Утром 10 мая 1932 года, Павел Орлов, по раскачивающимся деревянным сходням, сошёл со старого колёсного парохода на пыльную набережную Асунсьона. Он с удивлением посмотрел по сторонам. Десяток тощих коз щипали жухлую низкую траву у большого кирпичного склада с проломленной крышей. Вдалеке виднелись глинобитные хижины, крытые камышом. На высокой пальме громко орали большие зелёные попугаи…

— Господа! Господа! — послышалось по-русски. — Подходите ко мне! Подходите ко мне!

У покосившегося штабеля, из чёрных гнилых досок, стоял невысокий мужчина с аккуратной бородкой. Одет он был в военную форму цвета зелёных оливок.

— Это, наверное, и есть легендарный генерал-майор Иван Тимофеевич Беляев, основатель русской колонии в Парагвае! — догадался Павел.

— Дамы и господа, здравствуйте! Я, генерал Беляев, от имени президента страны, имею честь приветствовать всех вас на гостеприимной парагвайской земле! — обратился мужчина в военной форме к группе людей, окруживших его.

Подошёл и Орлов. Но он не слушал генерала. Его вниманием завладел хромой босой дед, черпавший воду из реки и наполнявший её деревянную огромную бочку на колёсах.

— Что-то не нравится мне здесь. Что скажешь, Павел? — прошептал, стоявший рядом с ним, бывший капитан дроздовского полка Владимир Маковский.

— Поживём — увидим! — ответил ему Орлов.

Беляев быстро закончил свою вступительную речь, пообещав через день встретиться с ними, группой из пятнадцати человек русских иммигрантов, прибывших искать лучшую жизнь в Парагвае. Затем все, погрузив свои чемоданы и баулы на телегу, пешком пошли в город.

Они шагали по грунтовой дороге, ведь тротуаров здесь не было. Павел Орлов, тридцатисемилетний мужчина ростом один метр девяносто пять сантиметров, широкоплечий, с военной выправкой шёл легко, с любопытством смотря по сторонам.

Земля здесь была почему-то красной. Вдоль улицы, ползущей куда-то вверх, стояли дома, построенные из досок или тонких брёвен, крытые камышом. Редкостью было увидеть кирпичное строение с черепичной крышей.

Стояла жара. Листья деревьев и кустарников сникли под толстым слоем красной пыли. Орлов с любопытством отметил, что окна всех домов не имели стёкол, а просто были затянуты противомоскитными сетками.

Полуголые дети, сидевшие на обочине дороги вместе с тощими, сонными от жары, собаками, открыв рты, глазели на большую группу, необычно одетых для них людей. Женщины в длинных юбках, в белых блузках держали над головами цветные зонтики. Мужчины — в ботинках, в пиджаках и галстуках.

— Павел, мне кажется, что мы не туда попали! — нарочито-удивлённым тоном воскликнул Маковский.

— Да, ты прав! Получается, что ехали к Фоме, а попали к куме! — согласился с ним Орлов.

Маковский, сухощавый сорокалетний брюнет, с тщательно причёсанными волосами, неисправимый циник и бабник, от досады даже кашлянул.

Вскоре они вышли на широкую улицу с булыжной мостовой. По ней, страшно скрипя, медленно ехал допотопный деревянный трамвай, до отказа забитый людьми. Было очевидно, что сейчас они находились в центре Асунсьона. Высокие старинные дома. Вывески банков, витрины магазинов, каких-то контор. Но все они были неухоженные: фасады с облупившейся краской, некрашеными дверями, выщербленными мраморными ступеньками. Большинство прохожих, шагавших по узким тротуарам, были босыми, одетыми в простую одежду из хлопка.

Маковский потёр свой нос с горбинкой, почесал тоненькие усы — «щёточки» и, скривив в ехидной усмешке тонкие губы, заметил:

— Ты смотри, Орлов, это совсем не похоже на то, о чём нам с таким упоением рассказывали в Европе!

Да и правда! Но поживём-увидим! — мудро ответил Павел, хотя у него самого на душе давно уже «скребли кошки».

Среди их группы из пятнадцати русских колонистов, приехавших осваивать земли Парагвая, было всего три холостяка: Орлов, Маковский и Филипп Пахомов, двадцатидвухлетний недоучившийся студент. Им выделили комнату в небольшом кирпичном доме стрелочника железнодорожной станции Хосе Мессы.

Дом находился на краю оврага, заросшего бурьяном. Вокруг — лачуги разного размера, сбитые из досок, и кучи мусора.

Хозяин, обрадованный дополнительному, хотя и небольшому заработку за наём комнаты, стал суетиться. Почёсывая свою лысину, он принялся бегать по дому. Принёс им два больших жестяных ведра с водой. Протянув Филиппу обмылок тёмного цвета и застиранное полотенце, Хосе принялся что-то говорить. Орлов и Маковский уловили только одно слово «пожалуйста».

— Филипп, что сказал этот добрый человек? — поинтересовался Владимир.

Пахомов, который в их группе считался знатоком испанского языка, поскольку долго учил его на специально организованных курсах, почесал свои большие оттопыренные уши и, покраснев от волнения, объяснил:

— Говорит, что вода свежая, речная. Сегодня утром он купил её у водовоза.

— Это очень хорошо! — удовлетворённо произнёс Маковский, снимая свою белую рубашку. — А, ну-ка, Филиппок, полей ка мне!

Не успели они обмыться, как хозяин дома принёс кувшин воды и маленькую тыковку с измельченными зелёными листьями. Из неё торчала металлическая трубка, покрытая в некоторых местах пятнами ржавчины.

Хосе, широко улыбаясь, налил в тыковку воды из кувшина. Затем, сделав маленький глоток, протянул её Орлову. Павел, морщась от брезгливости, пригубил немного горькой жидкости со вкусом ржавчины и передал её Маковскому. В этот момент Месса, взмахнув руками, что-то закричал и выбежал из комнаты.

— Филипп, ты мужчина? Или кто? — поинтересовался Маковский и вручил тыковку Пахомову. — Пей! Потом расскажешь мне о всей гамме вкуса этого местного напитка. Кстати, как он называется?

— Терере или холодный мате, — с видом знатока объяснил Пахомов и с шумом всосал своими большими губами содержимое тыковки.

— А вы знаете, господа, очень вкусно! Горьковатый, но если добавить немножко сахара…

— Ой, простите, совсем забыл! — влетел в комнату хозяин с блюдом лепёшек, — вы ещё не ели ничего! Кушайте! Это лепёшки! Очень вкусные из кукурузной муки. Их моя невеста сегодня утром испекла. Да и сахар к терере я вам совсем забыл предложить. Старею…

— Филипп, переведи, пожалуйста! — попросил Орлов.

Пахомов, очень медленно, раздумывая над некоторыми словами, объяснил суть длинной речи хозяина дома.

— Не-ве-ста! — удивился Маковский, делая такую глупую физиономию, что Месса сразу же догадался, что же спросил один из его постояльцев.

— Да, невеста. Ведь моя жена умерла три года назад. Дочь, ей 16 лет, замужем. Сыну 18 лет и он служит в армии. Я же не могу жить один. Вот у меня, как у каждого здорового парагвайского мужчины есть невеста. Ей 15 лет. Зовут её Габриэла, ласково — Габи…

— Услышав возраст невесты, Пахомов поперхнулся терере. С трудом откашлявшись, он рассказал об услышанном своим спутникам.

— Да-с, когда я увидел его физиономию, то сразу же понял, что хозяин дома — извращенец! — Сделал ехидное заключение Маковский.

— Ну, так она ещё совсем, совсем, совсем юная? — сказал Филипп по-испански, с удивлением уставившись на Мессу.

— Почему же она юная? — обиделся хозяин, — это уже совсем зрелая девушка. Как раз для меня, которому через неделю исполняется 37 лет. А вообще, вы не знаете истории Парагвая. Я кратко расскажу, что в прошлом веке после очень страшной войны со странами Тройственного союза, в которую входили Аргентина, Бразилия и Уругвай, в Парагвае совсем не осталось мужчин. Прошло уже 60 лет, но женщин у нас по-прежнему очень много, а мужчин, особенно таких, как я, сильных и готовых любить, по-прежнему очень мало.

Пахомов перевёл. Орлов промолчал, а Маковский, жуя лепёшку, заметил:

— Это уже становится очень интересно!

— Пейте терере! — обратился к гостям хозяин, — я его из хорошей дождевой воды делаю. Вот добавляйте её из этого кувшина!

От услышанного у Филиппа побелели губы.

— Вода, говорит, в кувшине хорошая: дождевая… — прошептал он.

— Так, молодой человек, и дизентерию можно подхватить! Вы, кстати, Филипп, никогда не болели дизентерией? — озабоченно осведомился Маковский.

— Не… нет…, — прошептал тот в ответ.

— И не советую, очень опасная и мерзкая болезнь, — объяснил Владимир.

Для ночлега Месса предложил своим гостям одну из комнат, выходившую окном (без стекла) на овраг. Маковскому и Орлову достались узкие деревянные кровати с продавленными матрасами, а Пахомову — старый топчан. Поправив противомоскитную сетку на окне, они задули керосиновую лампу и легли спать.

Маковский мгновенно стал храпеть. Пахомов вдруг неожиданно вскочил и, держась руками за живот, направился к двери.

— Скрутило! Побегу в уборную! — тихо пожаловался Павлу юноша.

Орлову не спалось. Он слушал комариный писк и лаянье собак где-то за оврагом:

— Сказал бы мне кто-нибудь, лет так двенадцать назад, что я приеду в далёкий Парагвай искать лучшей жизни… Никогда бы не поверил! А вот ведь как судьба складывается. А от неё не уйдёшь! — с горечью подумалось ему.

Орлов стал вспоминать свою жизнь.

Он родился 1 октября 1894 года в Нижнем Новгороде. Когда ему было всего 10 лет, при обороне Порт-Артура погиб его отец, подполковник Фёдор Павлович Орлов. Его вдова, Анна Максимовна, осталась одна с двумя детьми: Павлом и восьмилетней Ольгой. Жили они в просторном деревянном доме с мезонином, из окон которого открывался живописный вид на Волгу.

Анна Максимовна умело вела хозяйство, а помогала ей в этом домработница Маша. Сколько лет было этой простой русской женщине, Павел никогда не знал, Ему казалась, что Маша никогда не старела и всегда была в одной поре. Её муж давно умер от чахотки, своих детей не было. Маша очень много лет работала в доме Орловых, и эта семья стала для неё родной. Она вынянчила сначала Павла, а потом Ольгу. Кроме очень интересных сказок, Маша знала огромное количество пословиц и поговорок. Она их употребляла в нужные моменты своей жизни: чтобы прямо не отвечать на поставленный вопрос, чтобы высказать кому-либо своё неодобрение или для того, чтобы похвалить кого-либо. Эту привычку своей няни, с самого детства, перенял и Павел.

В пятнадцать лет он уже был высоким и невероятно сильным юношей.

— Павлуша в деда своего пошёл, тестя моего, Павла Никифоровича! — с гордостью кивала Анна Максимовна на портрет бородатого офицера в эполетах, висевший у них в зале. Я его хоть не видела ни разу, он ведь во время штурма Плевны погиб в 1877 году, задолго до нашей с мужем свадьбы, но все кто его знал, восхищались его силой. Рассказывали, что он екатерининские пятаки пальцами гнул, кочергу, играючи, на узел завязывал. Подковы разламывал!!! Мой сын и похож на деда: волосы русые, глаза зелёные, подбородок волевой. А плечи!!! Плечи какие широкие!

Павел тоже уже легко мог завязать кочергу на узел. Подковы, правда, не разламывал, но гнул их, не особенно напрягаясь. В гимназии он страдал от латыни и французского языка. Эти предметы стали для него величайшей мукой! Но зато он очень любил математику и геометрию. Была у Павла одна страсть — это столярные работы. Родной брат его мамы, Пётр Максимович Тишков, имел большую мастерскую, где делали двери, рамы, резные наличники на окна и простую добротную мебель.

Почти каждый день, после гимназии, он приходил в эту столярную мастерскую и что-нибудь делал. Павлу нравились запахи дерева, смолы, клея… Ему едва исполнилось девять лет, а он уже с помощью дядиных столяров, смастерил прекрасную табуретку. Но особенно нравилось Павлу работать на токарном станке. Эта деятельность поглощала его полностью: он забывал о времени, еде и домашних заданиях.

— Ну что, племянник, как окончишь гимназию, так и приходи ко мне компаньоном! Мы с тобой наше столярное дело вперёд так двинем, что от конкурентов только тень останется! — не раз, вполне серьёзно, предлагал Павлу Пётр Максимович.

— Нет, дядюшка, я офицером буду, как мой отец, дед и прадед, — вежливо отказывался мальчик.

С первых дней великой войны, выпускник Владимирского училища, подпоручик Павел Орлов командовал взводом в 1-й бригаде, входившей в состав 37 дивизии. Он участвовал во многих кровопролитных сражениях на Юго-Западном фронте, в атаки всегда ходил впереди своих солдат, схватывался с врагом в рукопашных боях… И ни разу не был ранен.

— Тот побеждает, кто смерть презирает! — твёрдо отвечал подпоручик Орлов на выговоры своих командиров на неразумность его поведения.

Но в конце октября 1914 года, в боях за город Кельцы, осколки разорвавшегося «чемодана» (так в русской армии называли снаряды крупнокалиберной немецкой артиллерии) тяжело ранили обе ноги Павла.

Когда его оперировали, хирург, с горечью, произнёс:

— Очень большая потеря крови. Жаль будет, если этот русский богатырь умрёт.

Но Орлов, благодаря своей молодости и крепкому здоровью, выжил! Павел лежал в госпитале в Кельцах, страдая от собственной беспомощности и от тошнотворного запаха нечистот, исходившего из забитой канализации. Днём и ночью, повсюду, раздавались вопли и стоны раненых…

Во время очередного обхода, хирург долго осматривал его ноги, после чего тихо сказал старшей сестре милосердия:

— Этому богатырю срочно требуется повторная операция левой ноги. Её могут сделать только в Киеве, Москве или Петрограде. С первым же санитарным поездом отправляйте его в тыл.

— Ничего страшного, доктор, до свадьбы заживёт! — бодро сказал Орлов, хотя сердце его почему-то сжалось от слов хирурга.

Через несколько дней, ночью в госпитале поднялся шум. Бегали санитары, старшая сестра милосердия громко кого-то отчитывала…

— Немцы, немцы наступают! — раздался чей-то истеричный крик.

Поднялась паника. Раненые, которые были в состоянии ходить, вставали со своих коек и собирались в коридоре. Кто не мог подняться жалобно просили:

— Братцы, братцы, не бросайте нас! Не бросайте! Богом просим!

— Прекратить панику! — раздался раздражённый голос начальника госпиталя, — немцы не наступают! Просто сейчас мы начнём готовить всех тяжелораненых для эвакуации в глубокий тыл. Сегодня должен подойти санитарный поезд.

Около сотни подвод, гремя по булыжной мостовой, медленно двигались через Кельцы к железнодорожной станции. На одной из них, на охапке соломы, лежал Орлов. Рядом с ним сидел капитан с загипсованными руками. Хрипели кони, кричали от боли раненые, матерились извозчики…

На станцию прибыли, когда уже встало солнце. Павел, приподнявшись на руках, посмотрел по сторонам. Сожжённый кирпичный пакгауз. Рядом с ним — кирпичная водонапорная башня с огромной дырой от попавшего в неё снаряда. Слева одиноко стояло здание вокзала с обвалившейся от пожара крышей.

— Курить хочется… Сил уже нет терпеть. Подпоручик, вы не могли бы достать из кармана моей шинели папиросы со спичками и помочь мне прикурить? — попросил Орлова капитан с загипсованными руками.

— Конечно же, давайте!

Павел достал папироску, прикурил и вставил потом её в губы капитана.

— Благодарю вас! Хоть вкус табака почувствую! Соскучился, знаете…

Стало резко холодать. Подул сильный ветер, и с неба посыпались маленькие снежинки. Температура падала…

— Как бы нам здесь не околеть, — озабоченно пробормотал капитан, — пойду узнаю, где наш поезд.

Он слез с подводы и ушёл. Вернувшись минут через двадцать, сообщил:

— Железное полотно в двух километрах от станции взорвано. Работает ремонтная летучка. За ней и наш поезд идёт. Держитесь, подпоручик!

Постанывая, в комнату вошёл Филипп Пахомов.

— Ой, сил нет, как живот крутит! — тихо пожаловался он.

— Филипп, ты здоровье-то береги! Не знаешь, откуда вода — не пей! Не знаешь, откуда еда — не ешь! И вообще, всегда старайся пить воду только кипячёную. Потерпи до утра, я в аптеку схожу куплю тебе порошков каких-нибудь. А может сразу к доктору? — высказал ему Орлов.

— Ой, не надо, Павел Фёдорович! Думаю, что до утра пройдёт. У меня так уже бывало, — ответил Пахомов, устраиваясь на своём топчане.

Орлов снова вспомнил тот холодный ноябрьский день на станции Кельцы.

Сначала послышался мощный паровозный гудок, а затем и шум локомотива. Павел поднял голову. На станцию медленно вкатывался железнодорожный состав из белых лакированных вагонов. На каждом из них — сверкающие золотом императорские вензеля. Орлов закрыл глаза, подумав, что он бредит. Через минуту открыл их. На станции стояли новенькие белые вагоны.

— Подпоручик, это же личный санитарный поезд императрицы Александры Фёдоровны! Ну и дела?! Мы спасены, подпоручик! — громко закричал капитан. — Мы спасены! Скоро ты сам увидишь, что значит находиться в этом поезде.

Первым на перрон из поезда сошёл высокий моложавый генерал.

— Я, генерал Риман — начальник собственного военно-санитарного поезда государыни императрицы Александры Фёдоровны, — громко объявил он.

Затем посмотрев по сторонам, гневно закричал:

— Где начальник станции? Ко мне его немедленно! Где начальник госпиталя Кельцы? Почем я его не вижу? Ко мне его! Срочно!

Перед генералом появился начальник станции без фуражки и распахнутой шинели.

— Вы кто такой? Начальник станции? Да какой вы начальник станции в таком виде!!! Привести себя в порядок! Немедленно!!! Старший поездной врач! Архипов! Вы почему стоите? Замёрзли что-ли? Начинайте погрузку раненых!

Санитары занесли Орлова в вагон. Павел сразу же понял смысл слов капитана с загипсованными руками. В вагоне была идеальная чистота. Приятно пахло цветами. Павла положили во втором купе на белоснежную простыню. На столике в маленькой вазочке стоял букетик свежих фиалок. На окне — тёмная толстая штора и накрахмаленные голубые занавески.

Сразу же появился молодой человек в белом халате, надетом поверх офицерского кителя.

— Здравствуйте! Я подпоручик Унский, заместитель старшего поездного врача. Дело в том, что все раненые и больные этого собственного поезда государыни императрицы Александры Фёдоровны подлежат особой регистрации. Поясняю, она нужна для того, что бы вы получили специальное пособие от канцелярии государыни.

Унский открыл толстую тетрадь и записал в неё все данные Орлова.

Раненых грузили до самой ночи, после того как все купе и, даже, коридоры были заполнены, поезд направился в Киев.

Рано утром в купе, где находился Орлов, появились две сестры милосердия. В накрахмаленных белоснежных передниках и платках с вышитыми красными крестами. Лица до самых глаз закрыты марлевыми повязками. Одна из них была стройная и высокая, вторая — чуть ниже и покрупнее телом.

— Доброе утро! Как вы себя чувствуете? — обратилась высокая ко всем находившимся в купе.

Выслушав ответы, она тоном приказа сказала Орлову:

— Так, юноша, начнём с вас. Сейчас мы поменяем вам повязки!

— Я не юноша! — вдруг обиделся Павел. — Я подпоручик!

— А что подпоручик не может быть юношей? — искренне рассмеялась высокая сестра милосердия и нагнулась к Павлу.

И в этот миг Орлов увидел её глаза. Это были два глубоких синих озера. Именно синих! Именно глубоких! Он смотрел в них и не мог оторваться.

— Нина Константиновна, — сказала вторая сестра милосердия, я зафиксирую ему левую ногу, а вы попытайтесь снять старый бинт.

— Давайте, Зоя! — согласилась высокая.

Сёстры милосердия принялись перевязывать Орлова. Павел не чувствовал боли, он вообще ничего не чувствовал! Он «утонул» в глазах Нины! Павел внимательно наблюдал за её лицом. В один момент она на мгновение приподняла свою марлевую повязку, и он увидел её красивые чувственные губы и правильной формы носик.

— Господин подпоручик, вам бинты сейчас не давят? Вам не больно? — спрашивала Нина.

Но Орлов её не слышал, он видел только глаза этой женщины.

— Юноша, юноша! Очнитесь! Вам плохо? — смеясь, спросила Нина.

— Нет, спасибо! Мне очень хорошо! — ответил Павел и почувствовал, как его кинуло в жар.

После обеда в купе вошёл генерал Риман.

— Господа, вы счастливые люди, потому что удостоились чести ехать в поезде императрицы Александры Фёдоровны! Она назначила меня начальником этого своего поезда, благословила меня и лично передала мне иконки — её благословение вам. Я их раздам каждому. Господа офицеры, вы должны повесить себе эти маленькие серебряные образки на грудь, хранить их, как зеницу ока. Помните, что у вас благословение матушки-царицы, которая молится за всех вас. Ура, господа!

— Ура! Ура! Ура! — громко закричал Орлов и ещё три офицера, находившиеся с ним в этом купе.

Вечером снова пришла Нина. Поздоровавшись со всеми, она сразу же обратилась к Орлову:

— Господин ПОДПОРУЧИК, давайте измерим вашу температуру!

Слово подпоручик она произнесла медленно, нарочито выделяя каждый слог. Павел снова смотрел в её глаза. Они по-доброму смеялись.

— Давайте! — согласился он.

С этой ночи ему стали сниться её синие бездонные глаза.

Когда поезд прибыл в Киев, в купе вошла Нина:

— Прощайте, господин подпоручик! Желаю вам скорейшего выздоровления! Да, хранит Вас Господь!

— Благодарю вас, Нина! Скажите, пожалуйста, вашу фамилию, — попросил он.

— Петрова, — ответила она, — а зачем вам?

— Я письмо вам напишу.

— Юноша, ну разве можно писать письма замужним женщинам?! Мой муж, полковник, на фронте, а я буду вести переписку с вами? Так не делается, юноша! Напишите лучше своей невесте! — довольно резко объяснила она.

В купе вошли санитары с носилками. Когда Орлова выносили из вагона, он в последний раз увидел её необыкновенные синие, самые красивые глаза на свете.