I.

— Единственная свободная комната, сэр. Очистилась только что. Лорд Бенторф вызван телеграммой в Лондон.

— Можете идти. Я беру эту комнату.

— Будут распоряжения?

— Я не спал две ночи, не беспокойте меня до утра.

Я запер дверь за спиной отельного служащего. Косые лучи солнца смотрели в два широких окна мягко и устало. Я прошел в изящную уборную с запахом незнакомых духов и умылся свежей водой, сладостно обласкавшей мои щеки, обожженные беспощадным солнцем и яростными самумами пустыни. Вернувшись в комнату, увидел на подушке постели бланк телеграммы. Глаза, слипавшиеся от усталости, прочитали:

«Лорду Джону Бенторфу. Немедленно приезжайте. Вилла подыскана. Обстановка. Библиотека десять тысяч томов. Подлинный Рубенс, Рембрандт, Коро. Парк. Лес, Пляж. Луга.

Фермы. Цену в шестьсот тысяч ваш текущий счет выдерживает. Биггльс».

II.

Я проснулся. Стул с грохотом катился по паркету. Рассекая лунный свет, голубым туманом напоивший комнату, коренастый человек бежал ко мне от распахнутой двери балкона. В лунном сиянии вспыхивали россыпью красных искр его рыжие волосы. В правой руке человека холодно взблескивал револьвер, через локоть левой руки была переброшена кольцеобразно свернутая веревка. Но не эти аксессуары убийства и плена задержали мой взгляд. Глаза мои жутко приковались к голове и изогнутой шее огромной птицы, которая, стоя на земле, заглядывала громадными черными блестящими шарами глаз через перила балкона во второй этаж отеля. Проснулся ли я или продолжал витать в стране снов, я не знал.

III.

Я очнулся, открыл глаза. Ослепительный солнечный свет дробился в трепете жемчужного воздуха. Я лежал, привязанный веревками к синей спине громадной птицы. Она летела вихрем на страшной высоте над землею. Свист синих гигантских крыльев вливался в уши сильным, стремительным шумом. Воздух, который мы рассекали в ураганном полете, хлестал мне в лицо, и по тому, как он упруго ударялся о лоб и щеки, я мог судить о необычайной быстроте удивительного полета сказочного великана-птицы.

Мысли путались, сбивались. Голова сильно болела от хлороформа.

С усилием я приподнял ее. Перед моим синим страусом летели два других: белый и черный. На них полулежали два человека в широкополых шляпах. Позади меня летел четвертый страус, переливающийся в солнечных лучах дрожащим пламенем красного оперения. На спине у него лежала пленница. Подол ее платья развевался от ветра, на желтую ткань красные перья страуса проливали дрожание оранжевых отсветов. Мощными ударами пламенеющих крыльев просвистав в воздухе, красный страус поравнялся с моим синим. И я увидел в синеве больших миндалевидных глаз пленницы не ужас, не тоску, не страх, нет: сияние восторга. Нет сомнения — она не страшилась плена. Ощущение фантастического полета давало ей, как и мне, ни с чем несравнимые переживания.

Раздался зычный крик впереди. Я приподнял голову, хотя веревка резала мне плечо. Человек в широкополой шляпе повернул черную птицу направо. Он в горячем возбуждении кричал что-то своему страусу, подавшись вперед широким корпусом; охватив левой рукой упруго изгибающуюся шею птицы, правой рукой он показывал на восток.

Черноперый великан послушно ринулся в указанном направлении. Рокот мотора пересилил в моих ушах шумные всплески страусовых крыльев. Черный страус вихрем летел на аэроплан. Я увидел быстро растущий резной силуэт механической птицы из алюминия. Над рулем приподнималась любопытно или испуганно фигура человека в сером шлеме. Пружинным полетом страус настиг аэроплан и пальцами обоих ног выхватил авиатора из кабинки. Аэроплан, крутясь, падал вниз. Страус летел некоторое время, держа трепещущее тело летчика крепкими ногами с такой легкостью, как будто это была фигурка из картона. Потом, по приказанию человека в широкополой шляпе, он разжал ноги, и несчастная жертва описала жуткую дугу падения в воздушную вихревую бездну.

Черный страус вернулся к своим товарищам. Он изгибал шею, вертел головой. Мне казалось, он страстно хотел что-то отрицать. Быть может, он слагал с себя ответственность за смерть летчика. Казалось, он говорил, что он — только слепое орудие в руках своего властелина, который был настоящим убийцей.

Я чувствовал приступы тошноты после вдыхания паров хлороформа. Страшная жажда жгла мне гортань. Я лишился чувств.

IV.

Сознание ко мне вернулось. Воздушная кавалькада страусов пролетала над хаосом гор. Глубоко внизу чернели ущелья, пропасти, обрывы, россыпи камней. Реки извивались, кипели водоворотами. Здесь и там свергались водопады, поднимая жемчужные облака водяной пыли.

Но вот горы остались позади. Внизу расстилалась холмистая местность с пальмовыми и банановыми рощами.

Страусы стали снижаться на площадку, где стоял дом с крышей из сухих листьев равенала, «дерева путников». Из-под навеса около изгороди, построенной из крепких стеблей пальмы рафии, размашисто выбежали шесть огромных страусов. Они заметили своих четырех братьев, возвращающихся из путешествия и, снявшись с земли, красивым полетом поднялись к нам навстречу, окружили нашу стаю, со странным трепетанием крыльев летели рядом с нами, терлись шеями о шеи наших огромных птиц. Один страус, с золотым пышным оперением, на лету нежно хватал и потом разглаживал плоским клювом складки желтого платья пленницы.

Мы спустились на двор возле ручья, журчащего вдоль изгороди. Страусы, встречавшие нас, блистая огромными глазами, немного наискосок поставив головы, с любопытством следили, как люди в широкополых шляпах развязывали веревки, чтобы освободить пленников. Несколько великанов отбежали к кормушкам под навесом.

Люди в широкополых шляпах ввели меня и пленницу в сырую комнату, освещенную единственным окошком, узким, прорезанным высоко, под потолком. Стены были грубой каменной кладки, а всю мебель представлял стол и два пустых деревянных ящика. Мы, пленники, опустились на эти импровизированные кресла. И бандиты, оба враз сняв широкополые шляпы, представились нам, мрачно улыбаясь:

— Мистер Роккер. Мистер Тим.

«Мистер» Роккер, широкоплечий рыжий бандит, выступил вперед и сказал:

— Вы будете нам повиноваться, чтобы мы вам ни приказали исполнить. Почему так, джентльмены? Вы это скоро узнаете. Через полчаса будет обед. Приготовьтесь…

Левая косматая бровь саркастически запрыгала над желто-зеленым глазом.

— До скорого свидания, лорд Бентфорд… До скорого свидания, очаровательнейшая мисс Мальви…

V.

Тяжелый засов грубой двери громко лязгнул. Мы остались вдвоем. Пленница, при последних словах Роккера вскочившая с ящика, стояла с неподвижным взором широко раскрытых синих глаз, схватившись рукой за грудь.

— Мальви… — прошептала она чуть слышно.

Я помог ей опуститься на ящик, заменявший стул. Теперь ее широко раскрытые глаза быстро меняли выражение, возбужденно мерцая смелыми отсветами деятельной мысли. У меня возникла догадка.

— Вы хотите сказать, — проговорил я, — что профессор Мальви…

— Мой дядя! — Он здесь! — глухо вскрикнула она. — Они привезли меня к нему! Они ошиблись! Меня зовут Иветта Габриель Ренье.

Она заговорила спокойнее.

— Жанна Мальви уехала в университет. Я осталась одна. Они не знают Жанну в лицо. Они приняли меня за нее. И вот, наши двухлетние поиски неожиданно увенчались успехом: дядя — найден!

Она спрашивала меня своим синим взглядом:

— Но с какой целью бандиты хотели привезти дочь к отцу? На чем они строят свою игру? Вы мне поможете… лорд… как вас?

— Лорд Бентфорд! — Такой же лорд, как вы — дочь профессора Мальви, — сказал я, с радостью отметив улыбку на усталом лице товарища по несчастью.

VI.

Прогремел засов, и по знаку рыжего Роккера мы покинули свою тюрьму. Лестница с неровными гранитными ступенями привела нас во второй этаж. На площадке лестницы было две двери. Роккер вошел в правую дверь, через которую доносился хриплый смех Тима. Я переступил через порог.

Острая боль прожгла мне сердце: я увидел профессора Мальви. Он сидел на деревянной лавке посреди комнаты, прикованный четырьмя цепями к трем стенам и потолку. Иветта Габриель бросилась к старику с криком:

— Папа!

Профессор трясущимися руками, худыми, как палки, обнимал плечи припавшей к его коленям Иветты Ренье, и срывающимся голосом спрашивал.

— Ты?.. Ты?..

Длинные пряди волос упали ему на лоб, закрывая завесой впалые измученные глаза.

Роккер и Тим широко и зловеще улыбались, созерцая картину столь ловко слаженной ими «встречи отца с дочкой», и левая бровь Роккера, жившая самостоятельной жизнью, извивалась и подергивалась, как будто плела ведомую ей одной сеть коварных замыслов.

— Дядя! — прошептала Иветта Ренье по-французски. — Это, я Иветта! Надя жива, здорова. Бандиты ошиблись. Делайте вид, будто вы признали во мне свою дочь, иначе…

С пеной у рта, сведенного судорожной гримасой злобы, Роккер прыгнул к Иветте и мощной рукой оторвал ее от профессора.

— Молчать! — прохрипел он, задыхаясь. — Ни слова ни на одном языке, кроме английского. За заговоры против меня и Тима — порция свинца в череп!

Мы разместились на скамейках за большим столом, одна половина которого, заставленная многочисленными приборами, представляла собой химическую лабораторию профессора Мальви.

— Досточтимый профессор, — сказал Роккер, — сегодня у нас шикарный обед! Поездка в город, не считая партии химических материалов, приобретенных согласно вашему списку, дала нам случай раздобыть наших гостей (поклон и танец брови) и гастрономию. Старина Тим — чудотворец. Он лишь немногим уступает апостолу Петру. Тот открывает двери рая, а дружище Тим открывает сейфы и массивные двери запертых магазинов. Угощайтесь! Вино, бисквиты, сыр, ветчина, чудеснейший ром! Прелестные кексы к вашим услугам, мисс. Не буду болтать, но, дорогой профессор, теперь, когда ваша дочь здесь, вы отбросите свое упорство и сообщите нам рецепт изготовления «пищи страусов Рук»…

Наступило молчание. Ультиматум бандитов был ясен.

VII.

Долгую ночь в сырой каменной комнате я провел без сна. Мысль горела напряженным огнем. Напрасно. Я не мог придумать плана освобождения профессора из плена бандитов. Незадолго перед рассветом я уснул.

Наутро меня и Иветту Ренье вывели во двор. Сияло жаркое мадагаскарское солнце. На широком дворе резвились огромные птицы. Некоторые, нежась в раскаленных солнечных лучах, лежали на горячем песке. Золотой страус, блистающее оперение которого сверкало золотыми каскадами больно для глаз, неотступно следовал за Иветтой Ренье, временами проводя клювом по ее желтому платью, которым он заинтересовался больше всего на свете. Быть может, он принимал женское платье за человечьи перья и недоуменно спрашивал путешественницу: «Почему ты не летишь? Ну, ну, попробуй разок!»…

Тим и Роккер расположились под навесом играть в карты.

— Посмотрите, у Тима, мой кошелек! — негромко сказала Иветта Ренье, останавливаясь против меня.

— А рыжий Роккер прикарманил мое портмоне, — ответил я, кажется, улыбаясь.

Через минуту Роккер проиграл все мои деньги.

— Довольно играть, — сказал Тим, собирая серебро, ассигнации и карты.

Но Роккер хотел отыграться. Узкие щелки его заплывших глаз горели неудовлетворенным азартом. Короткая рука выбросилась вперед, прикрыв потной ладонью рассыпанные карты.

Левая бровь у него судорожно дергалась, измышляя какую-то гениальную комбинацию. И вот он встал, подошел ко мне и, отогнав в сторону золотого страуса, под ногами которого он только что прошел, как между двумя колоннами, — профессиональным жестом приставил револьвер к моему виску и сказал:

— Пиши мне чек на десять тысяч фунтов стерлингов, иначе…

— Не продолжайте, — прервал я. — Конец формулы бандитов знаю наизусть: «иначе— порция свинца в череп».

Доставая самопишущее перо из кармана на груди, я выронил из него скомканный листок телеграммы. Роккер поднял его, прочитал и зарычал от восторга:

— Шестьсот тысяч фунтов! Три миллиона звонких долларов! Клянусь страусами, милорд, вы сию минуту напишете мне кучу чеков на все три.

Он ткнул холодным дулом револьвера мне в левый висок.

— Я напишу вам груду чеков на миллион фунтов стерлингов, — сказал я с готовностью, самой искренней, — если вы освободите профессора Мальви.

— Если вы скажете еще одно слово, я спускаю курок.

— Не вполне верю, чтобы вы так опрометчиво поспешили: я не написал еще ни одного чека.

— Вы не хотите писать чеков, милорд? Вздор. Вы напишете их, сколько бы я ни потребовал. Стоит нам посадить эту прелестную мисс на цепь рядом с профессором, чтобы вы…

— Я напишу достаточно чеков, но с условием: вам и Тиму по равной сумме.

— Чрезвычайно приятно, — поклонился галантно Тим, — иметь дело с истинным джентльменом.

А Роккер сумрачно прорычал:

— Поровну? Несправедливо, клянусь страусами!

С легким сердцем я написал несколько чеков на огромные суммы и отдал негодяям, с загоревшейся надеждой:

— Когда вы улетаете получать по чекам?

— Не раньше, чем профессор сообщит нам рецепт приготовления «пищи страусов Рук», — погасил мою надежду Роккер, рассовывая по многочисленным карманам свою долю проблематических чеков. — Но не будем терять времени. Я человек деловой. Время — деньги. После завтрака мы летим в долину страусов «Рук».

VIII.

В тени под густыми, роскошными гроздьями листьев кордилии золотой страус, качаясь, подгибая огромные ноги, опустился пышным корпусом на песок. Иветта Ренье обняла повернувшуюся к ней голову страуса, гладила короткий султан золотых перьев у него на затылке. Черные блистающие шары страусовых глаз смотрели на нее по-человечьи — влюбленно. Иветта Ренье полулегла на золотую спину, погружаясь в атласное золотое мягкое ложе. Страус поднялся на ноги, и Иветта Ренье, перегибаясь через широкое плеча гиганта, крикнула мне сверху:

— Не правда ли, милорд, эти страусы — наши лучшие союзники?

Рыжий Роккер, деловито приспособляя плетеную корзину к спине своего черного воздушного коня, громко сказал:

— Предупреждаю вас, мисс, и вас, сэр! Малейшее движение против меня и Тима жесточайшим образом отзовется на профессоре. Вы можете улететь от нас на этих своих воздушных «союзниках», но… но профессор тысячу раз вспомянет великого инквизитора Торквемаду. Словом, мысль о побеге — не для вас. Эй, Тим, все ли готово к путешествию в долину страусов «Рук»?

Наши страусы взвились на воздух. Меня нес на могучей спине прежний синий гигант. Внизу, в дрожащем мареве солнечного зноя, толпились пальмы, разливались обольстительные лужайки, усыпанные пестрой пылью цветов. Страусы неслись совсем невысоко над землею, и поэтому быстрота полета была оглушительнее вчерашней, когда мы делали перелет на очень большой высоте. Огромные крылья свистели в воздухе странною свирелью. Мы перелетели через волнистую гряду холмов и стали пересекать живописную долину спокойной реки, покрытую купами веселых кустарников. Тим и Роккер заставили своих страусов подняться на большую высоту. И золотой страус Иветты Ренье, и мой синий взмыли вверх вслед за своими товарищами.

Огромная панорама открылась нашему взору. Девственная страна, наименованная профессором Мальви «долиною страусов Рук», открывалась внизу во всей своей нетронутой красоте.

Страус Роккера, возносясь крутой спиралью, поднялся выше всех, — и вдруг замер на одном месте, горизонтально распластав в знойном сапфире воздуха черные паруса огромных крыльев, вибрация которых была совершенно неуловима взглядом. Роккер быстро поднялся на ноги и, стоя во весь рост на широкой спине страуса, как на черной резной яхте в океане светоносного воздуха, поднес к глазам бинокль, пристально обозревая лучистые дали.

— Страусы «Рук» на юге, у подошвы скалы на берегу озера! — крикнул он.

И направил полет своего черного великана к южному берегу озера, разостлавшего под солнцем ровную водную скатерть густого отлива цвета индиго. Озеро круглым замкнутым бассейном покоилось, как многие озера Мадагаскара, в кратере давно потухшего вулкана.

Пристально всматриваясь в указанном направлении, я увидел больше десяти огромных птиц — легендарных страусов «Рук», современных представителей древних эпиорнисов, которые считались вымершими единственно потому, что раньше экспедиции профессора Мальви ни одна человеческая нога не ступала на девственную почву этой прекрасной долины, опоясанной непроходимыми лесными дебрями и каменным головоломным хаосом скал.

Купаясь в прибрежном песке, как куры в дорожной пыли, дикие великаны отрывисто взмахивали обрубками своих крыльев. Эти конечности вовсе не походили на мощные, огромные, как паруса, крылья наших прирученных страусов «Рук», со дня выхода из яйца употреблявших для роста перьев «пищу страусов Рук», изобретенную профессором Мальви.

Дикие гиганты, заметив наше приближение, сначала разбежались в стороны. Двое из этих простодушных великанов с трогательной наивностью зарыли голову в песок, думая спрятаться от своих великолепно оперенных братьев, внешний вид которых исключал возможность мысли о кровном с ними родстве.

IX.

Наши страусы спустились на берег озера и бережно сложили свои крылья, легшие эластично вдоль боков и длинного хвоста, пушистого от массы перьев, которые колыхались струистыми каскадами мягких султанов. Мы восседали на могучих спинах, на высоте десяти футов над землей, и покачивались в ритм широких саженных шагов наших гигантов.

Тим и Роккер достали из брезентовых котомок куски серой страусовой пищи и поделились ими со мною и Иветтой Ренье.

— Не вздумайте, дорогая мисс, отведать этой пищи! — сказал Тим. — А то вы через полчаса обрастете бородой библейского патриарха…

Золотой страус подошел к белому дикому брату и протянул ему в клюве комок пищи, полученный от Иветты Ренье. Дикий «Рук» недоверчиво уклонился в сторону, но золотой страус так настойчиво предлагал ему ароматный корм, что дикарь сдался. Он проглотил вкусный комок и с блеском в глазах явно просил дать ему второй кусок. Иветта Ренье протянула ему пищу на ладони, и эпиорнис порывисто схватил пищу и съел.

Тим передал мне котомку с кормом. Я раздавал куски направо и налево. Золотой страус шел впереди, мой синий следовал за ним, дикие великаны не отставали от нас, и мы незаметно поднялись на вершину пологого холма, вытканного прихотливыми узорами огромных сияющих цветов, которые сочили в воздух радужный яд сладких и тяжелых своих благоуханий.

Два револьверных выстрела заставили меня оглянуться. У подножья прибрежной скалы Тим и Роккер быстро, но бережно перекладывали гигантские страусовые яйца из гнезд в широкие корзины, укрепленные на спинах своих черных страусов, послушно лежащих на песке. Две огромные дикие самки корчились на земле возле гнезд в предсмертных судорогах.

Дикие страусы заметили гибель самок и похищение яиц и со страшным шумом бросились бежать к берегу озера, трепеща обрубками крыльев, чтобы ускорить быстроту бега. Но Тим и Роккер вскочили на своих воздушных коней и взмыли на воздух, рея над берегом в чистом, безмятежном сиянии солнечных лучей. Несчастные птицы внизу жалко подпрыгивали в тщетных попытках подняться на воздух. Один дикий «Рук» взбежал на скалу и с разбега бросился с обрыва в воздух, но обрубки крыльев не понесли его по воздуху, и он упал вниз на острые обломки камня, разбив грудь, из которой брызнула горячая кровь.

X.

Мы вернулись домой с охоты за страусовыми яйцами. Двор продолжал опаляться тяжелым гнетом неистового мадагаскарского солнца.

Но страусовое население не встретило нас, как сделало это вчера. Птицы лежали на дворе вразброску в полудремоте на горячем песке.

Тим и Роккер сняли корзины со спин черных страусов и поставили их перед порогом дома.

— Черт возьми! Жарко! — сказал Тим, вытирая пот со лба грязным платком и, одновременно, выпивая через горлышко остатки рома из заветной бутылки. — Не сыграть ли нам на яйца, дружище Роккер?

— Сыграем! — согласился Роккер, присаживаясь на гранитный порог и незамедлительно раздобывая потрепанную колоду из глубокой шахты засаленного кармана.

— Каждое яйцо — все равно, что страус! — говорил он, сдавая карты и глубокомысленно извивая левую бровь. — Страусенок на пище профессора Мальви вырастет с крыльями, что твои паруса на «Летучем голландце»… Клянусь страусами! За этих милых пичужек зоологические сады Лондона, Парижа, Берлина отольют мне славную монету! Я — человек деловой. У меня, как у Рокфеллера, чеков полны карманы, но выручка за страусов не помешает. Я — человек хозяйственный… Слушай, Тим! если ты, бандит, еще раз сплутуешь, — бровь у Роккера задергалась угрожающе, — то, клянусь страусами, раньше срока устрою тебе в небесных палестинах приятную встречу с твоей покойной бабушкой…

Я приметил вороватый взгляд Тима. Несомненно, он плутовал.

— Я — человек со смекалкой! — ораторствовал Роккер и подкрутил рыжие усы. — Усы я отрастил, проглотив четыре порции «пищи страусов Рук»… Досточтимый сэр, милая мисс, видите вы мою художественную рыжую шевелюру! Клянусь страусами, голова у меня поросла непролазными чашами… Тим! Час твой пробил!

Роккер выхватил из корзины громадное яйцо величиной с пол ведра и с треском обрушил его на голову Тима.

— Вот тебе за козырного туза, которого ты, плут…

Тим с визгом вскочил на ноги, но страшный удар другим яйцом в темя заставил его упасть на четвереньки. Ослепленный семью литрами липкой жидкости, он со звериным криком бросился под ноги Роккеру, и бандиты опрокинулись в корзину, барахтаясь среди лопающихся яиц, представляя собою живую яичницу.

Мгновение показалось мне подходящим для нападения. Если бы у меня была в руках веревка… Я оглянулся вокруг, глаза у меня жадно остановились на мешке, обвязанном крепким кожаным ремнем. Но в этот миг пуля провизжала у меня над правым ухом и Роккер, подняв над бортом корзины рыжую всклокоченную голову в скорлупе, в смеси желтка с белком, хрипло прокричал, вытянув вперед руку с огромным револьвером в волосатом кулаке:

— Эй, милорд! У Роккера — глаза на затылке! Внимание! Один миллиметр над вашим левым ухом!

И он пустил пулю, тонко взвизгнувшую над левым ухом.

— Если я тебя не уложил, как дикого страуса, — резонерствовал Роккер, — то лишь потому, что еще не выдоил все золотое молоко из твоих сейфов!

Бандиты выкарабкались из корзины, мокрые от раздавленных яиц и, к моему немалому изумлению, протянули друг другу скользкие руки.

— Дружище Тим!

— Дружище Роккер!

— Ты не виноват, Тим!

— И ты, старина Роккер!

— Будь проклят ученый старикашка, — кричал Роккер, отдирая со своей любимой брови быстро сохнущий яичный желток. — Я — капитал без движения! Я связан по рукам и ногам! Мне нет ходу! Старик держит при себе свой секрет! О, я бы давно превратил его мозг в яичницу, как вот эта в корзине, если бы он не был мне нужен! Как, лишившись его, я смогу выращивать крылатых страусят без его пищи?!

Роккер и Тим долго мылись у ручья возле изгороди, чистили свое платье и ругали профессора Мальви.

Бандиты привели себя в относительный порядок и деловито зашагали к дому.

— Побудьте здесь, пока мы не позовем вас к профессору для весьма важной деловой беседы, — сказал значительно Роккер и выловил из своей рыжей шевелюры последний кусок скорлупы. Бандиты скрылись за дверью.

XI.

Два черных страуса, на которых Тим и Роккер привезли яйца диких эпиорнисов, подбирали с земли остатки серой пищи. Золотой «Рук» Иветты Ренье и мой синий подошли к черным страусам, но их клювы, шарящие по земле, подобрали только несколько крошек.

— Бедняги, — сказала Иветта Ренье, — они сегодня голодные…

Вдруг она побледнела. Белый страус, на котором она сейчас лежала, отдыхая, как на мягком диване, уронил голову на песок и глаза у него стали совсем тусклыми. Я подошел к нему и потрепал ладонью по шее. Шея была холодна. С дрожью в коленях, я нагнулся к голове, лежащей на песке. Страус был мертв.

— Посмотрите! — вскрикнула Иветта Ренье с испугом и указала на двух черных страусов.

Глаза у них блуждали. Шатаясь, великаны тихо брели к нам и рухнули на землю. У самых ног Иветты Ренье лежали огромные бессильные птицы в жалких, трепетных содроганьях еще недавно мощных мышц.

Иветта Ренье тихо сказала:

— Они сейчас поели остатков корма и…

Плечи у нее дрожали в ознобе, несмотря на гнетущий солнечный жар.

— А те, которые съели свою порцию раньше, — уже умерли, — сказал я.

— Мой золотой…

— …И мой синий застали только крошки. Смотрите, они — бодрые, сильные…

Мы перебегали от одного страуса к другому. Все, за исключением золотого и синего, лежали огромными мертвыми массами на середине двора, под навесом, около изгороди, у входа в склад провианта и орудий.

XII.

Мы осторожно поднимались по лестнице. На верхней площадке правая дверь была открыта. Через нее явственно доносились слова профессора, перемежаемые тихим бряцанием сковывавших его цепей.

— … Но хорошее жалованье вас не удовлетворяло…

— Тим! Дружище! — захохотал Роккер. — Профессор решил уморить меня со смеху!

— И вы, — продолжал профессор, — убили всех членов экспедиции, за исключением одного меня. Знаю, что вы убьете и меня. Но мне не жалко себя. Мне жалко страусов. Вы отняли у меня лучшую идею моей жизни.

— Чудак! — взвизгнул в восторге Тим. — Идеи?! Толстый карман — вот смысл бытия!

Профессор будто не слышал Тима.

— Вместо дорогих аэропланов, я решил дать человечеству, — как бы общедоступные воздушные велосипеды, — этих прекрасных птиц. Они неприхотливы на пишу. Они отличаются добрым нравом. Они понятливы, послушны. Их способность привязываться к человеку трогает до слез. Ими может управлять четырехлетняя девочка, взвиваясь в совершенной безопасности на высоту более километра. Их красота приводит в восторг. Я полюбил их всей душой, и вы отняли их у меня.

— Вы — человек идеи, профессор. А я — человек дела,

— захохотал Роккер. — Тим, выпьем еще по стаканчику рома.

Слышно было, как профессор плакал. Жестко, коротко звякали железные звенья вздрагивающих цепей. Профессор проговорил тихим, срывающимся голосом, как бы про себя:

— Я поступил так, как нужно.

Лицо Иветты Ренье выражало страдание. В сильном волнении поднималась у нее грудь.

— Я летал на аэроплане два раза, — медленно заговорил профессор. — Аэроплан холоден, чужд, механичен. А мои страусы… На них летишь спокойнее, чем летаешь во сне. Чувствуешь под собой живое, могучее тело верного страуса «Рук», оно слушается твоих намеков, понимает твои слова. Дикий страус «Рук», прирученный человеком, заражается силой человеческой воли и из боязливой птицы превращается в неустрашимого воздушного зверя.

— Сердечно благодарю за лекцию, профессор, — начал Роккер, — но…

— И вот, вы мучаете, пытаете меня около года со злобным вдохновением застеночных мастеров. И вы совершаете воздушные набеги во многие города… Мою идею помощи человечеству вы на моих глазах отвратительно затаптываете в грязь. Вы грабите магазины, убиваете людей.

— Профессор сменил университетскую лекцию на церковную проповедь, — сладко сказал Тим.

— Не пора ли к делу, профессор? — заявил Роккер.

— К делу? — переспросил профессор, звякнув цепями.

— Прекрасно. Переходите к делу.

— Сейчас, сейчас, — сказал Роккер решительно и хотел подняться, но не мог.

По лицу профессора пробежала странная улыбка.

— Проклятый ром! Тим, слушай. Не давай мне больше рому. Он здорово крепок. На чем, бишь, я остановился? Да. Сию минуту ты скажешь нам, проклятый старик, рецепт изготовления «пищи страусов Рук», или я…

— Или вы… — подхватил профессор с неожиданной живостью.

— Клянусь страусами! — прокричал Роккер. — Сегодня в последний раз я имею с тобой дело!

— В последний раз, — тихо сказал профессор.

Роккер обрушил на доску стола страшный удар железного кулака.

— Ученая крыса! — Если не откроешь рецепта, то я сейчас схвачу твою дочь и…

— Остановитесь! — вскричал профессор резким и властным голосом. — Негодяи! Вы погибли!

Глаза профессора остро блестели от боли и торжества.

— Старик спятил с ума! — завизжал Тим, пытаясь сорваться с места, но оставаясь как бы прикованным к скамейке. Роккер выхватил огромный револьвер и, взъерошив левой рукой рыжую гриву, злобно спросил:

— Я побежден?

— Вы забыли на сегодня задвинуть решетку окна, — бросил профессор простые слова.

— Ну? — растерялся Роккер.

— Вы упились вчера вашим ворованным ромом, и он отнял у вас память…

Роккер растерянно озирался. Глаза его горели злобно и испуганно. Он положил револьвер на стол. Враг не открывал своих карт, и поэтому и был грозен вдвойне. Профессор сказал:

— Я кормил страусов через окно.

— Говори, что это значит? — прорычал Роккер, свирепея от неизвестности.

— Вы всегда заставляли меня пробовать самому «пищу страусов Рук», чтобы я их не отравил. И вы меня стращали, что, если я отравлю страусов и отравлюсь сам, то вы завладеете моею дочерью…

Профессор устало провел бледной, худой рукой по белым космам своих волос.

— Сегодня подошел срок приготовить новый мешок «пищи страусов Рук». И окно было открыто…

— И ты… — прошептал Роккер. Голос отказывался ему повиноваться, а Тим совершенно потерял дар слова. — И ты…

Глаза у него стали тусклыми. Он вдруг закричал хрипло и страшно.

— Ты не мог накормить страусов отравой! Ведь тогда бы ты и сам умер! Ведь ты… ты ел эту пищу. Ты пробовал ее десять минут назад у меня на глазах!

— И я, — сказал профессор, — перед вашим возвращением из долины страусов «Рук» бросал вот отсюда эту пищу страусам в окно. И они ее ели.

— Тим… — прошептал Роккер. — Старый дружище… Никакой дьявол не мог бы так рассчитать.

И он бросил Тиму тупой взгляд больного в диком бреду. Рыжие джунгли его волос понуро повисли по сторонам бледного лба.

— Не верю! Ложь! — взорвался он криком, взматывая головой, как бык под последним смертельным ударом тореадора. — Ты поплатишься своей жизнью! И, прежде, чем ты умрешь, проклятый старик, под моими пытками, ты увидишь, как твоя дочь…

— Моя дочь, — вспыхнул голос профессора, — в безопасности. — Вы привезли сюда мою племянницу…

— Ну? Лги до конца, лги, пока я…

— Во-вторых, умру не только я, но и…

Лица Тима и Роккера превратились в одни глаза, в которых горело безумие.

— В этих бутербродах, которые вы ели…

Профессор не договорил. В тишине негромко звякали цепи. Иветта Ренье бросилась к профессору Мальви.

— Дядя! — крикнула она. — Скажите, вы говорили неправду?

— Нет, дорогая, это — правда. Жанна и ты — свободны. Я разрубил узел. Так было нужно. Прощай, смелая. Не могу тебя обнять на прощанье. У меня уже не только отнялись ноги, но и руки…

Яд, несущий неотвратимую смерть, медленно, постепенно парализовал деятельность конечностей своих жертв, с беспощадностью оставляя только одну голову совершенно свежей до последнего момента.

— Пять пуль… — хрипел Роккер, злобно дергаясь плечами. — Пять пуль… самых больших… из огромного револьвера… Если бы я мог двинуть рукой… черт… руки… ноги… немы… Пять пуль… по килограмму… разворотить скулы старого дьявола…

Он со стоном склонился к столу, пытаясь ртом ухватиться за револьвер, спустить курок зубами. Зубы ляскали о металл, револьвер закружился под рыжим помелом бороды и упал на пол.

Лицо Тима превратилось в белую маску. Роккер рухнул на стол красною головою. Профессор Мальви остался недвижим в своих цепях, которые больше не бряцали.

XIII.

Золотой и синий страусы резали воздушный простор могучими взмахами огромных крыльев. Голубая цепь гор осталась далеко позади. Страусы стали постепенно снижаться. Их огромная энергия подтачивалась какою-то внутреннею предательской силой.

Иветта Ренье крикнула мне с золотого страуса:

— Мой бедный воздушный конь изнемогает! Ведь он тоже попробовал яду!

Мой синий «Рук» стал падать. Он выравнивал огромные веера крыльев последними трепетными усилиями. Он умирал. Он, дрожа, посмотрел мне в глаза последним прощальным взглядом с блеском такой выразительности, что сердце у меня застонало, как будто остро, мучительно заклокотав кровью.

Страусы опустились на землю, и лежали на топкой почве, дрожа в тихой, почти незаметной агонии. Проносилось широко свежее дыхание влажного ветра. Болотистая земля сочила темную воду, готовясь засосать трупы огромных птиц в свое глубокое лоно.

Иветта Ренье, не смахивая круглого хрусталя слезы, покатившегося медленно по щеке, вырвала два пышных золотых, струисто-развевающихся пера из крыла своего золотого страуса — на память о сияющей мадагаскарской долине страусов «Рук».

И золотой гигант «Рук» последним трепетно-нежным взглядом огромных погасающих глаз простил ей свою последнюю боль и поник слабеющей головой в холодную медленную могилу болота.