девушку и охранника… на тот свет отправил, так он, похоже, никого не боится и спешить не станет. И следов не оставит. Даже окурка. А если и бросил где, то найди, попробуй! Пошли в помещение, нечего тут зря…

* * *

Кинчев сидит напротив Ярыжской в ярко освещенном кабинете ее супруга.

— Если вам самой трудно, я помогу вам, Ольга Владимировна. Вы перед смертью мужа находились в зале? Рядом с библиотекой?

— Да…

— Дверь была открыта?

— Да…

— Но обычно она закрыта?

— Да…

— Почему не закрыли на этот раз?

— Не знаю… Поверьте, я не могу… Ничего не могу…

— Это вы не закрыли ее?

— Нет… Не помню… Я была в своей комнате и… Что-то хотела сказать Кириллу… Я не помню, ничего не помню… Я не… Я не трогала дверь…

— Ее не закрыл Кирилл Иванович?

— Может быть… Он иногда бывал невнимательным.

— Иногда или часто?

* * *

Смятый, но сухой платочек с кружевами лежит на столе. Леся Монтаньоль говорит медленно, глядя на оконную занавеску и старательно подбирая слова:

— Совершенно ничего подозрительного. Или даже необычного. Я была в своей комнате, то есть, в этой, для гостей. Потом вышла в зал, немного поиграла на рояле. И вот как раз в это время…

— Да-да, продолжайте.

— Такой грохот, необыкновенный. Удар, глухой. Крик.

— Крик или крики? Многочисленные?

— Многочисленные. Несколько голосов.

— Что кричали?

— Я не разобрала слов. Отдельные восклицания. Короткие.

— Но много?

— Нет, совсем не много. И недолго.

— Почему вы думаете, что недолго? Смотрели на часы?

— На часы я не смотрела. Но только несколько выкриков… Почти одновременно. И все. Потом я вышла в зал и увидела, что туда идет следователь.

— Идет или бежит?

— Не могу сказать. Ну, лучше так: он быстро приближался.

— Дальше.

— Я подошла сзади и увидела. Все это.

* * *

Ярко освещенная кухня. Снабженные инструкциями представителей следственных органов, как оформлять такие письменные показания, Щукина, Дука и Тур старательно скрипят шариковыми ручками. Сидят в центре, вокруг стола. Предварительный опрос показал, что ничего интересного они сообщить не могут: не видели, не слышали ничего подозрительного вплоть до поднявшейся в доме и вокруг него кутерьмы.

В углу меланхолично пишет еще один протокол Миша Шерман. Время от времени смотрит по сторонам, вздыхает. Студент уже на собственном опыте убедился, что работа следователя на девяносто процентов состоит из нудной писанины, которую впоследствии подошьют в аккуратные папки и отправят в архив.

* * *

— Стена… Стена раздвинулась… И шкаф… Поверьте, я не очень хорошо видела… И оттуда показалась девушка. И что-то выкрикнула. И шкаф упал. На Кирилла.

— Ваш муж стоял рядом? Рядом со шкафом?

— Он стоял. То есть, нет, он сначала стоял, а потом наклонился. Перед этим… Как она шкаф… Вот это…

— Зачем наклонился?

— Поверьте, я… Я могу только предполагать…

— Что вы предполагаете?

— У него в руках был нож… Может, достал из-под… Из-под шкафа… Господи, мне страшно! Я не… Не могу! Не могу больше! Не сегодня… Пожалуйста. Я устала.

* * *

Коля Власенко внимателен и серьезен, он боится упустить даже незначительную деталь:

— Почему вы именно в это время решили выйти из своей комнаты?

— Почему? — баронесса Леся на минуту задумывается. — Ну, до этого у Ольги Владимировны все время играла музыка. Когда стало тихо, я вспомнила, что рядом, в зале, есть рояль… Красивый, старинный. Захотелось узнать, как он звучит.

— А раньше вам не хотелось узнать, как он звучит? Почему эта мысль пришла в голову именно тогда, в эту минуту?

— Она и раньше приходила. Но в доме все время играет музыка. Довольно громко. Я не могу так, когда мелодии накладываются одна на другую. Это будет не музыка, а какофония.

— Значит, перед тем, как вы начали играть, было тихо.

— Да, музыки не было.

— А другие звуки?

Она мнет и комкает в руках платочек.

— Другие звуки… В этом доме постоянно какие-то шорохи. Не знаю, может, это ветер… Словно какой-то отдаленный шепот…

— И перед тем, как начать играть, вы этот шепот слышали?

— Да. Только я не знаю — шепот или шорох. Неясные шелестящие — звуки.

* * *

— Вы говорили, что там был еще какой-то монах.

— Я говорила? Ах, да, конечно… Тоже выскочил из стены, за девицей… Он ее за руку схватил и втащил… туда…

— Куда это — «туда»?

Ольга Владимировна сердито смотрит на следователя, поджимает полные губки: нельзя же быть таким тупым! Впервые помада на ее губах некрасиво съедена в середине, неровным слоем подчеркивает одни лишь контуры.

— Туда — это в стену.

— Вы уверены, что именно в стену?

Черные глаза снова наполняются слезами.

— Я не сумасшедшая! Думайте, что хотите, но это правда!

Рот пани Ольги уродливо, страдальчески кривится:

— Поверьте, я сама ничего не понимаю! Ничего! Все так… глупо. Нереально… Нож… Почему — нож? Он был под шкафом? Зачем?

— Это вы у меня спрашиваете? У меня? — иронически удивляется Кинчев.

* * *

Надя Щукина звонит по городскому телефону домой, ее волнует безопасность дочери.

— Мариночка, пожалуйста, займись уроками… Значит, почитай что-нибудь… Но из дому — ни ногой. Я сказала!.. Потом объясню… Успеешь. Завтра или послезавтра… Это не горит… Учти, я проверю… Да, и еще. Не вздумай никому открывать. Никого не впускай сегодня в дом, никого, слышишь!.. Я сказала, а ты слушай. Говорю же, объясню потом… Завтра. Сейчас не могу говорить. Все.

Маринка не понимает волнения матери, сгорает от любопытства, обе сердятся.

* * *

Кинчев говорит Коле Власенко:

— На всякий случай возьми подписку о невыезде у всех причастных к делу.

Тот чешет спину и спрашивает:

— А кого будем считать причастными?

— Всех, кто был в доме. И охранников.

— И хозяйку?

Телефон Кинчева играет бодрую мелодию, он вынимает его, отвечая Николаю:

— Ее — в первую очередь.

* * *

Леся Монтаньоль медленно идет в сторону спальни для VIP-гостей. Посреди зала задумчиво останавливается. Идет к роялю, тихо закрывает над черно-белыми клавишами крышку.

Внезапно вздрагивает и застывает, закрыв ладошками рот. Глаза в ужасе округляются, в них блестят слезы. Плечи начинают мелко-мелко трястись.

* * *

Кинчев отключает телефон и вздыхает:

— Так, час от часу не легче! Николай, я тут с практикантом останусь, а ты бери всех — и в гараж. В городе серийные ограбления таксистов начались. Какие-то двое, вооруженные ножом и пистолетом, садятся под видом пассажиров, отбирают всю выручку. Таксиста выбрасывают из кабины. Уезжают на том же такси, которое сразу же бросают на одной из близлежащих улиц.

— И скольких уже ограбили?

— Пока двоих.

— Гастролеры, — скривившись, говорит Власенко, — их уже и след простыл.

Кинчев, наоборот, настроен оптимистически:

— На чем? На очередной ограбленной тачке? Ты свяжись с ГАИ, может, совместными усилиями да по горячим следам…

— Ага, они уже и не тепленькие, наверное… — Николай неторопливо идет к выходу.

* * *

Игорь Федорович Афанасьев, бригадир охранников особняка Ярыжских, проводит в «сторожке» производственное совещание с Димой Дукой и Борей Туром.

— Панчук точно раньше, чем через две недели на ногу не встанет. Да и то… Сами знаете. Я, конечно, с хозяйкой переговорю… Как оно теперь будет. А пока решим так: ты, Борис, сегодня отдежурил, идешь отсыпаться. Завтра с восьми — сюда опять. Ночью я побуду с Димоном. А там поглядим.

Он обводит взглядом двух своих подчиненных и вздыхает:

— Н-да-а-а, хлопцы. Вляпались мы в дерьмо… Можно сказать, по самые ноздри. Когда еще расхлебаем… С милицией только свяжись!

— А мы-то причем? — сердится Дука.

— Ты, мой милый, хозяина не уберег. Который платил тебе — и не мало платил. Он тебе, можно сказать, жизнь свою доверил. А ты…

Все трое подавленно смотрят в пол.

* * *

Кинчев сидит напротив практиканта Шермана, говорит, глядя прямо в глаза:

— Миша, я понимаю, что это очень серьезное дело. Но мне нужно остаться тут. Интуиция подсказывает, что нужно. Еще раз все проверить. А ты переговоришь только с этой девочкой, которую пытались изнасиловать. Обязательно в присутствии матери. Если хоть что-то помнит — обеих в отделение и попробуйте составить фоторобот. И все, что накопаешь, — немедленно дежурному. Дальше действуйте по обстановке. Если что — сразу звони мне. Понятно?

Миша Шерман, преисполненный сознания значимости момента и своей почти главной роли в расследовании нового преступления, вскакивает, как теннисный мячик:

— Есть! Понял! Сделаем! В лучшем виде!

* * *

Кинчев снова тихо отвечает кому-то по телефону:

— Дайте мне два дня. Только два дня… Да, сегодня и завтра. Если послезавтра утром я не разберусь во всем, можете меня уволить… Да как угодно, хоть и служебное несоответствие… Да, заявление напишу сам… Я не шучу, мне не до шуток… Мне трудно пока объяснить. Интуитивно чувствую… Нет, никогда еще не подводила… С ними мы разберемся тоже, группа уже работает… Обязательно… Конечно… До свидания.

Он нажимает кнопку отбоя и говорит все еще светящейся мобилке:

— Вот так. Теперь отступать некуда. И некогда. Позади — Москва.

Достает из нагрудного кармана пакет с поясом Ярыжской, улыбаясь смотрит на него.