«Книга Иова» – одна из самых глубоких и загадочных книг Библии. Толкователи спорят о ней уже больше двух тысячелетий, называя ее величайшей из поэм древности и нового времени и именуя ее автора Шекспиром Ветхого Завета. Это и неудивительно, потому что при чтении книги мы как бы помимо нашей воли не просто сопереживаем герою, но и отождествляем себя с ним. Сегодня, как и за несколько веков до Рождества Христова, Иов воплощает собой всякого страждущего человека. Выражаясь словами С.С. Аверинцева, «Книга Иова» повествует о страшном опыте спора человека с Богом, опыте одиночества среди людей и разлада с самим собой.

Странным образом далеко не все те (в том числе и великие люди), кто восхвалял «Книгу Иова», точно представляли себе, о чем она. Для многих и очень многих Иов был эталоном благочестия, праведником, смиренно претерпевшим страшные беды и при этом не потерявшим веры в Бога. Но это Иов, которого мы встречаем в написанных прозой прологе и эпилоге книги. Основная же часть книги (40 глав) написана в стихах, в форме поэмы, и здесь Иов вовсе не так уже смирен и терпелив. Скорее наоборот, перед нами бунтарь, дерзнувший вступить в спор с Самим Богом и успокоившийся лишь после того, как услышал ответ с неба. Именно эта поэтическая часть является главной в книге.

Но прежде чем обратиться к ней, нужно сказать несколько слов о написанных прозой прологе и эпилоге, ибо без них мы не поймем и главной поэтической части. Пролог содержит завязку действия. А эпилог дает его счастливую развязку, рассказывая о том, как Бог наградил Иова.

Книга открывается эпическим зачином: «Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла» (Иов, 1:1). Как видим, главная черта Иова в прологе – его благочестие. За это благочестие Бог щедро наградил Иова земным благополучием. Его жизнь протекала в довольстве и счастье. У него было 7 сыновей и 3 дочери (та самая цифровая символика, о которой мы уже говорили); он был очень богат, и не было знаменитее его среди сынов Востока.

И вот однажды между Богом и Сатаной в Небесном Совете возник спор об Иове. Заметим, что Сатана пролога еще не тот Архивраг Бога, который появится позднее в еврейских апокалипсисах и христианских писаниях и с которым Иисус Христос вступит в борьбу. В «Книге Иова» Сатана изображен не столько как прямой противник (таково по-еврейски его имя), сколько как один из ангелов, окружающих Бога. Он выполняет в Небесном Совете функции, аналогичные функциям судебного обвинителя, на которого возложена обязанность заставить людей уважать правду и права Бога. Однако за этим мнимым служением Богу уже теперь в «Книге Иова» можно заметить враждебную волю, если и не по отношению к Самому Богу, то по отношению к человеку.

Сатана не верит в благочестие Иова и ждет, чтобы он пал. «Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его, и все, что у него?», – спрашивает Сатана у Бога. «Но простри руку Твою и коснись всего, что у него, – благословит ли он Тебя?» (Иов, 1:9-11). Бог соглашается испытать Иова. Цель этого испытания – проверить, способен ли человек служить Богу бескорыстно, без всякой надежды на вознаграждение за свою праведность.

Совершенно неожиданно для Иова на него обрушились страшные несчастья. Он потерял все свое имущество, его дети погибли, но он не потерял веры в Бога. «Господь дал, Господь и взял; как угодно было Господу, так и сделалось; да будет имя Господне благословенно!», – говорит Иов (Иов, 1:21). И тогда Сатана наслал на него еще одну беду. Иов заболел проказой и был вынужден покинуть общество людей и поселиться в пустыне. Но и теперь он отказался последовать совету жены и похулить Господа с тем, чтобы умереть и прервать свои страдания. Многострадальный Иов остался верен себе. А потом к Иову пришли его друзья Елифаз, Вилдад и Софар, чтобы утешить его. «И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико» (Иов, 2:13). Так кончается пролог, а затем следует беседа Иова с друзьями, написанная уже в стихах.

Большинство современных ученых считает, что проза и поэзия «Книги Иова» написаны разными людьми. Об этом, по их мнению, говорит разительное отличие облика героя в прологе и главной части. Но не только это. Автор пролога и эпилога употребляет священное имя Яхве, в то время как в стихах звучат его синонимы. Очень несхожа и сама манера повествования. Проза книги напоминает фольклор, легенду или сказку. Поэзия же целиком написана в манере литературы мудрых и схожа со стилем «Притчей». Поэтому и вся книга считается лучшим образцом хокмической традиции в Библии.

И все же, вопреки всему этому, книга представляет собой единое художественное целое. Сила воздействия главной поэтической части во многом зависит от ее обрамления в духе фольклора. Совершенно очевидно, что автор пролога и эпилога не придумал сюжет, но взял и, возможно, обработал популярную тогда легенду об Иове. Время действия этой легенды отнесено к глубокой древности, к эпохе библейских патриархов, а ее место, земля Уц, – скорее всего, Эдом, область, лежащая к юго-востоку от Мертвого моря на границе с Аравийской пустыней. По всей видимости, именно там и родилась легенда об Иове, который не был евреем по национальности, но был принадлежащим к семитической среде иностранцем эдумеем. Это весьма важно для автора книги. Как верно заметил С.С. Аверинцев, Иов настолько близок по крови и местожительству к иудейско-израильской сфере, чтобы верить вместе со своими друзьями в единого Бога откровения; и он настолько далек от этой сферы, чтобы являть нужный для философской притчи тип человека «вообще». Иов верит в того же Бога и стоит перед теми же проблемами, что и любой иудей, но он все-таки не иудей, и потому его устами можно было свободнее спрашивать об этом Боге, чем устами иудейского персонажа.

О том, что имя Иова и легенда о нем были хорошо известны в еврейской среде, говорит отрывок из речи пророка Иезекииля, где он упоминает Иова наряду с двумя другими легендарными праведниками древности Ноем и Даниилом. Имея в виду Иудею, пророк сказал: «И если бы нашлись в ней сии три мужа: Ной, Даниил и Иов, – то они праведностью своею спасли бы только свои души» (Иезекииль, 14:14).

Скорее всего, легенда об Иове долгие века существовала в виде устного предания и была записана незадолго до того, как автор «Книги Иова» обратился к ней, вставив ее в качестве обрамления в свою поэму. Но без этой легенды и сама поэма была бы невозможна, ибо легенда воспроизводит жизненную ситуацию, которая дала повод для речей Иова, его друзей и всего, что происходит в поэме, а благополучный финал в свете речей героя в поэме приобретает иной, более глубокий смысл, не нарушая при этом художественной целостности всей книги.

Что же касается структуры поэтической части, то она состоит из трех бесед Иова с друзьями, где друзья по очереди дают свои объяснения бедствий Иова, а он отвечает им. Затем в ответ на призывы Иова раздаются речи Бога из бури. Цельность такой троичной схемы отчасти нарушена более поздними вставками – поэмой о мудрости (главы 26–31) и речами неожиданно появившегося неизвестно откуда четвертого советчика Елиуя. Но даже если принять эту гипотезу о позднейших вставках, что делают большинство исследователей, то все равно она не нарушает общего впечатления о книге как едином художественном целом.

Весьма сложно определить точную дату написания книги и установить, кто был ее автором, поскольку в ней практически отсутствуют детали исторического плана, которые помогли бы найти ориентиры. Как и других мудрецов, автора книги интересует не исторический контекст, а общечеловеческая ситуация. То, что действие книги происходит не в Иерусалиме, а в Эдоме, и некоторые особенности языка навели некоторых ученых на мысль о том, что автором книги был не еврей. Но большинство исследователей считает это маловероятным. Скорее всего, автор был мудрецом-хакамом, который жил где-то на окраине Палестины.

Известно, что начиная с VI века до и. э. иудеи и эдумеи находились в состоянии ожесточенной вражды. Тот факт, что в легенде, в прологе и эпилоге, они изображены с явной симпатией, говорит о том, что легенда была записана раньше этого времени. Что же касается поэтической части книги, то здесь среди ученых нет общего мнения. Одни считают, что она была написана в период вавилонского плена, другие – что позже. Некоторые исследователи ссылаются на сходство мысли и языка книги с проповедями Исайи Второго, считая, что образ страждущего Иова оказал влияние на описание Мессии у пророка. Если это так, то «Книга Иова» была написана раньше проповедей Исайи Второго, где-то вскоре после Иеремии. Есть и множество других гипотез: от VII – до V и даже IV веков до и. э.

Собственно говоря, точная дата создания книги для нас не столь важна, ибо, как я уже сказал, ее автор в духе традиции мудрых ставит общечеловеческие проблемы, не имеющие конкретного отношения к какому-либо времени. Однако ясно, что автор был образованным мудрецом-хакамом и прекрасно знал не только национальную, но и древневосточную литературу, в частности, вавилонскую и египетскую, например вавилонскую «Повесть о невинном страдальце» или египетскую «Беседу разочарованного со своей душой», хотя вряд ли можно говорить о заимствованиях или прямом влиянии этой литературы.

Перед нами произведение очень глубокое по мысли и совсем не столь однозначное, как это часто казалось толкователям. Нужно сразу сказать, что очень многие считали, да и сейчас считают, что автор «Книги Иова» поставил перед собой задачу обсудить проблему невинных страданий и зла в мире и соотнести эту проблему с присущей Богу справедливостью, или решить проблему теодицеи, объяснить, как Бог допускает страдания невинных и торжество зла в мире, подчиненном Его благой воле. Но читатели, ищущие ответ на эти вопросы в «Книге Иова», скорее всего, будут разочарованы, поскольку автор книги не ставил себе первоочередной целью ответить на них. Это надо понять правильно. Конечно, эти проблемы есть в книге, но они ставятся, пусть и очень остро, лишь для того, чтобы найти ответ на другой, более важный с точки зрения автора вопрос – о природе взаимоотношений человека с Богом. Чтобы понять «Книгу Иова», нужно поставить все отдельные, быть может, и очень знаменитые ее высказывания в контекст целого, и помнить, что ее кульминацией служат речи Бога, звучащие из бури.

Постараемся сделать это, проанализировав всю поэтическую часть книги в целом, проследив развитие ее мысли. Она начинается с полного отчаяния проклятия, которое кроткий и долготерпеливый доселе Иов шлет дню и часу своего рождения. «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: “зачался человек!” День тот да будет тьмою: да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!.. Ночь та – да обладает ею мрак, да не сочтется она в днях года, да не войдет в число месяцев!.. Да померкнут звезды рассвета ее: пусть ждет она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы за то, что не затворила дверей чрева матери моей и не сокрыла горести от очей моих! Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? Зачем приняли меня колени? Зачем было мне сосать сосцы? Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно» (Иов, 3:2-13).

Как считают комментаторы, все это проклятье по своему глубинному смыслу представляет собой попытку оспорить и взять назад слова Бога при сотворении мира: «Да будет свет» (Бытие, 1:3). Бог есть собственник дня, поскольку Он некогда вызвал свет из мрака, небытия и хаоса. Но если Бог «не взыщет» свою собственность, то она снова достанется мраку, небытию и хаосу.

Ничего не зная о договоре Бога с Сатаной, оказавшись лицом к лицу с невыносимыми страданиями, Иов не может уразуметь их причины, не может понять, за что справедливый и всемогущий Бог послал ему эти тяжкие испытания. Ведь он не знает за собой никакой вины. Все его твердые религиозные убеждения, все, что он знал доселе о благом и всемилостивом Боге, сейчас как будто опровергается опытом его безысходной боли.

Нужно понять, что проклятье, которое Иов шлет дню своего рождения, его желание умереть, объясняется именно этим крушением привычных религиозных представлений героя книги. Иов не подвергает сомнению само существование Бога и Его абсолютную власть. Герой скорбит, потому что слишком далек от Него. «Для чего Ты скрываешь лице Твое, и считаешь меня врагом Тебе? Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь?» (Иов, 13:24–25). А раз герой не может понять Бога и уразуметь Его волю, то жизнь теряет для него всякий смысл. И это ощущение богооставленности и бессмысленности жизни тяжелее для него, чем любая физическая боль и душевные страдания, которые он испытал.

Друзья, пришедшие утешить Иова, предлагают, казалось бы, правильные доводы, пытаясь вернуть его к тем религиозным убеждениям, в которых он был воспитан и согласно которым прожил жизнь. Елифаз говорит ему, что в мире существует Божественная справедливость, воздающая праведникам и карающая грешников или их потомков. Ведь так учило Второзаконие: «Вот Я предлагаю вам сегодня благословение и проклятие. Благословение, если послушаете заповедей Господа… А проклятие, если не послушаете заповедей Господа» (Второзаконие, 11:26–28). Об этом говорила и мудрость «Притчей». Но уже Екклесиаст поставил эту мудрость под сомнение, указав, что в конечном счете на земле одна и та же участь ждет мудрецов и глупцов, праведных и неправедных.

Иов тоже усомнился в этой мудрости. Возражая Елифазу, Иов говорит о том, чему его научило страдание: отношение не так просто и пропорция греха и страдания не столь очевидна. Но разве Бог не праведен, и кто дерзнет обвинять Его, – вторит Елифазу Вилдад. На это Иов возражает, что перед лицом премудрого и непреклонного в Своих решениях Бога человеческая правота не имеет никакой цены. Такого Бога можно лишь умолять, чтобы Он сменил гнев на милость.

Отрешенно-горьковатый скепсис Екклесиаста, поставивший под сомнение некоторые истины школьной мудрости, в «Книге Иова» достигает трагедийного накала. Поначалу мирная и, казалось бы, пользуясь современным языком, академическая дискуссия Иова и его друзей постепенно накаляется, а потом взрывается отчаянным криком героя: «Невинен я, не хочу знать души моей, презираю жизнь мою. Все одно; поэтому я сказал, что Он (т. е. Бог) губит и непорочного и виновного. Если этого поражает Он бичом вдруг, то пытке невинных посмеивается. Земля отдана в руки нечестивых; лица судей ее Он закрывает, если не Он, то кто же?» (Иов, 9:21–24).

Как видим, вопросы Иова за многие столетия предвосхитили монологи короля Лира в степи и рассуждения Ивана Карамазова о слезе невинного ребенка. Ослепленному болью Иову кажется, что Бог отвернулся от мира, и там воцарились хаос и зло. Сам же потерявший власть над собой Иов предстает перед нами в этих сценах как титанический бунтарь, наподобие Прометея, который дерзает обвинять Бога в своих бедах. В этот момент Бог для Иова – это Тот, Кто, выражаясь словами героя, «в вихре разит меня и умножает безвинно раны мои, не дает мне перевести духа, и пресыщает меня горестями» (Иов, 9:17–18). Несчастный страдалец умоляет Бога хотя бы на миг прервать его мучения: «Доколе Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою?» (Иов, 7:19). Но он не слышит никакого ответа.

Эта удаленность Бога, то, что Бог «скрывает лицо Свое» от него, все больше и больше мучает Иова. Если бы только можно было найти хоть какую-нибудь точку соприкосновения, хоть как-то понять, что Бог слышит его. «О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу Его! Я изложил бы пред Ним дело мое, и уста мои наполнил бы оправданиями; узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне… пусть Он только обратил бы внимание на меня» (Иов, 23:3–6).

Но Бог до поры до времени как бы не слышит его, не отвечая на его призывы и оставляя наедине со своими страданиями. И вместе с тем страдания учат Иова, что никакие беседы с людьми, даже искренне симпатизирующими ему, не могут помочь. Чем дольше длится беседа Иова с друзьями, тем глубже становится пропасть между ними. Друзья искренне убеждены в том, что они говорят, и по-своему красноречивы. Но они знают лишь школьную мудрость, думая, что постигли все тайны и что Бог живет по их школьным законам. На все вопросы у них есть заранее готовые и потому поверхностные ответы. На самом же деле, у них нет подлинного сочувствия к Иову, а защищая Бога, они защищают вовсе не Его, а мнимую школьную мудрость, которая питает их эгоизм и самодовольство.

Между тем по-прежнему уверенный в своей невиновности Иов дерзновенно решает добиться невозможного – перенести свое дело на суд Бога. «Я к Вседержителю хотел бы говорить и желал бы состязаться с Богом» (Иов, 13:2). «Вот, я завел судебное дело: знаю, что буду прав. Кто в состоянии оспорить меня? Ибо я скоро умолкну и испущу дух… Тогда зови меня, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне. Сколько у меня пороков и грехов? Покажи мне беззаконие мое и грех мой» (Иов, 13:18–23).

Знаменательно, что именно тот человек, который как будто обвиняет Бога столь дерзновенно, в то же время и уповает на Него с такой силой, какую редко встретишь на страницах Ветхого Завета. «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам, мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаивает сердце мое в груди моей» (Иов, 19:25–28). Перед таким упованием меркнет всякая рационалистическая школьная мудрость.

Все комментаторы единогласно указывают, что это одно из самых темных мест Библии. С.С. Аверинцев дает несколько более точный перевод, чем в Синодальной Библии. «Мой Заступник жив, и в конце встанет над прахом Он, и, когда кожа моя спадет с меня, лишаясь плоти, я Бога узрю». Но и здесь, как и в подлиннике, не ясно, о каком моменте времени говорит Иов, употребляя выражение «в конце», – о том ли, что случится с ним перед тем, как он умрет, или уже после смерти. Если герой еще при жизни, пусть даже в ее последний момент, «лишаясь плоти», узрит Бога, то это значит, что Иов твердо верит, что вопреки всему в отпущенный ему краткий момент его земного существования он все-таки услышит ответ, который рассеет все его сомнения, наполнив его жизнь смыслом. Если же «в конце» значит уже после смерти, то тогда – и так считают христианские толкователи – в «Книге Иова» впервые в Ветхом Завете упоминается доктрина о загробной жизни и воскресении мертвых. Во всяком случае, проблема смерти отдельного человека волнует автора книги еще даже больше, чем Екклесиаста.

Когда спор Иова с друзьями заходит в полный тупик, в беседу неожиданно вступает новый персонаж Елиуй. (Как я говорил, многие считают этот эпизод позднейшей вставкой.) Елиуй моложе всех остальных, и он, очевидно, молчал из уважения к ним. Теперь же он поворачивает дискуссию в несколько иное русло. Опровергая жалобы Иова на то, что Бог, покаравший его бедами, враждебен ему, Елиуй говорит о воспитательном значении страданий. В духе доктрины послепленного иудаизма он утверждает, что Божественного произвола, нарушающего правду, нет и быть не может. Первородный грех повредил природу каждого человека, и потому правда Бога может быть карающей и исправляющей, даже если человек и не знает за собой никакой вины.

В конце своей речи Елиуй произносит вдохновенные слова о величии Бога, которое не поддается никаким рациональным объяснениям. «Вот, Бог велик, и мы не можем познать Его, число лет Его неисследимо. Он собирает капли воды; они во множестве изливаются дождем; из облаков каплют и изливаются обильно на людей. Кто может также постигнуть протяжение облаков, треск шатра Его» (Иов, 36:26–29). Если Иов не может сказать, как движутся в воздухе облака, каким образом греются его одежды от солнца и южного ветра, как устроены небеса, сходные по блеску с медными зеркалами, то как он может спорить с Богом о своих несчастьях. «Окрест Бога страшное великолепие. Вседержитель! Мы не постигаем Его. Он велик силою, судом и полнотою правосудия. Он никого не угнетает. Посему да благоговеют пред Ним люди, и да трепещут пред Ним все мудрые сердцем» (Иов, 37:22–24).

Даже если этот эпизод и позднейшая вставка, задача которой ввести в книгу идеи послепленного иудаизма, то с художественной точки зрения он очень хорошо подготавливает новый, неожиданный поворот действия. Сразу же после речи Елиуя начинается гроза. Отстраняя тех, кто пытался говорить о Нем, не являясь Им Самим, Бог Сам отвечает Иову из бури. Он ни словом не упоминает о грехах Иова, полностью игнорируя все аргументы его друзей. Вместо этого дискуссия переходит совсем в иную плоскость. Возникает впечатление, как будто Бог вообще не слышал речей Иова. По точной формулировке Мартина Бубера, то, что говорит Бог, не является ответом на обвинения Иова и даже вообще не связано с ними. Вместо того чтобы ответить Иову, Бог Сам задает ему вопросы: «Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла? Препояшь ныне чресла твои, как муж. Я буду спрашивать, и ты объясняй Мне» (Иов, 38:2–3). А затем Бог задает вопросы, которые должны показать всю неуместность домогательств Иова, заставить его почувствовать, что человек как тварное существо с его ограниченным кругозором не может судить Бога.

Бог произносит две полные высокой поэзии речи, задача которых показать, что Бог создал мир изначально и теперь поддерживает в нем Свой Божественный порядок, без чего мир вернулся бы в состояние хаоса. В своем бунтарском вызове Иов возомнил, что может указывать Творцу, как управлять Его творением и решился судить Бога. Поэтому ответ Бога принимает форму своеобразного выговора. Он напоминает о том, что первейшая обязанность сотворенного Богом человека признавать и славить своего Творца.

«Еде был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь? Или кто протягивал по ней вервь? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?» (Иов, 38:4–7). Земля и море, облака, тьма и свет, снег и град – Иов не знает происхождение всех этих явлений и не может управлять ими. То же самое касается и животного мира. С мастерством, за которым скрывается не только точность наблюдения, но и явное любование, автор книги рисует животных, далеких от человека, но близких Творцу. Лев и козы на скалах, дикий осел и единорог, павлин и страус, конь и ястреб – все они являют собой славу Бога. Громадный бегемот и внушающий ужас левиафан (крокодил) тоже воплощают творческую мощь Создателя. Исполненный красотой и радостью жизни, наделенный невыразимой гармонией, мир в то же время проникнут такой тайной, разгадать которую человеческий разум не может. Великая тайна мироздания выше понимания людей. Но то, что нельзя объяснить разумом, можно принять через веру и любовь. И тогда все встанет на свое место и вопросов больше не будет.

Поняв все это, Иов смолкает и смиренно кается перед Богом: «Я говорил о том, что не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал… Я слышал о Тебе слухом уха, теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов, 42:5–6). Но истинное покаяние – это всегда перемена образа мыслей. Раскаявшись в своей самонадеянности и своем бунтарстве, Иов вступает в новые отношения с Богом, Которого герой познал теперь не «слухом уха», не из азов школьной мудрости, как его друзья, но благодаря опыту личного богообщения, увидев Его своими глазами. Этот опыт помог Иову принять казавшийся ему дотоле абсурдным мир со всеми его несовершенствами, злом и страданиями и установить новые, полные смысла и любви отношения с Богом.

Следующий вслед за этим эпилог вновь возвращает нас к написанной в прозе легенде об Иове. Бог наградил Иова, дав ему вдвое больше, чем он имел ранее. У него родились новые дети, и он прожил еще 140 лет и «умер в старости, насыщенный днями» (Иов, 42:17). Но только теперь этот благополучный сказочный конец воспринимается читателями уже не как награда за долготерпение праведника, но как результат его новых отношений с Богом, Которого он видел своими глазами, со смирением и любовью приняв Его верховную власть.

Итак, проблема отношений человека и Бога – главная в «Книге Иова». Именно поэтому в конце друзья героя, строившие эти отношения на ложном фундаменте гордыни и мнимой, школьной мудрости, осуждены Богом, и только после жертвоприношения и молитвы Иова они получают прощение. Сам же Иов награжден мудростью, более глубоким пониманием Бога и мира. Как я уже сказал, проблема человеческого страдания и Божией справедливости, проблема теодицеи, не получила в книге решения, хотя ее решение с позиций школьной мудрости, да и, пожалуй, всякого рационального объяснения, отвергнуто автором. Он дает читателям понять, что объяснить страдания каким-либо рациональным путем нельзя. Но это и не было уж так важно для него, да и вообще в свете библейского мышления. В конце концов, еврейский народ родился в страданиях, и страдания сопровождали его на протяжении всей его истории. Главное – это установить правильные отношения с Богом. Если этих отношений нет, то человек либо впадает в отчаяние (как Иов), либо обращается к ложной мудрости (как его друзья). Если же такие отношения есть, то человек принимает тайну страданий, возложив упование на Бога. Поэтому главная поэтическая часть «Книги Иова» достигает кульминации в последних ее стихах, когда ложные отношения героя с Богом, основанные на мнимой школьной мудрости («я слышал о Тебе слухом уха»), заменяются отношениями лично пережитого опыта веры и любви («теперь же мои глаза видят Тебя»).

Вне всякого сомнения, самой известной из учительных книг является «Псалтирь». С традицией мудрых эта книга связана лишь частично, отдельными псалмами, и потому о ней нужно говорить специально. Слово «Псалтирь» – греческое, что значит арфа или цитра. Оно вошло в обиход благодаря греческому переводу этой книги, где каждое стихотворение, или песня, вошедшая туда, названа «псалом», или бряцание струн. В древнееврейском оригинале книга называется «Хваления», или книга Хвалений. Еврейское название указывает на общий принцип, по которому собраны стихотворения, вошедшие в «Псалтирь». Они написаны в форме хвалений Богу. Греческое же название связано с формой их исполнения. Они пелись или читались нараспев под музыкальный аккомпанемент.

Издревле псалмы были неотъемлемой частью богослужений сначала в ветхозаветной, а потом уже и в христианской Церкви. И сегодня они постоянно звучат в синагогах, без их чтения не обходится ни одно из богослужений православной Церкви. По ее уставу в дни Великого Поста каждую неделю, кроме Страстной, вся «Псалтирь» должна прочитываться дважды.

«Псалтирь» насчитывает 150 псалмов – в православной традиции 151, но 151-й псалом считается неканоническим. При этом в еврейской и следующей ей западной традиции существует разнобой с православной традицией в нумерации псалмов, поскольку при создании книги, когда псалмы собрали вместе, часть из них была разделена надвое редакторами-книжниками, а некоторые псалмы, наоборот, были соединены в одно стихотворение. По мнению новейших исследователей, текст книги редактировался несколько раз. В том виде, как Псалтирь дошла до нас, ясно, что она возникла достаточно поздно, во всяком случае, уже после возвращения из плена, а может быть, и еще позже, где-то во II веке до н. э., хотя большая часть вошедших сюда псалмов была написана гораздо раньше, еще до вавилонского плена.

Много споров ведется и о датировке отдельных псалмов. Несомненно, что значительное число их так или иначе связано с царствованием Давида. Согласно преданию, он сам был их автором и сочинял их на протяжении всей своей жизни, часто соотнося их с ее событиями. В древности считалось, что Давид вообще написал всю «Псалтирь». В еврейском оригинале имя Давида упомянуто в 7 3 псалмах, в Септуагинте – в 87. Современные специалисты считают, что некоторые их этих псалмов могли быть написаны кем-то другим и посвящены Давиду. Стоящие в оригинале слова ле давид можно перевести и как принадлежащий Давиду, так и как посвященный ему и потому написанный позже, возможно, уже после его смерти.

Но зато остальные псалмы появились, очевидно, в совсем другие эпохи. Кое-какие, предположительно, гораздо раньше, например, псалом Моисея (89), сочиненный, согласно преданию, по окончании сорокалетнего странствия в пустыне. Другие – много позже. Самый яркий пример тому 136-й псалом. «При реках вавилонских, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе» (Псалтирь, 136:1). Как ясно из этих строк, псалом появился во время вавилонского плена. Есть основания полагать, что ряд других псалмов (1, 117 и другие), содержащих размышления о благах Торы, написаны уже после возвращения из Вавилона в эпоху Ездры. «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь», – читаем мы в первом псалме, открывающем книгу.

Таким образом, «Псалтирь» состоит из псалмов, созданных в разное время и объединенных вместе, поскольку при всем различии датировки и разнообразии тона, все они представляют собой стихотворения, главным предметом которых является Бог и Его отношения с человеком. По сравнению с другими книгами Ветхого Завета, «Псалтирь» имеет гораздо более лирический характер. Однако этот лиризм совершенно особого плана – это культовый лиризм. Я имею в виду следующее. Хотя некоторые из псалмов были действительно написаны людьми, выражавшими чувства по поводу тех или иных конкретных жизненных обстоятельств, войдя в книгу, они стали частью литургической поэзии, предназначенной для Храмового богослужения. Поэтому, когда при чтении или пении в Храме в них употреблялось местоимение «я» или «мой» (например, «Господь – пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим» (Псалтирь, 23:1–2), имелся в виду, конечно же, не отдельный человек, но вся община верующих, которая собралась на богослужение. Большинство псалмов писалось изначально в расчете на эту общину верующих. По сути дела, для древних евреев в подобных стихотворениях различия между отдельным индивидуумом и общиной просто не было, ибо, согласно их вере, Бог открывался индивидууму только как члену общины верующих. Конечно, Бог может найти человека в любое время и в любом месте, но сам человек ищет встречи с Богом в определенное время и в определенном месте, участвуя в молитве целой общины. Слова из псалма «Величайте Господа со мною, и превозносите имя Его вместе» (Псалтирь, 33:4) очень точно передают литургический характер всей поэзии книги.

Современные исследователи делят псалмы на две категории. Первую называют гимнами. В них община верующих славит Бога. Подобные псалмы обычно начинаются с призыва к верующим прославить Бога, затем – в главной части – излагаются молитвы этого славословия, а иногда, хотя и не всегда, в конце вновь следует призыв к славословию, как бы повторяя первую часть. Примером этому наглядно служит 116-й псалом, самый краткий во всей книге. «Хвалите Господа все народы, прославляйте Его, все племена. Ибо велика милость Его к нам и истина Господа вовек. Аллилуйя».

Вторая группа – это псалмы, содержащие горестные стенания и прошения к Богу. Такой псалом обычно начинается с обращения к Богу, затем следует жалоба (либо на судьбу всего народа, попавшего в тяжкие обстоятельства, либо на горести отдельного человека – болезни, гонения, ощущение греховности). После этого автор обычно говорит о своем уповании на Бога, а затем излагается прошение к Богу, мольба вмешаться и помочь. В самом конце, хотя и не всегда, может прозвучать обещание прославить Бога. Примером может послужить 43-й псалом, в первых строках которого автор, обращаясь к Богу от лица общины, вспоминает о прошлых благодеяниях Бога. Затем следует жалоба на нынешнее положение: «Но ныне Ты отринул и посрамил нас» (Псалтирь, 43:10). После этого звучит упование на Бога: «Все это пришло на нас; но мы не забыли Тебя, и не нарушили завета Твоего. Не отступило назад сердце наше, и стопы наши не уклонились от пути Твоего» (Псалтирь, 43:18–19). А потом прошение: «Восстань на помощь нам, и избавь нас ради милости Твоей» (Псалтирь, 43:27).

Однако подобная классификация слишком жесткая и не всегда соблюдается в книге. Во всяком случае, она никак не отражает многообразия тем и настроений, содержащихся в псалмах. Есть смысл привести характеристику, которую дал «Псалтири» один из ранних отцов Церкви Афанасий Великий: «Книга псалмов, кажется мне, ясно и подробно изображает всю жизнь человеческую, все состояние духа, все движение ума, и нет ничего у человека, чего бы она не содержала в себе. Хочешь ли каяться, исповедоваться, угнетает ли тебя скорбь и искушение, гонят ли тебя, или строят против тебя ковы, уныние ли овладело тобой, или беспокойство, или что-либо подобное терпишь, стремишься ли к преуспеянию в добродетели и видишь, что враг препятствует тебе, желаешь ли хвалить, благодарить и славословить Господа, в божественных псалмах найдешь наставление касательно этого».

Приведем несколько примеров. Знаменитый 103 псалом, которым начинается вечерняя служба в православной Церкви, представляет собой хвалебный гимн творению: «Благослови, душа моя, Господа! Господи, Боже мой! Ты дивно велик, Ты обличен славою и величием… Как многочисленны дела Твои, Господи. Все сделал Ты премудро, земля полна произведений Твоих!» (Псалтирь, 103:1-24). Согласно Божественному плану творения, этот величественный мир венчает человек, который, как сказано в 8-м псалме, своей духовной природой стоит лишь немного ниже ангелов. «Что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много умалил Ты его пред ангелами, славою и честью увенчал его, поставил его владыкой над делами рук Твоих» (Псалтирь, 8:5–6).

Но как человеку стать достойным столь великого призвания? На этот вопрос отвечает 18-й псалом – нужно следовать слову Божию, закону, открытому в Торе. «Закон Господа совершен, укрепляет душу; откровение Господа верно, умудряет простых» (Псалтирь, 18:8). По мнению современных комментаторов, весь этот псалом как бы образно предвосхищает слова Канта: есть две вещи, которые вызывают во мне постоянное изумление, звездное небо над головой и нравственный закон в моем сердце.

Интересующимся историей богоизбранного народа 77-й псалом дает замечательное описание исхода из Египта и странствования по пустыне. Первый псалом рисует образ идеального праведника, а 100-й – справедливого царя. Но рядом с этим мы находим в псалмах и глубочайшее понимание бездн греха, таящихся в сердце человека. Самым знаменитым среди этих псалмов считается 50-й. Согласно преданию, Давид написал его после того, как пророк Нафан обличил его за связь с Вирсавией и убийство ее мужа. «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои» (Псалтирь, 50:1). Но не менее ярко глубина греха выражена и в 13-м псалме: «Господь с небес призрел на сынов человеческих, чтобы видеть, есть ли разумевающий, ищущий Бога. Все уклонились, сделались равно непотребными, нет делающего добро, нет ни одного» (Псалтирь, 13:2–4). Но в противовес этим псалмам можно привести строки, выражающие твердую веру в милость и всепрощение Бога. «Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив. Не до конца гневается и не вовек негодует» (Псалтирь, 102:8–9).

Вообще же о псалмах можно говорить очень долго и много. За недостатком времени я закончу, указав на особую группу псалмов, называемую мессианской, т. е. тех, где содержатся пророчества о Мессии. Так, в частности, в 21-м псалме дан образ страдальца, верного раба Бога, упраздняющего грех своей смертью. Знаменательно, что, согласно Евангелиям, Иисус Христос повторил на кресте строки этого псалма: «Боже мой, Боже мой, для чего Ты оставил меня?». (Псалтирь, 21:2).