Дубленка в электричке

В советские времена одной из важнейших форм поощрения ведущих спортсменов были магазины на колесах, или, как их называли футболисты и хоккеисты, автолавки. В определенный день на тренировочную базу завозили коробки с дефицитными товарами, развешивали и раскладывали их в специально отведенном месте, чаще всего в комнатах и залах, предназначавшихся для проведения в них общекомандных собраний, и начиналась торговля. Иногда, правда, спортсмены отоваривались в специальных секциях крупных магазинов, в 200-й ГУМовской, например, но туда пускали редко, преобладали варианты с автолавками.

После одной из побед хоккейного ЦСКА в чемпионате Советского Союза в расположении армейцев в Архангельском происходила бойкая торговля дефицитом, завершившаяся для команды неожиданно: Министерство обороны расщедрилось на подарки – каждый чемпион получил новенькую дубленку и ондатровую шапку.

Облачившись в обновки, Евгений Мишаков, выдающийся хоккеист, игравший огромную роль в тройке Мишаков – Ионов – Моисеев, умело сдерживавшей любое самое сильное звено соперников, отправился в гости к родственникам. Сам он из-под Егорьевска, сел вечером в электричку, за окном темно, народу в вагоне немного, поднял воротник дубленки, шапку надвинул на нос и слегка прикорнул на скамейке, отполированной сотнями тысяч задниц до зеркального блеска. Постукивают колеса, тепло, идиллия, словом.

На очередной остановке в вагон вошли три парня хулиганистого вида, заметно, что в подпитии. Увидели в уголочке человека в новой дубленке и шапке. Подсели и сказали примерно следующее: «Слышь, мужик, как-то несправедливо получается. Мы вот в каких-то курточках мерзнем, без шапок, а ты и в дубленке, и при шапке. Придется поделиться. Давай-ка, сымай».

Мишаков, надо сказать, обладал, несмотря на свой невысокий рост, не только огромной физической силой, с проявлениями которой были знакомы все, с кем он встречался на площадке, но и редким – даже для хоккея – бесстрашием. Он открыл глаза, внимательно посмотрел на объявившихся соседей, поднялся, снял шапку, аккуратно положил ее на скамейку – поближе к окну, и произнес – внятно и доходчиво: «Шапка – х… с ней. А за дубленку поборемся!»

Электропоезд чуть с рельсов не сошел, когда под ударами Мишакова летали, словно бабочки, несостоявшиеся экспроприаторы.

Рассказал однажды эту историю своему другу Николаю Вуколову, классному журналисту-тассовцу, много лет проработавшему в Швеции, влюбленному в хоккей и много писавшему о хоккейных людях. Какое-то издание заказало ему материал о Мишакове, история была рассказана вовремя.

Любой факт, каждую деталь въедливый Николай проверял, сил и времени на это не жалея. Встретившись с Мишаковым, он пересказал ему эпизод из электрички и поинтересовался, снедаемый любопытством: «Женя, было?» «Было, – ответил Вуколову Евгений, грузно навалившись локтями на край стола и внимательно глядя на журналиста своими узкими, но весьма при этом цепкими глазами. – Было, но не совсем так…» Николай рассказывал мне потом, что, услышав «не совсем так», он подумал, что сейчас последует полное разоблачение истории, которую фигурировавший в ней хоккеист объявит вымышленной. «А что не так, Женя?» – спросил Вуколов. «Я тогда, – сказал Мишаков, – не в Егорьевск ехал, а из Калинина в Москву».

 

Недостроенная дача

Борису Петровичу Игнатьеву, работавшему главным тренером сборной России, позвонил в его кабинет на Лужнецкой, где располагались служащие Российского футбольного союза, старинный приятель. В свое время они играли вместе по второй лиге, нынче изредка встречались. К сожалению для обоих – изредка, поскольку графики рабочие не совпадали. Приятель Игнатьева возглавлял совершенно рядовой клуб второго дивизиона, и обратился он к Борису Петровичу с несколько необычной просьбой. «Понимаешь, – сказал приятель, – завтра мы у себя дома принимаем очередного соперника. Матч для нас весьма важный. Арбитром назначен К. Он работает у тебя администратором. Поговори, пожалуйста, с ним. Нам не надо помогать. Не об этом прошу. Главное, пусть судит то, что есть, а при таком объективном судействе мы, поверь, и сами справимся». Борис Петрович не только пообещал поговорить с К., но и поговорил. Тот заверил: «Петрович, даже не переживай, все будет в порядке». Через день, то есть на следующий день после игры, вновь Игнатьеву звонит приятель: «Сгорели 0:2, причем твой, помимо разных мелочей в пользу соперника, придумал пенальти в наши ворота и не засчитал чисто забитый нами гол». Разумеется, Борис Петрович тут же обратился к К.: «Ты что?» «Понимаешь, Петрович, – услышал он в ответ. – Когда выходил на поле, ни на секунду не забывал о твоей просьбе. Но как только вышел, перед глазами сразу же возникла моя недостроенная дача».

 

Королев и Чехов

Михаил Михайлович Яншин, продолжая играть во МХАТе, возглавлял театр имени Станиславского. Завлитом он взял интеллигентную, высокообразованную Елизавету Исааковну Котову.

Как-то театр гастролировал в Минске. Жили в гостинице рядом со стадионом. Однажды Котова поднималась в лифте с незнакомым человеком. Он спросил:

– Простите, я мог вас видеть с Яншиным?

– Могли.

– Вы его увидите?

– Да, мы будем вместе сегодня обедать.

– Пожалуйста, передайте ему, что я его буду ждать в семь часов у правого входа.

– Передам, но, простите, а кто вы?

– Скажите – Королев.

– Хорошо.

«И вот я, – рассказывала Котова, – спустившись к обеду, сообщаю:

– Михал Михалыч, какой-то Королев просил вам передать, что он будет вас ждать…

Яншин даже не дал мне договорить:

– Какой-то Королев! Ничего себе! Это же знаменитый спортсмен!

– Михал Михалыч! Ну, вы так говорите, как будто бы я Чехова не знаю!»

И совсем парадоксальный ответ, учитывая, что разговаривают главный режиссер театра с завлитом:

«По мне – лучше бы вы не знали Чехова, чем Королева!»

 

Врач за воротами

В середине сентября 1964 года горьковская «Волга» впервые в своей истории выступала в классе «А» и оставила, надо сказать, неплохое впечатление в некоторых матчах. Например, в матче с отменно выступавшим в первой половине 60-х годов прошлого века «Торпедо». Игра проходила в Москве, счет был 0:0, оставалась минута до конца встречи, и на волжской скамейке уже потирали руки в предвкушении выездного очка, да еще у кого отобранного!

Мяч на этой самой последней минуте оказался в руках у вратаря «Волги» Николая Карасева. Голкипер решил не рисковать и не выбивать мяч на половину поля соперника, который вполне мог за оставшееся время перевести игру к штрафной площадке гостей, а откатил его ближайшему защитнику Анатолию Лунину с расчетом на непременный возврат, что тот непременно мяч Карасеву вернет – в те времена после передачи защитников вратари имели право взять мяч в руки. В конце матчей подобные приемы походили на затяжку времени. Лунин мяч вернул, но сделал это как-то неловко. Он задел бутсой поле, мяч не покатился в руки вратаря, а заковылял. В это время из-за спины защитника «Волги» вылетел невесть откуда взявшийся Валентин Иванов и забил победный для «Торпедо» гол, изящно катнув мяч в ворота.

На следующий же день в Горьком коммунисты Сормовского района публично – на собрании – обвинили Валентина Иванова в неспортивном и безнравственном поведении: как, дескать, мог заслуженный мастер спорта воспользоваться ошибкой своего товарища по футбольному делу?

Но собрание сормовцев – цветочки по сравнению с тем, что произошло по возвращении «Волги» домой. Команду в полном составе вызвали на ковер в кабинет первого секретаря горкома КПСС Михаила Ефремова. Тренер «Волги» Иван Золотухин и отдавший последний пас вратарю Анатолий Лунин не исключали возможности увольнения. Но досталось не им. Свой первый вопрос первый партийный секретарь задал врачу «Волги» Герману Колодзею: «Ведь ты – я видел – стоял за воротами нашей команды. Почему же ты не выбежал на поле и не остановил катившийся в ворота мяч?»

Доктор, как, впрочем, и все вызванные на пропесочивание (среди них был будущий известный тренер Борис Игнатьев), опешил: «Да вы что? Меня бы в Москве сразу арестовали и посадили бы на пятнадцать суток».

«В Москве бы, – сказал первый секретарь, – арестовали. Зато в Горьком памятник бы тебе при жизни поставили».

 

Сладкая жизнь Мандельштама

Вячеслав Колосков на бойкотировавшейся Советским Союзом и его сателлитами Олимпиаде-84 в Лос-Анджелесе побывал. Должность у него в ФИФА была – ответственный за проведение олимпийского футбольного турнира, председатель его оргкомитета.

Перед возвращением домой Колосков, как водится, накупил сувениров в олимпийской деревне – родным, друзьям и знакомым. А себе – несколько книг, в том числе два тома Мандельштама и два тома Бабеля.

На таможне в Шереметьево Колоскова принялись шмонать. Никогда прежде подобного не было. На этот раз за начальника Управления футбола всесоюзного Спорткомитета взялись основательно. «Так… Мандельштам… Издательство „Посев“… Только не говорите, – предупредил таможенник, – будто не знаете, почему я обращаю на это ваше внимание. Вы наверняка в курсе, что такая литература запрещена к провозу на территорию СССР. Ваши действия, таким образом, квалифицируются как попытка контрабанды. Составляем протокол».

Уже на следующий день были оповещены партком Спорткомитета, Фрунзенский райком КПСС, на территории которого находилась спортивная организация. Колосков, дабы прояснить ситуацию – хотя бы для себя, – поехал в Г лавлит к цензорам, встретился с людьми из КГБ. Показал книгу Мандельштама, изданную в СССР. Цензоры сказали: «Автор тот же, да книги разные. „Посев“ – издательство, печатающее запрещенные у нас произведения. В одном из томов, которые вы привезли, есть стихи, порочащие Сталина» (1984 год!!!). В КГБ в литературные детали вдаваться не стали: «Пусть вашу судьбу решает партком Спорткомитета».

Партком в Госкомспорте возглавлял Виктор Ильич Галаев, бывший комсомольский работник. Он уже через день после приезда Колоскова собрал заседание комитета, дал слово Колоскову для объяснений, как сказал секретарь, «попытки проведения идеологической диверсии». Колосков стал рассказывать собравшимся о русском Серебряном веке, об акмеистах, ярким представителем которых был Мандельштам, даже прочел по памяти:

Галаев прервал Колоскова: «Какие упаднические стихи! И потом, вы цитируете диссидента, он Родину продал за сладкую жизнь, за границу бежал».

«Как продал, куда бежал? – изумился Колосков. – У Мандельштама „сладкая жизнь“ закончилась в ГУЛАГе, он умер в лагере».

 

Билет «Спортлото»

На одном из первых потоков Высшей школы тренеров учились – и дружили – Геннадий Костылев, Павел Садырин и Эдуард Малафеев. Жили в общежитии в Измайлово, с удовольствием ходили на занятия, в свободное время играли в хоккейных коробках в футбол, друг другу помогали.

Как-то раз вдруг выяснилось, что все трое остались без денег. До стипендии еще несколько дней, а нормально поужинать уже не на что. И вдруг Геннадий Иванович Костылев достает билет «Спортлото» – он поигрывал – и говорит: билет выигравший. Ему, разумеется, не верят. Костылев заказывает такси, тройка садится в машину, отправляется к ближайшей сберегательной кассе, Малафеев и Садырин идут вместе с другом, Костылев сдает билет в окошечко и взамен получает 300 рублей – внушительную по тем временам (конец 70-х годов) сумму.

Конечно же, благо вечер наступил, отправились в центр, поужинали, немного выпили – пятнадцати рублей, между прочим, на вполне приличный ужин с выпивкой в ресторане «София» хватило. Решили прогуляться по улице Горького, нынешняя Тверская. Накрапывал дождичек. Садырин, дурачась, нес над Эдуардом Васильевичем, как над своим боссом, зонтик. Малафеев, вспоминал Костылев, шел впереди. У него довольно низко расположен центр тяжести, пятая точка потому слегка отклячена, и модный, плотно сидевший на Малафееве пиджак фалдил (Костылев, надо сказать, придумал замечательный глагол, объясняющий поведение пиджачных фалд на немного откляченной попе).

Садырин и Костылев, о чем-то споря и что-то друг другу доказывая, остановились напротив гостиницы «Минск» и вдруг увидели картину, заставившую их согнуться пополам от смеха. Какой-то мужичок схватил Малофеева, остановку друзей не зафиксировавшего и продолжавшего двигаться вперед, за зад. Эдуард Васильевич, справедливо полагая, что дурачится кто-то из друзей, оборачивается и вдруг видит представителя нетрадиционной ориентации. Малафеев, не раздумывая, хватает его левой рукой за грудки, а правой бьет точно в лоб. Мужичок падает, потом встает, утирается и – чуть не плача, показывая на Садырина и Костылева: «А чего ты? Им можно, а мне нельзя?» Садырин потом долго еще донимал Малафеева: «Смотри, Эдик, будешь плохо себя вести, опять отведу на Горького».

 

Портрет на ковре

Однажды в советской Средней Азии, в одной глубинной ее части, у моего приятеля, прекрасного журналиста Сергея Микулика, местные футбольные аксакалы спросили совета. Приближался какой-то юбилей начальника Управления футбола Спорткомитета СССР Вячеслава Ивановича Колоскова, и к нему готовились в каждой уважающей себя чайхане. Микулик был приглашен на консультацию: лучшая местная ткачиха-вышивальщица только что закончила трудиться над портретом Колоскова в центре ковра – произведение предполагалось в скором времени послать с ходоками в Москву. Увидев портрет, Микулик сразу вспомнил московский музей Владимира Ильича Ленина, во всяком случае, ту его часть, в которой хранились ковры с изображением вождя мирового пролетариата, присланные монгольской, китайской и вьетнамской компартиями – на них Ильич был вылитым монголом, китайцем и, соответственно, вьетнамцем.

Среднеазиатская мастерица потеряла, видимо, фото Вячеслава Ивановича, на которое ей нужно было ориентироваться. Либо решила, что Колосков непременно должен походить на председателя местной Федерации футбола, только голова у него, как у главного в стране футбольного бая, должна быть умней и больше.

По лицам позвавших Микулика в консультанты людей он понял, что они абсолютного сходства с оригиналом тоже не находят, но коль лучшей по профессии сходства этого схватить не удалось, то от остальных ткачих-вышивальщиц можно было ожидать похожести Вячеслава Ивановича разве что на шефа местной Федерации стрельбы из лука.

Безвыходных ситуаций, однако, как известно, не бывает. Под портретом, к счастью, шел текст в дательном падеже: «Дорогому… с… летием от.» И приятель мой посоветовал все это аккуратно запаковать и в Москву везти, но при вручении ни намеком не дать понять Вячеславу Ивановичу, что на ковре он сам и есть – если, конечно, нет непреодолимого желания, чтобы местную команду с чемпионата страны сняли, – а мимоходом заметить, что изображен на нем герой народного эпоса, к футболу никакого отношения не имевший.

 

Прессинг по-узбекски

Игорь Шквырин, поигравший во многих командах, в частности, в «Днепре», «Алании», «Пахтакоре», в израильских клубах, закончил школу тренеров, получил лицензию и стал работать в узбекском «Алмалыке». Базировался «Алмалык» километрах в пятидесяти от Ташкента. Хозяин команды сказал Шквырину, что третье место, дающее право играть в азиатском клубном турнире, ему не нужно – не потянет финансово. Не нужно – значит, не нужно. Заняли четвертое место.

По-русски многие игроки «Алмалыка» не только уже не говорят, но и не понимают. На теоретическом занятии Шквырин поинтересовался у одного футболиста, знает ли он, что такое прессинг.

– Знаю, – ответил игрок.

– Расскажи.

Молчание.

– Так знаешь или нет?

– Знаю.

– Расскажи.

Вновь молчание.

Третий раз – то же самое. На четвертый говорит:

– Прессинг – это когда вы кричите.

 

Нерадивый ученик

Самые популярные на Олимпиадах игровые виды спорта – футбол, баскетбол и волейбол. В Москве в 1980 году все ждали побед от футболистов, относительно сильными соперниками которых были только команды из стран социалистического лагеря, баскетболистов – их шансы в отсутствие бойкотировавших Игры спортсменов США заметно повышались, и волейболистов. Футбольная и баскетбольная сборные, несмотря на то, что их возглавляли такие сильные тренеры, как Константин Иванович Бесков и Александр Яковлевич Гомельский, на домашней Олимпиаде опростоволосились, а вот волейбольная команда во главе с Вячеславом Платоновым выиграла титул олимпийского чемпиона. Она победила во всех матчах, уступив за весь турнир всего две партии.

Чемпионов, как водится, поощрили – ордена, медали, премии. Платонов, награжденный орденом Дружбы народов, почти три недели после Олимпиады наслаждался отдыхом с семьей в Эстонии, отводя душу рыбалкой – самым любимым занятием.

Потом он вернулся в Ленинград. Ехал как-то по делам на своей новой «Волге» и возле рынка увидел пытавшуюся поймать такси школьную учительницу. Платонов, конечно же, остановил машину, помог пожилой женщине устроиться внутри и, вернувшись на водительское место, спросил:

– Вам на улицу Восстания?

– Откуда вы знаете?

– Я учился у вас. Слава Платонов меня зовут.

– Вспомнила. Я всегда говорила твоей матушке, что дальше таксиста ты не пойдешь.

Платонов не стал ее разубеждать, но от рубля, которым пыталась отблагодарить его за проезд учительница, понятно, отказался.

Вечером того же дня учительница, каким-то образом раздобыв номер телефона в его новой квартире, позвонила Платонову и поздравила его с победой на Олимпиаде. Вернувшись с рынка, она, оказывается, рассказала своим детям о случайной встрече с нерадивым учеником Славкой Платоновым, а дети ей объяснили, кто выступал в роли водителя.

 

«Ты что, бешеный?»

Александр Яковлевич Гомельский, где бы он ни находился, всегда бегал по утрам. О пользе бега ему постоянно рассказывал известный спортивный врач Олег Маркович Белаковский. Он, к слову, сам каждое утро наматывал по несколько километров.

Однажды во время бега на Александра Яковлевича набросилась собака – было это в Москве. Она прокусила штанину тренировочных брюк баскетбольного мэтра и немножко оцарапала зубами ногу. Гомельский и так-то собак не любил, а после этой истории стал не любить их еще больше и на пробежки брал с собой палку.

Конечно, когда он бежал с командой кросс на сборах в Одессе, никакой палки в руках у него не было – бежавшие следом огромные баскетболисты всегда могли спасти тренера, причем не только во время нападения собаки. Но встреча с собакой состоялась и во время этого кросса – бежали по широкой аллее, усаженной кустами акации. И далее – слово участнику кросса, сыну Александра Яковлевича Владимиру, поведавшему эту историю в своей замечательной книге «Папа. Великий тренер»:

«Навстречу кроссу идет одесситка со здоровенной собакой. Как сейчас помню, это была восточноевропейская овчарка. Лохматая, у нее язык на бок свисает, и, соответственно, видны приличных размеров зубы. Папа, как только ее увидел, перешел на бодрый физкультурный шаг. Ну, нам только этого и надо! Ведь идти гораздо проще, чем бежать. Мы идем и радуемся этой собаке гораздо больше, чем радуется ей папа. Когда до хозяйки собаки остается метров десять-двенадцать, папа вместо „Здравствуйте, доброе утро“ произносит:

– Почему собака без намордника?

Ответ следует мгновенно, мы же в Одессе:

– На себя надень намордник.

Смеяться нам нельзя. Никто даже не фыркнул, хотя все уже покатывались со смеху, и только зубы сильнее стиснули. Не доходя до женщины метров пять, отец говорит:

– Но она же может укусить!

На что хозяйка собаки отвечает не задумываясь:

– Она еще в жизни никого не покусала!

Папа:

– А меня укусит.

И опять одесский ответ без секундного замешательства:

– Ты что, бешеный?

Вот тут мы и не выдержали. Мы поломали все эти несчастные кусты акации, потому что просто повалились в них от смеха».

 

Смех Лобановского

Валерий Лобановский улыбался редко. Еженедельник «Франс футбол» в заметках об аргентинском чемпионате мира 1978 года писал: «На улицах Росарио перед матчем Аргентина – Польша видели одинокого, механически шагающего Валерия Лобановского, невеселого тренера киевского „Динамо“, которого еще называют украинским Бастером Китоном (Лобановский, впрочем, сравнение с выдающимся комиком мирового кино назвал „приятным, но надуманным“)».

Рассмешить Лобановского, тем более на людях, было практически невозможно. Тем не менее игроку киевского «Динамо» Диме Михайленко однажды удалось это сделать. Киевляне – не только у себя в стране, но и в Европе – первыми стали вести видеозапись всех тренировок. На базе в Конча-Заспе шел разбор одного занятия. Лобановский остановил на экране ход игрового упражнения, объяснил, что в этом эпизоде оставили без опеки Володю Федорова. «Кто играл с Федоровым?» – довольно резко спросил тренер. В просмотровом зале повисла тишина. Пауза. Вдруг голос Михайленко, заставившего смеяться всех – футболистов и тренера: «Могильный и Буре».

 

Нелетная погода

На какие только ухищрения команды из провинции не пускались ради достижения приемлемого результата. Тренер Александр Аверьянов, например, когда работал в находкинском «Океане», накануне домашнего матча с московским «Спартаком» велел залить поле водой, чтобы оно превратилось в болото. Техничные спартаковцы, привыкшие к быстрому футболу, в болоте, понятно, застряли – 1:1. Огромное «достижение» «Океана»! Примерно то же самое проделывал в Нижнем Новгороде Валерий Овчинников.

В Элисте руководители «Уралана», нынче с лица футбольной земли исчезнувшего, заставляли работников стадиона рисовать новую разметку поля, заметно его сужая. За день до игры разметка была одна, и инспектор матча удовлетворенно кивал головой, а перед игрой – иная, и изменить что-либо уже не было времени. Страдали команды, привыкшие играть широко, с постоянным использованием флангов.

Иногда хозяева поля в жару пригоняли к гостинице автобус, предварительно обдав его водой – внутри создавался парниковый эффект. Едешь на игру, пот ручьями, а кондиционеров нет.

Чита, по свидетельству известного арбитра Игоря Захарова, в различных периферийных командах поигравшего, славилась другим. У клуба были хорошие связи в аэропорту. Иногда сопернику организовывали «нелетную погоду», и гостевой команде приходилось добираться через Иркутск. В 2009 году схожая история произошла с футболистами подмосковных «Химок», которым пришлось добираться в Нальчик, использовавший читинский опыт, на такси из другого города.

 

Гол Бахрамова

Бакинский судья Тофик Бахрамов обслуживал в качестве судьи на линии финальный матч чемпионата мира в Англии и зафиксировал тот знаменитый гол, о котором до сих пор спорят. Мяч попал в крестовину, ударился об землю и вылетел в поле. К Бахрамову подбежал главный судья матча швейцарец Динст, задал советскому рефери какой-то вопрос на английском языке, Тофик, говоривший только по-азербайджански и по-русски, ответил, не задумываясь, «Yes!» и уверенно побежал к центру, гол засчитали, англичане победили.

«Папа, – рассказывал репортерам спустя сорок с лишним лет после финала сын Тофика – Бахрам, – мне потом открыл секрет, как он определил, что гол Херста надо было засчитывать. Сетку ворот тогда делали из шелка, она очень нежная и податливая, не то, что сейчас. Поэтому при ударе мяча о каркас ворот она по-своему амортизировала. Так вот, когда Херст забивал гол, отец увидел, что сетка после удара англичанина шелохнулась вверх так, как только она это делает, если мяч касается о внутреннюю поверхность перекладины. А значит, и мяч летел уже не строго вниз, а чуть наискось, во внутреннюю сторону ворот. Такие дела. Хотя видеоповторы этого гола до сих пор не могут однозначно показать – был гол или нет. Я вот смотрел отборочный матч чемпионата мира Россия – Германия осенью 2009 года, там было предельно ясно, что швейцарский судья должен был дважды назначить пенальти в ворота немцев. Но не назначил. Так что пусть они не обижаются, что не в их сторону свистят!»

В Баку приезжала съемочная группа немецкого телевидения – снимали фильм про Тофика Бахрамова, интервью брали у сына. И все допытывались: «Ну, может быть, когда Тофик домой из Англии вернулся, он вам за ужином как-нибудь признался, что гола на самом деле не было?» «Все жилы, – говорит Бахрам, – из меня вытянули. Но я не сдался, стоял на своем – был гол, и все».

Никита Павлович Симонян часто при встречах «травил» Бахрамова:

– Тофик, ну скажи честно: был гол или нет?

Сначала тот уверенно отвечал:

– Был, честное слово!

Но потом переориентировался и говорил уже:

– Слушай, откуда я знаю?! Тридцать пять метров до ворот было! Что там увидишь?!

 

Косяк журавлей

Телекомментатор Александр Ткачев рассказывал:

«Идет 93-я минута матча с участием дышавшего на ладан „Торпедо – ЗИЛ“, 0:0, ноль ударов в створ ворот. И тут вдруг кто-то по левому флангу ускоряется (уже событие), проходит метров 15, режет угол и наносит мощный удар. Вратарь даже не дернулся. А режиссер за минуту до гола увидел, как над стадионом летит стая птиц: ранняя осень, красивый план. И все операторы свои камеры устремили в небо, снимать косяк журавлей. И вот я бьюсь в экстазе, кричу, что чудо голевое увидел. А мне в гарнитуру говорят: „Чудо оно чудо, только гол никто не видел“. Я не растерялся и говорю зрителям: „Гол вы не видели, но на повторе точно все сможете посмотреть“. Снова в ухе: „Нет, на повторетоже ничего не увидят. Мы все снимали журавлей“. Как этот мяч залетел, помню только я и 200 болельщиков, сидевших на стадионе. Всем остальным я сказал: „Вы, конечно, не видели, но даю слово: гол был классный“.»

 

Тренерская запара

Из одного футбольного поколения в другое переходят истории о том, как тренеры, пребывая во власти игры, совершенно невпопад оценивали то или иное событие. Однажды Евгений Филиппович Лемешко, работавший в харьковском «Металлисте», после матча хлестко, с присущей ему иронией распекал одного из футболистов за неправильные, на взгляд тренера, действия на поле…

Игрок порывался что-то ответить, но Лемешко говорил ему: «Не перебивай меня» и продолжал «разбор полетов». Футболист, наконец, сумел вклиниться в паузу и быстро, чтобы успеть, выпалил: «Да я же не играл!» «Не играл? – Лемешко удивленно посмотрел на собеседника. И добавил: – И не будешь играть».

Известна ситуация разбора одного из матчей «Зенита», проигранного командой в чемпионате Советского Союза в начале 80-х годов. Дмитрий Баранник, игрок «Зенита» той поры, рассказывал, как бушевал на разборе Юрий Андреевич Морозов, исключительно трудно переживавший каждое поражение. Морозов сполна выдал всем, кто выходил на поле. Разбирал по косточкам каждый эпизод.

Дошло дело до углового удара. Тренер в гневе: «Посмотрите, как вы расположились! О чем вы думаете? Никто никого не держит, соперник по штрафной, как у себя дома, ходит! Вы вообще в футбол умеете играть или нет?» Возразить в то время Морозову – было просто самоубийством. Но кто-то из стариков, по воспоминаниям Баранника, все же решился и робко произнес: «Юрий Андреевич, так это же мы угловой подаем».

В годы, когда Никита Павлович Симонян работал главным тренером «Спартака», у него в команде играл нападающий Георгий Князев. Как-то раз спартаковцы проводили товарищеский матч в Петрозаводске. И Князев на поле был вездесущ: его можно было видеть в обороне, в середине поля, но только не там, куда его поставили играть, то есть – в нападении. Симонян действиями Князева остался недоволен и, когда команда в перерыве появилась в раздевалке, объявил о его замене. Форвард сел на скамейку, снял бутсы, стал уже выбивать из них грязь, и тут в раздевалку вошел начальник команды Николай Петрович Старостин. Он тоже, естественно, видел, как играл Князев, подсел к нему поближе и принялся рассказывать, как следует действовать центральному нападающему: «Ты должен впереди искать свой шанс, биться там, открываться под передачи!..» И давал ему установку до конца перерыва. Раздался звонок, вызывавший команды на второй тайм. Все встали и вышли из раздевалки. Князев, разумеется, остался. Николай Петрович удивился: «А ты что же сидишь?» «Меня же заменили, Николай Петрович», – ответил нападающий. «Заменили? Так какого же черта я с тобой тут распинаюсь целых десять минут?»

 

Гауптвахта для Хурци

Церемонии награждения победителей чемпионатов мира и Европы всякий раз обставляются по-разному. Каждая следующая обычно не похожа на предыдущую. Одной из самых красочных церемоний называют состоявшуюся в Лондоне по завершении ЧМ-1966. Она проходила на великолепно декорированной площади возле отеля «Хилтон».

Команды, выигравшие призы (чемпионы мира – англичане – были награждены золотыми медалями, немцы – позолоченными, португальцы, занявшие третье место, – серебряными и футболисты сборной СССР, оказавшиеся четвертыми, – бронзовыми медалями), подвозили к площади на «именных» автобусах, игроки выходили из них и выстраивались по ранжиру.

Шикарнейшая, свидетельствует игравший тогда за сборную вратарь Анзор Кавазашвили, обстановка. Вокруг – весь бомонд: английские официальные лица, деятели из ФИФА и УЕФА, приглашенные на церемонию гости. Но никто из них так и не понял, почему вдруг в один из моментов вся советская делегация, во всяком случае, игроки, покатилась со смеху.

А произошло вот что.

Перед входом на площадь выстроились королевские гвардейцы в медвежьих папахах, красных мундирах, золотых эполетах и каждой входящей команде кланялись до земли. Первыми мимо них прошли англичане, следом – немцы и португальцы. Советская сборная, понятно, шла четвертой. Сначала руководство, потом Лев Яшин, за ним – вся команда. «За мной, – вспоминает Кавазашвили, – шел Муртаз Хур – цилава. Он посмотрел на то, как гвардейцы чудно до земли кланяются, изумился, поцокал языком и спросил у меня: „Анзор, чего это они делают?“ Кавазашвили ответил: „Это, Хурци, английские генералы. Они так честь отдают. И каждому, кто к армии или милиции отношение имеет, нужно им так же ответить. Я-то из „Торпедо“, мне не надо. А тебе, как динамовцу, необходимо“. Засомневавшийся было защитник из тбилисского „Динамо“ по-грузински поинтересовался у шедшего за ним одноклубника Георгия Сичинавы: „Это правда?“ Моментально врубившийся в ситуацию Сичинава спокойно ответил: „Конечно. А если не отдашь честь, могут и на гауптвахту посадить. Ты, Хурци, поступай, конечно, как хочешь, но я им отвечу“. Подошла советская команда к гвардейцам, они и ей – в пояс, и вдруг из строя вышел Хурцилава и на глазах у всех собравшихся в ответ тоже отвесил поклон до земли. „Словами, – говорит Кавазашвили, – зрелище это не описать. Мы так и рухнули, долго еще отойти от увиденного не могли и, наверное, выглядели на церемонии награждения самыми довольными“.»

 

Арест за пиджаки

С пребыванием футбольных команд на крупных турнирах, их отъездами домой после чемпионатов мира и Европы связано немало любопытных историй. Одна из них относится к периоду английского чемпионата мира 1966 года, на котором советская сборная находилась в шаге от финала.

Команда тогда подобралась очень сильная. Ее «родителем», конечно же, следует считать Константина Ивановича Бескова, который двумя годами ранее привел сборную ко второму – «серебряному» – месту на чемпионате Европы, за что был политическими и спортивными властями СССР с должности снят. Между тем, останься Бесков во главе той сборной, она могла бы в Англии «выстрелить» еще громче. Так, между прочим, считал и Валерий Васильевич Лобановский.

Но, так или иначе, сборная-66, которую тренировал Николай Петрович Морозов, дошла до полуфинала, в котором ей противостояла сборная ФРГ с молодым Францем Беккенбауэром в середине поля.

После четвертьфинального матча с венграми, как ни странно, не последовало никаких накачек, собраний, требований к игрокам клятвенно заверить руководство в том, что они «непременно выиграют у немцев». Напротив, Морозов сказал команде: «Молодцы! Дело сделали. После вас лет пятьдесят никто до полуфинала чемпионата мира не доберется». Прекрасный защитник из той сборной Владимир Пономарев вспоминал как-то, что слова Морозова, с пониманием воспринятые, в определенной степени команду расслабили. Некоторые футболисты стали чаще появляться в баре отеля, нашли товарищей по нарушению режима. Ими оказались вылетевшие из чемпионата швейцарцы, жившие в той же гостинице, что и советская сборная. Дня за два до полуфинала СССР – ФРГ швейцарцы привычно коротали время в баре – следующим утром им предстояло улетать. Советские футболисты составили улетавшим компанию, разумеется, выпили «на швейцарский посошок», а потом, задумавшись, как бы оставить о возникшей дружбе память, решили обменяться специально пошитыми к чемпионату мира пиджаками. Цвета они были одного – только гербы на карманах, понятно, разные.

Руководитель советской делегации, глава тогдашнего Спорткомитета Юрий Машин проживал в отеле в номере, окно которого выходило прямо на гостиничный выход. Выглянув утром в окошко, чиновник обнаружил, что игроки в пиджаках с советскими гербами грузят вещи в автобус и сами в него садятся. Чертыхнувшись мысленно на тех, кто его вовремя не разбудил, Машин, словно по тревоге, собрал вещички, оделся и пулей вылетел к автобусу, и сборная Швейцарии искренне удивилась появлению возле своего автобуса странного русского с большим чемоданом в руках, кого-то выискивавшего глазами…

Собрание в сборной СССР состоялось сразу после завтрака. Юрий Машин, не остывший еще от утреннего приключения, на полном серьезе сказал игрокам: «Всех, кто не сдаст пиджаки с гербом СССР, по приезде арестуют».

 

Странный прием

Бакинская команда «Нефтчи» после первого круга футбольного чемпионата СССР 1979 года пребывала на последнем месте. Ее тренировал Игорь Нетто, выдающийся в прошлом футболист, один из сильнейших полузащитников Европы второй половины 50-х и первой половины 60-х годов прошлого века, капитан «Спартака» и сборной СССР. Регалий, словом, у Игоря Александровича было много, но с тренерским делом у него не заладилось. По мнению Виктора Понедельника, партнера Нетто по сборной, выигравшей в 1960 году первый розыгрыш Кубка Европы, по тренерской стезе Игорь не пошел, потому что «считал, что уровень мастерства его игроков должен соответствовать уровню его мастерства, а этого и близко не было и быть не могло».

В Баку, к тому же, Нетто оказался в условиях закавказской специфики, понять которые и, тем более, чувствовать себя в них, как рыба в воде, мог лишь кто-то из местных. Нетто уволили. Спасать команду позвали Ахмеда Алескерова, некогда с «Нефтчи» работавшего, но потом с должности главного тренера снятого. У Алескерова уже была основательно подпорченная репутация (тренер-махинатор, футбольный делец, герой нашумевшего фельетона «Непотопляемый», лишенный званий «заслуженный тренер Украины и Азербайджана»), но на самом азербайджанском верху считалось, что спасти «Нефтчи» мог только он. Возможно, одной из причин такого мнения стала, каким бы странным ни показалось это предположение, именно его репутация. У него сложились прекрасные отношения со многими арбитрами – и все об этом знали. Алескерову всегда готовы были прийти на помощь коллеги, поделившись очечком-другим. И Ахмед Лятифович коллектив «Нефтчи» в высшей лиге оставил: 14-е место при 18 участниках чемпионата. Сразу пять команд – «Локомотив», «Кайрат», «Нефтчи», ростовский СКА и московское «Торпедо» – набрали по 24 очка, а вылетели из «вышки» луганская «Заря» (20), еще семь лет назад становившаяся чемпионом страны, и «Крылья Советов» (19). Концовка турнира прошла под диктовку спасшихся.

Обычно плохие результаты становились в СССР причиной начальственного разгона, но в конце 1979 года произошло невероятное: 14 декабря «Нефтчи» в здании ЦК Компартии Азербайджана принял первый секретарь ЦК Гейдар Алиев. В его кабинете, по свидетельству очевидца, корреспондента агентства Азеринформ (местный ТАСС) Валерия Асрияна, собралось все руководство республики. Впустили футболистов и тренеров. Они расселись за длинным приставным столом и на стульях, расставленных вдоль стены. Слово предоставили Алескерову. Го – ворил он, поблагодарив руководство республики за постоянную заботу, долго: о трудном сезоне, о том сложном положении, в каком находилась команда, когда он в нее пришел… Говорил, словом, так, что все должны были понять, кому они обязаны спасением «Нефтчи». Ахмеду стали задавать вопросы. Один из них был сформулирован следующим образом: «Почему команда столь неуверенно играет в защите?» «Объективно, – ответил Алескеров, – по своим физическим возможностям мы уступаем большинству других команд, особенно российским. Ведь мы – люди низкорослые (сам Алескеров действительно был маленького роста и пытался компенсировать этот недостаток ботинками на высоком каблуке), соперники, как правило, превосходят нас в росте, и это, прежде всего, затрудняет игру в защите, особенно, когда идет борьба за верховые мячи».

Ответ Алескерова на безобидный, казалось бы, вопрос вызвал гневную реакцию Алиева, весьма для собравшихся неожиданную. Первый секретарь ЦК резко встал, лицо его, по словам сидевшего неподалеку Асрияна, потемнело: «Мы отвергаем этот ваш тезис, товарищ Алескеров. Решительно отвергаем (жестикуляция Алиева не оставляла никаких сомнений относительно решительности). Мы, азербайджанцы, – горный народ. А горные люди – высокорослые. Так что ваши объяснения оскорбительны для нас».

Сам Алиев, надо сказать, был высок, здоров, представителен. Под стать ему был и секретарь ЦК Кямран Багиров. Самыми маленькими среди собравшихся были футболисты и председатель Совета министров Али Ибрагимов.

Тягостную тишину нарушил председатель Спорткомитета республики Геннадий Рзаев, постаравшийся выручить Алескерова: «Гейдар Алиевич! Алескеров не совсем точно выразился. Он хотел сказать, что просто в команде сейчас подобрались в основном низкорослые футболисты. Речь идет только о команде». «Ну, это другое дело, – успокоился Алиев. – Значит, надо подбирать игроков с соответствующими физическими данными».

Валерий Асриян поведал, что у него было предчувствие: Алиев должен сказать нечто важное, объясняющее причину этого исключительно странного приема. И он – сказал: «Вчера мне звонил Леонид Ильич Брежнев. Он просил передать свои поздравления трудящимся нашей республики в связи с успешным окончанием года, отличными показателями. Леонид Ильич сделал это с присущей ему теплотой. А в конце разговора товарищ Брежнев сказал: „Все ты там, в Азербайджане, поднял, Гейдар. Вот только футбол поднять не можешь“. И мне нечего было возразить Леониду Ильичу».

 

Миссия Голодца

Динамовское начальство отправило однажды известного специалиста Адамаса Соломоновича Голодца в Баку за двумя хорошими молодыми футболистами, которых следовало призвать на воинскую службу в «Динамо». Адамас Соломонович приехал, быстренько через соответствующие службы оформил надлежащие бумаги и посчитал миссию выполненной. Не тут-то было! В Баку о визите Голодца и, соответственно, о цели визита прознали, толпу болельщиков, не желавших отпускать ведущих игроков, навели на местное динамовское ведомство, штаб-квартира которого располагалась в центре города. Адамас Соломонович был вынужден укрыться в здании республиканского совета общества «Динамо», как в иностранном посольстве.

Пребывая в осаде, он позвонил в Москву пославшему его в Баку генералу МВД. Тому уже все объяснили звонком из ЦК КПСС, куда, в свою очередь, обратился азербайджанский руководитель Гейдар Алиев: «Динамо», дескать, крадет футболистов, население возмущено, народ на пороге бунта.

«Это кто говорит?» – поинтересовался генерал у Голодца. «Майор Голодец, – ответил Адамас Соломонович, – задание выполнено. Они уже пограничники. Оба. Документы при мне». «Вот что, майор, – сказал генерал. – За выполнение задания благодарю, но документы надо немедленно уничтожить. Путем съедания».

 

Туфли англичанина

Известный украинский телекомментатор Валентин Щербачев, постоянно ездивший на международные матчи с киевским «Динамо», рассказывал:

– Я не стеснялся перед началом игр обращаться к тренерам «Динамо» за составами. И никогда не имел отказа у Валерия Лобановского. В Кубке чемпионов-87 «Динамо» играло в Глазго с «Селтиком». Там ко мне буквально «прилип» английский комментатор, который просто не верил, что мне удастся заполучать составы в этот раз. «Нам же их никто не даст», – говорил он. Но никаких проблем не возникло. Из раздевалки «Динамо» вышел Анатолий Пузач и продиктовал состав. Затем я сбегал в раздевалку соперников и проделал то же самое. Потом, чтобы успеть к началу игры на свои места, нам пришлось быстро перебежать через поле, в нарушение правил. Я успел увернуться от полицейского, а англичанина дубинкой зацепили хорошо, даже плащ порвали. А потом оказалось, что для того, чтобы попасть на наши места, необходимо, как на турнике, сделать «выход силой» – только так можно было на дощатый помост. Мне это удалось, а он мужик грузный. Местные фаны, думая, что повисший комментатор – журналист из СССР, начали забрасывать его банками из-под напитков и стянули туфли. Я с большим трудом затащил коллегу наверх.

 

Задержка рейса

Известная российская футбольная команда возвращалась из-за границы. Один из игроков в полете закадрил стюардессу. Они договорились встретиться сразу после прилета. «Только я выйду позже пассажиров», – сказала стюардесса. «Ничего, я подожду», – ответил футболист. Прошел он пограничный контроль, таможенный. Ждет и в процессе ожидания звонит жене. Надо ведь как-то объяснить ей, почему он домой приедет только утром, а быть может, даже в первой половине дня. Жена на телефоне. «Знаешь, – говорит он ей, – у нас задержка рейса. Часов на шесть. А то и больше. И лететь четыре часа. Так что…» Закончить фразу ему не удалось. На голову футболиста обрушилась женская сумочка: «Я тебе покажу задержку рейса!» – жена игрока решила сделать мужу сюрприз и, узнав, когда и куда прилетает команда, приехала в аэропорт.

 

«Сезон начнешь с живыми…»

Одно из упражнений, придуманное хоккейным тренером Виктором Васильевичем Тихоновым, игроки ЦСКА назвали «Сантьяго» в «честь» чилийского путча с расстрелом инакомыслящих на столичном стадионе. Упражнение такое: надо было пробежать 16 раз по 400 метров с короткими паузами. Хоккеисты – народ крупный, жара под 30, пульс запредельный, врачи наготове – сразу при необходимости откачивают. Все армейцы мучились, только Хельмуту Балдерису все нипочем: он это с Тихоновым в рижском «Динамо» проходил.

Нагрузки, предлагавшиеся футболистам Павлом Яковенко, блестяще игравшим когда-то в киевском «Динамо» и сборной СССР и ставшим последовательным сторонником тренерских методов Валерия Лобановского, пытались было сравнивать с армейскими нагрузками, но с подобными сравнениями не согласен Андрей Тихонов, и в армии послуживший, и под началом Яковенко какое-то время поработавший. «Армия, – говорит Тихонов, – это совершенно иное. Там я был готов физически так, как ни в одной команде меня бы не подготовили. Тест Купера, длина которого три километра, в сапогах по асфальту я пробегал за 10 минут – на две минуты быстрее нормы. А у Яковенко… Встаешь в полседьмого утра, выпиваешь стакан сока, – и на пляж на зарядку. По песку вдоль берега мы бегали семь раз по 500 метров. Пробежал отрезок, потом пауза две минуты, и обратно. Когда ты делаешь это в семь утра, мозг практически отключен. Видишь точку, в которую надо бежать, и делаешь это».

В «Спартаке» при Олеге Ивановиче Романцеве основной экзекуцией называлась «максималка»: бег рывками, от бровки до бровки, на протяжении 20–22 минут или, когда Романцев добрел, 12 минут.

«Я „максималку“ сам бегал – у Бескова, – говорит Романцев. – Упражнение помогает тренеру определить, в каких кондициях находятся игроки. И не наказание это вовсе, как многие считают, – проверка. Барометр, если хотите. Для каждого футболиста. Провел „максималку“ в полную силу, все честно выдержал, остался на ногах – значит, ты в хорошей физической форме, можешь заниматься с мячом и так далее. Нет – извини. Стонут футболисты? В конце концов – тренер всегда прав! А если не прав – смотри „пункт первый“.»

Как-то раз Валентин Борисович Бубукин, назначенный главным тренером ЦСКА, пришел к Анатолию Владимировичу за советом. Совет понадобился Бубукину вот в связи с чем. В ЦСКА, сообщил он Анатолию Владимировичу, призваны перед сезоном аж 60 (шестьдесят!) новых футболистов, как же выбрать лучших? «Валя, – сказал ему Тарасов. – Вези всех на сборы, гоняй что есть силы. Сорок умрут, а с двадцатью оставшимися в живых ты начнешь сезон».

 

Открытый футбол

«Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов». Исаак Ньютон, облекший свою гениальную научную деятельность в простейшую формулировку, не только отдал должное предшественникам, но и призвал никогда не забывать о гигантах, подставивших плечи для размещения на них последователей, причем не обязательно вовсе, что – единомышленников.

В каждой области человеческой деятельности – свои гиганты. В каждой плоскости. В отечественной футбольной журналистике одним из несомненных гигантов был Геннадий Радчук. Он рано ушел из жизни – в 61 год. Для меня время «после Радчука» превратилось во время без звонков от него, без характерного голоса, без деликатного «Ты не мог бы для нас обзор. Нет, не следующего тура, а через тур.

Можно в четверг сдать…», без встреч – в редакции на улице Архипова или в западном крыле гостиницы «Россия», где официант Ваня лучше нас знал, что мы хотим выпить и чем желаем закусить.

В еженедельнике «Футбол», которому на какое-то время навязали дополнительное имя – «Хоккей», Радчук, выпускник МГИМО, был и ответственным секретарем, и заместителем главного редактора. В начальника Радчук никогда не играл. Да, он занимался организационной работой, да, понимал, что выпуск еженедельника – конвейер, без автоматизма которого не обойтись, да, шумел на задерживающих заметки и фотографии авторов. Но – оставался репортером. Всегда.

Только репортерское чутье, например, отправило Радчука в конце чемпионата 1969 года не в Киев, где в матче за первое место бились «Динамо» и московский «Спартак», а в Кутаиси, где встречались средненькие команды – местное «Торпедо» и ростовский СКА, которым в турнире ничего уже не было нужно. О том, что он увидел, Радчук написал в еженедельнике: «Любопытен случай в Кутаиси, когда, словно по мановению волшебной палочки, в матче с редким счетом 3:3 два игрока, претендующих на приз лучшего бомбардира, – Херхадзе и ростовчанин Проскурин, – провели по три мяча. Даже благодушная, немногочисленная аудитория в тот день на местном стадионе почувствовала себя сконфуженной, наблюдая за тем, как шла игра в поддавки. Гармония взаимной любезности процветала. Когда мяч оказывался у любого игрока красных (цвет ростовчан), у любого, кроме того, который был под номером девять, вы могли вообще отвернуться от поля с полной гарантией, что ничего не произойдет. Под номером девять играл Проскурин. То же самое относится к белым (цвет торпедовцев). Только на „десятку“ (под этим номером играл Херхадзе) стоило обращать внимание. Весь матч наносили удары по воротам лишь эти двое. Больше никто. Оставалось лишь гадать, сколько мячей они забьют при символическом противодействии защиты соперников. Я думаю, что по четыре выглядело бы слишком сенсационно, а по два могло не хватить. Сошлись на трех. Каждому понятно желание команды помочь своему бомбардиру в споре за приз самого результативного игрока. Можно понять, когда такому игроку доверяют бить пенальти, штрафной чаще играют на него. Но в Кутаиси было нечто иное. „А где доказательства?“, – скажут мне. В данном случае не нужны свидетельские показания и протоколы допросов. Футбол достаточно открыт и очевиден».

 

«У него все есть!»

Геннадий Радчук, прекрасно владевший английским языком, время от времени ездил с футбольными командами в зарубежные турне в роли переводчика. Однажды какой-то миллионер из Австралии, странным образом оказавшийся фанатом московского «Динамо», пригласил столичную команду посетить Австралию и Новую Зеландию, взяв, понятно, все финансовые затраты – переезды, отели, питание – на себя.

Динамовцы в конце февраля – начале марта 1971 года сыграли шесть товарищеских матчей. Не с клубами, а со сборными различных новозеландских и австралийских штатов. Три встречи они выиграли, две завершили вничью, а последнюю – сборной штата Новый Южный Уэльс – проиграли с минимальным счетом 1:2. После проигранного матча австралийский миллионер устроил гостям шикарный прием в полностью соответствовавшем этому мероприятию помещении пятизвездного отеля. Застолье предварял аперитив, официанты разносили напитки, не только, конечно же, безалкогольные, организатор поездки подошел к микрофону и принялся что-то говорить по-английски. Футболисты, пусть ничего практически не понимая, вежливо спичу внимали. Никита Павлович Симонян, возглавлявший делегацию, время от времени поглядывал на Радчука, который неторопливо потягивал джин с тоником. Через минуту-другую Симонян прошептал в сторону Радчука: «Ген, чего он говорит?» Радчук увлеченно занимался джином. Симонян повторил вопрос громче. Та же реакция. Наконец Никита Павлович обратился к Радчуку почти в полный голос: «Ген, ну чего он говорит? Чего ему надо?» Радчук допил порцию джина и ответил: «Никита, ничего ему не надо. У него все есть».

 

Проход Джеймса Бонда

На чемпионате мира в Италии в 1990 году журналисты, как, впрочем, почти на всех последующих турнирах тоже, имели возможность посещать лагеря команд в специально отведенные для этих мероприятий часы. Следовало лишь зафиксировать в пресс-центре свою заинтересованность, узнать, когда в расположение той или иной команды отправится специальный автобус, и не опоздать на него.

В один из дней я выбрал сборную Англии. Мы приехали в ее лагерь. Нас попросили подождать, и мы, коротая время у ворот английской тренировочной базы, стали свидетелями забавного эпизода.

К англичанам в гости приехал знаменитый актер Шон О’Коннори, исполнявший, как известно, роль Джеймса Бонда во многих фильмах об агенте 007. Попасть в лагерь без специального разрешения, хлопотать о котором должны те, кто живет в лагере, было практически невозможно. О’Коннори, выйдя из автомобиля, смело направился к калитке, вход в которую перегораживал внушительных габаритов карабинер, вооруженный пистолетом, дубинкой и наручниками. Карабинер поинтересовался, куда это так уверенно направляется синьор.

– У меня там назначена встреча, и меня ждут, – ответил актер.

– Ваша фамилия, синьор? – спросил карабинер, доставая из бокового кармана форменного платья список людей, которым в тот день дозволялось, в соответствии с заявкой, попасть по ту сторону калитки.

– Моя фамилия Бонд, – сказал О’Коннори. И привычно, как отвечал в фильмах 007 своим многочисленным противникам, добавил: – Джемс Бонд.

– Прошу вас, мистер Бонд, – опешив, сказал карабинер, который наверняка видел киноленты про легендарного агента британской разведки, не знавшего поражений в более серьезных эпизодах, нежели проход в какую-то калитку, за которой играют в карты, загорают, спят, едят и готовятся к матчам какие-то футболисты, пусть даже они и участвуют в чемпионате мира.

 

Футбол – религия

Давид Боровский, выдающийся театральный художник, рассказывал мне. Он в 1998 году ставил во Флоренции оперу Шостаковича (Давид потрясен тем, что в кабинете Шостаковича висел портрет несопоставимого по масштабам и значимости с Мастером композитора Матвея Блантера – только потому, что тот написал футбольный марш: Шостакович был страстным поклонником футбола):

«Я вернулся днем (суббота, 11 апреля 1998 года, канун Пасхи) с прогулки в квартиру, которую мне снимали на время работы во Флоренции. Сонливо поел спагетти. Включил телевизор – там был телевизор с огромным, метр, наверное, на метр экраном. Показывали какой-то фильм о жизни Христа, скорее всего, голливудский, судя по масштабам сцен и актеров. Стал смотреть. И вот сцена. Христос на Голгофе, крупный план его страдающего лица. Последние мгновения его жизни. Один из пиков фильма. В это время в правом нижнем углу телеэкрана появляется бегущая строка: „Рома“ – „Интер“ – 1:1. Дальше. Христос воскрес. Хор мощно поет Алилуйя. В том же правом нижнем углу еще одна строка: „Парма“ – „Наполи“ – 2:1. Удивительная страна! Футбол – религия».

 

Бдительный пограничник

На отборочные матчи чемпионатов мира и Европы в гости к футбольным «карликам» континентальные гранды летают в полурасслабленном состоянии, заранее приплюсовывая себе очки, и осечек обычно никогда не бывает: ведь противостоят профессионалам обыкновенные любители.

Однажды – историю своей бывшей газете поведал Иван Эйинссон-Эстурланд, в прошлой жизни Иван Москаленко, некогда работавший в «Спорт-экспрессе», а потом обосновавшийся на Фарерах, – сборная Италии прилетела на Фарерские острова. В аэропорту Вагар, из которого в столицу – Торсхавн – путь не близкий, без паромной переправы не обойтись, визитеры проходили паспортный контроль. У тренера итальянской команды Роберто Донадони заканчивался срок действия паспорта. Фарерский пограничник на даты внимание обратил и сказал Донадони: «Советую вам, чтобы не возникло недоразумений во время следующих поездок, как можно быстрее решить вопрос с продлением срока действия документа».

Донадони поблагодарил бдительного пограничника, положил паспорт в карман куртки и поинтересовался, придет ли пограничник завтра на стадион поболеть за свою сборную. «Нет», – ответил пограничник. «Почему?» – спросил итальянский тренер. «Потому что я выйду против вас играть», – ответил пограничник, он же – полузащитник сборной Фарерских островов Томассон.

 

Кепка для нищих

Однажды Аркадий Романович Галинский, блестящий журналист, привез из Киева кепку букле, пошитую ему местным портным. Он ходил по коридорам «Советского спорта», где тогда работал, всем кепку показывал и рассказывал, что сшита она по последней французской моде, таких в Москве ни у кого больше нет.

Вечером Аркадий Романович отправился на футбол. На верхотуре лужниковского стадиона (ложа прессы раньше находилась там) он продолжал хвастаться обновкой. Среди репортеров – до начала матча оставалось примерно полчаса – стоял щупленький пожилой человек, подписывавшийся под заметками о зарубежном футболе «В. Владимиров». И книги об иностранных командах, чемпионатах различных стран и крупных международных турнирах он издавал под этим же именем. Еще с довоенной поры он дружил с вечным московским корреспондентом агентства «Франс пресс», спортивной газеты «Экип» и ряда других французских газет и журналов Жаном Но. Тот прекрасно говорил по-русски, его знали спортивные журналисты Москвы многих поколений, звавшие Жана Иваном Ивановичем, он снабжал Владимирова, блестяще владевшего иностранными языками, не только специализированными футбольными изданиями из Англии, Франции, Испании и Италии, но и привозил иногда другу из-за границы кое-что из одежды. Привез, в том числе, и кепку, которая в момент триумфа Аркадия Романовича оказалась на голове Владимирова. Старичок снял ее и робко сказал: «У меня тоже французская». Галинский взял владимировскую кепку, внимательно ее осмотрел, убедился по нашивке, что она действительно французская, признал сей факт, но громко сказал при этом, возвращая головной убор владельцу: «Во Франции такие носят только нищие».

 

Тчуйсе и китайский поезд

«В декабре 2000 года мы с Борисом Игнатьевым, – рассказал в своей книге „Деньги от футбола“ Владимир Абрамов, известный футбольный эксперт, многие годы занимавшийся командированием советских и российских тренеров за рубеж, – возвращались с переговоров из Тяньцзина в Пекин. Время приближалось к Рождеству – билетов на поезд ни в СВ, ни купейных не было, и мы ехали с простыми китайскими работягами в плацкартном вагоне. Разговор плавно коснулся темы темнокожих футболистов в российских клубах. Я спросил Бориса Петровича, что он думает по поводу предоставления камерунскому футболисту московского „Спартака“ Тчуйсе российского гражданства для последующего выступления в составе сборной России. Спросил, видимо, не вовремя: Игнатьев как раз укладывал свой багаж на верхнюю полку и, отвлекшись на вопрос, расслабил опорную руку, рухнул вниз и ударился головой об угол (к счастью, обтянутый плотной кожей) подвесной спальной полки. Ирина Ивановна, жена Игнатьева, не на шутку испугалась и укоризненно посмотрела в мою сторону. А Борис Петрович потер лоб, и лицо его растянулось во всегдашней обезоруживающей улыбке.

Он сел на свое место и возбужденно сказал: „Володя, ну, это только неумные люди могут такое сотворить! С какого это фига негры должны играть в сборной России?! Мы что, уже совсем того? – он покрутил пальцем у виска. – Я даже не хочу на эту тему говорить…“ Игнатьев разволновался не на шутку: „Кто-то из журналистов брякнул, кто-то из тренеров подхватил, а я вот тут должен биться головой у китайцев в поезде!“»

 

Плата за доход

Финский хоккеист Лео Комаров, игравший в «Торонто», оштрафован в Финляндии на 35 600 долларов за превышение скорости. Сумма штрафа в этой стране зависит от размера дохода.

Прочитав заметку о Комарове, вспомнил свою историю. Ехал как-то, работая корреспондентом ТАСС в Финляндии, из Хельсинки в Тампере по делам. Раннее летнее утро. Шоссе почти пустое. На одном из участков превысил скорость. Вижу в зеркальце приближающуюся полицейскую машину. Мне приказывают остановиться. «Нарушил», – констатирует полицейский. «Нарушил», – соглашаюсь. Садимся в его машину. Составляет протокол. Один из пунктов – размер дохода. Честно называю цифры ТАССовской зарплаты. Полицейский аккуратно вписывает их в соответствующую графу, внимательно смотрит на меня и с каменной физиономией говорит: «Еще бы чуть-чуть поменьше, и мы бы были тебе должны.»

 

Ловчев и пенальти

Однажды защитник «Спартака» и сборной Советского Союза Евгений Ловчев, никогда не примирявшийся с несправедливостью, отменил систему проведения чемпионата СССР, придуманную в Управ – лении футбола и в секторе спорта отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС.

«Дело в том, – рассказывает Ловчев, – что „умные“ головы взялись найти противоядие договорным матчам. Думали-думали, наконец осенило: если основное время завершилось вничью, значит, дальше надо бить пенальти. Кто больше забьет – тому очко. Какой-то матч был, по-моему, в Ростове, когда команды били по 18 или 20 пенальти. Вратарей можно было после таких игр в психушку отвозить… На следующий год этот вердикт был усовершенствован до полного абсурда: если ничья, то бить по пять пенальти, если снова ничья – каждому по очку. Первая игра была у нас в Донецке. Я – капитан. Закончили по нулям. Подходит донецкий капитан: „Ну что, как бить будем?“ – „Забиваем по три“. Подхожу к ребятам: „Так, ты – забиваешь, ты – нет…“ Гена Логофет бил последним – мимо, как и надо. Хорошо, по очку получили. В мае выходим на матч с тбилисцами в Москве. Опять – 0:0. Опять пенальти. Каха Асатиани подходит: „Как бьем?“ – „По три в цель“. – „Договорились“. Возвращаюсь к ребятам: „Так, ты – забиваешь, ты – нет. Гена, ты мимо“. – „Жень, я в прошлый раз уже не забивал – все, хватит“. Хватит, так хватит, сам пробью последним. Выхожу на точку: вот мяч, там – ворота, и надо сделать так, чтобы он в них не попал. Неприятное, скажу вам, ощущение. Не по себе как-то. В конце концов, плюнул, разбежался и пульнул мяч к угловому. Стою, улыбаюсь, а все это крутят по телевизору – крупный план на всю страну… Кошмар! Скандал вселенский! В экстренном порядке собралась спортивно-техническая комиссия Федерации. Сидели, решали, какую бы кару Ловчеву дать. Большинство склонялось к дисквалификации. Старостин в Тарасовку приехал: „Дела скверные, очень!“ – „Ладно, – говорю, – я им тоже жизнь устрою. В суд подам: нервный срыв на почве пенальти. Пусть расхлебывают“. Но обошлось… А пенальти эти идиотские отменили».

 

«Как там ребята в „Курске“»?

Многие европейские хоккеисты, играющие в клубах НХЛ, отпускные дни стараются проводить дома, дома же и начинают, обычно в августе, готовиться к новому сезону. Шведы в этом плане не исключение.

Однажды мой друг Николай Вуколов, многие годы работавший в отделении ТАСС в Стокгольме, собрался взять интервью у одного из лучших игроков мирового хоккея – Матса Сундина. Коля позвонил в Шведский хоккейный союз, без проблем получил номер телефона игрока, дозвонился до него, договорился о беседе и уже на следующий день встретился с высоким, статным, светловолосым, всегда улыбчивым и дружелюбным Сундином во дворце «Юханнесхоф», после тренировки.

Разгоряченный тренировкой и душем, Матс вышел из раздевалки в малиновой футболке, поздоровался с Вуколовым. Они нашли местечко, где можно было спокойно поговорить, расположились. «А скажи, Матс, – начал было журналист бодрым тоном, – как тебе…» «Подожди, – слегка поморщился Сундин. – Подожди. Скажи-ка лучше сначала, как там ребята в „Курске“?»

Коля рассказывал мне, что его горло перехватил спазм. Он никак не ожидал такого поворота беседы. Тем августом, в те самые дни, когда он встречался с Сундиным, весь мир, в том числе и Швеция, затаив дыхание, следил за событиями вокруг российской субмарины. «И теперь, – говорил мне Коля, – когда я читаю в газетах репортажи о матчах, в которых Сундин забивал голы и делал результативные передачи, я всегда вижу его нахмуренное лицо, и мне слышится тот самый вопрос: „Как там ребята в „Курске“?“»

 

Шнурок раздора

«Однажды, – рассказывал Владимир Петрович Кесарев, – Миша Месхи, с которым мы дружили, больше месяца со мной не разговаривал. Играли мы как-то с тбилисцами у них. Счет ничейный. Я никак к нашим атакам не могу подключиться – Миша за мной внимательно приглядывал. Как, впрочем, и я за ним во время тбилисских атак. И вот мяч у нашей команды, а мы с Мишей стоим за центром поля. Миша вполглаза на меня посматривает. И тут я ему говорю: „Михо, шнурок у тебя развязался, завяжи“. Только он нагнулся, а потом присел, я рванул вперед и поучаствовал в атаке, оказавшейся, к нашей радости, голевой. Миша на меня: „Как тебе не стыдно? Я с тобой больше не разговариваю!“ Действительно, перестал разговаривать. В общих компаниях встречаемся – не смотрит даже на меня. В сборную приезжает – молча проходит мимо. В сборной я перед ним и извинился: „Михо, ты уж прости меня, чего не хотел, так это обидеть тебя“. Простил».

 

Прорыв канализации

История о Вадиме Синявском, рассказанная Владимиром Перетуриным:

– Приключился с ним однажды такой случай. В послевоенные годы матчем сезона была игра ЦДКА – «Динамо». Стадион, как всегда, переполнен. На эту встречу обязательно приезжали шеф «Динамо» Лаврентий Берия и симпатизировавший ЦДКА Василий Сталин. Комментаторская кабина на динамовском стадионе находилась как раз над правительственной ложей, а наверху туалета никогда не было – ни в те времена, ни перед началом реконструкции арены. Еще дядя Коля Озеров, помню, всегда напоминал мне, если я отправлялся на «Динамо» вести репортаж: «Вовочка, не забудь внизу сходить в туалет».

Синявский вел репортаж по радио со второго тайма, поэтому по ходу первого позволил себе выпить пивка, бутылочки две-три, и перед репортажем, поскольку в туалет сходить было некуда, он прошел в конец коридора и в укромном уголке справил нужду. А когда начался репортаж, к нему в комментаторскую кабину вдруг влетают люди в штатском, все, как один, в хромовых сапогах, и строго спрашивают: «Где тут у вас канализацию прорвало? В правительственную ложу капает». Синявский в ответ недоуменно пожал плечами и показал на микрофон. Сегодня над этим можно посмеяться, а тогда, узнай пришельцы истинную причину «потопа», было бы не до смеха.

 

Прорыв канализации-2

А вот как историю практически о том же самом – с участием Вадима Святославовича Синявского – рассказывает Владимир Писаревский (это – к вопросу о мифологии, обозначенному во вступлении к книге):

– Только что построили Лужники. Комментаторская кабина располагалась на пятом или шестом этаже. Но вот незадача – туалета рядом не было. А Синявский всегда перед репортажем имел обыкновение наведаться туда. Что делать? А тут какой-то люк небольшой, от вентиляции, похоже. И проблема снята. И вот какой-то международный матч. С участием сборных. Кто-то из правительства, как нам сказали, должен был быть. Синявский свое дело сделал. Минут за десять до начала. Вдруг раздается в дверь кабины ужасный стук. Открываем. Стоит на пороге высокий плотный человек в сером костюме и громовым голосом обрушивается на нас: «Вы что себе позволяете, что вы тут безобразничаете, а?» Синявский к нему с его такой характерной скороговорочкой: «Дорогой, что такое, в чем дело?» – «Я полковник госбезопасности, – отвечает пришелец. – Из службы охраны Никиты Сергеевича Хрущева. Все сейчас в правительственной ложе собрались, и вдруг сверху что-то закапало, прямо на Никиту Сергеевича. Оказалось, что моча. Представляете, какое состояние у Никиты Сергеевича! Мы пригласили инженера, ответственного за коммуникации, и этот болван указал, что это из комментаторской кабины через вентиляционную трубу может происходить. Чем вы тут занимаетесь, это провокация…» Честно говоря, я струхнул. Но отнюдь не Синявский. Он вдруг взорвался своим резким фальцетом, на несколько тонов выше привычного: «Вон отсюда, чтоб духа вашего здесь не было!» И мы начали вести репортаж, предварительно закрыв дверь. А после матча пришел к нам в комментаторскую тот же самый человек, но уже ниже травы, тише воды. «Знаете, – говорит, – какая-то неприятная ситуация вышла. Вы же понимать должны. Но Никита Сергеевич сказал, что вас знает, просил передать привет.»

 

«Правильный английский»

Последний матч под руководством Бориса Петровича Игнатьева, возглавлявшего тогда национальную команду, сборная России проводила в мае 1998 года в Тбилиси. Матч, разумеется, товарищеский.

Команду, прилетевшую из Польши, разместили за оградой правительственной дачи. Нас, «обозников» – журналистов, представителей фирмы – экипировщика сборной – в одной из тбилисских частных гостиниц. Прилетели из Польши поздно вечером, устали с дороги, «слегка» поужинали – лишь на два часа гостеприимные хозяева, никак не желавшие понять, что перед двумя матчами неплохо было бы и отдохнуть, сумели растянуть привычную церемонию застольной встречи.

Два матча – это игра молодежных команд России и Грузии в Гори и матч первых сборных в Тбилиси. Перед поездкой в Гори нас повезли на хаш. Когда я заикнулся было, что на часах, дескать, одиннадцать, какой хаш, он ведь рано утром, мне ответили: «Не все ты знаешь. Есть хаш для ленивых – в любое время».

Хаш для ленивых, путешествие в Гори на микроавтобусе, за рулем которого находился брат Саши Чивадзе, игра молодежных составов, возвращение в Тбилиси… На матч едва не опоздали, да и вообще все могло плохо закончиться – на въезде в город на скорости полетело колесо, брат многолетнего капитана сборной СССР чудом успел выправить положение.

Качество футбола во встрече первых сборных было не самым, мягко говоря, высоким, ничья 1:1, но интерес публики к игре – огромный. Стадион переполнен – 75 тысяч зрителей. Молодые грузины демонстративно не говорят по-русски. С нами пытаются только по-английски. Судит азербайджанский арбитр Сулейманов. Карточки – нужные и ненужные – раздает направо и налево. Чувствует себя хозяином на поле. И когда не дает в российские ворота пенальти за снос Зазы Джанашия в штрафной площадке, весь стадион, забыв о своем «правильном английском» и о родном грузинском, принимается на чистом русском языке скандировать: «Судья – пидо…с!»

 

«Зеленая» комната

Ольга Трофимовна Подуран почти пятьдесят лет проработала на базе киевского «Динамо». Не могу вспомнить ее официальную должность, но комфорт и уют для динамовцев в Конча-Заспе всегда создавала «мама Оля», как звали ее игроки. Она знала, кто что любит, всегда на сей счет интересовалась у официанток и старалась сделать так, чтобы каждому было хорошо, чтобы каждый чувствовал себя на базе как дома.

Иногда в «зеленой» комнате – на кухне, там, где режут овощи, – по распоряжению Ольги Тро фимовны ставили ящик пива (а то и не один), и футболисты перед ужином пропускали по стаканчику-другому для аппетита, пропадавшего после изнурительной работы.

Подозвал как-то Ольгу Трофимовну Валерий Васильевич Лобановский и спросил: «Трофимовна, куда это они бегают один за другим?» – «А ругать не будете?» – «Нет, конечно». И Трофимовна призналась. «Ладно, – сказал Лобановский, – продолжайте. Но только, чтобы я не знал».

 

Сыновья лейтенанта

Осенний вечер. Известный наш клуб играет в Лондоне матч в рамках Лиги чемпионов. За сутки до игры в пятизвездном отеле президент клуба Т. в спокойной обстановке бара наслаждается комфортом, атмосферой, общением с друзьями. Перед ним бокал с замысловатым коктейлем, в руке – сигара.

В отсек, в котором отдыхает Т., заглядывает известный футбольный агент Л. и говорит, что именно он сумел недавно продать защитника клуба в другую команду, а потому просит у Т. 10 процентов комиссионных. Фокус, однако, заключался в том, что в истории с защитником был тот самый редкий случай, когда президент клуба сам продал игрока, договорившись с президентом клуба-покупателя напрямую. И, разумеется, гордился и удачной сделкой, и тем, что удалось совершить ее самому, без привлечения посредников. Именно поэтому агент Л. был немедленно послан по известному адресу.

И ничего любопытного в этой ситуации, весьма для взаимоотношений между агентами и клубными руководителями заурядной, нет, о ней можно было бы немедленно забыть, если бы…

Минут через пятнадцать после ухода Л. к президенту клуба заглянул еще один агент, с порога объявивший, что защитника продал именно он и ему за это причитаются 10 процентов комиссионных. «Сыновья лейтенанта Шмидта! – воскликнул Т. – И где? В Лондоне!» Новый претендент на 10 процентов был послан по тому же адресу. «Слышишь, ты, – сказал ему Т., – там в коридоре братишка твой бродит. Вы бы с ним договорились, что ли?»

Т напрасно успокоился. Минут через десять заходят оба и говорят: «Мы договорились. Каждому по 5 процентов».

 

Опыт малыша

В 2008 году Геннадий Орлов вел репортаж для питерского ТВ о матче «Терек» – «Зенит». В комментаторскую кабинку он пригласил Анатолия Тимощука, отбывавшего дисквалификацию за перебор желтых карточек. Орлов обращался к Тимощуку с вопросами по тому или иному поводу. Футболист высказывал свое мнение.

В один из моментов Геннадий обратил внимание на активность румынского полузащитника «Терека» Флорентина Петре. «Интересный футболист, – сказал Орлов. – Очень опытный. Ему тридцать два года. Он 166 раз выступал в составе сборной Румынии. Надо же, такой титулованный игрок – вдумайтесь только: 166 раз! – и приехал играть к нам. Ну, ладно…» В это время Тимощук, ознакомившись со списком игроков грозненского клуба, робко заметил: «Знаете, Геннадий Сергеевич, а 166 – это его рост».

 

«Паф-паф-паф»

Василий Арсеньевич Жильцов до приезда в Москву, где он руководил отделом спорта в журнале «Смена», а потом возглавлял издательство «Физкультура и спорт», работал в тбилисской русскоязычной молодежной газете и курировал раздел спорта.

Он рассказывал мне, как однажды в редакцию пришла девушка и принесла письмо, в котором она и ее подруги по ткацкой фабрике обратились с просьбой к газете рассказать о молодом тогда виде спорта – биатлоне. «Меня, – вспоминал Василий Арсеньевич, – просьба эта, признаться, удивила, но я заверил девушку, что мы обязательно расскажем подробно читателям о биатлоне».

Девушка, поблагодарив, ушла, а минут через пять в кабинете Жильцова появился один из внештатных авторов газеты Генрих Хачкованян. Позже он, как и Василий Арсеньевич, тоже переберется в Москву и будет работать в спортивной редакции ТАСС. А пока он, молодой журналист, пришел к Жильцову с новыми идеями для материалов. Предложил одну тему, затем другую. А потом говорит: «Слушай, Вася, тебе не нужна статья про биатлон? Я вот сегодня ее написал». И достает из портфеля несколько листочков.

Василий Арсеньевич сначала обомлел, потом все понял и листочки взял. Материал начинался так («Я запомнил это на всю жизнь», – сказал мне Жильцов): «„Паф-паф-паф“, – раздались в лесу выстрелы. „Что это такое?“ – подумает удивленный читатель.»

 

Амбарный замок

В 1997 году в рамках празднования 100-летия российского футбола в Лужниках устроили матч сборной России со сборной ФИФА. Команду звезд тренировали Бобби Робсон и Бора Милутинович. Жили гости в «Президент-отеле». За день до игры они отправились разминаться на резервное поле лужниковского стадиона. В назначенный час автобус заехал за сборной ФИФА в гостиничный двор через боковые ворота, а выезжать должен был – места для разворота не было – через главные. На них висел огромный амбарный замок. Кто-то из персонала побежал искать охранника. Нашли. Охранник никак не мог открыть замок – впору ломом поддевать. Прибежал еще один охранник. Еле-еле минут через десять замок им открыть все же удалось. Пока они обливались потом у ворот, Робсон, как потом рассказал переводчик Савелию Мышалову, которому отвели роль врача команды звезд, спросил, повернувшись к Милутиновичу:

– И как это они умудрились запустить в космос Гагарина?

 

Премии на всякий случай

В 1992 году ЦСКА стал первым российским клубом, попавшим в групповой турнир Лиги чемпионов. Выставил он на предварительном этапе не кого-нибудь, а «Барселону».

В подобное развитие событий никто, понятно, не верил. Особенно после того, как в первом матче в Москве команды сыграли 1:1. Перед московской встречей Йохан Кройф говорил, что у ЦСКА «лишь одно преимущество – холод». Российское телевидение проигнорировало трансляцию ответного матча в Барселоне: какой смысл тратить деньги на показ игры, исход которой, по мнению всех без исключения специалистов, был предрешен. Даже тогдашний президент ЦСКА Виктор Мурашко, понимая, что все ясно, купеческим жестом объявил команде премиальные: по 20 тысяч долларов за выход из группы каждому – огромные по тем временам для России деньги.

Мурашко рассказывал мне, что когда «Барса» повела на «Камп Ноу» в счете – 2:0, он подумал, что психологически поступил совершенно правильно, назвав заоблачную сумму премии. Все-таки футболисты должны были знать, что клуб в состоянии решать мотивационные моменты. Когда же ЦСКА сравнял результат, а потом забил третий, победный гол, Мурашко схватился за голову и стал судорожно соображать, где взять деньги – слово ведь надо держать? Нашел. И пусть не сразу, постепенно, но – выплатил.

Похожая история произошла с «Локомотивом», отправившимся на еврокубковый матч в Мюнхен в гости к «Баварии». Президент «Локомотива» Валерий Филатов пошел по пути Мурашко: назвал по приезде в Баварию какую-то заоблачную сумму за победу, а после того, как Евгений Харлачев в контратаке забил немцам единственный в матче гол, принялся обзванивать потенциальных спонсоров.

 

Дырка в сетке

Хрестоматийной стала история с отменой гола в матче чилийского чемпионата мира 1962 года СССР – Уругвай, решавшем, какая из команд продолжит борьбу в турнире. При счете 1:1 (первый гол, кстати, советские футболисты забили в контратаке, начатой Нетто, продолженной Игорем Численко и завершенной Алексеем Мамыкиным) Численко мощно пробил справа низом. Мяч оказался в воротах. Но попал он в них сбоку через дырку в сетке, образовавшуюся из-за плохо прикрепленных колышков. Судья показал на центр, уругвайцы принялись бурно протестовать. Один из габаритных защитников сборной Уругвая (Игорь Леонидович Численко, рассказывая во второй половине 80-х годов мне и моему коллеге Юрию Лукашину об этом эпизоде, не мог вспомнить его фамилию; скорее всего, это был Мендес) приподнял щуплого (рост 171, вес 68) Численко и понес к судье. Нес недолго, потому что к паре подбежал Нетто и спросил: «Игорь, был гол?» «Нет», – ни секунды не раздумывая, ответил Численко, которого Мендес поставил на землю. Нетто, иностранными языками не владевший, жестами объяснил итальянскому арбитру ситуацию, и засчитанный уже гол был отменен. За минуту до конца встречи Валентин Иванов забил победный мяч.

Сегодняшним футболистам поступок Нетто и его партнеров не понять. Они готовы повторять иные «подвиги», в частности, Марадоны и Тьерри Анри, и радоваться собственной нечестности.

 

Пайчадзе и Ленин

В советские времена руководителей футбольных Федераций в союзных республиках старались назначать. Формально, конечно, – выбирать, потому что, согласно правилам ФИФА, Федерации футбола – организации общественные и в их дела не имеет право вмешиваться государство. Но в СССР президентов Федераций повсеместно назначали, и ФИФА делала вид, будто не замечала этого.

Назначили обычно людей, за футбольными кулисами считавшихся «свадебными генералами», – они ничего, по сути, не решали, поскольку по-настоящему спортивными процессами руководили главы соответствующих отделов и управлений Спорткомитетов – союзного и республиканского.

Но, случалось, Федерации возглавляли, правда, недолго, и сильные личности. Такой был, например, генерал Джинчерадзе, «поставленный» на Федерацию футбола Грузии. Партийные и государственные начальники авторитетами для него не были. Он разговаривал с ними, как, впрочем, и со всеми, с кем сводила его жизнь, жестко. Бесцеремонность Джинчерадзе, однако, какое-то время терпели, потому что в футбольных кругах Грузии к нему относились с нескрываемым уважением.

Однажды, когда тбилисское «Динамо» крайне неудачно выступало в чемпионате Советского Союза, Джинчерадзе был вызван «на ковер» в ЦК Компартии Грузии, и какой-то отвечавший за развитие спорта в республике завотделом, даже не предложив генералу сесть, стал шуметь: «У нас в Грузии столько детско-юношеских футбольных школ, а вы до сих пор ни одного Пайчадзе в них не воспитали!» Ответил Джинчерадзе моментально: «А у вас на каждом углу партийные школы, а вы ни одного Ленина не подготовили!»

 

Ночной звонок

Ночью Борису Борисовичу Котельникову, главному редактору газеты «Советский спорт», позвонили в редакцию. Женский голос сообщил: «Борис Борисович, сейчас с вами будет говорить Аполлонов». Генерал-полковник Аполлонов был назначен на пост главы Комитета по делам физической культуры и спорта при Совете министров СССР по рекомендации Лаврентия Берии – с должности заместителя министра внутренних дел. Вообще, биография Аполлонова – особая песня, в ней много чего интересного, но здесь – не об этом.

– В газете пишете сегодня об игре «Динамо» – «Торпедо»? – поинтересовался Аполлонов у Котельникова.

– Конечно, Аркадий Николаевич!

– Ничего не давайте.

– ???

– Вы меня поняли? – сталь в голосе.

– Нет, не понял. Это невозможно. О других играх сообщаем, а о сегодняшней…

– Вот о других и сообщайте, а об этой промолчите. Это мой приказ.

– Прошу его отменить. И сейчас же.

– А что будет, если не отменю?

– Заметку об игре я напечатаю, но завтра буду вынужден сообщить о вашем самоуправстве в ЦК.

Информацию о матче, в котором победили торпедовцы, «Советский спорт» напечатал. Она шла первой в футбольной подборке. Но ночной звонок покоя не давал. Котельников вызвал автора заметки Бориса Косвинцева.

– Скажите, Боря, ЧП на матче не было?

– Нет.

– Драк? Сомнительных голов?

– Да нет, игра прошла абсолютно нормально.

– А кто сидел в центральной ложе?

– Один Берия.

Все встало на свои места. Как выяснилось позже, после окончания матча Берия подозвал свою свиту и в сердцах бросил: «Мне стыдно будет завтра читать в газетах об этой позорной игре». До сведения Аполлонова эта реплика была доведена мгновенно. И уж в «своей»-то газете он решил «этого позора» не допустить.

 

«Запах дыни»

И что за тридцать с лишним лет изменилось?

В феврале 1983 года коллегия Спорткомитета СССР во главе с Маратом Владимировичем Грамовым обсуждала публикацию в газете «Советский спорт» заметок знаменитой советской гимнастки Нелли Ким. Заметки, напечатанные в нескольких номерах, назывались «Запах дыни».

Члены коллегии признали публикацию «порочной», «идейно у щербной», установив при проверке, что сама Ким ничего не писала, а всего лишь наговаривала текст на диктофон, предназначенной для печати версии будто бы не видела, но настаивала в разговоре с журналистом, чтобы тот непременно убрал из материала ее личные суждения.

Что же стало причиной для заседания коллегии?

Ким поведала о том, что ей длительное время не давали в родном Чимкенте давно причитавшуюся выдающейся спортсменке трехкомнатную квартиру, но как только прослышали о предстоявшем приезде в город съемочной группы американского телевидения, задумавшей сделать фильм о Нелли Ким, хорошо в Америке, без ума сходившей от гимнастики вообще и от гимнастических звезд в частности, известной, квартира для чемпионки моментально нашлась. Даже дефицитную мебель власти помогли раздобыть. А заодно за короткий срок отремонтировали спортивную школу, в которой Ким тренировала юных спортсменок, – чтобы не выглядел зал на телекартинке убогим.

«„Запах дыни“ – так называлась книга, которую в 1982 году мы написали вместе с нашей знаменитой гимнасткой Нелли Ким, – вспоминает разгоревшийся скандал один из лучших журналистов „Советского спорта“ той поры Владимир Голубев. – Я сделал литературную запись. Копия рукописи, которая лежала в издательстве „Молодая гвардия“, попала к тогдашнему главному редактору „Советского спорта“ Борису Мокроусову, присланному из „Комсомольской правды“ для усиления в газеты. Он принял решение опубликовать некоторые главы. Но все закончилось после второй публикации, в которой был описан эпизод приезда в Чимкент, родной город Ким, американской съемочной группы, решившей снять документальный фильм о знаменитой гимнастке. „После того как об этом узнали власти Узбекистана, мне тут же была выделена благоустроенная двухкомнатная квартира, – написала в книге Ким, а газета перепечатала. – Срочно отремонтировали спортивную школу, в которой я начинала спортивный путь. Была бы необходимость, и травку подкрасили бы зеленой краской…“ Бомба взорвалась на следующий день после публикации. Разборки начались на уровне ЦК КПСС. Фраза о траве была признана идеологически вредной. Мокроусов стал первым главным редактором „Советского спорта“, которому влепили строгий выговор по партийной линии. Я получил аналогичный выговор, из старшего корреспондента меня перевели в корреспонденты, а самое главное, лишили гонорара за эти публикации».

 

Кузнечики из Цюриха

Поздней осенью 1977 года, работая тогда в спортивной редакции ТАСС, я отправился в командировку в Тбилиси для того, чтобы написать отчеты о двух футбольных матчах. В одном из них, в воскресенье, за так называемый «Кубок сезона» (мертворожденное дитя «Комсомольской правды») встречались чемпион страны киевское «Динамо» и обладатель Кубка СССР «Динамо» московское. В другом, в среду, тбилисское «Динамо» принимало в розыгрыше европейского Кубка швейцарский клуб «Грассхопперс». Собственно, второй матч и был главной целью моей командировки: зарубежные клиенты ТАСС (от некоторых из них поступили специальные заказы) ждали подробностей.

Как только «Комсомольская правда» ни подогревала интерес публики к своему детищу, на трибунах тбилисского стадиона собралось всего 16 тысяч зрителей. И это – в Тбилиси, при великолепной погоде, в городе, где футбол любят неимоверно, где, согласно шутке, если в январе повесить на стадионе сушить футболки игроков местного «Динамо», стадион будет заполнен по меньшей мере наполовину. Да и сам матч уставших после напряженного сезона динамовских команд Киева и Москвы проходил вяло, неинтересно, обе, такое складывалось ощущение, отбывали номер.

Обо всем я и написал в своем небольшом репортаже: и о том, что зрителей было мало, и о том, что соперники играли слабо. По понедельникам в Советском Союзе выходила только одна газета – «Правда». Именно она и опубликовала мой отчет, без подписи, разумеется, в выходных данных стояли четыре буквы – ТАСС.

Вечером в понедельник я обсуждал в гостинице с коллегами из грузинского агентства ГРУЗИНФОРМ, как нам выстроить работу по освещению матча «Динамо» – «Грассхопперс»: нужно было встретить швейцарскую команду в аэропорту, взять интервью у ее тренеров, побывать на тренировке тбилисского клуба… Словом, все, как обычно.

В моем номере раздался телефонный звонок. Мой непосредственный начальник, заведующий спортивной редакцией Александр Николаевич Ермаков, сказал, что мне необходимо срочно вернуться в Москву. «Завтра же, – сказал он, – не дожидаясь игры». Разумеется, первым делом я предположил, что что-то случилось дома. «Нет, – обрадовал звонивший, – дома все в порядке. Есть указание руководства ТАСС о твоем отзыве из командировки».

Отзыв с коллегами отметили прекрасной чачей с соответствующими закусками.

Ничего не понимая, я, тем не менее, не мог ослушаться: ТАСС платил мне зарплату, и я был вынужден подчиниться его требованиям. На следующий день я вылетел из Тбилиси в Москву. Вечером, когда меня вызвал к себе заместитель генерального директора ТАСС Виталий Игнатенко, все прояснилось. «Мне, – гневно сказал Игнатенко в присутствии Ермакова, – звонил Евгений Михайлович Тяжельников и выразил свое неудовольствие вашим отчетом».

Необходимо пояснить, кто такой Тяжельников. В свое время он работал в челябинском обкоме КПСС, в 1968 году его назначили первым секретарем ЦК ВЛКСМ, а в 1977 году – заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС. После того как в ноябре 1982 года умер Леонид Брежнев и к власти пришел Юрий Андропов, Тяжельникова моментально отправили послом в Румынию. В качестве руководителя советского комсомола Тяжельников прославился тем, что на одном из съездов КПСС он, под аплодисменты собравшихся, перешедшие в бурные продолжительные аплодисменты, зачитал какую-то заметку из старой многотиражной заводской газеты, подписанную «Л. Брежнев», и вручил ее, заботливо уложенную в рамочку, расчувствовавшемуся автору.

В те годы, когда Тяжельников руководил советским комсомолом, молодой талантливый журналист Виталий Игнатенко стал заместителем главного редактора газеты «Комсомольская правда», а затем – заместителем генерального директора ТАСС. Затем они вместе с Леонидом Замятиным возглавляли отдел международной информации ЦК КПСС и стали в 1978 году лауреатами самой престижной в Советском Союзе премии – Ленинской – за сценарий фильма «Повесть о коммунисте» – фильма о светлой и яркой жизни и неугомонной деятельности во благо советских людей Леонида Ильича Брежнева.

«Это аполитично, – сказал мне тогда Игнатенко. – О таком важном мероприятии вы рассказали сквозь зубы. Отдел пропаганды и товарищ Тяжельников предложили отозвать вас из командировки. И мы это сделали, чтобы вы подумали над своим поведением».

Это сейчас мне смешно над примитивным уровнем высоких руководителей, у которых словно не было иных задач, кроме как следить за тем, что написано в заметках о футболе. Тогда же мне было не до смеха, поскольку я встал перед выбором: либо подать заявление об уходе, либо «проглотить» полученную оплеуху. Грешен: я слишком любил свою работу, чтобы уйти. И я остался.

Впрочем, у медали с отзывом из командировки есть и другая сторона: матч тбилисского «Динамо» с «Грассхопперсом» я смотрел в Москве по телевизору и получил непередаваемое наслаждение от репортажа Котэ Махарадзе. Один только этот шедевр, произнесенный Котэ на одном дыхании, чего стоит: «Кипиани бьет, и мяч попадает в стойку ворот швейцарского клуба „Грассхопперс“, что в переводе с немецкого означает „кузнечики из Цюриха“. Посмотрим, как сегодня будут прыгать эти кузнечики по зеленому газону тбилисского стадиона „Динамо“ имени Владимира Ильича Ленина».

 

«Судью не объявляйте!»

Незабвенный Котэ Иванович Махарадзе рассказывал:

«Мы работали на циркулярах и запретах: не показывайте ликующего футболиста. Я надолго запомню инструктаж, которым запрещалось на чемпионате мира среди юниоров показывать крупным планом футболиста, забившего гол. А что еще показывать? Четыре года юноша шел к этому. Естественно, радуется. А мы отводим камеру.

Мне говорили: Котэ Иванович, судью не объявляйте… А все потому, что это был судья Клайн из Израиля. У нас были даже списки запретов: о Чили не говорить, о Китае молчать, об Израиле ни слова. Я вел из Испании матч Аргентина – Италия и ни разу не назвал фамилию израильского арбитра. Или – подсказка из Москвы: надо сказать, что наши космонавты Романенко и Гречко сделали трехсот какой-то виток вокруг Земли. Дай Бог им здоровья, но при чем тут футбол?

Помню, я вел репортаж из ФРГ о матче местного „Кайзерслаутерна“ с ереванским „Араратом“. В перерыве из Москвы мне сказали, что в первой половине игры я часто говорил „армянские футболисты“. Мне предложили называть их „наши“ или „советские“. На что я сказал, что это, тем не менее, армянские футболисты. В ответ услышал тихое и настойчивое: все-таки называйте так, как вам сказали.

Или, помню, играли сборные Англии и „Всех звезд мира“ – в Лондоне, где блистательно сыграл Лев Яшин. Когда мяч попадал к Пушкашу, Николай Озеров говорил: „Атакуют „Все звезды““. Болельщики на него тогда очень злились, но при чем тут Озеров? Это все инструкции».

 

Год ребенка

Юрий Васильев, лучший, на мой взгляд, отечественный шахматный обозреватель, тексты которого украшали полосы «Московского комсомольца», «Советского спорта», «Труда» и «Спорт-экспресса», рассказал, как однажды его едва не отозвали с чемпионата СССР, проходившего в 1979 году в Минске. За безобидную, с виду, фразу. Он написал о том, почему, по его мнению, во всесоюзном турнире не выступает Анатолий Карпов:

«Причина не играть у А. Карпова уважительная. В Год Ребенка (именно так тот год был назван ЮНЕСКО. – А. Г.) он стал отцом. Но мы вдвойне приветствуем спортивное мужество Сергея Макарычева, у него родилась двойня, а он все же играет!»

Первым, кого я встретил, когда приехал в Минск, был Михаил Таль. С лукавой улыбкой он у меня спросил: «Ну, как в Москве проходит Год Ребенка?» В редакции на меня обрушились карательные санкции. Одна гневная направляющая записка от заместителей главного редактора следовала за другой: «Исключить из своих отчетов фамилии: Александр Никитин!», «Умерить восторги по поводу игры Г. Каспарова!» И т. д, и т. п. Как потом я узнал, меня хотели отозвать из Минска, на главного давили, но он оказался мужественным человеком, наш удивительный Никсем – Николай Семенович Киселев. «Ну как я его отзову, – говорил Киселев, – если он только что выиграл журналистский конкурс в редакции?» Да, после моего дебюта на чемпионате СССР по шахматам в Тбилиси (1978 г.) мои коллеги (а это были очень хорошие журналисты: Станислав Токарев, Игорь Образцов, Владимир Голубев, Анатолий Коршунов, Дмитрий Рыжков и многие другие) неожиданно для меня и для Никсема назвали – закрытым голосованием – лучшим журналистом газеты по жанру «отчет».

 

Московская реакция

В Москве всегда были недовольны успехами киевского «Динамо», в 1961 году нарушившего многолетнюю гегемонию столичных команд, выигравшего титул чемпиона СССР и делавшего это потом с завидной регулярностью – при Викторе Александровиче Маслове (московском, к слову, тренере) в 60-х годах и при Валерии Васильевиче Лобановском в 70-х и 80-х.

Однажды Николай Озеров вел из Киева репортаж о матче киевлян со «Спартаком». Озеров, замечательный комментатор и очень хороший человек, никогда не скрывал того, что его сердце принадлежит «Спартаку». В тот вечер он и рад был бы похвалить любимую команду, но она была разбита в пух и прах – 4:0.

Николай Николаевич начал вести репортаж со второго тайма. Для телевидения и радио одновременно – тогда существовала такая практика. Во время репортажа к нему в кабину тихонечко вошел оператор и, дождавшись, когда Озеров выключит микрофон, говорит:

– Николай Николаевич, вас вызывает Москва.

Для того чтобы поговорить с Москвой – сегодняшних коммуникационных встреч в то время и в помине не было, – Озерову надо было выключить микрофон, встать и выйти в соседнюю комнату, где находился телефонный аппарат.

– Я не могу отойти, спроси у них, в чем дело? – попросил Озеров оператора.

Вернулся тот ни с чем – ему не говорят. Тогда Николай Николаевич попросил сидевшего рядом с ним корреспондента ТАСС Андрея Новикова, известного теннисиста, некогда работавшего в спортивной редакции телевидения, поговорить с Москвой. Вернувшись, Новиков сказал, показывая глазами наверх:

– Оттуда звонили в Останкино и просили не восхвалять киевское «Динамо».

Первой фразой рассвирепевшего Озерова после сообщения коллеги была следующая: «По-прежнему подавляющее преимущество имеют киевские динамовцы». И – продолжил репортаж.

В Москве Озеров поинтересовался у вызвавшего его к себе заместителя председателя Гостелерадио:

– Кто дал право во время работы отвлекать меня, мешать, приглашать к телефону? Я что, контрреволюцию устраиваю?

– Зачем, – ответил зампред, сообщив, что звонили «оттуда», – ты десять раз повторял «подавляющее преимущество киевского „Динамо“»? В Москве миллионы болельщиков «Спартака», они завтра будут плохо работать.

– Да лучше бы, – сказал Николай Николаевич, – московское руководство помогло «Спартаку» создать команду, а то ведь стыдно было смотреть, как она играла в Киеве!

 

Былая мощь армейцев…

В советские времена кураторы прессы из ЦК КПСС регулярно наставляли журналистов, как и что им писать, и редакторов, что им печатать. Мимо внимания партийных начальников не проходило ничто. Секретарь ЦК КПСС Михаил Зимянин, например, кричал на главного редактора общеполитической газеты: «Кто вам дал право так озаглавить отчет о матче с участием ЦСКА – „Где былая мощь армейцев?“ Вы что же, считаете, что защита мирного труда советского народа стала ненадежной? Или – „Слабость „Динамо“ в обороне“.

Это что же получается, органы госбезопасности притупили свою бдительность?..»

Владимир Пахомов, многолетний спортивный обозреватель «Вечерней Москвы», рассказывал, как «Вечерка» однажды провинилась тем, что опубликовала снимок, полученный из фотохроники ТАСС: работница таллиннской кондитерской фабрики держит в руках коробки шоколадных конфет, на крышках которых изображена эмблема предстоявших в Мюнхене Олимпийских игр. Заведующий сектором спорта отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС Борис Гончаров объяснял «нерадивым вечерочникам», что Мюнхен – не тот город, а ФРГ – не та страна, которые следует рекламировать в советской печати.

«Вечерке» однажды крепко досталось за то, что гроссмейстер Сало Флор, отменно владевший словом и всегда писавший с долей юмора, в комментарии к отложенной партии в проходившем в Рейкьявике матче Спасский – Фишер предположил, какой возможный ход может сделать Спасский – ход, способный загнать Фишера в ловушку. Сам заместитель заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК Марат Грамов (будущий председатель Спорткомитета СССР) гневно выговаривал: «Кто дал вам право заниматься подсказками Фишеру? Разве непонятно, что при современных средствах связи Фишер моментально узнает о рекомендациях Флора и предпримет контрдействия, затрудняющие Спасскому атаковать!»

Так и виделась картинка: специальный агент Фишера покупает в киоске «Вечернюю Москву», находит рекомендации Флора, переводит и отправляет выведанный секрет через американское посольство в Москве в посольство США в Рейкьявике. Как раз поспеет к началу следующей партии. А если не забывать о том, с какой «нежностью» относился Фишер к соотечественникам-дипломатам, то, быть может, и к окончанию матча.

 

Отказ Ботвинника

Любителей шахматных историй, во множестве рассказанных блестящим журналистом Виктором Львовичем Хенкиным, с удовольствием отсылаю к книге его тезки, гроссмейстера Виктора Львовича Корчного «Шахматы без пощады». Воспоминания Виктора Хенкина, опубликовавшего в «Комсомольской правде» в дни работы ХХУ съезда КПСС шахматный комментарий под заголовком «Пешки – душа партии», о людях и времени, озаглавленные «Со своей колокольни», книгу венчают. Я же приведу здесь две истории, о которых поведал мастер шахматной журналистики, и обе имеют отношение к Михаилу Моисеевичу Ботвиннику.

«После того как Виктор Львович Корчной не вернулся из поездки в Голландию и попросил там политическое убежище, – пишет Хенкин, – спортивное начальство предложило подписать коллективное письмо с резким осуждением коллеги-невозвращенца. Лишь немногим удалось избежать позора. Среди них – Михаил Моисеевич Ботвинник, чей отказ от подписи имел для меня неожиданные последствия.

Тем же летом 1976 года я провел неделю в пионерском лагере „Орленок“, где написал статью о шахматной школе Ботвинника, проводившего там очную сессию. Статья была опубликована в одном из ближайших номеров газеты „Комсомольская правда“, шахматным обозревателем которой я значился, и привлекла внимание.

На следующий день меня вызвал тогдашний редактор газеты Л. Корнешов.

– Вам известно, – спросил он, – что Ботвинник отказался подписать письмо советских гроссмейстеров, осуждающих бегство Корчного?

– Известно, – ответил я. – Ботвинник никогда коллективных писем не подписывает.

– А вам известно, – продолжал он, – что „Голос Америки“ назвал вашего Ботвинника „совестью советских шахмат“?

Я промолчал. В те времена слушать „Голос Америки“ и прочие „вражеские“ голоса запрещалось. Передачи глушились специальными установками, однако российские умельцы ухитрялись ловить их даже на свои хилые приемники.

– В такой момент, – продолжал главный редактор, – вам не следовало предлагать к публикации материал о Ботвиннике. Вы допустили политическую беспринципность.

Я почувствовал себя, как на партийном собрании, на котором, к счастью, никогда в жизни не бывал.

– Лев Константинович, – произнес я на голубом глазу, – могу ли я расценивать ваше замечание как рекомендацию регулярно слушать „Голос Америки“?

Корнешов посмотрел на меня, как на ненормального. Но я уже закусил удила:

– Тогда распорядитесь, чтобы его не глушили.

Меня отстранили от работы на два месяца – в Кодексе законов о труде была такая мера взыскания».

 

Вопрос президента

Сразу после памятного поражения российской футбольной сборной – в Лиссабоне в отборочном матче чемпионата мира хозяева поля разгромили гостей 7:1 – президент страны Владимир Путин, находившийся где-то с визитом, позвонил тогдашнему спортивному министру Вячеславу Фетисову и поинтересовался: «Что произошло?»

Фетисов вопрос воспринял как прямое указание заменить Вячеслава Колоскова, четверть века возглавлявшего футбольное хозяйство страны.

По свидетельству Колоскова, все прекрасно понявшего, он встретился с Фетисовым, и они договорились о поэтапной – спокойной, без истерики и взаимных обвинений в прессе – процедуре отставки президента Российского футбольного союза. Друг друга Колосков и Фетисов знают давно. В конце 80-х годов, когда у Фетисова возникли проблемы с выездом за океан, куда его пригласили играть за один из клубов НХЛ, Колосков по мере возможностей помогал выдающемуся хоккеисту, попавшему в жернова системы.

Договоренность между Колосковым и Фетисовым так и осталась на словах. Когда Колосков отправился на лечение за рубеж, Фетисов по всем телеканалам объявил о том, что дни Вячеслава Колоскова на посту футбольного руководителя сочтены. Президент РФС, много чего на своем веку повидавший, вступил в борьбу. Сделал он это, конечно же, напрасно. Вопроса «Что произошло?» никто не отменял. Борьба Колоскова быстро закончилась после того, как он побывал сначала в кабинете у Дмитрия Медведева, возглавлявшего тогда администрацию президента России, а потом в кабинете медведевского зама – Владислава Суркова. Оба визита заметно приблизили отставку Колоскова. Он хотел, чтобы его преемником стал генеральный директор РФС Александр Тукманов, выдвинувший свою кандидатуру и проводивший активную предвыборную кампанию, однако Тукманова за день до выборной конференции РФС пригласили к тому же Суркову, и он – что уж ему там такого страшного наговорили? – моментально объявил, что снимает свою кандидатуру.

Друзья предупредили Колоскова, что его кабинет на Лужнецкой прослушивается. Вячеслав Иванович решил проверить. Собрал бюро исполкома и произнес «крамольную», как он ее назвал, речь. Так, мол, и так, сказал, хочу затянуть вопрос с конференцией и вообще предполагаю, что победа ставленника власти на ней (а имя ставленника к тому времени было объявлено – Виталий Мутко) – совсем не очевидный факт.

Утром следующего дня еще до прихода Колоскова на работу РФС захватили крепкие ребята с автоматами и в масках. С ними приехали телевизионщики. «Гости» без объяснений причин своего появления на территории общественной организации ворвались в кабинеты Тукманова и Колоскова, арестовали всю документацию, опечатали сейфы, забрали телефонные книжки и ежедневники. Больше всего Колосков сожалеет об исчезновении записной книжки, в которой он вел записи бесед с Фетисовым, Медведевым и Сурковым, – ее так и не вернули.

 

Волейбольный диссидент

Советский бойкот Олимпиады 1984 года в Лос-Анджелесе был обставлен коммунистическим государством таким образом, будто решение принимали все спортсмены-олимпийцы, не желавшие подвергать риску свое здоровье и жизнь. Они, дескать, полностью и безоговорочно поддержали Национальный олимпийский комитет, от имени которого и сообщалось о бойкоте Игр. На самом же деле решение принималось членами Политбюро ЦК КПСС, а предложение на сей счет было сделано председателем Госкомспорта Маратом Грамовым, боявшимся проиграть Олимпиаду в общекомандном зачете.

«Предатели! За кресла свои дрожите, козлы!..» – далеко не все определения волейболистов сборной СССР, которых объявление о бойкоте застало в Харькове во время товарищеских матчей с американцами, подлежат печати. Взрослые парни, лидеры мирового волейбола, четыре года после Москвы-80 каждодневно готовившиеся к последней в своей спортивной жизни Олимпиаде, плакали, проклиная тех, кто растоптал их жизнь, испоганил их труд, наплевал на их мечту.

Программа «Время» – главная советская телевизионная программа – обратилась к тренеру волейбольной сборной Вячеславу Платонову с просьбой дать интервью, в котором он должен был поддержать решение о бойкоте Лос-Анджелеса. Платонов отказался, а потом, на совещании в Госкомспорте и во время беседы в одном из кабинетов ЦК КПСС, открыто заявил, что бойкот Олимпиады – ошибочное решение. Оно навредило своим собственным спортсменам.

«Много позже, во время перестройки, – написал биограф Платонова Владимир Федоров, – один из еженедельников назвал тренера „волейбольным диссидентом“ и все его последующие злоключения связал с активным протестом против бойкота Олимпийских игр 1984 года».

 

С больной головы…

Пока спортсмены выкладывались на тренировках и боролись за места в олимпийской команде, ЦК КПСС решил отомстить американцам за бойкот Олимпиады-80. В мае 1984 года на совещании представителей братских партий социалистических стран выступил Марат Грамов, возглавлявший Спорткомитет СССР и пребывавший в статусе кандидата в члены ЦК КПСС, и сказал, что «ЦК КПСС счел нецелесообразным участие советских спортсменов в летних Олимпийских играх 1984 года в Лос-Анджелесе».

Кто должен был нести ответственность за это решение? Как это – кто? Конечно же, Соединенные Штаты! Так, во всяком случае, следует понимать завизированное руководителем КГБ Виктором Чебриковым, секретарем ЦК Михаилом Зимяниным, главой Агитпропа Борисом Стукалиным и Грамовым постановление ЦК КПСС. «Считали бы возможным, – в таком стиле тогда изъяснялись, – поручить отделам пропаганды, Международному отделу, Отделу ЦК КПСС совместно со Спорткомитетом СССР, МИД СССР и КГБ СССР разработать меры, которые позволили бы формировать благоприятное для нас общественное мнение в мире с тем, чтобы ответственность за создавшуюся обстановку несли США».

Не знаю, как в мире, а в Советском Союзе все, наверное, спортсмены-олимпийцы, которым нагадили в душу, готовы были повторить вслед за волейболистами: «Предатели! За кресла свои дрожите, козлы!..»

 

Установка для партизан

Игроки российской сборной, приезжавшей 5 сентября 1998 года в Киев на отборочный матч Евро-2000 с командой Украины, рассказывали о беспрецедентных мерах предосторожности, предпринятых тогдашним тренером гостей Анатолием Бышовцем, получившим назначение на сборную незадолго до этой встречи.

Установку он проводил в своем просторном номере гостиницы «Национальная». Когда все расселись по креслам, диванам и подоконникам, Бышовец неожиданно для футболистов включил телевизор. Некоторые даже подумали, что вновь будут смотреть фрагменты из последних встреч соперников, но тренер остановился на передаче, в которой рассказывалось о кулинарных рецептах. Потом он отправился в ванную комнату, пустил на полную катушку воду и, оставив дверь открытой, вернулся к игрокам, показал пальцем на потолок, приложил палец к губам и приступил к установке на матч с украинцами.

«Лучше бы он, – ворчали после проигранного матча российские футболисты, – вместо того чтобы воду с телевизором включать, а потом шестерых защитников на поле выпускать, сразу включил в состав Моста и Карпа (Мостового и Карпина, сильнейших на тот момент атакующих хавбеков сборной России, им в матче было предоставлено всего 20–25 минут. – А. Г)».

Бдительность Бышовца вовсе не была ноу-хау. Валентин Козьмич Иванов вспоминал как-то об установке тренера сборной СССР Гавриила Дмитриевича Качалина перед одним из официальных матчей.

Дело было за границей. Только Качалин приступил к детализации заданий для защитников, как в комнату влетел начальник Управления футбола союзного Спорткомитета Валентин Антипенок и с порога прокричал тренеру: «Вы что делаете?» – «Как – что? – удивился Качалин, мягкий, интеллигентный человек, сам никогда ни на кого не повышавший голоса и не любивший, когда это делали другие. – Даю установку на матч. А в чем, собственно, дело?» – «Вы что, не в курсе? – в свою очередь удивился Антипенок. – Враг кругом! Везде подслушивают!» С этим словами Антипенок схватил телефонный кабель и отключил его от телефона. Потом подумал мгновение, вообще вырвал провод из стены, намотал его на руку и ушел.

На Качалина это произвело неизгладимое впечатление. Приехав со сборной СССР на чемпионат мира 1958 года в Швецию, он на предматчевые установки вообще уводил футболистов из помещения в лес. Словно партизаны, игроки усаживались на полянке в кружок и слушали, как им вечером надлежало играть с соперниками по турниру.

Спецслужбы Советского Союза не были одиноки с бзиками о прослушках. Рон Эллис, защитник хоккейной сборной Канады, игравшей с советской командой знаменитую Суперсерию-72, рассказывал, как перед поездкой в Москву их напутствовали дома: «Политическое давление росло от игры к игре. Мы представляли „свободный мир“, накануне вылета в СССР с нами встретились сотрудники федеральной полиции Канады и предупредили: КГБ, вероятно, установит прослушивающие устройства в гостиничных номерах. И нам посоветовали любые разговоры вести в коридоре».

 

В Риме без ботинок

Торпедовцы из 60-х годов рассказывали мне, как однажды поехали на товарищеский матч в Рим в сопровождении не самого приятного типа из КГБ. Присланные из этой организации заместители руководителей делегации – люди, как и всюду, разные. Этот оказался фельдфебелем. С первых же минут стал учить всех без исключения торпедовцев, как им себя вести в Риме: «Передвигаться только группами в составе не менее пяти человек, оповещая перед началом передвижения меня, заместителя руководителя делегации, с указанием намеченного маршрута и точного времени возвращения в гостиницу. А еще лучше – без меня никуда не ходить. После завтрака – собрание».

Первый день торпедовцы помаялись изрядно. Стражник сел цербером в холле гостиницы и никого никуда не выпускал. Вечером, после ужина, несколько игроков возвращались с гэбэшником в свои номера. Возле одного номера на этаже чекист увидел выставленные за порог ботинки. «Кто знает, что это такое?» – спросил замрук. Ему тут же объяснили: «Все, кто хочет, чтобы его обувь почистили к утру следующего дня, выставляют ее на ночь в коридор. Утром ботинки – как новенькие».

Футболисты разошлись и стали через щелки в чуть приоткрытых дверях следить за развитием событий. Минут через двадцать сопровождающий вышел из своего номера, огляделся и поставил ботинки на пол. Игроки выждали час, потом один из них подкрался и спер обувку.

На следующее утро все футболисты рванули в город, недоуменно пожимая плечами в ответ на постепенно превращавшиеся в истерические вопли офицера КГБ: «Где мои ботинки?» У него была с собой всего одна пара обуви. Поздно вечером, вдоволь нагулявшись по Риму без соглядатая, так же потихоньку конфискованные ботинки поставили на пол перед номером замрука.

 

Чекистский разговор

Защитник тбилисского «Динамо» Александр Минджия пришел на прием к председателю грузинского республиканского совета динамовского общества Г ригорию Пачулия.

– Что случилось? – спрашивает его хозяин кабинета.

– Меня вызывают в военкомат, хотят забрать в армию – вот повестка.

– Слушай, Саша, какая армия? У нас важные игры впереди. Без тебя не обойтись. Подожди в приемной, я буду звонить военкому, ругаться, все улажу.

Футболист через неплотно закрытую дверь услышал все, что говорил Пачулия невидимому собеседнику:

– Слушай, очень тебя прошу. Вы прислали повестку Минджия. Он сейчас у меня. Срочно пришли наряд и забери этого прохвоста. Он нам всем надоел. Ему полезно будет послужить…

Минджия в шоке влетает в кабинет:

– Что вы делаете? Мне говорите, что все уладите, добьетесь отсрочки, а сами просите военкома, чтобы меня забрали в армию!

Пачулия деваться некуда. Пойман, как говорится, с поличным. И тогда он говорит:

– Саша, что с тобой? Ты что, не понимаешь? У нас же был чекистский разговор. На нашем языке «забери» – это значит «не забери». Понял?

 

Из доносов «исскуствоведов»

Кто-то из актеров остроумно назвал гэбэшников, сопровождавших театральные и спортивные коллективы во всех зарубежных поездках, «искусствоведами в штатском». По возвращении домой они отписывались – сообщали начальству о том, что видели, слышали и о чем просто догадывались.

«…некоторые хоккеисты сборной носят за пазухой кресты. Степанова стояла спиной к флагу своей страны во время награждения в Барселоне.»

«Тренер ивано-франковской команды Кириченко при возвращении из-за рубежа умудрился напялить на себя 50 пар женских трусов».

«В шведском аэропорту проходила проверку команда воскресенского „Химика“. Вдруг сразу загудели все звонки, пришлось произвести обыск. У каждого хоккеиста были обнаружены аккуратные полотняные мешки, которые были набиты советскими пятаками. „Наши“ товарищи разобрались, что пятак подходит в игральный автомат, как крона. Они забрасывали пятаки, а выигрыш получали кронами».

«Наше посольство вынуждено было пойти на риск и досрочно снять с соревнований легкоатлетическую команду в Париже. Причина состояла в том, что Савельев решил погулять в два часа ночи, пошел в неблагоугодное заведение, устроил скандал и попал в полицию. И только благодаря усилиям посольства СССР был освобожден. У него оказалось 2500 франков. Савельев сказал, что взял их в долг у американца».

«Среди потока печати попался однажды объемистый пакет, распечатав который ребята не смогли скрыть своего возмущения. Антисоветская продукция „Посева“ и НТС, книги предателей типа Солженицына и прочего отребья, у которого успехи нашей страны и ее народа вызывают патологическую ненависть. „Подарочки“ сами же спортсмены бросили в мусорный ящик».

В шедевры эпистолярного жанра КГБ следует определить пассажи из справки, посвященной Борису Спасскому:

«Гроссмейстер Б. Спасский, в результате трудного детства и пробелов в воспитании, подчас некритически относится к своему поведению, допускает незрелые высказывания, нарушает спортивный режим, не проявляет должного трудолюбия… Он много времени тратит на благоустройство своего быта (обмен квартиры, покупка дачи, ремонт машины), что в дальнейшем может повлиять на его подготовку, которая требует полной отдачи сил и времени. Неоднократно обращалось внимание Б. Спасского на легкомысленность во время публичных выступлений. Отвечая на один из заданных вопросов, Б. Спасский говорил о своем уважении и симпатиях к верующим. „Я, вообще, выходец из семьи священника. И если бы из меня не получился шахматист, я с удовольствием стал бы священником“, – заявил Б. Спасский. Незрелость Б. Спасского проявилась в том, что он отказался от предложения АПН подписать письмо группы общественных деятелей СССР в защиту Анжелы Дэвис».

 

Скептицизм Викулова

Ветераны хоккейного ЦСКА после турнира 11-летних мальчишек, посвященного памяти Александра Рагулина, собрались в кафе армейского Дворца спорта. Дело было 5 мая 2009 года, их поздравили с приближающимся днем Победы и вручили от имени «Интерспорта» конверты, и обед покатился своим чередом.

Владимир Викулов, тот самый форвард, из знаменитой тройки – Викулов – Фирсов – Полупанов, – пришел позже других, к нему за столик подсел защитник Александр Гусев, они вдвоем стали что-то обсуждать, и поближе к ним подобрался известный и хорошо всегда принимавшийся в ветеранском кругу (поскольку гадостей и глупостей в его материалах никогда не было) журналист Николай Вуколов. Викулов, появившийся в кафе не в самой, мягко говоря, лучшей форме, вдруг прервался и внимательно посмотрел на Вуколова. Гусев объяснил, что, мол, «это же Николай Николаевич, он же… писатель, он в Швеции много лет работал, когда мы с тобой, Володька, туда играть приезжали». Услышав про Швецию, Викулов еще раз внимательно посмотрел на Вуколова и едва слышным голоском спросил: «Кагэбэшник, что ль?» В ответ на разъяснение Вуколова о том, что к этой могущественной организации он никогда не имел никакого отношения, Викулов лишь скептически покачал головой.

Скептицизм Викулова понятен: в СССР считалось, что если человек долгое время проработал за границей, то не кем иным, кроме как сотрудником КГБ, он быть не мог. Проверено на себе. Когда я в первой половине 80-х годов работал корреспондентом ТАСС в Хельсинки, то и предполагать, конечно, не мог, что на меня автоматически могли наклеить ярлык гэбэшника. Дело в том, что я знал всех (или почти всех), кто работал в Финляндии от КГБ. И – самое главное – я знал, что в число тех, для кого «крышей» были посольство, торгпредство, различные международные организации и СМИ, не вхожу. Но.

Вениамин Смехов, блестящий артист, режиссер, писатель и просто очень хороший человек, в одном из материалов книжки о нашем общем друге Михаиле Орлове, скончавшемся в 59-летнем возрасте в Бостоне в январе 1998 года, написал следующее: «Выездные» советские деятели искусства пользовались гостеприимством Светы (моя жена) и Саши. Они в Хельсинки любили Горбунова, а в Москве подозревали в нем гэбэшника. Подружившись с ним на гастролях Таганки в Финляндии в 1982 году, я однажды развенчал эти подозрения в доме любимейшего Булата Окуджавы. На развенчание ушло десять минут и два аргумента: как безрассудно рисковал Саша (и дорисковался через пару лет), принимая у себя Виктора Некрасова, и как он верен старой дружбе с эмигрантами Орловыми – близнецами Мишей и Лешей.

 

Раколовы из госбезопасности

Сейчас каждый шаг судейской бригады, приезжающей работать на матч клубов премьер-лиги, под контролем, подчас – с помощью специальной аппаратуры, в частности, портативных видеокамер. В советские же времена принимающая сторона забирала арбитров на вокзалах или в аэропортах, старалась создать им комфортные условия для подготовки к игре, всячески гостей развлекала. Проявления гостеприимства были связаны еще и с необходимостью оградить судей от встреч с представителями соперника, которые спали и видели, как бы подобраться в чужом городе к арбитрам и потолковать с ними.

А никак!

Однажды судейскую бригаду, приехавшую в Ростов на важнейший для ростовчан матч, администратор местной команды отвез в день матча в уютное местечко на один из донских пляжей. Компанию сопровождали двое молчаливых мужчин крепкого телосложения. Пока арбитры нежились на солнце, незнакомцы принялись ловить раков. Наловили огромное количество и тут же принялись их варить. Что может быть вкуснее раков, только что выловленных и сразу же сваренных в воде со специями?..

Вечером после игры, для ростовчан победной, администратор сообщил судьям, что раков для них ловили два офицера областного управления КГБ, перед которыми была поставлена задача полностью оградить арбитров от нежелательных контактов.

 

«Телега» от Подобеда

Как-то советские хоккеисты проводили под Новый год турне по Северной Америке, и канадцы решили устроить для руководства делегации гостей, которую возглавлял Вячеслав Колосков, дружеский новогодний ужин. Колосков, естественно, пригласил всех своих, в том числе и тихого, неприметного человека из КГБ – они всегда сопровождали спортивные команды. Комитетчик – подполковник Подобед – пришел в тренировочных брюках, тапочках, футболке, вел себя, как и подобает вести себя людям его профессии: больше молчал, выпил пару рюмок, принялся за кофе.

«Мы, – вспоминает Колосков, – не стали долго засиживаться, поблагодарили хозяев за гостеприимство, разошлись по номерам. Я еще подумал: правильно все-таки сделал, что комитетчика пригласил. Пусть не через третьих лиц информацию собирает, а сам видит: все прошло пристойно, политических разговоров не велось, к женщинам никто не приставал, хоть они и были за столом.

Возвращаемся мы в Москву. Звонит мне дня через два мой хороший друг Валера Балясников. Одно время он играл в воротах за московское „Динамо“, потом его пригласили на работу в КГБ.

– Слава, встретиться надо.

Встретились. Он меня спрашивает:

– Что там у вас за застолье случилось?

Объясняю все, как было.

Балясников говорит:

– „Телега“ на тебя пришла. Хочешь, по памяти выдержку из нее процитирую? „В разговорах не отстаивал интересы Родины, поскольку ни разу не упомянул о преимуществах советского образа жизни, даже когда говорил тост“.»

 

Побег в Бразилии

Владимир Пономарев, великолепный крайний защитник ЦСКА и сборной СССР, рассказывал, как однажды в Бразилии, устав от сборов национальной команды, ее перелетов по Южной Америке и матчей, он договорился с Валерием Ворониным и Виталием Хмельницким пошутить над сопровождавшим команду чекистом.

Прикрепленным к сборной кагэбэшником, так уж вышло, был молодой парень, за границу выехавший впервые. Воронин запустил «дезу», что «Пономарь с Хмелем» будто бы «решили свалить за кордон». И говорил все это Валерий партнерам по команде так, чтобы слышал чекист. Наступил «день икс». Пономарев и Хмельницкий взяли огромные сумки, напихали в них каких-то шмоток, чтобы повнушительнее смотрелось, и тихонечко, на цыпочках, направились вечером к дверям отеля. Вся команда, знавшая о том, что произойдет, сидела, затаившись, в баре. Молодой кагэбэшник вскочил, в два прыжка догнал «беглецов»: «Куда?!» – и схватил их крепкими руками за шеи. Хохот был невероятный. Парень и сам рассмеялся. Даже не пришлось ему объяснять, что его разыграли.

 

«Волга» со шторками

В советскую эпоху, отмеченную, помимо всего прочего, воинственным насаждением атеизма, Владислав Третьяк перед важными турнирами – чемпионатами мира и Европы, Олимпийскими играми, да и не только перед ними, регулярно ездил в Троице-Сергиеву лавру к наместнику Алексию. Алексий, с которым выдающийся вратарь познакомился еще в советские времена, крестил обоих детей Третьяка, его жену Татьяну. Отношения они сохраняли в тайне, поскольку КПСС, членом которой был Третьяк, за походы в церковь и – тем более – за участие в церковных обрядах наказывала. «Владыка, – рассказывал Третьяк, – присылал за нами черную „Волгу“ со шторками. Она отвозила нас прямо на задний двор лавры. По музеям спортсменам ходить не возбранялось, а как мы оказывались у него за столом – никто не видел. За все время не было ни одного прокола. Вот это называется конспирация!»

Блажен, кто верует. Нет, полагаю, никаких оснований сомневаться в том, что те, кому следует, были прекрасно осведомлены о визитах в лавру пассажиров «Волги» со шторками. Деятельность церкви полностью контролировалась ЦК КПСС и КГБ, и на каком-то уровне в этих организациях – высоком или среднем (но никак не рядовом) – приняли решение не трогать Третьяка, пусть бывает в лавре, встречается с Алексием. Почему нет, если это положительным образом сказывается на результатах советской хоккейной команды.

 

Под контролем

В сентябре 1984 года политические, спортивные власти СССР и примкнувший к ним КГБ пребывали в состоянии повышенной боевой готовности: теннисный жребий распорядился таким образом, что в финале европейской зоны «А» розыгрыша Кубка Дэвиса должны были встретиться команды Советского Союза и Израиля.

Матч решили провести в Донецке – без гимнов, без флагов, с контролем над местными студентами-арабами, над тем, кому и на какие места проданы билеты, с каждодневной накачкой «Проиграть нельзя!», с запретом перед матчем пожимать руки соперникам, обмениваться вымпелами, с выпуском специальной инструкции «Как вести себя на стадионе», с расселением израильской команды на одном этаже, с запретом селить в этой же гостинице советских евреев…

«Членов нашей делегации, – вспоминал потом в своей книге „Первый сет“ капитан советской сборной Шамиль Тарпищев, – настолько затерроризировали, что у нас складывалось впечатление, будто успех теннисистов из Израиля приведет к победе мирового сионизма». Руководитель научной группы советской теннисной команды Анна Скородумова сыграла в теннис с президентом теннисной Федерации Израиля. Ее, понятно, разыграли – ожидают, мол, теперь крупные неприятности, и на фоне окружавшего матч бреда и маразма она не могла не поверить в это.

Тарпищев, надо сказать, и вымпел советский вручил, и израильский принял (его, правда, сразу же отобрал сотрудник КГБ – вернули только через два года), и руку капитану соперников пожал, что тут же было отмечено многочисленными наблюдателями из ГБ.

Капитан сборной СССР всегда обращал особое внимание на то, что другие считали мелочью. Лидер израильской команды Гликштейн – человек крупный, весом за 100 килограммов. Тарпищев решил: нужен вязкий корт – теннисистам с таким весом на вязком корте играть сложно, особенно в том случае, если матч затянется. Для того чтобы корт стал вязким, его необходимо полить. Выяснилось: проблемы с подачей воды – где-то прорвало трубы.

Тарпищев позвонил давнему знакомому, начальнику местной железной дороги Виктору Приклонскому, невероятному поклоннику теннисной игры вообще и Тарпищева в частности: «Воды нет, а корт надо поливать». Капитан сборной понимал, что помочь может только Приклонский, который однажды на реплику о том, что нечем укатывать корт, ответил: «Надо будет, задницами утрамбуем».

Буквально через несколько минут Тарпищева нашел по телефону секретарь Куйбышевского райкома КПСС: «Что нужно сделать? Мне позвонил Приклонский и сказал: если не сделаете того, что скажет Тар – пищев, завтра утром с партбилетом ко мне».

Большая группа людей поливала корт из ведер. Потом, когда трубу привели в порядок, – из шлангов. Труднейший матч команда Тарпищева выиграла со счетом 3:2. Когда она вернулась в Москву, никто не сказал игрокам и тренеру «спасибо» или «поздравляем»: матч не транслировали по телевидению и о нем не писали в газетах – события вроде бы и не было.

 

Ничья в Братиславе

Валерий Балясников, постоянно в 80-е годы сопровождавший сборную СССР от КГБ – в роли заместителя руководителя делегации, – поведал о том, что заключительный отборочный матч к чемпионату мира 1982 года между сборными Чехословакии и Советского Союза в Братиславе носил, скажем так, характер дружеской встречи.

«Для нас, – рассказывал Балясников, известный в свое время вратарь московского „Динамо“, дублер Льва Яшина, – игра ничего не значила – мы уже вышли в финальную стадию, а чехам нужна была как минимум ничья. Вызывает меня руководство. Происходит примерно такой диалог: „Вы летите с командой? – Да. – Нужно сыграть вничью. – А я при чем? – При том“. Комментарии, как говорится, излишни. До матча решил ничего не предпринимать, ни с кем не разговаривать на эту тему – думал, обойдется без меня. Сижу на трибуне, стадион переполнен. Наши, как назло, играют очень хорошо. Блохин, Буряк, Гаврилов, Дараселия, Шенгелия – состав самый боевой. На 14-й минуте Блохин забивает гол. Ну, думаю, если так дальше пойдет – задание мне не выполнить. Пришлось спуститься к скамейке запасных… Сыграли 1:1».

В самолете, летевшем в Москву, сокрушался Николай Николаевич Озеров. Переживал, что его не предупредили о ничейных договоренностях – проинформировали только постфактум: «Я бы иначе построил репортаж!»

 

Самаранч, Иван Антонович

Если французский барон Пьер де Кубертен по праву считается человеком, возродившим в современных условиях Олимпийские игры, то маркиз Хуан Антонио де Самаранч, три месяца не доживший до 90-летия, останется в спортивной истории как президент МОК, при котором олимпийское движение прочно встало на путь коммерциализации и на Играх стали выступать спортсмены-профессионалы. Девиз «главное – не победа, а участие» трансформировался в постулат, ставший основой для сегодняшних Олимпиад: «Главное – не участие, а победа».

При Самаранче олимпийские кольца превратились в товар, а победители Игр стали зарабатывать серьезные гонорары: медали превратились в пропуска-вездеходы в рекламные закрома.

У Самаранча было немало противников, выступавших против превращения Олимпиад в финансовые предприятия. Сторонников «чистых» Игр, свободных от нашествия капитала и, как следствие, помпезности, допинг-скандалов, нечестного судейства, можно обнаружить и сейчас, однако с каждой новой Олимпиадой «идеалистов» становится все меньше и меньше, а главные спортивные состязания четырехлетия, напротив, превращаются в основательные бизнес-проекты с участием почти всех сильнейших спортсменов мира.

До появления Самаранча на самой вершине олимпийской власти МОК влачил жалкое существование, и доходило до того, что искали желающих проводить Олимпиады: хозяевам Игр самим приходилось заниматься финансовым обеспечением соревнований, и слово «выгода» в МОКовской штаб-квартире никто не произносил. При Самаранче МОК стал не просто абсолютно самостоятельной в финансовом отношении организацией, но организацией, с мощью которой вынуждены теперь считаться самые крупные корпорации. Попасть в спонсорскую очередь, из которой МОК тщательно выбирает потенциальных партнеров, не так-то просто. Равно как и стать обладателями весьма дорогостоящих телеправ на показ летних и зимних Олимпийских игр. Подобного рода сложности всегда сопровождают разговоры о коррупции. Не избежал подобных разговоров МОК вообще и Хуан Антонио Самаранч в частности.

Испанский дворянин, поддерживавший в Испании фалангистов и входивший в окружение диктатора Франко, Самаранч не избежал разговоров и о чересчур тесных связях с Москвой. Его без документальных подтверждений, только на основании предположений, называли агентом влияния, завербованным КГБ. Вряд ли приходится сомневаться в том, что Советский Союз оказал ощутимую поддержку Самаранчу на выборах президента МОК, проходивших в Москве. Маркиз тогда прекрасно проводил время в советской столице в роли испанского посла, имел тесные контакты с руководителями советского спорта, в частности, с тогдашним заместителем председателя Оргкомитета Олимпиады-80 в Москве Виталием Смирновым, который считается одним из самых главных организаторов привлечения в пользу Самаранча голосов членов МОК из социалистических стран.

…Однажды на имя заведующего спортивной редакции ТАСС Александра Николаевича Ермакова поступило приглашение на прием в испанское посольство в Москве. Ермаков был в отпуске, протокольная служба агентства передала приглашение мне, шефа замещавшему. Протокольщику я сообщил, что, скорее всего, в посольство не пойду, поскольку никогда не любил подобного рода мероприятия. Он пожал плечами и ушел. Спустя полчаса в редакции раздался звонок. Звонил человек из КГБ. Представился то ли Каспаровым, то ли Гаспаровым. Он попросил меня обязательно сходить на прием, присмотреться к послу Самаранчу, по возможности поговорить с ним, составить свое мнение и позвонить ему, Каспарову (Гаспарову), по такому-то телефону, но только не из редакции, а из уличного телефона-автомата.

Дураку было понятно, что речь шла о банальной попытке завербовать меня в качестве осведомителя. Мое мнение о Самаранче им понадобилось! Да у них папки с досье на него не один шкаф на Лубянке занимают!

В посольство я пошел, а потом много чего «любопытного» рассказал из телефонной будки на Тверском бульваре невидимому Каспарову (Гаспарову). И о том – в подробностях, – как я тщательно подбирал галстук для похода на прием и выбрал в конце концов кем-то из футбольных людей подаренный галстук с эмблемой «Барселоны»: Самаранч, дескать, поклонник «Барсы» и обязательно должен был «клюнуть» на человека при таком галстуке.

О том также, в каких ботинках был посол: мне, мол, показалось, что левый у него жмет, левая нога, по всей вероятности, отличается от правой – на ней могут быть кожные утолщения. Сделал я упор и на то, как Самаранч отпивает вино из бокала – каждый глоток не больше 5–7 граммов, так мне, сообщил я Каспарову (Гаспарову), во всяком случае, показалось.

Больше «дурачка» с его галстуком, умением различать правую ногу от левой и сумасшедшим глазомером никогда из ГБ, к счастью, не беспокоили.

За глаза, а иногда и в глаза – в непринужденной обстановке московских посиделок «без галстуков» – Самаранча, одного из представителей высшего европейского общества, человека весьма состоятельного, называли «Иваном Антоновичем», и Самаранч воспринимал свое имя в русской транскрипции с улыбкой.

Самаранчу не раз припоминали его фалангисгское прошлое, которое он никогда не скрывал, но забывали при этом упоминать о политической гибкости маркиза, реально оценивавшего динамику развития испанского общества. Гибкость эту очень точно характеризует эпизод, произошедший в 1977 году, когда он был назначен на пост посла в Советском Союзе. Об эпизоде этом не раз рассказывал сам президент МОК (полностью он приведен в книге тогдашнего пресс-атташе Олимпийского комитета СССР Александра Ратнера, бессменного переводчика Самаранча): «Буквально через несколько дней после моего приезда в Москву в столице СССР проходил крупный международный форум. В качестве гостей на нем присутствовала важная делегация испанских коммунистов во главе с Долорес Ибаррури и Сантьяго Каррильо. Я поехал в Кремлевский Дворец съездов, нашел их и сказал, что мне, как послу Испании, доставит большое удовольствие принять их у себя в резиденции. И они приехали. Тем самым мы как бы доказали, что политические проблемы в Испании – дело прошлого. Началась новая эра…»

Виталий Смирнов пришел на помощь Самаранчу в 1992 году, когда после распада Советского Союза олимпийская команда великой страны – основной тогда конкурент сборной США – могла вообще не приехать в Барселону. Для Самаранча, с огромным трудом добившегося проведения Игр в своем родном городе, отсутствие советской сборной могло стать двойным ударом. Во-первых, Барселона осталась бы без ожидавшегося несколько лет зрелища – противостояния советских и американских олимпийцев. Во-вторых, и это главное, резко упали бы доходы от спонсоров и рекламодателей, для которых спортивное сражение между СССР и США в годы холодной войны было исключительно лакомым телеблюдом. Смирнов все сделал для того, чтобы в Барселоне появилась сборная Союза независимых государств, которую на Играх воспринимали как советскую команду.

 

«Вынимай, депутат!»

Владимир Баркая, тбилисский «человек-гол», по-домашнему «дядя Сема». Сам он «дядю Сему» объясняет так: «Из-за носа. Он у меня с детства крючковатый. Рыбаки-греки в Гаграх, где я родился и вырос и во время войны потерял отчий дом, называли свои хранилища для сетей „симер“. А хранилища эти были похожи на мой нос. Отсюда и „Сема“ – приклеилось это ко мне раз и навсегда».

Баркая обожал, боготворил Льва Яшина. Они познакомились и подружились, когда московское «Динамо» приезжало на сборы в Гагры.

Разница в возрасте – Яшин старше – на дружеских отношениях не сказывалась. Потом Баркая забивал Яшину. Однажды забил в товарищеском матче. Яшина перед этим в Москве избрали депутатом горсовета. Баркая, среагировав на фланговую передачу партнера, подставил ногу, забил и пошел к центру поля, небрежно бросив на ходу: «Вынимай, депутат!» Вдруг слышит за своей спиной пыхтение и получает пинок под зад. И тут же оба – Яшин и Баркая – рассмеялись. И удивленные поначалу зрители, не понявшие, что произошло, рассмеялись вслед за ними. «Лева, – рассказывал Баркая, – быстро остыл. Но пока не дал мне пинка, зол был, как черт».

 

Галстуки от звезд

Как-то раз в октябре 1963 года после завтрака на динамовской базе Лев Иванович Яшин, только-только вернувшийся из Лондона с матча сборных Англии и мира, сыгранного им блистательно, пригласил партнеров зайти к нему в номер. Каждому он вручил по очень хорошему галстуку. Динамовцы, зная, что на поездку их знаменитому вратарю выдали всего 5 фунтов стерлингов (примерно столько один галстук и стоил), удивились. И Яшин поведал им историю, которую Эдуард Мудрик запомнил так:

– Вечером после игры в дверь яшинского номера постучали. Лев открыл дверь и увидел на пороге Пушкаша и Шнеллингера. Ференц немного знал русский язык, но экспансивный рыжеволосый немец его опередил: «Яшин, ресторано!» Венгр пояснил, что звезды собираются в ресторане отметить проведенную игру, пообщаться. Лев, знающий свое финансовое положение, пришел в ужас от приглашения, но виду не подал, начал убеждать, что незачем куда-то идти, когда можно посидеть и в его номере. Тут же достал из сумки привезенные из Москвы бутылки с водкой, баночки икры, различные рыбные деликатесы. Ошарашенные гости тут же спросили, кто будет готовить, кто будет убирать, на что Лев ответил, что все сделает сам «айн момент».

Конечно же, звездные игроки поняли, что Яшин ограничен в средствах, а просто так, без денег, в ресторан не пойдет, а потому на его предложение ответили согласием. О чем-то Пушкаш с Шнеллингером переговорили, немец исчез, а Пушкаш помогал Льву накрывать на стол. Через некоторое время вернулся Шнеллингер с солидным свертком и с помощью Пушкаша объяснил Льву, что это – галстуки от имени звезд: для него, его партнеров по «Динамо», тренеров. Посидели они тогда славно, подробностей Лев не рассказывал, а подаренные галстуки вручил нам на базе.

 

Подлецы со Старой площади

В Москве на Старой площади располагались здания ЦК КПСС. Некие подлецы, просиживавшие штаны в кабинетах этих зданий, вдоволь поиздевались в 1982 году над легендой мирового футбола, человеком, прославившим страну, Львом Ивановичем Яшиным.

Лучше других эту историю знает, наверное, Никита Павлович Симонян, работавший тогда в Управлении футбола Спорткомитета:

«В 1982 году Управление футбола формировало группу специалистов-наблюдателей на чемпионат мира в Испании. Яшин получил персональное приглашение на турнир от всемирно известной фирмы „Кэмэл“. Она взяла на себя все расходы по пребыванию Яшина и других звезд мирового футбола на время всего чемпионата. Лев Иванович приглашению был очень рад и подшучивал над нами: „Бегаете, пробиваете суточные, место в группе, а мне все пришлют“. За несколько дней до отъезда меня вдруг приглашают к начальнику первого отдела. То, что я услышал, повергло меня в шок: „Яшин не может ехать на чемпионат мира“. „Как, почему?“ Оказывается, есть решение ЦК КПСС, запрещающее рекламировать табачные изделия и медикаменты. Если бы мы узнали об этом месяц назад, мы бы включили Яшина в группу специалистов.

Как сказать о том, что услышал в первом отделе, Яшину? Осторожно рассказываю ему об этом произволе и вижу, как он начинает не то что темнеть, а прямо чернеть. Стараюсь его успокоить.

– Да пошли они все на… – Он стал отчаянно материться. – Скоты неблагодарные. Что, Никита, я не заслужил присутствовать на чемпионате мира? В какой еще стране могут так поступить с человеком?

– Лева, прошу тебя, успокойся, что-нибудь придумаем.

А у самого раскалывается голова, покалывает в груди, стонет душа.

– После такого плевка в душу не хочу никуда ехать, пошли они все к чертовой матери, скоты, которые за наш с тобой счет разъезжают на черных лимузинах, бесплатно обжираются и докладывают на самый верх: „Наша сборная – чемпион Европы, наша сборная выиграла Олимпиаду“. Как будто это их заслуга.

Ситуация постыдная, гнетущая, омерзительная: Яшина не пускают на чемпионат мира. Все звезды будут в Испании, все будут спрашивать, почему нет Яшина?»

Выход тогда Никита Павлович и его коллеги по Управлению футбола при поддержке председателя Спорткомитета Сергея Павлова нашли. На мадридский конгресс ФИФА советская делегация отправилась в таком составе: Топорнин (председатель Федерации футбола СССР), Четырко (ответственный секретарь Федерации) и Яшин (переводчик). Яшина уговорили пойти на такой вариант еле-еле. «Никуда я не поеду, – говорил он, – это же нелюди. Кто нами руководит?»

По возвращении в Москву Яшина сразил инфаркт, затем – инсульт. Симонян более чем уверен: надругательство над человеком перед чемпионатом мира сказалось на здоровье Яшина, болезни которого стали прогрессировать.

 

Бездушие и равнодушие

В энциклопедическом разделе «Яшин» заметна строчка о награждении его двумя орденами Трудового Красного Знамени и Ленина и о присвоении звания Героя Социалистического Труда. Может показаться, будто речь идет об обласканном властями человеке, который только и делал, что получал в Кремле награды и пользовался затем сопутствовавшими им благами.

Это совсем не так.

К честно заработанным орденам его представляли за победу на Олимпиаде в Мельбурне, выигрыш первого в истории Кубка Европы и по случаю окончания карьеры игрока. Звезду Героя Рафик Нишанов привез из Верховного Совета СССР на Чапаевскую улицу в квартиру Яшиных за три дня до смерти Великого вратаря – его с трудом подготовили к событию и на телеэкране он был не похож на себя.

Орденами участие государства в его судьбе и ограничилось. Более того, оно, во всяком случае, облеченные той или иной степенью власти его представители, не шло навстречу Яшину в ситуациях, когда ему требовалась помощь, а то и вовсе не замечали его.

За годы вратарской карьеры у Яшина было несколько сотрясений мозга. Его бесстрашие при бросках в ноги поражало. Но для него много больнее, чем жесткое столкновение с соперником, были несправедливость, бездушие и равнодушие. Возглавлявший центральный совет общества «Динамо» человек по фамилии Богданов убрал Яшина в середине 70-х из «Динамо», в котором он работал начальником команды. Бывший вратарь никому не жаловался, но тяжело переживал: «Динамо» было для него всем.

 

Яшин в Хельсинки

Перебравшись на время благодаря знанию финского языка из разряда футбольных репортеров в корпус зарубежных корреспондентов ТАСС и очутившись в Хельсинки, о футболе я, разумеется, забыть не мог. Судьба тем временем распорядилась так, что в финской столице я часто встречался с кумиром своего детства, с человеком, в которого я, 9-летний мальчишка, играл во дворе целиноградского дома, – со Львом Ивановичем Яшиным.

Кубок Яшина

Мало кому известно, что в доперестроечные еще времена, когда и выезды-то в капиталистические страны проходили по разряду чудес, в капстране под названием Финляндия ежегодно, по весне, проводился представительный турнир детских футбольных команд на «Кубок Яшина». Дома такого не было, и вдруг – в Хельсинки.

Идея турнира принадлежит двум замечательным людям – Николаю Островскому и Владимиру Поволяеву, предки которых когда-то в силу различных причин, прежде всего политического характера, вынуждены были однажды переселиться на финскую землю да так на ней и осели. В домах у них поддерживалась русская речь, сыновьям, говорившим с детства еще и по-фински, язык родителей пригодился, помог найти вполне приличную работу в крупных фирмах, сотрудничавших с Советским Союзом.

Любовь к России и футболу привела Николая Островского и Владимира Поволяева в Москву в гости к Льву Яшину, который охотно согласился дать хельсинкскому турниру свое имя, тем более что в финской столице популярным в среде русскоговорящей публики было созданное Островским и Поволяевым общество «Динамо». Названное так, как они говорили, в честь Льва Ивановича.

Раз в год, весной, Яшин приезжал в Хельсинки, наблюдал за матчами турнира, вручал Кубок, призы, встречался с соотечественниками, работавшими в посольстве, торгпредстве, корпунктах, международных конторах. Это был праздник общения с Великим Вратарем, доступным, веселым, беседующим с мальчишками и раздающим автографы их родителям, поражающим абсолютной естественностью.

Беда

Информация о беде, случившейся со Львом Ивановичем, оглоушила. Спустя какое-то время после операции по ампутации ноги он лежал в институте протезирования, где ему делали протез. По выходным дням Валентина Тимофеевна увозила его домой. Коридор отделения, в котором лежал Лев Иванович, был едва освещен, с заляпанными стенами, с грязным, засыпанным опилками полом. Вдоль стен в колясках передвигались молодые парни. Палата оказалась очень тесным помещением – узким, с одним окном во всю стену. Слева и справа стояли больничные койки, тумбочка, инвалидная коляска, много костылей. Яшин попал в одну палату с инвалидами-афганцами. Все – с ампутированными нижними конечностями. Все – из разных уголков страны. Все – почти дети, постоянно голодные. Родственники далеко, а как кормили (и кормят по сей день) в наших больницах, всем известно.

Юные калеки с голодными глазами могли свести с ума. Все продукты, которые приносила Валентина Тимофеевна, Лев Иванович отдавал ребятам, плакал, переживая за мальчишек тяжко, и просил врачей перевести его в другую палату.

Изготовление протеза заняло много времени. Верхнюю часть его сделали из дерева. Получилась тяжеленная огромная бочка, которую Лев Иванович назвал «кадушкой». В Хельсинки врачи рассматривали его «кадушку» так, словно в их руки попал редчайший музейный экспонат. Когда я перевел им, как Яшин называет сей предмет, они спросили, почему именно так. «Потому, – сказал Лев Иванович, – что в „кадушке“ этой можно огурцы солить».

«Кадушка» крепилась ремнями к поясу. Коленные «суставы» делавшихся тогда в Москве протезов были настолько примитивными, что высокому человеку, такому, как Яшин, с большой массой тела, необходимо было обязательно пользоваться еще и костылями.

Ужас состоял в том, что государство, которому выдающийся по мировым меркам спортсмен Яшин служил верой и правдой всю свою жизнь, прославлял его за границей, добиваясь с партнерами громких побед – на Олимпиаде-56 в Мельбурне и в финале Кубка Европы-60 в Париже, – палец о палец не ударило для того, чтобы немедленно отправить Великого своего Гражданина в лучшую клинику мира, в какой бы точке земного шара она ни находилась, сделать ему самый современный протез и заботиться потом о нем до конца дней его.

«Пуолиматка»

Через день после того, как я позвонил Коле Островскому и обо всем ему рассказал, он сообщил мне следующее. Во-первых, никто не отменял розыгрыша «Кубка Яшина», и потому «Лев обязательно должен в апреле приехать». Во-вторых, финская строительная фирма «Пуолиматка», в которой Островский работал, готова взять на себя расходы по пребыванию Яшина с супругой, обследованию Льва Ивановича и изготовлению для него нового протеза – в те самые дни, когда он будет в Хельсинки на турнире.

Валентину Тимофеевну тогда вместе с мужем не выпустили, опасаясь, видимо, по кагэбэшной привычке подозревать всех и во всем, что они останутся в Финляндии. Коэффициент сострадания советского государства Великому своему Гражданину продолжал резко падать. Участие в его судьбе приняли представители другой страны, изыскав возможность помочь оказавшемуся в беде выдающемуся спортсмену и не ожидая при этом никакой для себя выгоды – ни путем рекламы, ни при помощи публикаций в средствах массовой информации.

Год спустя, в 1986-м, Лев Иванович приехал в Хельсинки вместе с Валентиной Тимофеевной. Протез надо было менять из-за физиологических изменений мышц культи – мышцы со временем атрофируются, и культя начинает свободно болтаться в верхней части протеза. Валентину Тимофеевну вновь пытались не пустить с мужем. Большой любитель футбола и поклонник Льва Ивановича дипломат Игорь Громыко – внук Андрея Андреевича Громыко – работал тогда в Хельсинки и попросил советского посла в Финляндии Владимира Михайловича Соболева направить официальное письмо в Госкомспорт с просьбой разрешить выехать и жене Яшина. В ответ от спортивного начальника страны Марата Грамова пришла отписка, смысл которой заключался в том, что Валентина Тимофеевна не может выехать из-за загруженности по работе. Полная чушь! Соврал кандидат в члены ЦК КПСС и даже не моргнул. Соболев отправил вторую телеграмму, более жесткую, и супруги Яшины выехали вместе.

Просто так тогда из великой державы выехать было невозможно. Даже при наличии въездной визы иностранного государства. В заграничном паспорте непременно должна была красоваться санкционированная соответствующими органами (по представлении ходатайствующей организации) разрешающая выезд печать с пометкой «Выезд до…» Вячеславу Колоскову потребовалось приложить много усилий для того, чтобы печать эта в паспорте Яшина появилась. Оформлено все это было как «командировка в Хельсинки».

Постановление «тройки»

На экспресс-совете Коля Островский, Володя Поваляев и я «постановили», что Лев Иванович будет жить у нас – в просторной квартире завотделением ТАСС в Хельсинки, с прекрасным видом на Финский залив и Свеаборг. Ровно столько, сколько необходимо для дела.

Это было удобно со всех точек зрения. Во-первых, среди знакомых ему людей ему легче было бы переносить оторванность от дома. Во-вторых, мой рабочий график позволял почти ежедневно возить Льва Ивановича в клинику на обследование и примерку протеза. Мы всегда, в любой момент, могли поехать куда угодно – в гости к финнам, в представительскую баню «Пуолиматки», на экскурсию, на рыбалку и вернуться домой, не в гостиницу. Кроме того, не стоило забывать о чисто бытовых удобствах.

Лев Иванович с присущей ему деликатностью сказал, что вполне может удовлетвориться отелем, потому что не хочет никого стеснять, но наша «тройка» объявила Яшину, что «постановление» принято единогласно и он, как человек ответственный и спортивный, должен ему подчиниться. Лев Иванович рассмеялся и ответил: «Есть!»

Утром мы уезжали на работу. Всякий раз, провожая нас и оставаясь домовничать, он спрашивал, что необходимо сделать по хозяйству: «Посуду я, конечно, помою. Может, картошку почистить?» Дома он ходил только на костылях, «кадушкой» не пользовался. Яшина часто навещали финские друзья. Один из них привез десять видеофильмов о Джеймсе Бонде. Лев Иванович смотрел по фильму в день.

Днем я заезжал за ним, и мы ехали в клинику. После необходимых процедур и примерок возвращались домой. Вечерами Лев Иванович звонил Валентине Тимофеевне. Он рассказывал нам, как познакомился с Валей; о работе мальчишкой на заводе, о том, как начал играть в футбол, как ездил через всю Москву на тренировки; о друзьях своих, не только футбольных; о том, как раз в неделю они обязательно ходят в Москве в баню, как Жора Рябов, уже после ампутации, сажал его на закорки и нес в парилку, а после экзекуции вениками относил в предбанник; о выездах на страстно любимую рыбалку, в том числе и на зимнюю, на костылях, когда друзья переносили его от машины к лункам…

Легендарный

В один из дней я повез Льва Ивановича к доктору, который вызвался обследовать его вторую ногу. Сосуды на ней врачу не понравились. Он попросил перевести Яшину пожелание обязательно бросить курить.

Курил Лев Иванович с военного детства. Бросить никак не мог. Курить ему нельзя было ни в коем случае. Моя жена Света, курившая сама, но при Яшине старавшаяся не делать этого, частенько его поругивала.

Однажды я застал дома такую картину. Лев Иванович и Света сидят у телевизора и смотрят часовой видеофильм, посвященный футбольному чемпионату мира в Испании. Текст голосом Джеймса Бонда читает Шон О’Коннори. Лев Иванович курит «Яву». Света начинает педагогические опыты. На экране между тем мелькают картинки из старой футбольной хроники, и Шон О’Коннори говорит: «На чемпионате мира было много неплохих вратарей, но ни одного из них нельзя сравнить с легендарным Яшиным». Лев Иванович и говорит, смеясь: «Светик, ты вот меня ругаешь, а они (показывает на телевизор), слышишь, что говорят: ле-ген-дар-ный!»

Рынок

Хельсинкский рынок, тот самый, который открывается ранним утром на площади возле президентского дворца, славен рыбой. Рыбные ряды – восторг. Актер Валерий Золотухин, когда «Таганка» гастролировала в Финляндии в мае 1982 года, пройдя ряды до конца, кричал на всю площадь оставшемуся в начале рядов своему другу и коллеге Вениамину Смехову: «Веня, тра-та-та-та-та, как же так? На берегах одной и той же речки живем, а рыбку-то разную кушаем?!»

Приехали на рынок с Львом Ивановичем. Он разнашивает новый протез. Ходит не с костылями, а с палочкой. Сели в кофейню под открытым небом. Немецкие туристы, высадившиеся в Хельсинки «десантом» с туристического лайнера на несколько часов, окружили Яшина и бесчисленно защелкали фотокамерами.

Рыбу продают и рыбаки, и посредники. Останавливаемся у прилавка рыбака. Он мастерски, работая на глазеющую публику, разделывает нам лосося, отдает, завернув, потом смотрит на Яшина и спрашивает меня: «Это „черный паук“?» Услышав «да», финский рыбак спрашивает еще раз: «Можно пожать ему руку?»

«Черным пауком» Льва Яшина звали во всем мире: черные бутсы, черные гетры, черные трусы и черный свитер – на фоне сетки ворот.

 

Заметки на полях

Журналист Александр Львов в бытность пресс-атташе московского «Спартака» говорил чернокожему бразильскому спартаковцу Робсону: «Максимка, учи, учи русский язык. У тебя будет уникальная возможность Маринину в подлиннике читать».

* * *

Александр Стельмах, занимавшийся как-то устройством ЦСКА в гостиницу в Италии, говорит переводчице: «В номере 86 пи…ц какой-то! (там было неубрано, все разбросано предыдущим жильцом. – А. Г.)». «Сейчас… – переводчица достала папку и заглянула в нее. – Я посмотрела свой список. В этом номере никакого пи…ца нет. Там другой человек должен проживать».

* * *

ЦСКА неожиданно объявил 2011-й год годом столетнего юбилея клуба, что означало его возникновение задолго до того, как появилась Красная армия, не говоря уже об армии советской. Отталкивались от создания ОЛЛС – общества любителей лыжного спорта.

На матче «Локомотив» – ЦСКА 6 ноября 2011 года на трибуне болельщиков «Локо» появился баннер с таким стихотворным содержанием:

* * *

После какого-то турнира гроссмейстер Борис Спасский вернулся к себе на филфак в Ленинградском университете и обнаружил, что возле деканата на доске приказов висит выговор, объявленный ему за то, что он не поехал на уборку картошки. А рядом с приказом – вырезка из газеты, где опубликована заметка о награждении Спасского Бориса Васильевича медалью «За трудовую доблесть».

* * *

После победы над хоккейной сборной России на чемпионате мира в Санкт-Петербурге в 2000 году вратарь команды Латвии Артур Ирбе заявил, что отомстил за деда, воевавшего на стороне немцев.

* * *

Алик Гендлер, живущий сейчас рядом с моим другом Лешей Орловым в Северной Каролине, как-то на хоккейном матче в ленинградском «Юбилейном» – а играла в начале 70-х годов в рамках турнира на призы газеты «Советский спорт» московская команда «Крылья Советов» с каким-то финским клубом – в полной тишине, охватившей зал во время очередной атаки финнов, закричал на весь Дворец: «Обломим крылья советам!»

* * *

Нигерийца Лаки Идахора, одного из первых легионеров киевского «Динамо», динамовские футболисты научили здороваться с Лобановским. Как только Лаки видел тренера, он говорил: «Привет, Васильич», улыбался и махал рукой. Лобановский, понимавший корни такого приветствия, лишь хмыкал в ответ.

* * *

Игорь Уткин, знаменитый наш фотохудожник, рассказывал. Звонят ему из какого-то журнала:

– Вы снимали матч «Динамо» с лондонским «Арсеналом»?

– Наверное, матч «Спартака» с «Арсеналом» в еврокубковом турнире? – уточняет Игорь.

– Нет-нет, именно «Динамо». Во время турне по Великобритании в 1945 году.

– А вы меня хотя бы раз видели? Мне всего три годика во время этого турне было.

– Странно. А нам сказали, что у вас есть все.

* * *

В Аргентине перед товарищеским матчем Аргентина – СССР Константин Иванович Бесков минут двадцать объяснял Тенгизу Сулаквелидзе, как ему играть против Марадоны: аргентинец быстр, часто идет в обводку, бьет с обеих ног… Сула, плохо понимавший русскую речь, слушал, тем не менее, предельно внимательно, не перебивал и время от времени кивал. А перед выходом на поле схватил за рукав партнера по тбилисскому «Динамо» Сашу Чивадзе и спросил у него по-грузински: «Слушай, о чем он говорил?»

* * *

Михаил Танич, замечательный поэт, легендарная личность, многолетний болельщик ЦСКА, сидел как-то в клубной VIP-ложе рядом с Романом Абрамовичем. В тот вечер неважно играл армейский полузащитник Ролан Гусев. «Роман Аркадьевич, – обратился Танич к Абрамовичу, – возьмите у нас Гусева в „Челси“. Мы доплатим».

* * *

Хаим Ревиво, известный израильский футболист, с которым Валерий Карпин играл в испанской «Сельте», утверждал, что Карпин – еврей. «Все на земле, – убежденно говорил Ревиво, – евреи. Только одни в этом признаются, а другие – нет».

* * *

Иван Иванович Мозер на динамовской тренировке: «Делимся на красных и зеленых (по цветам специальных жилеток). Саша Хапсалис – голюбой (именно так он называл „нейтрального“, играющего, в зависимости от развития событий в тренировочном матче, то за одних, то за других)». Хапсалис: «Почему я голубой?» «Голюбой – и все», – Мозер категоричен.

* * *

Виталий Кварцяный, экстравагантный тренерлуцкой «Волыни», постоянно приводил на тренировку команды свою любимую собаку, бросал на поле мяч, говорил «Фас!», овчарка бросалась, разрывала мяч в клочья, а Кварцяный кричал собравшимся на занятие игрокам: «Вот видите, как надо играть!»

* * *

Если судьи – в советское время – не назначали спорные пенальти, в ситуацию моментально вмешивались секретари обкомов ЦК партии, а также партийные секретари союзных республик, отвечавшие за спорт. Константин Вихров, известный киевский арбитр, вспоминает, как перед одним из матчей в Москве с участием ЦСКА к нему подошел один из таких ответственных работников и начал вкрадчиво льстить: «Это же очень хорошо, что вы сегодня проводите матч. Вы знаете, что Леонид Ильич болеет за ЦСКА? В прошлый раз вы судили армейцев, и они победили. Ваша работа товарищу Брежневу очень понравилась! Если сегодня будет такой же достойный арбитраж, как и тогда, это порадует Леонида Ильича…»

* * *

Спрессованность земного шарика: в сборную Словакии летом 2011 года был приглашен новый футболист – 26-летний полузащитник Карим Гуэде. Его мать – тоголезка, отец – француз, родился парень в немецком Гамбурге, по паспорту теперь словак.

Почти как парадоксы современного вещевого рынка в России: за американские доллары купить у кавказцев некачественные, до первой носки, итальянские товары китайского производства и возмущаться потом по-русски: довели страну евреи.

* * *

Информация в прессе: «Во французском Бордо проходит чемпионат мира по велоспорту, на котором сборная России усилиями Ольги Слюсаревой завоевала пока только две серебряные медали. Главный тренер российской команды Юрий Исаев в интервью радиостанции „Маяк“ объясняет относительную неудачу тем, что спортсмены прилетели во Францию без велосипедов, которые забыли загрузить в самолет».

* * *

Телетрансляция юношеского футбольного чемпионата Европы. Вокруг поля установлены направленные микрофоны. Слышно почти все, о чем говорят игроки. Один юный российский футболист перед исполнением послематчевой серии одиннадцатиметровых ударов кричит другому:

– Саша, бл…ь, иди быстро сюда! Сюда, бл…ь, я сказал! Мгновенная реакция комментатора:

– Ну, вот вам и еще один футболист, которому вполне можно доверить капитанскую повязку.

* * *

Безмерная «доброжелательность» динамовских фанатов в 2006 году, когда московский клуб боролся за выживание в премьер-лиге, вылилась в кричалку, раздававшуюся в адрес игроков всякий раз, как только они овладевали мячом: «Вперед, ублюдки! Вперед, тупые!»

* * *

Адамас Соломонович Голодец собрал после завтрака команду. «Сегодня будет одна тренировка… – пауза, аплодисменты динамовцев, – утром и одна вечером».

Конец мая 2007 года. В Москве жара несусветная – за 30. В Тарасовке закончилась дневная тренировка «Спартака»: пот градом, языки наружу. Владимир Федотов: «Не забудьте, ребятки, вечером вторая тренировка». И – после паузы – дополнение: «Если, конечно, кто-то до нее доживет».

* * *

Павел Садырин всегда был человеком слова. Это одна из самых заметных черт его характера. Как-то на тренировке он поспорил с Лешей Степановым, что тот не забьет штрафной. Сказал: «Если ты сейчас попадешь в ворота, то я тебя через все поле на себе протащу». Степанов взял и забил! И вот главный тренер «Зенита» под хохот всей команды тащил на себе игрока через поле. А ведь Алексей был настоящим богатырем, метр девяносто ростом, Павел Федорович же таким могучим телосложением похвастаться не мог. Тяжело ему пришлось, но нарушить слово он не мог.

* * *

Андрей Жданов, будучи главным в СССР партийным идеологом, высказывался, причем столь же глубокомысленно и категорично, как и по другим вопросам, – почему бы нет? – по футбольной тематике. Он, например, назвал «недопустимым» такое положение, при котором в чемпионате Советского Союза «выступают одни и те же команды, их составы много лет остаются практически неизменными, из-за чего молодым футболистам очень трудно закрепиться в классе „А“.»

* * *

Начальник городского ленинградского ГАИ, в футбол влюбленный, на всякий случай у некоторых игроков, в частности, у Казаченка, права отбирал и выдавал справку: «Водительское удостоверение Казаченка В. А. находится в генеральском сейфе. К нему, к генералу, если что, и обращаться».

* * *

Игорь Ледяхов, известный футболист «Спартака» и сборной России, рассказывал: «Однажды мы обыграли ЦСКА 6:0, я сделал хет-трик. А комментировавший матч Владимир Маслаченко перепутал меня с Гашкиным. На протяжении всего матча, как только мяч приходил ко мне, он говорил: „Снова мяч у Гашкина“. После моего третьего гола комментатор сказал: „Олегу Ивановичу теперь надо задуматься, кого включать в состав – Ледяхова или Гашкина“. Узнал я об этом от самого Маслаченко. После матча он зашел в нашу раздевалку и покаялся: „Игорь, бес попутал“. Бывает».

* * *

Сборная Советского Союза по футболу играла в Греции. После матча освещавшие его советские журналисты привычно собрались в номере одного из них. Денег в те времена не было ни у кого. Продукты возили с собой: суп варили с помощью кипятильника в умывальной раковине, нарезали сухую колбаску, открывали консервы. Поужинали славно. После ужина стук в дверь: всех пригласили на официальный послематчевый прием. Пришли и обомлели. Столы ломились от местных яств, морепродуктов, деликатесов, салатов, специально обученные люди выдавали шашлыки… Но никто из репортеров, в номере, как известно, поужинавших, даже смотреть на еду не мог. И тогда Владимир Маслаченко, жестом приглашая коллег к столу, произнес: «Значит, так: на морально волевых!»

* * *

Ездили как-то в Салоники с баскетбольными командами ЦСКА и «Динамо» – они проводили там матчи европейских кубковых турниров. После игры по пути в гостиницу, где нас ждал ужин с пригласившими на него тренерами обоих клубов, зашли в продуктовый магазин. Взяли две бутылки (по 0,7) «Метаксы», упаковку баночного пива и три пакетика разных орешков. У кассы фотохудожник Саша Федоров, посмотрев на чек, воскликнул: «Смотри-ка, какая здесь еда дешевая!»

* * *

Дмитрий Федров, комментируя хоккейный матч регулярного чемпионата КХЛ, восторженно отозвался об игре вратаря одной из команд: «Надо же! Все тащит! Как Сердюков.»

* * *

Тбилиси. Вторая половина 70-х годов. Нодари Парсаданович Ахалкаци, выступив в роли экскурсовода по старенькой базе тбилисского «Динамо» в Дигоми, сказал мне, когда мы оказались в общем холле спального корпуса: «Эти кресла помнят пот Бориса Пайчадзе».

* * *

Человеком без нервов был защитник «Спартака» и сборной России Дмитрий Хлестов, боец до мозга костей, отыгравший за клуб одиннадцать сезонов, никогда не убиравший в борьбе ноги и не прятавшийся за чужие спины. Меньше всего его интересовало, против кого играть. В раздевалке даже перед самым важным матчем он мог поинтересоваться у партнеров: «А с кем мы сегодня?..»

* * *

В спортивной газете реклама. Ее слоган: «Вернем шахматную корону в Россию!» Под рекламной плашкой интервью с норвежским шахматистом Магнусом Карлсоном, который выиграл лондонский турнир претендентов (обошел, в частности, Владимира Крамника) и в матче за чемпионский титул встретится с индийцем Виши Анандом.

* * *

ТАССовский корреспондент в советские годы взял интервью у секретаря ЦК ВЛКСМ Сурена Арутюняна, курировавшего, в числе прочего, спорт. Принес интервью на сверку. Арутюнян прочитал и говорит: «Вот тут есть цитата из товарища Брежнева. Надо ее перенести в другое место. Она слишком близко стоит с моей фамилией. Это недопустимо».

* * *

У Анатолия Байдачного, работавшего одно время в Белоруссии, в прямом эфире местного телевидения поинтересовались: «Почему все отечественные тренеры не могут добиться результата в сборной? Может быть, позвать иностранца?» Байдачный ответил не задумываясь: «Так ведь и страна тоже вроде не процветает. Может, в президенты позвать иностранца?»

* * *

Одно время я участвовал в выпуске журнала «Трибуна футбольного тренера». На обложке издания мы давали крупные фотографии тренеров и клубных президентов. Как-то я пришел на интервью к председателю Счетной палаты и главе попечительского совета московского «Динамо» Сергею Вадимовичу Степашину. Принес только что вышедший очередной номер. Дал его Степашину. Он, посмотрев на обложку, воскликнул: «Наш!» Я удивился: «Почему ваш? Это президент „Рубина“ Гусев». «Знаю прекрасно, что из „Рубина“, – ответил Степашин. – А наш, потому что из ФСБ».

* * *

Андрей Червиченко, как, впрочем, и многие другие связанные со спортом люди из России и Украины, живет в Монте-Карло и называет его «деревней Монаковкой».

* * *

Футболисты сборной СССР, выигравшие первый розыгрыш Кубка Европы, со смехом рассказывали о том, как Кесарев, Бубукин и Яшин ходили по просьбе команды купить на всех хороших презервативов. Пришли они в аптеку, от количества выставленных пакетиков различной раскраски впали в ступор. Какие брать? Через переводчика поинтересовались у аптекаря, какие из них самые надежные. Он предложил несколько вариантов. «Надо, – сказали аптекарю, – все проверить». – «Где же вы их проверять будете?» – «Как где? В гостинице».

В ванной яшинского номера Кесарев с Бубукиным держали презерватив, а Лев Иванович из ведерка, предназначенного для мусора, наполнял его водой. Лопнувшие экземпляры отбрасывали в сторону. Самым надежным оказался вместивший в себя два ведра воды и при этом не разорвавшийся. Взяли пакетик из-под него, вернулись в аптеку и накупили на всю команду.

* * *

Футболисты – народ наблюдательный, ничего от них не скрыть. Как-то зенитовские игроки, было это еще в советские времена, обратили внимание на одного из клубных работников. Он ловко укладывал в столовой в пакет слямзенную из холодильника курицу, относил ее в раздевалку, вынимал из пакета, укладывал на шкаф, а потом, когда все расходились, забирал в темноте и уносил домой.

Спустя четверть часа после того, как куроман принес очередную птицу и водрузил ее на шкаф, в дело вступил Владимир Казаченок. Он заранее припас молоток и гвозди и накрепко прибил курицу к шкафу. А потом футболисты, затаив дыхание, прислушивались, как воришка при выключенном свете пыхтел и пытался отодрать птичку, не понимая, в чем дело.

* * *

Дика Адвоката Российский футбольный союз фактически выкупил у бельгийской футбольной Федерации и назначил его главным тренером сборной страны. В Бельгии голландский специалист получал копейки, тысяч 500 евро в год, по сравнению с суммой, которую ему «положили» в Москве, – по неофициальным данным между шестью и семью миллионами евро плюс бонусы за выигрыши матчей и турнирные достижения.

Приставили к Адвокату и охранника. Этого голландец понять никак не мог. «Зачем он мне нужен? – вопрошал тренер. – По-английски не говорит и не понимает. Поговорить с ним невозможно. Постоянно молча ходит следом». Президент РФС Сергей Фурсенко удачно пошутил в ответ: «Дик, думаешь это тебя охраняют? Нет, это он „Мерседес“ охраняет, который мы тебе выдали».

* * *

Владимир Петрович Кесарев, знаменитый защитник московского «Динамо» и сборной СССР, рассказывал, как гроссмейстер Давид Бронштейн приехал как-то на динамовскую базу для того, чтобы заняться физической подготовкой к важному турниру. Однажды сели играть в шахматы: вся команда против Бронштейна. Сделали три-четыре хода, он вдруг встает: «Ну, все, вы проиграли». Динамовцы возмутились: «Как проиграли? Ты чего? По одной пешке только съели! Давай дальше». Он сел, его кто-то из игроков по плечу хлопнул: «Ты давай повнимательней играй». Бронштейн обернулся назад: «Да-да, конечно». «И вот всякий раз, – вспоминал Кесарев, – как он отворачивался, мы у него то коня, то туру… Пару-тройку раз ему так по плечу постучали, и у него остались только король, королева да пешки. В итоге Бронштейн предложил ничью. А потом он нам говорит: „Вы у меня на шестом ходу коня забрали, на девятом туру“. И так далее. Все помнил, в голове держал».

* * *

На каком-то турнире отечественные штангисты применили ноу-хау и не позволили друзьям-соперникам воспользоваться употребленным допингом. Болгары придумали простой, как правда, метод сокрытия противозаконного деяния. Они выкачивали из себя шпицем «чистую» мочу, хранили ее в холодильнике. Перед сдачей анализа вводили ее обратно в мочевой пузырь. И потом – при врачах-контролерах – уверенно писали в пробирку. Узнав об этом, вся наша сборная – собрали всех, кто был в делегации: спортсменов, тренеров, врачей, массажистов, администраторов, – в определенное время, тайными способами выведанное, заняла абсолютно все туалеты на стадионе. Изнутри закрылись на защелку и не пустили болгар со шприцами, наполненными «чистой» мочой. Никого. Так они и ходили вокруг да около. Не станешь же колоться на людях. Кто-то потом из болгар допинг-контроль проскочил, но были и такие, кого поймали.

* * *

Перед еврокубковым матчем с шотландским «Селтиком» в 1967 году Владимир Щегольков выбил большой палец на правой, «рабочей» ноге. Защитник даже бутсу не мог надеть. Но Виктор Терентьев, помощник Виктора Александровича Маслова, настаивал: «Будешь играть, и все! Ты – коммунист, не имеешь права отказываться». Тогда в команде Щегольков был единственным членом партии.

Врач Сергей Попов сделал футболисту три укола. Уколы Щегольков не переносил. Побелел. Вот-вот – обморок. Но что делать? Побрызгал на лицо холодной водой из-под крана и вышел на поле.

В той знаменитой игре Владимир Щегольков в одном из эпизодов выбил мяч из пустых ворот. Динамовцы победили 2:1. И Терентьев после встречи сказал Щеголькову: «Вот видишь, а ты не хотел играть. Да если бы не ты, мы бы не выиграли!»

 

Асфальт на Женевском озере

Шамиль Тарпищев рассказывал, как однажды в Женеве во время банкета – было это еще в советские времена – принялись рассуждать на весьма актуальную тогда тему: будет атомная война или не будет? Кто-то из швейцарцев сказал: «Будет или не будет, нам все равно. Нам не страшно. Если будет, переживем. У нас такие бомбоубежища, что мы можем жить в них годами. Продукты, фильтры воздуха, запасы воды, конечно, – минимум на два года хватит». И тут оказавшийся на банкете (а банкет, как известно, дело серьезное) корреспондент одной из наших газет, аккредитованный в Швейцарии, выдал швейцарцу в ответ: «А ты представь себе: отсиделся ты в бомбоубежище, вышел через два года, а мы к тому времени твое Женевское озеро уже заасфальтировали». Швейцарец представил эту картинку и… заплакал. Он бы всласть посмеялся, если бы узнал, что огорчивший его советский корреспондент неделю потом, по свидетельству Тарпищева, сидел, как говорят спортсмены, «в мандраже» – боялся, что на него настучат, а получившее сигнал посольство отправит домой.

 

Два Березовских

Дело об отравлении Виктора Ющенко, будущего президента Украины, рассматривалось в Киеве годами. На каком-то этапе всерьез взялись за друга Ющенко Давида Жванию, с которым президент насмерть рассорился, а потому Жвания был включен в список подозреваемых и причастных к «российскому следу» – поисками этого «следа» в Киеве никогда, кажется, не переставали заниматься.

Однажды Виктор Степанович Черномырдин, в ту пору посол России в Украине, приехал в Москву и в неформальной обстановке встречался с журналистами. «Как чувствует себя Виктор Андреевич?» – поинтересовались у Черномырдина. «Нормально он себя чувствует, – ответил Виктор Степанович. – Я с ним выпивал недавно». – «Да нет, с отравлением как, с его последствиями?» – «А, с отравлением. Я Ющенко сказал: „Виктор Андреевич, это не наши. Наши, если травят, то до конца“.»

И вот после наезда на обанкротившегося грузина Жванию, которого хотели упечь в каталажку за участие в отравлении, в киевскую прокуратуру одного за другим стали вызывать его друзей и знакомых. В их число попали известные футболисты – Андрей Шевченко, Каха Каладзе, Андрей Гусин. Шевченко и Каладзе не стали баловать прокуратуру своим присутствием и из Милана, где жили и трудились на футбольной ниве (оба играли в «Милане», куда перебрались из киевского «Динамо»), конечно, не приехали. Гусин же, продолжавший играть в «Динамо», был под боком и к следователю отправился. Следователь оказался болельщиком, Гусина на поле видел, с удовольствием с украинской футбольной звездой пообщался. «Мужик нормальный попался, – вспоминал Гусин. – Но общение затянулось часов на шесть».

Следователь задал Гусину в конце беседы вопрос: «Знаете ли вы Березовского?» Гусин ответил: «Конечно, знаю». Следователь – по науке: «Где, когда и при каких обстоятельствах познакомились?» – «Он в воротах за сборную Армении стоял. Я ему даже два гола забил», – похвастался Гусин. «Да я у вас, – разочарованно протянул следователь, – не про этого Березовского спрашиваю…» – «А другого, извините, не знаю».

 

«Дурью не маюсь…»

За словом в карман Виктор Степанович Черномырдин никогда не лез. Одна только его реакция на события в американском Белом доме чего стоит: «Клинтона целый год долбали за его Монику. У нас таких через одного. Мы еще им поаплодируем. Но другое дело – Конституция. Написано: нельзя к Монике ходить – не ходи! А пошел – отвечай. Если не умеешь. И мы доживем. Я имею в виду Конституцию!»

Летом 1994 года Черномырдин побывал в Перми на нескольких крупных оборонных предприятиях. Завершала поездку встреча с прессой. Помимо вопросов по теме – о проблемах оборонщиков, – премьер-министра спросили о том, почему он выпадает из общего ряда российских руководителей, постоянно занимающихся спортом, в частности теннисом, причем делающих это публично, с непременной демонстрацией своих увлечений журналистам.

Черномырдин ответил: «Я свое уже отпрыгал. Сейчас мне не до прыжков. Поэтому я в эти разные игрушки не играю. Теннис? Не играл и сейчас уже не собираюсь! В проруби купаться? А в проруби – тем более. Дурью не маюсь».

 

«А форелька?..»

В советские времена, особенно в 50-е и 60-е годы, футбольные команды выезжали за границу – по линии своих ведомств: профсоюзов, министерства обороны, министерства внутренних дел – только в качестве поощрения. На тренировочные сборы за рубеж не ездили, все направлялись в южные края. В еврокубковых турнирах не участвовали – не было решения-разрешения ЦК КПСС по этому поводу.

Однажды ЦСКА отправили в ГДР, причем не на товарищеские матчи, а на сбор – в расположение Группы Советских Войск в Германии (ГСВГ). Врач команды по каким-то причинам личного свойства был вынужден задержаться в Москве. Его обязанности, в том числе и по заказу завтраков, обедов и ужинов для команды, возложили на массажиста Пал Михалыча Мысина, замечательного человека, побеждавшего в свое время в чемпионате Союза по боксу. За границей Пал Михалыч оказался впервые. Сразу же после размещения в гостинице отправился с переводчиком к шеф-повару ресторана заказывать еду.

– Свежие огурчики и помидорчики у вас есть?

– Яволь.

– А свежий творожок?

– Яволь.

– А телятинка?

– Яволь.

– А форелька?..

На форельке осатаневшего шеф-повара прорвало. Он не стал дожидаться следующего вопроса и проревел: «Nicht problem. Wir haben alles!»

 

Новые времена

Хоккейная сборная России выступала на стокгольмской части Европейского тура – «Шведских хоккейных играх». Команду тренировал Александр Якушев, ему помогал Геннадий Цыгуров. Однажды пресс-атташе сборной Василий Канашенок обратился к корреспонденту ТАСС Николаю Вуколову с просьбой помочь одному из игроков, которому понадобилась деталь для «Вольво» – в Москве он раздобыть ее не смог.

Выбрали неигровой день – без утренней раскатки. Оставалось только хоккеисту, чтобы легально отлучиться из гостиницы, поставить об этом в известность руководителей команды. Пошли к ним. Якушев и Цыгуров сидели в тренерской комнате дворца спорта «Глобен». После того как пресс-атташе изложил суть дела, невозмутимый обычно Якушев вдруг рассмеялся: «Вот времена-то изменились, а, Федорыч? Представляешь, ему нужно деталь для „Вольво“ купить. А мы раньше, когда играли, мохер, бывало, килограммами в свои хоккейные баулы утрамбовывали». На этой фразе Якушев наглядно изобразил, как ногами вбивали хоккеисты в свои баулы тюки с мохером – товаром невесомым, что выводило его на первое место среди всех дефицитных товаров. Мохер закупали в невероятных количествах, он пользовался огромным спросом, жены хоккеистов продавали его в Москве и других советских городах, делая свой небольшой бизнес. «Вот времена-то изменились», – повторил Якушев.

 

Das ist sintetik?

Однажды динамовцев Тбилиси занесло в Австралию – приятное, безмятежное путешествие после сезона с несколькими товарищескими матчами с легкими соперниками. Динамовский капитан попросил Владимира Гуцаева помочь ему выбрать для своей жены шубу из натурального меха. Володя, безошибочно ориентировавшийся в торговых лабиринтах любого города любой страны, повел Манучара в самый дорогой магазин и указал на самую дорогую шубу. Цена на ней, понятное дело, не висела. Шуба хранилась под стеклянным колпаком, оборудованным, как потом выяснилось, специальной сигнализацией. Гуцаев прошелся вокруг колпака и сказал: «По-моему, это синтетика. Ты спроси у продавщицы. По-немецки это звучит так – Das ist sintenik? И на всякий случай попробуй подергать за мех – если выдернешь клок, значит, точно синтетика». Шубу аккуратно, позвав охранника и отключив сигнализацию, вытащили из колпака, и Манучар Мачаидзе, произнеся сокровенное «Das ist sintetik?», попытался выдернуть клок шерсти из шубы. Продавщица от увиденного грохнулась в обморок. Рядом с ней едва не залег Мачаидзе, когда узнал, сколько стоит это «синтетическое» изделие.

 

Старенький плащ

В советские времена весной команды всех лиг – высшей, первой и второй – отправлялись готовиться к сезону в южные края. Район Большого Сочи был переполнен футболистами. Тренировались и играли на любом пустыре. Поле центрального сочинского стадиона выделялось по личному распоряжению его директора Льва Саркисова только именитым клубам. «Торпедо» в саркисовский список входило. Инспектировать работу торпедовцев приехал посланец Управления футбола всесоюзного спорткомитета Геннадий Логофет, известный в СССР футболист, игравший за «Спартак», работавший в конце 70-х годов прошлого века главным тренером второй сборной Советского Союза, всегда выделявшийся хорошими манерами, модной одеждой и спортивной выправкой. Гостиницы были переполнены, и даже для проверяющего не нашлось одноместного номера, как ни старались помочь Логофету торпедовские администраторы. Посланца из Москвы подселили к молодому человеку, который, конечно же, Логофета узнал, смущенно признался в давней любви к нему в частности и к «Спартаку» в целом и представился детским тренером из Курска, приехавшим понаблюдать – учебы ради – за тренировками под управлением мэтров советского футбола.

На следующий день после приезда Логофет, позавтракав, отправился в расположение «Торпедо», просмотрел две тренировки команды, между ними пообедал с торпедовским начальством, а вечером вернулся к себе в гостиницу. В номере он не обнаружил ни соседа, ни своей новенькой дубленки, ни ондатровой шапки (из Москвы Геннадий Олегович улетал в мороз), ни адидасовской сумки с вещами. Только старенький плащ, оставленный «коллегой» из Курска Логофету, сиротливо висел на вешалке в прихожей.

 

Задачка для Сулы

Однажды, когда Геннадий Олегович Логофет, знаменитый в прошлом спартаковский защитник, был тренером второй сборной СССР, команда играла товарищеский матч в Венгрии с местным клубом «Татабанья». Преимущество сумасшедшее, но на табло все равно 0:0 и 0:0. Один только Сергей Андреев, талантливый ростовский форвард, штук восемь тогда не забил верных: и в упор бил выше ворот, и во вратаря попадал, и из вне игры в сетку мяч отправлял… И вот минут за пять до конца игры контратака соперника, и наш центральный защитник Тенгиз Сулаквелидзе в подкате протыкает мяч в свои ворота. В раздевалке все, конечно, расстроены, но при всех Логофет грузинского футболиста ругать не стал. Зашел после игры к нему в номер:

– Как же так вышло, Сула?

Он тогда еще совсем молодой был, даже не в Тбилиси еще, а в Кутаиси играл, и по-русски плохо говорил.

– Олегича! Я отдаю, она выходит!

– Кто она, Сула?

– Дасаев!

Сулаквелидзе и потом, когда играл уже в тбилисском «Динамо» и в первой сборной СССР, по-русски говорить так толком и не научился. Леонид Буряк из киевского «Динамо» рассказывал мне, как однажды сборная возвращалась из заграничной поездки и в Шереметьево Сула вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.

– Что такое, Сула?

– Рубашка ему не купил.

– Кому ему?

– Невеста.

Месяца через полтора после Венгрии вторая сборная полетела в турне по США. Первый матч у команды по расписанию в Лос-Анджелесе с мексиканцами. Логофет сделал установки на матч и в конце ее сообщил о призовых:

– Ребята, так далеко летели, давайте сыграем, как следует. Да и 500 долларов лишними у вас тоже, я думаю, не будут.

Тренер ушел, а игроки между собой остались обсуждать предстоящий матч. Валерий Петраков, известный сегодня тренер, а тогда форвард советской команды, обратил внимание, что Сулаквелидзе сидит в углу задумчивый, что-то считает на пальцах, шевелит губами.

– Сула! Ты чего там делаешь?

– Считаю. 500 долларов, нас 26. Это сколько на человека получается?

– Дурак! Каждому по 500!

Он как подпрыгнет на месте:

– Ау! Каждому? Всех порву!

Советская команда выиграла 1:0, а Сулаквелидзе был одним из лучших.

 

Фамилия Каряки

В «Бенфику» полузащитник Андрей Каряка, игрок, по мнению работавшего в Лиссабоне голландского специалиста Рональда Кумана, «хороший, техничный» (но мнение это Куман высказал, будучи тренером ПСВ, а в «Бенфике» он Каряку в состав ставил редко), был продан, стоит напомнить, из самарских «Крыльев Советов». В свое время из-за этого футболиста наказали нескольких функционеров Федерации футбола Украины, в частности, Олега Базилевича и Михаила Ошемкова.

Тогда, вместо того чтобы вызвать игрока на тренировочный сбор национальной команды и выпустить его на поле на 5 минут, то есть – «заиграть», посчитали, что Каряка, сыгравший в составе молодежной сборной Украины матч, не имеет права выступать за сборную другой страны и никуда не денется. Выяснилось, однако, что ФИФА в момент политических потрясений в Восточной Европе оставила на какой-то период «лазейку», позволявшую в таких случаях, как «случай Каряки», один раз название сборной поменять. Что, собственно, Каряка и сделал, когда оказался перед выбором: Украина или Россия?

В торгах за Андрея Каряку участвовали португальская «Бенфика», российский «Сатурн» и, как говорят, один из английских клубов, в который полузащитника сватал его давний знакомец, бывший президент самарских «Крыльев Советов» Герман Ткаченко. Раньше же парня толком никто не знал, путали его фамилию.

В «Крыльях Советов» он оказался случайно. На просмотр в этот клуб из киевского ЦСКА должны были отправиться четыре футболиста во главе с Виталием Дараселия. Четверо и отправились. Вот только Дараселия поехать не смог, а поскольку в Самаре ждали четверых, то четверых и отправили, заменив грузинского хавбека хавбеком украинским – Андреем Карякой. Вышло так, что из четверки приглянулся тренеру Александру Тарханову лишь Каряка, о чем Тарханов и сообщил Герману Ткаченко. Андрея оставили, остальных отправили обратно. Именно тогда, после первых шагов новобранца в «Крыльях», в анекдот превратился вопрос одного самарского болельщика другому: «Ты случайно не знаешь, какая фамилия у нашего нового футболиста по прозвищу Каряка?»

 

Сходка воров

Валерий Владимирович Жиляев, многолетний начальник футбольной спартаковской команды, денно и нощно заботившийся о том, чтобы ни у одного игрока не было проблем за пределами футбольного поля, рассказывал, как однажды он, в 1988 году, работая тогда с Олегом Ивановичем Романцевым в «Спартаке» владикавказском, прилетел с командой на очередной матч в Кемерово.

На дорогу ушли почти сутки: проблемы с пересадкой, задержка рейса, сломанный автобус… Вымотались жутко. В гостинице кемеровской объявились после полуночи. Дежурная – до кучи мытарств – сообщила, что номера пока не готовы. Постепенно игроков по номерам разбросили, а Жиляеву с Романцевым объявили, что в заказанном для них люксе еще не успели убраться. «Мы, – вспоминал Жиляев, – уже так устали, что нам было все равно, что там в номере творится. Быстрей бы голову к подушке приложить. Поднимаемся и видим: посреди большой комнаты накрыт шикарный по тем временам стол человек на 15–20. Еда, напитки, фрукты. И почти все нетронутое».

Жиляеву и Романцеву было, конечно же, не до стола. Олег Иванович лег в спальной комнате, Валерий Владимирович в гостиной. Уснули мгновенно, но спустя время Жиляев проснулся от громкого настойчивого стука в дверь. Встал, как был в трусах – пошел открывать. Только замок повернул, по двери как снаружи саданули ногой, Жиляев отлетел в сторону, в номер ворвались люди с оружием и заорали: «Не двигаться! Милиция! Документы! Кто еще, кроме тебя, в номере?» «Кроме меня, – ответил Жиляев, – еще один человек спит. – И уточнил на всякий случай: – Мы к вам на игру прилетели». Жиляева – под руки, волокут в спальню, будят Романцева и требуют у него документы. Олег Иванович спросонок, ничего не понимая, тянется к кейсу за документами. Гости переполошились, наставили пистолеты на Олега Ивановича: «Не трогать! Не двигаться!» «Да в чем, собственно, дело? – стал постепенно приходить в себя Валерий Владимирович. Я – начальник команды. Вот ее главный тренер. Мы только полчаса назад в этот номер вошли. Позвоните администратору».

Потом выяснилось, что кемеровская милиция проводила спецоперацию. Им сообщили, что именно в этом люксе должна была проходить сходка воров в законе. Она, судя по всему, началась, но собравшихся кто-то предупредил, они успели испариться, а прибывшей на захват злодеев милиции достались лишь Валерий Жиляев и Олег Романцев.

 

Полезные остановки

В 1974 году на предсезонном сборе в Кудепсте, где у ЦСКА была собственная тренировочная база, один из лучших форвардов отечественного футбола Борис Копейкин восстанавливался после травмы и однажды, чтобы получить игровую практику, отправился на товарищеский матч в составе дублеров в один из близлежащих поселков. За старшего с командой поехал Альберт Шестернев, работавший тогда помощником главного тренера основного состава. К Шестерневу в стране относились с любовью и уважением, и после матча, рассказывал Копейкин, местные жители подарили ему огромную оплетенную бутыль вина литров на двадцать. Поставили ее на переднее сиденье, сказали теплые слова, и команда отправилась к месту базирования. Ехали, вспоминал Копейкин, по извилистой дороге. Шестернев время от времени поглядывал на бутыль. Даже гадать не стоило – было видно, как ему хотелось приступить к дегустации, но нельзя же это делать при команде. Тогда Шестернев велел водителю остановиться и сказал футболистам: «Ну что вы мнетесь? Вижу, в туалет хотите. Так идите». – «Алексеич, да не хотим мы». – «Идите и не разговаривайте». Спорить не стали, вышли на «зеленую» остановку. Он тем временем из бутыли себе налил и проверил качество напитка. Подходяще. Поехали дальше. Минут через десять снова тормозит водителя и снова к игрокам: «Опять в туалет? Давайте, но только быстрее». Никто уже и не возражал, все вышли, постояли за автобусом, вернулись. Когда через следующие десять минут автобус снова притормозил, все молча встали и вышли.

«Если на игру, – рассказывал Копейкин, – мы ехали немногим больше часа, то обратно – почти три часа. Опоздали на ужин, и уже возле гостиницы Шестернев сказал футболистам: „За игру вам спасибо, но ехали мы из-за вашего нетерпения полдня. Нельзя так, ребята!“»

 

Мерзавец из Би-Би-Си

В 1973 году «Торпедо» отправилось в турне по Америке. В Нью-Йорке после игры с «Космосом», за который спустя некоторое время играл Пеле, команда вернулась в отель, но выяснилось, что ресторан был уже закрыт. Главный торпедовский тренер Виктор Александрович Маслов сказал:

– Ребята, проходите ко мне в номер, нам там обещали накрыть.

Команда поднялась к нему в люкс – действительно, накрыт большой стол на двадцать человек. Расположились кто где, стульев на всех, естественно, не хватает. Кто на кровать сел, кто на подоконник, кто прямо на пол. И тут в номер вошел – никто так и не понял, как он пробрался, – фотокорреспондент и принялся бесцеремонно всех, в том числе и на полу сидевших, снимать.

«Мы, – вспоминал капитан „Торпедо“ Виктор Шустиков, – удивленно на него глядим. А наш Дед, Виктор Александрович, буквально срывается с места, хватает пришельца за шкирку и трясет его так, что сейчас, кажется, из того душа вон. На помощь бросается еще и наш вратарь Витя Банников. И тоже давай тузить этого корреспондента. Вся команда есть перестала, смотрит на происходящее, широко раскрыв глаза. В конце концов, Маслов с Банниковым берут этого парня и просто выкидывают из номера. После чего Дед поворачивается к нам и спокойно так, довольным голосом говорит:

– Кушайте, ребята. Это мерзавец из Би-Би-Си».

Разумеется, папарацци к Би-Би-Си не имел никакого отношения. Во-первых, у Би-Би-Си, телерадиовещательной корпорации, не было своих печатных изданий. Во-вторых, дело происходило в Штатах, где и своих желтых газет и еженедельников хватало. Но в те времена в Советском Союзе Би-Би-Си, благодаря советской пропаганде, было названием нарицательным, под него подходило все, что имело какое-то отношение к недружественным, антисоветским публикациям.

В ходе возобновившегося ужина выяснилось, что в 1965 году Маслов и Банников ездили в такое же турне с киевским «Динамо» и тоже играли в Нью-Йорке. И тогда возникла схожая ситуация: этот фотограф снимал киевлян, а потом в газете появился репортаж под заголовком «Русские свиньи и едят по-свински». За что Виктор Александрович Маслов получил по приезде колоссальный нагоняй. И не запомнить этого фотокорреспондента он, конечно же, не мог, а узнав, с удовольствием отвел душу.

 

Игра на форточку, на пас и на яму

Когда в 1947 году Алексей Парамонов, выдающийся советский футболист, олимпийский чемпион Мельбурна, пришел в «Спартак», главным тренером команды был эстонец Альберт Хенрикович Вольрат. До «Спартака», с которым эстонский специалист дважды – в 1946 и 1947 годах – выигрывал Кубок СССР, он работал в тренерских штабах венгерского «Ференцвароша» (в этом клубе он завершал карьеру игрока), «Барселоны» и «Арсенала». Не на первых, понятно, ролях, но все же – в таких клубах!.. В юности Вольрат занимался греко-римской борьбой и в 18-летнем возрасте занял почетное четвертое место на чемпионате мира.

И все бы хорошо, но уж больно Альберт Генрихович злоупотреблял спиртным. Футболисты, бывало, по несколько дней не видели его на тренировках, хотя Вольрат с семьей жил в «спартаковском логове» в Тарасовке в отдельном домике. Иногда жена Вольрата ходила по базе и искала его:

– Алик, Алик!

А он отсыпался в большой бетонной трубе, забытой на территории, когда делали канализацию.

Установки перед матчами, рассказывал Алексей Александрович Парамонов, Вольрат делал уникально краткие, и никто из посторонних никогда бы не догадался, о чем идет речь:

– Играть надо и на форточку, и на пас, и на яму!

Что означало: отдавать на свободное место, больше пасовать и стараться освобождаться от опеки.

«Разборы после игр, – вспоминал Парамонов, – обычно проводил помощник Вольрата, известный до войны центрфорвард Петр Ефимович Исаков, который, как правило, повышенное внимание уделял своему коллеге по амплуа Виктору Семенову. Он говорил:

– Вот, Семенов, на двадцатой минуте вы ударили из выгодной ситуации мимо ворот. На тридцать пятой у вас выбили мяч, а на сороковой вы не смогли сделать точный пас.

И так проходился по всему матчу. Однажды Семенов не выдержал:

– Петр Ефимович, а у вас там не написано, что я на сорок пятой минуте пукнул?

И был, конечно, немедленно изгнан с тактического занятия».

 

Рекордсменка из Уфы

История эта вошла в список непременно рассказываемых во время застолий спортивных журналистов старшего поколения.

Однажды Владимир Михайлович Кучмий, знаменитый главный редактор «Спорт-экспресса», а тогда конькобежный обозреватель «Советского спорта», освещал на катке Медео – вместе с собственным корреспондентом газеты по Казахстану – какие-то крупные международные соревнования. На катке им выделили комнату, в которой они и составляли заметки. А из соседней комнаты, где с утра до вечера, не выходя на улицу, выпивали и закусывали, мешая работать, кто-то повадился засовывать в дверь руку, отрывать с телетайпной ленты их текст и делать из него свой – маленький, для местной газеты. И вот утром последнего дня они увидели соседа, открывавшего свою дверь. «Приятель, ты как-то не по-товарищески поступаешь…» – «А в чем дело?» – «Мы уже который день на тебя работаем – хоть бы бутылочку за это прислал». – «А, понял, мужики – всё будет!» И через пять минут занес недопитую со вчерашнего бутылку, в которой оставалось граммов сто пятьдесят. Прощать подобное, конечно, было нельзя. Кучмий и его напарник отправили заметку в Москву, ленту оторвали и выбросили и сочинили новый текст. В последнем, дескать, забеге, на который уже никто не надеялся, юная Нонна Пиздрюкова, студентка мукомольно-крупяного техникума из Уфы, неожиданно установила новый юниорский мировой рекорд.

Когда сосед отправил эту белиберду в свою редакцию, то получил задание взять интервью у новой рекордсменки.

И вот заходит в комнату к Кучмию на законную рюмочку после турнира знакомый тренер и говорит: «Как же ведут себя некоторые ваши коллеги!» – «А что случилось?» – «Да один из местных нажрался так, что, похоже, белую горячку поймал: стоит у женской раздевалки, хватает всех выходящих за руки и умоляет привести ему какую-то Нонну-рекордистку».

 

Столик у окна

В футболе много неприметных фигур, изо дня в день работающих на благо игры вообще и на каком-то конкретном участке в частности. Юрий Перескоков к таким фигурам, без которых не обойтись, относится. Бывший вратарь, по завершении карьеры он стал тренировать голкиперов, используя при этом самые современные методики. Работал в Нижнем Новгороде, «Химках», казахстанском «Локомотиве», московском «Спартаке».

Играл Перескоков во многих командах, в том числе в московской «Красной Пресне», выступавшей по второй лиге. Тренировал тогда «Пресню» Олег Иванович Романцев, а начальником команды был верный его сподвижник Валерий Владимирович Жиляев.

После одного из сезонов «Красную Пресню» поощрили заграничной поездкой-турне, в которой футболисты сочетали приятное с полезным. С одной стороны, вроде бы туристический маршрут, даже жен разрешили с собой взять, а с другой, Жиляев находил по пути следования команды соперников в Чехии и Венгрии, с которыми «Пресня» и играла. Зарубежные матчи тогда оплачивались хорошо. Составлялись реальные протоколы реальных игр, по возвращении домой игроки и тренеры получали премиальные.

«Приезжаем, – рассказывал Юрий Перескоков об одной из таких поездок, – в Прагу. Жиляев говорит: „Завтра игра со „Славией“, второй командой Чехии“. Ну, хорошо, только до этого мы уже несколько матчей провели, и так получалось, что народу у нас оставалось живых – впритык 11 человек. Даже мне пришлось в одной из встреч играть в поле, а в ворота поставили травмированного защитника.

А тут совсем никого не осталось. Пришлось Олегу Ивановичу самому выходить на поле. Отыграл он здорово, да и мы постарались. Забили вальяжным чехам в первом тайме гол. Они-то вышли: команда второй лиги, дескать, против нас, сейчас мы их… А после пропущенного гола они, как ни старались, ничего не смогли сделать. Естественно, вечером такое дело надо было отметить. Спускаемся командой в ресторан в отеле. Разумеется, мужикам надо поскорее освежиться. Футболисты первые пришли, а жены пока одевались, пока красились – поотстали. Ресторан полон, мы нашли два столика, сдвинули их. Сидим, пьем пиво. Жены пришли – их посадить уже некуда. Смотрим, у окна в небольшом углублении столик один свободный, но под каким-то тюлем. Но мы же советские – находчивые люди. Тюль отодвинули, поставили стулья. „Посидите, девчонки, пока здесь, а как что-то освободится, к нам еще стол придвинем“. И дальше общаемся между собой. Но глядим, что-то странное происходит. То официант к ним подойдет, что-то шепчет, то мужики какие-то подкатывают один за другим. И народ в ресторане все прибывает, можно сказать, сбегается. Что за ерунда?!

Оказалось, что мы жен своих посадили. в витрину. Люди по улице идут и их разглядывают. Но это было бы полбеды. Выяснилось, что обычно за этим столиком сидят местные девушки легкого поведения. Такая замануха у ресторана. Вот чехи, увидев, какие красивые девчонки появились, и понабежали. В общем, пришлось нам своих жен чуть ли не силой отбивать, совсем немного до потасовки дело не дошло».

 

«Польвторого, ребьята»

У Юрия Перескокова есть еще одна веселая история, связанная с поездкой владикавказской «Алании», за которую тогда играл вратарь, на товарищеские матчи в Африку: «Первую пересадку нам предстояло сделать в далекой Анголе. Прилетели туда ночью, вышли из самолета, подъезжаем на автобусе к зданию аэропорта. Подходим к дверям в здание и видим, что на стене рядом с дверью там, где обычно пишут „Добро пожаловать“, метровыми буквами на русском языке надпись: „Х… вам всем“. „Интересно, – думаю, – поездка начинается“. Но удивляться особо нечему было. Ангола в то время была просоветской страной, нашего народа там много обитало. И в аэропорту мы это сразу поняли. Было видно, что само здание построили и его оборудование произвели до прихода Советского Союза, еще „при капитализме“. Потому что внутри и отделка, и люстры, и кожаные сиденья. Вот только эксплуатировалось оно уже при социалистическом строе. Мало того, что попить и поесть негде: ночь и все закрыто. Но даже кондиционеры не работают. Их по ночам отключали из экономии. Мол, солнце не светит, а значит, и не жарко. Но это по их африканским понятиям – не жарко. А по нашим – градусов тридцать внутри, несмотря на темное время суток, было. И нам в этом аэропорту предстояло довольно долго ждать свой рейс. Команда голодная, измученная, злая. Отошли в сторонку, подальше от тренеров, и принялись от вынужденного безделья обсуждать ситуацию. Слова при этом подбирались соответствующие. Досталось всем: и Африке, и Анголе, и ее чернокожим жителям. Самыми отборными комплиментами мы их обмазали.

Стали выяснять, сколько у них тут времени, сколько нам еще сидеть. Никто не знает, какая разница с Москвой. Неподалеку от нас в кресле мирно сидел местный парень. Решили спросить у него. Английский в школе все учили, подхожу к нему и на языке международного общения спрашиваю, который час. Он поднимает голову и по-русски отвечает: „Польвторого, ребьята!“ Все онемели, потому что в предыдущих репликах порядочно доставалось и ему, как представителю окружавшего нас безобразия. И при этом он хладнокровно сидел и слушал, наверное, успел привыкнуть к такому отношению, пока язык учил».

 

Зима после «Люмои»

После завершения карьеры игрока Валентину Борисовичу Бубукину довелось тренировать армейскую команду во Вьетнаме, где его, ко всему прочему, назначили еще и старшим группы советских специалистов. Пришлось футбольному тренеру заниматься многочисленными бытовыми проблемами всех советских спортсменов, оказавшихся в то время в азиатской стране. Однажды подошел к Бубукину тренер волейболистов и пожаловался: они у себя в комнате просто задыхаются без кондиционера. Авторитетный в советской колонии Бубукин дошел до посла, но вопрос решил: посол отдал распоряжение установить агрегат.

Посольский завхоз долго чесал затылок, потом сказал:

– Есть у меня один кондиционер, но только он для кинотеатра на сто пятьдесят человек. Я, конечно, дам, раз посол приказал. Но пульт на нем больше чем на одно деление нельзя включать ни в коем случае.

Как-то раз волейбольная команда у кого-то выиграла, и решили они отметить это событие. Водка местная – дешевая, лимонная. «Люмои» называлась. Пьется легко, как ликер, а потом в голову бьет.

Бубукин утром за тренерами волейбольными заехал, чтобы на занятие их подвезти – у них машина сломалась, вошел в комнату, а там – натуральная зима: иней летает, все ящерицы подохли – на полу лежат, оба тренера закутались в одеяла, только носы синие торчат.

Выяснилось, что они на радостях кондиционер на тройку врубили. Бубукин хотел даже вьетнамцев на экскурсию привести, показать им, какой бывает русская зима.

 

«Правда» тем более

В советские времена каждая зарубежная поездка каждого советского человека, даже если он ехал всего на три-четыре дня, утверждалась в ЦК КПСС. Любая организация, посылавшая своего сотрудника в командировку, обязана была отправить его выездные документы – анкеты, характеристики, медицинское заключение – одновременно в два адреса: в ЦК КПСС и КГБ. Неизвестно, кому из них принадлежало решающее слово.

Осенью 1979 года, когда я работал в спортивной редакции ТАСС, меня впервые послали в капиталистическую страну – на всемирную Универсиаду в Мексику. До этого, в 1976 и 1977 годах, меня дважды пытались командировать, соответственно в Югославию на чемпионат Европы по футболу и в Австрию на чемпионат мира по хоккею, но в обоих случаях не разрешал КГБ: предполагалось, что я знал какие-то государственные и военные секреты, с которыми якобы был ознакомлен во время службы в армии в 1971–1973 годах.

В Мексику меня выпустили. Видимо, посчитали, что секреты я уже забыл. Разрешили мне поехать и весной 1980 года на чемпионат мира по фигурному катанию в ФРГ. За день до того, как я отправился туда, раздался звонок из ЦК КПСС. «Товарищ Горбунов, – сказали мне, – произошла неприятность. Вы не расписались в том, что ознакомились с правилами поведения советского человека во время пребывания в капиталистической стране. Да, мы знаем, что в прошлом году вы уже побывали в Мексике. Наш сотрудник, который должен был проследить, чтобы вы уже тогда ознакомились с правилами и расписались, не досмотрел. Мы его наказали. Давайте вместе исправим его ошибку. Ждем вас завтра в 10 утра».

Разумеется, я поехал, потому что невидимый собеседник сказал, что если я этого не сделаю, то они внесут меня в специальный список, отправят его на все контрольно-пропускные пункты на советских границах, и меня просто-напросто не выпустят из страны.

То, что я увидел в ЦК КПСС, оказалось незабывемым зрелищем. Вначале я отстоял очередь к небольшому окошку и в обмен на выписанный мне пропуск получил тоненькую с обложкой синего цвета книжонку, на которой было написано: «Секретно. Правила поведения гражданина СССР во время пребывания в капиталистической стране». Затем меня отправили в довольно просторный, как в библиотеке, зал, где все сидящие внимательно изучали точно такую же синюю книжонку. Открыл ее и я.

Читателя сразу же предупреждали, что он не имеет права делать из книги выписки и несет полную ответственность за разглашение того, что в ней написано. Смысл же написанного в ней состоял в том, что на Западе советского человека только и ждут для того, чтобы учинить над ним какую-нибудь провокацию. Замечательно об этом написал еще в 1974 году Владимир Высоцкий в своей песне «Инструкция перед поездкой за рубеж»:

Книжонку эту я прочитал и пошел сдавать. Не тут-то было. Перед тем как сдать ее, я должен был побывать у инструктора на собеседовании. Отстоял еще одну очередь и попал в просторный кабинет, в котором было пять столов. За каждым сидел инструктор. Перед ним – «пациент». Инструктор принимал экзамен на знание написанного в брошюре, причем вопросами «создавал» ситуацию, которая, по его мнению, могла возникнуть в ходе поездки в капиталистическую страну. Мне, например, он предложил следующий сюжет: «Вы куда, в ФРГ едете? Понятно. Представьте, что вы садитесь в поезд, а в вашем купе никого нет, только молодая женщина. Ваши действия?» Я понимал, если я ему скажу, что тут же начну за ней ухаживать, – «экзамен» мне не сдать. Поэтому я ответил уклончиво: «Меня в Бонне встретит корреспондент ТАСС и на машине отвезет в Дортмунд. На поезд мне даже денег не дали». «И все же, – упорствовал инспектор. – А вдруг у вас возникнет такая ситуация». Поскольку книжонку я все же просмотрел, то ответил, как в ней написано: «Если в поезде, следующем по территории капиталистической страны, в одном купе со мной окажется только молодая женщина, я немедленно обращусь к начальнику поезда с требованием, чтобы мне предоставили место в другом купе, в котором находятся только мужчины».

Конечно, если бы какой-нибудь нормальный человек со стороны вдруг подслушал этот диалог, он с полным основанием мог предположить, что присутствует при разговоре двух умалишенных в сумасшедшем доме. Однако все мы тогда жили в безумной стране по ее безумным правилам.

Инструктора мой ответ обрадовал. Он куда-то позвонил, что-то проворковал и сообщил затем мне, что я могу сдавать книжонку, все в порядке.

Во время чемпионата мира по фигурному катанию в ФРГ больше всего на свете я жалел о том, что мне так и не удалось проехаться в поезде в одном купе с молодой красивой женщиной.

Мимо выездных комиссий, заполонивших в советские времена райкомы, горкомы и обкомы КПСС, не мог прошмыгнуть, наверное, ни один человек, выезжающий за границу, ни одна делегация, отправляющаяся за рубеж. Спортивные команды вообще и спортсмены в частности исключением не были. Есть на сей счет несколько веселых историй. Одну из них рассказал Никита Павлович Симонян, под началом которого «Спартак» собирался в очередное зарубежное турне. На допрос к членам выездной комиссии попал нападающий Георгий Князев.

– Скажите, а какое важное международное событие ожидается в ближайшие дни?

(А событие было такое: министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко поехал на сессию ООН). Но Князев молчит.

– Ну, разве вы не знаете, что должно в мире произойти?

Молчание.

– Кто из руководителей нашего государства куда поехал?

Молчит.

– Вы вообще знаете, кто у нас министр иностранных дел?!

Тут Князев не выдерживает:

– А вы знаете, кто такой Джаич?

Комиссия в шоке, такой наглости они в жизни не видели.

– Сами про лучшего игрока Европы даже и не слышали, а вопросы всякие задаете!

Бориса Спасского, великого шахматиста, коммунисты-ветераны, по свидетельству известного историка спорта Евгения Гика, не раз пытали перед выездом за рубеж. Борис Васильевич за словом в карман не лез. Однажды его попросили осветить положение в Италии. Спасский стал подробно – в ответ – рассказывать о положении в Голландии.

– Это очень интересно, но вы не поняли вопроса: вас спросили об Италии.

– Да нет, понял я все прекрасно, но в последний раз я был в Голландии. А делиться впечатлениями привык только о том, что видел своими глазами.

– Вы что же, газет не читаете?

– Простите, я журналист по образованию, и кому, как не мне, знать цену нашим газетам. К сожалению, чаще всего они врут.

– И «Правда»?

– «Правда» тем более.

Коммунисты вскочили и потребовали покинуть помещение. О характеристике и речи не было. По словам Евгения Гика, Спасского спасла Вера Тихомирова, тогдашний ответственный секретарь Шахматной федерации СССР. Она убедила старых большевиков поверить в то, что это недоразумение и в лояльности гроссмейстера.

Однажды на выездной комиссии у Бориса Спасского, жившего тогда в Подмосковье, спросили, кто возглавляет обком КПСС. «А знаете ли вы, – поинтересовался в ответ Борис Васильевич, – кто стал в этом году чемпионом Москвы по шахматам?» Характеристику Спасскому тут же подписали. Гик не исключает, что члены комиссии могли подумать: «А вдруг Леонид Ильич?»

 

В гости к Франко

Мой друг Леша Орлов, известный в 70-е годы в Советском Союзе баскетбольный обозреватель, вынужденно эмигрировавший в 1976 году и ставший в Штатах одним из самых заметных журналистов в русскоязычной прессе, рассказывал мне, как он пытался в 1973 году поехать на чемпионат Европы по баскетболу в Испанию. Не в командировку – в группе туристов, за свои деньги.

Для начала он отправился в партийное бюро Ленинградского телевидения, на котором тогда работал, за выездной характеристикой – без нее можно было слетать в Душанбе, Кишинев, Тбилиси и другие столицы свободных советских республик.

– Вот образец, – сказал секретарь партбюро, достав из ящика стола исписанный листочек бумаги. – Здесь все, как надо. Надо написать в том же духе.

– ???

– Чего тебе непонятно? – (На «ты» – это принято, это – по-партийному, и если человек приходит за характеристикой – не в Израиль на ПМЖ, – то как с ним еще разговаривать?) —.. Чего непонятно? А-а-а… Ты в первый раз? Я дал образец. Следуя ему, изложи, какой ты хороший. Да, да, сам! А кто за тебя писать должен? Не дяде же нужна характеристика. И считай – тебе повезло – днями партком, на нем и утвердим.

Домой Леша не шел – летел: сказал же секретарь «утвердим». И мгновенно вылетели из Лешиной башки десятки рассказов о том, как «утверждают».

Одного ленинградского журналиста ошарашили: «Какие вы знаете партии в Японии?» Он собирался в Англию, а ему – про Японию. «Так, не знаете? А в характеристике написано „политически грамотен“. И не состоялась Англия.

.. Что говорил товарищ Живков на последнем совещании руководителей братских партий?.. Как это – забыли? Вы же в Болгарию собираетесь!». И не состоялась у московского журналиста Болгария.

У другого московского журналиста не вышел номер с Чехословакией. Кто-то донес, что видел его в Шереметьеве, когда он провожал своего друга в Израиль. Правда, членам партбюро было известно, что в этот день журналиста не было в Москве, но его на заседании спросили: «А если бы был, пошел бы?»

Одного Лешиного ленинградского коллегу не выпустили в Польшу, потому что «по дошедшим до нас сведениям, вы не ладите с женой».

Вечером, накануне Лешиного похода на партком, ему позвонил друг:

– Классиков проштудировал? Передовицы за последнюю неделю вызубрил?.. А скажи-ка теперь: бороду сбрил?

– А она-то какое отношение к этому имеет?

– Наивняк! Мальчик! Да как только ты войдешь к ним при своей бороде, они сразу же поймут, что ты их посылаешь!

Чуточку укоротить бороду призывала и Лешина жена, но он уперся и предстал перед членами парткома Ленинградского комитета по телевидению и радиовещанию при Леноблгорисполкомах (трезвому с названием не справиться) «в бороде».

Роли парткомщики расписали, похоже, заранее. Телевизионщики – с ними Леша общался почти ежедневно – молчали, журналисты с радио – никого из них он не знал – после оглашения характеристики, собственноручно, стоит напомнить, Лешей написанной, открыли стрельбу.

– А почему, собственно, в Испанию, других стран что ли нет?

– Знаете ли вы, какой режим в Испании, какие провокации ожидают там каждого советского человека?

– А мы вас не делегировали! Туристом?.. На свои деньги?.. Что значит – на свои? Вы получаете их в нашей кассе!

Поначалу Леша пытался что-то отвечать, объяснять, например, что в Испанию он собрался только потому, что именно в этой стране Международная федерация баскетбола приняла решение провести очередной чемпионат Европы. Но сопротивление Леша прекратил после того, как один из членов парткома почти прокричал: «Да как у вас хватило совести проситься в гости к Франко! Вы подумали, чем это пахнет?»

Со стула медленно поднялось грузное тело председателя Ленинградского комитета. (далее по тексту) Александра Петровича Филип пова. Леше сразу вспомнилось общее собрание телевизионщиков. Одна из выступавших, женщина в годах, одобрительно отозвалась о передаче, в которой выступала Алиса Бруновна Фрейндлих. «Тебе понравилась эта актрисочка? – грозно прервал Филиппов. – А почему этой самой Фрейндлих позволили выступать в брюках?» – «Так мода теперь такая, Александр Петрович…» – «Нет такой моды!», и редактор той передачи был понижен в должности.

– Товарищи, – сказал Филиппов на Лешином парткоме, – выдача характеристик, товарищи, и-де-о-ло-ги-чес-ка-я работа. Это относится и к тем, – голос стремительно приближался к фортиссимо, – кто писал характеристику, – заглянул в бумажку, – товарищу Орлову.

Высказавшись, Филиппов сел, а Леша никуда, разумеется, не поехал.

 

Закуска для акул

Виктор Серебряников, блестяще игравший в полузащите киевского «Динамо» и сборной СССР, поведал историю о поездке в Южную Америку:

– Летели мы обычным пассажирским авиарейсом из Москвы. Самолет сделал несколько дозаправок в Европе, подобрал пассажиров в Лиссабоне – последняя перед Атлантикой остановка была в Португалии. Впереди – целая ночь над океаном. Большинство пассажиров уснули. И вдруг наш «Боинг» как затрясет, в салоне началась паника! Я сидел возле иллюминатора, гляжу – а там, где крыло должно было быть, что-то отваливается и вниз падает! Я чуть с ума не сошел – сразу вспомнил и маму, и братьев, и сестер! Стюардесса выбежала – начала выдавать спасательные пояса со свистками – чтобы, если что, в океане тебя нашли.

Рядом сидела супружеская чета из Бразилии. Они возвращались из Европы со свадебного путешествия. И им этот комплект один на двоих почему-то достался. Я понял, что настоящий страх смерти ни с чем не сравнить: молодожены начали спасательный пояс друг у друга вырывать!..

Впрочем, у меня, молодого, «зеленого», у самого душа в пятки ушла. И тут меня осенило – нужно закрыться в туалете, в хвостовом отделении. Я тогда Экзюпери зачитывался, а он писал, что самое безопасное место в лайнере – именно в хвосте. Закрылся, сижу, чувствую – падаем, дрянь дело. Еще и в дверь стучатся – такие же, как я, «храбрецы». Но обошлось – сели на военную базу США на каком-то из островов. Всех остальных пассажиров выпустили, а нас, «советских шпионов», оставили в самолете. Я вышел из своего хвостового убежища – весь трясусь. А Лев Иванович Яшин спокойно сидит в кресле, смотрит на меня: «Молодой, что с тобой? На вот, выпей 150 грамм, для поднятия духа…» Благо в салоне нам оставили внушительный запас крепких напитков. «Лев Иванович, а мы этим же самолетом дальше полетим?» – «Да. А ты как думал?» – «Лев Иванович, а акулы пьяных едят?» – «Нет, они ими закусывают…»

 

Крановщик из Лихтенштейна

О погибшем в 2006 году прекрасном человеке, отличном тренере Евгении Мефодьевиче Кучеревском, футболисты, работавшие под его началом, и коллеги, с которыми он вместе трудился в днепропетровском «Днепре», всегда вспоминают с теплотой, как о старшем товарище, рядом с которым им всегда было спокойно и за которого они всегда вставали горой. Игроки могли его попросить отменить утреннюю тренировку, он шел навстречу, потому что знал: когда они выйдут на вечернюю, то будут размазывать друг друга по сеткам, ограждавшим тренировочное поле.

«Рядом с Мефодьичем, – вспоминает Алексей Чередник, – мы чувствовали себя абсолютно раскрепощенно. В Бордо как-то после матча был банкет. Мы сидели за столиками в огромном шатре, потихоньку пили вино, и у Мефодьича закончились сигареты. Он спокойненько так к нам подошел: „Ребята, выручайте: сигареты закончились!“ Ну, кто-то протянул ему пачку, а товарищ из Москвы, представлявший КГБ и сопровождавший нас во Франции, увидев картину, как игроки дают тренеру закурить, чуть под стол не сполз».

«Перед матчем с „Гамбургом“, – поведал Руслан Ротань, – он дал нам самую, наверное, короткую установку в истории футбола. Сказал всего лишь несколько слов: „Загоните этих фрицев за Бранденбургские ворота!“ Так и получилось».

«Запомнилась, – рассказывает Евгений Яровенко, – поездка в Италию. Добирались туда через Москву и Германию. В Москве сидели полтора дня. Нарушили тогда немного режим, а по приезде у нас была встреча в Ватикане с Папой Римским. Мефодьич утром построил нас, посмотрел на наши лица и произнес: „Елки-палки! Папа увидит ваши лица и с ума сойдет! Быстро все в сауну!“»

«Мефодьич, – говорит Валерий Городов, – был узнаваем. Вспоминаю, как мы играли в Лихтенштейне на Кубок УЕФА с „Вадуцем“. После вечерней тренировки мы, тренеры, решили прогуляться, посмотреть городок. Вдруг откуда-то сверху крик: „Мефодьич, привет!“ Поднимаем голову – на строительном кране сидит обыкновенный мужик. Мефодьич его спрашивает: „Ну что, ты как?“ – „Да вот, приехал подзаработать“. Поговорили так они несколько минут, потом идем дальше, я и спрашиваю: „А кто это такой?“ – „Да откуда я знаю?“»

«Мефодьич, – вспоминает Андрей Сидельников, – использовал каждую ситуацию для того, чтобы сплотить коллектив. Однажды, после того как мы выиграли две важные игры у киевского „Динамо“ и московского „Локомотива“ – команд, которые на тот момент входили в первую пятерку чемпионата, он дал нам три выходных. Мы должны были поехать в Керчь и сыграть там пару товарищеских игр с керченским „Океаном“ и еще с одной крымской командой – „халтурки“ для заработка. Он и говорит в раздевалке: „Полетите в Керчь, отдохнете там“. Я сижу и говорю: „Что значит „полетите“? А вы?“ – „А я здоровье поберегу, потому что еще пожить хочу“.»

Если он говорил без подколок, это был уже не Кучеревский. В Италии, помню, заходим в ресторан пообедать, а там на столах стоит вино – обычная картина для итальянской действительности, когда спагетти запивается вином. Так он, увидев все это, распорядился вино убрать, а нам объяснил: «Я ж вас только через неделю найду, если вы дорветесь до него».

 

Шифровка в центр

Как-то в 60-е годы киевское «Динамо» отправилось на товарищеские матчи в Египет. С командой, как постоянно практиковалось в те времена, поехал офицер КГБ в должности заместителя руководителя делегации – присматривать за футболистами и тренерами. И оказался он, как вспоминают игроки, жуткой занудой – под каждой кроватью шпиона видел. Виктор Александрович Маслов, главный тренер, брился однажды в своем гостиничном номере. Вошел чекист, попросил Маслова подойти к окну, под которым находилось кафе на открытом воздухе, и, показывая указательным пальцем куда-то в пространство, сказал: «Не нравятся мне, Виктор Александрович, во-он те двое, что сидят за крайним столиком – видите? Впечатление такое, что они нас пасут». Маслов изобразил на лице сверхозабоченность, что настроило собеседника на еще более доверительный лад, и чекист продолжил: «Значит, делаем так. Я сейчас выйду из отеля и перейду речку по мосту, а вы, Виктор Александрович, внимательно проследите, как поведут себя те двое». Ушел. И через десять минут – Маслов аккурат успел закончить с бритьем, так ни разу к окну и не приблизившись, – вернулся и спрашивает: «Ну, что?» – «Очень похоже, что ваши опасения были не напрасны, – вымолвил Дед, с трудом сохраняя серьезность. – Замечено: как только вы начали свой переход через мостик, так оба субъекта сразу же поднялись из-за столика. Один, надо полагать, старший, вставил вилку в задницу второму и что-то начал передавать. Наверное, шифровку в Центр…»

 

Шифровка в центр-2

А вот как выглядит эта история в трактовке Андрея Бибы, велико – лепного полузащитника киевлян:

– Как-то мы ездили в турне по Африке. После всех матчей, за несколько часов до отлета домой, сидели в ресторане на 13-м этаже одной из египетских гостиниц. В те времена, как известно, с командой всегда ездил работник КГБ. Его представляли в качестве второго тренера клуба, хотя все отлично знали, кто есть кто. И вот сидим мы, ужинаем, а рядом за столиком расположились две старушки и так тихо-мирно беседуют. Однако наш кагэбист заподозрил что-то неладное. Подходит к Маслову и говорит: «Виктор Александрович, давайте сделаем так: сейчас я выйду, а вы понаблюдаете за этими старушенциями и расскажете, что они делали». Маслов одобрительно кивнул, и наш «детектив» ушел. Бродил он по мосту через Нил, а река-то эта широкая – мост в несколько километров. В общем, возвратился он только минут через сорок пять. За это время Дед, как Маслова прозвали футболисты, успел уже выпить пару рюмок, расслабиться и, вполне естественно, о дурацкой просьбе кагэбиста забыл. Поэтому, услышав простой вопрос: «Ну, как?» – тренер долго не мог понять, что же имеется в виду. И только через пару минут до Деда дошло. Он стер улыбку с лица и с неподражаемой серьезностью произнес: «Когда вы ушли, одна из женщин вставила себе вилку в ухо и стала что-то передавать, по всей видимости, в ЦРУ…»

 

«Привет, коллега!»

Большое количество баек и историй сопровождало тренерский путь Евгения Филипповича Лемешко, известного украинского вратаря, несколько сезонов отыгравшего в киевском «Динамо». Футболисты харьковского «Металлиста», работавшие в клубе во времена Лемешко, вспоминают, как однажды они проиграли на своем поле «Спартаку» с разгромным счетом 0:7. Было это в середине 80-х годов. Болельщики после игры разбили автобус команды, но он все равно оставался в рабочем состоянии, на нем сразу после жестокого поражения и отправились на тренировочную базу. По пути Евгения Филипповича невозможно было остановить. Он не самым, стоит заметить, деликатным образом высказывался о действиях команды в целом и каждого игрока в частности. На форварда Юрия Бондаренко просто насел: «Ты – держиморда! Сиськокит». Над новым словом, услышанным впервые, игроки было захихикали, но под гневным взглядом Лемешко моментально умолкли.

Автобус остановился возле светофора, а рядом, такое вот совпадение, притормаживает ассенизаторская машина. Лемешко говорит водителю командного автобуса: «Саня, открой-ка дверь». Саня открыл. Евгений Филиппович высунул голову из автобуса и окликнул шофера ассенизаторского грузовичка: «Привет, коллега!» Тот хмуро посмотрел на незнакомца: «Какой я тебе на х… коллега?» – «Ну как же, – говорит Лемешко, – ты гов. о возишь и (показывая рукой вовнутрь автобуса) я».

Вадим Никонов, великолепный форвард «Торпедо», рассказывал, как он на заре карьеры отыграл за торпедовский дубль, который тренировал тогда Владимир Иванович Горохов, тот самый, благодаря которому в московском футболе появился Никита Симонян, против московского «Динамо». В составе динамовском выступали многие футболисты основы. Первый тайм торпедовцы провели ужасно. «Сидим, – говорит Никонов, – в раздевалке, ждем, когда придет тренер и начнет нагоняй давать. Минута проходит, вторая… Минут через пять влетает в раздевалку Горохов и прямиком к нам – ко мне и моему напарнику по нападению: „Вы думаете, вы двое футболисты? Вы – ассенизаторы!“ У меня тогда образования было всего ничего, откуда я мог знать, что это слово означает. Сижу и думаю: „Интересно, кто это? Хорошим словом он меня назвать не мог, поскольку я действительно отыграл погано. Плохим, наверное, назвал, но вот только что это значит?“ Горохов тем временем спиной к нам повернулся и еще кому-то „втыкает“. Потом – снова к нам: „Что, не знаете, кто такие ассенизаторы? Тогда я вам проще скажу: дерьмовозы вы!“»

Виктор Александрович Маслов, распекая однажды киевских динамовцев за плохую игру, назвал их «альтруистами». Значения слова этого футболисты, конечно, не знали, а потому сразу поинтересовались у Деда, что оно означает. «А то означает, – ответил Виктор Александрович, – что гов. а в вас много».

 

Мамедов или Коршунов

Перед одним из матчей чемпионата СССР по футболу конца пятидесятых годов к старшему тренеру московского «Динамо» Михаилу Якушину подошли несколько генералов – рьяных поклонников клуба. И в беседе на общие темы один из них как бы невзначай заметил: «Михаил Иосифович, правда, что вы с лучшими игроками не советуетесь?» Хитрый Михей сразу понял: кто-то из звезд, как говорится, «поделился» с высшим начальством. Уже в раздевалке, объявляя состав, Якушин, когда надо было назвать, кто сыграет в центре атаки, неожиданно задумался. Все знали, он очень любил высокого и стройного блондина, талантливого центрфорварда Анатолия Коршунова. Даже поговаривали, что он видел в нем себя в юности. Футболисты были уверены: он назовет его фамилию, хотя хорош был и другой нападающий, Алекпер Мамедов. Однако Михей, великий комбинатор, неожиданно спросил у инсайда Федосова: «Геш, а кто у нас лучше головой играет – Мамедов или Коршунов?» Ежу было ясно: Коршунов отлично играл вверху и был выше Мамедова как минимум сантиметров на десять. «Конечно, – ответил Федосов, – Коршунов». И все с ним согласились. «Вот и замечательно, – сказал Якушин, – посоветовались и сообща все решили».

 

Странный голландец

Одно время сборную Грузии тренировал известный голландский специалист Йохан Боскамп, сторонник жесткой дисциплины, в соблюдении которой грузинских футболистов заподозрить практически невозможно. Первой жертвой Боскампа стал нападающий Заза Джанашия, игравший в то время в московском «Локомотиве», – голландец отстранил Зазу от сборной. Лучше игрока о том, что произошло, никто не расскажет:

– Странный он был какой-то, этот голландец. Привязался ко мне из-за того, что я, как обычно, опоздал на сборы. Какое, спрашивается, ему дело, днем раньше или днем позже я приеду? Работу ведь все равно свою сделаю. Потренируюсь побольше. Отругал меня Боскамп, но на тренировку прийти разрешил. А я там друга встретил, которого несколько месяцев не видел. Ну и разговорились. Я же соскучился по другу. Не мог же я просто так пройти мимо друга, которого давно не видел. Это что же – кивнуть и пройти мимо, потом, дескать, поговорим? Так у нас нельзя. И тут этот голландец ко мне подлетает и давай на английском вопить. Ничего я из его воплей не понял. Понял только, что ему не нравится то, что я разговариваю с другом. И я ему на грузинском ответил, все сказал, что о нем думаю. Теперь уже он не понял, а ничего не поняв, рассвирепел и из сборной меня выгнал. Я бутсы забрал и ушел… Потом, правда, решил перед ним извиниться – все-таки сборная страны, зря что ли я в команду ехал из Москвы, играть ведь ехал. А Боскамп почему-то расхохотался и не простил меня. Зря он смеялся: с ним в скором времени контракт разорвали, а меня в сборную вернули.

 

Греческий паспорт

Максим Левицкий, известный вратарь, играл в основном составе французского клуба «Сент-Этьенн», но вскоре оказался за решеткой. История с его поддельным паспортом прогремела на всю Европу.

Первое время, месяца четыре, Левицкий играл во французском чемпионате с украинским паспортом, но в клубе было шесть легионеров не из стран Евросоюза, а на поле выходить могли лишь трое. Голкиперу быстренько сделали греческий, причем показали документы из полиции: все, мол, по закону. Почему украинца во Франции произвели в греки? Ответ на этот вопрос прост: у тех, кто занимался оформлением «левых» паспортов (бланки документов, стоит заметить, были настоящими, их поставляли сотрудники греческого посольства во Франции), был давно и основательно проторен именно «греческий путь». Конвейер. Бразильским футболистам выправляли португальские паспорта, всем остальным евролишенцам – греческие. Скандалы, надо сказать, прокатились не только по Франции, но и нескольким другим странам, в частности, Англии, где застукали с «левым» паспортом бразильца Эду из «Арсенала».

Все бы, возможно, было шито-крыто, но Левицкого сдал бывший тренер «Сент-Этьенна» Робер Нузаре. «Сент-Этьенн» обыграл его новый клуб – «Тулузу», и тренер заявил, что у бразильцев точно «левые» паспорта, а Левицкого не мешает проверить. Дальнейшие события развивались с калейдоскопической быстротой. Вратаря привезли в Федерацию футбола Франции, вежливо сообщив, что полиция хочет задать несколько вопросов. Адвокат Андре Буфар предупредил Левицкого: после снятия показаний тебя задержат.

Так Левицкий оказался в КПЗ. Психологическое давление, методы допроса были серьезными. «Беседа» продолжалась пять часов. Видимо, хотели выйти на конторы, которые штампуют паспорта. Вратарю же сразу сказали: «Ваша вина в том, что поставили подпись». Потом жандармы принесли пачку газеты «Экип» с фотографией задержания Левицкого на первой полосе, попросили поставить автограф.

Его задержали в восемь вечера, в одиннадцать утра дали подписать бумагу об освобождении, но с предписанием явиться в лионский суд. В КПЗ бедолаге сразу же предоставили переводчика – русскую женщину, которая лет десять прожила во Франции и специализировалась именно на уголовных делах. Она помогала Левицкому, давала паузу, что-то подсказывала. Но потом, на суде в Лионе, появился переводчик-француз, владевший русским чуть лучше, чем Левицкий владел французским. Сразу возникли проблемы, судья несколько раз вскипал, не понимая, что хочет сказать «подсудимый».

Наказан был Максим Левицкий, так получилось, весьма символично. Ему дали четыре месяца условно, но тут же, по случаю выборов президента Франции, объявили всеобщую амнистию. Его дисквалифицировали на два месяца, но он на тот момент уже подписал контракт с московским «Спартаком». Вратаря оштрафовали на 20 тысяч евро, но он не заплатил ни одного евроцента: из-за бюрократических проволочек ему не прислали квитанцию о штрафе.

 

«Так бы сразу и сказали…»

Однажды Валерий Воронин, загуляв в богемном московском ресторане ВТО (Всесоюзное Театральное Общество на Пушкинской площади славилось своим закрытым для широкой публики заведением) с друзьями-журналистами, двумя Александрами – Нилиным и Марьямовым, решил навестить бывшего партнера по «Торпедо» Немесио Посуэло. Посуэло – сын испанских беженцев, спасавшихся в СССР от гражданской войны, родился в Харькове, прилично в детстве заиграл в футбол и добрался до союзных команд высшей лиги. После «Тор – педо» оказался в «Зените», там, в Ленинграде, его и собрался повидать Воронин.

Билетов на «Красную стрелу» в кассах не было. Помочь мог только бригадир поезда. Троица бросилась его разыскивать. Нашли. Нилин и Марьямов долго и тщетно его уговаривали. Бригадир – ни в какую. Тогда Марьямов пошел на крайнюю меру. «А вы знаете, кто это? – и, указав на Воронина, воскликнул: – Это лучший полузащитник страны!» «Так бы сразу и сказали, что помочь нужно Валерию Маслову. Мы с ним земляки. Он же до „Динамо“ у нас в Калининграде за „Труд“ играл», – и бригадир направил просителей в вагон СВ.

 

Ром со второго этажа

Мой друг Саша Левинсон отправился от ТАСС в 1986 году, в разгар памятной борьбы в Советском Союзе с алкоголизмом и пьянством, на чемпионат мира в Мексику. Как-то в тассовском отделении он вместе с местным корреспондентом агентства Валерой Ф. писал очередную заметку. Вдруг Валера ему говорит: «Знаешь, мы здесь живем в очень непростом с точки зрения криминогенной обстановки районе. Пойду, проведаю жену». И отправился на второй этаж в этом же доме. Спустя время пошел проведать второй раз. На третий раз Левинсон ему говорит: «Слушай, чего ты туда-сюда ходишь? Пей здесь. И я с тобой с удовольствием выпью». Валера обрадовался, принес со второго этажа ром, сгонял в ближайшую лавку за колой и сказал: «Саш, извини. Я в запаре забыл, что ты свой. А то тут столько стукачей!»

 

В кубрике со Стрельцовым

Жена прекрасного артиста Георгия Буркова – Татьяна Ухарова-Буркова – на страницах «Коллекции каравана историй» поведала потрясающую историю:

– Место на Ваганьковском кладбище выхлопотали отец и сын Шахназаровы и друг их семьи Георгий Арбатов. Похоронили Жору 21 июля. Спустя три дня я пришла на кладбище и увидела, что рядом вырос новый холмик. Совсем свежий – даже покрывавшие его ковром цветы не успели завянуть. Прочла на табличке имя – «Эдуард Анатольевич Стрельцов» – и вздрогнула…

Когда еще в травматологии после операции Жору привезли в палату, врач, выводя его из наркоза, спросил:

– Георгий Иванович, вы меня слышите? Где вы сейчас?

– В кубрике я, в кубрике… – Жора отвечал, не открывая глаз и так, будто был он в это время где-то очень далеко.

– А кто там с вами?

– Тут мно-о-го народу, а рядом Эдик Стрельцов, нападающий из «Торпедо». Мой любимый футболист.

Позже я узнала: Эдуард Стрельцов умер через несколько часов после того, как тело Жоры было предано земле. В ночь с двадцать первого на двадцать второе июля в онкоцентре на Каширке.

 

Сон перед игрой

Как-то Станислав Черчесов, тренировавший московский «Спартак», не пустил на базе в Тарасовке на предматчевую установку на мгновение опоздавшего на нее полузащитника Дмитрия Торбинского. Играть предстояло с подмосковным «Сатурном», от результата матча зависело, станут спартаковцы чемпионами или же останутся на втором месте. Торбинский, один из основных на тот момент хавбеков «Спартака», не был после такого инцидента включен и в заявку на игру. Победить спартаковцы не сумели и завершили сезон вторыми.

Схожая, но только наполовину, история произошла на чемпионате мира 1986 года в Мексике перед первым матчем сборной Советского Союза с командой Венгрии. Два полузащитника киевского «Динамо» – Иван Яремчук и Павел Яковенко – жили в одном номере и проспали время, когда надо было отправляться на предыгровую установку. Их забыли разбудить. Отсутствия Яремчука и Яковенко никто не заметил. Минут пятнадцать Валерий Васильевич Лобановский, называя каждого игрока, рассказывал, кому, куда и как бежать и какие функции выполнять. Все уже было почти сказано, и тут… открывается дверь и в переговорную комнату отеля, в которой и проходила установка, вваливаются проспавшие хавбеки. Команда встретила их появление гомерическим хохотом. Улыбки не сумели сдержать даже всегда мрачные тренеры – Лобановский и Юрий Андреевич Морозов. Нарушители дисциплины, возможно, были бы после игры наказаны, но оба вышли в стартовом составе, сыграли, как и все их партнеры, на высочайшем уровне, венгры были разгромлены 6:0, а каждый из проспавших забил по голу.

 

Вечер в Бари

Это был странный вечер.

Матч с Камеруном на чемпионате мира-90 практически ничего для сборной СССР не решал. Только чудо в виде стечения нескольких благоприятных обстоятельств – наша, например, победа со счетом 4:0 и выигрыш любого соперника во встрече Румыния – Аргентина – могло оставить советскую команду в Италии после предварительного раунда.

Мы приехали в Бари задолго до начала матча. Мы – это тассовцы Саша Левинсон и Игорь Уткин и я, работавший тогда в журнале «Спортивные игры». Поплавали в Адриатическом море, постояли у рыбацких лодок, сели скоротать время за столиком кафе на набережной. Нам принесли мороженое и кофе.

Идиллия – берег моря, теплый вечер, красивые лица прохожих, мальчишки, гоняющие мяч между «Мерседесами» и «Фиатами», предупредительный пожилой официант.

Наш разговор на непонятном для окружающих языке привлек внимание, и к нам подошли два молодых – лет по тридцать – парня.

– Извините, – по-английски сказал один из них, среднего роста, худощавый, с огромными печальными глазами. – Мне показалось, что вы говорите на одном из славянских языков. Откуда вы?

Мы назвались. Пригласили их присесть.

– Меня зовут Тьерри. Я француз. Моего друга зовут Коэн. Он из Бельгии. Вы здесь на отдыхе?

– Нет, – ответил я. – Футбол. Чемпионат мира. Сегодня играют наши соотечественники.

– Очень интересно, – сказал Тьерри. – А мы приехали сюда своей религиозной группой, мы любим Бога. Сегодня у нас встреча, и мы приглашаем вас. Мои друзья будут рады видеть людей из России. Встреча здесь неподалеку, на площади. Мы будем молиться и желать всем любви и мира.

– Мы бы с удовольствием пошли на эту встречу, но в это же время будет проходить матч, на котором мы должны быть.

– Я вас понимаю, – сказал Тьерри. – Я не знаю, что такое футбол. С недавних пор в моих мыслях только Бог. Пять лет назад я погибал от алкоголя и наркотиков в Париже. Однажды днем сидел в уличном кафе, примерно как мы сейчас. Передо мной стояла бутылка, и я, как всегда в то время, постепенно напивался. Только я приготовился к тому, чтобы выпить очередной стаканчик, как ко мне подсел какой-то человек, одетый в темную, довольно теплую одежду, хотя на улице стояла жара. Я готов и сейчас уверять кого угодно, что за мгновение до этого в пределах видимости никого не было – совершенно пустая улица. Этот человек долго смотрел на меня, я и сейчас вижу его добрый взгляд и слышу его голос – ласковый, негромкий и в то же время твердый, совсем как у моей рано умершей матери. Потом он сказал: «Это последнее вино в твоей жизни. Ты больше не будешь пить. Ты будешь жить с Богом в мыслях». Я ничего не успел ответить этому человеку – он исчез так же внезапно и незаметно, как и появился. И что бы я мог ему сказать? Странно, но мне тогда совершенно не хотелось говорить ему, чтобы он не лез не в свои дела. Чудо произошло. Я даже не допил ту бутылку. Я понял, что это сам Бог спас меня, и с тех пор я с Ним.

Я перевел коллегам монолог Тьерри. Потом он спросил: «Чего бы вы больше всего пожелали в данный момент: я могу попросить у Бога».

Нам оставалось минут пять до того, как ехать на стадион, и я сказал, что было бы неплохо, если бы наша команда выиграла со счетом 4:0 – только этот результат оставлял какие-то призрачные надежды.

Тьерри и его друг подобрались, сосредоточились, и Тьерри стал рассказывать невидимому собеседнику, как сегодня он познакомился с людьми из России, и он просит помочь его новым друзьям, команда которых играет на чемпионате мира, и ей необходима победа со счетом 4:0.

Мы, признаться, отнеслись к разговору Тьерри со Всевышним как к проявлению по отношению к нам обычной доброжелательности – не более того, и не вспоминали о нем и о его напутствии «Да благословит вас Бог» до тех пор, пока матч СССР – Камерун не закончился со счетом 4:0. «Знать бы, – сказал Игорь, – попросили бы о том, чтобы выиграл кто-то там, в Неаполе, – румыны или аргентинцы». Но там была ничья, и сборная СССР отправилась домой.

Это был странный вечер…

 

Ахмед из Астрахани

В Риме – тучи марокканцев. Вокзал, прилегающие улицы – вплоть до площади Республики – все пространство заполнено ими. Марокканцы лежат и сидят на траве, стоят, прислонившись к деревьям, спят на скамейках, курят, пьют вино и кока-колу, дуют, играют в карты, читают, глазеют по сторонам. И все – в одном месте. Словно «зона оседлости».

Однажды во время чемпионата мира-90 я после полуночи возвращался из пресс-центра в гостиницу. Курил. Прохожих – никого, и поэтому сразу обратил внимание на невысокого мужчину с пластиковым пакетом в руке, шедшего навстречу. Не доходя шага до меня, он остановился и жестом показал, что тоже хочет покурить. Дело было в начале чемпионата, сигаретами я пользовался еще привезенными, купленными незадолго до отъезда в Италию, индийскими – «Галлантом», были одно время в табачных ларьках такие. Начатая пачка лежала в сумке, которую я с трудом тащил на плече, сверху – на кипе протоколов и справочной литературы, в достатке распространяемой в пресс-центре (как все это везти самолетом? ужас! а бросить жалко.)

Можно было, конечно, пройти мимо «стрелявшего» сигарету человека, но почему бы не помочь. Он, тем более, вовсе не походил на ночных московских любителей «покурить», для которых просьба «Дай закурить!» – прелюдия к ограблению.

Я вытащил пачку.

– Ты русский? – спросил он на достаточно сносном русском языке.

– Почему ты решил, что я русский? – спросил я в ответ, удивляясь даже не тому, что вопрос был задан на родном для меня языке, а тому, как это можно по пачке индийских сигарет определить национальность человека.

– Я в Москве когда жил и в Астрахани, только такие сигареты курил, – ответил незнакомец.

Вот тебе на! Человек жил в Москве и Астрахани, а сейчас спокойно «стреляет» ночью сигарету в центре Рима, помахивая пластиковым пакетом, из которого торчат горлышки винных бутылок.

На соотечественника, впрочем, он похож не был. Да и по-русски говорил, хотя и неплохо, но с заметным акцентом.

– Откуда ты? – спросил я.

– Из Марокко, – улыбаясь, ответил он. – Меня зовут Ахмед Саллах.

Учился он, выяснилось, в Москве в одном их технических вузов, женился, после окончания института поехал на родину жену – в Астрахань, у них годовалая дочь, а в Рим приехал в поисках лучшей доли, считает этот город перевалочным для себя пунктом, выясняет, как пробраться в Канаду и как там с работой.

– Как только устроюсь и найду работу, сразу же позову жену и дочь, – сказал Ахмед.

– А где же ты здесь живешь? – спросил я.

– Да там, – он неопределенно махнул рукой куда-то мне за спину. – В парке.

– А где же твои вещи? – я бросил взгляд на пластиковый пакет.

– Э… вещи… – загрустил Ахмед. – Я их сдал в камеру хранения на вокзале, но там за хранение нужно платить деньги, а я давно уже не платил. Наверное, вещам уже пи…ц.

Первый и, не сомневаюсь, последний раз слышал, как в центре Рима марокканец из Астрахани на чистом русском языке к месту ругается матом.

– Здесь много марокканцев, – продемонстрировал я свою наблюдательность.

– Многие из них ничего не хотят делать, хотят только хорошо жить, – сказал он.

– А чем же они живут? – мне стало интересно, как можно хорошо жить в Риме, ничего не делая.

– Воровством, – в ответе Ахмед был краток. – Но ты не думай, – горячо продолжил он, – я с ними ничего общего не имею. Они хотели завлечь меня в свои компании, но я отказался. Теперь на меня смотрят, как на чокнутого.

– И много здесь таких. э. чокнутых?

– Нет, но мы вместе. Вот сейчас я к ним иду, несу ужин, – он показал на пакет. И вдруг загорелся. – Может, пойдешь со мной. У нас немного вина, несколько гамбургеров. Я познакомлю тебя с друзьями.

Я ничего не имел против того, чтобы познакомиться с друзьями Ахмеда, но ужасно в тот день устал и мечтал только об одном – как можно скорее добраться до гостиничного номера. Так и сказал Ахмеду. И предложил ему встретиться через день, на этом же месте, пообедать и отправиться вместе на матч Италия – США (я даже придумал, как проведу Ахмеда).

– На футбол я, наверное, не пойду, но очень хочу встретиться с тобой еще раз и поговорить, – сказал Ахмед.

Послезавтра он не пришел. Я так и не знаю, почему. И не у кого было спросить, хотя марокканцев в Риме – тучи.

 

Ворота и гимн

В 1990 году, после того как завершилась официальная, командировочная часть моего пребывания на чемпионате мира, я остался в Риме на «нелегальном» положении. Покинув гостиницу, поселился на шикарной вилле отделения ТАСС в Италии, в котором работали тогда мои давние приятели-коллеги по тассовской службе Коля Тетерин, блестящий знаток жизни Италии, ее истории и современности, и Саша Тараканов, безумно влюбленный в футбол и во все, что с ним связано. На вилле уже жили командированные из Москвы тассовцы – журналист Саша Левинсон и фотокорреспондент Игорь Уткин, и мы прекрасно проводили время.

Поближе к концу чемпионата в специализированной группе, в которую в советские времена входили обычно эксперты, журналисты, артисты, писатели, в Рим приехал еще один тассовец – заместитель заведующего спортивной редакцией Слава Трушков. Он вместе с группой разместился в отеле.

Все мы последние дни чемпионата жили ожиданием финала Аргентина – Германия. Вдруг Слава обращается с просьбой к ребятам из отделения отправить его в Москву в воскресенье утром, в день финального матча. «Нет-нет, дома все в порядке, – объяснил неожиданное решение Слава. – Просто в понедельник планерка у генерального директора ТАСС. Ермаков, наш заведующий, в отпуске, а еще один зам – Сева Ку – кушкин – заболел, и идти к генеральному некому».

Надо сказать, ежедневные планерки у тассовского руководителя для представителей спортивной редакции – сущая формальность. Сам бывал на них много раз. В лучшем случае попросят назвать тему дня, на что уходит секунд 10–15. В худшем вообще не станут слушать. Если никого из спортредакции в кабинете генерального на планерке не будет, этого, скорее всего, не заметят, а если заметят и поинтересуются, то ответ – «отпуск, болезнь и командировка» – начальство, несомненно, удовлетворит.

Но ответственность Славы Трушкова зашкаливала настолько, что он с мечтой о посещении планерки генерального директора ТАСС и десятисекундном на ней выступлении покидал Рим в день финального матча чемпионата мира по футболу, будучи на эту игру аккредитованным и имея заветный билет в ложу прессы.

Самолет в Москву улетал рано утром. Для удобства тассовцы решили, что Трушков вечером в субботу приедет на виллу, а уж оттуда Саша Тараканов отвезет его в аэропорт. Слава приехал в субботу в пресс-центр на олимпийский стадион с сумкой, у нас с Левинсоном были кое-какие дела, а затем мы втроем отправились на метро – пять-шесть остановок – в тассовскую резиденцию.

От метро до нее – метров 400. По пути я начинаю рассказывать Славе о том, какие ребята-тассовцы молодцы. Они, говорю, в прошлом году, когда делали на вилле ремонт, пригласили бригаду строителей-коммунистов, и те по их просьбе потрясающе оборудовали въездные ворота. Стоит только громко запеть гимн Советского Союза, и они открываются. Удивительное решение, основанное на современных технических возможностях.

Левинсон, внимательно, как и Слава, мой рассказ слушавший, признался потом, что в первый момент он подумал о том, что я, переборщив с каждодневным изучением в пресс-центре груды футбольных материалов, к концу чемпионата двинулся рассудком.

Тем временем мы подошли к воротам виллы.

– Пой, – предложил я Славе.

Мы дождались, когда пройдет поток машин от ближайшего светофора, и Слава громко запел гимн. Ворота начали потихоньку открываться. Песня из открытого от удивления славиного рта литься перестала. Створки ворот замерли.

– Продолжай петь, иначе мы не войдем.

Слава, многие годы работавший в курировавшем спорт отделе ЦК ВЛКСМ, слова знал и легко, с волнением в голосе во время исполнения заключительных куплетов, допел гимн до конца.

Мы вошли на территорию виллы. Я так и не стал показывать Славе пульт, который дали нам с Левинсоном ребята-тассовцы, чтобы мы не беспокоили их звонками и заходили сами, и на кнопки которого я нажимал, пока он громко пел гимн СССР. Слава долго потом рассказывал в Москве о технических чудесах в римском отделении ТАСС.

 

Место для курения

Валентин Козьмич Иванов в бытность торпедовским тренером знал, конечно, что его ребята покуривают, причем на базе в Мячково тоже, но очень редко заставал нарушителей с поличным. Однажды Толя Соловьев, полузащитник, всегда старавшийся шутками поднимать настроение партнеров, особенно после неудачных матчей, после ужина предложил Иванову пари: «Козьмич, давайте поспорим, что я буду курить на территории спального корпуса, за его пределы никуда – ни в лес, ни на поле тренировочное – не пойду, а вы меня все равно не найдете». Поспорили. Все – игроки, ожидавшие развлечения и не знавшие, к слову, на каком из потайных мест, хорошо многим из них знакомым, остановится Соловьев, тренеры, Толя, разумеется – вышли на улицу, а потом на базу пошел один Соловьев, предупредив, чтобы сосчитали до тридцати и шли его искать.

Так и сделали.

Группа во главе с Ивановым прошерстила все уголки на базе, заглядывала во все помещения, вплоть до закутков, куда уборщицы складывали ведра, тряпки и щетки, в комнаты игроков. Соловьева нигде не было. Испарился. Фактически сдавшись, Иванов поиски прекратил и отправился в свой номер, где на балконе и обнаружил дымившего Соловьева, точно рассчитавшего, что уж к себе заглянуть тренеру и в голову не придет.

 

Подготовка к матчу

Как-то «Торпедо» готовилось к сезону, как всегда в советское время, в Сочи. Команда усиленно тренировалась, проводила товарищеские матчи, разнообразно, в меру возможностей, ограниченных, правда, дисциплинарными уложениями, проводила свободное время.

Настала пора отправляться на первый календарный матч. В Москву решили не заезжать, потому что расписание определило торпедовцам в соперники краснодарскую «Кубань», а Краснодар от Сочи, как известно, расположен на расстоянии двух шагов, легко можно добраться на автобусе.

Ближе к вечеру к гостинице, в которой квартировало «Торпедо», подкатил автобус. Футболисты стали грузить в него свои вещи, располагаться на привычных местах сами. «Все?» – спросил сидевший в первом ряду, на тренерском месте, Валентин Козьмич Иванов, оглядываясь назад. «Д. нет», – ответил ему администратор. Аккурат в эту минуту из дверей гостиницы появился Д., с сумкой в одной руке, с папиросой в другой, мягко говоря, не совсем «свежий». Перед тем, как подняться в автобус, он аккуратно погасил папиросу, сел, войдя, на место, на котором в туристических автобусах обычно располагаются гиды с микрофоном, посмотрел на водителя и строго сказал: «Все, поехали!»

На следующее утро команда собралась на зарядку. Валентин Козьмич обнародовал на построении распорядок на ближайшие часы: «Значит, так. Сейчас – зарядка, потом завтрак, а после завтрака собрание – будем обсуждать поведение Д.».

Игроки разбрелись по полю, стали делать привычные упражнения. Кто в одиночку, кто в паре, кто в группе. В центре одной из групп наравне со всеми занимался Д. Лежа на травке и качая пресс, он обратился к Вадиму Никонову: «Поведение… Вадик, такое ощущение, что в команде кто-то стучит!»

 

Скидка на ориентацию

Во время трансляции матчей турнира Australian Open – открытого чемпионата Австралии – украинские комментаторы поведали историю с теннисистом Александром Долгополовым. Несколько лет назад ему вместе с тренером нужно было лететь из Ниццы в Мельбурн. А там, на Лазурном побережье Франции, все намного дороже, чем в остальном мире. В том числе и билеты на самолет.

В ту пору Долгополов игроком был уже не начинающим, но и не таким, чтобы можно было хвастаться солидными гонорарами. И ему, и тем, кто ему помогал тренироваться и играть, приходилось быть очень и очень осмотрительными в расходах. И вдруг – возвращаясь в Ниццу – оказалось, что у одной из компаний-перевозчиков действовала весьма заманчивая система скидок. Пользоваться, правда, ею могли лишь гей-пары. Вот ребята и решили было оседлать «голубую волну». Только и нужно было у кассы произнести вслух: «Мы… пара». И все бы хорошо, но Долгополов этого вымолвить так и не смог, о чем позже сам и поведал в интервью.

 

Два Гесса

В 70-е годы в стране регулярно устраивались какие-то предсезонные турниры. То «Подснежник» разыгрывали в южных городах, то какой-то турнир за чьи-то призы устраивали, то еженедельник «Неделя» организовал соревнования команд высшей лиги в залах разных городов, по группам, – в Германии в свое время такие постоянно проводили.

В Москве матчи проходили в лужниковском Дворце спорта. Интерес публики огромный. Помимо московских команд, в группе играли несколько клубов из других городов страны, в частности, душанбинский «Памир». В составе «Памира», игроков и тренеров которого я неплохо знал, поскольку много лет жил в этом городе, блистал Эдгар Гесс.

Он – немец. Однофамилец нацистского преступника – Рудольфа Гесса, приговоренного Нюрнбергским трибуналом к пожизненному заключению. Родные Эдгара Гесса были высланы в свое время в Среднюю Азию. В Таджикистане он родился, вырос, заиграл там в футбол. На него «облизывались» все московские команды и киевское «Динамо».

Хотело Гесса видеть у себя московское «Торпедо», куда его уговаривал перейти начальник управления футбола советского Спорткомитета Анатолий Еремин. Близок он был к переходу в Киев, но украинские партийные руководители, узнав о том, кого хотят брать в динамовскую команду, воспротивились: человек с такой фамилией в киевском «Динамо» играть не будет. По такому же примерно «сценарию» развивался переход Гесса в «Динамо» московское. Тогдашний тренер москвичей Александр Севидов рассказывал моему коллеге и приятелю Сергею Микулику: «В 79-м такая команда у нас в „Динамо“ подобралась! А знаешь, каково собирать ее было? Договорился, например, с Гессом – был в „Памире“ такой совершенно классный полузащитник. А раз договорился – надо его на офицера аттестовывать. И я все документы – представляешь, чем тренер должен был заниматься! – подготовил. Но в самый последний момент генерал Богданов, тогдашний председатель Центрального совета, мне и говорит: „Сан Саныч, что вы здесь за провокации устраиваете?!“ Я не понял сначала, в чем дело, а он мне растолковывает: „Ну как я пойду к министру с документами на человека с такой фамилией? Вы бы еще Гитлера в Москву привезли“. Нет, ты можешь представить себе этот уровень? А Гесс потом в „Спартаке“ оказался. Они его, наверное, за еврея провели…»

Но тогда, на московском турнире, он, повторю, выступал в составе «Памира», и коллеги, зная о моих взаимоотношениях с этой командой, постоянно спрашивали меня: когда Эдгар «Памир» покинет и куда он перейдет. Вопрос этот, признаться, изрядно надоел, и однажды я устроил мини пресс-конференцию, на которой поделился эксклюзивной, как принято сейчас говорить, информацией: «Сегодня утром я общался с Эдгаром, и он сказал мне, что в московский клуб перейдет только тогда, когда того Гесса выпустят из тюрьмы Шпандау».

 

«Оскар» и Фареры

Однажды довелось побывать со сборной России на Фарерских островах. Команда разместилась в одном отеле, а небольшая группа сопровождения отправилась в другой. За конторкой портье сидела довольно крупная девушка, красивая, с естественным румянцем на щеках, «кровь с молоком», как называют таких. Улыбаясь, она сообщила нам, что номера вот-вот будут готовы, их убирают после того, как выехали предыдущие постояльцы, и извинилась за непредвиденную задержку.

Сетовать мы, впрочем, могли лишь на обстоятельства – приехали раньше, чем ожидалось, – и приготовились спокойно ждать, когда нам выдадут ключи.

В группе, однако, оказался – так бывает – профессиональный скандалист, считающий себя, разумеется, не скандалистом, а борцом за справедливость. Уже забыл, но, по-моему, это был кто-то из транспортной компании. Подойдя к конторке, он стал громко, показалось, что все Фареры – тишайшее на земле место, – его слышали, на хорошем, надо сказать, английском объяснять бедной девушке, насколько весь этот небольшой отель вообще и она в частности провинились перед «российской делегацией».

Апофеозом гневной речи стала фраза о том, что в составе делегации этой есть ВИП-персона – лауреат премии «Оскар». Устав с дороги, мы, признаться, подумали, что транспортник сбрендил, решив повысить статус приехавших в глазах изумленной его криком притихшей девушки. И только оглядев друг друга – а было нас человек восемь, – поняли, о ком идет речь, – об артисте Саше Фатюшине, приглашенном в поездку тогдашним тренером сборной, его другом Олегом Романцевым. Один из персонажей фильма «Москва слезам не верит», получившего, как все знают, «Оскара», скромно стоял в сторонке, ему было неудобно за оратора, он пытался жестами его остановить и огорченно пожимал плечами. Самому Фатюшину – все, кто его знал, согласятся с этим – и в голову бы никогда не пришло «качать права» и, тем более, кричать на ни в чем не виноватую девушку.

Фатюшин с футболом и футболистами всегда был дружен. Как-то раз он, будучи свидетелем на свадьбе одного из спартаковских игроков, отпросился у Андрея Александровича Гончарова, главного режиссера театра Маяковского. Предлог был придуман какой-то значимый – на свадьбу Гончаров никогда бы не отпустил. Бракосочетание отмечали на спартаковской базе в Тарасовке. Через день – мир не без «добрых» людей – Гончарову принесли газету с небольшим отчетом о свадебном мероприятии. Не упомянуть о том, кто был свидетелем со стороны жениха, репортер, разумеется, не мог. Разнос Гончаров, в постановках которого Фатюшин сыграл свои лучшие роли, устроил знатный, но справедливый. Андрея Александровича артист, стоит заметить, боготворил и бесконечно ему, по свидетельству Елены Фатюшиной, доверял, учился у него.

 

Покрывала из отеля

Сборная СССР во времена крепкой советско-китайской дружбы, в конце 50-х годов, регулярно ездила, причем на длительный период, в Поднебесную, проводила там тренировочные сборы, играла товарищеские матчи.

Как-то раз в Пекине желанных гостей перед матчем двух сборных – в октябре 1959 года – разместили в шикарной гостинице, когда-то построенной англичанами и при коммунистическом режиме сохраненной в полном порядке. Огромные номера, внутри – красотища, от кроватных покрывал, расшитых цветами, зверушками, птичками, глаз не оторвать. «Мы, – рассказывал Владимир Кесарев, – с Валькой Бубукиным сразу, пощупав, конечно, оценили и попросили переводчика сходить вместе с нами в магазин и купить либо такие же, либо похожие. Сходили, нашли, купили, недорого, кстати, нам покупки упаковали в прозрачные пакеты. Обыграли мы китайцев 1:0, на первых же минутах Толька Ильин забил, и на следующее утро был назначен отъезд. Автобус у гостиницы, позавтракали и – вперед. Ездил с нами локомотивский массажист Паша Мысин. Мы с Бубукиным выходим из гостиницы, пакеты при нас, красота покрывальная видна. Мысин увидел пакеты: „А вы что, покрывала взяли?“ – „Нам сказали, что можно брать – подарок отеля“. Садимся с Бубукиным в автобус, и через несколько минут вся команда видит картину: бежит Мысин с покрывалом, неупакованным, конечно, как смёл с кровати, так и несет, а за ним – китайцы вместе с переводчиком. Отняли „подарок“ с трудом. Помог возглавлявший делегацию Андрей Петрович Старостин. Он нам с Бубукиным потом с укором: „Ну что же вы с ним творите?! – И – Мысину: – Паша, ты же взрослый человек, неужели сообразить не можешь, что дурят тебя?“»

 

Голы левые и правые

В 1985 году ситуация в чемпионате страны сложилась таким образом, что нападающий днепропетровского «Днепра» Олег Протасов пошел на побитие бомбардирского рекорда Никиты Симоняна. Симонян в 1950 году наколотил 34 гола. Протасов в первом круге забил всего 10, и ничто не предвещало скорострельности форварда во второй половине турнира.

Как-то раз, когда «Днепр» приехал играть в Москву, в тренерскую комнату в Управлении футбола заглянул тренер «Днепра» Владимир Емец. «Владимир Александрович, – обратился к нему администратор сборной СССР Борис Кулачко. – Неужто вы сделаете все, чтобы побить рекорд Никиты Палыча? Ведь он все голы забил честно, а вы тащите Олега к рекорду всеми правдами и неправдами». Емец, хитро прищурившись, полушутя-полусерьезно сказал: «А Стаханов?» И всем стало ясно, что рекорду жить осталось недолго.

Так и вышло. В семнадцати матчах второго круга «стахановец» Протасов забил 25 (!) мячей, на гол обошел Симоняна и получил европейскую «Серебряную бутсу».

По завершении сезона 1985 года на устном выпуске журнала «Спортивные игры», в котором я тогда работал, меня спросили о разнице между «Золотой» и «Серебряной» бутсами. Я ответил: «„Золотой бутсой“ забивали голы правые, а „Серебряной“ – левые».

 

Находка «профессора»

Евгения Лядина, лучшего, наверное, тренера Советского Союза, успешно работавшего с юношескими сборными и приводившего их к европейским победам, звали «профессором». Его отличала титаническая работоспособность. Он тщательно штудировал протоколы всех матчей чемпионата страны – основных составов, дублеров, команд первой лиги. У него были информаторы во многих регионах СССР. Черпал Лядин сведения из прессы. И, конечно же, сам регулярно выезжал на календарные игры.

Однажды он обратил внимание на нападающего дублирующего состава донецкого «Шахтера» Ч. Согласно протоколам, он забивал в каждом матче. Гол, а то и два. Лядин заглянул в заявочный список донецкой команды: возраст Ч. был подходящим для юношеской сборной. У Евгения Ивановича накопилось в Москве много дел перед очередным тренировочным сбором, он никак не мог поехать в Донецк, чтобы взглянуть на форварда, и по каналам Федерации футбола отправил в «Шахтер» телеграмму, которой вызывал Ч. в сборную. Парень не приехал. Лядин звонит в Донецк – ссылаются на травму футболиста. Приглашает на второй сбор – опять травма, хотя до этого вновь забивал в матчах на своем поле.

Наконец «Шахтер» приезжает играть в Москву. Евгений Иванович отправляется на матч резервистов. Ч. в составе нет. Говорят, приболел. Лядин встречается с тогдашним главным тренером донецкой команды Олегом Базилевичем – ему исполнилось тогда тридцать четыре года, начинает наводить справки о забивном нападающем дубля. Базилевич говорит, что Ч. для юношеской сборной не годится, а на вопрос «Почему?» признается, что Ч. – это он сам. Его постоянно тянет на поле, вот он и нашел для себя отдушину на домашних матчах, причем выходы свои на поля всегда согласовывал с соперниками, которые не возражали против того, чтобы бывший нападающий киевского «Динамо» играл против них.

 

«Чайка» Йожефа Сабо

В середине 60-х годов прошлого века венгерское консульство в Киеве, обновляя автопарк, решило продать старенькую «Чайку». У полузащитника киевского «Динамо» Йожефа Сабо, венгра по происхождению, прекрасно знающего язык, с консульскими работниками были налажены прочные связи. Машину они предложили ему.

Автомобиль был не на ходу. Отсутствовала задняя полуось, не работал «автомат». Сабо пообещали все отремонтировать в гараже КГБ. Там на некоторые «Волги» ставили двигатели от «Чайки». Ночью на буксире машину дотянули до гаража футболиста. Тогда он сидел за рулем огромного престижного автомобиля первый и последний раз.

Когда Сабо зарегистрировал машину в ГАИ, слух о его «Чайке» моментально разнесся по всему Киеву. В это время проходил республиканский партийный съезд. В перерыве в курилке зашел, как водится, разговор о футболе. И кто-то ляпнул: «Футболисты совсем оборзели! Сабо на „Чайке“ ездит! Скоро вертолеты начнут покупать». Доложили Петру Шелесту, первому в ту пору секретарю украинского ЦК. Он распорядился: «Отобрать у него „Чайку“!»

На рассвете следующего после распоряжения дня к Сабо нагрянули начальники городского и республиканского ГАИ, выдававшие на «Чайку» номера. Чуть ли не на колени упали: «Отдай машину. Иначе с нас погоны снимут». Сабо махнул рукой: черт с вами, вот номера, техпаспорт. Делайте с ней что хотите. Но куда девать автомобиль, который стоит на приколе? Гаишники долго ломали голову. Полтора месяца еще «Чайка» пылилась у игрока в гараже. Потом позвонил Константин Продан, правая рука Щербицкого: «Йожеф, ты же сумеешь договориться с венграми. Пусть „Чайку“ заберут назад. А мы тебе „Волгу“ взамен дадим».

«Чайку» венгры перепродали народной артистке Армении. На трейлере отогнали в Ереван. Машину она отремонтировала и еще много лет на ней ездила.

 

Премиальный поцелуй

В свое время существовала традиция: почти сразу по завершении чемпионата страны в Тбилиси проводился турнир четырех динамовских команд – Москвы, Киева, Минска и, естественно, Тбилиси. Матчи товарищеские, бонусы в случае победы не полагались, играли в свое удовольствие в предвкушении отпуска.

Руководитель грузинского республиканского совета общества «Динамо» Григорий Пачулия очень хотел, чтобы победу в турнире одержала его команда. Он решил мотивировать футболистов – сообщил им, что за выигрыш непременно их премирует, назвав при этом какую-то солидную сумму. Сыграло это свою роль или нет, неизвестно, но тбилисские динамовцы всех своих одноклубников обыграли. В раздевалке Пачулия всех поздравил, всех обнял и всех поцеловал.

Недели через три вратарь Вальтер Саная, встретив Пачулия возле стадиона, поинтересовался:

– Григорий Алексеевич, столько времени уже после нашей победы прошло, а премию мы до сих пор не видели. Где она? Вы же обещали!

– Слушай, Вальтер, ты же был в раздевалке после турнира. Я же вас всех поцеловал!

 

Рассеянный или распущенный?

Однажды Николай Егорычев – тогда он был первым секретарем Бауманского райкома КПСС, первым секретарем всей Москвы его назначили позже – вызвал к себе спартаковскую команду поговорить о последних неудачных матчах, а заодно поинтересоваться нуждами игроков и тренеров.

Все пришли вовремя. Не было только Сергея Сальникова. Егорычев поинтересовался, где лидер спартаковского нападения. Николай Петрович Старостин попытался что-то сочинить относительно причин отсутствия Сальникова, но потом остановился на одной:

– Он, Николай Григорьевич, человек рассеянный.

– Не рассеянный он, а распущенный, – резко высказался капитан «Спартака» Игорь Нетто.

Егорычев через секретаря распорядился найти Сальникова и доставить его в райком.

Нашли. Доставили – небритого, непричесанного.

– Сергей, – сказал Егорычев, – вот тут в ваше отсутствие одни говорили, что вы рассеянный, а другие – что распущенный. Кто же прав?

– Знаете, Николай Григорьевич, – с трудом подавляя зевоту, ответил Сальников, – может быть, я рассеянный, а может быть – распущенный. Но я над этим вопросом еще не задумывался.

– Хорошо, хорошо. Садитесь, пожалуйста.

 

Прибавка в весе

Нодари Ахалкаци в бытность главным тренером тбилисского «Динамо» жестко боролся с излишним весом Реваза Челебадзе, склонного к полноте и далеко не всегда при этом собиравшего волю в кулак и отказывавшегося от яств грузинского стола. Резо нашел подход к доктору, и тот после взвешивания всегда исправно писал напротив фамилии игрока «85» – допустимая по отношению к этому игроку норма.

Однажды Ахалкаци побывал на стажировке в Италии, где подглядел одно очень интенсивное занятие со сложными упражнениями, предложил это занятие своей команде, а потом лично контролировал процесс взвешивания – хотел убедиться, сколько игроки сбросили в результате такой работы. Тренер встал у доктора за спиной, и, конечно же, ни о каких зафиксированных перед тренировкой «85» для Челебадзе в сложившейся непредвиденной ситуации и быть не могло. Когда Резо встал на весы, Нодари Парсаданович обнаружил природный феномен: сверхинтенсивное занятие дало Челебадзе прибавку в весе – на три с лишним килограмма.

 

Виски в Копенгагене

Раз в год, а то и чаще, известный в советские времена телекомментатор Владимир Иванович Перетурин пересказывает в интервью одну и ту же историю. О том, как однажды он оказался в Копенгагене в одной гостинице с главным тренером сборной Советского Союза и киевского «Динамо» Валерием Васильевичем Лобановским и обстоятельно беседовал с ним по всем насущным вопросам футбола, в частности, по вопросу о договорных матчах.

Нет смысла приводить суть разговора в трактовке Перетурина, для того чтобы узнать о ней, достаточно поднять любое его интервью последних лет. Любопытен лишь антураж, которым уважаемый телекомментатор обставляет якобы имевшую место встречу. «После матча, – сообщает Перетурин, – Лобановский неожиданно зашел ко мне в номер с бутылкой виски: „Давайте выпьем“. Стали говорить… Мы с ним беседовали до трех ночи. Бутылку виски уговорили».

Лаконизм информации, которую Владимир Иванович никогда не обнародовал при жизни Лобановского (по вполне понятным, стоит заметить, причинам: она высосана из пальца), не мешает поставить в один ряд с откровениями барона Мюнхгаузена. Во-первых, сборная СССР при Лобановском ни разу не играла с датской командой: ни на своем поле, ни в Копенгагене, ни – даже – на нейтральной площадке. Лобановский руководил сборной в 78 матчах. Датчан среди его соперников никогда не было. Во-вторых, любой знавший Лобановского человек под присягой подтвердит, что этому тренеру даже мысль такая – отправиться после матча к кому-то в гостиничный номер, тем более в номер к телекомментатору, к которому он, мягко говоря, не испытывал симпатий, – не могла прийти в голову. После игр, проходивших на выезде, весь тренерский штаб собирался в номере Валерия Васильевича, и за импровизированным ужином, не обходившимся, разумеется, без рюмки-другой, обсуждалась завершившаяся встреча, велись разговоры на нефутбольные темы, но никогда при этом – до трех утра.

И, наконец, – только не виски. Всем в футбольном мире было известно, что предпочтение Лобановский отдавал хорошему выдержанному коньяку.

 

Спартаковец Ловчев

Евгений Ловчев – спартаковец до мозга костей, с красно-белым сердцем в груди, с ромбиком в мыслях, со всегдашней тревогой – переживаниями за происходящее в любимом клубе.

В конце 1988 года, когда «Спартак» расстался с Константином Ивановичем Бесковым, в прессе появились фамилии нескольких кандидатов в его преемники. В том числе – Ловчев. Женя серьезно отнесся к возможному участию в конкурсе. Многие доброжелательно настроенные по отношению к Ловчеву люди говорили ему – со стороны виднее, – что все спартаковским начальством, а именно – Николаем Петровичем Старостиным, предрешено, тренером станет Олег Романцев. Просто Старо – стин, следуя тогдашней моде, в соответствии с которой руководителей – предприятий, почт, автосервисов – почти повсеместно выбирали, решил легонько подыграть проявлениям демократии.

Я не оставался в стороне и тоже говорил Жене об этом. Он, однако, предложил встретиться – и не когда-нибудь, а утром 1-го января, – чтобы обсудить основные положения его программы, которую он собирался представить спартаковскому руководству.

Поскольку Евгений Серафимович – человек не выпивающий, «безупречный по отношению к футболу и спортивному режиму игрок» (характеристика Александра Нилина), и Новый год для него не исключение, то приехал он ко мне в Коньково часов в десять утра. Не спозаранку, конечно, но для первого дня наступившего года все же рановато.

Тем не менее я к встрече был готов. Дочь и внучка (ей не было тогда и четырех лет), навестившие нас на Новый год, собирались ехать домой. Маленькая Света уже стояла в шубке с повязанным шарфиком и в шапке. Я сказал ей, прощаясь: «Представляешь, этот дядя до сих пор не знает, какая команда у нас в стране самая лучшая». Девочка изумленно посмотрела на Евгения Серафимовича снизу вверх и пополнила его знания о футболе: «„Динамо“ Киев!»

«Как это Киев?! – столь же изумленно отреагировал Ловчев и, посмотрев на ребенка сверху вниз, строго сказал: – Лучшая команда в стране – „Спартак“.» Маленькая Света похлопала глазками, сказала всем «до свидания» и ушла, так и не прояснив для себя, почему этот дядя говорит о «Спартаке», хотя дедушка давно ей объяснил, что лучшая команда – «Динамо» Киев.

Мы обсудили с Женей то, что хотели обсудить. Спустя несколько дней было объявлено, что новым тренером «Спартака» стал Романцев. А я при случае рассказал другу Ловчева (и моему другу тоже) журналисту Сергею Шмитько о споре относительно лучшей команды. «Женя, – с укоризной сказал Сергей Ловчеву, – это же ребенок». «Ребенок-то ребенок, – согласился Ловчев, – но почему она Киев лучшей командой называет?»

 

На чужом месте

Лучше всего натуру Анатолия Федоровича Бышовца характеризует, по-моему, анекдот (калька с анекдота голландского, в котором фигурируют Гус Хиддинк, Дик Адвокат и Луи ван Гал – именно в таком порядке). Отправились как-то российские тренеры на микроавтобусе на какую-то конференцию в подмосковный дом отдыха. По пути – несчастье. Угодили в автокатастрофу, причем серьезную. Все – в реанимации. В пограничной между этим светом и тем зоне. Тело пока на этом, душа, тоже пока, – на том.

Проведав о случившемся, Господь решил поговорить с каждым. Первым на собеседование попал Юрий Семин. Господь сказал ему: «Я знаю, кто ты, ты знаешь, кто я. У меня один вопрос. В зависимости от ответа определю дальнейшую твою судьбу. Вопрос такой: что для тебя футбол?» Юрий Палыч, не раз над таким вопросом размышлявший, ответил сразу: «Футбол – это игра, которая доставляет радость сотням миллионов людей. И я рад быть причастным – в какой-то степени – к клану тех, кто эту радость доставляет». «Хорошо, – сказал Господь. – Даю тебе еще четверть века для того, чтобы ты продолжал занятия любимым делом и приносил людям радость».

Следующим перед очами Всевышнего предстал Валерий Газзаев. И он услышал то же вступление и тот же вопрос. Ответил Валерий Геор – гиевич так: «Спорт вообще и футбол в частности – хороший полигон для испытания, проверки своих физических и духовных сил, возможность себя преодолеть. Моя профессия способствует становлению молодых людей, помогает им входить в жизнь смелыми, благородными мужчинами, всегда стремящимися только к победе». «Согласен, – промолвил Господь, – задача достойная того, чтобы ты продолжал заниматься тренерской профессией еще двадцать пять лет».

Настал черед Анатолия Бышовца. «Я, – еще раз сказал Господь, – знаю, кто ты, ты знаешь, кто я. У меня один вопрос…» «Погоди, – перебил Анатолий Федорович, – это у меня один вопрос: почему ты сидишь на моем месте?»

 

Здоровая критика

Игорь Зазулин, большую часть карьеры проведший в «Зените», рассказал о приходе в команду Анатолия Федоровича Бышовца:

«– На сборах он дал нам сумасшедшие нагрузки, а потом – по-моему, в Италии это было – вдруг организовал командное собрание. И говорит: „Я вижу, вы с недоверием воспринимаете мои указания, у нас не получается установить контакт. Пожалуй, для дела будет лучше, если я уйду из „Зенита“. Мы, тренеры, сейчас покинем собрание, а вы, игроки, тоже примите решение на этот счет“. И ушел.

А ребята стали высказываться. В том числе и так: „И очень хорошо, пусть уходит“. Я встал и сказал – клянусь, без всякой задней мысли сказал: „Ребята, да вы что! До чемпионата меньше месяца! Не надо уже ничего менять, пусть Бышовец нас тренирует“. Ну, а потом мы вернулись в Питер, и некоторым „критикам“ пришлось „Зенит“ покинуть. А я остался. Но долго под руководством Бышовца все равно не играл».

 

Звонок Бышовцу

Виктор Пасулько, известный футболист московского «Спартака» и сборной СССР, рассказывал, по какой причине он не поехал в составе олимпийской команды в 1988 году в Сеул.

У Пасулько не всегда безоблачными были отношения со спартаковским тренером Константином Ивановичем Бесковым, которого игрок, впрочем, всегда называет «великолепным специалистом, стратегом, научившим по-настоящему ценить хороший пас». Бесков считал, что Пасулько ему многим обязан. Когда футболист уходил из одесского «Черноморца» в «Спартак», в «Комсомольской правде» появилась статья, в которой Пасулько обвиняли во всех смертных грехах, называли рвачом, эгоистом и аморальным типом. Тогда – не сейчас. Тогда на подобного рода статьи реагировали партийные и комсомольские организации, и итогом вполне могла стать длительная дисквалификация. Бесков все уладил. Футболист отделался легким испугом.

Пасулько всегда, как он сам говорит, был в прекрасных отношениях с Николаем Петровичем Старостиным. Старостин и поведал ему однажды, почему его в последний момент исключили из собиравшейся на Олимпиаду команды. «Оказывается, – говорит Пасулько, – дело было в том, что в одном из телеинтервью я заявил: „Такого замечательного тренера, как Лобановский, не встречал“. Это не понравилось Бескову, который позвонил Бышовцу и попросил его вычеркнуть меня из списка сборной. А ведь вполне мог стать олимпийским чемпионом…»

 

«Вот теперь – другое дело…»

Один из первых моих редакторов в спортивной редакции ТАСС времен 70-х годов прошлого века, Александр Николаевич Ермаков, ветеран агентства, днем, перед обедом, непременно игравший в теннис, никогда не пропускал заметки в печать с первого раза. Словно суровый вузовский преподаватель, взявший за правило гонять студентов, как бы те ни отвечали, на пересдачу зачета или экзамена по два, а то и по три раза. На короткие оперативные заметки Александр Николаевич и реагировал, разумеется, оперативно. Они почти сразу отправлялись на телетайп – высшее достижение тогдашних коммуникационных технологий, – поскольку задержки с информацией для ТАСС, как и для любого, впрочем, агентства, недопустимая роскошь.

Совершенно иначе Ермаков относился к материалам, предназначенным для публикации во всевозможных неоперативных вестниках. Он неторопливо прочитывал заметку и, возвращая, говорил непременное: «Ты знаешь, что-то вяловато. Подумай, как обострить. Завтра жду». Переделывал, обострял, назавтра приносил. До тех пор, пока старожилы редакции не научили меня, молодого репортера, как на самом деле надо поступать.

Очередной материал, почему-то запомнил, что был он о футбольной сборной Польши перед чемпионатом мира 1974 года, получил определение «вяловатый» и возвращен до завтра. Я, не исправив в нем ни одной буквы, принес в назначенный срок редактору текст и услышал через несколько минут: «Ну, вот теперь совсем другое дело».

Вспомнил я об Александре Николаевиче, когда Борис Васильевич Бобров, известный в футбольных кругах составитель расписаний турниров, в том числе для команд высшей лиги и первого дивизиона, и проходивший под прозвищем «календарь сезона», на которое он, к слову, никогда не обижался, рассказал историю, как его с проектом календаря игр гонял Константин Иванович Бесков. Знаменитый динамовский футболист и тренер возглавил тогда вылетевший в первую лигу московский «Спартак» и, по словам Боброва, ужаснулся, когда ему принесли расписание матчей. «Вы что творите? – шумел Бесков на Боброва. – И с таким календарем вы предлагаете мне возвращать „Спартак“ в высшую лигу? Переделать! Срок – неделя». Без визы Бескова, главной на тот момент фигуры в тренерском цехе первой лиги, календарь никто бы не утвердил – «Спартак» курировал первый секретарь МГК КПСС, член Политбюро ЦК КПСС В. В. Гришин.

Через неделю, ознакомившись с новым вариантом календаря, Константин Иванович только что в лицо Борису Васильевичу несколько принесенных им листочков не швырнул. Еще неделю спустя – та же реакция. Бобров сам, никто, как он говорил, ему не подсказывал, решил вернуться к самому первому варианту. «Ну, вот теперь совсем другое дело. Можешь ведь, когда захочешь!» – похвалил Бесков Боброва.

Схожая история произошла и с текстом в программку к прощальному матчу Льва Яшина в 1971 году. В пересказе Бориса Левина, помогавшего главному организатору встречи, автору ее идеи, знаменитому известницу Борису Федосову, она выглядит так.

Сочиненные для программки тексты ложились на стол главному редактору газеты «Московская спортивная неделя» (ее выпускали Лужники) Николаю Толорайя. Он вносил свою правку. После перепечатки материалы отправляли заместителю директора лужниковского стадиона Гусеву. Новая правка. После Толорайя опытный Федосов предупредил Левина: «Ни в коем случае не выбрасывай первый вариант». Вслед за Гусевым к текстам приложился начальник Управления пропаганды (было и такое подразделение в Спорткомитете СССР) Айдар Валиахметов. Он погулял над заметками на славу: получилось так, что все, чего Лев Иванович в жизни своей добился, – заслуга КПСС, советского правительства и Спорткомитета. Затем в дело вступил начальник Валиахметова – первый заместитель председателя Спорткомитета Виктор Ивонин. Последняя инстанция – начальник Ивонина Сергей Павлов: к нему Федосов и Левин отправились вместе. Павлову произведение, к которому приложились Толорайя, Гусев, Валиахметов и Ивонин, не понравилось: «Другого ничего нет?» И тогда Левин положил на стол председателю предусмотрительно оставленный первый вариант. Павлов внес в него одну «существенную» правку: вместо «пошел слесарить» написал «пошел работать слесарем». И расписался в уголочке на первой странице.

Но это – не конец.

Валиахметов решил пройтись по тексту еще раз. Федосов сказал Левину: «Покажи ему перепечатанный экземпляр, но без подписи Павлова. Только начнет хвост распускать, выложи перед ним с подписью». Так и вышло. «Если Сергей Павлович считает, что так лучше, то пусть будет так», – что еще мог сказать пропагандист, увидев подпись руководителя.

 

Нищий Чичурин

Из одного динамовского поколения в другое передается история о поездке хоккейной команды на серию товарищеских матчей в Швецию в конце 60-х годов. Команду поселили в отеле, где на первом этаже располагалось казино. Каждому проживающему при заселении вместе с ключом и визитной карточкой вручалась фишка достоинством в 20 шведских крон (примерно 4 доллара). Никому из игроков и в голову не пришло ею воспользоваться. А вот Юрий Чичурин быстренько проследовал в фойе первого этажа. И тут же сделал ставку, сыграв в рулетку. Невероятно, но выпало именно поставленное им число. Кто бывал в казино, знает, что играющим бесплатно разносят коктейли (джин с тоником), пиво и так далее. Чичурин, будучи очень азартным человеком, вновь делал ставки и выигрывал!

Гора фишек росла, равно как и заинтригованные гости отеля, которые столпились вокруг стола, чтобы поглазеть на удачливого русского хоккеиста.

Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы на выручку вовремя не подоспел тренер динамовцев Аркадий Чернышев. Моментально оценив обстановку, он мягко приобнял Чичурина за талию и деликатно подтолкнул его к лифту. Гора фишек – весь выигрыш Юрия – осталась на зеленом сукне. Когда двери лифта открылись, Чичурин, слегка покачиваясь, повернулся к Чернышеву и сказал: «Эх, Аркадий Иванович, вы меня сделали нищим!»

 

Ростропович и хоккей

Эту историю рассказал мне мой друг Николай Вуколов. Он работал тассовским корреспондентом в Стокгольме. В июне 2001 года в Швеции отмечали 25-летие свадьбы, серебряной, короля Карла XVI Густава и королевы Сильвии. Специально по этому случаю в шведскую столицу прибыл Мстислав Леопольдович Ростропович. Ему предстояло сыграть на концерте в летней резиденции шведских королей Дроттнингхольм.

Вуколов, разумеется, такое событие – приезд Ростроповича – пропустить не мог и попытался взять у маэстро интервью. Ростропович, обычно открытый и контактов с прессой не избегавший, неожиданно, к удивлению Николая, вдруг напористо проговорил: «Нет, нет, нет. Я с российской прессой не контачу. Они меня обидели, и я дал слово ни с кем из российских журналистов не общаться». «Ну, Мстислав Леопольдович, – принялся канючить и раскидывать „сети“ Вуколов. – Мы же с вами вместе ужинали, когда вы с Щедриным Родион Константинычем „Лолиту“ в Стокгольме ставили. Помните? А потом, я же тассовец, на всю страну ведь буду материал передавать, а не в одну какую-то газету. В России много людей, которым беседа с вами будет любопытна…»

Уговорил, словом, Николай Ростроповича и помчался в отель «Дипломат», в котором во время стокгольмских визитов только и останавливался Маэстро. Беседа, продолжавшаяся более часа, подходила к концу. Внизу Ростроповича ожидало заказанное для поездки в королевскую резиденцию такси. Вуколов, захвативший с собой свою книгу «Москва – Стокгольм: хоккейные перекрестки», спросил: «Мстислав Леопольдович, а вы хоккей любите?» «Ну, а как же, кто же не любит хоккей!» – моментально откликнулся Ростропович, ничуть не растерявшись от такого неожиданного поворота темы. Поворот, к слову, действительно неожиданный: серьезное интервью корреспонденту ТАСС, впереди – концерт в Дроттингхольме, а тут – хоккей какой-то. «Тогда, – протянул Вуколов Ростроповичу свою книгу, – напишите, пожалуйста, в этой вот книге что-нибудь про хоккей».

«Я, – рассказывал мне Николай, – предвидел, что Ростропович „схохмит“, но не предполагал, что его реакция будет настолько моментальной. Он задумался лишь на секунду, принялся писать с абсолютно сосредоточенным видом, а потом протянул мне книгу с надписью: „От любителя хоккея. Горд знакомством с Пикассо, Шагалом, Сикорским и Фетисовым. М. Ростропович“.»

 

Слезы репортера

На хоккейном чемпионате мира 1976 года в Катовице сборная СССР в стартовом матче сенсационно проиграла хозяевам турнира со счетом 4:6. Вратарь нашей команды Владислав Третьяк рассказывал, как перед тем чемпионатом их напутствовал тогдашний глава Спорткомитета СССР Сергей Павлов. «Вы уж, – сказал он, остановившись на первом матче, – не обижайте хозяев чемпионата, наших товарищей по социалистическому лагерю, не обыгрывайте их в родном для них Катовице со счетом 10:0. Вот мы и не обидели».

В Москве, уже после чемпионата, мне рассказали, как справлялся Николай Николаевич Озеров с неблагозвучной фамилией польского нападающего Веслава Йобчика, забросившего в советские ворота три шайбы. Сначала комментатор просто назвал его по имени, потом сообщил, что Веслав сделал дубль, а после третьего гола виртуозно преподнес: «Опять этот девятый номер!..»

А на следующее после удивительного поражения утро в гостинице, в которой мы с Виктором Кузнецовым – заведующим ТАССовского отделения в Польше – остановились, обратили перед завтраком внимание на пожилого человека, стоявшего неподалеку от газетного киоска и плакавшего. Я этого человека не знал, а Виктор узнал в нем известного польского спортивного журналиста, с которым не раз общался, и мы к нему подошли. Он поведал о причине расстройства:

– Я пишу о спорте вообще и о хоккее в частности с середины 50-х годов. Был на всех турнирах с участием сборной Польши. На всех! На чемпионатах мира и Олимпиадах – тем более. Видел все без исключения матчи СССР – Польша. Все! И во всех без исключения выигрывала советская команда. До вчерашнего вечера. А я вчера не сумел, были на то объективные причины, приехать на игру. И счет узнал только сейчас.

 

«С победой, товарищи!»

1978-й год. Чемпионат мира в Праге. Первый, стоит заметить, чемпионат тренера Виктора Тихонова. Чехословацкому хоккею пятьдесят лет. Конечно же, хозяева турнира собирались отметить праздник золотыми медалями. Основной соперник – команда СССР – был обыгран на первом этапе легко – 5:2. Наступил день решающего матча, можно сказать, – финала: Чехословакия – Советский Союз.

Чехословацких хоккеистов устраивала не только ничья, но и поражение с разницей в одну шайбу. Никто при таком раскладе не сомневался в благополучном для них исходе. Как матча, так и всего чемпионата. Поздравить своих на игру пришли все чехословацкие руководители. В банкетном зале заранее были накрыты столы. Но советская сборная выиграла с устраивающим ее счетом, с разницей в две шайбы, – 3:1, и столы для начальства на банкете пустовали.

Леонид Ильич Брежнев в те дни был с визитом в ФРГ. Представители местной протокольной службы поинтересовались у него через помощников, не хотел бы он посетить вечером театр или сходить в оперу. Брежнев был сумасшедшим поклонником хоккея. Однажды он приехал на спектакль «Так победим» во МХАТ – с Калягиным-Лениным. Все Политбюро приехало. В этот же день проходил какой-то важный хоккейный матч. В разгар спектакля Брежнев поднялся и молча вышел из ложи. Актеры на сцене в трансе. А он досмотрел игру по телевизору – ему организовали просмотр, узнал счет и вернулся. И обращается к Андропову во весь голос: «Что тут было?»

Там, в Германии, Брежнев ответил: «Какой театр? Какая опера? Мы с чехами сегодня играем. Буду смотреть хоккей». На следующий день он вернулся в Москву. Войдя в комнату для заседаний Политбюро, сказал: «С победой, товарищи!» Все переглянулись: с какой, дескать, победой, ни с кем, вроде, не воюем? «Ну как же? У чехов же выиграли!» – удивился Брежнев и распорядился всех причастных к выигрышу в Праге наградить орденами и медалями.

 

«Леонид Ильич, потушите сигарету»

В лужниковском Дворце спорта с курением на территории арены борются с давних времен. Курить разрешено только в специально отведенных зонах на улице. Об этом во время хоккейных матчей постоянно напоминал диктор Дворца Валентин Валентинов – своим поставленным, левитановским голосом. Перед каждым перерывом он объявлял: «Уважаемые зрители, мы обращаемся к вам с убедительной просьбой не курить в здании Дворца».

Леонид Ильич Брежнев приезжал в Лужники почти на каждый матч с участием ЦСКА и курил прямо в правительственном «скворечнике». Дымок из ложи вился сизыми колечками. Однажды какой-то болельщик после очередного объявления Валентина Валентинова закричал с противоположной трибуны: «Леонид Ильич, вы что, не слышите? Здесь не курят. Потушите сигарету». Крикуна искать не стали, а к Валентинову, сидевшему с микрофоном за бортиком рядом с площадкой, подошли два гэбэшника из «девятки», занимавшейся охраной партийно-правительственных начальников, и сказали: «Чтобы больше про курение не объявлял».

 

Жест Эспозито

Фил Эспозито, знаменитый хоккеист, еще во время знаменитой советско-канадской серии 1972 года воевал, как он сам говорил, «против империи зла», пусть и появился термин во времена Рональда Рейгана. В раздевалке, заводя партнеров, Эспозито называл соперников «мерзавцами», которые «нас не обыграют».

Во время представления команд перед первым московским матчем Эспозито, выехав из канадской шеренги, наступил на лежавшую на льду гвоздику, рухнул на лед на пятую точку. Поднимаясь, он послал воздушный поцелуй в сторону правительственной ложи. «Все смеялись, – вспоминал Эспозито во время приезда в Москву в феврале 2012 года на мероприятия по случаю 40-й годовщины серии. – Даже Брежнев смеялся. Его губы не улыбались, но по выражению знаменитых бровей было ясно, что он развеселился… Это была большая политика. Капитализм против коммунизма. Знаете, как мы ненавидели русских? Мы не имели права проиграть. Это сейчас я спокойно завтракаю с Путиным, а тогда.»

Тогда Эспозито сказал Александру Якушеву, которого всегда считал лучшим форвардом хоккейного мира со времен Бобби Халла: «Алекс, давай к нам в „Бостон“! Обещал спартаковскому нападающему устроить контракт на 100 тысяч долларов в год, пошутив, что и сам заработает на комиссии. Немногословный по жизни Якушев мгновенно парировал: „Нет, Фил, давай уж лучше ты к нам. Похлопочем об однокомнатной квартире для тебя“.»

 

Московский «Мерседес»

Борис Левин, известный журналист, работавший в журнале «Физкультура и спорт» и занимавшийся в основном хоккеем, рассказывал:

– В 1974 году на серию игр со сборной СССР в составе канадской команды в Москву приехал знаменитый Бобби Халл. И вот после одной игры, ближе к полуночи, мы с челном исполкома ИИХФ, арбитром Андреем Старовойтовым вышли из служебного подъезда и увидели одинокого, продрогшего на ветру, под дождем Халла. Он, увидев знакомое лицо, бросился к Андрею Васильевичу и поведал, что беседовал с канадскими туристами, раздавал автографы, замешкался и в итоге вынужден бродить вокруг Дворца спорта в поисках случайного попутчика – команда благополучно уехала в отель без него.

На наше счастье, неподалеку от подъезда стоял «Москвич» самого первого выпуска. Вскоре появился его хозяин. Старовойтов все ему объяснил, и парень любезно согласился довезти нас до «Националя», в котором разместилась канадская команда. Пока водитель пытался завести машину, Халл с любопытством разглядывал модель. Мотор долго не заводился. Хозяин открыл капот, подергал какие-то провода, завел, наконец. Примерно через полчаса езды по ночной Москве в тесной кабине шедевра советского автопрома, уже у входа в «Националь», Халл бережно погладил капот «Москвича», приговаривая: «„Мерседес“? „Мерседес“!..»

 

«А где же Бобров?»

Борис Левин рассказывал, как после первой, знаменитой серии матчей СССР-Канада он для журнала «Сельская молодежь» (было такое, весьма, к слову, популярное издание) брал интервью у Всеволода Михайловича Боброва. С Бобровым у Левина были нормальные давние отношения, и Всеволод Михайлович пригласил Борю на дачу. Дачу Бобровы тогда достраивали, многое хозяин делал своими руками, причем качественно.

«Чтобы заработать обед, – вспоминал Левин, – мы с Всеволодом Михайловичем должны были от калитки до крыльца уложить в два ряда полуметровые плиты – каменную тропинку. Я был у Боброва чернорабочим. Подгонял плиты одну к другой он сам – тщательно и аккуратно. Дорожка получилась прочной и красивой. Нас уже звали обедать, но в это время к даче подрулил грузовик. В кабине два солдата: „Это дача полковника Боброва?“ Бобров (он был в майке и трусах) подтвердил. Обед отложили, и мы в четыре лопаты стали сгружать песок.

– Леночка, – крикнул жене Бобров, – обед на пятерых.

– Конечно, – ответила Елена Николаевна, – я умею считать до пяти.

Сели за стол. Всеволод Михайлович достал из холодильника бутылку водки: „Нам с журналистом можно, хозяйке в благодарность за обед рюмку нальем, а вам, ребята, нельзя, не обижайтесь“. Провожая солдат, он поблагодарил их, пожал каждому руку, а водителю положил в карман десятку.

Уже на выходе водитель подошел ко мне и спросил: „А где же сам Бобров?“ Я указал на Всеволода Михайловича, стоявшего на крыльце. Солдаты были поражены: десятки раз они привозили на начальственные участки стройматериалы, но чтобы вот так – за стол, обедать с самим полковником, чтобы еще десятку на сигареты и мороженое…»

 

Скорострельность Харламова

Выдающийся хоккеист Валерий Харламов поступил в институт физкультуры и время от времени играл за институтскую команду в чемпионате Москвы. Как-то перед очередным матчем он подошел к тренеру сборной института Яну Львовичу Каменецкому и обратился к нему с просьбой: «Ян Львович, вы не могли бы отпустить меня сегодня с игры пораньше, мне по делам надо». «Нет никаких проблем, Валера, – ответил тренер. – Четыре штуки забивай, и можешь уходить». Спустя несколько минут после начала Харламов забросил четыре шайбы и после четвертой сразу к Каменецкому: «Ян Львович, так я пойду?..» Тренеру только и оставалось сказать в ответ: «Конечно».

Игорь Добровольский, чтобы успеть на последний самолет и улететь к девушке, поступил примерно так же. Только он ни у кого не отпрашивался. Забив в первом тайме гол, динамовский полузащитник за пять минут до перерыва захромал, в раздевалке попросил замену, а как только команда вновь отправилась на поле, нырнул в микроавтобус, с водителем которого договорился загодя, и был таков. Гол, к слову, в том матче оказался единственным – победным.

 

Воровство продуктов

О чем могли спрашивать репортеры газеты «Советская торговля» спортсменов? Только о том, конечно, что они ели, что покупали и много ли магазинов в тех странах, в которых они побывали.

Один дотошный «совторговец» пристал после зимней Олимпиады-64, проходившей в австрийском Инсбруке, к вратарю хоккейной сборной СССР Виктору Коноваленко. Голкипера этого он, разумеется, не знал, потому что если бы знал, то никогда не стал бы задавать ему вопросы, не имеющие никакого отношения к хоккею. Коноваленко-то и от бесед на хоккейные темы старался ускользнуть, чаще всего отвечая на все попытки вытянуть из него какую-либо информацию одним словом – «нормально». Иногда, правда, он начинал было отвечать на поставленный вопрос вроде бы издалека: «Что характерно…», но потом снова переходил на «нормально».

Так было и на этот раз.

– Как вы питались на Олимпиаде?

– Нормально (еще бы: шведские столы в ресторанах и кафе олимпийской деревни ломились от самой разнообразной еды, подходившей под любой вкус).

– А какие были продукты?

– Нормальные.

– Неужели не было никаких сложностей с питанием в капиталистической Австрии?

– Нет, все было нормально.

– И не было никаких недостатков?

На этом вопросе Коноваленко решил интервью прекратить и выдал такой ответ:

– Были.

– Какие?

– Мне показалось, что работники кухни продукты воровали.

 

«Спасибо! Все свободны!»

Как-то раз Николай Семенович Эпштейн со знакомым журналистом возвращался из Воскресенска в Москву после очередного матча «Химика». Возвращался электричкой – Семеныч спокойно относился к этому виду транспорта и любил электрички за то, что они располагали к беседам, спокойным и неторопливым. И Эпштейн признался репортеру, которого уважал и с которым всегда был откровенным, в следующем: «Представляешь, захожу сегодня в перерыве в раздевалку и говорю ребятам: „Спасибо! Все свободны! Тренировка завтра в одиннадцать“. И собрался уходить, тебя хотел найти, чтобы вместе ехать. А ребята таращатся на меня и, вижу, ничего не понимают. Наконец, один из хоккеистов отважился: „Николай Семенович, нам же еще целый период играть“.»

Тогда в чемпионате проводились спаренные матчи два дня подряд. «Химику» выпало играть в субботу вечером и в воскресенье днем. Вот Николай Семенович и потерял счет периодам, запутался, как он сам сказал, «в шести соснах».

 

«А, вот ты где!..»

Валентин Валентинов, знаменитый диктор, голос которого знаком всем футбольным и хоккейным болельщикам, рассказывал:

– На игру в лужниковский Дворец я приехал, как обычно, за час до начала. ЦСКА играл, кажется, с «Химиком». Иду по коридору мимо армейской раздевалки. Вдруг, чуть не сбив меня с ног, из нее выскакивает Харламов. В армейском свитере, в форменных трусах и в одном ботинке с коньком, надетом явно впопыхах, на пол соплями свисали незатянутые шнурки. Другой конек, поблескивавший лезвием, он сжимал в руке. И яростно озирался кругом, кого-то высматривал. «А, вот ты где!» – переваливаясь необутой ногой, он подошел к двум мирно беседовавшим поблизости мужчинам. Взял за плечо того, который помоложе, рывком развернул его на себя и ненавидяще, припечатывая каждое слово, произнес: «Убью тебя, сука!»

Я привык, что в игре хоккеисты раскаляются порою, как мартеновская печь. Место диктора находится как раз по соседству со скамеечками штрафников. Бывает, такую «симфонию» оттуда услышишь. Бушевал, случалось, и Валера. Но это в игре. На «гражданке» такого Харламова я видел впервые, хоть и знал его довольно близко. Случилось что? В принципе, ничего особенного: просто Валера таким вот образом вступился за друга своего – за Сашу Мальцева, на которого попытались вылить тогда изрядную порцию гадостей, совершенно им не заслуженных. А история такая. Сборная улетала за границу, кажется, на какой-то турнир. Мальцев это дело банально проспал, опоздал на самолет, и команда улетела без него. Да, Мальцев был не прав. Ну, отругайте его, выговор объявите. Оштрафуйте, наконец. Но кому-то показалось этого мало. Скандал решили раздуть. Неделю спустя в «Комсомольской правде» появляется огромная, на полосу почти, статья, где Мальцева, что называется, пропесочили по первое число. Очень зло. И очень, кстати, несправедливо. Журналист, писавший материал, видимо, выполнил чей-то заказ сверху. Наводить чернильную тень на доброе имя заслуженного человека, мешая его с чем ни попадя, – умельцев таких у нас всегда хватало. И Валера попросил, чтобы ему обязательно сказали, когда журналист, автор статьи, появится на стадионе. Хорошо еще, что в эту минуту рядом с ним оказались два каких-то полковника. Они кинулись к Харламову, повисли на нем и увели от мальцевского обидчика.

 

Бабочка на льду

Владислав Третьяк первым из вратарей мирового хоккея освоил стиль, названный «баттерфляй». Почему именно так? Вратарь становился похожим на бабочку: щитки он выкладывал на лед так, что они перекрывали почти весь низ ворот, а по бокам выставлял руки в перчатках. Стиль этот требовал невероятной гибкости и координации. Относительно этих качеств Третьяка ходило много кривотолков.

Однажды выдающийся вратарь летел в Канаде, Третьяка боготворившей и продолжающей боготворить, внутренним рейсом. Подошла стюардесса за автографом – привычное дело. Но она вдруг, получив подпись Мастера, говорит: «Извините, а можно нескромный вопрос?» – «Пожалуйста», – разрешил Третьяк. «Правда ли, – спрашивает стюардесса, – что в свое время советское руководство решило вылепить супервратаря и выбор пал на вашу семью? И вам, совсем маленькому, специально ноги сломали и на обоих коленях сделали операцию, которая позволяет садиться так, чтобы шайба низом не проходила?»

 

Динамовская грамота

В апреле 1983 года – Аркадию Ивановичу Чернышеву было тогда шестьдесят девять лет – на торжественном собрании в Центральном совете общества «Динамо», посвященном 60-летию общества, после официальных речей заслуженные динамовцы получали награды. А Чернышеву, одному из самых заслуженных, если не забывать динамовскую историю, вручили… грамоту. По словам сына Аркадия Ивановича – Бориса, грамота была похожа на те, что получал отец в детстве за отличную учебу.

Кто-то другой, быть может, и посмеялся бы над организаторами праздника и грамоту эту оставил бы прямо там, в зале, но для Аркадия Ивановича такое отношение стало ударом, он и представить не мог, отправляясь на торжество, что с ним так обойдутся.

Не дожидаясь завершения праздника, Чернышев уехал домой, поставил машину в гараж и. сраженный инсультом, рухнул на асфальт в сквере у дома. «Добрые» прохожие полагали, видимо, что это лежит пьяный бомж. Они шли мимо, не останавливаясь. Лишь через несколько часов Борису сообщили об этом.

Девять лет и три дня парализованный Аркадий Иванович, потеряв всякий интерес к жизни, пролежал в постели, иногда перемещаясь в кресло. Лишь изредка сын вывозил отца во двор на прогулки. Выдающийся тренер мирового хоккея, всю жизнь отдавший «Динамо», не смог пережить оскорбления, нанесенного бездушными чиновниками родного общества.

 

Сон под фонарем

Уникальный в истории мирового хоккея случай произошел на чемпионате мира в Швеции в 1970 году. Неожиданно «фонарщиком», то есть судьей, который должен был зажигать за воротами зеленую лампочку в том случае, если гол был забит, и красную, если шайба линию ворот не пересекла, назначили советского арбитра Анатолия Сеглина. Перво – начально наметили кого-то другого, но этот другой по каким-то причинам в реферировании игры Швеция – ФРГ принять участие не сумел, и выбор пал на Сеглина.

Все бы ничего, но большая группа свободных в этот день судей – советских и иностранных – еще в первой половине дня начала отмечать день рождения известного арбитра Юрия Карандина. Отмечали, как и положено в таких случаях: по русскому обычаю – с алкоголем, икрой, рыбными деликатесами. К фонарю Сеглин отправился через полтора часа после того, как прозвучал заключительный в честь именинника тост. Первые два периода он держался, в третьем заснул под лампочкой и гол шведский проспал. Скандал нешуточный. Сеглина с «насеста» удалили, на его место был срочно посажен финн, который, к слову, в праздничном мероприятии тоже участвовал, но оказался бойцом: определить, пил он или не пил, можно было только с помощью алкотестера – ни лицо, ни движения финна не выдавали.

Сам Сеглин отнесся к случившемуся философски: «По возвращении домой меня потащили по высшим инстанциям. Досталось по первое число. Дело мое слушали и в Спорткомитете, и на судейской коллегии. Короче, посчитали зачинщиком пьянки. Предоставили слово и мне. Говорю: так, мол, и так, я же за советский хоккей переживал, я же специально судей угощал, чтобы они к нашим хоккеистам подобрее были. Не поняли меня тогда, отлучили от свистка. Спасибо Сычу, помог он мне, не оставил без работы в хоккее. Ведь я со многими рефери был дружен. Что ж плохого в том, что мы с каким-нибудь судьей после матча пропустим по маленькой?..»

 

Пострадавшая Роднина

На зимних Олимпиадах советские лыжники, конькобежцы, фигуристы, биатлонисты, прыгуны с трамплина могли собрать какое угодно количество медалей, но Игры автоматически считались провальными в том случае, если без «золота» оставался хоккей. Так, в частности, произошло в 1980 году в Лейк-Плэсиде. В решающем матче хоккейного турнира сошлись сборные СССР и США, и только сумасшедший мог поставить на американскую команду. Ее, во-первых, советские хоккеисты в контрольном матче накануне Олимпиады обыграли с разгромным счетом 10:3. И, во-вторых, она была составлена в основном из игроков любительских студенческих клубов. Куда им до профессионалов, доминировавших в то время в хоккейном мире? Оказалось – «куда»!

Многие годы, правда, говорили, что американцы не обошлись тогда без помощи допинговых препаратов. Александр Мальцев, назвавший тот матч «ударом», от которого он лично «долго не мог оправиться», сказал в интервью в начале 90-х годов: «Мы потом вместе со специалистами внимательно рассмотрели фотографии, сделанные на игре. По безумным глазам американских хоккеистов было видно, что это действительно так – без допинговой инъекции не обошлись. И еще одно странное обстоятельство: те два американца, которые по правилам были отобраны после игры для проверки на допинг, на льду вообще не появлялись. Естественно, они оказались „чистыми“.»

Верна версия с допингом или так показалось проигравшим, никто, наверное, никогда не узнает. Но то, что советские хоккеисты соперников по финалу – студентов, под орех разделанных перед Играми, недооценили, – факт, на мой взгляд, бесспорный. Как следствие – 3:4.

Больше других, между прочим, от поражения хоккейной сборной СССР на Олимпиаде-80 пострадала фигуристка Ирина Роднина. Ей, говорят, пообещали после Лейк-Плэсида присвоить звание Героя Социалистического Труда, но потом руководители страны, огорченные проигрышем (кому? где? – «врагам» в их «логове»!), процесс награждения затормозили.

 

Контракт в рамочке

Олег Знарок, бывший неплохим хоккеистом и выросший в очень хорошего тренера, рассказывал, как он впервые оказался в НХЛ. Он полетел туда по звонку знаменитого Гарри Синдена – в «Бостон Брюинз». Поскольку на драфте Знарок не стоял, то поначалу имел право играть только за фарм-клаб. Психологически чувствовал себя некомфортно. Ситуацию усугубляло полное отсутствие знания английского языка.

Знарок жил в отеле на полном обеспечении, но по меню в ресторане надо было заказывать самому. Он выучил только одно слово: «Чикен», и официанты спустя два-три дня стали улыбаться при виде Знарока. «Чикен?» – спрашивали они его. «Чикен», – отвечал Знарок, хотя без тошноты на курицу смотреть уже не мог.

Чрез некоторое время перед хоккеистом положили контракт с «Бостоном». Агенты тогда, во второй половине 90-х, были полупрофессиональными, это направление только развивалось. «Мой агент, – рассказывал Знарок, – привез меня в Бостон и уехал. Некому было контракт перевести». Знарок посмотрел на соглашение, увидел цифру, означавшую зарплату игрока, решил, что эту сумму ему предлагают в год, посчитал ее неприемлемой, сказал «спасибо» и уехал к другу в Нью-Йорк, а потом, дня через три, домой – в Ригу. Контрактное предложение с собой на память прихватил. Дома, в Риге, на чердаке Знарок соорудил нечто типа личного хоккейного музея. Фуфайки, клюшки, шайбы, плакаты, программки на матчи… Повесил Знарок на стену – в рамочке – и неподписанный контракт с «Бостон Брюинз». Кто-то из знакомых в середине нулевых перевел документ по просьбе игрока. Ту сумму ему, оказалось, предлагали в месяц.

 

Телефонный террорист

Не помню уже, признаться, то ли кто-то рассказал мне эту историю, то ли я ее где-то вычитал. Не суть, впрочем, важно. В Киеве проходил матч хоккейного чемпионата СССР «Сокол» – ЦСКА. ЦСКА в те годы (80-е) был сильнейшим в стране клубом, всех обыгрывал. И в этом матче он быстро забросил три шайбы, пропустив лишь одну: перевес гостевой команды был несомненным.

И вдруг…

С трибуны, расположенной за воротами ЦСКА, которые защищал в той встрече Александр Тыжных, раздался прогремевший на весь Дворец спорта голос: «Тыжных, тебя к телефону!» Публика грохнула смехом. Игра продолжалась. Кричавший же не успокоился: «Тыжных, Саратов на связи!», «Сашок, не игнорируй, тебе звонят!», «Тыжных, подойди же к аппарату!» – с интервалом в несколько минут он продолжал атаку на голкипера ЦСКА. И все обратили внимание, что Тыжных стал нервничать. Он стал пить воду, поправлять амуницию, оглядываться – в те моменты, когда игра проходила у ворот «Сокола», – на трибуну. Неугомонный крикун принялся вовлекать в свою забаву других хоккеистов ЦСКА. Вячеславу Фетисову, например, когда тот оказывался с шайбой, он кричал: «Слава, но хоть ты-то вмешайся, объясни Тыжных, что его к телефону зовут». Или – обращаясь к армейскому тренеру: «Тихонов, отпусти Тыжных к телефону!»

Виктор Тихонов, похоже, первым понял, что добром для его команды это не кончится. Когда игра остановилась, тренер подозвал арбитра и что-то ему сказал, показывая рукой на трибуну за армейскими воротами. Судья лишь пожал плечами. А что сделаешь? Человек просто кричит, не матерится, ничего на лед не бросает – имеет право.

А закончилось все для ЦСКА действительно не самым лучшим образом. Разнервничавшийся Тыжных пропустил две шайбы, Тихонов заменил вратаря, ничья – 3:3.

 

Поход в мавзолей

Юлиус Шуплер до того, как стать тренером ЦСКА (долго он, к слову, в этом клубе не продержался), весьма успешно работал с рижским «Динамо». У себя на родине его трижды признавали сначала лучшим тренером Чехословакии, а потом, после политических изменений во многих странах Восточной Европы, лучшим – тоже трижды – тренером Словакии.

Однажды Шуплер рассказал о том, что многие годы мечтал побывать в Мавзолее на Красной площади. Так получалось, что ему не удавалось во время приездов в Москву выкроить время из напряженного графика подготовки к очередному матчу. Наконец, рижское «Динамо» с Шуплером приехало в российскую столицу на несколько дней, и тренер решил мечту осуществить. Он взял с собой двух канадских игроков «Динамо» – Эллисона и Хартигана – и отправился с ними на Красную площадь. Еще на подходе к ней хоккейная тройка увидела длиннющую очередь. Канадцев она удивила, но Шуплер, выросший в социалистическом мире, знал, за счет чего можно миновать очередь и сэкономить время. Тем более что речь шла об осуществлении мечты.

За каждого Шуплер заплатил милиционерам, поддерживавшим порядок и контролировавшим продвижение очередников к Ленину, 600 рублей (по 20 долларов на тот период времени). «Подойдя к Ленину, – вспоминал Шуплер поход в Мавзолей, – я низко поклонился. Попытался объяснить своим игрокам, кто это, но они так и не поняли. Да и понять, наверное, не могли».

Если бы Шуплер владел полноценной информацией о российской жизни, он мог бы дополнительно изумить канадцев, рассказав им, например, о том, что последний раз письмо с адресом «Москва, Красная площадь, Мавзолей, Ленину» было получено в столице – и зарегистрировано – не далее, как в 2003 году. Написали его рабочие из Ханты-Мансийска, пожаловавшиеся Ильичу на незаконное увольнение.

Жалоба, понятно, вернулась обратно. На конверте, наискосок, как резолюция: «Адресат выбыл». Куда это, интересно, он выбыл?..

 

Вынос из «Арагви»

В годы послевоенного противоборства ЦДКА и «Динамо» считалось, что армейский коллектив более сплоченный, нежели динамовский, и в ЦДКА и близко не могла возникнуть ситуация, о которой в свое время поведал известному московскому журналисту Владимиру Пахомову ставший знаменитым после английского турне «тигр» Алексей Хомич.

В один из летних дней 1950-го года в стане неважно игравших динамовцев состоялось собрание, на котором попытались разобраться в том, что происходит. Один из нападающих, которого в команде, мягко говоря, недолюбливали, считали пижоном, оскорблявшим партнеров, выступил с резкой критикой тех, рядом с кем он играл. «Мы, – рассказывал Хомич, – чувствовали неискренность и фальшь в его выступлениях на разборах игр. Особенно это проявлялось, если на собрании у нас, как в тот день, присутствовали проверяющие из руководящих органов». На одном из задних рядов на собрании сидел скромно одетый Сергей Соловьев, тоже известный нападающий, склонный, не в пример выступавшему с критикой, к несоблюдению спортивного режима. Последнее несоблюдение у него, по всей вероятности, состоялось накануне, и он ждал и не мог дождаться, когда собрание закончится и можно будет в этот жаркий день выпить, наконец-то, кружку холодного пива.

Но критик не унимался, собрание затягивалось, и тогда Сергей Соловьев не выдержал и перебил выступавшего: «Ладно, мы пьем, всем это известно. Но скажи честно, кого вчера в половине третьего из ресторана „Арагви“ вынесли и в машину укладывали? А?..»

По словам Хомича, выступавший моментально сник, сел на свое место и собрание быстро свернули.

В футбольной среде в послевоенные годы называли такую существенную разницу между ЦДКА, постоянно побеждавшим в чемпионатах, и «Динамо»: в ЦДКА, если и выпивают, то – все вместе, а в «Динамо» – порознь.

 

«Кока-кола, Костя, Кока-кола…»

Лев Евдокимович Дерюгин, многолетний председатель московского городского совета общества «Динамо», в памяти всех, кто с ним сталкивался, остался бескорыстным человеком, для которого на первом плане всегда было дело. Он любил людей. Большинство отвечало ему взаимностью. Льва Евдокимовича безмерно чтил Лев Яшин.

В августе 1972 года динамовцы совершили турне по США и Канаде. Его устраивал известный импресарио Борье Ланц. Он регулярно организовывал советским командам выгодные для них коммерческие поездки за границу. Все знали и о прижимистости Ланца. Однажды за ужином он включил в меню по бокалу пива для тренеров и руководителей сборной СССР. Юрий Андреевич Морозов заказал еще бокал, потом – еще один… Ланц протестовал, но вяло. «Юрий Андреевич, – говорил он, – автомобили ездят на бензине, а вы, похоже, передвигаетесь на пиве».

Ланц собирал утюги – разных стран и народов. Дерюгин, возглавивший динамовскую делегацию, привез ему в подарок старинный утюг. Купил его у какой-то бабушки неподалеку от новогорской динамовской базы. Для нагрева в утюг надо было насыпать уголь. Счастью Ланца не было предела. Когда на каком-то отрезке турне понадобилось – для визы – взять у всех членов динамовской делегации отпечатки пальцев, Лев Евдокимович пришел в ужас: за это можно вылететь с работы! Ланц не забыл про редчайший экземпляр утюга и щедро отблагодарил за подарок. Он уговорил принимавшую сторону: на всех двадцати четырех необходимых анкетах были зафиксированы отпечатки пальцев Ланца.

В динамовские времена Дерюгина шесть сезонов с «Динамо» работал Константин Иванович Бесков. В турне командой руководил он. Выступили успешно: три выигрыша, в том числе у нью-йоркского «Космоса», и две ничьи.

При вылете домой у футболистов образовалось в аэропорту много свободного времени, и некоторые из них решили втихаря выпить. Заказали водку. Чтобы Бесков ничего не заметил, попросили бармена налить ее в бокалы с кока-колой. Но Бескова не обмануть. Подобные фокусы он чуял за версту. «Смотри, – обернулся он к Дерюгину, возглавлявшему делегацию, – пьют твои любимцы». «Сейчас проверим», – откликнулся Дерюгин. Он подошел к столику, взял бокал, выпил. И после короткой, совершенно незаметной паузы сказал: «Кока-кола, Костя, кока-кола.»

 

Бутылочка для князя

Во времена президентства Николая Александровича Толстых в «Динамо» на каждый зарубежный выезд с командой отправлялись, за счет клуба, разумеется, почти все, кто в «Динамо» работал – от водителей и обслуживающего персонала тренировочной базы до заместителей президента.

Как-то раз представительная делегация сопровождала команду на еврокубковый матч во Францию. Приехали загодя, время было, и желающих повезли на автобусе на экскурсию в Монако. Желающих оказалось немало, почти полный автобус. Сзади расположились динамовские водители во главе с легендарным Васильичем, которого, такое ощущение, знал весь футбольный люд страны.

В пути, как водится, немного выпили. В Монако группу ждал гид – девушка, прекрасно говорившая по-русски и превосходно знавшая предмет. Экскурсанты степенно передвигались по Монако. Девушка-гид показала рукой в сторону княжеского дворца: «Видите, флаг над дворцом поднят. Это означает, что к князю-сыну приехал отец». Пошли дальше. «Видите…» Экскурсия, одним словом.

Примерно через час Васильич душевно сказал гиду:

– Хорошо им сейчас.

– Кому? – поинтересовалась девушка.

– Князю с сыном, – уточнил Васильич.

– Почему? – удивилась девушка.

– Ну а как же? Ведь сидят, выпивают! – порадовался за князя с сыном Васильич.

– С чего вы взяли, что они выпивают? – изумилась девушка.

– Так вы же сами сказали! – еще больше изумился Васильич.

– Я? Сказала?? Когда??? – градус изумления гида поднялся до предела.

– Ну а кто же? Вы говорили, что князь к сыну приехал? – вернул Васильич гида к реалиям.

– Говорила, – призналась девушка.

– И что же, по-вашему, сын к приезду отца бутылочку не открыл? – предъявил, улыбнувшись, Васильич неотразимый аргумент.

 

Спокойное местечко

Виктор Александрович Маслов, куда бы ни приезжали команды, с которыми он работал, любил выходить на улицу, пройтись немножко, подышать воздухом. Но далеко от гостиниц он никогда не отходил: отель всегда должен был находиться в зоне его видимости. В том случае, если он собирался уйти подальше, непременно брал с собой смышленого провожатого. Больше других доверял – в киевском «Динамо», во всяком случае, – Виктору Серебряникову.

Серебряников рассказывал мне, как они однажды прогулялись по Риму. В Рим команда приехала после товарищеского матча с «Фиорентиной» из Флоренции, города-побратима Киева. Самолет в Москву – поздно вечером. Времени свободного полно. Футболисты разбежались кто куда: за сувенирами, пластинками, просто пошататься по вечному городу.

«Меня, – вспоминал Серебряников, – Дед попридержал. Подожди, говорит, поближе к обеденному времени пойдем, по граммульке где-нибудь выпьем и перекусим… Наступил „час Х“. Отправились втроем – Виктор Александрович, переводчица Татьяна и я. У меня с собой темный, непрозрачный пакет. В нем – бутылочка беленькой из последних запасов. Денег на то, чтобы заказать выпивку в кафе, не говоря уже о ресторанах, после Флоренции не осталось. Идем не спеша. Все заведения, в которых можно было присесть, переполнены. Такое ощущение, что весь Рим, оголодав, переместился в кафе и рестораны. Все вокруг забито. Не меньше часа бродили, пока не наткнулись на совершенно пустое кафе. Кроме трех-четырех женщин, расположившихся у барной стойки, в нем никого не было. Спокойное местечко. Сели за столик. С помощью Татьяны заказали еду. Когда ее принесли, я аккуратно разлил нам с Дедом беленькую. Выпили, закусили. Потом еще по одной. Замечательно посидели, пообедали, отдохнули. Когда расплатились по счету, Дед поинтересовался у Татьяны: „А что это так? Везде все заведения забиты, не попасть, а здесь – свободно, пока мы обедали, никто больше и не появился?“ „Здесь обычно, – объяснила Татьяна, – собираются вечером. Это – кафе для лесбиянок“. Надо было видеть скорость, с какой Виктор Саныч снялся с места и выскочил на улицу».

 

Гостинец от Платонова

Вячеслав Платонов, выдающийся волейбольный тренер, жил в Ленинграде неподалеку от Смольного. Платонов дружил с журналистом и писателем Алексеем Самойловым, помогавшим, к слову, Вячеславу Алексеевичу в создании его книг, много о нем написавшим и никогда друга не бросавшим – даже в самые трудные для Платонова времена.

Однажды Самойлов, писатель Андрей Битов и поэт Александр Кушнер, побывав на каком-то литературном вечере, решили встречу продолжить, и она плавно перетекла в квартиру Кушнера, проживавшего, стоит заметить, в одном подъезде с Платоновым и в гостях у волейбольного мэтра бывавшего.

Баров тогда в квартирах нормальных людей не было. Напитки можно было обнаружить где угодно – на кухонных полках, в холодильниках и в книжных шкафах. Все, что в тот вечер у Кушнера обнаружили, было за разговорами, вовсе не праздными, а о судьбах литературы – о чем же еще могут спорить три собравшихся писателя, – постепенно выпито. Добыть еще из-за позднего часа было негде. Оставалось два варианта – выйти на улицу, ловить таксиста в надежде на имеющиеся у него запасы или же разойтись. Не хотелось ни того, ни другого. Оба означали конец славного вечера.

– Я бы сейчас, – задумчиво произнес Битов, – все отдал бы за бутылку водки, даже свою дубленку.

– Да где же ее сейчас возьмешь, – ответил Кушнер.

– Дубленка не понадобится. Сейчас принесу, – не без гордости сообщил Самойлов.

С шестого этажа он спустился на второй, позвонил в квартиру Платонова и через пять минут вернулся обратно и передал булькающий привет тренера, посожалевшего, что не может присоединиться к замечательной компании: «От нашего стола – вашему!»

 

Трансфер по знакомству

Федор Сергеевич Новиков – известный специалист по обнаружению классных вратарей. Всем известно, что с его подачи в «Спартаке» в свое время появился Ринат Дасаев. Именно Новиков нашел для большого футбола в Йошкар-Оле Александра Филимонова.

Произошло это, со слов Федора Сергеевича, следующим образом:

– Когда я в 69-м в Йошкар-Оле работал, у меня в команде играл Филимонов – Сашкин отец. Неплохо играл. Высокий уровень надежности. Ответственный парень. На поле убивался. Режимный был футболист.

И вот я с «Факелом» воронежским приехал на сборы на юг. Встретил Филимонова. Обрадовались друг другу. Как дела, что нового? Володя и говорит мне: «Есть, Сергеич, в голу у „Дружбы“ йошкар-олинской дурачок один. Не посмотришь?» И договорились, что после тренировки нашей в Хосте побываю на их игре в Адлере. Побывал. Посмотрел. Ничего воротчик: рост подходящий, прыгучий, техника просматривается. У меня на вратарей глаз наметан. «Имя, фамилия?» – спрашиваю у Володи Филимонова. «Сашка, – отвечает, – Филимонов, сын мой».

Взяли мы с Филимоновым-старшим бутылочку, заехали в «Дружбу», посидели с тренером, и Сашка Филимонов там же перебрался ко мне, в «Факел».

 

Победа Чемберлена

Где – то прочитал выдержку из книги знаменитого американского баскетболиста Уилта Чемберлена «Уилт» (спасибо безвестному переводчику!) Подвижный гигант Чемберлен, рост 216 сантиметров, в составе «бродячего баскетбольного цирка» «Гарлем глобтроттерс» приезжал в 60-е годы в СССР, феноменальная команда выступала в Москве и Ленинграде в рамках «баскетбольной дипломатии», все, кто видел ее на площадке, запомнили фантастические трюки в исполнении звезд на всю жизнь. После гастролей в честь американских баскетболистов был устроен банкет, о котором и пишет Уилт в своей книге: «Когда начались прощальные речи, трое русских, сидевшие за столом напротив меня, предложили тост. Я и сейчас лишь изредка позволяю себе бокал вина, а в те годы вообще выпивал крайне редко. Но отказаться от предложения посчитал невежливым. Мою рюмку наполнили водкой. Я слышал, что это крепкая штука, поэтому вопросительно посмотрел на сидевшего рядом приятеля Боба Холла. Тот невозмутимо ответил: „Давай, богатырь, попробуй русской водки“. Я поднял рюмку, провозгласил тост, чокнулся и выпил. В горле вспыхнул пожар, глаза полезли на лоб, а голова у меня затряслась, как язычок колокольчика. Мне показалось, что от моего роста ничего не осталось и я стал ниже почти на метр. Русские хохотали от души. Боб посмотрел на меня внимательно и изрек: „Удар держишь неплохо, Уилт, – продолжай“. Когда я поднял голову, то увидел своих визави, провозглашавших очередной тост. „Тост? – спросил я. – Они с ума сошли“. Но окружавшие меня „бродяги“ уже поняли, в чем дело. Началось состязание, а нас ведь хлебом не корми – дай только посоревноваться: кто – кого. Мои „болельщики“ включились в игру и стали меня подбадривать: „Давай, богатырь, давай!“ Я опустошил еще рюмку и почувствовал себя плохо – словно ядерный удар перенес. Еще тост? Ну что же, не теряя времени даром, я мгновенно наполняю рюмку. Я чокаюсь со всей силой в надежде, что рюмки разобьются, но нет – придется выпить. Чем больше мы пили, тем сильнее во мне разгорался соревновательный инстинкт. Меня толкают со всех сторон: „Давай, ты почти победил, они скоро свалятся“. Они свалятся? Мне кажется, что я сам уже давно свалился. Еще один раунд. Но русские уже отказываются, они закрывают рюмки ладонью. „Еще, – говорю я. – Еще одну“. Нет. Я встаю и говорю по-русски: „Спа-си-бо“. Болельщики хлопают меня по плечу и поздравляют, словно я только что выиграл чемпионат мира. Я собрался с духом, встал и торжественно отправился к себе в номер. Так, по крайней мере, мне показалось. Стоит ли говорить, что я вернулся в США в полной готовности снова играть в НБА. Билл Рассел, Боб Петит и Уилли Наулс вместе взятые – что они значили для меня после русской водки!..»

 

Профессионалы и любители

В прежние времена широко практиковались встречи представителей редакций с читателями. Проходили они не только в Москве или Ленинграде, в других городах, присылавших заявки, – тоже.

Однажды небольшая бригада из «Советского спорта» отправилась в Ростов на устный выпуск газеты. В состав бригады вошли заведующий отделом футбола Виктор Понедельник – он ехал в родной город, в котором начинал когда-то карьеру футболиста, ведущий шахматный обозреватель Александр Рошаль – интерес к шахматам, точнее, к около – шахматным делам наблюдался в Советском Союзе огромный, и постоянно сотрудничавший с газетой Андрей Петрович Старостин.

Каждый из них о чем-то рассказывал, потом по очереди отвечали на вопросы – записок было много. В одной из записок был вопрос, для тех лет неудобный: «Чем советский спортсмен-любитель отличается от профессионала?» В те времена у нас в спорте были одни «любители», числившиеся работниками чего угодно, но только – не профессионалы. Не было такой профессии – спортсмен (футболист, хоккеист, баскетболист…) Понедельник и Рошаль поглядывают друг на друга, отвечать не берутся. Выручил Андрей Петрович, предложивший блестящую формулировку, четко объясняющую разницу: «Советский профессионал тот, кто заработанные деньги кладет на сберкнижку, а любитель – тот, кто их пропивает».

 

Пивко с Шестерневым

Как-то в 1974 году ЦСКА прилетел из Ташкента после матча с «Пахтакором» в аэропорт Домодедово. За командой, как положено, прислали клубный автобус, и он покатил в сторону города. Вратарь Владимир Астаповский попросил водителя остановить у станции метро «Коломенская» – он неподалеку жил. С ним вместе решил выйти и форвард Борис Копейкин, решивший до дома добраться на рейсовом автобусе, остановка которого была рядом со станцией метро. Третьим с ними вышел Альберт Алексеевич Шестернев, уже не игравший, а работавший вторым тренером: «Я с вами. Наверняка пиво идете пить!»

На втором этаже неприметного здания возле «Коломенской» действительно был неплохой пивбар, но Астаповский с Копейкиным не собирались, как вспоминает Копейкин, в него заходить. В итоге – пошли. Самого молодого – Астаповского – отправили в гастроном на первый этаж, за бутылочкой. Славно посидели с креветками. Недолго. Без продолжения.

На следующий день – тренировка. Астаповский с Копейкиным отработали занятие вместе со всеми и только собрались идти в душ, как Шестернев им говорит: «Копейкину и Астаповскому – пять дополнительных кругов бега». Оба – к нему: «Алексеич, что случилось?» «Вы вчера, – говорит, – нарушили режим».

Делать нечего, пробежали, одеваются после душа, в раздевалке никого, все давно ушли. Заходит Шестернев: «Ну что, помылись? Пойдем пивка попьем?..»

 

Терапия от Евтушенко

Известный в мире гандбольный тренер Анатолий Николаевич Евтушенко обладал качествами хорошего психолога. Он всегда считал, что при случае в команде следовало создать конфликтную ситуацию, способную подстегнуть гандболистов. Тишь да гладь в коллективе Евтушенко не признавал. Были в его арсенале и другие, помимо искусственных конфликтов, методы управления командой. Скажем, такой, о котором он в ходе совместной работы с прекрасным спортивным журналистом Андреем Баташевым над книгой «С мячом в руке» рассказывать не стал, а спустя год поведал.

Команда Московского авиационного института (МАИ) под тренерским началом Евтушенко была в Европе хорошо известна. В 1973 году она выиграла Кубок европейских чемпионов. На следующий год заняла в Дортмунде второе место, проиграв в финале тяжелейший матч немецкому «Гуммерсбаху», в дополнительной пятиминутке.

Ситуация аховая. Через несколько дней после проигранного финала в Тбилиси начинался очередной тур чемпионата СССР, и Евтушенко не видел, как в условиях неизбежного спада его игроки, травмированные и до предела вымотанные, могут обыграть главного в те времена соперника – «Кунцево».

И тренер перед матчем с «Кунцево» решил прибегнуть к крайнему средству. Вечером накануне игрового дня он вызвал к себе одного из лидеров МАИ Виктора Махорина. «Драться, Николаич, нечем. Отлупят они нас», – подтвердил Махорин наблюдения Евтушенко. «Да, Витя, ты прав, – сказал Евтушенко. – Если проиграем „Кунцево“, а значит и чемпионат, мне не выжить. Уйду в инженеры. В конце концов, все это – мои просчеты – и ваше плохое настроение, и травмы, и усталость». После этих слов Евтушенко сходил в другую комнату, принес бутылку водки, тарелку с шашлыком и поставил на стол. Глаза Махорина расширились до предела: «Зачем ты так? Мы же завтра играем!» – «Ну и что? – ответил тренер. – Я вот с тобой ни разу в жизни не выпивал, давай-ка дернем по рюмашечке…»

Следующими посетителями номера Евтушенко стали Альберт Оганезов (попросил вина, поговорили о жизни, семьях, после третьего стакана Або, как его звали в команде, сказал: «Завтра подеремся, побегаем…» и ушел) и Сергей Журавлев (от выпивки отказался, съел шашлык, запил боржоми и выторговал место в стартовой семерке).

Тренер не сомневался, что в продолжении «банкета» поучаствуют и другие гандболисты.

Потом Евтушенко отправился к лидерам – Юрию Климову и Александру Кожухову, профессионалам, режимщикам и людям ответственным. «Только что, – рассказал им Евтушенко, – применил народное средство. Так что не обращайте внимания, если утром от кого-нибудь из ребят будет пахнуть. У меня не было других вариантов: надо же как-то вытаскивать завтрашнюю игру. Минут на сорок их хватит. К этому моменту мы будем вести, а вот дальше – вы должны будете дотянуть игру. А там у нас – полтора месяца в запасе. И за это время я сделаю команду».

На установке Евтушенко был краток: «Вытащить сегодняшнюю встречу будет трудно. Но если проиграем – все. Сожгу свою форму и буду проситься в отставку». Когда гандболисты МАИ вышли на площадку, они были веселыми и самоуверенными и, как и в прежние времена, подшучивали над соперниками. Минут за двадцать до конца команда МАИ вела семь мячей, но организм не обманешь: силы постепенно стали покидать выпивавших вчера, и тогда во всю мощь заиграли Климов, Кожухов и Владимир Максимов и победу отстояли.

В аэропорт отправлялись сразу после матча. Евтушенко зашел за ребятами. Журавлев достал бутылку водки и предложил выпить. «Почему у вас водка?» – строго спросил Евтушенко. «Как почему? Вчера-то мы поддали. И у вас, Николаич, была бутылка». – «Бутылка? Какая? Ничего не было. И я не понимаю, почему в команде МАИ появилась водка».

 

Кефир с тренером

Во все времена в спорте вообще и в футболе в частности выпивали. Клубы пропитаны легендами об алкогольных ситуациях. Не только российские, украинские, скажем, грузинские, но и западноевропейские. Итальянец Джанфранко Дзола, например, в зрелом возрасте появившись в «Челси» (в доабрамовические еще времена), пришел в ужас, когда увидел, когда и сколько выпивают английские футболисты. Применив весь имевшийся у него запас английских слов, Дзола на одном из выпивательных мероприятий попытался объяснить коллегам, насколько плохо то, что они делают. Выслушав итальянца, англичане подумали, что он просит налить и ему и наперебой бросились угощать легионера виски.

В Италии Дзола, понятно, не отказывал себе в вине, в том числе и в предобеденном стаканчике в день матча. Знаменитый шеф-редактор популярного немецкого еженедельника «Киккер» Карл-Хайнц Хайманн (во время войны он оказался в плену, находился под Тулой, прекрасно говорил по-русски и был знаком со многими советскими футболистами и тренерами) рассказывал такую историю. Он отправился в 1970 году со сборной ФРГ на чемпионат мира в Мексику. В составе команды был защитник Шнеллингер, первый, пожалуй, немецкий футболист, выступавший за итальянские клубы «Рома» и «Милан». За обедом в ресторане резиденции сборной ФРГ Шнеллингер попросил официанта принести ему бокал красного вина. После обеда немецкий тренер Гельмут Шён отправился в номер Хайманна и попросил его об одолжении. «Твой тезка, – сказал тренер журналисту, – привык в Италии к вину, и я с ужасом наблюдал сегодня за реакцией других игроков. Я не могу ему позволить бокал-другой вина в присутствии команды. Кто-то может сказать: „А почему бы и мне не выпить?“ Но не могу и запретить. Мы можем договориться с тобой, чтобы перед обедом Шнеллингер заходил к тебе, выпивал вино, а потом отправлялся в ресторан?»

Так, как футболисты относились к алкоголю на территории бывшего Советского Союза, неважно, шла ли речь о командах профессионалов, зарабатывавших игрой деньги, или о любительских коллективах, вряд ли относились где-либо еще. Андрей Петрович Старостин, пострадавший, как и его знаменитые братья в годы сталинских репрессий, после лагерного срока, не имея права вернуться в Москву, тренировал в Норильске местную команду. Он рассказывал, что не все было ладно с дисциплиной: «Имела хождение „теория“ о том, что в Заполярье спирт – обязательное лекарство от всех болезней. Витаминов в нем до черта! Заменяет все микстуры и обеспечивает хорошее настроение. Любители этого лекарства рассуждали: „Чистый нехорошо, а пополам с водой – огромная сила“. Я категорически предупреждал ребят, что буду жестоко расправляться с любителями „лекарства“. Однажды в день товарищеского матча я вошел в раздевалку и по запаху почувствовал, что заполярное лекарство в действии. „Кто нарушил режим?“ Ребята на меня смотрели в недоумении. По выражению их лиц я видел, что они не понимают вопроса. „Кто пил спирт?“ – резко спросил я. „Я принял“, – недоумевая, ответил один. „И я“, „и я“, „и я“, – раздалось несколько голосов. „Ребята, как же вам не стыдно? Ведь я же вас предупреждал“. „Да ведь мы по сто граммов всего, Андрей Петрович! Это как слону дробина. Мы не пили, только прикоснулись. Для бодрости духа. Профилактика“.»

Мало кому известно, что Игорь Численко, герой товарищеского матча Англия – СССР, состоявшегося на «Уэмбли» осенью 1967 года, мог и не выйти на поле. Накануне игры он со своим приятелем Валерием Ворониным заглянули сначала в один паб, потом в другой, в третий… Тренер Михаил Иосифович Якушин, дежуривший по привычке в холле отеля, обомлел, увидев за полночь вернувшихся друзей: «Да как же вы завтра играть будете?» Но завтра они сыграли, к огорчению англичан, 2:2, и Численко забил оба гола. По пути в раздевалку Якушин, чувства юмора которому было не занимать, сказал Численко: «Игорь, может, тебе каждый раз перед матчем столько же принимать?»

Герман Семенович Зонин, приводивший луганскую «Зарю» к чемпионскому титулу в СССР и работавший с ростовским СКА, вспоминает, как однажды на сборе ростовского клуба в Кудепсте он, лично следя за порядком и совершая ежевечерние обходы, не обнаружил в комнате Игоря Гамулу и Александра Заварова. Двери на базу давно были закрыты, и Зонин, зайдя в номер друзей и не включая свет, сел на диванчик и стал ждать. Спустя часа три услышал за окном шорох, приглушенные голоса. На второй этаж Гамула и Заваров взобрались по дереву. Комната наполнилась запахом спиртного. «Зонин дрыхнет без задних ног, – произнес Заваров. – Знаешь, что ему сейчас снится?» «Как мы пьем с ним кефир, – засмеялся Гамула. – Да, Семеныч, сокол ты наш, не уследил…» «И тут, – эффектно завершает рассказ Зонин, – я включаю свет: Семеныч как раз уследил. Здравствуйте, братцы».

 

Дисциплина или потенция?

Тренер Борис Андреевич Аркадьев интеллигентнейшим был человеком, всегда старавшимся сглаживать острые углы. Почти на все выезды «Локомотив» ездил на поезде, у команды был свой вагон, его прицепляли к скорым, и она с удобствами прибывала на место. Естественно, что игроки чувствовали себя в вагоне, как дома.

И вот в одной из поездок второй тренер Виктор Ворошилов прибегает к Аркадьеву:

– Борис Андреевич, надо принимать какие-то меры к Ковалеву?

– А что такое?

– Так опять же нажрался!

– Да не может такого быть!

– Точно вам говорю! Мало того, что нажрался, так еще заперся в купе с какой-то девицей и не открывает!

– Голубчик! С девицей – это ведь хорошо. Это же свидетельствует о здоровой потенции!

 

«Ласточка» на совещании

Сергея Павлова, «румяного комсомольского вождя», как назвал его Евгений Евтушенко, волею партийного руководства превратившегося в главного начальника всех советских физкультурников и спортсменов, хлебом было не корми, но дай провести три-четыре совещания за день.

Павлов тщательно следил за тем, чтобы никто не опаздывал, опоздавшим непременно устраивал взбучку.

Однажды в кабинет к Павлову опоздал выдающийся тренер по фигурному катанию Станислав Жук. Извинившись, он присел на ближайший оказавшийся свободным стул. Вид у него был слегка помятый, не исключено, что накануне он что-то отмечал – почему бы нет? – и не исключено также, что позволил себе вечерком немного лишнего. У Павлова глаз на подобное был наметанный. «Вы что это себе позволяете? – повысил он голос на Жука. – Мало того, что опаздываете на важное совещание, так еще появляетесь на нем почти что выпивши». Участники совещания, пришедшие вовремя, замерли в ожидании реакции Жука.

Станислав Алексеевич, ученики которого на чемпионатах мира, Европы и олимпийских турнирах выиграли в общей сложности 140 медалей, причем 70 из них – золотые, спокойно встал, вышел на середину кабинета, сделал «ласточку», простоял, четко зафиксировав фигуру, секунд пятнадцать, вернулся в исходное положение, сказал: «Я и пьяный такое бы сделал, а ты даже трезвым – никогда» и неторопливо покинул кабинет.

 

Переднее сальто

Мифология она мифология и есть. Станиславу Жуку приписывают еще один номер, будто бы продемонстрированный им в кабинете Сергея Павлова. Жук незадолго до Олимпиады 1976 года в Инсбруке был вызван к спортивному руководителю для обсуждения перспектив советских фигуристов на олимпийском турнире. Как только Станислав Алексеевич вошел, Сергей Павлович, мгновенно распознав в посетителе вчерашнего нарушителя режима, поднялся из-за стола и, по свидетельству очевидца события Игоря Тузика, известного нынче хоккейного функционера, волею случая оказавшегося тогда в высоком кабинете, произнес: «Как же так, Станислав Алексеевич, мы готовимся к Олимпиаде, а у тебя что-то не в порядке вроде бы и со здоровьем. „Сергей Павлович, в чем проблема? – спросил Жук. – Вас беспокоит подготовка и в какой я форме?“ И тут тренер с места, в брюках и куртке, вдруг сделал переднее сальто. Если бы он сделал заднее, то это было бы так, ничего особенного. Но переднее сальто, даже будучи в хорошей форме, без „пике“ в пол немногие могут исполнить. А Жук еще и притопнул, и руками изобразил какой-то элемент из цыганочки.

Павлов смотрел на это ошеломленно и ничего не смог сказать. Только рукой махнул… „Не беспокойтесь, Сергей Павлович, будут у нас медали“, – сказал Жук и был отпущен без нотаций».

 

Архангельский умелец

В СССР ежегодно проводились международные турниры по хоккею с мячом на призы газеты «Советская Россия». Зимой 1974 года я побывал на таком турнире в Архангельске. Матчи пришлись на крепкие морозы – до 25 градусов. Играли потому по три тайма. Трибуны стадиона, несмотря на такую погоду, забиты до отказа. Ясно, что без дополнительных процедур согревания выстоять на таком морозе невозможно. Мне показали местную достопримечательность – человека в темнокоричневом полушубке, огромных серых валенках и с сооружением на голове, напоминавшим одновременно небольшой стог сена и шлемофон космонавта. Меховая шапка. Уши спущены и под подбородком завязаны. По обе стороны головы – какие-то уплотнения. От них ведут к губам трубки, похожие на встроенные микрофоны. Время от времени мужичок прикладывался сначала к правой трубке, а потом сразу к левой. Это, пояснили мне, его собственное изобретение. Фляжки аккуратно вшиты прямо в шапку. В правой спирт, в левой – запивон, рецепт которого (надо ведь, чтобы не замерзал!) разработан самим умельцем.

 

Спор на коньяк

Евгений Серафимович Ловчев рассказывал о том, как однажды «Спартак» поехал на матч в Ереван и среди опытных игроков распределили, как он их назвал, «практикантов» – молодых футболистов, игравших за дублирующий состав. Ловчеву достался полузащитник Александр Кодылев.

– Ложусь, – рассказывал Ловчев, – проваливаюсь в сон. Просыпаюсь: кто-то громко открыл дверь, включил свет. В комнате стоит Кодылев – вижу, вроде трезвый. С ним пара озадаченных, расстроенных даже, армян.

– Вот он! – говорит Кодылев, указывая армянам на меня. – Жень, ты не спишь?

– Уже не сплю. Ты что, молодой? Что случилось-то?

– Да вот с этими, – говорит, кивая в сторону армян, – поспорил. Они не верят, что я с Ловчевым в одном номере поселился.

– На что хоть спорили? – спрашиваю я, понимая, что сон все равно пропал, – надо же интригу до конца раскрыть.

– Как на что? На бутылку коньяка.

И троица, не прощаясь, снова ушла в ночь. За коньяком.

 

Чаек с Киевским тортом

В октябре 1988 года хоккейный ЦСКА приехал в Киев играть матч чемпионата страны с местным «Соколом». Слава Фетисов вместе с Алексеем Касатоновым побывали в гостях у друзей из киевского «Динамо», в положенное время вернулись в гостиницу «Москва», но потом Фетисову позвонили, и он из отеля – в тренировочном костюме, рассчитывая пробыть на улице не больше пяти минут, – вышел. Позвонил старый знакомый, приготовивший посылку для Харламовых – он всегда что-то посылал детям погибшего хоккеиста.

Капитан ЦСКА встал в сторонке, стал ждать. Что-то, видимо, случилось, знакомый запаздывал, и Фетисов решил позвонить ему из будки охранника автостоянки – не идти же в гостиницу к телефону, а вдруг в это время товарищ приедет. Попытка позвонить, а Фетисов вежливо поинтересовался, не мог бы он воспользоваться телефоном стоянки – буквально на минутку, закончилась тем, что из будки вылез мужичок, подошел к стоявшим рядом «Жигулям», вытащил из багажника тесак и стал хоккеисту угрожать. Подошел милиционер. Фетисов обратил его внимание на нож. Милиционер, мужичка, конечно, знавший (потом выяснилось, что мужичок этот прежде был начальником «зоны»), сказал, что никакого ножа не видит. И когда он повторил это несколько раз, Фетисов не выдержал: «Так у вас здесь мафия!» Тут же подъехал автозак, хоккеиста затолкали в него, привезли в милицию, поколотили изрядно, сорвали золотую цепочку, украли деньги. Фетисова, который позже сказал, что никогда в жизни не чувствовал себя таким униженным и растоптанным, из околотка забрал тренер ЦСКА Виктор Васильевич Тихонов.

Историей занялась программа «Человек и закон», ее сотрудники побывали в Киеве. Передачу показали по центральному ТВ. В ней, в числе прочих, выступили и киевские динамовцы, у которых Фетисов и Касатонов были в гостях, – Владимир Бессонов и Анатолий Демьяненко. Они рассказали о давних отношениях с коллегами по спорту, поведали о том, как спокойно посидели дома с московскими друзьями, попили чайку с киевским тортом. На следующий день на динамовской базе перед установкой на тренировку Валерий Васильевич Лобановский, обращаясь к Бессонову и Демьяненко, сказал: «Видел вчера передачу с вашим участием. Интересно. Но чаек с тортом… По-моему, не очень убедительно».

 

Большая икра

Раз в год, в декабре, под свой профессиональный праздник сотрудники КГБ, выезжавшие с командами за границу, подводили итоги и на основе увиденного и услышанного составляли специальный секретный доклад. Документ за подписью заместителя председателя КГБ отправляли в ЦК КПСС. 1967-й год исключением не стал. Доклад подписал заместитель Юрия Андропова Семен Цвигун.

«Большая группа спортсменов, выезжавшая на соревнования во Францию, – говорились, в частности, в докладе, – вывезла из страны около 350 кг черной икры. В том числе легкоатлеты В. Кудинский и Н. Карасев имели при себе по 10 банок икры весом 2 кг 900 г каждая. Вся эта икра была продана в Париже известному всем спортсменам пану Стасеку, владельцу лавки „Тэкса“. На вырученную валюту спортсмены скупили плащи болонья, шерстяные и нейлоновые женские кофты. В частности, спортсмен Туяков Амин привез около 300 плащей, которые реализовал в Москве оптом по 70 рублей за плащ…»

Икорных историй в советском спорте – пруд пруди. Как-то раз несколько человек из футбольной команды решили сдать привезенную икру официанту ресторана. Никто из сдававших не знал ни одного слова на другом языке. Объяснялись с халдеем жестами. Он и улыбался и кивал, но при этом говорил по-английски, что ничего не понимает. Что-то, наконец, сверкнуло у него в голове, он закивал интенсивнее, приговаривая «yes, yes, yes!», собрал все принесенные футболистом баночки и спустя минут пятнадцать торжествующе поставил перед ошеломленными игроками большое блюдо, наполненное освобожденной из банок черной икрой.

Самые, пожалуй, смешные истории на икорную тему рассказал в своей откровенной книге «Движение вверх» выдающийся баскетболист Сергей Белов.

Первая. В 1971 году на предолимпийском турнире в Германии два сборника, два Александра – Сидякин и Болошев, обнаружив, что в номере нет холодильника, загрузили привезенную икру в ванну и решили залить ее холодной водой. По всей вероятности, сказались какие-то неполадки. Так или иначе, но емкость, дырочка на дне которой была предусмотрительно заткнута пробкой, оказалась заполненной не холодной водой, а кипятком. Утром парни увидели такую картину: все банки раскупорились и двадцать килограммов икры превратили поверхность воды в черное месиво.

Вторая. На мюнхенскую Олимпиаду, советской командой, как всем известно, выигранную (за грандиозную победу была назначена «фантастическая» премия – по 150 долларов каждому олимпийскому чемпиону на месте и по 3 тысячи рублей дома), он и его партнер Модестас Паулаускас привезли по десять двухкилограммовых банок. При выезде олимпийских команд из страны таможня серьезные досмотры обычно не проводила, все границы баскетболисты преодолели без проблем и, вздохнув с облегчением, заселились в олимпийскую деревню. Немножко запаниковали, когда выяснилось, что поселили их в один номер с прикрепленным к сборной сотрудником КГБ, но потом, разработав детальный план, с икрой уверенно расстались: Паулаускас, продемонстрировав, по словам Белова, чудеса изворотливости, сумел протащить на территорию деревни своего знакомого литовца на стареньком «Фольксвагене».

Дальнейшее Сергей Белов запомнил надолго: «Улучив момент, мы вынесли икру из комнаты и, словно две крупные нагруженные припасами мыши, метнулись на „черную“ лестницу – везти наше достояние на лифте было слишком рискованно. Спуск пешком с 20 кг игры с 16-го этажа, с замиранием сердца при каждом хлопке двери, движение перебежками к „Фольксвагену“… Так начиналась наша решающая стадия подготовки к триумфальной Олимпиаде».

 

Фельдмаршальский облик

Алексей Поликовский, блестящий публицист, один из лучших, на мой взгляд, журналистов нынешних времен, пишущих не о спорте или музыке, не о литературе или Москве, – о жизни, так рассказал о Бескове: «Глядя на суровое лицо Бескова и на его грузную медвежью фигуру, я всегда думал о том, что он крутой, властный человек. Но улыбка, таившаяся в углах его губ, намекала на то, что весь этот фельдмаршальский облик немножко игра и маска. В 1988 году, незадолго до его ухода из „Спартака“, я, полдня проведя в Тарасовке, спартаковским автобусом возвращался в Москву. В огромном автобусе нас было трое: шофер, Бесков и я. Бесков сидел на переднем сиденье величественно, как на троне. Я робко подошел к нему и попросил разрешения задать три вопроса. Он смерил меня взглядом и кивнул. Он отвечал мне решительно и четко, как человек, уверенный в том, что все ответы ему известны. Мне казалось, что лед растаял, что я „разговорил“ его. Я задал еще один вопрос. „Вы свою норму исчерпали. Это уже четвертый!“ – оборвал он меня. Он был пугающе суров, но, взглянув ему в глаза, я обнаружил, что они смеются».

 

Приказ командира

Футбольная команда московского «Динамо» ехала на автобусе по Москве на очередной матч. Автобус – было это в конце 60-х годов – старенький, с большим окном сзади. Один из динамовских игроков, назову его П., большой весельчак, оглянулся и увидел, что за автобусом следует машина ГАИ. Не сопровождающая автобус, а просто так едет, по своим делам. П. забрался с ногами на сиденье, приспустил тренировочные штаны, показал ГАИшникам голый зад и быстренько перебрался поближе к середине салона. Ошалевшие от такой наглости милиционеры обогнали автобус, подсекли его, заставили прижаться к обочине и остановиться. ГАИшники вышли из машины, подошли к передней дверце автобуса и жестом велели водителю открыть ее. Водитель подчинился. Милиционер поднялся на ступеньку, оглядел салон и сказал: «Значит, так. Все выходят по одному и становятся вдоль борта автобуса. А ты (это – водителю) давай права, разрешение на перевозку пассажиров и путевой лист, будем разбираться, куда ваша шайка направляется».

Впереди, как и полагается тренеру, сидел Константин Иванович Бесков и мысленно находился уже, конечно, на стадионе. Услышав сказанное лейтенантом ГАИ, Бесков побагровел, привстал и рявкнул: «Я – полковник Бесков! Мы едем на важный матч. Вы задержали команду. Приказываю: поезжайте впереди, включайте сигнал и обеспечьте нам „зеленый коридор“! Вон отсюда немедленно!»

До стадиона автобус домчался с ветерком.

 

Серединка для истины

Самый, наверное, загадочный матч в истории советского футбола – переигровка в 1970 году в Ташкенте, в которой ЦСКА и «Динамо» боролись за чемпионское звание. Сначала они сыграли вничью, потом встретились еще раз: два «золотых» матча подряд.

Динамовцы в первом тайме повторной встречи выигрывали с преимуществом в два гола (3:1). Во втором ЦСКА забил три гола и стал чемпионом.

После матча динамовский тренер Константин Иванович Бесков обвинил ряд игроков, в том числе Валерия Маслова и Виктора Аничкина, в том, что они сдали игру. Маслов, естественно, с обвинением не соглашается.

Две правды.

Бесков: «В перерыве между таймами прихожу в раздевалку. Вдруг ко мне обращаются сразу трое – Маслов, Еврюжихин и Аничкин: „Константин Иванович, давайте не будем производить замены“. В моей тренерской практике это был первый случай, чтобы игроки подошли с такой просьбой. Впрочем, положа руку на сердце, мне и выпускать-то на замену было, в сущности, некого. „И позвольте мне лично сыграть против Володи Федотова“, – просит Маслов. А до этого против Федотова играл двадцатилетний старательный и инициативный Евгений Жуков. Претензий к нему у меня не было. Но, подумал я, Маслов двужильный и к тому же гораздо опытнее Жукова: разрешаю поменяться. Еврюжихина же прошу при срыве атаки непременно возвращаться на свой фланг и мешать атакующим действиям Истомина.

Начинается второй тайм, и невооруженным глазом вижу: Федотову открыли „зеленую улицу“, а по флангу систематически проходит далеко вперед Истомин, которому также никто не мешает… Маслов не участвует ни в наступательных действиях, ни в оборонительных, движется вяло, как-то формально присутствует и только. Заменить некем! В последние двадцать минут элементарной логики в поступках некоторых динамовских футболистов не было и в помине. Не было среди них ни явно травмированных, ни падавших от усталости, но они необъяснимо прекратили борьбу. Федотов забил один гол, потом за его снос назначили пенальти, реализованный Поликарповым, и, наконец, Федотов провел еще один мяч, оказавшийся для ЦСКА победным.

Войдя в нашу раздевалку, я громко сказал: „Вы игру сознательно отдали!“ И больше ничего говорить не мог. Вышел. Администратор команды „Пахтакор“ после матча говорил мне, будто бы какие-то приезжие дельцы, московские картежники, забавы ради (но и ради прибыли) затеяли многотысячные пари со своими ташкентскими „коллегами“. Администратор сказал, что поставившие на ЦСКА, проявили больше стараний».

Маслов: «Плод воспаленного воображения! Придумал, что мы „подыграли“ московским картежникам, сделавшим крупные ставки на ЦСКА в подпольном тотализаторе. Зачем нам тогда было из кожи вон лезть, два дня подряд мучиться? Бесков ведь и дальше пошел. Через два месяца после Ташкента „Динамо“ на своем поле проиграло в хоккей с мячом свердловскому СКА – 3:4. Мы вели 3:1 – я как раз третий гол забил, но при счете 3:2 на последних минутах пропустили два мяча. Досадно было – словами не передать! Так он своему другу Трофимову после игры ту же песню запел: „Они, Вася, не просто так проиграли.“ Лучше бы Константин Иванович в себе покопался, свои ошибки вспомнил. Во время повторного матча его так трясло, что, приняв в перерыве изрядную долю коньяка, сначала сигару курил на скамейке, а потом куда-то в сторону подался, оставив Голодца игрой руководить. Тот, естественно, замены сделать побоялся. Хотя, помню, еще в раздевалке у меня интересовался, не нужно ли кого-то менять. В перерыве не нужно было, а когда в середине второго тайма Юра Авруцкий выдохся, стоило. Можно было и Еврюжихина заменить, он тоже активность снизил.

На установке мы договорились, что если „Динамо“ будет проигрывать, то опекой Федотова займется молодой Женя Жуков, а я выдвинусь вперед, в помощь нападающим. После того как Дударенко открыл счет, так и было сделано. Ход игры удалось переломить. В течение шести минут счет стал 3:1 в нашу пользу. Если игра идет, стоит ли что-то менять? После перерыва Жуков остался при Федотове, а я по-прежнему играл под нападающими.

Обвинение в сдаче игры Бесков бросил, едва переступив порог. После его слов меня начало колотить. Если бы не наш легендарный „дедуля“ – Сергей Сергеевич Ильин, поднесший мне стакан водки прямо в душе, не знаю, чем бы все закончилось.

Меня он заподозрил, потому что сестра моей жены была замужем за лучшим картежником в той компании, Левой Кавказским».

 

Радость министра

С повторным ташкентским матчем связана и такая история. В день игры министр обороны СССР Андрей Гречко возвращался из Швеции, где пребывал с довольно сложным по содержанию визитом. Летчики по его просьбе сумели найти радиоволну с репортажем о встрече и запустили его по громкой связи. Таким черным, каким он стал при счете 3:1 в пользу «Динамо», прежде министра никто не видел. Он распорядился выключить репортаж, ушел в себя, ни с кем до самого прилета в Москву не разговаривал и приехал домой в ужасном настроении. А дома его встретили весело щебечущие внучки: «Деда! Наши сегодня у „Динамо“ выиграли!» И когда Гречко рассказали в деталях о том, что происходило в Ташкенте, он стал прыгать в хороводе вместе с девочками и петь: «На-а-ши вы-и-и-грали! На-а-ши вы-и-и-грали!»

 

Уровень моря

Федор Сергеевич Новиков, футбольный труженик, каких поискать. Он без устали, оставаясь при этом для широкой публики фигурой неизвестной, трудился на благо игры сутками. На стыке сезонов 1977 и 1978 Новиков неожиданно остался без работы и весной 78-го поехал за свой счет на юг, где многие советские команды всех лиг проводили тренировочные сборы.

Тренеры и руководители клубов Новикова хорошо знали, и Константин Иванович Бесков, возглавлявший в те годы «Спартак», как-то после контрольного матча в Сочи поинтересовался:

– Федор, ты где сейчас?

– Нигде, Константин Иванович, свободен.

Федор Сергеевич был младше Бескова на семь лет, для футбольного закулисья это ничто, но на «ты» с маститым тренером он, разумеется, не переходил.

– А не хочешь ли ты, Федор, со мной в «Спартаке» поработать? – и вопрос Бескова в той ситуации, конечно же, подразумевал положительный ответ, Новиковым моментально данный.

Однажды после очередной дневной тренировки «Спартака» они вернулись в гостиницу «Жемчужина». Время до обеда еще было. Игроки разбрелись по номерам, а Константин Иванович и Федор Сергеевич отправились к морю. Солнце, ясное небо, тепло (но не так еще, чтобы можно было купаться)… Бесков и Новиков разулись, оставили спортивную обувь на берегу, закатали штанины тренировочных брюк до колена и вошли в море. Благодать!

Федор Сергеевич, Бескову за приглашение поработать вместе, случившееся в сложный период его тренерской жизни, безмерно благо – дарный, решил сказать Константину Ивановичу что-нибудь такое, что было бы приятно слышать мэтру. Или задать вопрос, на который ему было бы приятно отвечать. И Новиков, размягченный атмосферой, этот вопрос задал:

– Интересно, Константин Иванович, на какой высоте над уровнем моря мы находимся?

Бесков внимательно посмотрел на безбрежное море впереди, на горы за спиной, на небо, опустил глаза на отмокающие в соленой воде натруженные футболом ноги, потом пристально взглянул на Новикова и сказал:

– Федор, если ты думаешь, что я взял тебя к себе для того, чтобы ты меня подъелдыкивал, то ты ошибаешься.

На дальнейшей совместной работе Бескова и Новикова этот диалог, впрочем, не сказался. Федор Сергеевич проработал почти весь бесковский срок в «Спартаке», лишь однажды на год он уходил в «Красную Пресню».

 

«Это не наш врач!»

Как-то «Спартак» искал нового врача. Константину Ивановичу Бескову помогал тогда Федор Сергеевич Новиков. Он и сказал главному, что у него есть на примете человек – умелый врач и хороший массажист. «Надо его проверить, – ответил Бесков. – Как его ребята воспримут». Поскольку врач был креатурой Новикова, тот и сказал претенденту: «Ты смотри! Ребятам надо понравиться, Константин Иванович у них потом будет спрашивать».

Надо – значит надо. После тренировки, одной из первых для кандидата, новичок активно принялся массировать футболистов, напевая при этом песенки. Хидиятуллин возьми да спроси: «А на гитаре ты можешь играть?» Тот: «Конечно!» – «Тогда захвати в следующий раз».

«Спартак» на базу в Тарасовку отъезжал на автобусе от станции метро «Сокольники». Константин Иванович обычно добирался сам. А тут его к Сокольникам подвезла супруга – Валерия Николаевна, и Бесков – редчайший случай – оказался в автобусе. По каким-то причинам он пребывал в скверном настроении. Все уже собрались, до отъезда 3–4 минуты. Бескову поскорее хочется уехать в Тарасовку, и он спрашивает у Новикова: «Кого ждем?» – «Врача». – «Врача, врача…» – пробурчал Бесков.

И в это время – явление врача. В сандалиях, шортах, в ковбойской шляпе, с сумкой в руке и с гитарой за спиной. Вошел в первую дверь салона. Сделал ручкой: «Всем привет!» И прошел между Бесковым и Новиковым.

«Федя, – громко спросил Бесков, – а это что за Дин Рид?» «Это наш врач», – ответил Новиков. «Нет, – жестко приговорил Бесков, – это не наш врач».

 

Эксперимент на Гаврилове

Тихий час для всей команды после обеда на тренировочной базе был у Константина Ивановича Бескова мероприятием святым. Не могли заснуть, но старались лежать тихо, чтобы, не приведи Господи, не вызвать гнев тренера. Не спалось однажды Юрию Гаврилову. Он лежал на кровати и, установив на магнитофоне звуковой минимум (так ему, во всяком случае, казалось), слушал песни Высоцкого. Но Бесков, проходя по коридору базы, звук уловил, а когда узнал, что слушает Гаврилов, страшно рассердился и стал в гневе называть Высоцкого законченным пьяницей и наркоманом, от которого недалеко ушли те, кто его слушает. Гаврилов, как мог, принялся Высоцкого защищать. Словесная перепалка между игроком и тренером закончилась тем, что Бесков Гаврилова с базы выгнал, сказав, что на тренировки полузащитник может приезжать из дома.

Юрий Васильевич Гаврилов поначалу, по его словам, обрадовался, но потом заскучал. Получалось так, что пока все отдыхали на базе, футболисту дважды в день (тренировки были двухразовые) приходилось ездить по маршруту Москва – Тарасовка – Москва. Плюсов, впрочем, было немало. Когда партнеры Гаврилова тоже пожелали часть дня проводить дома, Бесков сказал им: пока это эксперимент, на Западе давно так работают, вот мы и проверим – на Гаврилове.

Проверка закончилась быстро. Гаврилов, живя в свободном режиме, забил два гола английской «Астон Вилле», и Бескову предстояло принять решение. Всех теперь постоянно отпускать с базы? Никогда! И тренер вернул в привычный ритм Гаврилова, уже начинавшего привыкать жить на западный манер.

 

Замена «Запорожца»

Один из любимых рассказов знаменитого спартаковского футболиста Юрия Гаврилова, одного из самых никогда не унывающих игроков, с которыми доводилось общаться, о том, как ему в начале 80-х годов удалось получить (то есть, приобрести за свои деньги) модную в то время советскую автомашину – шестую модель «Жигулей».

Получилось так, что Гаврилов отправился на спартаковскую тренировочную базу в Тарасовку на сбор перед очередным матчем на машине своего отца-инвалида – «Запорожце» с ручным управлением (злые языки утверждают, что поехал он на «запоре» специально). Появление игроков на территории базы на собственных автомобилях было категорически запрещено. Гаврилова все любили и уважали, и охрана его пропустила. Недолго раздумывая, Юра выбрал на стоянке место рядом с «Мерседесом» Константина Ивановича Бескова, лихо припарковался и отправился в свой номер готовиться к тренировке.

Через полчаса раздался крик Бескова, с балкона увидевшего соседа своего «мерса», пусть и не последней модели, но все же – «мерса»: «Кого это охрана пропустила на инвалидке? Кто приехал?» «Гаврилов», – тут же доложили Бескову. Главный тренер пригласил начальника команды Николая Петровича Старостина и попросил: «Николай Петрович, очень вас прошу организовать для Гаврилова новую машину. Ну что же это он на инвалидной коляске ездит – только „Спартак“ позорит». Буквально через несколько дней Гаврилов разъезжал на новенькой «шестерке».

 

Sauna – та же баня

Баня, выйдя из-под присмотра тех, от кого она, собственно, и пошла с древних времен – финнов, стала обрастать в ряде других стран набором удивительных ограничений, особенно заметных для тех, кто с раннего детства воспитывается в «банном духе». Финны смеются над тем, как посещают баню – помещение с вывеской SAUNA – немцы, швейцарцы и, положим, австрийцы. Посмеяться есть над чем.

Европейская имитация

Сам наблюдал в Австрии, как поселившаяся в отеле в Капруне немецкая пара устанавливала в гостиничной бане порядок, казавшийся ей единственно верным, как всесильное учение Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Немцы упрямо объясняли остальным посетителям бани, что поливать водичкой – не бросать ее из ковшика, а – поливать! – камни электрической печки можно лишь один раз в десять минут, причем в каждом случае желательно наливать в ковшик не более тридцати граммов воды. Потом, в соответствии с немецко-австрийскими рекомендациями, следовало молча наблюдать, как очередные десять минут исчезают в песочных часах, сразу после брызгания на печку перевернутых.

Примерно с таким же посещением бани, наполненным идиотизмом, базирующимся на вывешенной под стеклом инструкции, приходилось встречаться в Швейцарии, Германии и Швеции. Финны (в большинстве случаев и русские) ведут себя в ситуациях, в которых сауны имитируются, примерно одинаково. Сначала пытаются объяснить устанавливающим ordnung (по-немецки – порядок) жителям Центральной Европы смысл бани вообще и конкретной бани в частности, а потом, дождавшись, когда песочные часы зовут блюстителей порядка в душ и на лежак возле бассейна, отводят душу, подбрасывая воду на камни, но так, конечно, чтобы не залить печку – они в установленных в гостиницах саунах не самые, к сожалению, мощные.

Немцы в Капруне администрации отеля на нас все же «настучали».

Не потому, что мы бросали воду, да не по тридцать граммов, а больше, раньше контрольного времени – этого они видеть не могли, а когда появлялись в парилке, то ведерко и ковшик мы им торжественно передавали. И не потому даже, что кто-то из наших, завернувшись в полотенце и пристроившись на лавочке, по привычке потягивал пивко, заедая «Карлсберг» солеными орешками и чипсами. А потому только, что, решив еще разок побывать в парилке, они обнаружили в ней непонятный запах, показавшийся им, наверное, неприятным. На самом же деле это был хлебный запах – от пива, в разумной пропорции добавленного в воду, которую бросали на камни: тот, кто знает, подтвердит – запах замечательный.

…В древние времена на территории нынешней Западной Сибири, центральной и северной России, то есть там, где существует определенная банная культура, обитали финно-угорские племена, от которых, собственно, баня и пошла, войдя постепенно в быт последующих обитателей этих территорий. Все началось в землянках древних поселений финнов. Продрогшие и усталые мужчины возвращались с охоты и однажды то ли они, то ли их подруги пролили воду на горячие камни, окружавшие в землянке очаг. Пошел пар, стало тепло и приятно. Плеснули водички еще. Совсем стало хорошо, прошла усталость. С той поры и пошла баня, постоянно совершенствуясь, но сохраняя при этом основополагающий принцип: пар открывает поры на теле, вместе с потом выделяются шлаки, организм очищается, «сбрасывает» с себя усталость, тело отдыхает.

Когда финно-угорские племена «попросили» с насиженных мест – дальше, на Запад и на Север, доставшееся в награду заменившим их племенам банное изобретение понравилось, и они стали постепенно культивировать его у себя. Так что баня – то же самое, что и sauna, но только у нас. «Sauna» в переводе с финского значит «баня». Возможно, именно поэтому финнов удивляют не столько центрально-европейские страны, пытающиеся выдать «суррогат» за баню, а Россия, иногда делающая то же самое.

Удивленный Кекконен

Однажды, в середине 80-х, известный спортивный журналист и писатель Слава Токарев пригласил меня попариться в сауне на велотреке в Крылатском, где у него в знакомцах были руководители этого спортсооружения, построенного к московской Олимпиаде. Я только-только приехал из Финляндии и с удовольствием согласился «погреться».

Железная дверь, наглухо закрытая – ни щелочки (помню, в один из первых приездов в Финляндию меня удивила довольно широкая щель под дверью в парную; мне потом объяснили, что это не от нехватки дерева, а для дополнительной вентиляции). На стене термометр, но и без него ясно – градусов 120, не меньше: уши моментально начинают гореть, слово вымолвить невозможно. Да что там слово – вздохнуть-выдохнуть нельзя. Скатился вниз и, сидя на полу, жестами показал на раскаленные камни – водички бы туда плеснуть. «Ты что, – шепотом объяснили мне, – нельзя, это же сауна. Финская».

Мой друг Александр Ранних, известный российский дипломат, возглавлявший наши посольства в Риге, Рейкьявике и Дар-эс-Саламе, долгие годы работал в дипломатическом представительстве СССР в Хельсинки. Блестящий знаток финского языка, он был переводчиком во время встреч президента Финляндии Урхо Калева Кекконена с советскими руководителями. Однажды Кекконен приехал с очередным визитом в Советский Союз и после официальной московской части отправился на несколько дней в Сочи, отдохнуть. Ранних его сопровождал. Как-то утром, после завтрака, Кекконен сказал: «Саша, а нельзя вечером организовать баню?» – «Нет проблем, господин президент». Ранних передал принимавшей их стороне просьбу президента. Вечером они пошли париться. В парилке, как и в Крылатском, наглухо закрытая железная дверь, 120 градусов и никакой, понятное дело, воды для того, чтобы поливать камни. Кекконен выдержал полминуты. Когда вышли на свободу, финский президент поинтересовался через Александра у человека, готовившего баню, почему в ней так душно, жарко и почему нет воды. «Потому что, господин президент Финляндской республики, это финская сауна». «А как вы думаете, – попытался уточнить Кекконен, – я понимаю что-нибудь в финских банях?» – «Так точно, господин президент Финляндской республики». – «Так вот, я утверждаю, что в финской бане должна быть невысокая температура, обязательно вода для того, чтобы бросать ее на камни, и – желательно – веник, чтобы получить удовольствие и пользу от парилки». – «Так точно, господин президент Финляндской республики». – «Но почему же здесь ничего этого нет?» – «Потому что это финская сауна, господин президент Финляндской республики».

Финский приятель рассказывал мне, как его однажды едва не выселили из гостиницы «Москва» в Киеве. Он, поселившись, прочитал висевшее возле лифта объявление о том, что «в гостинице функционирует сауна», обрадовался, заплатил, сколько нужно, пошел, удивился, правда, что в парилке нет ни ведерка, ни ковшика, но из положения вышел, обнаружив в углу предбанника пустую пластиковую бутылку. Приятель наполнил ее водой, на всякий случай обхватил полотенцем, чтобы руку не жгло, отправился в парилку и стал поливать камни. Услышав непривычное шипенье, характерное для момента соприкосновения воды с раскаленными камнями, примчалась сестра-хозяйка, выдававшая в предбаннике полотенца взамен ключа от номера, открыла (!) дверь парной, увидела творимое финном безобразие, заставила его прекратить «хулиганство» и нажаловалась, разумеется, в администрацию, которая едва не подвела финского журналиста «под статью», связанную с нарушением правил поведения в гостинице и позволяющую выселить хулигана, пытавшегося – кто бы мог подумать! – поливать водой камни в «финской сауне».

Могу только представить, что бы с ним сделали, если бы коллега из Финляндии вздумал вдруг захватить с собой в баню веник. Между тем, сделав это, он развеял бы еще одну легенду о сауне – будто бы в ней ни в коем случае нельзя применять веник. Легенда эта особенно смешит финнов, которые в положенное время, как и все «банные люди», заготавливают веники.

Способов заготовки у них три. Первый – самый распространенный: веники сушат. Второй: их замораживают (в больших магазинах, торгующих всем на свете, можно приобрести глубоко замороженные березовые – других в Финляндии нет – веники). Третий: зимой можно купить на рынках свежие веники, которые по-фински называются vihta (вихта) с производным от этого слова глаголом – vihtoa (париться), – их, переложенные для сохранности солью, продают в полиэтиленовых пакетах.

Банный культ

Финские руководители, как, впрочем, и все остальные финны, любят приглашать в баню, совмещая иногда приятное с полезным – отдых с делом.

В банях Финляндии обсуждается много деловых вопросов. Случалось, в них проводились заседания кабинетов министров, в том числе и в тех случаях, когда в него входили женщины. В финских отелях, в отличие от швейцарских и австрийских, мужчины и женщины вместе не парятся, банные помещения для них раздельные, но разнополые члены кабинета собирались после посещения парилок в большой комнате и, завернутые в огромные полотенца или простыни, рассматривали текущие вопросы.

В середине 70-х годов советским послом в Финляндии был Владимир Севастьянович Степанов, будущий первый секретарь Карельского обкома КПСС и член ЦК советской компартии. Он прекрасно владел финским языком. Когда Степанов и многолетний президент Финляндии Урхо Калева Кекконен, который, было замечено, не будучи еще президентом, сразу после окончания войны мог запросто – вровень – выпивать с советским послом до утра, устраивали друг для друга банные вечера, общество посторонних – помощников, адъютантов, советников – они позволяли себе только в предбаннике. В парилку же заходили всегда вдвоем, и о чем там шли беседы, знали только они двое. Если, конечно, в обитом осиной или липой помещении не устанавливались жучки. Проверить это было практически невозможно, поскольку в сауну специальную аппаратуру, позволившую бы установить наличие записывающих или передающих приборов, пронести невозможно. Разве только в деревянном ведерке с водой.

Впрочем, относительно спецвозможностей посольской бани Степанову должно было быть известно как никому другому. До того как стать послом, он возглавлял резидентуру КГБ в Хельсинки, а когда посольская должность в силу ряда причин оказалась вакантной, Урхо Калева Кекконен, рассказывают, замолвил за Степанова слово перед советским руководством, поскольку парился с ним давно и считал главного на тот отрезок времени кагэбэшника в Хельсинки самым достойным кандидатом на место посла. Говорят, в истории КГБ это был один из тех редких случаев, когда высокопоставленного сотрудника вынуждены были отпустить на «чистую» дипломатическую работу.

Баня в Финляндии – культ, религия. В стране, число жителей которой едва превышает пять миллионов человек, почти полтора миллиона бань. Их нет только в самолетах и поездах, хотя, говорят, что если бы в Финляндии существовали такие же сумасшедшие расстояния, как в России, то в поездах дальнего следования обязательно появились бы бани. В самолетах же там вообще едва успеваешь выпить чашку кофе.

Зато морские паромы оборудованы по полной программе. На верхних палубах построенных на финских судоверфях поражающих воображение гигантов место в «красном углу» отведено под баню: раздевалки, бассейн, парилка, место для отдыха – кресла, бар, пиво, орешки.

Невозможно, пожалуй, встретить в Финляндии отель без aamusauna, то есть – утренней бани, включенной для постояльцев с 6 до 10. Ее посещение, как и завтрак, входит в стоимость номера. Хорошо посидевший накануне вечером в ресторане или у друзей оказавшийся в другом городе человек, побывав с утра в aamusauna и сделав два-три захода в парную, выходит из нее «огурчиком», полностью восстановившимся и готовым к работе.

Баня – непременная часть жизнедеятельности всех практически финских фирм и организаций. Сауны в них построены либо в подвалах, либо – что чаще – на самых верхних этажах. Солидные фирмы имеют сауны в загородных представительских резиденциях. Приглашение в баню в разгар рабочего дня (делается оно, стоит сказать, заранее) чаще всего предусматривает проведение полутора-двух часов в парилке с последующим обедом (или ужином) и разговорами на любые интересующие собеседников темы, в том числе и на самые важные, касающиеся бизнеса, политики, разведки, спорта.

Когда финнов спрашивают, как часто можно посещать баню, они обычно отвечают: «Не чаще двух раз. В сутки». В этом есть своя правда. Утром можно после пробежки или бассейна зайти на пять минут в домашнюю сауну, заранее включенную и запрограммированную на определенную температуру, а днем или вечером побывать в «деловой» бане.

В новых многоквартирных домах, строящихся в Финляндии, сауна в каждой квартире – такой же обязательный элемент, как и туалет. В старых домах построены две-три бани (все зависит от количества квартир), и у каждой семьи есть свое время для посещения сауны. Времени хватает абсолютно всем.

О банях в домах собственных или же на дачах и речи нет. Чаще всего дома эти построены рядом с озерами. Милое дело для финна (как, впрочем, и для живущего в России любителя бань) прыгнуть после парилки с веником в холодную воду (выдающийся хоккейный тренер Анатолий Владимирович Тарасов, часто, кстати, «перепаривавший» своих финских друзей, использовал на даче для купания после бани огромную бочку) или же покувыркаться в сугробе.

Качественный диапазон полутора миллионов бань огромен: от домашних штампованных «пятиминуток» с электрическими печками (но «пятиминутки» они, правда, утром, а вечерами и квартирные бани могут служить и местом отдыха всей семьи, и встреч с друзьями) до «деликатесных» savusauna, называющихся в России «банями по-черному» (в российской «деревне, – цитирую Николая Петровича Старостина, – парились и в русской печке. Протопят, угли выгребут, на пол печи постелют соломы – влезай и парься за милую душу»; бывало, в таких печах, добавлю, и мылись после бани, но чаще – рядом, в корыте), требующими длительной и тщательной подготовки.

 

Заметки на полях

Михаил Гершкович рассказывал мне, как однажды – было это в 2002 году, когда Михаил Данилович входил в тренерский штаб сборной России, – к нему для интервью пришел молодой редактор одного из новых спортивных изданий и в числе прочих задал такой вопрос: «Вот клубы берут иностранцев и играют лучше, усилившись. А вы-то почему не берете легионеров в сборную?»

* * *

Брайан Клаф в «Ноттингем форрест», устраивая тренировки по физподготовке в сельской местности в чистом поле, говорил: «И в заключение бегом до ближайшего дерева». – «Здесь нет деревьев, тренер». – «Так найдите, черт возьми!»

* * *

Старший тренер сборной России по женской сабле Дмитрий Роньжин (по итогам аттестации в декабре 2008 года он стал, конечно же, бывшим) включил в программу жизнедеятельности команды пункт: «Обеспечить спортсменов и тренеров деревянными саблями, так как этот план все равно никто читать не будет».

* * *

Киевское «Динамо» разгромило «Барселону» в групповом турнире Лиги чемпионов (3:0 в Киеве и 4:0 в Барселоне) и попало по жребию в четвертьфинал на «Реал». После жеребьевки Лоренсо Санс, президент «Реал-Мадрида», вечного и непримиримого врага «Барсы», сказал почетному президенту киевского «Динамо» Григорию Суркису: «Даже и не думай, что нам можно забить, как „Барселоне“, три гола у вас и четыре в Мадриде».

«Но пообещай мне, – попросил Санс в коротком разговоре Суркиса в Женеве, – что если вы, не дай Бог, выставите нас из Лиги и доберетесь до финала, то ты появишься в ложе для почетных гостей на „Ноу Камп“ (стадион „Барселоны“, на котором должен был состояться финал. – А. Г.) в футболке „Реала“ и с нашим шарфом в руках». Суркис пообещал.

* * *

На селекционную работу в ворошиловградской «Заре» времен начала ее похода за чемпионским титулом в СССР по заданию первого секретаря Обкома КПСС Владимира Шевченко был брошен второй секретарь Владимир Азаров. Запись из азаровского дневника, приобщенного потом к судебным разбирательствам: «4.11.71 В. Шевченко дал указание по Шпандоруку и Голикову (Запорожье). Доложил их условия – каждому по машине и пыжиковой шапке».

* * *

Болгарскому футболисту Христо Стоичкову, игравшему в «Барселоне», присудили «Золотой мяч» лучшего игрока Европы. На следующий день знаменитый голландский тренер каталонского клуба Йохан Кройф за что-то выговорил ему на тренировке. Болгарин вспылил: «Что ты мне рассказываешь? У меня „Золотой мяч“!» И тут Кройф при журналистах говорит: «Значит, так. Ставим пять мячей на линию штрафной и бьем в перекладину – кто больше попадет». Кройф попал четыре раза, Стоичков – два. После этого лауреат «Золотого мяча» вышел к прессе и заявил: «Больше я этому человеку слова плохого не скажу».

* * *

Самыми тяжелыми у Валерия Лобановского считались упражнения «7 по 50» и «5 по 300» беговой работы на пределе. И, конечно, «тест Купера»: 2700–3000 метров за 12 минут – превосходный результат. Как-то в итальянском тренировочном центре Чокко, где сборная СССР готовилась к сезону, Вагиз Хидиятуллин пришел после очередной изнуряющей тренировки Лобановского, включавшей в себя, помимо прочего, и «тест», лег на массажный стол, руки свесил плетьми и вымолвил: «Константин Иванович, как же я вас люблю!» – Бесков игроков «тестом Купера» не нагружал.

* * *

Савелий Евсеевич Мышалов, многолетний врач сборной СССР, как-то спросил у Хурцилавы: «Муртаз, а что бы ты сделал, если бы на тебя напали террористы?» Хурцилава ответил: «Я бы им сдал Зонина!» Герман Степанович Зонин по утрам загонял олимпийскую сборную кроссами.

* * *

Иван Лысов, знаменитый капитан баскетбольной сборной СССР, даже ложку за обедом держал в левой руке, чтобы владеть мячом на площадке левой не хуже, чем правой.

* * *

«Химки» играли в Лужниках со «Спартаком» и после первого тайма проигрывали 0:1. Уходя с поля, полузащитник подмосковного клуба Виктор Будянский поменялся футболками с коллегой из «Спартака» Александром Павленко – когда-то они вместе играли за экспериментальную молодежную команду «Академика». К тренировавшему тогда «Химки» Константину Сарсания подошел его ассистент и сказал: «Будянского надо менять». «Как менять? – удивился Сарсания. – Он же нормально играет». «У него майки нет, а мы взяли только один комплект». Пришлось химкинскому администратору идти в спартаковскую раздевалку и забирать у Павленко взятую в качестве сувенира футболку.

* * *

В одной из телепередач в 1998 году показали интервью с Бобби Робсоном, тренировавшим сборную Англии на чемпионате мира 1986 года в Мексике. О голе Марадоны в ворота английской команды, забитом «рукой Божьей», Робсон сказал так: «Я до сих пор жду, когда судья свистнет и не засчитает этот гол».

Сколько же тренеров до сих пор ждут свистков?

* * *

Ассистент известного российского тренера В. рассказывал мне, как тот говорил ему перед очередным занятием: «Ты во время тренировки ко мне не подходи. Если будет нужно, я тебя сам позову». – «А почему?» – «Потому что после того, как ты подойдешь, я могу начать что-то объяснять игрокам, а они могут подумать, что это ты мне подсказал».

* * *

В одном из футбольных журналов интервью с Евгением Гинером. Во врезе – самоутверждение: президент ЦСКА не любит давать интервью, но нам он не отказал. Затем следует первый вопрос. В нем: «В общей сложности вы дали 846 интервью…» Простой подсчет: с 2002 года по середину 2011-го – почти 2 интервью в неделю, а точнее – 1,7.

* * *

Советская сборная играет товарищеский матч на «Сантьяго Бернабеу». Счет ничейный. Константин Иванович Бесков, наблюдавший за игрой с верхотуры, недоволен. Спускается в раздевалку по лестнице, расположенной вне трибуны. Леонид Буряк на последней минуте забивает со штрафного победный гол. В раздевалке веселье. Заходит Бесков, гола не видевший, и начинает «пихать»: «Вы чего этой ничьей радуетесь?..» В наступившей тишине Николай Петрович Старостин спрашивает: «Костя, ты белены, что ли, объелся?»

* * *

Кахабер Каладзе, на первых порах в киевском «Динамо» с огромным трудом говоривший по-русски, после очередной тренировки, к радости веселившихся партнеров, проникновенно спрашивает у Александра Хацкевича, с которым успел подружиться: «Ты сегодня одна, Саша?»

* * *

Андрей Канчельскис рассказывал: «В „Манчестер Юнайтед“ я был, наверное, самым экзотичным легионером, поэтому меня постоянно спрашивали об СССР, о России. Самый глупый вопрос: „Правда ли, что по Москве ходят белые медведи?“ Я говорил: „Конечно, ходят. Мы с ними обнимаемся, здороваемся. Приезжайте, сами увидите“. Я потом долго смеялся, а они с круглыми глазами ходили.»

* * *

Выдающийся борец Александр Карелин не раз и не два разыгрывал зарубежных репортеров, регулярно спрашивавших его о том, можно ли увидеть на улицах Новосибирска медведей и охотится ли на них сам господин Карелин? «Есть, конечно, – с каменной физиономией, без тени улыбки, отвечал Карелин. – И не только на улицах, но и в троллейбусах. А что до охоты, то, конечно, охочусь. Но – без ружья. Мой самый любимый метод – на медведя с листом фанеры и молоточком. Как? Очень просто! Поднимаешь медведя, он встает на задние лапы, идет на тебя, а ты подставляешь ему фанеру, он резко пробивает ее когтями, ты молоточком их аккуратненько загибаешь, и все. Медведь твой…» Внимали с открытыми ртами.

* * *

Как-то раз руководитель всего советского общества «Динамо» генерал Богданов вызвал к себе тренеров и ведущих игроков динамовской команды по хоккею с мячом, считавшейся в СССР лучшей. Обсудил с ними текущие дела, поговорил о перспективах, поставил задачи. И в конце беседы сказал: «Вот что, ребята, не обессудьте. „Шайбе“ я за сезон дубленки и шапки сделал, а вам только шапки могу…»

* * *

В конце 70-х годов московское «Динамо» под руководством Виктора Григорьевича Царева стало выступать неудачно. Динамовские ветераны постоянно обсуждали сложившуюся в любимой команде ситуацию. В ходе одной дискуссии Валерий Маслов, за словом в карман никогда не лазивший, призвал: «Пора кончать с царизмом!»

* * *

На закладке капсулы спартаковского стадиона в Тушино тогдашний мэр Москвы Юрий Лужков, поведав о расширении Ленинградского и Волоколамского шоссе, сказал: «Сюда от Тверской, которую мы тоже планируем реконструировать, можно будет „долететь“ за пять-семь минут». Потом задумался, вспомнил о своих машинах сопровождения и охране, «зеленом коридоре». И уточнил: «Ну, не за пять-семь, а минут за десять. Не больше».

* * *

Август 1991 года. Сборная СССР рано утром 19-го числа, в утро объявления о ГКЧП, отправляется за границу на тренировочный сбор. В квартире секретаря партийной организации Федерации футбола Саши Соловьева раздается телефонный звонок. Спросонья секретарь долго не мог понять, кто звонит и чего он от него хочет. Потом, наконец, до него дошло. Звонивший (Соловьев не стал его называть, сказал лишь, что человек этот входил в руководящий состав делегации, а в него, как известно, входили в те времена глава делегации, его заместитель и члены тренерского штаба) просил Сашу сегодня же, сразу по приходе на работу, проставить в ведомости и партбилете, находившемся у Соловьева в сейфе, штампы об уплате партийных взносов и обещал сразу после возвращения со сборов расплатиться.

* * *

Как-то Театр ленинского комсомола отправился на гастроли в Челябинск. Там была телевизионная футбольная команда «Вышка». Она играла со всеми приезжавшими театрами. И всегда выигрывала. А с Ленкомом приехал Игорь Нетто (муж актрисы Ольги Яковлевой) и еще один спартаковский футболист. Парню этому нацепили парик, а Нетто искусно загримировали и на всякий случай соорудили повязку через голову: зуб, дескать, болит. Оба проходили как рабочие сцены. Вдвоем эти «рабочие» практически пешком «Вышку» и обыграли.

* * *

Константин Иванович Бесков, ездивший в 1945 году с «Динамо» в знаменитое турне по Англии, рассказывал, что везде, где бы динамовцы ни появлялись, их моментально узнавали. «Было бы, впрочем, странно, – говорил Бесков, – если бы не узнавали: мы были в одинаковых желтых ботинках, широких немодных брюках, в выглядевших анахронизмом москвошвеевских шляпах и длиннополых темно-синих тяжелых драповых пальто».

* * *

«Динамо», отправившееся в знаменитое турне по Великобритании в 1945 году, усилилось рядом игроков из других команд, в том числе Всеволодом Бобровым из ЦДКА. После турне наркомат обороны выделил Боброву – в качестве поощрения за успешную игру – платяной шкаф, по тому времени – роскошь необычайную. Ни у одного из цэдэковцев такого шкафа тогда не было.

* * *

Один из прикрепленных к спорту «искусствоведов в штатском» рассказывал другу Всеволода Боброва, известному спортивному журналисту, блестящему репортеру Владимиру Пахомову о том, что если бы можно было собрать воедино все написанное, иначе говоря, все доложенное когда-либо о Боброве, то получился бы преогромный фолиант – так много «настучали» на легендарного человека.

* * *

Саша Бородюк, входивший в состав сборной СССР при Валерии Лобановском, рассказывал, как они однажды, на следующий день после матча в ГДР, выехали из гостиницы в аэропорт. По пути был какой-то большой магазин. К нему и подъехали, поскольку до этого что-то купить не было никакой возможности. Поинтересовались у остававшегося в автобусе Лобановского: «Сколько у нас времени?» Он, взглянув на часы, ответил с непроницаемым, как всегда, лицом: «Семь минут». «И, понимая, что это всего лишь шутка, мы, – вспоминает Бородюк, – буквально носились по лабазу, заставляя восточных немцев жаться по стеночкам».

* * *

Замечательный футболист Эдуард Мудрик, попав в московское «Динамо», спросил у своего кумира Льва Ивановича Яшина: «Лев Иванович, как вас во время игры называть?» Мудрик играл в защите, а защитник всегда пребывает в режиме голосовой связи с вратарями. «Если в основе играешь, – сказал Яшин, – тогда – Лев. Пока ты мне в игре будешь „уважаемый Лев Иванович“ выговаривать, нам гол забьют».

* * *

В «Спартаке» играл Рамиз Мамедов. Московский азербайджанец. В Баку за всю свою жизнь был дня два, проездом. С детства – с семи лет – занимался в спартаковской школе, прошел все клубные ступени. Когда основательно заиграл в основном составе, из Азербайджана в «Спартак» пришла депеша: местная Федерация футбола настаивала на компенсации затрат на подготовку выступающего в спартаковской футболке азербайджанского игрока.

* * *

Эдуард Стрельцов во второй половине 50-х годов, еще до известных горьких событий, связанных с ним, блистал в составе «Торпедо». Слава о молодом гениальном форварде летела по стране. А ведь не было ни Интернета, ни мощного телевидения, ни ежедневных спортивных изданий. Как-то торпедовцы проводили в Тбилиси товарищеский матч с «Динамо». В одном из эпизодов Стрельцов не сдержался, и судья удалил его с поля. Половина зрителей покинула трибуны. Уходя, они кричали арбитру: «Что ты наделал? Ты что, думаешь, мы из-за тебя сюда пришли? Нет, мы из-за него пришли, а ты его от нас спрятал».

* * *

Как-то раз Бориса Андреевича Аркадьева пришедшие к нему в номер помощники застали за чтением книги. Борис Андреевич закрыл томик и произнес: «Интеллигентный мужчина должен отдыхать либо с женщиной, либо с книгой. В последнее время, замечаю, стал значительно больше читать».

* * *

Осенью 1994 года московское «Динамо» в первом матче Кубка УЕФА принимало холодным вечером мадридский «Реал». После игры, завершившейся вничью, выдающийся мастер хоккея с мячом Вячеслав Соловьев обратился к выдающемуся мастеру хоккея с шайбой Александру Мальцеву:

– Знаешь, Саша, что-то «Реал» мне не показался.

Последовал ответ:

– «Реал» сыграл ровно на семь тысяч зрителей.

* * *

После ввода советских войск в Прагу в 1968 году для Николая Николаевича Озерова наступили дни тяжелых испытаний. В те времена комментировать матчи хоккейных сборных СССР и Чехословакии доверяли только ему. Начальство требовало исключить из репортажей военную терминологию. Озеров положил на комментаторский столик листочек, на котором большими печатными буквами им собственноручно были написаны слова и фразы, находившиеся под запретом: «бой», «оборона», «снайперский бросок», «атака», «выстрелил от синей линии»… Николай Николаевич рассказывал, что, как нарочно, именно они во время репортажа лезли в голову.

* * *

Первый московский матч знаменитой серии СССР – Канада канадцы проиграли, и тренер Гарри Синден стал вечером в «Метрополе» размышлять: почему? Он вспомнил, что в выигранных в Канаде матчах он пребывал на скамейке в клетчатом пиджаке и желтых ботинках. На всех оставшихся встречах Синден появлялся в Лужниках именно в этом несколько несуразном наряде, и канадцы все три матча выиграли.

* * *

Сборная СССР во второй половине 50-х годов прилетела в Тель-Авив на матч с израильской командой. В гостинице в номер, в котором проживал Лев Иванович Яшин, постучали. Яшин открыл дверь. В коридоре два еврейских человека. Один говорит: «Лева, сын Яши, ты наш?» Лев Иванович рассмеялся: «Нет, я не ваш. Вон Борька Разинский в номере напротив живет. Он – ваш».

* * *

Михаил Месхи частенько играл по настроению. Мог выдать концерт, а мог провести матч на среднем уровне. Перед игрой партнеры обычно интересовались – чтобы знать, как себя вести – настроением Месхи: «Миха, куда?» Ответов было два: «в ноги» и «через». Если мяч ему следовало отдавать «в ноги», значит настроение у левого крайка неважное. Если же «через», что означает «на ход», то защитников соперника он выставлял клоунами.

* * *

В матче чемпионата СССР в 1957 году «Торпедо» полностью переиграло «Спартак». Счет 2:0 ни о чем не говорит – спартаковцы легко отделались. Их оборону затерзал Эдуард Стрельцов. После игры донельзя огорченный Николай Петрович Старостин пенял центральному защитнику Анатолию Масленкину: «Толя, на тебя страшно было смотреть. Ты выглядел совершенно беспомощным. Стрельцов делал с тобой все, что хотел. Но ты посмотри, как успешно действовал твой торпедовский коллега Хромов против нашего Симоняна. Он же ему дыхнуть не дал». Масленкин нашелся сразу: «Симоняну и я бы дыхнуть не дал».

* * *

Юрий Севидов рассказывал о Володе Федотове:

– Были мы молодые, красивые и небогатые. Лет по восемнадцать нам было. После какого-то матча наша компания познакомилась с девушками. Пригласили их в гости. А Володька тогда не пил совсем. Полбутылки сухого – он и уснул. Проснулся, а девушек нет. И до сих пор картина перед глазами: ходит он спросонья по квартире, во все углы заглядывает и причитает: «Кто клетку открыл? Кто птиц выпустил?..»

* * *

Игравший в свое время в московском «Торпедо» Дмитрий Вязьмикин где-нибудь на выезде приводил по утрам в шоковое состояние массажиста, ответственного за побудку команды. Массажист названивал по гостиничным комнатам и в назначенное тренером время будил футболистов. Названивал, естественно, с использованием внутренних телефонных номеров, состоявших обычно из трех-четырех цифр. Когда он звонил Вязьмикину, слышал в ответ металлический женский голос: «Неправильно набран номер» или «Набранный вами номер не существует» и моментально терялся. Так повторялось несколько раз. Потом, на завтраке, Вязьмикин с обидой говорил Матвеичу: «Ну что же ты меня опять не стал будить?»

* * *

Как-то турецкий «Фенербахче» – в команде играл тогда знаменитый украинский футболист Сергей Ребров – выиграл чемпионат страны, и по этому поводу в Стамбуле, в той части города, где находится стадион клуба и проживает основная часть его болельщиков, был устроен грандиозный праздник – с фейерверком, шествием публики, проездом чемпионов на открытой платформе автобуса. Большая часть города была увешана желто-голубыми флагами «Фенербахче». Огромное полотнище этого цвета прикрепили к знаменитому мосту через Босфор. В тот день – так уж совпало – для участия в конкурсе Евровидения в Стамбул приехала украинская певица Руслана. Увидев флаги и полотнище на мосту, она зашлась от восторга: «Как же здесь нашу Украину любят! Повсюду наши жовто-блакитные цвета!»

* * *

У Льва Ивановича с юмором всегда все было в полном порядке. Однажды у Яшиных собрались гости, а хозяин, учившийся тогда в Высшей партийной школе, задерживался. Стол давно уже накрыт, собравшиеся маются, душа, как говорится в таких случаях, горит. Наконец появляется Яшин, извиняется перед гостями: «Сдавал экзамен по политэкономии. Они пятьдесят лет не могут в экономике разобраться, а хотели, чтобы я за час им рассказал все, что объяснить невозможно».

* * *

Юрий Андреевич Морозов прессу недолюбливал. Как только появлялась возможность с ее представителями не встречаться, он моментально возможностью этой пользовался. Когда работал в ЦСКА, говорил после матча своему помощнику Валентину Бубукину: «Валь, иди, скажи им что-нибудь, достали они меня». Бубукин приходит на прессконференцию. В руках у репортеров ручки, блокноты – записывают. Вопрос: «Валентин Борисович, можете назвать отличительные черты вашей молодой команды?» «Могу, – с готовностью отвечает Бубукин. – Игроки наши молодые и некрупные. Их отличительная черта в том, что одеваются они в „Детском мире“, а вот презервативы покупают в магазине „Богатырь“.»

* * *

Виктор Александрович Маслов, гениальный тренер – от Бога, не уставал повторять киевским динамовцам, с которыми выиграл три чемпионата Советского Союза подряд: «В футбол играть – просто. Нужно делать то, что получается, а то, что не получается, – не делать». И приводил убедительные, с его точки зрения, примеры. Из поэзии. Вот, говорил Маслов, Маяковский был строгий и прямой. И стихи писал строгие и прямые – лесенкой. А Есенин, наоборот, был веселым, певучим, и стихи у него получались такие же напевные. Вот так, резюмировал Маслов, и в футболе нужно – делать то, что можешь. Кто-то из игроков не без доли ехидства справлялся: «А Пушкин?» «Пушкин? – переспрашивал Виктор Александрович. – Пушкин умел и так, и так. Но это – Пеле. Таких среди вас нет».

 

Без переводчика

О знаменитом московском матче сборных СССР и Венгрии, состоявшемся в 1954 году, написано и сказано много, но мало кто знает о том, что в Будапеште тогда прошла встреча вторых сборных этих стран.

Резервная советская команда была составлена на базе киевского «Динамо»: тренер Олег Александрович Ошенков пригласил всего лишь пятерых игроков из других клубов. Накануне вылета руководство пришло в шок: несколько футболистов были вынуждены постричься наголо – таковым оказался их проигрыш в карты. Увидев игроков с прической «под ноль», начальство завопило: «Вы что, с ума сошли? Раздуют сейчас, что мы команду по лагерям собирали!»

Попали во вторую сборную и три закарпатских футболиста киевского «Динамо» – Тиберий Попович, Михаил Коман и Эрнест Юст.

В отеле, в котором остановилась советская команда, жили и ее соперники. Венгерские футболисты, среди которых были вернувшиеся с чемпионата мира Цибор и Шандор, постоянно резались в холле в карты. На столиках возле них – коньяк и пиво. Два дня венгры играли в карты, а гости за это время провели четыре тренировки. Венгерские игроки смеялись: «Что эти идиоты делают, завтра же игра!», «Надо этим коммунистам надавать по жо…е!», «Разве русские умеют играть в футбол? Вы видели: одни заключенные – наверное, набирали по тюрьмам». Динамовские венгры все это, разумеется, слышали и понимали, но помалкивали.

Перед матчем в раздевалку советской команды вошли посол СССР в Венгрии Юрий Андропов и Генеральный секретарь Венгерской партии трудящихся Матьяш Ракоши. «Ребята, – сказал Ракоши, – я вас приветствую. Надеюсь, вы сегодня нашим набьете. Но имейте в виду: я сейчас иду к ним в раздевалку и потребую того же». По воспоминаниям Тиберия Поповича, зафиксированным летописцем киевского «Динамо» Максимом Максимовым, Ракоши вытащил из кармана большой красный платок, вытер пот и «выкатился» – толстый, невысокий, с большой круглой головой – в коридор.

Трибуны, понятное дело, освистали гимн СССР и скандировали: «Бей коммунистов!» Попович тем временем «съел» на фланге Шандора, жаловавшегося своим во время игры: «Что делать, если этот мудак не дает мне даже в туалет сходить!» И – в лицо Поповичу: «Коммунист проклятый! Чтоб ты сдох!» Попович, ничего, будто бы, не понимая, на вопли венгра не реагировал.

Советская команда выиграла 3:0. В гостинице в честь этого события закрыли ресторан, решив оставить гостей без ужина. Вмешался Валентин Гранаткин, глава Федерации футбола СССР. Он устроил скандал: «То, что выиграли и остались без ужина, лишь подчеркивает, что в столице Венгрии правят бал не умеющие себя вести хамы». Вмешались власти, и был устроен совместный ужин двух команд.

Цибор и Шандор подозвали переводчика и попросили спросить у сидевшего напротив Поповича: «Он все время так играет, что не дает людям даже в туалет отлучиться? Прилип к Шандору, как рак к печени». Попович сам ответил на прекрасном венгерском языке: «Неужели вы так и не поняли, что против вас играла пусть и неизвестная, но все же хорошо дисциплинированная, собранная и хорошо мотивированная команда? А вы вышли играть, как против случайно собравшихся цыган, не знающих, что такое футбол – шапками собрались закидать!»

Немая сцена. Потом – радостные вопли в адрес Поповича и подошедших к нему Комана и Юста: «Слава Богу! Даже от сердца отлегло: ведь мы проиграли своим – мадьярам!..»

 

Краткость секретаря

«В ужгородский „Спартак“, – рассказывал знаменитый форвард киевского „Динамо“ Михаил Коман, – меня взяли силой. Вызвали нас с директором Виноградовского мельуправления Степаном Иосифовичем Штейфаном на ковер к первому секретарю райкома КПСС Ивану Ивановичу Турянице. Сначала зашел директор. Вышел оттуда с побледневшим лицом и – ко мне: „Миша, подпиши все, что тебе скажут, а не то меня снимут с работы“. Потом в кабинет отправился я. Первый секретарь обошелся без уговоров и сложных предложений. Он был краток, прост и убедителен: „Или ты, гов…юк, идешь к нам, или мы тебя отправим в Донбасс на восстановление шахт“.»

Коман не столько за себя испугался, сколько ему было жалко Штейфана, относившегося к будущей футбольной звезде очень хорошо, и он согласился переехать в Ужгород и выступать за «Спартак». Все, к тому же, лучше, чем отправляться на восстановление разрушенных во время войны шахт.

 

Рука Комана

В 1950 году киевское «Динамо» одну из последних встреч чемпионата проводило на своем поле в Киеве с бакинским «Нефтяником». Очки динамовцам нужны были как воздух. Они «подвисли» в зоне вылета, и поражение от бакинской команды могло превратиться для них в катастрофу. «Мы, – вспоминает Михаил Коман, – атакуем. Бакинцы уже нам нарочно уступают, но мы, как назло, все мажем и мажем. Ну не идет мяч в ворота, хоть убей! Очередная подача с фланга. Я прыгаю, но до мяча головой не дотягиваюсь. Тогда поднимаю руку и забиваю ею… Судья стоял рядом, но сделал вид, что ничего не заметил. И бакинцы не протестовали, поскольку понимали наше положение. Были ли угрызения совести? Как вам сказать?.. Нам надо было забивать во что бы то ни стало! А для наших соперников та игра ничего не значила. Вот это как-то успокаивает…»

Комана можно считать специалистом по голам, забитым руками. Однажды он таким способом поразил ворота Льва Яшина. Мяч уже уходил за линию ворот, и Коман, прикрывая свои действия от судьи, незаметным толчком левой руки переправил его в ворота.

«Был еще игровой эпизод, связанный с Яшиным, – признается Коман. – На киевском Центральном стадионе. Георгий Грамматикопуло подает угловой. Передо мной – защитник Виктор Царев и вратарь, стоим плотно, почти впритирку. Царев собирается сыграть головой, хочет подпрыгнуть, а я в этот самый момент его тихонечко рукой толкаю, не даю подняться в воздух и взвиваюсь вверх сам. Удар головой – мяч в сетке! Что тут началось! Царев набросился на судью: „Он меня толкнул!“ И Яшин подскочил: „Да, да! Я видел!“ А судья что? Он мою хитрость не раскусил и мяч засчитал. Лев Иванович страшно злой был на меня за этот гол…»

 

Добрый и ласковый «звэрь»

На поле Владимир Щегольков никого не боялся. Его не могли запугать ни ревущие трибуны, ни грозные форварды. Против него играли такие, например, высококлассные фланговые нападающие, как Михаил Месхи из тбилисского «Динамо» и Галимзян Хусаинов из московского «Спартака». За все время многолетнего противостояния они не получили от Щеголькова даже царапины. Но и блеснуть особо он им во встречах с «Динамо» не позволял. Однажды, в тбилисском матче двух «Динамо», Щегольков не давал Месхи даже мяч принять. Кто-то из болельщиков недовольно крикнул своему любимцу: «Миша, давай играть!» Месхи повернулся к трибуне и – матом: «Как я буду играть, твою мать, если он все время рядом?»

Пригласили как-то Щеголькова выступать за сборную СССР в матче против марокканцев в Киеве. Он решил навестить в гостинице приехавших тбилисских динамовцев. Месхи жил в одном номере со Славой Метревели. «Посмотри, Славик, – показал Месхи на вошедшего Щеголькова, – какой Володя в жизни добрый и ласковый человек. А на поле он – звэрь!»

У Месхи, к слову, все в порядке было с юмором. Однажды на сборы сборной в Германию пригласили центрального нападающего тбилисского «Динамо» Заура Калоева. Калоев и Месхи – сыгранная пара тбилисцев. Месхи проходил по флангу, подавал, и Калоев забивал головой.

Как анекдот рассказывают эпизод с разбора игры динамовцев после какого-то поражения. «Заур, – спросил тренер Калоева, – почему ты не забил?» – «Не было передач с фланга». «Миша, – обратился тренер к Месхи, – почему не было передач с фланга?» – «Они были, но, Заур, извини, дорогой, никак не мог тебе в голову попасть».

Пара продемонстрировала этот трюк и в контрольных матчах сборной. Но на следующий сбор – голландский – тренеры сборной СССР пригласили одного Калоева. Месхи прокомментировал свое отсутствие так:

– Слушай, какая несправедливость! Одного, второго обвожу, прохожу по флангу, вижу Калоева. Бью Калоеву по голове, мяч в воротах. Второй раз прохожу по флангу, вижу Калоева, второй раз бью ему мячом по голове, снова гол. Выигрываем! И что после этого? Калоев – в Голландию, Месхи – в Тбилиси!

 

Уроки на поле

У Геннадия Красницкого, нападающего ташкентского «Пахтакора», был страшной силы удар. Когда он выполнял штрафной, то обязательно бил сначала в стенку. Если мяч попадал кому-то в живот, человек отключался. А если – чуть ниже, игрок орал от боли на весь стадион. Все боялись становиться в стенку.

Его называли «Циклопом»: высокий, мощный. Как-то киевское «Динамо» принимало «Пахтакор». Красницкий начал грубить, вести себя вызывающе. Владимир Щегольков сказал «Циклопу»: «Кончай, Гена, этими делами заниматься». «И он, – вспоминает Щегольков, – внял. А если бы не послушался, мы бы нашли способ его вразумить по-мужски. Кого угодно в игре можно наказать, не дожидаясь, пока это сделает судья».

Однажды у Щеголькова произошла стычка с Валентином Бубукиным из московского «Локомотива». За минуту до конца киевского матча счет был ничейный, но он киевлян не устраивал. Они стремились, во что бы то ни стало, вырвать победу. Щегольков собирался пробить штрафной. Бубукин стоял рядом, мешал. Щегольков ему говорит: «Валентин, прошу тебя, отойди». Он словно не слышит. А время истекает… Киевский защитник просьбу повторил. Хоть бы что! «Тогда, – рассказывает Щегольков, – я бью по мячу и слегка цепляю шипом его лодыжку. Задел какой-то сосудик, началось кровотечение. А он человек мнительный, заметил кровь и завопил: „Ой, ой, ой!“ Его „скорая“ увезла… Эпизод этот оставил у меня на всю жизнь неприятный осадок. Бубукин был хороший парень, порядочный. Но игра есть игра. Это в жизни мы можем обниматься, целоваться, ходить друг к другу в гости. А на поле все – врозь».

 

«…То Одессу задавят»

Владимир Щегольков намеревался уехать из Одессы в Москву и играть за «Спартак». Попасть в этот клуб мечтали многие футболисты. Защитник «Черноморца» не был исключением. Тренировавший тогда «Спартак» Никита Павлович Симонян предложил потенциальному новичку провести за спартаковцев несколько матчей в Чехословакии. В «Спартаке» готовили замену своему центральному защитнику Анатолию Масленкину.

«Игра моя, – вспоминает Щегольков, – им понравилась, и уже в самолете я написал два заявления: о переходе из „Черноморца“ в „Спартак“ и о предоставлении мне жилплощади в столице. Вернулся в Одессу и стал ждать телеграмму из Москвы».

Но телеграмма пришла… из Киева. «Динамо» просило командировать Щеголькова на игры за рубежом в динамовском составе. Щегольков ехать не хотел, но тренер «Черноморца» Анатолий Зубрицкий попросил: «Подчинись, Володя. Если ты не послушаешься, то Одессу задавят».

В Киеве стали возить Щеголькова по инстанциям и угрожать: «В Москву ты не поедешь! Иначе твоим родственникам в Украине придется нелегко». – «Что мне делать, чтобы их не трогали?» – «Пиши заявление на переход в „Динамо“. Остальное – не твоя забота».

Москва возмутилась (заявление о переходе в «Спартак» ведь было написано!), вызвала Щеголькова и зампреда киевского совета общества «Динамо» Сергея Сальникова (тезку знаменитого советского футболиста) на заседание спортивно-технической комиссии. В Федерации футбола к Щеголькову подошел Алексей Леонтьев, бывший спартаковский вратарь, работавший по завершении карьеры корреспондентом «Советского спорта», и предупредил: «Володя, если ты скажешь, что хочешь играть за „Спартак“, значит, так оно и будет. А если предпочтешь киевское „Динамо“, тебе сильно достанется».

Членам комиссии Щегольков заявил: «Мне, как украинцу, по нраву галушки, вареники, борщ с чесноком и сало… Поэтому Украину покинуть не могу». Кто-то принял эти слова за шутку, кто-то – всерьез. Нахмурились: «Хорошо, иди». И запретили выступать за киевское «Динамо» целый год. Но в 1961 году Щегольков пропустил только первые четыре матча. В ситуацию вмешался Владимир Щербицкий, и о годичной дисквалификации моментально забыли.

 

Ничья после мороженого

В 1962 году кто-то из крупных генеральских чинов из Северо-Кавказского военного округа попросил (или сам, или через кого-то из киевских военачальников) тренера киевского «Динамо» Вячеслава Соловьева, чтобы киевляне сыграли с ростовскими армейцами вничью. В тот год чемпионат страны проходил по сложной системе, сначала двадцать две команды проводили игры в двух подгруппах по одиннадцать в каждой, затем первые шестерки из этих подгрупп играли за призовые места, а оставшиеся десять клубов бились за право остаться в классе «А». Киевляне в момент просьбы решали, кого предпочтительнее оставить в первой шестерке – ростовский СКА или алма-атинский «Кайрат». Решали методом тыка: пытались предположить, кто из них сумеет отобрать больше очков у московских команд на втором этапе.

«К матчу со СКА, – вспоминает Владимир Щегольков, – почти не готовились. Режим не соблюдали, массаж не делали. Баловались мороженым. Прибываем на стадион. А нам говорят: „Генерал приказал армейцам играть только на победу!“ Мы взъелись: „Ах, так? Ничьей им уже мало?“ Но перед выходом на поле нам подтвердили: „Да, надо проиграть“. Половина ребят это услышали, половина – нет.

Проходит Лобановский по краю, делает передачу, и Базилевич забивает гол. Опять проход – и мяч снова в сетке. 2:0! Соловьев вскочил со скамейки, кричит мне: „Скажи Ануфриенко, чтобы сделал одиннадцатиметровый!“ Мы отвечаем: „Нет! Пусть все будет по игре“. Во втором тайме мяч ударяется об Олега Макарова, потом – о Юру Войнова, а от того закатывается в наши ворота. Несогласованные действия, сами виноваты. Вскоре они счет сравнивают. Поступает строгая команда: очко отдать. Мы боялись даже бить по чужим воротам».

 

Автограф на червонцах

Андрей Биба, великолепный полузащитник киевского «Динамо» 60-х годов, лучший футболист страны 1966 года (высокое признание получил даже несмотря на то, что не входил в состав сборной СССР, занявшей на чемпионате мира в Англии почетное четвертое место), любит вспоминать о двух своих встречах с Пеле: «Первая была в Бразилии. В составе олимпийской сборной СССР я три года подряд ездил на сборы в Южную Америку. Там мы тренировались, проводили товарищеские поединки, а в 62-м встречались с одной из сильнейших в то время команд мира – бразильским „Сантосом“, за который выступал Пеле. Перед матчем с нами „Сантос“ играл в финале Межконтинентального кубка, где прямо-таки разгромил сильнейший на тот момент клуб Европы – португальскую „Бенфику“ – 5:2 в Лиссабоне. Поэтому, выходя на игру с бразильцами, мы очень боялись разгромного поражения. Но сыграли достойно, после гола Лобановского даже вели в счете. А в результате уступили – 1:2: решающий мяч провел именно Пеле…

Вторая моя встреча с Пеле состоялась в 1965 году в Москве, в товарищеском матче СССР – Бразилия. Это был мой дебют в составе первой команды страны. Я появился на поле за 15 минут до конца матча, когда счет был уже 3:0 в пользу бразильцев. Я так хотел обменяться с Пеле футболками!.. Но когда прозвучал финальный свисток, я находился слишком далеко от Пеле, и заветная футболка досталось кому-то из моих партнеров. И все же получить сувенир от Пеле мне удалось. На банкете в отеле „Метрополь“ я оказался за столом прямо напротив великого футболиста. Как назло, под рукой не было листа бумаги, поэтому оставить автограф я попросил Пеле на двух новеньких червонцах… Сейчас этих десятирублевок у меня уже нет. С первой я расстался в тот же день. Из Москвы мы с нашим вратарем Витей Банниковым летели в Одессу, где „Динамо“ проводило матч чемпионата страны с местным СКА. В самолете разговорился с одним грузином – большим поклонником футбола, который был на игре в Лужниках. И дернуло же меня показать ему эти червонцы!.. Увидав автограф Пеле, грузин взмолился: „Дай дэсять рублэй, любые дэньги заплачу!“ Эту фразу он повторял на протяжении всего полета, и, в конце концов, одну десятку я ему подарил. Вторую потом вручил Володе Мунтяну, моему фактическому преемнику в динамовской полузащите».

 

Киевская присяга

Нашумевшая в свое время история с переездом Виктора Колотова из Казани в Киев – история, сопровождавшаяся гневными фельетонами, дисквалификацией игрока, обострением отношений между футбольной Украиной и Москвой, – началась не в Казани, где полузащитник играл за «Рубин» – в те времена команду второй лиги, не в Москве, куда хавбека звали почти все столичные клубы, а в Киеве.

«Рубин» приезжал в Киев на матч с местным представителем второй лиги СКА. Колотов тогда был травмирован и участия в игре не принимал. Андрей Биба заехал за Колотовым в гостиницу и уговорил съездить на стадион «Динамо». Маслов к тому времени уже слышал, что есть такой талантливый футболист – Колотов. «Поэтому, – вспоминает Биба, – когда я привел Витю в кабинет, тренер долго ходил вокруг него, присматривался и потирал лоб. Виктор Александрович расспросил Витю о его травме, посоветовал, как ее надо лечить, какие процедуры применять. И все. Ничего конкретного ни мне, ни Колотову Дед не сказал. Я в полном неведении отвез Витю обратно. На том и расстались… Вечером, за ужином (я жил с Масловым в одном доме, и мы часто ходили друг к другу в гости), после нескольких выпитых рюмок Маслов восторженно произнес: „Какого ты мне парня привел, талантище!..“ А ведь Дед никогда до этого не видел Колотова на футбольном поле».

На Колотова началась настоящая охота. Биба с Алексеем Рубановым – инструктором «Динамо», двенадцать раз летал в Казань. Колотов то соглашался на переезд в Киев, то отказывался. Это было понятно: он одномоментно получал сразу несколько заманчивых предложений от других клубов и – выбирал. Валентин Николаев, в то время тренер ЦСКА и сборной СССР, для того чтобы переманить Колотова к себе, пригласил его в главную команду страны. Где это видано, чтобы в сборной СССР играл футболист, выступающий не в высшей лиге! Еще одним конкурентом в борьбе за Колотова неожиданно стал Виктор Александрович Маслов. Он вернулся в Москву, в «Торпедо». Колотов сказал Бибе: «Я ведь о переходе в „Динамо“ Маслову обещал, а теперь он зовет меня в „Торпедо“. Как я ему буду в глаза смотреть?..»

После этих слов Биба закрыл Колотова на полтора часа в комнате и стал упрашивать. Обещал все: квартиру, машину, институт, экзамены за него сдавать… Уговорил. По окончании сезона Колотов вместе со сборной уехал в Турцию, а Биба с Рубановым отправились в Зеленодольск, городок под Казанью, где в ветхом домике возле самого леса жила семья Колотовых. Забрали отца, мать, брата, сестру и перевезли в Киев. По возвращении Виктора из Турции в Москве его встречали мама, брат и Рубанов. Но тут, откуда ни возьмись, появились Маслов с Банниковым, посадили всех Колотовых в «Чайку» и повезли в торпедовское общежитие. До трех часов ночи Маслов не выпускал Колотова из своей комнаты. Потом, по дороге в душ, Витя наткнулся на Рубанова, которого родители Колотова представили торпедовцам как дядю из Магадана. Рубанов сразу же заявил: «Собирайся, едем в Киев». Колотов начал было отнекиваться, но появилась мама, которая наконец-то призналась сыну: «Витенька, прости нас, но мы уже в Киеве живем…»

«На следующий день, – рассказывает Биба, – в десять часов утра военнослужащий внутренних войск Виктор Колотов принял в Киеве воинскую присягу. Поднялся скандал. ЦСКА подключил всех армейских чиновников, которые требовали перевода Колотова в Москву. Слетели со своих постов военкомы Киева и Казани. Досталось и Колотову, его дисквалифицировали, и целый год Витя не имел права выходить на поле. Зато какую он потом принес пользу киевскому „Динамо“, как играл!..»

 

Посиделки в «Англетере»

Из рассказов Виктора Серебряникова:

«Я в 1959 году за „Металлург“ запорожский выступал. Был, как говорили тогда, волосан – молодой значит. И вдруг – вызывают в Москву сыграть за юношескую сборную СССР. Я по ошибке сначала к молодежке прибился, с ними тренировался. Воронин, Денисов, Маношин, Мудрик… Хорошие ребята…

Гавриил Дмитриевич Качалин, тренер, отправил меня к юношам, где наставником был Вячеслав Дмитриевич Соловьев. Приехал к ним, а там на меня – ноль внимания. Потому что в команде одни москвичи собрались, для которых все остальные – „деревня“. Меня даже на контрольную игру не хотели ставить. Спасибо Качалину, замолвил за меня словечко. И я такой агрессивный был на поле, злой на Соловьева, что забил два гола.

Взяли меня в Ленинград на встречу со сборной Болгарии, чемпионом Европы среди юношей в то время. Я и тут отличился двумя мячами.

Поселили нас в „Астории“, бывшей гостинице „Англетер“. Получил я ключ от двести пятого номера. Подходит ко мне старушка, которая ключ вручила, – в берете, блокадница, видно, – и говорит: „Чтоб вы знали, молодой человек: в этой комнате повесился Сергей Есенин… Что вы на меня так смотрите?“ А у меня другие сведения были. Она на меня внимательно взглянула и добавила: „Ну не для многих, а вам скажу, что его повесили“.

Я немножко растерялся, что в таком месте буду ночевать. Есенина я очень любил. У него много хороших стихов. О матери – особенно: „Ты жива еще, моя старушка?“ Я его читаю, когда не спится.

Собрались мы после матча в этом номере: Сергеев, Посуэло, Колбасюк и я. Сбросились, ребята сбегали за водкой. А из закуски принесли лишь кусочек колбаски. Налили по стакану, ребята хлопнули. Смотрят на меня: „А ты че?“ А я водку не пил, только ликерчик немножко употреблял. Но отставать не хотел. Чтобы не сказали: „Подумаешь, деревня!“, тоже опрокинул стакан. Поговорили немного, снова наливают по стакану.

На мое счастье, раздался стук в дверь, и в комнату вошел Соловьев. Посмотрел на водку, в наши осоловелые глаза, но ничего не сказал. Велел мне возвращаться в Запорожье.

После игры с болгарами посыпались на меня со всех сторон выгодные предложения: от ленинградского „Зенита“, московского „Спартака“, киевского „Динамо“… Но больше всех донимал ЦСКА. Я от военных скрывался у ребят, дома не ночевал. Они меня все-таки выследили. Забрали паспорт. Военком приказал явиться на другой день на призывной пункт. Сижу с друзьями, отмечаю проводы. Неожиданно приносят телеграмму на междугородные переговоры. Слышу в трубке голос Те – рентьева, с которым я еще недавно выступал за „Металлург“ и который работал в киевском „Динамо“ помощником главного тренера: „Виктор, ну что же ты? Мы тебя ждем, ждем…“ – „Васильич, – отвечаю, – меня в армию забирают. Завтра – в восемь…“ – „Нет, – говорит, – ты в четыре часа садишься на почтовый самолет и – в Киев. Я тебя встречу“.

Я так и сделал. Прибыл в „Динамо“, где главным тренером уже был знакомый мне Соловьев. Пронесло».

 

Вместо «бензина»

Когда в Киеве после того, как сделавший команду чемпионом СССР Вячеслав Соловьев возвратился в Москву, возникла тренерская проблема, украинскому партийному руководству посоветовали обратиться к Виктору Александровичу Маслову. Маслов работал в то время в Ростове с местным СКА, и всем было ясно, что это для самобытного тренера, блестяще проявившего себя в московском «Торпедо», – промежуточный вариант.

Маслову молодая киевская команда нравилась, и он сразу принял приглашение приехать в Киев.

По словам Виктора Серебряникова, за первой неформальной беседой с Масловым ведущие игроки «Динамо» собрались дома у Виктора Каневского. Виктор Александрович сказал им: «Господа кияне! Вы не подумайте, что я буду ездить с утра до вечера по городу, следить за вами, как некоторые это делали (намек на Соловьева, который любил нагрянуть и застукать нарушителей на месте преступления). Меня не интересует, что вы делаете в выходной день, куда ходите. Вот зеленое поле – оно мне все скажет, как вы готовились, что умеете… И чтобы я не видел, что кто-то водку пьет! Пейте, когда есть время, но только коньяк. Деньги вы получаете немалые».

«Однажды, – вспоминает Виктор Серебряников, – он нас на водке поймал. Заходим мы после игры в Москве в ресторан гостиницы „Пекин“, заказываем три бутылки. И в тот момент, когда нам их приносят, появляется Маслов. Подходит. Мы сидим, головы склонив, – попались. Маслов берет водку и – в урну! Затем идет в буфет, возвращается с тремя бутылками коньяка. „Начнем с этого, – говорит. – Вы деньги зарабатываете хорошие. А пить суррогат, „бензин“, не надо“.»

 

Расследование Шеварднадзе

Киевские динамовцы две недели готовились на юге к матчу с «Селтиком», потом отправились в Шотландию, там в общей сложности провели почти неделю, а на ответный матч – он должен был состояться через две недели, без заезда в Киев, где нельзя было играть из-за морозов, через Москву полетели в Тбилиси.

Футболисты злые оттого, что не побывали дома. В Тбилиси первым открыл чемодан Толя Пузач. Г лядь, а шубы, которую он купил для жены в Шотландии, нет. «И все мы, – вспоминает Виктор Серебряников, – обнаружили, что нас обворовали. Настроения на игру это обстоятельство нам, понятно, не прибавило, мы сыграли вничью и из Кубка, поскольку в гостях проиграли, выбыли».

В расположение киевского «Динамо» в Тбилиси приехал Эдуард Шеварднадзе. Он был тогда министром внутренних дел Грузии и самолично приступил к расследованию пропажи вещей. «Вы в Бельгии ночевали?», – задал первый вопрос министр. «Да», – ответили ему. «Вот там вас и обокрали», – уверенно и с облегчением завершил расследование Шеварднадзе. Поднялся Серебряников: «Можно мне сказать?» – «Го – вори». – «Вик Саныч, – обратился Серебряников к Маслову, – в Москве, получив багаж, я открыл чемодан, чтобы отдать вам ваш плед». – «Правильно, Виктор». – «И те два шерстяных платья, которые я купил жене, еще были на месте». – «А что у вас осталось?» – интересуется Шеварднадзе. «Только пояс от одного платья, бутсы и грязный тренировочный костюм».

 

Барашки в бумажке

На московский финал Кубка СССР, в котором киевские динамовцы играли в сентябре 1964 года с куйбышевскими «Крыльями Советов», пришли не только 90 тысяч зрителей, но и все члены Политбюро ЦК КПСС. Референт В. В. Щербицкого, возглавлявшего тогда днепропетровский обком КПСС, рассказывал потом, как в правительственной ложе все подкалывали украинских руководителей: дескать, хохлы не смогут победить рядовую команду.

Незадолго до игры влетает в динамовскую раздевалку первый на тот момент секретарь ЦК Компартии Украины Петро Шелест собственной персоной со своим телохранителем. Маленький такой человек, колобок. «Хлопчики, рвдненьку – обращается к нам, – рятуйте! Бо щ… мене вже заклювали».

«Вижу, – вспоминает Виктор Серебряников, – Маслов вот-вот сорвется. Он обычно никого из посторонних в раздевалку не пускал, не переваривал, когда в ней толпились всякие генералы и несли чушь. Одному министру сказал в лицо: „Я без стука в ваш кабинет не вхожу, спрашиваю разрешения. А вы почему ко мне ломитесь без спроса?“ Собирался он и Шелесту что-то выдать, но сдержался. Буркнул только: „Будет все в порядке“. Хоть мог быть и непорядок. Это же финал, где, как известно, неожиданности не исключены».

Уже в первом тайме киевляне оборону соперника разок прорвали: Виктор Каневский забил гол, оказавшийся победным. «Крылья» после этого даже атаковать не пытались – боялись пропустить еще. В раздевалке налили в выигранный кубок шампанского и пустили по кругу.

Появился Шелест – счастливый, по словам Серебряникова, «как пацан». «Хлопчики, рвдненьку я 1 м… ось що показав… – И, согнув руку в локте, изобразил характерный жест. – Дайте i мені – отпил из кубка, помчался к двери. – Не буду вам заважати, хлопчики… У Киeвi вас зустрінуть…»

Шелест исчез так же скоро, как и появился, а Виктор Александрович подозвал Серебряникова: «Хохол, переведи, что значит „вас зустрінуть“. Серебряников в шутку: „Встретят двое с носилками, а один с лопатой“. – „Нет, ты правду скажи“. – „Ну, будет нас ждать кто-то серьезный“. – „Понял, посмотрим“.»

Футболисты и тренеры сели, приехав поездом в Киев, в автобус. Вслед за ними зашел человек с портфелем. Смело так зашел, уверенно. «Я, – говорит Серебряников, – сразу сообразил, что он „сверху“. Спрашивает: „Кто тут у вас старший?“ Я говорю: „Вик Саныч Маслов“. – „Сколько человек играло?“ Я понял, что он в нашем деле дилетант, не знает, что в финале Кубка Союза играет только 11 человек, и не больше. Маслов хотел рот открыть, но я его опередил: „17!“ Вик Саныч глянул так на меня искоса, однако промолчал. Референт достал 17 конвертов – „барашков в бумажке“, – раздал ребятам. „А тренерам?“ Он еще три конверта вынул. Когда он ушел, Маслов набросился на меня: „Да ты что! Я же коммунист!“ – „А я комсомолец, – говорю. – Что для нашего государства несколько лишних конвертов? Обеднеет оно, что ли?“»

 

Разрешенное пиво

В 1963 году сборная СССР сыграла в Риме со сборной Италии в ответном матче 1/8 финала Кубка Европы вничью – 1:1. «Мы, – вспоминает Виктор Серебряников, – могли и проиграть, но выручил Лев Иванович Яшин, отразив пенальти, пробитый Мацоллой. Я сидел на скамейке, переживал за своих. Радость от выхода в четвертьфинал была велика. По пути в Москву самолет приземлился в Праге. Ребята постарше подошли к Бескову: „Пиво чешское можно выпить?“ – „Пейте“, – разрешил Константин Иванович. Мы пошли в ресторан, принесли нам в больших бокалах пиво. И возле меня поставили. А я тогда этот напиток не употреблял. Ну не признавал его, и все. Тайком от всех сходил в буфет и заказал себе 150 граммов „Смирновской“. Спокойно принял, вернулся к столу, сижу, кайфую. А пиво свое отдал Виктору Шустикову.

Сразу же после обеда Бесков собрал команду и объявил, что за нарушение спортивного режима снимает со всех премиальные. Но не с меня. „Серебряников – молодец, – сказал Константин Иванович. – Он пива не пил“. „О, – думаю, продолжая кайфовать, – проскочил!“»

 

Заколдованный Мунтян

Однажды, когда Владимир Мунтян работал тренером в Африке, что-то стало происходить с его телом и у него жутко начали болеть суставы. По утрам Володя не мог разогнуть пальцы рук. Каждый шаг давался с большим трудом. Когда садился в машину, ему поднимали ноги. Это продолжалось три месяца. В Гвинее Мунтян лежал в госпитале, сделал все анализы – врачи ничего не нашли. И в Киеве он около двух недель лечился в больнице. Моментами становилось легче, а потом все возвращалось.

Как-то при встрече Мунтян поделился своей бедой с одним из секретарей украинского посольства в Гвинее Анатолием Дьяченко и послом Константином Пивоваровым. Они предположили: «Володя, а может быть, тебя заколдовал какой-нибудь африканский марабу?» У них был знакомый в посольстве Мали, работавший там советником. Он обладал способностью избавлять от колдовских проклятий. Пригласили его на виллу к Мунтяну. «Он, – рассказал Мунтян, – посадил меня перед собой и, пронзая взглядом, повел отвлеченный разговор о том, кто я, откуда, чем занимаюсь. Мы проговорили полтора часа, после чего он подтвердил догадку Дьяченко и Пивоварова: „Да, вас заколдовали, и я даже знаю – кто… Хотите, назову имя колдуна?“ – „Не надо, – сказал я, – а то встречу и что-нибудь ему сделаю“.»

Малиец дал Мунтяну какую-то травку для заварки и посоветовал на ночь принимать душ. Через несколько дней они снова с ним встретились, опять он смотрел на Мунтяна пронзительным взглядом и говорил о чем угодно, только не о болезни. Прошла еще неделя, и Мунтян почувствовал, что боли в суставах его оставили. Все – и ноги, и руки – заработало, как прежде. Мунтян отправился к своему спасителю и от души его поблагодарил.

«Никогда не думал, что со мной такое может произойти, – говорит Владимир Мунтян. – А тут пришлось задуматься. Перед ответственными играми приходили какие-то загадочные люди. „Это колдуны, – говорили мне, – они помогут одолеть соперника“. Ездили с нами на сборы. Я им не препятствовал. Колдуны делали свое дело, а я – свое. С ними лучше не связываться. Когда я рассказал Виталику Хмельницкому о своих приключениях в Африке, он меня утешил: „Скажи спасибо, что они тебя там не съели!“»

 

В восемнадцать на «Динамо»

В киевском «Динамо» работали не только выдающиеся футболисты и тренеры, но и администраторы. Один из них – Г ригорий Иосифович Спектор, которого тренеры других клубов, в частности, Константин Иванович Бесков, ставили в пример своим администраторам. Любопытна история о том, как Спектор попал в киевскую команду: «Однажды меня, рядового школьного учителя музыки, осенила идея: а почему бы мне не предложить свои услуги киевскому „Динамо“? От природы во мне заложена администраторская жилка. Я давно ее ощущал в себе. И заметил: с какими бы суперсложными проблемами ко мне ни обращались разные люди, я всегда умудрялся их как-то решать.

Два месяца с этой утопической, больной мыслью я ходил на стадион, но подойти к Валерию Лобановскому и Олегу Базилевичу не решался. Боялся! Поскольку понимал, что они примут меня за ненормального.

Они как раз приняли команду „Динамо“, образовав не имеющий аналогов в истории футбола тандем двух старших тренеров. Сначала пришел Лобановский, а затем он пригласил Базилевича – высокоэрудированного теоретика футбола, близкого ему по духу. Что я для них? Но… свыше нами кто-то управляет. Еду я как-то на своей машине. Вижу – голосует мужчина. Я остановился, чтобы заработать лишний рубль на бензин. „Не могли бы вы меня подбросить к университету? У меня через десять минут экзамен по кандидатскому минимуму“. – „Нет проблем, садитесь. Я еду в ту же сторону“.

Издали футболисты воспринимаются визуально совсем не такими, как вблизи. Когда они рядом, облик их видится иначе. Поворачиваюсь к мужчине: „Простите, но вы очень мне напоминаете известного в прошлом футболиста Олега Базилевича“. А он мне не без юмора и сарказма отвечает: „В общем-то, неудивительно, что я еще похож на него, потому что я и есть Базилевич“.

Беру быка за рога: „Олег Петрович, это, наверное, рок, судьба – кто-то свыше нас свел. Я уже два месяца подряд думаю о вас и о Валерии Васильевиче“. – „А почему думаете?“ – „Потому что мечтаю с вами работать. Если у вас освободится должность администратора, готов быть вам полезным. Но у меня один недостаток…“ – „Какой?“ – „Покалеченная пятая графа“. – „Ну, это не имеет значения. У вас есть кто-нибудь в спортивном мире, на кого бы я мог сослаться?“ К счастью, мой покойный тесть дружил с бывшим украинским заместителем спортивного министра Владимиром Белоусовым. Я назвал его имя. Базилевич взял мой номер телефона и пообещал позвонить через неделю.

Влетаю на крыльях домой, сообщаю супруге: „Асенька, меня пригласили в „Динамо“ (Киев)!“ А она: „О чем ты говоришь? У тебя работа, ты на хорошем счету… При чем тут „Динамо“?“ Прошла неделя – никаких звонков. Глухо. Из меня, как из надутого шара, будто выпустили воздух. Я был крайне расстроен.

Провожаю знакомого в Москву на вокзале. Посадил его в поезд, иду по перрону. А навстречу – группа людей. И среди них – Олег Базилевич!

Прошли мимо. Стою и думаю: „Если он уезжает – значит, мой поезд ушел. А если нет – я его подожду“. Смотрю – Базилевич идет обратно. Тогда я пошел ему прямо в лоб. Он меня узнал, поздоровался: „У вас есть время? Давайте подойдем к машине, там сидит Валерий Васильевич“. Подошли. Базилевич открывает дверцу: „Валерий Васильевич, можно вас на минутку?“ Он вышел. „Это тот человек, о котором я вам говорил…“ Лобановский со свойственной ему лаконичностью спрашивает меня: „Завтра, в восемнадцать часов, вы сможете быть на стадионе „Динамо“?“ – „Да, конечно“. – „Я вас жду в тренерской комнате“. Из тренерской комнаты я вышел администратором киевского „Динамо“.»

 

Нефартовое пальто

После возвращения Валерия Лобановского из Кувейта в «Динамо» только Григорию Спектору, давно уже администратором в клубе не работавшему, Валерий Васильевич и тогдашний президент клуба Григорий Михайлович Суркис разрешали во время зарубежных выездов находиться рядом с командой. Он проходил под статусом «переводчика» и «помощника».

Как-то перед вылетом в Мюнхен на полуфинальный матч Лиги чемпионов с «Баварией» Спектор привычно надел свое старенькое пальто, считавшееся в команде «фартовым». Игру в Киеве, легко динамовцам дававшуюся (и как это при счете 3:1 в свою пользу Виталий Косовский из выгоднейшего положения не забил четвертый мяч?), «Бавария» сумела завершить вничью – 3:3, а потому в баварской столице киевлянам непременно следовало выигрывать.

И только Григорий Иосифович собрался в своем стареньком пальто выходить из дома и ехать в аэропорт, как жена его, Асенька, и говорит: «Даже неудобно в таком пальто за рубеж ехать! Надень новое». «И черт меня дернул, – вспоминает Григорий Иосифович, – забыть о царящих в футболе суевериях и ее послушаться…»

В Борисполе, где располагается главный киевский аэропорт, первым к Спектору подошел ассистент Лобановского Анатолий Пузач: «А чего ты вдруг в черном пальто? Почему переоделся?» – «Да ладно, – отвечает Спектор. – Все будет нормально». Уже в Мюнхене к Григорию Иосифовичу подошел Йожеф Сабо: «Если мы, не дай Бог, проиграем, твое пальто порежем на куски». Игорь Михайлович Суркис, с Сабо не сговариваясь, сказал примерно то же самое: «Мы твое пальто выбросим, если, не дай Бог, что-то случится».

Спектор уже и сам стал переживать, что сделал глупость, послушавшись Асеньку. После матча, динамовцами проигранного, Григорий Иосифович был, по его словам, «белый, как мел», и доктор Малюта приводил меня в чувство нашатырным спиртом. А тут еще Валерий Васильевич, оставшись со мной один на один, спросил: «Почему ты надел это пальто?»

 

Нет худа без добра

Из воспоминаний Владимира Бессонова:

– Расскажу историю, которая стала для меня уроком на всю жизнь. Когда мне было пятнадцать лет, меня пригласили сыграть за юношескую сборную СССР на международном турнире в Ташкенте. А я тогда кто был? Выступал за интернат, был с улицы, можно сказать. Отец работал на заводе сталеваром, мать – простая дворничиха. И детей четверо: три сестры и я. Сами понимаете, «Адидаса» у меня не было. Бедность.

И вот в Ташкенте я посмотрел, как живут поляки (мы с ними в одной гостинице поселились). И что-то меня толкнуло… Когда они отправились на тренировку, я тайком похитил ключ у дежурной, открыл чужой номер. Взял бутсы, еще и джинсы прихватил (тоже дефицит был страшный в те времена). Пошел на почту и все это отправил посылкой в Харьков. Но меня быстро вычислили: кто-то видел… Началось расследование. «Где вещи?» – «На почте». – «Давай за ними». Ну, я пошел туда, и, на мое счастье, посылка еще не была отправлена. С трудом уговорил вернуть ее мне, чтобы положить все назад.

Возили меня на машине в прокуратуру: грозила статья – от двух до пяти лет заключения. За кражу со взломом. Но решили не раздувать международный скандал – выругали и отправили домой. Поехал я на сборы в интернат, чтобы готовиться к чемпионату Союза. А тренер Николай Кольцов мне говорит: «Ты на год дисквалифицирован и играть за нас не имеешь права». С тех пор у меня закон один: не положил – не бери. Эта история, кстати, повлияла на то, что я попал в киевское «Динамо». Как говорится, нет худа без добра.

После окончания средней школы Олег Александрович Ошенков пригласил меня в «Металлист». Я написал заявление, устроился как бы на работу. Тренировался, получал ежемесячно 30 рублей. Но за команду из-за дисквалификации не сыграл ни одного матча. Под чужой фамилией выступал на первенство области за харьковский «Спартак». Меня ожидала армия.

Как-то воскресным утром мать меня тормошит: «Вставай, сынок, тут за тобой из Киева приехали». Анатолий Сучков. «Я, – говорит мне Анатолий Андреевич Сучков, – селекционер киевского „Динамо“. Мы знаем о твоих проблемах и хотим тебя пригласить. Если пойдешь к нам, все уладим». Отвечаю: «Нет вопросов», – и тут же пишу заявление. 20 декабря 1975 года я уже был в Киеве.

 

Скорость свата

Киевские динамовцы поколения 60-х рассказывали мне историю о том, как Виталий Хмельницкий сопровождал своего старого приятеля в поездке на Западную Украину для знакомства этого приятеля с родителями своей будущей невесты. Выступил, словом, в роли свата.

Встретили их в деревне как положено. Усадили за стол. Родственники невесты собрались. Принялись разговоры разговаривать, обсуждать, когда и где свадьбу играть, сколько гостей приглашать и прочие организационные вопросы. Отец невесты – местный священник, человек нрава строгого. Подробно жениха, свободно говорившего на украинском (с западноукраинским диалектом) языке, обо всем расспрашивал. Полученными сведениями священник остался доволен. Оставалось скрепить предстоявшее событие рукопожатием. Но в это время в комнату, в которой они все сидели, вошла вторая дочь священника – что-то дополнительно принесла на стол. Жених, взглянув на нее, сказал: «Я передумал. Эта мне больше нравится. Ее возьму».

Скорости, на которой Хмельницкий с приятелем дали деру, могли бы позавидовать участники финального олимпийского забега на 100-метровке.

 

Ответ Медвидя

Федор Медвидь был, как, впрочем, и все футболисты из Закарпатья, как Йожеф Сабо, например, Василий Турянчик, Владимир Капличный, – рабочей лошадкой на поле, пахавшей полтора часа без передышки.

Провел Федя свой первый матч за дубль киевского «Динамо». И, надо сказать, при большом скоплении народа – тогда на игры дублеров ходило по двадцать пять-тридцать тысяч болельщиков. Гола не забил, только в штангу попал. Приходит на следующий день в ресторан «Крещатик», садится за стол. А официант на него – ноль внимания. Федя страшно возмутился: «Ви що, не пам’ятаете, що я – Федiр Медведь? Я вчора в штангу попав! А ви мене не обслуговуете…»

«Динамо» улетело в Ужгород, а Медвидя забыли, он как раз «Москвич» получал, запарился. Прибегает Федя к начальнику аэропорта «Жуляны», требует: «Я – Федiр Медведь, дайте меш „бджедку“. Тому що хлопщ улетеди, а я тут. Хочу 1х наздогнати». И что вы думаете? Дали ему «бджедку»!

Он как-то, обидевшись на подначки, заявил: «Розбудіть мене уночі я теж буду грати, як Сабо i Бiба».

Чаще других над Федором шутил его друг Владимир Левченко, по прозвищу «Смык» (производное, наверное, от утесовской песни «Гоп со смыком»). «Федя, – обидно подначивал Левченко, – ты же играть не умеешь». И так он его порой доставал, что однажды, когда команда проводила за рубежом какой-то матч, по телевизору транслировавшийся, и Медвидь забил победный гол, Федор собрал все имевшиеся у него иностранные деньги, заказал телефонный разговор с Киевом, указав номер Левченко, не поехавшего из-за травмы на эту встречу, и, услышав голос друга, выпалил: «Смык, це я. Бачив?»

 

Плоскогубцы в багажнике

Нападающий киевского «Динамо» Виталий Хмельницкий дружил со своим одноклубником, полузащитником Федором Медвидем.

– Мы, – рассказывал Хмельницкий, – впервые встретились, когда я выступал за мариупольский «Металлург», а он – за ужгородскую «Верховину». Мы приехали к ним проводить стыковой матч. Про него уже тогда говорили: «О, за Ужгород играет под одиннадцатым номером молодой Медвидь!» После матча познакомились в ресторане. Он сообщил, что его пригласило киевское «Динамо».

Со временем и я там очутился. Мы сдружились. В 1971 году «Динамо» играло товарищеские встречи в Ивано-Франковске. Как-то вечером ужинали: Виктор Терентьев, Федя, я и еще кто-то. Посидели, выпили. Захотелось, как обычно, еще. Но было уже поздно, ресторан закрывался. Федя говорит Терентьеву: «Васильич, через час будем». Я попытался его образумить: «Ну где ты возьмешь спиртное, все же закрыто!» – «Я знаю где». Взял такси. «Прыгай!» – говорит. Он сел спереди, я – сзади. Проехали немного, останавливают машину две женщины в украинских платках: «Підвезете до села, що за містом?» – «Добре, – говорит водитель. – Ось тільки хлопщв доставлю до вокзалу».

Подкатили туда. Федя выскочил и помчался куда-то. Пять минут его нет, десять. А счетчик: тик-так, тик-так. Женщины заволновались: «Водію, та скільки ж ми будемо чекати? Нехай цей чоловік розрахується, а ми поїдемо далі.»

Я так спокойно говорю: «Водитель, у вас плоскогубцы или щипцы есть?» – «Есть в багажнике. А зачем вам?» – «Хочу этим женщинам языки повырывать, чтобы они молчали». Я сказал шутя, но лицо у меня было серьезное. Мои соседки перепугались, притихли: видно, подумали, что я бандит. Водитель открыл дверцу, подошел к багажнику, а потом как рванул в комнату милиции! Я не стал никого дожидаться, спрятался в сквере. Притаился за кустами, смотрю, что будет дальше. Прибегает водитель с двумя ментами. «Де він?» – «Утік! – заверещали женщины. – Ось туди!»

И тут появился Федя. Сел на свое сиденье: «В гостиницу!» Милиционеры подскочили к нему, взяли под руки и увели.

Гостиница находилась недалеко, я добрался туда пешком. Терентьев спрашивает: «А где Федя?» – «Я его сдал в милицию». – «Бог с ним! – говорит Васильич. – Хоть отдохнем без него до утра».

 

«Попробуй сам»

Однажды привалило счастье оказаться с Нетто в составе одной команды. Летом 80-го в Москве, в олимпийские дни на «Динамо» состоялся матч сборной журналистов СССР со сборной коллег остального мира. Из игроков прошлого за нас играли Игорь Нетто, Виктор Понедельник, Виталий Артемьев. Понедельник после завершения карьеры футболиста вообще стал профессиональным журналистом, Нетто и Артемьев на постоянной основе сотрудничали с различными изданиями. Комментариев Нетто, заметил бы, всегда ждали: никакой злости, точный разбор, суждения прекрасно понимающего игру специалиста.

Репортерский матч катился к ничьей. За грубую игру в ворота «остального мира» арбитр назначил пенальти. Ясно, что пробивать должен кто-то из тройки мастеров. Артемьев и Понедельник отказались еще до того, как к ним обратились. «Игорь Александрович…» – с мячом в руках я подошел к Нетто. «Я никогда не бил пенальти», – ответил он своим тонким голосом, который всегда, на любом переполненном стадионе, отлично слышали во время матчей его партнеры по «Спартаку» и сборной. И – предложил: «Попробуй сам». Это мягкое «попробуй», сразу объяснившее, что второй попытки не будет, заставило полностью сконцентрироваться на ударе. Не забить не имел права, и первое поздравление получил от Игоря Александровича, молча хлопнувшего ладонью по моей спине.

 

Гол в овертайме

Один из любимых рассказов Никиты Павловича Симоняна, когда речь заходит о Нетто, связан с кубковым финалом 1958 года «Спартак» – «Торпедо». Незадолго до завершения основного времени у Симоняна сложился превосходный момент для того, чтобы забить гол. Не забил и получил жесткий втык от Нетто. «Игорь, ну я же не нарочно не забил». – «Не хватало, чтобы ты нарочно это сделал». Спустя восемь минут после возобновления матча в овертайме Никита Павлович забил мяч, оказавшийся победным. Кубок СССР в руках, круг почета мимо лужниковских трибун, собравших 104 (сто четыре!) тысячи зрителей, короткий путь с поля в раздевалку. Симонян сказал Нетто: «Видишь, Игорь, все же я забил». – «То, что забил, – молодец. Но мы могли на полчаса раньше праздновать победу и уже вторую бутылку шампанского открывать».

 

«… Где Володя?»

Выписал как-то (уже не помню, признаться, откуда) рассказ Ларисы Нетто, жены брата Игоря Александровича – Льва. Однажды Игорь Александрович смотрел футбол в другой комнате и неожиданно стал звать ее: «Лариса! Лариса! Где Володя?» Матч комментировал Владимир Маслаченко, и Нетто, видимо, показалось, что бывший товарищ сидел с ним рядом, а потом куда-то пропал. Пришлось успокоить Игоря Александровича и пообещать, что после матча Маслаченко обязательно зайдет поговорить с ним…

Не сложившаяся семейная жизнь, тяжелое расставание с футболом, шаткое материальное положение – все это не могло не сказаться на здоровье. Очень часто Игорь Нетто терял всякий контакт с действительностью и целиком уходил в то время, когда играл. По словам Ларисы, иногда он одевался в спортивную форму, брал сумку и ждал, что вот-вот приедет автобус, который повезет команду на очередную тренировку. Приходилось говорить, что тренировку перенесли и ребята приедут позже. Тогда он успокаивался, переодевался и тут же забывал и о ребятах, и о тренировке…

 

Запись в «Шахтер»

На тренировочных базах советских команд постоянно появлялись какие-то люди, некоторые из них в возрасте, которые хотели «записаться» в футбольную команду. Охраны тогда никакой не было – только сторож у ворот, постоянно куда-то отлучавшийся и ворота не закрывавший, поскольку в любой момент могли появиться на автомобилях футболисты, тренеры, а то и большие начальники.

Виктор Звягинцев, известный защитник донецкого «Шахтера» и сборной СССР, рассказывал, как однажды на базу горняков забрел какой-то тип и сообщил, что приехал «записаться» в «Шахтер». На свою беду он попал на Виталия Старухина, случая этого мимо себя не пропустившего. Старухин для начала заставил посетителя написать заявление на имя тренера и указать в нем свои пожелания в случае приема на работу: трехкомнатная квартира – раз, автомобиль «Волга» – два, доплата в четырех шахтоуправлениях – три, новая мебель для квартиры – четыре и устройство всех родственников на работу – пять. Потом Виталий сообщил новичку, что ему необходимо пройти тестирование. Первый тест – с тачкой, нагруженной травой, надо пробежать на время «всего» 50 метров. Тот пробежал и едва не упал в конце дистанции. Потом Старухин предложил ему сыграть «один на один» на все поле. Тот, естественно, согласился, тут уже и зрители – партнеры Старухина подошли. Они-то и остановили «матч», поскольку у посетителя губы начали постепенно синеть от усталости. И тест последний: Старухин предложил гостю пробить пенальти головой. Тот разогнался, нырнул… И «записываться» ему в «Шахтер» после этого расхотелось.

 

Большой гандбол

После матча женских гандбольных команд российской Суперлиги – тольяттинской «Лады» и краснодарской «Кубани» – кубанский тренер Алексей Гумянов двумя ударами по носу и в глаз своему коллеге Евгению Трефилову начал драку. Разнимали их гандболистки и дежуривший поблизости полицейский, едва не согнувшийся пополам от смеха: никогда прежде он не видел, как два уважаемых тренера на глазах своих подопечных и зрителей мутузят друг друга. Сами гандболистки – случалось – дрались: стенка на стенку. Так было, например, во время матча «Звезда» – «Динамо» в 2010 году. Драка была настоящей: соперницы (не только из основных составов, но и выскочившие на площадку запасные) колотили одна другую кулаками, таскали за волосы, царапались и кусались. С огромным трудом с ними справились тогда арбитры и вызванные на подмогу с улицы милиционеры.

Тренеры же дрались первый раз. Оба – не простые тренеры, а самые что ни на есть воспитатели. Трефилов, помимо «Лады», возглавлял женскую сборную России, а Гумянов – председатель тренерского совета по женским командам при Союзе гандболистов страны.

 

Мужик в шкафу

В августе 1962 года только и говорили, что о выходе команды второй лиги «Знамя труда» из Орехово-Зуево в финал Кубка СССР. Случайным достижение ореховцев назвать было нельзя. На пути к финалу они одержали 8 побед, причем в 1/8 обыграли на своем поле московских спартаковцев (3:2), приехавших в полном составе – не было только Игоря Нетто.

Смешной оказалась четвертьфинальная встреча – с кировобадским «Динамо». Азербайджанцы подходили к «трудовикам» до игры и предлагали большие деньги за то, чтобы те сдали матч. Гостям очень хотелось попасть в полуфинал, за участие в котором давали звание мастеров спорта. «У нас, – говорили они, – все есть, хочется мастерами стать. Значок просто так не купишь. Уступите, а?» Не уступили (1:0).

Финал в Лужниках с «Шахтером». Донецкие футболисты, конечно, сильнее и опытнее, они выиграли 2:0, но ореховская команда оставила отличное впечатление. Ее игроки страшно волновались перед решающим матчем. Защитник «Знамя труда» Василий Чавкин, коренной житель Орехово-Зуево, выросший в морозовских казармах, рассказывал, как в ночь накануне игры проснулся в номере лужниковской гостиницы «Спорт» от непонятного грохота. Открыл глаза и замер в ужасе: на него надвигался шкаф! Чавкин вскочил и увидел вратаря Анатолия Хомякова, шкаф этот толкающего. «Хомяк, что с тобой?» – заорал Чавкин, и крик этот, говорят, слышали все обитатели гостиницы. Хомяков поначалу ничего не соображал, потом пришел в себя, сел на кровать, вытер пот со лба, вздохнул и говорит: «Представляешь, Вась, приснилось, что я пенальти отбиваю, мяч подбирает какой-то мужик и прячется в шкаф. Вот я и вытряхиваю его оттуда…»

 

Байки от художника

Шикарные, по-моему, истории от знаменитого грузинского художника и великого тамады Тамаза Хуцишвили записал диктофон журналиста сайта lenta.ru Артема Ефимова. За достоверность историй (всего их – дюжина, но связанных со спортом – три) никто, разумеется, ручаться не может. Это обстоятельство, однако, вовсе не делает рассказы хуже.

ХУРЦИЛАВА И КАНТАРИЯ

Муртаз Хурцилава – футболист, защитник, был капитаном сборной СССР. Он мне (Тамазу Хуцишвили. – А. Г.) рассказывал:

Играл я, говорит, за тбилисское «Динамо». Должны играть с ЦСКА. Уже знаем, что проиграем. Утром я спустился в ресторан гостиницы «Украина». В шлепанцах. Убирают вчерашние столы. Ресторан закрыт. Дал официантке талон, она принесла чай, булочку и две сосиски. Вдруг кто-то заходит. Хорошо одетый. Грузин.

– Эй, – кричит, – женщина! Принесите пива!

– Вы что, с ума сошли? Во-первых, ресторан не работает. А во-вторых, у нас пива нет.

– А что этот тут сидит, жрет и пьет? Сейчас же позовите директора!

Заходит директор. По акценту – украинец. Двухметровый верзила. Этот сидит, курит. И тут директор:

– Ты мой дорогой! Ты мой золотой! Сколько лет, сколько зим!

Целуются, обнимаются.

– Люся! Ящик баварского пива и две пшеничные!

Икра, рыба… Они сидят, пьют, хохочут. Вдруг этот грузин на меня смотрит и говорит:

– Слушай, ты грузин?

– Да, грузин.

– Как твоя фамилия?

– Хурцилава.

Фамилия мегрельская. Тот по-мегрельски говорит:

– Дорогой, иди сюда. Поцелуй меня!

Я нагнулся, поцеловал. Сразу видно, что это какая-то знаменитость. Шикарный костюм на нем.

– Ты, – спрашивает, – знаешь, кто я такой?

– Нет.

Он отворачивает борт костюма – а там звезда героя Советского Союза.

– Ты что, не узнаешь?

– Нет.

– Дурак, я же Мелитон Кантария!

– Ой, извините, не узнал.

Познакомились. Мелитон за меня тост предложил. Потом говорит:

– Теперь ты скажи тост.

Я говорю:

– Пить я не буду, у меня игра вечером. Но сказать – скажу. Если бы не Андрей Жордания, я бы до сих пор работал мотыгой в своей деревне. А так я еду в Амстердам, потом в Бразилию – весь мир объездил. Пусть земля ему будет пухом!

Выпили. Мелитон стал плакать:

– Человек, который помнит добро, – это настоящий мужчина. Я вот тоже… если бы не этот Гитлер – кто бы я был?!..

РОГ ДЛЯ БАСКЕТБОЛИСТА

Мой дядя был баскетболист, огромный такой. Выпивал залпом пуд вина. Приходит Анзор Лежава – 2 метра 18 сантиметров. С ним вместе играет. Дядя говорит:

– Анзор, ты наш рог выпьешь?

А тот был такой скромный, он говорит:

– Я посмотрю.

Дядя говорит:

– Если ты выпьешь – я тебе этот рог дарю.

Анзор знаете, как держал этот рог? Вот так вот, двумя пальцами. Взял – и выпил.

Дядя побледнел – жалко ему стало. Это ж был фамильный рог Ге – ловани. Через несколько минут он этот рог заворачивает в лощеную бумагу. Плохое у него настроение.

Но мы же, грузины, благородством известны. Утром, когда гости уходят, дядя выносит этот рог, говорит:

– Анзор, дорогой, это тебе.

Тот говорит:

– Ты что, с ума сошел? Я похож на человека, который такую вещь из семьи заберет?

Мне было тогда пятнадцать или шестнадцать лет. На меня это очень подействовало.

Через много лет кто-то мне привез из Африки рог диаметром тридцать сантиметров. Помещается шестнадцать литров вина. Я его завернул и понес Анзору. Говорю:

– Анзор, дорогой, ты помнишь, что мы тебе рог должны? На вот тебе.

Анзор был серьезный, как ребенок. Он принял рог, посмотрел так и говорит:

– Слушай, это я не смогу выпить…

ФУТБОЛ В БОРЖОМИ

В Боржоми мы с двумя друзьями захотели поиграть в футбол. Пришли на маленький стадион, ищем, с кем сыграть. Видим – идут три русских парня. Лица унылые у всех – видно, пичкают их тут этой водой. Мы им:

– Ребята, пошли в футбол!

– Не, мы в футбол не играем.

– Ну хорошо, мы вам натыкаем.

– Ах, натыкаете!..

Договорились играть до двенадцати голов. Счет был 11:0 в их пользу. Мы втроем упали. Говорим:

– Сволочи, идите сюда. Вы кто такие?

– Я-то Рагулин, а это – братья Майоровы. Нас Тарасов отправил тут подлечиться.

В футбол они не играют, босяки!..

Мы с ними подружились, потом ко мне главврач приходил, орал:

– Эти трое целыми днями пропадают, возвращаются пьяные, спросишь – говорят, в футбол играли. С тобой! Оставь их в покое немедленно! Ты хочешь, чтобы меня посадили?!?

 

Контроль спецкомиссии

Если сейчас российские футбольные клубы проводят огромное количество международных матчей – товарищеских и официальных, – то в предвоенные годы советские команды выезжали за рубеж только по решению руководства КПСС. Более того, подготовка к каждой поездке напоминала подготовку к военным действиям, и от выезжавших требовали только побед.

«Спартак», например, в 1940 году отправили в Болгарию. Общественность, во-первых, была поставлена в известность о том, что болгарский футбол на тот момент – один из лучших в Европе. Во-вторых, состав «Спартака» укрепили пятью футболистами ЦДКА, четырьмя динамовцами, двумя торпедовцами и одним игроком «Локомотива». И, наконец, организованный перед поездкой продолжительный тренировочный сбор проходил под неусыпным контролем специальной комиссии, образованной по инициативе Сталина. Вдуматься только! В состав комиссии, опекавшей футбольную команду накануне обычных товарищеских матчей, входили секретарь московского областного и городского комитетов партии А. С. Щербаков, член Оргбюро ЦК партии Л. З. Мехлис, заместитель председателя Совнаркома СССР, незадолго до этого занимавшийся политическими процессами в должности генерального прокурора А. Я. Вышинский, председатель ВЦСПС Н. М. Шверник. На собрании перед выездом Щербаков говорил об исключительной чрезвычайно ответственности, которая ложится на спартаковцев как на представителей социалистического государства, отправляющихся в монархическое государство.

Сила болгарского футбола была явно преувеличена. Две игры «Спартак» (а фактически – один из вариантов сборной страны) выиграл с общим счетом 13:2, и руководство Советского Союза высоко оценило это «достижение»: пять игроков, в том числе армеец Григорий Федотов и динамовец Михаил Якушин (в наше время даже мысль о том, что кто-то из ЦСКА или «Динамо» может на время зарубежного турне оказаться в спартаковском составе, не может присниться в самом кошмарном сне), стали заслуженными мастерами спорта.

 

Хлопоты тирана

Сталин болезненно относился к неудачам советских спортсменов. Хрестоматийной стала история о том, как он на Политбюро устроил обсуждение провала сборной СССР по конькобежному спорту, крайне неудачно выступившей в 1948 году на чемпионате мира в Хельсинки. Перед отъездом обещали «лучшему другу всех физкультурников» медали, но ничего выше двенадцатого места не привезли. На заседании выступил Сталин. Огрвыводы последовали незамедлительно: глава спортивного ведомства Николай Николаевич Романов лишился должности, а перед конькобежцами была поставлена задача – установить мировые рекорды на всех дистанциях. В противном случае, пригрозили им, никогда не разрешат выезд на соревнования за границу.

Через пять лет задание партии и правительства было почти полно – стью выполнено. Спас расположенный на высокогорье каток в Медео. Сталин, которому об этом доложили, разрешил команде участвовать в чемпионате мира 1953 года в том же Хельсинки. 15 февраля Олег Гончаренко выиграл титул абсолютного чемпиона и был увенчан лавровым венком. В понедельник в Советском Союзе, как известно, выходила только одна газета – «Правда». Номер в воскресенье был сверстан заранее. Дежурный редактор тассовскую заметку о победе Гончаренко отложил в сторонку. Сталин, которому «Правду» доставляли сразу – из типографии, позвонил в редакцию и сказал: «Весь мир верит, что в Хельсинки на чемпионате мира победил наш Гончаренко, а „Правда“ не верит?» И повесил трубку.

Дежурного редактора не расстреляли и даже не уволили. Он отделался легким испугом – строгим выговором. Перед вождем же «Правда» выслужилась следующим образом. Во вторничном номере газета напечатала фотографию конькобежного триумфатора на первой полосе – впервые в истории главного партийного органа такой чести удостоился спортсмен.

 

«Где твоя дудка?»

Уникальная для мирового футбола история произошла в чемпионате СССР в 1950 году. В Москве ЦДКА, послевоенный лидер советского футбола, принимал «Шахтер» из Сталино. До этого армейцы, сезон всегда начинавшие неважно, потеряли по очку в Сталинграде, Куйбышеве и Харькове. «Шахтер» был с трудом обыгран – 2:1, причем победный гол ЦДКА забил при помощи арбитра: вратарь «Шахтера» Евгений Пестов зафиксировал в руках отправленный в его ворота мяч почти в полуметре от линии, однако судья Сигизмунд Лысаковский из Минска гол засчитал. Вот что через сорок лет после этого матча со слов Пестова записал член Союза журналистов СССР Л. Санин (запись обнародована известным историком и статистиком футбола Акселем Вартаняном):

«Оставалось играть минут десять, когда диктор по стадиону (в Москве! – А. Г.) сделал объявление, повергнувшее в шок и футболистов, и зрителей: „Настоящий матч опротестован (!!!) командой „Шахтер“ и будет переигран (!!!). О дне встречи будет сообщено дополнительно“. Мы ничего не могли понять. Какой протест? Ведь игра еще не закончилась».

Спустившись по завершении встречи в подтрибунное помещение динамовского стадиона, Пестов обомлел: навстречу ему шли министр угольной промышленности СССР Александр Засядько, которого футболисты «Шахтера» хорошо знали в лицо, поскольку он не раз с ними встречался – «Шахтер» все же, и Лаврентий Берия, которого в стране, даже не встречаясь с ним, знали все. Обомлевший Пестов по просьбе Засядько провел их в судейскую комнату, а сам остался в дверях, став свидетелем происходившего там. Один боковой арбитр как был в полусогнутом положении – бутсы расшнуровывал, так в нем и остался.

Второй манекеном застыл со стаканом чая в руках. А Лысаковский, оказавшийся к незваным гостям ближе всех, стал белее стены.

– Где твоя дудка? – рявкнул Берия, испепелив Лысаковского гневным, ничего хорошего не сулящим взглядом.

Лысаковский стал судорожно шарить у себя на груди, пытаясь нащупать непослушными пальцами сбившийся набок висевший на шее на шнурочке свисток. Наконец ему удалось это сделать.

– Вон он, – вымолвил бескровными губами перепуганный арбитр.

Берия характерно, по-бычьи, двинул подбородком в сторону и вынес свой приговор:

– Воткни его себе в…! Судить больше не будешь! – И, быстро повернувшись, зашагал прочь, увлекая за собой Засядько.

Дотошный Вартанян раскопал: в 1950 году Лысаковский судил еще одну игру, а на следующий год – две: на этом карьера 38-летнего арбитра завершилась. Берия с Засядько, наблюдавшие за матчем вместе и еще во время игры решившие назначить переигровку и заставившие объявить об этом диктора, оказали, между тем, «Шахтеру» медвежью услугу. К моменту переигровки ЦДКА здорово прибавил и растерзал горняков – 7:0. Точно так же армейский клуб разгромил «Шахтер» на его поле и во втором круге. «В следующий раз будут думать, прежде чем опротестовывать матч, говорили мы после 7:0», – отмечал в своих мемуарах форвард «команды лейтенантов» Валентин Николаев.

 

Патроны для Николая III

В свое время в Сокольниках на месте городской свалки по инициативе министра угольной промышленности и заместителя председателя Совета Министров СССР Александра Федоровича Засядько были построены теннисные корты «Шахтер». Они моментально стали знаменитыми – это было единственное место в Москве, где можно было проводить теннисные тренировки и соревнования зимой.

Одним из тренеров на кортах был легендарный Олег Леонидович Корнблит, в книге Виталия Мухина о котором – «Последний романтик эпохи» – я и обнаружил следующую историю:

«Засядько в должности зампреда правительства курировал, помимо всего прочего, спорт. А председателем Всесоюзного комитета по физической культуре и спорту был в то время некто Романов по прозвищу Николай III. Прозвище это он заслужил своим крутым нравом. И был истинным самодержцем в советском спортивном движении.

И вот однажды Романов приехал в спортивный зал на „Шахтере“, который строился исключительно на деньги Министерства угольной промышленности, посмотрел на площадки и объявил окружавшей его свите:

– Зал хороший, поэтому будем строить вокруг него беговые дорожки, прыжковую яму и сектора для метателей. Короче, все, что необходимо для легкоатлетов.

С тем и уехал.

Когда об этом узнал Засядько, он приехал на „Шахтер“ и поинтересовался:

– Кто-нибудь этот зал охраняет?

– А как же, – отвечают ему, – вневедомственная охрана.

– Позовите.

И вот к заместителю председателя Совета Министров СССР откуда-то из подсобки выползает „вневедомственный“ дед под сто лет с берданкой, которая едва ли не старше его.

– И что, – спрашивает Засядько, показывая на проржавевший ствол, – эта штука еще стреляет?

– Стреляет, – отвечает дед. – Только она не заряжена, потому что патронов нет.

– Ладно, – говорит Александр Федорович, – запасись патронами и, если здесь еще раз появится этот Николай III, стреляй в него без предупреждения, я разрешаю.»

 

Симонян и Сталин

Сухумский паренек Никита Симонян выиграл с юношеской командой чемпионат Абхазии, попал в сборную автономии, ставшую первой в Грузии. Все видели Никиту, забивавшего в каждом матче каждому сопернику, в составе тбилисского «Динамо». Но нападающего перехватила Москва. Московские команды весной приезжали тренироваться на юг. Владимир Горохов, работавший со столичными «Крыльями советов», оказался расторопнее других. Пригласил Никиту в свой номер в гостинице, позвал в Москву, пообещав сделать из Симоняна «второго Боброва». За «Крылья» Симонян, живший поначалу у Горохова дома и спавший в чулане на огромном сундуке, отыграл три года, а когда ВЦСПС расформировал команду, неудачно выступавшую в чемпионате, нападающий вместе с Гороховым перебрался в «Спартак».

В 1951 году Василий Сталин, меценатствовавший той порой в спорте за счет бюджета Военно-воздушных сил, решил пополнить свою команду Симоняном. Футболисты ВВС, надо сказать, пользовались слабостями сына вождя, и им иногда удавалось спасать людей. Николай Морозов, капитан команды ВВС, имевший удостоверение «Личного адъютанта» младшего Сталина (в звании майора), будущий главный тренер сборной СССР (четвертое место на чемпионате мира 1966 года – наивысшее достижение отечественных футболистов), дожидался вместе с некоторыми, наиболее смелыми партнерами наступления у Василия Иосифовича состояния необходимого подпития и приводил в особняк на Гоголевском бульваре человека – обычно за час до полуночи. За гостя ручались, просили ему помочь, и Василий Сталин звонил по «вертушке» генеральному прокурору: «Я знаю этого человека, закройте дело!» Сын Николая Петровича Морозова в одной из публикаций вспоминал, как отец рассказывал ему: он подходил к сталинскому шкафу, и если внутренняя дверка была открыта, смотрел на уровень коньяка в графине. В зависимости от уровня и действовал.

Вернемся к Симоняну. Он отдыхал после трудного сезона с друзьями из «Спартака» в Кисловодске, и Василий Сталин послал за ним в Минеральные Воды самолет. После пятичасового перелета привезли в особняк. Сталин-юниор, посадив 25-летнего форварда по левую от себя руку, произнес фразу, Симоняна поразившую: «Я поклялся прахом своей матери, что ты будешь в моей команде!» Где поклялся, когда, почему вдруг? Не исключено, что Василий поспорил с кем-то на сей счет. Разговор продолжался недолго, минут десять. Симонян, оправившись от потрясших его слов, спокойно подвел итог: «Я хочу играть за „Спартак“.»

По свидетельству Никиты Павловича, младший Сталин не вспылил, не закатил истерику. Просто отпустил. Но потом вернул с лестницы: «Может, ты боишься Хрущева (возглавлял тогда горком партии, курировавший „Спартак“)? Так это я улажу, не волнуйся». Симонян сказал, что «Спартак» сделал из него игрока, и попросил разрешения остаться в этой команде. «Видите, – обратился Василий Сталин к подчиненным, – человек сказал мне правду. Правда лучше всех неправд. Иди, играй за „Спартак“.»

«Несколько лет спустя, – вспоминал Симонян, – уже после смерти И. В. Сталина, Василий Сталин, переживший крушение карьеры, суд, рассказывал Сергею Сальникову, как на суде начальник спортклуба ВВС полковник Соколов утверждал в своих показаниях, что подсудимый Василий Сталин приказал пристрелить из-за угла Симоняна, отказавшегося перейти в команду ВВС. „Этого не было, этого не могло быть!“ – повторял он Сергею, потрясенный подлостью своего приспешника.»

После эпизода в особняке на Гоголевском Симонян лишь один раз увиделся с Василием Сталиным. Уже после того, как тот отбыл заключение. «Мы, – рассказывал Симонян, – выходили с Сергеем Сальниковым, поужинав, из „Арагви“. Столкнулись с Василием Иосифовичем. Обнялись. Он сказал: „Встретимся – расскажу о многом“. Но не встретились».

 

Побег на грузовичке

Валентин Александрович Николаев, один из футболистов знаменитой «команды лейтенантов», рассказывал, как Василий Сталин пытался заполучить в ВВС блестящего игрока ЦДКА Алексея Гринина.

Сталин-младший пригласил Гринина в свой знаменитый особняк на Гоголевском бульваре и без лишних слов прямо предложил ему перейти в ВВС. Обещал тучу, как сейчас принято говорить, бонусов: высокую зарплату, выше, нежели в ЦДКА, очередное воинское звание, шикарную трехкомнатную квартиру в центре Москвы, возле телеграфа, доставку необходимых продуктов на дом… Гринин, по словам Николаева, был не из робкого десятка. Выдержав напор Василия Сталина, он не ответил ему ни «да», ни «нет», а уклончиво попросил время подумать и посоветоваться со своей Зинаидой Ивановной.

Сталин, как и отец, к возражениям не привыкший и уклончивого поведения собеседников не признававший, буквально вышел из себя: «Вот что, у меня дела, я должен отлучиться. А ты сиди пока тут и думай. В твоем распоряжении бильярд и холодильник с едой. Как надумаешь, звони мне на службу». И уехал.

Гринин осмотрелся в западне, обнаружил во дворе особняка грузовичок, доставивший продукты, выбрался тихонечко из комнаты и, улучив момент, когда никто не видел, пробрался в открытый кузов.

Попав домой, он рассказал все своей Зинаиде Ивановне. И они поступили так, как, наверное, в их положении поступили бы все тогдашние жители Москвы. Собрали в сумки все необходимое на первое тюремное время и стали ждать. Но за ними не приехали. Пронесло.

 

Бесстрашие Бескова

Футболисты в сталинские годы пытались, как могли, спасать людей, попадавших в жернова репрессий. Сергей Сальников, спартаковец от пяток до макушек, с красно-белым ромбиком вместо сердца, перешел в расцвете сил и славы в «динамовское логово». Болельщиками он был, конечно, осужден, но отправился Сальников в «Динамо», принадлежавшее всесильным силовым структурам, только для того, чтобы облегчить участь одного из своих близких родственников, оказавшегося в лагере. Спустя некоторое время после того, как арестовали и казнили Лаврентия Берию и выгнали из госбезопасности его подручных, Сальников вернулся в «Спартак».

Константин Бесков, игравший в «Динамо», в феврале 1946 года женился на молодой актрисе Лере Васильевой. Ее отец, объявленный «врагом народа», отбывал в то время срок в лагере под Куйбышевом. Бесков, понимая, что даже намек на хлопоты по отношению к осужденным грозит немалыми неприятностями, ездил, тем не менее, на свидание со своим тестем Николаем Никаноровчием и добился – благодаря динамовским связям – пересмотра дела.

Об отце Валерии Николаевны, находившемся в заключении до 1948 года, Константин Иванович хлопотал перед Абакумовым. Он добивался пересмотра дела, заведенного на Николая Никаноровича Васильева и отправленного в лагерь близ Жигулей. Инженера-электросварщика, выпускника знаменитого бауманского училища, арестовали в 1944 году. У его знакомого, сказавшего что-то крамольное при стукаче, обнаружили, в числе прочих, номер телефона отца Валерии Николаевны. Этого в те времена было достаточно для ареста, открытия дела и отправки в лагерь.

Разумеется, Бесков рисковал. Тогда могли репрессировать кого угодно. Никакая всенародная любовь не могла спасти ни военачальников, ни артистов, ни спортсменов. Братья Старостины – тому пример. Но мужественный Бесков не останавливался. Он добился разрешения на свидание с отцом Валерии Николаевны. Когда динамовцы приехали в Куйбышев на матч с «Крыльями Советов», Бескова ночью отвезли на катере в лагерь. Свидание состоялось в медицинском изоляторе. Подробности Константин Иванович рассказал жене, а Валерия Николаевна поделилась ими с литературным записчиком книги Бескова «Моя жизнь в футболе» Эдуардом Церковером:

«В помещение вошел отец, закутанный в грубое казенное одеяло. Выглядел он ужасно, а ведь был очень красивым. Его спросили: „Фамилия, имя, отчество“. Он назвался. „Откуда родом?“ – „Москвич“. – „Домашний адрес?“ Назвал. „Есть родня?“ – „Жена Елизавета Павловна, дочь Валерия“. – „Дочь замужем?“ – „Да“. – „За кем?“ – „Ее муж – известный футболист Константин Бесков из команды „Динамо“. – „Вы его знаете? Встречались?“ – „Нет“. Тогда эти люди показали на Костю: „Вот он, Бесков“. И разрешили им с отцом общаться. Они бросились друг к другу. Отец сказал: „Пожалуйста, не обращайте внимания на мой вид…“ Медсестра, присутствовавшая при этом, плакала.“»

В 1949 году Николай Васильев, во многом благодаря усилиям Бескова, вернулся домой, а после 53-го года был полностью реабилитирован.

 

Страх перед Абакумовым

Перед Абакумовым трепетали все. Василий Трофимов, знаменитый форвард московского «Динамо», рассказывал писателю Александру Нилину, как Абакумов вызывал его для дружеской беседы ночью. Вроде бы для «дружеской», узнать, как «Динамо», какие виды на следующий матч и прочие футбольные новости, но Трофимова сковывал страх: он не знал, вернется ли домой.

К Абакумову вызывали и Валерию Николаевну Бескову. Абакумов предупредил ее, чтобы она никому о встрече не рассказывала. Она и не рассказывала – даже своему Косте. Только – маме, на всякий случай предупредила ее.

В кабинете помимо Абакумова был генерал Блинов, руководитель общества «Динамо». Абакумов спросил: «Почему Костя грустный, почему плохо играет?» Валерия Николаевна попросила министра прочесть статью Бескова в журнале. Абакумов сказал: «Не статьи ему надо писать, а играть!»

 

Рекордсмен-шпион

Маховик репрессий не щадил никого. 17 июня 1937 года 23-летний студент Николай Ковтун установил новый всесоюзный рекорд в прыжках в высоту (201 сантиметр), первым в стране преодолев двухметровый рубеж. Спустя несколько недель он был арестован прямо на тренировке, обвинен «тройкой» в контрреволюционной деятельности и назван «врагом народа». Следователи выбивали из молодого спортсмена признания в том, что в Харбине, где он родился, его завербовала японская контрразведка, по заданию которой он отправился в Москву и поступил в институт физкультуры. Приговор – 10 лет. Его имя убрали из всех списков легкоатлетических рекордсменов. Дома осталась жена с новорожденным сыном. Оттрубив полный срок, Николай Ковтун через три года снова был арестован и снова был назван «японским шпионом».

Ковтуна освободили и реабилитировали в 1955 году. До этого года продержался его рекорд, установленный перед арестом, – ровно на один сантиметр его улучшил Юрий Степанов.

 

Рота пулеметчиков

Игравший за московское «Динамо» Василий Трофимов (в 60-х – 70-х годах был тренером сборной СССР по хоккею с мячом, не раз выигрывая с ней чемпионаты мира) рассказал Андрею Петровичу Старостину историю, о которой вспоминает в своей книге брат Андрея – Николай Петрович:

«Раздосадованный тем, что его команда вынуждена пребывать на вторых ролях вслед за „Спартаком“, Берия вызвал к себе одного из тренеров „Динамо“.

– У меня только один вопрос, – произнес Берия. – В чем дело? – Его слова повисли в густой зловещей тишине огромного кабинета. – Ну, – блеснул он стеклами пенсне, – я жду…

– В „Спартаке“ больше платят, – вымолвил, наконец, тренер.

– Как? – удивился Берия. – Эти торгаши получают больше, чем чекисты? – и бросил стоявшему навытяжку помощнику: – С этим надо будет разобраться и поправить.

– Есть разобраться и поправить, – отчеканил офицер.

– Ты запиши. Я поумнее тебя и то иногда записываю нужные мысли, – не взглянув на него, сказал хозяин кабинета. И сразу словно забыл о существовании побледневшего адъютанта. – Что еще? – спросил он у тренера.

– Есть проблемы в обороне, но мы надеемся…

Берия не дал тренеру договорить:

– Может, вам в оборону роту пулеметчиков поставить? Это можно. Только учтите, что ваши спины тоже будут на мушке. Подумайте о сегодняшнем разговоре. Я вам не советую о нем забывать».

 

Аркадьев и Берия

И сейчас футболисты сплошь и рядом интригуют против тренеров, но в сталинские времена попытки игроков использовать походы к начальству для их замены могли закончиться более плачевно, нежели банальное сегодняшнее увольнение. Борис Андреевич Аркадьев рассказывал Льву Ивановичу Филатову, безо всякой обиды на игроков, о том, как Григорий Федотов и Всеволод Бобров ходили к начальству с требованием освободить их от Аркадьева: «У начальства в тот раз, на удивление, хватило решительности отправить парочку великих восвояси, ни с чем. Я уцелел, а они потом оба каялись – не могли себе простить этого шага».

Упомянутые Аркадьевым звезды позволили себе демарш, не оставшийся, понятно, в тайне в разгар царствования ЦДКА в советском футболе, когда на команду (и на тренера в том числе) молились прикипевшие в послевоенные годы к футболу полковники, генералы и маршалы, радовавшиеся тому, что любимый клуб оставляет «с носом» принадлежавшее Лаврентию Берия «Динамо».

Берия «доставал» Аркадьева с монотонной регулярностью. Когда Борис Андреевич возглавлял «Динамо», к нему в тренерскую комнату доставляли «проект состава» на очередной матч, подписанный всесильным Лаврентием. Тренер дописывал на листочке свой вариант и отправлял бумажку с ординарцем обратно. На поле выходил состав Аркадьева. Но постоянное давление не могло не раздражать даже Бориса Андреевича – человека уравновешенного, обычно неторопливого, со всегда спокойным и мягким голосом.

В «Динамо» Аркадьев стал работать в 1940 году. После 37-го года последовал спад в игре, началась тренерская чехарда. «В команде нет единого взгляда на методы подготовки и ведения игры, – говорилось в одной из рецензий той поры. – Наметились, к сожалению, элементы групповщины, пренебрежение дисциплиной, потеря отдельными футболистами должной требовательности к себе».

Новый тренер часами объяснял динамовцам то, что от них требуется, и тренировал это. «Динамо» Аркадьев сделал чемпионом в первый же год.

Руководитель ведомства безопасности не оставлял Бориса Аркадьева без внимания и после того, как тренер стал работать в ЦДКА. В ведомственный дом НКВД (знаменитый дом, примыкающий на Садовом кольце к гостинице «Пекин»), квартиру в котором Аркадьев получил в динамовские годы, накануне каждого матча ЦДКА – «Динамо» приходили повестки с предписанием «семье Аркадьевых немедленно освободить жилую площадь». Семья нервничала. Аркадьев был спокоен. Звонил кому-то, а этот «кто-то» организовывал два раза в сезон звонок из Министерства обороны в Госбезопасность, всегда менявшую аббревиатуру: «Будете настаивать на выселении Аркадьевых, выселим ваших людей из наших ведомственных домов».

По полной программе Лаврентий Берия рассчитался с независимым Борисом Андреевичем, открыто дома говорившим о том, что Берия – личность жуткая, мерзкая (словно специально для подслушивающей аппаратуры, натыканной в квартирах дома НКВД), после Олимпиады-52 в Хельсинки. «Лучше бы всю Олимпиаду проиграли, чем вы – югославам», – сказали Аркадьеву в Кремле. Его не посадили, скорее всего, только потому, что было не до «вредителей от спорта», проигравших «клике Тито»: готовилось «дело врачей», и все пропагандисты и следователи были заняты им.

Аркадьев не уточнял домашним, кто сказал ему эту фразу. Может быть, и Берия. Но именно Берия стал инициаторам разгона ЦДСА (так клуб стал назваться с 51-го года) – больнее удар для Бориса Андреевича трудно было придумать. Принимавшим решение было сказано: «ЦДСА был базовой командой для сборной». Кто станет проверять, что армейцев в команде было всего четверо. Прозвучало из военного лексикона: «Проигрыш врагам равносилен утрате воинской частью знамени. В этом случае часть расформировывают, особо виновные подлежат каре».

В преамбуле приказа № 793 Всесоюзного комитета по делам физической культуры и спорта при Совете Министров СССР отмечалось, что «команда ЦДСА неудовлетворительно выступила на Олимпийских играх, проиграв матч югославам, чем нанесла серьезный ущерб престижу советского спорта и советского государства». Армейскую команду «с розыгрыша первенства СССР» сняли и расформировали за, как сказано в приказе, «провал на Олимпийских играх, за серьезный ущерб, нанесенный престижу советского спорта». Бориса Аркадьева с работы сняли и лишили звания заслуженного мастера спорта.

Звание это он получал в 1942 году не за футбол, а «за особые заслуги в деле подготовки кадров для Красной Армии и непосредственное участие в разгроме врага»: бывший преподаватель фехтования (брат-близнец Бориса Андреевича – Виталий Андреевич – выдающийся фехтовальный тренер, подготовивший очень многих чемпионов мира и олимпийских чемпионов) в военной академии имени Фрунзе в годы войны стал инструктором Всевобуча, обучавшим гранатометанию, ведению штыкового боя, преодолению полосы препятствий.

 

Приказ 793

В 1988 году мы со Станиславом Токаревым, блестящим спортивным журналистом, писателем, опубликовали на страницах пяти номеров журнала «Спортивные игры» документальную повесть «Точка разрыва» – об участии сборной СССР в Олимпиаде 1952 года и о последующем разгоне команды ЦДСА, которую назвали главным виновником поражения в Финляндии от югославов.

Повесть тогда заметили, о ней говорили, ее хвалили и критиковали. Почти два года спустя известный журналист Аркадий Романович Галинский на страницах «Советского спорта» – и тоже в пяти номерах – опубликовал свою версию событий, в которой, помимо всего прочего, обрушился с резкой критикой «Точки разрыва».

И тогда считал, и до сих пор полагаю, что Аркадий Романович сам всерьез занимался темой разгона ЦДСА после Олимпиады-52, но вдруг его опередили. И тогда он прошелся по повести с использованием элементов созданной им конструкции. А если Галинский выстраивал конструкцию – неважно где: в телефонном разговоре, в дискуссии с участием большой группы людей, в материалах, – свернуть его с выбранной колеи было невозможно ни фактами, ни аргументами. Для того чтобы спорить с «Тайной команды лейтенантов» – именно так называлась публикация в «Советском спорте», – опровергать отдельные положения варианта Галинского, понадобятся полосы в пяти номерах еще какого-нибудь издания. Да и заниматься этим, признаться, нет времени и желания. Тем более что уже тогда Аркадию Романовичу ответили коллеги, в частности, хорошо знавший тему Владимир Пахомов.

Обратил бы внимание лишь на одно обстоятельство – на высказывания Галинского по поводу знаменитого приказа Комитета по делам физкультуры и спорта «793» «О футбольной команде ЦДСА» от 18 августа 1952 года. В приказе, подписанном исполнявшим тогда обязанности председателя Комитета Николаем Романовым, в первом пункте объявляется о снятии команды ЦДСА с розыгрыша первенства СССР и ее расформировании, во втором говорится о снятии с должности главного тренера ЦДСА Бориса Аркадьева и лишении его звания заслуженного мастера спорта, а в третьем анонсируется рассмотрение вопроса о безответственном поведении отдельных футболистов во время матчей с Югославией, «что привело к провалу команды на Олимпийских играх». Через две недели, к слову, последовал приказ «808» – в нем, в частности, званий заслуженных мастеров спорта лишили Константина Бескова и Валентина Николаева.

Галинский назвал опубликованный «Спортивными играми» приказ (его, надо сказать, прислал в редакцию Кенжебай Рахимов со станции Алгабас Уральской области Казахской ССР, десятилетия собиравший различные материалы о футболе, переписывавшийся со многими коллекционерами и от них получивший копии приказов) «необычным парадоксальным документом» (как это так: цивильное спортивное учреждение отдает приказ о расформировании штатной военной команды! А вот так и отдает: Романов в те времена был выбран на роль пешки в политической игре) и «заведомой фальшивкой».

Такая реакция Аркадия Романовича на публикацию «Приказа 793» понятна. Он – приказ – рушил почти всю конструкцию Галинского. А коли так, значит, приказа не было. И публикация его – «заведомая фальшивка».

Надо, впрочем, отдать должное Аркадию Романовичу. После того, как всем причастным к изучению футбольной истории было ясно, что приказ этот существовал на самом деле и является правдой, а не фальшивкой, он позвонил мне, признал, что был не прав, и пообещал непременно в какой-нибудь публикации сообщить об этом.

Быть может, я что-то пропустил, но признание Галинского так и осталось на словах.

 

Распоряжение вождя

«В советские времена, – рассказывает Виктор Хенкин, – ведущие спортсмены, в том числе и шахматисты, получали ежемесячные государственные стипендии. Размеры стипендий колебались от 100 до 300 рублей в зависимости от спортивных достижений и заслуг. На стипендию, однако, мог рассчитывать лишь тот, кто никакой другой заработной платы от государства не получал, то есть всецело посвятил себя спорту. Дольше всех, помнится, держался Лев Полугаевский, не желавший бросать работу инженера, но и он, в конце концов, „продался“ Го – скомспорту. Единственное исключение было сделано для Михаила Ботвинника: специальным постановлением Совета министров СССР ему разрешалось получать и государственную стипендию, и заработную плату по месту работы.

В 1971 году, когда Ботвиннику исполнилось шестьдесят лет, он обратился в Госкомспорт с заявлением об отказе от стипендии. Свое решение он мотивировал тем, что прекращает официальные выступления в шахматных соревнованиях и не хочет получать незаработанные деньги. Поступая так, Ботвинник освобождался от обязательств перед Госкомспортом, с которым у него нередко возникали трения. О своем решении он объявил в одном из интервью, оно было опубликовано…

Прошел год. Беседуя однажды с Михаилом Моисеевичем в институте, где он руководил одной из лабораторий, я, между прочим, спросил, как живется ему без стипендии.

– Мне продолжают ее выплачивать, – ответил он к моему удивлению.

– Но вы же от нее отказались!

– А известно ли вам, кем было подписано распоряжение о моей стипендии?

Я не знал.

– Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Оно висит на стене над моим письменным столом в рамке, – чеканным голосом произнес Ботвинник. И добавил: – Наши чиновники до сих пор боятся отменять его приказы.»

 

Вмешательство Молотова

В первом за 1992 год номере журнала «Динамовский футбол» было опубликовано – в связи с его 85-летием – интервью с капитаном первых чемпионов СССР, московских динамовцев, Сергеем Сергеевичем Ильиным.

«В недавних мемуарах, – так прозвучал один из вопросов, – Н. П. Старостин бросил тень на „Динамо“, обвинив главного шефа довоенного „Динамо“ в кознях против него лично и возглавляемого им „Спартака“. „Я, – ответил Сергей Сергеевич, – с искренним уважением отношусь к Н. П. Старостину как спортсмену, но многое из того, что прочитал недавно, отвергаю с порога. Во-первых, не надо забывать, что Николай был не просто футболистом и организатором команды „Спартак“, – он был и руководителем общества, проводил определенную политику в спорте, рисковал, интриговал, завязывал на высоком уровне нужные связи. А раз ты ведешь крупную игру, то всегда будь готов и к крупному проигрышу. Мы, динамовцы, во всяком случае, не лицемерили. Вы не найдете на страницах печати наших славословий товарищу Сталину, как и хулы в его адрес. Во-вторых, а всегда ли спартаковцы были образцом для подражания? Ведь я до сих пор нигде не прочитал настоящей правды о „победе“ „Спартака“ над басками, которой они до сих пор похваляются. А ведь наше поражение от тех же басков мне дороже их победы. Оно во много раз честнее. „Спартак“, а вернее – один из вариантов сборной столицы – нет, пожалуй, СССР! – в том матче не играл лучше. Та победа была „обеспечена“, причем так, что ошарашенные баски ушли с поля, и потребовалось вмешательство самого Молотова, чтобы они вернулись в игру“.»

 

Конькобежный партбилет

Чего только не придумывали партийные идеологи в Советском Союзе, дабы, как им казалось, поднять уровень значимости первых лиц, скажем Н. С. Хрущева.

В начале 1964 года, когда позиции первого секретаря ЦК КПСС заметно пошатнулись (так, во всяком случае, видится из сегодняшнего дня; не только, впрочем, из сегодняшнего: зять Хрущева, главный редактор газеты «Известия» Алексей Аджубей, еще в марте 1963 года считал, что позиции тестя ухудшаются), в ЦК придумали историю со вступлением в ряды членов КПСС известной спортсменки Лидии Скобликовой. За ее подписью из олимпийского Инсбрука, в котором «уральская молния» выиграла четыре золотые медали на конькобежных дорожках, ушло в адрес Хрущева письмо, в котором она сообщала руководителю страны: «Хочется поделиться с Вами своей радостью и доложить Центральному Комитету, лично Вам, Никита Сергеевич, что мне удалось выиграть все четыре дистанции и привезти на Родину четыре золотых медали». Далее Скобликова рассказала, что на недавней пресс-конференции в Инсбруке американский журналист спросил у нее, является ли она членом Коммунистической партии. Никто, понятно, ничем подобным у Скобликовой не интересовался, но она, в соответствии со сценарием подготовивших эту акцию идеологических работников, большой группой входивших в состав советской олимпийской делегации, через мифического американца подошла к главному вопросу письма: «Я – комсомолка, а самая заветная моя мечта – стать членом партии Ленина. Если это возможно, дорогой Никита Сергеевич, прошу считать это мое письмо моим заявлением о приеме в ряды ленинской партии коммунистов».

Конечно, возможно. И Хрущев, спустя двое суток, отвечает на письмо Скобликовой: «Центральный Комитет КПСС рассмотрел Вашу просьбу и принял Вас в члены КПСС. Теперь Вы можете сказать, что Ваше желание исполнилось, и Вы являетесь членом Коммунистической партии Советского Союза».

Чем для Хрущева закончился 1964 год, всем известно, а вот Скобликова, по свидетельству известного спортивного журналиста Владимира Пахомова, стала четырнадцатым – за всю историю страны – членом КПСС, принятым в партию ЦК без прохождения кандидатского стажа. В одном ряду с олимпийской чемпионской – летчик Валерий Чкалов, микробиолог Николай Гамалея, военачальник Леонид Говоров, космонавт Валерий Быковский, улетевший в 1963 году в космос комсомольцем, а вернувшийся коммунистом…

 

«Справедливо ли это?..»

Эдуарду Стрельцову, после того как он вышел из мест заключения, долго не разрешали играть за «Торпедо» в чемпионате страны. В первенстве Москвы он играл, собирая на торпедовском стадионе полные трибуны, а вот команда мастеров оказалась для Стрельцова под запретом.

Однажды Аркадий Вольский, знаменитый парторг ЗИЛа, не выдержал. Он отправился на прием к Леониду Ильичу Брежневу, захватив с собой двух зиловцев – Героев социалистического труда. Их поддержка была крайне необходима. У одного Вольского ничего бы, наверное, не вышло.

Для начала Вольский и его компаньоны рассказали Брежневу о производственных процессах, об обстановке в коллективе, а потом, будто ненароком, вспомнили о Стрельцове, посетовав на то, что ему не позволяют играть за «Торпедо», за которое, между прочим, сказали посетители, болеют тысячи заводчан.

«Это, – услышали они ответ Брежнева, – неправильно. Я, Аркадий, что-то понять не могу. Вот слесарь вышел из тюрьмы – ему же никто не запрещает работать слесарем. А футболист почему не может? Справедливо ли это?»

Аркадий Вольский воспользовался ответом генерального секретаря на все сто: у ЗИЛа больше не было проблем с включением Эдуарда Стрельцова в заявку «Торпедо» на участие в чемпионате СССР.

 

Маршрут для инструктора

В советские времена на все чемпионаты мира по основным видам спорта – футболу и хоккею – в составе делегации непременно отправляли инструкторов из отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС.

Весной 1974 года на турнир в Хельсинки с командой поехал Николай Немешаев. После того как сборная СССР в предварительном раунде проиграла главным своим соперникам – хоккеистам Чехословакии – с разгромным счетом 2:7, Всеволод Бобров, главный тренер, последним шел в раздевалку. Можно только представить, что творилось у него на душе. И вдруг Немешаев, до этого живший в делегации по принципу «тише воды, ниже травы», вспомнил о своей принадлежности к главному карающему органу – ЦК – и бросил вслед Боброву, уже открывавшему дверь раздевалку: «А команду, между прочим, тренировать надо!» (об этом Бобров по возвращении в Москву с победного, кстати говоря, для сборной СССР чемпионата рассказал своему другу, журналисту Владимиру Пахомову). Инструктор ЦК КПСС был немедленно послан по известному адресу.

Поражение от чехословаков вызвало, к слову, настоящую панику в Москве. В Хельсинки был немедленно командирован зампред Спорткомитета Виталий Смирнов. Советский посол в Финляндии Владимир Степанов вызвал в здание на Техтаанкату – по заданию из Москвы, разумеется, – Боброва и капитана сборной Бориса Михайлова и пригрозил: «Партбилет на стол положите!» Михайлов, человек прямой и в высшей степени порядочный, ответил, изумив посла, привыкшего к подобострастию, смелостью: «Не вами выдан, не вам и отбирать». Маршрут же, предложенный Всеволодом Бобровым инструктору из ЦК КПСС, стал основной причиной увольнения тренера из сборной. Спорткомитетовские и партийные чиновники не рискнули объявить ему об отставке в глаза, а позвонили начальнику ЦСКА Ивану Покусаеву для того, чтобы тот передал Боброву: «Больше он со сборной СССР не работает».

 

Невыездной полковник

Александр Яковлевич Гомельский вправе претендовать на несколько строк в «Книге рекордов Гинесса»: знаменитый на весь мир баскетбольный тренер семь раз становился в Советском Союзе невыездным. Сегодняшним молодым людям термин этот не понять, а тогда невыездных было немало. Поводом для того, чтобы запретить выезд за границу, могло быть все, что угодно. В последнем для Гомельского случае – в 1986 году – таким поводом стала анонимка на главного тренера сборной Советского Союза. «Доброжелатель» довел до компетентных органов «сведения» о том (о содержании доноса Гомельский узнал через много лет), что во время поездки команды по США главный тренер на несколько дней покидал своих подопечных, тайно летал в Израиль, где договаривался о предоставлении ему израильского гражданства. Проверять сигнал, конечно же, никто не стал. Проще объявить главного тренера невыездным, а значит, автоматически лишить его должности.

Авторство анонимки приписывают Арменаку Алачачяну, высококлассному в прошлом защитнику ЦСКА и сборной СССР, тренировавшему армейский клуб и мечтавшему совмещать эту работу с тренерством в сборной. Но не суть важно, кто автор. Важно лишь то, что Александр Яковлевич Гомельский, целенаправленно занимавшийся подготовкой сборной к Олимпиаде-88 в Сеуле, был лишен возможности продолжать начатое дело. На чемпионат мира в Испанию команду повез рекомендованный Гомельским Владимир Обухов.

Один из руководителей Госкомспорта Валентин Лукич Сыч сказал, по свидетельству Владимира Гомельского, невыездному тренеру следующее: «Саша, мы здесь ни при чем. Тебя невыздным делает ЦСКА.

Это политические органы не подписывают на тебя выездную характеристику. Мы, руководство Госкомспорта, хотим, чтобы ты тренировал сборную и готовил ее к Олимпиаде в Сеуле. Поэтому мы тебе предлагаем: увольняйся из Вооруженных сил. Хватит, ты свое отслужил. И ты сразу будешь выездным. Мы тебе это гарантируем».

И полковник Гомельский решился. Почти сорок лет выслуги остались позади. Он стал гражданским человеком. Вновь возглавил сборную. И выиграл с ней в 1988 году самый престижный в баскетбольном мире турнир – олимпийский.

 

Двойная ссылка

С Сергеем Павловым в первой половине 80-х годов обошлись по-свински. Высоким руководителям не хотелось иметь рядом с собой энергичного молодого министра спорта, готового в любой момент заняться активной политической деятельностью, и они отправили его послом в Монголию. Почти все работавшие с ним в Улан-Баторе вспоминают время «при Павлове» как самое интересное время в посольской жизни в этой стране, расположенной на обочине мировой политики. Павлов моментально превратился в дипломата высокого ранга, уровень которого позволял ему оказаться в одном из кабинетов на шестом этаже МИДовского здания на Смоленской площади – этаже для руководителей. Нет. После Монголии Павлова отправили в Бирму. И там он проявил себя самым лучшим образом. Но стоило только ему в 1989 году отметить 60-летие, в посольство сразу же поступила шифрованная телеграмма, предписывавшая Сергею Павловичу сворачивать деятельность посла – пора, дескать, на пенсию.

В Москве Павлов, полный сил, записался на прием к министру иностранных дел СССР Эдуарду Шеварднадзе, которому протежировал во времена комсомольской молодости и которого на каком-то этапе даже считали «выдвиженцем Павлова».

Министр экс-посла в Бирме не принял. Только и остались от Шеварднадзе письма Павлову, одно из которых процитировал в своей книге «Лидер» о Сергее Павловиче мой коллега Сева Кукушкин: «Как восход солнца над горами был твой приезд в Грузию…» Не так ярко, как о Леониде Ильиче Брежневе («Будучи очевидцем титанической деятельности Леонида Ильича Брежнева, читая записи его бесед, фундаментальные труды, выступления по внешним и внутренним проблемам, испытываешь искреннюю радость и гордость от сознания того, что во главе партии и государства стоит человек, в котором органично сочетаются широчайшая эрудиция, ленинская принципиальность, пролетарская стойкость, революционная смелость, высокий гуманизм, редкая дипломатическая гибкость.»), но все же.

 

Валетбол на шведском столе

В 1983 году на спорт был брошен Марат Владимирович Грамов, прежде, в должности заместителя заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС, курировавший в Советском Союзе этот вид человеческой деятельности. К спорту вообще-то выпускник Саратовской высшей партийной школы никогда никакого отношения не имел. Более того, он его не любил, не знал и знать не хотел. Но коли партия бросила на этот участок, пришлось подчиниться. Партия знает, где какие кадры ей нужны.

Деятельность нового главы Госкомспорта сразу же получила название «грамовщина». Он начал с того, что не просто уволил Валерия Лобановского с поста главного тренера сборной СССР (у тренера профессия такая – когда-то, рано или поздно, быть уволенным) после проигрыша португальцам в Лиссабоне со счетом 0:1 из-за возмутившей всю футбольную Европу судейской ошибки, но сделал это в предельно издевательской форме. Бывший аппаратчик ЦК КПСС продиктовал приказ, в котором Лобановскому, а заодно и его коллеге по сборной Никите Симоняну запрещалось впредь работать со всеми сборными страны, начиная с юношеских. В 1986 году, правда, начальники Грамова из ЦК заставили его вновь обратиться к Лобановскому, и он это, разумеется, сделал, не отменив собственный приказ, продолжавший действовать. Приказ этот, к слову, так никогда и не было отменен: после распада СССР и отменять его было некому.

Грамов, над которым посмеивались за изменение названия вида спорта – вместо «волейбол» он на всех совещаниях и заседаниях говорил «валетбол», – решил однажды ввести режим жесткой экономии в подготовку сборных страны по различным видам спорта. Начал он с горнолыжников. На заседании коллегии Грамов попросил тренера горнолыжников доложить план работы предстоящей зимой. «Первый сбор в Шамони, – принялся докладывать тренер. – Второй – в Кортина д’Ампеццо, третий – в Санкт-Морице…» «Достаточно, – сказал Грамов. – Понятно, что вы настроились разъезжать по заграницам и не хотите тренироваться на родной земле». «Дело в том, Марат Владимирович, – пытался отстоять свою позицию горнолыжный тренер, – что нас, во-первых, везде принимают на льготных условиях, во-вторых, во всех этих местах идеальные условия для занятий, в-третьих, мы живем в отелях, в которых шведские столы.» «Шведские столы? – переспросил Грамов. – На коллегии есть кто-нибудь из отдела настольного тенниса?» – «Есть», – последовал ответ. «Вам купили шведские столы?» – спросил Грамов. «Купили. Четыре стола», – ответил пингпонгист. «Вы довольны?» – поинтересовался Грамов. «Очень довольны», – услышал руководитель в ответ. «Вот и этим, горнолыжникам, – сказал Грамов, обращаясь к управляющему делами Госкомспорта генерал-лейтенанту в отставке Абашину, – купите для начала три, и пусть тренируются дома».

История с Лобановским и шведскими столами относится к 1983 году, а в начале следующего года Марат Владимирович отправлял первую свою делегацию на Олимпийские игры – на зимние в Сараево. Как водится в таких случаях, были заказаны чартеры Аэрофлота. Грамову доложили, что на одном из рейсов – перебор, надо что-то менять. Он попросил доложить, какие команды на борту. Доложили. Услышав, что в числе прочих сборная по лыжному двоеборью, уточнил: «Это там, где на лыжах ходят и с трамплина прыгают?» Узнав о том, что он совершенно прав, Грамов распорядился: «Пусть те, которые на лыжах ходят, летят этим рейсом, а те, кто с трамплина прыгает, – следующим».

 

Привлечение Самаранча

Убрать Колоскова с должности президента РФС пытались не раз и не два. Одна из первых попыток сделать это относится к 1994 году, то есть, почти сразу после того, как Вячеслав Иванович сделал для России благое дело: добился статуса правопреемника Советского Союза в мировом футбольном сообществе и участия именно сборной России (не Украины с Грузией, не говоря уже об Армении с Белоруссией) в отборочном турнире чемпионата мира-94.

В Москву тогда приехал с визитом Хуан Антонио Самаранч, и антиколосковские силы наверху решили этим событием воспользоваться. Самаранч, понятное дело, встречался с Борисом Ельциным. О чем они доподлинно говорили, неизвестно, стенограмма беседы не опубликована. Однако на следующий день после встречи тогдашний пресс-секретарь Ельцина Сергей Ястржембский поведал публике о том, что президент МОК будто бы спросил у Ельцина: «Как же так, господин президент? В вашей великой стране много отличных спортсменов, но никак при этом не заиграет на высоком уровне футбольная сборная». И Ельцин, будто бы, ответил: «Да, у нас есть отличные игроки, но футбольные руководители устарели. Мы будем их менять».

Сигнал Колоскову, что и говорить, прямой, без намеков. Но Вячеслав Иванович, прошедший серьезную школу чиновничьих взаимоотношений в советские времена, – не из пугливых людей. Многие на его месте после такого заявления (фактически – от имени президента страны) подняли бы лапки кверху и сдались. Колосков же обратился к человеку, который был на встрече Ельцина с Самаранчем – президенту Национального олимпийского комитета России Виталию Смирнову – и из первых рук узнал о том, что Ястржембский, мягко говоря, ввел общественность в заблуждение, а иначе – соврал. «Я, – рассказал Смирнов Колоскову, – вел запись всей беседы. Ястржембский выдал, видно, свое мнение за действительность. О футбольном руководстве речи вообще не было».

 

Плановое хозяйство

Перед началом каждого сезона знающие люди практически безошибочно называют команды первого дивизиона, которые имеют наибольшие шансы для перехода в премьер-лигу. Прогноз основывается на простейших знаниях. Есть ли, во-первых, желание перебраться классом выше – у местных властей и самого клуба? Способен ли бюджет – это во-вторых – помочь реализации задачи? И, наконец, самое главное: является ли клуб-претендент реальным очередником, поскольку очередь давно сформирована? Она, разумеется, корректируется в зависимости от возникающих обстоятельств, но – существует.

И очередь эта – не ноу-хау России. Существовала она и в советские времена. «Не думаю, что для людей, близко соприкасавшихся с футбольной кухней СССР, – говорит Марк Тунис, работавший со многими клубами, в том числе с душанбинским „Памиром“, – была откровением негласная очередь для клубов, претендовавших на повышение в ранге».

В 1981 году «Памир» за восемь туров до конца турнира в первой лиге занимал второе место. В «вышку» переходили две команды, и стали поговаривать о серьезных перспективах душанбинского клуба. Руководителей команды пригласил к себе на «встречу без галстуков» первый секретарь ЦК компартии Таджикистана Рохмон Набиев и поинтересовался у Туниса, может ли он, как главный тренер, «поставить перед футболистами задачу выйти уже в этом году в высшую лигу?» «Я, – рассказывает Марк Исаакович, – ответил: „Если среди присутствующих и есть человек, способный поставить такую задачу, то это только вы, первый секретарь ЦК“. „Интересно, – удивился Набиев, – что я для этого должен сделать?“ „Для начала, – стал разъяснять ситуацию Тунис, – вам следует позвонить руководителю Спорткомитета СССР Сергею Павловичу Павлову, пригласить его в Таджикистан, организовать для высокого гостя хорошую охоту, если он к этому занятию неравнодушен, или что-то еще, потом за хорошим столом провести с ним доверительную беседу и доходчиво объяснить, что Таджикистан – это не только хлопок, но и футбольная команда „Памир“, на матчи с участием которой всегда собирается полный стадион…“»

«Памир» пробился в высшую лигу через шесть лет.

 

Доски в воротах

Уровень спортивных начальников в Советском Союзе, да и не только их, всегда был поразительным. Они, как тот же Романов, увидевший корты «Шахтера», несли все, что угодно, над словами не задумываясь.

Как-то раз хоккеистов принимал глава спортивного ведомства энкавэдэшный генерал Аркадий Аполлонов. Не могу сказать, насколько силен он был в деле, которым занимался в органах, курируя пограничные службы, но коэффициент его дремучести в спорте был запредельным.

Сидя за огромным столом, от бумаг полностью освобожденным, генерал отхлебнул чай и посоветовал вратарю Николаю Пучкову: «Почему бы вам, товарищ Пучков, для пущей надежности не натянуть сеточку между ног? Тогда и шайб будете пропускать меньше».

Пучков реплику на всякий случай «проглотил», но Всеволод Бобров, имевший за спиной мощную поддержку Василия Сталина, не сдержался: «Правильно говорите, Аркадий Николаевич! Надо бы еще досками наши ворота заколотить».

 

Братский скандал

В советские времена регулярно устраивались матчевые встречи между сборными СССР и командами стран социалистического лагеря по самым разным видам спорта. Особой популярностью пользовались встречи пловцов Советского Союза и ГДР. Пловцы и – особенно пловчихи – Восточной Германии высоко котировались в мире, в состязаниях с ними несложно было определить свой уровень.

К одному из таких матчей плавательная сборная СССР готовилась в полезных для тренировочного процесса условиях среднегорья на знаменитой советской спортивной базе в Цахкадзоре, построенной неподалеку от Еревана. Какой-то умник в Москве разрешил приехать в Цахкадзор гэдээровским телевизионщикам. В один из дней напряженного тренировочного сбора телегруппа нагрянула на базу. Встретили гостей приветливо, разрешили снимать не только в бассейне, но и в тренажерном зале, в котором они и обнаружили висевший на стене, как сказали бы в нынешние времена, баннер такого содержания: «Твой главный враг – немец! Победи его!»

Скандал разгорелся неимоверный. Телевизионщики тут же позвонили в Москву и сообщили об увиденном своим дипломатам. Те отправили шифровку в Берлин. Курьер доставил ее в ЦК Социалистической единой партии Германии. Из того ЦК пожаловались в ЦК советский… Разрулил ситуацию, рассказывают, Сергей Павлович Павлов. В эпицентре вспыхнувшего скандала он убедился, каким адским трудом занимаются пловцы, поговорил с выдающимся тренером сборной СССР Сергеем Михайловичем Вайцеховским, не стал читать ему нотаций, а в вышестоящие инстанции доложил о том, что «меры приняты, виновные по спортивной линии наказаны». Такая же формулировка ушла из московского ЦК в ЦК берлинский.

 

Антипартийная вылазка

В 1963 году в ЦСКА проходило общее партийное собрание. Слово взял выдающийся спортсмен, штангист Юрий Власов, и выступил против тогдашней системы организации спорта высших достижений. Власов предложил всем чемпионам и рекордсменам мира, а таковых в армейском клубе было немало, обратиться в ЦК КПСС с заявлением о том, что нынешний советский большой спорт – это, по сути, западная модель. «С ее, – сказал тогда Власов, – жестокостью, разлагающим воздействием на человека, со всеми издержками профессионализма». Полная, на самом деле, ерунда, даже если подходить к этому с мерками не сегодняшнего дня, а тогдашнего.

Выступил, предложил и сел на свое место в зале, а собрание перешло к обсуждению внезапно возникшего вопроса – о поведении Юрия Власова, – осудило его за антипартийную вылазку и едва не приступило к голосованию – оставлять диссидента в партии или же избавить ее ряды от присутствия в них «вольнодумца».

 

Машина для академика

Однажды на тренировочную базу тбилисского «Динамо» в Дигоми приехал перед матчем динамовцев с гремевшим в те годы ЦДКА секретарь ЦК компартии Грузии Тенгиз Чирквиани. Задача у секретаря была одна – дать важное партийное напутствие футболистам, болеть за которых придет весь Тбилиси.

Проникновенные слова были произнесены. Секретарь, как водится в таких случаях, обратился к игрокам:

– Какие будут вопросы?

Встал левый защитник «Динамо» Ибрагим Сарджевеладзе и сказал:

– Товарищ Чирквиани! Мне давно обещана машина, но я ее так и не получил. Когда я смогу ее получить?

Сложилось полное ощущение, что Чирквиани был готов к такому вопросу. Среагировал он на него мгновенно:

– Товарищ Сарджевеладзе! О вашей машине мы помним. В Тбилиси уже доставлен автомобиль, но по решению ЦК он выделен известному академику.

И, ответив так, партийный секретарь ловко свернул разговор с командой на другие темы. Но вдруг вновь встал Сарджевеладзе и в наступившей тишине заявил:

– В таком случае, товарищ Чирквиани, пусть на матч выходит ваш академик и держит Г ринина.

 

Генерал Эпштейн

Николай Семенович Эпштейн, главный тренер воскресенской хоккейной команды «Химик», обладал даром находить талантливых мальчишек в самых разных уголках страны. Именно он, к слову сказать, открыл в Кирово-Чепецке Александра Мальцева, которого спустя некоторое время забрало московское «Динамо» – по «положению» в хоккейном обществе «Химик» с московским клубом состязаться, конечно же, не мог.

Как-то раз Николай Семенович привез из Челябинска способного защитника Владимира Данилова. Парень с радостью поехал к Эпштейну, но не снялся дома с воинского учета – то ли забыл, то ли не успел. А в армии классные хоккеисты тоже на учете. Данилова, которого, забегая вперед, удалось от поползновений армейских команд отбить, принялись разыскивать. Кто-то подсказал армейцам, что он в Воскресенске, у Эпштейна. Из Челябинска в «Химик» приходит телеграмма следующего содержания: «Срочно направить Владимира Данилова в распоряжение челябинского горвоенкомата». И подпись – полковник такой-то. В ответ ушла такая телеграмма: «Такого игрока у нас не было и нет. Генерал Эпштейн».

 

«Эй, вратарь…»

Крестным отцом ростовской армейской команды СКВО по праву считается известный военачальник времен Великой Отечественной войны, тогдашний командующий Северокавказским военным округом маршал Андрей Иванович Еременко. То ли он сам придумал создать ее, то ли кто-то маршалу посоветовал, но собирали СКВО в полном соответствии с армейскими традициями.

У Виктора Понедельника, блиставшего в составе «Ростсельмаша», была вузовская бронь. Виктор Одинцов вот-вот должен был отправиться в Москву по приглашению «Торпедо». Александр Шевченко был в «Ростсельмаше» капитаном и никуда переходить не собирался. Эту троицу, а также их одноклубника Энвера Юлгушова пригласили вдруг в райком партии, проводили в кабинет секретаря и попросили подождать. Через несколько минут в помещение стремительно вошел командующий округом с тремя офицерами. Еременко не давил на игроков.

Он рассказал о своей задумке и объяснил своим собеседникам, что в их интересах тут же, при нем, никуда не выходя и ни с кем не советуясь, написать заявления о своем желании играть отныне только в СКВО. «По-отечески, – сказал, – рекомендую».

Следующей ночью автоматчики военным самолетом привезли из Краснодара в Ростов группу местных игроков – лучших, разумеется, – из команды «Нефтяник» (была такая когда-то в Краснодаре). Пополнение для СКВО взяли по квартирам в одночасье – под призыв.

«Когда ребят таким образом заметали, – рассказывал вратарь Виктор Киктев, – я успел из Краснодара ускользнуть. Улетел во Фрунзе (так в советские времена назывался Бишкек – столица Киргизии), откуда родом, и посчитал, что там затерялся. Но вышел как-то играть за своих, слышу за сеткой сзади кто-то приветливо мне напевает: „Эй, вратарь, готовься к бою…“ Оглянулся – незнакомец в штатском. Я подумал, что это болельщик, которого с трибуны за ворота занесло. Еще рукой помахал ему. После игры „болельщик“ сдал меня пребывавшему в засаде военному патрулю, а во время перелета из Фрунзе в Ростов выяснилось, что напевал мне адъютант маршала Еременко.»

 

Отлов тренера

В 1982 году сборная СССР по волейболу выиграла в Ленинграде считавшийся тогда в мировом волейболе престижным Мемориал В. И. Саввина и приступила к подготовке к чемпионату мира в Аргентине. Перед заключительным сбором в подмосковном Новогорске Вячеслав Платонов выбрался на субботу и воскресенье домой. Субботним вечером, когда он ужинал на кухне с женой, раздался звонок в дверь. Пришли военный с женщиной. Военный спросил:

– Платонов Вячеслав Алексеевич?

– Он самый.

– Собирайтесь и следуйте за мной на призывной пункт. Вас забирают на переподготовку.

– Но я не могу! Я – тренер сборной Советского Союза по волейболу. Завтра вечером мне нужно ехать в Москву на последний сбор перед чемпионатом мира. Он пройдет в Аргентине. Мы скоро туда отправляемся.

– Ничего не знаю. Мы вам присылали повестки, но вы по ним не являлись. У меня приказ.

– Но я почти не бываю дома: все время в разъездах – сборы, турниры, матчи.

– Вот и хорошо. Наконец-то мы вас отловили. Собирайтесь.

Ничего не поделаешь. Спорить с военными бесполезно и бессмысленно. Отловленный Платонов собрался и ушел вместе с гостями.

Жена Платонова – Валентина Ивановна – устроила телефонную бомбардировку, обзвонив почти всех, кто значился в записной книжке мужа. Вопрос, конечно же, был сразу решен. Советская армия обошлась без немедленной переподготовки 43-летнего главного тренера сборной страны, сохранив при этом боевую мощь, а команда СССР выиграла в Аргентине все девять матчей и стала чемпионом мира.

 

Священный долг

Время от времени в Москве начинают вполне серьезно говорить о необходимости возвращения к временам союзного футбольного чемпионата, который, согласно некоторым утверждениям, по уровню не уступал чемпионатам ведущих европейских стран. Ностальгические мотивы обычно появляются в преддверии традиционного Кубка Содружества, проводимого в конце января. Участники телепередач с пафосом размышляют о том, каким бы мощным стал чемпионат с участием… (перечисляются знакомые по чемпионатам СССР названия команд) и как здорово его призеры выступили бы в клубных турнирах, громя европейские суперклубы. Понятно, что никто при этом не вспоминает, как выступали советские команды в большинстве континентальных кубков. А выступали они, за вычетом двух побед в Кубке кубков киевского «Динамо» и одной – «Динамо» тбилисского, а также выходов киевлян в полуфиналы Кубка чемпионов, точно так же, как играют почти все представляющие постсоветские страны чемпионы и призеры сегодня.

В преддверии Содружества постоянно мелькали и продолжают мелькать воспоминания о прежних пристрастиях. В интервью еженедельнику «Московские новости», например, тогдашний глава московского бюро радио «Свобода» Савик Шустер, занимавшийся одно время телевизионными футбольными комментариями, сообщил интервьюеру, что «всегда болел за ЦСКА по ряду причин».

Какие же это причины?

«Я любил определенных игроков ЦСКА, – говорит Шустер. – Я очень любил Федотова. Как и все люди, любящие футбол, я ненавидел „Динамо“ Киев».

На этом «ряд причин», по которым Шустер когда-то стал болеть за ЦСКА, завершается. Наступает время объяснять, почему он ненавидел «Динамо» Киев. (С чего это Шустер, кстати говоря, взял, что киевскую команду ненавидели все любящие футбол? За «Динамо» болели, понятно, в Киеве – наверное, приходившие на местный стотысячник люди не меньше Шустера любили футбол. И не только в Киеве – в Москве, Ленинграде…)

«Не потому, что у меня были какие-то антиукраинские чувства, – говорит комментатор. – Просто это была команда власти. Они скупали всех, и рынок был их, и лучшие игроки шли сначала к Щербицкому, а потом в „Динамо“ – все это, конечно, очень сильно раздражало».

Если киевское «Динамо» было командой власти, то ЦСКА, безусловно, был командой рядовых граждан, к которой власти вообще и власти военные в частности не имели никакого отношения. Как игроки могли идти сначала к Щербицкому, а потом в «Динамо»? Они что – к Щербицкому на прием шли или в секретариате поработать, а потом их переправляли в футбольную команду? Что означает «они скупали всех»? Во-первых, в те времена футбольного рынка (денежного) не было, и никаким «их» рынок быть не мог – рынка не существовало вовсе. Во-вторых, если кто в советские годы беззастенчиво и беспардонно и прибирал футболистов к рукам, так это ЦСКА, отправляя игроков из профсоюзных команд на «службу в армию» – выполнять священный долг и почетную обязанность.

Сергея Ольшанского, одного из лидеров московского «Спартака», «выдернули» «послужить», например, незадолго до того, как ему исполнилось двадцать семь, – крайний срок для призыва, а поскольку желанием играть за ЦСКА он не горел, его для острастки отправили в Хабаровский край послужить по-настоящему, не позволив предварительно связаться с семьей и рассказать, куда он на самом деле подевался. Таких примеров – тьма.

Когда сборная СССР прилетела в «Шереметьево» откуда-то из-за границы, полузащитника донецкого «Шахтера» Анатолия Конькова встречал усиленный воинский наряд, но футболисту, прознавшему о том, кто его и как встречает, удалось с помощью носильщиков незамеченным покинуть зал прилета, а потом обмануть преследователей и отправиться домой не поездом или самолетом (все было под контролем военных патрулей), а на нанятом за приличные деньги автомобиле. История получила огласку. Министр обороны великой ядерной державы распорядился наказать виновных, и не выдержало сердце несчастного руководителя спортклуба ЦСКА полковника Леонида Нерушенко.

Аэропорты, к слову, были любимыми «призывными пунктами» для спортсменов. Однажды челябинский «Трактор» прилетел в Москву. Хоккеисты разобрали багаж и стали ждать автобус, который должен был отвезти их в гостиницу. Автобус приехал, сумки в него загрузили, остался бесхозным один баул. Челябинский тренер Анатолий Кострюков поинтересовался: «Чей?» Оказалось, защитника Сергея Бабинова. Сам игрок исчез. Потом выяснилось, что за ним, как за Коньковым, был послан наряд, составленный из крепких парней из спортроты ЦСКА. К команде они не подходили, но как только Бабинов отошел в туалет, немедленно его скрутили и доставили к месту прохождения «службы» – в армейский хоккейный клуб.

Если киевское «Динамо» по тогдашнему (нигде, понятно, не зафиксированному) праву примы республиканского футбола (в Грузии подобным клубом было тбилисское «Динамо», в Армении – «Арарат», в Белоруссии – минское «Динамо») могло, да и то с трудом, оглядываясь на Москву, приглашать почти всех лучших игроков украинских команд, то ЦСКА обирал всю страну, и ему было совершенно безразлично, что многие футболисты теряли в армейском клубе квалификацию, а после армейских набегов оставалась выжженная пустыня. Как, например, в Душанбе, когда армейско-московские спортивно-футбольные власти были возмущены выскочившим в первой лиге вперед них душанбинским «Памиром» и в разгар турнира призвали в армию шестерых ведущих игроков таджикского клуба, лишив тем самым республику возможности выйти в тот год в высшую лигу.

 

Находчивый Точилин

Известный динамовец Александр Точилин в так называемом большом футболе оказался в какой-то степени случайно. По окончании школы его никто никуда не звал. Отправился на просмотр в «Пресню», бывшую тогда фарм-клубом «Асмарала», в контрольном матче парня заметил главный на тот момент асмаральский тренер Константин Иванович Бесков и сказал руководителям, чтобы с Точилиным подписали контракт. Это потом Точилин стал играть за «Динамо», и вопрос с армией был решен. Не так, впрочем, просто, как могло бы быть с учетом динамовской принадлежности к силовым структурам. «Динамо» забыло известить точилинский военкомат о том, что он уже служит в рядах клуба, и к нему домой нагрянул патруль с милицией. «Рядовой внутренних войск, связист» Точилин показал гостям военный билет, и они были вынуждены ретироваться. А тогда, в молодости, 18-летний футболист сам изыскал способ, с помощью которого он сумел «откосить» от службы в вооруженных силах.

Один из знакомых его мамы – профессионального медика – был специалист по сотрясению мозга. Он-то и рассказал парню, как это все надо преподнести, на какие симптомы ссылаться. На комиссии Точилин ссылался на головокружения, которые сопровождаются кратковременными потерями сознания и провалами в памяти, говорил, что перед глазами мелькают мошки. Ему сделали томограмму мозга. С ее показаниями проблем не возникло: футболисты часто бьют по мячу головой, и к каким-то, пусть незначительным, сотрясениям это ведет. «Даже врач, – рассказывал Точилин, – который так и не понял, что я пытаюсь увильнуть от службы в армии, сказал мне на полном серьезе: „Саша, тебе надо заканчивать с футболом, или года через два ты станешь инвалидом“. Я тогда еле-еле сдержал смех».

 

ЦСКА против «Асмарала»

На исходе существования Советского Союза в нашем футболе разгорелся нешуточный межклубный скандал: ЦСКА против «Асмарала» – первой частной команды в СССР. Начало скандалу положил один из футболистов ЦСКА Дмитрий Галямин, «постучавшийся» в межсезонье в двери «Асмарала», платившего невиданные тогда для советского футбола деньги. Галямина, по словам владельца «Асмарала», гражданина Ирака Хусама Аль-Халиди, спросили, предупредил ли он «господина Садырина», тогда тренировавшего ЦСКА. Когда выяснилось, что не предупредил, Галямину в «Асмарале» отказали. Но этот эпизод, а также то обстоятельство, что «асмаральская» сторона принялась вербовать юных армейцев, дали Павлу Садырину повод публично заявить: «Асмарал» переходит все допустимые морально-этические нормы поведения. В «ответном» слове хозяин «Асмарала» пообещал после окончания сезона-91 купить половину ЦСКА. Армия есть армия. Угрозу там восприняли вполне серьезно и организовали в «Красной звезде» письмо под замечательным заголовком из прошлой жизни – «Не все продается, г-н Аль-Халиди!» Вот это непривычное тогда «г-н», да еще в таком контексте, живо напомнило и «ловлю рыбки в мутной воде», «и динозавров холодной войны», «и доколе далее…»

Под письмом, к слову, стояли подписи семи футболистов. В том числе и Галямина.

 

Бараны Игоря Нетто

Полетел как-то «Спартак» в Алма-Ату на игру с местным «Кайратом». Очень неприятная была, по отзывам московских игроков, команда: грубая, защитники били постоянно, сзади цепляли, пугали. Особенно дома они расходились. А у спартаковского нападающего Валерия Рейнгольда, так уж складывалось, всегда почему-то получалось «Кайрату» забивать: в каждой игре он им «отгружал».

В алма-атинском аэропорту капитан «Спартака» Игорь Нетто подошел к начальнику команды Николаю Петровичу Старостину и сказал:

– Поселите со мной Рейнгольда, я его к игре подготовлю.

Обычно спартаковцев всех в двухместные номера селили, а Нетто, как звезду, в люкс. Рейнгольд, хорошо характер Нетто знавший, говорит:

– Игорь Александрович, да не надо. Я сам как-нибудь.

Нетто отрезал:

– Нет, решено, будешь жить со мной.

Ничего не поделаешь, Рейнгольду пришлось поселиться вместе с Нетто. И капитан два дня водил нападающего в ресторан и буфет, читал ему лекции и книги, в общем, всячески готовил к матчу. Ребята в команде над Рейнгольдом, конечно, смеялись. Они-то без контроля. Могли и в картишки переброситься, и что-то еще себе позволить. Но наступает день игры, и Рейнгольд на 10-й минуте забил «дежурный» гол «Кайрату», оказавшийся в матче единственным. Потом собственно футбол закончился, на поле стали возникать стычка за стычкой, местные игроки набросились на вратаря Владимира Маслаченко, спартаковцы за него заступились, еле разняли… 1:0, короче.

После матча Рейнгольд гордый, собой довольный, лег в номере отдохнуть, а Нетто в это время позвонила жена, актриса Ольга Яковлева, и поинтересовалась, как сыграли. Нетто назвал счет, а жена спросила: кто забил? «Забил кто? – переспросил Нетто. – А баранчик один забил. Вот он неподалеку от меня лежит».

Нетто часто называл партнеров баранами. Но на него никто и не думал обижаться. Все видели, какой великий это был человек, десять лет капитанивший в «Спартаке», в сборной. Да и похвалу у него сложно было заслужить. Рейнгольд его однажды спросил:

– Игорь Александрович, ну почему я баран-то?!

– Да все вы бараны, совсем в футбол играть не умеете.

Как-то раз спартаковцы ехали на автобусе по степи, и рядом с дорогой паслось стадо овец. Рейнгольд сказал Нетто:

– Вот, Игорь Александрович, «Спартак» пасется.

Нетто ответил:

– Да, а вон я иду.

И показал на чабана.

 

Наветы проходимцев

Анатолий Исаев, олимпийский чемпион Мельбурна, блестящий форвард «Спартака», рассказывал о своем одноклубнике Анатолии Масленкине. Масленкин жил на Большой Калужской (сейчас – Ленинский проспект). Потом переехал в район Сокола, где ему дали новую квартиру. По старой памяти частенько ездил зимой в субботу-воскресенье на Калужскую – навестить друзей. Они ставили по рублю и рубились во дворе на снегу в «дыр-дыр». Зарубы были мощные, искры летели.

Один из болельщиков «Спартака» как-то раз случайно оказался рядом с Масленкиным и его приятелями, сбрасывавшимися перед игрой, узнал потом номер телефона Николая Петровича Старостина и «настучал» ему:

– Ваш Масленкин приезжает в наш двор, играет в футбол на деньги, а потом они на эти деньги пьют коньяк. Вот так он готовится к сезону.

Николай Петрович тут же набирает номер Масленкина:

– Анатолий, вот тут рассказывают, что вы раз в неделю во дворе в футбол играете на деньги, а потом коньяк пьете. Как это понимать?

– Николай Петрович, ну что вы, в самом деле, слушаете всяких проходимцев? Какой коньяк? Нам что, водки не хватает, что ли?

 

Нетто и Гуляев

Как-то коротали время в Домодедово перед полетом в Израиль на Кубок первого канала – был когда-то такой Кубок, розыгрыш которого проходил под патронажем Романа Абрамовича. Никита Павлович Симонян баловал нас, репортеров, историями из спартаковской жизни времен, когда он сам играл, когда играл Игорь Нетто и когда команду тренировал Николай Александрович Гуляев.

Нетто к тренерству Гуляева относился с изрядным скептицизмом и зачастую старался сделать так, чтобы все шло по его, капитана, указаниям.

Начиналась, например, очередная тренировка. Гуляев объясняет, что сначала будет пробежка, потом – упражнения на различные группы мышц, а затем – удары по воротам. Из строя игроков выходит Нетто и говорит: «Этой ерундой (он применял слово покрепче) заниматься не надо. Начнем с квадрата, а после него – удары по воротам. Все поняли?» И действительно – начинается тренировка с квадрата: Гуляев сдался без сопротивления – настолько авторитетным в команде был Нетто.

На разборе какого-то матча капитан вообще превзошел себя. «Спартак» выиграл с крупным счетом, но Гуляев деликатно говорит Нетто о том, что тот должен был чаще подключаться к атакам и угрожать воротам. «Для чего? – возмущается Нетто. – Я же сделал несколько голевых передач!» Гуляев продолжает настаивать на необходимости более частого подключения полузащитника Нетто к атакам, и тогда капитан «выходит из берегов»: «Я еще раз убедился, что вы вообще в футболе ничего не понимаете». Немая сцена. Гуляев покраснел. Все в шоке. Молчат. Поднимается присутствовавший на теоретическом занятии Николай Петрович Старостин: «Игорь, ну как можно? Это же главный тренер». Нетто: «И вы молчите. Вы тоже в футболе ничего не понимаете».

 

«А ты сидел?»

«Спартак» частенько ездил на халтурку – товарищеские матчи с командами низших лиг, которые могли оплатить такие гастроли. Ставка, согласно всем установочным документам Министерства финансов, не должна была превышать 80 рублей на каждого футболиста.

«И вот как-то, – вспоминает Евгений Ловчев, – мы полетели на халтуру, выезд в Барнаул и Бийск. Сыграли там матчи, получили свои премиальные, накупили в Бийске облепихового масла, которое выпускал местный завод. Между прочим, большой дефицит по тем временам. Лучшее средство от ожогов, ран… Но поездка выдалась непростой – долго лететь, потом ехать на автобусе, потом обратный путь. В общем, футболисты из числа опытных роптали. Тем более повод-то был. Мы играли в сборной с киевлянами, и те, благодаря покровительству местных властей, получали за такие вот матчи не по 80, а по 200 рублей. К тому же, как рассказывали киевляне, „это только вы, спартачи, куда-то летаете, а мы сели по машинам, доехали за 100 километров и по 200 рублей за игру получили. И никакой ОБХСС нам не страшен“.

Как-то идет в Тарасовке собрание. Встает Анзор Кавазашвили, наш замечательный вратарь, и протестующе говорит Николаю Петровичу Старостину: чего мы летим на самолете четыре часа за 80 рублей?

– А что такое? – спрашивает Старостин.

– Да киевляне сели на машины, 100 км проехали и по 200 получили!

Старостин встает, протирает очки и говорит:

– Анзор, у тебя все?

– Да, Николай Петрович.

Старостин делает паузу и многозначительно так говорит:

– Анзор, а ты сидел?

– Нет.

– А я сидел. У тебя еще вопросы есть?»

 

Чей дедушка?

В новейшие времена в спортивные клубы, в которых сразу стали крутиться большие деньги, хлынули толпы людей, к спорту никогда никакого отношения не имевших и никого из мира спорта не знавших.

Появились однажды такие люди и в офисе футбольного «Спартака» – их на работу сюда, на основные должности, определили новые хозяева клуба. Новички ходили поначалу по отделам, знакомились с немногочисленными аборигенами. В одном из кабинетов поинтересовались у давно работающего в клубе сотрудника: «А кто это у вас на портрете на стене изображен?» На стене висел портрет Николая Петровича Старостина, не знать его в лицо для собиравшихся трудиться в «Спартаке» было стыдно, и удивленный сотрудник, Михаил, внук Николая Петровича, ответил: «Это мой дедушка». «А кем же, – спросили новые руководящие деятели клуба, – был ваш дедушка, если его портрет – мы обратили на это внимание – висит во всех кабинетах?»

 

Неожиданное решение

Николай Петрович Старостин собрал как-то молодых футболистов, только-только в «Спартак» пришедших (в их числе был и Евгений Ловчев, прошедший в спартаковском клубе яркий путь от новичка до игрока сборной СССР и звания лучшего футболиста СССР, он и рассказал эту историю), и стал говорить не на футбольные, а на житейские темы:

– Еду я раз, ребята, в троллейбусе. Стою. И так мне пукнуть захотелось… Терпел изо всех сил, но, чувствую, мочи нет, надо пукнуть. Смотрю, рядом стоит молоденький мальчишка – курсантик военного училища в форме. И я сотряс воздух, да так громко! Люди, естественно, обернулись в мою и курсантика сторону. «Молодой человек, – говорю юному солдату. – Так нельзя, стыдно!» Парнишка покраснел и на ближайшей остановке из троллейбуса вышел. Так что, ребятки, не бойтесь в сложных ситуациях на поле принимать неожиданные решения.

 

«Это действительно я…»

Замечательную историю в дни 110-летия со дня рождения Николая Петровича Старостина вспомнил журналист Сергей Емельянов, один из руководителей «Советского спорта», много лет редактировавший еженедельник «Советский спорт-Футбол». В середине 90-х он работал в «Комсомолке» и взял, по заданию редакции, искавшей человека, видевшего Ленина, интервью у 93-летнего Николая Петровича.

При верстке интервью в редакции родилась идея: поставить рядом две фотографии – Ленин в кепке и Старостин в кепке. Ленина нашли сразу, а вот Николая Петровича почему-то не было. Нашли только в бейсболке. Игорь Уткин, знаменитый наш фотохудожник, где-то заснял.

И тут зам главного «Комсомолки» Николай Долгополов уперся: это не Старостин, а Тед Тернер. И так и эдак пытались ему объяснить, что это – Старостин, Долгополов – не верит. Он даже поспорил с Емельяновым на бутылку, что это не Старостин. Ребят из отдела спорта задело. Емельянов взял фото и отправился к Николаю Петровичу в спартаковский офис. Приехал, показал фото и спросил: «Это вы?» – «Как неудачно я снялся», – вымолвил Николай Петрович. Емельянов торжествовал, но как доказать Долгополову? Сергей, по его словам, набрался наглости и рассказал Старостину о споре. Николай Петрович рассмеялся, даже, показалось Емельянову, загорелся: «Что я должен сделать?» – «А вы напишите на обороте, что это вы». И Николай Петрович Старостин, футбольная легенда огромной страны, старательно вывел: «Это действительно я, но. от солнца спасающийся. Н. Старостин. 27.III.95 г.».

 

Старостин и лифт

Николай Петрович Старостин, попавший с братьями в сталинские времена под сталинские репрессии и отмотавший срок в лагерях, в середине 80-х где-то вычитал, что каждая ступенька, пройденная вверх или вниз, добавляет секунду жизни. Тогда это была довольно популярная теория. Старостин перестал пользоваться лифтом, всегда ходил пешком.

Однажды в Ереване спартаковцы выходили из гостиницы, собираясь на игру с «Араратом». Николай Петрович одним из первых появился в холле и стал ждать остальных. Спустился лифт с игроками и с братом Старостина – Андреем Петровичем – и на первом этаже застрял: двери не открывались. Из лифта стук. Сначала тихие, потом все громче, крики: «Помогите!» Николай Петрович подошел и спросил, что случилось. Ему изнутри ответили:

– Застряли, уже минут десять сидим.

На что он мгновенно выдал:

– Ничего, посидите. Я двенадцать лет сидел!

 

Песняк после банкета

Рассказывают, как однажды Николай Петрович Старостин и Константин Иванович Бесков, работавшие вместе в «Спартаке», подыскивали на административную должность в команде человека, который органично бы в клубную систему влился. Было, как водится в таких случаях, много рекомендаций со стороны…

Остановились на одной из кандидатур. Николай Петрович попросил несколько дней на размышление. Потом пришел к Бескову и сказал: «Костя, его брать нельзя». «Почему?» – поинтересовался Бесков. «Он не пьет, – ответил Старостин, – может нас продать».

Подобное заключение Николая Петровича было, стоит заметить, весьма оригинальным: сам он, в отличие от брата – Андрея Петровича, гурмана, ценителя вин и знатока коньяков, никогда, впрочем, напитками не злоупотреблявшего, – вообще не брал спиртное в рот. Даже – шампанское. Но прекрасно, кстати говоря, ориентировался во вкусах – по части спиртного – футболистов и тренеров и подшучивал над ними.

Как-то Юрий Гаврилов вез в сумке из-за границы несколько бутылок с различными напитками и делал все, чтобы они не зазвенели («Одна звенеть не будет, а две звенят не так») – не приведи Господь, услышит Бесков. И все же, несмотря на сверхосторожность, без звона не обошлось. Бесков насторожился, а Николай Петрович моментально превратил эпизод в шутку: «Юра, ты смотри, все вымпелы довези в целости и сохранности».

Спартаковский ветеран Геннадий Логофет, помогавший Константину Ивановичу в работе со сборной СССР в 1974 году, рассказывал, как однажды в Ирландии они втроем – Бесков, Николай Петрович и Логофет – отправились на прием перед знаменитым отборочным матчем чемпионата Европы. Закуски, горячее, тосты, реплики – прием как прием. Николай Петрович пил только минеральную воду и соки. В конце мероприятия гостям его был предложен национальный десерт – кофе по-ирландски: в его состав в высоком бокале, по свидетельству Логофета, входили собственно кофе, взбитые сливки и 40–50 граммов виски.

Бесков и Логофет знали, что это такое, а Николай Петрович не знал – ему не сказали. Он, между тем, с удовольствием выпил один бокал айриш-кофе, потом другой, третий. От четвертого отказался и стал решительно настаивать на отъезде в гостиницу. Подали машину, поехали. В дороге, рассказывал Логофет, Николай Петрович начал потихонечку петь, причем песня была одна на какой-то опереточный мотив с такими запомнившимися Логофету словами: «Николай Петрович, вы помолодели! Вы опять у власти». И напевал он всю дорогу до отеля. На следующее утро за завтраком Бесков и Логофет признались Старостину в том, что тому пришлось нечаянно нарушить режим. Николай Петрович на мгновение задумался, а потом сказал: «То-то, я смотрю, меня на песняка потянуло!»

 

Ирландский кофе

Хорошо, по-моему, дополняет «старостинский песняк», история, рассказанная Анатолием Зайцевым, входившим в состав секретариата министра иностранных дел СССР Андрея Андреевича Громыко. Она произошла на переговорах Громыко с его ирландским коллегой в знаменитом аэропорту Шеннон.

Знаменит он, помимо всего прочего, тем, что именно там приземлился российский «борт № 1» с президентом Борисом Ельциным, летевшим из Штатов домой и в пути настолько, по свидетельству начальника его охраны Александра Коржакова, перебравшим, что у него не было никакой возможности выйти из самолета и хотя бы поздороваться с ожидавшими его на земле больше часа руководителями Ирландии. Какая-то английская газета съязвила по этому поводу. «И совершенно правильно, – написала она, – поступил господин Ельцин, не выйдя на встречу этими пьяницами – ирландцами».

Громыко летел в Нью-Йорк на очередную сессию Генеральной ассамблеи ООН. В Шенноне – дозаправка. Советский министр, трудоголик, каких свет не видел, старался использовать для дела каждую минуту. Пока самолет заправляли, он провел рабочий завтрак с министром иностранных дел Ирландии. После завтрака всем был предложен ирландский кофе. Андрей Андреевич, занятый беседой, не заметил, как перед ним оказался бокал с этим напитком. Сделав глоток, он, глядя на сопровождающих, многозначительно произнес: «Теперь мне понятно, почему этот кофе называется ирландским!»

«Эта фраза, – вспоминал Анатолий Зайцев, – в отличие от хозяев, одобрительно воспринявших ее как шутку, нам, хорошо знающим категорическое неприятие министром алкоголя, показалась не предвещающей ничего хорошего». Переводчик всех советских руководителей Виктор Суходрев, глядя на легкий румянец идущего впереди министра, сказал Зайцеву на ухо: «Смотри, не проговорись ему, что в кофе был виски».

 

«Вы меня хотеть!»

Однажды вторая сборная СССР, которую тренировал Геннадий Логофет, отправилась в коммерческое турне по Южной Америке. Первые матчи сыграли в Венесуэле, потом перебрались в Колумбию. Приехали в отель, после ужина разбрелись по номерам. Врач команды Владимир Зоткин сидел у себя в комнате. Вдруг раздался стук в дверь. «Входите», – пригласил Зоткин. Номера врачей всегда открыты, поскольку футболисты постоянно приходят с жалобами или на консультацию.

Входит девушка, очень красивая латиноамериканка. И на ломанном английском говорит:

– Вы меня хотеть?

Доктор от неожиданности растерялся.

– Ноу, – отвечает по-английски и добавляет по-русски: – Я вас первый раз вижу.

Но она уже утвердительно:

– Вы меня хотеть, – и проходит в номер, присаживается на кровать.

А это же советские времена, даже за подозрение о связи за границей могли быть немалые неприятности. Плюс к тому, того и гляди кто-нибудь из команды сейчас придет. «Там шпионки с крепким телом, – как тут не вспомнить Владимира Высоцкого, – ты ей в дверь, она в окно. Говори, что с этим делом мы покончили давно».

Зоткин хватает девушку в охапку и аккуратно пытается из номера вывести. Только он подвел гостью к двери, из-за нее раздался молодецкий гогот и высунулись физиономии футболистов. «Оказалось, – вспоминал потом врач, – они подговорили девицу разыграть меня, но как им удалось это сделать, я так и не понял. Из тех, кто был во второй сборной, не все и по-русски (особенно грузинские игроки) хорошо говорили, не то что по-английски или по-испански».

Однажды, когда Геннадий Логофет был уже одним из тренеров первой сборной, в бразильском отеле рано утром он услышал страшный грохот в коридоре. Мигом проснулся и выглянул: мало ли что могло произойти с футболистами? В соседнем номере жил Николай Петрович Старостин. Возле его двери стояла очень красивая девушка. Грохот создавала она: изо всех сил колотила в дверь. Николай Петрович вышел, по свидетельству Логофета, в своих черных семейных трусах, нацепил на нос очки и интеллигентно поинтересовался: «В чем дело?» Девушка возмущенно принялась повторять, как попугай, одно только слово: «Динеро, динеро!», то есть, требовать, как объяснил Старостину подошедший ему на помощь Логофет, денег. Сбежался народ, никто понять ничего не может, а девица – знай свое: «Динеро!» Наконец примчался портье, извинился и быстренько увел бузотерку. Потом выяснилось, что девушке кто-то не доплатил за оказанные услуги, она вернулась за честно заработанными деньгами, но ошиблась этажом.

 

«Хеннесси» или водка?

Из одного судейского поколения в другое переходит история о том, как однажды молодой футбольный арбитр приехал в город, в команде которого работал опытнейший администратор. Он рефери, как водится, встретил, привез в гостиницу и говорит:

– Ну что, матч завтра, поужинаем сегодня в ресторанчике?

– Поужинаем.

– Выпьем?

– Ну а почему нет?

– А что пить будешь: водочку или коньячок?

– Коньяк.

– Какой?

– «Хеннесси».

Администратор посмотрел на него с сомнением:

– А ты отсудишь на «Хеннесси»?

– Ну ладно, давай водочку.

Случай в тему вспомнил знаменитый арбитр и блестящий публицист Марк Рафалов. В конце 80-х годов во втором союзном дивизионе выступала команда из азербайджанского города Казах. На судей там не только постоянно оказывалось давление перед матчем, но их даже частенько поколачивали после игры. Не избежал такой участи и один очень известный в те годы арбитр международной категории. Сразу после окончания завершившегося ничейным исходом матча народные мстители украсили его физиономию огромным фингалом. Понимая, что инцидент может получить нежелательную огласку, местные спортивные воротилы предложили судье в виде компенсации морального урона десять тысяч рублей.

– Мы так всем даем, если что случается, – заявили арбитру.

– Но я-то арбитр ФИФА!

– Арбитр ФИФА? Хорошо, дадим пятнадцать!

 

Выбор Лайнсмена

Марк Рафалов рассказывал, как в середине 60-х годов прошлого века по завершении весеннего сбора судей реферировал в Сочи контрольный матч ереванского «Арарата» и ростовского СКА.

Сочинский стадион предназначен не только для футболистов, но для легкоатлетов – тоже. В погожий солнечный денек они заполнили беговые дорожки и сектора для прыжков. Не было только метателей молота и копья: поле заняли участники матча.

В одном из игровых моментов ереванская команда быстро перевела атаку на правый фланг, последовала острая передача на крайнего форварда, и Рафалов решил на всякий случай взглянуть на лайнсмена (в те времена не было никаких средств связи для переговоров главного арбитра с помощниками, только взгляд), повернул голову в его сторону и… никого не обнаружил. Закончилась атака, мяч вышел из игры. Рафалов пробежал глазами вдоль боковой линии и выяснил, куда же пропал его ассистент Юрий Курганов. Он стоял неподалеку от центральной линии поля, голову повернув в сторону боковой дорожки. По ней проносились юные бегуньи, сверкавшие на солнце крепкими загоревшими бедрами.

Рафалов, едва сдерживая гнев – матч проходил на глазах комиссии, выставлявшей судьям оценки по итогам сбора, – попросил ростовчан повременить с вводом мяча в игру и помчался к Курганову:

– Юрий Федорович, в чем дело?

– Невозможно работать, – не отрывая глаз от девчат, ответил помощник, – ты только посмотри, какие попочки!

 

Кинжал и пистолет

В армянском городе Кафане – случилось это в советские времена – проходил матч команд класса «Б». В одном из эпизодов в ворота гостей влетел мяч. Но судья на линии зафиксировал положение «вне игры», и главный арбитр гол не засчитал. Моментально к лайнсмену подбежал какой-то зритель, приставил к животу судьи кинжал и потребовал немедленно гол засчитать. Арбитры не стали испытывать судьбу, силе покорились, но потом, понятно, обо всем доложили в Федерации футбола СССР. Действия судей полностью оправдали, а кафанскую команду от чемпионата отлучили. Но Кафан отправил в Москву солидную делегацию, в ситуацию вмешался Анастас Иванович Микоян, амнистировавший провинившихся.

А в Душанбе – было это в последнем чемпионате СССР, в 1991 году, – микроавтобус с судейской бригадой, которую возглавлял Андрей Бутенко, в день матча «Памира» с владикавказской командой заблокировали на одной из городских улиц два автомобиля. Невозможно было проехать ни вперед, ни назад. Бутенко пригласили в передний автомобиль. И, приставив к его животу пистолет, объяснили суть дела: «Если наши сегодня не выиграют, пеняй на себя!» Для убедительности бандиты выстрелили поверх микроавтобуса. Тогда, накануне распада Советского Союза, в этой истории и разбираться никто не стал.

 

Ресторанное признание

На очередной матч в Москву с участием «Спартака» прилетели арбитры Тофик Бахрамов из Баку и Георгий Баканидзе из Тбилиси. Баканидзе позвонил своему другу, московскому рефери Марку Рафалову, и спустя час-полтора трое судей приступили к ужину и задушевным разговорам в ресторане гостиницы «Будапешт», в которой «Спартак» тогда селил арбитров.

В разгар вечера руководитель оркестра сообщил публике, что в зале находится известный футбольный судья Тофик Бахрамов и следующая песня в исполнении оркестра – в честь этого уважаемого человека. Бахрамов привстал и, довольно улыбаясь, несколько раз поклонился присутствующим. Выслушав песню, Бахрамов все с той же довольной улыбкой сказал друзьям:

– А все же приятно, когда тебя узнают и приветствуют.

Баканидзе «приземлил» Бахрамова:

– Чудак же ты, Тофик. Если бы я не отослал в оркестр десятку, они бы тебя не узнали.

 

«Издали надо было бить!»

Выиграть у южных команд второй лиги на их поле было практически невозможно. Привезти из трехматчевого турне, скажем, по Грузии хотя бы половину очков значило прыгнуть выше головы. Причем отнюдь не по причине высочайшего мастерства тамошних игроков: в нем-то как раз большинство команд уступало. Чего не скажешь о толщине кошельков, в коей хозяева гостей существенно превосходили.

Денежки на арбитров в республике винограда и мандаринов имелись всегда, и арбитры в большинстве своем отрабатывали предложенные им радушными хозяевами гонорары по полной программе. Одни, умело подсвистывая, не позволяли визитерам приближаться к штрафной, другие на последних минутах пенальти из пальца высасывали, третьи еще что-нибудь эдакое придумывали, словом, доводили начатое в кулуарах до логического конца.

В грузинском городке Самтредиа, например, судья, обслуживавший матч владимирского «Торпедо» с местной командой, который плавно катился к ничейному результату, пробегая мимо выступавшего тогда в торпедовском составе Юрия Иванова, известного ныне обозревателя газеты «Спорт-экспресс», небрежно бросил: чего, мол, потеете – все равно проиграете. И проиграли: на последних минутах арбитр поставил мяч на «точку», и пенальти местные реализовали.

«Когда вечером, – вспоминал Иванов, – на вокзале – отбывали мы одним поездом – ребята решили поинтересоваться у арбитра, почему он не позволял близко к воротам соперника подходить, прозвучавшая в ответ фраза потрясла своей изощренностью и разом сняла все остальные вопросы: „Издали надо было бить!“»

 

Бой с казаками

Среди отечественных футбольных арбитров Эдуард Исаакович Шкловский занимает видное место: арбитр ФИФА, теоретик судейства, автор многочисленных методических разработок, отличный организатор, кандидат технических наук в мирной жизни. Известен Шкловский и как замечательный рассказчик. Вот одна из его историй:

– Сейчас тоже судей бьют. Но им хоть деньги хорошие платят, они знают, за что их бьют. А нас-то вообще за 17 рублей 50 копеек лупили. Приехал я как-то судить по второй лиге в Краснодарский край в станицу Павловскую. Из разговоров с местными выясняется, что команде три месяца денег не платили и пообещали выплатить все долги, если они в следующем матче победят. А играли они с лидером – кисловодским «Спартаком». Ну, мне дела, конечно, до них нет. Знаю я это или не знаю, судить все равно надо одинаково. Хозяева же вышли на игру, как заведенные. Бьются, рубятся кость в кость! Ко мне постоянно апеллируют: один из них еще неудачно назвал меня «жид» – я его тут же с поля выгнал. И на все это смотрит полторы тысячи озверелых казаков.

Кисловодск намного сильнее был, потому и выиграл легко – 2:0. И только я финальный свисток дал, команды подошли на центр, на стадионе погас свет. Уж не знаю, диверсия это была или авария какая. Южная ночь, тьма, ничего не видно. И в этой тьме со всех сторон надвигаются очень огорченные результатом болельщики. У судей тогда на форме была белая полоса. Я командую:

– Майки закатать, белые полосы прикрыть! Белые воротнички спрятать!

И в принципе в темноте нас уже от футболистов не отличить. А рядом стоят игроки: и гости, и хозяева. Говорю им:

– Ребята, бить всех подряд будут, разбираться не станут! Давайте обороняться!

Построились в каре, как римский легион, отбиваемся, но они все равно бы нас смяли. Слишком много их было. Однако тут не выдержали нервы у нашего бокового судьи, хотя он бывший военный, майор. Он вдруг бросился куда-то в сторону. Часть наших недоброжелателей тут же, как собаки за бегущим, кинулись за ним. У нападавших в строю прореха образовалась, мы туда и прорвались и спаслись под трибунами. Боковой наш пришел потом, отбуцкали его основательно – синий весь.

– Куда ты побежал? – спрашиваю. – Ты же офицер!

– Исакович, – отвечает, – я не испугался. Я решил все на себя взять, за собой их увести. Знаешь, как быстро я бежал! Но двое еще быстрее меня, гады, оказались!

 

Симметричный ответ

За пять минут до конца важнейшего матча чемпионата мира 1958 года СССР – Англия, при счете 2:1 в пользу советской команды, венгерский арбитр Иштван Жолт назначил в ворота сборной Советского Союза пенальти за инцидент, случившийся метрах в двух от штрафной площадки. Даже тренер англичан Уолтер Уинтерботтом назвал потом пенальти «неожиданным сюрпризом».

Когда советские футболисты, обступившие Жолта и показывавшие, где произошло нарушение правил – английский игрок только-только поднимался с травы, стали говорить арбитру: «Нечестно, несправедливо!», он, по свидетельству игравшего на месте правого защитника Владимира Кесарева, «на ломаном русском языке ответил: „А вы в 56-м честно поступили?“» Так неожиданно ввод советских танков в 1956 году в Будапешт и подавление венгерского восстания аукнулись советским футболистам на шведском чемпионате мира.

Спустя много лет у Жолта нашелся последователь. В 1999 году в отборочном матче чемпионата Европы в Софии чешский судья Вацлав Крондл буквально поставил на колени сборную России, не дав в болгарские ворота как минимум четыре пенальти и все сделав для того, чтобы хозяева поля выиграли. Крондл, говорят, тем самым отомстил за ввод советских войск в Чехословакию в 1968 году – Вацлаву тогда было пятнадцать лет, и он ненавидел «оккупантов».

Версию мести, впрочем, мог подбросить сам Крондл. Она легко уводила от основной причины наглого судейства – солидной братской помощи болгарской стороны арбитру, заранее готовому эту помощь отработать сполна.

 

«Личное дело» Купермана

В первой половине 1972 года советские шашисты завершали подготовку к олимпийскому турниру в голландском городе Хенгело. В апреле один из советских олимпийцев – Исер Куперман, выдающийся шашист, – был вызван телефонным звонком к Виктору Батуринскому, самому главному в то время шахматно-шашечному начальнику в СССР. «Бывший военный прокурор, умный, настойчивый, злой и беспощадный, невысокий, толстый и чрезвычайно уродливый, – характеристика Купермана, – Батуринский весьма устраивал руководство, так как неуклонно и последовательно проводил жесткую антисемитскую политику в такой специфической отрасли культуры, где было довольно много выдающихся евреев, широко известных в стране и во всем мире».

Батуринский поздравил Исера Иосифовича с наступающим 50-летием и сказал ему: «Мы здесь посоветовались и решили, что пора выдвигать молодежь. Вам уже пятьдесят, стало труднее играть. В то же время быстро вырос и стал чемпионом мира талантливый Андрис Андрейко, которому надо помочь справиться с грозным Сейбрандсом. Мы считаем, что эту помощь должны оказать вы. Вы можете проиграть Андрейко свою партию, и это упрочит его шансы на первое место». Ку – перман пытался возразить, заметил, что он сам находится в отличной форме и надеется снова завоевать чемпионский титул, но Батуринский гнул свое: «А нам кажется, что это должен лучше сделать Андрейко. Поэтому прошу вас подумать над этой просьбой и выполнить ее. После возвращения будем всемерно вам помогать».

После жеребьевки в Хенгело выяснилось, что первому из советских гроссмейстеров встретиться с Андрейко выпало именно Куперману. Батуринский бомбардировал его тренера Юрия Петровича Барского звонками и телеграммами: «Напомните Куперману о нашей беседе». Вечером накануне партии Барский пришел в номер Купермана и уламывал сопротивление своего подопечного до трех часов ночи. Куперману, пытавшемуся объяснить своему тренеру, что он сам намерен биться за звание чемпиона мира, пришлось, по его словам, «уступить».

За партией, между тем, что-то, видимо, прознав, следила специальная комиссия по контролю за ходом борьбы. Как часто бывает в ситуациях, когда необходимо добиваться заведомо оговоренного результата, партия складывалась для Купермана очень и очень неплохо. При таком варианте невозможно было умышленно сделать грубейшую ошибку, и Куперман, глубоко задумавшись… просрочил время. «Тайный сговор», «Рука Москвы», «Держись, Тони» – самые, наверное, мягкие заголовки в голландских газетах после этого поражения Купермана. Западные гроссмейстеры после этого стали играть вполсилы с Сейбрандсом и в полную силу – с советскими шашистами. «Рад, что сделал ничьи с русскими и проиграл Сейбрандсу», – сказал гроссмейстер Делорье.

Сейбрандс и стал чемпионом мира. Андрейко оказался на втором месте. А на Купермана, так и не оправившегося от давления, оказанного на него, и занявшего всего лишь седьмое место, дома обрушилась в прессе лавина критики со стороны коллег. Исер Иосифович пришел на прием к Батуринскому и сказал: «Виктор Давидович, я вашу просьбу выполнил, вы обещали помочь, прошу выполнить свое обещание, оградить меня от незаслуженных нападок». «Это ваше личное дело, гроссмейстер Куперман, – холодно ответил Батуринский. – Защищайтесь сами».

 

Ходы не возвращаются

Однажды Исер Куперман проводил сеанс одновременной игры в одном из киевских парков. Постепенно участники гроссмейстеру проигрывали и отходили в сторонку. Дольше других задержалась миловидная девушка, демонстрировавшая добротную игру. С каждым ходом ее позиция улучшалась, и зрители принялись за шутки: «Гроссмейстер знает, кому проигрывать!» Куперман лишь улыбался, а девушка приближалась к положительному для себя исходу партии. И вдруг она, потеряв, по всей вероятности, необходимую концентрацию от такого внимания публики, совершенно случайно сделала ошибочный ход, моментально это поняла и попыталась поставить шашку обратно. Куперман был неумолим: «Ходы назад не возвращаются». Расстроенная девушка почти сразу партию проиграла и ушла, не попрощавшись.

Спустя недели две Исер Куперман ехал в троллейбусе, читая по обыкновению книжку. «Ваш билет?» – обратился к гроссмейстеру контролер. Куперман обшарил все карманы, но билета так и не обнаружил. Пришлось заплатить штраф. Девушка-контролер выдала квитанцию и пошла дальше, а гроссмейстер вновь открыл книгу. Из нее и выпал ненайденный билетик. «Девушка, – позвал Куперман контролера, – я нашел билет». Девушка подошла, сличила номер, взглянула на Купермана, уже протянувшего было руку за штрафными деньгами, и без тени улыбки произнесла: «Ходы назад не возвращаются, гроссмейстер».

 

Лечение от желтухи

Осенью 1973 года Исер Куперман был секундантом Андриса Андрейко во время матча-реванша с Тони Сейбрандсом. «Своим секундантом, – предположил Куперман, – Андрейко выбрал меня, видимо, в знак благодарности за легкую победу в олимпийском турнире». В течение дня у Купермана было довольно много свободного времени, и по приглашению крупнейшей голландской газеты «Гандельблат» и, разумеется, с разрешения Москвы он принял участие в конкурсе на лучшие репортажи с этого матча. Куперман быстро сообразил, что писать официальные отчеты о партиях матча со своими комментариями для широкой публики будет скучновато, а потому перемежал свои отчеты веселыми историями, случаями из своей жизни, жизни других шашистов, а то и просто анекдотами. Репортажи такого плана привели к резкому увеличению тиража газеты, во всяком случае, на период матча, – ими зачитывались.

В одном из репортажей, например, Исер Куперман поведал историю о том, как в один голландский госпиталь привезли больного шашиста. Его усиленно лечили от желтухи, трижды в день кололи, постоянно давали лекарства. Больной все терпеливо сносил, ко всем процедурам относился с достоинством, молчал, но улучшение, к сожалению, не наступало. Пришлось пригласить консультанта, известного профессора. Консультант внимательно осмотрел больного, ознакомился с историей его болезни, анализами, затем встал и произнес только одну фразу: «Идиоты, вы его никогда не вылечите от желтухи, это – китаец».

 

Фантастическая распродажа

В 70-е годы прошлого века часто проводились матчи между шашистами Голландии и Советского Союза – двух самых сильных в этом виде спорта стран. Чаще всего выигрывала советская команда. Однажды знакомые голландские шашисты поинтересовались у Исера Купермана, что бы такое предпринять, чтобы наконец-то выиграть у сборной СССР. Ку – перман в шутку посоветовал им устроить матч в тот период, когда голландские магазины устраивают большие распродажи товаров. «Нам, – продолжил Куперман, – будет не до шашек, будем бегать за дешевыми товарами».

Практичные голландцы, надо сказать, восприняли шутку всерьез и организовали очередной матч в июле, подогнав игровые часы к графику распродажи. «Уловка, – вспоминал Исер Куперман, – действительно сработала, и члены советской делегации, в головах которых маячили дешевые дефицитные (для Союза) вещи, играли неряшливей, чем обычно, торопились, и результаты их игры оказались значительно скромней, чем раньше».

Перед самым отъездом домой, когда все истратили скудные запасы валюты и почти упаковали все приобретенное в чемоданы, произошла умопомрачительная история. В отель прибежал запыхавшийся Сергей Давыдов и сообщил, что нашел потрясающий магазинчик, продающий отличные носильные вещи по баснословно низкой цене: шубы из натурального меха, например, стоили 50 гульденов, мужские и дамские шерстяные костюмы по 10–15 гульденов и т. д. Но денег ни у кого уже не было. Что делать? Экстренное совещание с этим – единственным – вопросом в повестке дня провел руководитель делегации, секретарь Первомайского райкома КПСС города Тбилиси Дмитрий Янковский (существовала такая форма поощрения партийных руководителей различных рангов – поездки за границу). Решили воспользоваться западными торговыми правилами, разрешающими, при наличии, понятно, чеков, сдать купленные вещи в магазин. Так и сделали. Сдали часть купленного, получили деньги и помчались за показывающим дорогу к счастью энергичным Давыдовым. Примчались, отдышались, посмотрели, переглянулись, и тихая голландская улочка огласилась отборными, сочными русскими фразами («Из лексикона биндюжников с Молдаванки», – уточнил Исер Куперман). Все сказанное Давыдовым оказалось правдой – названия товара, низкие цены. Все, кроме одного. Он не заметил скромную вывеску над дверью: «Химчистка».

 

Обидное сходство

На проходившем в ноябре 1974 года в Тбилиси турнире претендентов, победитель которого должен был встретиться в матче за титул чемпиона мира по шашкам с голландцем Тони Сейбрандсом, всеобщее внимание вызвал канадский гроссмейстер Марк Ганьон. Не по причине убедительной игры, в которой он, стоит заметить, не очень-то преуспевал, а по причине внешнего сходства с Гитлером. Ганьон неплохо фюрера копировал и рассказывал, что ему неоднократно предлагали роли в кино и телесериалах, но он постоянно отказывался даже от самых выгодных контрактов. Во-первых, он не желал играть Гитлера, а во-вторых, не хотел забросить любимые шашки.

Ганьон, правда, жаловался (и не только в Тбилиси), что все против него играют с особенной злостью, настраиваются на партии с ним так, будто их положительный для соперников исход резко изменит роль фюрера в мировой истории.

 

Психолог Андрейко

Исер Куперман считал Андриса Андрейко, погибшего в марте 1976 года (он был убит в своей рижской квартире), самым талантливым шашистом современности, обладающим Божьим даром. Андрис, по словам Купермана, прекрасно знал теорию и много работал над ее изучением. Часто играл в турнирах, поддерживая тем самым высокий уровень спортивной формы, и никогда не знал цейтнотов.

И при этом Андрис Андрейко был несравненным психологом.

Играя как-то в Уфе в рамках чемпионата страны с мастером Егоровым и расхаживая по залу после сделанного хода, Андрейко пожаловался Куперману:

– Знаете, Исер Иосифович, ничего не выходит, не могу пробиться, ничейная позиция.

– Да, похоже, ничья.

– Нет, я его сейчас выведу из равновесия.

– Как это возможно?

– А сейчас увидите…

Андрис возвращается к своему месту, садится за столик, внимательно смотрит на позицию и почти шепотом спрашивает:

– Сережа, хотите ничью?

– О да, да, конечно!

– Нет, это я просто так, из любопытства, я не предлагаю ничью.

Егоров вышел из себя, покраснел, занервничал и, в конце концов, проиграл.

На одном из турниров Андрейко сделал ход, после которого партнер легко мог выиграть шашку, но зато вскоре Андрис проводил красивую комбинацию и выигрывал партию. После сделанного хода соперник, как назло, все думал и думал над ответом, и Андрейко стал опасаться, что он не возьмет его шашку. В таком случае «горел» весь план. Тогда Андрейко подошел к своему столику, посмотрел на позицию и громко произнес:

– Я не делал этого хода, не мог я сделать такой ход.

– Как не могли, это ваш ход, даже запись есть.

– Нет, ведь я элементарно теряю шашку. Нет.

Пришлось позвать судью, стали спорить, судья проверил запись ходов и, конечно же, установил, что все было так, как есть.

– Извините, Андрей Георгиевич, но этот ход был вами сделан.

Совершенно ясно, что после такого выяснения соперник долго не думал и пешку с удовольствием взял. Приняв вид огорченного человека, Андрис посидел несколько минут над позицией, а потом провел задуманную комбинацию и выиграл партию.

 

Два слова

Когда Вячеслав Щеголев стал чемпионом мира по стоклеточным шашкам, его вместе с Исером Куперманом пригласили на прием к министру путей сообщения Борису Павловичу Бещеву, большому любителю спорта, прежде всего, конечно, футбола. Щеголев и Куперман формально были членами спортивного общества «Локомотив».

Если Куперману было к таким приемам не привыкать, то Щеголеву выпало побывать у министра в кабинете впервые. Он волновался, расспрашивал Купермана о том, как себя вести. Опытный гроссмейстер успокаивал Щеголева, говорил, что ничего особенного, поговорят, дадут, быть может, какой-нибудь подарок, пожмут руку на прощанье.

Оказалось все не так.

Щеголев пробыл у Бещева ровно одну минуту, вылетел из кабинета, как ошпаренный, бросил на ходу Куперману: «Я сейчас, Исер Иосифович» и исчез. Когда спустя некоторое время вернулся, Куперман поинтересовался, как прошел прием, и Щеголев прошептал:

– Блестяще.

– А что он тебе сказал?

– Только два слова: «Идите в кассу», – и Щеголев показал Купер – ману внушительный конверт.

 

Охота на сборную СССР

2 мая 1990 года, когда киевское «Динамо» (игроки этого клуба составляли костяк советской сборной, готовившейся к чемпионату мира) выиграло в Москве финальный матч розыгрыша Кубка СССР у «Локомотива» со счетом 6:1, руководство итальянской контрразведки СИСМИ получило депешу, в содержание которой не могло поверить.

Агент СИСМИ сообщал из Бейрута, что палестинские террористические группы Абу Нидаля, Джебриля, а также исламисты «Хезболлаха» готовятся к покушению на советскую футбольную сборную на чемпионате мира в Италии в качестве акта возмездия за попустительство Михаила Горбачева в отношении эмиграции советских евреев в Израиль.

В штаб-квартире СИСМИ в Форте Браски, расположенной за западной окраине Рима, к ливанским источникам информации относятся как к наиболее достоверным, однако в этой ситуации, учитывая исключительную важность полученных сведений, было принято решение немедленно перепроверить их в других точках, в частности, в Тунисе и на Кипре. Агентам в Тунис и Никосию были отправлены по секретным каналам срочные телеграммы, в которых предлагалось незамедлительно сообщить все, что они смогут узнать относительно подготовки террористических актов против советской команды.

Тунис и Кипр подтвердили информацию Ливана. Возглавлявший тогда СИСМИ адмирал Фулвио Мартини счел ситуацию настолько угрожающей, что принял решение, судя по всему, после консультаций с премьер-министром, поставить в известность резидентуру Первого главного управления КГБ СССР в Риме. Руководство СИСМИ использовало для передачи советским чекистам предложения о возможной встрече преференциальный канал, созданный к визиту в Италию Михаила Горбачева. Беспрецедентные контакты между представителями ПГУ КГБ и СИСМИ состоялись в середине мая 1990 года в центре Рима в одном из защищенных от прослушивания кабинетов министерства внутренних дел Италии.

Почему контакты эти можно назвать беспрецедентными?

СИСМИ (служба военной информации и безопасности), указ о создании которой был подписан 24 октября 1977 года, в отличие от другой итальянской контрразведывательной организации – СИСДЕ, занимающейся прежде всего защитой демократических институтов государства от внутреннего терроризма, действует внутри страны против иностранных разведок и террористов. КГБ – одна из основных организаций, на предотвращение деятельности которой в Италии направлены усилия людей из СИСМИ. Именно поэтому решение руководства СИСМИ о контактах со своими «клиентами» считается итальянской стороной беспрецедентным. Впрочем, и советской, наверное, тоже.

Я работал тогда в «Московских новостях» и, готовя вместе с римским корреспондентом АПН Лешей Хазовым материал для еженедельника, обратился в пресс-бюро Службы внешней разведки России с просьбой посодействовать в получении дополнительных материалов о сотрудничестве КГБ с СИСМИ весной и летом 1990 года. Представителем пресс-бюро было подтверждено, что «итальянская контрразведка СИСМИ по своим каналам обратилась к руководству ПГУ КГБ с просьбой сообщить имеющуюся, возможно, у советской стороны информацию о готовящихся террористических актах со стороны экстремистских мусульманских организаций против футболистов, собиравшихся принять участие в чемпионате мира. Исходя из гуманных соображений, советская разведка передала информацию о том, что ряд экстремистских мусульманских организаций, выступающих против политики Израиля на Ближнем Востоке, действительно готовит серию террористических актов в отношении спортсменов СССР, США и Израиля и некоторых восточноевропейских стран и планирует приурочить их к чемпионату мира по футболу».

Наверное, КГБ что-то знал от своих агентов на Ближнем Востоке о готовившихся палестинцами «мероприятиях». Наверное, сведения из СИСМИ во многом подтверждали то, что КГБ было уже частично известно, но известно, быть может, не до такой степени, чтобы бить тревогу. Так или иначе, но сотрудничество КГБ и СИСМИ началось в середине мая 1990 года на сверхсекретной встрече представителей обеих спецслужб в Риме.

Нам с Хазовым из достоверных источников стало известно, что на первой же встрече после обмена имеющейся информацией за традиционным для Италии кофе была достигнута договоренность о разделении функций. СИСМИ взяла на себя обеспечение безопасности сборной СССР на итальянской территории. КГБ же передал СИСМИ прекрасно изданный альбом с набором фотографий большой группы палестинских террористов с приложениями в виде списка террористических организаций, их отделений в разных странах, номеров паспортов – алжирских, ливийских, иранских, других стран, – по которым террористы могли попасть на территорию Италии во время чемпионата мира. Изготовить альбом с подобными фотографиями и сведениями для КГБ было несложно, особенно если учесть, что огромное количество палестинских боевиков прошло обучение на базах Комитета госбезопасности в Советском Союзе, а также в центрах по подготовке террористов, располагавшихся в ряде восточноевропейских стран.

Сразу же после первой встречи офицеров СИСМИ и КГБ каждый шаг сборной СССР по футболу стал тщательно контролироваться.

С того момента как ТУ-134 с советской футбольной делегацией, состоявшей из сорока человек, среди которых впервые за долгие годы не было традиционного спецприкрепленного «заместителя руководителя» из КГБ, приземлился в 11.50 местного времени в аэропорту Пизы, в дело вступили подразделения СИСМИ, тесно взаимодействовавшие с полицией и карабинерами. Спецподразделения круглосуточно охраняли все виды транспорта, на которых передвигалась по Италии футбольная сборная СССР. Как только команда появлялась в Бари или Неаполе, ее встречала довольно многочисленная группа хорошо вооруженных людей, сопровождала до выбранных заранее грандотеля «Д’Арагона» и спортивного центра «Парадизо» и охраняла там до тех пор, пока она не возвращалась в базовый лагерь в Чокко.

Внешне территория Чокко по сценарию СИСМИ выглядела доступной для посетителей. Действительно, на базу регулярно приезжали многочисленные гости советской команды, в том числе и вербовщики из различных клубов Западной Европы. Но никто из них и предположить не мог, под каким контролем контрразведки находится. О сложившейся ситуации не знали тогда не только советские футболисты. Вообще никто ничего не знал, кроме небольшой группы офицеров СИСМИ, руководивших операцией. Вряд ли в курсе дела был и специально созданный в середине января 1990 года комитет по безопасности – под чемпионат мира – под председательством заместителя министра внутренних дел. В СИСМИ полагали, что чем меньше людей знает о сути разработанных специалистами по антитерроризму мероприятий, тем лучше.

«Если бы что-то такое было, я бы обязательно об этом знал, – говорит Вячеслав Колосков, руководитель советской Федерации и вицепрезидент Международной федерации футбола (ФИФА). – Помимо всего прочего, я входил в оргкомитет по проведению чемпионата мира. У ФИФА была прямая связь с итальянскими организациями, отвечавшими за безопасность. Полагаю, спецслужбы обязательно бы проинформировали нас, если бы вдруг случилось что-то из ряда вон выходящее.

Словом, на чемпионате мира-90 была вполне нормальная обстановка и не наблюдалось никаких попыток нарушить ее».

Попытки, тем не менее, были, но пока сведения о них находятся в секретных папках СИСМИ, работники которой, по информации достоверных источников, не только предотвратили въезд в Италию некоторых зафиксированных в альбоме КГБ палестинцев, но и арестовали кое-кого из сумевших просочиться сквозь воздвигнутые на границе барьеры.

Валерий Лобановский, вместе с которым мы занимались сбором дополнительных материалов для переиздания его книги «Бесконечный матч», сказал, прочитав в «МН» статью «Агент передает из Бейрута»: «Прочитав статью, я тут же вспомнил о количестве охранников в Чокко, и те меры, которые вооруженные до зубов люди принимали в момент нашего вылета из Пизы и прилета в Бари и Неаполь. Тогда мы, понятно, и думать не думали, что нам что-то – или кто-то – угрожает. Считали, что охраняют так, сопровождая на матчи и в отели, все сборные, приехавшие в Италию. И хорошо, к слову, что не думали и о возможных террористических актах ничего не знали. Можно только представить наше состояние, если бы нас вдруг проинформировали: мы, конечно, вас охраняем, но имейте в виду, что в любой момент вас могут взорвать в вертолете, самолете, автобусе или в отеле».

 

Заметки на полях

У знаменитого спортивного врача Олега Белаковского поинтересовались, как было с анаболиками в то время, когда он работал со сборными командами СССР. Белаковский ответил: «Я всегда был против допинга. Считаю, что футболистам и хоккеистам он не нужен. О моем отказе давать ребятам анаболики доложили председателю Спорткомитета Сергею Павлову. Он меня вызвал: „Вы отсталый человек. Вот немцы своим пловчихам вводят мужские половые гормоны, и они плывут, как торпеды. А наши отстают от них на 15–20 метров“. Я ему сказал: „Сергей Павлович, у вас хорошая 15-летняя дочь. Если ей колоть мужские гормоны, будет низкий голос и борода вырастет“. Он изменился в лице. Моя судьба была решена. На следующий день я уже не был врачом сборной».

* * *

Из историй Никиты Павловича Симоняна. «Спартак» играет в Италии товарищеский матч с «Миланом» и сразу же пропускает гол. Николай Петрович Старостин сокрушается: «Это надо же – пропустить гол на первой минуте!» Тогдашний старший тренер «Спартака» Николай Алексеевич Гуляев отличался запредельным педантизмом. «Нет, – поправил он Николая Петровича, – на второй: на секундомере была минута и двенадцать секунд». «Спасибо, обрадовал», – проворчал в ответ Старостин.

* * *

Анатолий Коршунов считался в «Динамо» любимчиком Михаила Иосифовича Якушина. Его даже называли «сынком» тренера. Когда Коршунов оказывался в запасе, у Якушина спрашивали: «А почему вашего сынка нет в стартовом составе?» «А потому, – отвечал Якушин, – что сегодня сильный ветер, боюсь, как бы он не снес Коршунова с поля – весит-то он всего-навсего 61 килограмм. А вот во втором тайме, по прогнозам синоптиков, ветер стихнет, и Толя обязательно выйдет».

* * *

Игорь Захаров, один из лучших российских арбитров, однажды удачно снял напряжение, висевшее над сложным матчем ЦСКА – «Спартак» и грозившее перерасти в стычку между игроками. На лужниковское поле выбежала дворняга. Судья матч остановил и показал сей желтую карточку. Обе команды и десятки тысяч зрителей грохнули хохотом.

Коллега Захарова – Георгий Марамыгин – работал как-то на матче команд второго дивизиона в Пскове. И там на поле появилась собака. Один футболист ударил ее ногой. Марамыгин показал игроку красную карточку. Инспекторский комитет решение судьи поддержал.

* * *

Олег Сергеев, краек из торпедовского состава 60-х годов, на сборах в Сочи обратился к тренерам с просьбой разрешить ему после занятий возвращаться со стадиона в гостиницу не на автобусе вместе с партнерами, а – бегом. Конечно же, Сергееву пошли навстречу и нарадоваться не могли – дополнительная пробежка должна была пойти игроку только на пользу. Команда садилась в автобус, уезжала, Сергеев бежал. Так продолжалось несколько дней. Однажды автобус сломался, понадобилось время, чтобы справиться с поломкой. Когда поехали, увидели в окно, как на одном из этапов сергеевской «дистанции» нападающий тихо-мирно стоит у винного киоска, коих в Сочи было в те времена – не счесть, и пропускает стаканчик: денежку он всегда брал с собой.

* * *

Игравший за «Торпедо» защитник – трудяга Саша Мушковец (по завершении карьеры игрока он стал судьей, очень рано ушел из жизни – не было и пятидесяти) – рассказывал мне, как однажды, в середине 60-х годов (торпедовцы тогда, к слову, регулярно обыгрывали спартаковцев), его настолько в матче со «Спартаком» «накормил» ГалимзянХусаинов, против которого Мушковец действовал персонально, что после завершения встречи он, словно зомбированный, пошел за соперником в подтрибунном помещении и вслед за ним зашел в раздевалку «Спартака». В себя его привел только вопрос кого-то из спартаковцев: «Санек, ты чего это к нам? Переходишь, что ли?»

* * *

Как-то сборная СССР возвращалась из зарубежной поездки. На таможне в «Шереметьево-2» Юрий Дегтярев, вратарь донецкого «Шахтера», стоял в очереди за Василием Жупиковым, торпедовским защитником. Таможенник о чем-то спрашивал Жупикова, а у того немного дергалась щека, тик, и он время от времени – с коротким интервалом – отклонял голову в сторону Дегтярева, словно подмигивая проверяющему: я-то, мол, что, вот у него – да!.. Жупиков был быстро отпущен, а за Дегтярева взялись всерьез, вплоть до личного осмотра. Выходя из специальной для такого осмотра комнаты и поправляя галстук, Дегтярев по-доброму предупредил Жупикова: «Если ты, черт кривой, еще раз встанешь на таможне передо мной…»

* * *

Владимир Стрельченко, мэр Химок, в бытность свою президентом подмосковного клуба «Химки» настраивал игроков на матч просто: «Бей в девятку – будет гол, вот тебе и весь футбол».

* * *

На 9-е мая Бесков всегда приезжал на базу в Тарасовку в полковничьем кителе с орденами. Его поздравляли, устраивали чаепитие с тортом. И вот во время этого мероприятия приходит в столовую, едва проснувшись, игравший тогда в «Спартаке» Михаил Месхи-младший. Видит Константина Ивановича при параде и после паузы восторженно произносит: «Генералиссимус!»

* * *

Поэт Александр Ткаченко, в молодости выступавший за различные команды, рассказывал, как он играл в составе севастопольского СКЧФ (спортивный клуб черноморского флота). Матч был с кем-то из соседей – Керчью или Феодосией. На трибуне восседал командующий черноморского флота. После первого тайма СКЧФ проигрывал 01. Почти сразу после перерыва моряки пропустили еще один гол. На командующем нет лица. И в этот момент со скамейки запасных поднимается главный тренер СКЧФ, строевым шагом направляется к ложе командующего, отдает честь и выпаливает: «Товарищ командующий! Разрешите начать решающий штурм!» Адмирал автоматически: «Разрешаю!» После этого в ворота СКЧФ влетели еще два мяча.

* * *

«Спартак» регулярно участвовал в зимних мини-турнирах за границей. Двойная выгода: и подготовка к сезону, и премиальные в случае победы. В одном матче спартаковцы проиграли 4:6, ведя по ходу встречи 3:0. В раздевалке царит раздражение – потеряли по 300 долларов, причитавшихся за выигрыш. Как водится – разборки: кто куда и когда не добежал, кто виноват в четвертом голе. Все, словом, как обычно. В сторонке стоит Николай Петрович Старостин. Достает блокнот и ручку и негромко, но так, что все слышат, говорит:

– Костюм вельветовый. Внуку Мишке… Вычеркиваю.

* * *

Чем советские лозунги, агитки, нагнетание истерии перед крупными спортивными событиями отличаются, скажем, от того, что говорил 14 октября 2009 года телекомментатор Георгий Черданцев перед репортажем из Лужников со стыкового матча к чемпионату мира 2010 года в ЮАР между сборными России и Словении:

– В Москве плюс пять сегодня. Это значит, что мы в Африке, чувствуем ее запах. У нас есть когтистый и клыкастый мишка (это о баннере с медведем, растянутом во всю трибуну), гимны… Пойте (это – нам, тем, кто у телевизора) вместе со стадионом!

* * *

Известный наш биатлонист, двукратный олимпийский чемпион Дмитрий Васильев, огорченный выступлением команды в 2010 году, поведал в своем блоге на популярном сайте sports.ru о том, как мотивировали спортсменов в те советские годы, когда он сам выступал: «В свое время было еще жестче: не выступите хорошо – поедете в Афганистан снайперами. Помню, ощущения после таких слов оставались не самыми радужными. И мотивация была 100-процентной! О квартирах или о машинах никто даже не задумывался. Вот тогда было как на войне. Просто надо было выжить».

Надо отдать должное Васильеву. Он не призывал вернуться к советской системе мотивации биатлонистов. Да и в Афганистане уже много лет находятся войска других государств.

* * *

Федор Черенков – редкий для футболиста случай – учился не в институте физкультуры. В горном. Учился, причем, по-настоящему, без дураков. Экзамены и зачеты всегда старался сдавать вовремя. Константин Иванович Бесков Федору доверял и на экзамены отпускал прямо с предматчевых сборов, иногда – даже в день игры.

Как-то на экзамене профессор не узнал Черенкова, гонял его по полной программе. Потом профессору, поставившему студенту четыре балла («Ближе к пятерке», – сказал профессор, заполняя зачетку), рассказали, кто перед ним был. Он не поверил. На следующий матч «Спартака» студенты взяли профессора с собой. Еще во время разминки профессор, взглянув на поле, воскликнул: «Так это же студент Черенков!» «Сам ты, дядя, студент, – обернулся к преподавателю болельщик. – А Черенков – профессор!»

* * *

Тбилисское «Динамо» играло в Кардиффе. Было это еще в советские времена, когда валюты у игроков почти не было. Если и была, то ее количество можно было сравнивать с тем, что было у обычных граждан, а у обычных граждан ее не было вовсе. Как-то раз таможня обнаружила у выезжавшего с донецким «Шахтером» руководителя делегации 10 долларов, спрятанные в носке.

Тбилисцы тогда еврокубковый матч выиграли. На банкете после игры один из хозяев «Кардиффа» решил, намекая на бедность советских игроков, поиздеваться над ними. Он эффектным жестом вытащил из бумажника пятифунтовую банкноту и не менее эффектным жестом протянул ее лучшему футболисту матча Давиду Кипиани. Не на того напал! Дато, ни на секунду не задумавшись, попросил ручку, расписался на банкноте и – под хохот очевидцев – вернул ее в момент растерявшемуся владельцу купюры.

* * *

За победу на Олимпийских играх 1952 года в Хельсинки Юрию Тюкалову, превзошедшему всех в соревнованиях по академической гребле, выдали три метра драпа на пальто и разрешили остаться до конца Игр. А это – суточные: 36 тысяч тогдашних финских марок. Отцу Тюкалов купил в подарок свитер, маме – чернобурку, а себе – граверный инструмент: олимпийский чемпион был неплохим гравером. Советские таможенники, увидев такое богатство, устроили Тюкалову самую тщательную многочасовую проверку, задавая на протяжении многочасовой экзекуции один и тот же вопрос: «Куда спрятал бриллианты?»

* * *

На весенний товарищеский матч со сборной Бразилии в Москву в марте 2006 года приехал швейцарский судья Массимо Бузакка. Он и без того Россию не переваривает, а тут и вовсе распоясался: засчитал гол, который – все, кроме арбитра, видели! – Роналдо забил рукой, и не засчитал чистый – что тоже все, кроме него, видели! – российский гол.

На следующий день после игры Александр Бородюк, исполнявший тогда обязанности главного тренера сборной России, пришел в международный отдел РФС к Екатерине Ф. и поинтересовался: «Кому в голову пришло пригласить этого Бузакку?» «Мне», – сразу призналась Екатерина и объяснила, почему это сделала. Она просматривала в компьютере базу данных на рефери, и Бузакка ей приглянулся как мужчина. У нее муж был итальянец, а Бузакка – из итальянской части Швейцарии. Симпатичный. Вот и приглянулся.

* * *

Одно время известный футбольный агент Константин Сарсания помогал Курбану Бердыеву формировать состав казанского «Рубина». Они вдвоем много летали: Бразилия, Чехия, африканские страны… В Сенегале пошли на местный рынок. Курбан долго что-то выбирал. Константину, хорошо владеющему французским языком, стало скучно. Он подозвал местного пацаненка, дал ему купюру и сказал: «Вон, видишь, дядя стоит? Подойди к нему и скажи: „Бекиич, дай денег!“» Мальчишка запомнил только первое слово, подошел к Бердыеву и говорит: «Бекиич!» Курбан сначала ноль внимания. Пацаненок во второй раз: «Бекиич!» Курбан снова вроде как не слышит. Третья попытка: «Бекиич!» Бердыев оборачивается, видит негритенка, ничего не понимает, таращит на него глаза, переводит изумленный взгляд на Константина и спрашивает: «Откуда он меня знает?!»

* * *

Максим Боков, высококлассный защитник, работал у Павла Садырина и в «Зените», и в ЦСКА. Он рассказывал, как однажды зимой команда отправилась на тренировочный сбор в Финляндию и занималась на территории знаменитого центра Kisakeskus:

– Как-то Пал Федорыч устроил кросс по снегу – наверх и обратно. «Я вам там наверху сюрприз приготовил», – сказал он. А мы старательно, где могли, дистанцию делали короче, чтобы как можно меньше бежать по снегу, а только – по дороге. Вернулись. «Что-то вы быстро, – удивился Садырин. – Сюрприз видели?» – «Нет, какой сюрприз?» – «Понятно. Значит, не добежали. Ничего, вечером еще раз побежите». Пришлось побежать еще раз. Наверху на снегу написано: «Ну что, тяжело, уроды?» – любимое слово Федорыча, и никто не обижался, только смеялись.

* * *

Канадский хоккейный вратарь Мартин Бродо рассказывал, что во время исполнения буллитов и выходов соперников «один на один» всегда старался смотреть в глаза противнику и по глазам определять, куда тот намерен бросить шайбу. В большинстве случаев прием срабатывал: невероятная реакция Бродо позволяла ему спасать ворота. Но в ситуации с Александром Овечкиным номер голкипера не проходил. Что делал Овечкин? Он затонировал (как на автомобиле) плексигласовое свое забрало, и сколько Бродо не вглядывался, глаз Овечкина вратарь не видел. Правилами тонирование не запрещено.

* * *

Рассказ Алексея Петровича Хомича, «тигра», как назвали его англичане во время турне «Динамо» по Англии в 1945 году из детства:

– Оставляли меня, пацана, дома с сестренкой. Ей, должно быть, год был. А ребята со двора хором: «Хома, выходи!» А как выходить? Сестру-то не оставишь! Я ее в одеяло завертывал и вниз. И укладывал вместо штанги. Она спала, а мы бились. Так я вам скажу: под ту руку, где она лежала, забить мне было невозможно. Под ту руку я бы мышонка не пропустил. Сам бы убился. Вот что мы, дурачье, вытворяли. Если бы я теперь увидел сына за таким делом, не знаю, что бы с ним сделал…

* * *

Украинский журналист Николай Несенюк, рассказывая читателям о встрече главы судейского футбольного корпуса страны Пьерлуиджи Коллины с прессой, сообщил: «… Когда советский арбитр Филатов получил „Золотой свисток“ ФИФА 50 лет назад…» В комментариях въедливый интернетовский пользователь поправил: «Не Филатов, а Липатов».

На самом же деле речь идет о Николае Гавриловиче Латышеве, получившем «Свисток» за финальный матч чемпионата мира 1962 года Бразилия – Чехословакия.

* * *

В 1983 году 15-летний Игорь Добровольский здорово сыграл в матче дублеров за кишиневскую «Нистру» против днепропетровского «Днепра». Выйдя на несколько минут на замену, он сначала сам забил гол, а потом, после его изумительной передачи, мяч забил партнер. Главный тренер «Днепра» Владимир Емец привел мальчишку в раздевалку своей команды и сказал: «Посмотрите, кто вас обыграл». А в тот день за дубль «Днепра» играли Протасов, Лютый, Федоренко, Серебрянский… «Да мы на него и внимания-то не обратили, – заметил кто-то из игроков. – В нем весу не больше сорока килограммов». «У него, – сказал Емец, – из сорока килограммов тридцать пять в голове».

* * *

Актер Театра на Таганке Борис Хмельницкий рассказывал мне, когда я в конце 1986 года готовил для журнала «Спортивные игры» материал на тему «Высоцкий и спорт»:

– Володя футбол очень любил. Помню, гастролировали мы в Сухуми, в дни какого-то чемпионата мира. Наверное, мексиканского, 70-го года.

Так вот, спектакли, в частности, «Добрый человек из Сезуана», должны были заканчиваться в половине одиннадцатого вечера, а телевизионные трансляции из Мексики начинались в десять. Володя проводил соответствующую работу, все включались в предложенный им убыстренный ритм спектакля, мы выгадывали за счет этого минут 20–30 и почти никогда не опаздывали к началу репортажей.

* * *

Николай Петрович Старостин, будучи игроком, любую свободную минуту посвящал тренировкам. Даже тогда, когда он возвращался с женой из театра или после просмотра кинофильма, Н. П. снимал туфли и в носках совершал несколько ускорений по опустевшей в сумерках парковой аллее.

– Мне следовало тогда серьезно работать над скоростью, – пояснял Николай Петрович спустя десятилетия смысл своих упражнений молодым спартаковцам.

Кто-то из них непременно спрашивал:

– Так с ботинками в руках и ускорялись?

– Это еще зачем? – удивлялся, не чувствуя подвоха, Николай Петрович.

– Ну как же? Украсть ведь могли. Вы-то побежали, а ботиночки тю-тю.

– А жена на что? Тут, брат, все рассчитано было.

* * *

Хоккеисты на заре развития хоккея с шайбой в Советском Союзе играли на воздухе, под открытым небом. Можно только представить, как «весело» было за Уралом, в Сибири. ЦСКА, например, там играл «в одну калитку», и у вратаря Николая Пучкова постоянно мерзли ноги: у соперников не было сил и мощи для того, чтобы постоянно атаковать ворота армейцев, и голкипер, в отличие от защитников и нападающих, оставался без движения.

Анатолий Владимирович Тарасов посоветовал Пучкову закалять ноги. Пучков стал каждый вечер перед сном минут пятнадцать ходить босиком по снегу на тренировочной базе. Могло это остаться вне внимания партнеров? Конечно же, нет! Константин Локтев уже на третий вечер закаливания пошутил и закрыл дверь базы на ключ изнутри. «Если бы Костя вовремя не одумался, я бы околел», – вспоминал Пучков.

* * *

Подмосковный Новогорск. Тренировочный сбор сборной СССР времен Валерия Лобановского. Один из его ассистентов – Владимир Веремеев – очень хорошо плавал. На спор в бассейне обгонял любого. Как-то в свободное время Игорь Беланов – одессит, выросший у Черного моря, натянул заранее приготовленные ласты, потихоньку спустился в воду и обратился к Веремееву: «Григорьич, а со мной?» Веремеев согласился. Он, разумеется, приготовлений Беланова не видел. После заплыва на Григорьича страшно было смотреть: он отстал метров на 10–12. Беланов так же незаметно ласты снял и на бортик вылез без них. Лобановский, наблюдавший состязание от и до и эпизод с ластами, конечно же, не пропустивший, после финиша сказал со смехом: «Ну, Игорек, ты и даешь!»

* * *

В 1990 году Николаю Петровичу Старостину в торжественной кремлевской обстановке вручали медаль Героя Социалистического Труда. Награждал знаменитого спартаковца, как и остальных орденоносцев, собравшихся в Кремле, президент СССР Михаил Горбачев.

Почти каждый, получив орден или медаль и выслушав приветственные слова президента, подходил к микрофону и говорил одно и то же: «Я постараюсь». Настала очередь Старостина. Пока Горбачев прилаживал «Гертруду» к лацкану его пиджака, Николай Петрович говорил что-то на ушко Михаилу Сергеевичу. Тот, приколов, наконец, медаль, сказал в микрофон: «Я постараюсь».

* * *

Александр Липко, спартаковский футболист, игравший в «Спартаке» в понятную всем игру, удивился, попав в нижегородский «Локомотив» к тренеру Валерию Овчинникову:

– После спартаковского футбола так и не мог понять, во что играет «Локомотив» и для чего он так тренируется. Одно только выражение – «держать болонь!» – до сих пор вызывает страх. Тренировочный сбор. Жара под тридцать, а ты наматываешь круги вокруг поля в болониевой куртке. Только хочешь снять – моментальный окрик: «Держать болонь!» Когда просили потренироваться с мячами, нам их давали в руки, и мы опять бежали, с мячами в руках, в «болонье».

* * *

Олег Корнблит, друживший с Озеровым, превосходным теннисистом, рассказывал о Николае Николаевиче такую историю:

«Дело было перед войной. В 1939 году Озеров возвращался в Москву из Харькова, где он играл в каком-то турнире. Перед отъездом отправил домой телеграмму: „Запух Михайлову, счет 625757“.

В Москве на вокзале Николая Николаевича уже ждали. Взяли под белы ручки, отвезли в „контору“, где продержали три дня, выясняя, что за шифровку он послал: кто такой Запух и что это за таинственный счет – не на подрывную ли деятельность предназначен? Потом, конечно, выяснили, что „запух“ на теннисном сленге означает „проиграл“, а счет – не банковский, а теннисный, но три дня в кутузке Николай Николаевич все же просидел».

* * *

После победного финала мюнхенской Олимпиады-72 стали выяснять, кто был лучшим защитником решающего матча с американцами. Владимир Петрович Кондрашин без раздумий сказал: Коркия. Но как же Коркия? Он ведь затеял драку с лидером американцев Дуайтом Джонсом, и их обоих удалили с площадки!?

Иван Едешко вспоминает, как Коркия, когда все прояснилось – переигровки не будет, подошел к Кондрашину и сказал: «Петрович, я так хорошо начал игру, у меня пошло, и вдруг эта драка…» А Кондрашин в ответ: «Миша, лучше ты никогда не сыграешь! Ты же, жертвуя собой, устранил главную опасность».

* * *

Виктор Санеев, выдающийся легкоатлет, после победной для него Олимпиады-72 в Мюнхене, где он выиграл турнир в тройном прыжке, решил жениться. Свадьбу устроил в родном Сухуми. Самое, наверное, необычное приглашение на торжество он отправил в Агентство печати новости (АПН) своим друзьям – прекрасному спортивному журналисту Алексею Сребницкому и фотохудожнику Юрию Сомову. Отправил на имя председателя правления АПН: «В связи с моим бракосочетанием прошу Вас командировать в Абхазию Ваших сотрудников Сомова и Сребницкого. Двукратный олимпийский чемпион Санеев».

«Самое смешное, – рассказывал Сребницкий, – нам выписали командировки, но мы за них и отчитались – материал разошелся на весь мир». Алексей был поражен не широтой праздника, а тем, что наутро молодожен отправился на тренировку.

* * *

Василий Алексеев, давая интервью солидному израильскому журналу, попросил интервьюеров передать привет своей тете. «И кто ваша тетя?» – заинтересовались журналисты. «Неужели не знаете? – картинно изумился Василий Иванович. – Голда Меир», после чего журнал вышел с сенсационным заголовком «Советский чемпион – племянник премьер-министра Израиля». Сам же виновник переполоха, когда его спрашивали, зачем он это сделал, отвечал, довольно улыбаясь, рифмой: «Самый сильный из евреев – я, Василий Алексеев».

 

Отец Есенина

Был такой замечательный человек – Миша Жигалин, безумно любивший футбол вообще и «Спартак» в частности. Его знали все игроки и тренеры, журналисты и функционеры. Одно время он подрабатывал контролером на стадионе в Лужниках. Там я с ним – во второй половине 60-х годов прошлого века – и познакомился: Миша с повязкой на рукаве проверял пропуска у входа в ложу прессы, располагавшуюся на верхотуре стадиона. Добирались до нее на лифте вместе с телекомментаторами – их кабины, как и сейчас, находились под самым козырьком арены. Из ложи прессы почти всегда смотрел футбол Константин Иванович Бесков, в том числе и тогда, когда играла его команда, – на тренерскую скамейку он в таких случаях отправлялся после перерыва. Среди соседей можно было обнаружить писателей, артистов, Михаила Моисеевича Ботвинника, предпочитавшего международные матчи.

И вот проход в это святилище контролировал Миша Жигалин. Он, разумеется, знал в лицо всех репортеров, пропусков у них не требовал, до игры обменивался информацией, в перерыве обсуждал с ними происходившее на поле. Миша был известным коллекционером футбольных программок. Собирал только спартаковские, то есть, с тех матчей, в которых принимал участие «Спартак», – в чемпионате страны, розыгрыше Кубка, международных турнирах, товарищеских – дома и за рубежом. У него, начиная с первой выпущенной к спартаковскому матчу программки, было почти полное «собрание сочинений». Не доставало лишь нескольких раритетных экземпляров, выпускавшихся во время зарубежных турне «Спартака» в 40-х и 50-х годах. Кто-то подсказал Мише, что таковые могут быть у Константина Сергеевича Есенина, известного статистика футбола, публиковавшегося в еженедельнике «Футбол». Сын Сергея Есенина, он с утра до ночи колдовал над футбольной цифирью. С ее помощью искал закономерности, находил их, опровергал устоявшиеся суждения, делал прогнозы.

Жигалин, узнав адрес дачи Константина Сергеевича, с которым знаком не был, отправился в Подмосковье. На звонок к калитке, запертой на два замка, подошел Константин Сергеевич, уставший от постоянных нашествий поклонников поэта, норовивших проникнуть в дом и что-нибудь на память стибрить. Предположив в Мише одного из таких посетителей, Константин Сергеевич открывать калитку не стал, а поинтересовался целью Мишиного прихода. Миша честно рассказал о программках, назвал те, за которыми он в то время гонялся, и сказал, что очень надеется на помощь Константина Сергеевича. Хозяин дачи и поверил гостю – уж очень точен он был в названиях матчей, и не поверил, предположив, что программки – всего лишь ширма для того, чтобы проникнуть в дом поэта. Так он Мише и сказал: «А вы точно не по поводу архива моего отца пришли?» Мишин ответ заставил Константина Сергеевича широко распахнуть калитку, пригласить Жигалина в дом и допустить его к собственному архиву. «Я, – сказал тогда Миша, – понятия не имею, кто ваш отец».

Миша, тяжело болевший, давно перебрался в мир иной. Коллекцию спартаковских программок он, говорят, кому-то продал, когда затевал в новые времена бизнес, связанный со строительством простейших гаражей. И кто-то коллекцию эту, наверняка, постоянно пополняет.

 

«Пьяный» милиционер

Вторая половина 70-х годов. Теплый субботний вечер. Время – половина седьмого. Возвращаемся с Сашей Левинсоном на его автомобиле с какого-то матча, проходившего на «Динамо», по Ленинградскому шоссе. В машине, помимо водителя, Миша Жигалин и я. На мосту, метров за двести до съезда на площадь Белорусского вокзала гаишник тормозит наш «жигуленок». Саша выскакивает из машины, отправляется к милиционеру, а я через заднее окно наблюдаю, как они сначала спокойно разговаривают, а потом оба начинают размахивать руками. Саша возвращается и говорит: «По-моему, он пьяный». Иду с ним к милиционеру. Действительно, лицо серое, слова не совсем четко произносит, движения не очень уверенные. Киваю Левинсону, и он говорит инспектору: «Ты – пьяный». Милиционер:

– Давай спорить, что нет?

– Давай, – говорит Левинсон. – На что?

– На две бутылки коньяка, – ответ мгновенный.

– А как докажешь, что трезв?

– Сей момент!

Инспектор по рации что-то говорит, через короткий отрезок времени на мост с сиреной влетает милицейская «Волга», мы в нее садимся, и водитель «Волги» протягивает «нашему» милиционеру алкотестер. Тот дышит в трубку, показывает нам и торжествующе говорит: «Все в порядке!» Я с заднего сиденья милицейского автомобиля говорю ему:

– У вас левый алкотестер. Возите его всегда с собой и дурите народ.

– Все по-честному! – обиделся гаишник. – Ты сегодня выпивал?

– Да. Пиво на стадионе.

– Давно?

– Часа два назад.

– Не пойдет. Нужен свежак.

– У меня в машине в сумке еще бутылочка есть, домой со стадиона прихватил.

– Тащи сюда!

Сходил за пивом, вернулся в машину.

– Пей!

Я стал спокойно пить пиво из принесенной бутылки.

– Быстрее! – стали торопить меня милиционеры.

Допил. Дали алкотестер мне.

– Дыши!

Подышал. Прибор показал наличие алкоголя.

– Вот видишь! Все по-честному, – обрадовался гаишник. – Быстро в свою машину и поехали в Елисеевский за коньяком.

Вслед за «Волгой» ГАИ, с сиреной мчавшей посередине улицы Горького, с такой же скоростью летели «Жигули» Левинсона. Только потом я сообразил, почему меня торопили с пивом и так гнали к гастроному: тогда отделы, продававшие алкоголь, закрывались в семь вечера. Мы успели. Перед Елисеевским машина ГАИ перегородила дорогу, Левинсон припарковался, вместе с милиционером – чтобы без очереди! – влетел в магазин и вернулся через пять минут с двумя бутылками армянского. Забирая добычу, «наш» гаишник сказал, что серый он оттого, что сменщик так и не появился, ему пришлось сутки провести на посту, а сейчас он с ног валится от усталости.

История на этом не завершилась. Спустя несколько дней левинсоновский друг детства Леша Стычкин, отец известного нынче артиста Евгения Стычкина, сказал Левинсону: «Тут такой номер был – мне рассказали: днями на ленинградке какой-то еврей заставил гаишника в трубку дышать».

 

«Где пассажир?»

Известный фотокор «Советского спорта» Борис Светланов в молодости увлекался автогонками, потом одно время работал в такси. В те времена категорически запрещалось перевозить пассажиров с выключенными в таксомоторах счетчиками. О том, выключен он или включен, можно было узнать по зеленому огоньку в правой верхней части лобового стекла. Как только счетчик включался, лампочка гасла. Выключался – лампочка зеленым светом зазывала новых пассажиров.

Однажды Светланов поздним вечером, завершив работу, возвращался в таксопарк. Увидев ехавшую ему навстречу машину ГАИ, Борис снял кепку, нацепил ее на кулак правой руки, и получилось так, что и огонек зеленый горит, и пассажир рядом с водителем – в кепке – сидит. Глянув в зеркало заднего вида и убедившись в том, что ГАИшная развернулась и стала следовать за машиной таксиста-нарушителя, Светланов вернул кепку на голову и спокойно продолжал ехать как ни в чем не бывало. ГАИшники быстро настигли его, прижали к бордюру, вышли из своей машины, подошли к такси и, увидев, что водитель в салоне один, спросили: «Где пассажир?» – «Какой пассажир?» – «В машине был пассажир!» – «Не было никакого пассажира. Я в парк еду с работы». Милиционеры заставили Светланова выйти из машины, открыли все двери, проверили салон, потом заглянули в багажник и, ничего не сказав, сели в свой автомобиль и уехали.

 

«Ты где был?»

Еще одна история с Борисом Светлановым произошла во время его поездки за город на Кутузовским проспекте. Светланов ехал по широкому проспекту на своей 21-й «Волге» с оленем на капоте ранним летним воскресным утром. Пробок в те времена не было и в помине. На дороге машина Бориса оказалась единственной. Возле дома № 26, в котором жили многие видные деятели КПСС и советского правительства, в частности, Л. И. Брежнев и Ю. В. Андропов, тогда стоял «стакан» – стеклянная будка на вбитой в землю металлической трубе. В кабинку вела лестница. В будке постоянно дежурил милиционер, перекрывавший, когда возникала необходимость (выезжали, скажем, со двора начальники), движение. Заодно он следил за порядком на вверенном ему участке дороги и в случае чего оповещал следующие посты.

Светланов – стоит напомнить, что в молодости он занимался автогонками, – метров за сто до того, как оказаться напротив «стакана», направил «Волгу» прямо, сам залез под руль и, придерживая его, на невысокой скорости проехал мимо ошарашенного милиционера. Метров через сто после того, как он его миновал, Светланов вылез из-под руля и спокойно продолжил движение.

Возле Триумфальной арки дорогу ему перегородила милицейская машина, и как только он остановился, к нему бросились два лейтенанта, мигом распахнули дверцу с водительской стороны, и один из них, пристально глядя на Светланова, задал идиотский по сути своей вопрос: «Ты где был?» «Как где? – удивился Светланов. – Вот он я. А что случилось?» «Да этот, из „стакана“, – услышал Борис в ответ, – передал нам по рации, что мимо него только что проследовала „Волга“ без водителя. Опять, наверное, нажрался с утра. Счастливого пути».

 

Колхоз для тренера

Виктор Прокопенко, несколько сезонов проработавший в одесском «Черноморце» ассистентом Анатолия Зубрицкого, Никиты Симоняна и Сергея Шапошникова после того, как последний из-за болезни не смог продолжить работу, в сезоне 1982 года принял команду. Виктор любил рассказывать о том, как инструктор обкома партии, едва только тренер переступил порог его кабинета, огорошил вопросом:

– Ты видел фильм «Председатель»?

– Видел.

– Помнишь, как герой фильма принял отстающий колхоз и вывел его в передовые?

– Помню, конечно.

– Вот точно так же ты должен взять отстающую команду и вывести ее в передовики нашего футбола!

– Но колхоз и футбольная команда – это же, как говорят у нас в Одессе, две большие разницы!

– Не то говоришь. Ты должен сказать: «Выведу!»

– Это было бы не очень скромно с моей стороны.

– Ишь, какой скромный нашелся. Раз партия тебе доверяет, надо это ценить!

 

Игнашевич и весы

На заграничных сборах зимой 2008 года в стане ЦСКА произошло событие, едва не завершившееся исключением из команды ее капитана Сергея Игнашевича, но закончившееся для него всего лишь лишением повязки. В одно прекрасное утро Игнашевич взял напольные весы, предназначавшиеся для ежедневного взвешивания – обязательной процедуры во всех клубах, особенно во время их пребывания в тренировочных лагерях, – унес их в свой номер и заперся изнутри. Врачи, на которых была возложена обязанность контролировать изменение веса у игроков, немедленно доложили о случившемся главному тренеру Валерию Газзаеву. Тот отправил к Игнашевичу своего помощника Николая Латыша. До Латыша Игнашевич не снизошел, настаивая на переговорах с самим Газзаевым.

Результаты переговоров просты. Весы вернулись на место. Капитаном стал Игорь Акинфеев. Игнашевича с огромным трудом отстояли ведущие футболисты, ходившие к тренеру просить за него. Газзаев сдался, хотя у него были все основания избавиться от игрока, сознательно нарушившего дисциплину тренировочных сборов, причем сделавшего это на глазах всей команды: посмотрите, мол, как я его, этого тренера-сатрапа!

В свое время схожая история с весами произошла во второй команде московского «Динамо», которую тренировал Адамас Соломонович Голодец. Напольных весов, напичканных электроникой, тогда не было и в помине. В коридоре стояли огромные весы – точно такие, на каких в парках за деньги взвешивали желающих, а в банях – прошедших через парилку тучных мужиков, наивно полагавших, что уж теперь-то от животика они избавились, во всяком случае, до первых двух кружек пива. Голодец заставлял футболистов каждое утро становиться на весы. Самых нерадивых, склонных к полноте, взвешивал сам.

Сами весы утащить было невозможно – настолько они были тяжелы и громоздки. Игроки утащили плиту, на которую вставали при взвешивании. Адамас Соломонович собрал команду, построил ее и проникновенно сказал: «В наших рядах произошло ЧП мирового масштаба. Какая-то сволочь украла плиту с весов. У вас две минуты. Не вернется плита, добро пожаловать всем, без исключения, на „тропу Голодца“.»

«Тропы» этой – кросса по песку, по лесу, потом снова по песку – боялся даже основной состав «Динамо». Потому не потребовалось даже выделенных Адамасом Соломоновичем двух минут. Через одну плита вернулась на место.

 

Давление на Анзора

Когда тбилисское «Динамо» и московское «Торпедо» приехали осенью 1964 года в Ташкент на «золотой» матч, торпедовский вратарь Анзор Кавазашвили подвергся беспрецедентному давлению. На него, как принято сейчас говорить, «выходили» знакомые и незнакомые грузины, сомнительные личности, странные женщины – в гостиницу, в которой остановилось «Торпедо», пускали всех, и все просили у голкипера только одно – пропустить голы и сделать так, чтобы «Динамо» стало чемпионом СССР.

Кавазашвили обещали за проигрыш золотые горы, угрожали, его умоляли, плакали рядом с ним. Анзор, разумеется, всем отказывал, но уже в первый день пребывания в Ташкенте он настолько устал от встреч и телефонных звонков, что решил поговорить с приехавшим вместе с командой одним из ЗИЛовских руководителей (он был секретарем партийной организации огромного предприятия) Аркадием Вольским. Вольский выслушал Кавазашвили, и на совещании с тренерским штабом было принято решение: вместо психологически подавленного Анзора играть будет второй вратарь Эдуард Шаповаленко.

Вовсе не исключено, что именно такого решения добивались люди, осаждавшие Кавазашвили. Наверное, они хотели склонить Анзора к «измене», но знали при этом, что это – невозможно. Главная же их цель – выбить основного вратаря, одного из лучших голкиперов страны из колеи, заставить его нервничать и, по возможности, добиться выхода на поле дублера Кавазашвили.

Добились. «Динамо» выиграло матч со счетом 4:1.

 

«Добро пожаловать в Тронхейм!»

Из номеров гостиниц, в которых доводилось останавливаться, я непременно забирал листочки для писем с логотипом отеля и табличку, на одной стороне которой на разных языках содержится призыв прибрать в помещении, на другой – просьба не беспокоить. Таблички всегда лежали мертвым грузом, а вот листочки иногда шли в дело.

Однажды разбирал бумаги и обнаружил несколько таких листочков из гостиницы норвежского города Тронхейм – группа журналистов летала туда с московским «Динамо» на еврокубковый матч. Я жил в одном номере с Сережей Микуликом, в соседнем обитали Миша Быков, работавший тогда, по-моему, в «Московской правде», и Леня Трахтенберг, служивший в ту пору заместителем главного редактора газеты «Спорт-экспресс». О Лене я, наткнувшись на тронхеймовские листочки, и вспомнил.

На одном из них распечатал написанный на компьютере на английском языке небольшой текст такого примерно содержания: «Дорогой сэр, благодарим за то, что вы нашли время посетить наш небольшой отель. Хотели бы Вам сообщить, что Вы, по всей вероятности, по забывчивости не оплатили услуги мини-бара (шоколад, печенье, пиво) и счет за телефонные переговоры с Москвой. Мы были бы Вам очень благодарны, если бы Вы в течение десяти дней перечислили 220 норвежских крон на указанный ниже счет. Добро пожаловать в Тронхейм». И далее следовала подпись и номер счета.

По факсу из дома отправил эту бумажку в «Спорт-экспресс» на имя Трахтенберга. Один мой приятель из газеты был предупрежден – только он! – и информировал меня о реакции на телеграмму. «Да я, – сказал Леня (и совершенно при этом не лукавил), – к мини-бару даже не подходил, а телефонную трубку брал только тогда, когда меня газета из Москвы вызывала».

Спустя день-другой после того, как он стал названивать в «Динамо», я отправил Лене на бланке отеля новое сообщение: «Дорогой сэр. Проведенная нами дополнительная проверка описанной в предыдущем факсе ситуации показала, что менеджер нашего отеля при пользовании компьютерными данными допустил грубейшую ошибку. Выяснилось, что услуги мини-бара (шоколад, печенье, пиво), а также телефонный разговор с Москвой не имеют к Вам никакого отношения. Мы приносим Вам свои извинения и готовы на недельный срок принять Вас и Вашу семью в нашем отеле за наш счет в удобное для Вас время. Добро пожаловать в Тронхейм!..» И – та же подпись.

Лене перевели этот текст, и он сказал: «Ну вот, теперь другое дело. Быстро разобрались». Парень, переводивший факс, по поводу моего неважного письменного английского как-то засомневался. «Какой-то странный английский», – сказал он Трахтенбергу. «Ничего странного, – прервал сомнения переводчика Леня, – это же норвежец».

Потом он стал выяснять у знакомых, является ли присланный в редакцию факс с таким содержанием основанием для получения визы в норвежском посольстве, а я принялся судорожно соображать, как завершить розыгрыш. Ни одного нормального варианта у меня не было.

И вдруг в поминальнике газеты Леонид Трахтенберг, как заместитель главного редактора, исчезает, а появляется Леонид Трахтенберг – обозреватель. Я вспомнил: Леня говорил мне о том, что намерен уйти с административной должности и заняться только журналистской работой. Свершилось. И я отправил на имя Лени третий факс: «Дорогой сэр. Из сообщения ИТАР-ТАСС мы с удивлением узнали о том, что Вы больше не являетесь заместителем главного редактора газеты „Спорт-экспресс“. Если это так, то мы вынуждены аннулировать наше приглашение принять на недельный срок Вас и Вашу семью в нашем отеле за наш счет в удобное для Вас время. Добро пожаловать в Тронхейм».

 

Телефонный рай

В феврале 1981 года во время финской командировки отправился из Хельсинки в Лахти на чемпионат мира по биатлону. Аккредитовался, как водится, заранее. При входе на арену пропуск проверял молодой солдат. Когда мы миновали кордон, мой приятель, финский журналист Тапио Фурухолм, сын которого Тимо играет сейчас в футбольной сборной Финляндии, спросил: «Ты обратил внимание на парня, который смотрел твою аккредитацию?» – «Обычный солдат финской армии». – «В том-то и дело, что – необычный. Это олимпийский чемпион Томи Пойколайнен».

Я моментально вернулся к пропускному пункту. Действительно Пойколайнен, чемпион московской Олимпиады по стрельбе из лука. Не узнал его, наверное, только потому, что в очень уж необычном для совсем недавнего победителя летних Игр он предстал и странным каким-то делом – для обладателя золотой медали – занимался. Потом я выяснил, что для 18-летнего Пойколайнена настала пора служить в армии, в Финляндии с этим строго – не имеет никакого значения, олимпийский ты чемпион или же водитель автобуса. Единственное послабление – щадящий режим. После того, что мы называем «курсом молодого бойца», Томи отрядили в спортивное подразделение вооруженных сил, и у него даже было время для тренировок. И все же, стоит согласиться, невозможно представить себе российского олимпийского чемпиона, в военной форме проверяющего документы у журналистов при входе на арену. А тогда я представился Томи и попросил его выделить время для интервью. «Нет проблем, – ответил Пойколайнен, – но сейчас я занят, с поста отлучиться не могу, а потом нас отвезут в казарму. Позвоните туда». И он дал номер телефона.

Звонил я по этому номеру с очень высоким коэффициентом скептицизма: как же, позовут они солдата, в казарме-то, держи карман шире… Но – позвали, и интервью состоялось.

Как состоялось оно и с Марьей-Лиисой Хямяляйнен (после замужества – Кирвесниеми), выигравшей в 1984 году в Сараево три золотых олимпийских медали в лыжных гонках – на 5, 10 и 20 километров. Номер телефона помог раздобыть все тот же Фурухолм. Я позвонил. Мне ответили, что Марья-Лииса сейчас у мамы в сельской местности, и дали еще один номер. Новый звонок. Ответила мама олимпийской чемпионки: «Марья-Лииса сейчас подойти не может. Она доит коров. Перезвоните, пожалуйста, через час.» Первыми, когда трубку взяла Марья-Лииса, были мои поздравления с хорошим надоем.

И с Матти Нюкяненом, еще одним выдающимся финским олимпийским чемпионом – по прыжкам на лыжах с трамплина (одно «золото» в Сараево и три спустя четыре года в Калгари). Звонком я нашел его на тренировочной базе, он признался, что очень занят – напряженный график работы, но обещал при первом же появлении в Хельсинки позвонить. Позвонил и приехал в отделение ТАСС на Ratakatu.

Да что олимпийские чемпионы! Однажды мне нужно было подготовить материал о праздновании очередного дня государственной независимости Финляндии. 6 декабря торжественное заседание по этому поводу проходило в Куопио. Там должен был выступить президент страны Мауно Койвисто. Ехать примерно 400 километров туда и столько же обратно ради того, чтобы убедиться в том, что Койвисто выступил, не было никакого смысла. Из канцелярии президента поступил – с эмбарго до 19.00 – текст речи главы государства. Я на основе текста подготовил заметку. Оставалось только узнать, приехал ли Койвисто. Без пяти семь я позвонил в дом культуры Куопио, в котором проходило мероприятие. Трубку взял vahtimestari, вахтер по-нашему. Я представился и спросил: «Президент уже приехал?» – «Да, – ответил он, – только что. Проходит мимо меня. Позвать?..»

 

Горняки из Инты

Николай Николаевич Озеров рассказывал, как знакомые ему завидовали, когда он отправлялся на Олимпийские игры и удивлялись его рассказам – по возвращении – о том, что он ничего на Олимпиаде, кроме хоккейного дворца, не видел, поскольку практически не выходил из него, комментируя матчи турнира. Даже результаты советских спортсменов в других видах спорта Озеров узнавал из Москвы – не было тогда в комментаторских кабинках ни компьютеров, ни – тем более – Интернета.

Один из любимых рассказов Озерова на эту тему, как однажды ему во время репортажа сообщили в наушники:

– Николай Николаевич! А у вас там наши биатлонисты стали олимпийскими чемпионами!

– Шайба у Старшинова, передача Майорову… – это телезрителям. Потом, отключив на мгновение микрофон, – Москве:

– Какие молодцы!

И снова:

– Сейчас приходится вчетвером обороняться в своей зоне…

– Николай Николаевич, запишите имена чемпионов и при первой возможности сообщите об этом телезрителям и радиослушателям.

Озеров, не отрываясь от репортажа, записывает имена чемпионов.

– Бросок Викулова. Штанга!..

– И еще скажите, что на имя биатлонистов-чемпионов пришла телеграмма из города.

– Шайба в ловушке у Коноваленко. Из какого города телеграмма? Не слышу. Из какого?..

– Даем по буквам: Инна, Нина, Тамара.

Не прерывая репортаж, Николай Николаевич записывает имена и при первой возможности говорит телезрителям и радиослушателям:

– Дорогие друзья, только что поступило приятное для нас с вами сообщение: советские биатлонисты стали олимпийскими чемпионами! Первые поздравления им прислали три девушки – Инна, Нина и Тамара.

В Москве схватились за голову: какие девушки? Телеграмму прислали горняки из города Инты!

 

Ответный укус

Бывший президент футбольного «Спартака» Андрей Червиченко рассказывал о том, как однажды нигерийский нападающий Фло укусил спортивного директора клуба Александра Шикунова за руку:

– Мы никак не могли с ним расстаться. Неликвид, как говорят в футбольных клубах. Агенты привезли, расписали его достоинства. Мы купились. И – купили. А теперь надо было расставаться. Хотя бы для начала прилично сбросить ему зарплату. Вызвали его с Шикуновым в мой кабинет. И объявили парню, что отныне он будет получать ровно в три раза меньше – три тысячи долларов в месяц. Решение свое объяснили тем, что он не играет. Да и вообще, сказали мы ему, мы с тобой контракт в ближайшее время расторгнем. Так что решай сам: или ты без скандала уезжаешь, или нам придется подыскивать тебе другой российский клуб. Пока же – три тысячи.

Рассказывал ему все это доходчиво Шикунов через переводчика. Когда он речь свою закончил, Фло, молча все выслушавший, просто взял и укусил его за руку. И прокусил! Фло сам испугался от того, что прокусил человеку руку так, что пошла кровь. Я потом Шикунова травил: «Надо бы тебе от бешенства укольчик сделать».

 

Чача и мяч

Вова Шелия, обаятельный человек, всегда с уважением относящийся к старшим, известен не только как игрок сухумского «Динамо» и кутаисского «Торпедо» 70-х годов, но и как арбитр, частенько входивший в состав бригад, обслуживавших матчи чемпионата Советского Союза в высшей лиге.

Детство Вова провел в селе Алахадзы, расположенном между знаменитым местом отдыха Гагры и не менее знаменитой Пицундой.

«Неподалеку от нашего дома, – рассказывал Вова, – находилась спортивная база. Нас нельзя было оттуда выгнать. Взрослые разрешали нам играть в футбол. Счастьем было, когда туда приезжали тренироваться команды из Москвы. „Динамо“ делало это постоянно. Мы с открытыми ртами наблюдали за динамовскими тренировками. Нам доверяли подавать мячи, иногда улетавшие далеко за пределы поля. Каждого игрока мы знали по имени. Так получилось, что у меня сложились теплые отношения с Валерием Масловым. Он учил меня футбольным приемам, показывал, как правильно бить по мячу, подкручивать его, останавливать, жонглировать. Во многом благодаря Маслову, от которого я глаз не отрывал на динамовских тренировках, я и стал профессиональным футболистам. А еще нас связывал „товарообмен“. Я приносил на базу домашнее вино и чачу, а взамен получал футбольный мяч».

 

Новости от Островского

По Москве в советские времена регулярно прокатывались слухи о смерти или гибели того или иного популярного человека. Все знали, что официальная пресса постоянно замалчивает значимые события, и слухам потому большей частью верили.

Однажды прошел слух, что скончался знаменитый комментатор Николай Озеров. Он, по счастью, был жив-здоров, только-только вернулся из очередной зарубежной поездки, и его прямо из аэропорта повезли в Останкино: надо было прекратить слухи, а лучше всего это могло сделать появление Николая Николаевича на экране.

В те времена программа «Время» непременно завершалась сводкой спортивных новостей. Читал ее не диктор, а спортивный комментатор. У комментаторов был свой график выхода в эфир «Времени». Назначенный на тот вечер был вынужден ради такого события очередь свою пропустить.

За столом программы сидели втроем: дикторы Нонна Бодрова и Игорь Кириллов и Николай Николаевич. В кадре попеременно показывали Бодрову и Кириллова, рассказывавших о событиях в стране и мире. Последним перед спортивной частью был репортаж из дома-музея Николая Островского. Репортаж завершился, Бодрова включает микрофон и проникновенным голосом говорит:

– Со спортивными новостями вас познакомит Николай Островский…

О том, скольких усилий стоило оказавшемуся в кадре Озерову не расхохотаться, знает только он.

 

Японский лыжник

Георгий Сурков, работавший на советском телевидении, комментировал как-то международные соревнования лыжников. То ли чемпионат мира это был, то ли олимпийский турнир. Лыжные гонки обычно доверяют показывать телебригадам из северных стран, в частности, из Финляндии и Норвегии. Северные телевизионщики не оставляют без внимания выступления даже слабых спортсменов. Ставку они, разумеется, делают на лидеров, но и аутсайдеры не остаются в стороне.

Во время репортажа Георгия на экране возникла картинка. На одном из контрольных пунктов дистанции появилась фигурка спортсмена. На экране титры: 62. Keisuke Hirovato. Japan и время, за которое лыжник пробежал этот отрезок. Сурков прокомментировал: «На ваших экранах занимающий сейчас 62-е место японский лыжник Кейсуке Хировато». Пауза, и Георгий продолжил: «Да, действительно неважно выступает этот спортсмен».

С Японией связана и другая лыжная история. Знаменитая 30-километровая гонка лыжников на Олимпиаде-72 в Саппоро. Многие уже стартовали, когда буквально повалил снег. Вячеслав Веденин тут же принялся быстренько перемазывать лыжи – до старта ему осталось чуть больше минуты. Репортерам тогда разрешалось находиться в зоне, в которой спортсмены дожидались своей очереди. Японский газетчик, русским языком в какой-то степени владевший, поинтересовался у Веденина, как он относится к повалившему вдруг снегу. Ответ советского гонщика был зафиксирован на первой полосе вышедшей на следующий лень местной газеты: «Сказав волшебное слово – дахусим – русский лыжник выиграл золотую медаль».

 

Баран о трех ногах

Массажист ЦДКА Семен Степанович Рябинин, любимец всех армейских футболистов, как-то раз после победного матча команды в Воронеже купил тушу барана и в поезде положил ее, тщательно завернутую в бумагу, в ящик для багажа под нижней полкой.

Крупной кубковой победе – 9:1 над «Трудом» – игроки ЦДКА были рады. Рады они были и тому, что в поезде можно было отметить день рождения своего товарища по команде Юрия Ныркова. Отметили. Рябинин сразу же лег спать. Футболисты отметили еще немного и почувствовали, что проголодались. Еды с собой – никакой. Вспомнили про рябининского барана. Потихоньку приподняли крепко спавшего массажиста вместе с полкой, вытащили тушу, отрезали одну ногу, а все остальное положили на место. Ногу проводник сварил им в огромном бидоне в топке.

Когда подъезжали к Москве, кто-то из игроков вздумал пошутить – сказал, что ночью кто-то в вагоне блеял. Рябинин – моментально к полке. Приподняв ее, убедился, что все в порядке – туша, завернутая в бумагу, лежала на месте. Только дома он обнаружил, что баран его – о трех ногах. В бане, где собралась вся команда – попариться и на массаж, Семен Степанович ни с кем не разговаривал до тех пор, пока ему в виде извинения не преподнесли несколько кружечек любимого им пива. В несколько глотков осушив первую из них, Рябинин вымолвил: «Да я бы вам всего барана отдал, если бы вы мне сказали, что проголодались».

 

Секретный матч

Летом 1944 года в Москве состоялся международный матч, получивший статус «секретного». Несколько месяцев планировали провести встречу одной из московских команд с футболистами Великобритании. Наконец определили точную дату игры. Против англичан (никто, правда, не знал, что это за команда – любители, профессионалы?) решили выпустить основной состав ЦДКА. Потом наверху посовещались и решили: большой риск. Если ЦДКА проиграет, то как на это посмотрит высшее руководство страны, как отреагирует товарищ Сталин? Это что же, пока Красная Армия добивается побед на фронтах мировой войны, ее спортивный отряд проигрывает в Москве союзникам?

Рисковать не стали. В соперники англичанам назначили «Крылья Советов», усилив профсоюзную команду двумя игроками ЦДКА – Валентином Николаевым и Александром Прохоровым. Проиграют профсоюзники – что с них взять?

Матч сделали закрытым. Никаких болельщиков на «Динамо». Боялись поражения – чем меньше свидетелей его, тем лучше. Была введена система спецпропусков. Болельщики об игре, разумеется, прознали. Ажиотаж был невероятный. «Не знаю, – вспоминал Валентин Александрович Николаев, – насколько это соответствует истине, но поговаривали о том, что на футбольном „рынке“ за один спецпропуск предлагали мешок картошки – огромная цена для тех времен».

Задолго до матча стадион был оцеплен милицией и солдатами НКВД. На всех воротах висели огромные амбарные замки. Открыли только служебный вход. Начальство несколько дней подряд устраивало «накачки» футболистам. Подробнейшие инструкции на тему «Как помочь своей команде?» получил лучший в те годы советский арбитр Иван Широков.

Когда команды выстроились в центре поля перед началом матча, Валентин Николаев обратил внимание на одного из английских игроков – на ногах у него вместо бутс были обычные солдатские ботинки. Его партнеры футбольным видом тоже не отличались. Но на первых же минутах один из англичан пробил по советским воротам из центрального круга, и мяч влетел в ворота между ног словно загипнотизированного голкипера Александра Головкина. Обладатели спецпропусков на трибуне – в шоке. Но гол этот стал всего лишь курьезным эпизодом. Любители, конечно же, ничего не могли противопоставить профессионалам, на перерыв ушедшим при счете 10:1 в свою пользу, а во втором тайме забившим еще девять мячей. Десять забили два будущих высококлассных тренера – Николаев (четыре) и Александр Севидов (шесть).

 

Без дерева

Кирсан Илюмжинов, президент Калмыкии и патрон элистинского футбольного клуба «Уралан» (когда-то он играл в премьер-лиге, сейчас – исчез), ввел в начале нулевых годов обычай, в соответствии с которым тренер каждой приезжающей в калмыцкую столицу команды должен был посадить, в присутствии публики и прессы, дерево, а за это получал национальную одежду.

Работавший в то время с «Локомотивом» Юрий Семин стал первым отказником. Приехав на полуфинал Кубка России в Элисту, он не пришел на церемонию посадки дерева. У тренера были все основания для подобных действий. Семина вывела из себя история с приездом в Москву посланцев «Уралана», предложивших «Локомотиву» сдать полуфинал Кубка в обмен на шесть очков в чемпионате. Разозлился не только Семин – вся команда: местная команда была разгромлена 4:1, причем три гола забил капитан рассердившегося «Локо» Дмитрий Лоськов.

 

Вылет из кубка

Как-то раз московское «Динамо» отправилось в Нальчик играть кубковый матч с местным «Спартаком», выступавшим тогда в первом дивизионе. У динамовского тренера Виктора Прокопенко возникли какие-то семейные обстоятельства, кто-то из близких приболел, и он не полетел с командой. За старшего остался помощник Прокопенко Борис Стукалов.

«Динамо» проиграло 0:2. Как рассказывали сами динамовцы, – без шансов. Роман Узденов забил два гола на контратаках, а затем Нальчик встал стеной, и близко динамовцев к штрафной не подпуская, – не пробить.

И вот проигравшие в Москве. Первая после вылета из Кубка тренировка. Проводит Прокопенко. Он построил команду в шеренгу и стал перед ней расхаживать. Минуту молчал, другую… «Ну, – думали игроки, – сейчас получим по полной программе». И Прокопенко действительно начал нагнетать обстановку. «Да-а-а, парни. Московское! „Динамо“!! проиграло первой лиге в Нальчике!!! Всухую. 0:2. Вылетело из Кубка России. Я много думал об этой игре, пытался понять, как же такое могло случиться. И вот что скажу вам, ребята». Футболисты замерли, перестали дышать. А Прокопенко, выдержав шикарную театральную паузу, произнес: «Ну, на хрена нам этот кубок? Пошли тренироваться!»

 

Вина диктора

В 1978 году перед последним туром чемпионата СССР у донецкого «Шахтера» были огромные шансы на серебряные медали. Получиться это могло в том случае, если киевское «Динамо» не выиграет в Ташкенте у «Пахтакора», а сам «Шахтер» на своем поле побеждает ЦСКА. Никаких проблем в игре с армейцами не ожидалось. По свидетельству тогдашнего защитника донецкого клуба Виктора Звягинцева, тестя, к слову, Виктора Онопко, с ЦСКА была договоренность о том, что он упираться не станет.

«Шахтер» повел 1:0. Играли тогда матчи заключительного тура не в одно и то же время, и диктор объявил результат ташкентского матча: киевляне победили. Для этой ситуации у «Шахтера» с ЦСКА была договоренность об ином сценарии – хозяева поля пообещали армейцам, которым, стоит заметить, в турнире ничего уже не было нужно, проиграть. И договоренность сохранили, пропустив два гола: 1:2.

Но после матча выяснилось, что киевские динамовцы в Ташкенте не выиграли, а сыграли вничью – 1:1, причем ничья эта очков «Динамо» не давала, поскольку была сверхлимитной – тогда регламентом дозволялось лишь восемь матчей на протяжении всего чемпионата играть вничью. И «Шахтер» вместо «серебра» довольствовался «бронзой».

Диктора уволили. Могли и побить.

 

Охранник с собакой

Валентин Бубукин, будучи тренером «Локомотива», отправился на прием к министру путей сообщения Борису Павловичу Бещеву и попросил назначить начальником команды Евгения Горянского. Вдвоем они выбили для футболистов одиннадцать дополнительных ставок. Основной состав был оформлен проводниками на рейсы Москва – Красноярск и Москва – Новосибирск. «Они, – рассказывал Бубукин, – все время в пути, поймать их никто не сможет. И свои восемьдесят рублей получали в дорпрофсоже, отдельно от клубной бухгалтерии. Потом руководство спрашивало:

– Ну, как, ребята довольны?

– Довольны.

– А вы?

– А мы-то чего?

– А вы что, себе ставок не взяли?

Начальники решили исправить упущенное и оформили Бубукина и Горянского охранниками на спецпоезда. Вышло по шестьдесят рублей. Потом, чтобы приблизить к футболистам, повысили в „звании“ – до должности „охранника с собакой“. За собаку доплачивали десять рублей. Но из-за этих десяти рублей как-то хитро все пересчитали и стали взимать с главного тренера и начальника команды какой-то налог, и они стали получать на руки по пятьдесят девять рублей семьдесят копеек.

– Женя, – сказал Бубукин Горянскому, – иди, попроси, чтобы убрали эту псину. Скажи, по ночам воет, сторожить нам мешает…»

 

Повязка на ноге

Футбольная молва в 20-е годы прошлого века приписывала ленинградскому форварду Михаилу Бутусову немыслимой силы удар. Из уст в уста передавали: на правой ноге – повязка, означающая, что бить запрещено – только левой; если в штангу попадет, штанга пополам.

Славой «футбольного убийцы», между тем, Бутусов обязан одесситам. В 1925 году сборная СССР после турне по Турции пароходом вернулась на родину, и в Одессе был назначен товарищеский матч. У Бутусова была травма. Газеты сообщили, что играть он не будет. Болельщики направляли руководству сборной просьбы – петиции, посылали делегации. Все настаивали на том, чтобы Бутусов, необычайно популярный в стране футболист, вышел хотя бы на несколько минут. Встретившись с одной из таких делегаций, Федор Селин, с юмором друживший, сказал: «Да не травма у него». – «А что?» – поинтересовались просители. «Большие неприятности», – потупив взор, сказал Селин. «Какие?» – воскликнули гости. «Вы что, не знаете?» – удивился Селин. «Нет!» – признались одесситы. «Он в Турции вратаря убил, – поделился тайной Селин. – Не рассчитал силы удара, попал в него и – хана».

Через минуту после рассказа Селина легенда загуляла по Одессе, зажила своей жизнью, обрастая новыми подробностями. Затем легенда отправилась гулять по всей стране.

В Турции же произошло следующее: местный вратарь не уловил момента бутусовского удара (а удар у него действительно был мощный), мяч попал прямо в голкипера, и он, опрокинувшись назад, вместе с мячом оказался в воротах.

 

Замах Шмуца

Встав за ворота с фотоаппаратом, Алексей Хомич продолжал играть. Он сопереживал каждому голкиперу, за спиной которого оказывался, давал советы, повторял движения коллег – об этом рассказывали опытные фотокорреспонденты, наблюдавшие за Хомичем.

Однажды Алексей Петрович в дождливую погоду встал во время матча ЦСКА – «Арарат», проходившего на московском стадионе «Динамо», за ворота армейского вратаря Леонида Шмуца и с первых же минут принялся втолковывать ему, что он неправильно вводит мяч руками – слишком широким делает замах, причем перед самой «рамкой». «Самому себе, что ли, закинуть хочешь?» – бурчал Хомич. «Да что вы, Петрович? – улыбался Шмуц, пока игра шла на ереванской половине поля. – Никогда в жизни».

Надо сказать, все пересказчики случившегося потом не ведали про одно немаловажное обстоятельство: Шмуц за полгода до матча с «Араратом» играл за олимпийскую команду СССР в Сирии, травмировал плечо, не долечился, слишком рано снял повязку. Об этом рассказывал не кто-нибудь, а самый наш знаменитый футбольный врач Савелий Мышалов.

И вот, в очередной раз под бурчание Хомича выбрасывая привычным ему способом мяч в поле, Шмуц действительно забрасывает его в свои ворота. Публика в шоке. Вратарь, у которого в момент замаха вылетело плечо, и рука потому ослабла, превратилась – до помощи врачей – в плеть, погнался сгоряча за Хомичем: «У, старый хрыч! Накаркал!..» Алексей Петрович быстренько оказался вне зоны досягаемости Шмуца.

Хомич рассказывал, что он успел сделать снимок, на котором запечатлен самый, наверное, курьезный автогол в советском футболе, но никто так и не знает, был этот снимок на самом деле или не был, потому что великий вратарь прошлого никому эту фотографию не показывал.

 

Пять тонн косточек

Известный самарский репортер, ветеран нашего журналистского цеха Арнольд Эпштейн, побаловал такой историей из «жизни» футбольных программок.

Выдержка из программки, подготовленной в узбекском городе Коканде к матчу местного «Автомобилиста» и соперников из Ташкентской области (в тексте сохранена оригинальная орфография. – А. Г.):

«Дорогие товарищи! В летнее время каждая семья употребляет много фруктов и бахчевых культур. А косточки от них не нужно выбрасывать, а собирать и сдавать на Кокандский Масложиркомбинат. Это выгодно Вам. За пять тонн сданных косточек Вы получите автомобиль „Жигули“. Если ваши дети сдадут больше ста килограмм косточек, они обеспечены путевками за границу и во всесоюзный пионерский лагерь „Артек“, помимо этого за каждую сданную килограмм косточек вы получите от 17 до 40 копеек денег и от 2 до 4 килограммов шелухи… Косточки – это не отходы, а ценнейшее сырье. Дорогие товарищи! Футбольный клуб „Автомобилист“ призывает не остаться в стороне от этого выгодного Вам государственного дела. Очередная игра на нашем стадионе состоится пятого июня. В этот день гостями „Автомобилиста“ будет команда.»

 

Победная кнопка

Поначалу скандал, приключившийся в 1976 году в олимпийском Монреале с советским пятиборцем Борисом Онищенко, в Советском Союзе хотели представить как провокацию, направленную против первой в мире страны социализма. На Старой площади обсуждали даже текст заявления, который должен был быть распространен ТАССом. Но потом, поумерив пыл, пришли к выводу: никаких пропагандистских дивидендов жульничество Онищенко принести СССР не может. Спортивное руководство страны вину жулика признало. Его отправили домой ближайшим рейсом, и он был пожизненно дисквалифицирован.

Самое смешное в этой истории заключается в том, что Онищенко и без задуманной им хитрости вполне мог выиграть какую-то медаль. Он не без оснований считался одним из фаворитов турнира пятиборцев. А кем еще можно было считать трехкратного чемпиона мира, призера двух предыдущих Олимпиад?

Но… С помощью киевских умельцев Онищенко вмонтировал в рукоятку шпаги хитроумное приспособление, позволявшее ему нажимать кнопку в тот момент, когда укола в тело соперника не было, но всем в этот момент казалось, что он был. Система судейства в фехтовании устроена таким образом, что при касании кончиком шпаги противника замыкается электрическая цепь и за спиной «пораженного» загорается лампа. Онищенко решил «укоротить цепочку» и изменил конструкцию своей шпаги. Цепь у него замыкалась не только от укола, но и от нажатия этой самой кнопки, замаскированной с помощью замши, которой была обмотана ручка.

Тревогу забил англичанин Джереми Фокс. Он в момент предполагаемого удара неудачно поехал по помосту на одной ноге, а Онищенко, полагая, что вот-вот он «уколет» соперника, нанес удар в пустоту, но при этом нажал свою победную кнопку и лампочка за спиной Фокса загорелась. Немедленно последовала жалоба англичан. Шпагу Онищенко взяли на обследование. Жульничество обнаружили.

 

На глазах матери

Как-то раз родители Сергея Юрана ехали через Ростов и, узнав, что в городе играет ворошиловградская «Заря», в составе которой выступает их сын, отправились на стадион посмотреть на своего младшего.

На трибуне их усадили рядом с руководством СКА. Родительские и болельщицкие симпатии они старались сдерживать. Сергей на поле, как всегда, выделялся: забил гол, мог забить и второй. И тут на него началась форменная охота защитников СКА. Юран то и дело оказывался на газоне. Николаю Пантелеевичу с трудом удавалось сдерживать супругу. Грубые приемы, между тем, на их сына действовали не так, как того хотели «охотники». Юран завелся, заиграл еще активнее. И произошел эпизод, в котором защитнику не оставалось ничего иного, как в прыжке схватить за трусы прорывавшегося на ударную позицию настырного нападающего. Такой проверки на прочность трусы не выдержали. И тут над притихшим на мгновение стадионом раздался крик мамы Сергея – Антонины Филипповны: «Та шо ж вы робитэ з дытыною?»

 

«Любовь» к «Спартаку»

Известно, что в свое время торпедовцы регулярно обыгрывали в чемпионате Союза «Спартак», забивая порой в ворота соперника неприличное количество мячей. Особенно усердствовали Эдуард Стрельцов и Михаил Гершкович. Не знаю, какие были у Эдуарда Анатольевича основания для того, чтобы непременно огорчить «Спартак», а вот у Михаила Даниловича я как-то поинтересовался на сей счет. И вот что выяснилось.

Маленький Миша спал и видел себя в спартаковской футболке, «Спартаком» бредил. Ему было десять лет, он играл за детскую команду, все в которой были старше его на два года, но разницы в возрасте не ощущалось – настолько умен и техничен был юный Гершкович, и мечтал попасть в спартаковскую школу.

Однажды его команда играла с командой школы «Спартака», в матче победила, а Миша забил три гола. Это был шанс из шансов! Но руководитель школы «Спартака», когда ему привели Мишу и сказали, что именно он «забил нам три мяча», заявил: «Не было его на поле, я игру видел. Он врет, что забивал нам голы, а я врунов не люблю и его в нашу школу не возьму».

С той поры у Гершковича с любовью к «Спартаку» – как отрезало, а перед каждой встречей с этим клубом, где бы Михаил ни играл – в «Торпедо» или «Динамо», – лучшей мотивацией для него было воспоминание о детской обиде на явную несправедливость.

 

«Улов» из холодильника

Олег Иванович Романцев, заядлый рыбак, поведал как-то о рыбалке, случившейся на реке Ресса в Калужской области:

– Сидим несколько часов, а клева нет. Я и говорю Василькову (другу Олега Ивановича, бывшему доктору «Спартака»): «Сходи в дом и принести незаметно рыбину из холодильника». Сергеич сбегал и принес десятикилограммовую уже распотрошенную красную рыбину. Такие водятся, наверное, только на Камчатке. Только я успел завернуть ее в сеть, как к нам спускается Валерка (брат Романцева). Стал нас критиковать и учить, как надо рыбу ловить. И вдруг мы слышим его крик: «Я акулу поймал!» Мы подошли к нему, подивились богатому «улову». Правда, брательник не мог понять, почему у рыбины нет внутренностей. «Наверное, выдра съела, – успокоил я. – Хорошо, что ты ее спугнул, и мясо достанется нам».

 

Спичечный коробок

Валерий Четверик в «КАМАЗе» был главным по всем вопросам. Как-то раз он представлял команде известного литовского специалиста, интеллигентного человека Беньяминаса Зелькявичуса в должности нового главного тренера. «Европейского склада… А я буду поддерживать нужную для плодотворной работы психологическую атмосферу в команде. Ну, Бен сам расскажет о принципах своей работы.»

Бен мягким голосом с легким прибалтийским акцентом: «Я – тренер не диктатор, демократ… Думаю, мы с вами совместными усилиями сумеем достичь необходимого качества в тренировочной работе и в матчах.»

Зелькявичуса никто не слушал. Игроки шепотом переговаривались, кто-то дремал. За последним в зале столиком сидел администратор «КАМАЗа» и играл в спичечный коробок. Четверик зыркал на него глазами, футболисты хихикали. Бен продолжал свой спич. Администратор не унимался. Наконец Четверик не выдержал. Привстав, он оборвал тренера на полуслове трехэтажным в адрес администратора: «Ты..! Пошел на..! Продолжайте, Бен».

 

Немецкий порядок

Эдик Гесс одно время тренировал в Узбекистане команду второй советской лиги. Тогда в узбекских колхозах (а подавляющее большинство команд содержалось колхозами) денег было много, хорошего игрока даже в дубль «Пахтакора» выдернуть не всегда удавалось – в Ташкенте фиксированные 200 рублей зарплаты, а в колхозах со всеми доплатами до тысяч доходило: деньги по тем временам очень даже неплохие.

Гесс решил ситуацией воспользоваться и навести немецкий порядок. Заказал, в частности, для колхозной команды одинаковые цивильные костюмы. Картинка с выставки: к соседнему колхозу подкатывает автобус, из него выходят граждане в одинаковых ботинках, костюмах, рубашках, галстуках. Колхозный люд удивляется, шутит. Гесс серьезен и горд.

Матча через три картинка трансформировалась: кто в майке под пиджаком, кто при галстуке, но в спортивных тапочках, кто в тренировочном костюме. Гесс терпел-терпел, объяснял-объяснял, а потом плюнул и ушел, сказав напоследок: «Никогда здесь порядка не навести!»

 

Ларек под трибуной

Виталий Мутко, будучи уже в ранге министра спорта, полученном после руководства РФС, поведал весьма занимательную историю (пикантность ее в статусе рассказчика) времен своего президента в санкт-петербургском «Зените»:

– Был сейчас в Сочи, увидел там ларек – буфет в подтрибунном помещении стадиона «Центральный» – и вспомнил случай. Перед игрой все в этом ларьке садились и. И мы приехали туда на игру первый раз, сели. Подходит к нам один: «Слушай, ты! За прошлый год три очка вы нам должны». Я говорю: «В каком плане?» Он мне: «Ну, вы же помните, мы вам отдали». Я говорю: «Нет, мы новые владельцы». Они в ответ приводят небезызвестного тренера, он говорит: «Да-да-да, было». Я говорю: «Хорошо, сколько это будет, если капитализировать?» Они говорят: «Столько». Мы посовещались и говорим: «Мы вам лучше деньгами отдадим, но будем играть честно». В итоге нам Кутарба забил, мы проиграли. Летим обратно, я говорю: «Вот дураки. И деньги отдали, и проиграли». А потом подумали и решили, что сделали-то правильно. Организовали экологически чистый клуб.

 

Из букмекерской жизни

Мой старый знакомый Игорь, профессиональный таксист с огромным стажем, Москву знающий как свои пять пальцев – редкий случай для нынешнего поколения водителей, – завсегдатай букмекерских контор. На что он только не играет! Я, например, и знать не знал, что во время соревнований по биатлону принимаются ставки на количество патронов, которые используют спортсмены во время гонок с дополнительной стрельбой. Игорь же и на это играет: специально смотрит по разным источникам сводку погоды той местности, где соревнуются биатлонисты, поднимает статистику и делает ставки, чаще всего срабатывающие.

Как-то Игорь рассказал мне об одной конторе (называть ее, дабы не рекламировать, не стану). Что в этой конторе делают? Например, ставка на количество угловых в матче. Больше, скажем, двенадцати. Человек приходит с бумажечкой своей, у него заявлено больше двенадцати, а на стене висит конторская бумажечка с итоговой цифрой: десять. Посетитель свою бумажечку выбрасывает и уходит несолоно хлебавши. Мой знакомец поступает в таких случаях иначе. Он приходит в эту контору с кассетой, на которой запись игры, и говорит: больше двенадцати. Они ему в ответ: меньше. Тогда он достает кассету и предлагает посмотреть матч и по ходу его считать корнеры. Они сразу: не надо смотреть, иди в кассу, получай деньги.

И так – не только по угловым.

Однажды у Игоря что-то много вышло на американском футболе, он любит ставить на эту игру. В бейсболе ничего не понимает, а потому не знает, на что там ставить. А в американском футболе разбирается основательно. Итак, вышло у него много, но контора под разными предлогами не отдает и отдавать не собирается. Приятель Игоря из ФСБ говорит ему: ты с ребятами деньгами поделись, они маски нацепят и быстренько твою контору обилетят.

К услугам «скорой помощи» прибегать не пришлось: сам добился выигрыша – кассетами и выверенной фактурой.

 

Полет во Владивосток

Владивостокскому «Лучу» все, наверное, клубы премьер-лиги желали скорейшего вылета в первый дивизион. И обрадовались, когда в 2008 году это произошло. Лететь восемнадцать часов туда-обратно – на большого любителя. Некоторые футболисты успешно с этой проблемой справлялись.

Игорь Семшов, например, три года подряд так распределял накопление желтых карточек, что всякий раз – что в «Торпедо», что в «Динамо» – перед полетом команды во Владивосток оказывался дисквалифицированным. «Только из рассказов партнеров знаю, какая это пытка», – говорил Семшов.

Дмитрий Комбаров, игравший еще в «Динамо», решил однажды скоротать время в летевшем во Владивосток самолете глажкой своих футболок. На это ушло всего полчаса.

Как-то Павел Мамаев, перебравшийся из «Торпедо» в ЦСКА, играл за армейский дубль. Он подошел к судье и попросил: «Покажите мне карточку, не хочу во Владивосток лететь». Судья показал, но в тренерском штабе ЦСКА об этом каким-то образом прознали. «Паша, – сказал на собрании команды Валерий Газзаев, – знаю, что у тебя дисквалификация и что ты за это переживаешь. Мы решили, что ты вправе полететь с нами во Владивосток. Уверен, ты с удовольствием полетишь вместе с командой. Просто для того, чтобы ее поддержать».

 

Тоже Фердман

Эту историю мне рассказал замечательный спортивный журналист Алексей Патрикеев, много и интересно писавший о хоккее, настольном теннисе. И – самое главное – о людях спорта.

Турниры по настольному теннису обычно проводились в залах с плотно зашторенными окнами. Маленький беленький пингпонговский шарик настолько быстро летает по столу, когда сражаются профессионалы, что солнечный блик мешает. И, находясь в зале, сложно определить, какое время суток за его стенами – день или ночь, особенно зимой, когда большую часть суток на улице темно. Это обстоятельство сыграло злую шутку с судьей-информатором на одном из чемпионатов СССР.

Судья этот, судя по всему, неплохо погулял накануне вечером. Во Дворце спорта он, во всяком случае, появился в несколько помятом состоянии. Устроился у микрофона и поприветствовал публику: «Добрый вечер, уважаемые зрители». Было десять часов утра. Дальше – больше. Судья-информатор приступил к представлению участников. И вот какой текст он выдал:

– За восьмым столом выступает заслуженный мастер спорта, чемпионка мира в смешанном парном разряде Татьяна Фердман. Тренирует Татьяну ее папа… тоже Фердман.

 

Закавказская дискуссия

Александр Чивадзе и Хорен Оганесян веселили всю сборную СССР, игроки которой приезжали на тренировочные сборы и подготовку к матчам в предвкушении новых споров. Чивадзе из тбилисского «Динамо» и Оганесян из «Арарата» на протяжении нескольких лет спорили по поводу происхождения матери Сталина. Саша, понятно, утверждал, что она имеет грузинские корни, а Хорен отстаивал армянскую линию. Они не просто спорили. На очередную встречу оба приезжали с портфелями документов, вырезками из газет и копиями музейных материалов, подтверждавших правоту каждого.

Дискуссии Оганесяна и Чивадзе заставили вспомнить анекдот.

Во время раскопок на холме Кармир Блур рядом с Ереваном раскопали целую крепость VIII века до нашей эры. Там обнаружили клинопись, свидетельствовавшую об основании города Еребуни, что делало Ереван старше Рима. Грузинам, понятно, это не понравилось, типа «Вай, как это? Ереван, значит, лучше, чем Тбилиси?» Взяли ведро, написали на нем «Тбилиси – 3000 лет» и закопали в археологически интересном месте. Находят археологи ведро, сенсация: Тбилиси – 3000 лет! Берут армяне это историческое ведро, рассматривают, переворачивают, а на дне написано: «Ереванский алюминиевый завод».

 

Концепция педагога

«Кричишь, – делился основой своей педагогической концепции украинский тренер Анатолий Кварцяный, работавший с луцкой „Волынью“, – футболисту: „Петя, Петя!“ – он не слышит. А только рявкнешь: „Урод, я тебя прибью!“ – слышит сразу же и начинает заводиться на поле. При том, что я кричу на футболистов и обзываю их во время тренировок и матчей, – все равно их люблю и уважаю. Просто тяжелыми ударами по самолюбию кую у своих подопечных характер. Начну сюсюкать, на голову сядут, схватят за уши и начнут поворачивать. Но не бывать этому никогда. В интересах дела я кричал, кричу и буду кричать!»

Нападающий «Волыни» бразилец Майкон Перейра пребывал в шоковом состоянии: «Мы проигрывали после первого тайма. В перерыве Кварцяный влетел в раздевалку и начал всех ругать. Он схватил одного игрока и пнул его ногой. Как-то тренер кинул мне в голову мел. Я хотел поколотить его».

 

Перекрашенный автобус

Динияр Билялетдинов на первых порах пребывания в английском «Эвертоне» черным фломастером закрашивал полоски красного цвета на своих бутсах – этот цвет во второй ливерпульской команде был, как цвет главного противника – «Ливерпуля», неприемлем.

Андрей Талалаев, игравший в «Торпедо», вспоминал, как их воспитывали в духе ненависти к красному цвету. Потом случилось так, что Андрей оказался в «Спартаке» в роли тренера-переводчика итальянца Невио Скалы. Тогдашний президент «Спартака» Андрей Червиченко и спортивный директор Александр Шикунов подшучивали над бывшим торпедовцем, обещая подарить красную рубашку и оклеить стены его комнаты на базе в Тарасовке красно-белыми обоями.

Тренер «Торпедо» Валентин Козьмич Иванов однажды потерял дар речи: на базу в Мячково прибыл для команды новый автобус – красного цвета. «Немедленно перекрасить!» – распорядился Иванов. Перекрасили. Немедленно.

Как-то мы Толей Коньковым, игроком киевского «Динамо», сидели на продавленном диванчике в холле первого этажа старой динамовской базы в Конча-Заспе и о чем-то трепались. Вдруг на лестнице, ведущей со второго этажа, показались ноги в тренировочных штанах красного цвета. Потом появилась красная крутка – в нее был облачен новичок «Динамо» Толя Демьяненко, только-только перебравшийся из «Днепра» и щеголявший в днепропетровском костюме. Отношение в «Динамо» в красному цвету было точно таким же, как в «Торпедо». «Ты спецовочку-то смени, пока никто не увидел», – добродушно посоветовал старший Толя младшему.

 

Д'артаньян из ЦРУ

Самая, наверное, поразительная в спортивном мире шпионская история связана с Польшей. Эту страну на чемпионатах мира и олимпийских фехтовальных турнирах блистательно представлял в 50-60-е годы магистр права и подполковник Войска Польского Ежи Павловский. Знаменитый саблист семь раз побеждал на чемпионатах мира и выиграл в 1968 году титул олимпийского чемпиона.

В 1974-м или годом позже, уже не припомню, он приезжал к нам на турнир «Московская сабля», и я брал у него интервью для спортивной редакции ТАСС. Ему было тогда сорок с небольшим. Улыбчивый, доброжелательный, подтянутый, Павловский спокойно отвечал на все вопросы по-русски и попросил передать ему газету с публикацией интервью. Я объяснил ему, что беседу распространит телеграфное агентство, а уж какая из газет напечатает его, будет видно. Павловский засмеялся и сказал, что интервью с олимпийским чемпионом с удовольствием возьмут все. Все бы его взяли только в том случае, если бы фехтовальщик в нем откровенничал о тайной стороне своей жизни. В ноябре 1976 года Ежи Павловский предстал перед судом. Польша пребывала в шоке от того, что любимец страны оказался банальным американским шпионом, завербованным в годы спортивной карьеры.

 

«Безалаберность, авось и небось…»

На первой в истории Олимпиаде с участием команды России российские футболисты проиграли в 1912 году в Стокгольме матч сборной Германии с неприличным счетом 0:16. Этот результат по сей день сидит занозой в истории отечественной национальной команды – он зафиксирован во всех справочниках: немецких, российских и олимпийских.

Николай Соловьев, главный редактор выходившего в ту пору журнала «Къ Спорту!», в статье, посвященной итогам Игр и озаглавленной «Спортивная Цусима», написал:

«Полное поражение русских спортсменов не на шутку всколыхнуло и испугало наше общество. Одни предполагали, что хотя бы не футболисты – этот спорт у нас еще молод, а вот стрелки (ведь лучших из всей армии выбирали) должны добыть почетное место. И в результате разгром… Полный, небывалый…

Нам кажется наиболее опасным поголовное поражение наших футболистов. В этой игре, как нигде, сказывается железная дисциплина, умение владеть собой – расчет подчас очень тонкий, способность быстро ориентироваться, найтись во всяком положении. Каждая команда – это воплощение государства, сконцентрированная народная мощь и сила, яркая живая характеристика всей жизни. Наша безалаберность, авось и небось, отсутствие дисциплины, плана и умения его выполнять – дилетантство, недоделывание, – все это сказалось на нашей команде.»

Вот уж воистину «сконцентрированная народная мощь и сила», если не забывать о том, что вечером и в ночь накануне матча с немцами русские футболисты так, выражаясь современным языком, «нарушили режим», что во время игры еле-еле передвигались по полю и мечтали только об одном – о скорейшем завершении издевательства над организмом.

 

Армейский «Спартак»

В 2011 году ЦСКА отметил 100-летие клуба, а год спустя московский «Спартак» праздновал свое 90-летие. Обе даты выдуманы. Непонятно, зачем их высасывали из пальца, но даже фантастам не пришло бы в голову сообщить, что в 1911 году в царской России зародился Центральный Спортивный Клуб Армии – это раз. И человек, знающий о «Спартаке» все – Никита Павлович Симонян, – был в «юбилейные дни» категоричен: день рождения «Спартака» – 19 апреля 1935 года – это два.

Между тем за четыре года до появления московского «Спартака» мог возникнуть другой «Спартак» – армейский. Дело в том, что военачальники приняли решение о создании добровольного физкультурного общества армейских спортсменов и первым делом занялись названием нового общества. Каких только предложений в ту пору не было! «Красная звезда», «Красный Армейский Спорт», «Физкультурное Общество Красной Армии» – это еще куда ни шло. Но «Армспорт», «Сила», «Физкультармеец»!.. Ни одно из этих имен, впрочем, специальная комиссия Реввоенсовета Союза ССР не приняла, а пошла она навстречу заместителю наркома по военным и морским делам Сергею Сергеевичу Каменеву, предложившему назвать новое общество именем героя рабовладельческого строя – Спартака. Ну, действительно, что еще мог предложить армейскому спортивному обществу будущий «враг народа» С. С. Каменев?

Просуществовал же армейский «Спартак» только на бумаге. Неизвестно даже, был ли утвержден правительством устав нового общества. По всей вероятности, нет, поскольку многие военачальники были репрессированы, и им, понятно, было не до «Спартака».

Любопытно, было ли известно о неудавшейся попытке создания «Спартака» тем, кто 19 апреля 1935 года дал это название футбольной команде, к армии не имевшей никакого отношения?

 

Стадо павианов

Установки на матч Эдуарда Малофеева отличались от установок подавляющего большинства его коллег. Даже, наверное, от установок всех тренеров.

Время от времени он использовал одну и ту же: «Идет стадо павианов. Ветер меняется. Стадо чувствует своего врага. Леопард – самый заклятый враг павианов. Стадо чувствует его близость. И вот два вожака бросаются к леопарду, отвлекая его. Бросаются на верную гибель во имя жизни стада, во имя того, чтобы оно могло продолжать свой род. Вот такие мне сегодня нужны вожаки в команде! Нужны люди, готовые пожертвовать собой! Об этом я вас спрашиваю, когда задаю вопрос: все ли готовы к матчу, к такому повороту дела?»

«Павианы, – комментировал свой метод Малофеев, – могут создать настрой на игру. И – помогали».

Однажды Эдуард Васильевич превзошел даже самого себя – настолько необычную установку на игру он дал. Ее пришлось проводить в холле гостиницы, потому что в комнатах было жарко. Тренер подвел к команде своего хорошего знакомого – весьма худого человека. Подвел и сказал: «Установка отменяется, будем изучать анатомию. Скелет человека»

 

Грузинский обычай

Это была одна из первых, наверное, историй о Михаиле Месхи, услышанных мной в конце 60-х годов. История эта регулярно появляется в воспоминаниях и рассказах о футболе.

В те времена не только советские команды регулярно выезжали за рубеж на товарищеские матчи (речь не о тренировочных сборах, как сейчас, когда в Испании, Португалии, Турции российские клубы в рамках подготовки к сезону играют с соперниками из других стран через день), но и иностранные команды приезжали в СССР.

В июле 1969 года в турне по Советскому Союзу нагрянул знаменитый уругвайский клуб «Насьональ». Один из пунктов поездки – Тбилиси, матч с местным «Динамо». Динамовцы приурочили к приезду уругвайцев проводы левого крайнего «Динамо» и сборной СССР Михаила Месхи, шесть раз входившего в список 33-х лучших футболистов сезона под первым номером, «последнего романтика», как назвал его мой друг и коллега Павел Алешин.

Тбилисский стадион «Динамо» был, разумеется, переполнен. Во-первых, приехал «Насьональ». Во-вторых, играет «Динамо». И, наконец, уходит Миша Месхи – надо проводить. За билет на стадион готовы были отдать все, что угодно.

По сценарию Месхи должен был сыграть первый тайм, а потом попрощаться с публикой. Герой дня превзошел самого себя. Он солировал, беспрерывно демонстрируя все, что умеет делать на поле: сумасшедшие финты, в том числе и фирменный, придуманный им самим, ставили в тупик уругвайскую оборону; фланговые передачи от Месхи следовали одна за другой; фантастический дриблинг Михаила изумлял. Рассказывая о матче Аргентина – СССР, состоявшемся в 1961 году в Буэнос-Айресе, Андрей Петрович Старостин отмечал: «Публика от души веселилась, глядя, как вконец растерявшийся защитник аргентинцев Симеоне кидается из стороны в сторону, ища мяч и подопечного. Только он бросается к Месхи, а того и след простыл».

Точно такая же картина наблюдалась в первом тайме матча «Динамо» – «Насьональ». Арбитр дал сигнал: перерыв. Зрители в едином порыве встали и принялись неистово аплодировать. Партнеры подняли Месхи на плечи, совершили с ним круг почета и понесли с поля. «Это у вас такой обычай – лучших игроков относить с поля в раздевалку на руках?» – поинтересовался бразильский тренер «Насьоналя» Зезе Морейра. «Нет, – с грустью ответили ему. – Это его прощальный матч, сегодня он уходит». «Как?! – изумился Морейра. – Он уходит, а они все (показал рукой на остальных игроков „Динамо“) остаются?»

 

От книг болят глаза

У отца российского вратаря Руслана Нигматуллина огромнейшая библиотека. Он собирал ее всю жизнь, член общества книголюбов, чтение – страсть. Футбольные репортеры, бравшие интервью у Руслана, поинтересовались, конечно же, у него, передалась ли ему отцовское отношение к чтению книг. «За всю жизнь, – ответил Нигматуллин – юниор в июне 2009 года, – я прочитал две книги: „Унесенные ветром“ и какой-то роман Жюля Верна. Да и те осилил с трудом. Есть газеты, журналы, кино, Интернет. Развиваюсь с их помощью. Каждому свое».

Владимир Быстров, поигравший в «Спартаке» и «Зените», на вопрос о книгах ответил проще: «Я книг не читаю. От них глаза болят».

В волгоградской «Олимпии» и юношеской сборной России играл Василий Чернов. «Вася, – говорил ему работавший тогда с этой командой Леонид Слуцкий, – ты бы хоть одну книжечку прочитал». «Ага, – бурчал в ответ Вася, – сейчас сяду с книжкой у окна, а меня кто-нибудь увидит».

Но сильнее истории с Александром Алиевым по части чтения не было ничего. В августе 2010 года футболист, игравший тогда в «Локомотиве», участвовал в акции, затеянной его агентом. На столичных билбордах размещали фотографии известных игроков и тренеров, ратовавших за то, чтобы молодые люди читали книги. Анекдот в том, что Алиев к моменту акции не прочитал ни одной книги. Злые языки утверждали, что он и букварь-то с трудом осилил.

 

«Почитаем на кладбище»

В 2009 году Игоря Гамулу, известного в прошлом футболиста ворошиловградской «Зари» и ростовского СКА, прославившегося в обеих командах неординарными поступками дисциплинарного толка, пригласили потренировать украинский клуб «Закарпатье». В первом же матче чемпионата подопечные Гамулы проиграли дома мариупольскому «Ильичевцу», и репортеры, побывавшие после игры на официальной, под телекамеры, пресс-конференции нового тренера, не только рты пооткрывали и не закрывали их до конца мероприятия, но не меньше недели потом рассказывали об услышанном.

«Нам есть, над чем работать, – поведал Гамула. – У нас есть еще тридцать дозаявочных дней. Мы смотрим, ищем, потому что имеем впереди одного нападающего. Я выпустил второго, думал, что он поможет нам, а он нам поможет только умереть, бл…ь. Надо было выпускать этого нападающего? Ну, я теперь знаю, что с ним делать, бл…ь. Собрал сумку и на х… домой, бл…ь. Так нельзя, бл…ь, так в премьер-лиге в футбол не играют, бл…ь. Так в футбол не играют. За деньги тем более. За очки. За родину закарпатскую».

Один из репортеров, озаботившись, вероятно, всеми этими «бл… ь», поинтересовался у Гамулы названием последней прочитанной тренером книги. «Футбольные книги читаю в последнее время, – ответил Гамула. – Чему-то хочу научиться, а чему – не знаю. А если честно сказать, то некогда мне читать книги. С работы приходишь, в Интернет заходишь, кнопку нажал и заснул, бл…ь. Книги почитаем потом, на кладбище».

 

Разговор на китайском

Юрий Фураев, многолетний помощник Вячеслава Платонова в волейбольной сборной СССР, рассказывал о том, как они со Славой побывали в Бразилии в магазине. В Рио тогда, к слову, встречу сборных Бразилии и Советского Союза устроили под открытым небом на знаменитом футбольном стадионе «Маракана», и был установлен абсолютный мировой рекорд посещаемости волейбольных матчей – 96 500 зрителей.

В ювелирный магазин оба тренера отправились за подарком для жены Платонова. Рядом с ними стояла женщина, она тоже выбирала украшение. Она спросила у Платонова:

– Вы говорите по-английски?

– Нет.

«Вообще-то, – уточнял Фураев, – мы с ним знали примерно одинаковое количество английских слов, выученных во время работы в Кувейте, и говорили на одном уровне. Но я стеснялся, а Слава всегда смело разговаривал, и создавалось впечатление, что английский он знает намного лучше меня. Но с этой женщиной он заговорить не рискнул».

Она тем временем продолжала спрашивать:

– Вы говорите по-немецки?

– Нет.

– По-французски.

– Нет.

– На каком же языке вы говорите?

– На китайском! – решил сострить Платонов. Но женщина мгновенно заговорила с ним по-китайски, и попавшая в неловкую ситуацию парочка быстренько из магазина ретировалась.

 

Плечо друга

В середине 1986 года Вячеслав Платонов угодил в больницу и предложил Спорткомитету, чтобы на время его отсутствия обязанности старшего тренера сборной исполнял Геннадий Паршин из рижского «Радиотехника», разделявший, как казалось Платонову, его взгляды на игру и жизненные принципы.

Ровесники, они дружили около двадцати лет. Платонов был уверен, что друг подставит плечо. Ему и в кошмарном сне не могли привидеться события, развернувшиеся после того, как они с Паршиным поговорили по телефону. Поговорили же они так, как и должны были поговорить друзья, желавшие добра друг другу. «Мы, – сказал Паршин в конце разговора, – ждем тебя всегда. Временно, до твоего приезда, я поработаю с командой».

Команде же Паршин с первых минут стал говорить, что «Платонов больше в сборную не вернется, и никакого другого старшего тренера, кроме меня, у вас не будет».

Восстановившись после операции, Платонов отправился в Спорткомитет. Волейбол курировал заместитель председателя Анатолий Колесов, опытный функционер, олимпийский чемпион 1964 года по классической борьбе.

– Рядовой Платонов для дальнейшего прохождения службы прибыл! – шутливо доложил Вячеслав Алексеевич, переступив порог колесовского кабинета.

Колесов, прекрасно к тому времени знавший, что в старшие в сборной, воспользовавшись болезнью Платонова, прочно внедрился Паршин, встреч с самим Платоновым избегавший, шутливого тона не поддержал и спросил:

– Что ты, Вячеслав Алексеевич, собираешься делать? Говорят, диссертацию пишешь?

– Первый раз об этом слышу.

– Ладно, ты пока тренируй свой «Радиотехник», а там видно будет…

– Да я, Анатолий Иванович, вообще-то «Автомобилист» тренирую.

– Да-да, конечно, извини, ошибся. Вот «Автомобилист» и тренируй.

 

Причуды Манчини

Чего только не выдумывают тренеры, чтобы потом объяснять свои причуды привычным – «на фарт». Итальянец Роберто Манчини, неплохо, надо сказать, работавший в «Манчестер сити», никогда не забывал о трех моментах, связанных с суевериями.

Однажды он поужинал со своим помощником Дэвидом Платтом, счет за трапезу оплатил Платт, и на следующий день «Сити» выиграл у «Ливерпуля». С той поры за все ужины накануне важных матчей приходилось раскошеливаться ассистенту главного тренера. Суеверие «номер два» – солонки. Когда Манчини просит передать ему солонку, ее ни в коем случае нельзя отрывать от поверхности стола, а следует только двигать по ней. Платт иногда в шутку передает итальянцу солонку, приподнимая ее, в ответ на его просьбу о соли, но в этом случае Манчини внезапно передумывает и делает вид, что соли в его блюде достаточно.

И, наконец, – вино. Его Дэвид Платт называет самой большой причудой коллеги. Если кто-то проливает вино за столом, Манчини обязательно должен обмакнуть в него палец и слегка провести им у себя за ушами – так, как это делают женщины, когда пользуются духами. Итальянец считает, что вино за ушами – не специально разлитое, а случайно – защищает человека от бед и неудач. «Как-то, – поведал Дэвид Платт, – мы сидели в его комнате после игры с „Ливерпулем“, с нами были ливерпульские тренеры Кенни Далглиш и Стив Кларк, и я, неловко повернувшись, опрокинул стакан с вином. В нем, правда, почти ничего не было – так, на донышке. Роберто находился в дальнем углу комнаты. Он бросился к столу, сунул в маленькое пятнышко палец и быстро провел им за ушами. И все это он сделал молча и с очень серьезным видом. Далглиш и Кларк смотрели на него как на ненормального».

 

Кнут и пряник

На телевидении нашем в свое время, в первой половине нулевых годов, была передача под названием «Принцип домино». С двумя, помнится, ведущими – Еленой Хангой и Еленой Ищеевой. Темы с гостями, коих усаживали в красивые кресла, обсуждались разные – от «Как правильно пользоваться презервативами» до «Президент – тоже человек» с «Удастся ли нам выиграть чемпионат Европы по футболу» посередине.

Незадолго до Евро-04, проводившегося, как известно, в Португалии, Ханга и Ищеева собрали людей, как имевших отношение к футболу, так и не знавших, чем офсайд отличается от корнера. Владимир Жириновский, регулярно выдвигавшийся на пост президента страны, привычно ввязался в дискуссию – ему все равно, на какую тему дискутировать, – в ходе которой собравшиеся прикидывали, сумеет ли сборная России выйти из предварительной группы и до какой стадии чемпионата она доберется. Владимир Вольфович, высказав свои соображения на сей счет и с известной всем улыбкой неисправимого пессимиста выслушав других, предложил свой вариант достижения победы в Португалии: «А вы пообещайте футболистам миллион долларов каждому за выигрыш финального матча и пригрозите лишением российского гражданства в том случае, если они в финал не попадут».

Савик Шустер, известный в то время ведущий различных футбольных программ, в частности, «Третий тайм», и не перебравшийся еще на Украину, произнес: «Я бы так поступал с кандидатами на пост президента России!»

 

Симпатичный шимпанзе

Владимир Петрович Кесарев – непревзойденный рассказчик. Каждый, кто хотя бы раз ездил с московским «Динамо» в какую-нибудь зарубежную поездку и оказывался в одной группе с Петровичем, убеждался в этом. Все старались оказаться в гостинице на завтраке в то время, когда туда приходил Кесарев. В автобусе в той зоне, в которой находился Владимир Петрович, смех практически не прекращался.

Вот одна из кесаревских историй:

– Сборная пребывала в Австралии. Отправились как-то в свободные часы всей компанией в зоопарк. Погуляли, посмотрели. Остановились возле шимпанзе. Обезьяна за решеткой. Рядом корзина с фруктами. Бананы, яблоки, разрезанные на четыре части, какие-то неведомые нам фрукты – любой посетитель зоопарка, желающий шимпанзе угостить, может сделать это. Нам сказали: бросайте аккуратнее, а то поймает за руку и затащит в клетку. Обезьяна огромная, лохматая. Принялись наши ее дразнить. Вынимают из корзины фрукт – на, мол – и обратно банан с яблоками в корзину.

Обезьяна сначала рычала, а потом разъярилась. Если бы не решетка, нам несдобровать. И тут, не торопясь, нашу группу догоняют Гавриил Дмитриевич Качалин, Андрей Петрович Старостин, замруководителя делегации из КГБ. Все в белых рубашках. Прогулочным шагом подходят к клетке: «О, какой красавец». А красавец успел уже кучу навалить, зачерпнул пригоршню – и в них. Все – врассыпную, но уже коричневые, а не белые… Так и не отстиралось ничего. Пришлось рубашки выбросить.

 

Вольный перевод

Ааво Пиккуус, знаменитый эстонский велогонщик, до десятого класса средней школы не знал по-русски ни слова. По этому предмету у него была твердая двойка. Дома в семье Пиккуусов говорили только по-эстонски. С русскоязычными детьми Ааво не общался. Ему было пятнадцать лет, когда его пригласили в Алахадзы в тренировочный лагерь «Динамо», где просматривали лучших молодых гонщиков Советского Союза. В Адлере Пиккуус вышел из самолета и не знал, что делать дальше. Спросить не может, вернуться обратно – тоже. Заплакал. Люди подходили, спрашивали, что случилось. Ааво их не понимал и ничего не мог объяснить. Выручили знакомые московские велогонщики, прилетевшие следующим рейсом, – они взяли его с собой. Шок у парня был такой, что за три недели сборов в Алахадзы он выучил русский язык. Учительница поверить не могла, когда он вернулся домой и спокойно заговорил по-русски.

Как-то в Эстонии проходили тренировочные сборы. По телевидению показывали эстонский фильм, название которого в переводе – «Безветрие». Слово Пиккуусу незнакомое. Сборники поинтересовались, как называется фильм. Пиккуус подумал и ответил: «Ни х… я не дует». Ему и прозвище потом такое дали.

 

Тигр, кожа и Шотик

Игорь Чугайнов, игравший в «Локомотиве» вместе с Джанашия, называет Зазу «ходячим анекдотом». «Вспоминаю, – говорит Игорь, – его появление в „Локо“. Шагает незнакомый грузин на тренировку, следом семенит оруженосец с футбольным баулом. „Что за фрукт?“ – интересуюсь у наших. „Новенький. Из Грузии“. Ничего себе, думаю, джигит подъехал, за него уже сумки носят! Джанашия сразу дали квартиру на Щелковской и „Жигули“. Укатил он домой, на следующий день делился впечатлениями: „Что у вас тут в Москве за дорога? Еду-еду, еду-еду, а она все не кончается. Уже стемнело, бензин на исходе, я снова полный бак заливаю и никак не доеду“. Все хохочут: „Заза, ты же на кольцевой был!“ Он сжег сорок литров, я подсчитал – это значит, что по МКАД Джанашия три круга навернул…

„Локомотив“ на сборах. Вечером, когда делать совсем нечего, кто-то поинтересовался: „Заза, что за поэма знаменитая у вас в Грузии есть?“ И Джанашия, нещадно коверкая слова, начинает излагать: „Итак, идет звэр“. „Волк, что ли?“ – уточняют у него. „Э-э, какой волк? Хыщник!“ – „Какой хищник?“ – „Ну, этот – царапки, царапки…“ – „Тигр?“ – „Точно! Идет, значит, тигр и…“ – Заза несколько секунд мучительно думает, а чуть погодя, выдает, – и кожа. Да! Так и называется поэма: „Тигровый кожа“. „Погоди, там еще кто-то третий был“, – намекают Зазе на витязя. „Ах, да, – хлопает себя по лбу Джанашия, – Шотик…“»

 

Юбилейный гол

В 1962 году тбилисское «Динамо» готовилось отметить юбилей – 1000-й гол в чемпионатах Советского Союза. Праздник, по всем прикидкам, должен был прийтись на домашний матч с ленинградскими динамовцами. И к празднику начали заранее готовиться. Разработали специальную программу чествования автора тысячного года, определили сумму премиальных для него, журналистов настроили на интервью с именинником.

Настал день матча. Зрители, оповещенные о предстоявшем важном в истории клуба событии, несмотря на тридцатиградусную жару, заполнили трибуны тбилисского стадиона до отказа. Букмекерских контор, принимавших ставки, тогда не было, но подавляющее большинство болельщиков сходилось во мнении, что юбиляром непременно станет Михаил Месхи.

Опекать техничного, обладающего прекрасным дриблингом, скоростного Месхи, фонтанирующего им же самим придуманными финтами, тренеры гостевой команды поручили защитнику Владимиру Перетурину, будущему известному телекомментатору. На последней минуте первого тайма тбилисский форвард Владимир Баркая с правого фланга прострелил вдоль ворот, Месхи, а за ним и Перетурин, рванули в центр штрафной, отбитый вратарем ленинградцев Алексеем Поликановым мяч попал в ногу Перетурина и влетел в ворота. Автогол. Победа тбилисцев, но празднование пришлось отложить.

 

Очки для муравьеда

Во время чемпионата Европы по мини-футболу у администратора сборной России и клуба «Дина» Сергея Куканова сломались очки. Он на свою голову зашел в номер, в котором жили журналисты Сергей Микулик и Валерий Чумаченко, и, зная, что они говорят на каких-то иностранных языках, попросил сходить с ними в магазин оптики, выбрать новые очки.

План у Микулика и Чумаченко, ни о чем, понятно, не сговаривавшихся, созрел мгновенно. «Мы, – сказал Чумаченко, – сейчас заметки сочиняем, зайди к нам минут через пятнадцать, мы тебе на испанском записку напишем, пойдешь, прочтешь, тебе все выпишут». Куканов ушел, парочка открыла русско-испанский словарь и быстренько написала: «Здравствуйте! Я старый несчастный муравьед, у меня сломались очки, и теперь я не могу добывать еду для моих маленьких муравьедиков, помогите мне, пожалуйста».

Наивный Куканов поблагодарил и ушел, а Микулик с Чумаченко потихоньку отправились за ним и через окно оптики наблюдали за процессом приобретения новых очков. Физиономию продавца, прочитавшего записку, словами описать невозможно.

 

Джаз в филармонии

Тбилиси. Советские времена. Концерт выдающегося джазового пианиста, первого, к слову, отечественного концертирующего джазового исполнителя Леонида Чижика. Давид Кипиани, выдающийся грузинский футболист, пропустить событие не мог. В филармонию он загодя пришел со своими московскими друзьями – бывшим игроком «Спартака» и сборной СССР Геннадием Логофетом и известным журналистом Леонидом Трахтенбергом. Внизу их встретил директор филармонии: «Если дорогой Дато и его московские гости не зайдут на пару минут ко мне в кабинет, то кровно обидят». Кровно обижать директора никто не хотел, и в кабинет вслед за ними зашел официант с ящиком шампанского. Когда же Давид и его гости под предводительством директора оказались – с некоторым опозданием, концерт уже шел – в зале, то их встретили аплодисменты, заглушившие импровизацию Чижика. Джазист, взглянув не публику, ужаснулся: в сторону сцены никто не смотрел – только на Кипиани.

 

Поездка ветеранов в Канаду

Непревзойденным мастером розыгрышей в отечественном футболе считается никогда, такое ощущение, не унывающий массажист ЦСКА и сборной России Михаил Насибов – крупный мужчина, с огромными руками, накачанными ногами, полная противоположность своему худощавому, казавшемуся хрупким отцу, известному наезднику Николаю Насибову.

В сборной российских футбольных ветеранов начальником команды, организовывавшим все поездки, был человек по фамилии Поляков. С ним, к слову, у Эдуарда Стрельцова, перешедшего в ветераны, состоялся знаменитый диалог. Команда собиралась куда-то ехать с Кур – ского вокзала. Стрельцов жил неподалеку от него. За полчаса до отхода поезда Поляков звонит Стрельцову: «Эдик, все собрались. Нет только тебя». – «Еще рано». Через пятнадцать минут еще один звонок Полякова: «Эдик, до отхода поезда пятнадцать минут». – «Рано еще». Звонок через десять минут: «Эдик, через пять минут поезд отправится!» – «Ничего не поделаешь, уже поздно».

И вот как-то Насибов позвонил Полякову из соседней комнаты в Российском футбольном союзе, располагавшемся тогда в здании Олимпийского комитета на Лужнецкой набережной, представился украинским эмигрантом из Канады Стивом Хаверчаком и, изменив голос и говоря с характерным акцентом, сказал: так, мол, и так, в сентябре хотим пригласить вас в Канаду на пять товарищеских матчей. Жить будете в шикарных отелях, все без исключения члены делегации получат за каждую игру по 500 долларов – деньги в то время, в 90-е годы, очень приличные.

Поляков завелся не на шутку: «Спасибо, Стив, дорогой, мы обязательно приедем». Через несколько минут Насибов зашел в комнату, в которой сидел Поляков, и услышал, как тот с оживлением рассказывал: «Я тут на такого канадца вышел!»

Шло время. По законам жанра со стороны Стива нужны были какие-то действия. Насибов отправился в располагавшуюся на одном этаже с футболистами Федерацию хоккея России и разжился листом – А4 – бумаги с канадским флагом. Заретушировал клюшки, остались только кленовые листья. Михаил составил факсовое сообщение – не придерешься, референт Вячеслава Колоскова помогал. В послании было указано, что мистер Хаверчак скоро приезжает в Москву, остановится в отеле «Аэростар». Поляков был вне себя от счастья и начал придумывать, что уже встречался с Хаверчаком, тот угощал его дорогими напитками.

В это время возникла конфликтная ситуация между Россией и Украиной по поводу Черноморского флота. Насибов посылает новый факс: в связи с нынешней политической ситуацией мы, сообщалось в послании, не хотим вызывать огонь конфликта на себя и переносить его на канадскую землю. И – предложение: повременить с поездкой. Потом Насибов позвонил, а Поляков кричит в трубку: там – на Черном море – все уже урегулировано, пожалуйста, не надо ничего отменять! Хорошо, соглашается Насибов, тогда везу вам задаток. Михаил узнал, когда ветераны уезжают на турнир в Венгрию, и назначил «визит» на эти сроки. Поляков в ответ: меня, к сожалению, в Москве не будет, но я все организую!

В Венгрии несколько ветеранов опоздали на тренировку. Поляков им пригрозил: «Еще раз такое повторится, в Канаду не поедете». Как-то, еще до отъезда в Венгрию, Насибов попросил Полякова включить его в состав делегации, которая отправится в Канаду. Поляков в ответ: «Куда тебе? Все не наездишься». Через пару дней по наводке Насибова Полякову рассказали, будто сестра массажиста вышла замуж за канадца, владельца магазина радиоэлектроники, готового все продавать российским гостям с огромной скидкой. Поляков тут же нашел Насибова: «Конечно же, я тебя включу в список».

Когда ветераны вернулись, секретарша РФС сообщила Полякову: «Тут приезжал какой-то канадец, привез 50 тысяч долларов, представляете! Я не стала брать на себя ответственность – это же такие деньги! Тогда он сказал, что поедет договариваться на Украину, развернулся и уехал». Поляков заорал на весь РФС: «Дура бестолковая, что ты наделала!..» Когда Насибов «раскололся», Поляков не разговаривал с ним месяца три.

 

Поделились премией

Мало кто знает о том, что одно время заслуженный мастер спорта СССР по футболу Евгений Серафимович Ловчев был генеральным менеджером волейбольной команды «Искра» из подмосковного Одинцово.

Сам Ловчев рассказывает об этом эпизоде так:

«В начале 90-х министр обороны России Сергеев попросил моих друзей-бизнесменов заняться волейбольной командой „Искра“. Никто из них не разбирался особо в спорте, тем более – в волейболе. Попросили меня. Команда играла в чемпионате СНГ и в активе имела всего одну победу в пяти матчах. В волейболе тогда команды целый тур проводили в одном городе.

И вот – второй тур, играем в Одинцове. Матч с командой из Минска. Ведем в счете 2:0 по партиям. Время поджимает, около десяти часов вечера… Минчане отыгрывают одну партию, а в четвертой ведут со счетом 14:12 (напомню, что в те времена партию играли до 15 очков). И тут в зале выключается свет. Подхожу к тренеру нашей команды Сергею Цветнову – что делать, что по регламенту. Узнаю, что если в течение двух часов свет не дадут, то партия переигрывается, если раньше – то просто доигрываем.

Долго-долго ищем электрика. Выясняется, что в течение двух часов найти в Одинцове электрика решительно невозможно. Надо как минимум два часа и одну минуту.

Вдруг часа через полтора регламент трактуется иначе – при любом раскладе партия просто доигрывается. Электрик быстро находится, но время уже около полуночи, матч предлагают доиграть в Ворошиловграде через неделю. Начинается разминка, но свет вырубается вновь. Споры, разборки. Подхожу к команде: „Ребята, если выиграете игру – по 300 долларов каждому дополнительно“. Неожиданно легко минчане сравнивают счет. А затем наша команда с легкостью берет верх в решающем сете. Потом мне сказали: „Серафимыч, спать очень хотелось. Мы с Минском премией поделились. Дали по 100 долларов“.»

 

«У-у-у, негодяй!»

Как-то во второй половине 70-х годов я отправился в командировку в Киев, бывший тогда безусловной футбольной столицей Союза, и после вечерней тренировки киевского «Динамо» на базе в Конча-Заспе Валерий Васильевич Лобановский предложил мне заночевать в спальном корпусе. Чего, дескать, мотаться в город, завтра опять приезжать, пообщаемся, отдохнешь. Не принять такое предложение было нельзя, и я остался.

Приятели-футболисты Толя Коньков и Володя Веремеев, узнав об этом, поинтересовались, где я буду спать. «В комнате с Команом, – ответил я. – Там свободное место: сосед Комана – Анатолий Кириллович Пузач – до середины завтрашнего дня будет в Киеве». Ребята, переглянувшись, засмеялись. Я заволновался. «Понимаешь, какая штука, – стал объяснять Коньков причину веселья. – Михал Михалыч имеет обыкновение, как бы помягче выразиться, похрапывать. В поезде, бывало, когда мы из Киева в Москву ехали или обратно, забронировав весь вагон, в первом купе, которое рядом с проводником, заснуть удавалось не всегда, несмотря на то, что Михал Михалыч спал в последнем». «И что же делать?» – растерялся я. «Выход только один, – предложил Веремеев. – Выключить свет и постараться заснуть до его прихода».

Так я и поступил.

Проснулся от каких-то странных звуков, сопровождавшихся возгласами: «У-у-у, негодяй!» Открыл глаза. Горел свет. Возле шкафа стоял стул. На шкафу примостился Михал Михалыч, свернутой газетой колотил по стене, усыпанной комарами, и приговаривал: «У-у-у, негодяй!» Заметив, что я проснулся, Михал Михалыч с доброй улыбкой на лице сказал: «Сейчас, Сашка, всех этих негодяев перебью и поспим».

Поспали не все.

 

Пощечина от сэра

Много разговоров вызвала история, произошедшая однажды в раздевалке знаменитого английского клуба «Манчестер Юнайтед». Дэвид Бекхэм, звезда «МЮ», появился после матча с «Арсеналом» с кровоподтеком на щеке. Говорили, будто сэр Алекс Фергюсон, тренер «Манчестера», запустил в Бекхэма, игрой которого он остался недоволен, бутсу и по касательной попал в лицо игроку.

У Андрея Канчельскиса, много лет поигравшего в «МЮ» и хорошо знавшего не только обоих персонажей истории, но других людей из клуба, с некоторыми из которых российский футболист много лет поддерживал приятельские отношения, иная версия случившегося:

– И до этого памятного матча у Бекхэма в клубе были постоянные проблемы. Он, например, постоянно опаздывал на тренировки. Уедет на вечеринку в Лондон и задержится там. Из-за этого Фергюсон с ним конфликтовал и, как рассказывали, с облегчением вздохнул, когда удалось хорошо, с выгодой для клуба, продать Бекхэма.

В том матче «МЮ» проиграл «Арсеналу». В раздевалке все огорчены, один Бекхэм смеется. Фергюсон ему сделал замечание – мы, мол, проиграли, а у тебя все хи-хи да ха-ха… Ты что, всем нам показываешь, что ничего страшного не произошло? Бекхэм дружил с игравшим тогда в «Арсенале» левым защитником Эшли Коулом, и Фергюсон возьми да скажи тогда: тебя, дескать, Коул сделал. Бекхэм в ответ: «А тебя, получается, Арсен Венгер сделал». И тогда сэр Алекс влепил Бекхэму пощечину.

 

Подкуп по-корейски

На чемпионате мира 1966 года в Англии главной сенсацией на предварительном этапе стала, конечно, победа сборной КНДР, дебютировавшей в подобных турнирах, над итальянской командой. Со счетом 1:0 в Мидлсбро в заключительном для корейцев и итальянцев матче предварительного раунда. У КНДР появился отличный шанс выйти в четвертьфинал. Всего-то и нужно было для этого, чтобы советские футболисты на следующий день обыграли в Сандерленде чилийцев.

Но фокус был в том, что сборная СССР, вне зависимости от результата последней игры, обеспечила себе первое место в группе и матч с Чили был ей по барабану. После выигрыша у итальянцев тренерский штаб советской команды решил выставить на матч с Чили резервистов. Из игроков основы в составе оказались лишь Шестернев и Воронин.

В день игры в расположении сборной СССР появилась корейская делегация, человек пять. Все – в «сталинских» френчах с большими накладными карманами. «Мы, – рассказывал защитник сборной СССР Валентин Афонин, ростовчанин, без юмора не обходившийся, – подумали: деньги принесли». Руководство команды накрыло гостям стол: икорка черная и красная, рыбка, «Столичная» в запотевших бутылках. Сели. От водочки корейцы не отказались. С удовольствием закусили. Потом говорят: «Просим, чтобы вы не проигрывали Чили. За это мы вас отблагодарим». – «Чем?» – полюбопытствовали гостеприимные хозяева. Все корейцы встали, и старший торжественно произнес: «Мы подарим каждому советскому игроку и каждому тренеру по полному собранию сочинений товарища Ким Ир Сена».

 

Профессия Шостаковича

Дмитрий Дмитриевич Шостакович много лет сам хотел написать нечто вроде гимна футболу, большим любителем которого он слыл. Но Матвей Блантер опередил Шостаковича и написал «Футбольный марш», по сей день исполняющийся на российских стадионах во время выхода команд на поле. Блантер с секундомером выверял, сколько времени уходит на то, чтобы футболисты добежали до центра поля. Это потом они стали брести, словно грибники на опушке леса. Шостакович радостно говорил о «Марше»: «Это наш Мотя сочинил». В кабинете Дмитрия Дмитриевича висели два портрета – Бетховена и Блантера.

Блантер, говорят, свой повесил сам – пускай, дескать, висит, – а Шостаковичу неудобно было его снять.

Как анекдот рассказывают историю. Однажды после какого-то матча, на котором побывал Шостакович, к нему подошли два слегка поддавших мужичка и вежливо спросили, не будет ли он третьим. Когда Дмитрий Дмитриевич поинтересовался, о чем идет речь, один из мужичков спросил: «А ты кто будешь по профессии?» – «Композитор», – признался Шостакович. «Ну, ладно, не хочешь – не говори».

 

Песня вместо марша

С маршем Матвея Блантера попытались расправиться перед началом чемпионата России 1999 года. На презентации турнира в спорт-баре «Штрафной» было объявлено о новом футбольном гимне. В прессе появились такие сообщения: «Новое поколение болельщиков выбрало себе и новый футбольный гимн, который впервые исполнил солист группы „Ва-банкъ“ Александр Скляр (музыка Михаила Мшенского, слова Александра Виста). Теперь перед началом и в перерыве матчей российского чемпионата вместо привычного болельщикам-ветеранам марша Матвея Блантера будет звучать песня рок-звезды».

Никто, понятно, ничего себе не выбирал. Организаторы чемпионата заказали – за гонорар, разумеется, – песню. Им хотелось сдать в утиль блантеровский марш. Ничего из этого не вышло. Рок-песенка как возникла, так и испарилась, а под марш Матвея Блантера команды по-прежнему выходят на поле.

 

«Первый у нас уже есть…»

Валерий Лобановский в 70-е годы в начале января почти всегда приезжал в Ленинград в гости к своему другу, артисту Олегу Борисову. Приезжал с семьей, и они отлично проводили вместе время: театры, музеи, поездки в исторические пригороды, совместные ужины. К ним часто присоединялась семья Морозовых – Юрий и Галина.

Однажды они отправились ужинать в популярный тогда ресторан «Садко». У входа – огромная очередь, люди в ожидании освободившихся столиков. Морозов и Борисов на правах аборигенов, в городе, причем, не последних, попытались уговорить бдительного швейцара. Не тут-то было! Непреклонность стража ресторанных дверей оказалась поразительной: «Отойдите, не мешайте». И вдруг швейцар увидел скромно стоявшего в сторонке Лобановского. «Вот товарищ Лобановский, – объявил он, – пусть проходит. Он заказывал столик». «А они, – отмеченный швейцаром Лобановский показал на Юрия Андреевича и Олега Ивановича, – со мной», и Морозов еще долго дулся на швейцара, его не признавшего, а «этого, из Киева приехавшего – пусть бы там его узнавали!» – пустившего.

Как-то вечером после спектакля в БДТ Олег Борисов задержался в гримуборной, его жена Алла, отменная кулинарка, отправилась домой чего-нибудь приготовить, а Лобановский с женой Адой зашли в гастроном купить к столу сладкого и шампанского. В магазине они встали в очереди в соответствующие отделы. К высокому стройному Лобановскому, стоявшему последним – в дубленке, пыжиковая шапка на голове, подошел скромно одетый человек и вежливо спросил: «Не будете ли третьим?» Лобановский с невозмутимым лицом ответил: «Нет. Только первым». – «Ничего, к сожалению, не получится. Первый у нас уже есть».

 

Бакинская «пушка»

Юрий Александрович Севидов, знаменитый форвард московского «Спартака», пару сезонов отыграл за алма-атинский «Кайрат» (забил там, между прочим, 22 гола в 63 матчах). Он рассказывал о появлении в «Кайрате» тренера Артема Григорьевича Фальяна:

– Кайратовцы узнали, что Фальян когда-то играл за бакинский «Нефтчи», провел в составе этой славной команды три матча в чемпионате Союза и забил два мяча в свои ворота, за что в Баку его сразу прозвали «Пушкой».

На первом же собрании в «Кайрате» Фальян заявил: «Вы меня все, конечно, знаете. Я „Шахтер“ до вас тренировал. Он до меня на 20-м месте шел, я бросил им дубль-вэ и ушел с 20-го на 13-е». Футболисты падали от хохота. Вратарь Шведков на самом деле упал со стула. Фальян смотрит – понять не может, что же он такое сморозил? Спрашивает: «А как у вас с транспортом, сколько автобусов?» – «Да один, Артем Григорьевич». – «Один? У меня в „Алге“ было четыре!» Вратарь, только-только отсмеявшись, спросил: «А что, Артем Григорьевич, мы соперников прямо так, на автобусах давить будем?»

Играл как-то «Кайрат» в Грузии. Фальян начал состав грузинский называть – что-то страшное, ни одной фамилии правильно. Хохот за два часа до матча. Фальян: «Кто у них там слева играет? Нодий?» Обстоятельный Сергей Рожков не выдержал: «Во-первых, не слева, а в центре, а во-вторых, не Нодий, а Нодия». – «Жорка, что ли? Не-ет, я его знаю. Он слева». Потом ручку-указку достает, фишки на макете двигает и говорит: «Ну, если уж и сейчас вы их не обыграете, я не знаю просто, что с вами делать, все уже вам объяснил!»

«Кайрат», понятное дело, с тренером такого уровня из высшей лиги вылетел. Сначала начальство устроило собрание команды без Фальяна. Ребята – красной линией прошло по всему собранию – говорят:

«Сколько можно с клоуном работать?» Потом пришел Фальян, ему дали слово: «Да, мы в этом году сделали ошибку, поехали готовиться к сезону на Черноморское побережье, а надо было в Карпаты ехать. Теперь поедем в Карпаты». Ему говорят: «Артем Григорьевич, о чем вы? Какие Карпаты? Вас снимают!» – «Меня? Кто меня снимает?» – «Ребята не хотят с вами работать». – «Пусть встанут те, кто не хочет со мной работать!» Встали человек пятнадцать. Весь практически основной состав. Фальян посмотрел на них и говорит: «А, эти? Как раз те, кого я хотел отчислить».

 

Не тому привет

Василий Павлович Аксенов со спортом всегда дружил. И сам занимался – бегом и баскетболом, и писал о нем – один только его «Рассказ о баскетбольной команде, играющей в баскетбол» – о кондрашинском «Спартаке», – опубликованный в августе 1971 года в журнале «Юность», чего стоит. Аксенов рассказал в интервью Евгению Гику замечательную историю, «смешной случай», как назвал ее писатель:

– Опытный журналист и шахматист, член Союза писателей Саша Кикнадзе – отец двух «телевизионных сыновей» – в 1978 году собрался на матч Карпов – Корчной. В Доме литераторов увидел меня и очень взволнованно сообщил: «Завтра улетаю в Багио». – «Саша, здорово, – поздравил я его. – Передай там привет. Скажи, что мы все следим и поддерживаем…» – «Да, обязательно передам Анатолию Евгеньевичу». – «Так и скажи Виктору Львовичу, что мы, писатели, за него горой стоим, горячо болеем». Кикнадзе чуть дара речи не лишился.

Я тогда, в пору матча в Багио, несколько раз ходил на планерки к генеральному директору ТАСС Леониду Митрофановичу Замятину, замещая уехавшего отдыхать заведующего спортредакцией Александра Ермакова. В первые же дни Замятиным было ретранслировано указание из ЦК КПСС: фамилию «Корчной» не упоминать вообще. Называть его «претендентом» и, в зависимости от цвета фигур, которыми он играет конкретную партию, «белые» или «черные».

 

Тайна состава

В ноябре 1978 года футбольная сборная СССР, которую тренировал тогда Никита Павлович Симонян, была приглашена на три товарище – ских матча в Японию. Я работал тогда в спортивной редакции ТАСС, в агентство обратились его японские партнеры и попросили передать материал о предстоящей поездке, разумеется, с составом команды внутри материала. Я позвонил Никите Павловичу и попросил назвать имена игроков, намеченных им для поездки на Дальний Восток. Симонян, исключительно вежливый и всегда деликатный человек, с сожалением сообщил, что состав, а также расписание матчей вышестоящие организации запретили давать в прессу до той поры, пока команда не отправится в Японию.

Кто в те времена проходил по разряду «вышестоящих организаций»? Запретительными и разрешительными полномочиями касательно всех областей жизни в СССР обладала только одна организация – ЦК КПСС: многочисленные отделы и сектора ЦК, а применительно к спорту – сектор спорта Отдела агитации и пропаганды. Сектор, заручившись поддержкой руководителей Отдела, назначал и снимал главных тренеров сборных, руководителей управлений Госкомспорта и Федераций по всем видам спорта, в частности, Федерации футбола СССР. Международная федерация футбола (ФИФА) закрывала глаза на подобное вмешательство государства в футбольные дела. Если бы ФИФА следовала своим правилам, она должна была время от времени исключать Федерацию футбола СССР из мировой футбольной семьи, хотя бы на непродолжительный срок – до предоставления гарантий, что в будущем такое не повторится. Не исключала. Из-за нежелания ссориться с великой ядерной державой.

 

Демарш Сабо

Однажды Йожеф Сабо, боец до мозга костей, названный Бобби Чарльтоном на английском чемпионате мира 1966 года «единственным профессионалом» в сборной Советского Союза (спорное, разумеется, суждение, но все же…), едва не завершил футбольную карьеру из-за собственной несдержанности.

Сборная СССР готовилась в Москве к двум четвертьфинальным матчам чемпионата Европы с венграми и в рамках подготовки провела в апреле 1968 года в Лужниках товарищескую встречу с бельгийцами. Победу хозяевам поля принес точный удар Сабо со штрафного на последней минуте. Из Лужников команда вернулась «домой» – она базировалась тогда в Вешняках, в доме отдыха ЦК ВЛКСМ, в котором, помимо футболистов, было немало восстанавливавших силы комсомольцев самого разного пошиба. Там же проводились семинары для высокопоставленных комсомольских руководителей, ежедневно завершавшиеся пьянками-гулянками.

Один из семинаристов, пребывая в веселом вечернем состоянии, встретил в коридоре уставших после игры футболистов сборной и выложил им: «Ну что, дармоеды, мы вас кормим, а вы играть не умеете». Сабо с трудом оторвали от комсомольца, с которым полузащитник моментально стал проводить воспитательную работу. «Особенно, – вспоминает Сабо тот эпизод, – меня взбесило „кормим“. Это они-то, нахлебники вечные, нас кормят?» Разгоревшийся скандал (а комсомолец нажаловался, естественно) вроде бы погасили, но Сабо в категоричной форме отказался ехать в составе сборной СССР на официальный матч в Венгрию.

Что тут началось! И председатель союзного Спорткомитета Сергей Павлов на ковер вызывал, и статья «Заслуженный ли мастер Сабо?» появилась, и версия, согласно которой Сабо отказался ехать в Будапешт, потому что он венгр и не хочет играть против своих, была обнародована… Павлову, грозившему футболисту всевозможными карами, Сабо уговорить не удалось. То, что он действительно заслуженный, Йожеф подтвердил после того, как завершил «творческий отпуск», вернулся в футбол и в составе московского «Динамо», куда его пригласил Константин Иванович Бесков, сыграл в финале Кубка обладателей европейских кубков с «Г лазго Рейнджерс». Что же до национального вопроса, то как не вспомнить, что на мировом чемпионате в Англии в четвертьфинале СССР – Венгрия Сабо был лучшим в составе советской команды. Каждый венгр, оказываясь во время матча рядом с Йожефом, считал своим долгом назвать его «предателем».

 

Таганка и футбол

В мае 1982 года в Финляндию впервые приехал Театр на Таганке. За границу его, как известно, пускали редко, гастроли вызвали огромный интерес. В Хельсинки в Национальном театре они начинались спектаклем «Десять дней, которые потрясли мир». Утром, когда подготовка к вечернему действу шла полным ходом, я познакомился в театре с Давидом Боровским, гениальным театральным художником и просто замечательным человеком. Давид стоял на втором этаже и наблюдал, как над буфетной стойкой расположенного в центре финской столицы театра прибивают имевший отношение к оформлению спектакля призыв Владимира Маяковского: «Ешь ананасы, рябчиков жуй,/День твой последний приходит, буржуй». Рябчиков и ананасы вечером в буфете не подавали, но призыв поэта местные буржуины внимательно изучали.

Заметки о гастролях Таганки мой родной ТАСС, несмотря на все старания, в печать не отправлял. Лишь небольшой итоговый опус был опубликован в «Советской культуре». Но самое, наверное, поразительное упоминание о состоявшихся гастролях появилось в еженедельнике «Футбол-хоккей». Тогда же, в мае, в Финляндии проходил юношеский чемпионат Европы по футболу. Приехала сборная СССР, вместе с ней – группа специалистов и журналистов, в составе которой было много хороших знакомых и один старый друг, Валерий Макарович Березовский, работавший тогда в упомянутом еженедельнике. С Макарычем много общались, он, когда группа находилась в Хельсинки, был у меня дома.

Когда же группа отправилась к месту проведения игр с участием советской команды, в составе которой, к слову, выступали совсем юные тогда Олег Протасов, Геннадий Литовченко и Алексей Еременко (он в зрелом возрасте уехал играть в Финляндию, обосновался там с семьей, его сыновья – Алексей и Роман – известные футболисты, игроки национальной сборной Суоми), я ездил на матчи.

Валере я рассказал о таганских гастролях, и он вставил несколько абзацев о них в свой итоговый материал о чемпионате. «Игры юношеского чемпионата Европы, – поведал Макарыч читателям, – не в состоянии произвести такой фурор, какой произвел московский Театр на Таганке, только что закончивший свои гастроли в Хельсинки, Турку и Тампере. В день премьеры столичные газеты писали: „Все билеты на все спектакли проданы до единого. Но тех, кому не посчастливилось, просим не огорчаться. Приходите сегодня вечером на площадь к Национальному театру, и вы увидите часть спектакля „Десять дней, которые потрясли мир“. Площадь настолько оказалась запруженной народом, что машина президента Финляндии с трудом пробралась к парадному входу. Герои спектакля – в кожанках, перепоясанные пулеметными лентами, с винтовками и гитарой – вышли на площадь и сыграли первые сцены на ней“.»

Этот номер еженедельника «Футбол-хоккей», № 22 от 30 мая 1982 года, имел, рассказывают, колоссальный успех на Таганке. Артисты отправили администратора театра на улицу Архипова, где рядом с синагогой располагалось здание редакции «Советского спорта», приложением к которому и был тогда «Футбол-хоккей». Несколько десятков экземпляров номера с отчетом Валерия Березовского о юношеском чемпионате Европы администратор повез в театр.

 

Теннис при Сталине

Если большинство отечественных вождей – до М. С. Горбачева включительно – сами никакими видами спорта не занимались, разве только зарядку оздоровительную по утрам под наблюдением врачей делали, – то остальные, начиная с Б. Н. Ельцина, к спорту относились серьезно. Ельцин играл в теннис, В. В. Путин освоил горные лыжи и привлек к этим занятиям Д. А. Медведева, который, к тому же, увлекся бадминтоном. Окружение первых лиц на каждом временном отрезке пыталось приноровиться к спортивному хобби патронов. При Ельцине, которого к теннису приучил Шамиль Тарпищев, все чиновники поголовно стали посещать корты, брать уроки игры и старались попасться на глаза Самому с ракеткой в руке. В повальном увлечении теннисом, к слову, ничего плохого не было. Наоборот, только хорошее. Во-первых, любое спортивное занятие добавляет человеку здоровья. Во-вторых, поддержка тенниса на государственном уровне привела к тому, что в стране стало заметно больше детско-юношеских теннисных школ, а ведущие российские теннисисты и теннисистки вошли в число лучших в мире.

Но занятия теннисом каждой более-менее заметной в стране фигурой стали объяснять непременным ее желанием быть приближенной к «императору». У генерального директора ТАСС Виталия Игнатенко, например, услышав, что он регулярно играет в теннис, не без ехидства поинтересовались в интервью: «А теннисом вы, понятно, начали заниматься при Ельцине?» «Ничего вам не понятно, – ответил Игнатенко. – Теннисом я начал заниматься еще при Сталине». И это было сущей правдой, поскольку сочинский мальчик Виталик Игнатенко впервые взял в руки теннисную ракетку в 1951 году.

 

Продюсер Цукерман

Саша Вайнштейн, добрый человек, бескорыстно помогавший людям в трудные годы (он спонсировал, например, первое издание дневников Олега Борисова), доводивший до конца все затеянные им проекты (футбольные телепередачи, съемки фильма, теннисный «Кубок Кремля»), на одной из тусовок попросил знакомого фотокорреспондента из выходившего солидным тиражом телевизионного еженедельника опубликовать его, Сашину, фотографию с этого мероприятия.

«Нет проблем», – ответил фотохудожник, подготовил снимок, но когда настала пора сочинять подпись под фотографией, стал судорожно вспоминать Сашину фамилию. В лицо он его, конечно, хорошо знал. «Да и ты, – говорил фотокор главному редактору, – его хорошо знаешь. Ну, еврей такой с известной еврейской фамилией, Саша его зовут…» – «Рабинович?» – уточнил редактор. «Да нет, Рабинович это из анекдота». – «Трахтенберг?» – «Да нет, один Трахтенберг анекдоты рассказывает, другой в спортивной газете о футболе пишет». – «Цукерман?» – сделал еще одну попытку редактор.

.. Через два дня вышел очередной номер телевизионного еженедельника. На развороте, посвященном состоявшейся тусовке, в числе прочих был размещен снимок со следующей подписью: «В зажигательном танце сошлись известная светская львица Ксения Собчак и известный продюсер Александр Цукерман».

 

С какого бодуна?

Однажды, весной 2012 года здорово начудил Сергей Семак. Опытный человек, прежде следивший за каждым сказанным им словом – где бы он ни играл (ЦСКА, ПСЖ, «Москва», «Рубин», «Зенит», сборная России, конечно), – вдруг ляпнул в интервью «Радио „Зенит“»: «Конечно, я видел, как он (Валерий Газзаев) играл. Конечно, я знаю, что он был симулянтом… Он, на мой взгляд, был еще и лентяем. На тренировках мог где-то спрятаться, не любил тренироваться, не любил играть, а особенно не любил бегать без мяча».

Когда Сереже Семаку исполнилось два годика, Газзаев, отыграв два сезона за московский «Локомотив», перешел в московское же «Динамо». Последнюю игру в динамовском составе Валерий Георгиевич провел, когда Семаку исполнилось девять лет. Потом Газзаев отыграл полсезона в «Динамо» тбилисском, по телевизору матчи с участием грузинской команды показывали исключительно редко, и Семак, разумеется, не мог видеть, как играл его будущий – в ЦСКА – тренер, а если и видел по ТВ матч-другой, то никакого серьезного впечатления о действиях нападающего, поигравшего и в сборной СССР, вынести из «ящика», понятно, не мог. Как не мог Семак знать, был ли Газзаев, которого нещадно лупили по ногам опекуны, «симулянтом». И уж тем более странно слышать от Семака, что, на «его взгляд», Газзаев-футболист был еще и лентяем. Какой уж там «взгляд», если Семак физически не мог присутствовать ни на одной тренировке ни одной из команд, за которые играл – и играл классно, что могут подтвердить те, кто действительно видел и действительно помнит, – Валерий Газзаев.

Газзаев был поражен заявлением своего бывшего игрока: «Видимо, Семак надышался газом, раз такое говорит. Не понимаю, с какого бодуна он решил это сказать? Я всегда думал, что он умнее, а ему, оказывается, еще очень много надо работать над собой».

 

«Знаешь, откуда я звоню?..»

На чемпионате мира 1990 года в Италии в один из дней я совершенно случайно попал в спецвагон для прессы под названием «Прессконференция». О существовании этого вагона организаторы репортеров особо не оповещали, но он, тем не менее, весьма, к слову, комфортабельный, существовал, и именно в нем я отправился из Рима в Неаполь на матч СССР – Аргентина. Помимо всего прочего, в этом вагоне была одна исключительно приятная особенность: на длинном столе лежали современные (для того, разумеется, времени) телефонные аппараты с кнопочным набором, и «хозяин» вагона Джузеппе, следивший, чтобы у журналистов постоянно были кофе и обеспечивавшая видеопросмотры матчей и фильмов аппаратура, разрешал репортерам бесплатно звонить в любую точку земного шара.

Мы с моим старым приятелем финским радиожурналистом Раймо Хяюрюненом и новым знакомцем датчанином Карлом-Ааге Далгаардом долго пытали Джузеппе относительно оплаты, а когда выяснили, что за все уплачено Государственными железными дорогами Италии, принялись за дело. Первому повезло финну. Сначала Раймо поговорил с женой, а потом провел трехминутный репортаж прямо в эфир, рассказывая, как акын, о видах за вагонным окном, о сидящих рядом коллегах, о Джузеппе, кофе и своих прогнозах на предстоящий матч.

Москва по автоматике упорно не набиралась. Джузеппе объяснил, что в Советский Союз лучше всего звонить поздно вечером или ночью – мало линий связи.

В Рим я тогда возвращался с большой группой коллег-соотечественников. Была глубокая ночь, в Москве – три часа, и я, никому пока ничего не сказав, взялся за телефон. Повезло с первого раза. Разбудив жену, я сообщил ей, что был в Неаполе, и второй фразой спросил: «Знаешь, откуда я звоню? Из поезда!» Как дикарь, впервые увидевший мотоцикл.

Коллеги, понятно, подумали, что я их разыгрываю. Пришлось дать одному из них трубку, чтобы он убедился в достоверности происходящего. Потом провел минутный урок нехитрого набора, а еще через минуту весь вагон разговаривал с Москвой, и во многих московских квартирах разбуженные в четвертом часу ночи люди слышали: «Знаешь, откуда я звоню? Из поезда Неаполь – Рим!»

 

Горбачев и квестура

В один из дней на чемпионате мира 1990 года мы с корреспондентом «Известий» Андреем Иллешем, замечательным журналистом (царствие ему небесное, он ушел в мир иной в 2011 году) и прекрасным другом, отправились из Рима в Милан на матч ФРГ – Чехословакия. Андрей номер себе в отеле заказал, а я, уже находившийся в Италии на «нелегальном положении» (срок моей командировки истек по завершении первой половины турнира, и я сам себе его продлил – в Риме меня, съехавшего из гостиницы, приютили на вилле коллеги-тассовцы), надеялся, как уже было в Неаполе и Бари, прикорнуть где-нибудь в уголочке, а утром вернуться в столицу.

С вокзала мы пошли в гостиницу. Андрея встретили приветливо – «бон джорно», «синьор», «порфаворе» и прочее. Потом вдруг выяснилось, что он оставил в Риме паспорт. Ситуация изменилась. «Синьор», правда, все еще упоминался, но уже в ином контексте: не положено, мол, у нас жить без документов. «Да вот же мой документ», – показал Иллеш заламинированную аккредитационную карточку с фотографией владельца, штампом оргкомитета, подписью ответственного лица. В прессцентре такие карточки выдавались только при предъявлении паспорта.

Гостиничный клерк лишь улыбался, разводил руками и советовал сходить в квестуру, то бишь полицию, где могли бы выдать разрешение на проживание. Я стоял в сторонке и ни во что не вмешивался: у меня не только не было паспорта (я сдал его в советское консульство на продление визы), но и денег для оплаты номера. Пока они препирались, я, на всякий случай, сбегал на вокзал и выяснил, что на Рим есть два ночных поезда. Так что шут с ними, уедем ночью, жаль только Камерун с Англией не посмотрим. Ну, ничего, возьмем в пресс-центре кассету, сядем у монитора и будем смотреть хоть весь день.

С этими мыслями, так в отель и не заселившись, помчались на метро на «Сан-Сиро» смотреть, как немцы будут одерживать очередную победу на пути к финалу. На стадионе, благо время еще было, поделились своими проблемами с миловидной девушкой из пресс-центра. Она проворковала нежно «уно моменто» и, улыбаясь, начала названивать по телефону. Дозвонившись и поздоровавшись с невидимым собеседником, протянула трубку Андрею. Он удивился, но трубку взял. На проводе было советское консульство в Милане. Консульский человек внимательно выслушал Андрея и предложил после матча прийти в консульство (оно, как выяснилось, рядом с «Сан-Сиро») для того, как он выразился, чтобы «проработать вопрос на месте».

В консульстве нам вежливо объяснили, что в Италии такие порядки – без документов никто не имеет права жить в гостинице: борьба с терроризмом, особенно усиленная во время чемпионата мира – все двенадцать городов на особом положении. И предложили – «чего вам дергаться» – переночевать в консульстве. Я по сей день, признаюсь, благодарен ребятам из консульства СССР в Милане за проявленную по отношению к нам чуткость, но когда в примыкавшей к контрольнопропускному пункту комнатушке я увидел портрет Горбачева на стене и настроенный на программу «Время» телевизор, то сразу же захотелось куда угодно, хоть на вокзале ночевать, но только чтобы не сбиваться с «итальяно-футбольного» состояния, в котором к тому времени пребывал уже три недели. Андрей был солидарен со мной. У него к тому же были веские причины жить именно в той гостинице, в которой он зарезервировал себе номер: рано утром его должна была вызывать газета, а сообщить в «Известия» о новом местожительстве воскресным вечером не представлялось никакой возможности.

И стали названивать из консульства в квестуру. «Квестуряне» долго не могли понять, чего же от них хотят, потом, в свою очередь, предложили приехать и «проработать вопрос на месте». Когда мы, благо – даря очередной любезности консульского работника, довезшего нас до места, приехали, три «квестурянина» с комфортом – кофе, холодная кока-кола, сэндвичи и орешки – устраивались перед телевизором в ожидании трансляции матча Камерун – Англия из Неаполя. Выслушав нас и повертев в руках аккредитационные карты, один из них сказал «уно моменто», позвонил в «нашу» гостиницу и что-то быстро и долго говорил. Мы уловили только одно, несколько раз повторявшееся слово «мундиале». Оттарабанив свое, «квестурянин» сказал нам, что все о’кей, можете ехать, проблем больше нет, и помахал нам на прощание ручкой – «чао».

В гостинице уже знакомый нам клерк начал было заполнять на нас бумаги, потом махнул рукой и выдал ключ. И мы стали смотреть англичан с камерунцами и переживать за ребят Валерия Непомнящего. В перерыве принялись было обсуждать с Андреем гол англичанина Плэтта и приличное на общем фоне судейство мексиканца Мендеса, но раздался телефонный звонок. Звонил клерк. «Синьоры, – сказал он, – выяснилось, что так дело не пойдет. Вам необходимо заполнить бумаги здесь, в гостинице, а потом съездить в квестуру, поставить на бумагах разрешающий проживание в Милане штамп и вернуться в отель». Такого русского мата клерк не слышал никогда в жизни. «Футбол же показывают», – прорычал я ему по-английски после того, как на родном языке высказал все, что думаю о нем, о его гостинице, а заодно и о квестуре.

После матча, делать нечего, спустились вниз. Время – около двенадцати ночи. У Маурицио, так звали клерка, закончилась смена. Он вызвался довезти нас до квестуры и обратно на своем «Фиате-уно». «Квестуряне» встретили нас как старых знакомых, обрадовались: «Чего вы еще натворили?» Потом мы с ними долго на англо-итальянскожестовом языке обсуждали матч Камерун – Англия, шансы итальянцев на полуфинал с Аргентиной, игру рукой Марадоны в матче с советской сборной. Потом они поставили все необходимые печати на всех бумагах, Маурицио отвез нас в отель, и спали мы в ту ночь, как убитые. До тех пор, пока Андрею не позвонили утром с Пушкинской площади, из «Известий».

 

«Карта не прет…»

У думающих футбольных тренеров – не раз доводилось слышать – есть два любимых анекдота, которые они время от времени рассказывают, посмеиваясь над гипертеоретизированными вопросами о тонкостях профессии.

Первый анекдот. Один профессиональный игрок в преферанс прослышал, что где-то в глуши, в забытой Богом стране, в хижине живет самый лучший преферансист, который никогда не делает ошибок и знает все тонкости и нюансы игры. Решил он разыскать его, чтобы научиться этим премудростям. После долгих поисков нашел старика, живущего в бедном доме. Рассказал, почему он приехал, пробыл у него несколько месяцев и научился всем мыслимым и немыслимым премудростям преферанса. Когда игрок уезжал, он решил задать вопрос, который не давал ему покоя все это время:

– Скажите, вот я убедился, что вы действительно знаете все нюансы, расклады, варианты и приемы преферанса, которые не знает ни один человек в мире! Но почему вы, умея так играть, живете в этой глуши, в бедности. Вы же могли бы заработать кучу денег и жить богато и счастливо!

– Понимаешь, сынок, мне карта не прет….

Анекдот второй. Знаменитый во всем мире дирижер перед каждым выступлением, прежде чем взмахнуть палочкой, доставал из кармана концертного костюма какую-то бумажку, быстро бросал на нее взгляд, возвращал обратно в карман и только после этого начинал священнодействовать, доставляя вместе с оркестром огромную радость собравшимся в зале. Какие только попытки не предпринимали репортеры для того, чтобы узнать содержание записки. Пытались подкупить служителей, наводивших порядок в гримуборных, подкатывались к родственникам дирижера, терзали самого маэстро – на пресс-конференциях и в интервью. Безрезультатно. Служителям подступиться к записке не удавалось, родственники, скорее всего, осведомлены не были, сам дирижер только улыбался в ответ. Наконец он сообщил: все расскажу по завершении карьеры.

Настало время последнего концерта. На заключительной пресс-конференции маэстро достал бумажку и прочел: «Скрипки слева, фаготы – справа».

 

«Русских неделю не трогать!»

Таких футболистов, как Алексей Михайличенко, у которого после завершения игроцкой карьеры нормально складывается карьера тренерская, не так уж и много в мире. Он – чемпион трех стран: Советского Союза (с киевским «Динамо»), Италии (с «Сампдорией») и Шотландии (с «Глазго Рейнджерс»). С «Глазго» знаменитый киевский динамовец побеждал трижды и уверенно называет матчи «Рейнджерс» – «Селтик» самыми старыми дерби в мире. «У этих матчей, – говорит Михайличенко, – помимо всего прочего есть и религиозная подоплека. Протестанты против католиков. Это такое дерби, что когда я в нем впервые играл, у меня было ощущение, что я ни разу мяча не коснулся. Я не успевал голову поднять! Я нигде вообще ничего не успевал. Настолько это отличалось по интенсивности и самоотдаче. Со временем я, конечно, освоился, но первое дерби было, честно скажу, просто кошмарным. Мне во время шотландского периода в моей жизни многие игры запомнились. Например, первый матч в футболке „Глазго Рейнджерс“. Запомнилось, когда я выиграл первый Кубок Шотландии, чемпионский титул… Но, конечно, запомнились те шотландские дерби, которые, по давней традиции, играются в ближайшую к Новому году субботу. Помню, один из таких матчей мы проводили 31 декабря, играли на поле „Селтика“ и выиграли 4:2. Причем, мне удалось забить два мяча, а Олегу Кузнецову – один. Тогда после матча тренер зашел в раздевалку и первым делом сказал: „Русских неделю не трогать!“»

 

Доверчивый Гус

Папарацци во всех странах, в которых популярен футбол, ведут охоту на игроков и тренеров. Гус Хиддинк, ставший культовой фигурой в России, – не исключение. В России, впрочем, представители желтой прессы – фотографы и репортеры – ему не досаждали и не досаждают. Причина проста: Гуса оберегают те, кто нанимает его на работу. Сначала это была служба безопасности РФС, потом – служба безопасности махачкалинского клуба «Анжи». В первом случае Хиддинк находился под покровительством Романа Абрамовича, во втором его опекал еще один российский олигарх – Сулейман Керимов.

Но вот во время первого пребывания Гуса Хиддинка в Турции, он тренировал тогда стамбульский клуб «Фенербахче», турецкая желтая пресса от голландского тренера не отставала. Однажды к нему на улице подошла девушка. Она представилась студенткой, сообщила доверчивому голландцу, что ее мама переживает в футболе только за Хиддинка, мечтает с ним познакомиться, и пригласила в гости. Странно, но Хиддинк на уловку попался. Сложно сказать, почему он отправился вечером к незнакомым людям домой, но он – отправился. Никакой мамы в квартире, понятно, не было. Дневная девушка, подходившая к Гусу на улице в скромном платьице, без макияжа, превратилась в типичную девицу легкого поведения. Она была в миниюбке, едва прикрывавшей нижнее белье, густо накрашена. Странно и другое: Хиддинк, увидев постановку, не рванул, не заходя в непонятную квартиру, немедленно восвояси, а присел на чашку кофе и лишь затем принял решение уйти. Только он открыл дверь, как его ослепили фотовспышки. Молодой тренер (ему было тогда сорок четыре года), рассказывают, растерялся и принялся натягивать на лицо джемпер. На следующий день газеты порадовали читателей фотографиями, запечатлевшими Гуса, выходящего из квартиры и пытающегося спрятать лицо от фотографов, а за спиной главного тренера «Фенербахче» – улыбающаяся полуодетая девица.

Впрочем, Гус, утверждают знатоки, легко отделался. С одним из его предшественников журналисты поступили куда жестче – заманили в гей-бар, натравили нескольких мужчин, вцепившихся в него поцелуями, и сфотографировали. Наутро в газетах были опубликованы снимки с подписью: «Тренер „Фенербахче“ – активный гомосексуалист».

 

Фальшивый шейх

Но так, как однажды британский таблоид – «News of the World» – «погулял» над шведским тренером национальной английской сборной Свеном-Ераном Эрикссоном, желтая пресса не издевалась, пожалуй, ни над одним человеком из мира спорта.

Репортер еженедельника Махмуд Мазер под видом арабского шейха – восточная внешность легко позволяла ему перевоплотиться в богатого гражданина Эмиратов – зазвал Эрикссона в Дубай и за обедом в семизвездном отеле «Бурж Аль-Араб», под лобстеры, икру и шампанское предложил шведу пост тренера в бирмингемском клубе «Астон Вилла», который он, лжешейх, будто бы покупает.

Эрикссон «поплыл». Во-первых, от приема – после шикарного обеда последовало путешествие на яхте. Во-вторых, от перспективы избавиться наконец-то от опостылевшей ему сборной и поработать в клубе под крылышком более чем состоятельного человека. В-третьих, его, конечно, сразила готовность потенциального хозяина предельно щедро оплачивать труд тренера: Свен-Еран назвал свой годовой заработок, сказав, что он хочет, как у Жозе Моуриньо, в пять миллионов фунтов, и цифра была мгновенно, без торга, одобрена.

Во время обеда и на яхте Эрикссон выдавал весьма откровенные характеристики английским игрокам и поведал о коррупции в английском футболе, в частности, об «откатах», получаемых некоторыми тренерами от трансферов. Почти все из сказанного шведом вошло в опубликованный таблоидом в январе 2006 года репортаж Мазера, и спустя несколько дней после выхода еженедельника Свен-Еран Эрикссон завил о том, что сразу после чемпионата мира, за два года до завершения срока действия контракта с Английской федерацией футбола, он покинет сборную.

 

Главное – больницы

Приглашение Гуса Хиддинка на многомиллионный контракт в махачкалинскую команду «Анжи» моментально обсудили в Голландии.

«Гус, – поинтересовался у Хиддинка, дозвонившись до него в Москву из студии телеканала RTL XL, бывший футболист голландской сборной Рене ван дер Грейп, – у тебя денег достаточно на мобильном? На роуминг не посадим? Хотя после подписания контракта с „Анжи“ ты, наверное, заправил телефон как минимум на три миллиона евро, да? Мы теперь сможем разговаривать целыми вечерами. Ты будешь теперь жить в Дагестане?» «Все, – ответил Хиддинк, – будет происходить в Москве. Хотя вскоре, на мой взгляд, надо переезжать в Дагестан. Когда построим стадион, базу и так далее. А пока будем прилетать в Махачкалу за день до игры. Это не идеально, но все дело в инфраструктуре…

Керимов этим занимается. Он многим вообще занимается. Строит больницы, что-то еще. Для меня это важно».

«Я рад за Гуса, – заметил колумнист Йохан Дерксен. – Ему всегда удается пробить себе классные контракты. Его родной „Графсхаап“ нуждается в нем не меньше, но он выбирает Дагестан. Не думаю, что из-за больниц и футбольных школ. Просто там ему посулили хороший контракт». «Не буду скрывать, – парировал выпад Гус, – я получил фантастический контракт. Это все знают. Но… Деньги не играют первичную роль для меня. Меня попросили старые друзья помочь. Это важнее денег».

«Представьте картину, – вступил в разговор Рене ван дер Грейп. – Гус с его менеджером согласовывают контракт. „Ага, тут 10 млн. евро, все в порядке. Так-так, а здесь почему ничего не написано о строительстве больницы в этом месте, а? Если этого не случится, подписывать ничего с вами не стану!“ „Все эти рассказы о школах и больницах, – считает Йохан Дерксен, – для наивных дурачков. Гус поехал за деньгами. Теперь он будет целыми днями сидеть в шикарной гостинице с видом на Красную площадь. И раз в две недели под звуки сирен и десятка сотрудников безопасности добираться от аэропорта Махачкалы до стадиона“.»

 

Выдержка штангиста

Выдающийся советский штангист Василий Алексеев рассказывал в телепередаче одному из лучших интервьюеров на постсоветском пространстве киевлянину Дмитрию Гордону:

«В 1970 году в Минске проходил „Кубок Дружбы“. Обычно первыми малыши приезжают, потом средние веса, ну и последними мы, тяжеловесы, и вот 16 марта (дату запомнил точно, потому что 18-го на помост вышел) сидим в вагоне-ресторане, а сзади четыре обыкновенных мужичка умостились. Вдруг один из них говорит: „Вон самый сильный человек планеты Алексеев“ (а я перед этим четыре рекорда установил и обошел Жаботинского в сумме). Второй ему вторит: „Да ладно – какой-то козел сидит. – И ко мне: – Слышь, ты, козел?!“ Я не ответил: как ел, нагнувшись, солянку, так дальше и ем, как тут летит мне в затылок фужер – и о мою голову вдребезги! Я между тем по-прежнему ноль внимания: продолжаю доедать солянку!

Нас четверо было: два тяжеловеса (и я в том числе) по 130, и два по 110 килограммов. Можете представить, на кого эти замухрышки полезли – на четверых слонов. С моим-то характером головы им поотрывать не стоило ничего, но Бог меня спас. Напротив меня Валера сидел Якубовский. „Ты что, – спрашивает, – не слышал? Тебя оскорбили. Да я сейчас пасти порву им, шеи сломаю“. – „Я, – говорю, – это давно бы сделал, но виноваты мы будем: сиди“. Мужички между тем повыступали еще, но видя, что мы не проронили ни слова, заткнулись.

И спустя годы уверен на сто процентов: это была провокация. Я же ехал установить мировой рекорд в троеборье, открыть „Клуб 600“, о котором многие у нас в стране только мечтали, – кому-то это, естественно, не понравилось. Непонятно, кто хотел вывести меня из игры, – до сих пор этот вопрос мучает. Есть, конечно, предположения… Но делиться ими не буду.

Можно было, конечно, взять наглецов за шкирки и спросить, кто их подослал, но для этого надо было им морды бить, и тогда бы до Минска мы не доехали. Если они такие ушлые, прикинулись бы избитыми, а свидетели были наверняка подготовлены… Кто бы поверил, что мужики общим весом в 250 кило на полтонны полезли?»

 

Меню Василия Алексеева

Ему же, Дмитрию Гордону, Василий Алексеев рассказал историю о том, как он однажды разыграл корреспондента газеты «Орловский комсомолец»:

«Я сгонял вес со 157 килограммов до 138-ми и думаю: „Дай-ка на этом весе попробую в Мценске (это Орловская область) поднять что-нибудь“. Приехал, а там друзья да приятели подвели ко мне журналиста из „Орловского комсомольца“. Давать интервью я не люблю, но раз попросили – куда денешься?

Мне, чтобы вес согнать, нужно к еде относиться не особо приятельски, поэтому питание я придерживал, а у коллеги твоего первый же вопрос был такой: „Читатели „Орловского комсомольца“ интересуются, сколько вы едите“. – „Ручка и бумага есть у тебя?“ – спросил я. Он кивнул: „Конечно“. – „Тогда пиши. Утром 400 граммов икры, восемь кур, салаты, пятое-десятое, торты и 16 стаканов чаю“. У корреспондента глаза округлились: „А почему 16?“. – „Ты сколько пьешь?“ – вскинул я брови. „Два“. – „А вот моя норма – 16. Дальше: в обед восемь борщей, 40 котлет, а вечером все то же, что и утром, – 400 граммов икры, восемь кур и остальное…“

Журналист, однако, попался въедливый: „А почему 400 граммов?“ – пристал. Я: „Ты видел банку полукилограммовую, резинкой обклеенную? Но я детей-то кормить должен – вот 100 граммов им отдаю“. Когда он все это принес в редакцию, его высмеяли и погнали. Звонит мне: так, мол, и так, а я: „Столбиком, паразит, сосчитай, на сколько целковых это меню тянет, – кто же такие деньги мне даст?“ Существовала норма – 5 целковых 80 копеек на питание в день, плюс рубль тяжеловесам, а на эти деньги, учитывая, что нужно было еще поварих кормить и их семьи, особо не разгонишься. 5.80, уточню, это когда я в сборной был, а до этого два с полтиной плюс, как тяжеловесу, рубль. Кормежка на 3.50 – это синяя слипшаяся лапша и котлета, в которой, если бы мясо нашли, повара бы посадили. Соответственно, пустой борщ или суп, и мы еще как-то умудрялись держать вес.

Когда я 255 килограммов в Монреале толкнул, журналисты затоптали помост: там уже не до штанги было и не до толчков – кому объяснять, что я хочу еще 265 толкнуть? Все, соревнования на этом уже закончились. Кто-то из пишущей братии задал вопрос: „Мистер Алексеев, почему все так плохо выступили, а вы установили фантастический мировой рекорд?“ Ну, я им на чистом русском и объяснил: „Кто на чем живет, ребята, но главное – пейте рашен водку. Это лучше, чем анаболики, потому что ее нельзя обнаружить в крови“. Я, кстати, пил ее специально, потому что наша медицина, фармацевтическая промышленность ничего для здоровых людей никогда не выпускала. Это же не заграница, и восстановителей, как таковых, не было. В субботу или воскресенье, когда как попадало, – парилка и четыре „тонких“, то есть литр. Идешь на следующий день на тренировку как огурчик – это проверенный народный славянский способ».

 

Провокатор из Сан-Ремо

Юрий Иванов поиграл во многих советских командах, в частности, в «Локомотиве» и «Шиннике». Потом он занялся журналистикой и стал одним из ведущих футбольных обозревателей страны. Иванов рассказывал о поездке в 1966 году в составе экспериментального молодежного «Буревестника» на знаменитый турнир в итальянский городок Сан-Ремо:

«Поселили команду, как помнится, в небольшом частном пансионате на одной из центральных улиц. В первое время из номеров редко кто выходил. Спасибо, Никита Палыч Симонян, делегацию нашу возглавлявший, мозги всем проветрил: даже не попросил – приказал забыть бред о провокациях, которым нас пичкали перед отъездом, и отправиться в народ. Итальянцы, заверил Симонян, мало того, что добры и приветливы, так еще и к стране нашей относятся с большим уважением.

Возражений, естественно, не последовало. И за первые два дня буквально каждый из нас получил возможность убедиться в правоте поколесившего по планете наставника. Русских узнавали на улицах – по всемирно известному курорту не возбранялось ходить в спортивных костюмах, – дарили сувениры, пытались затащить в бары, кафе и угостить чем-нибудь вкусненьким. А после того как команда вышла в финал, одолев по пути сверстников из обожаемых местным населением „Интера“ и „Ювентуса“, власти города пригласили нас в знаменитый театр „Аристон“ на концерт популярного в то время Сальваторе Адамо, где разместили в почетной ложе и представили публике. Да и хозяйка пансиона в постояльцах души не чаяла: во время ужина непременно выставляла на стол корзину фруктов – „от себя“, вывозила на собственной яхте купаться в море, а перед отъездом подарила особо приглянувшимся золотые амулеты на память.

Что же касается провокаций, то и без них, разумеется, не обошлось. Вот только воспоминания оставили они самые приятные. Симпатичный старичок, например, с первых же дней к команде „прибившийся“, – как потом выяснилось, из бывших эмигрантов и очень богатый. Стал убеждать руководство: мол, нравятся мне ребята, денег на покупки дать им хочу. Легко догадаться, какой это наделало переполох, – во избежание больших неприятностей на родине от заманчивого предложения решено было „сурово (по Высоцкому) отвернуться“. „Но подарки-то я сделать могу?“ – не успокаивался добровольный спонсор. Тут возражений не последовало: на руке у каждого появились золотые швейцарские часы. Плюс о частном магазине с очень дешевыми вещами наш благодетель „по секрету“ рассказал, посоветовав именно в нем после окончания турнира оставить сэкономленные суточные и скромные премиальные. Что мы охотно сделали, скупив за бесценок отменного качества товар. Только позже стало известно, что бывший соотечественник нас „жестоко“ обманул: разницу между истинной ценой и продажной покрыл из своего кармана».

 

Хитрость Золотухина

Судейский беспредел во второй лиге советского футбола официальным путем остановить было невозможно. Главный тренер владимирского «Торпедо» Иван Золотухин придумал свой способ борьбы с происками арбитров. Он мобилизовал на помощь команде своего старого приятеля, полковника в отставке. По настоящему делу бывший полковник, судя по всему, соскучился, а потому с энтузиазмом воспринял заманчивое приглашение стать штатным «проверяющим из главного футбольного ведомства».

Забрасывали полковника в расположение противника обычно денька за два-три до календарной игры, предварив выезд соответствующей телеграммой из федерации. Можно только представить, как встречали ревизора хозяева матча! Машина к самолету или поезду, комфортабельный номер в гостинице, кормежка, что называется, от пуза… Задача у встречающих была одна: так умаслить нежеланного гостя, чтобы он снисходительно отнесся к «работе» судей.

«Засланный казачок» подчеркнуто почтительное обхождение воспринимал как должное, но в то же время не упускал случая подчеркнуть собственную требовательность, принципиальность. На стадионе в Ланчхути, например, он измерял линейкой ворота на стадионе, просил засыпать ямки, срезать бугорки, подправить разметку.

И, что поразительно, игра в ревизора приносила желаемые плоды. Наслышанные об инспекторе арбитры перебарщивать с помощью местной команде опасались. Как результат, гости могли и вожделенную ничейку зацепить, а иной раз даже победы добиться: в мастерстве-то владимирское «Торпедо», укомплектованное поигравшими на всех уровнях москвичами, большинство грузинских команд заметно превосходило.

 

Значок мастера

Бациллы тщеславия не проскользнули мимо министра обороны СССР, маршала Андрея Гречко, активно занимавшегося спортом и того же требовавшего от всех подчиненных. Он любил теннис, постоянно выходил на корт, даже тогда, когда занимал столь высокий пост и входил в число высших советских партийных руководителей. Но его мечтой был значок мастера спорта СССР, а получить его он никак не мог, поскольку не участвовал в соревнованиях, на основании достижений в которых и присваивалось мастерское звание.

В нашей стране, однако, никогда не существовало ничего невозможного и, скорее всего, существовать не будет. Спорткомитет внес специально «под Гречко» незначительные изменения в регламент по присвоению звания мастера спорта. Отныне оно могло присуждаться и за высокие достижения в товарищеских матчах.

«Высокие» достижения в исполнении маршала последовали незамедлительно: в паре с одним из своих подчиненных, уже имевшим звание мастера, министр «в исключительно упорной борьбе» одолел двух известных армейских теннисистов. После того как Андрей Антонович получил значок и удостоверение мастера, «незначительные изменения» из регламента исчезли.

 

«Ну, чего команде надо?»

Владимир Гомельский, игравший одно время у своего отца в ЦСКА, вспоминает, как после победы в важнейшем матче над московским «Динамо», которое тренировал Евгений Гомельский, в просторной раздевалке в процессе радостного обсуждения выигрыша вдруг раздалась команда: «Товарищи офицеры!..»

Владимир Гомельский, пусть и был единственным гражданским в команде, без воинского звания, поднялся вместе со всеми и застыл по стойке смирно. В раздевалку пожаловал тогдашний министр обороны Андрей Антонович Гречко. Он пожал каждому баскетболисту руку, поблагодарил за игру, после чего сказал адъютанту: «Доставай ручку, бумагу, записывай». При этом задал простой вопрос: «Ну, чего команде надо?» Докладывал министру обороны в раздевалке капитан ЦСКА Сергей Белов.

«Я, – пишет Владимир Гомельский в книге об отце, – потом сообразил, что Белов и Гомельский-старший это обсуждали до игры. Сережа был подготовлен и, представьте, никого не забыл! И о том, что у Жармухамедова в семье родился второй ребенок и ему нужна трехкомнатная квартира. И о том, что Витя Петраков женился, у него сразу родился ребенок и им нужна двухкомнатная квартира. И о том, что у Ивана Едешко машина после аварии не ездит, у него ни разу не было „двадцать четвертой“ „Волги“ и неплохо было бы помочь ему машину приобрести. И еще куча разных мелочей. Когда этот рапорт был закончен, маршал Гречко обернулся с вопросом: „Все записал?“ На что последовал ответ адъютанта: „Все записал. До 23 февраля (матч состоялся в декабре 1972 года) все просьбы команды будут удовлетворены. Довольны?“ Мы прокричали троекратное „ура“, и министр обороны раздевалку покинул».

 

Долг вратаря

Владислав Жмельков, «Владик», «Жмель», спартаковский голкипер из предвоенной жизни. Класса – высочайшего. ЦДКА к нему присматривался, забрасывал удочки (несмотря на то, что он уже отслужил в армии и по причине не очень крепкого здоровья был отправлен в запас). Однажды Жмелькова вызвали в райвоенкомат, наговорили множество громких фраз о священных обязанностях перед социалистической Родиной оберегать ее от врагов с оружием в руках и, решив, очевидно, что потенциальный красноармеец все уразумел, откровенно, по словам известного журналиста Ильи Витальевича Бару, пояснили: исполнять свои служебные обязанности Жмельков будет без оружия, в спортивной форме, защищая ворота команды ЦДКА.

Жмельков на это ответил: «В армию я иду исполнять свой гражданский долг – оберегать Родину от ее врагов. А играть я буду только за „Спартак“.» Его услали в дальний гарнизон, откуда он попал на фронт. Вернулся Владислав Жмельков летом 45-го года с наградами, в частности, с «Орденом Славы» на груди и отыграл за «Спартак» еще один сезон.

 

Сержант Басюк

Олег Маркович Белаковский, легенда отечественного корпуса спортивных врачей, близкий друг хоккеистов и футболистов многих поколений, рассказывал о том, что произошло после того, как ЦСК МО (армейский клуб выступал тогда под таким названием) был в чемпионате СССР 1959 года разгромлен тбилисскими динамовцами со счетом 4:1.

Кто-то из министров в лужниковской правительственной ложе не без ехидства сказал после игры занимавшему в то время пост главкома сухопутных войск Андрею Антоновичу Гречко: твои-то, дескать, совсем докатились.

На следующий день главный тренер армейцев Борис Андреевич Аркадьев, начальник и парторг команды были срочно вызваны «на ковер» к главкому. Адъютант Гречко, перед тем, как запустить их в кабинет, предупредил: вчера на футболе над шефом неприятно пошутили, он злой, как черт, достанется всем. «Почему столько пропускаем, Борис Андреевич?» – Гречко знаком с Аркадьевым был с давних времен. Аркадьев начинает объяснять: в целом игра была равной, а проиграли так только из-за одного человека – вратаря Бориса Разинского. Он, дескать, не совсем правильно себя в последнее время ведет – влюбился, хочет играть центрального нападающего, забивать голы, тренируется с прохладцей. «Из четырех мячей два на его совести», – сказал Аркадьев. «Почему не ставите второго вратаря?» – сурово спросил Гречко. «Сусла, – был ответ, – травмирован, а третий голкипер еще юнец, пропустил бы вчера больше Разинского».

«А где же молодой способный вратарь Басюк из команды Прикарпатского военного округа?» – удивил посетителей своей осведомленностью Гречко. Ничего, впрочем, удивительного в этом не было: именно главком подписывал приказ о переводе Басюка в ЦСКА, а потому и запомнил фамилию.

Оказалось, что никакого Басюка в команде нет. Гречко вызвал адъютанта и приказал немедленно соединить его с командующим Прикарпатского военного округа генерал-полковником Андреем Лаврентьевичем Гетманом. Через несколько секунд главком сухопутных войск Советского Союза и командующий крупным округом говорили о сержанте Басюке. Гетман ничего вразумительного не сообщил. Более того, он вообще не знал, кто это такой – сержант Басюк. Гречко пояснил: «Это вратарь вашей футбольной команды, генерал-полковник. Я подписал приказ о переводе Басюка в ЦСКА, но в Москву он так и не прибыл. Почему?»

От Гетмана, как потом выяснилось, историю с переводом скрыли, полученную директиву решили спрятать – авось, проскочит. Команда львовская играла неплохо, а Басюк был главной в ней фигурой. Не пропусти Разинский четыре гола, о спрятанном приказе никто, возможно, так бы и не узнал.

На следующее же после встречи Гречко с руководством ЦСК МО утро специальный военный борт доставил сержанта Басюка в Москву, он сыграл за клуб всего четыре матча и никогда больше в воротах этой команды не появлялся.

 

«Прекратить безобразие!»

Андрей Антонович Гречко, тогда он был первым заместителем министра обороны СССР, министром стал год спустя, в 1967-м, приехал на матч ЦСКА с ростовским СКА. К моменту его появления на трибуне главный армейский клуб проигрывал с крупным счетом 2:5. «Немедленно прекратить это безобразие!» – распорядился рассерженный Гречко. Помощники замминистра моментально довели содержание распоряжения до начальника команды СКА Якова Кригмонта, пообещав разобраться с ним в случае невыполнения. Полковник подбежал к кромке поля, подозвал раззабивавшегося нападающего Олега Копаева, ретранслировал приказ военачальника и услышал в ответ: «Да вы что? У нас игра катит – не остановить! В случае чего считайте меня коммунистом». И помчался забивать шестой гол.

Несчастный Кригмонт бросился за ростовские ворота к голкиперу СКА Анатолию Иванову: «Толя, ну хоть ты пропусти чего-нибудь!» ЦСКА проиграл 4:6 и занял в том чемпионате лишь пятое место, а СКА – второе.

 

Вожак Капличный

Армейское начальство своеобразно настраивало в прежние времена футболистов ЦСКА на самые важные матчи в чемпионате Советского Союза, в частности, против киевского «Динамо». На общекомандное собрание приезжала целая бригада офицеров: четыре генерала, четыре полковника и сопровождавшие их ординарцы и порученцы. Говорили только генералы. Каждый как минимум по полчаса. Один: «Идите на них, как мы шли танками на немцев – „свиньей“. Так, чтобы в середине находился главенствующий. Вот ты (обращаясь к центральному нападающему), Копейкин, и есть такой главенствующий „танк“. Тебе и забивать». Выходит к трибуне другой, адмирал, и приводит в пример форсирование боевых кораблей и высадку десанта. Третий, генерал ВВС, сравнивает футболистов с бомбардировщиками и истребителями. Четвертый, пехотинец, вдохновляет на победу по-своему: «Ты (обращаясь к Владимиру Капличному), Капличный, капитан. И должен, будто выскочив из окопа, бежать впереди всех, мысленно представляя, что ты с пистолетом, и кричать: „За Родину! За Сталина! За мной!“ И остальные за тобой побегут, ты ж вожак!»

 

Отпуск в Хабаровске

Как-то армейская футбольная команда СКА (Хабаровск) должна была, согласно расписанию, принимать на своем поле «старших братьев» из ЦСКА. В Хабаровске к тому времени установилась прекрасная погода: солнце, плюс пятнадцать. Но ЦСКА лететь через всю страну было неохота, и московский клуб, используя свои связи, решил изменить ситуацию. Дальневосточным военным округом командовал тогда Дмитрий Язов, будущий министр обороны СССР и член ГКЧП. Он вызвал руководителей СКА к себе и сообщил: «Поскольку в Хабаровске ненадлежащие погодные условия, матч с ЦСКА состоится в Москве».

С Язовым связана и такая история. После удачного для хабаровского СКА сезона он пригласил команду, благодушествовавшую в предвкушении отпуска, в штаб округа и сказал: «Устроили вам поощрительную поездку во Вьетнам на 24 дня». Не успели футболисты толком обрадоваться, ведь в те времена даже такая зарубежная поездка была редкостью, тем более для провинциальной команды, как Язов продолжил: «Но для того чтобы к поездке хорошенько подготовиться и не ударить во Вьетнаме в грязь лицом, месяц перед выездом проведете в спортроте». Встал вратарь Олег Караваев: «Товарищ командующий, разрешите обратиться». – «Разрешаю, товарищ солдат». Караваев собирается с мыслями: «Вы понимаете, товарищ командующий…» Язов обрывает его: «Садитесь. Все я понимаю. Если бы не понимал, не командовал бы округом». Месяц до Вьетнама футболисты кантовались в части. В шесть утра при -35 вместе с солдатами-срочниками в сапогах шли на зарядку. Отпуск.

 

Звонок Гречко

Валентин Александрович Гранаткин, почти четверть века проработавший на посту первого вице-президента Международной федерации футбола (сразу после войны, к слову, он пять лет был обычным вицепрезидентом ФИФА – организации, руководящие должности в которой раздавались точно по такому же принципу, как в ООН), всегда рьяно отстаивал – при возникавшей на то необходимости, конечно, – интересы советского футбола. Когда ему не удавалось решать спорные вопросы в свою пользу, Гранаткин, рассказывают, говорил участникам заседания исполкома ФИФА или же какого-то из комитетов так: «Подождите, я должен позвонить, посоветоваться с Гречко». «А кто такой Гречко?» – интересовались поначалу у Гранаткина. – «Это наш министр обороны».

Но в 1973 году, когда сборной СССР засчитали поражение за то, что она не приехала – по политическим причинам – на ответный отборочный матч в Чили, угроза «позвонить Гречко» не сработала: решение ФИФА о поражении советской команды оставили в силе, и команда так и не попала на чемпионат мира.

 

Папа и баян

Владимир Гомельский в своей книге об отце – выдающемся баскетбольном специалисте Александре Яковлевиче Гомельском («Папа. Великий тренер»), – одной из лучших, на мой взгляд, спортивных книг за последние десятилетия, рассказал потрясающую историю. Ее начало относится к детству Александра Гомельского. Учился он неважно, школьные занятия посещал нерегулярно, хулиганил, входил в компанию питерской шпаны. «По ночам, – пишет Владимир Гомельский, – они нападали на киоски. Вскрывали двери либо разбивали окна, потом то, что успевали собрать, выносили, чтобы на следующий день все это продать на питерских барахолках. Интересно, что во главе этой банды стоял папин приятель и его тезка – Александр. Фамилии его я не знаю. Знаю только, что этот молодой человек был наполовину армянином. И кличка, под которой он был известен на Петроградской стороне, у него была Баян».

И далее Владимир Александрович рассказывает о том, как в 1995 году у Александра Яковлевича угнали «Мерседес», который Гомельский-старший пригнал из США. Не новая была машина, но в хорошем состоянии. Угоняли машины в 90-е ежедневно. Десятками. Заявление в милиции, понятно, приняли, но – для проформы: было ясно, что машину стражам порядка не разыскать. Какие-то знакомые Александра Гомель – ского посоветовали ему встретиться с одним авторитетом московского криминального мира. Им оказался тот самый Баян.

«Как вы понимаете, – пишет Владимир Гомельский, – помощь была оказана, и уже через два дня машина была найдена и возвращена под окна нашей квартиры. Потом уже состоялась еще одна встреча, когда папа в знак благодарности накрыл стол, и я увидел этого человека. Было видно, что у обоих жизнь складывалась нелегко, но с какой же радостью и упоением они вспоминали годы своей юности! Кстати, именно тогда я выяснил одну интересную деталь. Практически все члены этой дворовой компании засыпались на какой-то краже в 1946 году и пошли мотать срок. И так уж сложилось, что на этой краже папы не было. В тот день он был занят в школе тренеров. Вот так первый раз в жизни занятие спортом и только начинающаяся тренерская карьера отвели от него грозу».

 

«Мужик, ты отъезжай…»

А еще Владимир Гомельский рассказал в своей книге историю о том, как в январе 1997 года к Александру Яковлевичу на день рождения приехали домой его друзья, в том числе тогдашний премьер-министр России Евгений Максимович Примаков:

«Ни для кого не секрет, что премьер-министры передвигаются по городу с личной охраной. А Евгений Максимович, так уж получилось, приехал в гости к папе чуть раньше, чем хозяин сам вернулся с какой-то встречи. Естественно, Татьяна пригласила Примакова в дом. Через какое-то время к дому подъезжает отец. Вокруг дома уже стоит внешнее кольцо охраны Евгения Максимовича, и папе говорят: „Мужик, ты отъезжай, здесь тебе сегодня делать нечего“. Можете себе представить, когда кто-то говорит папе такую фразу? „Как это – делать нечего? Я здесь живу!“ – ответил он. „Не-не, здесь сегодня Примаков к другу на день рождения пришел“. Папу немножко отпускает, и он говорит: „Не будет никакого дня рождения, если ты меня не пустишь“. Охранник удивляется: „Как так?“ – „Он же ко мне пришел. Я и есть Гомельский!“»

 

Революция и столица

Анатолий Пинчук, знаменитый советский баскетбольный журналист («номер один» – с такой характеристикой, полагаю, согласятся все, кто тренировал, играл и сидел в то время на трибунах баскетбольных залов), однажды в журнале «Знание – сила», к спортивной тематике вообще-то равнодушном, так по полочкам разложил самое яркое противостояние – ЦСКА – «Спартак» (Ленинград), – что никаких вопросов не могло, по-моему, возникнуть ни у профессионалов, ни у любителей, то есть, у всех практически читателей многотиражного издания.

ЦСКА тренировал Александр Гомельский, «Спартак» – Владимир Кондрашин. Ровесники, в момент написания Пинчуком материала им исполнилось по сорок пять лет, они были антиподами, работали в командах с совершенно разными условиями комплектования, финансовыми возможностями и отношением сильных мира сего. Кондрашинский «Спартак», баскетболисты которого говорили: «Это в Москве играют за деньги, а мы – за колонны, ростральные», много лет пытался превзойти армейский клуб в чемпионатах страны, но первый раз преуспел лишь в 1975 году.

Случилось это через два года после публикации Пинчука в «Знании…» Толя тогда обозначил причину, по которой ленинградцы никак не могут выиграть у ЦСКА. Сослался он при этом на анонимного «московского тренера-остряка», однако автором был сам. Если бы он попробовал изложить причину без ссылки, редакторы этот абзац непременно бы вычеркнули, даже в таком казавшемся либеральным журнале, как «Знание – сила». А так – прошло.

Объяснение же неудач спартаковских баскетболистов в решающих мачтах с ЦСКА было следующим: «В Ленинграде никогда не будет классной команды. И знаете почему? Они даже во время тайм-аутов обсуждают один и тот же вопрос: „Почему, если революция была в Ленинграде, столицей сделали Москву?“»

 

Справка о беременности

Как-то в Ленинграде, в первой половине 70-х годов, проходил тур баскетбольного чемпионата страны. Тогда не устраивали парные матчи с разъездами, а собирали сразу несколько команд в одном городе, и они выясняли отношения друг с другом.

В одном из матчей тбилисское «Динамо», в составе которого выступали блистательные мастера, такие, как олимпийский чемпион 1972 года Михаил Коркия, неожиданно проиграло. Проигрывать горячие грузинские парни не умеют, в концовке встречи они посчитали виновником всех своих бед арбитров, и Михаил Коркия сказал в сердцах одному из них, что тот – «пьяный». Оскорбленный судья, Семен Афанасьев, стоит заметить, фронтовик, сразу после игры отправился в медицинский центр во дворце спорта, настоял на том, чтобы его основательно проверили на предмет наличия в организме алкоголя, получил после тщательной проверки справку, подтверждающую его чистоту, и отправился к главному тренеру тбилисской команды Отари Михайловичу Коркия, потрясающему в прошлом баскетболисту, лучшему центровому в СССР в 50-х годах, – дяде, кстати говоря, Михаила.

«Отари Михайлович, – пожаловался Афанасьев тренеру. – Михаил оскорбил меня…» «Да, знаю, – сокрушенно покачал головой Коркия-старший, – мальчишка, как он мог, мы его накажем, как он мог такое сказать, пусть даже это и было правдой». «Какой правдой? – изумился судья. – Он же сказал, что я – пьяный!» «Вот я и говорю, – продолжил Отари Михайлович, – что не имел он никакого права, пусть даже и видел, что что-то не так, называть старшего по возрасту пьяным». «Да не выпивал я сегодня вообще! – возмутился судья. – Я специально сейчас к врачам ходил, они меня обследовали и выдали – вот она – справку о том, что в моем организме следы алкоголя не обнаружены». «Э, дорогой, что такое справка? – улыбнулся тренер. – Приезжай ко мне в Тбилиси, я тебе сделаю справку, что ты – беременный».

 

Игра и переигровка

Знаменитый мюнхенский финал олимпийского баскетбольного турнира 1972 года описан тысячекратно. Счет 50:49 в пользу американцев, три секунды до конца, фантастический пас Ивана Едешко через всю площадку на Александра Белова, точный бросок, 51:50 – советская баскетбольная команда впервые выиграла титул олимпийского чемпиона.

Американцы подали протест, не вышли потом на награждение, серебряные медали сборной США по сей день хранятся в олимпийском музее Лозанны, и музейные работники время от времени вынимают из шкафа – протирают.

Дебаты по протесту американскому затянулись тогда в Мюнхене до самого утра. Советские баскетболисты, просидев часа два, отправились в отель ждать вердикта. «Было, – вспоминал Едешко (автор паса, но не герой матча – героем он называет Сергея Белова, набравшего в финальной игре 20 очков), – обидно. У нас же закуплено. На столе баварские сосиски, в холодильнике отличное немецкое пиво, сопровождающие обещали икру и водку. Но мы сидели и ждали решения – ничего не поделаешь: вдруг придется снова играть».

Ранним утром в гостиницу вернулся второй тренер Сергей Башкин, всю ночь проторчавший там, где рассматривали протест. Пришел с постной физиономией и говорит: «Переигровка». Все разочарованно вздохнули, а Сергей Григорьевич, выдержав паузу в полном соответствии с требованиями МХАТовских режиссеров, с улыбкой на лице добавил: «Через четыре года!»

 

«Растворившийся» гигант

Летом 1972 года стояла небывалая жара. Театр на Таганке гастролировал в Ленинграде. «Я, – рассказывал Вениамин Смехов, – играл короля Клавдия в толстенном свитере и от всей души желал моему герою „полной гибели всерьез“ и поскорее. Другой каторгой была главная (и любимая) роль в „Часе пик“. Эту трагикомедию мы исполняли во Дворце культуры имени, разумеется, Дзержинского. Братья Орловы так любили мой спектакль, что на время прощали дворцу его „кликуху“. На „Час пик“ я мог протащить одного человека через служебный вход, чтобы тот в дальнейшем растворился в слипшихся слоях населения. Так я поступил со спортсменом, имя которого Орловы произносили с таким же трепетом, как имя Высоцкого: Саша Белов. Он трагически рано умер, молодой гений баскетбола, а я могу только гордиться, что безбилетника-великана Сашу проводил по служебным коридорам в фойе и предложил ему „раствориться“. По окончании спектакля мой гость ждал меня на улице. Мы дошли с ним до моей гостиницы „Октябрьская“, и в беседе об искусстве и спорте он оказался золотым исключением из абсолютного большинства „звезд“, мыслящих главным образом орудиями своего ремесла – руками или ногами».

 

На бланке депутата

В феврале 1975 года отправился на матч баскетбольного чемпионата страны ЦСКА – «Динамо» и сразу после игры передал для ТАСС короткий оперативный отчет, отметив в нем, что, на мой взгляд, арбитры встречи, арбитры, между прочим, международной категории, в концовке ошиблись в пользу «Динамо», и это сказалось на результате. Они не зафиксировали явный фол на Сергее Белове. В этот момент в ожидании свистка остановились не только армейцы, но и динамовцы. Но свистка, который дал бы ЦСКА право на два штрафных и возможность сравнять счет, не последовало.

Спустя несколько дней на бланке депутата Моссовета в ТАСС на меня пришла «телега» за подписью В. Костина. «Возникает вопрос, – пишет баскетбольный судья, – чем руководствовался автор составляющий данную заметку (сохранен авторский текст. – А. Г.) и кто дает ему право бездоказательно обвинять руководствуясь своим личным восприятием двух коммунистов в жульничестве? Кроме всего прочего как депутат считаю, что со стороны автора мне нанесено официальное оскорбление унижающее мою честь и достоинство. Наверно председатель постоянной комиссии физического воспитания и спорта прежде всего должен быть принципиальным и честным человеком».

Кто бы сомневался.

 

Спасатель Прохоров

Сложно сказать, какие причины подвигли Михаила Прохорова взять под свое олигархическое крылышко весь российский биатлон и вкладывать в него немалые средства. Вряд ли по указанию властей он пошел на этот подвиг. Скорее всего, по зову спортивного сердца. А заодно биатлон стал компенсацией за приобретение в Америке баскетбольного клуба НБА. Роман Абрамович примерно так же компенсировал покупку «Челси» финансированием получившей широкую известность тольяттинской футбольной Академии и спонсорской поддержкой работы Гуса Хиддинка в сборной России.

Но вот в баскетбольный ЦСКА Прохоров, с которого, собственно, и началось возрождение клуба, пришел в свое время иначе. Согласно мифу, будущий олигарх в Группе советских войск в Германии будто бы играл у Александра Яковлевича Гомельского, когда тот работал в ГСВГ. Это не так. Во-первых, Прохоров никогда не служил в ГСВГ. Во-вторых, никогда в командах Гомельского не играл. Он недолго занимался баскетболом в спортивной школе, а потом играл за команду финансового института, когда учился там.

Александр Яковлевич был другом отца Прохорова, возглавлявшего международное управление Спорткомитета СССР. Когда ЦСКА в новейшей нашей истории стало совсем тяжко, Гомельский пришел к Прохорову-младшему и сказал: «Миша, нужно спасать команду».

Миша и стал спасать. И – спас.

 

Выездная комиссия

Я работал в журнале «Спортивные игры», редакция которого размещалась в здании издательства «Физкультура и спорт» – на Каляевской улице (ныне – Долгоруковская). Как-то раз секретарь издательской партийной организации Толя Чайковский, муж Елены Анатольевны, выдающегося тренера по фигурному катанию (а Толя редактировал тогда еще один ежемесячный спортивный журнал – тезку издательства), обратился с необычной просьбой.

«Старик, – сказал он, – выручай. Пришла очередь издательства быть представленным в выездной комиссии райкома партии. Саша из отдела распространения – ты его знаешь – должен был туда пойти, мы уже с ним договорились, но он заболел. А комиссия собирается завтра. В девять утра в театре „Ромэн“.» «Почему в театре?» – удивился я. «Старик, я рад, что ты согласился. А ты ведь согласился, раз спрашиваешь, почему в театре, правда, согласился? А в театре, потому что „Ромэн“ собирается на гастроли во Францию, их много, поэтому комиссия в составе трех – вместе с тобой – человек идет к ним. Спасибо, старик. Выручил».

Слов «да», «согласен», «конечно» я не произносил, но и Толя уже испарился из издательского коридора, в котором он меня отловил, надо сказать, совершенно случайно.

Наутро я отправился в «Ромэн». Потенциальных гастролеров – не счесть. Двое коллег по комиссии, каждому из которых годков под 75 – из старых большевиков, люди в этом деле опытные, поднаторевшие, распорядились поставить в отдалении один от другого три столика, к ним стулья для «комиссионеров» и для тех, кто будет садиться перед ними на допрос, и списки отъезжающих.

Выстроились три примерно одинаковые по размеру очереди. Цыганский люд, однако, быстро сообразил, на прием к кому надо попасть. Если ветераны пытались выудить из членов труппы ответы на разнообразные вопросы, самым простым среди которых был, наверное, вопрос о названии парижского кладбища, на котором похоронен Морис Торез (попутно выяснялось, кто это?), то я, после того как присевший возле меня человек представлялся, ставил напротив его фамилии галочку и отпускал восвояси. Не прошло и пятнадцати минут, как три очереди слились в одну, и она устремилась к моему столику.

Ветераны, прежде чем возмутиться и прекратить безобразие, долго совещались, а когда совещаться закончили, табор испарился, галочки в моем списке были проставлены, я с осознанием выполненного долга сдал его секретарю ромэновской парторганизации и на всем пути до метро «Динамо» гордо ощущал себя членом выездной комиссии.

Если бы я тогда знал…

Спустя какое-то время после того, как я выручал Толю Чайковского, в Москву на хоккейный турнир «Известий» приехал мой приятель, заведующий спортивным отделом финской газеты «Турун Саномат» Юхани Тала. В декабре 1988 года он привез приглашение, позволившее мне помечтать о совершенно новой возможности проверить свои профессиональные силы: бумага, подписанная главным редактором ром «Турун Саномат», сообщала, что газета включила меня в «команду», которая будет рассказывать читателям о чемпионате мира по лыжному спорту в Лахти, и меня ждут в Финляндии 15 февраля 1989 года.

Разумеется, я сразу же стал собирать материалы для предстоящей работы, пополнять досье на советских лыжников и лыжниц, прыгунов с трамплина и двоеборцев, читать подшивки старых газет. Словом, готовиться.

Однако история с приглашением развивалась в дальнейшем таким образом, что я значительно обогатился знаниями о работе ОВИРа (отдел виз и регистраций) и о сложностях, связанных с выездом за границу. Раньше об этих сложностях я мог лишь догадываться. Сразу же выяснилось, что для ОВИРа приглашение, подписанное главным редактором «Турун саномат» и заверенное канцелярией газеты, – не более чем использованный трамвайный билет. Необходимо было, как мне сказали, частное приглашение. Пришлось срочно искать знакомого финна, объяснять ему ситуацию, идти в финское посольство в Москве и в течение пяти (!) минут оформить требуемую ОВИРом бумагу.

Это было 2 января, а уже через день я сдал в районное отделение ОВИРа все необходимые документы для получения заграничного паспорта. В дальнейшем скорость передвижения моих документов резко снизилась. В городской ОВИР они пришли неделю спустя, 11 января, а 17 января, ровно за месяц до начала чемпионата мира, из городского ОВИРа исчезли. Куда? Как объяснил мне мой информатор в ОВИРе, документы отправили в КГБ.

17 февраля, в день начала чемпионата мира, я пришел в ОВИР с последней надеждой получить паспорт, быстро поставить визу в финском посольстве, быстро купить билет (я не имел права заказывать билет на поезд до тех пор, пока у меня не будет заграничного паспорта) и в тот же день уехать в Лахти.

Надежда улетучилась после того, как мне ответили, что «документы еще не вернулись». Как потом выяснилось, дававший мне этот ответ один из руководителей городского ОВИРа уже знал, что КГБ запретил мне выезд за границу. Я же поначалу наивно полагал, что на самом деле просто не успели оформить документы. Правда, несколько смущал срок – все-таки пятьдесят дней прошло. Но это же, думал я, в конце концов, не послереформенная царская Россия, в которой каждый человек, желавший отправиться за рубеж, просто заходил в полицейский участок, подавал заявление о выдаче заграничного паспорта, получал его и ехал. Даже в том случае, если состоял под надзором полиции, как, например, Владимир Ленин.

В наивности своей я пребывал, однако, недолго. До звонка моего ОРИРовского информатора, сообщившего мне, что документы вернулись с пометкой «отказать». А спустя несколько дней после звонка меня пригласили в ОВИР и официально объявили, что мне во о б щ е отказано в выдаче заграничного паспорта (шел, напомню, уже 1989 год, и на Западе вовсю трубили о демократических преобразованиях в СССР).

В ОВИРе у меня состоялся «содержательный» диалог с молодым майором милиции Игорем Кочетковым (там работают офицеры КГБ, но форму они носят милицейскую). Если бы я был драматургом и писал пьесы для театра абсурда, то непременно включил бы этот диалог в одну из них. Диалог этот я могу воспроизвести дословно и почти полностью, потому что, зная о том, что мне скажут в ОВИРе, захватил с собой на всякий случай небольшой репортерский магнитофон, лежавший в кармане моего пиджака:

– Вам отказано в выезде в Финляндию.

– Кто принял решение об этом?

– ОВИР.

– На каком основании?

– На основании положения о въезде в СССР и выезде из СССР, пункт 25, подпункт б2.

– И что же там говорится?

– Там говорится, что во время предыдущего пребывания за границей у вас были нарушения.

– Какие нарушения?

– Вы, наверное, знаете.

– Нет.

– Так не может быть.

– Как не может быть, если три года спустя после моего возвращения из Финляндии, где я работал почти шесть лет, вы – первый человек, который говорит мне о якобы совершенных мною каких-то «нарушениях». Не кажется ли вам странным, что я, человек самый заинтересованный, не могу получить информацию о том, какие же все же «нарушения» были?

– Ну почему же, я вам говорю: за период вашего пребывания в Финляндии вами допускались там нарушения. Вполне этого, по-моему, достаточно.

– Как достаточно!? Я ничего не знаю, а вы, который знает, ничего мне конкретного не говорите!

– Получается, по вашим словам, что отказ вам сделан абсолютно необоснованно.

– На мой взгляд, да, – необоснованно.

– Мы располагаем только такими сведениями, о которых я вам сказал.

– Только такими? И на основании только т а к и х сведений вы принимаете решение об отказе?

– Да.

Я выписал пункт 25, подпункт б2: «Выезд из СССР по частным делам гражданина СССР может быть не разрешен, если во время предыдущего пребывания за границей он совершил действия, нарушающие интересы государства…» Всего-то.

Обвинение, что и говорить, слишком серьезное, чтобы от него можно было просто-напросто отмахнуться. И я решил бороться, несмотря на то, что многие мои друзья отговаривали меня: как бы не было хуже, говорили они.

Я бомбардировал письмами тогдашнего министра внутренних дел Вадима Бакатина, начальника всего советского ОВИРа Рудольфа Кузнецова (ни одного ответа от них, кстати, я не получил). Мне здорово помогли газета «Турун саномат», не побоявшаяся, несмотря на недовольство советского консульства в Турку и советского посольства в Хельсинки, регулярно информировать о том, как развивается история с отказом на выезд в Финляндию; народные депутаты СССР Егор Яковлев и Александр Гельман, звонившие по правительственному телефону Рудольфу Кузнецову (он им в ответ вяло лепетал: «Это не мы, это – КГБ»); Яковлев опубликовал в «Московских новостях» мою заметку обо всем этом под заголовком «.. И лыжи отобрали».

Борьба продолжалась семь месяцев. Она закончилась тем, что мне вновь позвонил мой информатор из ОВИРа и сообщил, что в моем деле (уже и дело завели!) появилась резолюция Бакатина: «Выдать заграничный паспорт». А 9 августа 1989 года рано утром мне домой позвонил сам Рудольф Кузнецов (кому из друзей ни рассказывал, никто не верил), который долго извинялся за то, что не отвечал мне раньше, жаловался на то, что «времена меняются, а дураков еще много», рассказал, что «мы ни при чем, вы же понимаете, что не только мы решаем», и в конце вежливой беседы просил заходить в том случае, если возникнут какие – нибудь проблемы.

Из всей истории запомнилась группа евреев-отказников, поддержавшая товарища по несчастью морально и пытавшаяся после моего выхода из кабинета Кочеткова заманить меня на территории ОВИРа в свои протестующие ряды; хлопоты народных депутатов СССР Егора Яковлева и Александра Гельмана, по телефону занимавшихся поисками справедливости; раннеутренний звонок главного ОВИРовца Рудольфа Кузнецова и, конечно же, отправка артистов театра «Ромэн» в Париж членом выездной комиссии, пребывавшего на тот момент в статусе невыездного.

 

Заметки на полях

Советские хоккеисты за годы побед на чемпионатах мира, Европы и Олимпийских играх привыкли к свободному проходу таможни по возвращении из любой заграничной поездки. Но однажды сборная Советского Союза, состоявшая в основном из игроков ЦСКА и армейским тренером – Анатолием Владимировичем Тарасовым – возглавлявшаяся, была остановлена в Шереметьево каким-то чересчур добросовестным таможенником, собравшимся организовать досмотр команды по полной программе. Гнев Тарасова был, по словам очевидцев события, непередаваемым: «Вы что, молодой человек, Красную Армию собрались проверять?!»

* * *

Однажды, когда баскетбольный ЦСКА приехал на матч в рамках Кубка европейских чемпионом с «Реалом», капитан команды Сергей Белов, прихватив молодого партнера Виктора Петракова, впервые оказавшегося с командой в такой поездке, отправился в свободное время прогуляться по городу. На торговой улице Белов, много чего к тому времени на свете повидавший, равнодушно вышагивал мимо магазинов. Петраков быстро от капитана отстал и застыл перед витриной мясной лавки. В витрине, рассказывал Сергей Белов, «во всем своем капиталистическом великолепии» демонстрировались десятки сортов колбас, окороков, хамона – чего только, словом, не было. «Что случилось, Вить?» – спросил вернувшийся Белов. «Фраза, – поведал Сергей Александрович, – произнесенная Петраковым в ответ, достойна внесения в анналы истории, – медленно и мрачно он сказал: „Обыкновенный фашизм“.»

* * *

В одном из матчей чемпионата страны футболист ЦСКА, приехавший в команду из одной северокавказской республики, после жесткого стыка остался лежать на газоне. Арбитр, как водится в таких случаях, разрешил выбежать на поле медицинской бригаде армейского клуба. Массажист ЦСКА Александр Лактюхин примчался вместе с доктором к месту происшествия и спросил у игрока: «Что болит?» Тот: «Калэно». Быстренько заморозили ему колено. А он снова: «Калэно». Добавили заморозки: «Все в порядке? Больше не болит?» Он за свое: «Калэно». – «Да мы же тебе его уже два раза заморозили». – «Калэно в живот попали!»

* * *

Боря Норман, помогавший агентам ФИФА устраивать для российских и украинских команд тренировочные сборы в Израиле – было время, когда в эту страну приезжали многие клубы, – привез как-то футболистов из первого дивизиона чемпионата Украины. Хозяином команды был кто-то из бандитов-распальцовщиков – в ту пору, первая половина 90-х годов, они в основном и владели клубами. Гостей разместили в трехзвездной гостинице – по средствам. С трехразовым питанием, качество которого, разумеется, соответствовало звездам.

Распальцовщик позвонил Норману, попросил приехать и говорит: «Боря, что за дела? Жрачка невкусная». Боря: «У тебя контракт наш далеко?» – «Вот он». – «Прочти, что там написано. О-бес-пе-чить трех-ра-зо-вым питанием. Где сказано, что оно должно быть вкусным?»

* * *

Трехкратный олимпийский чемпион по плаванию Евгений Садовый на школьный экзамен по биологии пришел вместе со своим тренером, известнейшим специалистом Виктором Авдиенко. Преподавательница была потрясена тем, что Женя, школу из-за постоянных сборов, тренировок и чемпионатов посещениями своими не баловавший, заглянул в класс: «Господи, Женечка… Год тебя не видела… На экзамен пришел…»

Садовый взял билет и сел на стул перед преподавательским столом. «Женечка, ты пойди, подготовься». – «Я без подготовки». «Как он отвечал, – вспоминал Авдиенко, – я не в состоянии передать. Но что-то все-таки ответил». Встал, повернулся, пошел на выход и от дверей спрашивает: «А какую оценку вы мне поставили?» – «Три балла». – «А балл за то, что я отвечал без подготовки?» – «А я его учла, Женечка».

* * *

Во время чемпионата Европы по футболу 1988 года Владимир Перетурин отличился фразой, ставшей крылатой – об отцах из Суринама. Телекомментатор рассказал, что лидеры сборной Голландии Рууд Гул – лит и Франк Райкаард родом из Суринама, причем чуть ли не вместе росли в одном дворе и их отцы дружили. И добавил: «Вот бы нам парочку таких отцов из Суринама» и развил далее мысль о том, что тогда бы в сборной СССР появились игроки получше.

По возвращении в Москву Перетурина ждал нагоняй от начальства и письмо от рабочих тракторного завода: они были возмущены тем, что в своем репортаже Перетурин «призывал советских женщин сожительствовать с неграми»!

* * *

После первого же матча на чемпионате мира 1982 года в Испании – Бразилия – СССР, выигранного бразильцами, – на допинг-контроль попал полузащитник советской сборной Юрий Гаврилов. В те времена игрокам, выбранным допинг-жребием, для ускорения процесса давали не безалкогольное, а настоящее пиво. Из комнаты, где брали допинг-пробы, бразильцы давно вышли. Врач советской команды Савелий Евсеевич Мышалов начал уже было беспокоиться – не случилась ли какая неприятность? – как дверь открылась и показалась довольная физиономия большого любителя пива Юрия Васильевича: «Доктор, все в порядке. Я в туалет захотел уже после шестой бутылочки, но продержался и выпил у них семнадцать!»

* * *

«Советский спорт» подписывался поздно ночью. Дежурный читчик, именовавшийся «свежей головой», до конца, до самой подписи, находился с главным редактором. Первым главным в «Спорте» был Борис Борисович Котельников. Однажды читчик по ходу пьесы рассказал – из «самых лучших», разумеется, побуждений – главному редактору «кое-что кое о ком». Настучал, короче.

Котельников рассказчика не перебивал, вот только головы от стола не поднимал. На следующий день информатора пригласили в кабинет главного редактора. Там уже сидел тот, о ком он рассказывал. «Извини, – сказал вчерашнему читчику Котельников, – ночью был усталый и не совсем тебя понял. Будь добр, повтори, пожалуйста, все сначала…»

* * *

«Локомотив» играл в Черкизово очень важный для себя с турнирной точки зрения матч с аутсайдером чемпионата волгоградским «Ротором». Победа приближала к чемпионству. Игра давалась. Моментов – тьма. Забить вот только никак не удавалось. Больше того, на последних минутах грубейшую ошибку совершил вратарь Сергей Овчинников по прозвищу Босс, и «Локо» пропустил.

Команда заходит в раздевалку. Последним врывается Овчинников. Хватает свою сумку и исчезает. Никто поначалу ничего не понял. Потом выяснилось: как был Босс в форме – бутсах, гетрах, щитках под ними, трусах и свитере, – так и уехал домой. А выйдя возле дома из машины, свитер снял, разорвал в клочья и выбросил.

* * *

Один из работников «Зенита» – дело было в начале 80-х годов, – скуповатый по натуре, любил прихвастнуть. Однажды на тренировочной базе в Удельной он ворвался в комнату, в которой Юрий Андреевич Морозов проводил разбор матча. «Андреич, – закричал с порога, – у меня пропали мокасины, им цены нет». – «Немедленно выйди отсюда, у нас занятие!» Сцена повторялась несколько раз. Наконец вбежавший прямо обвинил Владимира Казаченка в причастности к пропаже. Морозов, окончательно обалдев от прибегавшего, взмолился: «Володя, он же не даст нам разбор провести, где его чертовы туфли?» – «Андреич, ну не украл же я их. Просто он накануне рассказывал, что купил их в Гренландии за тысячу долларов. Обувка действительно ценная. Но в Гренландии морозы, а у нас сейчас жара, вот я и положил для сохранности на кухне в морозилку».

* * *

Как-то раз, на следующий день после матча чемпионата СССР «Торпедо» – киевское «Динамо» на Гостелерадио, в редакции, в которую составной частью входило спортивное подразделение, проходила летучка. Помимо всего прочего на летучке обсуждался репортаж о состоявшейся игре. Его вел работавший тогда на телевидении Аркадий Романович Га – линский. Встает одна дама, к спорту вообще и к футболу в частности не имевшая никакого отношения, и говорит: «По-моему, репортаж Аркадия Романовича был хорош, но мне кажется, что во время репортажа он болел за киевское „Динамо“. „А мне, – ответил Галинский, – кажется, что вы вчера украли у меня пять рублей“.»

* * *

Как-то на матче казанского «Рубина» с московским «Динамо», проходившем в столице Татарстана в начале июля 2007 года, местный журналист поинтересовался у сидевшего рядом московского коллеги: «А братья Комбаровы – татары?» Интерес понятен. «Рубин» всегда был готов привлечь под свои знамена футболистов, представлявших бы так называемую титульную нацию. Разговоры, в частности, ходили о возможном приезде в «Рубин» вратаря «Локомотива» Руслана Нигматуллина. Казанские представители забрасывали в «Локо» удочки относительно полузащитника Марата Измайлова. Хотелось бы клубу из Казани иметь в своих рядах защитника Рината Янбаева, полузащитника Динияра Билялетдинова (все, к слову, имеют отношение к «Локомотиву» – более, чем «Рубин», так получается, татарской команде). Братья-близнецы Комбаровы только-только заиграли в основе «Динамо». Московский журналист ответил: «Нет, не татары». Казанский репортер подумал минуту-другую и спросил: «Оба?»

* * *

После проигранного сборной СССР матча чемпионата мира 1994 года шведам (1:3) я стоял неподалеку от раздевалки нашей команды, собираясь улететь вместе с ней из Детройта в Сан-Франциско, неподалеку от которого базировался во время турнира.

Телекомментатор Виктор Гусев с оператором брали интервью у вратаря Дмитрия Харина.

– Дмитрий, мы в прямом эфире. Пожалуйста, два слова об игре нашей сборной.

– Два слова? А можно четыре?

– Конечно!

– Опять мы в жо…е!

* * *

Чешский специалист Властимил Петржела стал первым иностранным тренером, привезенным в Санкт-Петербург поднимать «Зенит». Голландец Дик Адвокат и итальянец Лучано Спаллетти шли по его следам. Петржела привез в Питер своего приятеля – Владимира Боровичку, ставшего ассистентом главного. В январе 2003 года Петржелу и Боровичку, до начала первого тренировочного сбора, возили по Питеру по экскурсиям. Привезли, как водится, на «Аврору». Перед входом им пытались всучить по баснословным ценам шапки, шинели, кокарды, тельняшки и прочих матрешек. Петржела и Боровичка стойко прошагали сквозь строй продавцов сувениров и оказались на легендарном корабле. «Знаешь, Власта, – сказал Боровичка, хлопая рукой по дулу знаменитой пушки, – если мы с тобой выиграем русскую лигу, из этой пушки в нашу честь дадут салют». «Кто бы сомневался, – ответил Петржела. – Но если мы с тобой провалимся, то из этой пушки выстрелят нами».

* * *

Легендарный хоккейный тренер Скотти Боумэн, умевший прекрасно ладить со звездами любого калибра, однажды накануне очередного матча своего «Детройт Ред Уингз» поинтересовался у выдающегося защитника Вячеслава Фетисова, чем тот занимался утром предыгрового дня. Фетисов ответил, что с удовольствием посмотрел видеозапись матча СССР – Канада 1981 года, в котором советская команда – с Фетисовым в составе – выиграла у канадской сборной 8:1. Вячеслав, возможно, запамятовал, что канадцев тогда тренировал именно Боумэн, для которого крупное поражение осталось занозой в сердце.

На матч «Детройта» Фетисов не вышел. Потом он, понятно, спросил у тренера, почему тот не задействовал его в игре. Боумэн ответил: «Чтобы ты мог посмотреть эту видеозапись еще раз».

* * *

В 1995 году «Зенит» с берегов Невы прилетел на берега Иртыша в Омск – играть с местной командой. Гостей взяли в осаду местные сутенеры – не было им числа в холле отеля, они обрывали телефоны в номерах игроков и тренеров. Зенитовская администрация распорядилась телефоны отключить и выставила заслоны на этаже, на котором разместилась команда. Сутенерам все равно – их в дверь, они в окно. Достали до такой степени, что один из тренеров «Зенита» – Георгий Вьюн, некогда в питерской команде игравший, собрал сутенеров в кружок и полушепотом «признался»: «Ребята, вхолостую тратите время и силы. Мы все – голубые».

* * *

В 90-е годы телеведущий Дмитрий Киселев вел программу «Национальный интерес». Однажды, в рамках этой программы, сделал передачу «Водка как национальная гордость и национальное проклятие». Он занимался тогда верховой ездой. И вот пришел он на конюшню, а конюх ему и говорит: «Хорошую передачу сделал». – «Да? Вы смотрели?» – «Смотрел. Но ты самого главного в ней не сказал». Киселев удивился, потому что в студии у него кого только не было – историки, анонимные алкоголики, представители ликероводочных заводов… «Что же я не сказал?», – поинтересовался он у конюха. «Какую брать?»

* * *

Андрей Талалаев, способный тренер, владеющий итальянским языком, работал в «Спартаке» переводчиком при Невио Скале. Матч «Спартак» – «Локомотив». Скале сразу не понравилось судейство, и он завелся. А после того, как боковой трижды не поднял флажок, хотя вроде было положение «вне игры», итальянский специалист вскочил и начал кричать. Андрей честно перевел: «Ты чего, флажок в жо…у засунул?» и так далее. После матча судья записал в протоколе: «Андрей Талалаев меня оскорблял». В результате – штраф и дисквалификация на две игры…

* * *

После того как «Ростов» подписал в Москве контракт с нападающим сборной КНДР Хонг Енг Чо, генеральный директор клуба Александр Шикунов пригласил нового игрока и его сопровождающего пообедать. Хонг попросил найти ресторан корейской кухни. Поехали в «Сеул» на Новослободской. Когда подъехали, Хонг и его соотечественник сказали: «Мы не будем туда заходить». Шикунов пообещал, что они будут сидеть в отдельном зале и их никто не увидит. Тогда корейцы сняли с одежды значки Ким Ир Сена и прошли внутрь.

* * *

В середине 80-х годов Борис Гельфанд играл партию в турнире с Александром Халифманом. Турнир проходил в Минске, в родном городе Гельфанда. Он рассказывал: «Позиция у меня не очень хорошая. Нервничаю страшно. Ведь я молодой мастер, а тут – элита. Вдруг к нам подходят два известных гроссмейстера, уж не буду называть их имена, и очень внимательно на меня смотрят. Я вжал голову в плечи, думаю, вот конфуз, что-то не так на доске сделал, проиграю, засмеют… Сделал ход, встал из-за стола. Они подходят ко мне и деликатно так спрашивают: „Боря, ты же местный. Не знаешь, что за шикарная блондинка сидит в пятом ряду? Познакомь?“»

* * *

Александр Заваров после итальянского «Ювентуса» стал играть во французской команде «Нанси». Экс-киевского динамовца фактически за руку туда привел его новый приятель – Мишель Платини, отец которого был далеко не последним человеком в этом клубе. Болельщики Заварова, как, впрочем, и болельщики всех клубов, за которые он играл, полюбили сразу – за страсть на поле, полуторачасовую самоотдачу, высокий уровень техники, невысокий рост и постоянную улыбку. Партнеры по команде прозвали Заварова «blette», что в переводе с французского означает «свекла». Почему именно так? Ведь физиономия у Заварова красной никогда не была, борщ он не рекламировал. Потому только, что украинский футболист на тренировках и в матчах очень часто произносил это слово при своих или чужих ошибках на поле.

* * *

Владимир Крайнев, выдающийся музыкант, женился на лучшем, наверное, в мире тренере по фигурному катанию Татьяне Тарасовой зимой 1979 года. Для того чтобы формально зафиксировать свои отношения в загсе, у обоих и минутки свободной не было. Крайневу удалось – сослался на прищемленный палец («не могу играть») – сократить гастроли в Польше. Вырвалась на короткое время из тренировочного процесса и Татьяна Анатольевна. Крайнев попросил своих друзей из комсомола: у нас есть неделя, помогите нам как можно быстрее расписаться, позвоните в загс моего района.

«Лично, – описывает Владимир Крайнев событие в своих мемуарах „Монолог пианиста“, – пришла директриса загса и приняла заявление. Нас быстро расписали, и директриса спросила: „Вам понравилось?“ Ей ведь насчет нас звонили ни много ни мало из ЦК ВЛКСМ. „Так понравилось, – ответил Крайнев, – что теперь расписываться буду только у вас“.»

* * *

В контрактах спортсменов каких только пунктов не бывает. На одних настаивают работодатели, на других – футболисты, хоккеисты, баскетболисты и их агенты. Однажды один российский хоккеист, приехавший играть в НХЛ, принялся оговаривать «обязательный для меня», как он выразился, пункт в соглашении. «Хочу, – сказал он, – чтобы в контракте обязательно были прописаны для меня четыре выходных дня на Новый год». Его пытались отговорить. Он твердо настаивал на своем. Наконец работодательная сторона не выдержала и сдалась: «Хорошо, четыре, значит, четыре. Пусть будет так». Но удивляться, подписывая документ, продолжала: «Странно, у всех будет шесть выходных, а у тебя только четыре».

* * *

В 2007 году московское «Торпедо» отправилось – впервые в клубной истории – в первый дивизион. Многие торпедовцы после первых же туров в новом для себя и непривычном турнире стали жаловаться в прессе на то, что теперь им, к сожалению, «приходится разъезжать по деревням».

Так уж выпало по календарю, но «Торпедо» весной дважды играло с брянским «Динамо» на Кубок (и благополучно, кстати говоря, динамовцам проиграло) и дважды – в чемпионате первого дивизиона. В сентябре – на выезде, в Брянске. Местные болельщики подготовили к приезду москвичей язвительный баннер: «Зачастили в деревню. Привыкайте. Вы здесь навсегда».

* * *

В интервью тренеры соглашаются порой с удивительными сравнениями. Валерий Карпин беседовал как-то – было это летом 2011 года – с репортером «Советского спорта», обратившим внимание тренера на форсмажорную ситуацию в «Спартаке», вызванную отсутствием в первой половине сезона из-за травм большой группы игроков.

– Стоит, – вопрос Карпину, – возможно, попытаться сделать более глубокий состав, с костяком в 15–16 человек?

– В принципе у нас и есть такой костяк. То, что произошло в этом году с травмами, бывает в футболе нечасто.

– Как Чернобыль, как Фукусима?

– Можно и так сказать.

* * *

После какого-то неудачного матча ЦСКА, явления, к слову, во времена Валерия Газзаева (особенно после второго его пришествия в клуб) редкого, главный тренер устроил жесткий разбор игры прямо в раздевалке. Слов не жалел, самолюбий не щадил. Досталось всем – основательно и, самое главное, по делу. Высказав все, что он хотел высказать, Газзаев помещение покинул. Тишина гнетущая. Все раздражены. Все молчат. Маленькая искорка, и все вспыхнет. Нужна разрядка. Она последовала. Команда буквально рухнула от хохота после того, как Ролан Гусев недоуменно сказал: «И чего наехал? Маме нравится, как я играю».

* * *

Виктор Янукович, будучи кандидатом в президенты Украины, в январе 2010 года выступал на каком-то предвыборном мероприятии во Львове. «Здесь, – объявил он присутствующим о том, кто они есть на самом деле, – собрался лучший геноцид страны». Януковичу подсказывают полушепотом из президиума, поправляя: «Генофонд!» «Да, правильно, – подхватил Янукович, – и генофонд тоже».

Лавры Януковича не давали покоя директору украинского телеканала «Футбол», ведущему программы «Футбольный уик-энд» Александру Денисову. В прямом эфире, демонстрируя эрудицию и знание классики, он сморозил: «Уж полночь близится, а Гамлета все нет». Интернет – чаты и блоги – захлебнулся хохотом, а Денисов, недоумевая, ответил сразу всем рассмеявшимся: «Не знаю, что вы находите постыдного в цитировании Шекспира».