Н. И. Цыганов

ИМЕНИ ЧЕЛЯБИНСКОГО КОМСОМОЛА

Передний край

Танковая колонна имени Челябинского комсомола, была создана весной 1942 года.

Презренный враг человечества — германский фашизм все еще нес смертельную угрозу Советскому государству. Гитлеровские орды по-прежнему рвались к Ленинграду. Партия и правительство обратились к советскому народу за помощью.

Челябинцы единодушно откликнулись на призыв. На собранные деньги, на отработанные сверхурочные часы рабочие Челябинска создали первоклассные боевые машины и изъявили желание громить да них врага.

Добровольцев было так много, что комитеты комсомола заводов и фабрик, райкомов и Челябинского горкома ВЛКСМ не знали, как отказать всем желающим поехать на фронт. Были случаи, когда комсомольцы, нарушив решение горкома, тайно уезжали воевать.

Мне посчастливилось воевать вместе с танкистами-челябинцами. Я был в разведке, поэтому раньше других увидел противника, прочувствовал боевую обстановку.

Помню в июле месяце мы с командиром взвода Николаем Чепуренко вышли на передний край. На лугу стоял подбитый немецкий танк, а рядом с ним лежал убитый немец. Осмотрели местность и повернули назад. Неожиданно нас обстреляли из минометов, и мы впервые в жизни ощутили, как жутко пробираться под разрывами мин.

Позднее мы узнавали по звуку — куда летит мина или снаряд и не шарахались от них без нужды, как это было на этот раз. Чепуренко залез на дерево и оттуда наблюдал за противником, находящимся за полем ржи. Мы не заметили, как подполз немецкий автоматчик. Он двумя выстрелами из автомата тяжело ранил взводного. Истекая кровью, Чепуренко рухнул на землю. Случай этот научил меня быть более осторожным и предусмотрительным.

Шло время. С каждым днем заметно возрастал наш боевой опыт. В это время на Сталинградском направлении развертывалась грандиозная битва, отголоски которой докатывались до нас.

Задание выполнено

Командир бригады приказал взять языка.

Разведчики к этому времени хорошо знали расположение огневых точек, блиндажей и землянок противника. 14-го декабря ночью наш взвод приступил к выполнению приказа.

Организовали три группы по пять человек. Первая группа захвата, вторая — блокирования, третья — прикрытия. Я был в первой группе. Когда прошли минное поле противника и приблизились к немецкому часовому, младший сержант Мережников (из города Нязепетровска) бросил в него гранату, а вся группа захвата ворвалась в траншею. Добежав до землянки, бросили в окно противотанковую гранату, а затем заскочили в нее. К большому удивлению, там никого не было. На полу валялись одеяла и подушки, награбленные в русских деревнях.

Где же немцы? — задумались мы.

Но вот с правого фланга начал стрелять вражеский пулемет. Группа захвата в полном составе бросилась к дзоту. Чтобы он умолк, потребовалась всего одна граната. Заскочили в дзот и увидели: здоровенный немец валяется на полу в одном белье, якобы мертвый. Быстро подняли «мертвеца» наверх и потащили в расположение бригады.

Пленным оказался обер-лейтенант. Показания его весьма пригодились советскому командованию.

Дрались как истинно русские люди

Мне запомнились ожесточенные бои в районе деревни Пузачи Курской области.

Воронежская группировка немцев отходила на города Тим, Мантурово, Солнцево, Обоянь. Все дороги, буквально были забиты отступающими.

Командир бригады генерал-майор танковых войск Виктор Григорьевич Лебедев решил задержать противника, измотать его до подхода главных сил армии, которой командовал в то время генерал-полковник Чибисов.

Рота управления, в состав которой входили танковый взвод Т-34 и наш взвод разведки, заняла оборону вдоль дороги, идущей на Мантурово. Остальные силы бригады очищали от немцев соседние деревни.

К вечеру противник атаковал нас и группа отошла в деревню Пузачи.

И тут разыгралась жестокая драка. Дело в том, что по шоссе, идущему параллельно нашим позициям, продвигался наш мотострелковый батальон. Там и не подозревали, что дорога контролируется немцами. Чтобы предупредить товарищей, мы сделали несколько выстрелов в сторону приближающегося батальона.

Колонна на минуту остановилась, но не поняв предупреждения снова двинулась и буквально въехала в расположение противника. Мы бросились на помощь товарищам. Схватка произошла отчаянная, и многие воины батальона и нашей роты сложили здесь свои головы…

Все наши пушки вышли из строя: танки были подбиты, подходили к концу патроны и гранаты. Но сломить нашего духа, нашего упорства врагу не удалось.

Генерал Лебедев, находясь с нами, дрался, как рядовой боец. Когда фашисты подходили совсем близко, он оставлял винтовку и брался за гранаты.

9-го февраля немцы придвинулись еще ближе. Мы стреляли редко, только наверняка, старались ложить каждую пулю точно в цель. Противник из ракетницы поджег дом, отведенный под госпиталь. При спасении раненых товарищей потеряли много людей. Все меньше и меньше оставалось нас. Теперь вся наша оборона сосредоточилась в одном доме, вернее в сарае у дома.

Ночью немцы подошли так близко, что мы хорошо слышали их речь и разбирали все команды.

Гитлеровцам не терпелось. Зная, что среди нас находится генерал, они решили во что бы то ни стало взять его в плен.

Генерал Лебедев принял решение всей группой прорваться из сарая в лог, который находился сзади дома. Первым вылез помощник командира бригады по технической части полковник Соловьев, но сразу же погиб. За ним выскочил генерал Лебедев и я, так как мне было приказано охранять командира бригады. Быстрыми бросками добежали мы к трем березам, они были всего в двадцати метрах от сарая. Залегли у них и стали прикрывать огнем из автоматов отход остальных товарищей. Пока выходили в лог, еще потеряли двоих бойцов.

Нас уцелело всего 36 человек и среди них 19 раненых. 11-го февраля советские войска решительной атакой отбили Пузачи, подобрали и схоронили погибших бойцов бригады.

Бой под Пузачами показал моральное превосходство наших воинов. Части танковой бригады нанесли огромный урон гитлеровской группировке, задержали ее на несколько суток на этом рубеже.

В те дни к нам приезжал командующий армией Чибисов. Он объехал места боев бригады на всем ее боевом пути и под Пузачами. О действиях челябинских комсомольцев генерал-полковник сказал так:

«Они дрались как истинно русские люди, как советские патриоты».

После освобождения Белгорода меня демобилизовали как машиниста паровоза и с тех пор я продолжаю трудиться в Троицке, на моей родине.

Кроме меня, в Троицке живут и работают еще несколько ветеранов бригады, и мы нередко вспоминаем годы тяжелых испытаний, фронтовую жизнь.

 

М. Г. Фомичев,

дважды Герой Советского Союза

ДОБРОВОЛЬЦЫ

На Орловско-Курской дуге

Боевое крещение уральские добровольцы получили в жестоком сражении, разыгравшемся на Курской дуге. Наш корпус получил приказ перерезать дорогу Орел — Брянск и выйти во фланг немецко-фашистской группировке, нависшей над «Орловским уступом».

Враг оказал сильное сопротивление. По наступающим танкам открыла огонь артиллерия, появились фашистские самолеты. Выполнение задачи осложнялось тем, что местность была сильно заминирована. Танки прорвались вперед через узкие проходы, проделанные ночью саперами. Это сковывало маневр машин, не позволяло развернуться по фронту. А огонь врага все усиливался. По танкам били десятки самоходных орудий, противотанковых пушек, тут и там ожили хорошо замаскированные дзоты, с воздуха, обстреливая из пушек и пулеметов и забрасывая бомбами, атаковали вражеские самолеты.

И ясное, солнечное утро превратилось в темную ночь. Слева и справа, впереди и сзади смерчем вставали черные столбы дыма и земли.

Ломая ожесточенное сопротивление фашистов, танкисты продвигались вперед. Каждый думал только об одном — быстрее врезаться во вражескую оборону, смять и сокрушить ее.

Комсомольскому экипажу лейтенанта-челябинца Акиншина удалось проскочить далеко вперед. Ведя огонь с хода, поражая цели мгновенно и без промаха, он уничтожил вражеский дзот, несколько противотанковых орудий и достиг первой траншеи противника. Остальные танки оставались где-то сзади. В суматохе боя, в дыму и огне Акиншину трудно было их видеть. Лейтенант, не раздумывая, смело повел танк вперед, в глубину вражеской обороны.

Экипаж связывала большая настоящая боевая дружба, один за другого они стояли горой и жили, как родные братья, хотя это были во многом различные люди. Душой экипажа являлся лейтенант Акиншин. Он обладал большой решимостью, отвагой и удалью. Вместе с тем он был душевным человеком, умевшим и помечтать, и ободрить солдат сердечным словом.

Стрелком-радистом в экипаже служил инженер-электрик из Челябинска Александр Марченко. Он пользовался у танкистов большим уважением, был всеобщим любимцем. Все в Марченко привлекало: и его внешность, и какая-то особенная, строгая сосредоточенность, и твердая, непоколебимая воля, которая позволяла ему сохранять спокойствие в самой трудной обстановке. Марченко был красив той особой мужской красотой, которая присуща людям сильным и гордым. Высокий, стройный, с открытым волевым лицом, Александр Марченко обладал большой ловкостью и сноровкой.

Заряжающий Мордвинцев отличался мешковатостью, медлительностью. Самые острые шутки товарищей, — а танкисты любят острое словцо, — не могли вывести из себя этого молчаливого человека. Он, бывало, только скупо улыбнется.

Механик-водитель танка Сурков отличался большой хозяйственностью. Это был поистине неутомимый труженик, его всегда можно было найти у своей машины. Бывало, после боя солдаты отдыхают: кто поспать устроился под кустом, кто баян в руки возьмет или письмо пишет домой, а хозяйственный Сурков все около машины возится — чистит, проверяет крепления, что-то ремонтирует. Нерадивым людям от Суркова жизни не было. Расхлябанности, бесхозяйственности он терпеть не мог.

Все эти разные по своим характерам люди в бою действовали с одинаковым бесстрашием и настоящим, я бы сказал, артистическим мастерством. Даже медлительный Мордвинцев, находясь у пушки, становился неузнаваемым. Откуда только бралась у него ловкость, быстрота!

Отважный экипаж, беспощадно разя врага пушечным и пулеметным огнем, рвался вперед. Фашисты, ошеломленные дерзким ударом, дрогнули, попятились. А следом за танком Акиншина, развивая успех атаки, устремились, другие машины. Не давая врагу опомниться, они на полной скорости прорывались к деревне Борилово, которую приказано было взять.

На южной окраине уральцев контратаковали вражеские танки. На каждую советскую машину напало две-три немецких. Скоро все поле было охвачено огнем, кругом пылали вражеские танки.

Экипажу лейтенанта Акиншина удалось прорваться в тыл врага, выйти к хутору, расположенному в нескольких километрах от Борилово. Немцы отрезали танк. Тогда укрыв машину в котловане, оставшемся от сгоревшего здания, отважный экипаж вступил в неравный бой. Почти сутки держались танкисты. Экономя снаряды и патроны, они били только наверняка, уничтожив несколько танков и больше сотни вражеских солдат. Но немцам все-таки удалось подобраться к машине. Тогда Михаил Акиншин открыл башню, по пояс высунулся из нее и стал забрасывать фашистов гранатами.

Пример командира воодушевил экипаж на подвиг. Танкисты проявили железную стойкость, не отдали врагу захваченный рубеж, и это помогло нам успешно выполнить боевую задачу.

Овладев деревней Борилово, танковый корпус устремился вперед. К утру с боем был занят районный центр Злынь, расположенный в восемнадцати километрах от Борилово. Дорога Орел — Брянск была перерезана.

Восточнее Тернополя

…Весна 1944 года. Громя ожесточенно сопротивляющегося противника, Советская Армия идет вперед, освобождая родные города и села. Распутица. Речки разлились, дороги превратились в сплошное месиво. Не только автомашины, местами и танки, приходилось вытаскивать с помощью буксиров. Несмотря на такую тяжелую обстановку, наступление велось непрерывно и стремительно.

Помню, вечером колонна танков подошла к глубокой, быстрой реке. Мост оказался взорванным. После проведенной разведки было решено переправляться вброд.

— Разрешите мне попробовать первым, — обратился ко мне командир роты Любовец.

Я разрешил. Михаил Любовец, мастерски управляющий танком, смело повел машину вперед. Вода доходила до башни, от вентилятора фонтаном поднимались брызги, но Любовец, занявший место механика-водителя, бесстрашно шел через преграду. Воодушевленные его примером, пошли вперед и другие экипажи.

Танкисты не спали уже двое суток, и после форсирования реки им был дан короткий отдых. Танки рассредоточились по опушке леса, вдоль которой шла проселочная дорога. Была уже глубокая ночь. Через два-три часа, на рассвете, колонна должна была снова пойти вперед. Но танкисты и не думали об отдыхе. На машинах, для маскировки прикрытых сверху брезентом, шла работа при свете фонаря. Тщательно осматривали каждый механизм, тут же устраняли неисправности.

У одной из машин работал механик-водитель Прохоров. Днем он был в трудном бою, получил ранение, и я посоветовал ему пойти отдыхать.

— Никак нельзя мне, товарищ гвардии полковник, — ответил Прохоров. — Надо крепления как следует подтянуть. И другая работа еще есть… С утра ведь опять в бой!

Это чувство высокой ответственности перед народом и Родиной руководило танкистами и тогда, когда они в самой трудной обстановке, в непрерывных боях находили время учиться, совершенствовать свое боевое мастерство.

…15 марта наша часть получила приказ перейти на правый фланг, выдвинуться к населенному пункту Романовка, что восточнее Тернополя, и прикрыть сосредоточивающуюся в этом районе группу наших войск.

Перед вечером, заняв указанный рубеж, мы увидели перед собой цепи перешедшего в наступление противника. Фашисты двигались по широкой долине. Нам хорошо были видны темные фигуры солдат. Пехоту поддерживали двенадцать танков. Мы открыли огонь. Снаряды ложились точно в цель, вражеская пехота скоро была вынуждена залечь. Михаил Акиншин, считавшийся у нас мастером меткого огня, с дистанции в полтора километра с первых выстрелов зажег вражеский танк. Скоро от акиншинских метких выстрелов вспыхнула вторая вражеская машина. Отлично вели огонь и другие экипажи.

Атака врага была отбита. Но этот бой явился только началом жестокого сражения, развернувшегося у Романовки. Ночью одному из вражеских полков, поддержанному большим количеством танков и самоходных орудий, под покровом темноты удалось выйти в наш тыл и ворваться в деревню. Бой закипел на улицах села. Скоро начали гореть дома, все вокруг осветилось заревом пожара. Наши танкисты стойко защищали занятые рубежи, наносили противнику большие потери. Когда нельзя было вести огонь из танков, они пускали в ход автоматы и гранаты.

Однако обстановка с каждой минутой становилась все более тяжелой. Противник, имевший большое численное превосходство, наседал со всех сторон. На одном участке создалось очень опасное положение. Нужно было во что бы то ни стало остановить прорвавшегося врага. Собрав весь имеющийся в моем распоряжении резерв — танк, самоходную установку и отделение автоматчиков, — я повел его в контратаку. Схватка была слишком неравной. Но танкисты сражались с такой яростью и отвагой, что им не только удалось остановить прорвавшегося врага, но и заставить его откатиться назад.

Фашисты бросили новые силы. Но на помощь нашей группе, сдерживавшей натиск врага, вовремя пришел старший лейтенант Пупков. Оценив обстановку, я оставил на своем участке танк Акиншина, а с остальными пятью машинами устремился туда, где решалась судьба боя.

Враг, несмотря на огромные потери, продолжал упорно рваться вперед. Бой достиг, казалось, предельного напряжения. Все село было охвачено огнем, орудийные выстрелы сливались в сплошной гром, повсюду громоздились исковерканные, охваченные огнем танки, автомашины. Наши танкисты сражались с невиданным упорством, бесстрашно врезались в гущу врага, сокрушая его огнем и броней. Наконец фашисты не выдержали, стали отступать. А в это время из засады, с тыла, ударила по врагу пятерка наших танков. Эту группу мы еще в начале боя выдвинули за село.

Сражение, длившееся всю ночь, закончилось днем. На поле боя дымились разбитые фашистские танки и орудия…

В тылу врага

Мощным ударом советские войска прорвали вражескую оборону в районе города Скалат. Танковые части, устремившись в прорыв, вышли на оперативный простор.

К городу Каменец-Подольску, занятому противником, мы вышли с запада, с тыла. Надвигался вечер, стало быстро темнеть, А тут еще повалил снег и такой крупный, густой, что в нескольких шагах ничего не было видно. Это и помогало нам и в то же время сильно затрудняло движение колонны.

По донесениям разведки мы знали, что в Каменец-Подольске находятся крупные силы противника, танки, артиллерия. Успех мог быть достигнут только внезапным, стремительным, ошеломляющим ударом. Когда наша колонна приблизилась к городу и вышла на асфальтированное шоссе, на машинах были включены фары. Сделали это для того, чтобы ввести врага в заблуждение, обмануть его. Гитлеровцам и в голову не могло прийти, что наши танки станут подходить к занятому противником городу с зажженными фарами. Они приняли нашу колонну за свои войска, которые под ударами советских частей отходили к Каменец-Подольску.

Танки на полной скорости, без единого выстрела, не встречая сопротивления, неслись к городу. Только когда наши машины, ослепляя вражеских солдат сильным светом фар, ворвались на улицы Каменец-Подольска, фашисты поняли, что это идут советские танки. Врага охватила паника. Воспользовавшись ею, мы устремились к центру города.

Каменец-Подольск разделен пополам рекой. Переправиться на ту сторону можно было только по мосту. А мост оказался забит отступающими гитлеровскими войсками — через него двигалась пехота, орудия, автомашины, повозки. Обстановка требовала решительных и незамедлительных действий. Замешкаться, дать возможность противнику опомниться — значит не выполнить поставленную перед нами задачу. Танкисты устремились на мост, прорвались на противоположный берег и заняли Турецкую крепость, расположенную на окраине города.

В этой крепости танкисты и мотопехота сражались шесть суток, сдерживая превосходящие силы противника. Бои, тяжелые и кровопролитные, шли беспрерывно. Мы несли потери, среди солдат и офицеров было много раненых, но никто не помышлял об отступлении. На четвертые сутки у нас кончились боеприпасы. Тогда в ход пошло оружие, захваченное у врага. Патроны собирали на поле боя. Под огнем врага, на каждом шагу рискуя жизнью, отважные солдаты пробирались на улицы и добывали патроны.

Среди этих солдат был и наш любимец Анатолий — двенадцатилетний подросток, воспитанник танкистов. Попал он к нам в часть так. Однажды, принимая новое пополнение, я увидел среди солдат, только что выгрузившихся из эшелона, подростка. Он был в солдатской шинели, доходившей ему до пят и надетой прямо на голое тело, и такой чумазый, что светились одни глаза — голубые, широко открытые.

— Зачем ты сюда приехал? — спрашиваю я его. — Здесь же фронт.

— Фашистов бить! — ответил он и смело посмотрел мне в глаза. — Они отца моего убили и маму…

Мы решили взять к себе Анатолия. Он стал для всех нас родным сыном. Этот подросток обладал удивительной смелостью и недетской храбростью. Он не раз ходил в разведку, в бою оказывал помощь раненым.

Мужество и железная стойкость советских воинов помогли нам удержать захваченный в тылу врага рубеж. На седьмые сутки к городу прорвались наши войска, наступавшие с фронта, и мы перешли в атаку. Противник, оказавшийся в стальных тисках, был разгромлен.

Маневр

Лето 1944 года. Советская Армия, громя упорно сопротивляющегося противника, шла на запад.

Прорвав вражескую оборону, наши части взяли Золочев и вышли на шоссе, ведущее к Львову. Однако здесь мы встретили сильное сопротивление. Используя выгодную для обороны местность, гитлеровцы сосредоточили в районе шоссе столько огневых средств — танков и самоходных установок, — что прорваться по дороге было невозможно. Правее шоссе простиралась открытая низина. Здесь каждый метр простреливался фашистскими орудиями, стоявшими у шоссе. Прорваться через долину, простреливаемую с двух сторон, было очень трудно, неизбежны были большие потери. Как всегда в таких случаях, мог выручить только хорошо продуманный, дерзкий маневр. Надо нащупать слабое место в обороне противника, ударить там, где он меньше всего тебя ждет!

По левую сторону от шоссе тянулись горы. Среди них вилась проселочная дорога, которая в пятидесяти километрах от Львова выходила к автостраде. Ее-то мы и решили использовать для прорыва к городу.

Но прежде нужно было пробиться к горам. Задача эта осложнялась тем, что у полуразрушенной, оставленной жителями деревни, стоявшей на пути к горам, на бугре, заняли позиции фашистские танки, державшие под огнем шоссе и все пространство, отделявшее нас от гор.

Изучив обстановку, мы ударили по деревне, зажгли несколько зданий. Дым от вспыхнувшего пожара закрыл гитлеровцев, на какое-то время они были лишены возможности наблюдать за местностью. Воспользовавшись этим, наши танки прорвались в горы.

Путь наш оказался настолько трудным, что для того, чтобы преодолеть 30 километров, танкистам потребовалось около полутора суток. Одна преграда вставала за другой.

Действовавшая впереди разведка при выходе из гор натолкнулась на вражескую засаду. Около одинокой усадьбы стояло пять самоходных установок, которые были поставлены сюда, чтобы преградить путь советской части, двигавшейся на Перемышляны. Фашистским самоходчикам удалось подбить один танк из нашего разведывательного отряда.

Когда вражеская засада была обнаружена, командир тяжелого танка лейтенант Никагасов получил приказ выдвинуться на опушку леса и открыть огонь по фашистским самоходкам.

Вражеские самоходные установки стояли к нам боком и со стороны леса были хорошо видны. Заняв место у орудия, Никагасов выстрелил. Вражескую машину, стоявшую с края, охватил огонь. Вторым выстрелом он вывел из строя другую машину. Мастер меткого огня не выпустил мимо цели ни одного снаряда. Пятью выстрелами он уничтожил пять вражеских машин. Дорога танкам была открыта.

Совершив смелый маневр, — прорвавшись к Львову с юго-востока, откуда противник нас не ожидал, наши части способствовали успеху войск, осуществлявших операцию по освобождению этого города.

Бессмертный подвиг

Сражение за Львов отличалось большой ожесточенностью. Бои шли за каждую улицу, за каждый дом и этаж, часто возникали горячие рукопашные схватки.

Выбивая противника, засевшего в каменных зданиях, наши танкисты упорно пробивались к центру города.

Враг оказывал все более сильное сопротивление. Танки вынуждены были остановиться около одного многоэтажного здания, откуда гитлеровцы простреливали всю улицу. Под огнем они держали здесь каждый метр земли. Надо было во что бы то ни стало выбить фашистов из этого здания.

Разведчики доложили, что дом связан подземными ходами сообщения с другими зданиями. Танкисты вместе с пехотинцами по этим подземным ходам проникли в подвал дома, где засели гитлеровцы. Советские воины смело устремились в верхние этажи, разя противника гранатами и очередями из автоматов. Особенно решительно действовал командир пулеметного расчета старший сержант Касимов. Отличаясь большой физической силой и ловкостью, он первым бросился в рукопашную схватку.

Сокрушив опорный пункт гитлеровцев, уральцы снова пошли вперед. Танкисты тесно взаимодействовали с пехотинцами и артиллеристами, помогали друг другу. Когда танки попадали под сильный огонь, автоматчики, пулеметчики и минометчики по крышам, развалинам зданий пробирались вперед и уничтожали огневые точки, мешавшие продвижению.

Танк Михаила Акиншина с улицы, которая теперь носит имя Ватутина, прорвался к площади Мицкевича. Выход на площадь закрывали шесть вражеских самоходных орудий, стоявших по углам. Экипаж Акиншина вступил с ними в единоборство. Со второго этажа мне хорошо был виден отважный танк. Он шел по середине пустынной улицы, осыпаемый снарядами и пулями, шел открыто, на виду у врага — кругом не было никаких укрытий. Какое мужество, какую железную волю надо было иметь, чтобы в этих условиях вступить в схватку с шестью орудиями врага! Продвигаясь вперед, стреляя с хода, Михаил Акиншин одну за другой уничтожал вражеские самоходки. Когда эти орудия были разбиты, остальные, не выдержав натиска советского танка, обратились в бегство.

На второй день сражения наши танки вышли к зданию городской ратуши (сейчас в этом здании находится городской Совет депутатов трудящихся). Первым сюда прорвался танк старшего лейтенанта Потапова. Командир экипажа был серьезно ранен, но не выходил из боя, продолжая командовать машиной.

Фашисты, засевшие в здании ратуши, вели сильный огонь. Пехотинцы, проникшие сюда вместе с танками, вынуждены были залечь и несли большие потери. И вот в эту трудную минуту мы увидели среди автоматчиков Александра Марченко.

— Вперед, за мной! — крикнул Марченко пехотинцам и первым бросился к зданию ратуши. Автоматчики, воодушевленные примером комсомольца-танкиста, дружно поднялись, ринулись вперед. Через несколько минут они уже ворвались в здание ратуши. Внутри дома закипел рукопашный бой. Советские солдаты очищали от врага этаж за этажом. Александр Марченко, ловкий, сильный, неустрашимый, один дрался за десятерых, увлекая за собой товарищей. Отважный танкист первым проник в верхний этаж и устремился на башню, возвышающуюся над зданием ратуши. Кругом свистели пули, но Александр Марченко поднимался все выше. Наконец ему удалось закрепить флаг на шпиле. Алое полотнище, распрямленное ветром, огнем запылало в небе. Увидев его, советские воины с криком ура с удесятеренной силой ударили по врагу, опрокинули его, пошли вперед.

В бою за освобождение Львова комсомолец Марченко погиб смертью храбрых. Родина не забыла своего славного сына, его подвиг. Воину-герою Александру Марченко во Львове, на холме Славы, сооружен памятник. Флаг, который он водрузил над зданием городской ратуши, хранится в музее как дорогая реликвия.

На Берлин

Советская Армия полностью очистила от врага родную землю и, развивая наступление, шла вперед, неся свободу народам, порабощенным фашизмом.

Уральский гвардейский добровольческий танковый корпус участвовал в боях за освобождение Польши и одним из первых пересек границу фашистской Германии.

Первый бой на земле врага был тяжелым. Гитлеровцы, успевшие хорошо укрепиться, сосредоточить большое количество артиллерии, оказали бешеное сопротивление. Экипаж Михаила Акиншина, ведя огонь с хода, далеко углубился в расположение противника, но был отрезан и окружен. Попытки прорвать оборону врага на этом участке, выручить попавший в беду экипаж успеха не имели. Было принято решение обойти узел сопротивления, что нам и удалось сделать.

Танкисты, развивая успех, ушли далеко вперед. Но всех нас не покидала тревожная мысль о судьбе машины Акиншина.

Отважный экипаж появился через десять дней, когда мы уже выходили к Одеру. Танкисты так были изранены и обожжены, что их трудно было узнать. Оказавшись в окружении, они вступили в схватку с врагом, наседавшим на них со всех сторон. Гитлеровцам удалось подбить танк. Но советские воины не оставили машину, продолжали драться, разя противника пушечным и пулеметным огнем. Однако скоро танк был подожжен, машину охватило пламя. Танкисты сняли пулемет, захватили патроны, гранаты и, оставив горящую машину, заняли оборону рядом, у поросшей кустарником высотки. Горстка храбрецов сражалась с врагом три дня, до тех пор, пока не подошли наши части, опрокинувшие сопротивлявшихся гитлеровцев.

Советские войска, наступая несокрушимой лавиной, все ближе подходили к Берлину. Тысячи танков, орудий разных калибров, самолетов сосредоточивались для сокрушающего штурма.

…Наша часть наступала на Берлин с юга, где кольцо советских войск должно было сомкнуться. Перед нами была поставлена задача — выйти к Потсдаму.

В сражении за Берлин танкисты, как и воины всех других родов войск, показали образцы боевой отваги, неиссякаемого наступательного порыва. Ничто не могло их остановить на пути к победе. Ломая сопротивление врага, выбивая его из опорных пунктов, они во взаимодействии с пехотинцами и артиллеристами, при мощной поддержке с воздуха упорно пробивались к центру города. Впереди шли экипажи Акиншина, Потапова, Пупкова, Коротеева, Любовца.

До здания рейхстага оставалось два-два с половиной километра, когда мы получили приказ отрезать Котбусскую группировку немецко-фашистских войск, отступающих под ударами Советской Армии. Совершив стремительный марш, танки вышли на шоссе, вдоль которого отходили гитлеровские части.

Впереди двигался батальон, которым командовал капитан Акиншин. Скоро разведка донесла, что в сосновом лесу, тянувшемся левее шоссе, находится противник. Молодой комбат, проявив присущую ему решительность, развернул танки влево. Завязался горячий бой. Все дальше углубляясь в лес, танкисты Акиншина беспощадно громили врага. Однако воспользовавшись тем, что батальон далеко врезался в расположение противника, гитлеровцы стали обходить его, грозя окружением. Батальон оказался в очень трудном положении. Но тут батальон Пупкова, действовавший правее, пришел на помощь. Гитлеровцы, пытавшиеся взять советских танкистов в клещи, сами оказались в стальном кольце.

Танкисты успешно справились с поставленной задачей. Было взято в плен большое количество гитлеровских солдат и офицеров, уничтожено много техники врага.

Знаменосцы свободы

После разгрома Котбусской группировки противника Уральский добровольческий танковый корпус участвовал в боях за освобождение Чехословакии.

Танки шли через Судетские горы, по дороге, извивавшейся между высокими скалами и ущельями. Противник, приспособившийся к местности, поставил на крутых поворотах зенитные пушки, преграждая путь сильным огнем. Зенитные орудия били по танкам прямой наводкой. Преодолеть сопротивление противника вновь помогло хорошо организованное взаимодействие с пехотой. Пулеметчики и автоматчики, которыми командовал отважный майор Старостин, выбирались на горные кручи и внезапными ударами сверху выводили из строя расчеты вражеских пушек.

В одном месте путь танкам преградил завал из огромных вековых сосен. Деревьев гитлеровцы навалили столько, что на расчистку дороги ушло бы много времени. Но тут на помощь пришла русская смекалка. Пустив в ход топоры, солдаты, срубая ветки, пробили в завале широкий коридор. По этому коридору танки и автомашины проскочили вперед. Скоро нами был освобожден первый чехословацкий город — Белина.

Братский чешский народ встречал нас с распростертыми объятиями, с великой радостью и ликованием. В лице советских воинов он видел своих спасителей, своих братьев, избавителей от фашистского рабства.

Особенно волнующей была встреча в столице Чехословакии. В Прагу наша часть, наступавшая с северо-запада, вступила первой. Была глубокая ночь. Навстречу танкам устремились толпы народа. По славянскому обычаю нам на полотенце поднесли хлеб-соль. Люди, плача от радости, обнимали наших солдат и офицеров, матери протягивали им своих детей. Кругом звучали приветственные возгласы: «Наздар! Наздар!».

Наши части подошли к Праге, когда восставшие чехи мужественно сражались против немецко-фашистских захватчиков на улицах города. На окраине Праги мы увидели большую баррикаду, сооруженную из булыжника. Как только наши танки приблизились, из-за этой баррикады вышел чешский офицер, руководящий восставшими. Мы с ним обнялись, как братья. У меня до сих пор хранится серебряная пластинка с видом Праги, подаренная чешскими друзьями в знак братства и нерушимого союза русских и чешских воинов.

Центр города и прилегавшие к нему районы еще были заняты противником. Наши танки, провожаемые ликующим народом, двинулись вперед. Бой в городе не затихал, находиться на улицах было опасно, но чехи не хотели уходить.

Первым поднялся на баррикаду, которую уже успели частично разобрать, танк офицера Бирюкова. За ним устремились другие машины.

Бой за освобождение Праги не был легким. Немало советских воинов отдало свои жизни, чтобы принести свободу столице братского чешского народа. Особенно трудно было прорваться к Пражскому кремлю. Но яростное сопротивление врага все-таки было сломлено. Первым к Кремлю пробился танк, которым командовал лейтенант Чередниченко.

В честь советских танкистов, отличившихся при освобождении столицы Чехословакии, в Праге сооружен памятник. На тяжелом советском танке, венчающем памятник, написаны имена наших славных товарищей — погибших героев.

Пройдут десятилетия, века, но благодарные народы Европы никогда не забудут великого подвига Советской Армии, разгромившей фашизм. Трудящиеся стран, освобожденных от фашистского рабства, как и все простые люди мира, произносят имя советского воина с чувством любви и благодарности. Они преклоняются перед его благородством и мужеством. Великая честь называть себя воином могучей Советской Армии, армии-освободительницы, снискавшей глубокую любовь народов!

* * *

После войны мне довелось встречаться со многими из тех, кто вместе со мною сражался в рядах Уральского гвардейского добровольческого корпуса. Виделся я с Героями Советского Союза Романченко, Потаповым, Пупковым и другими, нашими славными гвардейцами. Офицеры Пупков, Коротеев, Потапов окончили Военную Академию и теперь передают свои знания и боевой опыт молодым танкистам.

Коммунистическая партия и советское правительство, заботясь о безопасности нашей Родины, всемерно укрепляют и совершенствуют Советские Вооруженные Силы. Боевая мощь Советской Армии за послевоенные годы неизмеримо возросла. Наши войска оснащены новейшим оружием, совершенной боевой техникой. И наши воины в совершенстве владеют этим могучим оружием.

Вся история Советских Вооруженных Сил — это пример беззаветного служения Отчизне и народу. Созданная и выпестованная Коммунистической партией, великим Лениным, Советская Армия бдительно стоит на страже свободы и независимости своей великой социалистической Родины.

 

И. С. Токарев

ВОИНСКАЯ ДОБЛЕСТЬ

Все „за“

Бессмертный подвиг Александра Матросова, рядового солдата, в прошлом воспитанника Уфимской трудовой колонии, широко известен в нашей стране.

Я лично знал этого славного человека и охотно расскажу о нем.

Судьба нас свела в сентябре 1942 года в военном пехотном училище. Мы были курсантами одного отделения пятой роты. Матросову, как и мне, шел восемнадцатый год.

Это был голубоглазый юноша среднего роста, очень подвижный и энергичный. Со свойственным нашему возрасту задором изучали мы воинские дисциплины, уделяя главное внимание тактической и стрелковой подготовке.

Нередко совершали мы ночные марши, вели разведку «противника» и, внезапно появившись перед «вражескими» укреплениями, стремительно атаковали их.

В числе отличников боевой и политической подготовки был и Александр Матросов.

Особенно хорошей чертой характера этого славного человека была готовность помочь товарищу. Может быть, поэтому он и дружил с курсантом Козловым, очень болезненным и слабосильным человеком лет тридцати.

Училище меняло дислокацию, и нам предстояло за сутки пройти пешком свыше 70 километров, чтобы выйти в район станции Платовка. Несли на себе не только оружие, боеприпасы, снаряжение, но и продовольствие, словом, полную боевую выкладку. Командованию представился случай проверить выносливость и закалку своих питомцев.

— На войне будет в сто раз тяжелее, — подбадривал командир взвода.

И мы шли, вспотевшие и усталые, стараясь не терять равнения в строю.

Исключительно тяжело было в пути Козлову. Он так ослаб, что едва передвигал ноги. Матросов, которому самому было нелегко, помог товарищу: на протяжении всего перехода нес его винтовку и вещевой мешок.

— Не вешай голову. На новом месте устроимся по-курортному, нам не привыкать, — подбадривал он товарища.

На одном из привалов командир взвода сказал комсомольцам: «Матросов молодец, выручает Козлова, как родного брата. Я предлагаю обсудить вопрос о приеме Матросова в ряды ВЛКСМ».

Мы, конечно, не возражали. Позвали Сашу.

— Матросов, мы тут решили предложить тебе вступить в комсомол, — сформулировал лейтенант наше общее желание. — Как ты на это смотришь?

— Чувствую себя неподготовленным, — скромно ответил Матросов.

— Пусть подумает. Время грозное, а комсомол ко многому обязывает, — посоветовал комсорг роты.

В зимнем лагере, куда переместилось училище, пришлось временно жить в бывших кавалерийских конюшнях. Начали строить землянки для жилья, кухню, столовую, мастерские и классы. Восемь часов боевой и политической подготовки, четыре-пять часов работы. И так ежедневно. Наступившие холода торопили со строительством.

…Строительство своей землянки первой закончила пятая рота.

— Тепло в солдатской жизни — не последнее дело, — посмеивался Козлов, приминая еловые ветви, прикрытые соломой.

Саша Матросов, конечно, был рядом с ним, и в его голубых глазах светилась радость по случаю трудовой победы. Да и кто из нас был не рад?

Между тем занятия в поле участились. Ночные марши чередовались с дневными стрельбами. Мы заметно возмужали, посерьезнели, мальчишеские заскоки уступили место серьезной солдатской дисциплине и спайке.

На одном из выходов в поле Матросова единогласно приняли в члены ВЛКСМ.

— Буду учиться еще упорнее, — пообещал Саша. И свое слово он крепко держал.

Вдруг занятия прекратились…

— Сдать постельные принадлежности, учебные пособия и приборы! — взволнованно распорядился лейтенант.

— Почему сдать? — не выдержал Козлов.

— Потом узнаете.

В роту прибыл помощник военного комиссара училища. Его обступили со всех сторон.

— Почему нет занятий? Куда переводится училище?

В это время прозвучал горн: «Строиться на обед!» Ни один курсант и не подумал идти в строй.

— Не пойдем на обед, пока не скажете, — гудели голоса курсантов.

— Товарищи! Не хотел раньше времени говорить, но уж ладно скажу, — улыбаясь, ответил политработник. — Половина училища завтра отправляется в действующую армию!

Громовое ура как по команде взметнулось над ротой. Теперь уже все в строю, но ура не прекращается. По душе пришлась новость, ничего не скажешь.

— Я вижу вы все «за», — говорит помкомиссара и довольный уходит в соседнее подразделение.

Последний привал

В начале февраля 1943 года два батальона курсантов выгрузились на станции Земцы Великолукской области. Кругом видны следы жестокой войны с фашистскими полчищами.

На зимнем фоне особенно мрачным и неприглядным показалось нам все окружающее. Сожженные деревни, с торчащими дымоходами, изуродованные деревья, воронки от бомб и снарядов, подбитые танки, исковерканные орудия и машины напоминали огромное кладбище.

Позднее я увидел в глубине рощи еле видимые норы-землянки. В них спасались от гитлеровской чумы советские люди — старики, женщины и дети.

Сколько гнева породило это в нашей груди! Хотелось как можно скорее схватить за глотку отступающих фашистов и отомстить за поруганную родную землю.

…Батальоны курсантов влились в состав гвардейской стрелковой бригады. 50-километровые марши с каждым шагом приближали нас к фронту. Остался позади разрушенный Торопец. Идем только ночью, чтобы не заметил противник с воздуха.

— Последний привал, — объясняет командир роты, и мы буквально падаем в снег.

Кончаются шестые сутки. Осталось 17 километров до переднего края. Вслушиваемся в отдаленную канонаду. Становится немного не по себе, когда раскаты грома доносятся с ясного неба.

Позади 300-километровый марш. Подумать только, совершили переход, и никто не отстал, не заболел, не обморозился. Нас ни разу не обнаружил враг на пути. Зато немецких кладбищ встречалось за время перехода около десятка. На березовых крестах висят каски, — последняя награда солдатам от гитлеровских генералов.

— Так им и надо блудным собакам. Расползлись по Европе и к нам поживиться пришли, — ворчали бойцы и командиры.

Многие пытались считать кресты, и я попробовал было да разве сочтешь! Ведь их тысячи, один к одному.

После короткого отдыха началось первое фронтовое комсомольское собрание нашей роты. Я в то время был членом бюро и хорошо помню, говорили на этом собрании о задачах комсомольцев в бою, о том, что предстоит схватиться с ненавистными душегубами. Каждый должен быть готов к этому.

Артиллерийские разрывы и глухие удары авиабомб впереди, не прекращаясь ни на минуту, создавали тревожную непривычную обстановку и очевидно поэтому выступления были немногословны, но горячи.

Выступал и Матросов.

— Я буду воевать с гитлеровскими бандитами до последней капли крови. Фашистов надо уничтожать начисто, как сорняк!

Подвиг Матросова

Ночью противник обрушил на сосновый лес, в котором укрылась бригада, сильный артиллерийский огонь. В батальоне появились раненые.

Близился холодный рассвет. Второму батальону было приказано выбить противника из деревни Чернушки.

Роты развернулись в цепь и вышли на открытое снежное поле. Первое боевое крещение началось! Наступали сквозь свинцовый ливень, и скоро снег окрасился кровью бойцов. Откуда противник ведет такой сильный огонь? Оказалось, что у немцев на участке было несколько дзотов, из амбразур которых они и поливали нас пулеметным огнем.

В течение дня все роты по многу раз ходили в атаку, но придвинуться к деревне не смогли.

Оборона врага оказалась достаточно крепкой. Искали обходы, слабые места, но всюду натыкались на сильный пулеметный огонь. К вечеру вновь сосредоточились на исходных позициях в лесу. Среди погибших воинов оказался командир нашего батальона.

Утром следующего дня комиссар батальона объявил командирам подразделений новый план атаки:

— Будем наступать левее, прорвемся в глубину обороны, а потом ударим на деревню Чернушки.

И снова началось наступление, тяжелое и кровопролитное.

Путь нашим войскам преградил дзот. Попытки смельчаков подобраться к нему и забросать гранатами не удавались. Тогда поползли к дзоту Александр Матросов и с ним еще один автоматчик. Немцы беспрерывно стреляли, но отважные бойцы продолжали продвигаться вперед, ловко работая руками и ногами.

В суматохе боя, разгоревшегося по всему участку, я потерял из виду пару храбрецов, но последующие их действия вновь привлекли мое внимание.

— Подстрелили одного, гады, — вскрикнул кто-то.

В это же время автоматная очередь прошила амбразуру, и пулемет врага умолк. Цепи поднялись и с громовым ура пошли в атаку. Казалось вот-вот и мы ворвемся в немецкую траншею. Но пулемет ожил и застучал еще ближе, горластый, ненасытный… Воины залегли, и на взбаламученном искрящемся снегу снова заалела кровь.

Матросов оказался рядом с дзотом. Он кинулся к амбразуре и грудью закрыл ее. Пули пронзили благородное сердце патриота, но пулемет захлебнулся и больше не стрелял.

Курсанты батальона снова бежали вперед, стреляя на ходу по убегавшим немцам. Дзот молчал. Гитлеровцы удирали из траншеи по ходам сообщения. Троих солдат противника схватили и повели в тыл. Из дзота вытащили пулемет и коробки с пулеметными лентами — первый боевой трофей.

Наступление развертывалось успешно, и вскоре батальон соединился о лыжниками бригады. Повернув на север, мы продолжали наступать на деревню Чернушки.

Шла вторая половина дня. Густые свинцово-серые облака низко повисли над землей. Я, как и все бойцы, радовался первому успеху.

Меня позвал командир взвода.

— Токарев, тебе, как члену бюро ВЛКСМ, командир роты поручает вернуться назад, к дзоту, и похоронить Матросова. Возьми с собой пару солдат и иди. Сохрани его документы.

Хоронить Матросова? С глубокой болью в сердце я вдруг осознал, что Саши Матросова больше нет среди нас. Вспомнилось комсомольское собрание, на котором он выступал. Подумать только, ведь, это было всего два дня назад!

Холмик у дороги

Саша лежал на правом боку, лицом к амбразуре, совсем как живой. Он будто спал с полузакрытыми глазами после тяжелого труда. Бережно подняли мы боевого товарища и отнесли к дороге, идущей на Чернушки.

— Похороним здесь, на небольшом холмике, — сказал я ребятам.

Земля еле поддавалась лопате… На глубине метра показалась вода.

В левом кармане гимнастерки Матросова — комсомольский билет. Его не задела пуля. Руки мои дрожат от напряжения и волнения. Этот документ надо сохранить. Я прячу в карман пурпурную книжицу и не могу оторваться от мысли: «Саша совершил подвиг, не пожалел себя, чтобы сохранить жизнь товарищей».

Похороны Александра Матвеевича Матросова были сурово просты. Никто не говорил пламенных речей. Земля приняла в свое чрево еще одного настоящего, большого человека.

Возвращаемся в свое подразделение. На сердце тревожно и тоскливо. Из состояния оцепенения вывел крик ура. Это наш батальон ринулся в атаку.

Слава Александра Матросова облетела весь фронт, всю страну, имя его стало бессмертным.

* * *

«Великий подвиг товарища Матросова должен служить примером воинской доблести и героизма для всех воинов Красной Армии», — эти слова приказа Народного Комиссара Обороны выражали чувства всего личного состава Советских Вооруженных Сил.

Тем же приказом гвардейскому стрелковому полку присвоено имя Александра Матросова, славный патриот навечно занесен в списки 1-й роты полка.

С тех пор прошло 18 лет, но подвиг 19-летнего юноши не забыт. Имя его стало символом бесстрашия и готовности к самопожертвованию во имя социалистической Родины.

 

А. С. Сенников

ОТ ДОНА ДО ОДЕРА

Сверстники давно ушли на фронт, а я оставался по «броне»… В райвоенкомате на мои просьбы неизменно отвечали: «Когда будет нужно, тогда и пошлем». Вызова все не было, и я послал Сталину письмо.

Только таким путем мне удалось, стать военнослужащим.

После коротких курсов политработников я был аттестован политруком роты стрелкового полка и отправлен на фронт.

Война была в полном разгаре.

Присматриваюсь к своему командиру роты иваново-вознесенскому ткачу лейтенанту Валерию Козлову. Он моложе меня, но уже бывал в боях, и мне рассказывали про его «характер».

Козлов любил только наступать. Надо подружиться с ним, ведь теперь мы вместе отвечаем за судьбу России и более, чем за сотню жизней солдат. Валерий — общительный офицер, и я заметил: его уважают бойцы.

Пришли на память суровые дни гражданской войны. Иваново-вознесенские ткачи — добровольцы — под командой большевика Фрунзе громят белогвардейцев. Может быть Валерий сын какого-нибудь ткача-красногвардейца? Узнаю обязательно.

* * *

…Накануне наступления комроты весь недолгий декабрьский день лазил по переднему краю обороны и ставил боевые задачи взводным, а те — командирам отделений.

Первый раз в жизни я проверял, готова ли рота к бою. Под вечер вместе с Козловым провел партийное собрание, поставил задачи коммунистам и комсомольцам. Настроение приподнятое, я волнуюсь. Козлов в заключение своего выступления сказал:

— Утром будем наступать, товарищи. Назад не будем оглядываться, хватит.

Ему горячо аплодировали. С собрания пошли на концерт. Приехали артисты.

Ясная морозная ночь. Сегодня по особенному ярко мерцают звезды. Издалека доносятся глухие рыки артиллерийского огня, а у нас на участке удивительно тихо.

На лесной поляне при свете луны начинается представление артистов.

Я нахожусь с 1-м взводом и думаю, как-то будут завтра драться бойцы. Рядом сидит совсем юноша, младший лейтенант Александр Богаткин. Он поведет в атаку десятки людей и, может быть, его убьет шальная пуля, а пока что он с увлечением слушает концерт.

«А как я сам буду действовать под огнем», — думаю я и не могу ответить.

вплетаются в мои размышления слова песни.

С тех пор прошло семнадцать лет. Утверждаю, лучшего концерта я не слыхал.

…Утром полк построен на той же поляне. Комиссар читает обращение Военного Совета. Когда он произнес последние слова: «За Родину! Вперед на Запад!», — раздался мощный залп. Били пушки всех калибров, и я впервые увидел работу катюш. Сигарообразные, длинные мины отчетливо видны. Началась артиллерийская подготовка.

Роты заняли свои места на исходной позиции. Сигнал. Все поднимаются и бегут вперед на невидимого противника, стреляя на ходу из автоматов и винтовок.

Немцы открыли, встречный огонь, но мы идем безостановочно, еле поспевая за огневым валом артиллерии. Бетонированные укрепления, минные поля, проволока в несколько рядов кольев, ураганный рев пулеметов, минометов, орудий — ничто не могло остановить мужественный порыв солдат и офицеров. Как в тумане, мелькнули траншеи — первая, вторая, третья. И я бежал, как и все, стреляя и крича ура.

В конце концов штурм дивизии закончился захватом Кантемировки. На станции оказались большие трофеи, так нужные для войск. Разбитые итальянские и румынские части отступили, но «союзник» погнал их назад, чтобы восстановить положение. Бой разгорался с новой силой. Мы остались на захваченном рубеже. Тогда полезли германские эсесовские части, но кончилось тем же.

В тот памятный день я видел впервые в жизни, как безжалостная смерть, витая над ротой, выхватывала одного за другим прекрасных людей и моих боевых товарищей.

* * *

Потом потянулись боевые будни. «Взять деревню, атаковать высоту», — следовал приказ за приказом. А сколько их, этих деревень и высот!..

…На сильно укрепленной высоте гитлеровцы задержали наше наступление. Роте поручено прикрыть стык с соседями, чтобы обеспечить продвижение полка.

Бьют вражеские пулеметы. Передвигаемся короткими перебежками, ведя огонь на ходу.

Взвод младшего лейтенанта Богаткина приблизился к самой траншее противника и залег. Но вот взводный встал в полный рост и крикнул:

— За мной, вперед!

И солдаты, несмотря на поток; огня, бросились на врага.

Отделение сержанта Семенова первым ворвалось на высоту. Увидев немцев около Богаткина, Семенов, а за ним Петров бросились выручать командира. У сержанта левая рука на перевязи, но он ловко орудует автоматом, стреляя по фашистам в упор.

Рота овладела высотой, но с новой силой враг атаковал наши позиции. При отходе тяжело раненые Семенов и Петров остались на поле боя. Саша Богаткин, когда узнал об этом, рвал на себе волосы, но сделать ничего нельзя было.

Под утро, рота атаковала Верхнюю Серебрянку, но гитлеровцы покинули ее часом раньше, бросив один танк и несколько неисправных машин. На сельском кладбище обнаружили трупы Семенова, Вани Петрова и еще одного бойца. Вот что передали жители:

— Пленных русских притащили в хату. Офицер потребовал сказать, что за части в Нижней Серебрянке. Тяжело раненные бойцы мужественно молчали. Их избили палками и снова продолжали допрос.

Семенов с презрением крикнул:

— Скоро вам, гады, придет конец. Идет наша Армия!

Палачи отрезали сержанту язык и уши. Жестоко избили, наконец, пристрелили.

Ваня Петров и неизвестный боец подверглись таким же пыткам, но наотрез отказались выдать своих. Им обоим отрезали носы и уши, а потом убили.

Мы похоронили героев и на их могиле поклялись отомстить беспощадно врагу.

Приехал командир дивизии полковник Проценко и с ним старший лейтенант Курень, Комдив благодарил роту за успехи и поругал нас, командиров, за потери.

— Преследуя врага, не старайтесь бить в лоб, охватывайте, обходите, нападайте с тыла.

* * *

Рота скоро подошла к селу Лозо-Александровка, но взять с ходу его не смогла. В километре от села залегли. Скоро вечер. Неужели и эту ночь придется лежать в снегу?

Гитлеровцы ведут очень сильный огонь, и у нас опять появились раненые.

— Только бы поскорее подошли катюши, — говорит Валерий. — Два залпа, и мы их вышибем из теплых хат.

Ползу вдоль цепи и рассказываю воинам о задаче и плане атаки. Бойцы говорят:

— Фашистские собаки греются по избам. Чем мерзнуть, лучше наступать!

А в это время вернулись из разведки три наших храбреца — Помажико, Староверов и Ибрагимов.

— Не менее батальона фрицев расположилось по хатам. Танков, пушек и минометов немного. Техника хорошо замаскирована, — докладывал Помажико. — Охранение полукругом, а с тыла обороны нет. Штаб в доме райсовета, на площади.

Перед рассветом прибежал связной от комдива с приказанием, немедленно начинать атаку. Козлов лежал с высокой температурой и поручил командовать мне.

Залпы подошедших катюш возвестили начало атаки. Цепь без выстрела двинулась к селу.

Сонные гитлеровцы, перепуганные стрельбой и пожаром, убегали вдоль улиц, но смерть настигала их всюду, скоро Лозо-Александровка была очищена от фашистской нечисти.

Нашими трофеями оказались груженые повозки, несколько автомашин и танков.

Повар Иванов приготовил завтрак и весело приговаривал:

— Кушайте, орлы. Поработали на славу и померзли вдоволь. Не хватит — добавка обеспечена.

И опять приезжал Проценко и крепко благодарил роту. В это время в хату вошли две девушки в кубанках с красными ленточками.

— Партизанский отряд в Фастове. Противник отходит, — доложили они и добавили: — Плохо чувствовали себя фашисты во время вашего наступления на село, бежали в одном белье!

* * *

Рота получила распоряжение: оказать соседнему полку помощь — занять вместе с ними станцию Н. в девяти километрах от нас. Подойти к станции нужно ночью и ударить во фланг и тыл.

…Солнце клонилось к закату и наконец нырнуло за линию горизонта. Рота вышла за окраину села, и холодный неласковый ветер пахнул в обветренные лица солдат.

Не доходя километр до станции, остановились на дороге, ведущей в лес. Изредка гудели паровозы, слышались отдельные выстрелы. Соседнего полка не было. Комбат был с нами. Он приказал рассыпаться в цепь и начать наступление. Пулеметный огонь полоснул со станции по ротной цепи, и нам пришлось залечь метрах в трехстах от нее.

Мерзлый грунт не поддавался лопате. Значит об окопах нечего и мечтать. К половине ночи многие обморозились. Чтобы не вывести всю роту из строя, Курень, командир батальона, распорядился отойти в лес. Собрались там и выяснилось: 12 человек мы уже потеряли.

— Ведите роту обратно в Лозо-Александровку, — скомандовал комбат мне.

Многих вели под руки, и 9 километров показались бесконечными.

Утром роте пришлось снова идти к станции, так как полк подошел и начал бой.

Два часа продолжалась схватка. Фашисты отступили. Мы заняли станцию, смотрим — на всех парах подходит поезд. Гитлеровцы выскакивают на ходу.

— Запоздали, господа захватчики, — шутит Саша Богаткин, весело потирая руки.

Ни один немец не ушел из эшелона. Только разделались с этим, идет еще эшелон, — продовольствие, боеприпасы и обмундирование. Приняли «подарок». Очень кстати.

К вечеру подошли остальные роты батальона, и нас отвели в соседнюю деревню на отдых.

* * *

Война закончилась. Я снова учительствую. В Ново-Баландинской средней школе идет, как и по всей советской стране, напряженная работа. Мы готовим наших детей к новой, счастливой жизни, к труду в коммунистическом обществе.

 

П. К. Коваленко

БОЛЬШЕВИКИ НЕ СДАЮТСЯ!

Метким огнем

Отступление кончено. Шла напряженная подготовка к прорыву. Об этом свидетельствовало большое скопление военной техники: под каждым деревцом стояли танки, понтоны, артиллерия. Личный состав переживал большой подъем.

Во главе нашей гвардейской стрелковой дивизии стоял генерал Березин, энергичный человек, бесстрашный воин.

Шла беспрерывная перегруппировка войск. Однажды произошел такой случай. При переправе через речушку двадцати метров шириной под трактором с прицепом треснул лед. Прицеп с боеприпасами отцепился и пошел на дно, трактор едва успел выскочить на берег. Глубина до двух метров. Тракторист ефрейтор Корчун (Канский колхозник) снял с себя телогрейку и нырнул под лед.

Стрела прицепа показалась над водой, но люди не схватили ее. Второй раз нырнул Корчун. Стрела подхвачена и одета на крюк. Боеприпасы вытащены на берег. Корчуна отвезли в деревню Поддубье погреться.

— Погодите, ребята, у меня в подполье первачок есть, я уж разогрею солдата, — говорит старушка.

Под утро Корчун сбежал от бабки и прямо на огневую позицию. Не хотелось оказаться в стороне во время начала большого сражения.

Наступление началось на рассвете 5 декабря. В течение нескольких часов артиллерия громила опорные пункты противника, узлы его сопротивления. Часть пушек были выведены на прямую наводку и теперь били по амбразурам дзотов и по подвалам зданий.

Вслед за разрывами артиллерии по израненному льду Волги рванулись в атаку на штурм опорного пункта Горохово солдаты гвардейских полков.

6-го декабря с большой радостью мы узнали о контрнаступлении советских войск под Москвой.

* * *

Немцы прочно укрепились в деревне Губино. Несколько наших атак захлебнулось. Ряды гвардейцев значительно поредели.

Гитлеровцы, подтянув резервы, двинулись в контратаку силою до батальона, желая вернуть шоссе у Горохово.

В это время я был начальником штаба четвертого дивизиона и наблюдал в стереотрубу все происходившее за шоссе. Капитан Ушацкий, командир полка, вошел в блиндаж и обратился ко мне:

— Смотришь в книгу, а видишь фигу!

— Товарищ капитан! Батареи Литковского и Казанцева ведут огонь по контратакующим.

— Эх ты, «ведут огонь». Вот третий дивизион действительно дал прикурить фрицам. А еще показную стрельбу на рикошетах провел, знаток…

Было обидно, что командир полка считает меня годным лишь для мирных парадов.

Я скомандовал:

— Левее 0-40. Прицел меньше 15, взрыватель замедленный, зарядить!

— Береза готова! Сосна, Рябина — готовы!

— Огонь! — телефонист повторял за мной все команды…

Гряда перелетных рикошетных разрывов резанула за левым флангом контратакующих.

— Правее 0-10, прицел меньше 10, огонь!

Разрывы гаубичных снарядов прошлись по немцам, спешившим укрыться в складках местности.

— Пять снарядов, беглый огонь!

И украдкой поглядываю на Ушацкого, наблюдавшего в бинокль за разрывами.

И опять капитан огорошил упреком:

— Забыл чему учили? А командиру дивизиона ты должен доложить, а?

И в самом деле, Юрьев находился вместе с командиром стрелкового полка, и телефонист, поддерживающий с ним связь, вопросительно смотрел на меня. А я и забыл доложить от радости.

— Кама-2. Боевой ведет огонь с рикошета по контратакующим фрицам севернее Губино, Докладывает 25.

Шквал беглого огня дивизионом прижал фашистов к земле. Огонь с рикошета буквально косил врага.

Командир дивизиона передал:

— Стой! — и добавил: — Кажется, некому у фрицев будет подниматься в контратаку.

Ушацкий горячо поздравил дивизион за слаженность в действиях и ушел на свой наблюдательный пункт.

К ночи 8 декабря наблюдательные пункты были в Губино.

Жители рассказывали, как много было убитых и раненых немцев.

16 декабря освободили Калинин. Метели, бездорожье, нет горюче-смазочных материалов. Мало боеприпасов, а на душе радостно. Погнали фашистскую свору. Пришло наше время!

Большевики не сдаются

Великая Отечественная война была школой массового героизма советских людей.

Под Ржевом немцам удалось охватить кольцом несколько наших частей, понесших в боях большие потери.

Капитан Ушацкий созвал командиров дивизионов и поставил задачу — организовать круговую оборону, к вечеру каждому дивизиону вывести по одному орудию на прямую наводку.

Положение было исключительно тяжелое. Снарядов почти нет. В одном дивизионе шесть, в другом — девять.

Наш дивизион насчитывал всего 36 бойцов. Он занял оборону на углу рощи на дуге 300—400 метров.

Я приказал лейтенанту Казанцеву выдвинуть гаубицу с шестью снарядами на прямую наводку вдоль дороги, идущей на Рубежное. Всего шесть снарядов!

Артиллеристы вели усиленное наблюдение. Фашистский пехотный батальон вышел из Рубежное. За ним двинулись легкие орудия и санные упряжки. Шаг за шагом колонна приближалась к орудию Казанцева. На расстоянии 300—400 метров немцы остановились.

— Колесниченко, зарядить! — скомандовал лейтенант, сам же выскочил на дорогу и закричал:

— Эй, вы, что встали. Подходи ближе, угостим!

Автоматная очередь смертельно ранила смелого командира.

— Огонь, — крикнул Колесниченко, занявший место погибшего. И началось…

Наводчик Корсаков первым снарядом ударил по колонне и разметал до десятка фашистов. Каждый последующий снаряд рассекал колонну, хлестал зарвавшихся гитлеровцев.

На дороге все смешалось в переполохе. Сунулись немцы в сторону от дороги — в глубоком снегу невозможно развернуться. И паника еще больше усилилась.

Наводчик Корсаков перекрестье панорамы наводил туда, где было больше врагов. Самчук, заряжающий, еле успевал открывать затвор, заряжать, закрывать, совмещать стрелки. Работа у орудия кипела. Бой длился две-три минуты. Но увы… шестой снаряд был последним.

Командир орудия позже говорил, что если бы еще десяток снарядов, он бы коричневых уничтожил всех до одного.

— Нет снарядов! — слышу взволнованный голос Колесниченко по телефону.

— Приготовьте гранаты и карабины, оборонять орудие! — приказываю я с наблюдательного пункта.

И орудийный расчет выстоял, победил. На дороге осталось больше 50 фашистов. Гитлеровцы обратились в беспорядочное бегство.

Враги не унимались. В половине дня передовая разведка от орудия доложила:

— Около 200 немцев из Рубежное снова движется в нашем направлении!..

Приблизившись, они развернулись в боевой порядок и двинулись в атаку. Об этом я немедленно доложил в штаб полка.

— Приготовиться!

Защелкали затворы карабинов, запалы вставлены в гранаты, заблаговременно прогреты пулеметы, чтобы не отказали на морозе.

Немецкие цепи приближались к нашей обороне. Их поддерживали минометы, открывшие ураганный огонь по занятой дивизионом позиции.

Приблизившись совсем близко, фашисты закричали на ломанном русском языке: «Партизаны Совьет, сдавайтесь!» — и осыпали артиллеристов дождем пуль.

До противника осталось не более 200 метров, мы молчим, не выдаем себя, пусть подойдут ближе. Немецкий офицер встает в полный рост, за ним другие. Осталось 150 метров. Командую:

— Огонь!

Гулко прозвучал залп из всех видов оружия, четкую длинную очередь протянул пулеметчик Гончар. Гитлеровский офицер упал в снег в сотне шагов от нас и уполз в сторону. Выстрелом из карабина ефрейтор Василий Карпенко и рядовой Фиалковокий сразили его. Немецкие автоматчики поползли обратно!

Помнится мне следующий небольшой эпизод.

Показалась новая волна наступающих, и в это время оборвалась связь дивизиона с полком.

Сержант Свиридов и солдат Иванов побежали исправлять линию.

Султаны разрывов мин окутали связистов. Мне подумалось: «Все, нет больше телефонистов!»

Но вот рассеялся дым, встают оба, отряхнулись и продолжают исправлять линию да притом еще Свиридов огромным кулаком грозит в сторону немцев.

Линия исправлена. Иванов негодует! «Проклятый фриц изрубил весь кабель». А о том, что их перевернуло разрывом на линии ни слова.

К сумеркам немцы отошли, оставив на поле боя множество трупов. Однако и мы потеряли троих отважных бойцов.

А утром снова в бой — тяжелый, неравный. Особенно трудно было на участке второго дивизиона. Там была всего семнадцать человек во главе с комиссаром дивизиона старшим политруком Дорошенко, начальником штаба младшим лейтенантом Гонтарбергом, фельдшером Лосицким и сержантом — топографом Чудаковым.

Горсточка храбрецов дралась с батальоном вражеской пехоты.

— Сдавайся, русс! — кричали немцы.

— Большевики не сдаются! — ответил Гонтарберг. — На, получай, собака, и он выстрелил в гитлеровца.

Редели ряды защитников. Комиссар Дорошенко бросил гранату, но был сражен пулей в грудь. И вот в живых остался один раненый младший лейтенант Гонтарберг. Выхода не было. Тогда он бросил последнюю гранату в ползущих фашистов и выстрелил из карабина себе в сердце.

Этот бой длился около часа. Ценою своей жизни герои 2-го дивизиона остановили захватчиков на пути к штабу полка. Подошедший резерв вышвырнул немцев из рощи.

Три маскхалата

Попытки немцев окружить наш четвертый дивизион не увенчались успехом. Не помогли и вызванные ими на помощь новые подразделения.

Однажды видим: фашисты крадутся к нам сквозь густой кустарник. Докладываю Ушацкому обстановку.

— Выслал тебе резерв: Матвеева с пулеметом, — отвечает тот.

— Мощный резерв! — произнес я с горечью.

Однако и за это спасибо. Третий пулемет в нашей обороне усиливает маневр огнем.

Немцы, между тем, приближались. Вот уже ясно слышны их выкрики, брань.

В напряженный момент мозг работает лихорадочно.

— Вчера вечером красноармейцы бросились в штыки, — размышляю я вслух.

— И с гранатами, — добавил Логинов.

— Да, да, и с противотанковыми гранатами, ползком по снегу.

— Логинов, сегодня поползете вы и…

— И я, и я, — в один голос вызвались телефонист Прощаев и радист Лосев..

— Хорошо, идите! В углу, в ящике возьмете противотанковые гранаты и маскхалаты.

Скоро три воина в белых халатах нырнули на снег и поползли…

Комиссар Шитов умело руководил маневром пулеметов. Слева застрочил пулемет Матвеева, отвлекая внимание немцев на левый фланг.

С запасных площадок ударили пулеметы Гончара и Гаврилова, прижав фрицев к земле.

Скоро маскхалаты скрылись в кустах. Вынырнули же перед самым носом у фрицев.

— Раз!

— Два!

— Три!

Гранаты рванули морозный воздух. Еще и еще! Крики, стоны. Такой дерзости противник не ожидал. Середина цепи дрогнула и подалась в беспорядке назад, на Корытово.

В этот же день Ушацкий и начальник штаба полка развернули в цепь всех, кто мог держать оружие, и дали бой немецким автоматчикам, прорвавшимся из Чертолино. К вечеру атаки немцев были всюду отбиты.

Помощь придет

Несмотря на героизм и отвагу, противнику удалось окружить наш полк. Силы были слишком неравны.

Потянулись суровые дни в окружении. Жили надеждой на помощь извне. По данным разведки к нам продвигался стрелковый батальон капитана Федоренко. Но и его силы редели с каждым часом.

Первые дни питались кониной. Убитых лошадей немало валялось на поле боя. Потом и этого не стало.

Лошадей в полку становилось все меньше. Их забивали для питания раненых.

С каждым днем слабели люди, у многих шатались зубы, кровоточили десны. От истощения в дивизионе умер боец Мухин.

Наши транспортные самолеты в ночную пору сбрасывали на парашютах боеприпасы, оружие и снаряды для гаубиц. А продукты и сухари были редкостью.

Однажды утром прилетел двухмоторный самолет, сделал круг, снизился и от него отделилась точка, без парашюта. Груз врезался в снег.

— Продукты?!

Бойцы кинулись к месту приземления груза, откуда и сила взялась! Скоро принесли мешок сухарей, весом 40—50 килограммов. Сколько было радости!

Сухари разделили по шапке на каждого, а половину мешка направили Юрьеву для раненых.

Поели и ожили, повеселели. Тракторист Зырянов с шумом притащил за руку своего дружка тракториста Милушко.

— В чем дело? — спрашиваю.

— Товарищ старший лейтенант, ведь это правда, что мы выйдем из окружения? А Милушко, вот, не верит. И, обращаясь к товарищу, сказал: — Да мы с тобой, дружище, еще в клубе потанцуем с девчатами. Правда, товарищ старший лейтенант?

— Известно, правда! Помощь к нам непременно придет.

Волчком завертелся Зырянов, как будто он уже в клубе на танцах, потащил Милушко к выходу.

Сколько силы, энергии, жизни в этом Зырянове! А ведь на вид плюгавенький. Говорили, дома жены боялся, а здесь — настоящий мужчина. И надо же. О танцах, о девчатах, о клубе вспомнил! А мне и в голову не приходило о танцах вспоминать. Я с упреком подумал о себе: «Не умею я разговаривать с солдатами задушевно, вот так, как рядовой Зырянов».

Обидные потери

Оправившись от болезни, на наблюдательный пункт вернулся Юрьев. Он пригласил меня сходить в штаб умыться горячей водой.

— Смотри, комиссар вчера как приаккуратился.

Я согласился. Пошли. Юрьев идет за мной, за ним Труханенко. По дороге нагнал на санях командир первого дивизиона Заморов с тремя офицерами.

— Садись, старшой! — пригласил Заморов.

— Пешком дойдем, нам рядом, — ответил Юрьев.

Заморов стегнул лошадь: — Поехали!

Мы сошли на тропинку. Неожиданно рядом ударило. Звон в ушах. Лежу поперек тропы, на ноге Юрьева. Он правой рукой ищет шапку на снегу, а левой за голову держится.

— Что с тобой? — я бросился к нему на помощь.

— Да ничего, — сердито отвечает он, — царапнуло. Что это, обстрел? Почему один разрыв?

— Не знаю!

— Труханенко, в чем дело? Чего лежишь?

— Бинт в кармане, перевяжите, — отвечает он.

Сквозь порванный ватник пробивается кровь.

Слышим стон с дороги. Я туда, Труханенко и Юрьев — за мной. Видим, большая воронка, и на краю ее на комьях лежит фельдшер Репин с оторванной ногой, тот самый Репин, который в санях с Заморовым ехал.

— Где Заморов, где сани, где остальные? Уехали?! — негодуем мы.

Труханенко сорвал с себя гимнастерку, рубашку разорвал пополам, чтобы задержать фонтан крови из обрубка ноги Репина. Прибежал санитар Душенкин.

— Друг мой, как же это? — кинулся он к фельдшеру.

Репина понесли в санчасть. Мы плетемся с Труханенко по тропе. В штабе все прояснилось. Из 1-го дивизиона передали по телефону, что прибежала лошадь с оглоблями без саней.

— Нет ли у вас Заморова? — спрашивают.

— Нет.

Оказалось — сани наскочили на фугас, поставленный саперами для обороны и ничем не обозначенный.

Досадные, ненужные потери!

Всех погибших за период боев в окружении хоронили в братской могиле на ОП, в роще у железной дороги, в 5—6 километрах западнее станции Мончалово.

Жизнь шла своим чередом. Стало еще труднее, когда немцы вклинились в нашу оборону, захватили Окороково, лишив нас колодцев, вышли в тыл штабу полка и огневым позициям.

Горючего не было, и вывезти орудия мы не могли. Тогда сняли затворы и панорамы гаубиц, оптические приборы, пускачи тракторов и другое ценное имущество, смазали, завернули и закопали. Схемы и координаты представили в штаб полка и командирам подразделений.

Мы прорвемся!

17 февраля с севера к нам прибыли пять танков армии генерала Лелюшенко, прорвавшие два передних края обороны немцев (наружный и внутренний). Мы узнали наши тридцатьчетверки по голосу, по лязгу гусениц.

Встреча взволновала нас. Танкисты — веселые, боевые ребята, комбинезоны нараспашку, на груди ордена и медали.

Ушацкий отдал приказ на выход из окружения:

— Полк прорывается на участке Рубежное — Корытово в направлении Светителево. В авангарде — 3-й дивизион старшего лейтенанта Лобыцана. Главные силы — 4-й и 1-й дивизионы. Арьергард — 2-й дивизион капитана Петренко. Задача арьергарда: сохранить 106 человек раненых и тыловое имущество, вывозимое на санных упряжках. К рассвету 18 февраля полк должен соединиться с батальоном капитана Федоренко. Выдать бойцам НЗ — по куску конины из полковой кухни. Идти парами. Товарищ обязан поднять упавшего. Сигналы прежние, соблюдать строгую маскировку, не делать ни единого выстрела без команды.

— Мы прорвемся к своим! — таковы последние слова приказа командира полка.

Выступили в 23.00. Откуда только взялся прилив энергии?!

Танки ушли вперед мы двигались по их следу. В районе Корытово след неожиданно повернул на Рубежное вдоль фронта: очевидно, сбились с направления.

Ушацкий шел в голове колонны на лыжах. Он первый заметил ошибку танкистов. Что делать?

Решает быстро:

— Идти без танков, — и по колонне передал: — Азимут 37,00.

Большинство солдат были без лыж. Утопая в снегу, пробирались к линии обороны немцев. К счастью, стояли морозные дни и немцы отсиживались в деревенских избах.

В одном месте немецкий телефонист вышел исправлять линию, поврежденную идущей впереди разведкой, и наша колонна задержала его.

— У, фриц поганый, — замахнулся на него прикладом Звонарев. Но его остановили: пусть тащит санки с имуществом.

Прошли сначала передний край врага, а к рассвету через второй.

— Наши! Наши! — закричали выскочившие из кустарника бойцы.

От полка осталось не более 200 человек. Кормили нас как больных. Потом — баня, бритье, стрижка. Здесь-то мы и разглядели друг друга. За дни, проведенные в окружении, наш вычислитель — двадцатилетний Валерий Сахаров — совершенно поседел.

Как-то вечером я по пути из штаба зашел на звук гармошки в избу. Там танцевали. Зырянов, подхватив за талию дочь хозяйки, кружится по комнате. Посмотрев на меня счастливыми глазами, воскликнул: «Я обещал, что мы будем танцевать!» И вновь пошел по кругу, надвинув шапку набекрень… Неугомонная душа!

* * *

В 1956 году в Москве встретились боевые друзья: Ушацкий, Исаев, Горбунов, Давыдов, Логинов, я и другие.

Весь вечер и всю ночь проговорили мы, вспоминая боевые истории. И постоянно раздавался один и тот же вопрос: — «А помнишь?.. А знаешь?..» И сколько было в тех воспоминаниях великой простоты и чудесной правды, обагренной кровью павших товарищей-однополчан. И решили мы тогда: пока бьется в нас сердце, рассказывать родному народу правду о боях за родную землю, ибо нет на нашей планете более мощного оружия, чем наша советская правда.

 

К. М. Сургучев

ИЗ НЕВОЛИ

Это произошло так…

11 июля после шестичасовой артподготовки советские войска приступили к форсированию реки Зуша.

Передний край противника был так хорошо обработан, что при форсировании над нашими головами не пролетело ни одной пули.

Результат работы артиллеристов превзошел все ожидания. Блиндажи и траншеи фашистов были полностью разрушены, а оставшиеся в живых немцы совершенно обалдели.

Глубоко эшелонированная, многополосная система обороны врага не остановила нас. За первый день наступления мы прошли с боями не менее двадцати километров.

Наступали и в последующие дни. Каково же было наше удивление, когда на шестые сутки мы снова вышли к реке Зуша. Оказывается эта река очень извилиста. Но на этот раз форсирование проходило в трудных и невыгодных условиях. Артиллерия еще не подошла. Переправлялись на противоположный берег без ее помощи. Заняли небольшой плацдарм и за него бились весь следующий день. Потери были исключительно большие. Когда увидели, что удержаться на плацдарме невозможно, стали отходить к реке.

Спустились в овраг. Возле меня оказались сержант — казах и солдат — украинец.

Только бы дотянуть до ночи! Только бы хватило патронов!

Сначала мы стреляли длинными очередями, потом — короткими, а под конец — одиночными выстрелами.

— Возможно наши возобновят наступление и подойдут, — надеялся я.

Немецкие многоствольные минометы все время вели обстрел. Бой не утихал, хотя сумерки и закрыли землю.

И тут случилось то, чего я больше всего боялся. Немецкие солдаты зашли в овраг и стали бить в упор. Я выскочил.

Выстрел сбоку, и я почувствовал ожог ноги… Хотел бежать, но не смог. Стою на левой ноге и продолжаю отстреливаться. Кто-то ползет ко мне. Я еще выстрелил два — три раза.

Немец пудов шести вышиб из моих рук автомат и поднял с земли. У меня была граната, я ее берег на всякий случай. Гитлеровец хотел меня на землю поставить и откачнулся в сторону, увидев, что я бросаю гранату. Меня осколком задело, а немцу, угодило здорово. Ко мне подскочили два фрица, схватили, осмотрели карманы и понесли.

В пути попадались русские раненые, и немцы убивали их.

По какой-то совершенно невероятной случайности меня не убили, а принесли в санчасть, сделали перевязку и на мотоцикле доставили в штаб.

Офицеры с переводчиком стали допрашивать:

— Почему ты на переднем крае? Ты же старшина ветеринарной службы?

У меня были зеленые петлицы с эмблемой медицинской службы, так как я в свое время учился на ветеринарных курсах.

— Ты должен находиться в тылу. Почему стрелял?

— Мог ли я не стрелять в такой трудный момент для моих товарищей-солдат?!

— А, большевик!

— Все советские люди — большевики!

Пользуясь тем, что принят за ветеринара, говорю на допросе, что ничего не понимаю в военном деле.

После допроса отвезли на телеге в Орловскую тюрьму. Несколько дней никто меня не перевязывал и не кормил.

Из Орла с группой военнопленных был отправлен в фашистскую неволю.

Здесь был поставлен на «довольствие»: триста граммов эрзац-хлеба с опилками и баланда. Здоровому это не пища, а кто ранен, болен — и совсем труба. Медицинской помощи совсем не оказывали, в ранах у некоторых завелись черви.

А поезд идет, не торопясь, в глубь Германии.

Мы держимся вместе с сержантом-казахом. Горячая, чувствую, это голова. Достал где-то нож и начал пол прорезать. Я стал помогать. Решили бежать во что бы то ни стало. Нашлись и еще смельчаки.

Работаем со всеми предосторожностями — только на ходу поезда. Я, конечно, помощник был не ахти какой, но все силы вкладывал в работу, руки-то здоровые. Резали пол с таким расчетом, чтобы вылезть не на буфер, а на сцепку.

Но однажды под вечер поезд остановился в поле. Всех выгнали из вагонов. Нашу почти готовую дыру обнаружили.

Мы с сержантом трухнули основательно: узнают, — убьют.

То что произошло дальше забыть невозможно.

Всех нас раздели догола и пять фашистских молодчиков со штыками наперевес, стали перегонять из угла в угол вагона. Кто не успевал или падал, били прикладом. Потом всех подряд избивать стали. И эти пытки продолжались несколько часов. В довершение всего трое суток нас не кормили и не давали ни капли воды, а стояла невыносимая июльская жара. Наконец, во Франкфурте-на-Майне нас высадили, одели в потертую немецкую военную одежду и повели в главный лагерь военнопленных. Там дали каждому номер — жестянку 4×5 сантиметров на гайтане.

В лагере содержались люди всех национальностей: французы, англичане, поляки, сербы, чехи и русские. Каждой нации, отведен свой барак. За русскими учрежден особый надзор, чтобы другие от них не «заразились» коммунизмом.

К англичанам и американцам немцы относились по-другому: кормили лучше, разрешали получать посылки и письма из дому. Всеми мерами старался враг посеять рознь между пленными разных наций.

Но зла ни к англичанам, ни к французам, ни к американцам мы не имели.

Пролежал я в этом лагере до зимы, раны зарубцевались, заросли кое-как. Стал я на ноги, шатаюсь от ветра. Как только стал ходить, угнали меня в трудовые лагеря, чтоб не ел эрзац-хлеб даром.

Сейчас или никогда

Мой новый лагерь недалеко от главного, в местечке Верберг. Здесь воинский плац, на котором муштруются юнги для войск СС. Старые «дядьки» готовят послушных солдат и капралов. На зуботычины они не скупятся. Жалко смотреть на все это!

В команде трудового лагеря, куда я попал, сто человек. Вот и заставили нас обслуживать этот эсесовский учебный пункт. Носим картошку и уголь. На кухню нас не допускают. Ставим корзины на порог. Кричат, чтобы поскорее уходили.

Роем траншеи и блиндажи на учебном поле. Работать заставляют побоями. Если нагнулся, не разгибайся, а выпрямишься — получишь удар прикладом по спине.

В лагере старшим по охране был фельдфебель, его все называли шефом. Каким духом он напитан, не знаю, но однажды рано утром при выходе на работу, он сказал нам:

— Где солнце всходит, оттуда свобода придет, а Гитлеру капут!

— Не провокация ли это? — думали мы и приходили к выводу: нет, не провокация.

Фельдфебель жил без семьи. Мне частенько приходилось убирать его комнату: мыть полы, вытряхивать половики, подметать двор. Шеф всегда оставлял работающих без всякого надзора. Для нас это было полезно.

Как-то раз, убирая его письменный стол, я обнаружил свисток, на котором был компас, величиною с маленькую пуговицу. Я старался работать у шефа почаще, и однажды свисток оказался в моем башмаке.

Примерно таким же образом перекочевала карта Германии из учебника, лежавшего на столе шефа. Карта как бы открыла мне путь на Родину. Догадался ли фельдфебель об исчезновении компаса и карты, я не знал, но постоянно был начеку.

Пришла весна. Четверо заключенных ушли из лагеря, и их не поймали. Это событие взволновало всех. Надо подождать несколько дней, пока успокоится охрана.

Прошло десять дней.

— Сейчас или никогда, — говорю я своим друзьям. — Сосновый лес рядом. Скоро начнется лето.

«Зачем я их убеждаю, они не меньше, чем я, рвутся на свободу». Сговорились, завтра бежим. Утром спрашиваю фельдфебеля:

— Что будем делать, господин шеф?

— Вот эти блиндажи собирать. Надо таскать бревна.

— Бревна очень тяжелые, а я худой.

— Двух человек тебе хватит? — спрашивает шеф.

— Хватит, господин фельдфебель.

Образовалась маленькая интернациональная группа, состоящая из узбека, туркмена и меня, русского. Делаем блиндаж. Шеф с охранником ушли по траншее к основной группе военнопленных. Удобный момент для побега! Сердце заныло от тревоги. А, может быть, он играет со мною в кошки и мышки. Пот выступил по всему телу. Вспомнил четверку бежавших, трое из них старше меня, а один даже с сединой в висках. У них вышло все хорошо.

Я перебирал в памяти весь ход своей подготовки к побегу. «Не допустил ли я где-нибудь промаха?» Кинулся к месту, где припрятана карта и компас. Они зарыты под основанием блиндажа в правом углу. Все на месте. Отлегло на душе. Вышел из траншеи, чтобы посмотреть, где сейчас шеф и охрана. «Если одному бежать, эти ребята пострадают», — рассуждаю сам с собой и опускаюсь в блиндаж.

— Согласен бежать? — спрашиваю туркмена — по профессии учителя.

— Согласен, — не задумываясь, говорит он.

— А ты, Арайль — обращаюсь к узбеку, молодому парню.

— Я не пойду. Поймают, убьют.

— Смерть, так смерть, раздумывать нечего, — говорю я. — Погибают не все.

Наконец Арайль согласился.

Мы быстро вышли по траншее к сосновому лесу и скрылись в нем.

На Прагу

В первый день мы прошли километров пять на запад. У туркмена имеется большой кухонный нож, пайка хлеба, компас, швейная намагниченная иголка. Он признался мне, что собирался бежать один.

— Иголку дал врач Толстенко, — сообщил учитель, — хороший человек, многим помог бежать.

— Мне он тоже дал иголку, компас и две пачки маргарина. — Я показал товарищам все, что имел.

Арайль раскрыл рот от удивления, пришлось ему объяснить, как пользоваться этим необыкновенным компасом:

— Привяжи иголку на нитку, поднеси к воде и она повернется намагниченным концом на север, — пояснил туркмен.

— Главное карта, — и я вытащил ее из-под стельки.

Туркмен прильнул к ней. Он легко читал по-немецки.

— Предлагаю пробираться к Праге, — сказал я, — это, во-первых, самый кратчайший путь на Родину, во-вторых, чехи — нам братья.

Товарищи одобрили маршрут.

— Не забудь только, Кузьма, — советует туркмен, — Чехословакия оккупирована давно, и там этих рыжих полно.

Ночью двинулись в поход. Под утро раздобыли немецкую гражданскую одежду. Знаем по опыту других, что немцы будут настойчиво искать в радиусе 70 километров.

Прошли сутки, вторые, третьи… Первые волнения позади. Какое же это счастье — свобода! Заметно осмелел и узбек. Как заблестели его глаза, когда он нашел немецкий тесак.

Идем на восток. Прага еще далеко, а хлеба у нас уже нет, съели и маргарин, а добывать еще не умеем: боимся показываться среди людей. Утоляя голод, учитель ел сырые грибы и отравился. Двое суток мы пролежали в лесу, спасая его. Он страшно мучился, кричал от боли. Немцы были совсем неподалеку, и мы с Арайлем делали все, чтобы заглушить крики учителя.

После этого случая мы больше стали заботиться о пище. Добывали картофель и овощи, удавалось раздобыть даже хлеб.

Теперь мы иногда двигались днем. Хотелось поскорее выбраться на чехословацкую землю.

Однажды на лесной просеке наткнулись на старика-лесника.

— Хальт! — крикнул тот, наставив на нас ружье.

Мы подняли руки. Лесник сразу догадался, кто мы.

— Отведу в комендатуру, а оттуда вас отправят в те же лагеря, откуда бежали.

— Отец, — взмолился я. — Нас будут там бить, неужели не жалко?

— Будут бить? А вы разве этого не заслужили?

— Ведите, — решительно сказал я гитлеровской ищейке.

Лесник повел обратно по той же просеке, по которой мы шли. Он все время ворчал под нос: «Шляются русские свиньи, все время бегут в эту грязную Россию».

Вот старик вышел вперед.

Я моргнул Арайлю и протяжно кашлянул. Узбек сразил гестаповца тесаком, и мы оттащили его под куст, подальше от тропы, прикрыли ветками.

Влтава и Мрава

Еще три раза натыкались мы на лесную охрану, но удачно уходили от беды. Помогало знание разговорного немецкого языка. Особенно хорошо говорил учитель-туркмен.

Упорно пробирались на восток и на 73-й день вышли к реке Влтава, километрах в пяти севернее Праги.

Два с половиной месяца нашего труда не пропали даром.

На мосту через Влтаву стоит немецкая стража, без пропуска не пройдешь. Найдя бревно, толкаем впереди себя и движемся за ним. Так мы перешли реку вброд.

Питание тоже наладилось. Чехи удивительно гостеприимный и добрый народ. Мы смело подходим к работающим на полях крестьянам, и они, узнав, кто мы, кормили досыта, советовали, как пробираться дальше.

Много раз слышали мы от чешских граждан о партизанах. Но где отряды, жители не знали. Они лишь показывали в сторону Карпат.

Скоро мы вышли к Мраве. Это судоходная река. Через нее не так просто перебраться. Узнав о нашем намерении, старик-чех пообещал помочь и попросил подождать в овраге до вечера.

За Мравой шоссе и совсем недалеко немецкий аэродром, поэтому в воздухе постоянно висят самолеты, а по шоссе взад и вперед снуют автомашины, мотоциклы.

Лежим мы и думаем, не провокатор ли старик.

— Придут за нами немецкие полицаи с собаками, и тогда — прощай, свобода! — вслух размышляет учитель.

Но тревога наша оказалась напрасной: поздним вечером чех вернулся и сообщил нам:

— Лодки у жителей отобрали швабы. Осталась одна, у священника.. Он приплывет к овражку и переправит вас на тот берег. А пока, вот вам карта Чехословакии и продукты.

Мы с жадностью стали уничтожать вое, что он принес и от всей души благодарили его за братскую помощь.

Когда совсем завечерело, причалила к берегу лодка. Священник сошел на берег и сел удить. Потом он подошел к нам и пригласил в лодку. Плыли, не проронив ни слова. На восточном берегу священник указал дорогу, передал три буханки хлеба и две бутылки красного вина. Мы этого совсем не ожидали и от всей души благодарили его. Хотелось крикнуть вдогонку: «Дорогой батя, спасибо тебе от русских солдат. Живите сто лет на доброе дело!»

Старуха с кошелкой

На демаркационной линии Чехии и Словакии наткнулись на немецкий пост… Увидев нас, часовой выстрелил. Где-то в стороне прозвучал еще выстрел, за ним третий. Мы быстро свернули в поле, легли в густой, пахучей и мягкой, как подушка, траве и пролежали не менее трех часов. Недалеко чех пахал землю. Заметив нас, он подошел и сказал:

— Я все понимаю, товарищи. К вечеру у окраины села вас встретит человек в белой шляпе, проводит до границы и покажет место, где перейти ее.

Далее все произошло, как обещал чешский пахарь. Вечером мы подошли к деревне, и человек в белой шляпе провел нас до дороги, мы пересекли границу Словакии и вышли к таверне. Хозяин таверны довольно сносно говорил по-русски. Он отлично покормил нас и уложил спать.

— Дальше пойдете утром. Я все устрою!

Впервые за долгий путь мы уснули спокойно.

На следующий день провожать нас пошла мать хозяина, старушка лет 65. Она идет с кошелкой в руках, будто за дровами, мы следовали за ней на расстоянии зрительной связи. Поставит старуха кошелку на землю — значит надо прятаться, возьмет ее в руки — можно идти. Проходя мимо туннеля, поприветствовали часового поднятием шляпы. Запретная зона осталась позади.

Почти восемь километров вела старушка. Когда опасность миновала, она распрощалась с нами:

— Теперь вам не особенно далеко. Пробирайтесь в Малые Карпаты, к Старой Туре, — заговорила она по-русски.

На душе у меня так солнечно, так ясно. Расцеловались на прощанье. Отойдя, она оглянулась, махнула рукой, а мы стоим и смотрим ей вслед.

Партизаны

Идем, не чуя ног. На поле группа словаков-крестьян. Разговорились.

— У нас в деревне будет сегодня один человек, подождите его до ночи в корчме, — посоветовали они.

— Спасибо, товарищи, за хороший совет!

Сердце рвется от радости. Близко освобождение, совсем близко!

Нашли корчму, она стояла на краю дороги, одинокой усадьбой.

Хозяин корчмы угостил на славу, и мы расположились на ночлег. Перед сном словак поднял перину на своей кровати, подмигнул нам, и мы увидели четыре винтовки.

— Такие штучки у многих словаков, ждут настоящего дела, — сказал он, закрывая постель одеялом…

Утром хозяина корчмы известили о приходе в деревню двух партизан, и мы поспешили к месту встречи.

Партизаны отвели нас в горы, где формировались отряды бригады имени Хрущева. Руководил бригадой полковник Дибров, человек большой воли и энергии. Не зря гестапо обещало за его голову 75 тысяч марок. Партизаны приняли все меры, чтобы сохранить жизнь своего командира.

И вот мы переступили порог землянки. Перед нами сам Дибров.

— Пока в отряде 100 человек. Скоро у нас будет соединение. Посылаю вас в разные отряды. Помогайте чехам и словакам так же честно, как они помогли вам, — закончил полковник Дибров беседу и крепко пожал нам руки.

Меня направили в распоряжение капитана Лошакова. Товарищей — в другие отряды. Мы распрощались и пошли каждый в своем направлении.

Позади плен со всеми его кошмарами, впереди борьба с гитлеровскими разбойниками. Свобода, о которой я мечтал с первого дня пленения, осуществилась.

„Цыганка“ гадала

В Старой Туре стоял немецкий карательный полк, прибывший для уничтожения партизан и поимки Диброва. Партизанские же отряды располагались в горах, куда немцы идти боялись.

Полковник Дибров решил активно действовать. Партизаны остро нуждались в оружии и боеприпасах. Что же? Их следует отобрать у самих немцев. Нужно напасть на карателей. В голове партизанского вожака рождались смелые и исключительно разумные планы. Так было решено напасть на Старую Туру.

Перед нападением послали в деревню женщин-партизанок, переодетых в цыганскую одежду, они гадали немецким офицерам, сулили им «златы горы», почет и славу, чины и ордена. Солдатам и капралам они говорили, что скоро их обнимут прелестные гретхен, что немецкие женщины ждут не дождутся своих «героев».

«Цыганки» играли на губных гармошках, отплясывали и между тем запоминали расположение немецких подразделений, складов и штабов.

— А карты не врут. Подари, обер-лейтенант, мне на память кольцо, — обжигая черными глазами, тянула «цыганка» молодого офицера за холеную руку.

Таким образом, партизаны получили первоклассную информацию о противнике.

* * *

Темной ночью партизаны тремя группами вышли к Старой Туре. Многие не имели еще оружия.

В успехе никто не сомневался. Для меня это было первое партизанское боевое выступление.

Немецкий батальон располагался в помещении школы. Часовые были сняты без выстрела. В окно и двери полетели гранаты. Кто выскакивал, тех постреляли из автоматов. Я думаю, от такого приветствия уцелели немногие. Наша группа захватила артиллерийский склад. Тут же спешно вооружились. Другая группа овладела гаражом. Трофейные машины подгоняли к артскладу и загружали боеприпасами.

Видно кто-то успел сообщить о налете на гарнизон, и к Старой Туре стали подъезжать подкрепления. За деревней, в лесу, партизаны спешились и залегли в кювет. Нескольким партизанам приказано забросать гранатами первые машины. Колонна застопорится и тогда не трудно будет разбить карателей.

Но получилось совсем не так. Гранатометчики замешкались, и пять автомашин, переполненных стоящими в кузовах солдатами, пронеслись мимо. Это была досадная осечка.

Семья партизана

С каждым днем удары партизан по немцам становились все ощутимее. Гитлеровцы контролировали все меньше и меньше словацких сел. Теперь уже почти в каждой деревне имелись подпольные партийные организации и тайные выборные советы. Каждый совет держал связь с партизанским отрядом.

Была разработана, целая система оповещательных знаков. Видишь, например, в крайнем доме горит коптилка. Значит, все хорошо. Не горит, заходить в деревню нельзя.

В одном из боев меня ранило. Лечиться было негде, и меня отправили в деревню в семью Яна, партизана отряда капитана Лошакова. Я хорошо знал Яна, как храброго парня, и он уговорил меня идти к его матери в дом. Меня приняли, как сына, и прятали в диване. Пятнадцатилетняя сестренка Яна спала сверху, на «первом этаже».

Однажды пришел патруль карательного отряда, квартировавшего в деревне. Девочка сидела, как всегда на диване с книжкой в руке, а я лежал в диване, держась за автомат. «Если откроют меня, семья погибла, дом спалят». Солдаты побыли и ушли. Так повторялось несколько раз, пока я лечился и лежал в этом необыкновенном «госпитале».

В семье Яна я по-настоящему прочувствовал, каким глубоким уважением пользуются советские люди у словаков.

— Красная Армия, — говорили они, — это наша Армия!

Может ли не затрепетать сердце от таких слов!

* * *

Вспоминая о пребывании в партизанах, я не могу не рассказать о москвиче Володьке и ростовчанине Кольке — любимцах нашего отряда. Володьке было всего семнадцать лет, а ростом был он настоящим великаном.

Колька — мальчишка, школьник, каких миллионы. Пат и Паташон — прозвали мы их. Они были всегда вместе.

Однажды неразлучных друзей послали в разведку. У Володьки был ручной пулемет, у Кольки — автомат.

Ребята изрядно устали, пора бы отдохнуть, да нельзя: разведчики — глаза и уши командира!

Внимание парнишек привлекла маленькая будка. Прислушались и осторожно вошли. В будке не было ни души.

— Перекур, — говорит Володька и вытаскивает замысловато расшитый кисет. Прошло не больше десятка минут.

— Пошли, — скомандовал Владимир. Колька приоткрыл дверь и выглянул. На поляне, в полсотне метров от будки, немецкий офицер объяснял построенной роте тактическую задачу.

— Немцы пришли, — доложил он приятелю, — целая рота! Занятия у них.

Оценив обстановку, Владимир скомандовал:

— Я бью в офицера и правый фланг роты, а ты уничтожаешь остальных.

— Есть, — ответил Колька.

Длинные очереди разрезали тишину. Пулеметной дроби вторил Колькин автомат.

Немецкий офицер свалился лицом к шеренге. Около него, как снопы в поле, падали солдаты. За полминуты от роты фашистов никого не осталось.

Все послевоенные годы я тружусь на Челябинском тракторном заводе. И радостно видеть мне, беспартийному труженику, великие усилия нашего народа, нашей партии и советского правительства, направленные к главной цели — к мирному созидательному труду на благо простых людей.