***

Период Хэйан (794–1192) стал временем глобальных перемен, которые во многом предопределили развитие военного искусства в Японии. В это время в стране Восходящего солнца появляются военное сословие самураев и полчища монахов-воинов — главные игроки на сцене японской военной истории. К этому же периоду относятся первые упоминания о семьях Кога и Хаттори, которые позже становятся основными носителями традиции нин-дзюцу. Тогда же формируется военное искусство ямабуси, оказавшее огромное влияние на всю японскую традицию военного дела. На основе гаданий по книге «И-цзин», традиционной астрономии, астрологии и магии складывается особое учение «Онмёдо» — «Путь инь и ян», оставившее заметный след в нин-дзюцу. Методы шпионажа активно используются и самураями, и монахами-воинами, и ямабуси, и разбойниками, коих немало было во второй половине периода Хэйан, ознаменовавшейся кризисом центральной власти.

 

Возникновение самурайского сословия. Самураи и разведка

Самурай, или буси, означает «воин». Судьба самурайства была теснейшим образом связана с феодальными войнами и целиком зависела от них. Войны были содержанием всей их жизни. Самураи существовали для войн и жили войнами. Именно они создали славу японскому оружию и воинскому искусству.

В то же время в литературе по нин-дзюцу самураи зачастую противопоставляются ниндзя. Такой подход опирается на идею сословной ограниченности военного искусства самураев. Так, по утверждениям ряда «историков», кодекс чести бусидо якобы не позволял им использовать шпионаж и военные хитрости, которые по этой причине стали уделом «париев-ниндзя». В результате «самурайское» военное искусство превратилось в гротескный ритуал, где все заранее известно, а отступление от шаблона недопустимо. Нин-дзюцу же, свободное от всяких условностей, стало его антиподом.

Однако на поверку оказывается, что подобные взгляды имеют в основе полное незнание японской истории и непонимание сути такого явления как самурайство. Попробуем же разобраться, кто такие самураи и каково было их отношение к шпионажу и разведке.

Возникновение военно-служилого сословия самураев относится ко второй половине IX в., когда прекратился централизованный призыв крестьян на военную службу, а административное управление провинциями стало осуществляться по усмотрению губернаторов, которым срочно пришлось заняться организацией собственной вооруженной силы, чтобы обеспечить порядок на подведомственных территориях.

В этот период среднеранговые аристократы, отправлявшиеся на окраины в качестве губернаторов и командиров войск (для борьбы с айнами на востоке и с корейскими пиратами на западе), после окончания срока службы перестали возвращаться в столицу и стали оседать в пограничных районах. Они строили там личные усадьбы, накапливали богатства, формировали боевые дружины и совершенствовали воинские способности в постоянных войнах с враждебными племенами айнов.

Что касается социального происхождения членов ранних воинских дружин, то единого мнения на этот счет нет. Одни ученые полагают, что это были выходцы из богатых крестьян, другие — средне- и низкоранговые аристократы, специализировавшиеся в военном деле, не занятые земледелием охотники, рыбаки, отринутые традиционным обществом в силу разных причин изгои и т. д. По сути, это были первые в Японии профессиональные воины. Их называли «цувамоно», что означает «оружие».

Цувамоно использовались не только для защиты от нападений внешних врагов, но и в столкновениях между провинциальными феодалами, которые в IX–X вв. не раз скрещивали мечи друг с другом за обладание земельными угодьями. Так в окраинных районах складывались кланы, специализировавшиеся в военном искусстве. И в условиях кризиса центральной власти, не располагавшей сколько-нибудь значительной военной силой, правительство стало нанимать их к себе на службу, откуда и берет свое начало термин «самурай», что буквально означает «служилый».

Самураи несли службу в охране императорского дворца в Киото, нанимались к влиятельным аристократическим семьям в качестве личной гвардии. Правительство назначало их полицейскими чиновниками в провинциях и военными командирами во время усмирения волнений. Особенно тесные связи со столицей установили представители домов Тайра и Минамото, участвовавшие в подавлении восстаний. Военные дома обеспечивали поступление и перевозку налогов центральному правительству, ибо анархия и бандитизм в провинциях делали это небезопасным.

Профессиональные воины и военные дома в Японии того периода пользовались весьма дурной славой. Дело в том, что, по традиционным представлениям японцев, военное дело — дело грязное, низкое и даже преступное. А буддизм, как известно, вообще запрещает убийство всего живого. Господство этих представлений привело к пренебрежительному и даже презрительному отношению аристократов к военному искусству и к провинциалам, занимавшимся военным делом, к обособлению букэ — «военных домов» — в особое военное сословие.

Военные дружины X в. состояли из местных феодалов и их зависимых — профессиональных воинов. Здесь еще отсутствовали многослойные вассальные связи. Рядовые воины были зависимыми от феодалов людьми, привлекаемыми на войну в случае необходимости, большую часть из них составляли крестьяне, мобилизуемые только во время перерывов в сельскохозяйственных работах.

Иерархия внутри самурайских дружин в Х-ХI вв. носила личный характер и не была опосредована земельной собственностью. Поэтому крупные самурайские объединения легко распадались из-за взаимной вражды местных феодалов. У находившихся в провинциях губернаторов кроме личной дружины были вассалы, являвшиеся их чиновниками, охраной. Но после окончания срока службы губернатора они не следовали за ним на новое место назначения и служили новому губернатору. Естественно, что в самурайской среде не существовало наследственных или постоянных вассальных связей.

Таким образом, в IX–X вв. самураи были презираемы, никакие вассальные связи их не «опутывали», да и бусидо в то время еще не существовало. Поэтому неудивительно, что уже в самых ранних «воинских повестях» (гунки), которые являются основными источниками по военному искусству периодов Хэйан и Камакура, мы находим упоминания об использовании самураями шпионов. Причем искусство этих шпионов, по-видимому, было уже довольно развитым. Например, в древнейшей гунки «Сёмонки», рассказывающей о мятеже Тайры Масакадо, мы читаем, что шпионы были засланы во вражеский лагерь, после чего «более сорока врагов были убиты в тот день. А те, кто сумел выжить в той битве, бежали в разные стороны, хранимые Небом. Что же касается Кохарамару, шпиона Ёсиканэ, Небо вскоре наслало на него свою кару; его дурные деяния были раскрыты, он был схвачен и казнен в 23 день 1 месяца 8 года Сёхэй (938 г.)». Вероятно, этот Кохарамару был человеком незаурядным, о чем свидетельствует сам факт упоминания его имени в «Сёмонки», что сильно контрастирует с краткими сообщениями других источников о высылке разведчиков для наблюдения за врагом.

Самураи были настоящими профессионалами и не брезговали военными хитростями. Их предводители были прекрасно знакомы с учением о войне уже знакомого нам китайца Сунь У. Блестящим знатоком «Сунь-цзы» считался, например, знаменитый военачальник середины XI в. Минамото Хатиман Таро Ёсииэ, который сумел раскрыть коварный замысел врага, засевшего в засаду в лесу, увидев, что стая диких гусей внезапно поднялась в воздух. Напомним, что в «Сунь-цзы» говорится: «Если птицы взлетают, значит, там спрятана засада».

Таким образом, на первом этапе самураи вовсе не чурались «ниндзевских» уловок. Но когда исчезла внешняя угроза, и воевать самураи стали лишь друг с другом, сознание принадлежности к одному сословию привело их к временному отказу от использования военных хитростей и методов шпионажа против себе подобных. В чем же причина такой метаморфозы?

С одной стороны, воины все отчетливее осознавали свое отличие от старой родовой аристократии — отличие в обычаях, культуре, идеологии, способе существования. С другой, в Х-ХII вв. в структуре и характере местных самурайских дружин происходят радикальные изменения, связанные с формированием в их среде иерархической вассальной структуры, начинают складываться представления о взаимных обязанностях вассала и сюзерена. В результате возникает самурайство как сословие, с присущей ему особой сословной моралью, которая становится главным регулятором поведения профессионального воина.

Начиная с этого времени, самураи стремились прославить свое имя доблестными подвигами. В этом присутствовало и гипертрофированное честолюбие, и желание похвастать отвагой и мужеством, но главное — надежда на материальное вознаграждение со стороны господина. Поэтому подвиг нужно было совершить непременно на глазах у товарищей, которые могли бы засвидетельствовать исполнение долга и героизм воина. Отсюда знаменитые объявления имени и родословной врагу. Отсюда же презрение к убийству исподтишка, к борьбе на «невидимом (шпионском) фронте». Отсюда же и ритуализованность сражения, когда групповая битва превращается в грандиозный турнир, ибо только так рыцарь-одиночка может сделать свой подвиг достоянием всего света. Такие ритуальные битвы были характерны для XII в. за исключением его последней четверти, когда на смену благородным турнирам пришла страшная беспощадная бойня не на жизнь а на смерть, бойня, в которой были хороши все средства…

 

Сохэи — монахи-воины

Авторы некоторых работ по истории нин-дзюцу приписывают сотворение этого искусства монахам-воинам. Некоторый резон в этом есть, хотя бы потому, что одну из самых знаменитых школ нин-дзюцу — Нэгоро-рю — действительно создали сохэи из монастыря Нэгоро-дзи (о Нэгоро-рю см. главу 7). Что же представляли собой монахи-воины и как они появились?

Феномен сохэев уходит своими корнями еще в X в. Возникновение особой группы монахов-воинов было связано с превращением буддийских монастырей в крупных земельных собственников. Известно, что японские государи видели в буддизме религию, способную защитить страну от всяких напастей. Однажды, когда на Японию обрушилась эпидемия оспы, монахи вознесли молитвы Будде, и вскоре страшный мор прекратился. После этого щедрые дары дождем посыпались на монастыри. Императоры жаловали храмам значительные земельные угодья, освобождали их от налогов. И вскоре богатство и мощь монастырей возросли до невероятных размеров. Например, крупнейший монастырь Тодай-дзи в 747 г. имел 1000 домов, разбросанных по всем центральным провинциям страны. А в 758 г. император Сёму пожаловал ему еще 5000 домов в 38 провинциях.

В то время как двор мало внимания уделял простому люду, монахи всегда проявляли по отношению к нему большую заботу — во-первых, этому их учил Будда, а во-вторых, буддийские монахи в то время были едва ли не самыми образованными людьми в Японии. Они учили народ строить мосты, возводить дамбы, рыть колодцы.

Поскольку земли храмов были освобождены от налогов, многие крестьяне стали формально дарить им свои земли и таким образом за небольшую мзду освобождать их от налогов. И монахи быстро сообразили, что подобные земельные спекуляции могут сильно повысить их благосостояние.

Государство как могло боролось с храмами. Так в 746 г. был издан указ запрещавший монастырям покупать землю, однако запрет не распространялся на разработку пустошей, и монахи вновь нашли лазейку для обогащения.

К концу VIII в. столичные нарские монастыри начали оказывать столь мощное экономическое и политическое давление на императорский двор, что в 784 г. было принято решение перенести столицу из Нары в Нагаоку, но так как это место оказалось не вполне пригодным, двор в 794 г. переехал в Хэйан (Киото), где и оставался на протяжении многих веков.

Еще в 788 г. в 10 километрах к северо-востоку от Хэйана на знаменитой горе Хиэй-дзан основатель буддийской школы Тэндай монах Сайтё заложил монастырь Энряку-дзи. Поскольку северо-восточное направление в китайской астрологии считалось «Воротами демона», откуда приходит все зло, нахождение в этой стороне буддийского храма было сочтено хорошим знаком при выборе места для будущей столицы. Милости полились рекой на Энряку-дзи, «закрывшего собой» столицу. И вскоре своим богатством он стал соперничать со старыми монастырями Нары.

С течением времени всю гору Хиэй покрыли замечательные храмы и хозяйственные постройки тэндайских монахов. А один из настоятелей Энряку-дзи даже основал дочерний монастырь Мии-дэра у подножия горы на берегу прекрасного озера Бива.

С момента переноса столицы в Хэйан между Энряку-дзи и старыми нарскими монастырями разгорелась жестокая вражда. Для того, чтобы утихомирить религиозные споры, в 963 г. в императорском дворце состоялась «конференция» 20 ведущих представителей разных школ буддизма, которые должны были разрешить спорные вопросы. Но поскольку в основе вражды между монастырями лежали не религиозные, а экономические причины, это собрание иерархов лишь подлило масла в огонь.

Впрочем и в самих двух основных центрах буддизма порядка тоже не было. Так в 968 г. нарский монастырь Тодай-дзи начал настоящую войну за земельные участки, собственность которых была неясна, против своего соседа — Кофуку-дзи. А на горе Хиэй приход к верховенству непопулярного настоятеля и религиозные споры привели к образованию двух враждующих группировок. В результате последовавших «разборок» был убит один из кандидатов в настоятели.

В период политического хаоса X–XII вв., когда власть в стране захватили временщики из семьи Фудзивара, богатство буддийских храмов стало привлекать внимание многих предводителей самураев, желавших поднажиться за счет служителей церкви. Да и государственные чиновники не раз покушались на суверенитет относительно беззащитных монастырских владений. Поэтому вскоре монахи с горы Хиэй создали собственную армию, которая была должна защитить их владения и привилегии от всяких покусительств со стороны.

Поскольку армия хиэйского монастыря Энряку-дзи вскоре от обороны перешла к наступлению и совершила нападение на синтоистский храм Гион в Хэйане, подчинявшийся нарскому Кофуку-дзи, другие монастыри, и Кофуку-дзи в первую очередь, тоже стали создавать военизированные объединения. Всего через несколько лет все крупные монастыри Нары и Хэйана уже располагали тысячами бойцов, разорительные нашествия которых в течение 200 последующих лет терроризировали суеверных придворных и простых горожан столицы.

Воины-монахи действительно были грозной силой. В воинском искусстве они мало в чем уступали самураям, а иногда даже превосходили последних. Для увеличения своих армий, монастыри стали посвящать в монахи всех желающих, из числа прошедших военную подготовку. Зачастую такие «послушники» были беглыми крестьянами или мелкими преступниками. Они-то в основном и вели военные действия. Впрочем и ученые монахи высшего уровня, которые в те времена составляли цвет японской нации, в случае необходимости с готовностью вступали в сражение.

Многочисленные гравюры донесли до нас облик сохэев, облаченных в тяжелые длинные рясы, с длинными башлыками, скрывающими лицо (по некоторым данным, так сохэи пытались скрыть свой монашеский статус). Рясы сохэев при помощи гвоздичного масла окрашивались в светло-коричневый цвет или же оставались белыми. На ногах они носили деревянные сандалии на подставках-гэта. Во время сражений сохэи надевали под рясы боевые доспехи. Как правило, это был облегченный доспех пехотинца харамаки, но некоторые монахи носили и тяжелый доспех ёрои. В бою многие из них снимали башлык и надевали повязку хатимаки, которая защищала от попадания пота в глаза. Основным оружием сохэев были алебарды-нагинаты, как правило выполненные в стиле сёбу-дзукури с клинком до 120 см длиной, режущие удары которого оставляли страшные раны на теле противника.

В обращении с нагинатой сохэи были настоящими виртуозами. Об этом свидетельствует, например, следующий эпизод из «Хэйкэ-моногатари»: «Но вот вперед выбежал Готиан Тадзима, потрясая алебардой на длинном древке, с изогнутым, словно серп, лезвием. „Стреляйте все разом, дружно!“ — закричали воины Тайра, увидев, что Тадзима, совсем один, вскочил на перекладину моста. Несколько самых метких стрелков сгрудились плечом к плечу, вложили стрелы в луки и разом спустили тетиву, стреляли снова и снова. Но Тадзима не дрогнул. Когда стрелы летели высоко, он нагибался, когда низко — подпрыгивал кверху, а стрелы, летевшие, казалось, прямо в грудь, отражал алебардой. С того дня прозвали его Отражающим стрелы».

Любопытно также, что первое в японской литературе описание приемов кэн-дзюцу также связано с сохэями. Содержится оно все в той же повести «Хэйкэ-моногатари»: «Никто другой не осмелился бы вступить ногой на узкую перекладину, но Дзёмё бежал так смело, будто то была не тонкая балка, а широкий проезд Первой или Второй дороги в столице! Он скосил алебардой пятерых и хотел уже поразить шестого, но тут рукоять алебарды расщепилась надвое. Тогда он отбросил прочь алебарду и обнажил меч. Окруженный врагами, он разил без промаха, то рубил мечом вкруговую, то крест-накрест, то приемом „Паучьи лапы“, то „Стрекозиным полетом“, то „Мельничным колесом“, и, наконец, как будто рисуя в воздухе замысловатые петли „Ава“. В одно мгновение уложил он восьмерых человек, но, стремясь поразить девятого, нанес слишком сильный удар по шлему врага; меч надломился, выскочил из рукояти и упал в реку. Единственным оружием остался теперь у него короткий кинжал. Дзёмё бился яростно, как безумный».

Однако главным оружием монахов был, пожалуй, страх перед гневом богов. Все монахи носили с собой четки, с помощью которых они в любое время были готовы испросить проклятие на голову обидчика. Причем придворные, жизнь которых строго регламентировалась религиозными предписаниями, считавшие гору Хиэй священным покровителем столицы, были особенно чувствительны к такому обращению. И несмотря на то, что «священная» гора уже давно превратилась в разбойничий притон, в котором каждые четыре из пяти монахов получили свой сан неправедным путем, они продолжали благоговеть перед «монастырем-покровителем».

Очень часто в бою перед строем человек двадцать монахов несли огромное переносное синтоистское святилище микоси, в котором якобы обитало могущественное божество-ками горы Хиэй. Непочтительное поведение по отношению к микоси и несущим его монахам считалось оскорблением самого ками, и уж тут-то жди беды: страшной засухи, наводнения или эпидемии оспы — бог ничего не простит и не забудет. Можно легко представить, какой ужас на горожан и чиновников наводили полчища монахов с микоси в голове армии, читающие нараспев буддийские сутры и ниспосылающие проклятия хором. Иногда монахи оставляли микоси прямо на улицах города, а сами удалялись на гору, и в столице царила паника, поскольку никто не знал, что же делать с этой обителью богов. Обычно это продолжался до тех пор, пока правительство не удовлетворяло все требования монахов.

Однако самую дикую ярость монахи приберегали на случай межхрамовых столкновений, которые следовали одно за другим. Это не были религиозные войны, поскольку в их основе лежали не конфессиональные, а экономические противоречия. Борьба шла за землю и престиж, причем в качестве последнего аргумента сохэи не раз выдвигали сожжение монастыря-соперника. В 989 и 1006 гг. Энряку-дзи вел боевые действия против Кофуку-дзи, а в 1036 г. воевал против Мии-дэры. В 1081 г. Энряку-дзи в союзе с Мии-дэрой вновь атаковал Кофуку-дзи, но последний дал отпор хиэйским монахам и сжег Мии-дэру дотла. Несколько позже, в том же году Мии-дэра вновь была сожжена, но уже монастырем Энряку-дзи, который не пожелал считаться с некоторыми притязаниями недавнего союзника. В 1113 г. воинственные хиэйские сохэи разорили Киёмидзу-дэру во время скандала по поводу избрания нового настоятеля этого храма. В 1140 г. Энряку-дзи вновь напал на Мии-дэру, а в 1142 г. Мии-дэра атаковала Энряку-дзи. Список столкновений между монастырями бесконечен и перечислить их все невозможно.

Несмотря на все буйство монахов, императорский двор продолжал осыпать их щедрыми дарами золотом и землями. Возможно, придворные просто боялись «святых» мужей и надеялись таким образом купить их благосклонность. Но, по-видимому, насытить акусо — «плохих монахов» — уже ничто не могло. Они становились все более алчными и ненасытными. Пожалуй, лучше всего о сохэях сказал экс-император Сиракава, который во время одного из их выступлений выглянул в окно и печально прошептал: «Хотя я и правитель Японии, есть три вещи, которые не подвластны мне: стремнины реки Камо, выпадение игральных костей и монахи с гор!»

В XI–XII вв. монахи одного только Энряку-дзи не менее 70 раз подступали с военной силой к императору с требованием удовлетворить их пожелания. Не будет преувеличением сказать, что такая активность монахов во многом определила ход японской истории в тот период, поскольку именно благодаря их бесцеремонности в обращении с самим императором стало очевидно бессилие власти, позволившее чуть позже самурайскому сословию установить свое господство в стране.

Хотя пик военной активности буддийских монахов приходится на период XI–XII вв., в последующие 4 века они вносили немалую лепту в хаос, царивший в Японии. И лишь во второй половине XVI в. объединители Японии Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси нанесли смертельный удар по военной мощи буддийских монастырей.

 

Укрепление позиций сюгэндо

Нечто похожее на ситуацию с буддийскими монастырями происходило и с сюгэндо. В период Хэйан после прекращения гонений сюгэндо сильно укрепило свои позиции. В это время оно из стихийного движения отшельников-одиночек с весьма хаотичными представлениями о религиозных доктринах и методах практики переросло в довольно единое мощное течение с характерными ритуалами и формами аскезы, с монастырями и угодьями, с мощными группировками ямабуси.

В это время священные горы сюгэндо привлекают тысячи паломников со всех концов Японии. Наибольшей популярностью у богомольцев в пользовались горы Кумано и Кимбу-сэн — важнейшие центры сюгэндо.

Паломническое движение коснулось не только монахов, простолюдинов и низовую знать, но и аристократов высших рангов и даже императоров. Так, по сообщению «Гэмпэй сэйсуй-ки», паломничества в Кумано совершали императоры Хэйдзи, Кадзан, Хорикава, Сиракава ездил туда 5 раз, Тоба — 8, Го Сиракава — 49!

Императоры и аристократы подносили тамошним сюгэндзя весьма щедрые дары, включая земли, освобожденные от налогов. Это вело к обогащению центров сюгэндо, возникновению замечательных храмов и монастырей, имевших большие земельные угодья с прикрепленными к ним крепостными крестьянами. По сути, в период Хэйан храмы сюгэндо, подобно буддийским монастырям, превратились в крупных феодалов, завели собственные боевые дружины и стали весьма активно участвовать в междоусобицах. Очень точно об этом написал американский исследователь Эрхарт: «Когда сюгэндо стало более организованным, оно стало представлять соединение религиозной и мирской власти. Яростная вражда между разными группами сюгэндо, которая обычно была завуалирована „религиозными“ спорами по поводу использования определенных ритуалов или одеяний, чаще была борьбой за политический и финансовый контроль определенного района».

За относительно короткий срок центры сюгэндо, прежде всего Кумано и Кимбу-сэн, накопили огромную военную и политическую силу.

Очень большое влияние в конце XII в. имел настоятель главного храма Кумано. Согласно «Хэйкэ моногатари», в период войн между Тайра и Минамото Тандзо, настоятель Кумано, поддерживал то ту, то другую сторону, но в канун решающей битвы встал на сторону Минамото и, «собрав 2000 челядинцев, отплыл в Данноуру в ладьях, коих было у него больше двух сотен. На своей ладье поместил он изваяние бодхисаттвы Каннон, на знамени начертал имя бога Конго-додзи. Завидев корабли Тандзо, и Тайра, и Минамото пали ниц и поклонились священному изваянию, но когда стало ясно, что Тандзо плывет в стан Минамото, Тайра приуныли и пали духом».

В «Гикэйки» мы также читаем о военной мощи Кумано: «Если Новый Храм и Главный Храм (2 основных храма Кумано) объединятся для отпора, то и через десяток лет не ступить врагу на землю Кумано!»

Не меньшую силу имело и объединение ямабуси горы Кимбу-сэн, что в Ёсино, с центром в храме Конго-дзао-до. Источники донесли до нас сведения о ряде войн между Кимбу-сэн и монастырем Кофуку-дзи. Первая война развернулась в 1093 г., вторая — в 1145. В «Кофуку-дзи руки» содержится любопытная характеристика горы Кимбу-сэн, данная знаменитым воином Минамото-но Тамэёси: «Крепость Кимбу-сэн нельзя атаковать поспешно. По моему мнению, нужно подавить ее с осторожностью». А вот описание тамошних сохэев в «Гикэйки»: «В тот день вел монахов не настоятель, а некий монах по имени Кавацура Хогэн. Был он беспутен и дерзок, но он-то и возглавил нападающих. Облачен и вооружен был он с роскошью, не подобающей священнослужителю. Поверх платья из желто-зеленого шелка были на нем доспехи с пурпурными шнурами, на голове красовался шлем с трехрядным нашейником, у пояса висел меч самоновейшей работы, за спиной колчан на 24 боевых стрелы с мощным оперением из орлиного пера „исиути“, и оперения эти высоко выдавались над его головой, а в руке он сжимал превосходный лук двойной прочности „футатокородо“. Впереди и позади него выступали пятеро или шестеро монахов, не уступавших ему в свирепости, а самым первым шел монах лет сорока, весьма крепкий на вид, в черном кожаном панцире поверх черно-синих одежд и при мече в черных лакированных ножнах. Неся перед собой щиты в 4 доски дерева сии, они надвигались боком вперед…»

 

Ямабуси-хэйхо

Феодальные распри способствовали развитию в среде ямабуси особого военного искусства, получившего название «ямабуси-хэйхо» — «стратегия ямабуси». До наших дней оно не дошло. И судить о том, что оно собой представляло, можно лишь по отдельным элементам, вошедшим в позднейшие школы боевого искусства, да по довольно редким описаниям боев с участием ямабуси. Поэтому о конкретном содержании ямабуси-хэйхо можно только догадываться.

По-видимому, ямабуси-хэйхо сочетало в себе приемы рукопашного боя с разными видами оружия и без оного и методы партизанской и диверсионной войны. Считается, что первым оружием ямабуси был дорожный посох сяку-дзё длиной ок. 180 и более короткая палка конго-дзуэ длиной ок. 120 см, которые неизменно сопровождали отшельников в их горных странствиях. Окусэ Хэйситиро полагает, что техника боя этими видами оружия была позаимствована из Китая через посредство буддийских монахов, ездивших учиться в Срединное Царство.

Вероятно, использовали ямабуси в качестве оружия и другие предметы из своего снаряжения: большой топор (сиба-ути — «срубающий траву»), соломенную шляпу (аяйгаса), веревку (хасири-нава), кипарисовый веер (хиоги). Раз уж речь зашла о снаряжении ямабуси, нужно отметить еще и морские раковины (хора), при помощи которых разные группы отшельников оповещали друг друга о своем местонахождении и передавали различную информацию.

Несколько позже одним из важнейших элементов снаряжения ямабуси стал стандартный меч-катана. Именно ношение меча ямабуси привело к тому, что Д. Кэмпфер, один из первых европейцев, посетивших Японию в XVI в., неправильно перевел слово «ямабуси» как «горные воины». В этом плане показательны также следующие слова португальского миссионера Луиша Фройша: «Ямабуси посвящают себя непосредственно культу сатаны, но по одеянию они — солдаты». По-видимому, ямабуси довели искусство фехтования мечом до высочайшего уровня. По крайней мере, с полсотни школ кэн-дзюцу выводили свои истоки от школы ямабуси-хэйхо Кёхати-рю, о которой речь пойдет чуть дальше.

Окусэ Хэйситиро полагает, что ямабуси чрезвычайно повысили эффективность китайских методов боя, но не столько за счет усовершенствования чисто технических элементов, сколько за счет своей невероятной психологической подготовки. Он считает, что последователи сюгэндо добавили к боевым приемам мощь энергетики киай и методы гипноза. Немалое значение имели и прекрасные знания сюгэндзя в области медицины, позволявшие им овладеть самым сокровенным искусством поражения уязвимых точек.

В этой связи нужно отметить, что сами ямабуси считали своим высшим оружием смертоносные проклятия. Вот что рассказывает о них современный практик сюгэндо Икэгути Экан: «Сюгэндо включает в себя множество проклятий (заклинаний). Проклятие — это убийство кого-либо с помощью заклинаний… Те, на кого проклятия направлены, умирают или лишаются духовных сил и становятся людьми-растениями.

Имеются 2 неблагоприятных момента при воздействии на человека заклинаниями. Когда ты произносишь в адрес кого-нибудь заклинания, то они обязательно вернутся к тебе самому и, если даже не отразятся непосредственно на тебе, непременно окажут влияние на твоих потомков. Так что, когда проклинаешь какого-нибудь человека, молишь Будду, чтобы воздаяние за это получил только ты один и оно не коснулось твоих потомков. Таким образом ты сам лишаешь себя жизни за собственные деяния.

Я слышал рассказы, что мои предки, убивавшие людей проклятиями, когда наступал соответствующий момент, совершали моления Будде, читали вслух сутры, звонили в колокольчики и занимались медитацией, чтобы возмездие за проклятие не настигло их потомков. При этом медитировали, зарыв тело в землю и став похожими на мумии. Для того чтобы производить заклинания, нужно быть готовым ко всему этому…

При совершении заклинаний проводят сожжение дощечек, но оно радикально отличается от метода проведения ритуала гома…

И гёдзя, и место, где происходит это действо, должны быть грязными, как будто вымазанными. Используются треугольные печи, символизирующие несчастья.

В старые времена во время произнесения заклинаний гёдзя покрывал все тело черной краской. Он окрашивал в черный цвет одежду, белье и тело. Но этим дело не ограничивалось. Гёдзя покрывал черной краской зубы, ногти, вообще все белое на себе и становился похожим на злого демона. Это касалось не только внешности, но и сердца, которое становилось таким же, как у злого демона. Гёдзя весь укутывался в зло и ненависть. Из глины изготовлялась кукла, и гёдзя, обращаясь к кукле, называл имя человека, на которого направлялось заклинание, и произносил заклинание. Повторяя „Не убить ли мне тебя?“, гёдзя зацеплял крюком куклу, вкладывая в это действие всю ненависть и злобу. Затем помещал куклу в печь и зажигал огонь. Вслух и мысленно произнося заклинание, он мечом разрубал лежащую в огне куклу.

Для сжигания куклы используют не молочное дерево, как во время ритуала гома, а ядовитые породы — пикрасиму, деревья с колючками, издающие при сгорании неприятный запах и, кроме того, горящие с треском. Для жертвоприношения, совершаемого во время этого ритуала, выбирают гниющее мясо, и все действо проводят в насколько возможно грязной обстановке.

На этот ритуал не разрешается смотреть посторонним людям, поэтому гёдзя уходит глубоко в горы, где его не могут увидеть другие люди, и в течение недели или десяти дней, скрываясь от всех, осуществляет проклятие.

В давние времена такие действа часто проводились в среде гёдзя Кагосимы, что приводило к непрерывным убийствам коллег-подвижников…

В технике произнесения заклинаний исключительно важную роль играют 3 условия — время, место, приемы.

Во время произнесения заклинаний мысленно посылают волны ненависти в самое уязвимое место человека, которому заклинания адресуются. Выясняются дни полнолуния и старения луны, приливов и отливов, год, месяц и день рождения этого человека, на основе чего определяются благоприятные и неблагоприятные для него даты. В полнолуния и во время приливов жизненная энергия человека наиболее высокая, и наоборот, в новолуния и во время отливов энергия снижается. Люди, родившиеся во время прилива, умирают поэтому во время отлива. Однако сила и слабость человека зависят от года его рождения. О том, когда жизненная энергия человека наиболее слабая, определяется с разных точек зрения с помощью учения об „инь“ и „ян“, узнавания судьбы по 4 опорам (год, месяц, день и время рождения человека) и астрологии…

Во время проклинания гёдзя направляет на этого человека мысленную энергию с проклятием, повторяя: „Ну что? Ну что?“

Эффект проклятия выявляется в течение определенного времени — от 10 дней до 3 недель. Лицо, подвергшееся заклинанию, умирает, сходит с ума или становится слабоумным. Врачи в этом случае помочь не могут…

Чтобы заколдовать человека, необходимо сконцентрировать всю свою энергию, вполсилы сделать это невозможно».

Поскольку в Японии монастыри были важнейшими центрами культуры, где хранились тысячи книг, вывезенных из Китая, ямабуси имели возможность познакомиться и с китайскими наставлениями по военной стратегии, в том числе и с трактатом «Сунь-цзы». Однако, как полагают историки, они быстро осознали неприменимость в полной мере конкретных указаний китайских стратегов о ведении войны. Дело в том, что все советы китайцев были рассчитаны на крупномасштабную войну, с большим театром действий, на столкновение огромных армий в чистом поле и т. д. Поэтому ямабуси были вынуждены, осмыслив учения стратегов Срединного царства, выработать собственную, чисто японскую военную стратегию. В ней главный упор делался на малую войну, действия небольших, но хорошо подготовленных отрядов, различные диверсии и уловки.

Большое внимание ямабуси уделяли маневру. Этому способствовало их прекрасное знание потаенных горных троп, особенностей рельефа, умение ориентироваться в горах и лесах, действовать в сложных метеоусловиях, находить пропитание буквально из-под земли, прекрасное знание географии Японии, что было связано с постоянными паломничествами по разным святым горам. Кстати, именно эти навыки ямабуси привели к тому, что многие военачальники столетием позже стали использовать их в качестве своих лазутчиков во вражеских землях. К тому же ямабуси имели право прохода через многочисленные границы без досмотра и документов — им было достаточно продемонстрировать какие-либо профессиональные навыки. Этим стали пользоваться и обычные шпионы, мало-мальски знакомые с ритуалами и молитвами горных отшельников.

Считается, что в конце периода Хэйан в лоне ямабуси-хэйхо сложилось несколько школ боевого искусства. Так, по легендам, гёдзя из Кумано Хакуун Доси — Даос Белое облако — якобы создал в период Ёва (1181.7–1182.5) одну из древнейших школ нин-дзюцу Хакуун-рю. Считается, что Хакуун-рю получила распространение среди ямабуси и буддийских монахов с трех гор Кумано, а позже от нее отпочковался целый ряд более мелких традиций, известных, однако, только по названиям: Готон дзюхо-рю — Школа пяти [способов] бегства и десяти методов, Гэндзицу-рю — Реалистическая школа, Гэн-рю — Школа Темноты, Кисю-рю — Школа [провинции] Кисю — и Рюмон-рю — Школа Врат дракона.

Приблизительно в то же время, опять таки по легенде, 8 сохэев-ямабуси с горы Курама создали собственную традицию бу-дзюцу, получившую позже название Кёхати-рю — Восемь столичных школ — или Курама хати-рю — Восемь школ [горы] Курама. Опирались эти школы на учение китайских классических книг по стратегии: «Лютао» и «Сань люэ». Интересно, что это были именно те книги, которые привез в Японию из Китая и передал на хранение в монастырь Курама-дэра уже упоминавшийся Киби-но Макиби. По легенде, тамошние ямабуси также хранили «Тигриный свиток» — «Тора-но маки», основное содержание которого составляют различные заклинания, якобы, позволяющие становиться невидимым.

В целом, можно утверждать, что ямабуси-хэйхо оказало значительное влияние на все воинские искусства Японии. Свидетельством тому огромное число легенд, повествующих о передаче горными отшельниками своих сокровенных секретов воинского мастерства тому или иному воину, в результате чего рождается новая школа бу-дзюцу. Вот, например, что рассказывается в главе «О создании японской [техники] захватов» книги «Бугэй хасири-мавари» о возникновении знаменитой школы дзю-дзюцу Такэноути-рю: «Однажды [Хисамори] с целью предаться голодной аскезе удалился в горную глушь, называвшуюся Санномия…, и воздерживался от пищи, приготовленной на огне, в течение 37 дней. Однако, для того, чтобы время от времени посылать известия в замок, где он жил, он назначил своим гонцом слепого массажиста, который приходил в нему раз в день, но о его [изможденном] состоянии [по причине слепоты] знать не мог.

Итак, на 37 день [аскезы] по небу пролетело множество коршунов. После этого перед глазами [Хисамори] по воздуху во все стороны стали носиться предметы из снаряжения ямабуси — дорожные посохи, соломенные шляпы. Он очень удивился [этому], закрыл глаза и стал мысленно молиться.

В это время — в 24 день 6 месяца 1 года Тэмбун (1532), под конец 37 дня [аскезы в это место] из ниоткуда неожиданно явился один ямабуси и обратился к Хисамори. При этом Хисамори по-прежнему держал глаза закрытыми и на этого человека не смотрел. Было это место не такое, где люди ходят, и он принял его за слепого массажиста, который [обычно приходил] днем, и спросил, не случилось ли чего в деревне. Тогда ямабуси отвечал: „Ты всегда любил воинскую доблесть и, будучи слабосильным, стремился [научиться] одолевать сильных, ты обратился [за помощью] ко мне, и я явился, чтобы исполнить твое желание“.

Хисамори чрезвычайно обрадовался, и после того как он поведал о своих желаниях, этот ямабуси срезал цветущую ветку длиной в 1 сяку и 2 сун (ок. 37 см) [и еще] срезал лозу длиной 7 сяку и 5 сун (ок. 230 см) и передал [Хисамори] 5 [приемов] торидэ (букв. „хватающие руки“) для быстрого связывания [врага] и 35 [приемов] коси-но мавари (разновидность борьбы без оружия)… Хисамори очень удивился, выразил этому ямабуси свое почтение, воспринял [приемы] во всех деталях и всеми до единого овладел».

Характерно также, что многие наставления по боевым искусствам иллюстрировались рисунками мифических созданий тэнгу, о которых стоит сказать особо. Дело в том, что в народе тэнгу считались прародителями и ямабуси, и ниндзя. Что же представляли собой эти тэнгу?

Слово «тэнгу» буквально означает «небесная лисица». Согласно японским легендам, тэнгу живут на горах, имеют тело человека, длинный красный нос или клюв, птичьи крылья. Они владеют магией, могут летать по небу, становиться невидимыми. Тэнгу приписывали владение воинскими искусствами и ношение меча.

Народное сознание прочно связывало тэнгу с ямабуси. Существуют описания тэнгу, в которых они носят одеяния ямабуси, сопровождают их в паломничествах. К тому же в некоторых источниках, слова «тэнгу» и «ямабуси» используются почти как синонимы. Поэтому наличие рисунков тэнгу в сотнях наставлений по кэн-дзюцу, дзю-дзюцу и другим бу-дзюцу можно рассматривать как свидетельство влияния ямабуси-хэйхо на воинские искусства Японии и на нин-дзюцу в том числе.

 

Гадатель Абэ-но Сэймэй и нин-дзюцу

В начале периода Хэйан на основе традиционной астрологии, магии и гаданий по книге «И-цзин» в Японии сложилось специфическое религиозное учение, называемое «онмёдо» — «Путь инь (яп. ин, он) и ян (яп. ё, мё)». Онмёдо имеет тесные связи с эзотерическим буддизмом и сюгэндо. Оно оказало заметное влияние на нин-дзюцу. Недаром 2 основных раздела нин-дзюцу называются «ёнин» и «иннин» — «иньское нин-дзюцу» и «янское нин-дзюцу». Немалое место различные гадания из арсенала онмёдо занимают и в так называемом искусстве «сакки-дзюцу» — «искусство наблюдения ки», суть которого в интуитивном ощущении опасности и умении отличать благоприятные дни от неблагоприятных. Кроме того, именно из онмёдо в нин-дзюцу пришли методы прогнозирования погоды и прочие знания, связанные с астрономией. Поэтому неудивительно, что уже в старину появилась легенда, утверждающая, что создателем нин-дзюцу был основатель онмёдо Абэ-но Сэймэй.

Абэ-но Сэймэй — фигура почти мифическая. По легенде, его матерью была старая лиса по прозванию Кэцураноха из рощи Синода. Современные ученые полагают, что Абэ-но Сэймэй происходил из рода, который поклонялся священной лисице. Он изучал гадания по книге «И-цзин», астрологию и магию у Камо Тадаюки и постиг все премудрости этих наук, а несколько позже соединил все эти элементы в единое учение.

Абэ-но Сэймэй обладал невероятным даром безошибочного прорицания, а его молитвы по эффективности не уступали молитвам высших иерархов эзотерического буддизма. Поначалу он действовал в среде провинциальной знати, но вскоре его слава достигла императорского дворца, и его пригласили ко двору, где он был удостоен почетных званий «тэммон хакуси» — «профессор астрономии» и «онмё-но касира» — «глава инь и ян». Благодаря своим выдающимся способностям Абэ-но Сэймэй быстро смог поставить под контроль все аристократическое общество столицы.

До наших дней дошло немало легенд об Абэ-но Сэймэе. Согласно одной из них, он прятал в своем рукаве чертика по прозванию Сандзяку-но они — Чертик размером в 3 сяку. Рассказывают, что когда Абэ-но Сэймэй приступал к гаданию, он всегда выпускал этого чертика и именно от него получал всю необходимую информацию. Таким образом Абэ-но Сэймэй второй, после Эн-но Гёдзя, человек в истории Японии, заставлявший служить себе чертей.

Окусэ Хэйситиро выдвинул совершенно кощунственную версию о том, что Сандзяку-но они попросту был карликом-шпионом, который заранее выведывал все для «пророка». Окусэ исходил из специфики представлений японцев о чертях. Если для китайцев черт — это, прежде всего, дух умершего человека, призрак, привидение, то для японцев — это некое фантастическое загадочное существо с рогами, способное творить чудеса. Окончательно представления о чертях в Японии оформились лишь в XIII–XIV вв., до этого у чертей не было определенных атрибутов, вроде рогов. Поэтому чертом, по мнению Окусэ Хэйситиро, в период Хэйан могли объявить и человека, обладавшего какими-то невероятными способностями. В этой связи нужно отметить, что многим легендарным ниндзя японцы приписывали способность повелевать потусторонними силами — чертями, чудесными лисами и собаками.

По мнению Окусэ, вся операция по «прорицанию» выглядела следующим образом. Абэ-но Сэймэя приглашали в какой-нибудь аристократический дом, хозяин которого страдал от тяжелой и непонятной болезни. Сэймэй приходил, садился на колени и закрывал глаза, медитировал некоторое время, затем гадал по книге «И-цзин» и спрашивал: «Есть ли в этой усадьбе в юго-восточном углу старый колодец?» Когда слуги давали утвердительный ответ, он выдавал замечательный «рецепт»: «Да. Все правильно. Внутри этого колодца под крышкой томится Золотой дух, болезнь хозяина дома — результат его дурного влияния. Если выпустить духа и в течение 37 дней совершать очистительные обряды, болезнетворный дух, несомненно отступит».

Слуги стремглав мчались к колодцу, спускались в него и в грязи на дне находили бронзовое зеркало — божественное тело Золотого духа, отмывали его, приносили ему жертву, надеясь помочь хозяину. Очень часто болезнь действительно отступала — такова была сила психологического воздействия ритуала изгнания злого духа. В целом, все это очень похоже на проделки многих современных «целителей» и «экстрасенсов».

Окусэ Хэйситиро считает, что Абэ-но Сэймэй мог использовать целую группу подручных для осуществления подобных трюков. Например, они могли положить в нужное место зеркало или амулет или еще что-нибудь в этом роде или просто разузнать ситуацию в усадьбе, расположение предметов, строений. Чтобы сделать все это незаметно, требовалась незаурядная ловкость и находчивость. Поэтому, хоть и с большой натяжкой, этих людей можно назвать предшественниками ниндзя.

Одно несомненно — методы онмёдо и его философия наложили неизгладимый отпечаток на японское искусство шпионажа.

 

Мятежный Фудзивара Тиката и его Невидимый черт

К периоду Хэйан некоторые источники относят и мятеж Фудзивары Тикаты, во время которого загадочная группа из 4-х «чертей» немало поизмывалась над правительственными войсками. Подробнее всего это описано в «Тайхэйки», где, однако, мятеж Тикаты отнесен ко времени правления императора Тэнти.

Фудзивара Тиката (в некоторых текстах «Тикадо» или «Тиёродзу») был владельцем поместья на границе провинций Ига и Исэ. В правление императора Мураками (947–967) он поднял мятеж против центральной власти. По какой причине — точно неизвестно, однако существует версия, что Тиката домогался у императорского двора повышения в ранге, но получил отказ.

Подобные выступления были не редкостью в то время. Достаточно упомянуть крупнейшие мятежи Тайры Масакадо (935 г.) и Фудзивары Сумитомо (940), повергшие всю страну в смятение.

Как только в столице стало известно о бунте, на его подавление сразу же был брошен крупный отряд правительственных войск. Однако неуловимые отряды Тикаты наголову разгромили его. По сообщению «Тайхэйки», при этом Тиката прибегнул к помощи четырех чертей, которые и нанесли главный урон карателям.

В число этих четырех чертей входили Ветряной черт (фуки), Огненный черт (каки), Земляной черт (доки) и Невидимый черт (онгёки; Черт скрытой формы). Действовали они очень впечатляюще: Ветряной черт уселся на попутный ветер и засыпал вражеский лагерь отравленными стрелами; Огненный черт изводил врага бесконечными неожиданными нападениями и поджогами; Земляной черт укрыл войско Тикаты в пещерах на горе Такао. Впрочем, ничего сверхъестественного в этих действиях нет, ведь все это — обычная тактика партизанской войны. Только у страха, как говорят, глаза велики. Видно, действия командиров мобильных отрядов Тикаты столь напугали воинов из правительственного войска, что они сочли их за чертей.

Для нас, конечно, наибольший интерес представляет Невидимый черт. Согласно «Тайхэйки», он тайно проникал во вражеский лагерь, рубил головы спящим солдатам, крал и ломал оружие, отравлял источники воды, то есть действовал в типично «ниндзевском» стиле.

Трижды Фудзивара Тиката отбивал наступления правительственных войск. Слухи о его «магических способностях» и «потусторонних слугах» дошли до двора, и тогда на подавление его мятежа была послана огромная армия. В решающей битве отряды Тикаты были разбиты. Сам он был ранен во многих местах мечами и стрелами врагов и попытался бежать по дороге в провинцию Исэ, но был схвачен и казнен в местечке Янаги-но симо в Танэнари провинции Ига.

Внимание историка нин-дзюцу не может не привлечь тот факт, что все действия мятежа Тикаты происходят на территории провинции Ига, которая позже стала важнейшим центром ниндзя. Правда, неизвестно, был ли Тиката уроженцем этой провинции или переехал откуда-то, получив назначение на пост управляющего уездом. Но что касается 4 «чертей», то они, скорее всего, были выходцами из Ига. Об этом свидетельствуют предания жителей Ивакура деревни Араи, что в уезде Аяма на западе Ига. В этой деревне находится захоронение некоего Тиёродзу. Имя «Тиёродзу», так же как и «Тиката» пишется двумя иероглифами. Первые иероглифы в обоих именах одинаковые, а вот вторые различаются всего на одну черту! Предания жителей Араи утверждают, что Фудзивара Тиката бежал сюда после разгрома и здесь же умер, а его подчиненные поселились неподалеку в деревушке, которая получила название «Кинэ». Ныне это название записывается как «Корень дерева», но в старинных документах это название записывается как «Корень чертей»! Согласно тем же преданиям, в период Хэйан в Ивакура из столицы по какой-то причине переехала одна аристократическая семья. Возможно, речь идет как раз о Фудзиваре Тикате или его предках. Если это действительно так, тогда вполне понятно, почему Тиката бежал именно в Ивакуру.

Любопытную информацию дает и старинное сказание «Дзюнкоки», где приводятся имена-прозвища 4-х «чертей» Тикаты: Яматюки — «Писатель комментариев в горах», Микавабо — «Монах из провинции Микава», Хёго рисся — «Законник из провинции Хёго» — и Цукусибо — «Монах из Цукуси». Это типичные имена горных отшельников-ямабуси! Связь Фудзивары Тикаты с ямабуси всплывает и в легенде о похищении им священного ковчега-микоси из синтоистского храма Хиёси-дзиндзя. Впрочем, предания о Тикате до сего дня остаются мало исследованными и окончательную точку в этой истории ставить еще очень рано.

 

Кога Сабуро — легендарный основатель нин-дзюцу Кога-рю

Предания жителей уезда Кога, находившегося на юге провинции Оми, к северу от Ига, донесли до наших времен имя легендарного военачальника Кога Сабуро Канэиэ, которого традиция нин-дзюцу почитает как основателя школы Кога-рю.

Кога (Мотидзуки) Сабуро Канэиэ был третьим сыном правителя провинции Синано Сувы (Мотидзуки) Дзаэмона Минамото-но Сигэёри. Во время мятежа Тайры Масакадо в период Тэнкё (938.5–947.4) он служил под началом у Тайры Садамори и Фудзивары Хидэсато и зарекомендовал себя прекрасным воином. В награду после подавления мятежа его назначили правителем уезда Кога, а впоследствии и соседнего уезда Ига. Переехав на новое место жительства, Мотидзуки Сабуро изменил фамилию и прозвание и стал именоваться Кога Оми-но Ками Канэиэ.

Кога Сабуро был человеком незаурядным. И уже с древних времен его имя окружало огромное число легенд и преданий. В «Иранки» он описан как непобедимый богатырь, обладающий огромной силой. Подробнее всего предание о Кога Сабуро изложено в «Кога Сабуро моногатари», одном из популярнейших произведений японского фольклора.

В «Кога Сабуро моногатари» мы встречаемся с типичным фольклорным сюжетом. У Сабуро было два старших брата, которые люто ненавидели своего меньшенького, отличавшегося необычайными способностями и умом. Однажды они заманили его в ловушку, чтобы убить, но Сабуро каким-то чудодейственным способом все же сумел спастись. В отместку за предательство он убил братьев, но обстоятельства сложились так, что Сабуро пришлось бежать, и он навсегда исчез из этих мест.

Этот сюжет лег в основу известной японской сказки «Сабуро — битая миска», в которой «ниндзевский» элемент выведен на первый план.

…В старину жили 3 брата: старшего звали Таро, среднего Дзиро, а младшего Сабуро. Как-то раз они уговорились научиться какому-нибудь искусству, чтобы порадовать старика-отца, и на 3 года покинули родной дом.

Все трое трудились не жалея сил и через три года стали искуснейшими мастерами. Таро стал лучшим шапочником Японии. Дзиро с самого детства больше всего на свете любил стрелять из лука и постиг все хитрости этого искусства. А вот третий сын, Сабуро, изучил синоби-но дзюцу.

Старшими сыновьями отец был очень доволен, а при рассказе Сабуро о своих похождениях нахмурил брови и велел ему держать свое умение в тайне от людей.

Но Сабуро стал уверять, что его искусство нельзя равнять с воровской сноровкой, и вот что поведал отцу:

— Шел я как-то полем, сам не зная куда, и вдруг вижу: стоит вдали необыкновенный домик. Был он похож на круглую миску, перевернутую вверх дном, а вход в него напоминал отбитый край миски. Подошел я ближе, заглянул внутрь, и вижу: навалены внутри деревянные миски целыми грудами, а посреди сидит дряхлая старушка. Поглядела она на меня с удивлением и спрашивает:

— Откуда ты пожаловал?

Я отвечаю: иду, мол, учиться какому-нибудь ремеслу.

— Ну, если так, то попал ты как раз туда, куда надо.

Остался я у старушки, но в первый год и во второй год ничему она меня не учила. Прошел третий год, и попросил я старушку отпустить меня домой. Не стала она меня удерживать и только сказала:

— Ты усердно служил мне, хотелось бы мне дать что-нибудь тебе на память, но видишь сам, у меня в доме только одни миски. Бери любую, какая понравится.

Обидно мне это показалось.

— Ах вот как, говорю, ты даешь мне миску в награду? Тогда для меня и эта хороша! — да и выбрал с досады никуда не годную, разбитую миску.

Иду я по полю и думаю: «Ну и глупо же вышло! Три года усердно служил, а получил в награду одну разбитую миску!» Швырнул я ее на землю и пошел было прочь. И вдруг миска заговорила человеческим голосом:

— Сабуро, зря бросил ты свое счастье! Знай, что я владею великим искусством синоби-но дзюцу. Меня тебе подарили нарочно, чтоб я тебя этому искусству обучила. Я за тобой повсюду пойду!

И с этими словами миска запрыгала за мной по пятам. Откуда ни возьмись выросли вдруг у нее две ноги! Испугался я до полусмерти. Но ведь миска обещала принести мне счастье. Пошел я с ней вместе по горам и долинам назад к родному дому. По дороге разбитая миска научила меня искусству синоби-но дзюцу, теперь я тоже мастер в этом деле!

Опечалился отец, что сын его выучился такому ремеслу, какое только для воров годится. Не хотел он, чтоб пошла об этом молва, и решил держать все в тайне. Но не тут-то было! Разнесся слух о таком диковинном мастерстве Сабуро по всему княжеству и дошел до ушей самого князя. Призвал князь Сабуро к себе и приказал ему:

— Есть в моем княжестве один жадный богач. Я скажу ему заранее, что ты берешься похитить у него всю казну. А ты незаметно подкрадись и укради все его богатство. Сабуро же отвечал:

— Я учился синоби-но дзюцу не для того, чтобы воровать. Это военное искусство, оно может пригодиться нашей стране, если будут грозить ей враги. Не хочу я унижаться до воровства. Но князь заупрямился.

— Ну что ж, — говорит, пусть твое искусство нужно для страны! Но я хочу его испытать. Да и сам богач, уж на что жаден, на этот раз расхрабрился: «Я все сделаю, чтобы деньги мои устеречь. Но если все-таки этот Сабуро их украдет — так тому и быть! Только ничего у него не выйдет!» Так что смотри, не промахнись!

Как ни отказывался Сабуро, пришлось ему подчиниться приказу. А в доме богача уже поднялась суматоха. Все ждали, что сегодня к ним прокрадется Сабуро, и были начеку. Сундуки с деньгами побоялись оставить в кладовой, вытащили их наверх и сложили горой в домашних покоях. Сам богач нес возле них стражу. А слугам и служанкам он приказал:

— Как закричат: «Вор!» — сразу же зажигайте огонь и бегите сюда с фонарями.

Каждому слуге дали кремни и палочку для зажигания огня.

На конюшне тоже все были наготове. Слуги держали оседланных коней под уздцы — на случай погони — и стерегли их, чтобы вор не вздумал увезти на них сундуки с деньгами.

Наступила ночь, полил сильный дождь, и явился Сабуро в дом богача. Пришел он открыто, не таясь, под большим зонтиком. Удивился богач и обрадовался.

— Эй, поглядите-ка! — закричал он. — Наш мастер синоби-но дзюцу явился под раскрытым зонтиком! Вон, вон, он стоит у входа! Как же он теперь на глазах у всех украдет сундуки с деньгами? Ха-ха-ха!

Слушает богач, как дождь стучит по зонту Сабуро, и заливается смехом. А в это время Сабуро оставил свой зонт у входа и пробрался в дом сквозь незапертые ставни. И пока все слуги бока надрывали от смеха, он подменял им палочки для зажигания огня флейтами, а вместо кремней положил барабанчики. Потом в чашку, где был налит чай для богача, подмешал он снотворного зелья из своей битой миски стал ждать.

Вскоре богач выпил свой чай и вдруг почувствовал неладное! Глаза не видят, голова тяжелая! Завопил он из последних сил:

— Это Сабуро здесь, Сабуро! Зажигайте скорее огонь, несите сюда фонари!

Слуги, служанки — все бросились зажигать огонь. Поднялся страшный шум. Флейты пищат, барабанчики гудят! Богач в ярость пришел, вопит:

— Дураки, огня, огня!

А слуги совсем одурели с перепугу. Им в суматохе слышится:

— Сундуки на коня!

Они и давай сундуки навьючивать на коней. Увидел это Сабуро и шепчет:

— Вот теперь все в порядке.

И, улучив момент, он отвел коней к князю.

Но не остался Сабуро на княжеской службе. Отправился он по свету искать такое место, где бы его искусство подкрадываться к врагу могло принести пользу…

Конечно, все сведения о Кога Сабуро — всего лишь легенда. Однако полевые исследования показали, что некоторое рациональное зерно во всех этих сказочках все-таки есть.

Так, обследуя синтоистский храм Айкуни-дзиндзя, находящийся в Ига, Окусэ Хэйситиро обнаружил запись предания о том, что в этом святилище молился Кога Сабуро, а в горах на границе между Кога и Ига он отыскал поселок, называющийся «Сува» — по родовой фамилии Сабуро. В центре этого поселка расположено святилище Сува-дзиндзя, в котором главным объектом поклонения является божество из провинции Синано — Сува-мёдзин. Как попало туда божество из далекой провинции? Окусэ полагает, что в этом месте поселилась семья Сувы (или Кога) Сабуро, после того, как он переехал на новое место службы. Расположен поселок, где также обнаружены развалины небольшого замка, в стратегически важном месте — на вершине горы. Хотя в более поздние времена этот поселок относился к провинции Ига, в древности он мог числиться и в Кога, так как граница между уездом Кога и Ига не раз менялась. К тому же в сказочке описан вполне реальный способ, использовавшийся ниндзя для маскировки своих действий, когда зонт во время дождя ставился под окно дома, и стук капель заглушал шаги шпиона (касагакурэ-дзюцу).

Как бы то ни было, достаточных оснований, чтобы признать Когу Сабуро за основателя школы нин-дзюцу Кога-рю, у нас нет. Но то, что его потомки практиковали нин-дзюцу, факт бесспорный, подтвержденный большим количеством источников. Вопрос только в том, когда именно они стали его практиковать.

Некоторые источники указывают, что основателем Кога-рю был Кога Оми-но Ками Иэтика, сын Сабуро. В преданиях жителей Кога Иэтика предстает как образец совершенного воина, искусного и в бранных, и в гражданских делах. По легенде, он жил в поместье Таматаки-но сё Рюкан (на самом деле это одно из поселений в Ига), и изучал искусство магии у буддийского монаха по прозванию «Рюкан-хоси» — «монах из Рюкан». Считается, что этот монах и научил Оми-но Ками Иэтику искусству нин-дзюцу. Далее традиция Кога-рю передавалась из поколения в поколение в семье Кога по линии: Иэтика — Иэнари — Иэсада — Иэтацу — Иэкиё — Иэкуни — Иэто — Иэёси — Иэясу. Потомки последнего образовали 5 кланов-шаек (итто): Мотидзуки, Угаи, Утики (Найки), Акутагава и Кога.

Кроме того, нужно особо отметить, что род Сува (или Мотидзуки, или Кога) был тесно связан с синтоистским культом. Интересно, что знаменитый род ниндзя Хаттори из Ига, о котором речь пойдет в следующей главе, также принимал участие в различных синтоистских церемониях и ритуалах. По одной из версий, Хаттори были ветвью китайских иммигрантов Хата. И возможно, что оба рода — Кога и Хаттори — получили знания искусства разведки из одного и того же источника — от Хата.

 

Разбойники и воры

Вторая половина периода Хэйан характеризовалась ослаблением центральной власти и разгулом бандитизма. Разбойники, в одиночку и шайками, то и дело нарушали покой столицы. Некоторые из них использовали «в работе» столь хитроумные уловки и хитрости, которые под стать настоящему ниндзя.

Вообще, нужно отметить, что у нин-дзюцу очень много общего с воровским искусством. Ведь и ниндзя, и воры должны уметь незаметно проникать в охраняемые помещения, прятаться, скрываться от погони… В легендах нин-дзюцу значительное место занимают рассказы о тестах мастерства, суть которых состояла в похищении меча у заранее уведомленной жертвы. Такие трюки вне всякого сомнения требовали от ниндзя квалификации хорошего карманника.

Описания похождений хитроумных разбойников и воров занимают значительное место в японской развлекательной литературе. Имена наиболее ловких из них обросли немыслимым числом легенд и басен. Мы же расскажем о тех из них, кого авторы ряда работ по истории нин-дзюцу записывают в число прародителей искусства шпионажа.

Итак, Они Домару — Домару-черт. В юности Домару был пажом-тиго при великом наставнике буддизма в монастыре Энряку-дзи и, вероятно, изучал военное искусство монахов и ямабуси с горы Курама. Среди монахов-воинов он прославился как непобедимый боец и отъявленный задира. Своим буйством Домару превосходил всех забияк-сохэев и однажды вызвал такой гнев старших монахов, что его прогнали с горы Хиэй.

После изгнания со святой горы Домару-черт поселился в пещере на равнине Итихара и создал шайку из бывших сохэев и бродяг, которая стала обирать подчистую селения столичного района. Банда промышляла грабежом, насиловала, похищала женщин и детей из богатых аристократических семей и требовала выкуп. Что только ни делали власти, чтобы схватить неуловимого Домару, но все было тщетно. И тогда правительство обратилось к Минамото Ёримицу, главе одной из крупнейших самурайских семей и начальнику столичной полиции, с приказом покарать бандита.

Ёримицу поначалу решил, что задача пустяковая — подумаешь, схватить какого-то разбойника! Только все оказалось значительно труднее. Дело в том, что Они Домару располагал разветвленной сетью тайных агентов-осведомителей, которые исправно доносили ему обо всех действиях полиции. Да и сам Домару был парень не промах.

По легенде, как то раз, когда правительственные воины под началом Ватанабэ Цуны уже почти настигли его и ранили в руку, Домару переоделся кормилицей Ватанабэ и в таком обличии сумел улизнуть.

Но и на старуху бывает проруха. Однажды воины из столичной стражи под началом Минамото Ёринобу, брата Ёримицу, окружили Домару в его логове, схватили и поместили в темницу. Как только известие о поимке преступника дошло до Ёримицу, он немедленно отправился в тюрьму. Увидев, что Домару просто посажен за решетку, но не закован в кандалы, он приказал немедленно сковать его цепями. Домару от такого «нелюбезного» обращения пришел в ярость и пообещал жестоко отомстить. Сказано… сделано! На следующий день Они Домару из тюрьмы исчез и начал настоящую охоту на своего заклятого врага Минамото Ёримицу.

Темной ночью Домару пробрался на чердак особняка Ёримицу, проделал дыру в спальню аристократа и приготовился спрыгнуть на него сверху с мечом в руках, но тут самурай, разбуженный шумом, дал деру из спальни и поднял тревогу. В результате разбойнику пришлось быстро уносить ноги.

После этого покушения, на поимку Домару были брошены все силы. И в конце концов хитроумного разбойника удалось заманить в западню. Когда разбойник натянул на себя шкуру коровы и стал изображать мирное животное, пожевывающее сладкую травку на лужке, в ожидании, когда Ёримицу подойдет поближе, чтобы прикончить его, самурай эту хитрость раскусил, а Ватанабэ Цуна поразил его стрелой. Затем правительственные войска окружили пещеру, в которой прятались разбойники из шайки Они Домару, и перебили их всех до одного.

Еще одним разбойником, буйствовавшим в эпоху Хэйан в столице, был Хакамадарэ, также стоявший во главе хорошо организованной шайки. Биография его совершенно темна, а имя известно только из легенд. Предания донесли до нас историю покушения Хакамадарэ на тогдашнего начальника городской стражи Хэйана Фудзивару Ясусукэ. Покушение это было неудачным, так как сам Ясусукэ был очень хитер и попросту обвел Хакамадарэ вокруг пальца. По легенде, Хакамадарэ владел многими видами магии и не раз избегал неприятностей, прибегая к колдовству. В целом, Хакамадарэ — фигура во многом вымышленная, и его вряд ли можно окрестить основателем нин-дзюцу. Зато третий великий разбойник — Кумадзака Тёхан — на это может претендовать в гораздо большей степени.

Кумадзака Тёхан прославился как отъявленный бандит. Он также орудовал в округе столицы в середине XII в. Родом он был деревни Курамоти провинции Ига (ныне г. Набари). Эта деревушка находилась на расстоянии всего 12 км от горы Такао, где сражались Фудзивара Тиката и его Невидимый черт с правительственными войсками.

Деревня Курамоти находилась во владениях великого храма Тодай-дзи, и Тёхан с детства не раз встречался с монахами-воинами. Возможно, именно это определило его выбор — Тёхан стал сохэем в монастыре Энряку-дзи, где и отточил воинское мастерство.

Позже он создал собственную шайку и стал чинить произвол в столице. По легенде, он был знатоком особого вида магии «синда-но дзюцу» — «искусство поражения трясучкой» — и доставил немало неприятностей тогдашнему военному губернатору столицы.

Позже, незадолго до начала войны между Минамото и Тайра, Кумадзака Тёхан вернулся на родину, где захватил довольно большой район. Когда же дружины Минамото и Тайра двинулись друг на друга, Тёхан стал на сторону Тайра, преградил путь войску знаменитого полководца Минамото Ёсицунэ и был сражен стрелой в сражении.

У этих трех разбойников есть немало общего. Все они создали обширные сети осведомителей-наводчиков, которые позволяли им уходить от преследователей и узнавать о засадах правительственных войск. В их шайках было немало подлинных виртуозов воровского дела, способных пробраться куда угодно и похитить что угодно. И опять таки все трое так или иначе были связаны с традицией военного искусства ямабуси. Все это роднит их с ниндзя последующих времен, тем более, что, как покажет дальнейший ход событий, от разбойника до начальника разведки — рукой подать.