А то раз мы тоже с приказчиком, с Иваном Федоровым, шли мимо каменного театру. Иван Федоров почитал-почитал объявление.

– Понять, говорит, невозможно, потому не нашими словами напечатано. Господин, что на афишке обозначено?

Прочитал. Говорит:

– «Фру-фру».

– В каком, говорим, смысле?

– Это, говорит, на ихнем языке обозначает настоящее дело.

– Так-с! Покорнейше благодарим… Господин городовой, вы человек здешний, может, слыхали: как нам понимать эту самую «Фру-фру»?

– Ступайте, говорит, в кассу, там все отлепортуют.

Пришли в кассу.

– Пожалуйте два билета, на самый на верх, выше чего быть невозможно.

– На какое представление?

– «Фру-фру».

– Здесь, говорит, опера.

– Все одно, пожалуйте два билета, нам что хоть представляй. Иван Федоров, трогай! Ступай!

Пришли мы, сели, а уж тальянские эти самые актера действуют. Сидят, примерно, за столом, закусывают и поют, что им жить оченно превосходно, так что лучше требовать нельзя. Сейчас госпожа Патти налила стаканчик красненького, подает господину Канцеляри:

– Выкушайте, милостивый государь.

Тот выпил, да и говорит:

– Оченно я в вас влюблен.

– Не может быть!

– Верное слово!

– Ну, так, говорит, извольте идти куда вам требуется, а я сяду, подумаю об своей жизни, потому, говорит, наше дело женское, без оглядки нам невозможно…

Сидит госпожа Патти, думает об своей жизни, входит некоторый человек…

– Я, говорит, сударыня, имени-отчества вашего не знаю, а пришел поговорить насчет своего парнишки: парнишка мой запутался и у вас скрывается- – турните вы его отседа.

– Пожалуйте, говорит, в сад, милостивый государь, на вольном воздухе разговаривать гораздо превосходнее.

Пошли в сад.

– Извольте, говорит, милостивый государь, сейчас я ему такую привилегию напишу, что ходить он ко мне не будет, потому я сама баловства терпеть не могу.

Тут мы вышли в коридор, пожевали яблочка, потому жарко оченно, разморило. Оборотили назад-то – я и говорю:

– Иван Федоров, смотри хорошенько.

– Смотрю, говорит.

– К чему клонит?

– А к тому, говорит, клонит, что парнишка пришел к ней в своем невежестве прощения просить.

– Я, говорит, ни в чем непричинен, все дело тятенька напутал.

А та говорит:

– Хоша вы, говорит, меня при всей публике острамили, но при всем том я вас оченно люблю! Вот вам мой патрет на память, а я, между прочим, помереть должна…

Попела еще с полчасика, да богу душу и отдала.

После 1881 г.