Томас Кейн родился в 1878 году в графстве Оффали в Ирландии. С самого раннего детства Чарльз с отцом пас овец. Мальчику казалось, что он начал работать сразу же после своего рождения.

Овцы и земля, на которых они паслись, принадлежали лендлорду. У Кейнов же была только убогая хижина, в которой обитала вся семья.

От своего отца Томас унаследовал огненно-рыжие, вьющиеся мелкими локонами, густые волосы и круглое лицо, обильно усыпанное веснушками.

Основным продуктом питания в семье Кейнов был картофель. Из него умудрялись готовить множество блюд. Даже хлеб-фадж-, и тот был из картофеля.

А Томас всегда мечтал о мясе. По ночам ему снились большие куски вареной баранины. Мальчик просто ненавидел эти съедобные клубни, называемые картофелем.

Его отец всё время вспоминал великий голод 1846–1849:

— За грехи наши, Господь нас наказал и послал болезнь на картофель. Он гнил в земле и страшно вонял… Эта была для нас кара Божья! За грехи наши… Не было еды. Многие умирали… В нашей семье из детей остался только я в живых. Все наши родственники уезжали в Америку, спасаясь от голода. Я не знаю, почему мой отец не захотел покинуть Ирландию. А остался здесь. Забоялся, наверное… А вот его братья уехали в Америку. Я бы не забоялся! Но я тогда был ребёнком ещё… Сейчас мои двоюродные братья живут в Америке. Америка-это рай! Рассказывали, что у них высокие дома с большими застеклёнными окнами, каминами и много-много еды.

— Папа, а что они едят там, в Америке? — спрашивал Томас.

— Думаю, что разные мясные блюда, колбасы разные. Рассказывали, что в Америке очень много колбас и окороков.

Томасу часто снилась эта сказочная страна Америка, где всегда тепло, красивые дома и много-много вкусного мяса.

Никто не верил, что Томасу было семнадцать лет. Ведь при его росте полтора метра, круглом лице с веснушками и рыжими волосами выглядел он, как ребёнок.

Томас уже давно решил для себя, что он уедет в Америку. Как? Он не знал, но был уверен, что приложит все силы для осуществления этой мечты. Там, в Америке, Томас сразу же станет богатым и уважаемым человеком.

В один из дождливых и промозглых ноябрьских дней 1895 года, он разбил копилку и вытащил из неё все мелкие монеты, которые бросали в неё уже несколько лет его родители. Затем в мешочек, с пришитыми к нему лямками, сложил свои скудные пожитки, метрику и сбежал из дому.

Отцу с матерью он оставил записку: «Папа и мама, прастите миня. Я уюзжаю в америку. Важ сын томас».

Томас Кейн добрался до Дублина. Здесь в порту он увидел огромный чёрный пароход, стоявший у пристани. Юноша, озираясь по сторонам, подошел к трапу. У него стоял мужик лет тридцати в морской форме и красной повязкой на левом рукаве.

— Добрый день! Скажите, а куда едет этот большой пароход? Не в Америку, случаем? — поинтересовался у него Томас.

— Что ты сказал, темнота? Едет? Ха-ха-ха-ха… — громко заржал матрос.

Ему было так смешно, что он долго не мог успокоиться.

— Ха-ха… едет… пароход. Ха-ха… Да, свинопас, ЕДЕТ в Америку! Ха-ха-ха…

Матрос вдруг резко перестал смеяться. Его лицо стало серьёзным и подобострастным. К трапу подходил высокий, широкоплечий мужчина лет сорока, в чёрном морском костюме с золотыми нашивками и блестящими пуговицами на кителе. Лицо у него было красное, как летний закат солнца в тех местах, где жила семья Кейн.

Матрос, вытянувшись в струнку, отдал честь краснолицему, который стал медленно подниматься по трапу.

— Сэр! Сэр, подождите, пожалуйста! — закричал Томас. — Я хочу наняться на ваш пароход.

Краснолицый остановился, повернулся к Томасу и, бросив на него мимолётный взгляд, снова стал подниматься по трапу.

— Сэр, я хочу увидеть мир! Мне надоело пасти овец! Дьявол их побери! — вырвалось от отчаяния у Томаса.

Краснолицый остановился, а затем спустился на землю. Матрос вновь, вытянувшись перед ним в струнку, отдал честь.

— Как ты сказал, мальчик? Повтори! — потребовал этот мужчина в чёрном костюме с золотыми нашивками.

— Сэр, я хочу увидеть мир! Мне надоело пасти овец! Дьявол их побери! — чётко произнёс Томас, глядя прямо в светло-голубые глаза краснолицего.

— Я тебя, мальчик, понимаю. Сам когда-то был таким… Я тебя беру, — тихо произнёс мужчина с золотыми нашивками.

Кейна определили мыть посуду на камбуз, где готовили пищу для офицеров.

Первые два дня Томас находился на седьмом небе от счастья. Он впервые в жизни попробовал мандарин, апельсин, виноград. Кейн ел то, что оставалось после офицеров. Это было очень вкусно и так сытно! Наконец-то он наедался вдоволь, и теперь у Чарльза не урчало больше в животе от голода.

Когда пароход отошёл от пристани, Кейна охватил приступ безумного счастья и веселья.

— Я еду в Америку! Я в Америке стану богатым!

Но через три дня началась болтанка. Пароход качало. Под ногами у Томаса всё шаталось, а ему надо было работать с пяти утра до двенадцати часов ночи. Девятнадцать часов он, не присаживаясь ни на минуту, мыл и протирал тарелки всех форм и размеров, чистил до блеска сковородки. Есть приходилось урывками и стоя. Шеф-кок, высоченный и худой, с бакенбардами до подбородка, крючковатым носом, мужчина лет сорока, был всегда зол и недоволен своими подчинёнными.

— Паршивец, как ты протёр кофейник? — шипел начальник и давал Томасу такую оплеуху, что юноша летел в другой угол камбуза.

— Мерзавец, почему у тебя в руках грязное полотенце? — и следовал пинок ногой, который валил Кейна на пол.

У Томаса дрожали колени, когда он поздней ночью спускался в кубрик, чтобы взобраться на свою койку, расположенную на третьем ярусе. От работы судовых двигателей пароход дрожал. От ударов волн он заваливался то на левый, то на правый борт. Но Кейн не слышал и не чувствовал этого, потому что мгновенно проваливался в сон-забытье.

Через неделю начался шторм. Кейна тошнило. Он не мог ни есть, ни пить.

— Господи, когда мы приедем в Америку? Господи, дай сил мне выдержать все эти мучения! — просил у Всевышнего Томас.

И вдруг однажды, в полдень, пароход перестал крениться, а двигатели замолчали.

Кейн в первый раз за всё это время выскочил на палубу. Была сильная жара. Пароход стоял уберега, на котором высились огромные, похожие на горы, кучи угля.

— Сэр, это Америка? — вежливо осведомился Томас у юноши, в чёрном костюме с двумя тонкими золотыми нашивками на рукавах черного кителя, проходившего мимо.

— Нет, юнга, это Африка! — ответил тот.

Два дня шла погрузка угля, а затем пароход продолжил свой путь, а для Кейна продолжились муки. Полы у него «уходили» из-под ног. Из рук выскакивала посуда. В один день Томас разбил две большие тарелки, за что был жестоко избит шеф-коком.

Ночью, лежа на своей узкой койке, юноша беззвучно рыдал: «Сколько ещё времени осталось до этой Америки? Я уже не выдерживаю…».

Однажды Томас проснулся от тишины. Не работали двигатели. Никто не кричал и не свистел. Пароход не кренился и не дрожал.

Кейн быстро поднялся на палубу. Начинался рассвет. Томас посмотрел на берег. Груды бочек, штабеля досок, а за ними, на пригорке, в небо взметнулись высокие белые дома и деревья с длинными и широкими листьями.

— Это точно — Америка! — с восхищением понял Кейн и помчался в кубрик. Собрал свои вещи, забежал на камбуз. Здесь он нашёл жестяную коробку бисквитов и сунул её в свой мешок. Хотел было направиться на палубу, но остановился.

— Нет, так просто уйти нельзя! Надо отомстить этому мерзкому человеку! — решил он, вытаскивая из шкафчика своего начальника рабочую одежду шеф-кока.

Томас бросил её на пол и с наслаждением стал вытирать об белоснежные колпаки, фартуки, куртки грязные подошвы своих стоптанных ботинок.

По канату, натянутому с носовой части парохода до кнехта, на пристани, он ловко спустился на землю. В порту стояла тишина. Кейн осмотрелся, вокруг не было видно ни одной живой души. Томас, прижимая мешок к груди, бросился бежать между бочек, брёвен и досок. Выскочив на булыжную мостовую, он перешёл на быстрый шаг.

Улица была пустынной. На углу, на столбе, висела чёрная табличка. На ней белой краской было выведено странное слово «Коррьентес». Что оно обозначало, он не знал, но сразу же понял, что так называлась эта широкая улица. Кейн неторопливо шёл по тротуару, с любопытством смотря по сторонам. Вокруг светились огромные стеклянные витрины шикарных магазинов, где продавали одежду, вино, обувь, ткани… Заметив, что один из домов имел настоящие зеркальные окна, он подошёл и увидел своё отражение: маленького круглолицего подростка с всклокоченными густыми огненно-рыжими волосами, одетого в узкий пиджачок и длинные подвёрнутые несколько раз чёрные брюки.

Над входом в высокую церковь висел флаг — три горизонтальные полосы: синяя, белая и снова синяя. На белой полосе, в самом центре, было изображено солнце с глазами, губами и носом.

— Какой красивый флаг! — восхитился юноша. — Америка!

Дойдя до небольшого, очень уютного парка, где стоял густой аромат неизвестных цветов и растений, Томас лёг на скамейку и мгновенно уснул.

Яркие лучи солнца больно резанули по его глазам и заставили Кейна открыть их. Была жуткая жара, но Томас решил, на всякий случай, не снимать своего пиджака. Улицы были запружены людьми. Мужчины, как правило, в светлых костюмах с галстуками, а женщины в длинных платьях с ажурными зонтиками в руках.

— Ух ты! — вырвался вздох восхищения у Томаса. — Америка!

В животе у него стало урчать от голода. Юноша, быстро проглотил несколько бисквитов, но от этого ему ещё больше захотелось есть. Кейн встал и, не зная куда, побрёл, изнывая от непривычной для него жары.

Сколько времени он шёл, Томас не помнил, но очнулся юноша среди огромных куч песка и щебени. Невдалеке гудели пароходы, и чувствовалась близость воды.

— Это же я в порту оказался! — испугался Кейн.

Он хотел было сразу же вернуться назад, но вдруг запах жареного мяса изменил его намерения.

В тени чахлого дерева сидели человек десять, одетые в лохмотья. Перед ними, на нескольких кованых оконных решётках, под которыми ярко тлели малиновые цвета угли, лежали огромные куски шипящего мяса.

— Факон! Факон! — нетерпеливо произнёс грузный бородатый мужик лет сорока пяти.

Молодой парень лет семнадцати быстро вскочил и подал бородатому длинный нож.

«Факон» — было первым словом, которое узнал Кейн в Америке.

Бородатый достал из большого мешка хлеб, имевший форму кирпича, и разрезал его вдоль на две части. Затем он ловко наколол факоном огромный, понравившийся ему кусок мяса, и небрежно бросил его сверху одной половины хлеба.

За бородатым эту процедуру проделали все остальные. Каждый снимал с пояса свой факон, доставал из мешка хлеб, разрезал его на две части, а затем остриём ножа накалывал кусок мяса и укладывал его на хлеб.

Томас вплотную подошёл к решёткам, от которых вверх поднимался одуряющий аромат.

Бородатый, широко открывая рот, укладывал на язык бутерброд, а затем отрезал его своим факоном у самых губ. Было очевидно, что откусывать хлеб с мясом здесь являлось дурным воспитанием.

— Здравствуйте! — негромко произнёс Кейн, не в силах оторвать свой взгляд от решёток.

— Здравствуй! — ответил на очень корявом английском бородатый и продолжил уже на своём странном языке.

Томас с огорчением понял, что все знания английского языка у бородатого на этом закончились.

Кейн, не понимая, о чём говорит бородатый, согласно кивал головой, при этом захлёбываясь собственной слюной.

Бородатый, поддев своим факоном огромный кусок мяса, положил его на половину хлеба и протянул Томасу.

У юноши затряслись руки от возбуждения. Он, схватив бутерброт, сразу же впился в него своими молодыми крепкими зубами. Более вкусной еды, чем этот кусок нежной, пахнувшей дымком телятины, Томас не ел никогда в своей жизни.

— Хорошая страна Америка! Она мне очень нравится! Простые оборванцы едят здесь, как короли, — с восхищением думал он, работая челюстями.

Бородатый что-то буркнул очень недовольным тоном. Тот час худющий и длиннющий парень лет восемнадцати, бросив жевать свой бутерброд, подскочил с земли и поставил на решётку закопчённый чайник.

Мужик лет сорока пяти без левого уха достал из мешка большую деревянную кружку без ручек (позже Кейн узнал, что на самом деле это была высушенная тыква средних размеров) и, почти до самого верха, насыпал в неё мелкорубленных зелёных листьев, и сунул туда же металлическую трубку белого цвета. Затем из чайника налил в эту кружку без ручек воды и уважительно вручил её бородатому.

Тот, сделав маленький глоток, передал кружку Кейну.

— А что с ней мне делать? — испугался Томас, держа её в своих руках. — Сделаю я глоток, как бородатый! — решил он.

Жидкость была тёплой и горьковатой, но юноше она показалась приятной на вкус. Кейн всосал в себя ещё несколько глотков и бережно вернул кружку бородатому.

— Мате! — громко рыкнул тот, ткнув своим грязным пальцем в эту кружку.

На прощание одноухий подарил Кейну половину хлеба и кусок жареного мяса солидных размеров.

— Как плохо, что в Америке не говорят по-английски! Хотя я уже знаю два слова «факон» и «мате». — Размышлял Томас, слоняясь по улицам. Стало так жарко, что он решил умыться в фонтане, который увидел в маленьком парке. Кейн уже было окунул свою руку в холодную прозрачную воду, как неожиданно услышал английскую речь. Томас резко обернулся. На лавочке сидели парень лет двадцати, одетый в роскошный белый костюм с галстуком и мальчик лет восьми-десяти.

— Сэр! Сэр! — ринулся к ним Кейн. — Здравствуйте!

— Привет! — удивлённо промямлил парень, пристально рассматривая кургузый пиджачок и длинные подвёрнутые брюки Кейна. — Ирландец?

— Да, сэр! Из графства Оффали. Меня зовут Томас Кейн.

— А я из Дублина. Меня зовут Патрик Мак-Махон.

— Очень приятно, сэр, здесь, в Америке, встретить земляка, сэр! — искренне обрадовался Томас.

— Да прекрати ты обращаться ко мне «сэр»! — резко оборвал Кейна Патрик и протянул ему руку.

— Послушай, земляк, я с самого утра брожу по улицам и никак не могу понять, почему здесь все говорят на каком-то дурацком языке! — высказал своё сомнение Томас.

— Почему же на дурацком? — удивился Мак-Махон. — Это испанский язык.

— Ис-пан-ский-й? — удивлённо протянул Кейн. — А мне говорили, что в Америке говорят на английском. Ведь мои родные дяди живут Америке!

— Так они наверняка живут в Северо-Американских Соединённых Штатах! — догадался Патрик.

— Ну и что? — не понял Томас.

— А то, что ты находишься не в Северной Америке, а в Южной! И город этот называется Буэнос-Айрес и является он столицей Ар-ген-ти-ны! Поэтому и говорят здесь по-испански, — несколько раздражаясь от тупости своего собеседника, объяснил Мак-Махон.

— Какая такая Ар-ген-ти-на? — ужаснулся про себя Кейн. Ведь мне сказали, что пароход едет в Америку?!

— Патрик! Патрик! — вдруг закричал мальчик, сидевший рядом с Мак-Махоном. — На меня села оса! Оса! Она меня сейчас укусит!

Собеседник Кейна повернулся к мальчику и стал отгонять осу. Кейн же в это время туго соображал:

— Ничего не пойму! Ну ладно! В конце концов, пусть это будет и Аргентина! Может она и лучше, чем эти Северо-Американские Соединённые Штаты? Я же сам недавно видел, что здесь даже оборванцы едят вкуснейшее мясо! Как короли! И не просто едят, а много! И даже угощают им незнакомцев. Значит, люди в Аргентине живут очень хорошо.

— Слушай Томас, а ты надолго сюда приехал?

— Навсегда! — твёрдо заявил Кейн.

— А писать и читать ты умеешь?

— Немножко. А что?

— Плохо! — вздохнул Мак-Махон. Вот я знаю английский язык, литературу, историю, поэтому работаю домашним учителем в одной довольно богатой семье. У меня в их доме имеется своя удобная комната. Питаюсь я бесплатно. Оклад у меня приличный. Ведь в этом городе очень много богатых людей, которые мечтают дать своим детям английское образование и воспитание. Но так, как в Буэнос-Айресе очень мало англичан, то нанимают нас, ирландцев.

— Ух ты! — восхитился Кейн.

— Ну а ты, Томас, конечно же, не сможешь! Но я знаю, как тебе можно помочь, хотя бы на первое время.

Вечером Патрик и Томас сели на поезд и через два часа оказались в городе Лухане. Затем по грунтовой дороге, освещаемой яркой луной, около часа он шагали до имения «Ла Чоса», хозяином которого был богатый ирландец Хуан Браун.

Огромный кирпичный дом с крышей из красной черепицы, большие склады, стада овец, земли, на которых они паслись — всё это принадлежало Хуану Брауну. Патрик Мак-Махон являлся его очень дальним родственником.

Хуан Браун с удовольствием взял Кейна к себе пастухом, несмотря на то, что у юноши не было никаких аргентинских документов.

Томас работал ещё с двумя молодыми креолами, парнями лет по двадцать. Их труд оплачивался шерстью. Тридцать процентов от стрижки овец принадлежало им троим.

Кейн раньше всегда думал, что он у себя на родине жил в нищете, но оказавшись в условиях, в которых существовали местные пастухи, упал в глубокую тоску. И было от чего! Хижина, в которой они жили втроём, была сооружена из толстых высоких кольев, вбитых в землю. Крыша — из старого, почерневшего от времени, камыша. Ложем служили охапки сена, брошенные на землю.

Летом Кейн умирал от страшной жары, а зимой от жуткого холода. С утра до вечера он пил мате, а перед сном пастухи жарили на решётке мясо и наедались им до отвала.

Целый год Кейн кроме овец и своих друзей-пастухов никого не видел. Ни разу он не покидал имение «Ла Чоса». За это время Томасу после продажи, причитающейся ему части шерсти, удалось скопить приличную сумму денег.

— Ещё два года и я смогу уже иметь стадо моих овец! А через год, они будут пастись уже на моей земле! — подсчитывал всё время Кейн.

И эта мысль согревала его в ненастные и холодные ночи, когда он, зарывшись в сено, пытался согреться, чтобы заснуть.

Все планы Томаса нарушил Патрик Мак-Махон. Он появился в имении в ноябре, чтобы навестить своего родственника и узнать о том, как поживает Кейн.

— Томас, мне рассказали, что ты целый год работал без единого выходного? — поинтересовался Патрик.

— Да, а зачем мне выходные?

— Тебе что, не интересно посмотреть аргентинскую столицу? — изумился Мак-Махон.

— Наверное, интересно, — пожал в ответ плечами Томас.

— Ну, тогда поехали со мной. Сегодня же вечером ты сможешь уже вернуться. Последний поезд отправляется из Буэнос-Айреса в Лухан в девять, — убеждал его Патрик. — Да и в порядок ты себя должен привести. Волосы у тебя по пояс… Надо бы подстричься. Да и искупаться не мешало бы.

— Поехали! — согласился Кейн.

Через два часа они уже ехали в поезде. Томас, как и год назад, в своём коротком пиджачке, подкатанных брюках. Его вид вызывал у всех, кто его видел, глубокое сожаление: опухшее от комариных укусов лицо, потрескавшиеся от солнца и ветра губы, из рыжих, давно не мывшихся волос, торчали пучки сухой травы.

Кейн, на всякий случай, прихватил с собой все свои накопленные за год деньги и, конечно же, метрику.

— Мне будет спокойнее, когда они у меня в кармане! — решил Томас.

— Что я тебе могу сказать, — философствовал Патрик, — говоришь ты по-испански довольно бойко, знаешь очень много слов, но вся твоя лексика — это жаргон гаучо или конокрада.

Кейн не знал такого мудрёного слова, как «лексика», поэтому предпочёл не отвечать на едкое замечание своего соотечественника.

Мак-Махон открыл своими ключами дом на углу улиц Пьедрас и Касерос.

— Заходи! — пригласил он. — Не бойся ничего. Хозяева в Европу уехали, можешь чувствовать себя здесь спокойно.

Никогда ещё в своей жизни Томас не видел такой роскоши. Бесчисленное количество комнат с высокими лепными потолками. Паркет, натёртый до зеркального блеска. Красивый камин. Напольные часы в два его роста. Огромные окна с красивыми портьерами.

— Давай пройдем на кухню! — предложил Патрик.

— Что это? — показал Кейн на большое белое корыто с изогнутыми ножками, стоявшее посередине кухни.

— Это ванная для купания!

— А-а-а-а, — протянул Томас.

— Тебе нравится, Кейн?

— Очень! — признался Томас. — Когда я разбогатею, у меня дом ещё красивше будет! — убедительно заявил он своему другу.

— А вот гостиная! Открывай дверь! — пригласил Мак-Махон.

Томас вошёл в большую квадратную комнату с картинами на стенах, книжными красивыми шкафами, диванами и креслами.

Невысокая стройная девушка с толстой косой чёрных волос, в сером платье и синем переднике, натирала круглый стол.

Она подняла глаза и, увидев Кейна, истошно завопила:

— А-а-а-а! Курупи! Курупи! А-а-а-!

Патрик, оттолкнув в сторону Томаса, ворвался в гостиную.

— Фернанда, что случилось? Какой курупи? Это мой земляк, Томас Кейн! Он ирландец, как и я.

Девушка резко перестала вопить и облегченно вздохнула:

— Слава Богу! Я, и правда, подумала, что ко мне пришёл Курупи.

— Скажи, а кто такой Курупи? — спросил Кейн у девушки.

— У нас в Парагвае живут рыжие гномы, которые появляются в домах в отсутствие мужчин и… и… насилуют девушек и женщин, — объяснила Фернанда.

— А ты его лично хоть раз видела? — громко рассмеялся Патрик.

— К счастью, нет! Но они существуют!

— Может быть… — уклонился от дальнейшего разговора на эту тему Мак-Махон. — Ты могла бы подстричь моего земляка?

— Конечно! Парагвайские женщины всё могут! — с гордостью ответила девушка.

Минут через сорок Кейн уже имел причёску, как у Патрика. А затем Фернанда нагрела воды и приготовила для гостя ванную.

— Пользуйся, земляк, пока хозяев нет! — с ехидцей пригласил Мак-Махон.

Пока Кейн впервые в жизни наслаждался горячей ванной, Фернанда переделала на него старый костюм и рубашку Патрика.

— Ух ты! — восхитился Томас, надевая на себя эти вещи после купания.

— Парагвайские женщины всё могут! — довольно улыбнулась Фернанда.

Мак-Махон и Кейн вышли из дому около пяти часов.

— Зайдём пообедаем! — пригласил своего соотечественника Патрик.

— Ага, а то у меня в животе уже давно урчит! Жрать сильно хочется! — признался Томас.

По широкой аллее, вдоль которой росли деревья, ронявшие свои крупные лиловые цветы, они дошли до дешёвого ресторанчика, где Патрик заказал пиццу и пива. Они вспоминали свою жизнь в Ирландии… Патрик, вдруг оборвался на полуслове и, достав серебряные часы из кармана:

— О, дружище, у нас очень мало времени! Я тебе сейчас предлагаю посетить простибуло.

— Что посетить? — не понял Кейн.

— Дом, в котором женщины выполняют твои самые сокровенные желания! Но, естественно, за деньги. Не очень дорого, правда. От десяти до пятнадцати песо, — объяснил Мак-Махон.

— Ого! Десять песо! Дорого! — пронеслось в голове у Томаса. Он отказался.

— Нет, я тебя лучше на улице подожду!

— Как хочешь, — пожал плечами Патрик и рассчитался с официантом.

В дверь одного из неприметных домов в районе, называвшемся Ла Бока, Патрик сильно постучал три раза.

— Подожди здесь! — шепнул он Кейну, прежде чем войти внутрь.

Томас присел на ступеньках дома напротив.

— Скоро солнце будет садиться. Завтра с рассвета опять овец пасти, — подумалось ему.

На двух очень красивых и породистых конях подъехали двое гаучо в своих национальных костюмах: широкополые шляпы, широкие рубашки, заправленные в бомбачи — брюки, сужающиеся к низу, с факонами на широких поясах, которые были украшены монетами.

Они привязали коней к кольцам, вмурованным в стену, и, звеня огромными шпорами, приблизились к ступенькам, на которых сидел Кейн.

— Э, рыжий патагонский лис, не вороти морду в сторону! Проходи с нами! — громко засмеялся высокий гаучо, лет сорока. От него сильно разило перегаром, потом и сигарами.

— Это вы мне? — удивился Томас.

— Да, тебе! Пошли! Ждешь прошто так не шидят! — очень сильно шепелявя, объяснил второй гаучо, низкого роста, без передних зубов и легонько пнул егов бок своим сапогом.

Кейн, ничего не понимая, встал и вошел в открытую уже кем-то дверь.

В большой низкой комнате висел зловонный туман от сигар. За столами сидели мужчины и играли в карты. Вдоль стен стояли какие-то люди и внимательно наблюдали за играющими.

Гаучо без зубов, сев за свободный стол, кинул на него несколько скомканных денежных билетов.

— Желаюшие ешть? — поинтересовался он.

К столу подошли двое прилично одетых мужчин и сели на старые стулья.

— Ты тоже, патагонский лис! — шепнул ему на ухо, обдавая перегаром, высокий гаучо и подтолкнул Кейна к столу.

— Я не умею! Не умею! — громко завопил Томас.

— А што тут уметь? Бери три карты. Ешли у тебя большее шишло — ты и выиграл. Давай пять пешо!

Кейн, дрожащими руками, достал из кармана, самую тощую пачку денег и кинул на стол пять песо.

Минут через двадцать перед Томасом лежала уже высокая кучка выигранных песо.

— Это же так легко! Ещё час игры и я смогу купить овец и землю! — в лихорадочном восторге подсчитывал в уме Кейн.

Куча денег перед ним всё росла и росла! Томас забыл обо всём на свете.

— Вежет же рыжему! — сокрушался беззубый.

Вскоре удача стала изменять юноше, а куча денег начала стремительно таять. Настал момент, когда беззубый недовольно прошипел:

— Деньги ешть? Доштавай! Ешли нету — выметайша!

— Как нету?! Есть! — Кейн достал из кармана толстую пачку денег.

Высокий гаучо, почему-то злорадно ухмыляясь, стоял сбоку от Томаса и из горлышка пил очередную бутылку вина.

В комнате уже ничего небыло видно из-за плотного синего дыма сигар. Кейн вспотел от недостатка воздуха и возбуждения. Он уже ничего не понимал. Единственным желанием юноши было отыграть свои деньги и бежать из этого проклятого дома.

— Ешо ешть деньги? — вновь прошепелявил беззубый.

— А что, я уже все проиграл? — вдруг понял Томас и принялся судорожно шарить по своим карманам.

Денег больше не было!

Кто-то поднял Кейна за шиворот и выволок его на улицу. Стояла уже ночь. Воздух был насыщен дурманящим ароматом каких-то цветов. Рядом громко лаяли собаки…

— Всё! Всё! У меня нет денег! Год работы! У меня не будет своих овец! У меня не будет своей земли… — тихо причитал Томас, сидя прямо на земле и держась обеими руками за голову.

Открылась дверь дома, и из неё вывалился пьяный высокий гаучо и, рухнув со ступенек, начал громко блевать. За ним вышел беззубый. Он что-то напевая, направился к стене, где были привязаны их кони. Вдруг беззубый остановился и, постанывая, стал громко мочиться.

— Ах ты, паршивый бандит! Ты украл у меня мои деньги! Мои деньги! Мои деньги! — у Кейна от злобы перехватило дыхание.

Не отдавая себе отчёт в том, что он делает, Томас метнулся к лежавшему на земле верзиле. Вытащил у того из ножен факон, а затем в два прыжка достиг, продолжавшегося мочиться беззубого, и с размаху всадил в его спину нож.

Беззубый крякнул и завалился на бок. Кейн бросился шарить по его карманам и доставать из них деньги. Он, спеша, засовывал их прямо себе за пазуху. Денег было много. Очень много…

Через неделю Томас стоял на палубе колёсного речного парохода, подходившего к причалу столицы Парагвая, городу Асунсьону. Здесь на берег спустили трап, по которому стала сходить богатая публика. Стоявший на причале пограничник, с важным видом проверял у них документы. А с кормы спихнули на землю деревянные, грубо сколоченные, сходни. По ним спускались пассажиры, прибывшие сюда в трюме. У них никто ничего не проверял. Среди них был и Томас Кейн.

Парагвай ещё не оправился после разрушительной войны против Тройственного союза: Аргентины, Бразилии и Уругвая, длившейся с 1864 по 1870 годы. Экономика страны находилась в глубоком упадке, а демографическая ситуация была катастрофической. Ведь в Парагвае на тридцать молодых и здоровых женщин приходился всего один мужчина.

Кейн, через месяц после своего приезда в эту страну, женился на двадцатипятилетней Марии Лопес, которая унаследовала от своих, недавно умерших родителей, большое состояние. С первых дней их совместной жизни, Томас принялся наводить порядок в делах супруги. Мария толком не знала, сколько у неё земли, сколько голов скота. Всем этим занялся её молодой, не очень грамотный, но чрезвычайно энергичный супруг.

Кейн неделями не бывал дома. Он объезжал свои владения, проверяя работу своих многочисленных батраков, и всё время думал о том, каким-бы образом получить ещё больше прибыли. Кроме коровьих шкур, которые он в больших количествах продавал одной английской закупочной компании, он занялся добычей танина. Ведь спрос на этот экстрат из деревьев породы кебрачо увеличивался каждый год. Английские и североамериканские фирмы покупали его для обработки шкур животных.

В 1900 году у Томаса и Марии родился сын, Габриэль. Мальчик рос и становился очень похожим на свою красавицу мать: чёрные густые волосы, небольшой носик, женственные щёки, нежные, чуть пухлые, губы, высокая шея…

После этого Мария много лет не могла забеременеть. И только в 1909 году она родила второго ребёнка: девочку, которую назвали Жасмин. Дочь была точной копией отца: огненно-рыжей, с круглым лицом и щеками, обильно усыпанными веснушками.

Габриэль не отличался способностями в изучении школьных предметов. Когда же он подрос, то основными его увлечениями стали игра на гитаре, охота и, конечно же, женщины. Отцу юноша помогал по обязанности, но не пожеланию.

Жасмин, которая училась в престижном частном колледже имени маршала Франсиско Солано Лопес, в изучение всех предметов всегда была первой. Томас Кейн очень гордился своей дочерью, воспитанием которой полностью занималась Мария.

Жасмин как в колледже, так и дома воспитывалась в духе патриотизма. С самого раннего детства она гордилась и любила свою родину: Парагвай. Хорошо знала историю этой страны. Ведь она была внучкой одного из участников войны против Тройственного союза Грегорио Лопес, героя битвы за Курупайти в 1866 году. Девочка люто ненавидела врагов Парагвая.

От своей матери Жасмин унаследовала доброе и щедрое сердце. В их большом доме, расположенном в самом центре Асунсьона, они всегда принимали бедняков, приходивших просить милостыню. Её отцу это очень не нравилось.

— Мария, Жасмин, хватит привечать лентяев и бездельников! Пусть идут и работают! — нервничая, громко выговаривал Томас своей супруге и дочери.

Но Жасмин с самого детства умела влиять на своего отца.

— Папа, ты же знаешь, что Господь призывал делать хорошие дела? В том числе и помогать нуждающимся? — смотря прямо в глаза Томасу, спрашивала она.

— Ну, знаю. А что? — отвечал Кейн.

— Так вот мы с мамой это и делаем! — убеждала его Жасмин.

Возражать против «железных» доводов своей маленькой дочери Томас был бессилен.

Жасмин едва исполнилось двенадцать лет, когда произошло событие, запомнившееся ей на всю жизнь. Был жаркий декабрьский день Её отец, как всегда, отсутствовал в доме уже недели три, а мама с утра уехала с поваром заказывать вино и шампанское к Рождеству. На этот праздник в их доме ожидалось много гостей.

— Сеньорита, Жасмин! — постучала в её комнату одна из домработниц по имени Хуана.

— Заходи! — ответила девочка, не отрываясь от интересной книги.

— Сеньорита, Жасмин, там, у ворот, стоит старый индеец. Мне кажется, что он из племени чирипà. Я ему дам еды и пусть уходит?

— Нет, нет! Зови его в дом! — распорядилась Жасмин Кейн.

— Но… он такой, такой грязный и…

— Зови его в дом! — топнула ногой девочка, — и веди на кухню! Я сейчас приду.

У входа на кухню стоял невысокий старик с длинными редкими волосами. Босой, с толстой сучковатой палкой. Вместо одежды он намотал на своё немощное тело кусок грязной грубой мешковины.

— Здравствуйте, уважаемый! Проходите и садитесь за стол! — пригласила индейца Жасмин.

— Спасибо! — едва слышно ответил тот и начал неуклюже двигаться вперёд.

Кейн посмотрела на морщинистое лицо старика и увидела, что вместо глаз у него были огромные белые пятна.

— Слепой! — поняла девочка и, взяв гостя за руку, подвела того к стулу.

— Садитесь, пожалуйста! Сейчас я приготовлю вам терере, а пока вы будете его пить, я накрою что-нибудь поесть.

— Спасибо! — снова очень тихо произнёс старик.

Индеец съел всё, что поставила перед ним девочка, и при этом не произнёс ни одного слова.

— Уважаемый, я вам в дорогу дам мешочек с чипой, йербой мате, хлебом и сахаром. Может вам ещё чего-нибудь? — поинтересовалась Жасмин.

— Нет, спасибо! У тебя очень доброе сердце… ты очень хороший человек. — Поблагодарил старик, вставая из-за стола.

Жасмин, взяв индейца за руку, довела его до самых ворот. Прежде чем выйти на улицу, старик вдруг прикоснулся своей очень тёплой ладонью к волосам девочки, а затем погладил её по щеке.

— Какая рыжая! Прямо огонь! — удивился он. — Судьба у тебя будет необыкновенной, — сообщил он и замолчал.

— Почему необыкновенной? — удивилась Жасмин.

— Замуж ты выйдешь за мужчину… Самого храбрейшего из храбрых… Я его уже вижу. Да я его вижу! Это великан! Настоящий великан! Он высокий, как старый кебрачо… Сильный… Очень сильный! Вижу его глаза… Они светлые… И волосы… Да и волосы, тоже светлые… Дети у вас будут… Много детей! Ты будешь любить этого мужчину больше, чем свою жизнь… Это очень достойный мужч… — старик, не договорив, шагнул за ворота.

— Хороший видно человек, но странный! — подумала о своём госте Жасмин, — как это мужчина может быть высоким, как кебрачо? Это сказка!

Жасмин Кейн блестяще закончила Университет Асунсьона, получив престижную специальность нотариуса.

Её родители переехали в пригород, где Томас построил огромный дом с тремя ванными комнатами, а в старом, расположенном в центре столицы, осталась жить Жасмин.

Половину дома, окна которой выходили на улицу, она переоборудовала в нотариальную контору, где была приёмная, помещение для секретаря, архив и просторный кабинет самой Кейн.

Жасмин уже исполнился двадцать один год, но она выглядела, как пятнадцатилетняя девочка: очень маленького роста с рыжими густыми, как у отца, волосами, круглым миловидным личиком, щедро посыпанным веснушками.

Несмотря на свою молодость, Жасмин за короткое время стала пользоваться славой высоко профессионального нотариуса. Через два года среди её клиентов уже были депутаты парламента, министры и даже президент Республики Парагвай.

Томас Кейн гордился своей умной и образованной дочерью. Ведь Жасмин уже принадлежала элите парагвайского общества, что очень льстило бывшему пастуху.

— Она вся в меня! Умница! — часто подчёркивал он в разговорах со своими друзьями, крупными латифундистами.

Одно только беспокоило Томаса, что Жасмин было уже почти двадцать три года, а она была одинокой. Но все разговоры о замужестве дочь резко обрывала:

— Значит, не пришло ещё моё время! Я хочу выйти замуж за мужчину, которого полюблю, а не за того, кто нравится вам, мама и папа!

На Парагвай надвигалась война, Жасмин была уверена, что вооружённый конфликт с Боливией неминуем. Но её родина практически не имела ни армии, ни оружия. Поэтому Жасмин Кейн не только поддержала, но и стала активной участницей движения «Винтовка для каждого парагвайского солдата!». Она каждый месяц жертвовала половину своих гонораров в этот общественный фонд, который собирал частные пожертвования для закупки оружия для парагвайской армии.

Жасмин сходила с ума от злости, читая в утренних газетах об очередном занятом боливийскими агрессорами парагвайском форте в Северном Чако. В своём кабинете она на самом видном месте повесила плакат «Северный Чако был, есть и будет ПАРАГВАЙСКИМ!!!».

После начала мобилизации Жасмин каждый день приходила провожать уходящих на войну солдат. Она старалась подарить кому-нибудь букетик цветов или мешочек с йербой мате.

В этот день всё было, как обычно: сначала митинг на площади. Кейн сразу же увидела этого офицера. Не обратить на него внимания было просто невозможно: огромного роста, с очень широкими плечами он возвышался над всеми солдатами, стоявшими на площади. «Настоящий великан! Он высокий, как старый кебрачо! У него светлые волосы… «— вдруг вспомнила Жасмин слова старого слепого индейца.

— Невероятно, но действительно, он — высокий, как старый кебрачо! Все, стоящие рядом с этим офицером, кажутся просто карликами! Да и волосы, волосы… Они у него светлые! Да, прав был слепой старик! — подумала девушка и внутри у неё вдруг всё оборвалось.

Когда все стоявшие вокруг площади люди, бросились бежать к солдатам, Жасмин не могла сделать ни одного шага. Ей казалось, что её ноги приклеились к булыжной мостовой.

Все солдаты были окружены, провожавшими их знакомыми, друзьями, родственниками. Только этот великан с погонами капитана был одинок.

У Жасмин дрожали колени, когда она, наконец, приблизилась к нему. Вблизи этот капитан казался ещё выше. Он был огромен. Девушка задрала голову, чтобы увидеть его лицо. Но капитан её просто не замечал. Тогда Жасмин стала теребить его за манжету гимнастёрки, великан наконец-то посмотрел на неё.

— Боже мой, какие у него необычные глаза! Они, они зелёные…!

Жасмин захотелось вдруг поцеловать эти красивые глаза. Захотелось ласкать своими губами его лицо… Её тело стала бить сильная дрожь… Ноги подкашивались…

Когда же этот великан, со странным именем Павел, ответил своими губами на её поцелуй, при этом обняв её тело своими сильными руками, она поняла:

— Я люблю этого мужчину! Я уже принадлежу ему!

После этой встречи, Жасмин уже не могла жить, как прежде. Она работала в своей нотариальной конторе, провожала на войну военные формирования, принимала активное участие в патриотических общественных фондах, думая при этом об этом красивом русском великане.

— Боже мой, как он одинок! У него в Парагвае нет никого! — часто содрогалось сердце девушки от этой мысли.

Во снах Павел приходил к ней. Он легко, как пушинку, поднимал Кейн и нежно целовал её, истомившиеся по ласкам, губы.

В начале сентября все парагвайские газеты взорвались сообщениями о том, что боливийский форт Бокерон с ходу был взят частями Первого армейского корпуса подполковника Эстигаррибья. На улицы столицы вышли все её жители, чтобы отпраздновать это событие. Среди них была и Жасмин. Её захлёстывала радость вперемежку с грустью. Кейн знала, что среди тех, кто штурмовал Бокерон, был и Павел. Мужчина, которого она знала всего пятнадцать минут, и который стал ей за это время очень дорог.

Вернувшись домой, Жасмин написала Орлову пространное письмо, в котором поздравляла Павла и всех его боевых товарищей с великой победой над врагами Парагвая.

Утром следующего дня Кейн отправилась на почту, где её и застигла очень неприятная новость. Оказывается, что форт Бокерон не пал! Оказывается, что атака парагвайских войск была отбита с большими для них потерями. Сердце девушки сдавила боль: «А, может, среди тех, кто был убит, числится и он? Нет! Нет! Этого не может быть!».

Теперь Жасмин каждый день писала письма Павлу, но никак не решалась их отправить. Что-то ей мешало. «Я их все пошлю после того, как будет взят Бокерон!» — решила она.

Парагвайские части, сражавшиеся в Северном Чако, нуждались в гранатах. Они находились в большом количестве в арсенале в Асунсьоне. Но отправить их на фронт не было никакой возможности. Не было досок, для того чтобы сколотить ящики для гранат. Тогда Жасмин со своими подругами по женскому патриотическому фонду призвали всех жителей парагвайской столицы пожертвовать своей мебелью для изготовления ящиков. Кейн самая первая отвезла в столярные мастерские большую часть своих столов и шкафов. Теперь в её нотариальной конторе все документы лежали большими кипами прямо на полу. А для кухонной посуды в доме нашлось место на стульях.

Иногда Жасмин казалось, что она сходила с ума от неожиданно захлестнувшей её любви. Она сильно похудела. Каждую ночь ей снился Павел, который носил Жасмин на руках и целовал её в губы.

30 сентября все парагвайские газеты сообщили долгожданную весть о падении форта Бокерон.

— Завтра я отправлю Павлу все письма, которые писала целый месяц! — решила Жасмин.

На следующий день она так и сделала. «Ответит он мне или нет?» — часто задавала Кейн сама себе этот очень больной вопрос.

Десятого октября, как обычно, Жасмин находилась в своём кабинете, когда её секретарь принесла Кейн утренние газеты. Девушка, отложив в сторону свои дела, принялась читать военные сводки из Северного Чако. Просматривая списки раненых, она вдруг увидела… «капитан Орлофф». Кейн закрыла глаза, затем открыла их. Прочитала: «Капитан (НС) Павел Орлофф, Второй пехотный рехимьенто ранен при штурме форта Бокерон 28 сентября 1932 года».

Перед глазами у Жасмин всё поплыло. «Надо успокоиться! Надо успокоиться!» — приказывала она сама себе, набирая по телефону номер военного министра.

Да, в военном министерстве Кейн подтвердили, что капитан (НС) Павел Орлофф был тяжело ранен во время штурма форта Бокерон. Его успешно прооперировали, и в настоящее время Орлофф находится в госпитале военной базы Исла Пой.

— Мне надо срочно выехать в Исла Пой! — попросила Жасмин военного министра.

— Зачем это вам, сеньорита Кейн? — удивился тот.

— У меня там жених! Я должна быть с ним! — твёрдо заявила Жасмин.

— Да, да! Разумеется, сеньорита Кейн! — быстро согласился военный министр. — Завтра в час дня в Пуэрто Касадо отходит канонерская лодка «Humaita». Для вас, сеньорита Кейн, на ней будет приготовлена каюта.

— Я вам очень благодарна! — с облегчением вздохнула Жасмин.

Когда Кейн сошла на берег с канонерской лодки «Humaita» в Пуэрто Касадо, её уже там ждали старший сержант с солдатом.

— Сеньорита Кейн, доброе утро! Мне приказано посадить вас на поезд, который отправляется часа через два до Пунта Риелес.

Солдат взял два тяжеленых баула, которые девушка набила едой для Павла и его раненых товарищей.

На открытой платформе старший сержант приказал соорудить из ящиков и брезента «отдельное купе» для сеньориты Кейн.

Поезд двигался очень и очень медленно. «Боже мой! Он может ехать быстрее?» — нервничала Жасмин, непрерывно продолжая думать о Павле.

В Пунта Риелес её уже ждал молоденький круглолицый лейтенант.

— Сеньорита Кейн, подполковник Эстигаррибья мне приказал лично доставить вас вместе с багажом до базы Исла Пой, — сообщил юный офицер.

Всю ночь легковой автомобиль пробирался по тёмной дороге-просеке. Жасмин не могла заснуть.

— Лейтенант, как тебя зовут? — спросила девушка.

— Эдуардо Савала! — ответил тот.

— Эдуардо, а ты случайно, не знаешь капитана Орлоффа?

— Орлофф… Орлофф… Орлофф… Мне очень жаль, сеньорита Кейн, кажется, что нет. А где он служит? — поинтересовался лейтенант.

— Он воевал во Втором пехотном рехимьенто. Был ранен при штурме форта Бокерон, а сейчас находится в госпитале Исла Пой. Орлофф очень и очень высокого роста. У него широкие плечи… Он русский доброволец и…

— Так это же МбурувичА! — громко воскликнул Эдуардо Савала, перебивая девушку. — Кто же не знает героя Бокерона капитана МбурувичА?!

— Почему МбурувичА? — удивилась Жасмин.

— Так его прозвали за храбрость, смекалку и ум! Это вообще легендарный человек во всём Северном Чако, — начал объяснять лейтенант.

— Да? — удивилась Жасмин. — А ты мог бы мне рассказать о нём всё, что знаешь?

— С удовольствием! — ответил офицер.

До тех пор пока утром автомобиль не прибыл на базу Исла Пой, Жасмин слушала рассказы о необыкновенных подвигах капитана МбурувичА. При этом лейтенант уверял её, что всё рассказываемое им — сущая правда.

Когда автомобиль остановился у большой штабной палатки, Эдуардо вытащил из него вещи Жасмин.

— Я пойду доложу подполковнику о вашем прибытии, — сообщил лейтенант и исчез в палатке.

Вернулся он минут через пять.

— Сеньорита Кейн, командующий корпусом сможет принять вас через час. Он очень занят и просит прощения. Мне приказано выполнять все ваши жела… желания, — сказал Савала, и лицо его залилось краской.

— Эдуардо, покажи мне, где находится хирург, оперировавший Орлоффа. Я хочу поговорить с ним. А ты, пожалуйста, разыщи мне МбурувичА.

— Будет сделано, сеньорита Кейн! — козырнул в ответ лейтенант.

Жасмин вышла из палатки очень любезного доктора Де Санктиса, который довольно коротко, но доходчиво, рассказал о ранении капитана Орлоффа. Девушка была встревожена: «Павел перенёс тяжелое ранение… Ему нужен покой, усиленное питание, постоянное наблюдение вр…

Жасмин подняла глаза. Перед ней стоял… Павел! Он был очень худой, с ввалившимися щеками, в грязной униформе. Его грустные запавшие глаза с удивлением смотрели на неё.

— Павел! Павел! — тихо произнесла Жасмин и друг разрыдалась. — Такой худю-дю-щий… такой нес-несчастны… — заикаясь, плакала она…

Орлов молча подошёл к девушке. Нагнулся и, легко подняв Жасмин левой рукой, начал целовать её глаза.

— Не плачь, девочка… Не плачь! Не надо, прошу тебя! — шептал он.

Поезд подпрыгивал на стыках рельс. Павел понимал, что он куда-то едет. Но куда? Правая рука «горела огнём», голова раскалывалась от боли. Глаза не открывались…

— Это же я в санитарном поезде её величества императрицы Александры Фёдоровны! — вдруг догадался Орлов. — Сейчас придёт Нина. Она придёт и боль пройдёт…

— Здравствуй, Павлик! — поздоровалась, неожиданно появившаяся в купе Нина.

— Нина, мне плохо! Очень плохо! Помоги мне, родная! — взмолился Орлов.

— Нет, Павлик, я уже тебе ничем не смогу помочь, — очень грустно произнесла его жена. — Я очень и очень далеко отсюда… Но я спокойна за тебя, Павлик. Ведь, наконец, рядом с тобой сейчас та женщина, которая тебе нужна. Теперь мне надо уйти, мой любимый… Я ухожу… Ты больше меня никогда не увидишь… А её береги! Эта девушка — станет твоей судьбой… Прощай, мой род…

— У него высокая температура! — раздалось вдруг издалека по-испански. Широкая грубая ладонь прикоснулась к его лбу. — Жар его съедает…

Орлову наконец-то удалось открыть глаза. Над ним стоял мужчина в военной форме, а рядом сидела заплаканная Жасмин.

— Что же делать? Вы же санитар! Скажите! — в отчаянии обратилась к мужчине девушка.

— На голову делайте примочки! Должно помочь, — сомневающимся голосом ответил тот.

— Где я? — с трудом прошептал Павел.

— Очнулся! Очнулся, родной мой! — вскричала Жасмин и прильнула губами к его щеке. — Мы едем в Пуэрто Касадо. Там сядем на канонерку «Парагвай» и — в Асунсьон! Потерпи только, Павел! Умоляю тебя, потерпи!

— Я ничего не помню, Жасмин. Что со мной случилось?

— Вчера ты, родной мой, неожиданно упал в обморок и потерял сознание. У тебя поднялась температура. Доктор рекомендовал мне срочно везти тебя в Асунсьон в госпиталь, — шептала Жасмин, вытирая лицо Павла мокрым полотенцем.

Орлов осмотрелся. Платформа для перевозки брёвен, накрытая рваным брезентом. Повсюду раненые, лежащие на подстилке из сухого камыша. Слева и справа — медленно тянулась стена непроходимой сельвы. Рядом сидела маленькая рыжая Жасмин и, одной рукой гладя его по лицу, а другой укладывая на лоб мокрое полотенце, просила:

— Потерпи… Потерпи, любимый мой.

— Потерплю! Потерплю! Потерплю, судьба моя, — слабым голосом пообещал Орлов и прикоснулся своими губами к её маленькой ладошке.