Чокаев со своим ближайшим помощником Каюмом уже который день объезжали лагеря и вербовали в «Туркестанский легион». Кое-где им удалось склонить на свою сторону часть пленных мусульман. Но таких было мало, а Чокаев обещал сколотить легион в короткий срок. Командование германских войск знать ничего не хотело об отсрочке и требовало от Чокаева выполнения обещания.

В полдень «хорьх» с Чокаевым и Каюмом подъехал к воротам концлагеря, обнесенного в два ряда колючей проволокой. У них долго проверяли документы, потом машина въехала на территорию лагеря и остановилась возле двухэтажного кирпичного здания. Чокаев и Каюм поднялись на второй этаж и вошли в просторный кабинет коменданта. Комендант майор Клебс сидел в кресле и дергал пальцами правой руки в такт звучащей музыке.

При появлении в дверях двух штатских он пристально оглядел их и, отметив в азиатских лицах и одежде некоторую чопорность, приподнялся со стула и пошел им навстречу. Он протянул руку пожилому мужчине в черном пальто. Второму, молодому с длинной шеей и покатыми плечами, только кивнул головой.

— Что вам угодно, господа? — спросил Клебс.

— Мы из Берлина, — ответил Чокаев по-немецки и стал объяснять цель приезда.

— Я к вашим услугам, господин Чокаев.

Чокаев не спеша достал из портфеля письмо с разрешением Гиммлера на отбор пленных мусульман для отправки их в отдельные лагеря.

— Сегодня уже поздно. Завтра я выведу мусульман на плац, — пожалуйста агитируйте.

— Хорошо, завтра так завтра.

— Но мне кажется, эта встреча вас разочарует.

— Почему?

— Я достаточно нагляделся на них. От них мало толку. Я не верю ни одному их слову. Каждый пленный — это живая коммунистическая идея… Мы ее сжали, как пружину, упрятав за колючую проволоку, но стоит только дать им волю, как все снова встанет на свое место… Если даже кто-то и заявит о своем желании добровольно служить Великой Германии, я не поверю этому.

Чокаев не выдержал:

— ОКВ нужны солдаты… Добровольно не пойдут — заставим силой. Я объявлю им это завтра особо. Но со всеми документами мы можем ознакомиться сейчас?

Комендант нажал на кнопку звонка, и в дверях показался офицер.

— Ознакомьте господина Чокаева со списками военнопленных и картотеками.

До темноты Чокаев и Каюм рылись в бумагах, выложенных на столах, выискивая подходящих людей с учетом их образования, специальности и т. д. и т. п. Чокаева от усталости клонило в сон.

Просматривая материалы, Каюм натолкнулся на дело Орозова. Его внимание привлекла также фамилия Сулайманова Омурхана.

— О, бисмило! — воскликнул Каюм так громко, что Чокаев вздрогнул и открыл глаза. — Эфенди, я нашел любопытный экземпляр. У пленного Орозова высланная из Киргизии тетка проживает в Херсонской области, а его родственник Сулайманов живет в Берлине!

— Это не трудно проверить, Херсонская область под немцами.

— Эфенди, а Сулайманов Омурхан реальное лицо. Я с ним вместе учился в институте. Но его нет в живых. В 1939 году он погиб в железнодорожной катастрофе.

— Ну, а сам-то пленный чего стóит?

— Указывает, что работал страховым агентом в городе Фрунзе.

— Возьмите, Каюм, этого пленного на заметку.

На следующее утро Каюм вошел в спальню Чокаева и застал его в кресле. После бессонной ночи Чокаев заметно осунулся и побледнел…

Передавали последние новости с Восточного фронта: «Не нынче-завтра большевистская Москва падет. Германские круги заявляют, что наступление на столицу большевиков продвинулось так далеко, что уже можно рассмотреть улицы Москвы через хороший бинокль».

— Комендант вывел пленных туркестанцев? — спросил Чокаев.

— Да. Выстроены на плацу. Клебс ждет.

— Захватите списки.

Проходя мимо длинного строя измученных, истощенных людей с тусклыми глазами мертвецов, Чокаев подумал о бесплодности своей затеи. Уже в который раз он встречается с пленными в разных лагерях: пересылочных, отборочных, концентрационных, — и неизменно ощущает эту свою неуверенность. За неудачу он заплатит головой. Ему припомнят англичан, в этом нет никакого сомнения. Поэтому сейчас он должен очень стараться, чтобы выполнить обещанное. К сожалению, для этого недостаточно его желания, инициативы, изворотливости. Все зависит от стойкости или слабости тех, на кого он так легко надеялся, когда доказывал в ведомстве Розенберга возможность быстрой «переделки» пленных мусульман на немецкий лад. Все оказалось значительно сложнее… Он едва наскреб мизерное количество разной дряни… Да и то при усиленной помощи немецких разведывательных органов.

Чокаеву ничего не оставалось, как произнести очередную речь и изложить идею «Туркестана», надеясь воодушевить пленных на борьбу против Красной Армии.

Когда Чокаев закончил, нашлось только несколько человек, пожелавших служить Великой Германии. Они стояли редкой неровной цепочкой в пяти шагах от основной массы пленных. Как бы Чокаев хотел поменять эти два столь неравных строя.

Чокаев нервничал… Он еще несколько раз обратился к пленным:

— Мусульмане! Дети мои! Подумайте хорошенько!..

Но в жиденьком, разорванном строю добровольцев не прибавилось…

— Зачитайте, Каюм, список тех, кто имеет высшее образование, пусть выйдут на десять шагов вперед, я хочу посмотреть на них…

— Бахадыров! Десять шагов вперед!

— Асанов!

— Орозов!

Так было выведено из строя пятнадцать человек. Шестнадцатый утром скончался.

Каюм положил список в портфель, и застегивая его, обратился к Чокаеву:

— Вы хотели увидеть Орозова… Он стоит третьим слева.

— Присмотритесь к нему.

Прошло около двух месяцев.

— В Легионово, — буркнул Чокаев так тихо, что шофер не расслышал.

— В Легионово, — громко повторил Каюм, легонько ударив перчаткой по плечу зазевавшегося шофера.

Дул порывистый ветер. Чокаев кутался в демисезонное пальто. Шофер вел машину быстро, стрелка спидометра не опускалась ниже восьмидесяти километров.

— Скорее бы уж добраться. Не то закоченеешь, — пробурчал Чокаев и чему-то усмехнулся.

— Через двадцать минут будем у генерала Мадера, — произнес Каюм. — Он ждет вас. Там и согреетесь.

Когда машина остановилась, генерал Майер Мадер с распростертыми объятиями направился к Чокаеву, долго пожимал руку. Кивком приветствовал Каюма.

— Как добрались, господа? — спросил генерал. — Надеюсь, поездка обошлась без приключений?

— Продрогли и жаждем тепла.

— Пройдемте в мой кабинет.

Кабинет занимал большую комнату в бывшем штабе Пилсудского. Юзеф Пилсудский во время третьего наступления Антанты в 1920 году возглавил поход на Киев. С приходом фашистов к власти заключил союз с гитлеровской Германией.

Майер Мадер, проявляя исключительную любезность, поддержал под локоть Чокаева, довел его до камина и, не отпуская руки, усадил в удобное бархатное кресло.

— Я часто грею тут свои старые кости. Распорядитесь насчет чая, — обратился генерал к адъютанту. — Непременно зеленого. Трудно, знаете ли, отвыкнуть, хотя последний раз я был в Средней Азии два года назад.

— Вас, как и прежде, интересовали наплывы? — не без иронии спросил Чокаев…

— Меня всегда интересовал только один товар, — двусмысленно сказал Майер Мадер.

Чокаев понял его и неопределенно покачал головой.

— Пора к легионерам… Бр-р-р, до сих пор не могу отогреться, — сказал он, отпил несколько глотков чая и встал с кресла.

Глава комитета в сопровождении Каюма, генерала Мадера и нескольких офицеров обходил бараки. В первом, после рапорта дневального, Чокаев поинтересовался распорядком дня. Ему доложили, что пять раз в день проводится молитва — намаз. Затем занятия. Адъютант генерала снял со стены машинописный листок и протянул его Чокаеву. — 5.00 — подъем; 5.15— 5.30 — зарядка; 5.30 — построение на поверку. Так… Строевая подготовка… Обед с двенадцати до двенадцати сорока пяти… Лекция. «Какая сегодня лекция?» — спросил он у дневального. Дневальный смутился, не зная, что сказать. Ему на помощь поспешил унтер-офицер.

— Лекция «Об исламе».

— 21.00 — отбой…

Чокаев возвратил лист. После этого пошел вдоль коек, внимательно всматриваясь в лица легионеров. В глазах их уже не было той мучительной тоски и безнадежности, которую он наблюдал у военнопленных в концентрационных лагерях; по их лицам нельзя было узнать, почему эти люди надели немецкую форму и будут ли они преданно служить ему, Чокаеву, и немцам. Можно ли им доверять? Он понимал, что многие из них оказались здесь помимо своей воли. Сажая в теплушки, им сказали, что повезут обменивать на пленных немецких солдат. Так они оказались в Легионове. Здесь на них надели чешскую военную форму, бывшую в употреблении, и объявили легионерами. Они не сопротивлялись, понимая, что если откажутся служить в Туркестанском легионе, будут расстреляны.

Чокаев обвел взглядом солдат:

— Ну что же, джигиты, поздравляю вас! Мы вас забрали из лагеря и спасли. Вы должны оценить это…

После первого барака они обошли второй, третий. И там Чокаев старался разгадать состояние «боевого духа» легионеров.

Чокаев направился к четвертому бараку, но генерал остановил его.

— Там пусто…

— Это все? — разочарованно спросил он и посмотрел генералу Мадеру в глаза. Посмотрел так, что тот понял его без слов. «Дела идут плохо».

— Все, — тяжело выдохнул генерал. — С офицерами положение не лучше.

Чокаев с минуту раздумывал, а потом сказал, как отрезал:

— Не нахожу смысла обходить пустые помещения, в голосе Чокаева слышался не упрек, а скорее тревога.

У столовой дорогу Чокаеву пересек молодой солдат. Он тащил за собой барана. Когда между Чокаевым и солдатом расстояние сократилось до трех метров, солдат выхватил из-за пояса нож и на глазах Мустафы перерезал горло животному. Чокаев с подчеркнутым равнодушием, словно ничего не заметив, перешагнул через барана и поднялся со своей свитой на крыльцо.

— Как служит этот солдат? — спросил Чокаев генерала Майера Мадера, — Как его имя?

— Грамотен, исполнителен, прилежен. Зовут его Ахмат Орозов.

— Из него может получиться толк, — подумал Чокаев и шепнул Каюму: — Напомните мне о нем в Берлине.

Они прошли в просторный зал, устланный коврами.

— Что нового в верхах? Как комплектуется ваш комитет? — спросил генерал после некоторого молчания.

— Ничего утешительного, топчемся на месте… Так же, как и с легионом. Розенберг очень недоволен. «Де Голль, — говорит, — собрал против Германии свыше ста тысяч добровольцев… Скоро обещает собрать под свои знамена девяносто пять процентов всех французов… А что добились вы с генералом Мадером? Не в состоянии сколотить жалкие батальоны…» Одного не понимает Розенберг — у французов есть знамя: «За свободу Родины!» Мы же призываем бороться против Родины. Этого не в состоянии понять Розенберг.

«А может, стар становлюсь», — подумал Мустафа. — Не та энергия. Силы не те, что были в период «Кокандской автономии». Но больше не сказал ни слова. Уселся на ковер по-восточному, скрестив под себя ноги.

Последовав его примеру, все расселись по рангам. В центре Чокаев и Мадер. По бокам, с правой стороны рядом с Чокаевым — мулла во всем немецком, кроме чалмы, и Каюм. Слева, рядом с Мадером — капитан контрразведки Фюрст, его глаза и уши. Дальше по кругу расселись командиры батальонов и рот, немецкие офицеры-инструкторы, под руководством которых шло обучение легионеров.

Чокаев кивнул Каюму. Каюм поднял правую руку.

Разговоры разом смолкли. Взгляды всех устремились на Чокаева. Мустафа не спешил. Понимал: его подождут… Не глядя ни на кого, уверенно начал речь.

Он поздравил всех с «великим началом»…

— Рад за вас. За вашу верность великой идее…

Чокаев говорил, говорил… Речь его текла гладко, без запинки. Невозмутимое спокойствие всегда вселяет веру в других. С годами Чокаев научился говорить ровно, а не как прежде, надрывно и пылко. Говорил, стараясь своей речью произвести впечатление разумного государственного деятеля. Когда перешел к обстановке на фронте, не жалея красок, обрисовал страшную картину зажатых в клещи Ленинграда и Севастополя…

Закончил он словами:

— Преданность Германии превыше всего… Преданность фюреру равна преданности самому Аллаху.

— Хвала нашему повелителю Мустафе Чокаеву! — тонким, как у кастрата, голосом воскликнул сидевший рядом мулла.

— Хвала!

— Хвала!

По личному распоряжению генерала Майера Мадера Орозову было поручено обслуживание Чокаева и самого генерала… Ахмат разносил вино и закуску, разливал коньяк, чай и аккуратно расставлял посуду перед Чокаевым и Мадером. При этом улавливал каждое их желание по жесту, по взгляду.

Ахмат быстро устал. Он еще недостаточно окреп после всех мытарств. У него было бледное, осунувшееся лицо, худая шея свободно вращалась в широком воротнике немецкого френча. За время, проведенное в лагерях, заострился подбородок, еще больше стали выделяться широкие скулы. Только раскосые киргизские глаза оставались подвижными. Орозов напряженно следил за каждым движением Чокаева и Мадера, Каюма и Фюрста. Но не в меньшей мере он следил за адъютантом Мадера — хитрой лисой Асаном, так ловко втершимся в доверие к генералу. Не знал пока Ахмат, что Асан прислуживает генералу около тридцати лет. Еще в двенадцатом году он был его телохранителем во время поездки Мадера в ореховые леса Кугарта, в Туркестане. Орозов старался во всем и вовремя угодить этому ловкому проныре. Ахмат следил за его жестами, как музыкант со сцены следил за палочкой дирижера.

Майер Мадер старался придать этому вечеру особый смысл, а заодно и возобновить давнюю дружбу с Чокаевым. Поднимая авторитет Чокаева в глазах собравшихся, Мадер поднимал свой собственный авторитет. В беседе он время от времени касался биографии Чокаева, умело вставлял такие выражения, как «его легендарное прошлое», «доблестные дела», «гениальность в руководстве», «бесстрашные действия», «великие заслуги». При этом Мадер ловко обходил бесконечные неудачи Чокаева, путаницу в его взглядах, службу его многим хозяевам. Что было не на пользу Чокаева, то было не на пользу и Майеру Мадеру. Вскользь генерал касался «некоторых успехов», достигнутых в формировании легиона…

Однако Ахмат понимал, с каким трудом движется эта пакостная затея. Мустафа ел вяло, запивая пищу небольшими глотками воды… Но вот он совсем перестал жевать… Рука дрогнула. Ахмат вовремя забрал у него бокал.

— Что с вами, Мустафа? — забеспокоился Мадер.

— Недомогание… Легкое недомогание.

— Послать за доктором?

— Не стоит… Я пойду прилягу…

Чокаеву была отведена спальня в одном из хорошо протопленных коттеджей. Пришел военный врач Вельт. Температура у пациента оказалась высокой. Прослушав Чокаева, врач шепнул генералу:

— Больного надо немедленно отправить в Берлин. У него тиф.

— Нельзя ли подождать до утра? По дороге в Варшаву может быть нападение партизан…

— Оставлять опасно…

Генерал обернулся и тихо сказал адъютанту:

— Отделение солдат для сопровождения. От Легионова до станции обеспечить охрану… И немедленно — радиограмму в Остминистерство. Пусть пришлют на вокзал машину.

После ухода из столовой Чокаева и Мадера, а вслед за ними Каюма и Фюрста, разошлись все остальные.

От усталости Ахмат валился с ног. Ему хотелось одного: добраться до койки и заснуть до утра. Но в это время на кухню вбежал Асан.

— Орозов! — гаркнул он с порога. — Бросай все… Срочно собирайся. Поедешь сопровождать Чокаева. Ну, чего медлишь? Торопись!..

Орозов накинул шинель и вслед за Асаном быстро вышел на улицу. В берлинской больнице около 10 часов сознание больного прояснилось.

— Сестра, позовите ко мне доктора, — с трудом выговаривая каждое слово, произнес Чокаев. — Мне нужна и жена… Я должен ей передать что-то важное… Чрезвычайно важное… Пока не поздно, принесите хотя бы бумагу и чернила…

— Хорошо. Я сейчас все доложу доктору.

Сестра вышла из палаты. Чокаев попытался встать и подойти к телефону, но так ослаб, что сразу же отказался от своих намерений. Подложил под бока обе подушки и приготовился писать.

Пока еще не поздно, надо решить, кому оставить библиотеку и архивы. Каюму? Ни за что на свете. Карису или Кайгину? Жену никогда не интересовали мои уникумы. Она так и не поняла меня, мою цель, мои идеи… Боже мой, мои идеи! Что они будут значить без меня? Подобно гробу Магомета, я всегда находился меж двух магнитов и никогда надолго не был нужен ни англичанам, ни немцам. Никогда. Я всегда был у них в запасном кармане… Всю жизнь он жаждал власти, только власти. Но — увы! Так и не добился ее… В феврале восемнадцатого он бежал… Собственно, он и тогда не был у власти. Тогда вся «Кокандская автономия» не была у власти. Ни он, ни Иргаш… Он до сих пор помнит Иргаша, когда тот, ворвавшись в его кабинет, заорал: «Убирайся вон, Мустафа! Отныне править буду я!» Иргаш тоже сбежал и кончил жизнь, как скорпион…

… Сестра милосердия принесла бумагу и чернила. Но Мустафа не заметил ее. Он весь был во власти воспоминаний. Вспоминал первые месяцы своего пребывания в Берлине. Но и здесь ему мешали. И здесь нашелся свой Иргаш — его помощник Каюм. Очень недоволен был Каюм, когда начались переговоры с руководителями татарской эмиграции Шафи Алмазом и представителями азербайджанской эмиграции об объединении сил. Он уже тогда боялся остаться на втором плане. У Каюма — давние связи с гестапо. Против Чокаева он пустил в ход все… «Мустафа не способен, — заявлял он в Остминистерстве, — создать правительство…» «Мустафа — английский шпион», — докладывал он в СД. Но Каюм не мог самолично заявить: «Убирайся, Мустафа!», как это сделал Иргаш, — и поэтому строчил доносы по поводу неудач в комплектовании комитета и легиона. Причиной этих неудач являлись, по его мнению, прошлые связи Чокаева с английской разведкой. Каюм так и заявлял: «Чокаев преднамеренно тормозит дело активного использования туркестанских кадров против союзника Англии — Советской России». Единственно, чего не хотел допустить после своей смерти Чокаев, так это передачи власти Каюму. Заки Валиди, Канатбаев или кто другой, но не бездарный Каюм.

— Врач разрешил жене посетить вас. Что ей передать? — Чокаев очнулся от голоса сиделки.

— Мне нужен нотариус. Составить завещание…

Сестра удалилась…

К вечеру завещание было готово, и Мария Яковлевна унесла его с собой в гостиницу.

Ночью у него снова поднялась температура. Приближался кризис.

Сестра Эрна спешила со шприцем и камфарой в палату к Чокаеву, чтобы предупредить паралич сердца.

— Минутку, Эрна, — послышался голос Фрезе Луизы, — вас просят срочно к телефону.

— Это опять жена Чокаева? Пусть подождет. Чокаеву срочно нужен укол.

— Звонит мужчина, по важному делу.

— Возможно, муж. Не случилось ли что с сыном?

— Тревожный мужской голос. Я не узнала, кто.

Эрна заколебалась.

— Не волнуйтесь. Идите к телефону. Я заменю вас. Дайте шприц и камфару.

Эрна кинулась по коридору в ординаторскую. Дрожащими руками она схватила со стола трубку…

— Слушаю!

— Это сестра Эрна? — раздался в трубке незнакомый мужской голос.

— Да, да. Алло! Алло!

Телефон отключился.