© А.Н. Горбунов, 2016

© оформление, 2016

© Прогресс-Традиция, 2016

* * *

 

 

От автора

Данная книга представляет собой курс лекций, которые я читал на филологическом факультете МГУ в течение нескольких десятилетий начиная с 1993 года. Когда я готовил эти лекции, я не предполагал, что их можно будет опубликовать. Однако мои друзья все-таки убедили меня попробовать сделать это сейчас, когда в силу преклонного возраста мне уже трудно продолжать мои занятия в университете. Отсюда форма и стиль этой книги. Она не является научным исследованием с присущим для такого жанра научным аппаратом. Готовя лекции, я пользовался самыми разными источниками и часто не давал на них никаких ссылок. Восстановить сейчас эти ссылки мне трудно. Хочу только сказать, что я часто брал целые куски текста у тех или иных авторов целиком и, если нужно, мало что в них меняя, вставлял их в свои лекции. Такими авторами были о. Александр Мень, епископ Кассиан (Безобразов), о. Александр Шмеман, С.С. Аверинцев, X. Яннарис, Л. Буйе, И. Кауфман, И.Ш. Шифман, У. Баркли, Н. Андерсон и многие другие ученые. Я, разумеется, сам полностью отвечаю за такой выбор. Как и некоторые другие лекторы, я предпочитаю иметь заранее написанный текст лекций, на который можно опираться в аудитории, по ходу отталкиваясь от него, импровизируя и меняя. Соответственно написанный заранее текст и сама лекция, прочитанная в аудитории, далеко не всегда совпадают. Но именно этот заранее написанный текст я и решил дать в книге. И еще одно соображение. Я строил лекции, исходя из нужд и интересов аудитории, которой были студенты филологического факультета. Они, как правило, мало что знали о Библии, но у них был определённый культурный багаж, который нужно было учитывать. Так, в первом семестре, когда я читал им Ветхий Завет, они параллельно изучали историю античной литературы и культуры, историю древней философии и латинский язык. Во втором семестре, когда я читал им Новый Завет, они изучали историю средневековой литературы и культуры. Этот общеобразовательный комплекс знаний, безусловно, помогал мне в изложении некоторых достаточно сложных тем. Я по возможности старался делать свои лекции интересными именно для этой аудитории, не опуская общекультурную планку. О том, как это получалось, судить не мне.

 

Вводная лекция

Сегодня мы начинаем курс лекций, посвященных знакомству с Библией. Правильнее всего, наверно, было бы назвать этот курс – Введение в изучение Библии, поскольку его главная задача состоит в том, чтобы познакомить вас с этой великой и очень трудной для понимания книгой, помочь вам хоть как-то разобраться в ней и, хотелось бы надеяться, полюбить ее. В наше время совершенно очевидно – и это не надо, к счастью, больше скрывать, как всего несколько десятилетий назад, – что без знакомства с Библией не может по-настоящему состояться ни один серьезный филолог. Пожалуйста, осознайте и запомните это с нашей проблематикой.

В вашем расписании данный курс назван «Библия и культура». Такое название тоже вполне уместно и самым тесным образом связано с нашей проблематикой.

Прежде всего, Библия для человека европейской культурной традиции, несомненно, и есть тот фундамент, на котором в значительной мере строится сама эта культурная традиция. Недаром же слово культура образовано от латинского слова культ. Можно понять, скажем, культуру Индии или Китая, не зная Библии. Но понять культуру Европы, Америки (как Северной, так и Южной) и ряда стран Ближнего Востока – в том числе даже и арабскую, – не зная Библии или, хотя бы, не имея о ней самое поверхностное и приблизительное представление, никак нельзя. Об этом, согласно воспоминаниям мемуаристов, в свое время прекрасно сказал Пушкин: «Я думаю, что мы никогда не дадим народу ничего лучше Писания… Религия создала искусство и литературу, все, что было великого с самой древности!.. Без этого не было бы ни философии, ни поэзии, ни нравственности. Англичане правы, что дают Библию детям. Мои дети будут читать со мною Библию в подлиннике… Вот, действительно, единственная книга в мире: в ней все есть».

Приведу несколько совершенно очевидных, лежащих прямо на поверхности примеров, связанных с литературой как важнейшей и наиболее близкой нам, филологам, частью культуры.

Всем нам очень хорошо знакомо со школьной скамьи замечательное стихотворение Пушкина «Пророк». Но вряд ли вы, читая его, отдавали себе отчет в том, что понять его точный смысл нельзя, не зная шестой главы из книги ветхозаветного пророка Исайи, поскольку это стихотворение полностью построено на библейских реминисценциях. Чтобы понять название и разобраться в смысле происходящего в романе Достоевского «Бесы», нужно осмыслить соответствующее место из Евангелия – писатель цитирует его в эпиграфе к роману. И, наконец, примеры из западноевропейской литературы – заглавие так называемой «мрачной» комедии Шекспира «Мера за меру» взято из Нагорной проповеди Христа («Какою мерою меряете, такой отмерено вам будет»), а последние слова Гамлета «The rest is silence» (Дальше – тишина) являются реминисценцией одновременно из псалма и из Третьей Книги Ездры.

Название «Библия и культура» имеет также и еще иной смысл, который как бы с другой стороны уточняет задачи курса и объясняет приоритеты подачи материала. Речь в наших лекциях пойдет, прежде всего, о более или менее традиционном, прочно сложившемся в недрах Церкви толковании Библии, поскольку именно такое толкование веками влияло на культуру. Это, конечно, не значит, что я совсем не коснусь новейших открытий в области библеистики. Без них обойтись нельзя, и я, насколько позволит время и мои познания, буду касаться, по крайней мере, некоторых из них, хотя бы и кратко. Но приоритет подачи материала будет все-таки по большей части традиционным.

Приведу пример. Широко известный эпизод из Книги Бытия, рассказывающий о том, как Авраам, повинуясь Богу, решил принести в жертву своего любимого сына Исаака. В последнюю минуту, когда нож уже был занесен над связанным Исааком, Бог остановил Авраама и велел ему положить на жертвенник козла, рогами запутавшегося в лесной чаще.

К этому эпизоду не раз обращались живописцы, в том числе Рембрандт, писал о нем и Кьеркегор. Традиционное толкование этого эпизода делает упор на безграничную веру Авраама, о чем, в частности, писал апостол Павел. Бог вознаградил эту веру библейского патриарха и спас его сына. Такое толкование помогает нам понять как Рембрандта, так и Кьеркегора.

Но есть и другие толкования. Согласно одному из новейших, библейский рассказ запечатлел период в развитии первобытного общества, когда люди отказались от человеческих жертвоприношений, заменив людей животными. Это толкование, имеющее безусловное право на существование, прямо не связано ни с Рембрандтом, ни с Кьеркегором и ни с одним другим крупным художником прошлого, и потому не является для нас приоритетным – тем более что лекций у нас мало, а материал огромен. А потому перейдем непосредственно к делу.

Что же все-таки представляет собой Библия и как нужно понимать само это слово? Со словом Библия у нас чисто внешне обычно ассоциируется представление об одной большой книге, весьма пухлой по объему, даже если она напечатана мелким шрифтом. Такие издания карманного формата в свое время при советской власти, когда Библия у нас была запрещена, печатали многочисленными тиражами на русском языке за границей, чтобы их было удобно провозить через кордон. У меня и самого есть такое издание, которым я пользуюсь наряду с другими, одобренными Московской Патриархией, и по сей день.

Для людей европейской христианской традиции, даже если они и не являются верующими, книга эта включает в себя Священное Писание как Ветхого, так и Нового Завета, люди же иудейского вероисповедания и иудейской культурной традиции под словом Библия понимают лишь книги Ветхого Завета, которые иногда называют Еврейской Библией, а чаще словом танах, которое на иврите является акронимом названий трех частей Ветхого Завета – Пятикнижия (Торы), пророков (небиим) и писаний (кетувим) – т+н+к(х) = танах.

Как это ни удивительно, но далеко не все современные и, в общем-то, неплохо образованные люди знают об этом. Сошлюсь на пример из собственной практики. Комментируя в свое время «Гамлета» для одного тогда очень известного издательства, я всегда писал просто «библейская аллюзия», а затем уже приводил нужную мне цитату, будь то из Ветхого (скажем, Псалтирь) или Нового Завета (допустим, Евангелие от Матфея). Во всех тех случаях, когда я ссылался на Новый Завет, редактор вычеркивала слово «библейская» и писала «евангельская» или «новозаветная» аллюзия. Редактор этот – весьма образованная дама, которая в свое время окончила наш факультет и очень хорошо знает английскую литературу. Никакого отношения к иудейскому вероисповеданию она не имеет. Просто в данном вопросе она оказалась некомпетентной. Но это, разумеется, было довольно давно, в восьмидесятые годы прошлого века, когда Библия в нашей стране была под запретом, и ее плохо знали даже образованные люди.

Это, конечно, всего лишь курьез. Но, если можно так выразиться, курьез со значением. Он говорит нам о том, что Библия – это на самом деле не одна, пусть и большая книга, а целый строго определенный сборник книг. Они были написаны в разное время, в разных местах и с разными целями. Книги Ветхого Завета создавались в период от XIII до II веков до н. э., книги Нового Завета – преимущественно в I веке н. э.

На такой неоднородный состав и такое разновременное происхождение книг Библии нам указывает сама этимология этого слова. Оно заимствовано из греческого языка и восходит к слову βίβλΟζ (biblos), что значит книга. Производным от этого слова была его уменьшительная форма βιβλίον (biblion) – т. е. маленькая книга или книжечка. Множественное же число от этой формы – βιβλία (biblia), что буквально означает целый ряд или собрание таких небольших книг. Соответственно, по словам одного из ранних отцов Церкви Иоанна Златоуста, «Библия – это многие книги, которые образуют одну единую». К подобному меткому определению трудно что-либо добавить.

Важно отметить, что это коллективное обозначение книг Священного Писания одним собирательным именем, несомненно, существовало уже до Рождества Христова, в ветхозаветный период. Так в своей подлинной греческой форме с определенным артиклем слово τα βίβλία встречается в Первой Маккавейской Книге Ветхого Завета (1 Макк, 12:9), а соответствующий этому еврейский вариант дан в Книге Пророка Даниила (9:2), где Священное Писание обозначено словом «хассефарим», что значит книги, или, точнее, – известные, определенные книги, поскольку это слово, как и в греческом, стоит с определенным артиклем.

Заметим, кстати, что в оригинале оба слова – еврейское «сефер» и греческое βίβλοζ (biblos) – по своей этимологии дают нам представление о том материале, который в древности употреблялся для письма и на котором, следовательно, были написаны подлинники и древнейшие списки священных книг. Так, еврейские книги, очевидно, писались преимущественно на пергаменте, т. е. очищенной и выглаженной коже животных, поскольку слово «сефер» происходит от еврейского глагола «сафар», что значит сбривать, очищать кожу от волос. Греческие же авторы (а греческий язык – это, прежде всего, язык Нового Завета), скорее всего, предпочитали писать на папирусе, т. е. на специально обработанных листьях особого египетского растения. Слово βίβλοζ (biblos), или в более древней форме βυβλΟζ (bublos), первоначально значило папирус, а отсюда – папирусный свиток или книга.

Нужно сказать, что на первых порах (в первые века христианства) наряду со словом Библия употреблялись и его синонимы – они, впрочем, иногда употребляются и в наше время: Писание, Писания, Святое Писание, Священное Писание. Но уже у апостолов наряду с ними начинает встречаться и термин Библия. Однако во всеобщее употребление он входит только со времени известного богослова, собирателя и толкователя Священного Писания Оригена в III веке и. э. и уже окончательно в IV веке, в период деятельности знаменитых греческих отцов Церкви и, прежде всего, Иоанна Златоуста.

От греческих авторов такое собирательное обозначения Священного Писания перешло к латинским писателям. При этом множественная форма третьего рода τα βίβλία окончательно получила здесь значение единственного числа женского рода biblia. Эта латинская форма затем перешла и к нам в Россию, вероятно, потому что первые собиратели славянской Библии находились под известным влиянием латинских переводов Библии, так называемой Вульгаты.

Итак, τα βίβλία – по-гречески. Это слово там всегда пишется с определенным артиклем τα, т. е. не просто какие-то отдельные случайные книги, но особо отобранные книги с определенным содержанием, книги, которые в своей совокупности образуют единство, ту единую книгу, о которой говорил Иоанн Златоуст.

Выражаясь словами современной науки, Библия – это некий обобщающий нормативный сборник, отобранный поколениями «книжников» и освященный авторитетом религии (С.С. Аверинцев). Отсюда и другое название Библии – Священное Писание, которым пользуются две религии – христианская и иудаистическая, признающая однако, как мы говорили, лишь Ветхий Завет. В этом сакральном аспекте заключена важнейшая особенность Библии по сравнению с другими древними литературными памятниками чисто светского характера (например книгами Гомера или Вергилия). Библия веками хранилась и изучалась прежде всего Церковью (христианской и иудаистической), и, не понимая ее религиозного смысла и не зная хотя бы приблизительно комментариев и толкований, возникших внутри Церкви, мы не сможем должным образом понять и оценить ее. И здесь, на мой взгляд, нет разницы между атеистами, агностиками и верующими. Все должны иметь более или менее точное представление об этом религиозном смысле Библии.

Разумеется, в тексте Библии есть очень много разных пластов смысла. В нем, особенно в Ветхом Завете, легко вычленить и чисто светские жанры, характерные для литературы древности. К этому мы еще вернемся. Но все эти жанры существуют в рамках единого целого и связаны общей нитью.

Это единое целое, образующее общее содержание Библии, веками понималось людьми, читавшими Библию, как Божье откровение человеку, данное ему, чтобы он нашел путь к спасению, т. е. чтобы он сделался способным жить общей жизнью с Богом, в любви к Творцу, другим людям и всему мирозданию.

Вот, например, что писал о Библии в XVIII веке святитель Тихон Задонский, причисленный православной Церковью к лику святых: «Если бы ты получил письмо от царя земного, разве бы ты не читал его с радостью? Конечно с великой радостью и трепетным вниманием. Ты же получил письмо, но не от земного царя, а от Царя Небесного… Каждый раз, читая Святое Евангелие, ты слышишь обращенные к тебе слова Самого Христа».

Эту изначальную религиозную цель Библии нужно постоянно помнить при ее изучении. Иначе будет непонятно, почему Библия отмечает одни явления и пропускает другие, отвечает на одни вопросы и молчит о других, которые кажутся, на первый взгляд, не менее важными.

Зная эту общую цель, будет легче понять, как отбирались многие малые книги, вошедшие в Библию в ее окончательном виде. Книги эти изначально отбирала Церковь, исходя из собственных нужд и критериев.

Главным таким критерием была богодухновенность (или богодохновенность). Что это значит? По учению Церкви, это некое особое, сверхъестественное, божественное озарение, которое, не подавляя и не уничтожая естественных сил человека, руководит ходом его работы, как бы движет его пером. Благодаря этому Священное Писание, являясь плодом творчества отдельных людей (большинство книг Библии имеет четкое указание на авторство), в то же время является и как бы произведением Самого Бога.

Вот как об этом в образной форме рассказано в одном из эпизодов ветхозаветной книги «Исход», где Бог посылает пророка Моисея на служение: «И сказал Моисей Господу: О, Господи! Человек я не речистый, и таков был и вчера, и третьего дня, и когда Ты начал говорить с рабом Твоим; я тяжело говорю и косноязычен. Господь сказал: кто дал уста человеку? Кто делает немым, или глухим, или зрячим, или слепым? Не Я ли, Господь? Итак, пойди, и Я буду при устах твоих, и научу тебя, что говорить. Моисей сказал: Господи! Пошли другого, кого можешь послать. И возгорелся гнев Господень на Моисея, и Он сказал: разве нет у тебя Аарона брата, Левитянина? Я знаю, что он может говорить. Ты будешь ему говорить и влагать слова в уста его; а Я буду при устах твоих и устах его, и буду учить вас, что вам делать. И будет говорить он вместо тебя к народу. Итак, он будет твоими устами; а ты будешь ему вместо Бога» (Исход, 4:10–16).

А апостол Петр во Втором Послании говорит о богодухновенности следующее: «Никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым» (2 Петр, 1:21). Интересно, что само слово «богодухновенность» впервые встречается уже в посланиях апостола Павла: «Все Писание богодухновенно» (2 Тимофею, 3:16).

Вместе с тем богодухновенность, как мы уже отметили, не уничтожила у многочисленных авторов библейских книг их личных творческих способностей. Поэтому у библейских авторов столь сильно различие в содержании, манере изложения, стиле, языке, характере образов и выражений, которые как раз и зависят от индивидуальных, творческих способностей каждого из них.

Итак, Церковь учит, что Бог не писал Библию собственноручно, как, скажем, заповеди на каменных скрижалях. Но Бог и не диктовал ее текст писателям, находящимся, как медиум, в состоянии транса, подобно тому, как греки представляли себе прорицания дельфийской пифии. Согласно учению Церкви, Святой Дух обращался к посредству людей, которые становились Его орудиями и при этом не утрачивали ни своей личности, ни своих индивидуальных черт характера, ни своего таланта, ни манеры письма. Иными словами, Бог побуждал избранных им людей к писанию, и не по одной только своей воле они брались за труд. Сколько раз пророки Древнего Израиля признавались, какой мукой было для них это принуждение и как велико было искушение его избежать, ибо говорить от имени Бога – тяжкое бремя. Но Бог всегда просвещал тех, кого Он избирал, оставляя при этом неприкосновенной деятельность человеческих способностей.

Заметим, однако, что разные церкви могут расходиться во мнении по поводу богодухновенности отдельных книг, входящих в Библию. Так, иудаисты признают богодухновенными только книги, вошедшие в Ветхий Завет, да и то не все. Христиане же считают богодухновенными все книги Нового Завета, хотя порой расходятся во мнениях по поводу отдельных книг Ветхого Завета.

В плодах этих разногласий легко убедиться на практике. Открывая русские переводы Библии, смотрите сразу, кем она издана. Если она издана русской православной Церковью, то число вошедших в нее книг будет гораздо больше, чем в Библии, изданной за границей протестантами, которые отвергли все так называемые неканонические книги как не имеющие для них достаточного авторитета.

А это, в свою очередь, подводит нас к вопросу о канонических и неканонических книгах Библии, который важен как для православных, так и для католиков – тут они едины. Протестанты, как я только что сказал, совсем не признают неканонические книги.

Слово канон (κανών) – греческого происхождения. Первоначально оно означало «тростниковую палку» или, вообще, всякую «прямую палку». Отсюда в переносном смысле – все то, что служит к выпрямлению, исправлению других вещей, например, «плотницкий отвес». Затем слово канон начали употреблять и в более отвлеченном смысле – «правило, норма, образец». Именно в этом смысле слово «канон» и образованное от него прилагательное «канонический» и применяются по отношению к библейским книгам.

Введение этого понятия было совершенно необходимо, чтобы отличить подлинные, считающиеся Церковью истинно богодухновенными книги, от неподлинных, которым их авторы стремились, подчас весьма искусно, придать вид подлинных и богодухновенных. Особенно много таких сочинений появилось накануне Рождества Христова и в первые века христианства, в период расцвета гностицизма. Назовем среди них «Первоевангелие Иакова», «Евангелие от Фомы», «Апокалипсис апостола Петра», «Апокалипсис апостола Павла» и многие другие, которые сейчас издаются отдельно от Библии и изучаются учеными.

Необходимо, следовательно, было твердое и определенное мнение, какие из книг действительно истинны и богодухновенны, какие только назидательны и полезны, и какие, с точки зрения Церкви, вредны и подложны. Такое руководство и было дано Церковью в ее учении о библейском каноне.

Уже в III веке н. э. Афанасий Великий определил канонические книги, как такие, «которые служат источником спасения, в которых предуказывается учение благочестия». Окончательное же разделение канонических и неканонических книг в христианской традиции восходит ко времени греческих отцов Церкви и, прежде всего, Иоанна Златоуста, а также таких латинских отцов Церкви, как Иероним и Августин (IV в. и. э.).

С этого времени эпитет канонический применяется к тем книгам Библии, которые признаны всей Церковью богодухновенными, в отличие от книг неканонических, т. е. назидательных и полезных (поэтому они и помещены в Библии), но не богодухновенных. Особняком стоят апокрифические (απόκρυφοζ – скрытый, тайный) книги, совершенно отвергнутые Церковью и потому не вошедшие в Библию. (Протестанты, в отличие от католиков и православных, считают неканонические книги апокрифами и не включают их в свои издания Библии.)

Необходимо сказать, что при установлении библейского канона христианская Церковь шла несколько иным путем, чем ветхозаветная. Вопрос о каноне занимал ветхозаветную Церковь в течение последних столетий перед Рождеством Христовым. Но ветхозаветная Церковь такого канона тогда не установила, хотя и проделала большую подготовительную работу. Об одном из этапов этой подготовительной работы мы узнаем из Второй Маккавейской Книги. Там сказано, что когда евреи стали постепенно возвращаться домой после вавилонского плена, один из иудейских вождей Неемия, «составляя библиотеку, собрал сказания о царях и пророках, и о Давиде и письма царей» (2 Макк, 2:13). В еще большей степени канон подготовил выбор книг для древнегреческого перевода Библии, так называемой Септуагинты, осуществленный ветхозаветной Церковью. (К этому переводу мы обратимся в дальнейшем специально.) Однако точный перечень книг, собранных Неемией и отобранных для греческого перевода, до нас не дошел.

Разделение Библии на канонические и неканонические книги было установлено иудейской общиной только после разрушения Иерусалима в 70 году н. э., где-то на границе I–II веков, собранием раввинов в Палестине. Считается, что наиболее учеными среди них были Акиба и Гамалиил Младший. Они установили список из 39 книг, который затем искусно свели к 24 (по числу букв алфавита), соединив вместе книги Царств, книги Ездры и Неемии и 12 книг так называемых малых пророков. Этот список был принят и введен в синагоги. Этот канон действует и по сей день.

Христианская Церковь считается с этим списком книг. В свое время поместная Лаодикийская Церковь даже ориентировалась на него, как ориентируются на него сейчас и некоторые протестантские общины. Но в целом христиане не признают его обязательным для себя. Христианская Церковь при составлении своего канона включила в состав Библии большее число книг, чем иудаистическая. Это относится прежде всего к книгам Ветхого Завета – все 27 книг Нового Завета считаются каноническими. Что же касается ветхозаветных книг, то на их выбор оказала безусловное влияние Септуагинта. Но в христианскую Библию вошли также и книги, написанные и после появления Септуагинты, такие, например, как Маккавейские книги или Книга Иисуса, сына, Сирахова.

Внутри этого канона Православная Церковь насчитывает 38 канонических книг Ветхого Завета:1) Бытие, 2) Исход, 3) Левит, 4) Числа, 5) Второзаконие, 6) Книга Иисуса Навина, 7) Судей, 8) Руфь, 9) 1 Царств, 10) 2 Царств, 11) 3 Царств, 12) 4 Царств, 13) 1 Паралипоменон, 14) 2 Паралипоменон, 15) Книга Ездры, 16) Книга Неемии, 17) Есфирь, 18) Иова, 19) Псалтирь, 20) Притчи Соломона, 21) Екклесиаст, 22) Песнь песней, 23) Книга пророка Исайи, 24) Книга Пророка Иеремии, 2 5)Книга пророка Иезекииля, 26) Книга пророка Даниила, 27) Осип, 28) Иоиля, 29) Амоса, 30) Авдия, 31) Ионы, 32) Михея, 33) Наума, 34) Аввакума, 35) Софонии, 36) Аггея, 37) Захарии, 38) Малахии.

Остальные книги Ветхого Завета, помещенные в славянской и русской Библии, считаются неканоническими:1) Ловит, 2) Иудифь, 3) Премудрость Соломона, 4) Премудрость Иисуса сына Сирахова, 5) 2 Ездры, 6) 3 Ездры, 7) 1 Маккавейская, 8) 2 Маккавейская, 9) 3 Маккавейская. Кроме того, неканоническими признаны также некоторые отрывки внутри канонических Книг: молитва царя Манассии в конце 2-й книги Паралипоменон, части книги Есфирь, не помеченные стихами, песнь трех отроков к книге пророка Даниила, история Сусанны в 13-й и Вила и дракона в 14-й главах той же книги. Что же касается 27 новозаветных книг, то все они в полном объеме считаются каноническими.

Христианская Церковь обосновала и тематическое единство книг Ветхого и Нового Заветов, которое отрицают иудаисты. Согласно этому обоснованию, главной идеей обоих Заветов является учение о Мессии, Иисусе Христе, Сыне Божием. Ветхого Завета как Его ожидания, Нового – как исполнение этого ожидания; обоих – как их нерушимая внутренняя связь.

Отсюда множество ссылок в Новом Завете на ветхозаветное Писание, и они устанавливают теснейшую связь между обоими Заветами. Эта связь чувствуется и в четырех Евангелиях, и в «Книге Деяний Апостолов», и в их посланиях, и в «Апокалипсисе». Так, например, согласно Евангелию от Иоанна, Иисус Христос сказал: «Исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне» (Иоанн, 5:39). А Евангелист Лука приводит такое свидетельство: «И начав от Моисея, из всех пророков изъяснял им сказанное о Нем во всем Писании… И сказал им: вот то, о чем Я говорил, еще быв с вами, что надлежит исполниться всему написанному о Мне в законе Моисееве и в пророках и псалмах» (Лука, 24:27; 44). Согласно же «Книге Деяний», апостолы говорили: «И мы благовествуем вам что обетование, данное отцам, Бог исполнил нам, детям их, воскресив Иисуса» (Деяния, 13:32).

Если от книг Нового Завета мы перейдем к древне иудейским толкованиям Писания вплоть до XII века, то увидим, что важнейшей традицией толкования Библии было стремление повсюду искать и находить указания на Мессию и Его время.

Что же касается отцов Церкви, то стоит привести два высказывания Бл. Августина: «Нельзя желать прилагать все непосредственно к Мессии, – писал он, – но места, которые не относятся к Нему прямо, служат основанием для тех, которые Его возвещают». Традиция приписывает Бл. Августину и следующее латинское рифмованное двустишие:

(Новый Завет в Ветхом скрывается, Ветхий – в Новом открывается.)

Действительно, согласно учению Церкви, обетование послать Избавителя, данное Адаму и Еве еще в раю – первое звено в цепи ветхозаветных мессианских пророчеств, которые начались со времени Адама и кончились Захарией, отцом Иоанна Крестителя. Поэтому это первое обетование о том, что семя жены сотрет главу змея, часто называют ветхозаветным «первоевангелием» (Бытие, 3:15). В эпоху Ноя это обетование уточняется. Семенем жены теперь зовутся только дети Сима, с которыми отныне связана история искупления (Бытие, 9:26). Этот круг еще больше сужается в эпоху библейских патриархов. Речь теперь идет о семени Авраама, отца богоизбранного народа. И чем дальше шло время, тем полнее и точнее раскрывались различные черты мессианского служения. Так, пророк Валаам говорил о царственной власти Мессии (Числа, 24:17), а Моисей – о трояком Его служении: царском, первосвященническом и пророческом (Второзаконие, 18:18–19). Пророки писали о происхождении Мессии из царского рода Давида (2 Царств, 7:12–14), о Его рождении в Вифлееме (Михей, 5:2) от Девы Матери (Исайя, 7:14), о торжественном въезде в Иерусалим (Малахия, 3:1) и даже о разных подробностях Его крестных страданий (Исайя, 53).

О единстве обоих Заветов говорит нам и религиозное искусство в своих лучших образцах. Так, например, на знаменитых витражах Шартрского собора во Франции можно увидеть изображение четырех великих пророков, несущих на своих плечах четырех Евангелистов. С церковной точки зрения, это очень верный образ: Ветхий Завет служит основанием Нового, его прочным фундаментом.

Оба Завета объединяет и сходный стиль повествования. Можно сказать, что стиль Нового Завета, во многом подготовлен стилем Ветхого. Сложная игра ритмов, повторений и аллитераций, характерная для Нового Завета, развивает ветхозаветную традицию древнееврейского «устного стиля». Как показали исследователи, для Нагорной Проповеди с ее чередованием благословений и осуждений есть аналоги в книгах Бытия и пророков. Притчи, которыми так часто пользовался Иисус Христос, продолжают традицию библейских книг мудрости. Христос, а вслед за ним и апостолы, постоянно ссылаются на Ветхий Завет, приводя целые фразы, чтобы доказать истинность своих утверждений. Можно утверждать, что и само религиозное мышление Нового Завета продолжает и развивает на новом этапе ветхозаветное учение. Не сказал ли Иисус совершенно прямо, что Он пришел «не разрушить, а исполнить закон»? Но, как учит Церковь, мессианские ожидания еврейского народа Иисус Христос одухотворил и очистил, чтобы придать им трансцендентный смысл. По словам великого французского мыслителя Блеза Паскаля, «оба Завета взирают на Него (т. е. на Христа); Ветхий как на свое упование, Новый – как на образец, и оба как на свое средоточие».

 

Библейские переводы

С Библией мы обычно знакомимся по переводам – вряд ли кто из нас может прочесть ее в подлиннике. Поэтому все мы должны иметь хоть какое-то представление о наиболее известных библейских переводах.

Обычно переводы Библии делят на две группы – древние и новые. Переводы на древние языки текстов Ветхого Завета имеют весьма важное значение в библеистике, поскольку некоторые из них были сделаны еще до возникновения принятого ныне канонического текста на иврите, в тот период, когда имели хождения разные варианты библейского текста. Ряд ученых-христиан считает, что некоторые из вариантов, знакомых сейчас по переводам, древнее и ближе к первоначальному тексту, чем то, что мы имеем в каноническом, так называемом масоретском варианте, публикуемом сейчас. Иудаисты, как правило, с этим не согласны. Но, действительно, сама древность этих переводов превосходит все, дошедшие до нас рукописи еврейского текста. Кроме того, они важны и как памятники, которые свидетельствуют о понимании библейского текста в период их появления.

Перевод LXX толковников, или Септуагинта

Слово «Септуагинта» происходит от латинского названия этого перевода Interpretatio Septuaginta Seniorum, τ. е. перевод семидесяти старцев. Это наиболее распространенный и самый важный греческий перевод Ветхого Завета.

Несколько слов об истории создания этого перевода. Об этом существует широко известная легенда, которую излагает дошедшая до нас небольшая книга – письмо некоего Аристея, александрийского еврея и телохранителя царя Птолемея II, к своему брату Филократу, якобы написанное в III веке до Р. Хр.

В письме говорится, что однажды египетский царь Птолемей II Филадельф (ок. 85 – ок. 47 до и. э.) посетил знаменитую царскую библиотеку в Александрии, известную сейчас как одно из семи чудес света. Он спросил библиотекаря, какие книги есть в библиотеке. Тот ответил, что у них есть двести тысяч книг, а в скором времени он надеется собрать еще 500 тысяч, добавив, что ему очень хотелось бы приобрести иудейские законы (Тору или первые пять книг Ветхого Завета), которые пока недоступны для чтения, т. к. написаны на мало кому понятном еврейском языке. Однако мудрый и щедрый царь мог бы с легкостью заказать их перевод на греческий язык. Птолемей якобы одобрил этот план. Так случилось, что в то же время в библиотеке находился друг царя по имени Аристей. Он попросил царя освободить 120 тысяч иудеев, находившихся в египетском рабстве. Дав согласие на эту просьбу, Птолемей приказал библиотекарю сделать письменный доклад о переводе еврейских книг.

Согласно этому докладу и совету мудрых мужей, было решено отправить торжественное посольство в Палестину. Посольство было снабжено богатыми дарами для Храма в Иерусалиме. Эти дары вручили первосвященнику приложив к ним письмо, в котором царь сообщал об освобождении 120 тысяч евреев. Заодно он просил прислать рукопись еврейских законов и мудрых мужей со знанием еврейского и греческого языков, чтобы они перевели эту книгу, «дабы ей могли пользоваться как евреи, рассеянные по разным областям греческого царства, так и любознательные греки».

В качестве переводчиков назначили по шести человек от каждого еврейского колена, «людей престарелых, которые по зрелости возраста были искусны в знании языков и могли исправно переводить». Как известно, еврейских колен 12, и потому переводчиков должно было быть, строго говоря, 72, а не 70. Очевидно, стоящая в заглавии перевода цифра 70 – число округленное. Но именно оно вошло в историю.

Итак, 72 толковника-старца, отличавшиеся чистотой жизни и прекрасным знанием языков, приехали в Александрию. Здесь их якобы очень радушно встретил царь Птолемей, который затем отправил их на остров Фарос для работы над переводом. Там они, согласно легенде, каждое утро ходили к царю, а потом тщательно мыли руки в морской воде, чтобы оскверненными в языческом обществе руками не касаться священных текстов, которые они привезли с собой для работы. Ежедневно каждый из них переводил определенную часть текста Закона (Торы), а затем они собирались вместе, сравнивая свои переводы и сообща вырабатывая единый текст.

Через 72 дня работа была закончена. Затем ее просмотрели александрийские иудеи, а после того и евреи Палестины. Птолемей прочитал перевод и якобы пришел от него в восторг.

Эту легенду затем повторил знаменитый еврейский историк Иосиф Флавий (37 – после 100 н. э.) в «Иудейских древностях», а после него известный еврейский богослов и религиозный мыслитель Филон Александрийский (ок. 25 до и. э. – ок. 50 и. э.). При этом Филон добавил, что переводчики на острове Фарос были вдохновлены Богом, пророчествовали и хотя они работали порознь, употребляли одни и те же слова и выражения. Оттуда этот рассказ попал к отцам Церкви и, в частности, к Иустину Философу, Клименту Александрийскому, Кириллу Иерусалимскому и Бл. Августину.

В новое время, однако, ученые высказали сомнение в абсолютной достоверности рассказа Аристея. Само это письмо некоторые ученые называют псевдоэпиграфом, литературной апологией, написанной грекоговорящим иудеем. Но ученые все же не считают этот рассказ полностью вымыслом, а лишь ставят под сомнение ряд подробностей, которыми рассказ украшен. (Например приведенные там цифры:72 старца и 72 дня их работы или 120 тысяч пленных иудеев.) Некоторые ученые вообще считают, что инициатива организации перевода исходила от грекоязычной александрийской иудейской общины, где говорили по-гречески или, может быть, по-арамейски – она нуждалась в своей версии священных книг для богослужения и изучения Священного Писания. Существует также гипотеза о том, что возникшее в Иудее после возвращения из вавилонского плена Великое Собрание, или Великая Синагога, которое существовало вплоть до 270-х годов до и. э. и которое осуществляло контроль за правильным воспроизведением священных книг, могло быть инициатором этого перевода. Во всяком случае, это Собрание могло делегировать ученых иудеев в Александрию для работы над переводом.

Считается, что перевод LXX толковников был сделан к началу III века до Р.Х, около 275–260 годов до и. э. Какие из ветхозаветных книг вошли в этот перевод? Некоторые отцы Церкви думали, что 72 старца перевели весь Ветхий Завет в полном его объеме. С этим спорил еще Бл. Иероним, который, ссылаясь на свидетельство Аристея и Иосифа Флавия, утверждал, что они перевели лишь Тору, т. е. Пятикнижие. На то, что другие ветхозаветные книги были переведены иными переводчиками, указывает и анализ текста, предпринятый учеными-библеистами. Очевидно, остальные книги Ветхого Завета были переведены в той же самой Александрии несколько позднее. Как скоро александрийские иудеи получили возможность прочесть на родном для них греческом языке Пятикнижие, они должны были захотеть получить и другие священные книги в греческом переводе. Скорее всего, уже ко времени царствования Птолемея III Эвергета (ок. 245 – ок. 21 до и. э.) в Александрии имелся греческий перевод всех известных тогда ветхозаветных книг. Что же касается окончательного собрания Библии со всеми ее каноническими и неканоническими книгами, то его появление нужно отнести к довольно позднему, уже христианскому периоду времени, т. к. упоминание о некоторых неканонических книгах впервые встречается лишь у христианских писателей II и III веков и. э.

Греческий язык Септуагинты существенно отличается от классического греческого языка, как мы его знаем по дошедшим до нас памятникам античности. Язык Септуагинты – это особый диалект, называемый койне (Koine), т. е. общий, тот диалект, который употреблялся во всех странах, принявших греческую культуру со времен Александра Македонского. Он представляет собой смешение всех диалектов греческого языка и потому называется общим. В переводе LXX он, естественно, приобрел еще более смешанный характер, приняв в себя много еврейских и арамейских слов и оборотов. Септуагинта – первый пример так называемого «библейского стиля» на греческом языке, грамматический строй которого может быть объяснен только из еврейского текста. Однако язык перевода LXX – это в значительной мере и язык новозаветных писателей (наиболее точные цитаты из Септуагинты встречаются в Евангелии от Луки) и христианской восточной Церкви. Им пользовались при богослужении, в этом переводе Ветхий Завет цитировали отцы Церкви. Септуагинта для христиан стала каноном Ветхого Завета на греческом языке, с которого впоследствии были сделаны переводы на другие языки, в частности на церковнославянский.

Не все в равной мере удалось в Септуагинте. Лучше всего, как считается, получился перевод Пятикнижия, Екклесиаста и исторических книг, которые, конечно же, легче для перевода, чем книги пророков. Среди пророческих книг особо удались переводы книг Исайи и Иезекииля. Перевод книги пророка Иеремии далек от подлинника, а перевод книги пророка Даниила получился столь неудачным, что Церковь впоследствии отвергла его и приняла перевод Феодотиона.

Необходимо сказать, что изначальный текст Септуагинты сохранился гораздо хуже, чем текст Библии на иврите, поскольку не существовало особых людей, которые, как у евреев, следили бы за его сохранностью. На множество разночтений и повреждений греческого текста обратили внимание еще ранние отцы Церкви. Над исправлением текста Септуагинты трудился уже в III веке неутомимый Ориген, предложивший свою редакцию, или, как ее еще называли, рецензию. Вскоре появились и иные редакции – Лукиана и Исихия. А после них и еще новые, но все же работа по реконструкции изначального текста Септуагинты так и не закончена до нашего дня.

За период со II века до н. э. – до XV века н. э, когда изобрели книгопечатание, сохранилось около 2000 рукописей Септуагинты. Древнейшие из них относятся к IV веку н. э. Назовем самые знаменитые рукописи, или кодексы, перевода LXX.

Синайский кодекс. Его история особенно интересна для нас. В 1844 году немецкий ученый Константин фон Тишендорф во время пребывания в монастыре Св. Екатерины на Синае обнаружил в корзине среди бумаг, предназначенных для растопки печи, 43 древних пергаментных листа текста Ветхого Завета в греческом переводе LXX. Обследовав библиотеку монастыря, Тишендорф нашел еще 86 листов рукописи, которые он вывез в Европу и опубликовал в 1846 году под названием «Фредерико-Августиновский кодекс» на средства саксонского короля Фридриха Августа. Однако еще раньше Тишендорфа эту рукопись в келье игумена монастыря уже видел русский ученый-востоковед архимандрит Порфирий Успенский и даже взял один ее лист, чтобы напечатать его. Но архимандрит Порфирий не успел воспользоваться своим открытием. Во второе путешествие на Синай в 1853 году Тишендорф нашел некоторые другие части этого кодекса, относившиеся к Ветхому Завету. Наконец, во время третьей поездки на Синай, которую Тишендорф совершил в 1859 году теперь уже на средства русского императора Александра II, ученый получил от повара монастыря завернутую в красный платок кипу листов той же рукописи, содержащей многие из остальных частей Ветхого Завета и весь Новый Завет целиком. Но часть книг Ветхого Завета – большая часть Пятикнижия, книги Царств и кое-что еще остались утраченными.

Тишендорф поднес весь кодекс Александру II, который передал его в Публичную библиотеку в Санкт-Петербурге. На средства нашей страны кодекс был издан в 1862 году. Оригинал же несколько десятилетий хранился в Санкт-Петербурге. Однако после революции во время голода в 1923 году он был продан в Британский музей. Время написания Синайского кодекса большинство ученых относит к концу IV века, а некоторые даже к первой половине IV века.

Александрийский кодекс. Он назван так, потому что ученые считают, что он был написан в Александрии. В 1828 году константинопольский патриарх Кирилл Лукарис подарил его английскому королю Карлу I. Он тоже хранился в Британском музее (теперь в Британской библиотеке). Большинство ученых относит его к V веку, хотя некоторые считают, что он был написан в конце IV века. Кодекс содержит почти всю Библию с некоторыми пропусками из Ветхого Завета (несколько глав Книги Бытия, Первая книга Царств, 47–49 псалмы). С этого кодекса у нас издавалась Острожская Библия в 1581 году и Елизаветинская Библия в 1751 году. В России текст Александрийского кодекса был опубликован в 1821 году.

Ватиканский кодекс. Находится в Ватиканской библиотеке, куда он был помещен в XV веке. Содержит почти весь Ветхий Завет, кроме нескольких глав Книги Бытия, Второй книги Царств и некоторых псалмов. Ученые считают, что Ватиканский кодекс является современником Синайского кодекса.

Древние переводы текста LXX на другие языки

Древнелатинский, или Vetus Latina. Этот перевод, вероятнее всего, был сделан в Африке, в Карфагене, где не знали греческого. На это указывают и диалектные особенности языка перевода. Очевидно, он существовал уже в середине II века до и. э. Он был в употреблении в Западной Церкви до IV века, т. е. до появления перевода Бл. Иеронима. Сейчас сохранились лишь отдельные отрывки из этого перевода, сильно грешащие буквализмом в понимании греческого текста.

Кроме того, существуют переводы Септуагинты на коптский (IV в.), готский (IV в), эфиопский (IV–V вв.), армянский (V в), грузинский (V–VI вв.), сирский (VII в), арабский и славянский.

Существовали и независимые от Септуагинты переводы Библии с еврейского на греческий язык. Таких переводов мало. Они сохранились благодаря Оригену. Перевод Акилы. Он очень буквальный и местами искажает мессианские пророчества. Перевод Феодотиона. Его автор пытался сблизить Септуагинту с еврейским текстом. Для Феодотиона характерно использование многих еврейских слов, переданных греческими буквами, без перевода. Книга пророка Даниила была здесь переведена лучше, чем в Септуагинте. Известны также перевод Симмаха, самарянина, перешедшего в иудаизм, который, по мнению Иеронима, «переводил скорее по смыслу, чем по букве», и некоторые другие переводы, сохранившиеся в отрывках.

Латинский перевод Иеронима

Если греческий язык стал языком восточной православной Церкви, то латинский – язык западной католической Церкви. Перевод Иеронима постепенно распространился на Западе, постепенно вытеснив старолатинский. Софроний Евсевий Иероним (ок. 342 – ок. 420) для своего времени был очень хорошо подготовлен к той работе, которую он взял на себя. Современники поражались его знаниям и способностям, а Августин даже говорил: «чего не знал Иероним, того никогда не знал ни один из смертных». В частности, он прекрасно знал как еврейский, так и греческий языки. Поэтому для того времени перевод Иеронима был выдающимся явлением, важным шагом в библейской науке. Язык перевода – очень чистый латинский язык, основанный на достижениях классической латыни, без особых признаков гебраизмов. Однако стиль перевода при этом сознательно упрощен и приближен к обыденному.

Изначально папа Дамасий I поручил Иерониму отредактировать перевод Библии, поскольку ходившие тогда рукописи Vetus Latina были сильно перемешаны и искажены. Однако Иероним решил сделать новый перевод. По собственным словам Иеронима, он взялся за перевод Библии с еврейского подлинника не только ввиду многочисленных повреждений, вкравшихся в греческую и старолатинскую версии, но и чтобы дать христианам точный перевод Библии, адекватный еврейскому тексту, и тем прекратить разговоры евреев о том, что христиане пользуются испорченными библейскими текстами. Приняв за основу еврейский текст, Иероним начал перевод около 390 года. Сначала он перевел Пятикнижие, затем книги Царств, снабдив их знаменитым Prologus Galltatus (прологом, облеченным в броню), а затем остальные канонические книги Ветхого Завета и некоторые неканонические (Товит, Иудифь и прибавления к книгам Иеремии, Даниила и Есфири). Но он не стал переводить книги Премудрости Соломоновой, Премудрости Сираха, Маккавейские и Варуха. Они остались в старолатинском переводе. Иероним закончил свою работу около 405 года, т. е. весь его труд занял 15 лет.

В латинской Церкви Запада на первых порах одинаковое хождение имели два перевода: древнелатинский и Иеронима. Но уже с VII века перевод Иеронима почти полностью вытеснил древнелатинский, а с XIII века он получил название Вульгата, т. е. общеупотребительный. В 1546 году Тридентский собор канонизировал (или авторизовал) Вульгату.

Нужно также сказать, что текст Вульгаты не совсем совпадает с первоначальным переводом Иеронима. В Средние века было очень много списков этого перевода, они были полны ошибок и описок и сильно разнились между собой. Были и попытки восстановить правильный текст – печатались так называемые correctoria, или исправления и собрания вариантов. Текст Вульгаты был воспроизведен типографом Иоганном Гутенбергом в его первой печатной книге в 1456 году.

Сирский (сирийский) перевод Пешито

Это перевод всего Ветхого Завета. Его называют пешито, т. е. простой или близкий к оригиналу. Он явился плодом коллективного творчества – его выполнили сирские христиане в середине II века по Р. X.. Впоследствии его вытеснил перевод с Септуагинты.

Таргумы

Таргумы – это своеобразные перифразы, а иногда и истолкования Библии, составленные на арамейском языке. По мере того как евреи, вернувшись из вавилонского плена, забывали иврит, Священные книги Библии становились для них все более непонятными. Поэтому в синагогах постепенно вошло в обычай, что рядом с чтецом, читавшим текст в подлиннике, становился тургэман, толковавший прочитанное на народном арамейском языке. Такие толкования стали записывать, называя их таргумами.

Есть очень древние таргумы, написанные, по-видимому, еще до Р.Хр. Таргумы имеются на все канонические книги Ветхого Завета, кроме Даниила, Ездры и Неемии. На некоторые книги имеется по несколько таргумов. Самыми важными признаны вавилонские таргумы на Закон и Пророков. Они составлены в Палестине, а в Вавилоне отредактированы. В таргумах иногда встречается и буквальный перевод, который весьма важен как древнейшее свидетельство того или иного прочтения Библии на ее родине в Палестине.

Переводы Библии на новые европейские языки

Сейчас Библия переведена частично или полностью почти на все языки и диалекты мира. Реформация способствовала переводу Библии на живые языки, причем реформаторы часто основывали свой труд на тексте еврейского оригинала. Поскольку католическая Церковь вначале и до относительно недавнего времени препятствовала употреблению каких-либо библейских текстов, за исключением Вульгаты, перевод Библии на разные языки мира и его распространение стали делом протестантов. К 60-м годам прошлого века только Британское и зарубежное библейское общество издало полную Библию более чем на 200 языках, а переводы ее отдельных книг вышли примерно на 1000 языках.

Английские переводы. Отдельные части Библии переводились еще на древнеанглийский язык, уже начиная с VII века. Первый полный перевод Библии на среднеанглийский язык, осуществленный по инициативе Уиклифа, появился в XIV веке. (Он был напечатан только в 1850 году.) Затем уже в XVI веке за перевод взялся Тиндейл. Он не успел закончить Ветхий Завет, а его перевод Нового Завета вышел в Германии в 1525–1526 годах. Первая первопечатная Библия (Библия Ковердейла) на английском языке вышла в 1535 году. Новое переработанное издание этого текста («Большая Библия») появилось в 1539 году. В 1560 году протестанты, бежавшие на континент, издали так называемую Женевскую Библию.

Очень важную роль в истории сыграл так называемый Авторизованный перевод, или Библия короля Иакова (1611). Язык этого перевода был признан классическим и сразу стал наиболее популярной версией текста в Англии. Вплоть до 1870 года Библия короля Иакова оставалась общепринятой в англиканской Церкви. Затем в 1885 году появился «пересмотренный вариант» этого текста, который учитывал новые открытия в библеистике. В течение XX века в свет вышел еще целый ряд новых переводов на современный английский язык, которые пытались учесть открытия науки и сблизить язык перевода с разговорным.

Немецкие переводы. Попытки переводов Библии в Германии предпринимались начиная с VIII века. Перевод Иоганна Менделя (1466) был первым полным переводом на немецкий язык. Затем появились и другие переводы. Однако классическим переводом считается текст Мартина Лютера (1534). Вплоть до XIX века в Германии пользовались в основном этим переводом. В этом столетии Библию вновь переводили видные экзегеты: Де Ветте, Вайцзеккер, Кауч и другие. Одним из лучших католических переводов XX века считается перевод П. Парча, а протестантским – Библия Менге (1926). Есть и ряд других переводов, в частности перевод Мартина Бубера.

Французские переводы. Первая полная Библия на французском языке появилась в XIII веке. Это был перевод с Вульгаты. В 1535 году в Швейцарии вышел перевод Оливетана, двоюродного брата Кальвина. Затем начиная с XVII века стали появляться новые переводы на французский язык. Все переводы XX века сделаны с еврейского оригинала с учетом новейших открытий. Наиболее известные из них: Иерусалимская Библия, Библия Плеяды, Библия, выпущенная библейским обществом.

Итальянские переводы. Древнейшие рукописи Библии на диалектах итальянского языка относятся к XIII–XV векам. В 1471 году в Венеции вышла первопечатная Библия на итальянском языке. В дальнейшем Библия переводилась неоднократно. В 1974 году в Италии опубликован вариант Иерусалимской Библии.

Испанские переводы. Первыми переводчиками Библии на испанский язык были раввины, труды которых относятся к Средним векам (начиная с XIII в.). Первопечатное издание вышло в 1533 году. В XX веке появились переводы, учитывавшие латиноамериканскую аудиторию.

Славянский и русский переводы

Перевод на церковнославянский язык. Славянский перевод Библии был сделан очень рано, во второй половине IX века. Его авторами являются основатели славянской письменности, считающиеся первоучителями и просветителями славян, равноапостольные Кирилл и Мефодий. Оба они канонизированы православной Церковью и особо почитаются в славянских странах.

Согласно их житию, они были братьями. Старшим был Мефодий (точная дата рождения неизвестна), младшим Кирилл (в миру Константин, родившийся в 827 году). В детстве братья жили в городе Солунь (Фессалоники), где было много славян. Там они хорошо выучили славянский язык.

Константин получил блестящее образование в Константинополе, где одно время даже преподавал философию – поэтому его иногда называют Константин-философ. Однако затем он оставил столицу и поселился в монастыре на малоазиатской горе Олимп. Здесь к нему присоединился Мефодий, который до того был военачальником в Струмской области, заселенной преимущественно славянами. Отныне братья стали трудиться вместе на церковном поприще.

Я не буду разумеется, пересказывать здесь житие Кирилла и Мефодия. Скажу, опустив многие и иногда важные подробности, что в 863 году в Константинополь прибыло посольство от моравского князя Ростислава с просьбой прислать ему «истинного учителя», который научил бы его самого и его народ православной вере и дал бы им богослужение на родном им славянском языке. Таким образом, целью князя Ростислава было учреждение независимой Церкви со своей собственной литургией. Выбор императора и патриарха для помощи в осуществлении этой цели пал на братьев, поскольку они имели хорошую богословскую подготовку и знали славянский язык.

Еще в Константинополе, готовясь в путь, Константин составил для славян азбуку и положил начало перевода Священного писания и богослужебных книг. В этом его огромная заслуга, ибо ни в греческой, ни в римской Церкви не было раньше примера богослужения на ином, родном для какого-нибудь народа языке. Братья делали все переводы с греческих текстов – Библии и богослужебных книг. По-видимому, эти переводы были одобрены константинопольской Церковью.

В последующие годы работа над переводом продолжалась. В 869 году после смерти Константина, принявшего монашество с именем Кирилл, Мефодий не оставил труд. По свидетельству его жития, незадолго до смерти в 885 году он закончил перевод всех библейских книг, кроме Маккавейских.

Значение труда Кирилла и Мефодия совершенно исключительно. Они создали «всеславянскую» Библию, одинаково принадлежащую как восточным, так и западным славянам. Библия переведена ими на церковнославянский язык, который и сейчас принят в богослужении как сербами и болгарами, так и русскими, украинцами и белорусами.

Какие именно библейские книги и когда перевели братья? Считается, что сначала, еще до отъезда в Моравию, они перевели набор евангельских (все четыре Евангелия) и апостольских (Деяния и Послания) чтений. Таким образом, они перевели дневные церковные чтения из новозаветных книг, расположенных по кругу богослужений, а не в порядке Евангелистов. Кроме того, они, видимо, перевели из Ветхого Завета Псалтирь и так называемый паримийник, т. е. сборник праздничных и постовых чтений из Ветхого Завета (их принято называть паримиями), а также следующие богослужебные книги: служебник, требник и Октоих (в отрывках).

Что же касается законченного Мефодием незадолго до смерти перевода всех книг Библии, за исключением Маккавейских, то здесь мнения ученых разделились. Одни полагают, что Мефодий пользовался экземпляром Библии, где почему-то не было Маккавейских книг, и потому не включил их. Другие считают, что слово «Маккавеи» означает все неканонические книги, которые не вошли в первую славянскую Библию.

Заметим, что в Древней Руси не было нужды в переводе Священного Писания на родной язык, т. к. церковнославянский язык был понятен всем. Очевидно, богослужебные книги были заимствованы у болгар еще до крещения Руси. Соответственно, русские люди со времен крещения Руси (988 год) понимали церковные службы и даже могли читать Священное Писание дома. Таким образом, Библия стала еще и важнейшим учебным пособием, по которому учились грамоте. И так продолжалось долгое время в церковно-приходских школах, вплоть до революции.

Благодаря всему этому Библия сразу же получила широкое хождение на Руси, что определило также огромное число расхождений, ошибок и пропусков в рукописях библейских текстов. Были и правки текстов, порой весьма значительные. Митрополитами на Руси поначалу были почти исключительно греки, которые не очень заботились о славянском тексте Библии. Некоторые ученые даже считают, что ввиду порчи текстов были предприняты и новые переводы, которые накладывались на изначальный, кирилло-мефодиевский.

Целой, в полном составе славянской Библии времен до XV века у нас не сохранилось. Свою роль здесь, очевидно, сыграло татаро-монгольское нашествие. В XV веке Новгородский архиепископ Геннадий составил цельный список всей славянской Библии. Для этой цели он отправился в Рим, где получил библейский канон, принятый на Западе. Часть книг Библии святителя Геннадия была взята из перевода Кирилла и Мефодия, часть – из работ русских переводчиков XV века, некоторые – из болгарского перевода, а другие, утраченные во время татаро-монгольского нашествия, были переведены заново, теперь уже с Вульгаты. Так в 1849 году появилась первая славянская Библия в одном сборнике (так называемая Геннадиева Библия). Но правка текста продолжалась и в XVI веке. Этим, в частности, тогда занимался митрополит Макарий.

Первой печатной славянской Библией стала так называемая Острожская Библия, изданная литовским князем Константином Острожским в 1581 году. Это издание было в основном подготовлено по Геннадиевой Библии с некоторыми изменениями. Первое полное московское издание Библии (1663 год) представляет собой несколько обработанный текст Острожской Библии. Оно называется Первопечатной Библией.

В дальнейшем работа по правке текста продолжалась. В 1712 году Петр I повелел издать основанную на Септуагинте славянскую Библию. Работа над ней шла медленно, и она вышла только в 17 51 году в царствование императрицы Елизаветы. Поэтому эту Библию часто называют Елизаветинской. Для нее книги Ветхого Завета, в основе которых лежал перевод с Вульгаты, были заново переведены с греческого. Вся книга была заново сверена с Септуагинтой и отредактирована. После этого Библия на славянском языке печаталась уже без существенных изменений, по Елизаветинской Библии.

Переводы на русский язык. Первый перевод библейских текстов на русский язык был напечатан только в XIX веке, хотя попытки перевести Библию предпринимались и раньше. Официальная работа над русскими переводами была начата членами Петербургской духовной академии после учреждения в России Российского библейского общества с согласия императора Александра I в 1813 году. В 1818 году в свет вышло славяно-русское Четвероевангелие, в 1819 – его третье издание вместе с Деяниями Апостолов, в 1821 году – весь Новый Завет, в 1822 году – Псалтирь, а в 1825 – первые восемь книг Ветхого Завета.

Затем, после смерти Александра I, работа была остановлена, а в 1826 году Российское библейское общество было закрыто. Дело остановилось надолго, и даже старания московского митрополита Филарета (Дроздова) не смогли помочь ему. Филарет в течение многих лет напоминал высшему обществу и церковному руководству о необходимости продолжить работу. Но у него существовало множество влиятельных противников. В частности, архимандрит Фотий Спасский, который под видом благочестия старался помешать продолжению работы. Он писал лично императору Николаю I о том, что книги Священного Писания не должны звучать на вульгарном языке, и даже говорил о видении, где некая жена, указав на русский перевод, назвала эту книгу якобинской и революционной. Яростным противником был и адмирал А.С. Шишков, стоявший тогда во главе Российской академии и министерства народного просвящения. Он считал чтение Библии занятием неполезным, способным вызвать соблазны и ненужные мысли. По его мнению, было достаточно чтения Библии в Церкви. Эти аргументы, по сути дела, повторяли аргументы католиков в эпоху Реформации.

Работа над переводом была продолжена лишь через несколько десятилетий, когда на престол взошел Александр II. Ответственность за эту задачу была возложена на Священный Синод, а осуществляли работу профессора Духовных академий. В 1876 году уже после смерти митрополита Филарета была опубликована вся Библия в целом. Перевод ветхозаветных книг теперь был сделан с еврейского оригинала. Этот перевод часто называют Синодальным. В некоторых изданиях этой Библии напечатаны разночтения с Септуагинтой. Текст этого перевода и сейчас переиздается Московской Патриархией.

Однако на этом работа над переводами Библии на русский язык не закончилась. Далеко не все ученые-библеисты признают Синодальный перевод полностью удачным. Уже в конце XIX века в Лондоне был издан новый перевод Нового Завета. За перевод Нового Завета брался и К.П. Победоносцев, который пытался приблизить русский язык к славянскому. Уже после революции в 1918 году была создана комиссия по новому переводу Библии, но этот труд в те годы не мог быть осуществлен. Однако с течением времени стали появляться новые переводы, как за границей, так и в нашей стране. Новый Завет, в числе других, перевел видный богослов епископ Кассиан (Безобразов). Отдельные книги Ветхого Завета в новых переводах вошли том «Поэзия и проза Древнего Востока» (1973 год), где Книга Иова дана в переводе С.С. Аверинцева. И, наконец, в 2011 году в свет вышел второй созданный в России полный перевод Библии на русский язык – перевод Российского Библейского общества, работа над которым велась 15 лет. Группа переводчиков, подготовившая это издание, по их собственным словам, опиралась на новейшие научные открытия и старалась сделать текст Библии близким по стилю к оригиналу и в то же время понятным широкому кругу читателей.

Кроме этих, в печати недавно появились и другие переводы. «Библия, новый перевод на русский язык» от Международного Библейского Общества, 2014 год. «Библия. Современный перевод» от Всемирного библейского переводческого центра, 2006 год. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета в современном русском переводе под редакцией М.П. Кулакова и М.М. Кулакова, 2014 год.

 

Ветхий Завет. Общие сведения

Что такое Завет?

Теперь мы обращаемся к той части Библии, которую в христианской традиции называют Ветхим Заветом, а иудаисты именуют собственно Библией. Некоторые ученые употребляют также термин «еврейская Библия».

Слово «Завет» в контексте Библии имеет особое значение. Представим себе, что две договаривающиеся между собой стороны, два лица, решили заключить союз. При этом лица эти вовсе не должны быть равными между собой. Ведь бывает союз хозяина и работника, господина и слуги, начальника и подчиненного, наконец, преподавателя и студента. Такой союз всегда заключается на определенных, заранее установленных условиях. На Древнем Востоке такого рода вассальные пакты были очень широко распространены. В этих условиях сильнейший соглашался на подобный союз по своему усмотрению и сам устанавливал условия. Заключение договора обычно происходило по определенному обряду, и стороны связывали себя клятвой.

Так вот, завет в Библии означает именно такое условие, на котором сходятся две договаривающиеся стороны, а отсюда и сам этот договор, или союз, а также те внешние знаки, которые служат его удостоверением, как бы скрепой, или печатью. Разумеется, это союз Бога и человека. В этом древневосточном контексте Израиль и представлял свои отношения с Богом. Священные книги, в которых описывался этот завет-союз Бога и человека, являлся внешним средством его удостоверения и закрепления в народной памяти, и потому на них весьма рано и было перенесено название «Завет». По-видимому, его употребляли уже в эпоху Моисея. «И взял книгу завета, и прочитал вслух народу» (Исход, 24:7). Моисей, очевидно, называет здесь Заветом запись синайского законодательства. Подобные же выражения, означающие, однако, уже не только синайское законодательство, но все Пятикнижие, встречаются и в последующих ветхозаветных книгах. Ветхому же Завету принадлежит и первое, еще пророческое указание на Новый Завет в книге пророка Иеремии: «Вот наступят дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет» (Иеремия, 31:31).

Знаменательно, что все мышление Древнего Израиля определяется именно этой темой союза-завета, причем с течением времени она все больше и больше углубляется. Забегая вперед, скажем, что излагаемая в Библии священная история концентрируется вокруг Завета, который Бог заключил с человеком, чтобы спасти его от возникшего по его вине греха удаленности от Бога. Исходящее от Бога предложение Завета сначала обращено к отдельным людям – Адаму, Ною и Иакову. Потом, в синайском законодательстве, данном Моисею, Бог обращается уже ко всему еврейскому народу. В конце же концов, согласно христианской точке зрения, Бог в Иисусе Христе предлагает свой Завет всему человечеству. Важно, что инициатива Завета во всех случаях исходит от Бога. Израиль же может только в лучшие покаянные дни обновить этот Завет. Так было при Иисусе Навине, а потом при царе Иосии в 623 году до и. э. после возвращения из вавилонского плена.

Структура Ветхого Завета

Существует довольно резкое различие между расположением книг и их делением на группы в еврейской Библии в оригинале и ее греческом переводе (Септуагинте), на который опирается православная и католическая традиции.

Для уяснения этого различия нужно знать, что древние иудеи делили свои книги по группам не столько по однородности содержания, как это сделано в Септуагинте, сколько по степени их значения и важности. Исходя из этого критерия, древние иудеи разделили книги Ветхого Завета на три группы: закон (тора), пророки (небиим) и агиографы (т. е. священное писание). Особую важность они придавали первым двум группам – закону и пророкам. (Потому, например, Иисус Христос, обращаясь к иудеям, говорил: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить» [Матфей, 5:17].) Считается, что Тора была в окончательном виде завершена и отредактирована в период вавилонского плена, а пророческие книги – к концу персидского владычества, т. е. к 323 году до и. э. Что же касается третьей группы книг, агиографов, то некоторые вошедшие в эту группу книги были написаны слишком поздно и потому не попали во вторую группу, а другие воспринимались как плод человеческого, а не божественного вдохновения или не подходили по каким-то другим идеологическим или философски-историческим соображениям. (Так, слишком поздно, видимо, были написаны книги Ездры, Неемии, Паралипоменон и пророка Даниила.)

Православная и католическая традиции делят книги Ветхого Завета на четыре группы. Первая из них – книги законоположительные. Здесь полное совпадение с еврейской традицией. Это Тора, или Закон, а согласно более точному переводу, Учение, – Пятикнижие, т. е. первые пять книг Библии. Назовем их: Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие. Они, безусловно, являются древнейшей частью Ветхого Завета, авторство которой издавна приписывалось Моисею, хотя современные исследователи и попытались оспорить такую точку зрения.

Вторая группа. В течение долгого времени только Пятикнижие и было в полном смысле этого слова Священным Писанием для Ветхозаветной Церкви, хотя, как утверждает предание, тотчас же вслед за Торой, почти одновременно с ее последними строками, были написаны первые строки следующих за ней и продолжающих ее книг. Речь идет о Книге Иисуса Навина, продолжающей Второзаконие. В свою очередь, Книга Судей продолжает Книгу Иисуса Навина, а Книга Царств – Книгу Судей. Паралипоменон, т. е. Летописи, дополняет Книгу Царств, а Книги Ездры и Неемии продолжают Книги Царств и Паралипоменон. Книги Руфь, Есфирь, Иудифь и Ловит рисуют отдельные эпизоды истории еврейского народа. Наконец, Маккавейские Книги заканчивают повествование об истории Израиля, доводя его примерно до 150 лет до Рождения Христа. Все они вместе образуют второй раздел Ветхого Завета – Исторические Книги.

Третья группа. И в Пятикнижии, и в исторических книгах встречаются как вкрапления песни, молитвы, поучения, но именно как вкрапления, как небольшие фрагменты. Однако эти песни и поучения иногда вырастают в целые книги, образуя третью группу Это Учительные книги. К ним относятся Книга Иова, Псалтирь, Притчи Соломона, Екклесиаст, Песнь Песней, Премудрость Соломонова и Премудрость Ииуса, сына Сирахова. (Две последние считаются неканоническими.)

Четвертая группа. Это творения пророков. Сюда входят книги пророков Исайи, Иеремии, Плач Иеремии, книги пророков Варуха, Иезекииля, Даниила и книги 12 так называемых малых пророков – Осип, Иоиля, Амоса, Авдия, Ионы, Михея, Наума, Аввакума, Софонии, Аггея, Захарии и Малахии. Эпитет «малый» в данном случае указывает только на размеры книги, а не на оценку ее содержания.

История создания текстов

В наши дни достаточно трудно восстановить историю создания библейских текстов. Как я только что сказал, в современных изданиях Библии ее книги расположены в логическом порядке по крупным категориям, или группам, без учета времени их создания. В очень многих случаях и сама эта хронология остается спорной в глазах богословов и светских ученых, и по этому вопросу нельзя предложить ничего, кроме более или менее правдоподобных гипотез. Однако хотя бы главные из этих гипотез знать нужно, ибо без их учета в свет не выходит ни одно сколько-нибудь серьезное современное исследование.

Согласно традиционному представлению, унаследованному христианской Церковью от иудаизма, считалось, да и сейчас считается определенным кругом богословов, в том числе раввинов-традиционалистов, что все Пятикнижие написано одним только Моисеем, все псалмы – Давидом, книги Премудрости – Соломоном, а все 66 глав книги пророка Исайи – одним пророком Исайей, который жил в VIII веке до и. э. Вполне можно придерживаться такого взгляда, тем более что у него есть красноречивые защитники.

Однако современные библеисты (в том числе и некоторые православные богословы) пересмотрели эту концепцию. Собственно говоря, процесс пересмотра традиционной хронологии и предполагаемого авторства книг Ветхого Завета начался уже давно. Об этом в свое время размышлял еще Спиноза. Большую роль здесь сыграли труды немецких ученых XIX века Графа и Веллегаузена, чьи гипотезы были в дальнейшем уточнены следующими поколениями ученых.

Сейчас многие библеисты считают, что в своей письменной форме книги Ветхого Завета возникли лишь в сравнительно поздний период, уже после установления монархии Давида в X веке до и. э. Именно тогда их стали записывать. Все более ранние эпохи – времена патриархов, Моисея, обоснования Израиля в Палестине и царствования Саула – относятся к периоду устного предания.

Это не значит, что в те времена вовсе не было никаких письменных памятников или литературных произведений на иврите. (Сошлемся хотя бы на так называемую книгу Завета [Исход, 22:22–23:33], Десятисловие или знаменитую Песнь Деворы, т. е. отдельные сравнительно небольшие по размеру тексты, бережно хранимые и впоследствии включенные в Ветхий Завет). Но вокруг этих отдельных текстов, сохраненных израильскими писцами, все же устное предание оставалось основным средством передачи из века в век воспоминаний, обычаев и веры древних времен. На протяжении нескольких столетий народ жил этим сокровищем, унаследованным от предков и притом обогащавшимся с каждым поколением, но еще не принявшим своей окончательной письменной формы. И лишь после того, как Давид и в особенности Соломон дали институту писцов официальное место в управлении царством, пришло время, когда все элементы предания смогли сложиться в ряд крупных произведений.

Именно в это время и возникла историография. Собиратели этих материалов заботились не только о том, чтобы закрепить культурное наследие. Нужно помнить, что письменность Древнего Израиля родилась под сенью Храма. С самого начала ее основной целью было питать веру народа Божия. Следовательно, целью историографии было писать именно священную историю, а не историю вообще.

Несомненно, раньше других частей Ветхого Завета в письменной форме было закреплено Пятикнижие. Хотя при его анализе остаются некоторые неясности, все же, по мнению большинства ученых, основа этой части Библии как бы принадлежит Моисею. И повествовательная традиция, и законодательные блоки текста явно восходят к его эпохе. Образно говоря, Моисей здесь главное лицо, и поэтому словосочетание «Моисеево Пятикнижие» имеет полное право на существование, его можно и сейчас встретить в современных исследованиях.

Но вместе с тем в тексте, который мы читаем сегодня, все же видна также и рука нескольких редакторов, живших в разное время. Одного из них обычно называют Яхвистом, поскольку он называет Бога именем Яхве. Ученые обозначают этот пласт текстов буквой J. Яхвист изложил священную историю от ее начала, от сотворения мира до обоснования Израиля после исхода из Египта в Палестине. Дух и проблематика Яхвиста видны и дальше в некоторых местах книг Иисуса Навина и Судей, в одной из версий царствования Саула, где личности этого царя дается отрицательная оценка, а также в истории Давида.

Этот корпус текстов, вероятно, сложился в Иерусалиме в X веке до и. э. По мнению библеистов, мы имеем здесь дело как бы с двойным свидетельством древнейших времен – с одной стороны, свидетельством, собранным и записанным писцами, и, с другой, – свидетельством самих писцов, которые вносили в текст свои богословские размышления. В их представлении история замысла Бога развивалась этапами от обетований, данных патриархам, и синайского Завета, данного Моисею, до окончательного избрания дома Давида и построения Храма в Иерусалиме.

В более позднюю эпоху то же наследие было записано в несколько ином духе другими собирателями предания, которые составили так называемый элохистский сборник. Редактора этого сборника обычно называют Элохистом, поскольку имя Бога в данном тексте Элохим. Ученые обозначают этот пласт текста буквой Е. Элохист записал предания, которые связаны не с южным иерусалимским районом, но с северными святилищами. Однако в отличие от яхвистского пласта текста, который сохранился достаточно полно в окончательной редакции Библии, элохистский пласт представляет собой по большей части лишь добавления и уточнения к яхвистскому повествованию.

Параллельно сборникам этих преданий сохраняется, развивается и обрастает новым материалом и живое устное предание. Его фиксируют более поздние поколения. Подобно этому, культовая лирика, зародившаяся в глубокой древности, разрослась во времена Давида, который и сам был поэтом, и нашла в иерусалимском Храме благоприятную почву для своего расцвета.

Наконец, в эпоху Соломона к древнему стволу народной мудрости прививается и мудрость ученых людей, книжников, обогатившаяся знанием других культур и переработавшая эти знания в соответствии с религией единого Бога. К этому времени восходят многие части Псалтири и сборников Притчей.

Вслед за этим наступает эпоха пророков, которая длится с VIII по V век до н. э. Каждый из пророков имеет свою книгу. Однако, согласно мнению новейших исследователей, и здесь не все так просто. Ученые считают, что подлинные сборники речений пророков на протяжении времени разрастались благодаря привнесениям учеников, продолжателей и толкователей. Так, по мнению ученых, обстоит дело с книгами пророков Иезекииля, Иеремии, Амоса, Михея. Например, вторая часть книги пророка Захарии (9-14) представляет собой анонимное дополнение времен Александра Македонского. Что касается книги пророка Исайи, то в ней якобы заметно столько рук, что она составляет настоящую систему пророческого учения. Ученые выделяют тут несколько самостоятельных частей – Исайю Первого, Исайю Второго, Исайю Третьего, малый и великий апокалипсисы и т. д. Другие направления библейской письменности развиваются в эту эпоху в основном под влиянием пророков.

Кроме того, в эту эпоху иерусалимское священство занято письменным оформлением своих обычаев, обрядов и права. Это тоже очень важный пласт библейского текста. Он включает в себя не только книгу Второзаконие, которая, как считают ученые, восходит к левитским кругам, особо заботившимся о чистоте еврейской религии и собиравшим правовые изречения, составленные в Моисеевой традиции. Этот пласт текста играет важную роль и в исторических книгах Ветхого Завета.

Намерение авторов состояло в том, чтобы на основе традиционных текстов и древних источников написать священную историю Израиля и – самое главное – дать ей единое теологическое толкование, показав, что поражение Израиля и его изгнание должно быть объяснено намеренным и заслуженным наказанием за отступление от закона. Сила Израиля, согласно этой точке зрения, заключена в его верности Богу, в соблюдении Завета, а отступление от Завета неминуемо влечет за собой Божественную кару Все это составляет так называемый второзаконнический пласт текста. Ученые обозначают его буквой D (от греческого Denteronomion – Второзаконие).

Помимо этого, согласно мнению современных ученых, в Библии есть и еще один важный пласт текста. Его называют священническим кодексом, по-английски Priestly Code – отсюда его научное имя Р. Его авторы опирались на предания, сохранившиеся в священнических кругах, связанных с Первым Храмом в Иерусалиме. Священнический кодекс в основном связан с изложением вопросов веры. И здесь тоже собраны древние традиции, связанные с культовым богослужением. Они восходят к эпохе Моисея и судей. Сейчас уже мало кто думает, что этот пласт самый поздний, записанный после вавилонского плена. Ученые считают, что все четыре пласта J, Е, D и Р существовали параллельно, а потом были соединены вместе, скорее всего, в эпоху плена.

Вернувшись из Вавилона, евреи собрали все это наследие прошлых веков, и в руках у них оказалась почти целая Библия. Дальнейшее развитие древнееврейской письменности тесно связано с этим библейским корпусом текстов. После возвращения из плена наступил век писцов-книжников. Именно тогда, очевидно, была создана окончательная редакция Пятикнижия и пророческих книг и написана книга Паралипоменон. Но наибольшим успехом тогда пользуются писания мудрых. Вначале содержащие лишь практические размышления о жизни, эти писания постепенно расширяют поле своих интересов и доходят до постановки сложных богословских вопросов о смысле существования человека и о смысле воздаяния. У истоков этой литературы стоит сборник Притчей (1–11 главы), но к ней также относятся книга Иова, Екклесиаст, некоторые псалмы и т. д.

И, наконец, в последнюю эпоху, на исходе ветхозаветной истории возникает новый апокалиптический жанр. Это, прежде всего, книга пророка Даниила. Для этого жанра характерно описание эсхатологических видений конца мира и Суда Бога, Который завершит время и откроет вечное Царство Сына Человеческого. Эсхатология (учение о последних сроках) здесь выходит за пределы Земли и истории.

Язык Ветхого Завета

Большая часть книг Ветхого Завета написана на древнееврейском языке, или на иврите. На арамейском языке в Ветхом Завете написана средняя часть книги пророка Даниила (2:4–7:2 8), некоторые разделы Первой Книги Ездры и Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова. Кроме того, два арамейских слова есть в Книге Бытия (21:47) и один стих в книге пророка Иеремии (10:11). Некоторые книги, считающиеся неканоническими, дошли до нас на греческом языке. Это Премудрость Соломонова, 2 и 3 книги Ездры, 2 и 3 книги Маккавейские. Все они были написаны поздно, относительно незадолго до Рождества Христова, когда греческий язык был не только международным, но и родным для многих евреев рассеяния, которые жили вдали от Палестины.

Древнееврейский язык, или иврит, на котором написана большая часть книг Ветхого Завета, – это язык, на котором евреи говорили до возвращения из вавилонского плена. Иврит принадлежит к семейству семитических, или семитских языков. Считается, что иврит – один из самых древних языков мира.

В языке Ветхого Завета отразился длительный, охватывающий сотни лет, период в жизни общества. В течение этого времени иврит прошел различные стадии развития. Поэтические тексты, включенные в Пятикнижие, донесли до нас наиболее ранние слои языка. С другой стороны, язык книг, написанных после вавилонского плена, имеет некоторые черты, характерные для послебиблейского иврита.

Однако в целом до самого конца еврейской священной письменности, до послепленного времени, иврит в ветхозаветных книгах подвергся относительно незначительным изменениям. Нужно помнить, что не все перемены, постоянно происходящие в разговорном языке, полностью отражаются в письменности. Этот процесс обычно идет очень медленными темпами. А в отношении письменности, которая считается священной, он наталкивается, как это было у древних иудеев, на неустанную заботу ученых мужей, обществ и школ, стремящихся тщательно сохранить в неприкосновенности такие тексты. Это не значит, конечно, что язык ветхозаветных книг сохранился абсолютно в той самой форме, в какой он существовал первоначально, когда его записывали первые авторы-редакторы той или иной книги. Некоторые формы могли быть изменены, но таких исправлений, по-видимому, не так уж и много.

Итак, иврит был во всеобщем употреблении у евреев, начиная со времен Авраама до вавилонского плена. В плену иудеи привыкли к другому языку, арамейскому (или халдейскому), который тоже относится к группе семитических языков и близок ивриту С арамейским языком евреи и вернулись из плена.

Сейчас трудно сказать, насколько сильно евреи забыли иврит в плену Скорее всего, иврит поначалу употреблялся наряду с арамейским языком. Но затем еврейский разговорный язык подвергся очень сильным изменениям под влиянием отношения с сиро-халдейскими народами и постепенно превратился в тот язык, который употреблялся в Палестине во времена Иисуса Христа и на котором Он говорил со своими учениками.

Считается, что иврит сделался мертвым где-то примерно за три столетия до Рождества Христова. Но так как в это время книги Ветхого Завета читались в подлиннике в синагогах каждую субботу, а потом прочитанное объяснялось по-арамейски специальными толкователями, то книжное знание иврита не прекращалось в среде священнослужителей. В первые века христианства они даже писали еще на иврите, хотя и с примесью арамеизмов.

Материал и способ письма

На чем и как писали свои произведения древнееврейские писатели? Судя по библейским свидетельствам, они употребляли различные материалы. Так, десять заповедей были, как известно, написаны на «каменных скрижалях», т. е. на камне или на каменных досках. Иногда использовали камни, обмазанные известью. Более краткие изречения порой вырезали на металле – на золотых дощечках кидара (головное украшение) первосвященника и на медных дощечках и листах. В редких случаях надписи делали на дереве (жезл Аарона).

Но весь этот материал использовался для относительно кратких записей. Что же касается целых книг, то они, как я уже говорил, записывались на пергаменте, или выделанной коже животных. На таком материале можно было записать весьма длинный текст, а сам этот пергамент легко свернуть в трубку, которую называют пергаментным свитком. Свитки – это обычно длинный лист (до 7-10 метров), который накручивается на один или два ролика и читается путем развертывания этого ролика.

Библеисты считают, что иудеи употребляли также и другой материал – папирус, или листья египетского тростника. Такие листья было легко хранить и переносить. Ученые называют сшитые между собой листья папируса в форме книги кодексом. Кодексы были широко распространены в античном мире.

На камнях и металле надписи вырезали железным резцом или писали краской (на камне, облицованном известью). На коже и папирусе писали кисточкой, заостренным тростником или тростниковой палочкой; на табличках – грифелем, причем предварительно они натирались воском. Камни и металл отделывались и полировались. Для кожи и папируса употребляли чернила, причем у писца обычно была чернильница, которую он носил на поясе. У писцов также имелся особый нож, которым можно было обрезать листы свитка и которым, очевидно, заострялись тростниковые палочки.

Алфавит

Письменные знаки, употреблявшиеся евреями в глубокой древности, отличались от тех, которыми они пользуются ныне, и от тех, которыми написаны все сохранившиеся рукописи ветхозаветного текста. Однако отдельные надписи, сделанные на древнееврейском алфавите, сохранились. Письмо на этих памятниках, как утверждают ученые, сходно с финикийским и отличается от него только более скорописным характером. Его иногда также называют палеоеврейским алфавитом.

Согласно преданию, нынешнее квадратное или ассирийское письмо, отличное от древнееврейского, Ездра принес из Вавилона в V веке до и. э. Ездра заменил древнееврейский алфавит этим квадратным письмом и сразу же переписал с помощью нового алфавита священные книги. Тем не менее ученые предполагают, что какое-то время древнееврейское письмо сосуществовало с квадратным, которое вошло во всеобщее употребление только в конце II века до н. э. После этого квадратный алфавит уже не подвергался существенным изменениям.

В еврейском алфавите не было значков для обозначения гласных звуков – он был предназначен для передачи только согласных. Лишь в VII–VIII веках н. э. для передачи гласных звуков была введена система вспомогательных значков, вокализмов, по-еврейски некудот, т. е. точки. В науке их также называют огласовочными знаками – диакритиками.

Первоначально же текст ветхозаветных книг писался только с помощью согласных. В вокализмах долгое время не было нужды, поскольку язык священных книг был живым и общепонятным. Знаменательно, что огласовочных знаков не было еще и в IV веке, когда за перевод Библии взялся Иероним. Для нас сейчас столь позднее введение вокализмов может вызвать некоторые трудности при чтении текста Ветхого Завета. В самом деле, воспользовавшись аналогией с русским языком, представьте себе, что перед вами сочетание согласных СТЛ.

Это сочетание можно огласовать самым разным образом. Его можно прочесть как стол, стул, остыл, устал, стило и т. д. Установить точный смысл слова может только контекст. Так и бывает в большинстве библейских текстов. Но иногда контекст может оказаться двусмысленным и допустить разночтения. Такие разночтения в текстах Ветхого Завета, действительно, есть, но их не так уж и много. Наиболее известным из них является название моря, которое евреи, спасаясь от египтян, перешли как сушу, а преследовавшие их египетские воины там потонули. Наряду с широко распространенным – Красное море – ряд современных исследователей читают это слово как тростниковое море, лиман.

Словоразделение, деление на отделы, главы и стихи.

Ученые спорят, существовало ли словоразделение в древнееврейском письме и как оно производилось. Но все согласны, что ко времени введения квадратного письма словоразделение уже было. Деление ветхозаветных книг на определенные, достаточно большие разделы было сделано самими древними авторами этих книг. Так, например, в Книге Бытия исследователи находят 10 больших отделов, на которые автор или редактор разделил книгу. Каждый такой отдел начинается словами: «таково событие» или «вот». Вот происхождение неба и земли, вот родословие Адама, вот житие Ноя и т. д. Пророки тоже обозначали особыми словами разделы своих книг: видение Исайи, слово, которое было в видении, и т. д.

Столь же древне и деление текста на малые отделы, нечто вроде стихов. Такое разделение – это свойство еврейского стихосложения, где параллельные или сходные периоды отделяются друг от друга и произносятся с особой интонацией. Заметим по ходу дела, что сама логика библейской фразы иная, чем у греческой или латинской. Для греков важна гармония и выделение главного в мысли (так и у нас). В семитическом же выражении мысли органичность не столь важна. Части фразы здесь как бы нагромождаются, не сливаясь, и каждая из них выстраивается и отчеканивается как бы ради себя самой. Зато всюду здесь мы видим поиск симметрии, ритма мысли. Эта симметрия называется параллелизмом. Параллелизм – основной принцип еврейской поэзии, главным элементом которой является двустишие, состоящее из двух параллельных стихов: «Море увидело и побежало; Иордан возвратился вспять». Тенденция к симметрическому двух– или трехчастному делению характерна и для древнееврейской прозы Библии. Отсюда также и повторы более крупных кусков текста. Например, две версии сотворения мира.

Что же касается современного деления Библии на главы, то его впервые осуществил английский кардинал Стивен Лэнгдон только в XIII веке применительно к тексту Вульгаты, а затем уже в XV веке это деление перенесли и на текст оригинала. Нумерацию же цифрами стихов ввели уже в XVI веке в печатный текст латинской Библии во Франции, а затем им также воспользовались и издатели еврейского оригинала.

И еще один важный момент. До обнаружения свитков Мертвого моря в Кумране (1947) свидетельства в пользу существования различных вариантов библейского текста ограничивались в основном разночтениями в Самарятинском Пятикнижии и Септуагинте. Последняя, очевидно, была переведена с источника на иврите, который отличался от дошедших до нас еврейских текстов. Кроме того, свидетельства существования вариантов текста можно также почерпнуть и из апокрифов, обильно цитирующих Библию в неканонической форме и в раввинистической литературе, описывающей деятельность книжников по исправлению текстов.

Кумранские свитки подтвердили, что в период II–I веков до и. э. окончательный канонический текст Ветхого Завета еще не существовал. Отличительной чертой кумранской общины было равное признание разных вариантов текста одной и той же книги. Канонический же текст Ветхого Завета окончательно оформился только в I веке и. э., уже после возникновения христианства, когда после разрушения Второго Храма римлянами (70 год) еврейский народ осознал необходимость религиозного и культурного сплочения.

Все это подводит нас к вопросу о сохранившихся разночтениях отдельных мест Ветхого Завета. Их немного, но они важны. Это, прежде всего, знаменитое место из пророка Исайи: «Се, Дева во чреве приимет» (7:14). В еврейском тексте вместо слова «дева» (как в Септуагинте, Пешито и у кумранитов) стоит «молодая женщина». Богословы также ссылаются и на некоторые другие места, касающиеся мессианских пророчеств, дат и летосчисления. Идеи о намеренной порче текстов иудеями в свое время были отвергнуты еще Иеронимом. Трактуя такие разночтения, ученые сейчас по большей части склоняются к мнению о том, что при составлении канонического текста Ветхого Завета иудеи отобрали варианты, отвергнутые переводчиками Септуагинты и Самарянского Пятикнижия; возможно также, что полемика с христианством сыграла здесь свою роль.

 

Книга «Бытие». Ветхозаветная концепция Бога. Сотворение мира

Обратимся теперь к отдельным книгам Ветхого Завета и начнем по порядку, с начала, с Пятикнижия, или Торы. В глубокой древности Тора воспринималась как единая священная книга Закона. Однако уже относительно давно, задолго до установления библейского канона, все ее пять частей были выделены в качестве отдельных книг и получили свои названия. Эти названия в еврейском тексте зависят от начальных слов каждой из книг, а в греческом, латинском, славянском и русском – от главного предмета их содержания. Вот, например, как называется первая книга:

Еврейское название – Берешит (в начале)

Греческое – Генесис

Славяно-русское – Бытие

Книга «Бытие». Греческое слово «генесис», которым эту книги озаглавили в Септуагинте, означает рождение, зарождение, происхождение, начало, источник и даже творение. Все эти смыслы так или иначе реализуют себя в тексте. Сама же книга содержит рассказ о происхождении мира и человека, своеобразное универсальное введение к истории человечества, а также рассказ об избрании и воспитании еврейского народа в лице его патриархов – Авраама, Исаака и Иакова. Следующая за «Бытием» книга «Исход» повествует о выходе евреев из Египта и даровании им синайского законодательства. Книга «Левит» посвящена изложению этого закона во всех его частностях, имеющих отношение к богослужению и левитам. Книга «Чисел» рассказывает о странствовании евреев по пустыне и дает сведения о числе евреев, пустившихся в это странствие. И, наконец, книга «Второзаконие», согласно преданию, содержит повторение закона Моисея. Это предсмертное завещание Моисея, мудрого и опытного вождя, молодому и неустойчивому народу. Соответственно, она главным образом содержит речи Моисея, последние наставления великого пророка и законодателя.

Нет никакого сомнения в том, что Пятикнижие – это своеобразный фундамент всего Ветхого Завета, на котором держатся все остальные книги. Большое значение Пятикнижие имеет и для Нового Завета, поскольку тут рассказывается о творении, грехопадении и дается план того, что на церковном языке называется Божественным домостроительством, планом Бога о мире и человеке. Недаром же отцы Церкви придавали такое значение Пятикнижию, называя его «истинным океаном богословия» (Григорий Назианзин).

Книга «Бытие» открывается рассказом о Божественном акте творения. Она начинается знаменитыми словами: «В начале сотворил Бог небо и землю» (Бытие, 1:1).

В этой первой фразе Библии чрезвычайно важно каждое слово, и о каждом из них существует громадная литература, объясняющая их смысл. Но, несомненно, самым главным в данной фразе является слово «Бог». Не уразумев библейской, ветхозаветной концепции Бога, нельзя понять и саму Библию.

Подойдем к этому вопросу издалека, сравнив Библию с другими памятниками древнего Востока. Библейской научной критикой написано великое множество работ, пытающихся установить типологические черты, сближающие Ветхий Завет с другими древневосточными литературными памятниками. Что и говорить, такие черты, конечно же, есть. Тут можно сослаться и на схожесть ряда сюжетов (например, предание о потопе или о сотворении человека из земного праха – глины и т. д.), и на сходство жанров (молитвы, гимны, псалмы, любовная лирика, фольклорные изречения, летописи, новеллы), и на само циклическое построение Ветхого Завета и т. д.

Более того. На Древнем Востоке еще до появления ветхозаветных текстов уже существовало представление о божественном происхождении мира, но оно, как правило, было связано с политеизмом, т. е. верой во множество богов. В течение многих веков по всей Передней Азии, находившейся под влиянием месопотамской цивилизации, распространялись шумерские и вавилонские верования. Они известны науке из многочисленных клинописных документов, главным из которых является поэма «Энума Элиш» (Когда вверху). [Достаточно подробно обо всем этом рассказано, например, в книге С.Г. Хука «Мифология Ближнего Востока».] Смысл этих верований можно кратко свести к следующим положениям:

1. Мир и боги происходят из одного и того же источника, одного и того же первоэлемента.

2. Этот первоэлемент – вода, и он состоит из двух божественных существ, мужского и женского, Апсу (подземная вода) и Тиамат (море). От них рождаются боги, в том числе и бог-творец.

3. Бог-творец (Энлиль, позже Мардук) борется с прародителями и убивает их, а затем из их тел образует мир. Тело Апсу образует мир подземный. Тиамат рассечена пополам, и верхняя часть образует небесное море, нижняя – землю.

4. Светила, а именно Солнце и Луна, обожествляются.

5. Создание человека – дело особой важности. Ему предшествует совещание между богами, которые принимают это решение. Затем бог-творец создает человека из крови убитого божества. В других случаях вместе с кровью или отдельно упоминается глина.

Совсем иное дело – Ветхий Завет, поскольку концепция бога здесь совсем иная. В других культурах и религиях древности, существовавших на Ближнем Востоке, мы можем найти лишь некоторые подступы к монотеизму. Наиболее ярким событием подобного рода, по мнению всех историков, была религиозная реформа египетского фараона Аменхотепа IV (Эхнатона), которая, однако, противоречила всему строю древнеегипетской культуры и потому осталась лишь кратковременным эпизодом. Как справедливо заметил С.С. Аверинцев, в приложении ко всем ближневосточным культурам, кроме иудейской, мы можем говорить лишь о не очень последовательных монотеистических тенденциях в недрах достаточно жизнеспособного политеизма. И лишь в Древнем Израиле вопреки всем пережиткам бытового политеизма, о котором столь часто говорит Ветхий Завет (вспомним хотя бы о золотых тельцах, поклонение которым осуждали пророки), практически изначально утвердился монотеизм, вера в единого Бога. Заметим в этой связи, что теория немецких ученых XIX века о том, что монотеизм возник у евреев достаточно поздно, лишь в эпоху пророков, и окончательно восторжествовал после возвращения из плена, сейчас, в основном, отвергнута наиболее авторитетными учеными.

Итак, в чем же теологическая концепция Ветхого Завета? Или как ветхозаветные авторы представляли себе Бога?

Ответить на этот вопрос однозначно и полно, исходя только из библейских текстов, не так-то просто. Дело в том, что в Библии нет какого-либо трактата, который бы дал ответ на поставленный вопрос. Авторы Библии не отходят от предмета, чтобы описать его со стороны. Библия как бы приглашает читателя не говорить о Боге, но слушать, как говорит Он Сам, и пытаться в меру сил и данных нам возможностей приблизиться к пониманию Его слов. Именно приблизиться в меру сил, а не познать Его. Ибо согласно как иудейской, так и христианской доктрине, Бог – глубочайшая тайна. Он не существует таким же образом, как существуют люди и вещи. Он таинственно объемлет нас со всех сторон. Библия называет Его «Богом сокровенным» (Исайя, 45:15), живущим во «свете неприступном» (1 Тимофею, 6:16). Будучи сами конечными, люди не могут объять бесконечное, то, что само все объемлет. «Дивно для меня видение (Твое), – высоко, не могу постигнуть Его!», – пишет псалмопевец (Псалтирь, 138:6). Мы не можем снять покров с божественной тайны, исходя из нашего человеческого существования. Ведь Бог – не производное от человека, не идол, не воплощение наших желаний. Он существует абсолютно независимо от нас, и Его тайна бесконечно глубже и больше тайны человека. Человек может иметь лишь весьма и весьма ограниченные представления о Боге, и эти представления, сталкиваясь с непостижимой тайной Бога, постоянно обнаруживают свою недостаточность. Великие мыслители и тайновидцы прошлого, описывая свой опыт богопознания, говорили о темном мраке, в который входит человек в своем внутреннем постижении Бога. Этот мрак есть на самом деле сияние света Бога, ослепительно яркое для наших «умных», т. е. духовных очей.

Однако это вовсе не значит, что все пути богопознания закрыты. Как Ветхий Завет, так и Новый Завет, на каждой странице свидетельствуют, что Бог, скрытый для людей и живущий в неприступном свете, вышел из своей сокровенности и открыл людям Свою тайну, «о которой от вечных времен было умолчано» (Римлянам, 14:24). Потому человек в своих поисках устремляется не в пустоту, ибо Бог Сам идет ему навстречу, позволяя познать Себя через Свои слова и дела. Библия и создавалась как книга откровения.

Хотя Бог во всей своей полноте непостижим для человеческого разума, тем не менее Он открывает себя миру в той степени, в какой это необходимо людям. Что же мы узнаем о Боге из Ветхого Завета? Итак, Бог прежде всего един. «Я – первый и Я последний, и кроме Меня нет Бога», – читаем мы у пророка Исайи. Бог всемогущ. Он есть Дух невидимый, который все в мире проникает и оживляет. Он не только Творец мира, но и его Правитель, Законодатель и Судья. Все в мире абсолютно и безусловно подчинено Его воле.

Здесь важнейшее отличие ветхозаветного представления о Боге от разнообразных божеств политеистических религий. Боги в таких религиях, как правило, олицетворяют силы природы, и потому они не только борются между собой, но и подвластны основным законам природы. (Даже столь утонченные, приближающиеся к монотеизму и почти отвлеченные понятия древнегреческой философии, как «космическая душа» Платона и «перводвигатель» Аристотеля были включены в процесс космической закономерности.)

В Ветхом же Завете Бог Сам создает законы природы, не будучи им подчинен. Все, что творится, создается и существует в мире, о чем рассказывает Ветхий Завет, неизменно связано с Богом. Бог представляет Собой концентрацию всех духовных и нравственных сил в противовес многобожию, вызывающую их аберрацию. Отсюда Его совершенство, Его благость, премудрость, возвышенность и превосходство над всем существующим. В отличие от божеств политеистических религий, о которых создана богатая мифологическая литература, доктрина иудаизма (и, разумеется, христианства) исключает миф.

Ветхозаветный Бог находится вне космических и биологических процессов. Он не имеет личной судьбы и не подлежит жизнеописанию. Он не имеет начала и конца. Он бессмертен. Он независим от каких-либо материальных сил. Он не вступает в соперничество с другими божественными силами за владычество над миром. Он не борется с духами зла. Он безгрешен и не нуждается в очищении и искуплении.

Хотя человек создан по образу и подобию Бога, образ Божий настолько величествен и неизмерим, что не имеет конкретного физического облика. Даже пророки Исайя и Иезекииль, утверждавшие видение Бога, описывают не Его изображение, но Его трон, окружение и окутывающий Его ореол. Так, Исайя пишет: «В год смерти царя Озии видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края ризы Его наполняли весь храм. Вокруг Его стояли серафимы, у каждого их них по шести крыл, двумя закрывал каждый лицо свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал. И взывали они друг к другу и говорили: свят, свят, свят Господь Саваоф! Вся земля полна славы Его!» (Исайя, 6:1–3). Подобным же образом и пророк Иезекииль (1-я глава), рассказывая о видении Божием, описывает лишь четырех животных с четырьмя лицами и четырьмя крыльями, колеса с ободьями, полные глаз, престол из сапфира и подобие человека над престолом. Заповедь, запрещающая «делать кумир и какое-либо изображение того, что на небе вверху и что на земле внизу и что в воде ниже земли» (Исход, 20:4) отрицает возможность даже символического изображения Бога в материальной форме.

И хотя обращение к Богу на том или ином уровне доступно каждому человеку Он вместе с тем недосягаем и непостижим; и хотя Он вездесущ, он вне пространства и времени.

И вместе с тем – и в этом важнейшая особенность библейской доктрины – Бог – не просто надмирное, трансцендентное начало, но Он в то же время еще и Личность. Во многих текстах Священного Писания о невидимом Боге говорится как о человекоподобном Существе. Согласно таким текстам, Он имеет лицо, глаза, уши, руки, плечи, крылья, ноги, дыхание. Он отворачивается и поворачивается, вспоминает и забывает, гневается и успокаивается, скорбит, ходит, слышит. В этом антропоморфизме, т. е. в уподоблении человеку, лежит уникальный опыт личной встречи с Богом как с живым существом.

Пытаясь выразить этот опыт, древние иудеи прибегли не к языку спекулятивной философии и отвлеченных понятий (их вообще очень мало в Библии), но к конкретным земным словам и образам. И это понятно, потому что опыт библейского Бога был для них, прежде всего, опытом личной встречи. Древние иудеи ощущали Бога рядом с собой. Он был их царем, предводителем. Он присутствовал на их богослужениях и праздниках. Он незримо обитал в скинии Завета и в Храме Соломона. Потому слова из 30 псалма «Яви светлое лице Твое рабу Твоему» – это просьба не о том, чтобы Бог, Который отсутствовал, вдруг оказался рядом, потому что Он присутствует везде и всегда, но чтобы человек, прежде не замечавший Бога, смог увидеть Его, т. е. в меру сил ощутить, познать.

Чем древнее библейский текст, тем больше там подобных антропоморфических черт, и только уже в V веке до н. э., после возвращения из вавилонского плена черты трансцендентности, даже недоступности Бога выступают на первый план, и Бог как бы уходит ввысь, за облака.

Вообще говоря, библеисты часто пишут о различных стадиях познания Бога в Ветхом Завете. Поначалу единый и вездесущий Бог воспринимался как Бог семьи, родовой Бог, ибо Он открыл Себя пока только библейским патриархам, праотцам Аврааму, Исааку и Иакову Затем во времена Моисея Бог стал уже Богом всего еврейского народа. А потом уже во времена пророков и особенно после возвращения из плена библейский Бог открыл Себя как Бог всего мира, владыка всех людей.

Эту идею на свой лад развивают и христианские богословы, утверждающие, что христианское откровение о Боге-Троице, Отце, Сыне и Святом Духе, готовилось исподволь и что иудейские представление о Боге соответствуют лишь идее Бога Отца, да и то не в полной мере. Но в скрытом виде концепция Бога-Троицы просматривается уже в первых главах книги Бытия.

Что же касается акта творения, с рассказа о котором начинается Библия, то совпадения отдельных деталей библейского повествования с вавилонским преданием, о чем я уже упоминал, никак нельзя абсолютизировать. Да, действительно, и там, и тут есть победа над бездной, отделение воды под твердью от воды над твердью, создание светил и т. д. Однако, в отличие от вавилонских преданий, в Библии нет никаких элементов мифа. Бог действует один, совещается только с Самим Собой. Он вне первоэлемента материи, и Сам дает бытие этому первоэлементу, отводя ему скромную роль строительного материала. Победа Бога над хаосом не есть исход подлинной битвы. Бездна не является злым божеством, как вавилонская Тиамат. В тексте Библии ничего не говорится ни о чудовищах, ни о бесах, побежденных или закованных Богом. Акт творения в Библии – это непосредственное действие всемогущего Бога, осуществленное по заданному плану на благо человеку.

Вернемся теперь еще раз к первой фразе Библии и постараемся, оттолкнувшись от нее и идя дальше по тексту, осмыслить акт творения. При этом нужно помнить, что библейский текст вовсе не претендует на то, чтобы дать объяснение всех этих процессов с точки зрения современной науки, но является свидетельством веры, содержащим образное описание, которое не поддается буквальной расшифровке. Потому-то бесчисленные поколения открывают в библейском тексте все новые и новые смыслы. Но библейское повествование о создании мира, не претендуя на научность, преследует иные цели: передать людям сведения, которые, по мнению библейских авторов, касаются замысла Бога относительно мира и людей, и их отношений с Богом.

Итак, напомню: «В начале сотворил Бог небо и землю». Согласно толкованию большинства экзегетов-толкователей как христианской, так и иудаистической традиции, слово «В начале» указывает на первый изначальный момент творения, совершенный безначальным Богом, а глагол «сотворил» (по-еврейски бара) означает в данном контексте творить из ничего. «В начале», т. е. прежде, чем возникло что-либо, относящееся к миру, прежде, чем появилось само вещество мира. Только Бог есть единственное, вневременное, вечное, самобытийное Бытие, Источник всякого бытия, ибо Он существовал и прежде создания мира. Мир же не существовал вечно, но появился во времени – «в начале». Бог создал мир не из готового вещества. А тем более не из Своего Собственного Существа, но сотворил его «из ничего», приведя его актом Своей Божественной воли из небытия в бытие.

Таким образом, уже эти первые слова Библии с самого начала опровергают разнообразные материалистические гипотезы о мире как о самобытной сущности (они существовали и в древности) или пантеистическое представление о нем как об эманации или истечении божества (весьма характерное для платоников и неоплатоников) и устанавливают взгляд на мир как дело рук Божественного Творца.

Конец же фразы – сотворил «небо и землю», очевидно, означает всю вселенную, творимую Богом из ничего. Однако многие толкователи видят здесь также указание на творение мира видимого (землю) и невидимого (бестелесных ангелов). Подтверждение такому толкованию экзегеты находят как в библейском употреблении слова «небо» как синоним небожителей, т. е. ангелов, так и в контексте самого повествования, где последующее хаотическое состояние приписывается только одной земле, т. е. видимому миру. Небо же в таком понимании отделяется от земли и противопоставляется ей как благоустроенный горний мир.

Несколько слов о понимаемом так невидимом мире. Само слово «ангел» указывает нам не на природу этого существа, но на род его служения. Греческое слово ангелос означает вестник. Как говорит апостол Павел, ангелы – «служебные духи, посылаемые на служение для тех, которые имеют наследовать спасение» (Ефесянам,1:14), т. е. людей. Ангелы в таком понимании не поддаются обычному восприятию человека и образуют особый таинственный мир. В Библии их существование никогда не ставилось под сомнение, но относящееся к ним учение постепенно развивалось, а их описание и само представление о них создавалось с помощью символов. Вспомним, например, что после изгнания первых людей из рая у его врат был поставлен херувим с пламенным мечом. Иаков видел ангелов во сне и наяву. Об ангелах мы читаем в Псалтири, книге Иова и у пророков. Первоначально ангелам приписывалось исполнение диаметрально противоположных поручений Бога. Так, Бог посылает Своего доброго ангела, чтобы охранять Израиль (Исход, 22:20), а для наказания Он посылает злых ангелов (Псалтирь, 77:49), каков, например, Губитель (Исход, 12:23). Даже Сатана в книге Иова как бы входит в число слуг Бога.

Однако после плена служение между ангелами уже распределяется более точно. Им дается нравственная оценка. С одной стороны, добрые ангелы, с другой, – Сатана и бесы. Одни все время противодействуют другим. Ангелы играют примерно ту же роль и в Новом Завете. Ангелы там возвещают зачатие Иоанна Предтечи и рождение Христа. Они служат Ему после искушения в пустыне и т. д. Видение ангелов лежит в основании откровений, данных Иоанну Богослову в «Апокалипсисе».

Согласно учению Церкви, ангельский невидимый мир сотворен раньше земного мира. По своей природе ангелы – это духи, имеющие разум, волю и знание. Они служат Богу, исполняя Его волю и прославляя Его. Ангелы – бестелесные духи, и потому человек не может их видеть. Хотя ангелы и превосходят человека духовными силами, они тоже как тварные существа носят на себе печать ограниченности. Как бесплотные духи, они меньше человека зависят от времени и пространства и могут с легкостью в мгновение ока преодолевать огромные расстояния. Но, в отличие от Бога, они не вездесущи и не могут, скажем, быть одновременно на небе и на земле. Ангелы бессмертны, но их бессмертие не самобытно и не безусловно, как у Бога, но всецело зависит, как и бессмертие человеческих душ, от воли Бога. И хотя умом и могуществом они превосходят все земное, их возможности все же ограничены. Они не знают глубины Существа Бога, не знают тайн будущего, известных только Богу, даже не знают всех людских помышлений и, наконец, они не могут сами по себе, без воли Бога, творить чудеса.

Священное Писание представляет себе мир ангелов как очень большой. Церковь учит, что ангелы наделены различной мерой совершенства. В знаменитом сочинении Дионисия Ареопагита «О небесной иерархии» ангельский мир разделен на девять ликов, а каждый из них в свою очередь – на три ступени иерархии, по три чина в каждой.

В первую иерархию входят духи, ближе всего стоящие к Богу. Это престолы, херувимы и серафимы. Ко второй, средней, иерархии относятся власти, господства и силы. В третью, наиболее близкую к человеку, входят ангелы, архангелы и начала. Некоторые отцы Церкви, впрочем, считают, что эта иерархия охватывает только те имена и лики, которые открыты людям, но не включает в себя множество других, которые станут известны человеку в загробной жизни. В целом же, учение о небесной иерархии остается таинственным. По словам Августина, «что есть престолы, господства, начала и власти в небесных обителях, непоколебимо верю, и что они различаются между собой, содержу несомненно; но каковы они и в чем именно различаются между собой, не знаю».

Итак, в первой фразе Библии «В начале сотворил Бог небо и землю» автор книги бытия открывает своим читателям тайну происхождения мира. А после этого, в следующей фразе он переходит к рассказу об образовании мира в его теперешнем виде во всем многообразии его форм. Оказывается, что в своем первобытном состоянии «земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою» (Бытие, 1:2). Таким образом, вселенная представляла собой только что сотворенное бесформенное вещество, где элементы будущего света, воздуха, земли и воды, а также зародыши растительной и животной жизни не поддавались еще никакому различению и были как бы перемешаны между собой, ожидая зиждительного слова Творца. Над этой бездной была тьма, и только Дух Божий носился над водою, как бы оплодотворяя зародыши и семена будущей жизни. Знаменательно, что слово руах, Дух Божий, по-еврейски женского рода, а слово носился имеет смысл «обнимал собой все вещество», как птица распростертыми крыльями обнимает и согревает своих птенцов. То есть действие Духа Божия на первозданное вещество нужно понимать как сообщение ему жизненной силы, необходимой для образования и развития. Иными словами, первозданное вещество наделено жизнью в меру, угодную Творцу. Потому в дальнейшем Слово Бога как бы выводит жизнь, уже скрытую в земле и ее стихиях: Да произрастит земля, да произведут воды и т. д.

Библеисты обычно различают в данном тексте указание на общее творение, т. е. творение самого первозданного вещества мира, о чем мы только что говорили, и частное творение, т. е. создание из первоначального вещества различных видов творения в течение шести библейских дней. К этому частному творению автор книги и переходит в следующей фразе: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош. И отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один» (Бытие, 1:3–5).

Под светом здесь подразумевается световая энергия, отличная от носителей света, или светящихся тел, т. е. светил, которые были созданы позже. Очевидно, Бог вызвал свет из первозданного вещества в начале, потому что свет и соединенная с ним теплота (в еврейском языке слово ор совмещает в себе эти два значения) – важнейшее условие органической жизни.

В целом же в связи с этим отрывком текста хочется сказать следующее. Очень важно понять, что, согласно Библии, Бог творит мир исключительно с помощью слова. («И сказал Бог: да будет свет»). Слово и дело для Бога совершенно тождественны («И стал свет».) Нет и не может быть никаких препятствий к выполнению Его воли – слово Бога есть и закон бытия. Как сказано в псалмах: «Ибо Он сказал, – и сделалось, Он повелел, – и явилось» (Псалтирь, 32:9).

В этих же строках возникает и другая чрезвычайно важная для Библии мысль о благости созидательной деятельности Творца («И увидел Бог свет, что он хорош») и соответственно об изначальной благости сотворенного мира. Эта мысль противоречит языческим представлениям о первозданности зла в мире. Она настолько важна, что семикратно повторяется в первой главе книги «Бытие», а в библейской символике цифра семь – это символ полноты.

И, наконец, здесь же в этих самых строках положено начало деления акта творения на определенные отрезки времени, названные днями. Знаменательно, что таких дней тоже семь (та же символика), или, точнее, все же шесть, поскольку в седьмой день творения Бог, по словам автора, «почил от всех дел своих» (Бытие, 2:2). (Отсюда седьмой день в еврейской традиции – день отдыха, шаббат [суббота], или покой. В христианской же традиции – это воскресенье, по-церковнославянски неделя, т. е. отдых, неделание.) Соответственно весь период творения мира иногда называют шестодневом.

В остальные дни Бог создает твердь (в буквальном смысле покрышку, покрывало, то, что простерто), т. е. небесную атмосферу, окружающую земной шар, видимое человеком небо. Затем Бог отделяет твердь от воды, творит сушу и растительность на суше; создает светила на тверди небесной, а потом производит пресмыкающихся, птиц и рыб и после того скотов, гадов и зверей по роду их. Все идет по строгому плану. И в самом конце Бог создает человека как венец творения и царя природы.

Рассказ, который начинается словами «В начале сотворил Бог небо и землю», заканчивается еще более торжественным стихом: «И благословил Бог седьмый день, и освятил его, ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал» (Бытие, 2:3).

За этим следует фраза, которая опять совершенно неожиданно возвращает читателя к рассказу о творении: «Вот происхождение неба и земли, при сотворении их» (Бытие, 2:4). В следующих за этим строках мы вновь читаем о том же самом акте творения, который, однако, увиден теперь с несколько другой перспективы. Вспомним, что для библейского стиля характерна поэтика повторов. При этом второй вариант рассказа о творении в некоторых деталях существенно отличается от первого.

Вот как начинается второй рассказ: «В то время, когда Господь Бог создал землю и небо, и всякий полевой кустарник, которого еще не было на земле, и всякую полевую траву, которая еще не росла; ибо Господь Бог не посылал дождя на землю, и не было человека для возделывания земли; но пар поднимался с земли, и орошал все лице земли» (Бытие, 2:4–6). Как видим, различия бросаются в глаза.

Современные библеисты считают, что первый рассказ, который мы уже рассмотрели, был создан позже второго. Имя Бога здесь Элохим, и это, соответственно, так называемая элохистская версия текста. Имя Бога во второй версии – Яхве. Эта яхвистская версия была записана на несколько веков раньше.

Противоречия между двумя версиями сводятся к следующему У Элохиста, в первой версии, творение происходит путем отделения земной суши от воды, у Яхвиста же мир до начала частного творения представляет собой пустыню, которая не знает дождя и орошается паром, поднимающимся от нее. Таким образом, если, согласно первому рассказу, воды было слишком много, то, согласно второму, ее недоставало.

Другое противоречие. В первой версии человек создан последним, после всех животных, во второй человек сотворен первым, а животные после него. Кроме того, если в первом рассказе Бог как бы представляет Собой некую надмирную и трансцендентную силу, то во втором Бог стоит гораздо ближе к человеку. Отсюда черты антропоморфизма Бога, которые заметны в этом втором рассказе. И, наконец, стиль обоих отрывков тоже различен. В первом случае он имеет более логичный, повествовательный характер. Во втором – он более образен и стоит ближе к поэзии, чем к прозе.

Если бы речь шла о научных истинах, поддающихся проверке, то мы бы оказались перед необходимостью сделать выбор и, соответственно, признать ошибки одного из древних авторов. Но если допустить, что два автора, жившие в разные эпохи, на основании веры, которая вовсе не исключает поэтических обобщений и возможности воображаемых построений, пришли к различным вариантам рассказа, то тогда наша задача – не выбирать, но прислушаться и внимательно прочесть обе версии.

Сделав так, мы увидим, что оба рассказа написаны с разной перспективы. Первый – с художественно-повествовательной, с использованием приема параллелизмов и симметрии, характерных для литературы Древнего Востока. Второй же имеет скорее психологически-дидактическую задачу драматизировать судьбу человека.

Если мы так подойдем к этим текстам, то мы увидим, что названные выше противоречия носят сугубо второстепенный характер. Это разногласие в деталях. На самом же деле, оба варианта не столько противоречат, сколько взаимно дополняют друг друга, и оба в конечном счете сходятся. Ведь в обоих рассказах утверждается, что мир со всем, что в нем есть, сотворен Богом, и силы, и законы, действующие в мире, дарованы творческой волей Бога.

Мир создан не мгновенно, не единократным действием Бога, но полное его образование совершалось в течение определенного промежутка времени. Само же время, как нечто измеримое, получило начало с началом творения. Во всей истории мироздания нельзя не видеть приготовления к созданию на земле такого существа, которое могло бы понимать чудеса Божия творения и разумно пользоваться сотворенным. Речь, разумеется, идет о человеке, который поставлен царем природы. Именно такая высокая роль отведена человеку в обеих версиях, и у Элохиста, и у Яхвиста.

 

Сотворение человека. Грехопадение

Продолжим разговор о библейском акте творения, обратившись теперь к рассказу о происхождении человека. Чтобы понять его смысл, нужно сравнить две версии этого рассказа, помещенные в книге «Бытие». Это версия Элохиста (Бытие, 1:28–31) и версия Яхвиста (Бытие, 2:7-25).

В первом рассказе написано: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь, и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычейсвуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, которая на поверхности всей земли, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; вам сие будет в пишу. А всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пишу. И стало так. И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма».

Согласно этому рассказу человек создан последним – им завершен акт творения. Соответственно, человек является венцом творения и занимает более высокое положение в сравнении со всеми другими тварями. В человеке есть божественный элемент, таинственное подобие Бога. Растения предназначены в пищу человеку; он также имеет власть над животными. Она основана на различии их природы, которое выводится из подобия человека Богу. Различие полов создано Богом, и произведение на свет потомства есть исполнение плана Бога. В Божиих творениях не содержится никакого зла. Побуждением к творению служит бесконечная благость Бога.

Вторая версия (Яхвиста) тесно связана с рассказом о грехопадении, который следует далее в третьей главе книги Бытия. Мы читаем у Яхвиста: «И создал Господь Бог (Бог Яхве) человека из праха земного, и вдунул в лице его (в оригинале в ноздри) дыхание жизни, и стал человек душою живою… И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать и хранить его. И сказал Господь Бог: нехорошо человеку быть одному; сотворим ему помощника, соответственного ему. Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным, и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему. И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотью. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа. Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть. И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились».

Согласно этому второму рассказу, человек создан первым. То, что является первым в намерении – ведь человек – венец творения, – представлено здесь и как первое в исполнении. Как объясняют богословы, с точки зрения всего сотворенного человек является последним, потому что все ему подчинено, и поэтому в первом рассказе человек возникает в последнюю очередь. С точки же зрения самого человека, принимая во внимание его первенство, остальные создания появляются позже, чтобы удовлетворить его нужды. Отсюда логика второго отрывка. В сущности же, и там, и тут мысль одна и та же. Но во втором рассказе есть особый нюанс – человек предстает соработником Бога при окончательном устройстве мира.

Человек, несомненно, состоит из материального вещества. На это указывает уже само имя первого человека: Адам. Вернее, народная этимология этого имени, по которой Адам происходит от слова адама, или земля. Соответственно, Адам тогда буквально значит земляной, созданный из праха земли, «перстный». В этом земном начале, в тесной связи с материальным миром заключено сходство в изображении человека и животных. Но здесь есть и существенное отличие – это дыхание, исходящее от Бога и дающее жизнь человеку.

Человек нуждается в пище, и Бог производит на свет растения и дает их ему в пищу. Для человека Бог создает животных. Приводя их одного за другим перед человеком, библейский автор пластически выражает две мысли. Прежде всего, человек дает имена животным, и, следовательно, является их владыкой. Так всегда мыслили на Древнем Востоке: назвать – значит овладеть. Кроме того, человек проникает мыслью в их сущность, и этим снова утверждается превосходство человека. Однако человек понимает, что их ему недостаточно, что у человека нет помощника, подобного ему, и таким образом в третий раз подчеркивается различие между человеком и животными.

После этого закономерно следует рассказ о сотворении женщины. Бог создает женщину для человека, но уже не из земли. Она второе человеческое существо, а не что-то постороннее. Она взята от человека, создана из ребра Адама. При этом она изображена как равная мужчине, ибо более позднее время ее создания не есть подвластность. Подвластность появится позже как следствие грехопадения. Брак же по желанию Бога – моногамен (двое становятся одной плотью) и нерасторжим. Он создает связь более крепкую, чем неразрушимая связь между детьми и родителями. («Да оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и будут одна плоть», – говорит Бог.)

Итак, оба рассказа о творении человека взаимно дополняют друг друга, развивая одно и то же учение о человеке. В чем суть этого учения, или, выражаясь научным языком, библейской антропологии? Ответить на этот вопрос нам теперь не так уж трудно.

Библейский текст посредством своего образного языка представляет нам творение человека как исключительный по своему характеру акт. Речь идет не просто о творческом волеизъявлении Создателя, но, прежде всего, о некоем Божественном Совете, в котором христианские толкователи всегда видели указание на троичность Бога: «Создадим человека по образу Нашему, по подобию Нашему», – сказано в тексте.

Материальный мир не есть конечная цель творения. Материальный мир – только промежуточная форма творения, предназначенная для условий жизни и развития духовного существа, носящего в себе образ Бога. Именно таким существом является человек, который в иерархии тварей следует после ангелов, являясь, как сказано в Псалмах, лишь «немного» умаленным от них («Немного Ты умалил пред ангелами», Псалтирь, 8:6). По отношению же ко всем земным существам он занимает высшее место.

Таким образом, при создании человека речь идет не просто об очередной разновидности живых существ, населяющих землю, но о таком существе, которое Бог отличает от всей прочей твари как Свой образ в мире, т. е. Свое явление, Свое непосредственное отображение. Греческим словом икон (образ, икона) переводчики Септуагинты передали еврейское слово tselen, означающее буквально: явление, представительство, замена, равнозначность. Следовательно, как считают богословы, человеку дано господство над миром не как «управляющему» или поставленному свыше «надсмотрщику», но как царю и вождю, призванному привести все творение к его последней цели (логосу).

Особый характер сотворения человека Богом дополняется, согласно Библии, еще одним исключительным действием. Вспомним: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою». Никакая другая тварь не была создана Богом «собственноручно». Материалом для человеческого тела послужил «прах земной». Но эта земная глина была слеплена руками Самого Бога, Который вдохнул в нее Собственное дыхание и тем возвел человека на уровень «живой души».

Библеисты сообщают нам, что с незапамятных времен для евреев и вообще для семитских народов дуновение в лицо другого человека имело глубокий символический смысл. Это означало, что я передаю другому свое дыхание, т. е. нечто в высшей степени внутреннее, интимное – мое самосознание, мой дух. В самом деле, дыхание – основа жизни, признак, отличающий всякое живое существо. Поэтому, когда в Библии говорится о том, что Бог «вдунул» вылепленному из глины человеку Свое собственное дыхание, то этим утверждается придание человеку определенных признаков, свойственных Самому Божественному бытию. На библейском языке результат этой передачи выражен в том, что человек становится «душою живою».

Бог творит тело человека из готовых уже земных и стихийных начал и делает это совершенно особым образом – не одним Своим повелением, или словом, как было при создании других тварей, а Своим прямым действием. И это показывает, что и по телесной структуре человек с самого начала своего бытия является существом, превосходящим всех остальных тварей. Дыхание же жизни, полученное из уст Бога, делает человека существом, органически соединившим земное и небесное, материальное и духовное. Именно органически, ибо человек в Библии, как правило, рассматривается в единстве своей личности.

Отсюда прямым образом вытекает возвышенный взгляд на человеческое тело, характерный для всего Священного Писания. Тело должно служить спутником, органом и даже сотрудником души. Для Библии абсолютно не характерен платонический взгляд на тело как на темницу души, как на нечто изначально злое. В Священном Писании нет и следа презрительного отношения к плоти. Наоборот, апостол Павел говорит: «Никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь» (Ефесянам, 5:29). Пророк же Иезекииль предсказывает, что Бог даст Израилю вместо ожесточившегося «каменного сердца» «сердце плотяное» (Иезекииль, 36:26), т. е. послушное и отзывчивое.

Другое дело, что от самой души зависит – унизиться ли ей до того, чтобы стать рабой телу, или, руководствуясь духом, сделать тело своим послушным сотрудником. В зависимости от состояния души тело соответственно может представлять собой, выражаясь библейским языком, сосуд греховной нечистоты и скверны, но может стать и храмом Божиим вместе с душой.

Более того. С телесной смертью человека связь души и тела не прекращается навсегда. Ибо в момент всеобщего воскресения в конце мира человеческие тела восстанут в обновленном виде и опять уже навсегда соединятся со своими душами.

Еще более возвышен взгляд Библии на душу. Ведь душа представляет собой сущность, совершенно отличную от всего вещественного и стихийного, и имеет небесную природу. Она бессмертна и неразрушима.

Что же касается посмертного состояния души, то учение об этом в Библии неоднородно, и с течением времени оно претерпело важные изменения. Поначалу в Ветхом Завете состояние души по смерти изображалось как схождение души в преисподнюю, т. е. как безрадостное состояние в месте, где даже не слышно хвалы Богу. Души ведут в этой обители теней – или гиеоле – жалкое полудремотное состояние. И злые, и добрые там одинаково отторгнуты от Бога.

Но уже в Ветхом Завете, особенно ближе к Рождеству Христову, возникает надежда на то, что души праведных избегнут этого безрадостного состояния. Она есть в некоторых псалмах и в стихах пророков, говорящих, что меч Господень разрушит «врата шеола», и верные обретут не только бессмертие духа, но и новую жизнь в реальной полноте. Но особенно ясно учение о бессмертии души развито в Новом Завете. Это и неудивительно, поскольку само это учение является важнейшей частью веры христиан. «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века», – гласит символ веры.

И еще один момент. В Новом Завете слово душа и дух (разумеется, с маленькой буквы) подчас употребляются в одном и том же значении, но могут иметь и разный смысл. Так апостол Павел пишет: «…И ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранятся без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа» (1 Фессалоникийцам, 5:23).

На основании этого и подобных мест отцы Церкви развили учение о трехсоставной природе человека. Согласно ему, человек состоит из тела, души и духа; все эти три элемента находятся в определенном взаимоотношении, которое определяется нравственным состоянием каждого человека. По определению еп. Феофана (Затворника), тело – «наш животно-растительный организм со всеми его отправлениями и потребностями», вызванными условиями земной жизни. Душа – низшая духовная сущность, в которой сосредоточено начало чувственных восприятий, влечений, ощущений, рассудочной деятельности. Силами души осуществляются научные исследования, создаются произведения искусства. Душевные силы обращены исключительно на устройство земной жизни: познание основано на данных опыта, деятельность имеет целью устроение временного земного бытия, чувства возникают на основе видимого, осязаемого, обоняемого.

Согласно такому пониманию, душа человека все равно невещественна, она дух, но в низшей своей сущности подобна душе животных. Однако душа человека все же неизмеримо выше души животных, потому что с ней сочетается дух, содержащий чувство Божества. Низшая мозговая деятельность, свойственная и животным, у человека переходит в рассудок, волю, вкус к изящному. Одуховление души проявляется в еще более высоких формах в творениях человеческого гения во всех его видах. Но в произведениях искусства душа, водимая духом, ищет теперь уже не красивости форм самих по себе, но выражения в этих формах невидимого прекрасного мира, куда манит ее дух.

Дух, по словам епископа Феофана, – это орган Богообщения, Бога ищущая и живущая Богом сила. Проявления жизни духа, согласно такой концепции, – это действия совести и жажда Богообщения, выражающаяся (с внешней стороны) недовольством ничем земным.

Нормальная жизнь человека должна проходить так, чтобы дух был в Боге, душа – под управлением духа, а тело – в подчинении и тому, и другому (духу и душе). Душевные и телесные стороны жизни человека сами по себе безгрешны, потому что естественны. Но они становятся греховными неестественными, когда человек в преобладающем состоянии душевности или – хуже – господства плоти, дает возобладать тому, что должно быть в подчинении.

Вернемся теперь снова к библейскому тексту и вспомним, что там сказано: «Сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему». Эти слова таинственны и загадочны, как таинствен и Сам Бог. Однако очевидно, что так как Бог по природе Своей – Дух, то и образ Бога в человеке нужно искать в духовной сущности человека. Согласно объяснению отцов Церкви, образ Божий заключается в тех свойствах души, которые приближают ее к Богу и возвышают над животными. Это духовность как образ духовности Бога, разум как образ бесконечного ума Бога, свободная воля как образ бесконечной свободной воли Бога, дар слова как образ Слова Божия, дар любви, ибо Бог есть любовь.

То, что человек создан по образу Бога, означает также, что по отношению к Богу человек находится в состоянии богосыновства. Согласно Библии, все мы дети Бога, ибо весь род человеческий произошел от первозданной четы, от Адама и Евы. Соответственно, весь род человеческий един, и все народы призваны жить во всеобщей любви, братстве и равенстве. Поэтому ветхозаветный и христианский взгляд на мир исключает расизм – во Христе нет ни эллинов, ни иудеев, но все едины (Римлянам, 10:12).

Касаясь же различия между понятиями образа и подобия, толкователи объясняют, что одно из них означает идеал, образец совершенства, а другое – реализацию этого идеала. Образ Божий – это неотъемлемое свойство природы человека, данное ему от рождения. Богоподобие же есть дело личных усилий каждого человека. Богоподобие может достигать высоких степеней совершенства, как у святых, но может и совсем отсутствовать, и тогда образ Божий в человеке затемняется.

Творение человека по образу и подобию Бога закономерно предполагает и необычайно высокое предназначение человека. Созданный по образу Бога, человек призван своим трудом достичь богоподобия. Это значит, на языке отцов Церкви, достичь обожения, или теосиса. Ибо цель творения, по их мысли, состоит в том, чтобы человек благодаря своей последующей жизни достиг максимально возможной меры богоподобия и приблизился к Богу, и в общении с Ним достиг вечного блаженства.

Однако человек должен был лишь постепенно приобщиться к Божественному совершенству. Он не мог быть создан таким сразу, ибо Бог наделил его разумом и свободой воли. Руководствуясь ими, человек должен был идти к Богу путем сознательного и свободного совершенствования. Человеку было дано все необходимое, чтобы он творил, но ему предстояла задача овладеть данным от Бога духовным наследием. При этом Сам Бог обещал быть его руководителем. И если бы человек всецело и безоглядно доверился Богу, если бы он исполнил заповедь Бога и пошел по пути, который Творец предназначил ему, то он был бы научен Самим Богом, как ему строить свою жизнь и судьбу. Эти знания остались бы с ним навсегда и привели его к богоподобию.

Такое высокое предназначение было указано первому человеку, оно же осталось и назначением падшего человека. Только пути к достижению цели теперь стали другими. До грехопадения путь к обожению лежал через райскую жизнь, светлую и радостную, не знающую болезней и смерти. Падший же человек достигает этой цели путем земного странствия, посредством борьбы с грехом и болезнями.

Согласно Библии, Бог ввел человека как царя творения в особый насажденный для него сад, или рай в Эдеме на Востоке. Русским словом «рай» переводится греческое слово парадисос, которое происходит от персидского pardes, что означает сад. Но, разумеется, в данном библейском контексте это слово имеет религиозное значение. Ясно, что сад как таковой означает здесь место блаженства и в свете предания его можно рассматривать как совокупность всего, что может сделать человека счастливым.

В раю у человека находятся в подчинении все твари, которые живут гармоничной жизнью, не зная вражды. В помощь человеку дана жена для семейного союза и взаимного счастья. Так Бог полагает начало общественной жизни первых людей, благословляя их и говоря им: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над всеми тварями». Соответственно, деторождение угодно Богу и освящено с самого начала божественным благословением. Глубоко неверно порой бытующее мнение, что грех прародителей состоял якобы в том, что они вступили в половые отношения. Это противоречит тексту Библии и основанному на нем учению Церкви, освящающей брак, но, разумеется, осуждающей излишества.

Первые люди жили в раю в блаженстве невинности, пользуясь всеми его плодами и наслаждаясь всеми его радостями. Богатейшие дары райской природы удовлетворяли все их телесные нужды. Духовные же потребности удовлетворялись в беседах с Богом, Который являлся «в раю во время прохлады дня» (Бытие, 3:8). Внешнее совершенство первых людей заключалось в их нравственной невинности, которая подразумевала отсутствие самой мысли о чем-нибудь нечистом и греховном. «И оба были наги, Адам и жена его, и не стыдились».

Согласно Ветхому Завету, Адам и Ева, пребывавшие в непосредственном общении с Богом, как собрание двух первых верующих, представляли собой прообраз Церкви, и Церковь эта основывалась на особом завете между Богом и человеком. Это важнейшее для Библии понятие тоже возникает в первых главах книги Бытия. Завет, или союз, Бога с человеком состоял во взаимной любви Бога к человеку и человека к Богу и требовал от человека абсолютной верности и преданности. Вместе с тем Бог предоставил человеку и полную свободу следовать или не следовать этому завету, ибо там, где нет свободы, не может быть и истинной любви. А потому, чтобы дать человеку возможность показать свою преданность и укрепить его веру (никакой завет немыслим без веры), Бог дал человеку заповедь, которая служила для него испытанием. Заповедь запрещала человеку вкушать от плодов с древа познания добра и зла. «Ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Бытие, 2:17).

Если бы первые люди последовали этой заповеди, то Адам и Ева и их потомки остались бы в раю, гармонично развиваясь и совершенствуясь там, и в конце концов достигли бы богоподобия. Но, как мы все хорошо знаем, человек поступил иначе, нарушив завет с Богом и приобщившись злу.

Вот что рассказывает об этом Библия: «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю? И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете. Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание. И взяла плодов его и ела, и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясание. И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня, и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая. И воззвал Господь Бог к Адаму, и сказал ему: где ты? Он сказал: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся. И сказал Господь Бог: кто сказал тебе, что ты наг? Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть? Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел. И сказал Господь Бог жене: что ты это сделала? Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела. И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми, ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей. И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и семенем ее; оно будет поражать тебя в голову и ты будешь жалить его в пяту» (Бытие, 3:1-15).

Благодаря змею-искусителю зло проникло в рай извне, и первые люди, не устояв перед искушением, приобщились этому злу Согласно библейским толкованиям, зло не изначально и не абсолютно. Оно не существует как некое особое бытие, или сущность. В сотворенном Богом мире не было зла – он был целиком благ. Зло проникло в мир позже как недостаток добра, как сознательный отказ от него и намеренное противление ему. Таким образом, суть зла состоит в разрыве с Богом, и этот разрыв есть акт свободного выбора.

Человек отпал от добра не сам – его соблазнил коварный и таинственный змей, который «был хитрее всех зверей полевых». В Библии он представлен как враг человека, завидующий его счастью. Больше о нем в книге Бытия ничего не сказано. Но в книге Премудрости змей отождествлен с дьяволом. Под именем Сатаны (по-еврейски сатан – противник) или дьявола (по-гречески – клеветник) – оба эти имени одинаково часто упоминаются в Новом Завете – в Библии обозначается некое существо, невидимое само по себе, но действия и влияние которого проявляются либо в действиях других существ (бесы или падшие духи, помощники Сатаны), либо как искуситель. В целом Ветхий Завет отличается достаточной сдержанностью, ограничиваясь сообщениями о существовании Сатаны и его кознях и указанием на то, как им противостоять.

По учению же Церкви, опирающемуся на предание, дьявол был создан как один из ангелов. Первоначально он был добрым, а потому его имя Люцифер означает несущий свет, денница, утренняя заря. Обладая, как все разумные существа, свободой, данной ему для совершенствования в добре, он, как сказано в Новом Завете, «не устоял в истине» (Иоанн, 8:44) и отпал от Бога. Сатана, возгордившись собственным совершенством, противопоставил свою волю воле Творца и из-за этого отпал от Бога. Почему и как это произошло, остается тайной. Но это была самая большая катастрофа в истории тварного мира. Именно тогда зло и вошло в мир.

Вслед за Сатаной, утратив любовь и верность Богу, в гордыню впали и некоторые ангелы, которые превратились в злых духов. В Ветхом Завете о них сказано довольно мало, но из Нового Завета мы узнаем, что Сатана и злые духи неустанно влекут людей к злу. Сатана дерзнул искусить Самого Иисуса Христа в пустыне. Злые духи вторгаются в души и даже тела людей. Приобщившись злу, дьявол и его приспешники были лишены пребывания в небесных сферах. Изверженные из горнего мира, дьявол и его слуги действуют в мире поднебесном, среди людей на земле. Они также взяли под свою власть ад и преисподнюю.

Одержимый ненавистью ко всякому благу, любви, порядку и послушанию, дьявол постарался разрушить их и среди людей, мирно живших в раю. Не имея плоти, являясь чисто духовными существами, злые ангелы не могли замутить все бытие. Но когда Бог создал человека, наделенного плотью и одаренного свободой, злые духи получили возможность соблазнить людей и через них внести расстройство и в природу.

Когда Бог сотворил Адама и Еву, зло в мире уже существовало. Поэтому Бог сразу же указал первым людям на то дерево, плоды от которого нельзя было вкушать – дерево познания добра и зла. «Ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Бытие, 2:16). Давая эту заповедь, запрещая первым людям вкушать от древа познания добра и зла, Бог, конечно же, не закрыл перед человеком пути познания вообще, а только закрыл пути мнимого всеведения. По словам библеистов, в еврейском языке идиома «добро и зло» означает полноту, цельность, все, что на земле. Но полнотой знания, всеведением обладает только Бог. Более того. Нарушая заповедь, Адам и Ева не соглашаются зависеть от Бога в различении добра и зла. Они желают быть единственными судьями своих поступков, стремясь к недолжной независимости в нравственной сфере. На самом деле, это разрыв с Богом, ибо суть зла, приобщение к нему состоит в отходе от Бога. Разумеется, мысль о разрыве с Богом не возникла у первых людей сама собой. Их соблазнил Сатана, предложивший им не следовать заповеди Бога, т. е. порвать с Ним. Свобода, дарованная людям, открывала возможность этого – и тут объективная причина того, что люди вступили на путь зла.

Искушение Сатаны направлено в первую очередь против веры. На слова Евы: «Сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть», – искуситель возражает: «Нет, не умрете». С верой тесно связана любовь. Мы верим тем, чью любовь мы знаем и кому доверяем. Недостаточная вера порождает мысль: «Бог не хочет делиться своими знаниями, он враг моему величию». Отсюда решение: «Хочу добиться всего сам; мои знания имеют границы; разрушу их; стану подобным Богу».

В этой самости и заключен грех прародителей, а не в их слабости и чувственности. Совсем немногими деталями библейский автор с поразительной силой обрисовывает психологию свободной воли, искушения и греха. Человек стоит на распутье: или верить Богу, полагаясь на его слово, или не верить Ему и тешить себя надеждой достичь счастья самому. Адам и Ева выбрали второй путь и тем потеряли возможность обрести истинное богоподобие.

Бог предупреждал Адама, что если он отведает запретные плоды, то умрет. И действительно, разорвав с Богом, люди утеряли свою основу в Боге, и смерть вошла в их природу Сама эта природа изменилась и ослабла. В ней остались ее дары, образ Бога и дар свободы, но она стала подвержена соблазнам. В человеке кроме образа Бога образовался как бы второй центр его существа – начало греховности.

Искушая Еву, дьявол говорил ей: «В тот день, в который вкусите их (т. е. запретные плоды), откроются глаза ваши, и вы будете как боги, знающие добро и зло». Но обожения не вышло. Наоборот, благодаря первородному греху природа человека подверглась порче, и изначально благая гармония телесного и духовного начал в человеке была разрушена. У первых людей действительно открылись глаза, и запретный плод дал им некое знание. Утратив чистоту невинности, люди узнали, что они наги. Эта нагота стала победным знаком чувственности и торжества плоти.

Толкователи отмечают, что слово «нагота» имеет в Библии много значений, которые выходят далеко за рамки половой сферы и чувства стыда. Нагота – это символ бедности и ослабления власти; это униженное состояние пленников и рабов; это знак стыда, бессилия, бесчестия, отринутости, лишений, никчемности. Человек, который в своей гордости захотел присвоить сферу, принадлежащую одному Богу, внезапно ощутил, как его отбросили в чисто обнаженную человечность. Иными словами, телесное в человеке перевесило духовное. Обманутый змеем-искусителем, человек, по словам псалмопевца, добровольно «уподобился животным, которые погибают» (Псалтирь, 48:13).

Вследствие первородного греха в человеке помрачился ум и укрепились похоть и гордость. В человека вошли греховные склонности, ставшие его духовной болезнью. Физическими же следствиями грехопадения стали болезни, тяжкий труд и смерть. Люди подчинились тленным началам мира, в которых действует разложение и смерть. Последствия грехопадения оказались решающими и судьбоносными в истории человечества. Благодаря первородному греху люди лишились райской блаженной жизни, и весь мир, пораженный этим грехом, изменился. Земля стала с трудом давать урожай, и поля заросли сорными травами, животные стали диким и хищными. Благодаря своей греховности люди утеряли ближайшее и непосредственное общение с Богом – после изгнания из рая Бог перестал являться людям видимым образом, и их молитва стала несовершенной.

Однако не нужно думать, что после грехопадения Бог полностью отверг человека. Бог не отнял у него Своего образа, ни свободы воли, ни разума, способного постигать духовные начала, ни других его способностей. По широко распространенному мнению толкователей, Бог поступил с человеком как врач и воспитатель: одеждами прикрыл наготу человека, трудом и болезнями умерил в нем самость и гордыню, плотские похоти и страсти. Бог подверг человека физической смерти, чтобы не предать его окончательной духовной смерти, т. е. чтобы греховное начало в человеке не развилось до крайних сатанинских размеров.

Но естественная узда страданий и смерти не искоренила самый источник зла. Человеку нужна была такая сила, или – точнее – сверхъестественная помощь, которая бы совершила в нем самом внутренний переворот и дала бы ему возможность из глубины падения повернуться к победе над грехом и к постепенному восхождению к Богу.

Наказав человека и изгнав его из рая, Бог, как повествует книга Бытия, не оставил людей без утешения и тогда же дал им обетование, вселившее в них надежду на грядущее, пусть и в отдаленном будущем, восстановление утраченного блаженства. Согласно тексту Библии, проклиная змея-искусителя, Бог сказал ему: «И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее: оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту». В Септуагинте и основанном на ней славянском переводе это место звучит так: «Той твою сотрет главу, и ты блюсти будешь его пяту». Но змей, у которого раздавлена голова, не может более жалить.

Все толкователи видят здесь первое обетование о семени жены, которое должно стереть главу змея, т. е. победить дьявола и дать людям возможность обрести спасение и достигнуть блаженной и вечной жизни на небе. Это первое библейское пророчество о грядущем приходе Спасителя мира, часто именуемое «первоевангелием», т. е. первой благой вестью о рождении Избавителя людей от рабства греху и дьяволу. Согласно христианской традиции, под именем жены, чье семя поразит змея, здесь подразумевается не только и не столько прародительница человеческого рода Ева, сколько Дева Мария как мать Иисуса Христа.

 

Доисторическая часть книги «Бытие». Всемирный потоп

По сути дела, история человечества, описанная в книге Бытия, начинается в точном смысле слова с момента изгнания первых людей из рая. Ведь в раю было особое, космогоническое время, измеряемое днями творения, и лишь после изгнания Адама и Евы из рая началось время историческое. Именно тогда застучал тот самый маятник, по которому люди живут и по сей день.

Есть смысл остановиться и рассмотреть ветхозаветную концепцию времени несколько подробней, тем более что проекцию этой концепции в той или иной форме легко обнаружить и в светской литературе древности и Нового времени. В Библии время существует как бы в двух аспектах. Один из них определяется кругооборотом природы (время космическое), а другой разворачивается вместе с течением событий (время историческое). Согласно Библии, Бог управляет обеими формами времени, направляя их совместно к одной цели.

Космическое время. Древние израильтяне твердо верили, что Бог-Творец Сам установил ритмы, которым повинуется природа: чередование дня и ночи, движение светил, управляющее ими, и кругооборот времен года. Возвращение времен года с определенной периодичностью служит знаком порядка, введенного Богом в его творение. Соответственно, космическое время, измеряемое календарями, – это не чисто светское дело; оно имеет священный характер, ибо связано с повторяющимися праздниками: годичными, трехгодичными, субботними (каждые семь лет) и юбилейными (каждые 50 лет), а также охватывает недельный круг внутри года. Таким образом, все существование человека охвачено сетью обрядов и праздников, освящающих это существование. Место священного календаря в жизни Древнего Израиля очень велико, как велико оно и сейчас в жизни христиан.

Если космическое время циклично, то время историческое подчиняется иным законам. Согласно Библии, история направляется замыслом Бога, развивающимся и проявляющимся в ней. По истории, как вехи, расставлены события, которые имеют одиночный и неповторимый характер. Так Бог проявляет Себя посредством священной истории. События, из которых складывается эта история, представляют собой Его деяния в земном мире. Священная история, охватывающая всю судьбу народа Божия, располагается между двумя крайними точками: началом и концом. Божие руководство, и только оно одно, направляет историю к концу, к таинственной цели, которая осуществится, когда время придет к своему концу и вместе с тем к своей полноте.

В Библии историческое время имеет и свои особые мерила длительности. Первоначально оно было как бы семейным, измерялось по поколениям. Само слово толедот (родословие, генеалогия) означало в практической жизни историю. С момента установления царской власти счет стали вести по царствованиям. Позже появились эры. А потом уже накануне Рождества Христова у писателей-апокалиптиков обозначились две эпохи: нынешний, безнадежно погрязший во зле век и будущий, прекрасный, когда все противоречия исчезнут, а время как бы взорвется.

Античное мышление, представляя себе человеческое совершенство, обычно относило его к первобытным временам, за которыми следовала постепенная деградация – золотой, серебряный, медный и железный века. Иногда допускалось возвращение золотого века с возвратом Великого Года, что было связано с циклическим пониманием времени. Иное дело Библия. Она также относит состояние некого первоначального совершенства ко времени появления первых людей. Однако с момента грехопадения в истории действуют два противоположных начала. С одной стороны, в ней наблюдается поступательное развитие зла, духовный упадок, неизбежно навлекающий Божий Суд. Но, с другой, мы также видим развитие добра, подготавливающее спасение людей.

Сам же исторический процесс осмысляется в Ветхом Завете как драма человеческого непослушания и греха и как путь к спасению вопреки этому непослушанию и греху. Израильский ученый И. Кауфман даже назвал Ветхий Завет летописью человеческого непослушания, сказав, что история Древнего Израиля с самого начала и до конца мотивируется вызовом Богу. Погрязший в идолопоклонстве мир верит лишь своей силе и мудрости, пренебрегая Богом, но Бог через испытания и наказания ведет человека к истине.

Согласно книге «Бытие», плоды первородного греха не замедлили сказаться вскоре после изгнания из рая в новой для Адама и Евы жизни. Их первенец Каин, занимавшийся земледелием, коварно убил своего брата Авеля, который был скотоводом. Поводом для братоубийства стала зависть. Бог принял жертву Авеля и отверг жертву Каина. Опираясь на подобный выбор Яхве, ряд ученых (у нас И.Ш. Шифман) усматривают здесь отголоски отношений, характерных для древнего скотоводческого общества, считавшего свой образ жизни предпочтительным в сравнении с земледелием. Но сам текст не дает никаких оснований для подтверждения или опровержения подобной гипотезы, потому что библейского автора волнует совсем иное – религиозно-нравственный аспект убийства. С помощью немногих деталей этот автор высвечивает внутреннюю драму Каина. Бог поставил его перед выбором, с которым он не сумел справиться. «И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и дар его не призрел» (Бытие, 4:4–5). В языке Библии выражение «Бог, Который смотрит» является синонимом успеха в каком-либо деле. Каин удручен своим неуспехом. Но библейский автор ничего прямо не говорит о причине такого различного отношения Бога к братьям. Из контекста мы, однако, понимаем, что Каину нужно было больше доверять Богу. «И сказал Господь Бог Каину: почему ты огорчился? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним» (Бытие, 4:6–7). Из этих слов совершенно очевидно, что Каин свободен в своем выборе и может победить искушение, не впав в грех. Но он не выдержал испытания и сознательно пошел на преступление. А потом, уже совершив убийство, он борется со своей совестью. На вопрос Бога, где Авель, Каин отвечает: «Не знаю, разве я сторож брату моему?» (Бытие, 4:9).

Последствия братоубийства трагичны. В мир теперь реально входит смерть. Учение о воскресении мертвых, как мы уже говорили, возникло у иудеев много позже, незадолго до Рождества Христова. Тем не менее, согласно первобытным верованиям, надолго сохранившимся у евреев и отразившимся в текстах Ветхого Завета, смерть не была полным уничтожением. Тело опускалось в могилу, но нечто от усопшего, какая-то его тень продолжала существовать в царстве мертвых, шеоле. Оно представлялось как зияющая яма, глубокий колодец, место молчания, гибели, тьмы, забвения. Там все умершие разделяют общую несчастную участь, независимо от их земной жизни: они преданы праху и червям. Отныне их существование – лишь сон: ни надежды на память о Боге, ни признания Его чудес, ни Его прославления. Бог даже не вспоминает о мертвых. Для прошедших через врата шеола – нет возврата. Согласно этим поверьям, Бог в земной жизни оберегает праведников, даруя им долголетие, а потом их жизнь продолжается в их потомках. Перспектива, как видим, весьма мрачная.

Последствия братоубийства были трагичны и для самого Каина. Голос крови (она считалась символом жизни) убитого Авеля воззвал к Богу от земли. Земля, принявшая кровь Авеля, прокляла братоубийцу и отказалась дать ему силу – его труды земледельца отныне стали тщетными. Сам же Каин был обречен на вечное изгнание и скитания по земле. Единственное, от чего его уберег Бог, – это положение «вне закона», когда каждый встречный мог убить его. Бог сделал Каину знамение, т е. особый знак, охраняющий его.

«И пошел Каин от лица Господня; поселился в земле Нод, на восток от Едема» (Бытие, 4:16). Там он женился, у него родились дети, для которых он построил первый город. (Согласно наиболее распространенному толкованию, Каин женился на своей сестре). Потомство Каина поселилось вдали «от лица Господня», т. е. от того места, где Бог являл Свое благоволение. По мнению комментаторов, это было чем-то сродни современному отлучению от Церкви, удалением от мест, где культ Бога был в почете. Насколько можно судить по весьма краткому библейскому рассказу, потомки Каина, изгнанные от лица Бога, все свои силы, ум и изобретательность направили исключительно на удовлетворение материальных потребностей и достигли в этом больших успехов. Но они совершенно забыли о Боге и духовных потребностях. Плотское начало целиком возобладало в них и грозило извратить предназначенный Богом путь человека.

Иначе сложилась судьба потомков Сифа, сына, рожденного Евой взамен убитого Авеля. Потомки Сифа сохраняли память о Боге, призывая Его в своих молитвах. А одного из них, Еноха, который, как сказано в тексте, «ходил пред Богом», т. е. благодаря своему благочестию достиг святости, Бог живым взял на небо, освободив от вызванной грехом смерти.

Однако и тут, в этой генеалогической линии людского рода не все оказалось так уж благополучно. Постепенно потомки Сифа, забыв о праведности, начали жениться на дочерях из колена Каина, дочери человеческие стали вступать в связь с демонами и исполинами, и зло распространилось по всей земле. Все люди приобщились этому злу, за исключением единственного праведника Ноя и его семьи.

Все эти события разворачиваются в так называемой доисторической части книги Бытия (4-11 главы). Ученые не раз делали попытки согласовать это повествование с научными данными об эволюции земли и следах первых людей и их культуры. При этом они делали те или иные выводы, либо согласующиеся с библейским рассказом, либо пытающиеся опровергнуть его. (Обычно все зависит от наличия или отсутствия веры в каждом данном случае.) Однако само такое сопоставление вряд ли оправданно и свидетельствует, как нам кажется, о недостаточном понимании сути библейского текста и его задачи.

На основании научных данных мы можем судить, и при том лишь в самых общих чертах, об уровне цивилизации, достигнутом человечеством в различные эпохи (верхний палеолит, мезолит, неолит). Но мы не знаем абсолютно ничего о том, каковы в точности были те или иные события в жизни какого-либо народа или отдельных лиц.

Напротив, та часть Книги Бытия, которая рассказывает о древнейших временах, оперирует конкретными фактами, вводит эпизоды, называет имена, дает хронологические данные. Это и понятно. Ведь целью библейского автора было не сообщать нам о культурном и техническом прогрессе человечества. Он скорее хотел рассказать о нравственном и религиозном облике упоминаемых им людей и – что очень важно – показать, что Бог Авраама, Исаака и Иакова, с рассказа о которых начинается 12 глава, есть Бог всего человечества, судьбами которого Он управляет с самого начала, с момента творения. Поэтому в первых 11 главах автор книги Бытия, ведя повествование в глобальном масштабе, раздвигает границы священной истории, которая в остальных главах есть по преимуществу история только одного еврейского народа.

По сути дела, в первых главах книги Бытия о времени до Авраама говорится достаточно мало. Центральным эпизодом этого рассказа является 7 глава, описывающая всемирный потоп. Чтобы заполнить два пробела – между первыми людьми и потопом, а затем между потопом и Авраамом, библейский автор использовал один из древнейших жанров – родословие – и вставил в текст соответственно две генеалогии. В первой, от Адама, первого человека, до Ноя, главы обновленного после потопа человечества, названо десять имен. Во второй, от Сима, сына Ноя до Авраама, родоначальника еврейской общины, – также десять имен.

Эта симметрия чисел – и там, и там десять – не может не навести на размышления. Хорошо известно, что в древних семитических культурах не слишком заботились о математической точности чисел. Зато в них очень часто пользовались числами в их условном и символическом значении. Об этом стоит сказать несколько слов отдельно.

Библия буквально пестрит условным применением чисел. Так, 2 очень часто означает несколько, а «в два раза больше» – множество. Утешая евреев во время вавилонского плена, Исайя Второй, например, говорил, что Иерусалим «от руки Господней принял вдвое (т. е. во много раз больше) за грехи свои» (Исайя, 40:2). Число 4 обозначает совокупность направлений географического горизонта. Отсюда 4 ветра и 4 реки рая. Число 5 имеет мнемотехническое значение – облегчает запоминание с помощью пальцев руки. Число 7 передает мысль о довольно большом числе: «Кто убьет Каина, отмстится всемеро» (Бытие, 4:15). Есть предположение, что число 12 (12 колен Израилевых) соотносится с богослужениями в общем святилище в продолжении 12 месяцев года. Число 40 условно обозначало годы одного поколения – 40 лет странствия в пустыне, 40 лет спокойствия в Израиле после каждого избавления его судьями, 40 лет царствования Давида. Отсюда и представление о довольно долгом периоде времени, продолжительность которого не может быть точно установлена – 40 дней и ночей потопа, 40 дней пути пророка Илии, 40 дней поста Иисуса Христа.

Кроме того, числа могли иметь в Библии не только условное, но и символическое значение. Согласно такой интерпретации, 4 – число космической совокупности. Оно означает все, дает представление о полноте. 7 – это законченная серия и тоже полнота. Это число часто связано с предметами высокой святости:7 дней творенья, суббота как священный день. 12 как число колен Израилевых в этой интерпретации – тоже число совершенства, которое символически применяется к народу Божиему, отсюда и 12 апостолов.

И еще один момент. У евреев не было особых знаков для передачи чисел, как у арабов и римлян, но буквенные знаки передавали числовые значения (как у греков и славян). Соответственно, первая буква алфавита (алеф) означала 1 и т. д. Отсюда гематрия (испорченное греческое геометрия). Гематрией называют способ, излюбленный древними, согласно которому определенное число обозначало имя человека или предмет, поскольку цифры можно прочесть и как буквы, и тогда получится некое слово. Так, например, существует предположение, что в родословии Иисуса Христа, которое дано в первоначально написанном по-еврейски (или по-арамейски) Евангелии от Матфея, в три раза повторяющемся числе 14 можно усмотреть гематрию имени Давида. (Вспомним:14 родов от Авраама до Давида, 14 родов от Давида до переселения в Вавилон и 14 родов от переселения до Христа). (DWD=4+6+4.) Таким образом, Иисус – трижды Давид (всецело из дома Давида и Мессия).

Вернемся теперь к двум родословным, приведенным в книге Бытия. В каждой из них по 10 имен. Число 10 в его условном значении часто передавало довольно большое количество, что и нужно было автору в данном случае, поскольку он стремился рассказать о событиях, которые заняли весьма длительное время.

Очень интересные результаты принесло и более тщательное изучение жанра родословий в литературе древности. Вот они (по книге Гальбиатти и Пьяцца «Трудные страницы Библии»). Родословие, или генеалогия – это особый литературный жанр, содержащий перечисление по нисходящей линии потомков того или иного человека и имеющий целью доказать, что лица, перечисленные в этом списке, принадлежат к определенному семейному клану Значение родословий в древности очень велико, потому что именно благодаря им человек мог доказать, что он является сыном или потомком определенного родоначальника, и тем самым обосновать свои права в обществе. Отсюда и необходимость в подобных документах, устных или письменных, отсюда и широта их распространения.

Знаменательно, что в таких документах из соображений краткости или практичности могли отсутствовать некоторые промежуточные звенья. Приведу примеры из Библии. Согласно книге «Исход», время, проведенное евреями в Египте, равнялось 430 годам (Исход, 12:40). Однако в родословии Моисея, приведенном в той же самой книге (6:14), между Левием, пришедшим в Египет со своим отцом Иаковом, и Моисеем, который вывел евреев из Египта, имеется только два звена, два имени: Левий, Кааф, Амрам, Моисей. Или еще один пример, теперь уже из Евангелия от Матфея. Давая родословие Христа, Матфей пишет: «Иорам родил Озию». Однако из четвертой книги Царств мы узнаем, что между Иорамом и Озией пропущены цари Охозия, Иоас и Амазия. Этот пропуск, очевидно, объясняется желанием получить символическое число 14, о чем мы только что говорили. Само слово «рождать» имеет в родословии почти такой же широкий смысл, как и слово «сын», которое обозначает непрерывную генеалогическую линию, порой весьма отдаленную (Мессия – сын Давида, т. е. потомок Давида).

Таким образом, родословие может обмануть нас, если мы захотим установить точную хронологию, но оно очень хорошо подходит, чтобы в художественной форме воспроизвести содержание целой эпохи. Именно это и сделано в двух родословных, приведенных в начале книги «Бытие». Давая их, автор преследовал еще и важные для него религиозные цели. С помощью этих двух генеалогий он стремился доказать, что Ной является законным наследником обетований, данных Адаму, а Авраам, соответственно, является законным наследником благословения, данного Ною и его сыну Симу после потопа, т. е. Яхве – Бог всего человечества.

Начав повествование в глобальном масштабе и предельно раздвинув рамки священной истории, библейский автор вместе с тем постепенно и последовательно сужает свою тему и тем самым готовит читателя к дальнейшему рассказу об истории только одного еврейского народа. Так, упомянув о потомках Каина, автор уже больше не возвращается к ним. То же происходит и с другими сыновьями и дочерями Адама. Внимание сосредоточено на одном только Сифе. Сиф рождает Еноса и других детей, но автора интересует только Енос. Так продолжается до Ламеха и Ноя. Этот же прием повторяется и во второй родословной. Дав список народов, произошедших от сыновей Ноя – Иафета, Сима и Хама (10 глава), библейский автор, предоставив всех прочих своей судьбе, говорит лишь о линии потомков Сима, ведущей через Арфаксада к Фарре, отцу Авраама. Из сыновей Фарры он выбирает только Авраама и практически не интересуется остальными, лишь кратко упоминая о них. У Авраама было два сына – Измаил и Исаак. Упомянув о потомстве Измаила, автор сосредоточивает внимание на Исааке. Из сыновей Исаака он выбирает Иакова, и лишь в нескольких эпизодах касается Исава, также, впрочем, давая его родословную. Как считают ученые, такое художественное построение уникально в литературе Древнего Востока. Оно служит важнейшей цели Библии – показать, что Бог Израиля есть тот самый Бог, Который управляет судьбами Вселенной. Религиозная задача здесь успешно достигнута с помощью чисто художественного приема постепенного сужения перспективы.

Вспомним теперь, что оба эти родословия обрамляют главный эпизод доисторической части книги «Бытие» – рассказ о всемирном потопе. Библейский автор не первым обратился к этому сюжету, который был хорошо известен в фольклоре Древнего Востока и получил литературную обработку в месопотамской словесности, в шумерской и продолжающей ее традиции вавилонской литературе, в частности в знаменитой вавилонской поэме «Гильгамеш». Она была хорошо известна в сиро-палестинском регионе, где ее специально учили в школах писцов и постоянно переписывали. Библейский автор, очевидно, в той или иной степени знал вавилонскую традицию, которая тоже разделяла доисторические династии на допотопные и послепотопные.

Поэма о Гильгамеше и другие более краткие и фрагментарные источники позволяют воссоздать сказание о потопе в той форме, как оно существовало в месопотамской литературе. Сюжет его сводится к следующему. В совете богов принято решение послать потоп, чтобы истребить людей с лица земли. Бог Эа открывает эту тайну человеку по имени Утнапишти, делая вид, что говорит не с ним, а со стеной. Эа приказывает Утнапишти построить корабль и ввести туда всякое семя жизни, т. е. пары всех животных, птиц и т. д. Бог также советует не говорить другим людям правды о причинах постройки корабля. Утнапишти строит корабль в течение шести или семи дней. При этом даются точные размеры корабля. Затем наступает праздник завершения работ. Утнапишти погружает на корабль свои сокровища, животных и вступает туда вместе с женой, закрыв за собой двери. Начинается потоп, и боги приходят в ужас. Потоп длится 6 дней и ночей или 7 дней и ночей. После этого Утнапишти открывает окно и видит последствия потопа, превратившие все человечество в глину. Корабль приближается к горе Ницир (к югу Армении) и стоит там шесть дней. Затем Утнапишти выпускает на волю птиц (голубя, ласточек и ворона) и сам выходит из ковчега. Он приносит жертву и боги вдыхают ее аромат. Бог Бел недоволен спасением Утнапишти, но Эа убеждает его, что он поступил плохо, устроив потоп. Бел благословляет Утнапишти и его жену, наделяя их бессмертием.

Всем, кто читал библейский рассказ о потопе, легко увидеть, что он во многом сходен по своей композиции с месопотамской традицией. Для большей наглядности я процитирую несколько строк из поэмы о Гильгамеше в переводе И.М. Дьяконова и соответствующий этому эпизод из книги «Бытие».

А вот соответствующие этому строки Библии: «По прошествии сорока дней Ной открыл сделанное им окно ковчега и выпустил ворона, который, вылетев, отлетал и прилетал, пока осушилась земля от воды. Потом выпустил от себя голубя, чтобы видеть, сошла ли вода с лица земли. Но голубь не нашел места покоя для ног своих и возвратился к нему в ковчег; ибо вода была еще на поверхности всей земли; и он простер руку и взял его, и принял к себе в ковчег. И помедлил еще семь дней, и опять выпустил голубя из ковчега. Голубь возвратился к нему в вечернее время; и вот, свежий масличный лист во рту у него; и Ной узнал, что вода сошла с лица земли. Он помедлил еще семь дней и выпустил голубя; и он уже не возвратился к нему» (Бытие, 8:6-12).

Как видим, сходство бросается в глаза, хотя оно и не совсем полное. Если же говорить обо всем эпизоде в целом, то, по сравнению с месопотамским сказанием, библейский автор, конечно же, опускает простодушную уловку бога-покровителя Эа, который разговаривает со стеной, делая так, что при этом Утнапишти слышит его. Библейский автор не упоминает и о лжи согражданам Утнапишти, и о празднике в честь окончания работ, единственной целью которого было оставить в неведении будущих жертв потопа. Разумеется, в библейском тексте ничего не сказано ни об ужасе богов, ни о злобе Бела, поскольку это противоречит монотеистической концепции Библии.

Но зато библейский автор пишет об аромате от жертвоприношения Ноя, вдыхаемом Богом, о закрытии дверей ковчега, открытии окон и, как и в месопотамской традиции, хоть и на свой лад, он пользуется числом как художественным приемом, интересуясь не столько его прямым математическим значением, сколько переносным. Отсюда размеры корабля, которые отличаются от вавилонских. Отсюда семь дней перед потопом (вспомним, что 7 – это символ законченной серии чего-либо и символ полноты) и ряды по семи дней после открытия окна, отсюда и продолжительность дождя (40 дней), и продолжительность «усиления» воды (150 дней). Числа значительно крупнее, чем в «Гильгамеше», но цель их употребления – одна и та же, символическая.

Ученые также пришли к выводу, что в библейском рассказе о потопе, как и в рассказе о творении, совмещены две версии – яхвистская, где имя Бога – Яхве, и священническая, где имя Бога – Элохим. Это объясняет повторы в тексте и некоторые различия в деталях рассказа.

Проиллюстрируем это на конкретных примерах в дословном переводе. Вот как священнический вариант рассказывает о приказании Бога войти в ковчег: «И поставлю Я завет Мой с тобою: и войдешь в ковчег ты и сыновья твои, и жена твоя, и жены сынов с тобою. Введи также в ковчег из всех животных и от всякой плоти по паре, чтобы они остались с тобою в живых. Из птиц по роду их и из скота по роду их, из всех пресмыкающихся по роду их; из всех по паре войдут к тебе, чтобы остались в живых. А ты возьми себе всякой пищи, какою питаются, и собери к себе; и будет она для тебя и для них пищею. И сделал Ной все; как повелел ему Элохим» (Бытие, 6:18–22). А затем следует выполнение приказа: «В этот самый день вошел Ной в ковчег, и Сим, и Хам, и Иафет, и жена Ноева, и три жены сынов его с ними; они и все звери по роду их, и все гады, пресмыкающиеся по земле, по роду их, и все летающие, по роду их, все птицы, все крылатые. И вошли к Ною в ковчег по паре. И вошедшие мужской и женский пол всякой плоти вошли, как повелел Элохим» (Бытие, 7:13–16).

Вот как о том же самом повелении войти в ковчег рассказывает редактор Яхвист: «И сказал Яхве Ною: войди ты и все семейство твое в ковчег; потому что тебя увидел Я праведным предо мною в этом роде. Из всякого скота чистого возьми себе по семи, мужского пола и женского, и из скота нечистого по два, мужского пола и женского. Также из птиц небесных по семи, мужского пола и женского, чтобы сохранить семя по всей земле… Ной сделал все, что Яхве приказал ему» (Бытие, 7:1–5). А теперь исполнение приказа: «И вошел Ной, и сыновья его, и жена его, и жены сынов его в ковчег от вод потопа. И из скотов чистых, и из скотов нечистых, и из птиц, и из всех пресмыкающихся по земле. По паре, мужского и женского пола, вошли к Ною в ковчег, как Яхве повелел Ною» (Бытие, 7:7–9).

Различия в деталях этих двух версий бросаются в глаза. Заметим также, что в священническом варианте текста продолжительность потопа составляет 365 дней, а в яхвистской версии совокупность событий, относящихся к потопу, охватывает 7+40+7+7+7 дней (т. е. 68 дней).

Однако не следует слишком преувеличивать значение этих разночтений. Они затрагивают лишь детали повествования и не касаются его общего религиозного замысла. Очевидно, что и сам библейский автор-редактор не придавал этим расхождениям особого значения. Главным для него был общий смысл рассказа, который един в обеих версиях.

В чем этот смысл? Ответить на этот вопрос помогает сравнение библейского рассказа с месопотамской традицией. В поэме о Гильгамеше и других источниках рассказ о потопе тесно связан с поисками бессмертия, которое ненадолго обрел Утнапишти. Здесь боги принимают решение уничтожить людей по, можно сказать, ничтожному поводу – шумящие люди слишком докучают им. Это, по сути дела, каприз богов, в котором они потом сами же и раскаиваются. Ведь если и была какая-нибудь нужда в наказании, то оно оказалось явно чрезмерным.

Вот что бог Эа говорит по этому поводу богу Энлилю, наславшему потоп:

Мотивировка потопа в Библии совершенно иная. Это наказание Бога за оказавшееся неискоренимым нравственное падение человека. «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, от человека до скотов и гадов, и птиц небесных истреблю; ибо Я раскаялся, что создал их. Ной же обрел благодать пред очами Господа» (Бытие, 6:5–9).

Первородный грех, падение Адама, продолжает жить и среди его потомков, принося горькие плоды. Вслед за Каином с истинного пути сходят и его дети, впадая в тяжкие грехи и забывая Бога. Остаются потомки Сифа, но и их судьба печальна. Все, как и Адам, прошли через испытания, и все (за исключением немногих – Еноха) пали.

И тогда Бог начинает все сначала с единственным устоявшим Ноем. Он должен стать новым родоначальником человечества, которому предстоит пойти по указанному Богом пути. Но и Ной тоже должен выдержать испытание, которое он с успехом преодолевает. Это испытание веры. Ной должен поверить в нечто весьма странное и приготовиться к потопу. «И сделал Ной, что повелел ему Бог, так и сделал» (Бытие, 6:22).

Если в вавилонских источниках кульминацией рассказа о потопе был эпизод, где Утнапишти обретал траву бессмертия, которую он, впрочем, тут же и терял, то в Библии такой кульминацией становится послепотопное возобновление завета Бога с человеком. За справедливым наказанием следует милость Бога, и история людей движется вперед. «И благословил Бог Ноя и сынов его, и сказал им: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю» (Бытие, 9:1).

Бог повторил Ною и его сыновьям благословение, некогда данное первым людям в раю. После потопа все звери были снова приведены в подчинение человеку, и ему было разрешено, помимо растительной пищи, употреблять также и мясо животных, но не их кровь, ибо «в крови животных душа их» (Бытие, 9:4). Кроме того, людям был дан закон против человекоубийства: «Кто прольет кровь человека, того кровь прольется рукою человека» (Бытие, 9:6). Таким образом, к установлению субботы и брака (еще в раю) люди получили после потопа еще три новых предписания, которые называются «Ноевыми законами» – о воздержании от употребления крови, о запрещении убийства и о праве гражданской власти, т. е. о наказании за убийство.

А потом «Сказал Бог Ною и сынам его с ним: Вот, Я поставляю завет Мой с вами и с потомством вашим после вас… что не будет более истреблена всякая плоть водами потопа, и не будет уже потопа на опустошение земли» (Бытие, 9:8-11).

Как я уже говорил, ветхозаветный союз-завет Бога с человеком сформулирован по примеру договора между вассалом и господином на Древнем Востоке. Этот завет требует полного повиновения Богу, а его нарушение ведет к жестокому наказанию вплоть до изгнания народа с его родины и разрушению его страны. Интересно, что согласно древневосточным преданиям, и языческие боги тоже заключали с людьми некие магические договоры по принципу «ты мне, а я тебе». Такие договоры были как бы автоматической наградой за тщательное соблюдение обрядов и обеспечивали человеку или народу определенные материальные услуги со стороны божества (обильные урожаи, плодовитый скот, победу над врагами). Оттого и языческий бог как бы становился собственностью народа в той же мере, как народ становился его собственностью.

Напротив, завет Бога с человеком в Библии выявляет полную свободу Бога в действии высшего милосердия. Завет представляет собой, прежде всего, обетование, обещание, и тем самым он – милость милостей. Само слово «обетование» значит одновременно и возвещать, и гарантировать какой-либо дар. Но вместе с тем обетование связано и с жесткими требованиями, имеющими нераздельно нравственный и религиозный характер. Тут скрыт особый парадокс. Как объяснили позднейшие толкователи, человек обретает свободу, лишь подчиняясь необходимости, исполняя волю Бога и с ней согласуя свою жизнь. Именно так в Библии реализует себя парадокс свободы и необходимости, Божественной любви и послушания человека, через которое человек являет свою любовь к Богу.

Таким образом, в отличие от месопотамских источников, после потопа Ной получает не бессмертие, а нравственные законы и заключает завет с Богом. Знамением же завета становится радуга, которая обычно появляется на небе после дождя в знак того, что это не дождь потопа, а дождь благословения.

Итак, библейский автор переосмыслил общее для всего древнего сиро-палестинского региона предание в свете единобожия и придал ему смысл нравственного и религиозного урока. То, что приписывалось произволу завистливых богов, в Библии осмыслено как праведное дело единого Бога. Характерно, что при этом образ страшного бедствия как бы отступает на второй план перед образом спасительного очищения, представленного в виде избавляющего ковчега. За безответственными стихийными силами вырисовывается Божий суд, поражающий грешника и делающий праведника семенем нового человечества.

Эпитет «праведный» в Пятикнижии применяется только к Ною, который является представителем всех своих близких и спасает их вместе с собой. Этим избранием Бог сохраняет для Себя малый остаток избежавших гибели, от которых произойдет новый народ. Хотя сердце спасенного человека и остается еще склонным ко греху, Бог отныне обещает Свое долготерпение.

Что же касается религиозного смысла родословий, помещенных в книге Бытия после потопа и резюмирующих важнейшие события, случившиеся после потопа и до Авраама, то автор с их помощью рассказывает, что через какое-то время грех опять водворился в мире. Собственно говоря, уже сын Ноя Хам совершил нечестие по отношению к отцу, не прикрыв его наготы. А потом грех стал множиться. Исполнившись гордыни, люди решили построить башню до неба. Ученые уже давно пришли к выводу, что эта башня – не что иное, как многоярусная башня, или зиккурат, главного храма в Вавилоне. Являя собой образ идолопоклонства, она представлена в Библии как символ человеческой гордости. Как хорошо известно, Бог разрушил вавилонскую башню, рассеял народы, строившие ее, и смешал их языки. Но это привело лишь к забвению Бога и торжеству языческого идолопоклонства. Чтобы сохранить истинную веру и связанные с ней обетования, Бог избрал нового праведника. Им стал Авраам.

Между разрушением вавилонской башни и призванием Авраама помещено только одно родословие, но эти два события явно противопоставлены друг другу. Как утверждают комментаторы, в образном смысле Авраам есть первый камень духовного здания, которое Бог построил Сам с помощью людей. Оно займет место того здания, которое люди без помощи Бога и вопреки Его воле пожелали воздвигнуть в Вавилоне. Прежде чем сузить границы повествования до истории одного богоизбранного народа, Библия, обращая взор в будущее, вновь открывает напоследок бесконечный горизонт.

 

Библейские патриархи и Иосиф

Сегодня у нас пойдет речь о библейских патриархах, или, как их называет церковная традиция, ветхозаветных праотцах. Рассказ о них переносит читателя из доисторической эры в начальный период истории Израиля. События, описанные в этих главах книги «Бытие» (12–35 главы), произошли, согласно мнению ученых, в период, называемый Средним Бронзовым веком, который продолжался с XX по XVI век до н. э. За последние полтора столетия археологи совершили целый ряд важных открытий, которые помогли нам гораздо лучше понять историю и культуру этого времени. Однако все эти открытия лишь косвенно связаны с библейским рассказом. Данные археологии не подтверждают ни одно из событий, описанных там, но и не опровергают их.

Таким образом, при анализе библейского текста ученые имеют дело, как и в первых главах книги Бытия, только с преданием, которое было записано много позже. Отсюда некоторые анахронизмы, смущающие дотошных специалистов. Например, тот факт, что патриархи путешествуют на верблюдах, хотя сейчас установлено, что эти животные были приручены только в XII веке до н. э. Но таких анахронизмов не так много. В целом же библейский рассказ очень хорошо вписывается в контекст того, что мы теперь знаем из истории и археологии сиро-палестинского региона в эпоху Средней Бронзы.

Культура этого региона, наряду с египетской, – древнейшая в мире. Уже в четвертом тысячелетии до н. э. народы, населявшие земли между реками Тигром и Евфратом (отсюда название этого района – Месопотамия или Двуречье) имели свою письменность. Культуру Месопотамии создали два народа – шумеры, говорившие на языке, который не принадлежит ни одной из известных ныне языковых групп, и аккадцы (вавилоняне и ассирийцы), которые изъяснялись на одном из семитических наречий, родственном древнееврейскому, финикийскому и арабскому языкам. Письменность первоначально создали шумеры, а потом ее заимствовали и аккадцы, попавшие под сильное культурное влияние шумеров. Тем не менее в течение третьего тысячелетия до н. э. шумеры, жившие на юге Месопотамии, и аккадцы, жившие на севере, находились во вражде. В своем развитии шумеры поначалу обогнали аккадцев, добившись больших успехов как в экономике, так и в культуре. Но в XXIV веке до н. э. аккадцы покорили шумеров и правили ими около двух столетий (приблизительно 2360–2180 годы). Затем к власти опять вернулись шумеры. Именно в это время город Ур, где, как сказано в Библии, родился первый из патриархов Авраам, стал процветающим торговым центром со знаменитым храмом в форме зиккурата, развалины которого существуют и по сей день.

Но время мира было недолгим. В начале второго тысячелетия шумерское царство пало, и в регионе наступил период социальной смуты. Как раз тогда в Месопотамию вторглись полчища семитов, которые быстро распространились по всей ее территории. Их называли амореями. Некоторые библеисты считают, что путешествие Авраама по Месопотамии в Ханаан (современная Палестина) в той или иной мере сопутствовало проникновению амореев в Двуречье. Согласно этой довольно широко распространенной гипотезе, Авраам жил в XVIII веке до и. э. Интересно, что среди амореев были распространены такие имена, как Вениамин, Иаков и Аврам, которые, очевидно, являлись общими для всех семитических народностей. Впрочем, археологические открытия также показали, что названия некоторых древних городов региона поразительно похожи на имена родственников Авраама – Нахор, Фарра, Серух и Фалек.

В несколько более позднюю эпоху в Месопотамию с севера вторглись гурриты, племена не семитического происхождения. Теснимые ими семитические племена отступили на юго-запад. Во время этой новой миграции арамейцы заняли Сирию, а моавитяне, амонитяне и эдомиты поселились в Западном и Южном Ханаане. Согласно мнению другой группы ученых, путешествие Авраама случилось в период второй миграции (XVII век).

Особенно интересны для нас содержащиеся в древних месопотамских и египетских документах упоминания сравнительно небольшой группы людей, разбросанных по Малой Азии, Месопотамии, Сирии, Ханаану и Египту и известных под именем хапиру, или хабиру. Это слово относилось не столько к какой-либо расовой или этнической группе, хотя большинство хапиру составляли семиты. Оно обозначало группу людей, стоявших вне родоплеменных и общинных связей. Они не имели гражданства ни в одном из государств Ближнего Востока и вели жизнь скитальцев-кочевников, переезжали с места на место со своими семьями и имуществом. Многие ученые усматривают родство между словом хапиру и словом иври, которым в Библии, в книге «Бытие» названы евреи, хотя далеко не все согласны с этим выводом. Считается, что хапиру, упомянутые в древних документах начала второго тысячелетия, все же еще не были евреями, но что это слово, возможно, лишь впоследствии по аналогии стали применять к древним израильтянам. Как бы там ни было, оно очень подходит к Аврааму, который вел жизнь кочевника, так же, как и его сыну и внуку, Исааку и Иакову Как и хапиру, они тоже избегали оседлой жизни в городе, да и в сельской местности не задерживались на одном месте, не пускали корней. Поэтому ничто не мешало им во время голода оставить Палестину и переселиться в Египет.

Замечательные археологические открытия Нового времени помогают нам понять, что же именно Авраам видел на своем пути, когда он вместе со своей семьей покинул Ур Халдейский, расположенный на берегу Персидского залива, и проследовал примерно на 1000 км. на северо-запад в Харран, находящийся на берегу Евфрата, а оттуда в Ханаан, остановившись сначала в крупном ханаанском торговом центре Сихеме, а затем переселившись в Южный Ханаан, куда-то по соседству с Хевроном. Во всех этих местах были произведены раскопки, и мы сейчас гораздо лучше представляем себе уровень их культурного развития и образ жизни. Гораздо лучше мы понимаем и характер взаимоотношений библейских патриархов с теми народами, с которыми им приходилось иметь дело, а также и их собственные семейные отношения, которые, как мы теперь знаем, почти полностью соответствовали существовавшему тогда на Ближнем Востоке праву.

И все же хотя все замечательные открытия современной науки действительно заставляют нас увидеть многое как бы заново, они лишь косвенно связаны с главной задачей библейского текста, с тем ради чего он был написан. В чем эта задача? Сам текст отвечает на этот вопрос вполне однозначно. Чтобы сохранить истинную веру и связанные с ней обетования, которые были забыты потомками Ноя, Бог избирает нового праведника и делает его родоначальником нового рода, который призван сохранить истинную религию. Этим праведником стал Авраам, первый из трех ветхозаветных патриархов, человек, которого в Библии называют отцом верующих и другом Божиим. Именно с ним Бог возобновляет Свой завет.

Согласно библейскому рассказу, Авраам был уже в преклонных годах, ему исполнилось 75 лет, когда он услышал голос Бога: «И сказал Господь Аврааму: пойди из земли твоей, от родства твоего, и из дому отца твоего, в землю, которую Я укажу тебе. И Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое; и будешь ты в благословление. Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну, и благословятся в тебе все племена земные. И пошел Авраам, как сказал ему Господь» (Бытие, 12:1–4).

Как видим, Бог послал Авраама, уже старого человека, привыкшего к оседлой жизни в городе со всеми его благами цивилизации в неведомую страну, даже не назвав ее имени. И вот послушный Божественному гласу Авраам оставляет родину и отчий дом и меняет их на неизвестное, полное опасностей будущее и беспокойную жизнь кочевника, становясь по воле Бога хапиру. Такова сила веры Авраама и таково его послушание. Как бы в награду за это Бог благословляет Авраама, обещая ему многочисленное потомство («великий народ»), блага временные и вечные, и дарует ему славу и бессмертие в потомстве.

Вся известная по книге Бытия жизнь Авраама протекает под знаком свободного почина со стороны Бога. Первым действует Бог. В семье, «служившей иным богам», т. е. в семье язычников, Бог избирает Авраама, выводит его из Ура и ведет Своими путями в неизвестную страну. Это волеизъявление есть почин любви. С самого начала Бог проявляет к Аврааму безмерную щедрость. Его обетования предначертывают удивительное будущее. От Авраама же требуется бдительная и стойкая вера и безоговорочное приятие замысла Бога.

Во время странствий Бог еще несколько раз является Аврааму каждый раз подтверждая Свои обетования. После того как Лот, племянник Авраама, отделился от него со своими стадами и пастухами, Бог обещал Аврааму и его потомству всю землю Ханаанскую (т. е. Палестину, которая получила в дальнейшем в Библии имя земли обетованной, т. е. обещанной земли) и предсказал, что сделает потомство уже старого и бездетного Авраама подобным песку морскому: «Если кто может сосчитать песок земный, то потомство твое сочтено будет» (Бытие, 13:16).

А потом во время похода против четырех царей Авраам вновь получил благословение, на этот раз от Мельхиседека, царя Салима (Иерусалима) и священника Высшего Бога, который предложил Аврааму трапезу хлеба и вина по образу союза-завета и благословил его, сказав: «Благословен Аврам от Бога Всевышнего, Владыки неба и земли» (Бытие, 14:19). Затем Бог в видении вновь предсказал Аврааму бесчисленное потомство и после торжественного жертвоприношения вступил с ним в завет, обещав его потомству землю ханаанскую и определив ее границы в пределах будущего царства Давида и Соломона.

Когда же Аврааму исполнилось 99 лет, Бог опять явился ему, подтвердив Свой завет. При этом Он дал Аврааму новое имя – вместо Аврама (отец высокий, согласно другой этимологии – отец арамейцев) он стал Авраамом (согласно народной этимологии, отцом множества народов, или отцом народа, а не только дома Авраама). Сара (госпожа моя) стала Саррой (госпожой племен и царей). Бог вновь обещал Аврааму, что у Сарры родится сын от него и наложил на Авраама обязательство соблюдать договор с Ним.

Видимым знаком этого завета стал обряд обрезания, которое Бог заповедал совершать в восьмой день над каждым новорожденным младенцем мужского пола и над всеми рабами при их покупке. В чем суть этого обряда?

Как установили антропологи, обрезание практиковалось в древности у многих народов, которые совершали его обычно в связи с вступлением юноши в категорию взрослых или в брак. В Библии у древних израильтян оно, как и все остальное, получило специфически религиозную трактовку в духе монотеизма. Обрезание стало знаком принадлежности к общине людей, вступивших в завет с единым Богом, и сопровождалось пролитием крови, которое считалось важнейшей гарантией такого союза (пролитие крови как печать союза – тоже древнейший обычай).

Таким образом, обрезание для иудеев стало физическим знаком союза-завета, который каждый израильтянин мужского пола должен носить на своей плоти с восьмого дня жизни. Оно должно было постоянно напоминать потомкам Авраама о его завете с Богом и в то же время являлось внешним отличительным признаком принадлежности к богоизбранному народу и вступления в ветхозаветную Церковь. В духовном же смысле, на который обратили внимание пророки, обрезание символизировало отсечение плотских похотей и нечистых желаний; «обрезание сердца», о котором пишет Ветхий Завет, предполагало исключительную любовь к Богу и братолюбие.

Христианская традиция придает очень важное значение явлению Бога Аврааму у дубравы Мамре: «И явился ему Господь у дубравы Мамре, когда он сидел при входе в шатер свой, во время зноя дневного. Он возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него. Увидев, он побежал навстречу им от входа в шатер, и поклонился до земли. И сказал: Владыка! Если я обрел благословение пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего» (Бытие, 18:1–3).

Кто эти три таинственные мужа, которых Авраам и Сарра угощают трапезой, а они повторяют обетования о скором рождении сына у Авраама? Амвросий Медиоланский полагал, что это были три Лица Пресвятой Троицы, или – точнее – три Ипостаси: Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святой. Столь хорошо всем известная рублевская икона Пресвятой Троицы, изображающая именно этот эпизод книги «Бытие», очевидно, следует такому толкованию. Однако некоторые другие толкователи считают, что только один из этих трех странников был Божественным Лицом, два же остальные были ангелы.

Как я уже говорил, завет помимо своих благих обетований ставил и жесткие условия веры и послушания. Вера обязательно должна очиститься и окрепнуть через испытания. Действительно, испытание, которому Бог подверг Авраама, оказалось крайне тяжким. Согласно повелению Бога, Авраам должен был принести в жертву столь поздно родившегося у него и столь любимого сына Исаака. Нужно сказать, что в языческой среде на Древнем Востоке в то время и позже на самом деле существовал изуверский обычай приношения первенцев в жертву богам. Так поступали хананеяне, финикийцы и моавитяне. Они считали, что первенец принадлежит богам, а потому и жертвоприношение его понимали как подвиг, который человек совершает, чтобы снискать благословение и помощь богов. Это было одним из страшнейших искажений образа Бога в язычестве.

Авраам знал об этом обычае и, подавив свои чувства, и на этот раз беспрекословно послушался Бога. Но, как показывает библейский автор, Богу не нужна такая страшная жертва. Он требует от Авраама лишь готовности ее совершить, готовности пройти через любые испытания во имя Бога. Замысел Бога вел не к смерти, но к жизни. По дороге на гору Исаак спрашивает отца, где агнец всесожжения. Бог усмотрит себе агнца, отвечает Авраам. А потом он, связав, кладет кроткого и покорного Исаака на жертвенник и возносит нож. В последний момент, когда Авраам уже поднял нож для заклания Исаака, ангел Господень удержал его руку, и вместо Исаака в жертву был принесен баран, который запутался рогами в лесной чаще.

Авраам выдержал испытание, и в награду за его стойкую веру и послушание ему были повторены все прежние обетования. Ангел Господень с клятвой подтвердил, что Бог, «благословляя, благословит его и, умножая, умножит семя его как звезды небесные и как песок морской на берегу моря, и благословятся в семени его все народы земли за то, что он послушался гласа Божия» (Бытие, 23:17–18).

Жертвоприношение Исаака – один из самых широко известных библейских сюжетов эпохи патриархов. Существует великое множество его толкований, которые в целом подчеркивают безграничное послушание Авраама. Не раз к этому сюжету обращались и художники (Рембрандт, Кранах, Андреа дель Сарто, Тициан, Веронезе, Караваджо, Тьеполо), композиторы (Стравинский) и, конечно же, философы (Кьеркегор, Шестов). Наиболее важной для нашего курса является интерпретация отцов Церкви, согласно которой Исаак, послушно ложащийся на жертвенник, как бы прообразует Христа, восходящего на Голгофу и добровольно приносящего Себя в жертву за грехи мира.

Итак, в истории Авраама завет, обетование и происхождение еврейского народа как бы сливаются воедино. Ведь еврейского народа как такового в тот момент истории еще не было, и существование этого народа, который должен был родиться в лице Исаака, и составляет содержание того самого обетования, которое дано Аврааму, равно как и данный ему завет, предназначенный тому же народу. Поэтому в глазах израильского народа Авраам остался первым, кто услышал голос Бога и поверил Ему Недаром же в книге «Бытие» сказано: «Аврам поверил Господу и Он вменил это ему в праведность» (Бытие, 15:6).

По словам французского богослова-библеиста Луи Буйе, Авраам увековечивает в памяти то самое, что составляет глубинное определение народа Божия. Это не только народ, к которому обращено слово-обетование завета. Это также народ, который создан этим словом. Эта мысль постоянно присутствует в рассказе об Аврааме: слово Божие, и только оно дало Аврааму потомство.

В тот самый момент, когда Авраам повергается ниц перед Божественным явлением, он все же не может удержаться от смеха над обетованием, что у него, почти столетнего старца, родится сын. За завесой шатра девяностолетняя Сарра тоже смеется, когда три таинственных гостя повторяют это обещание. Тем не менее, оно исполняется в точности. И будто этого мало, Исаака, уже ставшего юношей (а по некоторым комментариям, ему даже было 30 лет), приходится принести в жертву. Цель этого одна – установить зависимость существования Исаака только и исключительно от Бога.

После Авраама и два другие патриарха, сын Авраама Исаак и внук Иаков, тоже удостоились Божественных видений. Бог, явившись Исааку во время голода и удержав его в пределах Палестины, повторил обетования, уже данные Аврааму, сказав, что они даны за то, что «Авраам послушался гласа Моего и соблюдал, что Мною заповедано было соблюдать» (Бытие, 26:5).

Впоследствии же Иаков, купивший себе право первородства за чечевичную похлебку у своего брата-близнеца Исава, с помощью матери Ревекки хитростью выманил благословение слепого отца, которое предрекало ему власть над другими народами и племенами, а также господство над братьями и грядущее богатство и преуспеяние. За эту хитрость Исав возненавидел Иакова. Но ничего изменить уже было нельзя, и Иакову пришлось оставить отчий дом.

Книга Бытия дает психологически убедительные портреты братьев-близнецов Иакова и Исава, как бы противопоставляя их друг другу. На первый взгляд Исав кажется достаточно привлекательным. Он щедр и великодушен и на свой манер бесхитростен; но в то же время он изображен чисто светским, если такое слово применимо, человеком, с безразличием относящимся к духовным устремлениям своих родителей и к завету с Богом. С другой стороны, Иаков, по крайней мере, в начале изображен хитрым и ловким юношей, прибегающим к разного рода недостойным уловкам и обману. Но постепенно в нем выковывается сила характера, стойкость и доброта. Долгие годы испытаний очищают его и делают достойным Божественного благословения. Ибо, в отличие от Исава, Иаков всегда верил в Бога Авраама и Исаака и с благоговением относился к духовной стороне жизни.

Во время своих странствий Иаков увидел чудесный сон – лестницу, которая стоит на земле, а верх ее касается неба, и ангелы восходят и нисходят по ней. На верху лестницы как символ Божественного промышления о земле стоит Сам Бог, Который вновь повторил Иакову обетование, данное Аврааму и повторенное Исааку. Бог обещал Иакову многочисленное потомство и землю, в которой он находится. Свою речь Бог закончил следующими словами: «И вот, Я с тобою; и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь; и возвращу тебя в сию землю; ибо не оставлю тебя, доколе не исполню того, что Я сказал тебе» (Бытие, 28:15). В знак благодарности Иаков нарек место, где ему было это видение, Вефиль, или Бет-Эль, т. е. Дом Божий, и поклялся почитать Бога и служить Ему.

А потом, много лет спустя, когда Иаков вместе со своими женами Рахилью и Лией и всеми детьми, челядью и многочисленными стадами возвращался в отчий дом и по дороге должен был встретиться с Исавом, затаившим на него горькую обиду, ему было еще одно видение. В эту ночь «боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его; и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним» (Бытие, 32:24–25).

Таинственный противник, в котором большинство толкователей видят вместе Бога и ангела (некоторые христианские толкователи – вторую Ипостась Бога-Троицы: Слово), очевидно, хотел испытать силу его веры и крепость молитвы. Иаков доказал эту силу и крепость тем, что даже раненый он поборол своего противника и до тех пор не отпускал его, пока Тот не благословил его, сказав: «Отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь» (Бытие, 32:28). (Здесь народная этимология: Израиль означает «да сразит Бог» [врагов].)

Это одно из самых таинственных и сложных мест книги Бытия, которому посвящена огромная по объему литература. Согласно традиционному толкованию, борьба Бога с человеком может быть объяснена из древних восточных обычаев – Бог, чтобы сделать Свое слово понятным, снисходит до этих обычаев. Борьба на Востоке, а также и в Греции и Риме, играла роль особого дружественного испытания, развивая физические силы человека. Этот аспект телесного испытания, проверки физических сил, присутствует в рассказе о сне Иакова, и отсюда его хромота. Но главное здесь – духовный момент борьбы. Потому Иаков и просит благословить его. И с этой точки зрения борьба Иакова символизирует духовные борения веры, не поддающейся никаким испытаниям и трудностям жизни. Такая борьба как бы предуказывает последующую историю потомства Иакова, отныне получившего имя Израиля, т. е. имя народа, который путем духовного подвига принимает блага от Бога, и вместе с тем имя это также служит залогом победы богоизбранного народа («если с человеками бороться будешь, одолеешь», – говорит Бог Иакову).

Сама же перемена имени Иакова, который ранее вовсе не был уж таким безупречным праведником и порой шел на разного рода хитрости и обманы, стала свидетельством его духовного перерождения, того, что только теперь после долгих испытаний он оказался достойным великих обетований и что теперь, подобно Аврааму и Сарре, тоже получившим новые имена, он всецело принадлежит Богу. Ибо согласно поверьям древних иудеев, имя считалось как бы самой личностью человека, и воздействовать на имя значило воздействовать на самого человека. Соответственно, переменить кому-либо имя значило придать ему новую личность.

Интересно отметить, что подобные антропоморфические богоявления встречаются в Библии только в книге Бытия, в разделе, касающемся библейских патриархов. Они служат указанием на глубокую древность записанных там событий, которые, как я уже сказал, большинство исследователей относят к XVIII веку до и. э. (Записаны они были, впрочем, много позже, скорее всего, около X века, но и это тоже очень древнее время, время литературной архаики.)

Отличительной особенностью этой патриархальной эпохи библейской истории, как свидетельствует сам текст книги Бытия, было близкое и непосредственное общение праотцов с Богом. Уже тогда Он был для них не только семейным и племенным Богом, Богом Авраама, Исаака и Иакова, как Его часто называют в тексте, но также и Богом Всемогущим и Судьей земли. В Его многочисленных обетованиях уже содержалась, хотя и прикровенно, мысль о будущем Избавителе, т. е. Мессии, как семени, в котором благословятся все народы. («И благословятся в семени твоем все народы земли», – говорит Бог Аврааму). Сама же жизнь патриархов, постоянно «ходивших пред Богом» и не только слушавших, но и исполнявших Его волю, стала для последующих поколений израильского народа образцом чистой веры и глубокого благочестия.

Хотя библейский автор сосредоточивает свое внимание на судьбе трех патриархов – Авраама, Исаака и Иакова, он все же, пусть и кратко, с помощью уже знакомого нам приема родословий говорит и о других народах Палестины. Наряду с происхождением евреев мы узнаем и о происхождении арабов от Измаила, сына Авраама и служанки Агари, а также о происхождении эдомитов, или эдумеев, от Исава и аммонитян и моавитян от Аммона и Моава, родившихся от кровосмесительной связи Лота с его дочерями.

Знаменательно, что в рассказе о патриархах библейский автор почти не касается бурной политической истории сиропалестинского региона первой половины и середины второго тысячелетия, которая, как я говорил, была во многом временем политической смуты и миграции народов. Вопреки всему тому, что мы теперь знаем об этой эпохе из других источников, Книга Бытия ничего не говорит ни о чужеземных нашествиях, ни о борьбе между отдельными государствами или городами, ни о верховной власти Египта или Хеттского царства. Единственное исключение – это рассказ о походе четырех восточных царей и их разгроме, но и этот рассказ не содержит никаких конкретных деталей, позволяющих соотнести его с теми или иными событиями, известными из внебиблейских источников. Создается впечатление, что патриархи жили в некоем пасторальном оазисе, как сказали бы мы теперь, в мирной и процветающей стране, где нет никаких междоусобиц и других политических и социальных конфликтов. Целый ряд библеистов пытались отыскать такой спокойный и мирный период в истории Ближнего Востока и поместить туда патриархов, более точно установив датировку событий этой части Книги Бытия. Но эти попытки не принесли никаких неоспоримых результатов. Скорее всего, это поиск в ложном направлении, поскольку библейский автор, по всей видимости, сознательно обходит события политической истории, в духе всего Ветхого Завета целиком сосредоточивая внимание на том, что для него нужно и важно, т. е. на религиозной задаче повествования.

Тем не менее, и тут согласны все ученые, Книга Бытия содержит очень богатый материал, позволяющий судить о быте и нравах полукочевого скотоводческого населения Палестины первой половины второго тысячелетия до н. э. Основной ячейкой общества тогда являлась большая семья, во главе которой стоял отец-домовладыка. Главным занятием семьи было скотоводство, хотя ее члены могли также заниматься и земледелием. Главы семей имели деньги и участвовали в торговле с чужеземными купцами. У каждой семьи была своя территория, где они пасли скот. При разделе семьи (как у Авраама и Лота) устанавливались новые границы.

Образ жизни семьи по современным меркам был довольно скромным. Ее члены жили в шатре и питались вегетарианской пищей, употребляя мясо лишь в исключительных случаях во время жертвоприношений или особенно торжественных пиршеств.

Сама семья состояла из жен (полигамия допускалась – вспомним жен и наложниц Иакова) и детей домовладыки. Браки совершались по воле родителей. Как правило, невесту принимали в семью жениха, но иногда и жених мог жить в семье тестя, отрабатывая там брачный выкуп за невесту. (Здесь можно сослаться на историю Иакова, работавшего у Лавана за Лию и Рахиль.)

Важнейшей частью благосостояния домовладыки считалось наличие большого потомства и прежде всего сыновей. Положение жен зависело от числа сыновей, а бесплодие считалось позором. В этом случае жены могли дать мужу свою рабыню в наложницы с тем, чтобы усыновить ее ребенка. Сыновья, рожденные женами и наложницами, обычно считались равноправными. Исключением был первородный сын, который занимал в семье особое положение. Он считался принадлежащим Богу и имел право на двойное наследие. Однако, как мы знаем по примеру Исава и Иакова, младший сын мог купить первородство у старшего. Кроме того, отец мог лишить первородства старшего сына за какое-либо преступление. Очень большую роль играло отцовское благословение. Оно определяло положение сына среди братьев и его будущее. Сыновья должны были почитать отца. Они работали в отцовском хозяйстве и образовывали особого рода семейный совет, обсуждая с отцом важнейшие решения. Иногда домовладыка усыновлял внуков. После смерти главы семейства братья могли разделиться, но могли и продолжать жить вместе.

Эпоха ветхозаветных патриархов кончилась со смертью Иосифа, любимого сына Иакова. Собственно говоря, история жизни и необыкновенных приключений Иосифа представляет собой отдельный эпизод, который западные исследователи часто называют новеллой. Сюжет этого эпизода очень хорошо известен и не раз становился материалом для самого разного рода произведений искусства, начиная со знаменитого романа Томаса Манна «Иосиф и его братья» и кончая голливудскими фильмами и даже балетом Ноймайера. Я не стану пересказывать этот сюжет во всех его подробностях, а напомню лишь его главные вехи. Иосиф, самый любимый сын Иакова, был продан в рабство своими братьями из зависти. Попав в Египет, он прошел через множество испытаний, закаливших его характер и научивших его трудолюбию, обходительности и мудрости. Иосиф был слугой, а потом и главным управителем в доме египетского вельможи Потифара, который, поверив клевете своей жены, тщетно пытавшейся соблазнить юношу, отправил его в тюрьму. Но и там Иосиф в короткий срок сумел завоевать расположение начальника, и тот сделал его надзирателем над другими узниками. В тюрьме Иосиф разгадал сны попавших туда виночерпия и хлебодара самого египетского фараона, а затем благодаря получившему прощение виночерпию, который, вернувшись ко двору, вспомнил о мудрости еврейского раба, разгадал и сны самого фараона. Тот возвысил Иосифа, сделав его своим наместником. Через несколько лет, когда в Палестине из-за неурожая начался голод, в Египет за продовольствием прибыли братья Иосифа. После ряда приключений Иосиф простил их, и в конце концов Иаков со всей своей многочисленной семьей переселился в Египет, где они остались на долгое время.

Рассказ об Иосифе действительно принадлежит к лучшим страницам Библии, в которых органично сочетается очарование почти сказочной архаики с глубоким психологизмом. На наших глазах Иосиф, проходя через жизненные испытания, меняется, превращаясь из избалованного отцом мальчика в мудрого мужа, способного великодушно простить обиды. Меняются и его братья, под конец тоже проявившие самоотверженность и любовь к отцу. Да и сам взгляд библейского автора и сегодня поражает неповторимым сплавом почти наивной и безыскусной простоты и глубокой и зрелой мудрости.

Проза этого отрывка, как, впрочем, и почти всей Книги Бытия, предельно лаконична. И потому вкрапленные сюда краткие характеристики необычайно выразительны. Одной фразой библейский автор может передать силу чувств своих героев. Вот, пример, который часто приводят исследователи. Иосиф открывает себя братьям, которые после долголетней разлуки не узнали его: «И не мог Иосиф владеть собою в присутствии всех, стоявших возле него, и вскричал: Уведите всех от меня! И не стоял никто рядом с ним, когда Иосиф открылся своим братьям. И возопил он, плача, и услышали египтяне, и услышал дом фараона. И сказал Иосиф своим братьям: Я – Иосиф! Жив ли еще мой отец? И не могли его братья отвечать ему, ибо испугались они его» (Бытие, 45:1–3).

Ученые уже давно задали вопрос, мог ли в действительности простой еврейский юноша из племени кочевников-пастухов (а в книге «Бытие» сказано: «мерзость для египтян всякий пастух овец». Бытие, 46:34) стать наместником фараона, а если да, то, когда и при каких исторических обстоятельствах. Вот ответ, к которому пришли библеисты. Примерно в XVII веке до и. э. Египет покорили гиксосы – по-египетски «цари чужеземных стран» – полчища захватчиков, большую часть из которых составляли семитические племена. У них на вооружении были колесницы, с помощью которых они быстро разбили египетскую армию, покорив весь Нижний Египет и заставив правителей Верхнего Египта платить им дань. Гиксосы быстро переняли все внешние атрибуты власти фараонов и продержались в Египте около 150 лет. Их столицей стал Аварис, город расположенный в восточной части дельты Нила.

Исходя из этого, ученые пришли к выводу, что переселение Иакова с семьей в Египет должно было произойти где-то в XVII веке до и. э., видимо, после того как страну захватили родственные им по языку гиксосы. Если это так, то и в головокружительном возвышении Иосифа, ставшего наместником фараона, не было ничего удивительного, поскольку фараон-гиксос, с подозрением относившийся к местному населению, легко мог сделать своим советником близкого к себе по происхождению чужеземца.

Подтверждением этой гипотезы служит то место Библии, где сказано, что Иосиф, несомненно, живший вблизи фараона, сел на колесницу и поспешил навстречу человеку, поселившемуся в земле Гесем, к востоку от дельты Нила, а затем вернулся и рассказал фараону о своей поездке. События эти, очевидно, произошли в течение весьма короткого промежутка времени. А если это так, то столица фараона не могла быть ни в Мемфисе, ни в Фивах или Фаюме. Ею мог быть только Аварис, столица гиксосов, построенная ими и разрушенная после их изгнания из страны.

Кроме того, библеистов до сих поражает в рассказе об Иосифе точность в воссоздании египетских обычаев. Это и погребальные обряды, связанные со смертью Иакова и Иосифа, и их бальзамирование, и тот факт, что Иосифа заставляют постричься перед встречей с фараоном (только сам фараон мог тогда носить бороду), и детали, связанные с возведением Иосифа в ранг наместника, и четкое представление о египетской топографии, и точность египетских имен, приведенных в тексте. Все это, взятое вместе, свидетельствует о египетских корнях и глубокой древности предания об Иосифе и не может быть объяснено только тем, что, как считают некоторые библеисты, текст его был записан в эпоху царя Соломона, женившегося на дочери фараона и укрепившего культурные и экономические связи с Египтом. Основа текста восходит к гораздо более ранней эпохе.

 

Исход и Синайское законодательство

Жизнь Иосифа и его потомков началась в Египте при явно благоприятных условиях. Ведь Иосиф был наместником фараона, который очень благоволил к нему и его родственникам. Но с течением времени эти обстоятельства изменились самым решающим образом, и сильно умножившиеся в числе потомки Иакова столкнулись с тяжкими бедами. Библейская книга Исход кратко говорит об этом так: «И восстал в Египте новый царь, который не знал Иосифа» (Исход, 1:8). Этот царь приказал превратить евреев в рабов, отправив их на изнурительные строительные работы и повелев во избежание дальнейшего умножения израильтян убивать всех новорожденных детей мужского пола.

Этот жестокий приказ отражал новую для Египта политическую реальность. Гиксосы, господствовавшие в стране около 150 лет, были низвергнуты и изгнаны. Новые же власти были вовсе не расположены к чужеземным для них семитическим племенам и в том числе к потомкам Иакова, израильтянам. Современные ученые считают, что события, описанные в первых главах книги Исход, произошли во время правления в Египте Девятнадцатой династии, когда на троне находился фараон Сети I (около 1305–1290 до и. э.) и его сын Рамзее II (οκ. 1290 – ок. 1224). Следующий за ними фараон Мернептах (ок. 1224 – ок. 1211) хвастался тем, что он разгромил израильтян в Ханаане в 1220 году. Таким образом, исход евреев из Египта к тому времени уже состоялся, и большинство библеистов сейчас считает, что это случилось где-то около 1290 года до и. э., хотя и не все согласны с такой датировкой.

Заметим в этой связи, что Сети I начал, а Рамзее II продолжил реконструкцию разрушенной столицы гиксосов Авариса, и им были нужны рабочие руки для строительства. Дошедшие до нас египетские документы того времени упоминают, что для этих работ привлекались хапиру, в числе которых наверняка были и евреи. Эти фараоны перенесли столицу назад в Аварис, переименовав его в Пи-Рамзес (т. е. Дом Рамзеса), ибо так им было легче вернуть себе отделившиеся от них азиатские территории. В новой столице разместилась и администрация фараона с бесчисленным множеством чиновников, придворных и военных. Сильно увеличившееся число израильтян, очевидно, грозило перенаселением дельты Нила, и этим, наверное, можно объяснить жестокий приказ фараона убивать новорожденных еврейских мальчиков, хотя подтверждения ему из внебиблейских источников до нас не дошли.

Именно в этот тяжкий для евреев момент истории родился Моисей, считающийся великим пророком и вождем израильского народа, который вывел этот народ из египетского рабства и дал ему синайское законодательство. Обо всем этом рассказывают следующие за книгой «Бытие» части Пятикнижия: книги «Исход», «Левит», «Числа» и «Второзаконие». Религиозные задачи, главные для всей Библии, доминируют и в этих ее книгах. В лице Моисея Божественное слово, обетование и завет теперь даются уже не отдельной семье, праотцам и их будущему потомству, но целому, вполне реально существующему народу который Моисей сплачивает вокруг себя и ведет в землю обетованную, тот самый Ханаан, где некогда жили ветхозаветные патриархи и где умерли и были похоронены Авраам и Исаак.

Таким образом, здесь уже, в отличие от Книги Бытия, как бы три действующих лица. Это, конечно же, как и раньше, Бог, выводящий народ из рабства и открывающий здесь Свои новые черты Бога-законодателя, носителя высшего нравственного идеала, но также чрезвычайно многоплановая и меняющаяся по ходу повествования фигура Моисея и, наконец, сам израильский народ, избранный на служение Богу.

В жизни Моисея, как и в жизни библейских патриархов, тоже есть и неожиданное призвание на службу Богу, и многочисленные Божественные откровения, и необычайные повороты судьбы. Согласно книге «Исход», Моисей родился как раз в тот момент, когда фараон, уже «не знавший Иосифа», отдал свой жестокий приказ убивать всех новорожденных еврейских мальчиков. Тогда мать Моисея, желая спасти дитя, положила его в корзину, которую пустила вплавь по водам Нила. А потом эту корзину заметила дочь фараона, которая стала приемной матерью мальчика, дав ему придворное воспитание и обучив его «всей мудрости египетской».

Никаких внебиблейских данных о Моисее до нас не дошло. Тем не менее почти все, даже скептически или атеистически настроенные современные ученые не ставят под сомнение его египетское воспитание и образование, хотя некоторыми чертами рассказ о его рождении напоминает легенду о детстве аккадского царя Саргона, тоже найденного в корзине, которая плыла по реке. Более того, Зигмунд Фрейд даже думал, что Моисей – вообще не еврей, а египтянин. Эту крайнюю точку зрения сейчас никто не разделяет. Но о египетском воспитании пророка говорит даже само его имя Моисей (Mosheh), которое исследователи возводят к египетскому слову мосе, что значит «рожденный» – отсюда Тутмос (бог Тот рожден) или Рамсес (тот же корень, но иная огласовка).

Однако несмотря на египетское воспитание и благополучную жизнь при дворе фараона, Моисей все же сохранил чувство принадлежности к своему народу и глубокое сочувствие к его горькой судьбе. Как сказал апостол Павел в «Послании к евреям», Моисей лучше захотел страдать с народом Божиим, чем иметь «временное, греховное наслаждение» и потому «отказался называться сыном дочери фараоновой» (Евреям, 11:24–25). Он убил египетского надзирателя, который издевался над беззащитным израильтянином, и был вынужден бежать из Египта. Целые долгие сорок лет он провел на Синайском полуострове, в земле Мадиамской, где женился на дочери местного священника. В Египет он вернулся лишь после смерти фараона (очевидно, Сети I), когда на трон взошел его преемник.

Годы, проведенные в земле Мадиамской, были для Моисея временем очищения и просветления. Здесь на горе Хорив и совершилось его призвание на службу Богу. Момент, когда Бог открылся ему в пылающей купине, – важнейший момент в жизни Моисея. Вот как это произошло. Неожиданно Моисей увидел: «терновый куст горит огнем, но куст не сгорает» (Исход, 3:2). Позднейшие толкователи усмотрели в этом видении символическое изображение бедствий евреев в египетском рабстве. Терновый куст, не отличающийся ни красотой, ни плодородием, воплощает собой нечто низкое, презираемое, т. е. сам еврейский народ, а пламя огня как сила истребляющая указывает на тяжесть страданий. И вместе с тем куст все же не сгорает, и, подобно этому, еврейский народ не уничтожается, а лишь очищается в горниле бедствий. (Согласно же одному из христианских толкований, куст – символ Богородицы, «до Рождества и по Рождестве Дева»). Из этого горящего, но не сгорающего куста, названного в славянской традиции неопалимой купиной, Моисей и услышал голос Бога, повелевший ему идти к фараону, царю египетскому, и вывести из Египта «народ Мой, сынов Израилевых» (Исход, 3:10).

Призвание Моисея явилось завершением и плодом долгой подготовки. Он услышал голос Бога, когда стал достойным такого откровения. Рожденный в угнетенном племени евреев, Моисей обязан дочери фараона не только тем, что она «из воды вынула его» (Исход, 2:10), и он остался жив, но и воспитанием, которое подготовило его к деятельности вождя. Простой неграмотный израильтянин никогда не смог бы стать таким вождем. Однако ни мудрость, ни известность, ни могущество, приобретенные при дворе фараона, не были достаточны, чтобы сделать его освободителем своего народа. Он даже среди своих единоплеменников поначалу натолкнулся на сопротивление. Когда он на следующий день после убийства египетского надзирателя хотел рассудить двух спорящих евреев, один из них сказал ему: «Кто поставил тебя начальником и судьею над нами? Не думаешь ли убить меня, как убил египтянина?» (Исход, 2:14). И вот Моисей бежит в пустыню, и лишь там после долгого испытания Бог призывает его.

Бог явился Моисею при неопалимой купине и открыл Свое Имя и Свой замысел, сказав ему о его посланничестве и дав силы выполнить это задание. Напрасно Моисей возражал: «Кто я, чтобы мне идти к фараону и вывести из Египта сынов Израилевых?» (Исход, 3:11). Смирение, сначала вызвавшее у него колебания перед столь ответственной задачей, в дальнейшем вместе с твердой верой помогло ему выполнить ее вопреки всему сопротивлению внешних обстоятельств и даже его собственных соплеменников.

В момент призвания особую роль сыграло то, что Бог открыл Моисею Свое Имя. Это имело очень важный богословский смысл, который нужно правильно понять. На вопрос Моисея, как Ему имя, Бог ответил: «Я есмь Сущий (Яхве). И сказал: так скажи сынам Израилевым: Сущий послал меня к вам» (Исход, 3:14).

В еврейском языке при переходе из первого лица в третье выражение «Я есмь» дает знаменитый тетраграмматон (четыре буквы) «Он есть» (YHWH), который произносится как Яхве, или Ягве, а в Средние века он получил огласовку Иегова. На греческий язык Септуагинты этот тетраграмматон был переведен как «сущий». Однако этот перевод не совсем точно передает смысл оригинала. Вернее, он выражает лишь один оттенок смысла – идею трансцендентности, вечности и неизменности Бога, столь присущую греческой мысли. Таким образом, взятый в третьем лице глагол быть с местоимением «он» означает, что единственная самодовлеющая причина бытия личности Бога в Ней Самой. Есть также мнение, что в оригинальном четырехбуквии можно усмотреть три формы времени ивритского глагола быть: «был, есть, буду», что выражает ничем не обусловленное и не ограниченное существование Бога.

Это верно, хотя при этом теряется присущий библейской мысли исторический аспект деятельности Бога и личностный аспект Его взаимоотношений с человеком. Тетраграмматон поэтому также переводят и как «Тот, Кто творит». Иными словами, Яхве – Тот, Кто не только трансцендентен миру, но и Тот, Кто является причиной бытия, т. е. не только сущий, но и творящий. На такой интерпретации, которую вполне допускает текст с иной огласовкой (замена гласной а на е), «Бог творящий» или «Я творящий» настаивали видные богословы XX века, в том числе знаменитый американский ученый Олбрайт.

Есть и третий способ толкования тетраграмматона, согласно которому здесь стоит не настоящее время «Я есмь», но будущее «Я буду» – текст позволяет и это. Тогда все это выражение означает имя Бога, Который как бы обращен лицом к Своему народу, Который являет Свое присутствие как Спаситель, Вождь и Судья и Который становится доступным в молитве и богослужении.

Все эти три толкования вполне допустимы, и трудно выбрать какой-либо один вариант. Возможно, что Мартин Бубер, крупнейший еврейский библеист и философ, был прав, сказав, что, отвечая на вопрос Моисея, Бог намеренно дал несколько туманный ответ, который можно толковать по-разному, чтобы подчеркнуть расстояние, отделяющее Бога от человека, Божественную тайну, конечную непознаваемость Бога. Более того. Слова «Я есмь то, что Я есмь» иногда даже понимают как отказ, подобный отказу ангела назвать свое имя Иакову, чтобы тот не претендовал на некую власть над ним.

Как бы там ни было, Яхве, это страшное имя, впервые открытое Моисею на горе Хорив, навсегда осталось в Израиле именем Бога. Это имя в дальнейшем окружили таким почитанием, что его даже не смели произносить вслух. При громком чтении библейских текстов в Храме или синагогах его заменяли словом Адонаи, по-гречески Кириос, по-латыни Доминус, а по-славянски Господь.

Сам же факт открытия Богом Своего имени важен потому, что отныне, с призвания Моисея, Бог, говорящий к Израилю и становящийся его Богом, не будет для него более неизвестным. Впредь Его не будут именовать нарицательным множественным числом Элохим от эль, древнейшего семитического обозначения Бога. (Множественное число здесь, впрочем, нужно понимать как прием, употребляемый из особого благоговения, а потому слово Элохим вовсе не означает боги, но Бог). Отныне Бог – уже не просто Бог Авраама, Исаака и Иакова; Его не нужно, как во времена патриархов, обозначать такими именами, как Шаддаи (дословно «тот, кто на горе» – по-русски Бог Всемогущий) или выражениями Страх Исаака или Сильный Иакова. Отныне Яхве – это Бог, лично известный под Его собственным именем.

Значение этого эпизода можно понять, если мы представим себе ту огромную силу, какую имя имело для древних и особенно для семитов. Мы уже отчасти касались этого в связи с переименованием Иакова в Израиля. Напомню, что назвать какое-либо существо (как это сделал Адам в раю с животными) значило овладеть им. Сама внутренняя природа существа открывалась через его имя. Имя определяло место, которое должен занимать в мире его носитель. Бог завершил творение, нарекая имена дню, ночи, небу, земле, морю, называя каждое светило его именем и предоставляя Адаму возможность дать имена животным. Имя считалось как бы личностью человека, и воздействовать на имя значило воздействовать на человека. Так, бунты, возникшие впоследствии в эпоху царств при переписи людей, объяснялись тем, что перепись казалась равносильной порабощению.

В эпизоде же призвания Моисея Бог Сам по Своей благой воле, из любви открыл Свое имя. Это неслыханный дар, который в дальнейшем явился основанием для употребления в тексте Библии брачных образов при описании отношений Бога и Его избранного народа, впервые у пророка Осии.

Итак, Яхве, Тот, Кто является причиной бытия, есть не только Бог, говорящий и открывающий Себя человеку, но и Бог, творящий историю Своего народа. И тут Его главным действием стал исход, чудесное освобождение Израиля из египетского рабства, а затем и водительство «рукою крепкою и мышцею высокою» (простертою), которое привело евреев в землю Ханаанскую, в страну, обещанную Аврааму. Как сказано в книге Второзаконие, «Господь вывел нас из Египта рукою крепкою. И явил Господь и знамения и чудеса великие и казни над Египтом, над фараоном и над всем домом его, пред глазами нашими. И нас вывел оттуда, чтобы ввести нас и дать нам землю, которою клялся отцам нашим дать нам». (Второзаконие, 6:21–23).

Что же это за знамения и чудеса великие и казни? Я думаю, что, скорее всего, большинство из вас знает ответ на этот вопрос и, может быть, даже помнит соответствующие эпизоды из книги Исход. Кратко говоря, все эти казни обрушились на Египет потому, что фараон не слушал Моисея и не хотел отпускать евреев из своей страны. Их задачей было вразумить фараона, и вместе с тем они были для евреев видимым и ощутимым знаком присутствия Яхве, вмешательства Бога в их судьбу с помощью природных явлений (нашествия насекомых, бури и т. д.) и необычайных происшествий, типа неожиданной гибели младенцев.

Как известно, самих казней было десять. Обращение воды в кровь, нашествие жаб, нашествие мошек (скнипов), нашествие «песьих мух» (злых и ядовитых насекомых), моровая язва на скот, язва, поражавшая людей, грозовая буря, побившая урожай, нашествие саранчи, мрак, покрывший Египет в течение трех дней (тьма египетская) и, наконец, последняя, самая важная казнь. Накануне Яхве повелел евреям выбрать для каждой семьи однолетнего ягненка (агнца), заколоть его и есть с пресным хлебом и горькими травами, не сокрушая (т. е. не ломая) костей; а кровью агнца – помазать косяки и перекладины дверей. В эту ночь Яхве поразил всех первенцев в Египте, от человека до скота (а мы помним, как чтили первенцев на Древнем Востоке). Ангел смерти прошел мимо лишь тех домов, на дверях которых был сделан знак кровью. По всему Египту поднялся плач, и фараон наконец отпустил евреев.

В честь избавления из рабства и выхода из Египта ветхозаветная Церковь впоследствии установила свой главный праздник – ветхозаветную Пасху (от слова песах – в переносном смысле перепрыгнуть, пройти мимо, щадить, т. е. прохождение Яхве, который прошел над домами израильтян, но поразил египетские дома). В этот день израильский народ празднует свое избрание в народ Божий. Чтобы стать достойным такого избрания, народ должен был очиститься, и единственное средство к тому – жертва, невинный агнец. А горькие травы и опресноки (пресный хлеб), которые также употребляют за пасхальной трапезой, как и ту ночь перед исходом, символизируют горечь рабства и сладость свободы.

Богословский смысл исхода прежде всего в том, что Бог усыновил еврейский народ, и это усыновление стало равносильным новому рождению. Сама жизнь народа как чада Божия только и обеспечивается в союзе с Богом, заменяя собой его прежнюю жизнь раба, обреченного на смерть. Здесь скрыт важный богословский парадокс. Израиль, как и все другие народы принадлежит истории. Но от самого его возникновения Библия представляет его превосходящим исторический порядок вещей. Этот народ существует оттого, что Бог его избрал и призвал, притом не за численность, силу или заслуги, но исключительно по любви. Отличив его среди других народов, Бог искупил его и избавил во время исхода из Египта. Сделав из него независимую нацию, Бог особым образом сотворил его, образовал его как младенца в утробе.

Выведя евреев из Египта, Бог продолжал творить «знамения и чудеса великие» и во время их странствий на пути в землю обетованную. Он вел их по предначертанному пути днем в виде столпа облачного и ночью – столпа огненного. Бог поил и питал их в пустыне, превращая горькие источники в чистую и сладкую воду и посылая им перепелов и манну небесную. Бог через Моисея ободрял малодушных и ропщущих, а таких было много, ибо психология раба прочно въедается в сознание человека, и приучить его к свободе, требующей отваги и мужества, крайне трудно. И, конечно же, как все знают, Бог, разделив морские воды, провел евреев по дну моря, как по суше, а когда египетская конница устремилась вслед за ними, вновь сомкнул воды, потопив преследователей.

Сейчас, насколько мне известно, никто из крупных библеистов не сомневается, что это событие, считающееся важнейшим из чудес во время странствия в землю обетованную, в действительности в той или иной форме имело место. При этом некоторые ученые, отказываясь верить в чудеса, предлагают самые разные объяснения, которые бы, по их мнению, не нарушали границы возможного. Так, одни предполагают, что евреи перешли по дну высохшего морского рукава, а когда туда вступили египтяне, началась буря, внезапно нагнавшая воду, или землетрясение. Согласно другому объяснению, перевод «Красное море», вошедший в обиход со времени Септуагинты, неверен. В тексте оригинала, якобы, была иная огласовка, и нужно говорить о тростниковом море, т. е. болотистой, поросшей тростниками почве на морском берегу, где смогли пройти пешие израильтяне, а тяжелая египетская конница затонула.

Для нас эти дискуссии не столь уж существенны. Важно другое, то, что этот переход по морскому дну навсегда остался в сознании евреев как величайшее Божие знамение их рождения как народа. Именно так он запечатлен в библейских текстах и, прежде всего, в знаменитой хвалебной песне Марками, сестры Моисея, сочинившей ее, как считают исследователи, вскоре после этого события: «Пою Господу, ибо Он высоко превознесся; коня и всадника его ввергнул в море. Господь крепость моя и слава моя, Он был мне спасением» (Исход, 15:1–2).

Однако сам трудный и болезненный процесс рождения древних израильтян как богоизбранного народа окончательно завершился лишь после того, как Бог через Моисея возобновил с ними Свой завет и дал им синайское законодательство, связав соблюдение завета с исполнением закона, или Торы.

Исход, возобновление завета и дарование Торы неразрывно связаны. Исход создал необходимые условия для возобновления завета и дарования Торы, выведя евреев из рабства, но они становятся богоизбранным народом, только приняв завет и исполнив повеления Торы. Таковы условия Бога, которые Он объявил через Моисея: «Если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов» (Исход, 19:5). Отныне исполнение завета со стороны Бога обусловлено исполнением закона со стороны человека. Соответственно, следовать закону – это дело святости, дело благочестия, то, что только и может обеспечить народу и каждому человеку Божие благословение. Но в чем закон?

Изложение Торы или, как ее часто называют, закона Моисеева, занимает огромное число страниц в Пятикнижии. И это понятно, поскольку Тора была призвана упорядочить жизнь евреев во всех ее проявлениях. Содержащиеся здесь предписания нравственного порядка напоминали об основных требованиях человеческой совести. Юридические формулы, рассеянные в нескольких сводах, определяли работу гражданских институтов (семейных, социальных, экономических и судебных). Наконец, постановления, относящиеся к богослужению, показывали, каким оно должно быть в отношении обрядов, священнослужителей и условий для совершения служб. Ничто не было оставлено без внимания.

Однако сердцевину всего синайского законодательства составляет знаменитый декалог, или десятисловие, т. е. те самые десять заповедей, о которых вы все так или иначе наверняка слышали. Именно в них сформулированы основы ветхозаветной нравственности. Это наиболее древняя часть Торы, которую, даже по мнению весьма рационалистических критиков, мог записать сам Моисей. Остальные постановления Торы создавались позже, постепенно, с обязательным учетом десятисловия, а часто и как его разъяснение и дополнение.

Постараемся, хотя бы кратко, рассмотреть эти заповеди. Первая гласит: «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов пред лицом Моим» (Исход, 20:2). Знаменательно, что в подлиннике Бог здесь назван впервые открытым Моисею именем Яхве. Он и есть Бог откровения и завета, чудесную силу и покровительство Которого израильтяне ощутили во время исхода, и потому Яхве как истинный Бог и должен стать единственным объектом поклонения. Как Он Сам говорит в книге Второзаконие, «Я – и нет Бога, кроме Меня» (Второзаконие, 32:39).

Вторая заповедь вытекает из первой и как бы продолжает ее: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе наверху и что на земле внизу и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои» (Исход, 20:4–6).

Уже первая заповедь, отвергая служение языческим богам, запрещала и поклонение их изображениям, от которого они в сознании язычников были неотделимы, ибо языческие боги на Ближнем Востоке и в Греции имели чувственный характер и без внешних форм, в которых они были представлены, были немыслимы. Соответственно, во второй заповеди запрещается не делание идолов языческих богов, но создание изображений Яхве. Ведь Бог есть Дух, и потому Он невидим. Яхве нельзя изображать в чувственных видимых формах и поклоняться этим изображениям. Такое поклонение – это род идолопоклонства. Вторая заповедь запрещает изображать Бога в виде кумира, изваяния, или в иных формах, воспроизводящих небесные светила («то, что на небе наверху»), людей, животных и птиц («на земле внизу») и рыб («в воде ниже земли»).

Заметим, что, исходя из этой заповеди, протестанты упразднили иконы и статуи, всегда имеющиеся в католических храмах (у православных есть только иконы). Нет изображений Бога и у монофизитов. На почве этой заповеди в православной Церкви некогда возникло движение иконоборцев, осужденное как ересь. Как мы все знаем, иконы в православной Церкви разрешены и очень почитаемы. Однако с точки зрения православной Церкви такое почитание вовсе не является идолопоклонством. Поклоняясь иконам, православные верующие мысленно представляют себе того, кто на них изображен (Иисуса Христа, Богородицу или кого-то из сонма святых), и поклоняются ему, вовсе не считая сами иконы божеством. По словам отцов Церкви, при таком почитании «мысль на первообразное восходит». Именно в этом и только в этом вся суть почитания икон.

Во второй заповеди мы встречаем и очень важное определение Яхве как Бога ревнителя. Согласно такому представлению, Бог, воздавая человеку как Своему любимому творению бесконечные милости, в то же время строгий и грозный Судья, Который не терпит грехов и карает за них. При этом последнюю фразу заповеди нужно понимать так. Яхве наказывает не всех детей за вину отцов, ибо во Второзаконии сказано: «Отцы не должны быть наказываемы смертью за детей, и дети не должны быть наказываемы смертью за отцов; каждый должен быть называем смертью за свои преступления» (Второзаконие, 24:16). Соответственно, до четвертого поколения наказывают лишь детей, чья преступность («ненавидящих Меня», как сказано в заповеди) коренится в виновности их отцов. Любящим же Бога и творящим Его заповеди милость воздается до тысячи родов. Это представление о Боге ревнителе во многом определило ветхозаветную концепцию истории еврейского народа, где все невзгоды евреев объясняются как наказание за ослушание и забвение Бога.

Третья заповедь вытекает из двух предыдущих. «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно» (Исход, 20:7). Вспомним, что для древних иудеев имя Бога – это Сам Бог. Поэтому это имя любимо, славно, почитаемо, свято, но оно и страшно. Призывать имя Яхве – значит воздавать поклонение Богу, молиться Ему. Его имя возглашают, к нему взывают за судом и правдой. Произносить же имя Бога напрасно, всуе, значит злоупотреблять этим именем и искушать Бога. Это уже не служение Богу, а профанация, и она строго наказывается.

В четвертой заповеди сказано: «Помни день субботний, чтобы святить его» (Исход, 20:8). Предписание о субботе уже было известно еврейскому народу, и потому оно здесь только напоминается. Соответственно, первые шесть дней недели – это время заботы о земных нуждах, отданное труду. В седьмой же день надлежит отрешиться от житейских забот, от привязанности к земле и земному. Работа в этот день запрещена даже пришельцам, рабам и скотам. Традиция посвящения целого дня Богу впоследствии перешла и в христианство, где днем, свободным от работы, стало воскресенье (неделя по-славянски).

Пятая заповедь гласит: «Почитай отца твоего и мать твою (чтобы тебе было хорошо и) чтобы продлились дни твои на земле» (Исход, 20:12). От духовных установлений, регулирующих отношения человека с Богом, декалог переходит теперь к общественным установлениям, регулирующим отношения между людьми в глазах перед Богом. Вполне естественно, что эти отношения начинаются с семьи, ибо семья – это основа гражданской жизни, и прочная семья – залог прочного общества. Потому почитание родителей, повиновение им, являются источником благоденствия, долгоденствия отдельных людей, поколений и всего народа. Крепкие нравственно, верные заветам отцов семьи никогда не распадутся и создадут прочное, долговечное общество.

Шестая заповедь «Не убивай» (Исход, 20:13) запрещает отнимать жизнь у человека, созданного по образу и подобию Бога. Каждого человека создал Бог, и только Он один может оборвать его жизнь. Согласно Библии, всякая жизнь вообще священна, ибо она от Бога. Но совсем особым образом это относится к человеку. Чтобы сделать его душой живою, Бог вдунул ему в ноздри дуновение жизни, которое Он же забирает назад в момент смерти. Вот почему Бог берет жизнь человека под Свое особое покровительство и запрещает убийство.

Следующая седьмая заповедь запрещает грех прелюбодеяния: «Не прелюбодействуй» (Исход, 20:14). Под прелюбодеянием понимается супружеская измена, грех одного из супругов или даже невесты или жениха, обрученных друг другу, ибо брачный союз, установленный Богом еще в раю, должен быть свят и беспорочен. Интересно, что прелюбодеянием в Ветхом Завете именуется также и идолопоклонство еврейского народа, его измена завету с Богом, поскольку сам этот завет иногда образно представлен в виде союза мужа (т. е. Бога) и жены (т. е. еврейского народа). Приведем в качестве примера слова пророка Осин, так говорящего о народе Израиля: «И накажу ее (т. е. народ Израиля) за дни служения Ваалам, когда она кадила им и, украсивши себя серьгами и ожерельями, ходила за любовниками своими, а Меня забывала» (Осия, 2:13).

В восьмой заповеди «Не кради» (Исход, 20:15) собственность как плод человеческого труда объявлена священной, а воровство клеймится как преступление. В девятой заповеди «Не приноси ложного свидетельства на ближнего своего» (Исход, 20:16) к преступлению приравнивается лжесвидетельство и всякого рода клевета. В последней десятой заповеди от запрещения худых дел и слов декалог переходит к запрещению дурных мыслей и желаний: «Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, (ни поля его), ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, (ни всякого скота его), ничего, что у ближнего твоего» (Исход, 20:17).

Значение декалога, только что прокомментированных мной десяти заповедей трудно переоценить. Кратко и суммарно говоря, он заложил основы нравственности и законодательства не только для иудейского, но и для христианского мира на многие века вперед. Разумеется, определенные нравственные и гражданские установления известны и у других народов древности. Это, скажем, законы Хаммурапи, записанные раньше десяти заповедей, или римское право, возникшее позже и независимо от иудейской традиции. Между всеми этими кодексами, конечно, есть совпадения. Да и сама Библия тоже признает существование некоего неписанного универсального нравственного закона, действующего в мире. Каин, люди, погибшие во время потопа, жители Содома и Гоморры наказаны за нарушение этого закона. Однако в десятисловии – и это самое важное – законы нравственности даны в виде откровения, как выражение слов Бога. Поэтому основы нравственности в Библии не являются учением мудрецов или повелением правителей, или даже наставлением некоего языческого божества, которое учит смертных наукам и искусствам, а заодно и морали. Десятисловие содержит в себе выражение абсолютной воли Бога, данной не жрецу или мудрецу, но всему народу. Собравшись у подножия горы Хорив, израильтяне слышат голос Самого Бога, чьи слова им затем разъясняет Моисей. А поскольку законы даны всему народу, то весь народ и в ответе за их нарушение.

Как я уже сказал, десять заповедей стали основой разработанного позже во всех деталях обширного законодательства. Оно часто называется синайским законодательством, поскольку Моисей получил десять заповедей от Бога на Синае. В основу отношений между людьми в синайском законодательстве положена истина, провозглашенная в книге Левит, а затем повторенная в Евангелии: «Люби ближнего твоего, как самого себя» (Левит, 19:18).

Многие частные постановления Торы направлены к тому, чтобы внедрить эту истину в сознание народа, привить ему идеалы добра и справедливости, милосердия и сострадания. Закон отвергает насилие и нарушение прав и интересов людей, живущих по соседству, выступает против любых форм разврата и требует прочных семейных отношений. Тора проповедует сострадание и милосердие к социально незащищенным, как сказали бы мы теперь – к рабам, вдовам, сиротам.

Форма проявления такого милосердия достаточно многообразна – от наказания за убийство раба, считавшегося как бы младшим членом семьи, до разного рода материальной помощи и непременной защиты в суде интересов вдов и сирот. Тора требует единой справедливости для всех вне зависимости от их социального положения.

Однако, с другой стороны, нужно помнить, что постановления синайского законодательства предназначались для народа, только что вышедшего из рабства и стоявшего на достаточно низкой ступени нравственного и культурного развития, а потому, очевидно, неспособного подняться на высоту предложенного ему нравственного уровня. В силу этого многие постановления Торы как бы применяются к этому реальному уровню еврейского народа. Отсюда знаменитый lex talionis, закон равномерного воздаяния: «око за око, зуб за зуб» (Исход, 21:24), отсюда жесткость многих постановлений – прелюбодеев, например, побивали камнями до смерти.

Но эта жесткость имела и свое богословское объяснение. Поскольку в мире властвует установленное Яхве милосердие и правда, то и их нарушение имеет далеко идущие неблагоприятные последствия не только для отдельных людей и или их сообщества, но и для всего мироздания, а потому, как считалось, должны караться с особой строгостью.

Реальным нравственным состоянием древнееврейского народа объясняется и рабский «юридизм» законов, их чрезвычайно строгая регламентация всей жизни, которая таила в себе опасность «законничества», нудного легализма, перевеса буквы закона над его духом. Но подобное отношение – это уже также и взгляд со стороны, характерный для более поздних эпох и, прежде всего, христианства. Для древних же иудеев речь шла не о рабском «юридизме» (этот термин был бы им совершенно непонятен), но о внутренней готовности следовать закону как слову Божию, которая проявляется в самых прозаических подробностях каждодневной жизни и быта. И тут нет ничего удивительного, ибо «жизнь верою» и «исполнение закона» должны были составлять для них единый и неразрывный идеал, определяющий все их существование. Другое дело, что он далеко не всегда находил свое воплощение в действительности; но он все же оставался высоким ориентиром для каждого правоверного иудея.

 

Исторические книги Ветхого Завета

Моисей умер раньше, чем иудеи вошли в землю обетованную. Он лишь увидел Ханаан издали перед смертью. Евреев туда привел другой вождь, Иисус Навин, которого Моисей назначил своим преемником. Об этих событиях и о дальнейшей судьбе древних иудеев рассказано в книгах Библии, которые христианская традиция (православная и католическая) называет историческими. Соответственно, в русском издании Ветхого Завета они следуют сразу же за Пятикнижием. Остановим наше внимание на этих книгах (книги Иисуса Навина, Судей, Царств, Паралипоменон, Ездры, Неемии, Есфирь).

Как ясно из их названия, они повествуют об истории еврейского народа и охватывают при этом весьма большой отрезок времени – от завоевания Ханаана при Иисусе Навине до возвращения евреев из вавилонского плена, а если добавить к ним неканонические Маккавейские книги, то они доводят эту историю до 135 года до н. э.

Так, в частности, книги Иисуса Навина и Судей охватывают ранний период жизни еврейского народа, когда израильские племена, оказавшиеся в земле обетованной после исхода из Египта, еще не были объединены в единое государство, но жили более или менее обособленно друг от друга. Книги Царств и Паралипоменон рассказывают о монархическом периоде в истории евреев, который длился около 500 лет. Этот период закончился в 586 году до н. э. в момент вавилонского пленения. Книги Ездры, Неемии, Иудифь и Есфирь повествуют о событиях после вавилонского плена и о восстановлении Иерусалима. Маккавейские же книги охватывают последний период ветхозаветной истории во времена борьбы евреев за независимость уже незадолго до Рождества Христова.

Уже очень давно было замечено, что в Ветхом Завете нет достаточной четкости в летосчислении, а потому хронология до сих пор остается одним из самых спорных моментов библеистики, по крайней мере в отношении Пятикнижия. Ученые прошлого выстраивали сложные схемы, пытаясь установить точную дату сотворения мира, призвания Авраама и переселения в Египет. Современные библеисты таких точных дат не дают, указывая на глубокую древность рассказа о библейских патриархах и косвенно соотнося его с событиями первой половины второго тысячелетия до н. э. И даже в отношении даты исхода евреев из Египта тоже нет единого мнения.

Но это Пятикнижие. С историческими книгами дело обстоит иначе. Время, описанное в них, гораздо ближе к нам, и на помощь ученым здесь приходит великое множество сохранившихся и вновь открытых археологических данных и разных других свидетельств истории. Поэтому, выстраивая историю иудеев и соотнося ее с текстами Ветхого Завета, исследователи чувствуют себя гораздо увереннее. Вопрос с датировкой большинства событий здесь практически решен. Иное дело их интерпретация. Она в науке может существенно отличаться от библейской. Но это вполне закономерно, поскольку факты в исторических книгах Ветхого Завета, как правило, рассматриваются тенденциозно, с теократической, провиденциальной точки зрения, согласно которой история древних евреев есть важнейшая часть плана Бога, и в ней раскрывается изначальный замысел Бога о мире и человеке. И тут на первый план выступает уже знакомая нам по десятисловию концепция Яхве как Бога ревнителя, воздающего милостью любящим Его, но и строго карающего за ослушание и отступничество. Выражаясь словами самой Библии, когда «Израиль служит Господу», для него наступает время мира и благоденствия, когда же «сыны Израилевы делают злое пред очами Господа» и уклоняются от истинной веры, неминуемо наступает пора упадка, внутренних раздоров, поражения от врагов и даже чужеземного ига.

Изложенная в Ветхом Завете история еврейского народа достаточно четко делится на несколько периодов. Подобное деление вслед за Библией приняла и наука. Первый из этих периодов – эпоха Судей, примерно с 1200 года до н. э. – до 1025 года до н. э., когда на престол взошел Саул, первый царь Израиля. Это было время заселения израильтянами той обетованной страны, с которой они отныне связаны на протяжении всей последующей истории Ветхого Завета. Завоевание было длительным и трудным. В течение многих поколений завоеватели не могли достичь побережья моря. Некоторые крупные города сохраняли верность фараонам, и в них стояли египетские гарнизоны. Многие горные селения продолжали находиться в руках прежнего населения даже после того, как были захвачены окружавшие их низины. Часто, в свою очередь, сами завоеватели оказывались в опасности. Разные группы их были изолированы одна от другой длинными полосами вражеской территории. Израильтяне были рассредоточены главным образом в трех районах, отделенных друг от друга полосами коренного ханаанского населения. Израильтяне обосновались в Иудее на юге, в центральном горном районе и в Галилее на севере. Кроме того, между отдельными племенами израильтян существовала сильная рознь, облегчавшая вторжение иноземцев. Лишь в очень редких случаях евреи забывали свои внутренние распри и совместно боролись с врагом. Но несмотря на все трудности, завоевание продолжалось.

Народ, еще недавно кочевавший по пустыне после исхода из Египта, теперь оставил кочевую жизнь и превратился в земледельческий, а к концу эпохи территориально-племенные рамки расселения израильтян приняли устойчивые формы и были закреплены на много веков. По всей стране на каждом пригодном для обработки клочке земли стояли небольшие города и села. Уклад жизни был весьма примитивным. Однако уже и тогда еще порой смутное национальное чувство выражалось в общем религиозном культе. Духовным центром был Силом (Шило), служивший резиденцией первосвященника и местом пребывания Скинии Завета, которой поклонялся народ. (Скинией называлось переносное святилище в виде шатра, где в ковчеге завета хранились каменные скрижали с десятью заповедями, данными Моисею, а также сосуд с манной небесной и посох Аарона. Моисей велел сделать скинию во время странствий по пустыне как помещение для богослужений. Там совершали культовое жертвоприношение до того, как был построен Храм в Иерусалиме.)

Этот период получил название «эпохи Судей» по характерному для него образу правления. Судьей называли вождя одного из племен или большого рода, который выступал в качестве командующего в бою с внешним врагом, угрожавшим племени («колену») или группе родственных ему племен. Иногда его побуждал к борьбе пророк. Выдающимися личностями среди вождей этой эпохи были: Варак и пророчица Девора, возглавившие группу израильских племен в войне с союзом ханаанских царей; Гидеон, отразивший нашествие кочевников-медианитов; Самсон, враждовавший с филистимлянами. Такой вождь именовался не только судьей, но и «спасителем», что указывает на прерогативы харизматического характера. Сам же термин «судья» заимствован из области административных понятий и обозначает постоянную функцию. Он свидетельствует о том, что полководец, одержав победу на поле брани, становился племенным или областным вождем. Победив врага, судьей мог стать и главарь отряда людей безземельных и неоседлых, каким был Иеффай, отразивший опасность со стороны аммонитян.

С религиозной точки зрения, эпоха Судей изображена в Библии как время многократного уклонения израильтян от истинной веры, но также и время всегда наступавшего вслед за этим раскаяния и спасения их от угнетателей с помощью посланного Богом судьи. Уже в начале эпохи, когда северные племена, оставив Яхве, попали под власть хананеев, мудрая пророчица Девора велела Бараку возглавить восстание против угнетателей, а после победы она сложила хвалебную песнь Господу, которую современные исследователи считают древнейшим пластом текста Библии. Вот конец этой песни: «Так да погибнут все враги Твои, Господи! Любящие же Его да будут как солнце, восходящее во всей силе своей!» (Судей, 5:31).

Аналогичным образом во имя истинного Бога в Библии действуют и все остальные судьи. Пожалуй, самый известный среди них – Самсон, чье жизнеописание многими чертами напоминает сказания о древних богатырях. Однако от языческих богатырей с их грандиозной силой и фантастическими подвигами Самсон отличается глубокой верой и преданностью Богу. Само рождение Самсона было возвещено ангелом, который сказал матери будущего судьи, что она «зачнет и родит сына, и бритва не коснется головы его, потому что от самого чрева младенец сей будет назорей Божий, и он начнет спасать Израиля от руки филистимлян» (Судей, 13:5). (Назореями тогда называли людей, которые по обету, данному на определенное время или на всю жизнь, должны были считать себя посвященными Богу Назорей не могли пить вино, стричь волосы и приближаться к мертвому телу)

Самсон, согласно книге Судей, воплотил в себе как добродетели, так и пороки своего народа, а потому его жизненный путь сопряжен как с победами, так и с поражениями. Уже в юности, поддавшись неразумной страсти к язычнице-филистимлянке, Самсон решил жениться на ней. Идя на свидание к невесте, он растерзал напавшего на него льва, как козленка, а спустя некоторое время он увидел, что в трупе убитого льва завелся рой пчел. Это дало ему повод на брачном пире загадать филистимлянам знаменитую загадку: «Из ядущего вышло ядомое, из сильного вышло сладкое» (Судей, 14:14). Когда же жена, чтобы помочь сородичам, выведала у Самсона отгадку, он сказал: «Если бы вы не орали на моей телице, не отгадали бы моей загадки» (Судей, 14:18).

Мстя неверной жене и филистимлянам, Самсон пустил в их пшеничное поле триста лисиц с привязанными к их хвостам факелами, а потом избил тысячу врагов ослиной челюстью. Совершил он и другие подвиги вполне былинного свойства. Так, например, застигнутый однажды во враждебной Газе в доме у блудницы, он взвалил на плечи городские ворота и унес их.

Самсон был судьей в течение двадцати лет и правил бы и дольше, если бы в очередной раз не поддался блудной страсти. Не устояв перед чарами красавицы-филистимлянки Далилы (Далиды), он открыл ей тайну своей силы, заключавшейся в назорейском обете не стричь волосы. Как все, наверное, знают, Далила, усыпив Самсона, остригла его, он потерял свою богатырскую силу и был ослеплен филистимлянами, которые заковали его медными цепями «в доме узников». Здесь его волосы вновь отросли, и когда его на всеобщее посмешище выставили на пиру у филистимлян, он с молитвою к Богу обрушил на своих гонителей колонны капища и погиб под развалинами вместе с тысячью своих врагов. На этом пиру филистимляне праздновали мнимую победу своего языческого бога Дагона над Яхве, но истинная вера и на этот раз восторжествовала – идол был низвергнут Духом Господа, действовавшим через Самсона.

Однако Самсон нанес филистимлянам лишь временное поражение, а потом, уже после его смерти, в решающем сражении израильская армия была разбита наголову и в плен был захвачен сам ковчег завета. На долгие годы Израиль подпал под власть филистимлян. Именно в эти годы в народе возникло желание иметь постоянное твердое руководство для обороны от внешних врагов и для создания мощного межплеменного союза, ибо только сильная единая власть, только царь, которому будет подчиняться народ, смогли бы победить филистимлян. «Пусть будет царь над нами, и мы будем, как прочие народы; будет судить нас царь наш и ходить пред нами, и вести войны наши» (1 Царств, 8:19–20), – потребовал народ, обратившись к пророку Самуилу.

Отношение к введению царской власти в Библии двойственно. Самуил поначалу отверг требование народа, поскольку оно было прямым нарушением открытого Моисею теократического принципа власти, изменой Яхве, единственному истинному царю Израиля. Однако в дальнейшем Самуил все же допустил установление царской власти и даже содействовал ему. Дело в том, что, согласно Библии, Бог снизошел до слабости человека. Благодаря вмешательству пророка царь стал уже не более и не менее, как помазанник Бога, т. е. Его образ и орудие. С помазания Саула как царя израильского началась следующая эпоха библейской истории – эпоха объединенного или единого царства.

Саул был доблестным воином из северного колена Вениамина, одаренным и бесстрашным полководцем. Царствование Саула (ок. 1025 – ок. 1004 годы до н. э.) – это время непрестанных войн с филистимлянами, которые велись с переменным успехом. Однако постепенно страна была почти полностью очищена от филистимлян, хотя некоторые победы над ними имели пока лишь временный характер. Саул реформировал военные силы, создав постоянную армию, состоявшую частью из добровольцев, частью из ополченцев, и разделив ее на отряды – тысячи и сотни.

Заслуги Саула несомненны, хотя, согласно Библии, он в целом вовсе не был идеальным или даже, может быть, просто хорошим царем. Он был способен на неожиданные вспышки ярости и жестокости, для которых интересы государства не могли служить смягчающим обстоятельством. О том, чтобы быть достойным помазания на царство, и о послушании воле Бога, возвещаемой через пророков, в его случае не могло быть и речи. Более того, из текста Библии мы узнаем, что Саул оказался способным и на святотатство – не дождавшись пророка Самуила, он сам, приняв на себя обязанности священника, совершил жертвоприношение, что считалось великим грехом. В дальнейшем Яхве через пророка Самуила за самовольный нрав отторг от Саула царство Израиля – Самуил тайно помазал царем Давида, пастуха из южного колена Иуды, враждовавшего с коленом Вениамина, откуда произошел Саул.

Давид прославился еще юношей, когда он неожиданно победил на поединке филистимского богатыря Голиафа, метнув в него камень из пращи. Кроме того, Давид был замечательным поэтом и музыкантом. Его приводили ко двору, чтобы он игрой на псалтыри (вид арфы) прогонял уныние Саула. Благодаря своей игре юноша заслужил расположение царя и даже женился на его дочери.

Давид быстро стал любимцем всего народа, и о его дерзких набегах на врага начали складывать сказания. Все это привело к тому, что Саул потерял доверие к Давиду и даже пытался убить его. Давид с группой преданных ему друзей был вынужден бежать в родные горы Иудеи, а затем, поскольку преследования не прекращались, и к филистимлянам. Вскоре в междоусобной войне погиб сын и наследник Саула, и Давида официально провозгласили царем Израиля (ок. 1004 г. до н. э.).

Во время своего царствования (ок. 1004-965 годы) Давид сумел сплотить народ и окончательно освободить его от филистимского ига, сокрушив былое могущество филистимлян и завоевав большую часть их территории. Давид вел и другие победоносные войны, так что к концу его царствования израильское государство распространилось от границ с Египтом и Ахабского залива на юге до берегов Евфрата на севере.

За время своей власти Давид коренным образом реформировал управление страной. Военный лагерь, который служил Саулу вместо дворца, превратился в царский двор со всеми его достоинствами и недостатками. Длинный список государственных чиновников, приведенный в Библии, свидетельствует о совершенствовании аппарата нового режима. Система военной службы теперь опиралась на ядро иностранных наемников. Перестроилась и усовершенствовалась гражданская власть. Свободный союз племен превратился в централизованное государство.

Для такого государства был нужен единый и сильный центр. Среди городов, захваченных Давидом, был один, Иерусалим, который идеально подходил для этой цели. Расположенный в центре, он не был исторически связан ни с одним коленом евреев. Окруженный с трех сторон пропастями, город был почти неприступен. Рядом с ним проходили важные пути торговли с севера на юг и с запада на восток.

Иерусалим стал любимым детищем царя. Давид потратил массу времени и средств на украшение и укрепление новой столицы. Он присоединил к городу гору Сион, построил царский дворец, а с перенесением в Иерусалим ковчега завета и переселением обслуживающих его священников и левитов город превратился также и в культовый и судебный центр.

Согласно Библии, Давид завершил дело, начатое Моисеем и Иисусом Навином. Установив царскую власть в Сионской крепости и перенеся ковчег завета в ближайшее соседство со своим дворцом, Давид окончательно закрепил Израиль в обетованной стране и прочно обеспечил его политическое существование в качестве народа. В лице Давида еврейский народ приобрел своего величайшего царя, который был особенно близок к Богу, совмещая, согласно преданию, царское служение с пророческим. Он основал династию, которая бессменно держалась на престоле около 400 лет вплоть до разрушения Первого Храма.

Немногие герои древности известны нам так хорошо, как Давид. При чтении Библии на наших глазах отважный юноша превращается в зрелого мужа, а потом и в мудрого старца. Мы видим, как талантливый лирический поэт, «сладостный певец Израиля», поднимается в некоторых псалмах до высокого видения пророка. Фигура Давида как человека и царя настолько ярка, что для Израиля он навсегда остался прообразом самого Мессии-Избавителя, который, как было обещано Давиду, произойдет из его рода. Начиная с Давида, союз между Богом и Его народом осуществляется уже через царя.

Во всем облике Давида заметна удивительная цельность натуры, простота, великодушие и глубокая вера, определяющие собой его уважение к законам нравственности и способность, когда нужно, признать свою неправоту и покаяться. Ибо и он тоже однажды впал в тяжкий грех. Рассказ об этом очень хорошо известен. Взойдя на крышу дворца, Давид случайно увидел, как на соседнем дворе купалась обнаженная красавица Вирсавия, жена одного из его храбрейших воинов Урии Хеттеянина. Влюбившись в Вирсавию, Давид тайно приказал послать ее мужа на верную смерть в бою, а сам потом женился на его вдове. Обличенный в этом грехе пророком Нафаном, царь чистосердечно покаялся, но последствия греха все же неминуемо сказались в его дальнейшей жизни. Его первый сын от Вирсавии умер, и последние годы жизни царя Давида оказались омраченными внутренними распрями. Его сыновья от разных жен постоянно враждовали между собой, и кровавые схватки происходили даже во дворце. В конце концов, Авессалом поднял против него открытый мятеж. Почти вся страна пошла за Авессаломом, который сумел даже захватить столицу. Давиду пришлось искать убежище за Иорданом, и лишь верность телохранителя спасла его от гибели. В Иерусалим на царский престол он вернулся только после смерти Авессалома на поле брани.

На смертном одре Давид назначил своим преемником Соломона (ок. 965–928 г. до н. э.), младшего сына от Вирсавии, которому тогда было самое большее 18 лет. Новый правитель сразу же столкнулся с оппозицией, которую он сумел быстро подавить. Затем его правление было на редкость мирным. Прочный мир – отличительная черта царствования Соломона. Библия рисует его как образец мудрости, равной которой не было на всей земле. Как рассказывают книги Царств, Бог явился Соломону во сне и сказал: «Проси, что дать тебе» (3 Царств, 3:5). Юный царь ответил: «Ты поставил раба Твоего царем вместо Давида, отца моего; но я отрок малый, не знаю ни моего выхода, ни входа. Даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы я мог судить народ Твой и различать, что добро и что зло» (3 Царств, 3:6–9). И сказал ему Бог: «Вот, Я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный тебе. И то, чего ты не просил, Я даю тебе – и богатство, и славу, так что не будет подобного тебе между царями во все твои дни» (3 Царств, 3:12–14).

В период правления Соломона Израильское царство стало играть важнейшую роль на Ближнем Востоке – между Египтом на юге и неохеттскими государствами на севере. Об исключительном положении Израильского царства среди современных ему государств свидетельствует, между прочим, и тот факт, что египетский фараон только по отношению к Соломону нарушил вековую традицию, дав ему в жены свою дочь, которая принесла в приданое пограничный город Гезер.

В вопросах внешней и внутренней политики Соломон продолжал линию своего отца. Это означало прежде всего расширение союзов и договоров, заключенных Давидом, и активное участие в международной торговле. Еврейское царство, наконец получило выход к Средиземному морю. Все крупные торговые пути – из Египта в Вавилон и от Средиземного моря в Индию – проходили через территорию Палестины. За безопасность на дорогах Соломон взимал дань с торговых караванов. Царская казна была полна. Иерусалим увидел редких зверей и товары из дальних стран. Царский двор славился отличным управлением и многочисленными чиновниками. Царственные особы из других стран приезжали к мудрейшему из монархов.

Столица была расширена и перестроена. Финикия поставляла материалы и опытных мастеров, тогда как работу производили местные жители в порядке повинности. Ремесленники из Тира помогали в сооружении роскошных царских дворцов. Из финансовых и административных соображений страна была разделена на 12 округов, не совпадавших с прежними племенными границами, хотя, как показали дальнейшие события, центробежная тенденция была слишком сильна, чтобы ее можно было подавить. Были укреплены некоторые пограничные города; в войске появилась конница – колесницы.

За расширением торговли и ростом богатства последовал и расцвет литературы. Имя самого царя Соломона связывалось с большим числом отточенных эпиграмм, стиль которых напоминает стиль притч, традиционно приписываемых его авторству. Контраст с лирическими порывами Давида характерен для той перемены, которая произошла в жизни нации и царского двора.

Вершиной царствования Соломона явилось сооружение на горе Сион величественного Храма для святыни, хранившейся прежде во дворце Давида. Храм был открыт с большими торжествами около 953 года до н. э. Отныне три главных праздника, особенно Пасха, когда каждому мужчине полагалось явиться перед святыней, служили обогащению города и превращали его в центр национальной жизни.

Однако, как рассказывает Библия, и Соломон тоже, подобно своему отцу Давиду, под конец жизни впал в грех, и грех этот, по мнению библейского автора, был во много раз тяжелее, чем грех его отца. Поддавшись уговору своих иноземных жен – размеры царского гарема вошли в пословицу, – Соломон и сам уклонился в идолопоклонство и построил в Иерусалиме капища языческим богам. За это Яхве сурово наказал его, отторгнув у его наследников большую часть израильского царства.

В последние годы правления Соломона в стране начало нарастать недовольство, которое охватило северные уделы, и вскоре после смерти царя его царство распалось на две части. Анализируя причины этого распада, современные историки указывают на внешний характер объединения севера с югом, которое произошло главным образом под влиянием личности Давида, но не привело к полному слиянию северных уделов с южным коленом Иуды. Они даже называют это объединение «персональной унией» Давида, которая уже была нарушена Соломоном, поставившим колено Иуды в привилегированное положение. Его сын Ровоам продолжил политику отца и в результате пожал то, что было посеяно Соломоном.

Северные наделы объединились в самостоятельное государство. В ходе своей истории оно упоминается в источниках под несколькими названиями: Израильское царство, царство Эфраима, царство Самарии и иногда просто Израиль. Южное царство стало называться просто Иудеей или Иудейским царством.

Отныне в течение двух веков библейская история охватывает два соседних государства, кровно родственных, но постоянно соперничавших, а временами и воевавших друг с другом. Иудейское царство сохранило в качестве столицы Иерусалим, центром Израильского царства стал Сихем, а затем Самария. Узы общего происхождения, языка и традиции часто сводили на нет политический раскол. Литература этого периода (прежде всего пророки) неизменно представляет народ единым, несмотря на политический раскол. Отношения между северным и южным царскими домами по большей части все-таки оставались дружественными. Однако разделение ослабило страну. Превращение Палестины в центр большой империи, оправданное ее географическим положением и начатое Давидом, стало невозможным. Согласно Библии, так и должно было быть, ибо значение Палестины лежало не в сфере политики.

Эпоха двух отдельных царств – Израиля и Иудеи – берет начало в 928 году до и. э. и заканчивается в 720 году разрушением Самарии.

Судьба обоих царств сложилась по-разному. Исключительная устойчивость династии Давида в Иудее гарантировала беспрепятственную преемственность власти и предохраняла страну от кровавых междоусобиц. Этому содействовал целый ряд факторов: ореол, которым было окружено имя царя Давида, тесная связь царствующего дома с Храмом и, наконец, тот факт, что Иудея в основном состояла из одного большого племени и его крупного надела.

Израильское же царство находилось в состоянии постоянных волнений. Его раздирала вечная вражда между племенами. Каждый удачливый полководец становился угрозой прочности трона. За два века существования северного царства там сменилось девятнадцать правителей (вдвое больше, чем на юге). Многие царствовали всего один или два года, некоторые – несколько месяцев, а один – только семь дней. По крайней мере, половина этих царей умерла насильственной смертью, чаще всего от рук преемников. В редких случаях правителю наследовал его сын. Лишь две династии продержались несколько поколений.

Видя тяготение своего народа к Храму в Иерусалиме, израильские цари стали относиться к этому с подозрением, опасаясь, как бы религиозные устремления не превратились в политические. Чтобы избежать такого развития событий, они возвели на своей территории новые святилища, поставив в них позолоченные фигуры быков, заменивших херувимов в Иерусалимском храме. Тем самым, как повествует Библия, твердость монотеистической веры была нарушена, а впоследствии многие израильские цари уклонялись в язычество, отказываясь от веры предков и даже потворствуя человеческим жертвоприношениям (в царствование Ахава).

В конце концов, по словам Библии, «прогневался Господь сильно на Израильтян, и отверг их от лица Своего. Не осталось никого, кроме дома Иудина» (4 Царств, 17:18). В 721 году до и. э. ассирийский царь Саргон разрушил Самарию до основания. Большая часть населения страны была уведена в плен в глубь ассирийской империи, а на их место были приведены переселенцы из других районов Ассирии. Эти переселенцы постепенно смешались с остатками местного населения и частично приняли их традиции. Так возник новый народ – самаритяне или самаряне. Родственные своим иудейским соседям по крови и культуре, они имели свои собственные интересы и потому духовно и политически отличались от евреев.

Иудейское царство просуществовало гораздо дольше, чем Израильское. Именно ему было суждено продолжить религиозную и культурную традицию еврейского народа. Однако и тут среди царей были свои отступники от веры. Впрочем, незадолго до окончательного падения Иудейского царства на престол вступил Озия (ок. 730 – ок. 722 г. до н. э.), который попытался восстановить истинную религию. Под его руководством Храм в Иерусалиме был отремонтирован и очищен от языческих украшений, нарушавших строгость ритуала, а Пасха стала праздноваться с невиданным патриотическим подъемом. Во время очищения Храма в нем была найдена Книга Завета. Чтение этой книги (скорее всего, это было Второзаконие) побудило царя созвать народное собрание, на котором был провозглашен союз между народом и Богом, т. е. вновь подтвержден древний завет.

Дальновидный Озия также попытался установить политические связи с Вавилонской империей. Однако его преемники, которые, согласно Библии, вновь уклонились в идолопоклонство и предпочли заключить военный союз с Египтом и Ассирией, выступили против Вавилона. В результате в 586 году до и. э. после двух лет тяжелой, мучительной осады Иерусалим пал. Город был разграблен, главные здания сожжены, укрепления полностью уничтожены, Храм разрушен и ковчег завета исчез без следа. Большая часть населения была уведена в плен в Вавилон. Лишь небольшая часть сельских жителей осталась в разрушенной стране.

Согласно Библии, вавилонское пленение стало карой за слабость богоизбранного народа, который, в очередной раз впав в идолопоклонство, уклонился от своей миссии – быть светом для остальных народов, и тем нарушил завет с Богом. Но кара эта вместе с тем была и горьким лекарством, служившим для вразумления заблудших, но все же не окончательно погибших чад Божиих. Перенеся тяготы плена вдали от обетованной земли и ее поруганных святынь, иудеи раскаялись и обратились к Богу. В изгнании среди них появились пророки – прежде всего, Иезекииль, – призывавшие народ сберечь веру отцов. Они помогли переселенцам сохранить национальное и религиозное единство. Преданность иудеев единому Богу, пройдя сквозь тяжкие испытания, не только не исчезла, но, наоборот, чрезвычайно окрепла.

Вавилонская империя пала так же неожиданно, как и возникла. В 538 году до н. э. персидский царь Кир разрушил ее, и евреи получили возможность вернуться на родину. Уведенные в плен евреи принадлежали к различным коленам-племенам. Однако в изгнании все сплотились вокруг племени Иуды и по возвращении селились вперемешку. Прежние племенные различия теперь стерлись. Постепенно все население стало называться людьми Иуды, или иудеями.

Из плена они возвращались медленно, отдельными партиями в течение многих лет. Но уже в 5 38 году первая группа вернувшихся собралась в Иерусалиме, чтобы восстановить богослужение в Храме. Они расчистили центр храмового двора и установили там временный алтарь. Сразу же началась и подготовка к полному восстановлению Храма. Как повествуют книги Ездры и Неемии, она шла с переменным успехом, но в конце концов весной 515 года до н. э. Храм был вновь отстроен и освящен.

С этого момента началась последняя эпоха ветхозаветной истории – эпоха Второго Храма. Жизнь в столице восстанавливалась медленно и постепенно. Переломным этапом стал 458 год до н. э., когда в Иерусалим приехала новая группа иммигрантов во главе с Ездрой, человеком, который был священником и занимал высокий пост при персидском дворе. С помощью прибывшего несколько позже царского наместника Неемии Ездра осуществил свои религиозные реформы. Иудеи на совете старейшин, или Синедрионе, вновь подтвердили завет с Богом, и соблюдение Моисеева закона отныне стало обязательным.

С язычеством теперь было покончено навсегда, и в народе постепенно началось религиозно-нравственное возрождение, отмеченное усилившимся патриотизмом и ожиданием прихода Мессии-Избавителя, который исполнит великие обещания, данные отцам. Этот настрой не сумели поколебать ни греческое владычество периода эллинизма, ни последовавшее за ним римское завоевание.

Чтобы соблюдать закон Моисея, нужно было его знать. А поскольку евреи говорили теперь уже на арамейском языке, то изучение и изъяснение Писания стало делом особо просвещенных людей, владевших ивритом. Их стали называть книжниками. Вскоре после возвращения из плена деятельность пророков прекратилась, и благодаря этому Писание стало играть еще большую роль. Тору теперь читали и изъясняли не только в Храме, но и в каждом городе и деревне в местной синагоге. Уважение, с которым прежде относились только к священникам, теперь оказывали всякому, кто мог толковать Писание. В стране появились и религиозные партии – фарисеи, саддукеи и ессеи. Но об этом мы поговорим позже, когда обратимся к Новому Завету.

 

Пророки. Илия, Амос и Осия

Сегодня мы обращаемся к пророческим книгам Ветхого Завета и посвятим им три лекции, поскольку это очень важная и вместе с тем, может быть, и самая трудная для понимания часть Библии.

Хотя закон Моисея обязывал священников учить народ благочестию, в древности на практике это предписание далеко не всегда выполнялось. Многие священники больше занимались принесением жертв в Храме, исполнением треб, как сказали бы мы теперь, и на наставление народа у них не хватало времени, а иногда и желания. Политеизм (идолопоклонство соседних народов) легко перенимался евреями и приводил их к отступлению от чистоты веры в единого Бога-Яхве. Еврейские цари и правители, как мы помним из анализа исторических книг, тоже часто подавали дурной пример. И, вот, как рассказывает Библия, чтобы наставить народ в истинной вере, Бог посылал ему Своих пророков. Совершенно очевидно, что пророки имели огромное влияние на веру народа и нередко спасали евреев от духовной катастрофы. В то время как священство передавалось по наследству, к пророческому служению люди призывались Богом индивидуально. Главной задачей пророков было указать народу на его нравственные и религиозные нарушения и восстановить благочестие. Уча, пророки нередко предсказывали будущее.

Слово «пророк» означает «говорящий», «вещающий». Между библеистами нет согласия, является ли эта форма активной или пассивной. Иными словами, является ли пророк тем, кто возвещает или призывает, или тем, кто сам призван, чтобы стать вестником Бога. Думается, что оба значения в равной мере важны для понимания миссии пророков.

Древние евреи также называли пророков «видящий» и «прозорливец». Нужно сказать, что дар предвидения, которым, несомненно, обладали пророки, не имел самодовлеющего значения. Для народа он прежде всего служил подтверждением того, что они действительно посланы Богом.

Однако сами эти слова (видящий и прозорливец) как будто бы указывают на сходство пророков с языческими прорицателями или оракулами. Но сходство это только сугубо внешнее. Конечно, и пророки, тоже порой впадая в экстаз, возвещали то, что им открывалось в видениях. Однако языческие прорицания были откровениями частного порядка, касающимися жизни отдельных людей или поворотов в судьбе отдельных государств, а сами слова прорицателей представляли собой независимые друг от друга изречения, часто весьма двусмысленные, поддающиеся противоположным толкованиям, как у дельфийского оракула.

Среди пророков в Древнем Израиле тоже были тайновидцы, утверждавшие, что видят реальность, незримую для простых смертных. Но это была реальность совсем иного рода. Ведь пророки считались людьми, особо избранными Богом и посланными возвестить Его волю. Образ Бога, владевшего ими, вырисовывался из их откровений с необычайной ясностью и величием, каких не было нигде в литературе. В то же время и общая направленность, которую пророки усматривали в движении событий, приобретала в их видениях такой размах, который тоже не имел себе равных. Их пророчества охватывали не только историю евреев, но и судьбы всего мира, а начиная с пророка Иезекииля и простирались до конца дней, до последнего момента истории мира, а настоящее, частные жизни людей и те или иные события в судьбе своего народа они соизмеряли с этой конечной целью истории.

Первым пророком и образцом для всех остальных, появившихся после, был сам Моисей. Как мы помним, Бог призвал его на служение; Моисея посещали видения. Он в страхе противился своему призванию, но на него снизошел Дух Яхве, и он открыл народу слово Бога. Все это характерные черты подлинного пророчества. Обращаясь к Моисею, Бог говорил: «Итак, пойди, и Я буду при устах твоих, и научу тебя, что говорить» (Исход, 4:12).

То же самое впоследствии происходило и с другими пророками. Иеремия, например, пишет: «И простер Господь руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал мне Господь: вот, Я вложил слова Мои в уста твои» (Иеремия, 1:9). А вот как в Третьей книге Царств рассказано о нисхождении Духа Божия на пророка Илию. Обращаясь к Илии, Господь говорит ему: «Выйди и стань на горе перед лицом Господним. И вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь. После ветра землетрясение; но не в землетрясении Господь. После землетрясения огонь; но не в огне Господь. После огня веяние тихого ветра» (3 Царств, 19:11–12). Таким образом, Бог явился не в вихре и буре, не в землетрясении, не во всепожирающем огне – обычных грозных стихийных силах, а в веянии тихого ветра. Это очень важно для понимания пророков, да и всего Ветхого Завета в целом, где Бог не есть стихийная сила, но духовное и нравственное начало, для которого стихийные элементы – лишь средства для проявления. Соответственно, духовные и нравственные начала – главные в учении пророков.

Лучше понять смысл речений пророков помогает проделанный библеистами анализ той словесной формы, которой они пользовались для выражения воли Бога. Ученые установили, что пророки часто прибегали к так называемому стилю посланников, широко распространенному тогда на Ближнем Востоке. Что это за стиль? Приведу пример из самой Библии, из книги «Бытие». Возвращаясь домой со своей семьей и стадами, Иаков послал гонцов к брату Исаву. «И послал Иаков пред собою вестников к брату своему Исаву… и приказал им, сказав: так скажите господину моему Исаву: вот, что говорит раб твой Иаков: я жил у Лавана…» (Бытие, 32:3–4). Пророки пользуются примерно теми же словесными формулами – ведь их послал Бог. Они получили повеление от Бога: «Иди и скажи народу Моему». Более того. Сообщения пророков часто начинались соответствующей данному случаю словесной формулой: «Так говорит Господь (Яхве)» и заканчивались теми же словами. Да и сами пророки видели в себе посланников Яхве. Их сила заключалась не в них самих, их религиозном опыте или суждениях, но в Том, Кто их послал.

По меткому выражению о. Александра Меня, пророков не покидало чувство, что они живут в присутствии Вечного, находясь как бы в Его «поле». Они называли это «даат Элохим», богопознанием. Такое «знание» не имело ничего общего с философскими спекуляциями и отвлеченными умопостроениями, как в греческой философии. Сам глагол «лаадат» (знать) имеет в Библии смысл обладания, глубокой близости, в том числе и супружеской. Поэтому «даат Элохим» (познать Бога) означало приблизиться к Богу через любовь к Нему. Пророкам открывалось не безликое Начало и не холодный мировой закон, а Бог Живой, встречу с Которым они переживали как встречу с Личностью. И то, что они возвещали, нередко превосходило не только уровень их непосредственной аудитории, их слушателей, но и уровень их собственного религиозного сознания.

Пророки пользовались огромным уважением в народе. Их часто называли людьми Божиими, пастырями и считали выразителями народной совести. Пророки появились очень рано. Как я сказал, первым из них считается Моисей. Ограничения пола здесь не было. Недаром же еще в начале эпохи Судей пророчица Девора стала национальной героиней. Уже в эту эпоху пророки являлись повсеместно, пробуждая совесть в людях, возбуждая в них дух и укоряя за нечестие. В этот трудный период, когда евреи, переходя к оседлой жизни, подпали под влияние культурной традиции Ханаана и его языческих богов, традиция Моисея все же не угасла, как это иногда думали ученые прошлого. А позже нападение филистимлян привело к взрыву религиозно-патриотического чувства. Именно тогда, в XI веке до н. э. появились так называемые сонмы пророков, или, как их еще называют, общины сынов пророческих, которые представляли собой нечто вроде религиозных братств, или школ, куда входили сотни людей. Их возглавил Самуил, сам считавшийся великим пророком.

Ученики, объединенные в братство, или сонм, помогали пророкам в их трудах, а пророки являлись духовными руководителями (как мы теперь сказали бы, старцами) своих братств. Члены этих братств жили общинами со строго установленной дисциплиной и порядком. Они изучали Писание, молились Богу, переписывали книги. Некоторые же наиболее духовно одаренные воспитанники братств призывались Богом на пророческое служение и продолжали дело своих учителей.

Из пророческих общин вышли бесстрашные обличители идолопоклонства, твердые хранители веры, которые не боялись говорить царям и сильным мира сего правду в лицо. Поэтому пророки нередко подвергались преследованию и заканчивали жизнь мученической смертью. С веками среди евреев установился и образ истинного пророка в противовес лжепророкам, каких тоже было немало. Истинный пророк отличался совершенным бескорыстием, послушаниям Богу, бесстрашным исполнением своего долга, глубоким смирением и любовью к людям, строгостью к себе и чистотой жизни.

Образуя твердую традицию, пророчество имело свое определенное место в общине Израиля. Царь, священник и пророк долгое время как бы являлись тремя осями израильского общества, достаточно различными, чтобы иногда друг другу противостоять, но обычно друг другу необходимыми. Считалось, что пока существует государство, в нем должны быть пророки, чтобы просвещать царей и народ. Им дано знать, является ли данное действие угодным Богу, соответствует ли данная политика Промыслу Божию, вписывается ли она в историю спасения. Но при этом пророчество не было учреждением, подобным государству или священству. Израиль мог дать себе царя, но не пророка. Пророки – всецело дар Божий, даруемый свободно. Это ясно ощущалось в последние века перед Рождеством Христовым, когда пророчества прекратились. Израиль жил тогда в ожидании обещанного пророка. В этих условиях легко понять восторженный прием, которым иудеи встретили проповеди Иоанна Крестителя.

Пророки могли появляться в любых местах и любых слоях общества, от высшего до самого низкого. Ими становились придворные, священники, пастухи, землепашцы. Великим пророком считался и царь Давид. Однако и он сам внимательно слушал пророка Нафана, который строго обличал царя за его проступки, но также и благословил род Давида, предсказав, что именно через его потомство Бог установит Свое Царство на земле.

В IX же веке до и. э., после разделения царств на северное и южное, когда на севере начинает ощущаться сильное влияние финикийской цивилизации, содействующее росту имущественного неравенства и одновременно внедрению культа Ваала Мелькрата, на авансцену выходят пророк Илия и его ученик Елисей, о которых рассказывают книги Царств и Паралипоменон. Однако из этих источников мы узнаем гораздо больше о жизни и чудесах Илии и Елисея, чем об их учении. Это и понятно, поскольку слова пророков тогда не записывали. Поэтому всех этих пророков в библеистике называют устными или народными (popular) пророками.

Тем не менее фигура пророка Илии – одна из самых ярких в исторических книгах Ветхого Завета. Только в Новом Завете Илия упоминается 30 раз, тогда как Елисей, превзошедший Илию количеством и необычностью чудес, но не своей личностью и влиянием – только один раз.

Рассказ о пророке Илии образует внутри третьей книги Царств как бы самостоятельный цикл. Очевидно, предание об Илии бережно сохранялось его учениками и было записано отдельно. В этом предании, несомненно, виден глубокий отпечаток личности самого пророка, выступившего с проповедью в период острого политического и религиозного кризиса в северном царстве.

Деятельность пророка Илии развернулась в период царствования Ахава, женатого на тирской царевне Иезавели.

Чтобы угодить своей супруге, Ахав последовал примеру царя Соломона, сооружавшего в Иерусалиме кумирни для своих жен-иностранок. Ахав тоже построил жертвенник Ваалу, финикийскому богу плодородия. В этом поступке Ахава личные мотивы нераздельно переплелись с религиозными и политическими. Тир был мощным и грозным соседом Самарии, а в древности на Востоке, чтобы признать превосходство другого народа, нужно было признать и сделать своей его религию.

Современные историки считают, что Ахав все же не отказался полностью от веры отцов. Ведь своим детям он давал имена, куда входило как элемент слово Яхве – Аталия (Ataliah – Yah), Ахазия (Ahaziah). Кроме того, он также советовался и с израильскими пророками. Таким образом, его позиция была двойственной, синкретической. Иное дело Иезавель, которая была фанатично предана своей языческой религии. Она привезла с собой множество жрецов Ваала и всячески стремилась уничтожить национальную религию страны. Алтари, посвященные Яхве, по ее приказу, сносили, пророков убивали, и приверженцы единобожия были вынуждены скрываться от преследований.

Когда гонения достигли апогея, неожиданно появился пророк Илия. «И сказал Илия Фесвитянин…Ахаву: жив Господь, Бог Израилев, перед Которым я стою! В сии годы не будет ни росы, ни дождя, разве только по слову моему» (3 Царств, 17:1). Итак, засуха, которую пророк посылает во имя Господа, Бога Израилева. Такой поступок Илии совершенно закономерен. С его помощью пророк бросает вызов Ваалу, богу дождя и плодородия, именно в сфере его мнимой власти. Реальная же власть принадлежит Яхве, Богу Израилеву, и не только в Самарии, но и во всем мире. Ведь недаром же Илия, оставив Самарию, отправился затем по велению Бога в финикийский город Сарепту Сидонскую, где он чудесным образом кормил приютившую его вдову а потом именем Яхве даже воскресил ее сына.

Вернувшись в Самарию «по прошествии многих дней», Илия на горе Кармил бесстрашно вступил в состязание с финикийскими жрецами, или пророками Ваала, которых Иезавель привезла со своей родины. Это один из самых драматичных эпизодов книг Царств. Собравшийся на зрелище народ Илия обвинил в вероотсупничестве: «Долго ли вам хромать на оба колена? Если Господь (Яхве) есть Бог, то последуйте Ему, а если Ваал, то ему последуйте. И не отвечал народ ему ни слова» (3 Царств, 18:21). Из этих слов очевидно, что жители Самарии сочетали веру в Яхве, Бога Синайского откровения, с верой в языческого бога Ваала. Но Яхве, как мы помним, – Бог ревнитель. В лице пророка Илии вера в единого Бога вновь громко заявила о себе – недаром само слово Илия по-еврейски означает Яхве – мой Бог.

Итак, собрав пророков Ваала на гору Кармил, Илия предложил посредством огня, который должен сойти на жертвенник, решить, быть ли Яхве или Ваалу Богом Израиля. Пророки Ваала тщетно взывали целый день к своему богу, громко крича и приводя себя в экстаз ударами ножей и копий. «Но не было ни голоса, ни ответа, ни слуха» (3 Царств, 18:29). Когда же Илия, соорудив жертвенник Яхве, воскликнул: «Господи, Боже Авраамов, Исааков и Израилев… Услышь меня, Господи… Да познает народ сей, что Ты, Господи, Бог» (3 Царств, 18:36–37), – огонь ниспал с неба на жертвенник. А затем кончилась и засуха. «Небо сделалось мрачно от туч и от ветра, и пошел большой дождь» (3 Царств, 18:45).

Однако и этой победы на горе Кармил было мало. Иезавель продолжала гонения, и Илии пришлось бежать из Самарии в пустыню Иудейскую, а затем и на гору Синай. Именно здесь Илии, как много лет назад Моисею, явился Бог в веянии тихого ветра. Это путешествие Илии на гору Синай глубоко символично. Ведь все движение пророков, среди которых Илия был величайшим устным пророком, было, образно говоря, паломничеством к источнику веры Израиля. Пророки вовсе не считали себя какими-то новаторами, проповедниками новых идей. Как раз наоборот, они требовали вернуться назад к простой и чистосердечной вере отцов. Но, с другой стороны, их проповедь также не была архаизированной утопией. В их учении откровение Моисея проецировалось в современность, обретая новую полноту.

Для последующей традиции, в том числе и христианской, весьма важен последний эпизод с участием Илии. Предчувствуя близкую смерть, Илия искал уединения, но верный Елисей не покидал его. И, вот, когда они переходили через реку Иордан, воды которой по мановению мантии Илии расступились, «вдруг явилась колесница огненная и кони огненные, и разлучили их обоих, и понесся Илия в вихре на небо» (4 Царств, 2:12). Бог наградил Илию особой милостью, которой ранее сподобился только праведный Енох. Илия живым был восхищен на небо Божественной силой, «вихрем», «колесницей Израиля и конницей его» (4 Царств, 2:12).

Рассказ об этом таинственном восхищении пророка дал повод и к ожиданию не менее таинственного его возвращения в последние времена перед концом мира. Об этом, в частности, говорил пророк Малахия, обещавший, что Илия вернется на землю, чтобы «обратить сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их» (Малахия, 4:5). А по словам Иисуса, сына Сирахова, это будет последняя отсрочка, чтобы «утишить гнев, прежде нежели обратится он в ярость» (Сир., 48:10). Подобное ожидание со временем стало настолько сильным, что, как мы знаем из Нового Завета, иудеи были склонны видеть вернувшегося на землю Илию в Иоанне Крестителе и в Самом Иисусе Христе. О возвращении на землю Еноха и Илии нам рассказывает и «Откровение Иоанна Богослова».

Илия и Елисей принадлежали к поколению последних устных пророков. Вскоре после них появились пророки письменные. Период наивысшего подъема их деятельности продолжался с VIII по VI век до и. э. В отличие от устных пророков, их речения были записаны в отдельные книги, которые впоследствии вошли в Ветхий Завет.

Хотя письменные пророки продолжали традицию устных и опирались на нее, все же их деятельность имела и свои особенности. Она протекала в иной исторический период. Устные пророки, насколько можно судить по источникам, были активны главным образом в политической сфере, которую они, разумеется, воспринимали сквозь призму своей веры. Их участие было нередко решающим при смене династий. Устные пророки призывали народ к борьбе с внешними врагами. Письменные же пророки, хотя и были поборниками тех же идеалов, что и их предшественники, вместе с тем обладали более широким кругозором, который охватывал прежде всего нравственную и религиозную сферы. Кроме того, все они были наделены незаурядным поэтическим дарованием. С литературной точки зрения многие их проповеди принадлежат к лучшим страницам Ветхого Завета.

Считается, что самым ранним по времени письменным пророком был иудейский пастух Амос. О его жизни мало что известно. В книге сказано, что он был пастухом в Фекойе, деревне, расположенной недалеко от Иерусалима. Библеисты думают, что он вышел на проповедь в Самарии где-то около 750 года до н. э. В 7-й главе его книги рассказано о столкновении пророка со священником из самарийского храма, который пытался прогнать Амоса из страны: «Провидец! Пойди и удались в землю Иудину; там ешь хлеб и там пророчествуй» (Амос, 7:12). На что Амос отвечал: «Я – не пророк и сын пророка, я был пастухом и собирал сикоморы. Но Господь взял меня от овец и сказал мне Господь: иди и проповедуй к народу Моему, Израилю» (Амос, 7:14–15).

Само по себе появление иудейского пророка в Самарии говорит о том, что разделение на два царства было главным образом политическим, а народ обеих стран был по-прежнему теснейшим образом связан с единой религиозной традицией. Да и не во власти Амоса было противостоять повелению Бога, призвавшему его на служение. Или, выражаясь словами Амоса: «Лев начал рыкать, – кто не содрогнется? Господь Бог сказал, кто не будет пророчествовать?» (Амос, 3:8).

Соответственно, книга Амоса – это «слова», которые он слышал в видении об Израиле. Она состоит из речений пророка, сказанных в разное время и собранных вместе либо самим Амосом, либо, что более вероятно, его учениками. И хотя слова пророка обращены прежде всего к жителям Самарии, они часто относятся также и к иудеям, поскольку Амоса волновала судьба всего народа, который Бог вывел из Египта.

Середина VIII века до и. э. была временем, казалось бы, вполне благополучным для жителей Самарии, когда опасность со стороны Ассирии виделась совсем маленькой и не страшной. Но Амос уже чувствовал приближение катастрофы.

В начале книги Бог устами Амоса изрекает суд над соседними с Израилем государствами. Пророк утверждает, что Бог является Господином и этих враждебных Израилю народов, которым Он пошлет жестокие кары, низведя небесный огонь и разрушив их дворцы и военные укрепления. Такое пророчество должно было бы ободрить жителей Самарии. Но это вовсе не входило в намерения Амоса. Продолжая проповедь, он неожиданно заявил, что тот же самый небесный огонь, знаменующий гнев Бога, вскоре ниспадет и на жителей Самарии: «Так говорит Господь: за три преступления Израиля и за четыре не пощажу его, потому что продают правого за серебро и бедного – за пару сандалий. Жаждут, чтобы прах земной был на голове бедного и путь кротких извращают; даже отец и сын ходят к одной женщине, чтобы бесславить святое имя Мое» (Амос, 2:6–7).

Основной мотив проповеди Амоса – возвещение грядущего суда над Самарией за ее нечестие. Он грозно обвиняет жителей страны за их жадность, лживость, угнетение бедных. Народ Самарии отступил от закона и должен понести наказание. Пророк возвращает своих слушателей к традиции Моисея: «Вас Я вывел из земли Египетской и водил вас в пустыне сорок лет, чтобы вам наследовать землю Аморрейскую. Из сыновей ваших Я избирал в пророки и из юношей ваших – в назореи… А вы назореев поили вином и пророкам приказывали, говоря: не пророчествуйте» (Амос, 2:10–12).

Эта Моисеева традиция была хорошо знакома слушателям пророка, но они, как объяснил Амос, неверно понимали ее. Да, Бог заключил союз с Израилем на горе Синай, став его Богом и сделав его Своим народом. Но это не значит, что Бог при всех обстоятельствах будет всегда хранить Свой народ. Амос утверждал, что быть богоизбранным народом означает лишь тем большую ответственность перед Богом, а не свободу от такой ответственности.

В то время многие в Самарии и Иудее тоже ждали Божьего Суда, Дня Яхве, отождествляя его с победой над врагами.

В народном сознании грядущий День Яхве ассоциировался с апогеем истории, когда Бог, разгромив всех врагов, увенчает Израиль славой и честью. Амос первым разрушил это представление о Божьем Суде. Он напомнил о важнейшем условии синайского завета: «Если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов» (Исход, 19:5). Но раз это условие не исполнено, то тем большим, по словам Амоса, будет наказание.

Увидев истинный свет, израильский народ предпочел тьму. А потому и День Яхве станет мрачной ночью: «Горе желающим дня Господня! Для чего вам этот день Господень? Он – тьма, а не свет. То же, как если бы кто убежал от льва и попался ему навстречу медведь, или если бы пришел домой и оперся рукою о стену – и змея ужалила бы его. Разве день Господень не мрак, а свет? Он – тьма, и нет в нем сияния» (Амос, 5:18–20). А в другом месте Амос уточняет: Бог вскоре воздвигнет народ против дома Израилева, который и осуществит Божий суд.

Никакое показное благочестие не спасет никого от грядущего суда. Истинная вера требует честной жизни и справедливости: «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших. Если вознесете Мне всесожжение и хлебное приношение, Я не приму их… Пусть, как вода, течет суд, и правда – как сильный поток» (Амос, 5:21–24).

Это, однако, не значит, что Амос отменяет культ или отвергает завет с Богом. Напротив, он углубляет их понимание. Нельзя оправдаться только тем, что народ состоит в союзе с Богом. Суд Божий поразит не только язычников, не знающих Бога, но и сам избранный народ, который сошел с истинного пути.

Судьба народа Самарии для Амоса уже решена, и он почти не видит никакого света на горизонте. «Упала, не восстанет более дева Израилева! Повержена на землю, и некому поднять ее» (Амос, 5:2). Израиль не выполнил завет и потому должен погибнуть.

Но если масса народа и кажется Амосу уже осужденной, то он все же выделяет некий остаток, пусть и очень небольшой, который выйдет из испытания с победой. Пророк надеется, что наказание приведет к обращению хотя бы немногих. «Ищите добра, а не зла, чтобы вам остаться в живых, и тогда Господь Саваоф будет с вами, как вы говорите. Возненавидьте зло и возлюбите добро и восстановите у ворот правосудие; может быть, Господь Саваоф помилует остаток Иосифов» (Амос, 5:14–15). Отныне это понятие остатка станет очень важной частью учения пророков, вновь возникая у Исайи, Иеремии и Иезекииля.

Вслед за Амосом на служение вышел следующий пророк Осия, тоже проповедавший в Самарии. Он был на поколение моложе Амоса, и в его дни угроза уничтожения страны, где он жил и служил, стала вполне реальной. И его книга тоже состоит из проповедей, сказанных в разное время, а затем объединенных вместе.

О жизни Осин известно мало. Современные библеисты полагают, что он, возможно, был священником или близко соприкасался с кругами духовенства. Наиболее примечательный факт из жизни Осин – это его женитьба на Гомери, которая была блудницей. Пророк также говорит о своей любви к женщине, которая прелюбодействует.

Писать исповедь о своих чувствах на современный манер, разумеется, не входило в задачи пророка. Таких откровений литература Древнего Востока не знала. Весьма вероятно, однако, что событиям своей жизни пророк намеренно придавал символическое значение. Быть может, именно в знак тяжкого «блудодейства страны» Осия сознательно женился на женщине-блуднице, которую, он тем не менее, горячо любил, и которая родила ему детей. Такой странный поступок – вполне в духе пророков, которые часто стремились привлечь к себе внимание необычным поведением, а потому, как мы бы теперь сказали, юродствовали. Во всяком случае, книга Осип не случайно начинается словами: «И сказал Господь Осип: иди, возьми себе жену блудницу и детей блуда, ибо сильно блудодействует земля сия, отступившая от Господа» (Осия, 1:2).

По точному выражению о. Александра Меня, нравственные страдания, через которые прошел пророк, не только повлияли на символику его произведения, но и стали тем внутренним опытом души, в котором раскрылось его мистическое зрение. Ему было дано пережить трагедию неразделенной любви, трагедию измены и одиночества. Пережив этот опыт, он прикоснулся к невыразимой тайне Божественной любви и страдания.

Как и Амос, и даже еще в большей мере, Осия опирался на Моисееву традицию. Но он осмыслял ее со своей собственной позиции. Бог Сам выбрал Свой народ и вывел его из рабства, и это было актом свободной любви. Но Израиль предал эту любовь, впал в блудодейство, отдав свое сердце на служение кумирам и расторг завет с Богом. Забвение же истинного Бога повлекло за собой и крайний нравственный упадок. «Нет ни истины, ни милосердия, ни Богопознания на земле; клятва и обман, убийство и воровство и прелюбодейство крайне распространились, и кровопролитие следует за кровопролитием» (Осия, 4:1–2). Сами богослужения Яхве в Израиле превратились в пустой ритуал, из которого выхолощен смысл и в котором нет любви. Но Бог устами Осии восклицает: «Я милости хочу а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений» (Осия, 6:6). Но этого Боговедения как раз и нет в Израиле.

В интерпретации Осии, Боговедение, или Богопознание, имеет двойной смысл. С одной стороны, это знание о том, Кем является Бог и что Он сделал для Израиля, т. е. знание традиции отцов. Отсутствие такого знания привело к идолопоклонству и нарушению заповедей. И здесь вина священников и пророков, не научивших народ. Но, с другой стороны, знание, о котором говорит Осия, – это знание сердца, требующее ответной любви на любовь Бога. И эту любовь, которую Израиль хранил во время странствий в пустыне, народ, как считает Осия, утратил, вступив в землю обетованную.

Как и Амос, Осия тоже возвещал неизбежную кару за грехи и разрушение царства. По мысли пророка, чтобы осуществить свое предназначение, народ должен умереть, а затем творческим актом Бога он будет возрожден для новой жизни. Осия провидел время, когда Господь возвратит избранный Им народ из переселения, восставит его от смерти, упразднив саму смерть и власть ада. Именно тогда и осуществится та цель, для которой Бог призвал народ Израиля.

Не умаляя критерия истинной правды, сформулированного Амосом, Осия все же больше говорил не о Боге, грозном Судье, но о Боге милосердной любви, что по-еврейски выражено очень многозначным и труднопереводимым словом хесед. Открытие этой любви придает всей проповеди Осии новый смысл. Само понятие народной вины обретает у пророка более глубокий, трагический оттенок. Из нарушения правды она превращается в измену любви, блудодейство, с которым пророк столкнулся в своей личной жизни и опыт которого он переосмыслил в своей проповеди.

Меняется и возникшее у Амоса представление о целебном наказании. У Осин оно выступает как высшее доказательство любви – любви, которая не мирится с изменой возлюбленной, но принуждает ее к спасительному для нее страданию, чтобы вернуть ее.

Кстати, символичными были и имена, которые Осия дал своим детям от Гомери. Своего сына он назвал Изреель, что значит Бог рассеет, но также и Бог рассудит. Само это имя как бы служило для людей указанием на близящийся Божий суд над израильским народом и одновременно говорило о милосердии Бога, Который, в конце концов, восстановит рассеянный народ. Дочерей же пророк назвал Ло-Амми, т. е. Не Мой народ, и Ло-Рухама, т. е. Непомилованная, что он тоже обыграл в тексте книги, когда проповедовал о чистосердечном покаянии.

Осия не только делает такое сердечное раскаяние возможным. Он твердо верит, что оно обязательно совершится. И тогда та, которую назвали Ло-Рухама, станет называться Рухама, т. е. Помилованная, а Ло-Амми станет называться Амми, т. е. Мой народ: «И помилую Непомилованную, и скажу не Моему народу: Ты Мой народ, а он скажет: Ты мой Бог» (Осия, 3:23).

В конце времен в новом обществе, среди нового Израиля, целомудренного как дева и многочисленного как песок морской, ибо к нему присоединятся язычники, будет восстановлен брачный союз с Господом во всей его полноте. Основой этого союза со стороны Бога будет правда, суд, благодать и милосердие, а со стороны человека познание Господа, т. е. единение с Ним в любви.

Брачные образы, возникшие в пророчестве Осин, очень важны. Они как бы исходная точка всей той брачной мистики, которая развивается в дальнейшем, переходя из Ветхого в Новый Завет и концентрируясь в Ветхом Завете в книге Песнь Песней. Нельзя отрицать, что задолго до пророка Осин эротический символизм уже имелся в разнообразных восточных религиозных и магических культах, связанных с плодородием. Но то, что раньше было выражением узкоматериалистического отношения к божеству, теперь меняется до неузнаваемости. В союзе мужчины и женщины все внимание теперь сосредоточено не на плотском начале отношений, но на соединении двух личностей, слиянии двух сердец. Образ же Бога, ищущего сердце человека, рождает новое представление о Божественной любви как милости и особом даре Бога, любви, облагораживающей и возвышающей человека, приобщающей его к вечности. Заслуга Осин и состоит в том, что он первым развил это учение о взаимной любви Бога и человека. Недаром же отцы Церкви сравнивают строгого Амоса с Иоанном Крестителем, а Осию – с любимым учеником Христа апостолом Иоанном Богословом.

 

Исайя Иерусалимский. Иеремия

Вслед за Амосом и Осией на проповедь вышел самый известный из древнееврейских пророков Исайя. Он жил и проповедовал в Иерусалиме. Согласно преданию, он был видным государственным деятелем и, может быть, даже членом царской семьи.

Исайя – самый вдохновенный и поэтически одаренный из всех пророков. Его речи являются жемчужиной древнееврейской словесности, что легко можно почувствовать даже в несовершенных переводах в прозе на русский язык.

Исайя отличался необычайной силой характера. Он всегда смело боролся за истину перед сильными мира сего, чего бы это ни стоило. Секрет его стойкости – в его твердой, не знающей никаких колебаний вере. Он считал, что тот, кто не верит, не спасется.

Исайя вышел на проповедь в 742 году до н. э. и затем проповедовал около 40 лет. Таким образом, он стал свидетелем нескольких политических кризисов и передела мира. На его глазах пала Самария, а потом он видел и неравную борьбу между Иудеей и Ассирией. Согласно преданию, в тяжелейший момент осады Иерусалима ассирийской армией, когда все понимали, что дальнейшее сопротивление бесполезно, Исайя, поверив откровению свыше, сказал иудеям: «Не сдавайтесь!». Они послушали пророка, и вслед за этим ассирийская армия неожиданно сняла осаду и ушла прочь. Как показали данные археологических раскопок, в ассирийском стане, скорее всего, началась какая-то эпидемия, и войско было вынуждено уйти. Иерусалим оказался спасен.

Книга Исайи в том виде, как находим ее в Библии, состоит из 66 глав. В течение долгого времени считалось, что Исайя сам написал или продиктовал ученикам все эти главы. Однако сейчас подавляющее число ученых пересмотрело это мнение. Они утверждают, что главная часть книги действительно принадлежит пророку Исайе, жившему в VIII веке до и э. Но вместе с тем целый ряд глав книги был написан учениками и толкователями пророка.

Нужно помнить, что понятия авторства в современном смысле этого слова тогда еще не было. (Его не было даже и в эпоху Возрождения.) Единственным способом сохранить речения пророка было доверить их его ученикам, которые тщательно запоминали и записывали слова учителя. Знаменательно, что сам Исайя рассказал нам, как это происходило. Еще в начале своего служения, почувствовав, что его не хотят слушать, он по повелению Бога уединился с учениками. Господь сказал ему: «Завяжи свидетельство, и запечатай откровение при учениках Моих» (Исайя, 8:16). Очевидно, уже тогда Исайя доверил свои проповеди ученикам, которые бережно хранили их, дополняя их и соотнося их с более поздними проповедями учителя. После смерти Исайи они передали их другим ученикам следующих поколений. Таким образом традиция Исайи сохранялась.

Ученые считают, что она включала в себя не только речения самого пророка, но и другие материалы, которые, по мнению учеников, соответствовали этой традиции. Первоначально в еврейской Библии писания пророков хранились в четырех довольно больших свитках примерно одинаковой длины. Очевидно, для древних именно размер свитка был одним из важнейших факторов при отборе материала, включенного в этот свиток. Например, в свитке, содержавшем речения малых пророков, их проповеди были объединены вместе не по хронологическому принципу или по принципу важности содержания, хотя это и учитывалось, но потому что все вместе они должны были заполнить пространство одного свитка.

Современные ученые считают, что и свитки Исайи, Иеремии и Иезекииля тоже представляют собой своеобразные сборники, куда вошли проповеди разных лиц, хотя и принадлежащих к единой пророческой школе. Соответственно наше понимание каждой данной книги – и прежде всего свитка Исайи – становится гораздо более полным и адекватным, если мы будем различать в ней отдельные пласты, которые, подобно голосам в хоре, сливаются в единое целое.

Современные библеисты, тщательно проанализировав текст книги Исайи, пришли к выводу, что главы 40–66 были написаны каким-то другим анонимным пророком, хотя и принадлежавшим к школе Исайи, но жившим много позже, очевидно, уже в VI веке до и. э. Ученые называют этого пророка Исайей Вторым, или на греческий манер Девтероисайей, а некоторые исследователи даже полагают, что последние десять глав книги написаны уже Исайей Третьим, что, впрочем, спорно. Что же касается первых 39 глав, то и здесь не все так просто. В частности, библеисты выделяют главы 24–27 в так называемый Малый Апокалипсис, написанный якобы еще позже Исайи Второго. Есть сомнения и в отношении некоторых других глав.

Начать разговор об учении Исайи лучше всего с анализа 6-й главы его книги, где пророк вспоминает о том, как Бог призвал его на служение. Это одно из самых знаменитых и поэтичных мест в писаниях пророков. (Недаром же Пушкин выбрал его как материал для своего стихотворения «Пророк».)

Обратим внимание на время и место видения Исайи. Глава начинается словами: «В год смерти царя Озии видел я» (Исайя, 6:1). Озия был сильной личностью, и его смерть вызвала в народе смятение и уныние. Это объяснялось не только тем, что народ почитал Озию, но прежде всего тем, что в представлении древних иудеев царь являлся фигурой символической, отцом народа, дававшим благоденствие и силу своим подданным. Именно в этот момент Исайя напомнил соотечественникам, что их истинный Владыка – Яхве, Космический Царь небесных воинств, или, выражаясь словами самого пророка, «Царь, Господь Саваоф» (Исайя, 6:5). Местом же видения был знаменитый Храм Соломона, считавшийся местом особого присутствия Господа. Именно там Исайя пережил мистический трепет Богоявления.

Пророк пишет: «В год смерти царя Озии видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края риз Его наполняли весь храм. Вокруг Него стояли серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя каждый закрывал лицо свое, и двумя ноги свои, и двумя летал. И взывали они друг к другу: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Вся земля полна славы Его! И поколебались верхи врат от гласа вопиющих, и дом наполнился курениями. И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек грешный с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, – глаза мои видели Царя, Господа Саваофа» (Исайя, 6:1–5).

Видение Исайи основано на принятом среди иудеев того времени представлении о том, что Иерусалимский Храм служит земным подобием Небесного Храма. Поэтому Яхве, являясь трансцендентным Богом, восседающим на небесном престоле, в то же время обитает и в Иерусалимском Храме. В видении пророка элементы храмового богослужения, антифонное пение, жертвенник с горящими углями, благовонные курения и таинственная глубина Святого Святых (помещения, где хранился ковчег завета) преображены. Своды Храма неожиданно раздвигаются, и пророк попадает в Храм Небесный. Исайя видит Самого Бога на престоле высоком и превознесенном, называя Его Царем Господом Саваофом, т. е. Господом воинств. Как одно из имен-эпитетов слово Саваоф символизирует беспредельное величие Бога, Его владычество над всем тварным миром, Его всемогущество и славу.

Знаменательно, Исайя не пытается описать внешность Бога, но поэтическая образность слов пророка передает слушателям ощущение внушающего трепет величия Творца. Престол Бога окружен таинственными существами – серафимами, имеющими, как указывает их имя, огненную природу. Три пары крыльев серафимов тоже имеют символический смысл. Одной парой крыльев они закрывают лицо от слепящей взор славы Бога, другой они прячут свою наготу в присутствии святой чистоты Бога, а с помощью третьей они летают, чтобы выполнить повеления Бога.

Таким образом, войдя в Храм Соломона, Исайя неожиданно перенесся в видении в Небесный Совет Яхве, где изрекаются Божественные повеления, и Божественные вестники отправляются, чтобы их исполнить. В момент мистического озарения Исайя увидел то, что скрыто от взора смертных – глаза пророка увидели Царя, Господа Саваофа.

В речах Исайи образ Бога обрел новые черты, по сравнению с проповедями Амоса и Осии. Теперь это уже не только Бог правды и милосердия, но также Бог святости, Царь славы неприступной.

Замечательный гимн серафимов («Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Вся земля полна славы Его!») возвещает о святости и славе Бога. Итак, Бог свят. Но что это значит? В Ветхом Завете понятие святости имело совершенно особый смысл, вовсе не сводимый только к нравственному совершенству. Первоначально еврейское слово кадош (от корня kdsh – отделять) означало нечто, посвященное культу или храму, нечто, относящееся к сакральным действиям. Исходя из этого сакрального смысла, термин «святость» развился в Ветхом Завете до обозначения самого Божественного бытия, обособленного в своей сущности от всего остального, «иного» в сравнении со всем прочим. В применении к человеку это слово означало посвященность Богу, а также моральную незапятнанность, т. е. то, что в греческом языке передается словом агиос.

Божественная святость может также истолковываться в этом смысле, но ее основа, ее суть в том, что Бог отделен от всякого несовершенства. Трансцендентность, непостижимость и таинственность Бога связана с чувством духовного трепета, которое и ощутил Исайя. Это чувство порождено тем, что Бог воспринимается как нечто совершенно иное, несравнимое с любым земным явлением. Эта несоизмеримость Бога и мира и выражена в гимне, который поют серафимы в видении Исайи («Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!»). Но при этом Бог остается для пророка Богом Живым. По словам о. Александра Меня, Он есть Личность, действующая в мире, хотя Его Лик и Его образ действий совершенно иные, чем у людей. Человек может лишь знать Его волю, но не Самого Бога.

Вместе с тем Бог открывается пророку в пламенном ореоле Своей славы: «Вся земля полна славы Его!». Это слава всемирная, космическая, предопределяющая присутствие Бога во всей вселенной, сияющее и властное в одно и то же время. Как показали ученые, употребленное здесь слово кавод по смыслу гораздо шире русского слова «слава», с помощью которого оно переведено. Это еще и подобное огню сияние света, отраженное в огненной природе серафимов. Свет этот настолько ярок, что для человеческого глаза он кажется тьмой. В Библии все, что непосредственно соприкасается с Богом, отражает эту Его славу. Ею Он также отличает все, что делает Своим – вспомним хотя бы светящееся лицо Моисея, сходившего с Синайской горы, где он беседовал с Богом.

Есть смысл сделать небольшое отступление и сказать, что по-еврейски слово, означающее славу (кавод), включает в себя также понятие о весе. Вес человека в жизни определяет его значительность, уважение, которое он внушает, его славу. Следовательно, в еврейском языке в противоположность греческому и русскому слава означает не столько доброе имя, сколько подлинную ценность, как бы измеряемую весом. В основе славы может быть богатство. Слава означает также высокое общественное положение человека, его авторитет, его могущество. Так же, как и могущество, слава заключает в себе сияние. Она содержит в себе блеск красоты. В Библии говорится о священных одеждах Аарона, сделанных для славы и благолепия, о славе Храма в Иерусалиме.

Все это помогает понять библейское выражение слава Яхве, которое означает Самого Бога в проявлении Его величия, могущества, сияния Его святости, действенной силы Его существа. Считалось, что Бог являет Свою славу Своими дивными делами, Своим судом, Своими знамениями. Но можно также говорить и об особом виде явления Бога, где Его слава – это видимая реальность, которая есть ослепительное сияние. «Покажи мне славу Твою», – молился Моисей (Исход, 33:18). И на Синае Слава Господня приняла образ пламени на вершине горы, подобно «огню поядающему» (Исход, 24:17). Моисей, приблизившийся к этому пламени, возвратился, не зная, что «лицо его стало сиять лучами» (Исход, 34:29). После Синая слава наполняет святилище и царит над ковчегом завета, а потом обитает и в Иерусалимском Храме.

Исайя созерцает славу Яхве как некую царскую славу. Пророк видит Господа, Его высокий престол, края Его ризы, наполняющие весь Храм; он видит и поющих славу Господню серафимов. Эта слава есть «огнь поядающий», та святость, которая разоблачает всякую скверну твари, ее ничтожество, ее коренную тленность. Но она побеждает, не уничтожая, а очищая и возрождая, и стремится наполнить всю землю.

Знаменательно, что сразу после упоминания о славе Яхве в речи пророка возникают чрезвычайно важные слова, которые показывают, до какой степени нравственные понятия, подчеркнутые Амосом и Осией, теперь слиты с ощущением святости: «Горе мне… ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди людей с нечистыми устами, – и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа». Нечистые уста означают нечистые речи и, следовательно, нечистые мысли. Таким образом нравственная чистота в своем трансцендентном совершенстве отныне нерасторжимо соединена с Божественной святостью.

Исайя прекрасно понимал, что далеко не все в Иудее способны принять Бога святости, Царя славы неприступной, о котором он говорил в своей проповеди. Грядущая кара, наказание народа неминуемо. Но кара эта для верующего и послушного остатка – о нем говорил и Амос – будет в то же время и очищением, которое путем огненных испытаний приобщит остаток к святости.

В видении в Храме, о котором мы только что говорили, уже содержится образ такого очищения, показанный на примере самого Исайи. Пророк восклицает: «Горе мне… ибо я человек с нечистыми устами». И тут же один из серафимов слетел к нему, неся горящий уголь, взятый с жертвенника. Этим углем серафим коснулся уст Исайи, сказав: «Вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое отдалено от тебя, и грех твой очищен» (Исайя, 6:7). Очистившись, приобщившись к святости, Исайя слышит голос Господа, говорящего: «Кого мне послать?» (Исайя, 6:8). Пророк отвечает: «Вот я, пошли меня» (Исайя, 6:8).

Исайя должен пойти на проповедь к народу, чье сердце огрубело, «и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся» (Исайя, 6:10). В ужасе пророк восклицает: «На долго ли, Господи?» (Исайя, 6:11). И слышит ответ: «Доколе не опустеют города, и останутся без жителей, и домы без людей, и доколе земля эта совсем не опустеет» (Исайя, 6:11). Но Яхве сохранит существование святого семени, остатка верных душ, о котором пророк постоянно говорит в проповедях.

Как Амос и Осия, но с несравненно большим красноречием Исайя обличал нравственную распущенность своих современников, особенно сильных мира сего, их неблагодарность и отступничество от Бога и предсказывал скорое возмездие. И для Исайи День Яхве – это тоже день гнева и суда. Именно об этом говорит знаменитая Песнь о Винограднике, приведенная в пятой главе книги. По форме она напоминает популярные в народе урожайные песни, которые пелись во время осенних праздников сбора урожая. Как полагают библеисты (Андерсон), возможно, сам Исайя первоначально спел ее, нарядившись певцом и встав неподалеку от Храма, чтобы привлечь к себе внимание идущих туда людей. «У возлюбленного моего был виноградник на вершине утучненной горы», – пел пророк (Исайя, 5:1). Хозяин сделал все возможное, чтобы собрать хороший урожай, но виноградник принес дикие ягоды. Что сделать с этим виноградником? – спрашивал Исайя у жителей Иерусалима. «Итак, Я скажу вам, что сделаю с виноградником Моим: отниму у него ограду, и будет он опустошаем, разрушу стены его и будет попираем. И оставлю его в запустении; не буду ни обрезывать, ни вскармливать его; и зарастет он тернами и волчцами, и повелю облакам не проливать на него дождь» (Исайя, 5:5–6). Как видим, достаточно неожиданный поворот урожайной песни. А дальше Исайя вообще взрывает традиционную форму, объявляя жителям Иерусалима, что Виноградарь – это Яхве, а виноградник – они сами.

Исайя первым в Ветхом Завете изобразил Бога в виде труженика, заботливо возделывающего сад и ждущего плодов. Впоследствии Иеремия, Иезекииль и авторы псалмов повторили эту притчу. А в Новом Завете к ней обратился Иоанн Богослов в 15-й главе своего Евангелия, где Иисус Христос говорит: «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой – Виноградарь» (Иоанн, 15:1). Этими словами Христос заменяет Собой израильский народ, а за Яхве оставляет Его традиционное имя Виноградаря. Позже Христос назовет и Свою Церковь виноградной лозой, приносящей плоды.

О. Александр Мень справедливо полагал, что Исайя, проповедуя о Дне Яхве, по сути дела, сформулировал новую философию истории. Если раньше думали, что все важные победы народа – это знак высшего благоволения Бога, то теперь Исайя заявил: планы Бога неисповедимы. Он может дать силу и власть врагам иудеев, не давая этим врагам Своего благословения. Они будут бичом в руках Яхве, поскольку Он и зло тоже направляет к Своим целям. Но рано или поздно придет День Яхве и восторжествует Его царство. Сначала наступит политическая катастрофа, а потом уже и глобальная – таковы этапы возмездия и суда. Люди, живущие по законам нечестия и неправды, должны понести наказание: «И падет величие человеческое, и высокое людское унизится, и один Господь будет высок в тот день» (Исайя, 2:17).

Но на этом история не кончится. Исайя провидел и другие времена. В период жестоких войн, когда уже пала Самария, а маленькой и слабой Иудее постоянно угрожала опасность захвата язычниками, пророк возвестил грядущий всеобщий мир и конечное торжество справедливости, спасение, которое Бог несет всей земле: «И будет в последние дни, гора дома Господня будет поставлена во главу гор, и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы… и перекуют мечи свои на орала, и копья свои на серпы, не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать» (Исайя, 2:2–4).

В эсхатологических видениях Исайи неразрывно сливается национальное самосознание с универсальным взглядом на мир. Не только евреи, но и все народы мира познают истинного Бога, и на земле воцарится полная гармония, которая подчинит себе всю природу: «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись вместе с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи» (Исайя, 11:6–8).

Во главе этого грядущего царства всеобщего мира и справедливости должен встать совершенно особенный таинственный царь из рода Давидова. В трагический момент, когда ассирийцы, уже разрушившие Самарию, шли походом на Иерусалим, сметая все на своем пути, Исайя произнес одну из своих самых знаменитых и поэтичных проповедей, описав царя грядущего царства мира и справедливости. В Своем лице Он соединит все добродетели, которыми прославились Его предки. Он будет мудр, как Соломон, осторожен и храбр, как Давид. Он будет знать Бога и бояться Его, как праотцы и пророки. Именно Он и даст мир и гармонию, которая символизируется согласием между хищными зверями и теми животными, которые служат им пищей. «И произойдет отрасль от корня Иесеева, и ветвь произрастет от корня его, и почиет на Нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия. И страхом Господним исполнится… и будет судить бедных по правде, и дела страдальцев земли решатся по истине; и жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьет нечестивого. И будет препоясанием чресл Его правда, и препоясанием бедр Его – истина» (Исайя, 11:1–5).

Исайя называет этого царя разными именами: «Ибо младенец родился нам; Сын дан нам; владычество Его на раменах Его, и нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира» (Исайя, 9:6). И еще: «Се, Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил» (Исайя, 7:14). По-еврейски Еммануил значит «с нами Бог». Эти слова пророка мы и сейчас слышим в православной Церкви на службе в праздник Рождества Христова и в некоторые другие праздники, когда читается великое славословие.

Но особенно важно, что слово, обозначающее царя, которое употребил пророк, по-еврейски звучит машиах, что в греческой транскрипции читается как Мессия. Согласно пророку, это одновременно и царь, и помазанник Божий, а слово «помазанник» по-гречески читается Христос. Так Исайя еще в VIII веке до и. э. заговорил о грядущем рождении Мессии Христа.

Следующий за Исайей великий пророк Иеремия был священником под Иерусалимом. Иеремия вышел на проповедь в конце VII века, около 626 года до и. э. и проповедовал около 40 лет. Для иудеев это было очень трудное время, когда крайне усилилась мощь Вавилона, а слабые и безвольные еврейские цари под давлением военных кругов вели опасную и недальновидную политику, ориентируясь на Египет и плетя интриги против Вавилона. Иеремия бесстрашно обличал политику иудейских царей, предсказывая близящуюся гибель Иерусалима и вавилонское пленение. За это его постоянно преследовали.

Пророк дожил до исполнения своих предсказаний. Он был в тюрьме как изменник родины, когда Навуходоносор взял Иерусалим после долгой осады. Какое-то время Иеремия еще оставался в разрушенном Иерусалиме, пытаясь наладить там жизнь. Но затем, когда там вновь произошло восстание, а Навуходоносор опять послал громадную армию в Иудею, восставшие бежали в Египет, захватив с собой престарелого пророка. В Египте Иеремия и умер.

Иеремия был еще очень юн, наверное, ему не было и 20 лет, когда Бог призвал его на служение. Вот как об этом рассказал сам пророк: «И было ко мне слово Господне: прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя: пророком для народов поставил тебя. А я сказал: о, Господи Боже! я не умею говорить, ибо я еще молод. Но Господь сказал мне: не говори: “Я молод”; ибо ко всем, к кому пошлю Я тебя, пойдешь, и все, что повелю тебе, скажешь. Не бойся их; ибо Я с тобою, чтобы избавлять тебя, сказал Господь» (Иеремия, 1:4–8).

Всю свою жизнь Иеремия мучился и страдал. Пророческое служение было для него делом крайне трудным, почти непосильным бременем. Но воля Бога была необорима, и всю свою жизнь Иеремия пророчествовал.

Как Моисей и Исайя, Иеремия испугался в момент призвания, сочтя себя недостойным. И тогда Бог коснулся его уст, но не для того, чтобы очистить их, как это было с Исайей, а чтобы укрепить пророка, дав ему силу вестника Бога: «И простер Господь руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал мне Господь: вот, Я вложил слова Мои в уста твои. Смотри, Я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, созидать и насаждать» (Иеремия, 1:9–10).

На примере Иеремии гораздо легче увидеть, чем в случае с другими пророками, что слово Яхве владеет не только народами и царствами, но и всем существом самого пророка, призванного, пусть и вопреки его воле, «искоренять и разорять, созидать и насаждать».

Традиция более позднего времени назвала Иеремию «плачущим пророком», создав с помощью его имени слово «иеремиада», литературное произведение, где обычно оплакивается состояние общества и обличаются его пороки. Однако портрет Иеремии как «плачущего пророка» весьма далек от истины. Вернее, в нем содержится лишь часть правды. Пожалуй, ближе к истине древняя иудейская традиция, назвавшая в Талмуде книгу Иеремии книгой угроз, хотя и она тоже полностью не воссоздает сложный облик пророка.

Иеремия не похож на воина Яхве, беспрекословно выполняющего Его повеления, какими были Амос и Исайя. Иеремия вынужден постоянно бороться с собой, чтобы не изменить своему призванию. Но зато в нем, выражаясь словами о. Александра Меня, мы видим человека, который познал тайну непосредственной живой беседы с Богом.

Как и его предшественники, Иеремия возвещал грозный День Яхве, но в то же время он и отождествлял себя со своими пророчествами и со своим народом в гораздо более личностном плане, чем другие пророки. Его служение было самым тесным образом связано с трагедией Иерусалима. Трагедия его народа ранила его сердце, заставив его смешать пророчества о неминуемой гибели Иерусалима со всплесками боли и отчаяния, запечатленными на страницах его книги.

Как и его предшественники, особенно Осия, Иеремия возвращал своих слушателей к традиции Моисея. Во время странствия по пустыне после исхода из Египта Израиль был «святыней Господа, начатком плодов Его» (Иеремия, 2:3). Но теперь народ забыл истинного Бога и «променял славу свою на то, что не помогает» (Иеремия, 2:11). И потому Бог будет судиться со Своим народом. Суд этот грозен. За нечестие избранного Им народа Бог устами пророка обещал сделать трупы пищей для птиц небесных и зверей земных, и некому будет отгонять их, потому что Храм Соломона будет разрушен, евреи будут изгнаны из своей страны, и вся земля на ней сделается пустыней. Иеремия ясно понял, что «у народа сего сердце буйное и мятежное» (Иеремия, 5:23). В этом предательстве сердца – весь корень зла. Отсюда и обрядоверие, и забвение Бога, и нравственный упадок. Поэтому люди «сделались тучны, жирны, преступили всякую меру во зле» (Иеремия, 5:28). «Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено, кто узнает его?» (Иеремия, 17:9). Но Бог проникает «сердце и испытывает внутренности, чтобы воздать каждому по пути его и по плодам дел его» (Иеремия, 17:10). Воздаяние близко. Пророк уже слышит предсмертный стон Иерусалима: «Ибо я слышу голос как бы женщины в родах, стон как бы рождающей в первый раз, голос дочери Сиона; она стонет, простирая руки свои: о, горе мне! душа моя изнывает пред убийцами» (Иеремия, 4:31).

Грядущие страдания народа были и страданиями самого пророка, боль которых он изливал на страницах своей книги. Таких отрывков несколько. Во всех них, пользуясь языком и образами, знакомыми ему по храмовому богослужению, Иеремия молится Богу из самой глубины души: «Исцели меня, Господи, и исцелен буду; спаси меня – и спасен буду; ибо Ты – хвала моя. Вот, они говорят мне: где слово Господне? Пусть оно придет. Я не спешил быть пастырем у Тебя и не желал бедственного дня, Ты это знаешь; Что вышло из уст моих – открыто пред лицем Твоим. Не будь страшен для меня, Ты – надежда моя в день бедствия. Пусть постыдятся гонители мои, а я не буду постыжен; пусть они вострепещут, а я буду бестрепетен; наведи на них день бедствия и сокруши их сугубым сокрушением» (Иеремия, 17:14–18).

Как утверждают исследователи, подобные личностные излияния совершенно нетипичны для писаний других пророков, да и во всей религиозной литературе древности они занимают уникальное место. Ведь даже Осия, для которого личный опыт супружеской жизни сыграл столь важную роль, как бы скрывает свое лицо за содержанием своей проповеди. Иное дело Иеремия, который на наших глазах проходит испытание своей веры, сомневаясь в себе, восставая против своего призвания, впадая в уныние и отчаяние. Недаром же эти отрывки получили в библеистике название исповеди Иеремии. Однако это отнюдь не исповедь в современном руссоистском понимании этого слова, предполагающая полное раскрытие своего «я». Для Иеремии же признания – это попытка объяснения с Богом, целиком и полностью связанная с его ролью пророка, с заведомо трудными условиями его служения, обрекавшими его на одиночество, непонимание и даже ненависть окружавших его людей. Соответственно, не следует рассматривать эти отрывки как частные, индивидуальные молитвы в форме монолога. Скорее они служат намеренным публичным свидетельством труднейшей миссии пророка.

Вспомним, что задачей Иеремии было не только «искоренять и разорять», но и «созидать и насаждать». Вопреки всем страшным бедствиям, свидетелем которых стал пророк, он твердо верил, что ни поражение и гибель, ни изгнание и плен все же не окажутся концом, ибо – и тут он продолжил Исайю – народ, пройдя через бедствия, очистится и остаток спасется.

Иеремия ободрял евреев, отведенных в плен, предсказывая крушение Вавилона через 70 лет и возвращение иудеев на родину. В тот момент, когда Иеремия еще был в тюрьме по обвинению в государственной измене и оставались считанные дни до падения Иерусалима, пророк неожиданно, вопреки всякой житейской логике распорядился купить участок земли в родной деревне. Покупка эта была символическим актом, которым часто пользовались пророки. Приобретая землю, уже захваченную врагом, Иеремия как бы говорил, что иудейский народ вернется назад из плена в свою обетованную землю, и на ней снова построят дома и будут возделывать виноградники.

В тяжелое время всеобщей беды, когда отчаявшимся людям казалось, что Бог навсегда оставил их, Иеремия неожиданно возвестил благую весть о Завете, который Бог заключит со Своим народом. Завет этот не будет простым возобновлением старого, данного патриархам и Моисею, как это уже не раз случалось в прошлом. Это Новый Завет, который Бог не будет более писать на каменных скрижалях, но вложит в сердце человека: «Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, – не такой завет, какой Я заключил с отцами их в тот день, когда Я взял их за руку, чтобы вывести из земли Египетской; тот завет Мой они нарушили, хотя Я оставался в союзе с ними, говорит Господь. И вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Господь: вложу закон Мой во внутренности их и на сердцах их напишу его, и они будут Моим народом. И уже не будут учить друг друга, брат – брата говорить: “познайте Господа”, ибо все сами будут знать Меня, от малого до большого, говорит Господь, потому, что Я прощу беззакония их и грехов их уже не воспомяну более» (Иеремия, 31:31–34).

Это наиболее известное из всех пророчеств Иеремии. И на этот раз, как и раньше в случае со старым заветом, инициативу в Свои руки берет Сам Бог, а вера Израиля станет ответом на благодеяние. Как и раньше, это союз господина и вассала. И все же это будет Новый Завет, ибо старый нарушен и должен быть заменен новым, знаменующим новый поворот истории. Но вместе с тем Новый Завет исполнит все обещания старого, но теперь закон уже не будет написан на каменных скрижалях, но в сердце человека. Соответственно, возникнет и новая общность людей, где все от малого до большого будут знать Бога и где будет гармония между волей Бога и волей человека. Этот Новый Завет будет основан на прощении Богом грехов человека: «Я прощу беззакония их и грехов их уже не воспомяну более».

 

Иезекииль и Исайя Второй

Еще не успели смолкнуть речи Иеремии, как на проповедь уже в Вавилонии снова вышел великий пророк Иезекииль. Он входил в число первых переселенцев, которые были эвакуированы в Вавилон за несколько лет до окончательного падения Иерусалима и разрушения Храма Соломона. План Навуходоносора состоял в том, чтобы выселить из Иудеи цвет нации, самых родовитых, образованных и богатых людей, оставив в стране лишь беднейшие слои населения. Соответственно Иезекииль принадлежал к иерусалимской элите и был, как говорит предание, не только аристократом, но и священником.

В плену Иезекииль поселился на берегу реки Ховар, широкого канала неподалеку от столицы империи Вавилона. Там примерно в 593 году до н. э., за шесть лет до окончательного падения Иерусалима пророк начал свое служение. Он проповедовал около 20 лет.

Многие библеисты считают, что знакомство Иезекииля с новой для него и весьма высоко развитой халдейской культурой наложило заметный отпечаток на его книгу. Если это так, то влияние это было скорее внешним и никак не объясняет своеобразия книги Иезекииля, которая отличается особой возвышенностью и таинственностью, наличием в ней странных и величественных видений, которые посещали пророка в состоянии транса или экстаза. Сама же книга легко делится на три части. Пророчества, сказанные до падения Иерусалима (1-24 главы), пророчества, направленные против языческих народов (25–32 главы) и пророчества, произнесенные после падения Иерусалима (33–48 главы).

Жизнь иудеев в изгнании в общем-то не была слишком тяжелой. Они могли спокойно заниматься ремеслами и торговлей, им было разрешено селиться маленькими колониями, и они совершенно спокойно продолжали исповедовать свою религию. У Иезекииля, в частности, был свой дом, где его навещали иудейские старейшины.

Призвание Иезекииля на служение пришло к нему в виде необычного видения. В тот день, как он рассказывал, отверзлись небеса, и он видел видения Божии, и была на нем рука Господня. Это видение было настолько необычным и таинственным, что в древности раввины запрещали читать первую главу книги Иезекииля в синагогах публично, чтобы не впасть в искушение. Дома же самостоятельно ее могли читать только мужчины, которым уже исполнилось 30 лет.

Некоторыми своими чертами это видение напоминает видение Исайи в Иерусалимском Храме. И Иезекииль тоже сподобился увидеть Бога в Его славе. Пророк рассказал: «И я видел: бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него. А из средины его как бы свет пламени из средины огня» (Иезекииль, 1:4–5). Бурный ветер, облака и клубящийся огонь – все это уже хорошо знакомые читателям Ветхого Завета приметы Богоявления, эпифании, того самого пламенного ореола славы Яхве, которое уже описал Исайя.

Вглядевшись пристальнее, Изекииль увидел в середине этого таинственного огня трон-колесницу, которую несли четыре фантастических существа, крылатые херувимы, сочетавшие в своем облике черты тельца, льва, орла и человека. Своим внешним видом херувимы напоминали вавилонские мифологические существа карубу, которые считались духами-заступниками и имели образ полузверя-получеловека. Но у Иезекииля все это преображено. У него херувимы – это существа, сопровождающие явление Бога, особо приближенные к Яхве ангельские силы. Они служат Богу, прославляя Его и охраняя от всего мирского, тленного, а потому ореол славы Яхве распространяется и на них. «И вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня и молния исходили из огня» (Иезекииль, 1:13).

Иезекииль увидел, что движением херувимов управлял Божественный Дух: «Куда Дух хотел, туда и шли» (Иезекииль, 1:12). Внизу подле херувимов двигались таинственные сверкающие колеса, внушающие трепет офанимы, ободья которых были полны глаз. Движение колес совпадало с движением херувимов, «ибо дух животных был в колесах» (Иезекииль, 1:21).

Но сами эти животные и таинственные колеса, полные глаз, служили лишь опорой священного начала. Над ними простиралось «подобие свода, как вид изумительного кристалла, простертого сверху над головами их» (Иезекииль, 1:22). Этот кристалл, сверхпрозрачный и непроницаемый ни для чего, кроме ослепительного сияния, им же излучаемого, был символом Невидимого, Недосягаемого и Неизреченного, что находилось над ним. «А над сводом, который над головами их, было подобие престола по виду как бы из камня сапфира; а над подобием престола было как бы подобие человека вверху на нем. И видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри его вокруг, от вида чресл его и выше и от вида чресл его и ниже я видел как бы некий огонь, и сияние было вокруг него» (Иезекииль, 1:26–27). Пророк дает нам почувствовать, что этот таинственный образ, сотканный из света и огня, нельзя рассматривать и тем более описать. Недаром же он все время повторяет «как бы, как бы».

Пораженный увиденным, Иезекииль пал на лицо свое и услышал: «Сын человеческий! Стань на ноги твои, и Я буду говорить с тобою… Я посылаю тебя к сынам Израилевым, к людям непокорным, которые возмутились против Меня… Будут ли они слушать или не будут, ибо они мятежный дом; но пусть знают, что был пророк среди них» (Иезекииль, 2:1–5). А потом Иезекииль увидел простертую руку с книжным свитком, на котором было написано «плач, и стон, и горе» (Иезекииль, 2:10). Божественный глас приказал Иезекиилю съесть свиток, и в устах его «стало сладко, как мед» (Иезекииль, 3:3) – он стал пророком Бога.

Находясь в изгнании, Иезекииль возвещал примерно то же, что и Иеремия, оставшийся в пока еще не разрушенном Иерусалиме. День гнева Яхве неминуем и совсем рядом, при дверях: «Конец пришел на четыре края земли… И не пощадит тебя око Мое, и не помилую, и воздам тебе по путям твоим, и мерзости твои с тобою будут, и узнаете, что Я-Господь» (Иезекииль, 7:2–4).

Незадолго до окончательного разрушения Иерусалима пророк увидел еще одно необыкновенное видение. Таинственное подобие огненно-лучезарного мужа, Который простер руку и перенес Иезекииля в осажденный Иерусалим. Там пророк увидел идола, стоящего у внутренних врат Храма, иудейских старейшин, кадящих ладан идолам во дворе Храма, женщин, плачущих по языческому богу Фаммузу и священников между притвором и жертвенником, молящихся языческому богу-солнцу.

Тогда как наказание за все эти мерзости слава Яхве покинула Храм, оставив иерусалимскую святыню пустой. «И подняли херувимы крылья свои и поднялись в глазах моих от земли; когда они уходили, то и колеса подле них; и стали у входа в восточные врата Дома Господня, и слава Бога Израилева вверху над ними» (Иезекииль, 9:19). Сияющее облако на какое-то время задержалось на горе у Иерусалима, а потом исчезло. Очевидно, оно ушло на восток, в Месопотамию, куда переселили иудеев.

Как верно заметил о. Александр Мень, в Ветхом Завете до Иезекииля только Моисей и Исайя созерцали славу Господню в ее непереносимом для смертных величии. Но если тогда она являлась Моисею на горе Синай, а Исайе в Храме Соломона, то теперь она вначале явилась Иезекиилю в Вавилонии, а потом он увидел, как она покинула Иерусалим. Это должно было значить, что для нее нет границ; несущие ее херувимы обращены ко всем сторонам света, она свободна и не привязана ни к какому месту. Пребывание ее на Сионе было особой милостью Бога, и теперь эта милость отнята. Бог живет не только в Храме, но и везде, где есть вера.

Дом Божий в Иерусалиме остался пуст. Но это не последнее слово Яхве. Наказывая, Он оставлял и надежду. Да, действительно, завет Израиля с Богом разорван, и история Израиля должна кончиться. Но это лишь для того, чтобы в будущем Яхве мог заключить с остатком Израиля новый завет благодати, который будет длиться вечно: «Так говорит Господь Бог: хотя Я удалил их к народам, и рассеял их по землям, но Я буду для них некоторым святилищем в тех землях, куда они пошли. Затем скажи: Я соберу вас из народов и возвращу вас из земель, в которых вы рассеяны; и дам вам землю Израилеву. И придут туда, и извергнут из нее все гнусности и все мерзости ее. И дам им сердце единое, и дух новый вложу в них, и возьму из плоти их сердце каменное, и дам сердце плотяное. Чтобы они ходили по заповедям Моим и соблюдали уставы Мои, и выполняли их, и будут Моим народом, а Я буду их Богом» (Иезекииль, 11:16–20).

Таким образом, еще до падения Иерусалима Иезекииль уже провидел возвращение, пусть и в следующем поколении, в святую землю и устроение там новой жизни. И действительно, после возвращения из плена иудеи навсегда отказались от идолопоклонства. Но далее этого вернувшиеся не пошли. Внутреннего обновления не случилось, поскольку это дело Самого Бога. Именно Он должен дать иудеям вместо каменного плотяное сердце, и тогда, как обещал пророк, они станут Его народом. Здесь Иезекииль вплотную подошел к христианскому взгляду на отношения человеческого сердца и Бога, когда оно не может делать ничего, кроме добра. Хотя мысль о духовном перерождении человека уже высказал Иеремия, у Иезекииля она сформулирована более четко и ясно.

После падения Иерусалима тон пророчеств Изекииля резко изменился. Теперь главной темой его проповеди стала надежда, грядущее возрождение Израиля. Об этом пророк возвестил, в частности, в знаменитом видении сухих костей. В долине смерти Иезекииль увидел поле, полное сухих костей, и Бог устами пророка сказал: «Кости сухие! Слушайте слово Господне! Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас – и оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, – и оживете, и узнаете, что Я – Господь» (Иезекииль, 37:4–6).

Как только Иезекииль произнес это пророчество, он услышал шум и увидел движение. Кости стали сближаться, кость с костью своей. «И видел я: и вот, жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху, а духа не было в них. Тогда сказал Он мне: изреки пророчество духу изреки пророчество, сын человеческий, и скажи духу: так говорит Господь Бог: от четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убитых, и они оживут. И я изрек пророчество, как Он повелел мне, и вошел в них дух, и они ожили и стали на ноги свои – весьма, весьма великое полчище» (Иезекииль, 37:8-10). А потом Иезекииль продолжил пророчество: «Так говорит Господь Бог: вот Я открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших и введу вас в землю Израилеву» (Иезекииль, 37:12).

Пророчество это, несомненно, имело ближайший исторический смысл. Сухие кости – это народ Израиля, говоривший после падения Иерусалима: «иссохли кости наши, и погибла надежда наша: мы оторвались от корня» (Иезекииль, 37:11). Но тем не менее по Промыслу Бога евреи восстанут из могилы плена и вернутся домой: «и вложу в вас дух Мой, и оживете, и помещу вас на земле вашей – и узнаете, что Я Господь сказал это и сделал» (Иезекииль, 37:14).

Однако все это только ближайший исторический смысл слов Иезекииля. Пророк, очевидно, провидит и нечто большее и более отдаленное по времени, а не просто возвращение на родину и строительство Второго Храма. Ведь и этот Храм потом был тоже разрушен римлянами. Еще древнейшие христианские толкователи увидели здесь пророческое изображение воскрешения мертвых. Согласно такому толкованию, Иезекииль провидел то время, когда в конце истории Бог восстановит творение в его первоначальной целостности (как до грехопадения), и Новый Завет, обещанный Иеремией, станет реальностью. Тогда на земле возникнет новая жизнь, и мертвые восстанут из гроба, чтобы стать ее частью.

Знаменательно, что Иезекииль изобразил духовное возрождение с помощью образа доброго пастыря и его стада, в образе, который играет очень важную роль как в Ветхом, так и в Новом Завете. В отличие от злого пастыря, который заботится только о себе, а не о своих овцах, для Иезекииля Добрый Пастырь – это Сам Яхве. Он ищет заблудившихся, больных и потерявшихся овец, чтобы вернуть их на родные пастбища. Согласно пророку, при этом инициатива лежит полностью в руках Бога, и Он Сам ищет Своих овец: «Как пастух поверяет стадо свое в тот день, когда находится среди стада своего рассеянного, так Я пересмотрю овец Моих и высвобожу их из всех мест, в которых они были рассеяны в день облачный и мрачный. И выведу их из народов и соберу их из стран в землю их и буду пасти их на горах Израилевых, при потоках и на всех обитаемых местах земли сей» (Иезекииль, 34:12–13). Именно после того, как Яхве вернет народ Свой в его землю, Он даст ему доброго пастыря из рода Давида: «И поставлю над ними одного пастыря, который будет пасти их, раба Моего Давида, который будет пасти их, и он будет у них пастырем. И Я, Господь, буду их Богом, и раб Мой Давид будет князем среди них. Я, Господь, сказал это» (Иезекииль, 34:23–24). Раб Мой Давид у Иезекииля – это тот потомок Давида, с которым род его достигнет окончательного величия, т. е. Мессия.

Книга пророка Иезекииля заканчивается самым таинственным и самым величественным видением – видением Нового Иерусалима. Огнеподобный муж повелел пророку начертить план храма, города и страны, которые возникли по повелению Бога. В центре этого видения стоит образ Храма. Иезекииль увидел в видении, как слава Яхве вернулась в Новый Иерусалим и в его храм, расположенный в центре города и отделенный от всего мирского. В новом обществе вера будет играть главную роль. Возрождение культа отразится не только на жизни людей, но и на самой природе. Из Храма будет течь дающий жизнь поток. А воды соленого Мертвого Моря станут пресными, полными рыб. Именно тогда в конце времени Бог восстановит Свое творение в его первоначальной целостности. Трудно переоценить то значение, которое это видение последних времен оказало на апокалиптическую литературу Ветхого и Нового Заветов, и прежде всего на Откровение Иоанна Богослова.

Как считает подавляющее большинство современных библеистов, вскоре после Иезекииля на службу вышел еще один великий пророк, сведения о жизни которого до нас не дошли. Его имя неизвестно. Ученые называют его Исайей Вторым (Второисайей), поскольку он, по их мнению, принадлежал к школе иерусалимского пророка Исайи. Проповеди Исайи Второго вошли в книгу его иерусалимского предшественника, составив ее вторую часть, начиная с 40-й главы. Библеисты практически единодушно считают Исайю Второго самым великим пророком Ветхого Завета, называя его также и величайшим поэтом Древнего Востока.

Мнение, что заключительная часть книги Исайи написана другим автором, почти целиком возобладало только в XX веке, но сейчас его разделяют практически все крупные библеисты. В подтверждение своей точки зрения они указывают на разительное отличие исторического контекста первых 39 глав книги от глав, следующих за ними. В первых главах евреи еще живут в Иудее, священный город Иерусалим еще цел и невредим, и его падения Бог не хочет допустить. Храму Соломона, где произошло призвание Исайи на службу, пока ничто не угрожает.

Начиная с 40-й главы все это решительно меняется. Иудея опустошена, Храм разрушен, а иудеи живут в плену в Вавилонии. Все это не обстоятельства, которые пророк провидит в будущем, но то, что происходит в настоящем. Об Ассирии, которая угрожала Иудее в VIII веке до и. э., не говорится больше ни одного слова, а правителем мира является Вавилонская держава, хотя ее падение уже близко. Предвещая это падение, пророк приветствует персидского царя Кира, который вскоре должен будет освободить евреев и восстановить Иерусалим и разрушенный там Храм.

Довольно сильно также отличается и стиль этих двух частей книги. Речения Исайи Иерусалимского переданы возвышенным величественным стилем, соответствующим серьезности его проповедей и предупреждениям о грядущей опасности. В более поздних главах мы встречаемся с поэзией большой силы и красоты. Меняется сама манера пророка, который теперь часто прибегает к всплескам чувства торжественной песни. Поэзия и пророчество сливаются настолько тесно и неразрывно, что некоторые библеисты (Андерсон) даже называют Исайю Второго самым великим из всех поэтов человечества.

Исайя Первый, проповедовавший еще до падения Иерусалима, часто прибегал к языку предупреждений и угроз. Для него День Суда был близок, и он убеждал соотечественников покаяться, пока есть время. Совсем иное дело Исайя Второй. Для него День Суда уже наступил, и Израиль «от руки Господней принял вдвое за все грехи свои» (Исайя, 40:2). Теперь же пришло время утешения для евреев. Пророк внушал впавшим в уныние иудеям, что Бог грядет не судить, но избавить их от рабства, вывести из плена и восстановить Иерусалим.

Все это дало основание ученым утверждать, что вторая часть книги написана примерно через 200 лет после первой безымянным пророком, жившим в Вавилонии, которого они и назвали Исайей Вторым. Ему в каноне книги, по их мнению, несомненно принадлежат главы 40–55. Главы же 56–66 отражают несколько иную историко-политическую реальность. Возможно, и скорее всего, они написаны все тем же Исайей Вторым, который вернулся на родину, чтобы участвовать в восстановлении Иерусалима. Но, может быть, их написал и еще один безымянный пророк, которого ученые, разделяющие эту точку зрения, именуют Исайей Третьим. Так или иначе, но автор (или авторы) 40–66 глав, несомненно, принадлежали к школе иерусалимского пророка Исайи, и их писания, по крайней мере, писания Исайи Второго, по мнению современных библеистов, являются ярким примером того, как ученик превзошел учителя, и какого учителя!

В основе пророчества Исайи Второго лежит радостная весть о грядущей славе Господней. Здесь показательны уже первые слова, которые пророк, как и его предшественник, услышал в видении, попав на небо, в Божественный Совет: «Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш» (Исайя, 40:1). Яхве возвещает прощение и милость Своему народу. Ошибки прошлого забыты, но не потому что наказание как бы стерло грехи Израиля, а потому что такова благая воля Бога: «Я Сам изглаживаю преступления твои ради Себя Самого, и грехов твоих не помяну» (Исайя, 43:25).

Из Нового Завета нам всем хорошо известны следующие строки: «Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему; всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямите, и неровные пути сделайте гладкими, и узрит всякая плоть (спасение Божие); ибо уста Господни изрекли это» (Исайя, 40:3–5).

Заметим, что в еврейском оригинале знаки препинания расставлены иначе, чем в Септуагинте и русском переводе, и текст там звучит так: «Глас вопиющего: в пустыне приготовьте пути Господу». Таким образом эти стихи изображают победоносное шествие Бога, Который должен вернуть Свой народ из плена на родину Необходимо убрать все препятствия на пути Бога. Он поведет Свой народ через пустыню, как уже вел его во время исхода из Египта, и этот новый исход явит славу Господню «всякой плоти», т. е. всему миру.

Эти строки, однако, помимо их прямого смысла впоследствии получили и другой, переносный. Из Евангелий мы помним, что это пророчество приложил к себе Иоанн Креститель, Предтеча Мессии Христа, явившийся «уготовить пути Его». Для христианских толкователей эти строки содержали указание на ряд событий в политической, религиозной и умственной жизни человечества, предварявших появление христианства в степи язычества по проложенным уже стезям человеческой мысли.

А далее в видении пророк, все еще находящийся в небесном Совете, на повеление свыше идти на проповедь и возвещать, как бы вспомнив, что все в мире, «всякая плоть», преходяще, с грустью говорит: «Всякая плоть – трава, и вся красота ее, как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа: так и народ – трава» (Исайя, 40:6–7). Но это меланхолическое размышление – лишь прелюдия к твердому обновлению веры пророка: «Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно» (Исайя, 40:8). Хотя Бог и участвует в делах людей, Он надмирен, и Его слово не подлежит законам тления и динамике человеческой истории. Здесь в поэтической форме пророк выразил глубочайшее прозрение, прочно вошедшее в догматы иудаизма и христианства: откровение вечного Бога в конечном времени и диалектика их взаимоотношений.

После этого прозрения мысль пророка вполне закономерно от небесного плана обращается к земному и открывает грядущее движение событий истории: «Взойди на высокую гору благовествующий Сион! возвысь с силою голос твой, благовествующий Иерусалим! Возвысь, не бойся; скажи городам Иудиным: вот Бог ваш! Вот Господь грядет с силою, и мышца Его со властью. Вот, награда Его с Ним и воздаяние Его пред лицем Его. Как пастух Он будет пасти стадо Свое, агнцев будет брать на руки и носить на груди Своей, и водить дойных» (Исайя, 40:9-11).

Божий замысел связан с определённым городом, и город этот символизирует народ Израиля. Как и у Давида, Бог выбрал Сион как место Своего особого присутствия. Поэтому Иерусалим, хотя и лежащий в развалинах, становится для пророка глашатаем благовестия. Образ Бога сочетает в этих строках черты Царя-Победителя и Доброго Пастыря, чье царство мира и справедливости объемлет теперь уже не только народ Израиля, но и весь мир, «всякую плоть», которая узрит славу Господню. И тут опять мы вплотную подходим к Новому Завету. Нет ничего удивительного в том, что Иоанн Креститель, переосмыслив речения Исайи Второго, вышел на проповедь со словами: «Исполнилось время и приблизилось Царство Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие» (Марк, 1:15).

Соответственно, в речениях пророка Божий план впервые становится основой для обращения ко всему человечеству. Бог – спаситель Израиля, но само спасение Израиля теснейшим образом связано со спасением «всякой плоти», всего человечества. Поскольку Яхве является Творцом земли и всего земного, все народы должны узнать, что Он их единственный Спаситель. Поэтому обращаясь к языческим народам, пророк от лица Бога восклицает: «Ко Мне обратитесь и будете спасены, все концы земли, ибо Я Бог, и нет иного» (Исайя, 45:22).

Подобный универсализм, по сути дела, развивает мысли Исайи Первого, объявившего, что в конце времени Храм, гора дома Господня, будет поставлена во главу гор и потекут к ней все народы, чтобы научиться путям Бога. Именно тогда люди и перекуют мечи на орала и копья – на серпы (Исайя, 2:2–4). Но мысль Исайи Второго идет дальше. Израиль должен стать светом для язычников, чтобы открыть глаза слепым, чтобы «узников вывести из заключения и сидящих во тьме из темницы» (Исайя, 42:6–7). Благодаря Израилю весь мир получит Божие благословение, и именно в этом роль избранного Богом народа.

Исайя Второй из всех имен Израиля предпочитает слово эвед, что значит «служитель», потому что для пророка избранный народ – прежде всего миссионер Бога, Его посланник. Однако это слово (эвед) в Септуагинте в некоторых местах переведено как паис, т. е. сын, отрок. Ему посвящено несколько отрывков, внесенных в разные главы книги как вставки или вкрапления. В библеистике их называют песнями служителя или иногда песнями раба Яхве. Они очень важны для правильного понимания Исайи Второго.

Современные толкователи на Западе по-разному понимают этот образ. Одни видят в нем кого-то из исторических лиц (Иеремию, Иосию, Иехонию), другие – просто собирательный образ Израиля как народа Божия. Однако есть основания предполагать, что под Служителем, Отроком или Рабом Яхве пророк подразумевал не только исторический Израиль и идеальный народ Божий, но и личность Мессии, Который должен воплотить высшее призвание Израиля. Он – Тот, через Кого совершится спасение, Он будет Помазанником, Мессией или по-гречески Христом. Пророк пишет: «Вот, Отрок Мой, которого Я держу за руку, избранный Мой, к которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой на Него, и возвестит народам суд» (Исайя, 42:1).

Уже Исайя Первый говорил, что Мессия должен действовать в истории иначе, чем земные цари. Исайя Второй объясняет это более полно и ясно. Мессия будет совершать Свое служение как бы незаметно, и в Нем не будет и следа внешнего величия: «Не возопиет и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах. Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит» (Исайя, 42:2–3).

Исайя Второй провидит, что Служитель Яхве, Отрок, будет не только наставником народов, но и, подобно Моисею, ходатаем, заступником за все человечество. «Я, Господь, призвал Тебя в правду, и буду держать Тебя за руку и хранить Тебя, и поставлю Тебя в завет для народа, во свет для язычников, чтобы открыть глаза слепых, чтобы узников вывести из заключения и сидящих во тьме из темницы» (Исайя, 42:6–7).

Более того. Пророк провидит, что Мессия разделит участь гонимых пророков, а Его страдания за людей таинственным образом принесут им спасение. Мессия станет искупителем грешников. Об этом сказано в знаменитой 53-й главе книги, которая является как бы своеобразной вершиной всего пророчества Исайи Второго. Он пишет: «Ибо Он (т. е. Служитель, Мессия. – АГ.) взошел пред Ним (т. е. Богом. – АГ.) как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который бы привлекал нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что не ставили его» (Исайя, 53:2–3).

Взамен уже постепенно начинавшему складываться среди иудеев представлению о грозно-величественном виде Мессии и его роли победоносного царя-завоевателя, Мессия у Исайи Второго имеет смиренный, кроткий и даже униженный вид и низкое общественно положение. («Он был презрен и умален пред людьми»). Но на самом деле в уничижении Мессии, в Его страданиях заключена Его победа, ибо Он сознательно идет на страдания ради людей. «Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и унижен Богом» (Исайя, 53:4).

Хотя Мессия и невинен, на Нем нет грехов, за которые наказывает Бог, Он будет страдать, но не за Свою личную вину, а за наши общие грехи. Иными словами, Он будет невинным страдальцем, и именно поэтому Его страдания будут иметь такую исключительную, очистительную и искупительную силу. Более того. Он совершит жертвоприношение подобно священнику и при этом Сам станет жертвой. Он станет мучеником, свободно и сознательно приносящим Себя на заклание. «Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши, наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждаем, как овцы, совратились каждый на свою дорогу, – и Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязаем был, Он страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца был веден Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих» (Исайя, 53:3–7).

По силе прозрения, по глубине проникновения в смысл величайших тайн – воплощения и искупления эти строки не имеют себе равных в Ветхом Завете. Вместе с Исайей Вторым мы как бы переносимся в преторий Пилата и на Голгофу. Христианские толкователи не случайно называют пророка ветхозаветным евангелистом.

Ученые считают, что последние главы книги (56–66) отражают иной, чем у Исайи Второго, исторический контекст и что они были написаны либо самим Исайей Вторым после того, как он вернулся из плена на родину и столкнулся с трудностями послепленной жизни в разрушенном Иерусалиме, либо одним из его учеников, которого они называют Исайей Третьим. Связь между их богословием очевидна и очень тесна. Но теперь речения пророка приобретают несколько иную направленность. Если Исайя Второй радовался близкому возвращению на родину, которое стало возможным после возвышения Кира, то теперь поэзия пророка вообще отрывается от исторического контекста и устремляется в метаисторический план. Пророк пишет о том, что Божественный Воитель придет, чтобы победить силы зла, губящие мир, и открыть новую эпоху, которая противостоит всей предыдущей истории человечества. Он говорит о Новом Иерусалиме и о новом космическом творении, которое осуществит Бог. «Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце. А вы будете веселиться и радоваться во веки о том, что Я творю: ибо вот, Я творю Иерусалим веселием и народ его радостью. И буду радоваться об Иерусалиме и веселиться о народе Моем, и не услышится в нем более голос плача и голос вопля… И будет, прежде нежели они воззовут, – Я отвечу, они еще будут говорить, и Я уже услышу. Волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому, и для змея прах будет пищею; они не будут причинять зла на всей святой горе Моей, говорит Господь» (Исайя, 65:17-19-24-25).

 

Литература мудрых. Притчи, Песнь Песней, Екклесиаст

Сегодня мы обращаемся к так называемым учительным книгам Ветхого Завета. Их семь; пять из них – книга Иова, Псалтирь, Притчи, Екклесиаст и Песнь Песней – считаются каноническими, остальные – Премудрость Соломонова и Премудрость Иисуса сына Сирахова – неканонические. В еврейской традиции двух последних книг нет вообще, а пять первых относятся к разделу агиографов, т. е. к писаниям. В специальный третий раздел Ветхого Завета, следующий за Пятикнижием и историческими книгами и предшествующий пророкам, учительные книги были помещены ранними отцами Церкви (Кирилл Иерусалимский, Григорий Богослов и др.). Они поначалу называли их поэтическими книгами, указывая этим на их субъективный характер и особую поэтическую форму – все они по большей части написаны не прозой, а стихами. Однако весьма скоро определение «поэтические» заменили на «учительные».

Вообще-то говоря, все Священное Писание в целом совершенно откровенно преследует дидактические цели. Но в учительных книгах истины веры даются, в отличие от Пятикнижия, не в форме заповеди или запрещения, а также по большей части вне прямой зависимости от истории (как в исторических книгах; исключение – некоторые псалмы). Авторы учительных книг смотрят на человека как бы с другого угла, в иной перспективе, соотнося истины веры не столько с заветом, данным Израилю, сколько с естественным нравственным законом, который Бог вложил в сердце каждого человека. Этим объясняется тесная связь учительных книг с древневосточной языческой традицией Премудрости, по-еврейски хокма (хохма), а мудрец хакам (хахам), wisdom literature, о чем сейчас очень много пишут западные богословы.

Своими корнями эта традиция восходит к самой глубокой древности. Ее образцы можно найти в третьем тысячелетии до и. э. в литературе древних шумеров. Так или иначе отражая в писаниях черты современного им общества, мудрецы Древнего Востока вместе с тем как бы абстрагировались от них, поскольку они писали об общечеловеческих проблемах, о том, что волнует человека в любом обществе и в любой период истории. Потому их писания были хорошо понятны людям других культур и других эпох и очень рано оказали влияние на мысль Древнего Израиля.

Сама литература Премудрости весьма разнообразна и не укладывается в рамки готовых определений. Тем не менее специалисты выделяют в ней две основные группы произведений. Первая группа дает практические советы молодым людям, как добиться успеха в жизни и стяжать добродетель. Примером этому может служить, скажем, египетское «Поучение Птаххотепа» или вавилонские «Советы мудрости». Так, в «Поучении Птаххотепа» рекомендации высокого нравственного характера чередуются с наставлениями чисто житейского толка. Мы читаем в этом памятнике: «Гни спину перед начальником… и будет процветать дом твой». «Скрывай свои мысли; будь сдержан в речах своих», «Не будь высокомерен из-за знания своего и не слишком полагайся на себя из-за того, что ты знающий. Советуйся с незнающим, как и со знающим – ведь нет предела умению и нет умельца, вполне овладевшего искусством своим». «Если ты начальник, отдающий распоряжение многим людям, стремись ко всякому добру, чтобы в распоряжениях твоих не было зла» и т. д.

Ко второй группе относятся произведения, в которых их авторы ставят общие проблемы человеческого существования, пытаются найти смысл жизни, объяснить причины страданий, весьма часто высказывая при этом разного рода скептические суждения. Примером здесь может послужить египетская «Песнь арфиста», доказывающая, что все в мире бренно, и призывающая ловить мгновение, или египетская «Беседа разочарованного со своей душой», где спор на равных без всякого перевеса в аргументах ведут разочаровавшийся в жизни и стремящийся к самоубийству человек и его душа, старающаяся доказать необходимость продолжать жить.

На первый взгляд может показаться, что написанные в духе восточной мудрости книги Библии радикальным образом отличаются от остальных книг Ветхого Завета. И в самом деле, подобно египетским или месопотамским мудрецам, еврейские хакамы тоже рассматривают человека как такового в его первозданности, стоящего перед лицом жизни, смерти и вечности (о. Александр Мень). Острое чувство направляемой Богом истории, ощущение богоизбранности израильского народа, характерное для других книг Ветхого Завета, здесь почти отсутствует (исключение – псалмы). Важнейшие для Пятикнижия и пророков темы избрания Израиля, Судного Дня, завета и закона, священства и Храма, пророчеств и мессианских надежд в книгах Премудрости почти не затронуты.

Хотя большая часть литературы хакамов появилась в послепленную эпоху, когда еврейский народ уже отличался твердой верой и благочестием, у мудрецов нет никаких ссылок на храмовое богослужение. Более того. Хакамы редко употребляют священное для иудеев имя Яхве, а если и делают это, как в «Притчах», то совсем не касаются особой связи между Богом и народом Израиля. Еврейские мудрецы не упоминают Моисея и Тору, равно как и события истории или исторических персонажей, за исключением Соломона, который сам считался мудрейшим из мудрейших и родоначальником всей хокмической традиции. Хакамы предпочитают говорить об обычных людях и обычных ситуациях, а героями их произведений легко могут стать и не евреи, как, например, идумей Иов.

Однако при всем этом разительном отличии учительных книг от других книг Ветхого Завета, они с полным правом занимают свое место в Библии, поскольку и здесь, хотя и в иной форме, запечатлено то же Божественное откровение. Конечно, трудно отрицать ту роль, какую здесь играет чисто человеческая мудрость, обретенное опытом и учением знание. В этом библейские мудрецы полностью солидарны со своими древневосточными коллегами. Но, в отличие от ассирийской и египетской традиции, само человеческое знание толкуется в Библии иначе. Выражаясь словами книги Притчей, начало мудрости – страх Господень (Притчи, 1:7). Отсюда религиозный характер учительных книг, в которых общечеловеческие проблемы, как и в других книгах Библии, сопряжены с истинами веры, а языческая традиция переосмыслена в духе монотеизма Древнего Израиля.

Поэтому понятно и то уважение, которое в еврейском народе издавна оказывали мудрецам-хакамам, а ведь они по большей части были обычными светскими людьми, не наделенными какими-то особенными мистическими или пророческими дарами и не связанными особенными узами ни с Храмом или священством, ни со школами по изучению Торы. Наряду с пророками и священниками они образовали особую группу людей, к которым обращались за советом и помощью и которые тоже были наделены Божественным авторитетом. Об этом, например, ясно говорят слова пророка Иеремии: «Не исчез же закон у священника, и совет у мудрого, и слово у пророка» (Иеремия, 18:18).

Соответственно если пророк передавал «слово Яхве», открытое ему, священник обучал людей Торе, или закону Божию, то мудрец давал им советы, основанные на тонком наблюдении жизни и знакомством с сокровищами древней традиции мудрых. Противоречия между рациональным или эмпирическим (в современном смысле этого слова) наблюдением мудреца и сверхъестественным, трансцендентным откровением, которым пользовались и пророк, и священник, для древних евреев не было, поскольку разум и веру тогда никто не противопоставлял. Мудрость же считалась Божественным даром, а не простой способностью, которую человек может развить с помощью опыта и учения. Согласно книге Царств, этот харизматический дар Соломон и испросил для себя у Бога.

Пророки иногда довольно резко критиковали мудрецов, или – точнее сказать – ложных мудрецов, не знакомых с истинной мудростью. Такова, например, была мнимая мудрость книжников, появившихся в эпоху царей. Они рабски копировали мудрость соседних народов и потому судили обо всем лишь с человеческой точки зрения. Такова часто бывала мудрость царских советников, которые вели чисто человеческую политику. Их обличал Исайя: «Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою!» (Исайя, 5:21).

Яхве обратит их мудрость в ничто. Но сама эта критика пророков косвенно подтверждала то влияние, которое мудрецы имели в обществе.

Традиция мудрых появилась в Израиле даже раньше, чем оформилось движение пророков, и надолго пережила это движение, достигнув своего расцвета в послепленный период. Ученые считают, что хокмическая традиция начала развиваться в период бытования устного, еще не записанного предания. Новейшие археологические открытия подтвердили гипотезу о том, что существенную роль здесь сыграло знакомство древних иудеев с ханаанской культурой, где были свои мудрецы. Уже к этому периоду относится возникновение у евреев таких литературных жанров, как пословица, загадка или притча, которые в целом характерны для древневосточной традиции мудрых. Мотивы египетской традиции мудрых легко обнаружить и в рассказе об Иосифе, включенном в книгу Бытия.

К моменту же возникновения монархии мудрец уже стал не только чтимой, но и даже неотъемлемой частью израильского общества. Из книги Царств мы узнаем, что при дворе Давида «советы Ахитофела, которые он давал, в то время считались, как если бы кто спрашивал наставления у Бога» (2 Царств, 16:23). Во время восстания Авессалома, как сказано в том же источнике, умная женщина сказала Давиду притчу, где он увидел себя и Авессалома. Из контекста ясно, что эта женщина пользовалась большим авторитетом среди народа. Таким образом, женщины тоже могли стать мудрецами, как и пророками – ограничений здесь не было.

Традиция мудрецов особенно усилилась при Соломоне, который установил тесные контакты с Финикией и Египтом. Именно в это время институт писцов получил официальное место в управлении государством, и книжники стали активно обогащаться знанием других древневосточных культур. Знаменательно, что написанный, очевидно, в это время раздел книги Притчей (22:17–24:22) почти дословно воспроизводит египетское «Поучение Аменемопе».

Новое развитие хокмическая традиция получила в послепленный период, когда большинство хакамов отождествило Премудрость с Торой, Божиим Законом, благодаря которому Израиль, как они считали, становится истинно мудрым и разумным народом. Страх Яхве – ее начало и увенчание. Ни в чем не отступая от установок этой религиозной Премудрости, хакамы отныне включили в нее все положительное, что человеческая мысль могла им дать. Писания мудрых послепленного периода – плод этих усилий. При твердом основании веры горизонт хакамов становится еще шире, чем прежде.

Говоря же в целом, заметим, что для хакамов, как и для других древневосточных мудрецов, мудрость – это во многом искусство правильно жить. На окружающий мир библейский мудрец смотрит трезвым взглядом и без иллюзий. Он видит пороки этого мира и относится к ним без одобрения. Являясь хорошим психологом, хакам знает, что́ таится в сердце человека, что́ для него радость и горе. Но он не ограничивается ролью стороннего наблюдателя. Как прирожденный воспитатель, он дает своим ученикам определенные правила: осмотрительность, умеренность в желаниях, уравновешенность, смирение, сдержанность, правдивость в речах и т. д. Все эти практические наставления, однако, пронизаны нравственным учением десяти заповедей. Социальная же ориентация Второзакония и пророков внушает хакаму увещания о милостыне, соблюдении справедливости, любви к нищим.

Особо нужно отметить, что от израильского учителя мудрости не следует ожидать размышлений метафизического характера о человеке, его природе, его способностях и т. д. Зато он обладает острым сознанием своего экзистенционального положения и внимательно исследует свою судьбу. Как я говорил, пророков больше занимает судьба народа в целом, мудрецы же интересуются прежде всего индивидуальной жизнью. Их волнует и величие человека, и его унижение, и его одиночество, и страх перед страданиями и смертью, и ощущение преходящести, бренности, которые внушает жизнь, и его растерянность перед Богом, Который кажется ему непостижимым или отсутствующим, и проблема воздаяния.

В отличие от пророка, который вещает слова Бога, хакам говорит от своего лица, не претендуя на особую прозорливость. Но и мудрецы тоже содействуют развитию библейского учения, проливая свет, приобретенный в размышлениях о Писании, на экзистенциональные проблемы. В позднюю же эпоху пророчество и мудрость сливаются в апокалиптической письменности.

В эпоху после вавилонского плена культ Премудрости так развит у книжников, что для придания большей выразительности они часто олицетворяют ее. Она становится возлюбленной, которую настойчиво ищут, матерью-хранительницей, женой, заботящейся о пропитании, гостеприимной хозяйкой, приглашающей на пир. Этот женский образ не стоит понимать только в фигуральном смысле. Ведь Премудрость у человека имеет Божественный источник. Бог может давать ее кому угодно, поскольку Он сам премудрый в абсолютном смысле этого слова. Потому священные писатели, созерцая в Боге ту Премудрость, от которой проистекает их собственная, видят в ней Божественную реальность, существующую извечно. Изошедшая из уст Всевышнего как Его дуновение или Его слово, она «дыхание силы Божией, излияние славы Всемогущего, отблеск вечного света, зеркало действия Божия, Его совершенство» (Притчи, 7:25). Она обитает на небесах, разделяет с Богом Его престол, живет в близости с Ним.

Эта премудрость не есть начало статическое. Она приобщена ко всему, что Бог совершает в мире. Присутствуя при творении, «она веселилась пред лицем Его» (Притчи, 8:30), и она продолжает править вселенной. На протяжении всей истории израильского народа она действует как ниспосланная Богом для определенного дела. Она поселилась в Израиле, в Иерусалиме как древо жизни и проявила себя в форме закона. С тех пор она запросто живет у людей. Она – Провидение, направляющее историю, и она обеспечивает людям спасение. Бог действует через нее, как действует через Своего Духа. Принять ее – то же, что быть послушным Духу. Если эти тексты еще не рисуют Премудрость как Божественное Лицо в новозаветном смысле, то они все же исследуют глубины тайн единого Бога.

Все, только что сказанное о библейских мудрецах, очень хорошо демонстрирует книга Притчей Соломоновых. Как считают исследователи, она как бы вместила в себя в сжатом виде почти всю хокмическую традицию.

Современные библеисты считают, что только часть данной книги написана самим Соломоном (главы 10–19), но в целом она представляет собой сборник, весьма неоднородный по своему составу. Очевидно, в своей окончательной форме, той, которая помещена в Библию, он появился уже в послепленную эпоху, пройдя при этом несколько этапов редактуры.

Еврейское слово машал, которое переводится на русский язык как притча, означает сравнение, подобие, т. е. речь не только с буквальным смыслом, но и с переносным, речь, в которой явление, например, нравственного порядка уясняется через сравнение с миром физическим. «Золотые яблоки в серебряных прозрачных сосудах – слово, сказанное прилично» (Притчи, 25:11). По словам С.С. Аверинцева, притча означает всякое сочетание слов, для восприятия которого требуется тонкая работа ума. Это афоризм, сентенция, присказка, загадка, иносказание.

Многие из вошедших в книгу притч написаны в форме двустишия. В некоторых случаях, согласно еврейской манере стихосложения, мысль второй строки как бы повторяет мысль первой, усиливая и дополняя ее. «Доброе имя лучше большого богатства, /и добрая слава лучше серебра и золота» (Притчи, 22:1) или «Мудростью устрояется дом /и разумом утверждается» (Притчи, 24:3). Выражаясь научным языком, перед нами синонимический параллелизм.

Но часто строки двустишия могут представлять собой как бы совмещение противоположностей. «Сын мудрый радует отца, а сын глупый – огорчение для его матери» (Притчи, 10:1) или «Не доставляют пользы сокровища неправедные, /правда же избавляет от смерти» (Притчи, 10:2). Это уже антитетический параллелизм.

Порой же вторая строка продолжает мысль первой, развивая и завершая ее. «Стезя праведных – как светило лучезарное, /которое более и более светлеет до полного дня» (Притчи, 4:18). Это так называемый восходящий параллелизм.

Однако довольно часто содержащийся в двустишии афоризм разрастается до целого поучения. Такие поучения обычно используют повелительное наклонение и излагают причины, по которым нужно следовать данному совету. «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя. Но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою. Доколе ты, ленивец, будешь спать? Когда ты встанешь от сна своего? Немного поспишь, немного подремлешь, немного, сложив руки, полежишь, и придет, как прохожий, бедность твоя, и нужда твоя, как разбойник» (Притчи, 6:6-11).

Разумеется, за всей, выражаясь современным языком, «светской» (само это слово было бы непонятно хакамам, не делавшим различия между профанным и сакральным, светским и религиозным) мудростью, за всеми этими советами достичь праведной жизни путем трудолюбия, благоразумия, трезвости и т. д., стоит религиозное понимание хакамами всей жизни в ее полноте, их убеждение, что Божественный порядок мира может быть понят с помощью интеллектуального поиска и размышления, что помимо Божественного предопределения есть еще и человеческая инициатива, и нужно, чтобы они совпали. Человек, живущий в соответствии в этим Божественным порядком, и живет жизнью праведника, а любые нарушения такого порядка ведут человека к беде.

Основой же учения мудрецов в Притчах Соломоновых стало изречение, на которое я уже несколько раз ссылался: «Начало мудрости – страх Господень, и познание Святого – разум» (Притчи, 9:10). Как нужно понимать эти слова и что такое страх Господень?

Первое, что приходит на ум, когда мы слышим словосочетание «страх Господень» или «страх Божий», – это боязнь наказания за грех, за ослушание воли Бога. И такой смысл в данном афоризме, безусловно, есть. Но он не является главным, поскольку боязнь возмездия соответствует лишь примитивной, начальной ступени духовной жизни, ее началу как некой отправной точки. Но мудрость хакамов в целом отражает более высокий уровень духовности, и начало в этом смысле можно понимать и как основание, а не отправную точку мудрости. Прояснить смысл афоризма нам помогает его форма.

Это двустишие, написанное по принципу синонимического параллелизма, где вторая строка дополняет первую, повторяя и усиливая ее мысль: «Познание Святого – разум». Слово «Святой» здесь написано с большой буквы и заменяет священное имя Яхве. Очевидно, что речь идет о Богопознании. Это слово в Ветхом Завете (например у Осип), как хорошо известно, означало любовь, веру в близость к Богу. Следовательно, страх Господень – это также трепетная боязнь потерять Бога, отдалиться от Него, из которой рождается воля к добру (о. Александр Мень). Поэтому мы и читаем в другом месте книги: «Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой. Во всех путях Твоих познавай Его, и Он направит стези твои. Не будь мудрецом в глазах твоих; бойся Господа и удаляйся от зла: это будет здравием для тела твоего и питанием для костей твоих» (Притчи, 3:5–8).

Чем дальше по времени развивалась хокмическая традиция, тем яснее хакамы понимали теологическую, богословскую природу мудрости, пытаясь с ее помощью осмыслить Божественный план творения: «Господь премудростию основал землю, небеса утвердил разумом; Его премудростию разверзлись бездны, и облака кропят росою» (Притчи, 3:19–20).

Именно тогда, на позднем этапе, уже после вавилонского плена мудрость, как я уже говорил, персонифицируется, становясь как бы особым агентом Бога. В одной из таких поэм мудрость изображена в виде женщины, «возглашающей на улице и на площадях возвышающей голос свой» (Притчи, 1:20), призывая, подобно пророчице, слушать ее повеления и грозя карами за ослушание. А в другом очень широко известном месте книги мудрость изображена как порожденный Богом, от века помазанный таинственный соучастник творения: «Тогда я была при Нем (т. е. Яхве) художницею и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время» (Притчи, 8:30). Как считают богословы, язык этого отрывка, его образность совершенно явно предвосхищают знаменитый пролог к четвертому Евангелию: «В начале было Слово» (Иоанн, 1:1). Очевидно, создавая этот пролог, Иоанн Богослов опирался на хокмическую традицию, восходящую к этому месту книги Притчей.

Учительные книги крайне разнообразны, и в этом легко убедиться, обратившись от «Книги притчей Соломоновых» к «Песни песней», содержащей лучшие образцы любовной поэзии на иврите. Авторство этой книги традиция также приписывает царю Соломону. И в данном случае традицию не стоит понимать слишком буквально. Ученым хорошо известно, что двор Соломона был тем местом, где прижилась и стала популярной любовная поэзия в египетском духе. Вспомним, что одна из жен царя была дочерью фараона. Следы египетского влияния вполне ощутимы в тексте «Песни песней». Так, например, на берегах Нила было принято называть влюбленных братом и сестрой, а жениха и невесту (как и в других странах Древнего Востока) царем и царицей. В «Песни песней» сестра и возлюбленная становится по еврейской традиции сестрой, невестой: «Пленила ты сердце мое, сестра моя невеста; пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей. О, как любезны ласки твои, сестра моя невеста; о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов» (Песнь песней, 4:9—10).

Влюбленных в этой книге тоже иногда называют царем и царицей, причем жениха даже царем Соломоном. «Пойдите и посмотрите, дщери Сионские, на царя Соломона в венце, которым увенчала его мать его в день бракосочетания его, в день радостный для сердца его» (Песнь песней, 3:11).

Однако современные библеисты вовсе не считают, что герой книги – царь Соломон. По их мнению, сюда вошли лирические тексты, поэмы, созданные в разное время и записанные уже в послепленную эпоху, скорее всего в III веке до н. э. Тексты эти представляют собой сборник песен, исполнявшихся на свадьбах. Во всяком случае, поэтика ближневосточного свадебного действа, по словам С.С. Аверинцева, играет в «Песни песней» очень большую роль. Отсюда и изобилие фольклорных мотивов и образов, и общий весенний колорит книги, очевидно, связанный в народном сознании с возрождением плодоносящих сил природы. Друг, возлюбленный, изображается здесь в виде яблони, а невеста – лилия, или зацветающий виноградник, или финиковая пальма. «Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами. Что яблонь между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами» (Песнь песней, 2:2–3). Отсюда и прославление земной чувственной любви, содержащееся в ряде мест книги.

Тем не менее перед нами не просто собрание свадебных песен. Их тексты подверглись редактуре, пройдя через руки составителя, принадлежавшего, по всей видимости, к кругам высокообразованных книжников. Именно для них имя царя Соломона, прообраза и покровителя книжников, и было излюбленным псевдонимом. Этот составитель не только тщательно отредактировал тексты поэм, вошедших в «Песнь песней», но и придал всей книге особую композицию, некоторыми чертами напоминающую драму и явно разделенную на три эпизода, о чем можно прочесть у Аверинцева в «Истории мировой литературы» (т. 1).

Но что же в этой книге специфически библейского, что позволило включить ее в состав Ветхого Завета? Современные специалисты указали, что в «Песни песней» в поэтической форме изложен характерный для Древнего Израиля взгляд на отношения мужчины и женщины, вступивших в брак. Ведь для иудеев, как уже говорилось, был нетипичен дуализм возвышенной души и низменного тела; человек представлял собой сложное единство, целостность. Сотворенная Богом плоть вовсе не дурна по своему существу, и чувственная любовь в браке освящена заповедью Творца «плодитесь и размножайтесь». Недаром же для правоверного иудея считалось горем и бесчестием не иметь детей, хотя всякие внебрачные отношения сурово осуждались законом.

Но всего этого, разумеется, мало, чтобы причислить «Песнь песней» к учительным книгам. И тут на помощь пришло аллегорическое толкование текста. Я уже говорил о важности брачных образов в библейской символике, в частности, в писаниях пророка Осип, где отношения народа Израиля с Богом трактовались именно в этом ключе, т. е. как брачный союз. Подобным же образом древние иудеи воспринимали и «Песнь песней», ассоциируя образ жениха-царя с Яхве, а невесты со вступившими в завет, или обручившимися с Богом, израильтянами. Вслед за этим и христианские толкователи увидели в этой книге гимн мистическому союзу Христа (Он изображен в виде жениха) с Церковью (невестой). Это толкование «Песни песней» подспудно присутствует и в евангельской образности, где Христос часто изображен в виде Жениха.

И, наконец, еще одна учительная книга «Екклесиаст, или Проповедник», радикальным образом отличающаяся от двух предыдущих. Она иллюстрирует иную, чем в «Притчах», традицию писания древневосточных мудрецов – традицию, пытающуюся не столько дать совет, как стяжать праведную жизнь, сколько найти смысл этой жизни и осмыслить общие проблемы человеческого существования. Содержащаяся в «Екклесиасте» мудрость окрашена особым горьковатым привкусом, а по мнению многих библеистов, и вообще имеет скептический характер. Недаром же саму эту книгу включили в библейский канон довольно поздно и после долгих колебаний.

Слово «Екклесиаст» переводится с греческого как проповедующий в собрании или церковный проповедник. В еврейском оригинале она называется «Кохелет», т. е. тоже проповедующий в собрании, но также еще и мудрец. А первом стихе книги сказано, что она содержит в себе «слова Екклесиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме». Из сыновей Давида только один стал царем в Иерусалиме – Соломон. На протяжении многих веков считалось, что Соломон и был автором этой книги. При этом говорилось, что Соломон написал «Песнь песней» в юности, «Притчи» – в зрелом возрасте, а «Екклесиаст» – в старости. Но, как и в случае с «Песнью песен» и «Притчами», новейшие исследователи оспорили авторство Соломона. По их мнению, полный арамеизмов язык «Екклесиаста» свидетельствует о том, что книга была написана уже после вавилонского плена, скорее всего в IV или III веке до н. э. На относительно позднее происхождение книги указывают также и некоторые содержащиеся в ней исторические реалии. По верному замечанию С.С. Аверинцева, используя имя Соломона и как бы вживаясь в его роль, автор книги новаторским образом сопрягает два пласта повествования: исповедально-личный и легендарно-исторический. Традиционный образ известного мудростью царя Соломона взят в книге как обобщающая парадигма для интимно-жизненного опыта.

Сейчас нам вынесенное в заглавие книги слово Екклесиаст, т. е. проповедник, может даже показаться немного неточным, поскольку книга представляет собой не столько проповедь в привычном смысле этого слова, сколько свободное по форме рассуждение профессионального мудреца о смысле жизни. В книге нет сколько-нибудь четкого плана изложения мысли автора, и у читателей может возникнуть впечатление (впрочем, не совсем верное), что к концу второй главы все уже сказано. Однако в оригинале перед нами не проза, а стихи, допускающие музыкальную композицию по принципу темы и вариаций.

Основная же тема книги высказана уже в первых стихах. Она состоит в том, что все в мире, всякая деятельность человека – суета сует и пустое томление духа. Вслушаемся в эти знаменитые строки, столько раз потом на тот или иной лад вновь звучавшие в мировой литературе. «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда текут реки, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи в труде: не может человек пересказать всего, не насытится око зрением, не наполнится ухо слышанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, – и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: смотри, вот это новое, но это уже было в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут жить после» (Екклесиаст, 1:2—11).

Как видим, мудрость автора, действительно, исполнена горьковатого привкуса. С одной стороны, эта мудрость, по признанию самого Екклесиаста, имеет некоторую ценность, ибо она дает возможность познать присущие человеку ограничения: «У мудрого глаза его в голове его, а глупый ходит во тьме» (Екклесиаст, 2:14). Мудрость служит источником силы, делая мудрого «сильнее десяти властителей» (Екклесиаст, 7:19). Но вместе с тем преимущества такой практической мудрости весьма сомнительны, потому что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Екклесиаст, 1:18). В конце концов одна и та же участь ждет и мудреца, и глупца – их уравняет смерть.

Екклесиаст советует своим ученикам по возможности пользоваться благами жизни, говоря, что «нет ничего лучше, как веселиться и делать доброе в жизни своей» (Екклесиаст, 3:12). Однако это не способно дать покой его мятущейся душе. Ибо вопреки своей практической пользе мудрость не может открыть тайны жизни и смерти и объяснить загадки бытия. Не имея возможности познать Божественную Премудрость, Которая и определяет устройство Вселенной и жизнь каждого человека, мудрец может лишь полагаться на свои личные наблюдения и опыт, которых явно недостаточно. А отсюда и чувство пустоты жизни, и отчаяние, и даже ненависть к жизни: «И возненавидел я жизнь: потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все суета и томление духа» (Екклесиаст, 2:17).

Нужно правильно понять эти чувства автора книги. Для Екклесиаста все-таки совсем не характерен абсолютный релятивизм египетского автора «Песни арфиста», утверждавшего, что все в мире бренно, и нужно лишь ловить мгновение. Вопреки своему трагическому ощущению жизни, еврейский мудрец, написавший книгу, сохраняет веру в то, что Яхве управляет всеми делами человека. Поэтому трагедия для мудреца заключается не в том, что неумолимая судьба властвует над людьми и богами, как у греков, а в том, что Божественная Премудрость столь непостижима, что жизнь от этого теряет смысл. Кохелет твердо верит, выражаясь его собственными словами, что все «в руке Божией» (Екклесиаст, 9:1), но пути Божии настолько неисповедимы, что человек вынужден жить в абсолютной темноте. Потому-то простой человеческой мудрости ход событий и кажется капризом, дни как бы вертятся по кругу вместо того, чтобы идти к определенной цели.

Мысль о беспрестанном круговращении, которое открывается взору человека как во Вселенной, так и в его собственной жизни, нашла свое выражение в знаменитом рассуждении автора о времени. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать; время насаждать и выращивать посеянное; время убивать и время врачевать; время разрушать и время строить; время плакать и время смеяться; время сетовать и время плясать; время разбрасывать камни и время собирать камни; время обнимать и время уклоняться от объятий; время искать и время терять; время оберегать и время бросать; время раздирать и время сшивать; время молчать и время говорить; время любить и время ненавидеть; время войны и время миру» (Екклесиаст, 3:1–8).

Человек не способен понять смысл этой круговерти, нащупать постоянную и твердую основу, скрывающуюся за этой сменой, хотя она и установлена Богом. И потому возникает ощущение, что все приходит и уходит, и в этом бесконечном круговращении всякие критерии становятся зыбкими и недостоверными. Человек бессилен изменить от века укоренившийся ход вещей, и потому любые радости всегда быстротечны и непрочны. Человека не могут удовлетворить ни беспечное веселье, ни плоды его труда, ни богатство, ни даже сама мудрость.

Над всем в мире царствует смерть, которая одинаково поражает и праведников, и грешников, и мудрецов, и глупцов.

Смерть отбрасывает свою зловещую тень на всю книгу обостряя трагический характер размышлений ее автора. Интересно, что по сравнению со всей предыдущей библейской традицией Кохелет иначе осмысляет саму проблему смерти. Раньше, как я уже говорил, смерть отдельного человека мало занимала древних иудеев, поскольку индивидуальная жизнь приобретала смысл в жизни всей общины, вступившей в союз с Яхве. Отец продолжал жить в сыне, и все поколения были связаны общей солидарностью всего народа с Богом. В отличие от египтян, разработавших сложную доктрину о потустороннем мире, евреи не были поглощены идеей смерти. Кохелет нарушил эту традицию, перенеся центр внимания с жизни общины на жизнь отдельного человека. Доктрина воскресения возникла у иудеев позже в некоторых псалмах и апокалиптической литературе. А пока что выводы автора книги неутешительны. Смерть неотвратима, и можно надеяться только на эту кратковременную жизнь. «Псу живому лучше, чем мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память их предана забвению. И любовь, и ненависть их уже исчезли и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем» (Екклесиаст, 9:4–6).

Будучи не в состоянии понять Божественную Премудрость, автор книги взирает на мир достаточно пессимистично. «И обратился я и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных богатство, и не искусным благорасположение, но время и случай для всех их» (Екклесиаст, 941).

И тем не менее этот скептицизм в глубочайшей мере религиозен. Главная мысль автора в том, что Бог скрыт от человека. Подобные мысли волновали и пророка Иеремию. Но у Екклесиаста они сформулированы с особой остротой. «Как ты не знаешь путей ветра и того, как образуются кости во чреве беременной, так не можешь знать дело Бога, Который делает все» (Екклесиаст, 11:5). Однако хотя пути Бога неисповедимы, они справедливы. Поэтому несмотря на ее горьковатый тон вся книга пронизана тем страхом Божиим, тем трепетным благоговением, о котором писал автор «Притчей». Тут между ними нет различия. Сами же метания духа Кохелета, подобно речениям пророков, хотя и на свой лад, призваны укрепить веру, которая в жизни каждого человека проходит через сомнения и даже отчаяние. Так, по крайней мере, считали древние иудеи, включившие «Екклесиаст» в библейский канон. Время показало, что они были правы.

 

Книга Иова. Псалтирь

«Книга Иова» – одна из самых глубоких и загадочных книг Библии. Толкователи спорят о ней уже больше двух тысячелетий, называя ее величайшей из поэм древности и нового времени и именуя ее автора Шекспиром Ветхого Завета. Это и неудивительно, потому что при чтении книги мы как бы помимо нашей воли не просто сопереживаем герою, но и отождествляем себя с ним. Сегодня, как и за несколько веков до Рождества Христова, Иов воплощает собой всякого страждущего человека. Выражаясь словами С.С. Аверинцева, «Книга Иова» повествует о страшном опыте спора человека с Богом, опыте одиночества среди людей и разлада с самим собой.

Странным образом далеко не все те (в том числе и великие люди), кто восхвалял «Книгу Иова», точно представляли себе, о чем она. Для многих и очень многих Иов был эталоном благочестия, праведником, смиренно претерпевшим страшные беды и при этом не потерявшим веры в Бога. Но это Иов, которого мы встречаем в написанных прозой прологе и эпилоге книги. Основная же часть книги (40 глав) написана в стихах, в форме поэмы, и здесь Иов вовсе не так уже смирен и терпелив. Скорее наоборот, перед нами бунтарь, дерзнувший вступить в спор с Самим Богом и успокоившийся лишь после того, как услышал ответ с неба. Именно эта поэтическая часть является главной в книге.

Но прежде чем обратиться к ней, нужно сказать несколько слов о написанных прозой прологе и эпилоге, ибо без них мы не поймем и главной поэтической части. Пролог содержит завязку действия. А эпилог дает его счастливую развязку, рассказывая о том, как Бог наградил Иова.

Книга открывается эпическим зачином: «Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла» (Иов, 1:1). Как видим, главная черта Иова в прологе – его благочестие. За это благочестие Бог щедро наградил Иова земным благополучием. Его жизнь протекала в довольстве и счастье. У него было 7 сыновей и 3 дочери (та самая цифровая символика, о которой мы уже говорили); он был очень богат, и не было знаменитее его среди сынов Востока.

И вот однажды между Богом и Сатаной в Небесном Совете возник спор об Иове. Заметим, что Сатана пролога еще не тот Архивраг Бога, который появится позднее в еврейских апокалипсисах и христианских писаниях и с которым Иисус Христос вступит в борьбу. В «Книге Иова» Сатана изображен не столько как прямой противник (таково по-еврейски его имя), сколько как один из ангелов, окружающих Бога. Он выполняет в Небесном Совете функции, аналогичные функциям судебного обвинителя, на которого возложена обязанность заставить людей уважать правду и права Бога. Однако за этим мнимым служением Богу уже теперь в «Книге Иова» можно заметить враждебную волю, если и не по отношению к Самому Богу, то по отношению к человеку.

Сатана не верит в благочестие Иова и ждет, чтобы он пал. «Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его, и все, что у него?», – спрашивает Сатана у Бога. «Но простри руку Твою и коснись всего, что у него, – благословит ли он Тебя?» (Иов, 1:9-11). Бог соглашается испытать Иова. Цель этого испытания – проверить, способен ли человек служить Богу бескорыстно, без всякой надежды на вознаграждение за свою праведность.

Совершенно неожиданно для Иова на него обрушились страшные несчастья. Он потерял все свое имущество, его дети погибли, но он не потерял веры в Бога. «Господь дал, Господь и взял; как угодно было Господу, так и сделалось; да будет имя Господне благословенно!», – говорит Иов (Иов, 1:21). И тогда Сатана наслал на него еще одну беду. Иов заболел проказой и был вынужден покинуть общество людей и поселиться в пустыне. Но и теперь он отказался последовать совету жены и похулить Господа с тем, чтобы умереть и прервать свои страдания. Многострадальный Иов остался верен себе. А потом к Иову пришли его друзья Елифаз, Вилдад и Софар, чтобы утешить его. «И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико» (Иов, 2:13). Так кончается пролог, а затем следует беседа Иова с друзьями, написанная уже в стихах.

Большинство современных ученых считает, что проза и поэзия «Книги Иова» написаны разными людьми. Об этом, по их мнению, говорит разительное отличие облика героя в прологе и главной части. Но не только это. Автор пролога и эпилога употребляет священное имя Яхве, в то время как в стихах звучат его синонимы. Очень несхожа и сама манера повествования. Проза книги напоминает фольклор, легенду или сказку. Поэзия же целиком написана в манере литературы мудрых и схожа со стилем «Притчей». Поэтому и вся книга считается лучшим образцом хокмической традиции в Библии.

И все же, вопреки всему этому, книга представляет собой единое художественное целое. Сила воздействия главной поэтической части во многом зависит от ее обрамления в духе фольклора. Совершенно очевидно, что автор пролога и эпилога не придумал сюжет, но взял и, возможно, обработал популярную тогда легенду об Иове. Время действия этой легенды отнесено к глубокой древности, к эпохе библейских патриархов, а ее место, земля Уц, – скорее всего, Эдом, область, лежащая к юго-востоку от Мертвого моря на границе с Аравийской пустыней. По всей видимости, именно там и родилась легенда об Иове, который не был евреем по национальности, но был принадлежащим к семитической среде иностранцем эдумеем. Это весьма важно для автора книги. Как верно заметил С.С. Аверинцев, Иов настолько близок по крови и местожительству к иудейско-израильской сфере, чтобы верить вместе со своими друзьями в единого Бога откровения; и он настолько далек от этой сферы, чтобы являть нужный для философской притчи тип человека «вообще». Иов верит в того же Бога и стоит перед теми же проблемами, что и любой иудей, но он все-таки не иудей, и потому его устами можно было свободнее спрашивать об этом Боге, чем устами иудейского персонажа.

О том, что имя Иова и легенда о нем были хорошо известны в еврейской среде, говорит отрывок из речи пророка Иезекииля, где он упоминает Иова наряду с двумя другими легендарными праведниками древности Ноем и Даниилом. Имея в виду Иудею, пророк сказал: «И если бы нашлись в ней сии три мужа: Ной, Даниил и Иов, – то они праведностью своею спасли бы только свои души» (Иезекииль, 14:14).

Скорее всего, легенда об Иове долгие века существовала в виде устного предания и была записана незадолго до того, как автор «Книги Иова» обратился к ней, вставив ее в качестве обрамления в свою поэму. Но без этой легенды и сама поэма была бы невозможна, ибо легенда воспроизводит жизненную ситуацию, которая дала повод для речей Иова, его друзей и всего, что происходит в поэме, а благополучный финал в свете речей героя в поэме приобретает иной, более глубокий смысл, не нарушая при этом художественной целостности всей книги.

Что же касается структуры поэтической части, то она состоит из трех бесед Иова с друзьями, где друзья по очереди дают свои объяснения бедствий Иова, а он отвечает им. Затем в ответ на призывы Иова раздаются речи Бога из бури. Цельность такой троичной схемы отчасти нарушена более поздними вставками – поэмой о мудрости (главы 26–31) и речами неожиданно появившегося неизвестно откуда четвертого советчика Елиуя. Но даже если принять эту гипотезу о позднейших вставках, что делают большинство исследователей, то все равно она не нарушает общего впечатления о книге как едином художественном целом.

Весьма сложно определить точную дату написания книги и установить, кто был ее автором, поскольку в ней практически отсутствуют детали исторического плана, которые помогли бы найти ориентиры. Как и других мудрецов, автора книги интересует не исторический контекст, а общечеловеческая ситуация. То, что действие книги происходит не в Иерусалиме, а в Эдоме, и некоторые особенности языка навели некоторых ученых на мысль о том, что автором книги был не еврей. Но большинство исследователей считает это маловероятным. Скорее всего, автор был мудрецом-хакамом, который жил где-то на окраине Палестины.

Известно, что начиная с VI века до и. э. иудеи и эдумеи находились в состоянии ожесточенной вражды. Тот факт, что в легенде, в прологе и эпилоге, они изображены с явной симпатией, говорит о том, что легенда была записана раньше этого времени. Что же касается поэтической части книги, то здесь среди ученых нет общего мнения. Одни считают, что она была написана в период вавилонского плена, другие – что позже. Некоторые исследователи ссылаются на сходство мысли и языка книги с проповедями Исайи Второго, считая, что образ страждущего Иова оказал влияние на описание Мессии у пророка. Если это так, то «Книга Иова» была написана раньше проповедей Исайи Второго, где-то вскоре после Иеремии. Есть и множество других гипотез: от VII – до V и даже IV веков до и. э.

Собственно говоря, точная дата создания книги для нас не столь важна, ибо, как я уже сказал, ее автор в духе традиции мудрых ставит общечеловеческие проблемы, не имеющие конкретного отношения к какому-либо времени. Однако ясно, что автор был образованным мудрецом-хакамом и прекрасно знал не только национальную, но и древневосточную литературу, в частности, вавилонскую и египетскую, например вавилонскую «Повесть о невинном страдальце» или египетскую «Беседу разочарованного со своей душой», хотя вряд ли можно говорить о заимствованиях или прямом влиянии этой литературы.

Перед нами произведение очень глубокое по мысли и совсем не столь однозначное, как это часто казалось толкователям. Нужно сразу сказать, что очень многие считали, да и сейчас считают, что автор «Книги Иова» поставил перед собой задачу обсудить проблему невинных страданий и зла в мире и соотнести эту проблему с присущей Богу справедливостью, или решить проблему теодицеи, объяснить, как Бог допускает страдания невинных и торжество зла в мире, подчиненном Его благой воле. Но читатели, ищущие ответ на эти вопросы в «Книге Иова», скорее всего, будут разочарованы, поскольку автор книги не ставил себе первоочередной целью ответить на них. Это надо понять правильно. Конечно, эти проблемы есть в книге, но они ставятся, пусть и очень остро, лишь для того, чтобы найти ответ на другой, более важный с точки зрения автора вопрос – о природе взаимоотношений человека с Богом. Чтобы понять «Книгу Иова», нужно поставить все отдельные, быть может, и очень знаменитые ее высказывания в контекст целого, и помнить, что ее кульминацией служат речи Бога, звучащие из бури.

Постараемся сделать это, проанализировав всю поэтическую часть книги в целом, проследив развитие ее мысли. Она начинается с полного отчаяния проклятия, которое кроткий и долготерпеливый доселе Иов шлет дню и часу своего рождения. «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: “зачался человек!” День тот да будет тьмою: да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!.. Ночь та – да обладает ею мрак, да не сочтется она в днях года, да не войдет в число месяцев!.. Да померкнут звезды рассвета ее: пусть ждет она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы за то, что не затворила дверей чрева матери моей и не сокрыла горести от очей моих! Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? Зачем приняли меня колени? Зачем было мне сосать сосцы? Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно» (Иов, 3:2-13).

Как считают комментаторы, все это проклятье по своему глубинному смыслу представляет собой попытку оспорить и взять назад слова Бога при сотворении мира: «Да будет свет» (Бытие, 1:3). Бог есть собственник дня, поскольку Он некогда вызвал свет из мрака, небытия и хаоса. Но если Бог «не взыщет» свою собственность, то она снова достанется мраку, небытию и хаосу.

Ничего не зная о договоре Бога с Сатаной, оказавшись лицом к лицу с невыносимыми страданиями, Иов не может уразуметь их причины, не может понять, за что справедливый и всемогущий Бог послал ему эти тяжкие испытания. Ведь он не знает за собой никакой вины. Все его твердые религиозные убеждения, все, что он знал доселе о благом и всемилостивом Боге, сейчас как будто опровергается опытом его безысходной боли.

Нужно понять, что проклятье, которое Иов шлет дню своего рождения, его желание умереть, объясняется именно этим крушением привычных религиозных представлений героя книги. Иов не подвергает сомнению само существование Бога и Его абсолютную власть. Герой скорбит, потому что слишком далек от Него. «Для чего Ты скрываешь лице Твое, и считаешь меня врагом Тебе? Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь?» (Иов, 13:24–25). А раз герой не может понять Бога и уразуметь Его волю, то жизнь теряет для него всякий смысл. И это ощущение богооставленности и бессмысленности жизни тяжелее для него, чем любая физическая боль и душевные страдания, которые он испытал.

Друзья, пришедшие утешить Иова, предлагают, казалось бы, правильные доводы, пытаясь вернуть его к тем религиозным убеждениям, в которых он был воспитан и согласно которым прожил жизнь. Елифаз говорит ему, что в мире существует Божественная справедливость, воздающая праведникам и карающая грешников или их потомков. Ведь так учило Второзаконие: «Вот Я предлагаю вам сегодня благословение и проклятие. Благословение, если послушаете заповедей Господа… А проклятие, если не послушаете заповедей Господа» (Второзаконие, 11:26–28). Об этом говорила и мудрость «Притчей». Но уже Екклесиаст поставил эту мудрость под сомнение, указав, что в конечном счете на земле одна и та же участь ждет мудрецов и глупцов, праведных и неправедных.

Иов тоже усомнился в этой мудрости. Возражая Елифазу, Иов говорит о том, чему его научило страдание: отношение не так просто и пропорция греха и страдания не столь очевидна. Но разве Бог не праведен, и кто дерзнет обвинять Его, – вторит Елифазу Вилдад. На это Иов возражает, что перед лицом премудрого и непреклонного в Своих решениях Бога человеческая правота не имеет никакой цены. Такого Бога можно лишь умолять, чтобы Он сменил гнев на милость.

Отрешенно-горьковатый скепсис Екклесиаста, поставивший под сомнение некоторые истины школьной мудрости, в «Книге Иова» достигает трагедийного накала. Поначалу мирная и, казалось бы, пользуясь современным языком, академическая дискуссия Иова и его друзей постепенно накаляется, а потом взрывается отчаянным криком героя: «Невинен я, не хочу знать души моей, презираю жизнь мою. Все одно; поэтому я сказал, что Он (т. е. Бог) губит и непорочного и виновного. Если этого поражает Он бичом вдруг, то пытке невинных посмеивается. Земля отдана в руки нечестивых; лица судей ее Он закрывает, если не Он, то кто же?» (Иов, 9:21–24).

Как видим, вопросы Иова за многие столетия предвосхитили монологи короля Лира в степи и рассуждения Ивана Карамазова о слезе невинного ребенка. Ослепленному болью Иову кажется, что Бог отвернулся от мира, и там воцарились хаос и зло. Сам же потерявший власть над собой Иов предстает перед нами в этих сценах как титанический бунтарь, наподобие Прометея, который дерзает обвинять Бога в своих бедах. В этот момент Бог для Иова – это Тот, Кто, выражаясь словами героя, «в вихре разит меня и умножает безвинно раны мои, не дает мне перевести духа, и пресыщает меня горестями» (Иов, 9:17–18). Несчастный страдалец умоляет Бога хотя бы на миг прервать его мучения: «Доколе Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою?» (Иов, 7:19). Но он не слышит никакого ответа.

Эта удаленность Бога, то, что Бог «скрывает лицо Свое» от него, все больше и больше мучает Иова. Если бы только можно было найти хоть какую-нибудь точку соприкосновения, хоть как-то понять, что Бог слышит его. «О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу Его! Я изложил бы пред Ним дело мое, и уста мои наполнил бы оправданиями; узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне… пусть Он только обратил бы внимание на меня» (Иов, 23:3–6).

Но Бог до поры до времени как бы не слышит его, не отвечая на его призывы и оставляя наедине со своими страданиями. И вместе с тем страдания учат Иова, что никакие беседы с людьми, даже искренне симпатизирующими ему, не могут помочь. Чем дольше длится беседа Иова с друзьями, тем глубже становится пропасть между ними. Друзья искренне убеждены в том, что они говорят, и по-своему красноречивы. Но они знают лишь школьную мудрость, думая, что постигли все тайны и что Бог живет по их школьным законам. На все вопросы у них есть заранее готовые и потому поверхностные ответы. На самом же деле, у них нет подлинного сочувствия к Иову, а защищая Бога, они защищают вовсе не Его, а мнимую школьную мудрость, которая питает их эгоизм и самодовольство.

Между тем по-прежнему уверенный в своей невиновности Иов дерзновенно решает добиться невозможного – перенести свое дело на суд Бога. «Я к Вседержителю хотел бы говорить и желал бы состязаться с Богом» (Иов, 13:2). «Вот, я завел судебное дело: знаю, что буду прав. Кто в состоянии оспорить меня? Ибо я скоро умолкну и испущу дух… Тогда зови меня, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне. Сколько у меня пороков и грехов? Покажи мне беззаконие мое и грех мой» (Иов, 13:18–23).

Знаменательно, что именно тот человек, который как будто обвиняет Бога столь дерзновенно, в то же время и уповает на Него с такой силой, какую редко встретишь на страницах Ветхого Завета. «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам, мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаивает сердце мое в груди моей» (Иов, 19:25–28). Перед таким упованием меркнет всякая рационалистическая школьная мудрость.

Все комментаторы единогласно указывают, что это одно из самых темных мест Библии. С.С. Аверинцев дает несколько более точный перевод, чем в Синодальной Библии. «Мой Заступник жив, и в конце встанет над прахом Он, и, когда кожа моя спадет с меня, лишаясь плоти, я Бога узрю». Но и здесь, как и в подлиннике, не ясно, о каком моменте времени говорит Иов, употребляя выражение «в конце», – о том ли, что случится с ним перед тем, как он умрет, или уже после смерти. Если герой еще при жизни, пусть даже в ее последний момент, «лишаясь плоти», узрит Бога, то это значит, что Иов твердо верит, что вопреки всему в отпущенный ему краткий момент его земного существования он все-таки услышит ответ, который рассеет все его сомнения, наполнив его жизнь смыслом. Если же «в конце» значит уже после смерти, то тогда – и так считают христианские толкователи – в «Книге Иова» впервые в Ветхом Завете упоминается доктрина о загробной жизни и воскресении мертвых. Во всяком случае, проблема смерти отдельного человека волнует автора книги еще даже больше, чем Екклесиаста.

Когда спор Иова с друзьями заходит в полный тупик, в беседу неожиданно вступает новый персонаж Елиуй. (Как я говорил, многие считают этот эпизод позднейшей вставкой.) Елиуй моложе всех остальных, и он, очевидно, молчал из уважения к ним. Теперь же он поворачивает дискуссию в несколько иное русло. Опровергая жалобы Иова на то, что Бог, покаравший его бедами, враждебен ему, Елиуй говорит о воспитательном значении страданий. В духе доктрины послепленного иудаизма он утверждает, что Божественного произвола, нарушающего правду, нет и быть не может. Первородный грех повредил природу каждого человека, и потому правда Бога может быть карающей и исправляющей, даже если человек и не знает за собой никакой вины.

В конце своей речи Елиуй произносит вдохновенные слова о величии Бога, которое не поддается никаким рациональным объяснениям. «Вот, Бог велик, и мы не можем познать Его, число лет Его неисследимо. Он собирает капли воды; они во множестве изливаются дождем; из облаков каплют и изливаются обильно на людей. Кто может также постигнуть протяжение облаков, треск шатра Его» (Иов, 36:26–29). Если Иов не может сказать, как движутся в воздухе облака, каким образом греются его одежды от солнца и южного ветра, как устроены небеса, сходные по блеску с медными зеркалами, то как он может спорить с Богом о своих несчастьях. «Окрест Бога страшное великолепие. Вседержитель! Мы не постигаем Его. Он велик силою, судом и полнотою правосудия. Он никого не угнетает. Посему да благоговеют пред Ним люди, и да трепещут пред Ним все мудрые сердцем» (Иов, 37:22–24).

Даже если этот эпизод и позднейшая вставка, задача которой ввести в книгу идеи послепленного иудаизма, то с художественной точки зрения он очень хорошо подготавливает новый, неожиданный поворот действия. Сразу же после речи Елиуя начинается гроза. Отстраняя тех, кто пытался говорить о Нем, не являясь Им Самим, Бог Сам отвечает Иову из бури. Он ни словом не упоминает о грехах Иова, полностью игнорируя все аргументы его друзей. Вместо этого дискуссия переходит совсем в иную плоскость. Возникает впечатление, как будто Бог вообще не слышал речей Иова. По точной формулировке Мартина Бубера, то, что говорит Бог, не является ответом на обвинения Иова и даже вообще не связано с ними. Вместо того чтобы ответить Иову, Бог Сам задает ему вопросы: «Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла? Препояшь ныне чресла твои, как муж. Я буду спрашивать, и ты объясняй Мне» (Иов, 38:2–3). А затем Бог задает вопросы, которые должны показать всю неуместность домогательств Иова, заставить его почувствовать, что человек как тварное существо с его ограниченным кругозором не может судить Бога.

Бог произносит две полные высокой поэзии речи, задача которых показать, что Бог создал мир изначально и теперь поддерживает в нем Свой Божественный порядок, без чего мир вернулся бы в состояние хаоса. В своем бунтарском вызове Иов возомнил, что может указывать Творцу, как управлять Его творением и решился судить Бога. Поэтому ответ Бога принимает форму своеобразного выговора. Он напоминает о том, что первейшая обязанность сотворенного Богом человека признавать и славить своего Творца.

«Еде был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь? Или кто протягивал по ней вервь? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?» (Иов, 38:4–7). Земля и море, облака, тьма и свет, снег и град – Иов не знает происхождение всех этих явлений и не может управлять ими. То же самое касается и животного мира. С мастерством, за которым скрывается не только точность наблюдения, но и явное любование, автор книги рисует животных, далеких от человека, но близких Творцу. Лев и козы на скалах, дикий осел и единорог, павлин и страус, конь и ястреб – все они являют собой славу Бога. Громадный бегемот и внушающий ужас левиафан (крокодил) тоже воплощают творческую мощь Создателя. Исполненный красотой и радостью жизни, наделенный невыразимой гармонией, мир в то же время проникнут такой тайной, разгадать которую человеческий разум не может. Великая тайна мироздания выше понимания людей. Но то, что нельзя объяснить разумом, можно принять через веру и любовь. И тогда все встанет на свое место и вопросов больше не будет.

Поняв все это, Иов смолкает и смиренно кается перед Богом: «Я говорил о том, что не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал… Я слышал о Тебе слухом уха, теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов, 42:5–6). Но истинное покаяние – это всегда перемена образа мыслей. Раскаявшись в своей самонадеянности и своем бунтарстве, Иов вступает в новые отношения с Богом, Которого герой познал теперь не «слухом уха», не из азов школьной мудрости, как его друзья, но благодаря опыту личного богообщения, увидев Его своими глазами. Этот опыт помог Иову принять казавшийся ему дотоле абсурдным мир со всеми его несовершенствами, злом и страданиями и установить новые, полные смысла и любви отношения с Богом.

Следующий вслед за этим эпилог вновь возвращает нас к написанной в прозе легенде об Иове. Бог наградил Иова, дав ему вдвое больше, чем он имел ранее. У него родились новые дети, и он прожил еще 140 лет и «умер в старости, насыщенный днями» (Иов, 42:17). Но только теперь этот благополучный сказочный конец воспринимается читателями уже не как награда за долготерпение праведника, но как результат его новых отношений с Богом, Которого он видел своими глазами, со смирением и любовью приняв Его верховную власть.

Итак, проблема отношений человека и Бога – главная в «Книге Иова». Именно поэтому в конце друзья героя, строившие эти отношения на ложном фундаменте гордыни и мнимой, школьной мудрости, осуждены Богом, и только после жертвоприношения и молитвы Иова они получают прощение. Сам же Иов награжден мудростью, более глубоким пониманием Бога и мира. Как я уже сказал, проблема человеческого страдания и Божией справедливости, проблема теодицеи, не получила в книге решения, хотя ее решение с позиций школьной мудрости, да и, пожалуй, всякого рационального объяснения, отвергнуто автором. Он дает читателям понять, что объяснить страдания каким-либо рациональным путем нельзя. Но это и не было уж так важно для него, да и вообще в свете библейского мышления. В конце концов, еврейский народ родился в страданиях, и страдания сопровождали его на протяжении всей его истории. Главное – это установить правильные отношения с Богом. Если этих отношений нет, то человек либо впадает в отчаяние (как Иов), либо обращается к ложной мудрости (как его друзья). Если же такие отношения есть, то человек принимает тайну страданий, возложив упование на Бога. Поэтому главная поэтическая часть «Книги Иова» достигает кульминации в последних ее стихах, когда ложные отношения героя с Богом, основанные на мнимой школьной мудрости («я слышал о Тебе слухом уха»), заменяются отношениями лично пережитого опыта веры и любви («теперь же мои глаза видят Тебя»).

Вне всякого сомнения, самой известной из учительных книг является «Псалтирь». С традицией мудрых эта книга связана лишь частично, отдельными псалмами, и потому о ней нужно говорить специально. Слово «Псалтирь» – греческое, что значит арфа или цитра. Оно вошло в обиход благодаря греческому переводу этой книги, где каждое стихотворение, или песня, вошедшая туда, названа «псалом», или бряцание струн. В древнееврейском оригинале книга называется «Хваления», или книга Хвалений. Еврейское название указывает на общий принцип, по которому собраны стихотворения, вошедшие в «Псалтирь». Они написаны в форме хвалений Богу. Греческое же название связано с формой их исполнения. Они пелись или читались нараспев под музыкальный аккомпанемент.

Издревле псалмы были неотъемлемой частью богослужений сначала в ветхозаветной, а потом уже и в христианской Церкви. И сегодня они постоянно звучат в синагогах, без их чтения не обходится ни одно из богослужений православной Церкви. По ее уставу в дни Великого Поста каждую неделю, кроме Страстной, вся «Псалтирь» должна прочитываться дважды.

«Псалтирь» насчитывает 150 псалмов – в православной традиции 151, но 151-й псалом считается неканоническим. При этом в еврейской и следующей ей западной традиции существует разнобой с православной традицией в нумерации псалмов, поскольку при создании книги, когда псалмы собрали вместе, часть из них была разделена надвое редакторами-книжниками, а некоторые псалмы, наоборот, были соединены в одно стихотворение. По мнению новейших исследователей, текст книги редактировался несколько раз. В том виде, как Псалтирь дошла до нас, ясно, что она возникла достаточно поздно, во всяком случае, уже после возвращения из плена, а может быть, и еще позже, где-то во II веке до н. э., хотя большая часть вошедших сюда псалмов была написана гораздо раньше, еще до вавилонского плена.

Много споров ведется и о датировке отдельных псалмов. Несомненно, что значительное число их так или иначе связано с царствованием Давида. Согласно преданию, он сам был их автором и сочинял их на протяжении всей своей жизни, часто соотнося их с ее событиями. В древности считалось, что Давид вообще написал всю «Псалтирь». В еврейском оригинале имя Давида упомянуто в 7 3 псалмах, в Септуагинте – в 87. Современные специалисты считают, что некоторые их этих псалмов могли быть написаны кем-то другим и посвящены Давиду. Стоящие в оригинале слова ле давид можно перевести и как принадлежащий Давиду, так и как посвященный ему и потому написанный позже, возможно, уже после его смерти.

Но зато остальные псалмы появились, очевидно, в совсем другие эпохи. Кое-какие, предположительно, гораздо раньше, например, псалом Моисея (89), сочиненный, согласно преданию, по окончании сорокалетнего странствия в пустыне. Другие – много позже. Самый яркий пример тому 136-й псалом. «При реках вавилонских, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе» (Псалтирь, 136:1). Как ясно из этих строк, псалом появился во время вавилонского плена. Есть основания полагать, что ряд других псалмов (1, 117 и другие), содержащих размышления о благах Торы, написаны уже после возвращения из Вавилона в эпоху Ездры. «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь», – читаем мы в первом псалме, открывающем книгу.

Таким образом, «Псалтирь» состоит из псалмов, созданных в разное время и объединенных вместе, поскольку при всем различии датировки и разнообразии тона, все они представляют собой стихотворения, главным предметом которых является Бог и Его отношения с человеком. По сравнению с другими книгами Ветхого Завета, «Псалтирь» имеет гораздо более лирический характер. Однако этот лиризм совершенно особого плана – это культовый лиризм. Я имею в виду следующее. Хотя некоторые из псалмов были действительно написаны людьми, выражавшими чувства по поводу тех или иных конкретных жизненных обстоятельств, войдя в книгу, они стали частью литургической поэзии, предназначенной для Храмового богослужения. Поэтому, когда при чтении или пении в Храме в них употреблялось местоимение «я» или «мой» (например, «Господь – пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим» (Псалтирь, 23:1–2), имелся в виду, конечно же, не отдельный человек, но вся община верующих, которая собралась на богослужение. Большинство псалмов писалось изначально в расчете на эту общину верующих. По сути дела, для древних евреев в подобных стихотворениях различия между отдельным индивидуумом и общиной просто не было, ибо, согласно их вере, Бог открывался индивидууму только как члену общины верующих. Конечно, Бог может найти человека в любое время и в любом месте, но сам человек ищет встречи с Богом в определенное время и в определенном месте, участвуя в молитве целой общины. Слова из псалма «Величайте Господа со мною, и превозносите имя Его вместе» (Псалтирь, 33:4) очень точно передают литургический характер всей поэзии книги.

Современные исследователи делят псалмы на две категории. Первую называют гимнами. В них община верующих славит Бога. Подобные псалмы обычно начинаются с призыва к верующим прославить Бога, затем – в главной части – излагаются молитвы этого славословия, а иногда, хотя и не всегда, в конце вновь следует призыв к славословию, как бы повторяя первую часть. Примером этому наглядно служит 116-й псалом, самый краткий во всей книге. «Хвалите Господа все народы, прославляйте Его, все племена. Ибо велика милость Его к нам и истина Господа вовек. Аллилуйя».

Вторая группа – это псалмы, содержащие горестные стенания и прошения к Богу. Такой псалом обычно начинается с обращения к Богу, затем следует жалоба (либо на судьбу всего народа, попавшего в тяжкие обстоятельства, либо на горести отдельного человека – болезни, гонения, ощущение греховности). После этого автор обычно говорит о своем уповании на Бога, а затем излагается прошение к Богу, мольба вмешаться и помочь. В самом конце, хотя и не всегда, может прозвучать обещание прославить Бога. Примером может послужить 43-й псалом, в первых строках которого автор, обращаясь к Богу от лица общины, вспоминает о прошлых благодеяниях Бога. Затем следует жалоба на нынешнее положение: «Но ныне Ты отринул и посрамил нас» (Псалтирь, 43:10). После этого звучит упование на Бога: «Все это пришло на нас; но мы не забыли Тебя, и не нарушили завета Твоего. Не отступило назад сердце наше, и стопы наши не уклонились от пути Твоего» (Псалтирь, 43:18–19). А потом прошение: «Восстань на помощь нам, и избавь нас ради милости Твоей» (Псалтирь, 43:27).

Однако подобная классификация слишком жесткая и не всегда соблюдается в книге. Во всяком случае, она никак не отражает многообразия тем и настроений, содержащихся в псалмах. Есть смысл привести характеристику, которую дал «Псалтири» один из ранних отцов Церкви Афанасий Великий: «Книга псалмов, кажется мне, ясно и подробно изображает всю жизнь человеческую, все состояние духа, все движение ума, и нет ничего у человека, чего бы она не содержала в себе. Хочешь ли каяться, исповедоваться, угнетает ли тебя скорбь и искушение, гонят ли тебя, или строят против тебя ковы, уныние ли овладело тобой, или беспокойство, или что-либо подобное терпишь, стремишься ли к преуспеянию в добродетели и видишь, что враг препятствует тебе, желаешь ли хвалить, благодарить и славословить Господа, в божественных псалмах найдешь наставление касательно этого».

Приведем несколько примеров. Знаменитый 103 псалом, которым начинается вечерняя служба в православной Церкви, представляет собой хвалебный гимн творению: «Благослови, душа моя, Господа! Господи, Боже мой! Ты дивно велик, Ты обличен славою и величием… Как многочисленны дела Твои, Господи. Все сделал Ты премудро, земля полна произведений Твоих!» (Псалтирь, 103:1-24). Согласно Божественному плану творения, этот величественный мир венчает человек, который, как сказано в 8-м псалме, своей духовной природой стоит лишь немного ниже ангелов. «Что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много умалил Ты его пред ангелами, славою и честью увенчал его, поставил его владыкой над делами рук Твоих» (Псалтирь, 8:5–6).

Но как человеку стать достойным столь великого призвания? На этот вопрос отвечает 18-й псалом – нужно следовать слову Божию, закону, открытому в Торе. «Закон Господа совершен, укрепляет душу; откровение Господа верно, умудряет простых» (Псалтирь, 18:8). По мнению современных комментаторов, весь этот псалом как бы образно предвосхищает слова Канта: есть две вещи, которые вызывают во мне постоянное изумление, звездное небо над головой и нравственный закон в моем сердце.

Интересующимся историей богоизбранного народа 77-й псалом дает замечательное описание исхода из Египта и странствования по пустыне. Первый псалом рисует образ идеального праведника, а 100-й – справедливого царя. Но рядом с этим мы находим в псалмах и глубочайшее понимание бездн греха, таящихся в сердце человека. Самым знаменитым среди этих псалмов считается 50-й. Согласно преданию, Давид написал его после того, как пророк Нафан обличил его за связь с Вирсавией и убийство ее мужа. «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои» (Псалтирь, 50:1). Но не менее ярко глубина греха выражена и в 13-м псалме: «Господь с небес призрел на сынов человеческих, чтобы видеть, есть ли разумевающий, ищущий Бога. Все уклонились, сделались равно непотребными, нет делающего добро, нет ни одного» (Псалтирь, 13:2–4). Но в противовес этим псалмам можно привести строки, выражающие твердую веру в милость и всепрощение Бога. «Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив. Не до конца гневается и не вовек негодует» (Псалтирь, 102:8–9).

Вообще же о псалмах можно говорить очень долго и много. За недостатком времени я закончу, указав на особую группу псалмов, называемую мессианской, т. е. тех, где содержатся пророчества о Мессии. Так, в частности, в 21-м псалме дан образ страдальца, верного раба Бога, упраздняющего грех своей смертью. Знаменательно, что, согласно Евангелиям, Иисус Христос повторил на кресте строки этого псалма: «Боже мой, Боже мой, для чего Ты оставил меня?». (Псалтирь, 21:2).

 

Апокалиптики. Книга пророка Даниила

Сегодня мы обращаемся к тем ветхозаветным текстам, которые в науке называют апокалиптическими. Это слово происходит от греческого глагола «открывать» и означает откровение. Наиболее яркий пример текстов такого рода – это, конечно же, «Откровение Иоанна Богослова» (Апокалипсис), последняя книга Нового Завета. Сегодня речь пойдет о предшественниках этой книги, подготовивших ее появление.

Главная тема апокалиптической литературы – откровение о «последних сроках» и грядущем царстве Яхве. Эта литература возникла после вавилонского плена и возвращения евреев на родину, когда пророчества прекратились. Ее авторы, которых называют апокалиптиками, продолжили традицию библейских пророков, повернув ее в новом ракурсе.

Как я уже говорил в связи с историческими книгами Ветхого Завета, история для древних евреев была важнейшей частью плана Бога о мире и человеке, поскольку в ней раскрывался изначальный замысел Бога. События, как они считали, неумолимо двигались вперед к конечной реализации этого замысла. Для евреев, как мы помним, было совершенно чуждо характерное, скажем, для пифагорейцев представление о цикличности истории, согласно которому эпохи сменяли друг друга, как времена года, повторяясь и возвращаясь по кругу. Не верили иудеи и в то, что историей движет случай или слепая Фортуна. Для евреев история была великой драмой, текст которой написан Богом и которая неотвратимо двигалась вперед к своему концу.

Библейские пророки писали об этом конце. За темнотой Судного Дня пророки видели наступление новой эры. Они говорили, что Царство Божие уже близко, и Царь грядет, чтобы судить, а затем и возродить еврейский народ. Они порой изображали грядущую новую эру в светлых тонах. Вспомним, например, пророка Исайю, учившего, что тогда все народы мира признают истинного Бога, и на земле воцарится истинная гармония. «Волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком, и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их» (Исайя, 11:6). Но великие пророки все же не давали подробного описания этого грядущего века, поскольку будущее интересовало их прежде всего в связи с настоящим.

Эта связь с настоящим у апокалиптков нарушена. Их волнует главным образом будущее и мистический смысл грядущих событий, они живут ожиданиями последнего Суда и явления Бога. О последних сроках арокалиптики рассказывают с помощью фантастических видений и причудливой символики.

У пророков откровения о последних сроках были подчинены общей задаче научить, вразумить или утешить слушателей. Поэтому у пророков еще не было развернутой панорамы картин-видений, но каждое видение в их речах существовало как бы отдельно и имело свой функциональный смысл. Эта закономерность начинает нарушаться лишь у Иезекииля, которого считают отцом апокалиптической литературы.

В отличие от пророков, задача апокалиптиков – не научить или утешить, но открыть сокровенные тайны мира. Выражаясь словами С.С. Аверинцева, тема пророков – история и вмешательство в нее Бога, вмешательство чудесное, но не разрушающее историю. Тема апокалиптиков – взрыв истории и ее переход в эсхатологию, последнее сражение добра и зла и «тот свет». В творчестве апокалиптиков древняя война Бога против врагов Своего народа обретает абсолютизированный облик последней и решающей битвы сынов света и сынов тьмы.

Голос пророков мощнее, и их перспектива зрения шире. Апокалиптики же берут лишь одну из тем, волновавших пророков, и разрабатывают ее с необычайной интенсивностью, трактуя ее в своем, характерном только для них ключе.

Опыт откровения тайн Бога у пророков выражался двояко: с помощью видений и с помощью слышания слов Бога. Видения сами по себе оставались бы необъяснимыми, ибо то, что видит пророк, обычно окутано символами, и нужно слово Бога, чтобы объяснить эти таинственные видения. Но чаще всего слово Бога приходило к пророкам без всяких видений, прямо и так, что они порой сами не могли сказать, как оно их достигло. В отличие от пророков, мудрецы-хакамы не представляли свои писания как плод откровения свыше. И тем не менее человеческая мудрость – это дар Бога, ибо всякое знание вытек