«Всем нам памятен суд над Генри Брисбоном в прошлом году. Брисбон с тремя своими сообщниками убил трех человек на шоссе номер 57 в пригороде Чикаго. Они остановили автомашину с женщиной за рулем, раздели ее донага и заставили пролезть голой через ряд колючей проволоки на обочине. Она умоляла этих выродков пощадить ее, а Брисбон выстрелил ей в пах из дробовика двенадцатого калибра. Несколько минут он наблюдал за ее агонией, а затем прикончил женщину выстрелом в горло. Не прошло и часа, как они остановили вторую машину — с юношей и девушкой. Они заставили их выйти и лечь на обочине. Юноша и девушка сказали им, что они помолвлены и будут обвенчаны через полмесяца. «Даю вам время на последний поцелуй», — засмеялся Брисбон и выстрелил им обоим крупнокалиберной дробью в спину. Бандиты ограбили убитых, взяв 54 доллара, две пары часов и два обручальных кольца.

(Из речи прокурора А. Б. В. Крейга на суде Джеффри Мак-Дональда).

Суд приговорил Генри Брисбона, сознавшегося под тяжестью улик в своем преступлении, к тюремному заключению сроком от трех до четырех тысяч лет. Суд не мог приговорить его к смертной казни, поскольку таковая была отменена в штате Иллинойс. Я спрашиваю вас: если Брисбон заслуживал быть приговоренным к четырем тысячелетиям тюрьмы, то какого наказания достоин этот адский мутант, сидящий перед вами на скамье подсудимых?..»

 

ЭКС-КАПИТАН ЗЕЛЕНОБЕРЕТЧИКОВ

Снова снились ему в ту похмельную, душную ночь разъятые в предсмертном крике рты женщин, детей, стариков в горящей вьетконговской деревне, и он, капитан Джон Улисс Грант-младший, командир команды А-354 из «зеленых беретов», вышколенных в Форт-Брагге, стрелял по всему, что еще двигалось в этом доживающем свои последние страшные минуты селении в джунглях, потому что таков был приказ, и они знали, что в этой богом забытой стране все стреляют по американцам: и старики, и женщины, и дети…

Его разбудил резкий звонок телефона. Он накинул на аппарат подушку, но звон не унимался. Голова трещала с похмелья от полдюжины мартини, за которым последовали и джин-эн-тоник, и шотландское виски — кажется, «Сто волынщиков», с содовой и без оной. Застонав, скрипнув зубами, он с трудом раскрыл глаза и зажмурился: так и есть, опять забыл выключить свет перед сном. Бросил взгляд на ручные часы, которые тоже забыл снять. Исусе Христе! Полночь! Кто может звонить ему в полночь? Его телефон и днем месяцами молчал, хотя он со жгучим нетерпением ждал звонка из редакции…

Он схватил трубку, чтобы не дать телефону прозвонить еще раз.

— Хелло? — сказал он в трубку не своим голосом, прочистил спекшееся горло. — Говорит Грант… — «Может, это Шарлин?..»

На тумбочке рядом с телефонным аппаратом стояла в дешевой вулвуортской рамке Шарлин. Эта фотография нравилась ему, потому что Шарлин была на ней почти близнецом Элизабет Тейлор, а Лиз он считал первой красавицей на свете. Где-то в столе у него лежали итоги международных опросов: «Кто самая красивая женщина в мире?» Согласно большинству, Лиз была признана первой красавицей в 1972 году (за ней шли Софи Лорен, Брижит Бардо и Мерилин Монро). В 1973-м вперед вышла Лорен, Лиз была второй, Бардо — третьей. В 74-м Лиз сошла на четвертое место, но в 75-м вновь заняла первое место…

— Джон? Извини, что так поздно… — Он узнал тонкий тенорок Тони Десантиса, редактора из издательства «Даблтинк». — Но я звонил тебе два, нет, три раза, а тебя все не было дома.

Джон замер, словно увидел вдруг в чаще джунглей желтоватое скуластое лицо вьетконговца с раскосыми глазами, в тропическом зеленом шлеме, камуфлированном ветками. Вот уже несколько месяцев ждет он ответа от издательства, редакторский приговор рукописи воспоминаний о своих похождениях с «зелеными беретами» в Южном и Северном Вьетнаме, «опус мажоре» — главному труду — четырех последних лет. Сейчас он услышит вердикт. Лопнут все его мечты. Ведь начал он за здравие, а кончил… Четыре года насмарку, коту под хвост. А он уже далеко не молод и перепробовал без толку столько профессий. Но почему Десантис звонит так поздно? Нашел время…

— Джонни? Ты меня слышишь? Я хочу сделать тебе интересное предложение. Рукопись твою я еще не успел дочитать до конца, но то, что прочитал, мне понравилось. Написано по-мужски, брутально, без всякого там джингоизма. А сейчас, конечно, не время для Робина Мура и его ура-патриотических «зеленых беретов» и голливудского варианта этой стряпни с Джоном Уэйном в главной роли. Сейчас для Америки и для тех, кто побывал во Вьетнаме, настало время самоанализа, расчета с прошлым и своей совестью. Сейчас о несчастной войне во Вьетнаме и о второй мировой пишут у нас больше, чем когда бы то ни было. А о «зеленых беретах» еще, пожалуй, по-настоящему никто не написал. Нет еще Нормана Мэйлера этой войны. Но очень важно отразить и сегодняшний день Америки, судьбу бывших «зеленых беретов». Помнишь грандиозный фильм с Джеймсом Кегни и Хемфри Богартом «Солдат возвращается домой»? Вот такой книги у нас еще нет. А у тебя, поверь мне, есть шансы стать тут первым среди первых. Только надо освежить, дополнить твой материал…

Джона Гранта бросало из жара в холод. По крайней мере, нет категорического отказа, не пахнет убийственной отпиской, беспощадной и окончательной, как удар высоковольтным током на электрическом стуле: «Редакция сожалеет, что…» и так далее. О, эти проклятые смертные приговоры на листке розовой бумаги!..

— Ты извини, старина, — продолжал Десантис, — за это длинное предисловие. Короче, мы предлагаем тебе, пока я дочитываю твою толстенную рукопись, показать своих героев в мирной жизни. Читал ли ты вечерние газеты?

— Нет, — откровенно признался Грант, — была встреча с ребятами из Форт-Брагга. Засиделись, проспорили допоздна…

— Знакомо ли тебе имя Джеффри Мак-Дональда?

— Конечно. Это имя знают все «зеленые береты». Десять, нет, девять с половиной лет тому назад в Форт-Брагге, где капитан Мак-Дональд служил врачом у «зеленых беретов», его молодая жена и маленькая дочь…

— Две маленькие дочери…

— Да, да! Они были зверски зарезаны ночью бандой наркоманов-хиппи.

— Так уверял Мак-Дональд. Но военные следователи нашли ряд улик и…

— Да, помню, ходили разговоры о следствии, но оно было прекращено по распоряжению военных властей.

— Еще бы! Точно так же поступила «большая бронза» в отношении восьми убийц-зеленоберетчиков, о которых ты пишешь в своей книге.

— Их помиловал президент Никсон, что ему потом, кстати, вменяли в вину во время уотергейтской истории.

— Так вот, Джонни, в сегодняшних газетах промелькнуло сообщение: федеральное большое жюри вынесло решение предать Мак-Дональда суду по обвинению в этих трех убийствах…

— В убийстве собственной семьи?! Да ведь он врач, хотя и «зеленый берет»!

— Тем сенсационнее все это дело. С завтрашнего дня в Фейетвилле заседает суд. Мой тесть, член правления директоров нашей издательской компании и владелец газеты «Рай реджистер» в городке Рае под Нью-Йорком, предлагает тебе, по моему совету, полностью оплаченную командировку в Фейетвилл. Ты напечатаешь свой репортаж в его газете и получишь небольшой гонорар. Он тебе пригодится, как пригодятся для книги и впечатления от суда над бывшим «зеленым беретом». Ну как, по рукам? Первый самолет из аэропорта Джона Кеннеди вылетает завтра в семь утра. Репортерское удостоверение, чек ты можешь получить по дороге в аэропорт у нас в издательстве. Как видишь, я все продумал и надеюсь, что это поможет тебе с твоей весьма перспективной книгой…

— Согласен, — выпалил Грант — человек быстрых решений…

Повесив трубку, он взглянул на фотографии на стенке. Вот он, капитан Джон Улисс Грант, в зеленом берете. Снято в Форт-Брагге. Вот он в Ня-Чанге со своей командой «Альфа». А эта фотография снята потом, в баварском городке Обераммергау, где находится секретная школа военной разведки США. Грант был инструктором агентов, забрасываемых в Восточную Европу и нейтральную Австрию со шпионскими и диверсионными заданиями. (Уже тогда не только коммунистические страны, члены Варшавского Договора, но и Австрия была показана на секретных картах ЦРУ как цель и для диверсий, и для американских ракет. Грант слышал, что еще более секретные карты указывают военные объекты на территории всех стран — союзников США по НАТО.)

Он подошел к раскрытому окну, выглянул наружу. Темная, душная августовская ночь. Где-то рядом круглосуточно пляшут неоновые и аргоновые огни, а тут мрак и тишина.

Жил Грант на нью-йоркской Ист-Виллэдж, в старом, одряхлевшем доме на 11-й улице, где сдавались за сравнительно недорогую плату маленькие квартирки. В них жили бедные, никому не известные художники, поэты, писатели, актеры и прочая богема. На улице этой, а также на соседних улицах он давно обошел все бары и клубы рок-эн-ролла, дискотеки, крошечные картинные галереи, лавчонки, побывал в кафе «Одесса», знаменитое своей украинской кухней, в церквушках русских и других эмигрантов из Восточной Европы, поляков, чехов, словаков, в еврейских синагогах. Немало было в Ист-Виллэдже пуэрториканцев. Среди этих обездоленных и отчаявшихся людей имелось особенно много наркоманов, норовивших ограбить ночных прохожих, чтобы раздобыть доллары на героин или кокаин. На Гранта трижды нападали под покровом темноты в Ист-Виллэдже — два раза негры, ходившие парами, и однажды — полубезумный белый наркоман. Пришлось продемонстрировать им некоторые приемы каратэ. Он сказал повергнутым налетчикам, что не станет отводить их в полицейский участок, если они клятвенно пообещают оставить его впредь в покое. Все они, разумеется, охотно согласились, потом прослышали, что он бывший зеленоберетчик, и вся местная шпана признала его «неприкасаемым».

Он распечатал единственное письмо вечерней почты.

Старина Мак, один из уцелевших зеленоберетчиков его вьетнамской команды А-345, прислал письмо из Денвера, приглашал его, по старой дружбе, в гвардию телохранителей сына и наследника немца миллиардера Фридриха Карла Флика, который только что приехал из ФРГ покататься на лыжах в Скалистых горах и вложить еще несколько сотен миллионов долларов в американский бизнес. Мак обещал своему прежнему командиру отличную зарплату — минимум капитанское жалованье, поскольку Грант успел неплохо изучить в ФРГ немецкий язык. Все телохранители Флика — экс-зеленоберетчики. Живут припеваючи, получают больше сотрудников секретной службы, охраняющей президента! Мак вложил в конверт вырезку из денверской газеты:

«В Денвер вновь прибыл пожилой международный плейбой Фридрих Карл Флик — самый богатый человек ФРГ, которого, как заявил Интерпол, вознамерились похитить бадер-майгофские террористы, чтобы содрать за него королевский выкуп больше того, что едва сумела уплатить добрая старая Англия за пленного Ричарда Львиное Сердце.

Флик живет в настоящей крепости в Дюссельдорфе, но думает перебраться в Америку. «Кто говорит, что Германия проиграла войну? — спросил он нашего репортера. — Она ее выиграла, но Россия мечтает о реванше. Если начнется ограниченная война, русские танки запросто докатят до Ламанша. Поэтому я и вкладываю свои денежки в американские компании».

Только в 1978 году Флик вложил 350 миллионов долларов в американские предприятия, а капитал его оценивается в четыре миллиарда, которые его папаша нажил на поставке оружия Гитлеру и на рабском труде иностранных рабочих в третьем рейхе. В 1976 году он продал за один миллиард долларов свои 29 процентов германской компании Даймлер-Бенц, что производит «мерседесы».

Говорят, он собирается продать свой замок в Баварии, некогда принадлежавший Габсбургам. В Америку он прилетел на собственном реактивном самолете «Рокуэлл Галфстрим». Он любит охотиться на оленей, обожает оперу. Не любит вспоминать, что отец его просидел три года в тюрьме за нацистские преступления в годы войны. При Гитлере старик Флик был «стальным королем» рейха.

Он очень гордится своими телохранителями, бывшими зеленоберетчиками. «Меня охраняют лучшие в мире солдаты», — заявил он…»

Грант порвал и письмо и вырезку. Балбес этот Мак. С прошлым покончено навсегда. Интересно, что скажут Мак и его прежние приятели-зеленоберетчики, когда выйдет книга Гранта, разоблачающая и ЦРУ, и специальные войска? Наверно, объявят его предателем, скажут: продался коммунистам!..

Утром 6 августа 1979 года Джон Грант вылетел в Роли.

Давно не летал Грант — с тех пор, как вернулся в Штаты на «Боинге-747» в 75-м из Франкфурта-на-Майне, чтобы начать штатскую жизнь после одиннадцати лет в армии, захвативших всю вьетнамскую эру. В аэропорту он обратил внимание на магнитометры нового типа. Под металлической аркой его остановил звон. Пришлось выложить из карманов всю мелочь, перочинный нож, снять с руки гонконговские часы «Корвус». Хорошо, что у него не было в теле, как у других ветеранов вьетнамской войны, осколков от вьетконговских мин и снарядов.

Грант читал где-то, что более половины всех диверсионных актов и угонов самолетов падает на американские авиалинии.

От Нью-Йорка до Роли, столицы штата Северная Каролина, около 450 миль. Самолет Ди-Си-10 авиакомпании «Истерн Эйрлайнз», рейс 738, летел над штатами Нью-Джерси, Деллавер, Мериленд, Вирджиния. За Норфольком потянулся самый северный из южных штатов — Северная Каролина. Авиалайнер несся над зеленым побережьем штата, над светлыми пляжами с океанским прибоем, с мысом Гаттерас и мысом Страх и лазурной бухтой с целым флотом яхт и моторок, где почти четыреста лет тому назад бросил якорь блестящий фаворит Елизаветы Первой Английской Вальтер Роли, ученый, мореплаватель и поэт, основатель первого английского поселения в Новом Свете на его Атлантическом берегу. В 1587 году в поселении родилась девочка — Вирджиния Дэр, первая американка. Вдали виднелись покрытые снегом вершины Великих Дымных гор и Синего хребта — рая для любителей лыжного спорта. За ними скрывалась могучая Миссисипи и штат Теннесси. На полях, что расстилались внизу, в годы революции и войны за независимость гремели большие и славные сражения. Северная Каролина стала двенадцатым штатом союза. Потом плодами революции и Гражданской войны, что тоже прокатилась по этим полям и холмам и освободила негров на табачных плантациях, воспользовались новые хозяева бывших колоний, вроде мультимиллионера Джорджа Вандербильда и Р. Дж. Рейнольдса, чья компания в значительной мере приобрела самые богатые в Америке плантации табака. Вряд ли думал, что так все обернется, воевавший здесь за северян капитан Джон Грант, его прадед. В 1903 году знаменитые братья Райт впервые поднялись здесь на аэроплане. Сверху, когда авиалайнер стал снижаться, можно было разглядеть поля под другими основными культурами штата: это — картофель, арахис, хлопок, кукуруза, соевые бобы. Потянулись внизу обширные персиковые и яблоневые сады. На огромных птицефермах разводили кур и индеек. С тех пор как Грант улетел из Форт-Брагга, за десяток лет, здесь заметно прибавилось асбестовых заводов — по асбесту штат занимает первое место в стране. Как и по части текстиля, кирпича, мебели. Неплохо для штата среднего размера, 28-го по величине, с населением всего в пять с половиной миллионов человек. Совсем неплохо с точки зрения жителя Нью-Йорка, богатейшего города мира, который никак не может свести концы с концами!

Перед приземлением в самолете зазвучал гимн Северной Каролины «Старый Северный штат». Какая-то группа туземцев, изрядно хватившая во время полета, стала хором петь этот старинный гимн, вызывая снисходительные улыбки у остальных пассажиров, многие из которых летели с лыжами и сумками со всеми причиндалами для игры в гольф.

Мягко приземлившись, авиалайнер подкатил к блещущему сталью и стеклом небольшому сравнительно аэровокзалу с огромной надписью РОЛИ АЭРОПОРТ поверх фасада.

Мог ли думать сэр Вальтер Роли, сидя в лондонском Тауэре и строча предсмертные стихи в ночь перед казнью, что близ основанного им поселения Роаноука в Новом Свете назовут его именем этот порт воздушных кораблей!

Не меньше половины пассажиров вместе с Грантом пересели в автобус-экспресс, идущий в Фейетвилл: репортеры нью-йоркских газет, обвешанные фотоаппаратурой, какие-то мужчины с военной выправкой — наверное, бывшие «зеленые береты», ветераны вьетнамской войны. Гранту впервые пришло в голову, что в Фейетвилле он, возможно, встретит прежних приятелей по Форт-Браггу и по Ня-Чангу, столкнется, быть может, со своим бывшим начальником штаба Клифом Шерманом. Веселенькая будет встреча — ведь Клиф поклялся разделаться с ним! Впрочем, Клифу следовало поостыть и остепениться за десять лет…

От Роли до Фейетвилла — 65 миль. За окном автобуса тянулись картофельные поля. Кто вспомнит, что это сэр Вальтер Роли первым привез картошку индейцев в Англию!

 

ПАЛАЧИ В ЗЕЛЕНЫХ БЕРЕТАХ

Вот и Фейетвилл. Жара в нем стоит вполне соответствующая его координатам. Кажется, этот городок с пятидесятитысячным населением как-то сжался, стал серее и скучнее. Обезлюдел и поблек его Мейн-стрит, его Бродвей, где некогда косяками густо ходили офицеры и солдаты специальных войск армии США и многих союзных армий, где из каждой двери гремел рок-эн-ролл, где то и дело затевались драки, звенело разбитое стекло и верещали свистки военных полицейских в белых шлемах. «Сумасшедшая лошадь» еще жива, хотя фасад этого памятного всем «зеленым беретам» злачного места порядком поизносился и обшарпался. По-прежнему горела с раннего утра неоновая и аргоновая реклама и брыкался все еще не объезженный мустанг. На весь городок наложили свой отпечаток мирные времена: база «зеленых беретов» в Форт-Брагге с конца войны во Вьетнаме почти полностью пустовала, мерзость запустения перекинулась и на соседний Фейетвилл с его салунами и борделями, именовавшимися среди котов-зеленоберетчиков «кошкиными домами». Вспомнилось Гранту, как однажды мадам, бандерша одного из «кошкиных домов», уговорила за изрядный куш своего вышибалу наловить и подбросить в заведение своей главной конкурентки полдюжины гремучих змей — факт, зарегистрированный краеведами в истории тех бурных лет.

Всем своим благополучием Фейетвилл был обязан, что бы ни говорили священники, ханжи, фарисеи и старые грымзы, все еще верившие в «сухой закон», названный Гувером «экспериментом с благородной целью», близости военной базы Форт-Брагга с тысячами застоялых жеребцов в зеленых беретах, жаждавших промочить глотку. Так Фейетвилл, как и другие городки, коим повезло в военной лотерее, присоединился к таким содомам и гоморрам, как Сиэтл, Денвер, Сан-Франциско, Лас-Вегас и Мурхэд в штате Миннесота, обязанным своим экономическим благоденствием легким нравам и превосходству своих «кошкиных домов», игорных вертепов и разливанным рекам виски и джина. За это Фейетвиллу следовало благодарить господа бога и достопочтенного Менделя Риверса, председателя комиссии палаты представителей конгресса США по вооруженным силам, который подбирал места для расквартирования баз.

Можно было подумать, что многогрешный Фейетвилл — крупнейший религиозный центр. По обе стороны улицы то и дело попадались храмы божьи: Церковь бога, Церковь бога во Христе, Церковь Христа в боге, Церковь просто Христа, Христианская церковь, Вифлеемская баптистская церковь, Независимая пресвитерианская церковь, Объединенная методистская церковь, Африканская методистская епископальная церковь, Баптистская церковь святого креста, католическая церковь Непорочного зачатия… И ведь содержат богобоязненные фейетвиллцы рядом с борделями все эти храмы, хотя нельзя было сказать, что на вид они уж очень богаты.

И вот видавший лучшие времена городок, прежняя столица едва ли не всесветной империи «зеленых беретов», снова оживился. По крайней мере, близ здания суда. Неразгаданное преступление почти десятилетней давности вновь вызвало из небытия и доктора Джеффри Р. Мак-Дональда, обвиняемого в убийстве своей семьи, и экс-полковника Роэлта, бывшего командующего 5-й группой специальных войск во Вьетнаме, командира знаменитой ня-чанговской восьмерки, и экс-капитана Роберта Мараско, написавшего бестселлер о деле восьмерки (Роэлт по-прежнему называл его предателем за оглашение кое-каких пикантных подробностей этого дела). С военно-воздушной базы Поуп под Форт-Браггом прикатили какие-то пентагоновские полковники и подполковники в летней форме с «фруктовым салатом» колодок орденов и медалей на груди. Говорили, что ждут бывшего командующего 7-й группой «зеленых беретов» генерал-майора Эдварда Фланагэна. Становилось похоже на встречу ветеранов вьетнамской войны: вот-вот начнется торжественный банкет с речами и воспоминаниями, а потом все перепьются вдрызг и кто-то обязательно затянет «Балладу зеленых беретов».

Вот и знакомая площадь на Мейн-стрит со зданием суда графства Кумберленд. Обычная для Юга колоннада в георгианском стиле. Старинные вязы, помнящие годы Гражданской войны и «странные фрукты» на своих суках — негров, казненных судом Линча — белыми фейетвиллцами, недовольными чересчур мягкими, по их мнению, приговорами судей. Тут же немногим более столетия тому назад продавали с аукциона черных рабов всех возрастов, а неподалеку стоял десятифутовый столб, к которому привязывали перед поркой провинившихся черномазых. Нечего сказать, славные традиции у американского правосудия!

Среди собравшихся на площади бывших «зеленых беретов» выделялся Чарли Бекуит, чья слава во Вьетнаме едва не затмила даже известность Хью Донлона, даром что последний удостоился Почетной медали конгресса. Славился Чарли своими кровавыми делами в тылу Вьетконга, жестокостью и удачливостью. В Фейетвилл он пожаловал не в штатском, как его соратники, а в полковничьей форме с умопомрачительным «фруктовым салатом» на груди. Он почти совсем не изменился: строен, подтянут, только всегдашний его ежик словно посыпан солью с перцем да залысины стали заметнее. Гранту в глаза сразу бросился его черный берет с шевроном над левым глазом. Черный берет ему, отставному зеленоберетчику, ничего не говорил: наверно, какое-нибудь новое формирование специальных войск…

Прикатил Бекуит на «шевроле» оливкового цвета с армейским номером — не иначе как из Форт-Брагга. По тому, как форт-брагговские офицеры-черноберетчики, также приехавшие на заседание суда, лихо салютовали ему, было видно, что он их командир. Среди прежних зеленоберетчиков у него оказалось, разумеется, множество друзей, и все они заспешили засвидетельствовать ему свое почтение, и Грант замечал по выражению их лиц, что многие завидуют Чарли, оставленному на службе. Полковничье жалованье — и никакого тебе риска в эти мирные времена, а впереди жирная пенсия.

Никто, конечно, не мог предполагать в тот августовский день в Фейетвилле, что имя полковника Чарльза Бекуита еще до конца года прогремит, не только в Америке, но и во всех странах мира, что на всех языках напечатают его в газетах и произнесут в передачах по телевидению и радио…

Но даже бывший командующий «зелеными беретами» во Вьетнаме полковник Роэлт поблек и померк в том ослепительном блеске, которым сиял Роджер Хью Донлон, единственный зеленоберетчик, награжденный высшей наградой Соединенных Штатов: Почетной медалью конгресса. На него взирали все с большим почтением, чем на президента страны, ничем не отличившегося в войне на флоте, или на пятизвездного генерала Дэвида Джоунса, председателя Объединенного комитета начальников штабов, хозяина Пентагона, главы всей американской военщины. В лучах заветной медали купались, сгорая от зависти, как от вьетнамского солнца на пляже в Ня-Чанге, коллеги Донлона по спецвойскам.

Все они не раз читали об этой высшей американской награде, слушали лекции и беседы о ней. Сам президент Линкольн подписал билль конгресса об учреждении ее 12 июля 1862 года, и первая медаль была вручена 15 марта 1863 года солдату-разведчику, первому, можно сказать, представителю спецвойск армии США, выполнившему задание в тылу врага — за фронтом «южан». Эту награду можно было получить военнослужащему от имени конгресса США только один раз в жизни и не позже чем через год после совершения подвига. Причем подвиг обязательно должен был быть сопряжен с мужеством, бесстрашием и риском для жизни, выходящими за рамки воинского долга. За всю вторую мировую войну из 16 112 566 мобилизованных в вооруженные силы США этой медалью были награждены всего 431 человек. Грант помнил, как газеты писали о бортрадисте Эрвине, который получил ее за то, что выбросил в люк из самолета вдруг вспыхнувшую зажигательную бомбу. Он лишился рук, но спас весь экипаж и самолет.

Но какие льготы получил герой вместе с медалью?

Два доллара дополнительно к жалованью, пока он в армии, а потом, по достижении шестидесяти пяти лет, если доживет до таких лет, станет получать он по 120 долларов в год! Писатель Ричард Кондон высчитал лет двадцать тому назад, что этого не только хватит герою на пачку сигарет в день, но у него еще останется целых «11,85 доллара на квартплату, питание, лечение, развлечения, одежду и на филантропическую деятельность».

И все же — так сильны в нас предрассудки, приобретенные в младые годы, — Грант с невольным почтением взирал на скромную с виду медаль, которую Донлон, по слухам, не снимал ни днем, ни ночью. За корейскую войну из шести миллионов ее участников медаль получили лишь 131 человек, а грязная война во Вьетнаме принесла 231 медаль. И он, Джон Грант, спешил во Вьетнам с тайной надеждой удостоиться этой медали. Теперь-то он понимал, что давать ее надо было тем, кто отличился в борьбе против неправой, преступной войны. Однако вряд ли подобные мысли когда-либо закрадывались в победную головушку кавалера Почетной медали конгресса Роджера Хью Донлона.

Где-то Грант читал, что у русских их высшая боевая награда Золотая Звезда Героя Советского Союза отнюдь не означала, как в американских вооруженных силах, освобождения ее кавалера от всех рискованных операций. Почетная медаль конгресса еще с первой мировой войны была гарантией долгой жизни, спасала героя от ранений и гибели. Донлон, например, когда Грант собирался на задание в тылу Вьетконга в Южном Вьетнаме, готовился к, возможно, еще более опасному заданию в Северном Вьетнаме, но тут стало известно, что его по представлению полковника Роэлта, поддержанному командованием спецвойск в Пентагоне и всеми прочими инстанциями вплоть до президента Джонсона, наградили Почетной медалью конгресса, и вместо него полетел к черту на рога Бекуит!.. В черном лимузине прибыл старший сенатор от Северной Каролины Джесси Хелмс, похожий на толстую непроспавшуюся сову, идеолог крайне правых, соратник Барри Голдуотера, расист, лютый враг всех форм социального обеспечения, перед сном исправно заглядывающий под кровать с кольтом в руке: не прячется ли там негр или, и того хуже, «красный». Полиция засуетилась, забегали «джентльмены прессы».

— Что вы скажете об этом процессе, сенатор? — спросил его первый подбежавший к нему репортер.

— Да восторжествует правосудие! — ответил сенатор. — Других замечаний у меня сейчас нет.

Однако репортеры хорошо знали, что политики штата во главе с сенатором Хелмсом давно уверовали, что семью доктора Мак-Дональда вырезали негры и хиппи.

Вырос сенатор в белой, англосаксонской, протестантской, республиканской семье шефа полиции и пожарной команды северокаролинского городка Монро. Молодым верзилой ростом в шесть футов и два дюйма служил он на флоте — до сих пор ходит морской походочкой. Потом работал архиконсервативным обозревателем телевидения в Роли. Курит сигареты «Лаки страйк» и ненавидит всех причастных к кампании против курильщиков и табачных плантаторов, чьи интересы он представляет в конгрессе США с 1973 года. В Роли сколотил мощную политическую организацию под названием «Клуб конгресса», не брезгующую насилием и шантажом.

Местные репортеры, да и приезжие, прекрасно сознавали, что фейетвиллскому суду, учитывающему, особенно на юге страны, позицию политиканов, будет весьма трудно сохранить должную объективность. Подобно губернатору Луизианы в 30-е годы Хьюи Лонгу, этому маленькому американскому Гитлеру, Джесси Хелмс держал в руках всю легислатуру и верховный суд штата.

Тем временем Бекуит и Роэлт пригласили своих приближенных опрокинуть по стаканчику в ближайшем ресторанчике. Невольно перенесясь в те добрые старые времена, когда они стояли в Форт-Брагге и чувствовали себя хозяевами Фейетвилла, зеленоберетчики вели себя, как оккупанты. Когда метрдотель попытался было преградить им дорогу и объяснить, что все места в ресторане зарезервированы, их шумная компания отмела его в сторону и бесцеремонно заняла два лучших стола у окна. Ну прямо как в Ня-Чанге или Сайгоне: Бекуит, Роэлт, Донлон — герои грязной войны.

— Вот что, парни! — загромыхал полковник Бекуит, хватая меню из рук старшего официанта. — Мы должны учесть, что семьдесят седьмой год увидел конец десятилетнего моратория на смертную казнь в Штатах. «Поджарили» Гари Гилмора в штате Юта…

— Нет, — возразил полковник Роэлт, — его привязали к обыкновенному стулу в специальной камере и расстреляли из винтовок.

— Да! Знаю! — с досадой прервал Бекуит. — Гилмор был обыкновенным убийцей, а Джеф наш «зеленый берет»! Мы не можем дать им казнить его, виноват он или нет. Честь мундира прежде всего!

Роэлт зашептал ему что-то на ухо. Бекуит отмахнулся:

— Плевать я на них всех хотел! Мы не допустим, не позволим обесчестить наши «зеленые береты», опорочить, оклеветать специальные войска. Лейтенант Колли, пехтура несчастная, кокнул полдеревни гуков и схлопотал только домашний арест…

Донлон многозначительно молчал. Бекуит горячился, шумел, а осторожный Роэлт останавливал его, показывал глазами, говоря что-то вполголоса, на Гранта, оказавшегося за соседним столиком.

— Что?! Какой еще там репортер? Вот этот? Да это наш «берет» — я его в Наме, в Ня-Чанге видел… А репортеров этих паршивых мы живо приструним. Это пресса заставила наших политиканов капитулировать в Наме! У меня с ними старые счеты…

Грант поспешил расплатиться и покинуть ресторан с газетой в руках.

В местной газете шериф графства поддерживал версию убийц-хиппи, жаловался на недостаток помощников, особенно специалистов уголовного розыска, криминалистов. В среднем в районе Форт-Брагга и Фейетвилла убивали четыре человека в месяц. За базой Форт-Брагг числилось более 250 нераскрытых преступлений — нераскрытых, но еще не списанных, как и это, «мак-дональдовское». Отделение уголовного розыска на базе насчитывало до пятидесяти штатных должностей, а занято было не более трети. Шерифа возмущали антипатриоты, нагло заявлявшие, будто ротозейство военных властей привело к поражению во Вьетнаме, а гражданские растяпы со звездами шерифов якобы губят Америку дома…

Перед началом судебного заседания Грант невольно подслушал такой разговор между репортерами:

— Слышал я, что обвиняемый — человек богатый, как все преуспевающие врачи, встает вопрос: так ли неподкупен судья, как о нем говорят в вашем Фейетвилле?

— Все относительно, конечно, но, по нашим данным, его честь не отказывается лишь от косвенных взяток — с него не берут денег за бензин, масло, мойку машины, за новые камеры и покрышки, за химчистку, бритье и прочие услуги.

— Вплоть до местных борделей? Понятно, к чему это ведет…

— В такой дыре, как Фейетвилл, все бы давно знали, если б судья брал в лапу. Вот мэр, тоже его честь, — хапуга, и все это знают. А у этого…

— Сто долларов против десятки, что Мак-Дональд будет признан виновным!

— Держи карман шире — виновен у нас тот, у кого нет деньжат на хорошего адвоката. А у этого эскулапа Мака денег куры не клюют. Скоро наши Гиппократы плутократами станут…

На процесс прислали своих репортеров все важнейшие органы американской прессы: Ассошиэйтед Пресс и Юнайтед Пресс Интернэшнл, телевизионные компании Эн-би-си, Эй-би-си и Си-би-эс, «Таймс», «Вашингтон пост», бостонская «Глоуб», «Пост-Диспэтч» Сент-Луиса, «Таймс» Лос-Анджелеса, «Кроникл» Сан-Франциско, журналы «Тайм» и «Ньюсуик»…

Перед началом утреннего заседания у здания суда появились пикетчики ку-клукс-клана во главе с лидером ККК Северной Каролины Гленном Миллером. Эти неонацисты пришли без балахонов, но с плакатами такого содержания:

«ВСЕ НА ЗАЩИТУ НАШЕГО НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВНОГО БЕЛОГО БРАТА ДЖЕФА МАК-ДОНАЛЬДА — ЖЕРТВЫ НЕГРОВ, КОММУНИСТОВ И ЕВРЕЕВ-ХИППИ!»

«ЛЮБИТЕЛЯ НИГГЕРОВ КРЕЙГА НАДО ЛИНЧЕВАТЬ!»

«ПОЧЕМУ ПРАВИТЕЛЬСТВО НАГРАЖДАЛО НАС ОРДЕНАМИ ЗА УБИЙСТВО ЦВЕТНЫХ КОММУНИСТОВ ЗА 12 000 МИЛЬ ОТ США, НО СУДИТ НАС ЗА РАСПРАВУ С НИМИ ЗДЕСЬ?!»

Полицейские с явной симпатией поглядывали на эти плакаты, не принимая никаких мер против хорошо им знакомого КСК — клана Северной Каролины.

«УБИЙСТВО СЕМЬИ МАК-ДОНАЛЬДА — ЧАСТЬ ВСЕМИРНОГО ЗАГОВОРА ПРОТИВ БЕЛЫХ ХРИСТИАН!»

Здание суда охраняла чуть не вся фейетвиллская полиция: рядовые полицейские, детективы первой и второй категории, сержанты во главе с шерифом. Все они подозрительно присматривались к чужакам.

У входа в здание суда полицейские обыскивали всех входящих. Несколько мужчин вернулись к своим автомашинам, чтобы незаметно оставить в них оружие всех видов и систем, включая последние мини-автоматы.

Местные жители шумно приветствовали знакомых экс-зеленоберетчиков, с чувством жали им руки, вспоминая прежние времена, у мэра даже поблескивала за модными очками «Хамелеон» со стальной перекладиной ностальгическая слеза.

У Джеффри Р. Мак-Дональда был вид преуспевающего дельца. У него были темные брови, нависшие над задумчивыми глазами. Короткая военная прическа уступила место шапке рыжеватых волос, постриженных по моде, с еще довольно густой челкой. Вместо формы зеленоберетчика — трехсотдолларовый костюм с оранжево-черным галстуком Принстонского университета. Он непринужденно здоровался со знакомыми зеленоберетчиками, обнажая в улыбке белоснежные зубы, годившиеся для рекламы зубной пасты «Крест».

— Зеленый берет — до конца! — припомнил экс-полковник Роэлт девиз зеленоберетчиков, крепко, в знак солидарности, пожимая руку экс-капитану доктору Мак-Дональду.

— Любое задание — в любое время! — отозвался с жаром девизом «зеленых беретов» врач из Калифорнии. — В любом месте! Любыми средствами!

Вокруг всплыл сытый смех. Удивительное дело: со временем, как давно заметил Грант, военные годы окутываются розовой дымкой, рисуются во все более приятном и мягком свете, хотя с нежностью и сожалением вспоминать приходится лишь об одном — о молодости, загубленной на войне за неправое дело. Грант не мог понять позицию Роэлта. Почему он счел себя обязанным поддержать зеленоберетчика? А если он, не приведи господь, виновен? И тогда он будет лезть к нему со своей солидарностью? Но ведь Мак-Дональда обвиняли отнюдь не за убийство «гука», цветного, вьетнамца, как когда-то полковника Роэлта и всю восьмерку зеленоберетчиков. Нет, Мак-Дональда обвиняют в убийстве своей белой жены, англосаксонки, протестантки! И двух своих детей…

 

ПЕРЕД СУДОМ

Джон Грант впервые попал на судебный процесс. Раньше он только читал в детективах Эрла Стенли Гарднера об адвокате-сыщике Пэрри Мейсоне и видел сцены из судебных процессов по телевидению и в кино. Поэтому все для него было в диковинку.

В статье IV конституции США указывается:

«Лицо, обвиняемое в каком-либо штате в измене, уголовном или ином преступлении и скрывающееся от возмездия, обнаруженное в другом штате, подлежит по требованию исполнительной власти того штата, из коего он бежал, передаче и возвращению штату, в чьей юрисдикции находится данное преступление».

Поскольку убийство Мак-Дональдов было совершено в Форт-Брагге, а Форт-Брагг принадлежит к графству Кумберленд, а столицей Кумберленда является Фейетвилл, то именно в фейетвиллском суде и слушалось дело доктора. Судьей же на процессе был главный судья восточного дистрикта штата Северная Каролина, куда входит и Кумберленд, достопочтенный Алджернон Л. Батлер, а прокурором — дистрикт атторни (окружной прокурор) мистер А. Б. В. Крейг. Защитника, мистера Ричарда Кабаллеро, лос-анджелесского адвоката, подсудимый привез с собой из Калифорнии вместе с пятью помощниками и секретаршами. Вся эта шумная компания поселилась в дормитории университета штата Северная Каролина. Глядя на нее со стороны, можно было подумать, что они собираются на веселый пикник. Только мать доктора Мак-Дональда хранила скорбный вид.

Как узнал Грант, двенадцать присяжных, членов жюри, выбирали до суда по жребию. Избранных предупредили, что по решению судьи все они будут бесплатно содержаться в лучшем отеле города, где бейлифы (приставы) и полицейские оградят их от джентльменов прессы. Поскольку подсудимый обвинялся в тройном убийстве первой степени, присяжных опросили, нет ли среди них лиц, по тем или иным мотивам не могущих голосовать за смертную казнь. Утвердительно на этот вопрос ответил лишь один из двенадцати — он спешил на рыбалку, а сослался на религиозные убеждения. Его заменили дородной матроной, не возражавшей в принципе против смертной казни. Каждого в отдельности спросили, читал ли он или она в прессе или видели что-нибудь по телевидению, что настроило вас за или против подсудимого? Многие так или иначе слышали о деле Мак-Дональда и составили себе мнение о нем, но так как им было скучно в августовском Фейетвилле, то они ответили на этот вопрос отрицательно, чтобы быть допущенными в жюри. Так обеспечивалась «строжайшая объективность» суда присяжных.

Защитник долго опрашивал заседателей: не осуждали ли они войну во Вьетнаме, не предвзято ли относятся к военным вообще и к «зеленым беретам» в частности, не недолюбливают ли врачей. Четверо моложавых мужчин сказали, что они были против войны во Вьетнаме. Владелец винной лавки заявил, что, честно говоря, он был против войны в Наме, потому что правительство загнало столько его клиентов на край земли, но за «зеленых беретов», потому что эти славные парни вызвали настоящий бум в этой богом забытой дыре — Фейетвилле. Еще один субъект пожаловался на мерзавца-врача, который содрал с него тридцать долларов за укол пенициллина, чтобы вылечить самую пустяковую венерическую хворь. Всех их пришлось заменить более беспристрастными людьми.

Прокурор, наоборот, интересовался, нет ли среди присяжных бывших «зеленых беретов» или ветеранов вьетнамской войны, их отцов, братьев, жен, сестер. Заменили еще четырех присяжных, в том числе единственного негра, инвалида войны в Корее, владельца парикмахерской.

Но тут защитник подсчитал, что в жюри оказалось восемь женщин и четверо мужчин. Стоп! Так дело не пойдет: рассматривается дело об убийстве жены и детей, а женщина в таком деле особо пристрастна. Добились такого соотношения после замены присяжных и опроса новичков: пять женщин и семь мужчин от двадцати пяти до семидесяти пяти лет. Все, кроме одного, белые.

— Победа обеспечена! — говорил Кабаллеро Мак-Дональду. — Это жюри не только вынесет тебе оправдательный вердикт, но и обеспечит многомиллионную компенсацию за понесенные убытки!

Удовлетворив Фемиду, суд приступил к делу. Всех двенадцать присяжных привели к присяге на Библии. Избрали старосту присяжных — владельца похоронного бюро. Это не понравилось защитнику, но он смолчал. Избрание жюри заняло четыре недели. Число кандидатов в члены жюри составило сто восемьдесят пять человек, судебные протоколисты исписали 3795 страниц машинописного текста. (Однако бывает, что все эти процедуры до суда длятся больше года.) Защита вдрызг перессорилась с обвинением. Судья то и дело грозил привлечь защитника к ответственности за оскорбление суда и предупредил, что будет штрафовать за такое оскорбление по двадцать пять долларов.

Судья, достопочтенный Алджернон Л. Батлер, проживал в своей резиденции в столице штата городе Роли. Его годовое жалованье составляло 35 тысяч долларов. Столько же, сколько получал и губернатор штата Джеймс Е. Хольсхауэр-младший. Таких судей, как мистер Алджернон Л. Батлер — называются они судьями общей юрисдикции, — в США девяносто четыре. Над судом первой инстанции высится иерархическая пирамида: несколько апелляционных судов и на самой верхушке пирамиды — Верховный суд США.

Алджернон Л. Батлер, сей высокооплачиваемый жрец северокаролинской Фемиды, был в летах, важен, грузен, неповоротлив, потлив, и если не совсем слеп, как богиня правосудия, то очень, судя по толстенным выгнутым стеклам очков в старомодной роговой оправе, близорук. Его громадный лысый череп напоминал купол Капитолия, но то ли заплыли жиром у него мозговые извилины, то ли поразил их преждевременно старческий склероз, каждое свое слово этот южанин мучительно долго взвешивал на ржавых весах богини правосудия.

В первом ряду, разделенном проходом, сидели мать Мак-Дональда Дороти и теща с тестем, Милдред и Фредди Кассаб. Последние считали подсудимого убийцей. Долго верили они в его невиновность, потом, больше сердцем, чем умом, уверовали в обратное. Фредди Кассаб был приемным отцом Колетт, жены Мак-Дональда, но любил ее как родную дочь. Поклявшись вывести «доктора смерти» на чистую воду, Фредди, араб по происхождению, бурно реагировал на все происходившее в зале суда.

 

«НАРОД ШТАТА СЕВЕРНАЯ КАРОЛИНА ПРОТИВ ДЖЕФФРИ МАК-ДОНАЛЬДА»

Судебный пристав громогласно объявил, открывая первое заседание суда:

— Слушается дело: народ штата Северная Каролина против Джеффри Роберта Мак-Дональда.

— Желает ли народ сделать вступительное заявление? — торжественно спросил судья Батлер.

— Да, ваша честь! — ответил прокурор, и судья Батлер предоставил слово выступавшему от имени пятимиллионного народа штата Северная Каролина прокурору А. Б. В. Крейгу. Первыми же своими словами потряс Крейг и суд, и публику:

— Я обвиняю здесь и сейчас Джеффри Мак-Дональда на основании статьи восемнадцатой уголовного кодекса Соединенных Штатов, часть четвертая, в том, что он умышленно и зверски убил свою жену Колетт Мак-Дональд и двух своих малолетних дочерей, Кимберли и Кристину, и что в этом неслыханно жестоком и бесчеловечном преступлении он сознательно взял за образец убийства, совершенные бандой Мэнсона в августе 1969 года в Беверли-Хиллз, штат Калифорния, надеясь свалить ответственность за содеянное им на мэнсоновских бандитов.

Зал суда встретил это заявление глухим, недовольным ропотом.

Грант ничего не записывал. Стенографии он не был обучен. Зато он включил магнитофон «Сони» в нагрудном кармане, приколов крошечный микрофон к галстуку.

— Чарли Мэнсон, — рокотал в зале бас прокурора, стоявшего за трибуной, — выдавал себя за человеколюба, рядился в ризы Христа. Мак-Дональд ходил в обличье врача, представителя самой гуманной профессии на земле. Но в душе оба эти дьявола во плоти были убийцами и остаются бессердечными, бездушными, бессовестными убийцами, хотя первый сидит за решеткой, а второй пока на скамье подсудимых…

Защитник вскочил и попросил, чтобы суд вычеркнул это заявление прокурора, как инсинуацию и диффамацию, из протокола. Судья, пожевав губы, согласился с этой просьбой. Защитник сел, довольный, что перебил прокурора в самом начале его, как видно, тщательно подготовленной и отрепетированной речи.

Мак-Дональд часто вытирал носовым платком лоснившееся от пота лицо. Перед открытием суда его защитник посоветовал ему напудрить лицо тальком, но день выдался жаркий — 90 градусов по Фаренгейту, пот быстро смыл весь тальк, обнаружив калифорнийский загар.

— Разница между Мэнсоном и Мак-Дональдом, — нахмурившись, продолжал А. Б. В. Крейг, — состоит лишь в том, что Мэнсон заставлял свою «семью», как он называл свою банду, убивать ни в чем не повинных людей, а Мак-Дональд, действуя в одиночку, своими руками зарезал собственную семью. Напомню, — сказал он, сверля глазами лица присяжных, — что в задачу обвинения по нашему закону не входит точное установление мотивов преступления, а лишь сам факт его, хотя мы достаточно убедительно покажем, что поводом к убийствам была семейная ссора. Чем пустячнее ее причина, тем страшнее преступление. Мэнсон убивал, ведя преступными средствами войну против нашего несовершенного образа жизни — Мак-Дональд призван был защищать его и убил свою семью, уничтожил камень из здания Америки, но это был краеугольный камень, потому что семья у нас — составная часть всего народного организма. Убийцы из банды Мэнсона писали кровью на двери своих жертв: «Свиньи» и «Убей свиней!», подразумевая белых хозяев Америки, хотя Мэнсон ненавидел и черных. Мак-Дональд, чтобы запутать свои кровавые следы, уверяет, что неизвестные убийцы его семьи скандировали: «ЛСД! ЛСД! Убей свиней! Убей свиней!» — и тоже написали слово «свинья» на деревянном изголовье кровати кровью его жены и детей…

Прокурор отпил воды из стакана. Рука его дрожала от волнения.

— Мэнсон и Мак-Дональд — явления, столь неслучайные, столь значительные в американской действительности, что я вот уже почти десять лет исследую их. В американском паноптикуме, в его комнате черного смеха, дикого, дьявольского смеха, в его кабинете восковых фигур, среди знаменитейших злодеев века мы находим и Мэнсона, и Мак-Дональда. Это два зеркала, отражающие наше общество и наше время. Это — два кривых зеркала. Оба преступника криводушны, у них изломанная психика, у них змеиные мозговые извилины — таковы и зеркала их душ. И тем не менее зеркала эти отражают, как отразило американскую трагедию зеркало души Клайда Гриффитса, героя Драйзера, боли и беды Америки в эру Вьетнама… Еще великий адвокат и гуманист Кларенс Дарроу писал о влиянии первой мировой войны на рост преступности в нашей стране, да и во всем мире: «В условиях массового смертоубийства цена человеческой жизни падает до нуля. Что значит жизнь одного человека по сравнению с ежедневными сообщениями о десятках тысяч, скошенных словно былинки в поле!.. Мораль многих поколений разрушается пулеметным огнем и газами в невиданных прежде масштабах. Убийцы привыкают к мысли, что все противостоящее им следует подавлять убийством и смертью…» Почти полстолетия минуло со времени опубликования «Истории моей жизни» Кларенса Дарроу. В ней много мудрых слов против войны, растлевающей души людей. Аморальная радиоактивность войны проникает всюду и везде, от нее нет спасения. Но мы предали забвению заветы нашего учителя. Наказывая преступление, мы закрываем глаза на его истоки и не отваживаемся объявить войну войне. К этому можно только добавить, что вьетнамская эра, как официально называется период войны во Вьетнаме на языке Пентагона, по криминальной статистике, по пролитой преступниками крови перекрыла все прежние показатели, потому, очевидно, что война во Вьетнаме была, по мнению миллионов американцев, грязной войной и привела она внутри нашей страны к гражданской борьбе, к смятению умов, к широкому восстанию молодежи против истеблишмента, к вулканическому движению за мир.

Да, Мэнсон был прав, когда говорил, что если он чудовище, то породили его мы с вами, наше общество, наше государство. Но Мэнсон и Мак-Дональд — это два совершенно разных зеркала, хотя они отражают, каждый по-своему, нашу действительность. Между этими двумя американцами со дня их появления на свет божий легла черта: иметь и не иметь. Мэнсон не имел ничего, даже отца. Мак-Дональд имел все, и отец и мать его были респектабельными членами истеблишмента. Доктор Мак-Дональд окончил знаменитый Принстонский университет и Северо-западный университет, а оба этих учебных заведения являются частными, и годовая плата за обучение, стол и комнату в первом из них составляет около четырех с половиной тысяч долларов в год…

«Это верно», — отметил Грант. Сам он смог окончить филологический факультет Нью-Йоркского университета только потому, что получал пенсию за отца, офицера, убитого в Арденнах в 1944 году.

— Мэнсон же и начальной школы не мог окончить. В ходе процесса над бандой Мэнсона ходили толки, будто бы Мэнсон — убийца совершенно нового типа. Это, конечно, неверно. Предтечи, прототипы, прообразы Мэнсона и Мак-Дональда попадались и Кларенсу Дарроу. Родословная Мэнсона восходит к анархистам из низов общества, Мак-Дональда — к Ричарду Лейбу и Натану Леопольду, юным героям нашумевшего процесса 1924 года. Это были сынки чикагских миллионеров, воспитанники частных колледжей, фашисты по духу, из любви к «спорту», к преступной игре, похитившие и зверски убившие четырнадцатилетнего школьника Бобби Фрэнкса, за которого они пытались получить, опять же из чисто «спортивного» интереса, выкуп в 10 тысяч долларов, в то время как у Леопольда не переводились деньги в кармане, а Лейб имел открытый счет в банке. Они хотели показать себя друг перед другом сверхлюдьми, суперменами, способными совершить такое преступление, какое не удастся раскрыть никому. Это был единственный мотив убийства. В своем праве на убийство Лейб и Леопольд не сомневались. На лбах этих юных убийц — Лейбу исполнилось семнадцать, а Леопольду восемнадцать — не было печати Каина. Все считали их образцовыми юношами. Дарроу признавал, что не встречал юноши с более блестящим интеллектом, чем тот, коим был наделен Леопольд. Он знал десять языков. Даже Дарроу не мог полностью понять, до конца проанализировать это убийство и вспоминал строки Оскара Уайльда:

 

ПАНОПТИКУМ МАНЬЯКОВ

— Великий адвокат и гуманист, — с жаром продолжал прокурор, — взялся защищать Лейба и Леопольда, потому что он, как и Лев Толстой, и Виктор Гюго, и многие другие прекраснодушные люди, противники смертной казни, жил в другие времена, не пережил еще вторую мировую войну, не знал о зверствах фашистов и нацистов, не дожил до Мэнсона и Мак-Дональда. Будучи честным человеком, он признавал вину Лейба и Леопольда, но считал, что пожизненное заключение явится достаточным для них наказанием, учитывая их молодость. Он еще верил, что только труп не может исправиться, потому что он не знал, как знаем мы, что настоящий фашист или нацист никогда не раскаивается, не знал, что после них появятся неонацисты и неофашисты. Лейб и Леопольд были моральными уродами, но этот дефект никого не освобождает от судебной ответственности. Кроме того, по доброй американской традиции у нас не приговаривают к смерти убийц, если они признают себя виновными и заявляют о раскаянии и покаянии. Но доктор Мак-Дональд не признает себя виновным, он не раскаялся и не покаялся, что свидетельствует, кстати, и о том, что его набожность лишь ханжеская маска. У нас нередко предлагают убийцам такую сделку: признайся, что убил, и мы упрячем тебя до конца жизни за решетку, но сохраним тебе жизнь. Кроме того, как нам всем известно, лишь в исключительно редких случаях приводится в исполнение смертный приговор на электрическом стуле, на виселице или в газовой камере. Но такой изверг, как Мак-Дональд, заслуживает только смерти…

Судейский молоток прекратил шум в зале и водворил снова порядок.

— Должен предупредить, что мне всегда внушало крайнее отвращение натуралистическое смакование всеми нашими средствами массовой информации самых отвратительных деталей сенсационных уголовных процессов, катастроф, военных действий. Однако бывают исключения. Любой натурализм был оправдан в телевизионной хронике вьетнамской войны, потому что эта хроника без подмалевок помогала показывать подлинное лицо войны. Оправданы были все так называемые натуралистические детали в большой документальной книге Трумэна Капоте «Хладнокровное убийство», а также в книге писателя Эдварда Кииза «Мичиганские убийства», ибо эти произведения показывали крупным планом и в живом цвете патологическую преступность не ради дешевой сенсации, а потому, что такого рода преступность стала американской трагедией. И конечно, оправданно было стремление обвинения на процессе банды Мэнсона показать суду и Америке со всей откровенностью и во всех ужасающих подробностях ее кровавые преступления, поскольку только таким шоком можно было побудить жюри присяжных вынести справедливый приговор убийцам. В силу того что дело доктора Мак-Дональда имеет прямое отношение к моральному здоровью нации, к главному вопросу современности — вопросу войны и мира, мы не имеем права щадить чьи бы то ни было нервы и намерены разбирать это дело с клинической прямотой.

В зале воцарилась гробовая тишина. Только сладко посапывал задремавший семидесятипятилетний гробовщик — староста присяжных.

— Мэнсон не грабил убитых — он мстил обществу. Мак-Дональд не застраховал свою семью перед тем, как убить ее, чтобы получить солидную страховку. Нет, они убивали, потому что считали себя вправе убивать. Вдобавок Мак-Дональд носил форму людей, чьей профессией было убийство женщин и детей… — Возмущенный гул публики перебил оратора, но он повысил голос: — Да! и детей во чреве матери, как у жены Мак-Дональда!..

Защитник взвился и потребовал, чтобы суд вымарал эти слова прокурора, как гнусный поклеп на «зеленых беретов» — гвардию американской армии, ее ударный отряд во Вьетнаме. Судья удовлетворил это требование. Прокурор вытер лоб платком и продолжал, заглянув в бумаги:

— Если кто-то считает, что нельзя сравнивать доктора Мак-Дональда с таким злодеем, как Мэнсон, то я скажу, что подсудимый хуже Мэнсона, потому что доктор Мак-Дональд убил сам и не чужих, незнакомых людей, как бандиты Мэнсона, а своих близких. Если есть ад, то Мэнсон и Мак-Дональд попадут в разные его круги, и круг доктора Мак-Дональда будет ниже круга Мэнсона. Он будет самым нижним — девятым — кругом предателей, потому что он предал и убил самое дорогое в жизни человека.

В нашей демократической стране принято считать, что адвокаты делают нужное и благородное дело даже тогда, когда защищают заведомых убийц, чья вина ясна всем. Мы не можем допустить возврата к суду Линча, даже когда судим извергов. Но есть все-таки какой-то предел, а Мэнсон и Мак-Дональд, по нашему убеждению, находятся за этим пределом, и я уверен, что такой адвокат, например, как Кларенс Дарроу, будь он жив сегодня, никогда не взялся бы за их защиту…

— Ваша честь! Я протестую!.. — завопил, вскакивая, защитник, но судья положил руку на молоток, нахмурил брови, и защитник сел.

— Потому что, — продолжал прокурор, — речь идет о том, чтобы во имя высшей справедливости воздать возмездие преступнику, который почти десять лет смеется над законами бога и людей, предотвратить новые злодейства его и его последователей, кои всегда появляются, если преступление остается безнаказанным. Потому что нам предстоит судить изверга, семьдесят пять раз ударившего ножом по узам, без которых прекратился бы род людской, семьдесят пять раз вонзившего нож в сердца своей жены и своих детей!.. Человечество не забыло и никогда, думаю, не забудет и не простит преступления доктора Иозефа Менгеле, врача-нациста, проводившего в лагере смерти в Аушвитце бесчеловечные опыты над людьми. Однако изувер Менгеле убивал своими опытами чужих ему людей, представителей «низшей расы», что делали, впрочем, и «зеленые береты» во Вьетнаме, а доктор Мак-Дональд убил тех, о ком обязан был по всем человеческим законам заботиться как муж и отец. Он изменил не только священным заповедям, но и своему профессиональному долгу, клятве Гиппократа, высокому званию врача.

Защита, несомненно, будет педалировать тот факт, что обвиняемый принадлежит к самой гуманной профессии. В принципе это верно, но не забудем о том факте, что эту профессию у нас обвиняют в прискорбном разложении. Опасное падение нравов среди американских врачей вызвало не так давно много толков в прессе в связи с успехами медицины в области пересадки человеческих органов, включая сердце. У нас появились уже сенсационные романы о подпольных синдикатах убийц, добывающих эти органы и поставляющих их «черному рынку», где преступные хирурги покупают нужные им органы для своих пациентов-миллионеров, готовых заплатить бешеные деньги за сердце, почку, легкое или глаза. И это, увы, не пустая фантазия. Уже почти десять лет тому назад национальная Академия наук начала широкое исследование преступного использования пересадки человеческих органов и клонирования.

На процессе лейтенанта Колли защита позорно пыталась доказать, что, хотя он и участвовал в убийстве ста двух вьетнамских женщин деревни Сонгми, детей и стариков, он действовал по приказу командования, и положение во Вьетнаме было таково, что все гражданское население следовало считать неприятельским. Так строили защиту и адвокаты нацистских военных преступников в Нюрнберге. Однако еще никто не пытался как-то оправдать убийство собственной семьи, жены и детей.

Детоубийство — это не только тягчайшее преступление против человечности, это преступление против человечества, его высшей морали и высшего смысла, его существования и его будущего. Детоубийство — это покушение на связующее звено в хрупкой человеческой цепочке, отрицание самой жизни. Человеческое общество зиждется на святости семейных, кровных уз. Вьетнамская эра, когда погибла семья Мак-Дональдов, была эрой борьбы поколений, войны отцов и детей, преступного убийства наших сыновей в джунглях Вьетнама и университетах Америки.

Девиз штата Северная Каролина: «Быть, а не казаться». И мы, выступая от народа Северной Каролины, отделим зерно от плевел, факты от вымысла, правду от лжи. Мы докажем, вне всякого сомнения, даже самому закоренелому скептику и агностику, что Джеффри Р. Мак-Дональд действительно совершил убийство первой степени, зарезав свою жену и двух, нет, трех своих детей — одного в чреве матери!..

Взрыв негодования потряс зал. Казалось, взлетел на воздух склад с боеприпасами. Бывшие «зеленые береты» неистовствовали. Их поддерживали мирные фейетвиллцы. Судья Батлер стучал, словно молотобоец. Кое-как с помощью бейлифов наведя порядок, он предоставил слово защите.

 

«ЦВЕТ АМЕРИКИ»

— Признает ли обвиняемый себя виновным в предъявленном ему обвинении? — обратился судья к защитнику.

— Нет, ваша честь! — воскликнул, вскочив, защитник Кабаллеро. — Мой подзащитный отрицает какую-либо виновность.

— Желает ли защита сделать вступительное заявление?

— Да, ваша честь.

Защитник встал и возмущенно заявил, что, по мнению защиты, вся речь прокурора, абсолютно бездоказательная и оскорбительная как для суда, так и для народа штата Северной Каролины, да и всей Америки, должна быть изъята из протокола.

Судья Батлер, поколебавшись, отклонил это требование. Ему явно не нравился этот ковбой с «Дикого Запада» или мексиканский гаучо, судя по его фамилии. Что за манеры, что за прононс! Крейг, что ни говори, свой, земляк. Батлер всегда верил своим инстинктам. Этого чужака он невзлюбил с первых же его слов. Судья не мог примириться с тем, что модные адвокаты зарабатывают в несколько раз больше, чем судьи. В газетах писали, что у Кабаллеро имеется «роллс-ройс» «Серебряная тень» с телевизором, баром и холодильником, воздушным кондиционером и даже телефоном. Но в Фейетвилл он прибыл, разумеется, без этого авточуда, чтобы не афишировать свое — и Мак-Дональда — богатство, которому, по человеческой слабости, могли позавидовать не только репортеры, но и члены жюри. Говорили, будто Мак-Дональд хотел нанять самого Ф. Ли Бэйли, известного всей Америке адвоката, успешно защищавшего восьмерку зеленоберетчиков, а затем — Патти Хэрст, да не сошлись они в сумме гонорара.

— Глас прокурора, — воскликнул защитник, — вовсе не глас божий и даже не глас народа Северной Каролины, потому что ни бог, ни народ штата не признают адвоката Кларенса Дарроу, защищавшего социалиста Юджина Деббса, анархистов-бомбистов, забастовщиков-смутьянов, Билла Хейвуда, бутлеггеров — нарушителей «сухого закона» и даже чикагских коммунистов после массового убийства полицейских на Хеймаркетской площади в 1886 году — семь убитых и пятьдесят раненых! Эти беспорядки коммунисты всех стран по сей день отмечают в своем празднике Первого мая! Вот с каких позиций выступает прокурор!

Судья Батлер предупредил: если защитник и прокурор будут оскорблять и прерывать друг друга, мешая тем самым судопроизводству, то он по праву, данному ему законами штата, не только будет штрафовать их, но и посадит на ночь в городскую тюрьму. Поразмыслив, он объявил, что штрафует мистера А. Б. В. Крейга на пятьдесят долларов за оскорбление суда, дав понять, что накладывает этот штраф за оскорбление армии США и всех ветеранов вьетнамской войны.

— Закон дает мне право, — заявил судья, — закрыть этот зал для прессы, коль скоро ее освещение судопроизводства ставит под угрозу право обвиняемых на справедливый суд, гарантированный шестой поправкой к конституции. Предупреждаю всех и каждого, что именно так буду я оценивать поведение известной части прессы, стремящейся превратить сугубо уголовный процесс в политический и использовать его к тому же против высших интересов государства!

Этот неприкрытый ультиматум вызвал недовольный ропот на скамьях, занятых джентльменами прессы. Ведь еще в 1976 году Верховный суд вынес решение о недопустимости ограничения права прессы на репортаж из зала суда. Но закон, как известно, что дышло… Тот же Верховный суд в 1979-м, как хорошо помнил Грант, подтвердил право нью-йоркского судьи закрыть двери суда для прессы и публики на том основании, что «конституция нигде не говорит о праве публики на свободный доступ в зал уголовного суда». И судьи начали широко пользоваться этим, пока Верховный суд семью голосами против одного не постановил наконец, что судьи могут запирать двери суда лишь на предварительных заседаниях. Несколько позднее он разрешил фотографирование и телепередачи из зала суда, если это не попирало права обвиняемых.

Затем Батлер вновь предоставил слово защитнику мистеру Ричарду Кабаллеро, лощеному щеголю, смахивающему на Родольфа Валентино, который в эпоху немого кино слыл красивейшим мужчиной мира и, естественно, считался потому кумиром всех женщин мира (Грант, с детства любивший сравнивать всех со звездами серебряного экрана, решил, что прокурор, в свою очередь, похож на Бэрта Ланкастера с некоторой примесью Ричарда Бэртона). Про него говорили, что он в начале процесса над мэнсоновской бандой защищал Сюзен Эткинс, одну из девчонок-убийц, но вовремя вышел из игры (ведь ей вкатили «вышку»), успев неплохо заработать на состряпанном им, Сюзи и каким-то литературным борзописцем бестселлере о банде Мэнсона.

Мистер Кабаллеро красноречиво описывал обвиняемого как образцового семьянина, весь нравственный облик которого полностью исключает всякую возможность инкриминируемого ему вероломства, коварства и бессердечия. Он собрал великолепные отзывы о своем подзащитном, выпускнике знаменитого Принстонского университета, отметив, что этот университет прославили такие светила, как президент Вильсон и величайший ученый нашего времени Альберт Эйнштейн. Мак-Дональд, благодаря своим блестящим способностям, окончил еще и медицинский факультет Северо-западного университета, снискав большую популярность среди студентов и преподавателей.

— Не стану злоупотреблять вашим временем, — подкупающе улыбнулся защитник судье и жюри, — зачитывая вот эту кипу прекрасных характеристик. Скажу лишь, что мистер Вильям Дж. Боуэн, президент Принстонского университета, отмечает, что Джеф выделялся своим примерным поведением, способностями в учении и спорте среди шеститысячного коллектива студентов, а мистер Генри Стротц, президент Северо-западного университета, также пишет о нем как об образцовом и многообещающем студенте-медике, добавляя, что он не ограничивался хирургией, но слушал также лекции по психиатрии и судебной медицине. В специальные войска армии США доктор Мак-Дональд пошел добровольно, — лилась мягкая, задушевная речь защитника, — как патриот своей родины, желавший защитить ее идеалы в годы коммунистического нападения на союзное государство Южный Вьетнам. В начале 1969 года он стал «зеленым беретом» потому, что его кумир президент Кеннеди сказал своим суперсолдатам: «С гордостью носите ваш берет, ставший знаком отличия и мужества в трудное время…»

Не следует думать, что Джеф мог, как это нередко бывало, прийти в психическое расстройство во Вьетнаме или озвереть, потерять человеческий облик, потому что он не забрасывался в тыл врага, как другие «зеленые береты», а будучи врачом, работал в сравнительно нормальной обстановке госпиталя «зеленых беретов» в Ня-Чанге. Госпиталь в Ня-Чанге помещался в больших железобетонных корпусах на самом берегу моря, просторных, оборудованных по последнему слову техники, с отличными операционными, лабораториями, кабинетами, палатами и приемными покоями, где часто работал доктор Мак-Дональд, принимая только что вывезенных вертолетом из джунглей и с гор раненных вьетконговцами «зеленых беретов». На белом песке пляжа стояли палатки и временные легкие строения из дерева для легкораненых, многие из которых шли купаться в море по деревянным сходням. Пальмы, прохладный бриз с моря — ни дать ни взять Майами-Бич во Флориде! Джеф помогал местным врачам лечить раненых вьетнамских детей, за что имеет письменную благодарность. Имеются официальные документы из архива министерства обороны, свидетельствующие о том, что в течение всей своей военной службы доктор Мак-Дональд отличался завидным физическим и духовным здоровьем и не раз был аттестован на медицинских комиссиях опытными и уважаемыми психиатрами как стопроцентно нормальный человек с идеальной психикой и железными нервами. Не сомневаюсь, что прокурор будет тщиться доказать, что Джеф не любил ни жену, ни детей и только и думал, как бы от них избавиться. Леди и джентльмены! Это была идеальная, образцово-показательная семья! И я покажу и докажу это!.. Если мне хватит времени, я прочту вам два-три письма вот из этой кучи писем, написанных Колетт Джефом из Вьетнама. Таких любящих и нежных писем не писал даже Тристан Изольде! Своих детей мой подзащитный воспитывал в трогательной любви к животным. У Кимми, старшей дочери Кимберли, был кот Томми. Вот ее фотокарточка с котом. Собирались купить собаку. Колетт, его жене, его любимой жене, хотелось завести пуделя. Но в детстве Джеф мечтал о лошади. И, леди и джентльмены, он купил детям пони и назвал его Трупером! Джеф страстно желал, чтобы его дети любили животных!..

Защитник предъявил суду кучу увеличенных фотографий в доказательство того, что с детства Джеф обожал животных: симпатичный Джеф со своим любимым эрделем Черри, с ризен-шнауцером Ринго, с кошкой Кукарачей, с ежом Порки Пайном, Джеф-бойскаут получает значок за то, что спас и выходил хромого уличного щенка, Джеф целует в морду пони на пляже…

— Плохо видно! — крикнул из заднего ряда один из помощников защитника.

— Ну, это мы мигом поправим, — подхватил Кабаллеро, — с разрешения суда, конечно. У меня имеются слайды, проектор, экран — все, что требуется. Только задерните шторы, пожалуйста! Все свидетели в один голос говорят, что Джеф любил играть с детьми и возился с ними часами. Часто ходил с Кимберли в кино, заметив, что она уже в два года любила смотреть фильмы по телевизору и понимала их, особенно музыкальные. За два дня до убийства он смотрел с Кимберли кинофильм «Оливер», сделанный по роману Диккенса «Оливер Твист» и получивший премию Оскара, а Колетт оставалась с маленькой Кристиной дома. Придя домой, он с восторгом рассказывал о том, как живо и верно реагировала дочь на приключения бедного Оливера, как то хохотала она, то заливалась слезами. В свидетельских показаниях, леди и джентльмены, вы услышите, что Джеф сожалел, что Кристина слишком мала, чтобы ходить в кино. Когда я впервые посетил доктора Мак-Дональда в его калифорнийском бунгало, я был приятно поражен огромным количеством цветных снимков его жены и детей, развешанных по стенам. Когда родилась Кимберли, он подарил жене самый дорогой «Полароид» и сам снимал первенца. Джеф снимал жену и детей во всех видах, особенно на природе, и каждый снимок, поверьте мне, служит вещественным доказательством его любви к детям и жене. Сначала я подумал: «Несчастный муж! Несчастный отец! Какая, должно быть, это нестерпимая, нечеловеческая пытка, каждый день видеть улыбающиеся родные лица мертвецов!» Но потом я понял: Колетт, Кимберли, Кристина — они не умерли в его сознании, они продолжают жить в нем.

Джеф возил детей на поля былых сражений периода нашей революции в Мурз Крик и Гилфорд Кортхаус, пытался объяснить им, кто и кого побеждал в этих сражениях, хотя дети, конечно, еще не понимали своего гида. Но ему не терпелось, чтобы они скорее подросли. В доме Мак-Дональдов, в этой типичной молодой и счастливой американской семье, было много светлой радости, много смеха. «В их доме — говорили соседи, — постоянно цвели цветы и улыбки». Я видел альбом Кимберли и Кристины с фотокарточками и записями родителей, причем по почерку было видно, что записей, сделанных отцом, было больше, чем записей матери. Последняя запись 5 марта 1969 года: «Кимберли: 43,5 дюйма (больше нормы на 1 дюйм!), вес 40 фунтов (на 9/10 фунта меньше нормы), Кристина: 32 дюйма (на 3,8 дюйма меньше нормы, но у Кристи еще все впереди!), вес: 27,1 фунта (норма!)».

Необходимо отметить, леди и джентльмены, что Джеф воспитывался в семье набожных, отличающихся своей добропорядочностью и бережливостью стопроцентных американцев, свято верил во всевышнего, исправно, по свидетельству главного капеллана Форт-Брагга, посещал церковь и горячо молился в ней до и после кошмарного убийства его семьи, которую он также воспитывал в страхе божьем. Его пятилетняя дочка Кимберли знала уже наизусть и «Отче наш», и все десять заповедей, включая заповедь «Чти отца своего и матерь свою», и научил ее этим заповедям ее нежно любящий отец, ее папочка.

В зале послышались сморкание и глухие женские рыдания. Несведущие люди так и не поняли, что Мак-Дональд — католик.

— Соседи отлично помнят, что Мак-Дональды купили большой белый «шевроле» с черным верхом выпуска шестьдесят пятого года и говорили: «У нас будет большая семья, много девочек и мальчиков». На этой машине они вчетвером часто ездили по штату, устраивали в уик-энды пикники в Национальном парке Великих Дымных гор, в этом чуде природы, чьи великолепные леса раскинулись в вашем великом штате и штате Теннесси на территории в полмиллиона акров.

Последний день жизни Колетт и ее детей был самым обыкновенным будним днем, ничем не отличавшимся от других дней. Доктор Мак-Дональд вернулся в обычное время из клиники.

Когда Колетт уложила детей, поужинали. Колетт смотрела телевизор, а Джеф просматривал медицинские журналы и конспектировал в календарном блокноте сенсационные сообщения о том, что многие бактерии сумели с сороковых годов, когда были введены антибиотики, путем генетических изменений в своей структуре, приобрести иммунитет к ним и передавать его другим бактериям. Указывалось, что эти бактерии убивали около 75 тысяч госпитализированных пациентов в год. Колетт легла спать в одиннадцатом часу и примерно полчаса читала в постели, пока не уснула. В начале двенадцатого Джеф вошел в спальню, потушил свет и лег. Уснул он почти сразу. Около полуночи его разбудил душераздирающий крик его жены…

Остальное нам расскажет, хотя это и будет рвать его сердце, потерпевший. Однако произойдет это несколько позднее.

Защитник излишне подробно остановился на истории следствия, проведенного военными криминалистами Форт-Брагга, которую он назвал «трагикомедией ошибок». Эти сыщики в погонах вели себя, как слоны в фарфоровой лавке. По сути дела, они погубили своими неуклюжими действиями и сделали невозможным настоящий, справедливый суд над их невинной жертвой — Джефом Мак-Дональдом. Один болван пытался навести порядок в гостиной, практически уничтожив почти все следы драки. Другой схватил телефонную трубку, посыпанную черным порошком дактилоскописта, кто-то из этих шерлоков-холмсов спустил воду в уборной и вынес мусор. Полицейский врач поворачивал трупы, снимал с них пижамы. Волос, приписанный Джефу, оказался волосом пони! Вырезали кусок половицы с кровавым следом чьей-то босой ноги и потеряли где-то это важное вещественное доказательство. Шофер украл бумажник Джефа с деньгами. Кожу, найденную у Колетт под ногтем, утеряли, так же, как и часть снимков с отпечатками пальцев. Снять отпечатки у детей начисто забыли. Изрезанную одежду сожгли. В анализе крови безнадежно напутали. Военные криминалисты затянули следствие на целых девять месяцев. Дошло дело до того, что местная пресса начала писать, что подобная некомпетентность военщины приводит к проигрышу войны во Вьетнаме, что американский народ волей-неволей теряет доверие к этой военщине.

— Все это, — проникновенно произнес Кабаллеро, — я рассказал вам, чтобы подчеркнуть один непреложный факт: военные криминалисты отняли у нас возможность через десять лет судить Джефа Мак-Дональда…

— Правильно! — не стерпел Крейг. — И сделали это военные для того, чтобы спасти честь «зеленого берета»!

Судья с трудом унял расходившихся противников, сделал им по выговору и попросил защитника продолжать.

— Вот уже почти десять лет мой подзащитный, — начал мистер Кабаллеро, отпив воды из стакана, — живет как в аду. Его пытаются превратить в козла отпущения за первое военное поражение Америки, за то, что мы, по вине врагов Америки, внешних и внутренних, проиграли войну во Вьетнаме. Единомышленники подлых убийц его любимой жены и невинных крошек, человекообразные звери, подобные выродкам из семьи людоеда Мэнсона, травят его за то, что он носил «зеленый берет» — головной убор не менее почетный, чем рыцарский шлем, украшавший в свое время благороднейших и отважнейших представителей его древнего рода — славного шотландского клана Мак-Дональдов. Доктор Джеффри Роберт Мак-Дональд — врач, спасавший жизнь «зеленых беретов», гордость медицинского братства Калифорнии — рыцарь сегодняшней Америки, и Америка его не даст в обиду…

Прокурор запротестовал против попытки защитника превратить уголовный процесс в политический, и не над человеком, обвиняемым в убийстве, а над Америкой, выступавшей против войны во Вьетнаме. Его честь оставил протест прокурора без последствий, указав, что и прокурор слишком много говорил о политике.

— Десять лет травли и мучений, — патетически продолжал защитник, — это три тысячи шестьсот пятьдесят дней на углях адской жаровни. Таких мучений не знал, слава богу, господь наш Иисус Христос. Даже это калифорнийское чудовище Чарли Мэнсон, с которым без всяких оснований мой оппонент кощунственно сравнивал доктора Мак-Дональда, в прошлом году получил право ходатайствовать о выходе из тюрьмы под залог!

Сослуживцы и друзья моего подзащитного в Калифорнии единодушно характеризовали его как одного из самых уважаемых врачей и граждан приморского города Лонг-Бич, где Джеф с честью трудится на ответственном посту заведующего отделением скорой помощи Медицинского центра имени святой Марии и преподавателя в другом медицинском центре того же города.

Леди и джентльмены! Я должен сообщить вам, что Джеффри Роберт Мак-Дональд перед отправкой во Вьетнам прошел всестороннее обследование в Центре имени Джона Кеннеди. Светила нашей науки определили его «ай-кью» в сто двадцать пять! «Ай-кью», как вам известно, это частное число интеллекта, употребляемое в условном методе определения умственного развития человека. Психолог Кэтрин Моррис Кокс дала такие оценки в своем знаменитом труде «Генетические исследования гениев»: Сервантес и Коперник — 105, Рембрандт — 110, Лютер — 115, Бах, Линкольн, Вашингтон — 125, так же, леди и джентльмены, как у моего подзащитного! Далее: Бальзак, Ньютон, Спиноза — 130, Дарвин, Вагнер, Бетховен — 135, Наполеон — 140, Галилей, Франклин, Диккенс — 145, Байрон, Моцарт, Джефферсон — 150, Гете — 170, Вольтер — 185, Джон Стюарт Милль — 190. Преступники, как все мы знаем, это люди чрезвычайно низкого интеллекта. Один этот факт, установленный документально защитой, неоспоримо доказывает, что Джеф никак не мог совершить те преступления, в которых его облыжно обвиняют люди со значительно более низким «ай-кью», чем у него!

Кабаллеро замер, словно в ожидании овации. Овации не было. Репортер «Роли таймс» негромко сказал коллеге из «Поста»:

— Так этот пижон продует дело: простаки в жюри не терпят умников!

А защитник не унимался:

— Вот так, леди и джентльмены! Установлено, что только один процент американцев имеет «ай-кью» от ста сорока и выше! Защита пришла и к другому важному выводу. Мой коллега, известный во всей нашей стране адвокат и писатель Мэлвин Бэлли, отвечая на вопрос: «Каковы десять самых важных процессов в истории человечества?» — заявил: «Это суды над, первое, Иисусом, два, Сократом, три, сэром Томасом Мором, четыре, Галилеем, пять, Жанной д’Арк, шесть, капитаном Дрейфусом, семь, Сакко и Ванцетти, восемь, Скопсом в «Обезьяньем процессе», девять, над военными преступниками в Нюрнберге и, десять, над Джеком Руби». Защита полагает, что к названным судебным процессам следует отнести и суд над доктором Мак-Дональдом.

— Доктор Джеффри Мак-Дональд, — заключил защитник под одобрительный шумок в зале, — уже несколько лет является почетным членом Ассоциации содействия полиции города Лонг-Бич.

Мистер Кабаллеро сел под дружные аплодисменты зала.

 

УБИЙЦА ИЛИ ЖЕРТВА?

В зале суда разыгрывалось, как на арене древнеримского Колизея, настоящее сражение. Отлично подготовленные длительной и тщательной разведкой, до зубов вооруженные, стороны попеременно то нападали, то защищались, ловко меняли стратегию и тактику, умело пользовались моментом внезапности, неожиданно атаковали фланги и стремились нанести удар с тыла. Чувствовалось, что борьба и впрямь идет не на жизнь, а на смерть, и поэтому гладиаторы то и дело нарушали правила. Публика вела себя не более сдержанно, чем плебс, присяжные сидели с видом патрициев, а судья, словно император, следил за каждым ударом и старался понять, какой из сторон достанется победа, кого увенчать лаврами, а кого, роковым движением большого пальца правой руки вниз, вогнать в могилу.

— Мы далеки, — иронизировал прокурор, — от того, чтобы подвергать сомнению патриотический порыв доктора Мак-Дональда, толкнувшего его в войска особого назначения и Вьетнам, однако хотели бы показать, что у доктора могли быть и другие побуждения. А именно: материальная выгода, или, говоря попросту, элементарная корысть. Защита упомянула, что родители доктора отличались своей бережливостью, как и подобает выходцам из Шотландии. Родители дали сыну деньги на два колледжа, но хотели, чтобы дальше их великовозрастный отпрыск и надежда семьи пробивал себе пусть сам. А всем нам хорошо известна не слишком завидная судьба трехсот тысяч врачей Америки, которая просто плачевна в их молодые годы, пока у них нет заслуг, признания и обширной частной практики. Джеффри Мак-Дональд избрал хирургию. Не потому ли, что хирургия — одна из наиболее высокооплачиваемых специальностей? Девиз молодых хирургов: «Лучше резать, чем лечить. Вырежь у пациента все, но оставь его живым, чтобы он подписал тебе чек!» Сначала в анатомическом театре, а затем в операционной на практике студент-хирург и стажер-интерн, будто слой за слоем очищая луковицу, срывает завесу за завесой с тайн человеческой плоти. Как гласит пословица, близкое знакомство порождает презрение. Практику интерн Мак-Дональд проходил в травматологическом отделении клиники, а это подлинная мясорубка. Семь-восемь тысяч интернов в стране делают самую грязную работу, сбиваясь с ног, порой по уши в крови, в семи тысячах федеральных и частных больниц, в которых, особенно в военное время, остро не хватает врачей. А не хватает их потому, что федеральная программа социализации здравоохранения в США серьезно подорвала доходы частных врачей. О частной хирургической клинике доктор Мак-Дональд не мог еще и мечтать. А он мечтал и повторял коллегам: «Исцеляет бог, а платят врачу!» И вот перед ним открывается радужная перспектива: вербовщики медицинского корпуса сулят ему роскошные условия в медицинских корпусах армии, военно-морского флота и ВВС, почти метеорическую карьеру, богатейшую практику во Вьетнаме — в чем-чем, а в этом можно было не сомневаться! А где платят врачам больше всего? В спецвойсках, в «зеленых беретах» — у них особые надбавки. Не будем голословны: капитан медицинского корпуса армии США Джеффри Мак-Дональд получал за звание плюс стаж 1 108 долларов плюс надбавку 350 долларов как военный врач, прослуживший более двух лет, плюс кормовых 50,52 доллара плюс квартирные на иждивенцев 206,4 доллара, итого 1 714 долларов и 92 цента, без учета надбавок за службу в зоне военных действий. Напомню, что в 1970 году это были приличные деньги — с тех пор стоимость жизни увеличилась вдвое. Умножим эту сумму на двенадцать, и мы получим годовое жалованье доктора Мак-Дональда в 1969 году: 20 579 долларов и 4 цента. Вспомним, что в том году сумма годового дохода семьи из четырех человек, за которой начинался нищий доход двадцатимиллионной американской бедноты (каждая седьмая белая семья и каждая третья черная семья), определялась в 3 335 долларов, а средняя американская семья из четырех членов получала 8 995 долларов. Таким образом, без учета всевозможных льгот военнослужащим, доход семьи Мак-Дональдов почти в пять раз превышал доход бедной американской семьи и в два с половиной раза — доход средней, что позволяет нам причислить семью Мак-Дональдов к высше-среднему классу Америки. Будущее его, как военного врача, карьера, довольно быстрый рост его жалованья — все это было ему обеспечено.

Стоит ли удивляться, что зеленый берет доктор Мак-Дональд надел сразу после получения диплома врача! Материальная заинтересованность плюс патриотический порыв сделали свое дело. Из американской мясорубки доктор Мак-Дональд попал через школу грязной войны Форт-Брагга на вьетнамскую бойню.

Негодующий ропот зала и недовольство на лицах фейетвиллских присяжных свидетельствовали о том, что прокурор опять увлекся. Так недолго было угодить в «голуби», «мирники» и «вьетники» даже в 1979 году. По мнению Гранта, мистеру А. Б. В. Крейгу никак не следовало забывать, что судье, жюри, публике тоже были небезразличны и материальная заинтересованность, и патриотизм. Играть ему надо было не на прессу, а на них. Прокурор, видимо, почувствовал, что сыграл на руку защите, и поспешил слезть с ненадежного конька:

— Итак, мы установили не только то, что фактор материальной заинтересованности играл немалую роль в поступках доктора Мак-Дональда, но и то, что как студент-хирург Джеф смолоду насмотрелся на кровь, на хирургические инструменты, свыкся со страданиями людей, особенно на войне. Мистер Кабаллеро упомянул здесь, что его подзащитный также интересовался судебной психиатрией и судебной медициной, что ввело его, с одной стороны, в область всевозможных патологий, а с другой — ознакомило с судебно-медицинской теорией и практикой, с процессами убийц многих стран и народов, включая и США.

— Ваша честь! — Защитник даже покраснел от негодования. — Прошу перечеркнуть все это заявление, как не относящееся к делу. Какой несусветный вздор! Прокурор облыжно обвиняет наших хирургов и психиатров, всех, кто прослушал лекцию о судебной медицине, в том, что они маньяки и убийцы!

— Суд согласен с защитой, — ответил судья Батлер. — Ближе к делу, мистер Крейг!

— Извольте. Чему учил доктор Мак-Дональд «зеленых беретов»? На этот вопрос бывший мастер-сержант спецвойск США Дональд Дункан, проходивший медицинскую подготовку в Форт-Брагге, так ответил в книге своих воспоминаний: «Медицинскую подготовку, когда я прибыл в специальные войска, мне пришлось проходить от случая к случаю, как только находилось свободное время. Мы обычно заглядывали в «собачью лабораторию» при госпитале, чтобы посмотреть, как практикуются в хирургии рядовые слушатели медицинских классов. Их первая операция, как правило, проходила на горле собаки, с тем чтобы лишить «пациента» способности лаять во время дальнейших операций… Иногда в собаку предварительно стреляли из пистолета, чтобы предоставить практиканту возможность потренироваться в обработке огнестрельных ран…» А затем, как нам известно, выученики доктора Мак-Дональда производили свои хирургические операции над женщинами и детьми Вьетнама, пользуясь не ланцетами, а автоматами!..

— Возражаю! — взревел защитник.

— Согласен! — поддержал его судья и вновь строго предупредил прокурора, чтобы он не пытался перевести уголовное дело в политическое.

— Ваша честь! — отвечал А. Б. В. Крейг. — Не моя вина, что это уголовное дело имеет глубокие социально-политические корни…

— Попрошу вас не учить меня, — с раздражением прервал его судья. — За дерзость накладываю на вас штраф в пятьдесят долларов!

— Ваша честь! Мы можем доказать, что подсудимый проявлял повышенный интерес, весьма знаменательный с точки зрения рассматриваемого судом дела, к судебной медицине. Мы не поленились заполучить ксероксовую копию его читательских карточек библиотек Принстонского и Северо-западного университетов. Из них видно, что во второй из этих библиотек студент Мак-Дональд взял почти втрое больше книг по судебной медицине, чем в первой, и читал учебники судебной психиатрии. Прошу приобщить эти копии к делу…

— Защита протестует! — жарко заспорил Кабаллеро. — Никто не поверит, что мой подзащитный, еще до женитьбы, начал теоретическую подготовку к убийству своей семьи! Невероятная чушь! Дикая ахинея!

— Согласен, — сказал судья. Но прокурор не казался огорченным. Наверное, считал, что набирает очки.

А. Б. В. Крейг попросил судью разрешить ему задать вопрос защите. Получив такое разрешение, он повернулся к защитнику:

— Вы подчеркнули, что доктор Мак-Дональд не пришел в психическое расстройство во Вьетнаме и не озверел. Не так ли?

— Именно так.

— Совершенно очевидно, что этим вы хотели сказать, что, как психически нормальный человек, он не мог убить свою семью. Не так ли?

— Очевидно.

— Благодарю вас. Обвинению важно знать, что, когда оно докажет вину доктора Мак-Дональда, защита не станет валить его преступление на вьетнамский синдром, на временное помешательство, вызванное его службой во Вьетнаме, работой в госпитале, где он видел потоки крови, ужасные раны, страдания и смерть, чтобы под этим предлогом спасти своего клиента от высшей меры наказания. Напомню вам, во-первых, что в этом штате заявления защиты о психической ненормальности подзащитного принимаются только до суда и, во-вторых, что психически ненормальным человеком, по правилу Мак-Натена, считается не тот, кто не сознает преступность своих действий, а тот, кто не знает, что его преступление является таковым в глазах закона. Еще раз благодарю вас за разъяснение, что вы, как и мы, считаем доктора Мак-Дональда психически нормальным в этом смысле человеком, полностью отвечающим перед законом за свои действия. Также напомню, что все предпринятые попытки скрыть преступление, вся инсценировка, разыгранная доктором Мак-Дональдом, и есть доказательство, что он знал, знал, что совершает преступление. Таким же доказательством служит и его поведение все эти годы и на настоящем процессе. Вспомним такой прецедент: на процессе банды Мэнсона убийца Лесли ван Хаутен заявила, что стала убийцей не под влиянием Мэнсона, а под влиянием ужасов и зверств вьетнамской войны. Однако суд не стал рассматривать это в качестве смягчающего обстоятельства. И все же мы считаем, что защитник перестарался, пытаясь доказать, что доктор Мак-Дональд никак не пострадал психически, проведя год на театре военных действий во Вьетнаме, а затем являясь преподавателем медицинского курса офицерского состава «зеленых беретов» в Форт-Брагге и работая ординатором в клинике учебного центра имени Дж. Ф. Кеннеди. Надо было быть ненормальным, чтобы вернуться нормальным из вьетнамского пекла. Доктор Мак-Дональд провел год во Вьетнаме, работая там в одном из крупнейших госпиталей — в Ня-Чанге, а за один только 1969 год в наши госпитали в Южном Вьетнаме поступило 32 940 раненых, из коих умерло 1170 человек. Амбулаторную помощь пришлось оказать 32 276 нашим солдатам и офицерам. Мне известно, что нередко он привлекался к операциям в госпиталях АРВН — южновьетнамской армии, которая несла гораздо большие потери. В одном рапорте он просил освободить его от этой дополнительной нагрузки, поскольку «плохо видит и едва стоит на ногах от усталости».

Никто из ветеранов Вьетнама не избежал «вьетнамского синдрома», поразившего и миллионы людей в Америке, никогда не бывавших за океаном, но переживших вьетнамскую войну у себя дома и в той или иной степени контуженных ею. И здесь убивали — например, студентов Кентского университета. И здесь калечили психически — возьмите членов «семьи» Мэнсона. До вьетнамской эры в стране за психиатрической помощью обращались полтора миллиона наших граждан, после нее — пять миллионов. Пули и осколки гранат, бомб и снарядов продолжают лететь и лететь, раня и уродуя уже не плоть, а души, терзая совесть и мораль. Общепризнано, что «вьетнамский синдром», или вьетнамский эффект, что одно и то же, лишь сейчас идет к своему апогею. Только теперь врачи признали так называемый «синдром замедленного стресса». В госпиталях ветеранов второй мировой войны в год ее окончания числилось четверть миллиона психически больных. А ветеранов вьетнамской эры у нас насчитывается 7 520 тысяч человек, и абсолютное большинство из душевно контуженных не обращалось за помощью к психиатрам потому, что у нас мало кто верит в их науку. Но ветераны стареют и поддаются душевным заболеваниям, заложенным в них еще на войне. Масса ветеранов вьетнамской войны лечится более чем в семидесяти антиалкогольных центрах и центрах борьбы с наркоманией. На угрожающем уровне держится число самоубийств среди ветеранов с комплексами непростительной вины и тех, кто во всем разочаровался, веря, что их предало общество и правительство, а таких ветеранов у нас великое множество. Администрация по делам ветеранов организовала даже операцию «протянутой руки» по спасению участников вьетнамской войны, стоящих на грани самоубийства. Эта операция обходится почти в пятнадцать миллионов долларов в год.

Мы убеждены во вменяемости доктора Мак-Дональда, но убеждены равно и в том, что его преступление обусловлено «вьетнамским синдромом». Душевные раны вьетнамской войны не менее ужасны и прискорбны, чем раны телесные. Только сейчас стало известно, что наши летчики, выполнявшие преступный приказ о распылении с самолетов дефолиантов, которые должны были лишить партизан не только укрытия в джунглях, но и риса в полях, получили в результате обращения с этими ядами, которые, как уверяли военно-бюрократические власти, безвредны, тяжелые, неизлечимые отравления, вызывающие рак и передающиеся по наследству их детям. Америка еще не заплатила и цента репараций за массовое отравление диоксином сотен тысяч вьетнамцев, но диоксин ударил как бумеранг замедленного действия по бывшим летчикам и обслуживающему персоналу летных частей воздушных отравителей. Должен сказать, что неизлечимый «вьетнамский синдром» передается по наследству нашим детям. Вспомните комплекс вины и ущербности, который был передан нацистской Германией послевоенному молодому поколению. Сбылось библейское изречение: родители едят кислый виноград, а дети страдают от оскомины.

Специалисты по синдромам среди психиатров указывают, что пациент может преодолеть синдром лишь в том случае, если он разберется в его причинах. И мы с вами можем понять причины преступлений Мак-Дональда, лишь разобравшись во «вьетнамском синдроме». Прошу суд приобщить к делу заключение группы авторитетных военных психиатров, где сказано, что в Индокитае люди проходят «барьер убийцы» и готовы к бесчеловечному отношению к окружающим.

Защитник, покопавшись со значительным видом в своем атташе-кейсе, попросил у судьи слово и, встав, сказал:

— Предвосхищая наскоки обвинения, я заручился свидетельством ведущего психиатра Калифорнии доктора Фрэнка С. Киприана, которого его коллеги считают важнейшим авторитетом после Крафт-Эббинга, автора фундаментального труда «Сексуальная психопатия». Вот что пишет этот светила науки в заверенном нотариусом свидетельстве: «Настоящим подтверждаю, что я подверг исчерпывающему психиатрическому анализу доктора Джеффри Р. Мак-Дональда и путем клинической эвальвации установил, что он совершенно свободен от каких-либо сексуальных отклонений от нормы. Его половая жизнь всегда была абсолютно чужда каких-либо извращений… Относительно возбужденного против него дела я могу с достаточной научной точностью констатировать, что любые могущие быть выдвинутыми против него обвинения психосексуального порядка, как, например, обвинение в некросадизме, лишены всякого основания. Убийства некросадистами жен и детей являются большой редкостью и невозможны в нормальных людях… Все некросадисты, в просторечии именуемые сексуальными маньяками, подвержены органическим болезням мозга или являются шизофрениками, эпилептиками или психопатами… Никаких подобных заболеваний или врожденных пороков у доктора Мак-Дональда не обнаружено…»

Такова суть этого документа, который и прошу приобщить к делу…

 

ЭХО ВЬЕТНАМА

Судья Батлер любил поговорить, но не любил, когда это делали другие. Защитник, делая вид, что ему наскучили речи прокурора, изящно прикрывал зевоту ухоженными пальцами. Публика, падкая на сенсацию, драму, сильные ощущения, откровенно скучала. Жюри тоже. Гробовщик выводил носом замысловатые трели. Подсудимый, забывшись, сидел в позе роденовского мыслителя. А. Б. В. Крейг говорил чересчур громко и пафосно. Но Грант слушал как завороженный. Прокурор был несомненно прав, указав на то, что и Мэнсон, и Мак-Дональд подверглись сильному облучению незримым радиоактивным дождем вьетнамской войны. Это не значит, разумеется, что «вьетнамский синдром» буквально всех делает маньяками и убийцами, монстрами и чудовищами. Прежде всего, конечно, синдром этот абсолютно чужд самим вьетнамцам. Несмотря на все утраты и муки, они, победители в этой войне, самой справедливой и славной, самой героической и блестящей в их истории, вышли из нее с еще более сильным духом, с неомраченной совестью и незапятнанной моралью, потому что они были воинами правого дела, отстаивали свою свободу и независимость. И не все американцы потеряли душу в этой войне. С чистой совестью вышли из нее все, кто боролся против войны: «мирники», «вьетники», «голуби». Много было в их движении и героев, и мучеников — таких, как расстрелянные студенты Кентского университета.

Знал Грант с детства одного человека. С Джо Джозефом он учился вместе в одной бруклинской школе, вместе сидели за одной партой, загорали на Кони-айленде, вступали в бойскауты, учились в Нью-Йоркском университете и вместе, подчиняясь патриотическому порыву, пошли добровольно в армию. Только близорукого Джо не взяли в «зеленые береты», и попал он в самую обыкновенную пехоту. Из полумиллионной американской армии только десятая часть принимала непосредственное участие в боевых действиях, остальные девять десятых торчали, как вообще в современных войнах, в тылу. И Джо нес охранную службу где-то в Сайгоне и только раз, в начале 1968 года, во время операции «Тет», когда вьетконговцы напали более чем на сотню городов, включая южновьетнамскую столицу, понюхал пороха, но год в прифронтовом Сайгоне заставил его люто возненавидеть войну. В семидесятом, вернувшись в Бруклин, женился на девушке, преданно дожидавшейся его, стал вскоре отцом двух девочек-близнецов. У него было два интереса в жизни: семья и книга, в которой он писал правду о войне во Вьетнаме. Человек он был уравновешенный, сдержанный, не пылкий, типичный сангвиник. Никогда не замечал Грант, чтобы Джо уж очень пылко любил своих близнят — Джекки и Джил. Он даже редко говорил о них. Но вот его пятилетние дочки заболели дифтеритом, в доме денег на лекарства, на постоянный врачебный уход не хватало. Джил стало совсем плохо, она впала в беспамятство, и Джо срочно вызвал такси и помчался с ней в больницу. Но в дороге Джил умерла, бедняжка, на руках у отца, и Джо тоже не доехал до больницы — умер от разрыва сердца, хотя прежде никогда на сердце не жаловался. Значит, даже «вьетнамский синдром» не мог вытравить любовь и доброту в сердцах всех участников проклятой войны, если сердце у них было горячее и большое.

А неоконченная рукопись о вьетнамской войне перешла к Гранту, и Грант поклялся, что доведет дело, начатое другом, до конца.

И теперь он сравнивал этих двух ветеранов вьетнамской войны — Джо Джозефа и Джеффри Р. Мак-Дональда.

Защитник не жалел красок для словесного портрета подзащитного:

— Прежние жители Форт-Брагга помнят доктора Мак-Дональда как человека, который близко к сердцу принимал дела Америки. Джеф стоял за продолжение войны во Вьетнаме до полной победы и, вернувшись из Ня-Чанга в Форт-Брагг, вывесил с балкона дома, в котором он жил с семьей, наш звездно-полосатый флаг и демонстративно ездил днем с зажженными фарами, как поступали тогда, как вы помните, все истинные патриоты Соединенных Штатов. Он негодовал по поводу демонстраций «мирников» в Вашингтоне и мужественно воздерживался от критики инфляции. Он порицал президента Никсона за то, что тот, вступая на свой пост, заявил: «Титул миротворца — это высшая награда, которую может дать история». С другой стороны, Джеф повторял такие слова президента: «Северный Вьетнам не может победить или унизить Соединенные Штаты. Только американцы могут это сделать». Доктор Мак-Дональд возмущался конгрессом, провалившим план создания системы обороны против советских баллистических ракет, известной под названием «Сейфгард». Он горячо ратовал против отвода американских войск из Вьетнама, правильно предсказывая, что, после того как они будут отведены, оборона Южного Вьетнама рухнет как карточный домик. Он часто предсказывал, что мы проиграем войну во Вьетнаме, впервые в нашей истории потерпим поражение, если «великое молчаливое большинство» Америки не восстанет против «мирников», этой «пятой колонны». В ноябре, когда состоялась наша вторая высадка на Луну в одном и том же 1969 году, Мак-Дональды устроили пирушку у себя дома для знакомых офицеров. В связи с официальным объявлением, что Америка до конца века высадит людей на Марс, Джеф заявил, что охотно пошел бы в астронавты, да жаль, что к концу столетия будет слишком стар. Вслед за вице-президентом Эгню клеймил он позором «твердокаменных диссидентов и профессиональных анархистов, толкающих Америку к постыдному, позорному поражению». Он писал в редакции газет «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» и на телестудии, протестуя против их пораженческого курса…

Прокурор снова ринулся в контратаку:

— В предварительном порядке скажу, что в постулатах защитника содержится правда, но не только правда и далеко не вся правда. Когда мы перейдем к показаниям свидетелей, мы докажем, что защитник показал нам только одну сторону медали. Врачи, коллеги доктора Мак-Дональда, вспоминают, что был он крайне нетерпим, призывал разгонять демонстрации «мирников» и «вьетников» не только слезоточивым газом и дубинками, но и огнем, казнить хиппи и йиппи в газовой камере Сан-Квентина или, по крайней мере, сажать их прямиком из «коммун» в тюрьмы. Он оправдывал массовые экзекуции «цветных» в Индокитае, заявлял, что следует отменить на период войны билль о правах и поставить вне закона всех диссидентов. Негров он хотел «изрубить в фарш» во вьетнамской мясорубке, ни в коем случае не допуская возвращения в Штаты черных солдат, обученных военному делу. Он хотел, чтобы на всех «черных пантер» была объявлена свободная охота, и говорил, что с великим удовольствием участвовал бы в такой охоте. Его бесило, что Бобби Дж. Силу, одному из вожаков «Черных пантер», чикагский суд дал всего четыре года, и не раз объявлял себя ярым сторонником смертной казни для всех «врагов Америки». На новогоднем балу в офицерском клубе Форт-Брагга он сказал большой группе офицеров-медиков, что, не задумываясь, сбросил бы водородные бомбы на Ханой и Хайфон, что, по его мнению, было бы еще более оправдано, чем атомная бомбежка Хиросимы и Нагасаки, поскольку Япония уже была побеждена. Он горячо одобрял тайную войну ЦРУ против диссидентов и планы Пентагона использовать армию против них. Тогда же он сказал, что не знает, сможет ли пережить поражение Америки во Вьетнаме. Один врач-психиатр, бывший коллега доктора Мак-Дональда, констатировал наличие у него в ту пору ярко выраженного «вьетнамского синдрома». — Он схватился за сердце, с трудом отдышался. — Боже ты мой! И все это было десять лет назад!! Защитник ссылается на давность лет… Нет! Мне кажется, что все это было только вчера…

 

ГИБЕЛЬ АМЕРИКИ

Прокурор вызвал свидетеля преподобного Джона Нокса Мак-Артура. Угольно-черный костюм из дакрона. Белый штрих клерикального воротника. Физиономия отнюдь не постная, а плейбоя и чревоугодника. Был такой капеллан в Форт-Брагге: Пастор Сукин-сын. Мировой парень. Черный пояс в дзюдо. Чемпион каратэ Седьмой группы спецвойск. После вьетнамской эры отказался от сана, сделался частным детективом, потом открыл контору частных охранников. Стоит уже полмиллиона. Грант видел его в публике. Мировой парень обрел себя.

Вопрос. Почти десять лет назад где вы служили?

Ответ. Капелланом Соединенной пресвитерианской церкви США в Форт-Брагге. В Седьмой группе.

Вопрос. Знали ли вы подсудимого?

Ответ. Доктора Мак-Дональда? Как же, как же! Довольно коротко. Бывало, резались с ним в покер…

Вопрос. Покер — это, конечно, хорошо, но приходилось ли вам говорить с ним по душам?

Ответ. Да, в баре, например…

Вопрос. Но одна душеспасительная беседа вам особенно запала в память, не так ли?

Ответ. В самом деле? Была такая беседа?.. Ах, да! Ну, конечно! Извините, но прошло столько времени!.. Как же, как же! Беседовал я с ним, с доктором Мак-Дональдом, в офицерском клубе седьмого марта 1970 года.

Вопрос. Вы сказали: седьмого марта 1970 года?

Ответ. Именно так, седьмого марта…

Вопрос. Хорошо ли вы помните этот разговор?

Ответ. В покер я всегда помнил все карты и потому почти никогда не проигрывал.

Вопрос. Прекрасно! Расскажите нам об этой вашей беседе в субботу, седьмого марта 1970 года с доктором Мак-Дональдом.

Ответ. Мы сидели вдвоем в одной из комнат клуба сразу после ленча. Джеф подсел ко мне и показал мне газету: гляди, мол, падре, семьдесят процентов у Гэллапа, говорят, что интерес к религии падает, а в пятьдесят седьмом только четырнадцать процентов отвечали подобным скотским образом. Ну, да, говорю, что поделаешь, война, ропщут люди против бога. «И вы так спокойно говорите об этом, отче? — спрашивает он в большом возбуждении. — А что делает эта черная образина из Джорджии, Джеймс Формэн?! Издал «Черный манифест», ратует за «черную власть», требует от нашей белой христианской церкви, чтобы мы этим черномазым три миллиарда выплатили за триста лет угнетения и эксплуатации! Да кто его таким словам, гада, обучил, кто позволил ему колледж кончить?! Репарации! Раньше они насиловали наших девушек и женщин, а теперь захватили нашу церковь в заложницы, выкупа, мразь сапожная, требуют! А нет — грозят революцией, партизанской войной!.. Этот Формэн заодно с Мэнсоном, бандит! С каким наслаждением я бы вздернул его на сук, линчевал бы, как в добрые старые времена. Ведь этот сукин сын начал небо коптить еще у нас по соседству — в графстве Фейет штата Теннесси! Фейет и Фейетвилл… Фейетвилл и Фейет — нет, тут есть какая-то роковая связь…»

Вопрос. Какие выводы вы сделали из этих замечаний подсудимого? Пребывал ли он, как и Мэнсон, в страхе перед черной революцией?

Кабаллеро. Ваша честь! Я протестую против постоянных потуг обвинения протащить на каждом шагу свои нелепые инсинуации и…

Судья. Сравнение подсудимого с Мэнсоном изъять. Свидетеля прошу не растекаться по древу.

Вопрос. Нам описывали здесь доктора Мак-Дональда как суперпатриота. Но как относился он к администрации президента Никсона?

Ответ. Да так же, как почти все здравомыслящие «зеленые береты» в Форт-Брагге. Джеф считал, что Никсон ведет дело к поражению в Индокитае и одновременно заигрывает с русскими, затевая переговоры с ними о ядерном разоружении, и с китайцами в Варшаве, где шли тогда переговоры. Он говорил, что Никсон, один из первейших «ястребов» «холодной войны» в бытность свою вице-президентом в пятидесятых годах, состарился, вышел в тираж и ему надлежит уступить место человеку молодому и агрессивному. «Доктрина Никсона», провозглашенная им на Гуаме в 1969 году, говорил он, план «вьетнамизации» войны — это не что иное, как предательство. Вывод войск из Вьетнама он называл «позорным Дюнкерком».

Вопрос. Будучи суперпатриотом, поддержал ли бы он активные действия своих единомышленников, чтобы спасти положение?

Ответ. Со всей душой! Он даже сказал: «Меня, как врача-хирурга и офицера «зеленых беретов», кровь никогда не испугает».

Вопрос. Как, как? Повторите, пожалуйста!

Ответ. «Меня, как врача-хирурга и офицера «зеленых беретов», кровь никогда не испугает».

Вопрос. Ответ, достойный врача-эсэсовца Иозефа Менгеле, но кого он хотел резать, наш хирург в зеленом берете?

Ответ. Да этих «мирников». Он готов был сделать форшмак из «голубей», из всех этих студентиков… Он говорил, что не только ЦРУ, но и армейская разведка и контрразведка завели черные списки диссидентов, что у них имеются досье на полтора миллиона активных диссидентов. Всех их следует заключить в концлагеря.

Вопрос. Ловко. Так было и в третьем рейхе. У нашего доктора масштабы покрупнее скромных задумок Мэнсона…

Кабаллеро перебил Крейга, чтобы потребовать исключения оскорбительного сравнения с Гитлером. Судья исключил это сравнение из протокола. Сравнение с Мэнсоном осталось.

Вопрос. Вы склонны были согласиться с доктором Мак-Дональдом?

Ответ. Как слуга божий, я сказал, что следует попытаться сначала наставить студентов на путь истинный. Все-таки они не «гуки», а американцы. Кроме того, их восемь миллионов, половина нашей молодежи, и с ними их родители, многие преподаватели. Всех за проволоку, как в Южном Вьетнаме, не посадишь! Но Джеф сказал, что убеждением их не возьмешь, что шестого марта в Нью-Йорке, как сообщили по ТВ, на Вест 11-й улице взлетел в воздух четырехэтажный дом, в котором студенты-экстремисты из хороших семей снаряжали мины и бомбы, готовясь до основания разрушить старый мир, чтобы построить свой, новый. Завтра будет поздно, говорил он мне, армия разлагается, только что специальная комиссия установила, что шестеро из каждой десятки солдат Форт-Брагга курят марихуану или делают себе уколы китайского героина. Гибнет Америка! Он с возмущением рассказал, что какой-то «зеленый берет» выхватил у его жены сумочку с деньгами у входа в суперсам и пытался бежать. Его схватила Эм-Пи — военная полиция. Он оказался наркоманом, которому обязательно надо было достать деньги, чтобы «похмелиться» героином, а то у него начинались уже корчи. Я сказал ему, что меня буквально одолевают своими исповедями эти «джанки» — наркоманы, просят — не столько духовной помощи, сколько денег на героин.

Вопрос. Какие еще отмечал он признаки гибели Америки?

Ответ. «Вьетники» сожгли на демонстрации в Вашингтоне американский флаг. В штате Миссисипи тогда объявили о первом смешанном браке в этом штате: негр женился на белой. А в штате Нью-Йорк впервые узаконили аборты по желанию женщин. Конгресс снизил возрастной избирательный ценз до восемнадцати лет. Женщины требуют всюду и везде равных прав с мужчинами. Освободительный фронт «веселых», то есть гомиков, прости господи, тоже добивается равных прав. И венерические заболевания достигли невиданного уровня. В армии и на флоте разрешили ношение усов и бород, отменили зарю с горном. А доллар все падает в цене, в экономике начался новый спад. Растет влияние Советов. «Желтая опасность». Безработица, инфляция… Впрочем, Джеф считал, инфляция, как в веймарской Германии, может, разорив средние классы, привести к Гитлеру в Америке.

Вопрос. И это его не пугало?

Ответ. У нас бы он назывался по-нашему, скажем, Барри Голдуотером или Джорджем Уоллесом. Инфляция его страшно раздражала. Он вернулся после двух лет во Вьетнаме, накопил денег, а приехал домой и ахнул: все дико подорожало — цены в лавках, такси, автомеханик, водопроводчик, слесарь, парикмахер, номер в отеле или мотеле. Выходит, Никсон ему платил бумагой за Вьетнам. Взлетели цены на автомашины, плавательные бассейны…

Вопрос. Тревожило ли подсудимого движение черных за гражданские права?

Ответ. Еще как! Он не называл негров «черными», как это требовали они уже десять и пятнадцать лет назад и как это теперь делается, хотя мне, признаюсь, не понятно, что плохого в слове «негр». Другое дело «кун» или там черномазый… Он читал вождя «Черных пантер» Элдриджа Кливера, Малькольма Икса, даже Уильяма Дюбуа и других негров и проклинал тот день, когда неграм показали букварь, дважды проклинал того, кто выписал первому негру аттестат об окончании средней школы, трижды проклинал колледжи, выдавшие неграм дипломы, в том числе и медицинские колледжи…

Вопрос. Как относился он к убийству доктора Мартина Лютера Кинга-младшего?

Ответ. Не думаю, что он оправдывал убийство, но он считал, как большинство из нас, что Кингу, этому «апостолу мира», не следовало лезть на рожон. В нашей беседе он особенно возмущался тем, что вдове Кинга Коретте в марте шестьдесят девятого дали выступить с проповедью — женщине, негритянке!. — в соборе святого Павла в Лондоне. Меня, к примеру, никто туда не приглашал…

Вопрос. Что он говорил о церкви?

Ответ. Он переживал как личную трагедию тот прискорбный факт, что многие чересчур добрые христиане готовы были пожертвовать сотни тысяч долларов шантажисту Джеймсу Формэну. «Формэн — Мэнсон, Мэнсон — Формэн, — все твердил он. — Для Формэна, значит, для Мэнсона…» Он справедливо негодовал на церковь своих отцов и дедов за то, что она не только на словах выступала против войны во Вьетнаме и расизма, но и на деле, становясь на сторону диссидентов, предоставляла убежище дезертирам из американской армии! О, как он бесился, осуждая и папу Павла Шестого, который «порозовел», и квакеров, которые пикетировали Белый дом, в коем сидел квакер Никсон, с плакатами: «Тысячи умирают во Вьетнаме, и все они — дети божьи!» Да он чуть не плакал, когда говорил мне, что квакеры посылают цветным в Северный Вьетнам медикаменты, а их не хватало ему в Южном Вьетнаме!..

Вопрос. Вспоминал ли он какие-либо религиозные эпизоды во Вьетнаме?

Ответ. Во Вьетнаме? Что-то не помню… Ах, да! На его глазах облил себя бензином и сжег себя заживо буддистский монах, протестовавший против войны. Это было под Сайгоном, и я помню, что доктор Мак-Дональд несколько раз повторил: это был двадцать восьмой монах, двадцать восьмой по счету… Его это здорово потрясло. «Они победили нас, — сказал он о вьетнамцах, — потому что им не дорога была жизнь, они не жалели себя…» И еще он говорил: «Но мы победим их, если проявим еще большую силу духа, если будем готовы на любые, даже самые страшные, немыслимо страшные жертвы, потому что…» И тут он меня просто ошеломил: «Потому, — говорит, — что идет 1969 год, год поражения Америки и высадки, вопреки божьей воле, человека на Луну… двух человек — Армстронга и Олдрина… Все дело в магии чисел… Светопреставления ждали и в 1666 году, и в 1696-м, в гробы ложились в ожидании Страшного суда, Антихриста и второго пришествия Христа… А оказывается, начался Апокалипсис, конец света, в 1969 году…»

Вопрос. Седьмого марта, часа в три пополудни, в нашем полушарии должно было произойти полное затмение солнца. Комментировал ли как-нибудь этот астрономический феномен доктор Мак-Дональд?

Ответ. О, да! И очень бурно. Он сказал, что это явление несомненно апокалипсическое, божье знамение. Я успокаивал его и спросил, неужели он так несовременен, что верит в астрологию и всяческую антихристианскую чушь. На это он ответил, что в каждом человеке есть доктор Джекиль и мистер Хайд, человек и зверь, и зверь в нем боится, как все животные, затмения.

Отпустив свидетеля с видимым удовлетворением, прокурор присовокупил с видом тореро, наносящего последний удар быку:

— И вот передо мной карточка, читательская карточка доктора Мак-Дональда в библиотеке университета Фейетвилла. Записался в конце ноября 1969 года. Брал книги по пятое марта 1970 года. Еще одна мистерия: не брал он ни книг по хирургии, ни трактатов по психоанализу или судебной медицине, а только лишь труды по оккультным наукам: «Толкование Апокалипсиса», «Демонология», «Паракинезис», «Кольцо Пифагора, или Предсказание судьбы», вдруг роман Орвилла «1984» и последняя книга: «Ритуальные убийства»…

Защитник снова вызвал капеллана.

Вопрос. Вы сообщили нам массу интересных фактов, отче, но прокурор намеренно не задал вам самый главный вопрос: как вы сами, как духовный отец «зеленых беретов», отнеслись к тому, что вам говорил доктор Мак-Дональд?

Ответ. Я потому запомнил эту беседу, что просто возлюбил брата своего во Христе доктора Джефа Мак-Дональда. Ищущий, глубоко верующий, истинно религиозный человек, хотя и католик. Таких среди «зеленых беретов», как вы сами понимаете, было, увы, не так уж много. Я почти во всем с ним соглашался и после нашей беседы мысленно обратился ко всеблагому: «Господи, даждь нам поболе таких «зеленых беретов»!..»

Как-то Мак-Дональд заявил мне: «Мой герой — полковник Пол Тиббетс-младший. Да, да! Тот, который командовал первым атомным налетом на Хиросиму. Ведь сначала он был хирургом, а потом перешел в авиацию, чтобы громить японских мартышек. Он был командиром того исторического бомбардировщика «сверхкрепости» Б-29 по названию «Энола Гей» — так звали мать Тиббетса. Шестого августа «Энола Гей» сбросила «Малыша» на Хиросиму. Жалко, что не на Токио. «Малыш» спускался на парашюте… тихо, беззвучно, и люди внизу не знали, что их ждет… Летчик Клод Изерли был слабаком — спятил, угодил в желтый дом — совесть, видите ли, его замучила. А Тиббетс молодец! Сейчас он генерал, президент авиационного концерна в Огайо, и совесть его чиста, как младенческая слеза! «Я выполнил приказ и не сожалею об этом!» — заявил он недавно. Да, Тиббетс мой герой!»

Защитник поблагодарил преподобного и прибавил, что прокурор, верный себе, коварно извратил показания святого отца, однако теперь справедливость восторжествовала. Возможно, подзащитный и допускал какие-то чересчур резкие выражения в адрес диссидентов, но ему это простительно, поскольку он вернулся из горнила войны и столкнулся с людьми, предававшими налево и направо родину. Так думали тогда около пятидесяти тысяч жителей военной базы Форт-Брагг, но никто по этой причине не только не расправлялся со своими близкими, но и не выгонял из дому кошек и собак.

Зал встретил это заявление защиты легким смехом.

Защитник вызвал доктора Мак-Дональда.

Вопрос. Помните ли вы этот разговор с преподобным Джоном Ноксом Мак-Артуром?

Ответ. Да, в общих чертах.

Вопрос. Помните ли вы упоминание о докторе Джекиле и мистере Хайде, мухе, из которой наш маг-прокурор, кажется, намерен раздуть очередного своего слона?

Ответ. Не припоминаю что-то…

Вопрос. Читали ли вы этот роман Стивенсона?

Ответ. В юности, кажется, читал, картину видел…

Вопрос. Сыграла ли какую-либо заметную роль в вашей жизни эта книга?

Ответ. Никакой.

Вопрос. Что вы делали во время затмения?

Ответ. Вышел на улицу с женой и детьми, чтобы смотреть на солнце сквозь закопченные стекла.

Вопрос. Были ли вы испуганы, встревожены?

Ответ. Меня только беспокоила немного реакция детей на это интереснейшее явление, но я их заранее успокоил и считал, что они должны, обязательно должны увидеть такой редкий феномен.

Вопрос. При этом находились рядом ваши соседи, друзья?

Ответ. Конечно, и все шутили и смеялись.

Отпустив с улыбкой своего подзащитного, мистер Кабаллеро еще шире улыбнулся и объявил:

— Кажется, мы только и делаем здесь, что пускаем мыльные пузыри, — он глянул красноречиво на прокурора, — и тут же заставляем их лопаться. Увы, аргументы обвинения лопаются от булавочного укола!

Смех в зале.

 

ВИНОВАТЫ ЛИ ХИППИ?

А. Б. В. Крейг начал штурм на другом фланге:

— Убийство семьи Мак-Дональдов было совершено до опубликования большей части материалов следствия и процесса банды Мэнсона, и потому убийца не учел многих факторов, которые стали известны публике позднее. Все в инсценировке Мак-Дональда в точности соответствует весьма ограниченным исходным данным, содержащимся в статье, напечатанной в 1969 году в «Эсквайре», и нет ни одной детали, типичной для мэнсоновских убийств из тех, что вскрылись лишь со временем. Так, из стенограммы процесса банды Мэнсона известно, что решающее значение выбора дома Поланских для налета имело его изолированное, уединенное месторасположение в Бельэйре. Убийца Мак-Дональдов этого не мог знать и потому не принял во внимание, что квартиру Мак-Дональдов в многоквартирном доме, в скученном районе тесного Форт-Брагга, никак нельзя было назвать изолированной и уединенной. К тому же всем известно, что в домах новой постройки нельзя включить громко проигрыватель, радио, телевизор, нельзя даже чихнуть, чтобы тебя не услышали соседи. И еще одна деталь: бандиты Мэнсона не только подняли шум и крик, но и стреляли из револьвера внутри виллы Поланских и около нее, но соседи Мак-Дональдов в ночь убийства не слышали ни шума, ни борьбы, ни воплей женщины и детей, которых резали заживо. Кроме того, трудно допустить, чтобы какие-то злоумышленники решились напасть в Форт-Брагге на квартиру, зная прекрасно, что даже у врача — «зеленого берета» вполне может оказаться под рукой огнестрельное оружие, чего не слишком опасались мэнсоновские бандиты, вторгаясь в дом киноартистки Шарон Тейт. С одним автоматом Ар-15 легко можно было отбиться от целой банды. И наконец, мы установили, что ни один член банды Мэнсона — вот ее полный список, ваша честь, — и близко не находился от штата Северная Каролина в марте 1969 года!

— Туше, — негромко воскликнул кто-то из репортеров.

Это заявление заметно произвело некоторое впечатление и на жюри, и на судью, и на публику, но защитник тут же довольно удачно парировал удар обвинения:

— Прокурор вновь и вновь передергивает факты, ваша честь, и безбожно перевирает позицию и заявления защиты. Вношу ясность: мы никогда и нигде не утверждали, что убийство Мак-Дональдов — дело рук обязательно банды Мэнсона, как таковой. Мы могли допускать, что к ней были причастны какие-то отколовшиеся ее члены, хиппари, приходившие к Мэнсону и уходившие от него, встречавшиеся с ним, возможно, в Лос-Анджелесе. Мы утверждали и утверждаем, что убийство жены доктора Мак-Дональда и малюток совершили хиппари, знакомые с методами банды Мэнсона в тех пределах, в которых они освещались средствами массовой информации, а суд согласится с нами, что не было в нашей стране человека, который в 1969 году не слышал бы о мэнсоновских убийствах.

Экс-капитан Роберт Мараско, заискивая перед экс-полковником Роэлтом, повернулся к нему с торжествующей улыбкой и показал растопыренными пальцами знак: виктория! победа! Но до победы было еще далеко.

— Напрасно пытается мистер Кабаллеро, — возражал прокурор, — представить хиппи как отпетых головорезов и отъявленных убийц. Кем на самом деле были эти хиппи?

Прокурор углубился в историю хиппи, стремясь очистить этот пестрый народец от легенд и басен, сочиненных вокруг него обывательскими сплетнями и средствами массовой информации, стоящей на страже истеблишмента.

Рубеж шестидесятых и семидесятых годов был временем бурных студенческих волнений, захвативших всю страну. «Студенческая власть» грозила, казалось, устоям Америки. В эпицентре волнений стоял вопрос о войне во Вьетнаме. Борьба за гражданские права против расовой сегрегации в школах также объединила тысячи студентов. Все шире включались в студенческое движение и старшеклассники. В почтеннейшем Гарвардском университете, исстари бывшем гнездом снобов-консерваторов, члены организации «Студенты — за демократические действия» требовали изгнать из всех колледжей страны Корпус обучения офицеров резерва. В Корнелльском университете черные студенты вооружились ружьями. В Калифорнийском университете и черные, и белые студенты дружно голосовали против увольнения популярного преподавателя-коммуниста Анджелы Дэвис. Эдгар Гувер бил тревогу: «Никогда прежде в нашей истории не было столь сильного революционного марксистского движения, стремящегося сокрушить установленную власть…» Особенно пугали его «Черные пантеры», как ударный отряд черных борцов за гражданские права. Кроме директора ФБР, губернатору Калифорнии Рональду Рейгану и самому президенту Никсону мерещился в студентах призрак надвигающейся революции. Хотя в стране оставался лишь один штат — Миссисипи, запрещавший преподавание учения Дарвина специальным «обезьяньим законом», многие штаты под давлением пуритан-родителей собирались запретить в школах всякое сексуальное образование, объявляя его очередным «коммунистическим заговором», вроде флюороскопии. Как потом выяснилось, ЦРУ, считая деятельность ФБР против студентов абсолютно недостаточной, стало активно вести подрывную работу среди противников войны в колледжах. В Форт-Брагге политические наставники «зеленых беретов» изображали студентов-«мирников», а заодно и хиппи, как внутренних врагов Америки. Такую же накачку получали и национальная гвардия, и полиция.

Студенты-экстремисты взрывали бомбами и поджигали на своих «кампусах» здания Корпуса обучения офицеров резерва и лаборатории, выполнявшие заказы Пентагона и военной промышленности. В Санта-Барбаре они сожгли филиал «Бэнк оф Америка». Студенческие волнения перекинулись даже за океан, во многие и многие капиталистические страны. Весной 1970 года национальные гвардейцы стреляли в демонстрацию студентов Кентского университета штата Огайо, убив из армейских винтовок М-1 четырех и ранив несколько демонстрантов. В Джексоновском колледже, штат Миссисипи, полицейские застрелили двух черных студентов.

Хиппи и участвовали и не участвовали в студенческом движении. Среди них были и доморощенные анархисты, и сторонники пассивного сопротивления, но больше юнцов и девиц совершенно аполитичных, привлеченных в «коммуны» хиппарей их экзотической одеждой и модой, на какое-то время ставшей модой не только Америки, но и международной. Хиппи ввели моду на длинные волосы и джинсы, бусы, цветы, заплаты, «психоделические» краски и рисунки, ранее украшавшие альбомы психиатров, исследовавших творчество душевнобольных. Из них выделились йиппи (во главе с Молодежной интернациональной партией), пытавшиеся поднять хиппи на политическую борьбу, но большинство из них, бросив учебу, не шли в революцию, а продолжали увлекаться поп-музыкой и джазом, «проветриванием мозгов», наркотиками, свободным сексом и почти кругосветным бродяжничеством.

— Список преступлений, содеянных хиппи, — закончил прокурор, — совсем невелик, что я могу доказать с фактами в руках, фактами, собранными ФБР и Интерполом. К тому же установлено, что большая часть преступлений, в которых они обвинялись, была совершена уголовниками, рецидивистами, которые маскировались под них, и лучший тому пример — Мэнсон. Знай доктор Мак-Дональд о вердикте, который вынесет время хиппи, ныне исчезнувшим, не находись он под влиянием антихипповой истерии во время убийства, он никогда бы не пытался свалить вину за него на этих людей. Американская молодежь не пошла ни за Мэнсоном, ни за «зелеными беретами». Обвинять хиппи в бессмысленном и крайне невероятном, да просто невозможном истреблении семьи Мак-Дональдов в Форт-Брагге — это все равно, что в наше время судить ведьму или колдуна.

Защитник поднялся с таким видом, будто следующее его заявление окончательно повергнет обвинителя во прах.

— Прокурор пытается уверить нас, что хиппи — это «дети-цветы», это агнцы и ангелы во плоти. Как бы не так! И вот, леди и джентльмены, тому доказательство: 19 октября 1970 года все газеты Америки сообщили о невероятном по своей чудовищности преступлении калифорнийского хиппи Джона Линли Фрейзира, который застрелил известного глазного врача Виктора М. Охта, его жену, двух детей и секретаршу, бросил их тела в наполненный бассейн у виллы семейства Охта на вершине горы близ городка Санта-Круз, штат Калифорния, и поджег виллу. Пожарники, обнаружившие эти пять трупов в бассейне, где вода стала красной от крови, нашли и напечатанную на машинке записку. В ней убийца объявлял третью мировую войну всем, кто загрязнял окружающую среду! Подобный мотив и выбор жертв ясно указывали на то, что этот хиппи обезумел от ЛСД, что и было установлено судебно-медицинской экспертизой. Суд удостоверил, что Фрейзир, этот хиппи-монстр, такой же длинноволосый и бородатый, как Мэнсон, вдохновлялся примером мэнсоновских бандитов. Вся эта леденящая кровь история, происшедшая всего через полгода после убийства семьи Мак-Дональдов, свидетельствует не только о том, что хиппи, теряя облик человеческий под влиянием ЛСД, сплошь и рядом, подобно хиппи мэнсоновской банды, шли на всевозможные безумные злодейства, включая убийство ни в чем не повинных людей, но и о том, что именно такое преступление было совершено ими против семьи Мак-Дональдов!..

— Наш прокурор в нокдауне! — со спортивным азартом в голосе прокомментировал репортер «Роли таймс».

Прокурор, однако, и тут проявил свои бойцовские качества.

— Ничего пример Фрейзира не доказывает, и прежде всего потому, что это было единственное преступление, которое, подобно убийствам банды Мэнсона, инкриминировалось безосновательно хиппи. Мы, конечно, заранее знали, что защита вспомнит о нем и будет толковать его вкривь и вкось в тщетном стремлении обелить подзащитного, и сделали соответствующие выписки из дела Фрейзира и Мэнсона. Вот факты. Номер один: Фрейзир, юный, одинокий бродяга, недоучка, не был настоящим хиппи, а лишь хотел примазаться к ним, точно так же как и Мэнсон, и преступление свое совершил под влиянием навязчивой идеи, имевшей лишь самое отдаленное отношение к экологии, к защите окружающей среды. Он хотел показать не принимавшим его в свою компанию хиппи, что он один, подобно банде Мэнсона, может убить сразу пять человек. Факт второй. Хиппи в городке Фресно близ Вера-Круза помогли полиции найти и арестовать убийцу. Никто из них никого не убивал. Факт третий: отнюдь не все наркоманы, так же как и пьяницы, убийцы. Напомню, что в 1970 году были арестованы за наркоманию сыновья покойного сенатора Роберта Кеннеди, председателя верховного суда штата Нью-Йорк Теодора Розенберга, губернатора Нью-Джерси, сенатора от Южной Каролины, канцлера университета Северной Каролины. Факт четвертый: свой безумный замысел Фрейзир осуществил под воздействием не ЛСД, а героина. Доказано судебно-медицинскими экспертами в ходе процесса банды Мэнсона, что ЛСД вызывает не маниакальную, агрессивную реакцию, опасную для окружающих, а реакцию депрессивную, что было установлено и в специальных опытах ЦРУ, ныне преданных огласке. Кстати, напомню, что убийцы Мэнсона не принимали ЛСД до убийства. Этот факт не был известен доктору Мак-Дональду, и поэтому выдуманные им хиппи распевают, совершая убийство, песенку во славу ЛСД! И все это неопровержимо свидетельствует, ваша честь, леди и джентльмены, мистер Кабаллеро, против обвиняемого. Факт пятый: вот справка местного полицейского управления: в 1969—1970 годах никто не видел иногородних хиппарей ни в Форт-Брагге, ни в Фейетвилле. Не отмечено ни одного доказательства существования мифической четверки хиппарей в наших краях. Не зарегистрировано ни одного преступления, совершенного у нас хиппи, за все годы после убийства семьи Мак-Дональдов!

— Кабаллеро в нокауте! — приглушенной скороговоркой выпалил репортер из Роли. — Сумеет ли упрямый калифорниец подняться на ноги после удара нашего парня из Северной Каролины? Раз, два, три, четыре…

Но защитник поглядел на часы — далеко ли еще до гонга? — и, заметив, что пустопорожние упражнения прокурора в казуистике не заслуживают серьезного разбора и ложность их самоочевидна, объявил, что намерен перейти к показаниям подзащитного.

Взволнованный гул пронесся по залу. Самый воздух в нем так наэлектризовался, что проснулся даже гробовщик — староста присяжных. Зал затаил дыхание. Слышно было, как под потолком жужжали жирные мухи. Все со жгучим интересом уставились на заметно побледневшего под своим калифорнийским загаром подсудимого — единственного живого свидетеля убийства семьи Мак-Дональдов.

Грант поспешно сменил кассету в своем «Сони».

— Защита вызывает в качестве свидетеля доктора Мак-Дональда!

Глядя на вставшего Мак-Дональда, Грант прикинул: рост — почти шесть футов, вес 190—200 фунтов.

Возвысив голос, судебный клерк сказал:

— Поднимите, пожалуйста, вашу правую руку! Клянетесь ли вы говорить правду, одну правду и ничего кроме правды?

— Клянусь, — ответил доктор Мак-Дональд, — да поможет мне бог!

В этот исполненный драматизма момент непрерывно загорались ярким, слепящим светом фотовспышки. Человек, христианин, обвиняемый в тройном убийстве, клялся на Священном писании, что будет говорить только правду. Согласно учению церкви и всем христианским понятиям одним словом лжи и малейшим лжесвидетельством он обрекал себя на вечные адские муки. Голос Мак-Дональда не дрогнул. Он был спокоен, серьезен, держался с достоинством. С неподдельным волнением, со слезами на глазах рассказывал он об убийстве:

— В тот день я много работал, — начал доктор Джеффри Р. Мак-Дональд. — И в хирургическом отделении, и за городом, в больнице, где я подрабатывал по вечерам. Когда приехал домой, жены еще не было. Занимался с детьми, за которыми днем присматривала соседская дочка. Потом накормил их ужином и уложил спать. Помню женину вышивку на пижамке Кристи: «Маленький ангелочек».

Почитал медицинскую литературу — статью о легочных операциях. Наконец приехала жена с занятий по детской психологии. Как всегда, мы обнялись, поцеловались. Ведь мы все еще считали себя молодоженами. Колетт была моей первой настоящей любовью, как и я у нее. «Ты замечательно выглядишь, — сказал я ей, — как миллион долларов!» — «Ну что ты, — улыбнулась она в ответ, — я так сегодня устала, и вот это… — Она погладила по животику. — Спасибо, милый, что ты много мне помогаешь». Ужинать она отказалась, хотя я хотел подогреть ей гамбургские котлеты с картошкой, жаренной по-французски, — это блюдо всегда мне удавалось. Я сказал, что могу поджарить свиные отбивные или ее любимую радужную форель, напомнил, что морозильник у нас набит, как всегда, клубничным мороженым и шоколадным: Кимми обожала клубничное, а Кристи — шоколадное. Она ничего не хотела. Тогда я усадил ее у телевизора, подал ей рюмку французского ликера — кажется, это был «Куантро» — и сам выпил с ней рюмочку. Ликер мы запили банкой диэт-пепси… — По правой щеке неподвижного лица Мак-Дональда скользнула одинокая слезинка. — Мы сидели, обнявшись, на софе и смотрели сначала программу Боба Хоупа, смеялись над его шутками, потом слушали в одиннадцать вечера последние известия. Что-то говорили про принца Народома Сианука и про Пол Пота… В паузах было слышно, как хлещет по окнам ледяной дождь… Говорили о лейтенанте Колли и миланском побоище… Когда начался шоу Джонни Карсона, Колетт сказала, что устала и пойдет спать. Я крепко поцеловал ее и проводил в нашу спальню. Моя нежная, моя хрупкая, легко ранимая Колетт…

Я досмотрел до конца шоу. Джонни привел меня в хорошее настроение после последних известий — удручало, что вьетнамская война затягивалась, света в туннеле так все и не было видно… Выключив телевизор, я лег на софу и стал читать… дочитывать детектив Микки Спиллэйна «Поцелуй меня смертельно». Должен сказать, что вообще-то я такое чтиво не любил, слишком много насилия, крови, секса. Я всегда предпочитал умные детективы, например Дуайта Макдональда…

Услышав, что заплакала Кристи, я, как обычно, пошел, дал ей бутылочку с шоколадным напитком. Поцеловал в лобик. Книжку закончил читать часа в два ночи. Дождь не прекращался, шумел в деревьях. Я пошел на кухню, вымыл посуду после ужина, сам помылся в ванной и отправился спать. Тут я увидел, что Кристи, как это нередко бывало, перекочевала из своей кроватки в нашу спальню и улеглась рядом со своей мамой на мое место. Поднимая ее на руки, я заметил, что она опять намочила постель. Я отнес спящую в ее спаленку, уложил, сменил штанишки нашему «маленькому ангелочку» и, не желая будить Колетт, чтобы сменить простыню, взял одеяло и улегся на софе в гостиной.

Проспал я час-полтора, может, два. Разбудил меня крик жены: «Джеф! Джеф! Помоги!.. Что они со мной делают?!» И тут же услышал вопль Кимми: «Папа! Папа! Папочка!..» Перед собой я увидел четырех незнакомцев.

Он провел рукой по застывшему лицу, судорожно откашлялся.

— Ближе других стоял ко мне около софы и журнального столика здоровенный негр в армейской полевой куртке с сержантскими шевронами на рукаве. Он двинулся, рыча, ко мне, опрокинул столик с журналами и цветочным горшком. Он схватил меня за верх пижамы…

Моя бедная кареглазая Колетт… такая добрая, красивая, мы жили с ней шесть лет душа в душу… Ей было только двадцать шесть лет… Их было четверо, они ворвались ночью в нашу квартиру, зажгли свечи и скандировали: «Убей свиней! Убей свиней!» Двое молодых белых парней с длинными волосами, один негр, тоже совсем молодой, и девушка с распущенными светлыми волосами до пояса, со свечой в руках, а в руках у парней — ножи… Все в протертых джинсах и джинсовых куртках. Безумные глаза… Они зажгли свечи и повторяли нараспев: «ЛСД! ЛСД! Убей свиней! Убей свиней!» Я не верил, не мог поверить, что они способны на убийство…

Что я могу сказать о них? У меня не было времени их рассматривать. Волосы и бороды грязные, нечесаные, мокрые от дождя. Один из белых был шатен с усами, другой блондин. Кажется, он был в перчатках… Шатен повыше, длиннолицый, довольно красивый, а глаза пустые… с меня ростом, в красном свитере с капюшоном. Фигура мускулистая, спортивная. На шее — крест на цепочке, какие-то бусы, кожаный ремешок. Второй с виду итальянец, похожий на хорька. Глаза — гвоздики. Жирные волосы. На них не было верхней одежды — видно, подъехали к дому на машине. Да, второй парень был в серой робе с накладными карманами. Рожа наркомана. Девчонка невысокая, невзрачная, светлая, с веснушками. Глаза тоже выкаченные, безумные, как у ведьмы. Узкое лицо, нос с горбинкой. Противный резкий голос. Мини-юбка, высокие светлые сапоги. Грязно-белая фетровая шляпа с широкими, мягкими полями. Они меня взяли врасплох, я никак не мог ждать нападения — ведь Форт-Брагг не Сайгон, не Ня-Чанг, а главная база американской армии! Я забыл о внутренних врагах, не менее коварных и жестоких, чем вьетконговцы. Когда я их увидел, я подумал, святая простота, что у них что-то случилось с машиной и они постучались за помощью. И вдруг я увидел в их руках ножи. Все во мне застыло. Негр ударил меня моей бейсбольной лаптой по голове. Я ухватился за лапту — она была скользкой, словно от крови. Я отбивался как мог, кричал, ругался, грозил. Вдруг острая боль пронзила мне грудь. Меня ударили в грудь ледорубом. Теряя сознание, я пробил себе путь к софе, к коридору. Кажется, снова я слышал: «ЛСД! ЛСД! Убей свиней! Убей свиней!» Думаю, что я начал приходить в себя, а они, заметив это, снова наносили мне удары ножами, и я опять терял сознание. Я не видел, как убивали моих любимых, не видел…

Очнулся… Болела голова, болела грудь, было трудно дышать. В квартире было темно и тихо. Налетчики ушли… след простыл… Я весь дрожал как в лихорадке, зуб на зуб не попадал… Рваная, окровавленная пижамная куртка была стянута на руки. Я кое-как высвободил руки, с большим трудом поднялся на ноги, потащился по комнатам… увидел Колетт… вытащил у нее нож из груди… Пульса у нее не было… сердце не билось… И у детей тоже… у моих дочерей… Я пошел на кухню — увидел, что дверь закрыта. Передняя дверь тоже была закрыта. Видимо, они пришли с черного хода, со двора, через кухню… В ванной я осмотрел свои раны… одна из них, самая тяжелая, пузырилась при выдохе… я понял, что у меня пробито легкое, левое легкое работает вполсилы… Острие ледоруба прошло в двух пальцах от сердца… Я не верил, не мог поверить, что Колетт, Кристи, Кимми… все они убиты, умерли, мертвы… Я стал звонить, звать «скорую помощь»… звонил из спальни, из кухни… Пытался сделать искусственное дыхание жене — воздух пузырился в ранах на ее груди… значит, легкие пробиты… и детям пытался делать, и тоже… тоже кровь пузырилась в ранах… Кругом — кровища… Вернулся к Колетт, смотрю на ее исколотую ножом грудь и глазам своим не верю… Зачем-то я накрыл ее грудь своей пижамной курткой… Пошел опять к дочкам… Делал искусственное дыхание Кимми и Кристи… все напрасно… Но я не мог посмотреть правде в глаза, поверить, что они убиты…

Машинально бил я кулаком по груди, чтобы заставить забиться остановившееся сердце… зажимал нос, дул в рот, чтобы восстановить дыхание… Сначала — несколько сильных вдохов, затем — глубокие выдохи каждые пять секунд… раз, два, три, четыре, пять — вдох… раз, два, три, четыре, пять — выдох… Нажимал ладонью на грудь — шестьдесят нажимов в минуту… Но воздух выходил из легких наружу, как из дырявых мехов… Это меня убивало…

Когда я пришел в себя, по квартире нашей ходила военная полиция. Я лежал, обнимая свою мертвую жену. — Тут он с трудом подавил рыдания. — Они убили ее. Сначала избили до потери сознания, а затем нанесли ей сорок ударов ножами. Так установили военные врачи. У меня насчитали семнадцать колотых и резаных ножевых ранений. Так же исколоты и изрезаны были и мои бедные дочурки — пятилетняя моя Кимберли и Кристина, двухлетний ангелочек!..

В зале суда женщины утирали глаза. Бывший полковник-зеленоберетчик Роэлт, который мог бы недрогнувшей рукой отправить к Будде всех детей Вьетнама, Южного и Северного, тоже поднес платок к увлажнившимся глазам.

На вечернем заседании суда из перекрестного допроса, которому подверг подсудимого дотошный и въедливый прокурор, Грант вдруг увидел, что в трогательных показаниях Мак-Дональда больше дыр, чем в решете.

В протоколе, составленном военной полицией при обнаружении трупов жены Мак-Дональда и его детей, указывалось, что кровавый отпечаток следа ноги Мак-Дональда вел из спальни младшей дочери Кристины, и имелась фотография этого следа.

В залитой кровью квартире полиция обнаружила экземпляр популярного журнала «Эсквайр» об убийствах, совершенных калифорнийской бандой Чарльза Мэнсона, которые могли послужить моделью для инсценировки Мак-Дональда.

Из семнадцати ранений Мак-Дональда не оказалось ни одного тяжелого, повредившего важную артерию или вену на руках или на шее. Был один лишь легкий прокол легкого. И лишь на эту рану потребовалось наложить швы.

Согласно акту, подписанному военными врачами, у Мак-Дональда не было ни одного ранения, которого он не мог бы нанести себе сам.

— При желании и достаточной решимости, как известно, — сказал в абсолютной тишине прокурор, — самоубийца легко закалывает себя ножом, был бы нож достаточно большим и острым. А у Мак-Дональда не было, как ни странно, ни одного по-настоящему опасного ранения. Видимо, сей любитель судебной медицины не знал, что вопросы инсценировки убийств и самоубийств хорошо и всесторонне у нас изучены и разработаны. С научной точностью выявляются не только самострелы, но и ложные суисидальные попытки и убийства, инсценированные с помощью ножей всех видов. Но военно-судебно-медицинские эксперты, занимающиеся делом Мак-Дональда, хорошо подготовленные в этой области, не завершили свою работу в связи с неожиданным прекращением следствия. Мак-Дональд, видимо, не знал, что можно, изловчившись, нанести себе ножевое ранение, например, в то место между лопаток, куда не достают собственные руки. Для этого достаточно, скажем, зажать нож в дверях на соответствующем уровне и с расчетом напороться на его острие. Разумеется, для этого требуется воля и выдержка. Но изуверам их не занимать.

Большому компьютеру университета Северной Каролины я задал такой вопрос: какие шансы уцелеть у человека, на которого напали четыре бандита с ножами, которыми они нанесли семнадцать ранений? Электронно-вычислительная машина ответила мне: шансы уцелеть у этого человека ничтожные. А сколько, спросил я эту мудрую машину, этого оракула нашего времени, получил бы он смертельных ранений? Семь-восемь, ответила машина. Сравним это с числом ножевых ранений, нанесенных убийцами Мэнсона Шарон Тейт: шестнадцать ранений, из них пять смертельных. Почему меньше? Потому что машина учитывала, что на Мак-Дональда якобы напали трое мужчин и одна девушка, нанесших ему в среднем по четыре удара, в то время как на Шарон Тейт сыпались ножевые удары одного парня и двух девушек, нанесших ей в среднем по пять ударов ножом.

Итак, компьютер практически не допускает, чтобы Мак-Дональд уцелел! И совершенно невозможно, чтобы он не получил даже ни одного опасного для жизни, ни одного тяжелого ранения! Невозможно!

А далее мы еще увидим, что ножи мэнсоновских убийц были почти вдвое меньше! Вот эти документы. Прошу приобщить их к делу.

Есть люди, которые ни на грош не верят машинам. Что ж, я собрал консилиум из пяти экспертов судебной медицины, патологоанатомов во главе с авторитетнейшим доктором Сайрусом С. Сполдингом, членом Американской академии судебной науки, и задал им тот же вопрос. Все пятеро джентльменов ответили, что только чудо могло бы спасти Мак-Дональда, что у него не было практически шансов уцелеть. Из этих пяти светил судебной медицины четверо считают — вот акт, — что такое чудо не могло состояться. А машина, шестой эксперт, чудес не признает. Таким образом, этот суд присяжных признал Мак-Дональда по сути дела виновным в предъявленном ему здесь преступлении. Разумеется, я не могу и не хочу предрешать приговор этого высокого суда, но убежден, что все мы должны прислушаться к вышеуказанному вердикту.

Доктор Сполдинг и его коллеги рассказали мне, что лица, стремящиеся обмануть закон с помощью инсценированного нападения, часто наносят себе тяжелые, опасные для жизни раны. Мало того, случается, что они переусердствуют, переиграют и покалечат или даже убьют себя. Мак-Дональд, как мы видим, не переиграл. Нет, он явно не доиграл, слишком пожалел себя. В порядке консультации доктор Сполдинг и его коллеги сообщили мне — и вот акт, — что характер ран Мак-Дональда был таков, что он не мог потерять от них сознание. Шок, конечно, допустим, если верить версии Мак-Дональда, которую опровергают факты. Шок мог вызвать беспамятство, хотя и это вряд ли могло быть, учитывая особую психоустойчивость подсудимого, удостоверенную специальными тестами «зеленых беретов».

Таким образом, доктор Мак-Дональд не терял сознания. Он лежал на полу, в луже застывающей крови, в объятиях мертвой, убитой им жены. Свет оставался включенным. Он видел закатившиеся глаза Колетт, выражение смертельного ужаса на ее лице, лице женщины, которую он еще недавно любил. Перед глазами у него были Кимберли и Кристина, зарезанные им в их спальнях. И со стен на него смотрели Колетт и дочери, здоровые, улыбающиеся, смеющиеся, полные жизни…

Тянулись часы, бесконечные как вечность. У него успокоился пульс. Но могло ли успокоиться его сердце? Что было у убийцы на душе? Этого никто никогда не узнает. Он попал в ад. В ад, который сотворил сам. Он не мог встать, не мог пошевелиться, потому что засыхающая кровь скрепила объятия Колетт. Он ждал прихода людей и страшился этого прихода. Кухонную дверь он оставил открытой, чтобы скорее нашли, скорее пришли…

Телефонистка штабного коммутатора в ту ночь, в ночь с понедельника 16 февраля на вторник 17 февраля 1970 года, дремала, когда раздался телефонный звонок. Отвечая, телефонистка взглянула на настенные часы: 3.40.

— Кэсл-драйв, дом пятьсот сорок четыре… Помогите!.. Напали, зарезали… Скорее!.. — Голос слабый, еле слышный.

— Соединяю вас с военной полицией. Говорите!..

— Кэсл-драйв, пятьсот сорок четыре… На помощь!.. Зарезали!..

Сержант военной полиции услышал, как говоривший выронил трубку и она обо что-то ударилась.

Дежурный сержант тут же связался с патрульной машиной:

— Кэсл-драйв, пятьсот сорок четыре. Неизвестный только что телефонировал: налет, дескать, резня…

— Во сне ему, что ли, приснилось! — заворчал старший патрульный. — С полдюжины раз проезжали мимо — тишь, гладь, божья благодать.

Разгоняя ночную тишину воем сирены, пронзая дождливый мрак светом мощных фар и пляской красных и синих маяков, сначала одна, а вскоре две, три, четыре патрульные машины помчались по спящим улицам военного городка Форт-Брагг. Визжа тормозами, останавливались они у двухэтажного четырехквартирного дома, разделенного на две половины, каждая в четыре окна, с двумя дверьми в каждом из двух подъездов. На крайней правой двери белела поперечная надпись:

К-Н ДЖ. Р. МАК-ДОНЛЛЬД

Это был стандартный кирпичный дом с пятикомнатными офицерскими квартирами. Белое крыльцо из дерева. Четыре каменные ступени, тоже белые. Кнопка звонка справа. Дверь была заперта. На звонки и стук кулаками в дверь никто не отвечал. В окнах света не было.

— В протоколе военной полиции, — вздохнув, проговорил прокурор, — записано, что в квартире Мак-Дональдов свет был потушен. Спрашивается, кто потушил свет. Вряд ли бы это сделали мифические убийцы-хиппи. Мертвецы это сделать не могли. Выходит, свет машинально погасил сам ответственный квартиросъемщик. Значит, не так уж тяжело он себя поранил. В его истории болезни сказано, кстати, что только одна ранка пузырилась кровью в правой стороне его груди. Даже врача не потребовалось на то, чтобы ее забинтовать — это сделал санитар. Обращает на себя внимание такая деталь: дома он говорил полиции, что на него напали двое белых мужчин и один черный, а также одна белая женщина. Санитар же показал военному следователю, что ему Мак-Дональд говорил уже о двух черных, одном белом мужчине и одной белой женщине. Любопытная неувязка. Он утверждал, что женщина держала перед собой зажженную свечу, но в протоколе нет никакого упоминания о запахе свечи или о каплях стеарина. Еще одна неувязка.

— Поразительно и то, — после паузы продолжал Крейг, — что в истории болезни говорится: пульс у подсудимого при оказании ему скорой помощи был нормальным — семьдесят восемь ударов в минуту. Вполне нормальным до у него и давление крови: сто двадцать на семьдесят. Температура: девяносто девять, тоже нормальная. Никаких швов не потребовалось. Все это совершенно не вяжется с истерическим его поведением. «Что с моей женой? Как мои дети? — кричал он, а затем вопил: — Они испоганили Америку! Они убили моих детей, мою жену!»

Первым допрашивал его начальник армейского уголовного розыска базы Форт-Брагг Франц Джозеф Гребнер. В своем рапорте он отметил, что соседи Мак-Дональдов ничего ночью не слышали, хотя Мак-Дональд утверждал, что кричала жена, кричали дети и что в их квартире практически не было настоящих следов борьбы. Не было никаких грязных следов на полу, хотя уже неделю лили дожди. Под нажимом сверху Гребнер отказался от этих замечаний, на суд не явился.

Крейг поднял к близоруким глазам новый документ:

— Я хочу впервые огласить некоторые факты из заключения патологоанатома. Здесь говорится, что при исследовании трупа Колетт был обнаружен довольно длинный светлый волос, приклеенный кровью к ее левой ладони, а под двумя ногтями правой руки нашли частицы человеческой кожи. Спрашивается, куда пропали эти ценные находки! Мак-Дональд, как мы видим — светлый блондин. Не его ли кожу нашли под ногтями у Колетт? Вспомним, что на груди его были замечены царапины. Не от ногтей ли его жены?..

Разумеется, адвокат Мак-Дональда неоднократно прерывал прокурора, а судья по его требованию вымарывал «необоснованные утверждения и намеки».

— Извольте, — сказал Крейг, — я буду придерживаться только фактов, ваша честь. Цитирую далее заключение патологоанатома: «При вскрытии трупа был обнаружен убитый несколькими ударами кинжала ребенок мужского пола с первыми светлыми волосами на голове…»

В зале послышались судорожные глухие рыдания: Мак-Дональд обхватил голову руками, плечи его тряслись.

— Показательно, — продолжал Крейг, когда Мак-Дональд взял себя в руки, — что пресса Форт-Брагга и Фейетвилла в одночасье пришла к выводу, что семью Мак-Дональда вырезала банда хиппи мэнсоновского толка. Шериф графства поспешил заявить, что в Фейетвилле поселилось до двух тысяч хиппи, покупающих героин и другие наркотики у солдат Форт-Брагга — самой большой военной базы в США. Шериф, как истинный патриот, поносил коммунистов, стоящих якобы за антивоенной молодежью Америки, растлевающих ее физически и морально. «Это героин убил семью нашего героя!» — витийствовал этот блюститель порядка. Эпидемия страха охватила всю округу. Бойко шла торговля оружием. Черным грозили судом Линча. В Фейетвилл хлынули легконравные девицы. Они бомбардировали Мак-Дональда письмами, предлагая ему руку и сердце. В барах грохотал рок. Город переживал новый бум.

А «бесстрашные» «зеленые береты» срочно вооружались, превратили в неприступную крепость Форт-Брагг, обзаводились злющими сторожевыми псами, покупали новые замки для своих дверей…

Возмущенный шум в зале заставил Крейга прекратить свою речь. Адвокат из Калифорнии назвал речь Крейга «антиамериканской» и начал зачитывать лестные характеристики Мак-Дональда — школьные, принстонские, армейские: «Капитан Мак-Дональд многое сделал, чтобы понизить процент заболеваемости венерическими болезнями на базе… «Триппер — это тот же самострел! — заявлял он. — Еще генерал Паттон требовал ввести смертную казнь за триппер!..»

Сестра Мак-Дональда назвала брата «атлетическим интеллектуалом», вундеркиндом, который избрал карьеру врача, потому что любил все живое и ненавидел смерть.

Подполковник Рон Гаррисон, отвечая на умело поставленные вопросы Кабаллеро, сказал, что Джеф Мак-Дональд — это душа-человек с большим сердцем, что незадолго до налета «голубей» на его дом он подарил дочкам пони, безумно любил жену.

Гаррисон вспомнил, как заливался Джеф слезами в капелле памяти Джона Ф. Кеннеди, когда взвод «зеленых беретов» внес в храм три серебряных гроба. Джеф сидел в первом ряду, слева — теща, справа — тесть… Он сказал ему потом, что не смог сдержать слезы, вспомнив о венчании с Колетт в шестьдесят третьем, когда они были так счастливы… Это верно, что Джеф учился лечить огнестрельные раны на подопытных собаках, но вообще-то он обожал собак и собирался, выйдя генералом в отставку, обзавестись большой фермой в Коннектикуте с уймой лошадей и собак… Но больше всего мечтал он о сыне… Гаррисон признался, что он, зеленоберетчик, действовавший в тылу Вьетконга, восхищался Джефом. Он не только был отличным футболистом, боксером, бейсболистом, но и ученым-хирургом. Как-то Джеф показал ему почетный диплом общества «Альфа Омега Альфа», членами которого избирались лишь самые талантливые студенты-медики. Колетт тянулась за ним, стала заочницей Университета Северной Каролины — она мечтала стать учительницей…

Играя голосом, адвокат зачитал характеристику Мак-Дональда, написанную его начальником полковником Робертом Кингстоном, командиром 3-й группы специальных войск армии США. Сам Кингстон, если послушать Кабаллеро, был национальным героем Америки. Более года провел он в тылу врага в Северной Корее, сумел захватить где-то там золота на два миллиона долларов. Золото это он сдал ЦРУ. Теперь он стал генералом, возглавлял зеленоберетчиков. В 1981 году он был назначен на большой пост в силах быстрого развертывания. Кингстон хвалил Мак-Дональда на все лады, особенно отмечая, что он проявил много выдумки и инициативы в учебных занятиях в Пуэрто-Рико по борьбе с лидерами антивоенного движения, разрабатывая хитроумные провокации и планы нейтрализации этих злокозненных вожаков.

По залу пробежал шумок. Кое-кто из зеленоберетчиков сообразил, что Кабаллеро оказал своему клиенту медвежью услугу. Членам жюри, чего доброго, придет в голову, что от политических провокаций с убийством лидеров не так уж далеко до лжесвидетельства.

Далее адвокат зачитал заключение психиатра после экспертизы, произведенной вскоре после убийства семьи Мак-Дональда:

«Только очень больной человек мог пойти на эти преступления. Доктор Мак-Дональд психически совершенно здоров. Следовательно, он не мог быть убийцей своей семьи. Он чувствует себя виноватым: но не в том, что убил, а в том, что не смог их защитить. Подпись: доктор Роберт Садоф, Филадельфия».

 

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ НЕСЕТ НИКСОН…

Слово взял прокурор:

— На машине «скорой помощи» капитана Мак-Дональда увезли в то самое травматологическое отделение, в котором он работал и где все знали его. Его лечили, его окружили заботой и вниманием. Переливания крови не потребовалось, но он просил все-таки перелить ему кровь, ссылаясь на крайнюю слабость. Временами он впадал, как было отмечено в его истории болезни — вот ее копия, — в кататоническое состояние, порой обливался слезами, потом захотел видеть газеты, начиная с 8 марта. В палату к нему приходил военный следователь. Он держался известной нам версии.

А наверху совещалось высокое начальство: министр обороны Мелвин Лэрд беседовал о деле Мак-Дональдов с председателем Объединенного комитета начальников штабов генералом Эрлом Дж. Уиллером, начальником штаба армии генералом Уэстморлендом, прежним министром армии Сайрусом Вэнсом и новым — Стенли Р. Резором, министром юстиции Джоном Митчеллом, позднее осужденным по «уотергейтскому делу». Возможно, дело это удостоилось внимания самого президента Никсона и, вероятно, помощника президента по национальной безопасности Генри Киссинджера. И уж во всяком случае занимался им тогдашний командующий учебным центром «зеленых беретов» в Форт-Брагге генерал-майор Эдвард Фланагэн, непосредственный начальник капитана Мак-Дональда.

Вспомним два важных обстоятельства: вся эта публика в условиях популярного движения против войны во Вьетнаме делала в доуотергейтский период все, чтобы обелить армейский мундир и «зеленый берет», подорвать позиции защитников мира и укрепить позиции военщины. «Ястребы» не хотели давать пищи «голубям». Они замалчивали преступления военщины и зеленоберетчиков во Вьетнаме. Только что они с трудом вырвали из когтей «голубей» восемь «зеленых беретов» во главе с полковником Роэлтом, которым грозил военный суд за убийство. Они прилагали все усилия, чтобы спасти от тюрьмы лейтенанта Колли и других военных преступников. Я не сомневаюсь, что решение о прекращении следствия по делу Мак-Дональда, которое, по мнению администрации и военного командования, принесло бы неисчислимый вред им обоим и американской войне во Вьетнаме, было принято на самом высоком уровне. Дело было не только прекращено. Чтобы избежать бури протестов, его пытались засекретить от Америки, от средств массовой информации. И это в значительной мере удалось властям. По резонансу своему это дело не могло сравниться с делом Мэнсона. Ответственность за незаконное решение несет экс-президент Ричард Никсон, с позором изгнанный из Белого дома как раз за стремление скрывать правду от народа, обманывать его. Это решение было преступным решением: Америка погибнет, если мы станем покрывать убийство ради чести мундира. Никакой химчисткой не вывести пятен человеческой крови на звездно-полосатом флаге!..

Дикий гвалт разразился в зале суда. А Крейг стоял посреди шторма, как скала, устремив указательный палец на знамя Соединенных Штатов Америки за судьей.

По просьбе, а скорее, требованию защиты судья постановил убрать из протокола «всю политику», не решившись, однако, на какое-либо наказание прокурору, учитывая, что он поносил не нынешнюю, а бывшую, провалившуюся администрацию.

Пожалуй, подумал Грант, одним этим совершенно справедливым выпадом против администрации Крейг зачеркнул почти полностью все очки, набранные в основной части своего выступления. Не следовало забывать ему, что Северная Каролина горой стояла за Никсона даже во времена Уотергейта.

И защитник это понял и не стал возвращать аудиторию к невыгодным для его подзащитного вердиктам ЭВМ и патологоанатомов.

— Обвинение, — изрек он с благородным негодованием, — совершенно незаконно пыталось подменить вас, леди и джентльмены — члены жюри, какими-то, никем не избранными и уполномоченными личностями, прячущимися за учеными дипломами. Суд не позволит ему нарушать конституцию Соединенных Штатов и наши судебные порядки и священные традиции. И не допустит, чтобы кто-либо, прикрываясь полномочиями прокурора, бесчестил Белый дом и конгресс, нашу юстицию, наши славные вооруженные силы!..

Благодарный зал встретил это глубоко патриотическое заявление воплями восторга и одобрения, бурными аплодисментами. Вывели двух подравшихся представителей прессы: один был за администрацию и Мак-Дональда, другой — против. Один работал в газете «Ньюс энд Обсервер», другой — в конкурентной «Роли таймс».

Защитник напирал на то, что следствие, произведенное по свежим следам военной полицией, было закрыто ввиду недостатка улик и что кровавый след мог быть оставлен Мак-Дональдом после того, как он очнулся в присутствии полиции. Он признавал, что спасение Мак-Дональда было чудом, но утверждал, что подобные чудеса сплошь и рядом случались и на войне, и в мирное время. Он знал сотни, тысячи случаев, когда выживала жертва гангстеров, мобстеров и других убийц, буквально изрешеченная пулями, изрезанная, исколотая, исполосованная ножами. Кто не слышал про якобы убитых людей, вылезавших из гробов и могил. Таким был и доктор Мак-Дональд. Да, он действительно воскрес в тот день. И подобно отцу убитой бандой Мэнсона кинозвезды Шарон Тейт, полковнику Полу Тейту, он поклялся отомстить хиппарям-убийцам и потому, уйдя с военной службы, поселился в Лонг-Биче, пригороде Лос-Анджелеса. Он объездил и облазил все колонии, коммуны и вертепы хиппарей в Эл-Эе, Сан-Франциско, и не только в Калифорнии, он встречался в тюрьме с Чарли Мэнсоном в надежде узнать имена убийц, он держит постоянную связь с полицией, сразу после кошмарного убийства сообщил ей словесные портреты убийц. Все эти десять лет он не теряет надежды найти их и рассчитаться с ними. Однако из уважения к закону он не убьет их собственными руками, как, возможно, следовало бы сделать бывшему «зеленому берету», тем более имеющему дело с врагами не только личными, но и Америки. Кабаллеро добавил, что дикая гипотеза мистера А. Б. В. Крейга об инсценировке убийства доктором Мак-Дональдом абсурдна и гротескна. Она была бы смехотворной, эта гипотеза, если бы не была так ужасна и несправедлива. Если прокурору угодно видеть в несчастном докторе Мак-Дональде злодея, то ему, прокурору, следовало бы сообразить, что такое «детектор лжи», широко применявшийся в Форт-Брагге, где все проходили тесты с этим полиграфом, и по одной этой причине, чтобы избежать встречи с этим аппаратом, Мак-Дональд никогда не пошел бы на подобные инсценировки. Знал он и что такое «сыворотка правды», развязывавшая самые упрямые и неразговорчивые языки. И как мог он бросить вызов военной полиции Форт-Брагга, отличавшейся высокой компетентностью и занимавшей, кстати, одно из первых мест среди полицейских сил всех американских военных баз по раскрытию уголовных преступлений, совершенных военнослужащими, особенно убийств, какими бы ни были они загадочными, что и удостоверяется официальной справкой, выданной министерством обороны! Нужно было быть сумасшедшим, чтобы объявить войну такому репрессивно-карательному аппарату, как военная полиция армии Соединенных Штатов. А даже наш уважаемый прокурор согласен с тем, что доктор Мак-Дональд отнюдь не сумасшедший.

Крейг поклонился Кабаллеро с иронической улыбкой:

— Я рад поздравить защиту с новым вопиющим промахом. Вот справка, подписанная майором Гербером, который вел следствие по делу Мак-Дональда в Форт-Брагге в 1970 году, справка о том, что капитан Мак-Дональд наотрез отказался от допроса его с применением как «детектора лжи», так и «сыворотки правды», так как, по его мнению, это могло, цитирую, «серьезно ранить его психику, поскольку заставило бы вновь пережить ту ужасную ночь…»

Лицо Кабаллеро покрылось красными пятнами, пробившимися даже сквозь его калифорнийский загар. Он обменялся под шум и ропот в зале растерянным взглядом со своим подзащитным. Выдержка изменила Мак-Дональду: по его лицу было видно, что он разъярен промахом адвоката, рискнувшего коснуться этого щепетильного вопроса через почти десять лет. Обвинитель явно набрал несколько важных очков.

— Поэтому мой первый вопрос к подсудимому, — сымпровизировал прокурор, — таков: подтверждаете ли вы, что отказались от «детектора лжи» и «сыворотки правды» в ходе следствия в Форт-Брагге?

— Да, — чуть слышно прошептал Мак-Дональд.

— И почему же?

— По изложенной в вашей справке причине! — окрепшим голосом ответил подсудимый. — Я был тогда очень нездоров…

— Вот как! Однако у меня имеется еще одна справка — вот она! В ней говорится, что ваш лечащий врач снял последнюю повязку на десятый день после той ужасной ночи… Хорошо! Ну, а теперь, через десять лет, когда вы в полном здравии, вы согласитесь на допрос с применением этих признанных средств?

— Нет! Нет!.. — Мак-Дональд даже привскочил от негодования. — Я по-прежнему считаю… И это унижает мое человеческое достоинство!.. Конституция!.. Права человека!..

— Отлично! — сухо улыбнулся Крейг. — Суд учтет это. Приступаю к допросу без «детектора лжи» и без «сыворотки правды».

Мак-Дональд сжал и разжал кулаки, поразительно быстро овладел собой, отвечал точно и немногословно, стоя непоколебимо на своей версии. Своими вопросами Крейг стремился подкрепить свою контрверсию, по которой истинным убийцей являлись не свалившиеся с неба хиппари, словно залетевшие на НЛО с какой-нибудь планеты Хиппиус, а сам доктор Мак-Дональд, что, будучи весьма вспыльчивым, он поссорился с женой и, впав в бешенство, убил ее ножом, а заметив, что старшая дочь, Кимберли, была свидетелем убийства, зарезал сначала ее, а затем и ее сестренку Кристи, после чего, вспомнив обо всех известных обстоятельствах убийств, совершенных бандой Мэнсона, инсценировал подобное убийство у себя дома.

Покончив без особого успеха с Мак-Дональдом, Крейг, стараясь сделать это незаметно, положил под язык несколько шариков нитроглицерина, расстегнул под галстуком пуговицу рубашки.

— Мы слышали здесь, — сказал прокурор, тяжело дыша и потея в душном зале, — что доктор Мак-Дональд научил свою старшую дочь — пятилетнюю Кимберли — пятой заповеди: «Не убий!» Однако сам он нарушил эту заповедь трижды. Десять заповедей перечислены в двадцатой главе Библии, в «Исходе», а в следующей главе, до которой Кимберли не дошла, но должен был дойти ее набожный папочка, в стихе двенадцатом сказано: «Кто нанесет смертельный удар человеку, да будет предан смерти». Трижды, четырежды заслужил смерть подсудимый…

— «Мое отмщение и аз воздам», — тоже цитировал Евангелие защитник, воздевая очи к небу. — Так говорил господь. И никакие казуистические ухищрения и логическая эквилибристика прокурора не помогут ему узурпировать это право господа нашего и внушить членам жюри, что к ним не относятся слова всевышнего: «Не убий!»

Публика все откровеннее выражала свою поддержку обвиняемому и защитнику. Прокурор явно становился самой непопулярной личностью в Фейетвилле, да что там, во всем штате Северная Каролина!

— Не кажется ли тебе, старина, — сказал какой-то репортер, сидевший рядом с Грантом, своему коллеге, — что здесь мало что изменилось со времени «обезьяньего процесса»?

— А я сижу как раз и думаю, — отвечал тот, — что в каждом из нас сидит обезьяна. А в этом докторе, если он виновен, проснулась горилла.

— Гориллы не убивают своих детенышей…

 

ЭХО «ОБЕЗЬЯНЬЕГО ПРОЦЕССА»

Полвека, точнее, пятьдесят четыре года тому назад адвокат Кларенс Дарроу защищал в соседнем штате Теннесси Джона Т. Скоупса, чье имя в 1925 году облетело весь мир, потому что он дерзнул в нарушение закона штата преподавать в маленькой школе городка Дейтона учение Дарвина об эволюции. Почти весь юг стоял за главным советником обвинения, известным мракобесом фундаменталистского толка Уильямом Дженнингсом Брайаном, утверждавшим, что генезис, происхождение мира, следует понимать буквально так, как он изложен в Библии. Кларенс Дарроу, разумеется, проиграл дело, но возмущение во всем мире этой инквизицией и гонениями на науку и Дарвина в просвещенной Америке достигло такого накала, что суд осмелился лишь оштрафовать бедного школьного учителя на сто долларов и присудить его к оплате судебных издержек — их оплатил его защитник.

В газете «Ньюс энд Обсервер», купленной Грантом в ролинском аэропорту, он прочитал статью местного комментатора по случаю предстоящего процесса над доктором Мак-Дональдом. В ней говорилось:

«Наш штат, остававшийся в обидной тени во время исторического «обезьяньего процесса» у соседей в штате Теннесси, наконец-то взял реванш процессом доктора в «зеленом берете». Как писал Дарроу, скромный школьный учитель Джон Т. Скоупс делал в своем скромном Дейтоне то, что творил Сократ в Афинах. Почему же, вопрошал адвокат, Дейтону не сделать со Скоупсом то, что сотворили Афины с Сократом! Вспомним «обезьяний процесс» в канун года обезьяны! К стыду наших теннессийских соседей надо сказать, что самому великому из американских адвокатов не удалось отстоять еретика Дарвина и его крамольную теорию эволюции, и это понятно, у теннессийцев была уважительная причина: мало кому в Теннесси хотелось признать, что он или она произошли, упаси боже, от обезьяны! И меньше всего склонны были это признать слуги господни, святые отцы, судьи и присяжные, деятели народного просвещения. Библия и ее пророк мистер Брайан оказались сильнее XX века в Америке. И Америка ликовала: кто-кто, а американцы сотворены не по образу какого-нибудь, прости господи, орангутанга, а самого господа бога, в чем всемогущий сам и расписался в Священном писании.

Мало кто помнит за пределами наших штатов, что Дарроу подал апелляцию в верховный суд штата Теннесси и добился пересмотра дела Скоупса и отмены приговора инквизиторов и догматиков в Дейтоне. Дарроу вернули его деньги, но не отменили закон, запрещавший преподавание эволюции в наших школах. Он был отменен лишь 2 декабря 1970 года верховным судом штата Миссисипи! До этого не дожил ни Кларенс Дарроу, умерший 13 марта 1938 года, ни его подзащитный Джон Т. Скоупс, который скончался 21 октября 1970 года.

Впрочем, люди, живущие в стеклянных домах, не должны кидаться камнями. И не будем утешать себя тем, что не в нашем Сейлеме казнили двадцать человек по обвинению в ведьмовстве, а в штате Массачусетс…»

В бруклинской школе имени Гамильтона Грант слушал рассказ учителя зоологии о деле Скоупса, все это казалось древней историей. Казалось…

«Таким образом, — заключала газета, — лишь недавно, только в этом десятилетии, признали мы окончательно тот неприятный факт, столь много объясняющий, что мы произошли от обезьяны. И не только от обезьяны, но и от других, куда менее симпатичных пращуров. Например, от двухметрового скорпиона, который, как уверяют палеонтологи, обитал на нашей много повидавшей планете четыреста миллионов лет тому назад и среди первых наших милых пращуров выполз из морской пучины на сушу. Надо полагать, что этот наш родственничек, при случае убивавший самого себя, еще охотнее истреблял себе подобных и даже близких. Хочется надеяться, что судебный процесс, начинающийся сегодня в Фейетвилле, не осрамит нас и нашу юстицию, а то, чего доброго, родичи наши, обезьяны, оскорбленные долгим непризнанием со стороны гомо американуса, и вовсе отвернутся от нас…»

(Это казалось невозможным, но в 1979 году Америка доказала еще раз, что для нее нет ничего невозможного! В 1979 году в Калифорнии начался второй «обезьяний процесс». Через 56 лет после первого, «обезьяний процесс № 2» возбудил от имени истцов не кто-нибудь, а экс-адвокат Ричард Тэрнер, бывший юрисконсульт президента Рейгана. Его клиентом был некий Келли Сигрейвз, издатель религиозной литературы и один из основателей Научно-исследовательского центра мироздания, возмущенный тем, что трех его детей пичкали в городских школах теорией эволюции Дарвина. Ответчик — совет по образованию штата Калифорния, якобы нарушающий свободу вероисповедания.

Оказалось, что в штатах Южная Дакота, Висконсин и Миссури по требованию религиозных фанатиков библейское учение о божественном мироздании включено в школьную программу биологии! Соответствующие тексты из Священного писания включены в учебники школ Миссисипи, Джорджии, Айдахо и Индианы.

Судья Пирлусс постановил, что учение об эволюции видов должно преподаваться не как догма, а только лишь как одна из теорий.).

Под конец заседания изрядно уставший Грант почувствовал на себе чей-то тяжелый, пронизывающий взгляд. Обернувшись, увидел человека, который сразу перевел глаза на присяжных. Где он видел этого, такого добродушного на вид, человека? Во Вьетнаме? Боже мой! Да это же Джордж Карвер, представитель Хелмса в Сайгоне! Сидя в кабинете на втором этаже посольства США в столице Южного Вьетнама, он руководил деятельностью ЦРУ в этой стране и опекал «зеленых беретов», наблюдая, по заданию Хелмса, за ходом операции «Падающий дождь». Это он объявил «беретам», что они будут получать премию в долларах за каждое правое ухо, отрезанное у вьетконговца…

Ну что ж, «фирма» верна девизу своего родоначальника и предтечи, детективному агентству знаменитого на весь мир чикагского сыщика — американского Шерлока Холмса — Аллана Пинкертона, которое, кстати сказать, здравствует поныне: «Мы никогда не спим!» Но почему заглянуло и в эту северокаролинскую глухомань недреманное око ЦРУ и почему удостоило оно своим вниманием скромного капитана «зеленых беретов» в запасе?

Остаток вечера Грант просидел за справочниками в читальне Фейетвиллского университета, делая выписки для своего отчета.

Между тем защитник доктора Мак-Дональда устроил попойку на территории университета штата Северная Каролина, объявив, что справляет свой день рождения. Полсотни стукнуло — не шутка. А может быть, просто хотел он развеселить приунывшего Джефа. Начали с пива, потом перешли на виски. Помощники адвоката презентовали ему подарок со смыслом: мишень с портретом А. Б. В. Крейга и шестерку дротиков. Именинник первым повел обстрел своего противника, но блеснуть в этом деле не сумел. Под хохот собравшихся метали дротики все его ассистенты и секретарши. Отличился Джеф: недрогнувшей рукой метнув все шесть дротиков, он набрал пятьдесят восемь очков.

Никто не сказал ему, что на его месте ему следовало бы осторожнее обращаться со сталью, даже спортивной.

 

1969 — ГОД ПЕТУХА

Год 1969 и начало 1970-го, время убийств, совершенных бандой Мэнсона и убийцей или убийцами семьи Мак-Дональдов, Грант помнил отлично: это было время, когда он утратил все те иллюзии, с которыми шел на войну, и впервые сознательно, упорно пытался разобраться в том, что делалось в мире, во Вьетнаме, в Америке. Уже к середине 1969 года — этот год называли годом протеста — опросы общественного мнения института Гэллапа показали, что большинство американцев устало от вьетнамской войны, что они осуждали вступление в нее своей страны и считали, что Америка тратит слишком много на вооружение. Правда, когда опрошенным задали вопрос, сколько Америка тратит на войну, 92 процента из них не смогли ответить на него. Президент Линдон Б. Джонсон оставил Америке военно-бюрократическо-промышленный конгломерат, который наживался на войне и затягивал ее окончание. Никсону пришлось считаться с народным недовольством с первых же месяцев своего президентства. В первых рядах недовольных шли радикальные учащиеся, студенты и преподаватели, интеллигенты, либеральные экономисты и даже конгрессмены, члены множества организаций борьбы за мир, немало военнослужащих. Пентагоновская военщина подвергалась со всех сторон сокрушительной критике.

Публицист Роберт Шеррил писал:

«Наверное, всего ярче отразился смысл происходящего в крушении старых идолов. Овеянные легендой специальные войска, отлично вышколенные для действий в джунглях «зеленые береты», вызванные к жизни в ранний период увлечения Кеннеди вооруженными силами, отступили в тень. Когда восемь «зеленых беретов» были арестованы за убийство вьетнамского двойного, как они утверждали, агента, большая часть прессы представила прежних героев как обыкновенных убийц и мучителей.. Обычные джи-ай предстали в таком же свете в сообщениях о массовом умерщвлении вьетнамских граждан в деревне, условно названной Пинквилл (Сонгми)».

Капитан первого ранга Ллойд М. Бухер, захваченный со своим шпионским кораблем «Пуэбло» северокорейцами, сдался без выстрела и рассказал все, что знал, плакал и молил сохранить ему жизнь. И «мирники» приветствовали его через одиннадцать месяцев, проведенных им в тюрьме в Корейской Демократической Республике, как героя, потому что он не хотел лечь костьми за Пентагон. Время официальных героев прошло. Произошла головокружительная девальвация орденов и медалей — ни в армии, ни на «гражданке» их ни во что не ставили. Вернувшись на родину, Бухер заявил, что не видел смысла рисковать своими людьми. И командование не стало судить его, потому что Пентагон послал «Пуэбло» на верную гибель. Как Гранта в тыл вьетнамских партизан…

В армии шло брожение. Участились случаи неподчинения офицерам и невыполнения их приказов, даже их убийства в зоне военных действий. Солдаты создали Союз американских военнослужащих. Цветные добивались расового равенства. Дисциплина упала до самого низкого уровня. Солдаты требовали отмены Единого кодекса военной юстиции и распространения билля о правах на армию. Печатались подпольные солдатские газеты. Проходили антивоенные демонстрации и пикеты, забастовки, граничащие с бунтом. Отдельные части отказывались выполнять боевые приказы своих командиров, идти в атаку. Диссиденты в погонах наводили ужас на Пентагон. Казалось, армия разваливается. Деморализация коснулась и отборных частей «зеленых беретов». В Форт-Брагге — подумать только! — «зеленые береты» начали издавать антивоенную газету «Брагг Брифс». Командование строго-настрого запретило это возмутительное издание. Конец света! В американской гвардии — крамольные листки! Но дальше было еще хуже: солдаты подали в суд, обжаловали приказ начальства! Окружной прокурор — тогдашний начальник А. Б. В. Крейга — замял дело.

Восемнадцатого марта Никсон начал тайные бомбежки Камбоджи. В июле по приказу Никсона начался отвод американских войск из Вьетнама, которые достигли рекордной численности — 540 тысяч бойцов. К концу года эта цифра сократилась на 60 тысяч. В глазах ура-патриотов типа Мак-Дональда это было началом конца, позором Америки. В феврале Вьетконг произвел мощный налет на Бьень Хоа, в апреле — на крупнейший учебный центр в Лам Сане. Американское командование во главе с генералами Уэстморлендом и Крейтоном Абрамсом обманывало войска, Америку и, возможно, самое себя, уверяя, что после сильнейшего «новогоднего наступления» противник выдохся. Даже восьмимоторные Б-52, «летающие сверхкрепости», не могли покончить с врагом. Почти двухмесячная осада спецвойск в Бен-Хете не принесла им славы.

Шестого августа арестовали роэлтовскую восьмерку «зеленых беретов», обвиненных в убийстве по указанию ЦРУ своего агента-вьетнамца, заподозренного в двойной игре. Возмущение, вызванное этим грязным делом в Штатах, повергло оставшихся на свободе «беретов» в глубочайшее уныние: ведь под арест угодил их командующий полковник Роэлт, могли всплыть все их кровавые преступления во Вьетнаме! Восемнадцатого сентября шестерых из восьми «беретов» предали военному суду, но 29 сентября министр армии США Стенли Р. Резор объявил, что обвинение против них снято и дело прекращено. К «зеленым беретам» вернулась прежняя уверенность во вседозволенности и безнаказанности: с нами бог, ЦРУ и Пентагон! Весь конец года прошел под знаком скандала вокруг массового убийства в деревне Сонгми, хотя эта карательная акция произошла в марте предыдущего года. Под впечатлением этого злодейского убийства и отбыл капитан медицинской службы Джеффри Р. Мак-Дональд из Ня-Чанга в Форт-Брагг… Скандал скандалом, но он уже твердо знал: ЦРУ и Пентагон не выдадут — никакой суд не съест. Внутри Пентагона шла ожесточенная борьба. Законникам военной юстиции удалось в ноябре возбудить дело об участии еще двадцати восьми военнослужащих, кроме лейтенанта Колли, в массовом убийстве в деревне Сонгми, причем называли цифру в пятьсот жертв карателей, но армия уже предвидела, что очень скоро и это дело будет прекращено. Так оно и вышло. Двадцать девять убийц отделались легким испугом, и только тридцатому, Колли, суждено было стать козлом отпущения, да и то ненадолго. Зато Америка «ястребов» сделала его, как и Роэлта, своим героем-мучеником.

Третьего ноября Никсон обнародовал свой план «вьетнамизации» войны.

Когда Мак-Дональд вернулся в Штаты, он узнал, что грозные волны антивоенных демонстраций захлестывают Белый дом и Капитолий. Конгрессмен Мендел Риверс, председатель комиссии палаты представителей по делам вооруженных сил, препирался с Джорджем Махоном, председателем комиссии по военным ассигнованиям той же палаты, который требовал унять Пентагон и сократить его бюджет, и публика явно поддерживала не Риверса, сыгравшего выдающуюся роль в спасении восьми «беретов» от суда, а Махона. В конгрессе разбирались два скандальных дела: о коррупции в унтер-офицерских клубах и о незаконной продаже бывшим начальником полиции армии оружия на сторону. Конгресс лишь с великой неохотой и большими проволочками пропускал билли Пентагона. Сторонники продолжения войны уже не ссылались на вьетнамскую войну, ставшую самой непопулярной войной в истории Америки, а размахивали антисоветским пугалом и вопили, что американское оружие отстает от советского. Родина встретила Мак-Дональда не как героя-патриота, а как «зеленого берета», словно и он был причастен к восьмерке Роэлта, к расстрелу в Сонгми.

Что ж! Всей душой и сердцем был он с лейтенантом Колли.

Что происходило с американскими юношами во Вьетнаме? По мнению Гранта, на этот вопрос хорошо ответил Питер Барнз в своей книге «Пешки»:

«Как правило, большинство молодых американцев воспитывается в основном в доверии к своей стране. Они могут высмеивать традиционные символы, но в глубине души у большинства из них кроется скрытый патриотизм, вера в то, что их страна лучшая в мире и что их правительство обычно поступает правильно. Во Вьетнаме они не могут примирить свою веру в добродетель Америки с тем, что они сами чинят во имя Америки. В их глазах Америка изобличена во лжи, и все же они каждый день рискуют ради нее жизнью, а многие из них даже убивают во имя ее, совершая преступление против своей совести, которое можно искупить, только обратив свою враждебность против самой лжи».

Мать бывшего рядового Пола Мидлоу, Мертл Мидлоу, была потрясена, как никогда в жизни, когда ее сын признался в убийстве десятков людей во вьетнамской деревне Сонгми.

«Я вырастила его добрым парнем, — сказала эта мать, — но взгляните, что они из него сделали. Они превратили его в убийцу».

Испытания во Вьетнаме «радикализировали» мыслящую часть американских солдат во Вьетнаме, пробудили в них политическое сознание, приобщили самых деятельных и энергичных из них к общественной деятельности. «Ястребы» же в предчувствии небывалого поражения в битве с «голубями» сходили с ума, подобно генералу ВВС Натану Туайнингу, который, как широко известно, проревел: «Кабы не политики, я закончил бы войну в один прекрасный вечер, разбомбив Россию». Генерал Уэстморленд, командующий американскими войсками во Вьетнаме, ратовал за применение ядерного оружия!

Таким же бешеным, судя по всему, вернулся из Вьетнама, как видно, и Джеффри Мак-Дональд.

В ноябре его, конечно, поразила антивоенная петиция, подписанная 1365 военнослужащими, находившимися на действительной военной службе, и опубликованная в ведущей газете Америки «Нью-Йорк таймс». Он с ужасом узнал, что на военных базах армии выступают против войны организации: «Солдаты, объединившиеся против войны во Вьетнаме», «Движение за демократические вооруженные силы», «Объединенные солдаты», «Солдаты за мир». Последняя организация выставила пикет из восьмидесяти солдат, которые 15 января 1970 года встретили в Эль-Пасо начальника штаба сухопутных войск генерала Уэстморленда плакатами с антивоенными надписями.

И не только солдаты выступали против грязной войны. Капитана Говарда Леви военный суд приговорил к трем годам тюремного заключения «за возбуждение недовольства и нелояльности» в войсках, хотя он не выступал публично против военной авантюры во Вьетнаме, а написал своему другу об этом и друг его предал! Вот таким человеком, как этот «друг», был и Мак-Дональд, готовый предать кого угодно во имя победы в грязной войне! В 1969 году сухопутные войска зарегистрировали 206 303 самовольных отлучек. Каждый пятый солдат убегал в «самоволку».

Преступность в Америке к концу 1969 года достигла рекордного уровня. По данным ФБР (Грант заглянул в справочник), она увеличилась на 10 процентов по сравнению с предыдущим годом: убийства на 8 процентов, нападения с отягчающими обстоятельствами на 10 процентов, изнасилования на 15 процентов, воровство и грабежи на 17 процентов. Похитители автомобилей угнали около миллиона машин. Еще во Вьетнаме Мак-Дональд, как и все американцы там, читал о мичиганских убийствах. В августе полиция арестовала двадцатидвухлетнего студента Джона Нормана Коллинса, образцового американского парня, студента Восточно-Мичиганского университета в Ипсиланти, влюбленного в мотоциклы. Этот некросадист убил семь девушек в возрасте от четырнадцати до двадцати трех лет и надругался над мертвыми телами.

Суд в Лос-Анджелесе приговорил к смерти убийцу Роберта Кеннеди Сирхана Сирхана, иорданца-араба из Иерусалима. Потом, в связи с отменой смертной казни в Калифорнии, ему заменили смертную казнь пожизненным заключением. Джеймс Эрл Рей, убивший борца за права негров Мартина Лютера Кинга-младшего, получил от суда в Мемфисе, штат Теннесси, 99 лет тюрьмы. Жюри присяжных оправдало в Новом Орлеане Клея Л. Шоу, обвиненного в соучастии в убийстве президента Кеннеди, но окружной прокурор Джим Гаррисон добился своего: подорвал последнюю веру в доклад комиссии Уоррена об убийстве Кеннеди и заставил многих поверить в заговор против Кеннеди.

В Вашингтоне банковские грабители застрелили двух агентов ФБР. Убийство «копа» — полицейского — в Америке всегда считалось особо тяжким преступлением. «Никогда не убивай полицейского!» — учили старые бандиты молодых, и также назывался известный уголовный роман о том, как полиция, чтобы отомстить гангстерам за подстреленного собрата, с невиданным рвением охотится за его убийцей. Но в 1969 году в Америке убили рекордное число полицейских — 86. И начало семидесятого года также ознаменовалось усиленной охотой за полицией. Бомбисты даже дерзнули устроить налет на штаб нью-йоркской полиции.

1969 год был годом самым урожайным по числу убийств: полиция арестовала 10 118 человек по подозрению в совершении убийств первой степени, что на десять процентов превышало уровень 1968 года. В том году Северная Каролина заняла десятое место среди всех штатов. В ней на каждые 100 тысяч граждан убили одного человека.

Но самым громким делом Года петуха было, конечно, дело банды Мэнсона, совершившей свои убийства в августе, но арестованной вместе со своим вожаком лишь в декабре. До убийства Мак-Дональд находился под непрерывным воздействием этого дела, широко освещаемого телевидением, прессой, радио. Впервые в истории телевизионные передачи о процессе транслировались посредством спутника Тел-Стар (Телезвезда).

Год петуха был обыкновенным годом, годом без большой войны — шел двадцать четвертый год после второй мировой. Но кровь лилась, в теле планеты Земля зияли и кровоточили глубокие раны…

Тринадцатого ноября состоялся «Марш против смерти»: 46 тысяч «мирников» пронесли мимо Белого дома 46 тысяч плакатов с именами американцев, погибших во Вьетнаме. Чикагская полиция застрелила двух «черных пантер» в ходе облавы.

Да, в этот не столь уж мирный год планета истекала кровью. И все это не могло не оставить свою кровавую печать на сознании Мэнсона и Мак-Дональда. Но прокурор прав: понять истоки преступления — не значит оправдать его.

Кончился Год петуха и начался Год собаки: год 1970-й. До убийства Мак-Дональдов оставалось меньше десяти недель. Однажды доктор Мак-Дональд пришел вечером домой с журналом «Эсквайр»…

Если Год петуха был отмечен кровавыми «подвигами» взбесившегося бойцового петуха Чарли Мэнсона и журнал «Тайм» вполне мог бы поместить его портрет на свою обложку как «человека Года петуха», то год 1970-й, Год собаки, вошел в историю страны как год насилия.

 

МЭНСОН — БОГ ИЛИ ДЬЯВОЛ?

Чарли Мэнсон говорил своей «семье»: «Я — сын человеческий, сиречь Иисус Христос!» И ему верили.

Грант никогда не был любителем уголовной хроники и потому плохо помнил все обстоятельства нашумевшего процесса «сына человеческого», вошедшего в историю криминалистики как одно из самых громких дел западного мира за все его существование. Да и как было уследить, сидя в ФРГ, за всеми перипетиями процесса, который длился дольше, чем любой другой процесс в Америке: десять с половиной месяцев! И стоил он дороже любого другого процесса: круглый миллион долларов. Если бы Грант захотел ознакомиться со всеми его подробностями, то ему пришлось бы прочитать 209 томов, 31 716 страниц, что-то около восьми миллионов слов, на что у него наверняка ушло бы больше года.

После скромного ужина в эрзац-экзотическом ресторанчике «Трейдер Вик», каких множество разбросано по Штатам, он забежал в самую большую книжную лавку Фейетвилла и купил последний экземпляр бестселлера 1974 года, написанного с литературным обработчиком Винцентом Буглиози помощником окружного прокурора Лос-Анджелеса, выступавшим прокурором на процессе банды Мэнсона и тем прославившим свое имя, и еще несколько книжек о «процессе века». Сняв единственный свободный двухместный номер в мотеле «Сердце Фейетвилла» на Мейн-стрит («Вам крупно повезло, сэр! Все номера забиты приехавшими на процесс, сэр! Ведь наш мотель — ближайший к зданию суда, сэр! Прямо на берегу реки Мыс Страх, сэр!»), Грант заперся в нем, поглядел на довольно широкую реку, несшую свои сравнительно чистые, без белой пены от моющих средств, воды с Синего хребта и Великих Дымных гор к Атлантическому океану, и, включив черно-белый телевизор, залег с книжками на широкую двуспальную кровать с всегдашними плоскими подушками. Читал, делал пометки до глубокой ночи.

Дважды прослушал он в последних известиях краткие отчеты о процессе в Фейетвилле. Отчеты эти и комментарий вместе с кадрами, заснятыми в зале суда, не передавали и сотой доли напряженной борьбы, борьбы не на жизнь, а на смерть между обвинением и защитой, скрытого драматизма и динамизма процесса, его глубокого социального и политического подтекста, начиненного взрывчатыми вопросами отношения Америки к войне и миру, к морали и нравственности.

Фейетвиллская газета защищала Мак-Дональда. «Ньюс энд Обсервер», выходящая в столице штата, прозрачно давала понять, что считает его виновным, но не может сказать это прямо до вынесения вердикта жюри. Другая газета в Роли, «Роли таймс», извечный соперник «Ньюс энд Обсервер», выходящая не утром, а вечером тиражом не в 130 тысяч, а всего в 35 тысяч и постоянно занимающая позицию, противоположную позиции своего конкурента, стояла на стороне доктора Мак-Дональда. Ее владелец А. Ч. Сноу до сих пор не может простить владельцу «Ньюс энд Обсервер» Фрэнку Дэниэлсу-младшему, что Фрэнка Дэниэлса-старшего Франклин Рузвельт пригласил в Белый дом пресс-секретарем, как известного и отчаянно смелого либерала и сторонника рузвельтовского «Нового курса». Эта газета с возмущением сравнивала суд над героем Америки экс-капитаном «зеленых беретов» с давней расправой над евреем Лео Франком, менеджером карандашной фабрики, принадлежавшей его родному дяде в столице Джорджии Атланте. Франк был обвинен в попытке изнасилования и убийстве четырнадцатилетней работницы, чей труп был найден в подвале фабрики на куче угля. Суд приговорил его к высшей мере наказания. Ку-клукс-клан всячески раздувал антисемитскую истерию. Губернатор Джон М. Слэйтон смягчил приговор, заменив смертную казнь Фрэнку пожизненным заключением, поскольку ему доложили, что негр Конли, уборщик фабрики и главный свидетель обвинения, признался, что дал ложные показания. Ку-клукс-клан стал жечь в ночи кресты, требуя смерти негра. Сосед Франка по камере, сочувствовавший клану, перерезал Франку горло, не повредив, однако, сонную артерию. Но прежде чем Франка сумели вылечить в тюремном лазарете, толпа штурмом овладела тюрьмой, схватила полуживого Франка и повесила его у дома убитой девушки — Мэри Фаган. Газета уверяла в передовице, что Крейг хочет линчевать оклеветанного врагами Америки доктора Мак-Дональда!

Покончив с газетами, вырезав нужные ему корреспонденции, Грант погрузился в изучение материалов о «массовом убийце» Мэнсоне.

Связь процесса Мак-Дональда в 1979 году с процессом банды Мэнсона в 1970 году была настолько явной, что она сразу бросалась в глаза.

В ночь с субботы на воскресенье, с 9 на 10 августа 1969 года, когда тихоокеанские туманы, смешиваясь с миазмами ядовитого смога, затопили каньоны Голливуда и Беверли-Хиллз, а высоко над разбросанным по широкой низине Лос-Анджелесом уже гасли электрические огни в окнах богатых вилл и бунгало эксклюзивного пригорода Бель-Эйр, в тупике у ворот дома № 10050 на Чиело-драйв остановился старый грязно-желтый «форд» выпуска 1959 года. Вилла принадлежала Роману Поланскому, известному кинорежиссеру, создателю таких нашумевших голливудских фильмов ужасов, как «Бэби Розмари» и «Бесстрашные убийцы вампиров». Вилла стояла особняком на каменистом возвышении, за железной оградой, укрытая густыми деревьями, в стороне от соседних домов. Ее изолированное положение и привело сюда злоумышленников…

Даже видавшая виды лос-анджелесская полиция была потрясена этим преступлением. В тот день у хозяйки дома Шарон Тейт, голливудской кинозвезды и жены Романа Поланского, были гости. Войцех Фриковский получил две пули и тринадцать ударов рукоятью револьвера по голове и пятьдесят одно ножевое ранение. Анне Фоглер нанесли двадцать восемь ножевых ударов. Джей Себринг погиб от потери крови после того, как получил одну смертельную огнестрельную рану и семь ножевых ранений. Убийцы Шарон Тейт, в основном девушки, ударили ее ножами шестнадцать раз. Пять ран — в сердце, печень и легкие — были смертельными.

Имена своих жертв бандиты Мэнсона узнали лишь на следующий день, отдыхая после налета в Долине смерти, из сенсационной передачи по лос-анджелесскому телевидению.

В черном списке задуманных Мэнсоном убийств числилась Элизабет Тейлор и Ричард Бэртон, Фрэнк Синатра, Стив Мак-Куин, певец Том Джонс.

Десятого августа банда под его личным руководством совершила еще два убийства в Голливуде у Парка имени великого кинорежиссера Давида Гриффита. Жертвами Мэнсона и его головорезов стали супруги Лено и Розмари Ла-Бианка. Муж был удушен в гостиной электропроводом от лампы. Труп лежал на полу в пижаме. На голове — наволочка от подушки. В горло всажен нож, двадцать ножевых ранений, четырнадцать вилкой. Из ножевых ран шесть смертельных. В животе торчала большая вилка для разделки жареной дичи или поросенка. На стене гостиной кровью было написано: «Смерть свиньям». Жена лежала в спальне, тоже с проводом вокруг горла и наволочкой на голове, и была вся исколота и изрезана. Полицейский врач насчитал сорок одно ножевое ранение. И еще одна надпись, тоже кровью: «Поднимайтесь!»

Чарльзу Мэнсону было тридцать пять лет. Незаконнорожденный сын шестнадцатилетней матери-проститутки в Цинциннати, штат Огайо. Пока мать сидела в тюрьме за ограбление, жил с теткой и дядей, религиозными фанатиками, что заронило в него семя изуверства. Потом, с восьми лет, опять жил с матерью-алкоголичкой. Окончил четыре класса. Убегал из школ-интернатов восемнадцать раз. Смылся из церковной школы, но запомнил: рэкет можно построить и на религии. Впервые угнал автомашину. Взял в руки пистолет. Ограбил с корешом бакалейную лавку — понравилось. Взял кассу игорного дома. Ему не исполнилось еще четырнадцати лет. Новый мамин любовник готов был усыновить смышленого парнишку: смел и может пролезть в чердачное окно, в форточку. Вломился с напарником в лавку, взял полторы тысячи долларов. Из этой взятки добрый мамин «дядька» отвалил им полторы сотенных. Еще одна лавка — взяли его с корешом. Выдали «дядьку». В исправительном доме много читал. Блатная романтика захватывала все сильнее. Диллинджер стал его героем, пристрастился к книжкам о гангстерах — Эль Капонэ, Красавчике Флойде, Мамаше Бэйкер, Бонни и Клайде, Лакки Лючиано, Мейере Лански. В шестнадцать лет снова сбежал. Подсчитывал приводы, побеги, как спортсмен подсчитывает очки, баллы, идя к рекорду, к чемпионскому титулу и золотой медали.

«Молодой человек! Поезжай на Запад», — вспомнил он девиз времен Джека Лондона, Брет-Гарта, Ремингтона. Дунул с новым корешом на «дикий Запад» — в Калифорнию. Крал по дороге машины. Дерзко грабил заправочные станции. «Руки вверх! Руки, руки!..» — так было пятнадцать, может, двадцать раз — сколько точно, не упомнишь! Это было самое счастливое, самое романтическое время его некрасивой жизни. И вдруг в штате Юта двух маленьких диллинджеров схватили «копы» и пришили им чужое дело! Нет на свете справедливости! Но потом, когда выяснилась ошибка, выяснилось и другое: романтики нарушили федеральный закон, махнув из одного штата в другой на украденной машине, а федеральные преступления наказуются намного строже тех, что предусмотрены законами штатов. Его посадили в очередной исправительный лагерь вплоть до совершеннолетия. За решеткой он взялся за изучение законов, чтобы покончить со своей малограмотностью, в кратчайшие сроки одолел программу семилетки.

Его удручал его низкий рост. Ровесники почти все были акселератами, а он остался большеголовым коротышкой, хотя накачивал усердно мускулы и был сильнее своих однолеток. «Ничего, — кто-то утешил его, — Цезарь, Наполеон тоже были коротышками». Это его так подбодрило, что он изнасиловал самого высокого парня в лагере, приставив ему к горлу лезвие бритвы. Начиная с этого «подвига», он знал, как ему жить, хотя эпизод этот отсрочил его освобождение. За новые подобные художества его перевели в реформаторий с более суровой дисциплиной. Научился подчиняться, стремясь на волю в девятнадцать лет.

Желая избавиться от своих противоестественных тюремных страстей, женился на девчонке Розали. Но заработаешь ли на семью, прислуживая на заправочной станции?! Жена жаловалась — он ее бил. Снова стал красть машины. Угнал шесть. В одной снова рванул в «золотой штат» — в Калифорнию! Скоро убедился, что золотой он для тех, кто имеет счет в «Бэнк оф Америка», или сады с золотыми апельсинами, или нефтяные поля. «Золотая лихорадка», увы, кончилась задолго до рождения Чарли Мэнсона, хотя отдельные «треснутые котелки», то есть люди чокнутые, еще наживали себе ревматизм, промывая песок в калифорнийских речках, или рисковали сломать шею, копаясь в рытых-перерытых горах с названиями вроде «Последний шанс» или «Похороны».

Через два месяца после медового месяца его снова сцапали за угон украденной «меркюри» из одного штата в другой. Не пошел впрок старый урок. Припаяли три года. А жена затяжелела, на сносях ходит… Сидел в Сан-Педро, в «золотом штате». Восемнадцатилетняя жена произвела на свет Чарльза Мэнсона-младшего. Слез не лил, черствел сердцем, вел счет обидам. А мстить кому? Сначала Розали посещала его каждую неделю, потом пропала. Узнал, что нашла женушка себе другого. Подала, стерва, на развод. Окончательно возненавидел весь мир. В 1958 году освободили условно, на поруки. Куда деваться? Стал сутенером в Малибу. Джуди, Толстушка Фло, Леона. Подделал чек всего на тридцать с лишним долларов, украденный в почтовом ящике, и снова загремел по двум статьям: за подлог и за преступление против почтового ведомства США. Могли упечь надолго за решетку.

Но тут появилась Леона: «Мы с Чарли любим друг друга, и я скоро буду иметь от него ребенка, а отец в тюрьме. Сжальтесь! Дайте ему свободу! Мы поженимся, он будет честно работать, клянусь богом!» И судья сжалился. Дал Чарли десять лет условно.

Дальше — больше: кража автомашин, сутенерство, аферы. Одну девчонку опоил и изнасиловал, подругу обчистил, а когда она донесла на него, смылся. Арестовали в Ларедо, штат Техас, снова засадили за решетку. Некогда сжалившийся над ним судья влепил ему «десятку».

Увлечение «церковью наукологии», чьим основоположником был некий американский «научный фантаст» и мультимиллионер Лафайет Рон Хаббард, шарлатан и уголовник, в союзе с ложно понятым буддизмом плюс опыт актера-любителя — все это подвело его к мессианству. Путаный религиозный фанатик, он был фанатиком и в музыке. Не лишенный музыкальных способностей, он сумасшедше обожал битлов, чья слава тогда была в зените. Но превыше всего ценил он в них успех. Фанатически учился играть на гитаре. Учил его старый арестант-гангстер, единственный ветеран знаменитой в свое время шайки гангстерши Ма Бэйкер. Услышав его ностальгические блатные песенки, полные тоски по добрым старым временам и «мокрым» делам, стал сам сочинять подобные баллады. Его сочинениям не хватало свежести, оригинальности, а он, со всегдашней своей самонадеянностью и переоценкой своих талантов, верил, что может запросто переплюнуть Джона Леннона, Пола Маккартни и Джорджа Харрисона. Сочинил он почти сотню песенок. Начал играть на ударных инструментах и, конечно же, быстро вообразил, что сможет заткнуть за пояс Ринго Старра. Увы, когда видит око, да зуб неймет, когда амбиции не в ладу со способностями, разочарование неизбежно, а разочарования и обиды всегда вызывали в нем бешенство и яростное желание мести. Кому? Всем! Всему свету! Всему этому миру, не признававшему Чарли Мэнсона, жаждавшего славы, почета, богатства, никак не желавшего примириться с тем, что он хуже битлов.

Леона тем временем разрешилась сыном, но у будущего короля поп-музыки не оставалось времени на отцовские чувства.

 

ФЮРЕР ИЗ ДОЛИНЫ СМЕРТИ

Наперекор всему и назло всему голубым огнем горела в его сознании мечта, испепелившая все прочие его страсти и амбиции: вторгнуться в мир поп-музыки, завоевать в нем имя, сделать один «золотой диск», другой, третий… Все говорят о великом Чарли Мэнсоне. Сам Том Джонс ищет его дружбы. Битлы посрамлены. Он, Чарли Мэнсон, затмил их всех — Фрэнка Синатру и Дина Мартина, Элвиса Пресли, Тома Дилана, Боба Дилана, всех этих выскочек и баловней судьбы, фаворитов фортуны. Он будет петь свои песни, играть на гитаре, на барабанах! Весь мир или ничто!..

Но когда в марте 1967 года ему сообщили, что он освобожден, он испугался. А вдруг — ничто? И просил тюремное начальство не выгонять его с острова Мак-Нейл, что в штате Вашингтон. В тридцать два года тюрьма стала ему домом, в тюрьмах прожил он больше половины жизни, воля пугала. Но его вытолкнули взашей в «свободный мир».

Он приехал в Сан-Франциско, нашел дорогу в район Хейт-Эшбери, где пела, бренчала на гитарах, упивалась джазом, поп-музыкой, гремевшей из бессчетных транзисторов, исповедовала «свободную любовь», курила марихуану и кое-что покрепче «республика хиппи». «Дети-цветы» жили на улицах, спали в парке. Там сколотил он свою «семью». Он пел девчонкам и мальчишкам, убежавшим из состоятельных домов в поисках свободы от буржуазных мещанских правил и запретов, от благополучного ханжества и пуританской лжи, от тех, кто славил войну во Вьетнаме и молился всемогущему доллару. Это были бунтари. Наивные, пылкие, мятущиеся, во всем разуверившиеся сынки и дочки обеспеченных родителей, восставшие против истеблишмента. Гордясь своим влиянием на горстку чистеньких, которым он всю жизнь завидовал и которых он всю жизнь презирал, Чарли Мэнсон опутывал и околдовывал их — сначала девчонок, а потом и парней — своей музыкой и своими бреднями, замешанными на ненаучной фантастике и плохо понятом им дзен-буддизме, гипнотизируя их демоническим взглядом, упиваясь вдруг открытой им властью над простодушными сердцами и попадая под власть самогипноза. Наконец-то на него обращали внимание не какие-то там потаскухи и воришки, восхищались им, заслушивались им. Правда, очень скоро начал он понимать, что мир еще не созрел, чтобы упасть спелым золотым яблоком к его ногам. Искушенные знатоки поп-музыки, джаза, рока, прослушав две-три его песни, вежливо хвалили его как начинающего, как новичка. Никто не падал в обморок от его музыки, даже самые горячие его поклонники — на этих больше действовал его магнетизм. Ища объяснение этой катастрофе, он решил, что все дело в наркотиках, что современная музыка и все ее «короли» и «принцы» держатся только на возбуждающих средствах, потому что и все истинные знатоки ее — наркоманы. Он испробовал все, вплоть до кокаина и героина, этой «белой смерти». Дурел, балдел, а гениальным не становился. Ни Боба Дилана, ни Элвиса Пресли он не затмил. У него осталась только его «семья». Эти щенята были готовы идти за ним куда угодно. Но куда? Как отомстить всем, всей Америке, всему свету за погубленную жизнь, за погибшую мечту?

Есть у Саути поэма, которую знает каждый школьник в Америке и Англии, откуда она пришла. Поэма о дудочнике из Гамелена. О том, как этот дудочник избавил город от вконец донявших горожан крыс, волшебной своей музыкой заманив их на морской берег и заставив прыгать с крутизны в волны. Но городские власти Гамелена не вознаградили дудочника, и тогда он, горя жаждой мщения, заиграл снова на своей волшебной дудке и утопил всех детей города…

И так же, как в этой страшной сказке в стихах, увел Чарли Мэнсон под звон гитары в августе 1968 года преданную «семью» в Долину смерти близ Эл-Эя. Так поступала и паства «церкви наукологии» Хаббарда. В голове у этого неудачника, одурманенного наркотиками, бродил план мести — план, рожденный безумием, невежеством, бессильной ненавистью, жаждой мщения.

Целым рядом зверских массовых убийств богатых и знатных белых людей, которые он рассчитывал свалить на негров, волновавшихся тогда в Уаттсе, в черном гетто Эл-Эя, Чарли Мэнсон собирался спровоцировать восстание, поднять мятеж, революцию негров Америки. В гражданской войне черных и белых негры победят и уничтожат белых «свиней», но не смогут управлять страной. И тогда из пустыни, из Долины смерти, явится Чарли Мэнсон со своей гитарой и со своими апостолами и примет из черных рук бразды всеамериканского правления…

Это было время яростного возмущения многих слоев народа и, прежде всего, студенческой молодежи против грязной войны Америки во Вьетнаме. Но к самой благородной революции, к самому чистому и непорочному движению всегда примазываются временные попутчики, стремящиеся нажиться за счет победителей и побежденных. За рыцарским войском всегда крадутся стаи волков и летят тучи стервятников. Так шел в обозе битвы за мир, классовых боев и национально-освободительных сражений, потрясавших Америку, мародер Чарльз Мэнсон со своей волчьей стаей, мечтая о кровавой бане, которая вознесет его к головокружительной вершине власти.

Своих волчат он превратил в оборотней, готовых на все, отдавших душу ему — богу и дьяволу. Они подчинились воле своего фюрера, словно эсэсовцы. Кумиром Мэнсона был Гитлер.

Свидетели на процессе Мэнсона указывали, что он пытался читать Ницше, восхвалял идею расы господ. Мэнсон часто вспоминал Гитлера, ссылался на него, божился фюрером. Законченный расист, он клялся, что уничтожит всех черных после того, как они уничтожат белых, и останется только его, арийская, белая «семья». В подражание фюреру-людоеду он стал вегетарианцем. Он утешал себя тем, что отец Гитлера, Алоиз Шикльгрубер, тоже был незаконнорожденным. А главное, и Гитлер, и он были непризнанными гениями, отверженными среди людей искусства. Животных они любили больше, чем людей: Гитлер возражал против охоты на бедных зайчиков, но рекомендовал охотиться на партизан. Он любил свою немецкую овчарку Блонди, но испытал мышьяк перед самоубийством именно на ней. И Гитлер, и Мэнсон предпочитали убивать чужими руками. Мэнсон учился у Гитлера выискивать слабости у людей, управлять ими, держать в страхе, превращать их в рабов, постоянным демагогическим повторением любой лжи вдалбливать ее в головы подчиненных, убеждать их в своей правоте. Он упорно и сознательно развивал в себе ту способность к гипнозу, которой владел фюрер, умение подкреплять свои идеи и приказы псевдонаучными доводами, доморощенной философией. Вслед за Ницше и Гитлером Мэнсон поверил в свое исключительное право убивать и требовать самопожертвования от рабски преданных ему людей. В этом он был старшим духовным братом шарлатана и безумца Джима Джонса, основателя пресловутого «народного храма», принудившего в ноябре 1978 года тысячу своих «храмовников» покончить с собой и своими детьми в джунглях Гайаны. Гитлер, Мэнсон, Джонс — все эти люди и подобные им, обуянные манией величия, утверждая культ собственной личности, считали себя выше всякой морали. Евангелия от Чарли Мэнсона, рецидивиста, и Джима Джонса, религиозного прохвоста и проходимца, стоили «Майн кампф» Гитлера. Мэнсон упрямо запасал оружие, боеприпасы, продовольствие и прятал все это в Долине смерти близ ранчо Баркера, где когда-то, на заре кино, голливудские режиссеры снимали первые немые ковбойские фильмы.

Знаменательно, что в начале процесса Мэнсон вырезал у себя на лбу лезвием бритвы крест, отождествляя себя с Христом, а затем, прибавив четыре надреза, кощунственно превратил крест в гитлеровскую свастику: христосик-хиппи стал дьяволом, стал гитлеровцем. Фотографии его физиономии печатали все газеты и журналы Америки, и не только Америки. Он заткнул за пояс в 1969—1970 годах по числу этих фотографий не только Гитлера, но, не говоря уж о президенте Никсоне, даже Ли Харви Освальда, убийцу президента Кеннеди или одного из убийц. С Освальдом у Мэнсона было немало общего: неотступное, как чесотка, дьявольское честолюбие, стремление мстить всем и вся. Мэнсон попал даже на обложку журнала «Лайф», стал кумиром не лучшей части американской молодежи. На суде он заявил:

«Я чудовище, но это вы и ваш мир сделали меня чудовищем… Если ваши дети убийцы, то это вы, а не я сделал их убийцами. Никсон посылает их убивать во Вьетнам, и все вы в ответе за убийства во Вьетнаме. Мы все убийцы! Меня вы убили тюрьмами, которые стали мне родным домом. Я мертвец».

Однако мечтал Мэнсон о кровавой войне белых и черных, которая, как он уверял, ссылаясь на стих пятнадцатый девятой главы Апокалипсиса, поглотит треть человечества, так что потенциально он становился в ряд с Гитлером, американским мракобесом-футурологом Германом Капом и гегемонистами, пророчащими гибель трети, половины, двух третей человечества, исключая, разумеется, мистера Кана и гегемонистов.

У Мэнсона был свой «Мэнсонюгенд», свои штурмовики и эсэсовцы. Всего в его банде было 30—35 человек, и многие из них были повинны в убийствах и преступлениях. Заместительница Мэнсона Линнет Алис Фромм, по прозвищу Скуики (Пискля), двадцати двух лет, возглавила «семью» после его ареста, запугивала свидетелей, пыталась убить свидетельницу Барбару Хойт и была схвачена с пистолетом 45-го калибра в руках, когда собиралась застрелить президента Джеральда Р. Форда, мстя за Мэнсона, у входа в Капитолий штата Калифорния в ее столице Сакраменто. Да, Пискля — Фромм чуть-чуть не затмила «славу» Мэнсона.

На ранчо Баркера Мэнсон обучал своих головорезов по программе, мало отличавшейся от эсэсовской или «зеленых беретов». Так, он внушал им:

«Если полицейские свиньи попытаются схватить нас, тут мы должны убить их, а затем изрезать на маленькие кусочки, а головы отрубить и сварить, а голые черепа установить на шестах, чтобы отпугнуть других поросят».

Отрубить для острастки голову — где-то Грант слышал нечто подобное. Он гордился своей натренированной памятью, и она не подвела его. Ну, конечно! Брошюра преподобного Далласа Рокмора, баптистского священника, под заглавием «Поднимитесь в высокие горы», наставление «партизанской борьбы» против «красных». Святой отец горячо советовал своей пастве отсекать головы нехристей-коммунистов, вешать их за ноги, пленных водить на показ для устрашения, зацепив стальным крюком за челюсть. Можно и за нос. Вот, оказывается, какую литературу почитывал Чарли Мэнсон. Преподобному изуверу Мэнсон следовал во всем, по необходимости заменив лишь горы пустыней.

Обучение «Мэнсонюгенда» шло настолько успешно, что в ходе процесса его члены сумели убить его адвоката Рональда Хьюза, с которым Мэнсон не поладил, да так ловко, что труп его долго не могли найти.

Третьего августа 1970 года, почти ровно через год после кровавой бани, учиненной в Бель-Эйре Мэнсоном, все газеты вышли с такими кричащими заголовками:

« МЭНСОН ВИНОВЕН!» —

заявляет Никсон

Президент жаловался на то, что средства массовой информации ежедневно говорили о массовом убийце Мэнсоне, уголовнике, который затмил своей фигурой всех и вся. Даже президента Никсона, мог бы он добавить. И напрасно, потому что вскоре пришло время и уголовно-политического «уотергейтского дела», и Никсон получил еще большую рекламу, чем Чарли Мэнсон.

Когда Мэнсон узнал о заявлении Никсона, он публично заявил:

— Человек, которого обвиняют в убийстве сотен тысяч людей во Вьетнаме, обвиняет меня в убийстве восьми человек.

Восьми? Да, к тому времени выяснилось, что Мэнсон приказал члену своей преступной «семьи» Роберту Кеннету Босолейлу убить Гарри Хинмана, музыканта, который обманул его надежды, плохо содействуя тому, чтобы он стал «звездой» среди певцов поп-музыки.

Президенту пришлось взять свои слова обратно, так как никто не имеет права считать человека виновным в предъявленных ему обвинениях, пока суд не осудил его за них, иначе суд пришлось бы отменить, а убийц освободить. Староста жюри на процессе Мэнсона так высказался по этому поводу:

«Если президент Никсон сделал такое заявление, то он глупее, чем я думал. Впрочем, я не голосовал за него».

Судья предложил всем членам жюри игнорировать несвоевременное заявление президента страны и руководствоваться лишь тем, что они узнают на суде:

Совершенно фантасмагорической была реакция Мэнсона на этот промах президента: он написал ему письмо, предлагал незамедлительно передать бразды правления в более надежные — его, Мэнсона, — руки. Пост вице-президента он милостиво предложил — видно, желая задобрить его, — прокурору Буглиози! Сумасшедший? Но кто считал не сумасшедшим Гитлера, когда он заявил, что готов возглавить Германию вместо президента фельдмаршала Гинденбурга, что он и сделал!

На процессе банды Мэнсона было убедительно доказано, что Мэнсон, как Гитлер, требовал абсолютной преданности от своих людей, сам же готов был предать их в любую минуту, послать на смерть, как приговорил фюрер немецкий народ к гибели в руинах третьего рейха, потому что этот народ не оправдал-де его доверия, не смог постоять за себя и за своего фюрера в решающей схватке.

Мэнсон, Мак-Дональд, Никсон. Куда ты идешь, Америка?

 

ЧЕРНОБЕРЕТЧИКИ В ФОРТ-БРАГГЕ

Грант плохо спал из-за духоты в «Сердце Фейетвилла». Воздушный кондиционер гудел, тарахтел, но действовал плохо. Поднялся рано — кухня еще не работала, и нельзя было позвонить, чтобы принесли завтрак в номер. Прогуливаясь по пустынной главной улице, где подслеповато, но упрямо моргали огни «Сумасшедшей лошади», набрел на контору Херца и тут же решил взять напрокат машину. На новеньком «форде» 1979 года, сам не зная зачем, поехал к холму Дымовой бомбы, где размещалась главная база «зеленых беретов» Форт-Брагга.

От Фейетвилла до Форт-Брагга всего десять миль.

На шоссе за городом он увидел вдруг экс-полковника Роэлта и… доктора Джеффри Мак-Дональда, трусивших рядком, плечом к плечу, в майках, шортах и кедах по гудроновой кромке. Ничего особенного: просто доктор бережет здоровье и занимается по утрам столь популярным «джоггинг». На груди у него висел транзистор, из которого неслась музыка в стиле деревенского рок-эн-ролла какой-то нашвиллской группы. Это Грант определил, замедлив ход и открыв окно. Если бы двенадцать присяжных увидели доктора за этим занятием, все двенадцать непременно сказали бы: «Невиновен». Таким нервам только позавидовать можно. Доктор, видно, и спал непробудным сном праведника!

За бывшими зеленоберетчиками ехала кавалькада телевизионщиков.

Быстро мчался он по пустынной макадамовой дороге к Форт-Браггу. Когда-то здесь было густое движение легковых автомобилей, джипов, бронетранспортеров, грузовиков. Теперь он катит посреди дороги один-одинешенек. Редко покажутся в сосновых борах таборы разноцветных автоприцепов — домов на колесах, принадлежавших пенсионерам. И снова тянутся сосновые леса, напоминая, что сосна занимает центральное место в гербе штата Северная Каролина.

Но вот и Форт-Брагг. Так сказано на указателе, но за ним пусто.

В апреле 1952 года, во время корейской войны, при Трумэне, вскоре после того, как президент снял с поста командующего войсками ООН в Корее генерала армии Мак-Артура за несогласованные с президентом угрозы, что он самовольно пошлет ВВС и военно-морской флот против Китая, за желание перейти пограничную реку Ялу и захватить военно-воздушные базы на территории Китая, в Форт-Брагге был учрежден центр специальных методов воины. В мирные годы, при президенте Эйзенхауэре, спецвойска влачили довольно жалкое существование, но потом за них с энтузиазмом, достойным лучшего применения, взялся молодой и горячий президент Кеннеди. Во главе «зеленых беретов» был поставлен генерал-майор Трой Мидлборо. При Джонсоне, ставшем президентом после убийства Кеннеди, центр разросся до невиданных размеров. В конце 1969 года, когда Грант последний раз приезжал сюда, здесь, кроме других армейских и военно-воздушных частей и соединений, базировались 3-я, 6-я и 7-я группы спецвойск, а всего тогда было шестнадцать групп в разных регионах с двадцатью пятью тысячами «зеленых беретов», и число их собирались вскоре удвоить, чему помешала разрядка международной напряженности. Здесь проходили подготовку части особого назначения всех союзников США, включая и иранские. Разросшийся в солидный город военный городок был забит до предела, яблоку негде было упасть, а теперь в нем видно много заколоченных, обветшавших домов. Десять лет назад Форт-Брагг с некоторым преувеличением сравнивали с Будапештом, а теперь он стал почти городом-привидением, какие Грант видел в Калифорнии, где в прошлом веке золотоискатели бросали построенные ими города и поселки, как только выскребали последние золотые песчинки из земли и рек. Мертвая тишина на плацах и спортивных площадках. Ни громких команд, ни топота джамп-бутсов. Не ревут моторы самолетов на аэродроме Поуп.

В прежние времена, во вьетнамскую эру, охрана останавливала здесь машины за десять ярдов от ворот, тщательно проверяла документы, проехать было не проще, чем в кризисные дни через контрольно-пропускной пункт № 3 — между Западным и Восточным Берлином, на границе американской и советской зон.

Стальные ворота Учебного центра контрпартизанской войны имени Джона Ф. Кеннеди в Форт-Брагге, как и следовало ожидать, были наглухо закрыты. Сквозь высокую цепную ограду Грант разглядел в ярком свете утреннего солнца знакомые здания, но никаких зеленых беретов с алым шевроном, перекрещенным золотыми стрелами-молниями, он так и не увидел. Тишина, безлюдье. Откуда-то доносились голоса, но не гул голосов, как прежде, а всего два ленивых, сонных голоса. Вот здание, в котором ему пожал руку бригадный генерал Джозеф У. Стилуэлл, шеф учебного центра самых грязных методов грязной войны, отправляя его с командой одиннадцати зеленоберетчиков на смерть во Вьетнам.

В те времена капитан Грант искренне считал себя крестоносцем «свободного мира». Наивная романтика и страшная реальность грязной войны. Цветы, раздавленные гусеницами танка. Парень из Бруклина, бакалавр искусств, стал «зеленым беретом», возглавил одну из команд, которым генерал Орландо Троксел, тогдашний начальник управления особых методов войны в Пентагоне, босс специальных войск, поручил выполнение важнейшей операции «Падающий дождь» во Вьетнаме. Увы, все иллюзии капитана Гранта рассеялись так же быстро, как утренний туман после восхода солнца в тропиках.

Тишь. Жарища. Лазурное небо.

А во Вьетнаме пустые разгромленные базы «зеленых беретов» и морской пехоты переглядываются с мрачными железобетонными дотами, оставленными французскими колонизаторами.

Через бетонку кувыркались колючие перекати-поле.

На воротах Грант разглядел старую запретительную надпись:

ИМУЩЕСТВО ПРАВИТЕЛЬСТВА США

ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН!

За оградой торчало приземистое бетонное здание караульни. За ним высилась радиостанция с множеством антенн, теснились похожие на ангары для «цеппелинов» казармы охраны. Вон торчат крыши окруженных соснами казарм спецвойск, а поодаль видны дома офицерского микрорайона «зеленых беретов». В одном из этих комфортабельных домов жила в 1970 году семья доктора Мак-Дональда… Похоже, прокурор был прав: хиппи не могли проникнуть на базу. Появление хиппи в Форт-Брагге исключалось по той простой причине, что каждый из них знал: он такой же персона нон грата на базе «зеленых беретов», как партизан Вьетконга. Полиция Форт-Брагга беспощадно боролась как с противниками войны, коих было большинство среди хиппи, так и с наркоманами и тотчас арестовала бы любого хиппаря и подвергла бы его самому дотошному обыску в надежде обнаружить антивоенные листовки или марихуану. Зная это, никакие хиппи, тем более вооруженные, и близко не появлялись у Форт-Брагга и даже в Фейетвилле. Кстати, в Фейетвилле снимали квартиры многие офицеры, которым не хватало места в Форт-Брагге, и там охраны почти не было! Все это доказывает, что хиппи не могли забраться в Форт-Брагг.

Вон офицерский клуб Центра специальных методов ведения войны. По слухам, он стоил Пентагону два миллиона: холостяцкий бар, зал отдыха с баром, кабаре, большой танцевальный зал, кафе, сауна, бассейн, парикмахерские. Отменные подавали в нем с гриля громадные бифштексы с кровью, потчевали дивным салатом и картошкой из Айдахо размером чуть не с арбуз. А за городком — демонстрационный полигон «Диснейленд», где «зеленые береты», словно циркачи, выступали перед политиканами и генералами, бойскаутами и гэрлскаутами, высокими гостями из союзных держав и широкой публикой.

Внимание Гранта привлек грязноватый рекламный щит за оградой с надписью:

МЫ В НАШЕЙ СТРАНЕ,

Джон Ф. Кеннеди

В НАШЕМ ПОКОЛЕНИИ

СУДЬБОЙ, А НЕ СОБСТВЕННЫМ ВЫБОРОМ,

ПОСТАВЛЕНЫ СТРАЖАМИ

НА СТЕНАХ МИРОВОЙ СВОБОДЫ.

Боже мой! И президента нет, и «зеленых беретов» нет, и Джона Уэйна нет… И команды А-345. И Южно-Вьетнамской республики. И улыбчивой Колетт, и хохотушки Кимберли, и не по годам задумчивой Кристины… Вот уже десять лет, как их нет, а город, что вырос вокруг Форт-Брагга, едва не догнал по размерам и населению Фейетвилл. Ныне город кажется вымершим, как стойбище динозавров. Но зеленоберетчики еще не совсем перевелись…

С грустью вспоминал он молодого пылкого Джона Гранта, желторотого романтика, обманутого широкой рекламой «зеленых беретов», столь жестоко поплатившегося за свои юношеские иллюзии. Как он ликовал, когда остался один из класса в сорок слушателей — все остальные завалили математику! И еще письменное испытание! Угораздил же его черт всегда получать высший балл в школе по математике — балл «А», вот и угодил он в А-команду! Едва не погубила его способность к этой самой математике. А некоторые чуть не плакали, особенно негры, которые не знали даже десятичных дробей. С каким восторгом парил он в поднебесье с индивидуальным ракетным двигателем за спиной! С какой гордостью нацепил он над левым нагрудным карманом серебряные крылышки парашютиста-десантника! С каким чувством слушал разглагольствования генерала Ярборо о «зеленых беретах» — защитниках границ «свободы», как назвал зеленоберетчиков президент Кеннеди!

Здесь он прошел курс третьего отделения «зеленых беретов», отделения по борьбе с партизанами, и стал американским контрпартизаном в тылу Вьетконга. Научился убивать человека ударом ребра ладони. Как он радовался, идиот, напяливая на пустую башку зеленый берет с ободком из черной кожи и красным шевроном, что положено носить над левым глазом! Как гордился им и «кабаром» — кинжалом «зеленого берета» на боку! Даешь Вьетнам!

А во Вьетнаме уже полз по шнуру зловещий огонек. По бикфордовому шнуру, вставленному в запал, от которого, сдетонировав, взорвутся все «великие сдерживающие средства» — весы ядерной безопасности. Какое счастье, что человечество вовремя опомнилось, спохватилось, разрядило угрозу третьей мировой войны!

Грант развернул машину и увидел вдруг, что навстречу из Фейетвилла мчатся большие темно-оливковые армейские транспортеры. Он дал им дорогу. Шесть машин остановились у закрытых ворот. Загудели клаксоны. Раздалась раздраженная ругань: спят, что ли, все в Форт-Брагге! К своему удивлению, Грант увидел, что транспортеры набиты ребятами в черных беретах. Вся остальная форма у них ничем, пожалуй, не отличалась от формы «зеленых беретов». Те же джамп-бутсы на толстой каучуковой подошве, но береты были черные, а о таких в армии США Грант, признаться, до возвращения в Форт-Брагг ничего не слышал. Почти все белые, но есть и черные. Над левым глазом, как и у «зеленых беретов», шевроны, рассеченные диагональю из верхнего правого угла. Другой шеврон на левом рукаве с надписью: «Рейнджеры 2-го батальона 75-го пехотного полка». Значит, черноберетчики. Уж не пришли ли они на смену «зеленым беретам»? Снова ожил Форт-Брагг. Свято место пусто не бывает…

Гранта ждал еще один сюрприз! Вдруг вслед за черноберетчиками, укатившими в открывшиеся наконец ворота военной базы, посреди широкого шоссе появились грохочущие танки и бронетранспортеры странного вида и непривычных образцов. Такие боевые машины Грант видел только на учебных плакатах в Западной Германии. Иисусе Христе! Он не ошибся: на броне он узрел не белые, а красные, КРАСНЫЕ ЗВЕЗДЫ! Бронетанковая колонна эта ворвалась в распахнутые ворота Форт-Брагга. И тут же в поднебесье появились огромные транспортные самолеты и сопровождавшие их истребители. И все они были тоже с красными звездами! Да что это — неужели Красная Армия, ее танковые и воздушно-десантные войска внезапным ударом овладели главной военной базой США?! Ну, самолеты могли прилететь с авианосцев, но откуда тут советские танки на американской земле?! Неужели уже война началась — третья мировая война?!

Около него остановился джип с военными полицейскими. Мордатый капитан в каске с белыми буквами МР крикнул ему:

— А ну мотай отсюда, парень! Не положено тут околачиваться!..

— Я капитан специальных войск в резерве, — с достоинством отвечал Грант. — Но что тут творится: русские, что ли, пришли?!

— Да это наши ребята с маневров вернулись. 82-я воздушная дивизия, — со смехом объяснил капитан. — Поезжай-ка, приятель, в объезд. Ты что — по зеленому берету соскучился, что ли? Если так дело пойдет, то скоро, пожалуй, эти береты только в военном музее увидишь…

— Нет, не очень соскучился. Сентиментальное путешествие, так сказать. Я тут до Вьетнама кантовался…

— В Наме, значит, тоже побывал, — обрадовался капитан и сразу погрустнел. — Не мы продули эту войну, а встретили нас дома хуже некуда!

— Это уж точно, — согласился Грант, отъезжая.

Маневры, значит? Слава тебе господи! И ведь танкисты и мотопехота были все в советской форме!.. Ну что ж, ведь и ему, Гранту, приходилось переодеваться в Брагге в черную пижаму вьетконговца…

 

ГАЗОВАЯ КАМЕРА ИЛИ УКОЛ В ВЕНУ?

Сидевшие рядом с Грантом репортеры двух главных газет штата, издающихся в его столице Роли, оживленно обсуждали перед началом судебного заседания дело Мак-Дональда.

— Ставлю сотню долларов против пятидесяти, — сказал пожилой репортер «Роли таймс», — что нашего доктора Криппена посадят на «горячее сиденье».

— Идет! — принял вызов его молоденький коллега из «Ньюс энд Обсервер». — Ты, Джо, недооцениваешь этого прыткого Кабаллеро из Эл-Эя. Он не зря гребет деньги лопатой у себя в Калифорнии.

— Крейг, говорят, просто счастлив, что наша Северная Каролина не отменила смертную казнь, как некоторые другие штаты. Он ни за что не согласится на пожизненное заключение за такое кошмарное убийство.

— А за что у нас сажают на электрический стул?

— Умышленное убийство, раз, убийство на дуэли, два…

— Боже мой! Какой анахронизм! Да кто у нас теперь стреляется на дуэли? Нынче норовят влепить в спину из-за угла…

— Стрелялись, и наш штат держал одно из первых мест по числу поединков — джентльмены Юга любили не только негров линчевать, но и друг дружку на поединках кокать… Изнасилование, три, поджог со смертельным исходом, четыре, грабеж с отягчающими обстоятельствами, пять, и вооруженный грабеж, шесть.

— Крейг говорит, что он жалеет, что в нашем штате не экономят электроэнергию, и что он с гораздо большим удовольствием повесил бы мерзавца.

— Нет, я за электрический стул. Виселица так же старомодна, как дуэль.

— Считай, Пит, что ты представитель великого молчаливого большинства в Америке. У нас двадцать четыре штата поджаривают своих первостепенных убийц на «горячем сиденье», одиннадцать газируют в газовых камерах, остальные вздергивают на виселице или ставят к стенке. Если бы нашего доктора приговорили к «вышке» в его Калифорнии, то его не отравили бы газом в маленькой зеленой комнате в ныне упраздненной тюрьме Сан-Квентин на острове Алькатраз, а посадили бы в Фолсомскую тюрьму в Северной Калифорнии. Она называется у них «Центром максимальной безопасности». И сидел бы он рядом с Сирхан Сирханом, убийцей Роберта Кеннеди, слушал игру на гитаре и песенки Чарли Мэнсона и мечтал о выходе через десяток лет под залог по закону «Золотого штата». Кстати, по коду блатных, и Мэнсон, и Мак-Дональд не пользовались бы популярностью в любой американской тюрьме, потому что любой уважающий себя убийца у нас смотрит свысока на тех, кто убил беременную женщину.

— Скажи, Джо, я слышал, что у нас началось движение за новый, современный вид казни, призванный заменить все прежние и сэкономить электричество и газ в эпоху энергетического кризиса…

— Ты об уколах? Это дело перспективное и, как уверяют, гуманное. Чик — и нету! Почти безболезненно, как прививка. Прививка смерти. Уже Техас, Оклахома, Айдахо и Нью-Мексика приняли закон о смертной казни через укол смертельным ядом. Флорида намерена последовать их примеру, а у нее сейчас больше всего смертников: сто сорок четыре человека.

— Но, я слышал, что врачи против…

— Да, нашлись эскулапы, считающие, что врачи не могут прививать людям смерть, что это вопиющее нарушение Гиппократовой клятвы. Ведь до сих пор спорят об евтаназии. Нет, укольчик шприцем с мгновенно действующим барбитуратом и парализующим средством мне нравится куда больше тока, газа, пеньковой веревки и дюжины пуль. Если мне захочется зарезать тещу, то я повезу ее в один из пяти передовых штатов.

— И вкатит тебе шприцем в вену милосердную смерть не кто иной, как доктор Джеффри Р. Мак-Дональд, приговоренный к пожизненному заключению и тихо и мирно работающий себе по специальности и по призванию тюремным палачом…

Утреннее заседание второго дня суда началось довольно весело. Защитник, приговоренный судьей к ночи в городской тюрьме, встал, как только судья в черной мантии сел на свое почетное место, и жалобным тоном заявил:

— Ваша честь, я прошу перенести заседание суда на завтра или, по крайней мере, на вторую половину дня сегодня, потому что я не спал всю ночь в тюремной камере, а жена моя, которую я привез с собой и которая живет в здешнем отеле, устроила мне страшный скандал, заявив, что я провел ночь с другой женщиной.

Когда хохот улегся, судья Батлер чинно изрек:

— Суд отказывает вам в просьбе и советует впредь вести себя на суде в должных рамках, если не хотите снова попасть в тюрьму. Что же касается вашей семейной жизни, то она не является предметом разбирательства данного суда.

Смеялись почти все, даже Джеффри Р. Мак-Дональд, появившийся в новом, еще более элегантном, серебристо-сером «тропикле» с пурпурно-белым галстуком Северо-западного университета. Суд продолжался.

Защитник, то и дело демонстративно зевая, вызвал обвиняемого и, желая доказать, что он был любвеобильным и щедрым отцом, задал ему такой вопрос:

— Скажите, пожалуйста, доктор, покупали ли вы своим детям игрушки?

Ответ. О да, конечно! Колетт даже ругала… журила меня за то, что я тратил на игрушки слишком много денег. Я привозил игрушки отовсюду, из Фейетвилла, из Вашингтона, из Нью-Йорка к рождеству и Новому году, ко всем праздникам и, само собой разумеется, ко дню рождения деток…

Последовало длинное перечисление подарков с указанием их стоимости по прейскуранту. Затем защитник вызвал в качестве свидетеля молодую леди, пышнотелую, в декольтированном легком платьице. Ее встретили одобрительными свистками. Судья грозно нахмурился и повел очами. Мисс Вайолет Найтингейл девять с половиной лет назад, будучи школьницей и живя с матерью и отцом, офицером «зеленых беретов», сослуживцем Мак-Дональда, подрабатывала в качестве няни-сиделки у детей Мак-Дональдов. Она подтвердила, что детская была завалена разными игрушками, в том числе и весьма дорогими, уверенно заявила, что доктор души не чаял в своих малютках. Когда защитник поблагодарил мисс Найтингейл, вопросы стал задавать прокурор.

Вопрос. Доктор Мак-Дональд упомянул, что среди игрушек, подаренных им Кимберли, были солдатики, американские солдатики: пехотинцы, летчики, танкисты, «зеленые береты», а были ли и другие игрушки, выпускаемые не столько для девочек, сколько для мальчиков?

Ответ. О да! Игрушечные танки и пушки, модели самолетов, одна большая модель авианосца. Помню, я еще сама играла с ними…

Вопрос. Не высказывал ли доктор Мак-Дональд огорчения по тому поводу, что жена рожала ему одних девочек?

Ответ. О да! Да! Но миссис Мак-Дональд утешала его, говоря, что третий ребенок будет обязательно мальчиком.

Вопрос. Ясно! Говорил ли об этом доктор с гневом, злобой, раздражением, досадой?

Ответ. О нет! Он говорил об этом с улыбкой…

Вопрос. Но вполне серьезно?

Ответ. Полушутя…

Вопрос. Полушутя, полусерьезно?

Ответ. Вот именно!

Защитник негодующе и презрительно заявил:

— Ваша честь! Прошу вычеркнуть эти слова из протокола! Обвинение недостойным приемом пытается заронить у членов жюри вздорное, абсурдное подозрение в том, что доктор Мак-Дональд убил свою жену и девочек, потому что желал иметь сына. Нормальные люди не режут своих жен и детей по такому поводу. К тому же доктору Мак-Дональду оставалось ждать сына всего несколько месяцев. И, как показало вскрытие, недоношенный плод был мужского пола.

Судья удовлетворил эту просьбу защиты. Адвокат доктора тут же продемонстрировал суду огромную фотографию — утопавшую в розах мраморную гробницу размером с саркофаг неизвестного солдата на Арлингтонском кладбище. Четко выделялась высеченная золотом надпись:

Памяти незабвенной жены моей Колетт

и любимых детей наших

Кимберли, 5-ти лет,

Кристин, 2-х лет

и нерожденного Джеффри Мак-Дональда-младшего

Преданный вам муж и отец

будет оплакивать вас

в этой юдоли скорби,

пока не встретится с вами на небесах.

Святой крест, порхающие ангелочки, венки и гирлянды. Вспышки фотографов, словно фейерверк, озарили зал. Доктор Мак-Дональд мужественно сдерживал слезы, промокал глаза чистым белым платком с монограммой «Дж. Р. М.»

— Прошу записать, — произнес прокурор, — что Мак-Дональд не явился на похороны. Как говорится, хирургу не привыкать хоронить свои ошибки, но доктор Мак-Дональд не явился на похороны своей семьи — отлеживался в госпитале, жалуясь на мигрень, поскольку никаких особых ран у него, как известно, не было. А за похороны уплатили Кассабы!..

Кабаллеро начал горячо протестовать.

— Я утверждаю, — кипятился защитник, — что Джеф просто физически не смог быть на похоронах. Но он был в церкви, и это подкосило его… Это подтвердил военный следователь майор Гребнер…

…Франц Иосиф Гребнер, потомок земляков Гитлера из австрийского города Линца, с трудом верил в немыслимое злодейство доктора Мак-Дональда, хотя в хиппарей-убийц не верил совершенно. Он специально пришел в храм, чтобы как следует присмотреться к Мак-Дональду в тяжкую для него минуту. Капеллан, столько раз отпевавший в этой часовне зеленоберетчиков, убитых во Вьетнаме и доставленных в Форт-Брагг в цинковых гробах, покрытых звездно-полосатым флагом, и тот прослезился при виде двух маленьких гробиков.

…Мак-Дональд морщился от боли, покашливал, поглаживал грудь, тупо глядя перед собой.

— Во имя отца, сына и святого духа, — загундосил капеллан. — Даруй нашим братьям… нашим сестрам вечный покой… Аминь…

Стоя в полной форме, Мак-Дональд быстро промокнул глаза носовым платком и расслабленно поднял руку к зеленому берету. Затем он неожиданно для всех подошел, волоча ноги, к гробу Колетт, снял с головы берет и положил его на гроб. Все, разумеется, сразу вспомнили, что именно так поступил семь лет назад зеленоберетчик из почетного караула у гроба злодейски убитого президента Джона Кеннеди. Этот драматический жест произвел на Гребнера сильное, хотя и противоречивое впечатление. Неизвестных в форт-брагговской трагедии, по первому убеждению Гребнера, не было. «Неизвестным» был сам капитан Мак-Дональд, рассчитывавший свалить тройное убийство на выдуманных им хиппи. Однако косвенных улик много, а прямой ни одной. Ничего, следствие только начинается. Убийства эти были явно не предумышленными. Иначе «неизвестным» не приходилось бы орудовать кухонным, домашним оружием Мак-Дональдов…

И все же странное это дело. Гребнер, много лет проработавший гражданским криминалистом, хорошо знал, что, хотя подавляющее число убийств приходится на супругов, убийцы скоро раскалываются. Но, быть может, у Мак-Дональда замедленная реакция?..

Все это Гребнер мог бы рассказать суду, но начальство приказало ему не «лезть в это дело»…

 

СТРУЙКИ ДЫМА МАРИХУАНЫ

Прокурор поднялся с экземпляром журнала «Эсквайр» в руках, молча раскрыл его, поднял над головой, показывая большую фотографию Романа Поланского с ножом в руках.

— Вот этот номер журнала, — объявил А. Б. В. Крейг, — был найден после убийства семьи Мак-Дональдов в квартире доктора во время обыска, произведенного детективами военной полиции. Один из них, как свидетельствует сохранившийся акт, выразил мнение, что этот журнал вместе с другими материалами о суде над бандой Мэнсона мог стать искрой, воспламенившей бочку с порохом — порохом ненависти и отчаяния, накопленным в сердце хирурга в зеленом берете. Пусть пока и не известен нам точный химический состав этого пороха, но в том, что им было начинено преступное сердце женоубийцы и детоубийцы, сомневаться не приходится. Доктор Мак-Дональд буквально ежедневно и, по возвращении в Штаты, во все возрастающей степени подвергался бомбардировке частицами материалов о Мэнсоне и его банде. Мы никогда точно не узнаем, если только он сам не признается, когда было расщеплено ядро его совести. Поначалу он отмечал, сознательно или подсознательно, в подкорке мозга малейшие совпадения: и Шарон Тейт, и Колетт было по двадцать шесть лет. Обе были блондинки, хотя Колетт была крашеной блондинкой. Обе были красавицами. Шарон была кинозвездой. Колетт мечтала ею стать.

«Не убил ли ее и ее гостей муж, Роман Поланский?» — наверное, спрашивал себя доктор Мак-Дональд, как спрашивали себя детективы и следователи. Версии вначале, до ареста Мэнсона, ходили самые дикие. Поскольку Роман Поланский был польским эмигрантом, сыном русского и польки русского происхождения, то желтая, и не только желтая, пресса нелепо трезвонила о «мести польской контрразведки», «о ритуальном убийстве». Многих поражало, что Поланского, этого нового Хичкока, создателя замораживающих кровь фильмов обо всяких выдуманных ужасах и чудовищах, настигли в ночь, полную ужаса, вполне реальные чудовища у него дома. Правда, сам Поланский был в отъезде, имел алиби. Но не подкупил ли он Мэнсона и его хиппарей? Его допрашивали с помощью «детектора лжи». Но доктор Мак-Дональд считал, что «детектор лжи» можно обмануть, иначе он не решился бы на преступление. Мотив у Поланского был: Шарон не случайно застали в ночь убийства в одном бикини в спальне со своим бывшим любовником Джеем Сербингом! Кстати, и Шарон, и Колетт были беременны. Поланский, зная нравы кинозвезд, мог сомневаться, отец ли он будущего ребенка. Как и доктор Мак-Дональд, знавший нравы офицерских жен. К тому же, что очень важно, жена его зачала третьего ребенка 7 октября 1969 года, когда он, сопровождая группу раненых «зеленых беретов», прилетел из Вьетнама на сутки в Форт-Брагг. О том, что Колетт беременна на втором месяце, он узнал, вернувшись в Форт-Брагг в середине ноября, даже немного позже. Мы можем допустить, что он стал сомневаться: он ли отец будущего ребенка? А ревность — извечная подстрекательница убийц.

Криминалисты хорошо знают, что именно ревность вызывает у возбудимых натур сверхреакцию. Они стремятся ответить тройным ударом на удар мнимый или действительный. Их девиз не зуб за зуб, око за око, а челюсть за зуб, голову за око. Как раз ревнивцы, по нашей поговорке, отрезают нос назло лицу.

Для нас также важно, что криминалистика знает множество случаев, когда ревнивцы мстили страшной местью не только женам, но и детям, возненавидев их вкупе с матерью, как отродье ее и мнимых соперников.

Как известно, с Романа Поланского были сняты все подозрения в связи с арестом банды Мэнсона. И доктор Мак-Дональд спрашивал себя, зная, что наше правосудие отнюдь не безгрешно: «А может, знаменитому кинорежиссеру, миллионеру Поланскому с помощью продажных голливудских адвокатов удалось найти козлов отпущения, свалить вину на голозадых хиппарей?»

На этой фотографии вы видите Поланского в устрашительной позе с ножом. К сожалению, после слез и истерик, он не постеснялся использовать в самом дурном вкусе убийство своей жены и нерожденного ребенка для саморекламы. Как же, такой рекламы и у Хичкока никогда не было! Теперь киностудии будут сулить ему миллионные контракты, весь «свободный мир» побежит на его новые картины ужасов!.. И мы знаем, что в своем новом фильме «Макбет» он широко и ярко отразил в опосредствованной форме трагическую гибель своей жены Шарон Тейт…

Здесь защитник прервал Крейга, выложив ворох возражений.

— Все в досужих рассуждениях прокурора, явно не располагающего убедительными фактами, построено на какой-то мистике, на песке, на смутных догадках. Порой мне кажется, что мистер Крейг вьет свои домыслы из дымных струек и колец марихуаны, из галлюцинаций, порожденных ЛСД. Он бродит как одурманенный кокаином, как сомнамбула по лабиринту. Но порой он щедро льет воду на мельницу защиты. Так, он признал, что мистер Роман Поланский был на крючке у полиции Эл-Эя и был снят с этого крючка только потому, что нашли истинных убийц — банду Мэнсона! Но почему он не видит этой аналогии между Поланским и Мак-Дональдом?! Оба невинны, но заподозрены нашей отнюдь не безгрешной полицией в совершении немыслимых преступлений — убийстве рожденных и нерожденных членов своей семьи?! Полиция Эл-Эя шила дело Поланскому почти с тем же исступленным рвением, с каким шьет дело прокурор Крейг доктору Мак-Дональду только потому, что истинные убийцы его семьи ушли пока, как случается вовсе нередко, от возмездия. А ведь окружной прокурор Крейг по службе своей, так же как и полиция Эл-Эя, обязан находить виновных или козлов отпущения, иначе он лишится своего поста. Кстати, мистер Крейг в 1970 году, когда неизвестные убили семью Мак-Дональда, отвечал как помощник прокурора этого округа за закон и порядок в нем…

На это Крейг возразил, что все уголовные дела, касающиеся работников ЦРУ и подчиненных ему «зеленых беретов», давно изъяты из ведения министерства юстиции и с иронией в голосе поблагодарил Кабаллеро за хороший предлог занести этот немаловажный для дела Мак-Дональда факт в судебный протокол.

Отбившись от защитника, он в сердцах сказал:

— Конечно, мы быстрее добрались бы с вами до истины, если бы меня постоянно, на каждом слове не перебивал бы мистер Кабаллеро. Но ведь такова тактика адвокатов, которым клиент платит хорошо, гораздо лучше, увы, чем нам, окружным прокурорам, правительство за защиту и спасение головы. А тот, кто хорошо платит, заказывает музыку. И покупает лучших музыкантов. Во всех сферах у нас, пожалуй, правительство платит меньше, чем частные предприниматели.

Но перейдем к делу. Вижу, вижу, что морщится мой соперник: зачем, мол, выдаешь профессиональные секреты, жалуешься на скудное жалованье! Каждому свое. Итак, к вопросу о совпадениях между преступлениями Мэнсона и Мак-Дональда…

Совпадения поразительны, не правда ли? Почти одинаковое количество ран. Напрашивается вывод, что во второй серии убийств подражали первой. Но это еще не все. Убийца недаром прочитал журнал «Эсквайр» с описанием мэнсоновских убийств.

Фриковского били по голове рукоятью револьвера, а затем кололи его ножом. Мак-Дональд, следуя этой модели, тоже начинает с того же, но вместо револьвера он хватает тяжелую бейсбольную лапту (вспомним, что он был отменным игроком в бейсбол) и мощными ударами убивает подряд Колетт, Кимберли и Кристину. Кто из вас не содрогнется от подобной жестокости! Первый удар, по мнению патологоанатома, он наносит сверху по черепу, второй — по середине лба (он бьет уже лежачую). От двух этих ударов череп ее треснул, раскололся, но он не унимается. Третий и четвертый удары он наносит слева и справа по вискам. Пятый — над правым ухом. Шестой — по подбородку, дробя зубы. Всего шесть ударов. Он в ярости, потому что Колетт, судя по всему, отчаянно сопротивлялась. И чтобы сломить ее сопротивление, этот любящий и нежный, если верить защите, муж предварительно раздробил ей все той же лаптой кости обеих предплечий!

Лаптой этой, леди и джентльмены, он собирался учить бейсболу Кимберли, а потом и Кристину, поскольку у него еще не было сыновей. Прошу простить меня, леди и джентльмены, я вовсе не желаю вас чрезмерно расстраивать, но мы собрались здесь, чтобы выяснить все об этом человеке, которого вы видите перед собой. Я постараюсь быть предельно кратким. Только факты, только факты! Кимберли он убил двумя могучими ударами лаптой по левой стороне ее лица и черепа, Кристину он ни разу не ударил лаптой. Щадя ваши чувства, я не стану нагнетать ужас, скажу только, что он на этом не остановился. Он вернулся в гостиную, чтобы освежить свою память, и поднял к глазам, к очкам, на которых потом нашли капельки крови, раскрытый журнал «Эсквайр». Он идет в кухню, взгляд его падает на ледоруб, лежащий на холодильнике, — потом он отрицал, что это был его домашний ледоруб, и был уличен во лжи. Шипом этого ледоруба в порядке импровизации он нанес двадцать одну колотую рану в грудь — в грудь, которая вскормила его дочерей и уже набухала, чтобы кормить его сына. В грудь, леди и джентльмены, и в брюшину, в чрево, где уже жил его сын. Ведь и Шарон Тейт мэнсоновские бандиты убили беременной… Хотя, я спрашиваю вас, уважаемые члены жюри, разве случайные налетчики могли знать, что жена капитана Мак-Дональда была на пятом месяце беременности?

Даже зеленоберетчики с ужасом внимали прокурору.

— Ледоруб миновал Кимберли, но сестра ее получила пятнадцать ран его шипом. В ту ночь, леди и джентльмены, мы мирно спали в своих постелях недалеко от Форт-Брагга, а это чудовище, доктор Мак-Дональд, нанес около ста ударов тремя ножами, ледорубом и лаптой в голову, сердце, легкие, живот своей жены и двух своих дочерей. Вышитые шелком слова «Маленький ангелочек» на пижаме Кристи были густо залиты ее кровью. И кровь эту пролил ее любящий отец…

Дикий крик двух женщин — матери Колетт и матери Мак-Дональда, рев Фреда Кассаба, взрыв возмущения и негодования в зале. Мак-Дональд усмехался и пожимал плечами, бросая злобные взгляды на Крейга. Судья дубасил молотком. Минут пять ушло у него на восстановление порядка в зале.

— В последний раз предупреждаю публику, — пригрозил судья, — если подобный беспорядок не прекратится, зал будет очищен!

— Еще одна хитрость «зеленого берета», — продолжал, дрожа от возбуждения, Крейг, — он не ограничился тем, что показал, будто бы хиппи-убийцы скандировали или напевали: «Убей свиней! Убей свиней!» На деревянном изголовье супружеской кровати кровью написал он: «Свиньи». Как и бандиты Мэнсона.

Кстати, и число убийц у него совпадало с мэнсоновским: палачами группы Тейт были один парень и три девушки, а супругов Ла-Бианка — трое парней и три девицы. В среднем — два парня и три девицы. Но Мак-Дональду необходимо усилить мифическую группу убийц, посмевшую вторгнуться в закрытую зону Форт-Брагга, и он так определил численность этой группы: трое мужчин и одна девица. При этом подразумевалось, что еще один человек, парень или девица, как у Мэнсона, находился в машине. А число жертв? Четверо в доме Поланских, четверо у Мак-Дональдов. Таким образом, всё сходилось как будто.

Всё, да не всё! Вот официальная карта Форт-Брагга с обозначением ее системы безопасности. Ворота с контрольно-пропускными пунктами и шлагбаумами. Ночью охрана удваивалась. Улицы патрулировались. Зона максимальной безопасности! Мертвая зона! Мышь не проскользнет. Так как же могли четверо хиппи, одурманенные ЛСД, проехать на машине через КПП?! Никто бы их не впустил на территорию базы. Только сумасшедший мог бы рассчитывать на это. Их бы остановили, задержали, обыскали. И арестовали. Или завернули бы обратно. И зачем им было ехать в эту крепость, когда многие семьи офицеров-зеленоберетчиков жили здесь, в Фейетвилле?!

Мак-Дональд ничего не знал о сумасбродном плане Мэнсона натравить белых на черных, а черных на белых. Поэтому он включил в свою мифическую банду одного негра. Ошибка, доктор Мак-Дональд, большой просчет. Мэнсон ненавидел негров, в банде у него не было ни одного черного. Вы тоже ненавидели негров, а также хиппи и стремились навлечь на них гнев белых хозяев Америки…

Всех совпадений между делами Мэнсона и Мак-Дональда не перечислить — несть им числа! Закончу самым изумительным. Все вы знаете, что убийцу влечет на место преступления. Доктор Мак-Дональд здесь, как мне известно, не впервые — он приезжает ежегодно в Форт-Брагг и идет в церковь почтить память своих жертв. Иначе, что́ люди подумают! Ведь доктору Мак-Дональду постоянно теперь нужно оглядываться на мнение публики. Но он пошел еще дальше: он поселился после увольнения в резерв, после выздоровления от нанесенных себе ран, где бы вы думали? Там, где Мэнсон, его вдохновитель, которому он всем обязан, творил свои ужасные бесчинства, в Лонг-Биче, пригороде Лос-Анджелеса, недалеко от ранчо в Долине смерти, где жила «семья» Мэнсона.

После новой перепалки защиты с обвинением судебный пристав объявил перерыв.

Во время перерыва Грант перехватил пару сосисок с булочкой и горчицей и купил пяток новых кассет для своего «Сони».

Как боксер на ринге внезапно меняет тактику, чтобы ошеломить противника, так и Крейг вдруг сменил тему:

— Я консультировался со специалистами научно-исследовательского отдела полицейского департамента Роли по поводу документации военной судебно-медицинской экспертизы, которую мне с большим трудом удалось заполучить в военном архиве. Прежде всего, у меня нет уверенности, что мне передали всю документацию без каких-либо изъятий. Во всяком случае, наши эксперты считают ее далеко не полной. Их вывод: военная экспертиза проводилась не на профессиональном уровне, и прервана она была на одном из первых этапов, словно по приказу свыше, не оставившего, однако, в документах никаких следов.

Важнейшие линии исследования не завершены, грубо оборваны. Так, установлены группы крови: доктор Мак-Дональд — группа A, миссис Мак-Дональд — группа B, у детей — AB. Поскольку кровь к утру еще не совсем засохла в лужах на полу — мартовская ночь была прохладной — удалось определить и подгруппы. Если бы кровь совсем засохла, установлению поддались бы лишь подгруппы M, N и MN. Анализу были подвергнуты двадцать восемь образцов крови. Военные знатоки не догадались отметить, что установленные группы крови у детей Кимберли и Кристины не исключают отцовства доктора Мак-Дональда, что имело бы место, если бы, скажем, у них обнаружилась группа O. И самое главное их упущение состояло в том, что они не догадались проанализировать кровь плода во чреве матери, так что нет никакой уверенности, что доктор Мак-Дональд действительно зачал нерожденного мальчика. Понятно, что дело приняло бы совершенно другой оборот, окажись группа крови мальчика O!..

 

КОЛЬЦО ИЗ ДЮРАЛЯ…

— За всю свою карьеру, — взяв слово, заявил саркастически мистер Кабаллеро, — не приходилось мне видеть, чтобы кротиный холмик пытались представить столь высокой горой! Не горой даже, а Великими Дымными Горами! Синим Хребтом!

Его отповедь зал встретил смехом. Даже судья Батлер чуть-чуть улыбнулся. Крейг криво усмехнулся краем широкого рта.

— А ведь даже я, — продолжал, посуровев, защитник, — человек, впервые в жизни попавший в этот штат, знаю его официальный девиз: «Esse Quam Videri» — «Быть, а не казаться». Прокурор же строит свои обвинения не на фактах, а на намеках. В его «двойной» бухгалтерии, а скорее, в бухгалтерии с двойным дном нет ни капли правды. Все притянуто за уши. Никаких улик, ни на цент доказательств. Есть только одно: подтверждение того, что убийцы Мак-Дональдов отлично знали подробности мэнсоновского террора и подражали ему во всем, вплоть до числа ножевых ударов. Вот и все. Остальное от лукавого. Бред сивой кобылы.

Он ничем не брезгует, лишь бы посеять сомнение в добропорядочности честной, порядочной женщины, трагически погибшей от рук бандитов. По нашим законам недоказанное обвинение есть клевета! По нашим законам не я, защитник, должен доказать, что мой подзащитный невиновен, поскольку суд исходит из презумпции невиновности обвиняемого, а прокурор обязан доказать целиком и полностью свои обвинения в адрес моего клиента. Но с самого начала, как я вижу, ему это ни в малейшей степени не удается, так что я вообще мог бы ни слова здесь не говорить. Однако я не могу пропустить мимо ушей клеветнические оскорбления в адрес покойной миссис Колетт и убедительно прошу суд убрать все эти оскорбления из протокола!

Почти все южные леди и джентльмены и их северные гости поддержали защитника гулом одобрения.

Прокурор же требовал, чтобы суд исключил из протокола заявление защитника, будто он оскорбил память миссис Колетт. У него, видит бог, такого и в мыслях не было.

Судья встал на сторону защитника, решив, что доводы прокурора не относятся к делу.

Прокурор с деланной невозмутимостью вызвал свидетеля — врача-психиатра Джулиана С. Леандриса, коротко остриженного бородатого толстяка лет пятидесяти с румянцем во всю щеку. Громогласно поклявшись говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, он с видимым удовольствием приготовился отвечать на вопросы прокурора.

Вопрос. Не соблаговолит ли свидетель сообщить, когда и где служил он совместно с подсудимым в специальных войсках США?

Ответ. В 1969 году я работал с ним вместе в госпитале специальных войск в Ня-Чанге, а затем, с декабря 1969 года по март 1970 года, в Форт-Брагге, в медицинском управлении Учебного центра контрпартизанской войны имени Джона Ф. Кеннеди.

Вопрос. Следовательно, можно сказать, что вы довольно близко знали подсудимого?

Ответ. Я никогда не был дружен с ним, знал его как сослуживца. У психиатра мало точек соприкосновения с хирургом.

Вопрос. Однако на протяжении почти двух с половиной лет вы порой ежедневно встречались с ним по месту работы, а также в офицерских домах и клубах, не раз говорили с ним, слушали его замечания о служебных делах и суждения о политических делах, не так ли?

Ответ. Это все так, но необходимо учитывать, что работали мы в крупных военно-медицинских учреждениях с большим штатом, вследствие чего наше знакомство было если не шапочным, то весьма поверхностным. Например, мне никогда не приходилось бывать дома у доктора Мак-Дональда. Жену и детей его я видел мельком, издали, живя не в одном доме с ними, а по соседству.

Вопрос. Тем не менее вы сталкивались с ним, говорили с ним…

Ответ. Да, но никогда не рассматривал я доктора Мак-Дональда в качестве объекта для психоаналитического изучения. Мы были только знакомы.

Вопрос. И все же вы запомнили его выходку на новогоднем балу, когда он, подвыпив, кричал, что охотно сбросил бы водородную бомбу на Ханой и Хайфон?..

Ответ. Доктор Мак-Дональд не кричал, а говорил, и говорил трезво и убедительно, критиковал диссидентов.

Вопрос. Какой разговор с ним особенно запомнился вам?

Ответ. В начале марта 1970 года мы случайно оказались за одним столиком в офицерском клубе и минут десять-пятнадцать говорили за чашкой кофе.

Вопрос. Это было за несколько дней до убийства семьи Мак-Дональдов?

Ответ. Да, за два дня. Наша встреча состоялась пятого марта.

Вопрос. Почему вы, доктор, так уверены в этом?

Ответ. Потому что наш разговор начался с обмена замечаниями по поводу важнейшего события дня, о котором сообщили утренние газеты: вступления в силу договора о нераспространении ядерного оружия.

Вопрос. И что сказал по этому поводу доктор Мак-Дональд?

Ответ. Что он на все сто процентов против всяких соглашений с Советским Союзом, что мы проиграли из-за «мирников» войну во Вьетнаме, потому что боимся пустить в ход ядерное оружие, пока мы сильнее Советского Союза, а потом будет поздно, когда СССР сможет нанести нам ответный удар и тем свяжет по рукам и ногам, превосходя нас в численности вооруженных сил и в обычном вооружении. Меня поразило, с каким жаром он, совершенно трезвый, все это говорил мне. Он говорил, что Америка находится на краю гибели, что дни ее сочтены.

Вопрос. О чем вы еще говорили во время той встречи 5 марта 1970 года, за два дня до убийства семьи Мак-Дональдов?

Ответ. О движении за мир в Америке. Я сказал доктору Мак-Дональду, что в Форт-Брагге военная полиция впервые обнаружила подпольные листовки и газетки Союза американских военнослужащих. Поняв, что он почти ничего не знает о массовом движении за мир в Штатах, я вкратце обрисовал ему это движение, как представлялось оно нашей контрразведке — отделу информации в Форт-Брагге, в котором у меня был приятель. Наиболее опасной из радикальных организаций «новых левых» считалась организация «Студенты за демократическое общество». Помнится, я сказал ему, что Союз американских военнослужащих насчитывает что-то около восьми тысяч человек и что он добивается права политической свободы, права выбирать офицеров, права отказа от выполнения незаконных приказов всюду и везде, не исключая поля боя во Вьетнаме. Я рассказал ему, что рядом с нами, на южнокаролинской военной базе в Форт-Джексоне, действует еще одна организация: Объединение джи-ай против войны во Вьетнаме, что повсюду рядом с военными базами возникли «кофейные» — штабы этих организаций, в том числе и в Фейетвилле, что они выпускают не менее шестидесяти подпольных газет. Их юристы доказывают, что никто не обязан принимать участие и погибать в необъявленной противоконституционной войне в Индокитае. Они выступали против подготовки химической, биологической и радиологической войны, против раздутого военного бюджета, за использование бюджетных средств на решение социальных и экологических задач, на международную разрядку.

Вопрос. Как реагировал подсудимый на эту вашу информацию?

Ответ. С крайним раздражением и возмущением. Знай я, что доктор Мак-Дональд так расстроится, я прикусил бы язык.

Вопрос. Какие еще темы обсуждали вы с подсудимым? Касались ли вы вопроса об американских потерях во Вьетнаме?

Ответ. Очень хорошо помню я такой поворот в нашем разговоре: доктор Мак-Дональд вдруг достал из кармана и показал мне алюминиевое кольцо и сказал: «Вот, ношу как открытую рану. Вы видели такие кольца? Нет? Мне досталось оно на память от одного смертельно раненного летчика, умершего у меня на глазах в Ня-Чанге в шестьдесят восьмом. Это трофейное кольцо из Ханоя, сделанное, как тут указано, из дюраля четырехтысячного, сбитого красными нашего самолета. Видите: изображение падающего «фантома» и цифра «4000». Я смеялся над этой цифрой — коммунистическое, мол, вранье, а в марте шестьдесят девятого наше командование опубликовало официальные цифры наших потерь: мы потеряли более пяти тысяч самолетов! Пять тысяч два самолета! Включая две тысячи четыреста девять вертолетов! Это кольцо облито американской кровью! Я не говорю уж о том, что эти самолеты стоили нам по меньшей мере пять миллиардов, но кто определит цену потерянных жизней наших парней!.. Глаза его горели сухим огнем. Руки у него дрожали. И еще он добавил: «Я не помню, чтобы Америка несла такие потери в воздухе во время второй мировой войны…»

 

…И СИНДРОМ ФОРРЕСТОЛА

Вопрос. Что вы еще помните из тогдашнего разговора?

Ответ. Доктор Мак-Дональд говорил, что он, как многие американцы, надеялся, что смерть Хо Ши Мина в сентябре 1969 года сломит решимость вьетнамцев к сопротивлению, внушавшую многим из нас изумление и ужас. Но прошла осень, доктор Мак-Дональд собрался уезжать в Штаты, а Вьетконг и не думал свертывать свои боевые действия, продолжавшиеся против южновьетнамского режима и нас уже больше двенадцати лет. Наоборот, он усилил эти действия и продолжал требовать на переговорах в Париже безоговорочного вывода наших войск и прекращения нашей поддержки режиму Тхиеу в Сайгоне. Моего собеседника возмущало заявление президента Никсона, что в конфликте во Вьетнаме Америка не может одержать военную победу и что он намерен «вьетнамизировать» этот конфликт, приступив к отводу наших войск. Это было для нас началом конца. Отступление. Бегство. Все мы понимали, что миллионная южновьетнамская армия была мыльным пузырем. Однако, помню, я сказал, что, глядя на «дядюшку Хо» объективно, я безмерно уважаю его как борца за свои идеалы, хотя и не разделяю их, а доктор Мак-Дональд резко заявил, что ему абсолютно чужд подобный интеллигентский — он сказал, «яйцеголовый» — объективизм и что он всем сердцем осуждал склонность нашего командования согласиться с семидесятичасовым прекращением огня, объявленным вьетконговцами в память «дядюшки Хо». Против этого протестовал, конечно, и Тхиеу со своей сайгонской компанией. Кровь продолжала литься с обеих сторон.

Вопрос. Считаете ли вы, что в то время подсудимый был подвержен «вьетнамскому синдрому»?

Ответ. Как и все ветераны вьетнамской войны, в той или иной степени. Его реакция была реакцией патриота, глубоко оскорбленного бесславным поражением свой страны в этой войне. Шок и отчаяние, оскорбленное национальное чувство вызвали в нем апокалипсические представления. Он решил, что погибает не только Америка, но и весь мир.

Подведя психиатра к этому важному признанию, прокурор, как видно, заколебался: задать ли доктору Леандрису роковой вопрос — мог или не мог в таком состоянии Мак-Дональд пойти на убийство своей семьи? Нет, Леандрис бы, конечно, ушел от нужного прокурору ответа.

Иисусе Христе, воскликнул про себя, холодея, Грант, неужели… неужели Мак-Дональд в отчаянии решил убить себя и всю свою семью, но в последнее мгновение, когда перед ним уже лежали еще не остывшие трупы детей и жены, у него не поднялась рука на самого себя?!

Защитник приступил к перекрестному допросу.

Вопрос. Считаете ли вы, доктор Леандрис, что реакция вашего коллеги на угрозу поражения Америки во вьетнамской войне была патологической или, скорее, нормальной реакцией пылкого американского патриота?

Ответ. Это была, безусловно, нормальная реакция, реакция, я бы сказал, крайнего, но не патологического раздражения.

Вопрос. Так что вы исключаете, как психиатр, состояние патологического аффекта у моего подзащитного?

Ответ. Я ни в коем случае не могу сказать, что он находился на пороге патологического аффекта или временного помешательства. Для этого любому психоаналитику потребовалось бы много сеансов, много специальных исследований.

«Вьетнамский синдром»? — в лихорадочном волнении размышлял Грант. — Да, но и синдром… Форрестола. Ведь наложил на себя руки министр военно-морского флота, выскочил из окна с криком «Русские идут!» Временное помешательство? Не каждый пойдет на самоубийство в такой момент, и еще меньше людей на свете, слава богу, которые пойдут на убийство всей своей семьи. Но ведь был доктор Геббельс — уничтожил же он и жену, и шестерых детей. Но как это докажешь, о Мак-Дональде этого никогда не докажешь…»

Судебный пристав провозгласил:

— Вызывается в качестве свидетеля обвинения полковник Грег Д. Шалевич!

Свидетель не явился. Слово взял прокурор.

— Свидетель Грег Д. Шалевич являлся в 1969 году офицером отделения отпечатков пальцев управления военной полиции Учебного центра спецвойск имени Джона Кеннеди. Увы, он не явился, хотя служит сейчас в чине полковника по соседству — в училище генеральной военной прокуратуры в Шарлотвилле, штат Вирджиния. Но вот его показания, которые я прошу приобщить к делу. Это довольно пространный документ, снабженный всеми необходимыми подписями и печатями. В нем говорится об огромном количестве смазанных отпечатков пальцев, принадлежащих членам семьи Мак-Дональдов. Среди них не обнаружено ни одного отпечатка постороннего человека, что, по-видимому, обусловлено тем, что за неделю до убийства в доме была произведена солидная уборка, а после этого гостей в доме Мак-Дональдов не было. Вот эта кипа передо мной: отпечатки пальцев на контрастной бумаге с пыльцой. Беру наугад: «8 марта 1970 г. (кухня) детский стульчик Кристины, отпечатки большого, указательного и безымянного пальцев правой руки с клубничным вареньем…» Голос прокурора вдруг пресекся, охрип. Не знаю, как у вас, но у меня эта деталь… рвет сердце…

— А я, идиот, — сказал сидевший рядом с Грантом старый репортер, — прежде смотрел только футбол, бейсбол да хоккей по телевизору. Теперь буду смотреть только судебные дела…

— К сожалению, должен отметить, — продолжал прокурор, — что военные эксперты вели себя в доме Мак-Дональдов как портачи. Я вовсе не хочу сказать, что кто-либо из них сознательно пытался затоптать, истребить, уничтожить отпечатки пальцев, эти столь хрупкие вещественные доказательства. Прошу занести мое заявление в протокол: любой наш гражданский уголовный розыск высылает на место преступления экспертов по отпечаткам пальцев, которые в десять раз лучше, профессиональнее справятся с любой задачей по их профилю.

А вот другой документ: справка о том, что эксперты — гражданские эксперты — обнаружили на месте убийства группы Шарон Тейт двадцать два посторонних отпечатка пальцев лиц, которые помогли осуждению убийц банды Мэнсона!

Недобрый гул пробежал по залу. Похожий на попугая староста присяжных поднял было хохолок, но тут же снова, всхрапнув, опустил его. Судья Батлер постучал молотком.

Теперь уже Гранту было ясно: если прокурор скажет, что подсудимый на каждой из своих жертв вырезал собственные инициалы, то публика, настроенная против обвинения и в пользу обвиняемого, возопит в его защиту.

Заглянув в блокнот, а затем на ручные часы, Крейг продолжал:

— По авторитетному мнению моих консультантов — лучших криминалистов штата, современное состояние криминалистики гарантирует быстроту и точность в установлении личности убийцы семьи Мак-Дональдов, если бы не были скрыты вещественные доказательства по приказу военного командования. Криминалистика, как заявил недавно Томас Келлехер, возглавляющий судебно-медицинскую лабораторию ФБР, идет вперед семимильными шагами. Рост преступности в стране привел к тому, что его лаборатория исследует в год почти полмиллиона вещественных доказательств. Военные криминалисты Форт-Брагга заявляют, что они не смогли снять копии множества отпечатков пальцев в квартире капитана Мак-Дональда. Между тем существует новый метод снятия таких копий с помощью лазера даже с одежды и человеческого тела. Мы не можем поверить, что военные криминалисты застряли на уровне 1901 года, когда родилась дактилоскопия. Как известно, эти горе-криминалисты «потеряли» кровавый след ступни Мак-Дональда, а в наше время антропологи научили криминалистов сорока шести правилам измерения ступни человека и ста двадцати правилам описания ее формы. Даже у однояйцевых близнецов разнятся не только отпечатки пальцев рук, но и ног. А ведь у всех зеленоберетчиков снимали отпечатки их ступней. В капитанской квартире не исследовали по-настоящему пролитую убийцей кровь, а если раньше мы знали четыре группы крови: А, B, AB и O, то теперь мы четко различаем тринадцать и более систем по их энзимам и антигенам. Капли и брызги крови сплошь и рядом опровергают версию убийцы одним своим рисунком на стене или на полу. Армейские знатоки не изучили характер и форму ран, чтобы узнать, каким именно орудием были они нанесены. А вот экспериментальный кусок мыла на фотографии, пронзенный ножами, ледорубом и «кабаром». Невооруженным глазом видна разница между отверстиями. Не подверглись анализу, по последнему слову криминалистики, и волосы, найденные на месте преступления. А один только человеческий волос позволяет установить с научной точностью пол, расу, возраст, профессию, болезни человека по принятым им лекарствам, даже то, что пять дней назад он выпил смирновской водки и запил ее стаканом пива «Бадвайзер» из банки.

…Показания давали две женщины — две матери: Дороти Мак-Дональд, мать обвиняемого, и Милдред Кассаб, мать его жены Колетт. Обе искренние, любящие, убитые горем. Мать Мак-Дональда отказывалась верить в вину сына. Мать Колетт стремилась эту вину доказать.

Женственная, безыскусная Дороти Мак-Дональд покорила жюри. В сердце ее не было места сомнениям. По щекам текли слезы. Слова ее брали за душу:

— Мой Джеф любил Колетт больше всего на свете, Кимми и Кристи он любил больше самого себя…

Сама она любила сына слепой материнской, животной любовью. Такая любовь не достойна мыслящего существа, думал Грант, но осуждать ее трудно. Впиваясь глазами в измученное лицо Дороти Мак-Дональд, он видел не столько полную неспособность поверить в вину сына, сколько безмерное всепрощение.

Когда настала очередь Милдред Кассаб, Кабаллеро что-то с усмешкой шепнул на ухо подсудимому. Наверное, заверил его, что члены жюри не очень-то станут слушать тещу. Но и показания тещи, матери Колетт, бабушки Кимми и Кристи, взволновали многих из присутствующих:

— Я собирала всю их одежду до порванных тапочек… Я не могу расстаться с куклой Кристи, с маленьким кошелечком Кимми из кармана жакетика, который она носила в последний день своей жизни — кошелечком с двумя долларами и несколькими ракушками… Когда я вижу утреннюю зарю, солнечный закат, сердце мое обливается кровью, потому что ни Кристи, ни Кимми, ни Колетт никогда их не увидят… Я молюсь богу, чтобы он наказал их убийцу, но никто не вернет нам наших любимых…

И Фредди Кассаб, бывший разведчик, ветеран второй мировой войны, тоже прослезился. Но тот же Фредди Кассаб грубо захохотал, когда защитник вызвал для дачи показаний бывшего зеленоберетчика Джеймса Милна, заявившего, что в ночь на 17 февраля 1970 года он, живя по соседству с капитаном Мак-Дональдом на Кэсл-драйв, выглянув в окошко, узрел, к своему изумлению, три фигуры в белых простынях с зажженными свечами в руках. Подобно трем привидениям, проскользнули они к дому капитана Мак-Дональда…

— Вот к какому вранью, — громко объявил Фредди Кассаб, — приводит солидарность убийц! Да это явное лжесвидетельство!..

Судья пригрозил выгнать его из зала.

 

КИНЖАЛ «ЗЕЛЕНОГО БЕРЕТА»

Зал замер, словно в трансе, слушая прокурора А. Б. В. Крейга:

— На что рассчитывал доктор Мак-Дональд, убивая своих близких и инсценируя убийство, совершенное якобы хиппарями мэнсоновского типа? Расчет его был дьявольски хитроумен. Консервативная, официальная Америка, ошеломленная террористическими актами бандитов Мэнсона, ополчилась против всех, кто готов был драться против войны во Вьетнаме, и прежде всего против хиппи, потому что Мэнсон маскировался под хиппи. Но ведь он выдавал себя за Христа — следовало ли громить христиан и их храмы! Мак-Дональд рассчитывал, что все воспримут террористический акт против семьи «зеленого берета», армейского офицера-медика, ветерана Вьетнама, как логическое продолжение, новый этап террора против людей истеблишмента, сначала против знати, затем против военщины. Он знал о панике и истерии, охватившей Америку: не только в Калифорнии, а всюду домовладельцы покупали новые замки, обзаводились охранниками, телохранителями. Люди, никогда прежде не бравшие в руки оружие, покупали пистолеты и ружья: спрос на оружие повысился в пятьдесят раз. Цена на сторожевых собак поднялась с двухсот долларов до полутора тысяч, и все они были раскуплены. Родители перестали отпускать детей в школу и колледж. Кинозвезды обносили свои особняки колючей проволокой, пропускали по ней ток высокого напряжения, устанавливали вокруг особняков прожекторы и телевизионные камеры, словом, превращали свои дома в крепости. Люди перестали ходить друг к другу в гости и устраивать обеды и вечеринки. Девушка боялась встретиться со своим парнем, а парень — с девушкой. Подобно психохимическому газу, недоверие и подозрительность распространялись по всей стране.

Обо всем этом доктор Мак-Дональд прочитал в мартовском номере «Эсквайр» за 1969 год. Вот этот журнал! Я уже показывал вам. Вот очерк Уильяма Кломана. Вот что он писал: «В огромных особняках Бель-Эйра ужас заставлял людей бросаться к телефону при звуке ветки, упавшей за окном с дерева…» Самым точным образом описывались убийства группы Тейт и супругов Ла-Бианка. Это описание запало в голову доктору Мак-Дональду, застряло там занозой. А он был человеком действия, решительным человеком и беспощадным — не зря взяли его в «зеленые береты», а там довели, что называется, до кондиции.

Мог ли он рассчитывать замести следы преступления? Мог, учитывая тогдашнюю атмосферу ужаса, всем нам памятную, умонастроения людей, ежедневно со страхом ждавших новых актов дикого террора.

Кто заподозрит любящего мужа и отца, набожного, примерного, образцового доктора Мак-Дональда!

И капитан «зеленых беретов» доктор Мак-Дональд блестяще провел эту свою операцию.

Но главная ставка убийцы Форт-Брагга была на защиту ЦРУ, командования специальных войск армии США, на Пентагон и в конечном счете Белый дом. Доктор Мак-Дональд отчетливо понимал, что после тяжелых ран, нанесенных «зеленым беретам» крахом операции «Падающий дождь» и делом восьми зеленоберетчиков, власть предержащие пустятся во все тяжкие, лишь бы уберечь гвардию армии США от смертельной раны: от дела Мак-Дональда.

Прокурор вызвал главного своего свидетеля. Это был бывший майор медицинской службы Клейтон О’Шарп, ныне хирург нью-йоркской клиники.

Вопрос. Принимали ли вы участие, как помощник главного хирурга военного госпиталя в Форт-Брагге, в медицинской экспертизе при расследовании убийства семьи доктора Мак-Дональда?

Ответ. Я возглавлял комиссию экспертов, поскольку окончил в свое время курс судебной медицины.

Вопрос. Сколько ранений нанесено было миссис Мак-Дональд и сколько из них были смертельными?

Ответ. Сорок одно ранение, из них шестнадцать смертельных.

Вопрос. А девочкам — Кимберли и Кристине?

Ответ. Я должен взглянуть на акт, составленный комиссией… Вот… Кимберли — двадцать одно ранение, из них двенадцать смертельных. Кристина — четырнадцать ранений, девять смертельных. Большинство ран нанесено посмертно, поскольку цвет их бледнее, что обусловливается тем, что сердце в момент смерти перестает качать кровь в артерии.

Лицо отца этих детей помертвело.

Вопрос. Каким оружием было нанесено большинство ранений?

Ответ. Ножом или кинжалом длиной примерно в десять дюймов и шириной в полтора дюйма, толщиной в четверть дюйма, с наточенными обоюдоострыми сторонами, заостренным концом и кровостоком.

Прокурор выхватил из черного портфеля длинный кинжал в ножнах.

Вопрос. Вот таким? Длина — десять дюймов, средняя толщина — четверть дюйма, ширина — полтора, заостренный конец, обоюдоострые стороны, наточенные, словно лезвия бритвы. Таким?

Он подошел к свидетелю и передал ему в руки кинжал рукоятью вперед. Обнаженное лезвие засверкало в фотовспышках. Защитник перестал зевать и кусал губы. Мак-Дональд превратился в каменное изваяние. Он вроде бы и не прислушивался к тому, что говорил прокурор. Доктор О’Шарп медлил, рассматривая, измеряя кинжал глазами и пальцами.

Вопрос. Таким?

Ответ. Возможно, таким…

Вопрос. Были ли раны, нанесенные сбоку, со спины?

Ответ. В акте отмечены самые различные раны.

Вопрос. Имелись ли у жертв ранения с повреждением костей?

Ответ. Да, таких ранений было множество, у детей некоторые кости были рассечены.

Вопрос. Были ли сквозные раны мягких тканей?

Ответ. Да.

Вопрос. Так, а у подсудимого? Были у него сквозные раны?

Ответ. Нет.

Вопрос. А раны с повреждением костей?

Ответ. Нет.

Вопрос. Никаких смертельных ран?

Ответ. Нет.

Вопрос. Никаких серьезных ран?

Ответ. Нет.

Вопрос. Никаких ран, которые не мог бы нанести себе сам?

Ответ. Нет.

Вопрос. Может быть, убийцы утомились? Молочная жидкость в мышцах? Но нет, доктор Мак-Дональд свидетельствует, что первые раны достались ему. Логично предположить, что против него, единственного в доме мужчины, выпустили самого сильного и решительного. Мак-Дональд сам уверяет, что это был черный. Потом резали слабых. Чем же вы, доктор, объясните, что у Мак-Дональда не оказалось ни одного летального ранения?

Ответ. Не знаю, не могу объяснить…

Вопрос. Да, доктор, вы правы, это совершенно необъяснимо…

Старый репортер сказал коллегам:

— Пора готовить камеру смертников для доктора и стряхнуть пыль с электрического стула!

Вопрос. Скажите, пожалуйста, были ли ранения нанесены одним ножом или разными?

Ответ. Ранения были нанесены кухонными ножами или резаками для овощей и фруктов и ледорубом. Они были найдены на лестничной площадке… Но большая часть ран была нанесена вот таким кинжалом, который найден не был…

Прокурор повернулся к присяжным, высоко поднял над головой кинжал и громовым голосом произнес:

— Ваша честь! Леди и джентльмены! Это кинжал «зеленого берета»! Так называемый «кабар», или К-бар.

Зал ахнул. Поднялся шум. Вынесли двух упавших в обморок пожилых женщин, вывели толстяка, у которого начался сердечный приступ. В зале запахло сердечными каплями. Багроволицый защитник вскакивал и садился, задирал кверху указательный палец.

Получив слово, он снова требовал, чтобы суд исключил все, сказанное прокурором, всячески пытался смазать впечатление, произведенное на суд, на публику, на репортеров, крайне невыгодное для его клиента:

— Все это ровным счетом ничего не доказывает. Убийцы могли вооружиться как раз такими ножами в Форт-Брагге, украсть их, купить подобные им — наши оружейные лавки завалены всевозможным оружием, холодным и огнестрельным. Эка невидаль! Этот кинжал не янычарский ятаган, не шотландский клеймор, не… Словом, обвинение, не имея никаких доказательств, апеллирует не к нашему разуму, а бьет по нашим нервам…

Судья отклонил требование защиты. Прокурор зачитал документы: рапорты главного оружейника базы Форт-Брагга, в которых говорилось, что в первой половине марта никто из «зеленых беретов» не потерял ни одного кинжала.

— Бандиты Мэнсона, — сказал прокурор, — пользовались своими ножами длиной от 5 с половиной до 6 с половиной дюймов, которые и были потом найдены. У доктора Мак-Дональда под рукой был этот кинжал. Найдя на кухне резаки и ледокол, он и их пустил в ход.

— По крайней мере, — возражал защитник, — обвинитель инсинуирует, что преступление моего клиента, которое мы решительно отрицаем, было непредумышленным, иначе бы ему ничего не стоило обзавестись такими же ножами, какие были у банды Мэнсона… Если убийцы семьи доктора Мак-Дональда и не украли этот кинжал в Форт-Брагге, они могли сделать это во многих других местах. Всем прекрасно известно, и я могу завалить суд официальными доказательствами, что у бессчетных уголовных банд в этой стране имеются громадные склады, целые арсеналы оружия с любыми видами украденного армейского оружия, вплоть до пулеметов, минометов и пушек. Не могу только сказать, имеются ли на этих складах атомные бомбы, но известно, что составные части, компоненты ядерного оружия уже много раз похищались бандами. Да эти кинжалы вы за гроши можете купить в любой лавке списанного имущества армии и флота! Мой же клиент доктор Мак-Дональд может поклясться на Библии, что он, как врач, никогда не получал, не имел, не носил кинжал «зеленого берета»! Вот его книжка вещевого довольствия. Графа: «Выдано оружие: пистолет «Кольт» 45-го калибра… Сдан…» Кинжала он не получал и из Вьетнама не привозил!..

— Этот кинжал, — выкрикнул прокурор, — доктор Мак-Дональд вполне мог привезти из Вьетнама, смыв с него кровь партизана Вьетконга! Такие кинжалы оставляли в его госпитале умиравшие в нем «зеленые береты». Из Вьетнама можно было привезти базуку, безотказное орудие, батальонный миномет…

Выведенный из себя уловками защитника, Крейг снова полез в свой необъятный портфель и на этот раз достал сильно увеличенные цветные фотографии.

— Защита, — гремел он, — пыталась разжалобить нас фотокарточками Джефа Мак-Дональда — лучшего друга детей и животных. Ходили легенды, будто Мэнсон мог оживлять мертвых птичек, вдыхать в них жизнь. Он жалел змей в Долине смерти, но убивал людей. Взгляните на эти снимки, взятые не из семейного альбома Мак-Дональдов, а из дела капитана Мак-Дональда — «зеленого берета»!..

И он стал показывать подсудимому, судье, жюри, публике, поворачивая фотографии в разные стороны.

Это были судебно-оперативные снимки исколотых, окровавленных, обезображенных трупов жены и детей доктора Мак-Дональда. Женщины завопили. От их вопля и от непрерывных фотовспышек проснулся даже гробовщик — староста жюри. Мак-Дональд не шелохнулся. Защитник, растрепав свою прическу, что-то кричал судье и тряс кулаком. Судья колотил молотком, призывая к порядку. Вынесли из жюри потерявшую сознание старушку с подсиненными седыми волосами. Ввели резервного присяжного.

— Смотрите, смотрите! — пуще прежнего гремел прокурор. — Не отворачивайтесь! Представьте себе, как резал жену и детей в ту ночь убийца! Ведь он работал за четверых — за трех мужчин и одну женщину! Работал как мясник!..

Голосом, зазвеневшим сталью, прогрохотал прокурор, повернувшись к обвиняемому и показывая на него пальцем вытянутой правой руки:

— Кровь ребенка, детскую кровь невозможно смыть с рук ни горячей водой с мылом, ни спиртом. Ее нельзя выжечь и каленым железом. Посмотри, посмотри на свои руки, убийца! Посмотри на ладони! Кровь твоих детей, кровь Кимберли, кровь Кристины впилась в твою «линию жизни»!..

Только нервный тик над правой бровью Мак-Дональда выдавал его волнение. Да руки, руки дрожали на коленях, словно нечеловеческим усилием заставлял он их оставаться на месте. Он сидел с бескровным, бесстрастным, мертвым лицом, уставившись неподвижным взором на флаг Северной Каролины за высоким креслом судьи.

— Смотрите все на этот снимок! Это Мак-Дональд после учиненной им резни, после домашнего Сонгми! Он не забыл умыть руки! Но глаза убитым им детям он не стал закрывать!..

Даже у Кабаллеро на лице был написан голый, неприкрытый ужас.

— Вспомните годы войны во Вьетнаме! — проговорил прокурор упавшим, хриплым голосом. — Убийство детей стало привычкой, почти модой. Наша молодежь — и хиппи тоже — кричали в лицо президенту Джонсону: «Эл-Би-Джей! Эл-Би-Джей! Сколько убил ты сегодня детей!» Мак-Дональд пошел по стопам президента, а вину свалил на хиппарей!..

 

ФЕМИДА — ФЛЮГЕР

Шум, гам, дикое улюлюканье, кошачий визг, рыданья и стук судейского молотка, мерный, как бесконечная очередь из крупнокалиберного пулемета. Черноберетчики и зеленоберетчики топали ногами, орали так, словно шли в штыковую атаку, грозили кулаками. Крейг зашатался, тяжело сел, скорее, повалился на свой стул, зашарил по карманам пиджака, достал тюбик с нитроглицерином…

— Безумец! — сказал местный репортер. — У Крейга на прошлой неделе был гипертонический криз.

С трудом кое-как восстановив порядок, судья Батлер объявил, что он строго-настрого запрещает фоторепортерам публиковать эти снимки в газетах, но приобщит их к делу в качестве вещественных доказательств, как было сделано и на суде над бандой Мэнсона.

Судья поднял обеими руками фотографии каких-то лежачих призраков:

— Суд разрешает к публикации лишь вот такие судебно-медицинские фотографии, в которых жертвы убийц находятся в специальных пластиковых полупрозрачных мешках. В эти наглухо завязанные саваны их облекают для того, чтобы они сохранили те вещественные улики, которые, возможно, у них находятся в зубах или под ногтями после сопротивления, оказанного насильникам, как-то: кожа, волосы, кусочки одежды и прочее.

Прокурора он оштрафовал на пятьдесят долларов за демонстрацию судебных фотографий без предварительного разрешения суда и за безобразные выкрики. Защитника за брань и размахивание кулаками приговорил еще к одной ночи в городской тюрьме. Он не обратил внимания на стенания Кабаллеро.

Судья Батлер, видимо, долго думал в перерыве между заседаниями суда над разгоревшимся спором между защитой и обвинением о вьетнамской войне, грозившим превратить уголовное дело в политическое. Свои выводы он и огласил:

— Суд отнюдь не призван решить, кто был прав или виноват: сторонники или противники войны во Вьетнаме и каково было воздействие этой войны на личность или личности, убившие семейство Мак-Дональдов. Ни обвинение, ни защита не должны на этом суде пользоваться им как политической трибуной. Наш уважаемый телекомментатор Уолтер Кронкайт однажды весьма справедливо и мудро заметил, что не дело репортера быть патриотом или антипатриотом, от него ждут не мнений, а фактов. Так и в судебном процессе.

Прокурор казался недовольным этим указанием. Защитник улыбался, полагая вероятно, что он льет воду на мельницу защиты. И все-таки защитник понимал, что дело еще не выиграно. Кто-кто, а он знал, что американская Фемида — это два флюгера-близнеца на Капитолии и Белом доме, что, в общем-то, одинаково показывают направление политических ветров и зависимы от предвыборной конъюнктуры. В августе 1979 года, когда шел процесс Мак-Дональда, несмотря на кажущееся спокойствие в международных отношениях, определяемых прежде всего отношениями США и СССР, стрелки флюгеров под мощным напором военно-промышленной элиты медленно, но неуклонно поворачивали назад, к «холодной войне». Вовсе не случайно задерживал конгресс ратификацию договора ОСВ-2, недаром наращивала НАТО свой ракетный арсенал. Кабаллеро не мог знать о диверсионных планах ЦРУ, подводившего мину под сложный механизм разрядки, но он понимал, что дело идет к резкому похолоданию в международных отношениях. Знающие, разбирающиеся в политике люди в Вашингтоне, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе прямо говорили, повторяя чью-то остроту: «Картер ждет случая, чтобы бросить в разрядку обезьяний ключ, и случится это в Год обезьяны!»

Для Кабаллеро и его клиента выгодно было максимальное похолодание, которое положит конец «вьетнамскому синдрому», возбудит антисоветскую истерию, словно нервным газом «Зоманом» опьянит головы конгрессменов и ура-патриотов, возродит призыв на военную службу. А тогда понукаемая ЦРУ и Пентагоном администрация Картера сделает все, чтобы обелить мундир гвардейца армии Соединенных Штатов.

Но в августе 1979 года, почти за пять месяцев до афганского кризиса, весы на руке американской Фемиды еще колебались…

В суде дело явно шло к приговору: «Виновен». Это роковое для Мак-Дональда и для гонорара Кабаллеро слово произнесет, проснувшись, старый гробовщик, староста жюри. Затем начнутся долгие словопрения вокруг приговора. Но Крейг никогда не добьется смертного приговора. Ведь десять лет как-никак прошло, Мак-Дональд — образцовый гражданин, патриот, кавалер «Ордена заслуги» и других наград. Но пожизненного заключения не избежать. Вкатят по двадцать пять лет за четырех убитых, итого сто лет тюремного заключения. В тюрьме будет работать до конца жизни братом милосердия. Нет, деньги у него водятся — лучше смыться в Латинскую Америку или Европу, сменить фамилию. Как Иозеф Менгеле. Только бы не забыл уплатить гонорар ему, Кабаллеро!..

…Судья Батлер обвел глазами зал и сказал:

— В порядке разъяснения и напоминания считаю необходимым указать, что в июне 1972 года Верховный суд Соединенных Штатов под председательством Уоррена Е. Бэргера большинством голосов — пять против четырех — постановил, что смертный приговор, произвольно вынесенный жюри, суть «жестокое и необычное наказание», запрещаемое восьмой поправкой к конституции США. На этом основании верховные суды многих штатов отменили смертную казнь, но позднее, в связи с ростом неописуемо зверских преступлений в нашей стране, почти все они восстановили ее и сделали эту высшую меру наказания обязательной в ряде преступлений, сопряженных с крайним насилием и, прежде всего, убийством. Замечу, что восстановление смертной казни вообще не означает, что она будет вновь применена в отношении тех преступников, которым смертная казнь была, как Мэнсону и его подручным, например, заменена пожизненным заключением. Таким образом, убийцы, обманувшие правосудие в период запрещения смертной казни, в случае разоблачения теперь могут пожалеть об этом, так как будут приговорены не к пожизненному заключению, а к смерти…

По залу пронесся гул. Многие, вставая, посмотрели на подсудимого, но лицо его, выражавшее бесконечное, истинно стоическое терпение, нисколько не изменилось. Такого хладнокровного, толстокожего типа, подумал Грант, никакой «детектор лжи» не возьмет.

Почему закон так трогательно и заботливо охраняет злодеев, почему не засадить этого Мак-Дональда за «детектор лжи», не вкатить ему лошадиную дозу «сыворотки правды», как делали «зеленые береты» в куда менее серьезных случаях, как поступили они с тем же несчастным Чиеном? Почему не подвесить его на заломленных сзади руках, что называлось у них «полетом на Дакоте»? Стой, Джон Грант, погоди, ишь куда хватил! Так ты опять встанешь на одну доску с зеленоберетчиками. Они тоже верили, что цель оправдывает средства, что допустимы любые пытки при допросах. Ты что, забыл, как допрашивали в джунглях вьетнамца-коммуниста?!

Судья Батлер объявил перерыв.

— Таких бурных и драматических сцен, — заметил самый старый из репортеров, — я и у Пэрри Мейсона что-то не вспомню. Да этот процесс по своему общественному и политическому звучанию уже затмил процесс Мэнсона!

Грант молча согласился с ним.

 

КОГДА ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ

Публика, взволнованная, взбудораженная, потрясенная, почти не расходилась на перерыв, боясь потерять место.

Рядом с бывшим командующим «зеленых беретов» во Вьетнаме экс-полковником Роэлтом Грант увидел и прежнего начальника штаба 5-й группы специальных войск во Вьетнаме экс-генерал-майора Мидлтона. Если раньше он походил на профессора, то теперь стал похож на академика. Его умные глаза поблескивали за золотыми очками модной формы с перемычкой, но костюм из блестящей «акульей кожи» явно уступал шедевру портняжного искусства, в котором щеголял Роэлт, — по слухам, тот катался после увольнения из армии как сыр в масле, занимая какой-то крупный пост в корпорации Мак-Доннел — Дуглас. С ними сидел субъект совершенно неинтеллектуального вида, которого Грант хорошо помнил. Это был подполковник резерва Роберт Браун. О его отваге и зверском нраве среди «беретов» ходили легенды. Рекламируя издаваемый им теперь журнал «Солдат фортуны», основанный им же в 1975 году по образцу других изданий, зазывавших любителей военных приключений и лиц, которым необходимо смазать пятки и на некоторое время покинуть родину, Бобби Браун совал всем зеленоберетчикам в запасе последний номер своего журнала. Признав, видимо, и в Гранте своего — во Вьетнаме, будучи оба капитанами, они были шапочно знакомы, он сунул и ему своего «Солдата». Офицеры-зеленоберетчики в резерве вновь были в большой цене. Кто лучше них может командовать «дикими гусями» — так называли на жаргоне «джентльменов удачи», наемников. Гуси, как известно, спасли Рим, а Грант слышал, что Браун, защищая границы «свободного мира» и набивая попутно свой карман, все делал, чтобы наемники спасли Конго, Анголу, расистский режим Иэна Смита в Южной Родезии и Республике Южной Африки, свалили прогрессивные режимы в Ливии, Гвинее, Бенине. А то, что этих «диких гусей» ощипывали и поджаривали на вертеле неблагодарные африканцы, трижды разбивали наголову на Сейшельских островах, его устраивало: как вербовщик, он получал изрядный куш от Смита, Форстера и других нанимателей. Говорили, что он приторговывает и оружием. Оборотистый малый. Такой не пропадет.

Прокурор, взяв слово, обратился к суду:

— Ваша честь! Леди и джентльмены! Прошу занести в протокол нижеследующее мое заявление: за последние несколько дней — чаще звонили ночью — мне сделали по телефону тринадцать анонимных предупреждений с различными страшными угрозами, включая обещание убить меня, если я буду добиваться осуждения доктора Мак-Дональда, этого, как выразился один из моих недоброжелателей и доброжелателей подсудимого, оклеветанного коммунистами «героя» Америки и вьетнамской войны. По почте я получил двадцать три письма с такими же угрозами. Одно из них содержит рисунок эмблемы «зеленых беретов» последнего образца. Золотой меч, пересеченный тремя золотыми молниями на голубом щите. Чаша моего терпения переполнилась сегодня утром, когда мне позвонили и сказали, что я зря не дорожу двухлетними внучками-близнецами, детьми моего сына.

— Где доказательства вашего мелодраматического заявления? — послышался сердитый голос защитника.

Судья постучал молотком, погрозил ему пальцем.

— Вот они. Все телефонные звонки в магнитофонных кассетах и письма. Напомню, что подобные действия караются законом и что голос, записанный на магнитную пленку, равно как и почерк человека и отпечатки его пальцев, точно и безошибочно определяет личность в нашей криминалистике и уголовном праве. Также получил я письмо, предлагающее мне взятку в сто пятьдесят тысяч долларов, если я добровольно откажусь от этого дела, заявив суду и печати, что вина подсудимого недоказуема. Прошу приобщить все это к делу, ваша честь.

Защитник ринулся в бой, как Мохаммед Али, понявший, что он проигрывает титул чемпиона мира Фрейзеру:

— Защита решительно протестует против этой нелепой просьбы обвинения. Нельзя использовать во вред моему клиенту, герою Америки, искренние, глубоко трогательные, хотя формально незаконные, патриотические заявления граждан, возмущенных постыдной травлей доблестного сына нашей родины, проливавшего свою кровь с коммунистическим врагом, ныне посягающим, как агрессор, не только на маленькую Камбоджу, но, как москит на слона, на великий Китай!..

— Мы знаем, чью кровь проливал ваш герой, — вспылил Крейг, — и мы докажем это!

Судья оштрафовал его на пятьдесят долларов.

— И ваши патриоты хороши, — крикнул разъяренный прокурор, — те, что искренне грозят мне смертью и трогательно и скромно утаивают свои имена!

Еще пятьдесят долларов штрафа.

— Суд приобщит документы обвинения к делу, — сказал, однако, его честь. — Я тоже получил подобные письма и слышал угрозы по телефону и потому назначаю по три телохранителя себе и прокурору.

Судебный пристав, толстяк с лицом старого бульдога, вызвал свидетеля обвинения мистера Отто Розенбурга. Выяснилось, что он не явился.

— На этот суд, — сказал прокурор, — не явятся, увы, многие вызванные обвинением свидетели: одни из ложного чувства солидарности с «зеленым беретом» и ветераном войны, другие — из страха перед корпоративной местью. Не явился и экс-майор Отто Розенбург, бывший следователь военной полиции в Форт-Брагге. Но мне с большим трудом, лишь с помощью Верховного суда, удалось совсем недавно заполучить наконец в Пентагоне вот этот документ, подписанный майором Отто Розенбургом в марте 1970 года, после того, как он по горячим следам начал вести расследование дела доктора Мак-Дональда. Прочитаю важные для суда выдержки: «Судебно-медицинскими экспертами также было установлено, что каких-либо отпечатков пальцев, кроме тех, что принадлежали членам семьи Мак-Дональдов и помогавшей им с детьми соседке мисс Вайолет Найтингейл, обнаружено не было…» Напомню суду, что убийцы Мэнсона оставили множество отпечатков…

— Ваша честь! — возразил защитник. — Вспомним, что убийцы Мак-Дональдов действовали после убийства группы Тейт и семьи Ла-Бианка, когда часть банды попала за решетку, часть дала подписку о невыезде, а остальные бежали из района Лос-Анджелеса и рассеялись по всей стране, включая, как мы знаем, хотя это не признает прокурор, и Северную Каролину, попав и в двух-трехтысячную колонию Фейетвилла, и в Форт-Брагг. Они учли опыт банды и — это ведь так просто! — надели резиновые перчатки, продающиеся в любой аптеке… Ведь еще на первом допросе Джеф показал, что видел какие-то перчатки на одном из белых убийц…

— В акте, — сказал прокурор с язвительной полуулыбкой, — нет упоминания об отпечатках, сделанных в перчатках, резиновых или кожаных…

— Так ведь пальцы в перчатках не оставляют отпечатков!..

— Оставляют, если перчатки в крови!..

— Джентльмены! Джентльмены! — прикрикнул на них судья, стукнув молотком с таким видом, словно он охотно ринулся бы с ним на соперников. — Продолжайте! — кивнул он защитнику.

— Любые смазанные отпечатки могли быть сделаны руками в перчатках, если они окровавлены. А таких отпечатков там было, конечно, великое множество. Вспомните, там ходили по лужам крови! Кроме того, согласно нашей уголовной статистике, преступники оставляют отпечатки пальцев лишь в тридцати процентах всех расследуемых преступлений и не оставляют на месте преступления различных отпечатков пальцев, которые бы привели к их опознанию, аресту, в девяносто семи случаях из ста, хотя процент этот неизмеримо выше в детективах, которые, как правило, пишут люди, несведущие в криминалистике. Весьма прискорбно, что мы вынуждены отнести к числу последних и нашего обвинителя…

— Двадцать пять долларов! — сказал судья, но победная улыбка скользнула по губам защитника.

Кабаллеро удивил всех, вызвав доктора Клейтона О’Шарпа. Кажется, Мак-Дональд вздрогнул, но, может быть, это только показалось Гранту?

Вопрос. Считаете ли вы, что ножевые удары всем членам семьи Мак-Дональдов нанесены с равной силой?

Ответ. Отнюдь нет. Были и сильные, и слабые удары.

Вопрос. Ага! Много ли было нанесено слабых ударов, вызывающих ранения с меньшей глубиной?

Ответ. Но ведь прошло почти десять лет…

Вопрос. Доктор О’Шарп! Очень прошу вас. Попытайтесь вспомнить, пожалуйста, ведь от ваших ответов, возможно, зависит судьба вашего бывшего сослуживца, однополчанина, можно сказать…

Прокурор настоял на изъятии этого замечания.

Ответ. Хорошо, я попытаюсь вспомнить… Я бы сказал, что слабых ударов было меньше, значительно меньше…

Вопрос. Благодарю вас, доктор О’Шарп! Так что вполне можно предположить, что удары могла наносить и женщина, кроме трех мужчин.

Ответ. Ударов было нанесено столько, что и мужчины могли устать.

Вопрос. Но женщина могла, могла тоже наносить удары! Премного вам благодарен! Ваша честь, у меня все!

И снова победная улыбка загнула кверху краешки его чувственных губ.

Прокурор откровенно усмехался:

— Мы доказывали здесь, что удары наносил сам доктор Мак-Дональд, и, естественно, копируя мэнсоновские убийства, он варьировал силу своих ударов. К тому же он помнил, что банда Мэнсона стремилась поразить, шокировать, взбеленить публику и сознательно обезображивала тела своих жертв, нанося не только колотые, но и резаные раны, выкалывая глаза, выцарапывая ругательные слова на коже. Доктор О’Шарп! — обратился он к свидетелю. — Поскольку доктор Мак-Дональд жив и сидит с нами в этом зале, мы вправе предположить, что его раны были значительно мельче ран, нанесенных другим членам его семьи?

— Разумеется.

— Однако мы не станем думать, что, по версии защиты, на него первой напала женщина. Нет, логично предположить, что его, как сильнейшего, мнимые бандиты-налетчики, именно мужчины, должны были вывести из строя первого. Именно так и показал и показывает доктор Мак-Дональд. Так почему же, почему его раны мельче, чем у жены и детей?! Как можно объяснить, что у трех человек вы насчитали шестнадцать плюс двенадцать плюс девять, что равняется тридцати семи смертельным ранениям, а у доктора не оказалось ни одного и только одну рану пришлось зашить? Как вы это объясните, доктор О’Шарп?

— Не знаю, но…

Последовали новые протесты разъярившейся защиты. Возникла жаркая перепалка. Словно в молитве возвел глаза к небесам мистер Мак-Дональд. Публика ревела, как на футбольном или хоккейном матче. Когда страсти немного улеглись, защитник, собравшись с мыслями, начал:

— Скажите, возможно ли, что внезапное ночное вторжение бандитов, вид этих волосатых, бородатых подонков, обезумевших от наркотиков, с ножами и кинжалами, наверное, с пистолетами в руках, — которыми они не решились воспользоваться, чтобы не поднять соседей в доме, где жили Мак-Дональды, — возможно ли, что такое вторжение, удары кинжалами в грудь человека вызовут у него потерю сознания?

— Вполне возможно, — сказал после некоторого раздумья О’Шарп.

— Благодарю вас, доктор. Вот все, что нам надо знать. Ваша честь, леди и джентльмены! Представьте себе эту ужасную картину: под градом ударов доктор Мак-Дональд падает, обливаясь кровью, потеряв сознание, в глубокий обморок, а бандиты, сочтя его мертвым, начинают резать, убивать его жену и детей!..

Чей-то визг заглушил его слова. Снова стали выносить синевласую старушку из жюри. Снова запахло сердечными каплями. Почти пулеметная дробь судейского молотка постепенно навела должный порядок в храме юстиции. Время истекало.

Прокурор хотел, чтобы последнее слово осталось за обвинением.

Вопрос. Никаких следов ранений на лице подсудимого мы не видим, но, может быть, он сделал себе пластическую операцию? Скажите, доктор О’Шарп, было ли изрезано лицо у доктора Мак-Дональда?

Ответ. Нет, сэр, только исцарапано.

Вопрос. А у жены и детей?

Ответ. Глаза выколоты, и лицо изрезано у жены, исполосованы лица у детей.

Прокурор обвел усталым взглядом затаивший дыхание зал:

— У меня все, ваша честь.

Но публику ждала еще одна сенсация — на этот раз со стороны защиты. Кабаллеро решил сыграть своим последним козырем. Он вызвал нового свидетеля — Хелену Стэкли.

— Мисс Стэкли, — с пафосом, словно в цирке Барнума и Бейли, объявил он, — эта та самая таинственная незнакомка, которая в ночь на восьмое марта 1970 года приняла участие в убийстве Колетт Мак-Дональд и двух ее детей.

Мак-Дональд весь преобразился, засиял. Пораженный прокурор ошалело помотал головой и отдал какую-то команду своему помощнику Джиму Блэкберну — тот пулей вылетел из зала суда.

— Не думайте, ваша честь, — продолжал в радостном возбуждении Кабаллеро, — что я специально приберегал этого моего главного свидетеля под занавес. Нет, мои люди только сейчас смогли найти мисс Стэкли в Южной Каролине. Ее показания не оставят у вас и тени сомнения в невиновности моего клиента.

И вот мисс Стэкли — изможденная, больная с виду женщина лет тридцати — начала отвечать на вопросы защитника.

Вопрос. Где были вы в ночь на восьмое марта 1970 года?

Ответ. Не помню. Это было так давно…

Вопрос. То есть как это вы не помните — ведь вы все мне рассказали?!

Ответ. Все мне задают этот вопрос, а я всем отвечала и отвечаю, что ничего не помню, потому что баловалась героином.

Вопрос. Видели ли вы в ту ночь доктора Мак-Дональда?

Ответ. Никогда. Я впервые вижу его. Симпатичный.

Вопрос. Не видели ли вы его в доме номер 544 на Кэсл-драйв?

Ответ. Я же сказала вам, что никогда там не бывала.

Вопрос. Это вы подошли к нему с зажженной свечой?

Ответ. Нет, никогда!

Джим Блэкберн подлетел к Крейгу и протянул ему записку. Тот прочитал ее и, встав, попросил у судьи разрешения подвергнуть свидетельницу перекрестному допросу. Тот неприязненно спросил защитника:

— Я думаю, что вы зашли в тупик со своим главным свидетелем. Могу ли я дать слово обвинению?

Кабаллеро кивнул и почти в обморочном состоянии побрел к своему креслу. Крейг подошел к свидетельнице.

Вопрос. Мисс Стэкли! Когда вы находились на излечении в медицинском центре университета Северной Каролины?

Ответ. Кажется, весной 1971 года.

Вопрос. Каков был диагноз вашего заболевания?

Ответ. Не помню точно, что-то психическое…

Вопрос. Согласно справке из этого центра, вы были больны шизофренией с манией преследования и галлюцинациями. Так?

Ответ. Да, кажется так.

Вопрос. В марте вы, как обычно в то время, принимали героин и опиум внутривенно до семи раз в день, а также два раза в неделю прибегали к ЛСД и мескалину. Так?

Ответ. Да, вроде того, но на Кэсл-драйв я никогда не бывала, доктора Мак-Дональда не видела, никого не убивала, а мистер Кабаллеро и его люди постоянно пристают ко мне, чтобы я призналась в убийствах, о которых не имею никакого понятия, угрожают и шантажируют…

Мак-Дональду изменили его стальные нервы. «Бомба», Кабаллеро оказалась безобидной хлопушкой. Он закрыл лицо руками.

— Как думаете, — спросил, вскакивая, своих коллег один из репортеров, — пойдет такой заголовок: «Зеленоберетчик сделал из жены и двух детей гамбургские котлеты Мак-Дональда»?

Но даже бывалым газетчикам такая шутка показалась слишком циничной.

Репортеры, обгоняя друг друга, поспешили к выходу.

Как раз в эту минуту, когда судья начал уже прочищать горло перед тем, как закрыть заседание, к защитнику подлетела, стуча каблучками, его секретарша, загоревшая до черноты на калифорнийских пляжах и бетонных теннисных кортах, и положила перед ним какой-то официальный конверт. Остроглазый Грант разглядел в левом верхнем углу знакомую эмблему — «розу ветров» — и обомлел: ЦРУ!

 

«ФАМИЛЬНЫЙ СКЕЛЕТ» В ШКАФУ ПРОКУРОРА

Вскрыв конверт, взглянув на машинописный текст, защитник быстро встал и попросил слово:

— Ваша честь! Леди и джентльмены! Экстренное заявление. Меня постоянно поражало на этом процессе необычайное, исступленное рвение прокурора мистера Крейга. Разумеется, я обязан был навести справки о нем, и вот что мне сообщили из источника, заслуживающего самого большого доверия: «Семнадцатилетняя дочь его Вирджиния Дэр Крейг в 1968-м, не окончив среднюю школу и, по-видимому, в знак протеста против развода мистера А. Б. В. Крейга с женой вследствие супружеской измены последней — и это у него пунктик! — бежала из его дома в Роли, штат Северная Каролина, присоединилась к хиппи в районе Хейт-Эшбери в Сан-Франциско, а в сентябре 1969 года труп ее был обнаружен в одной из ночлежек негритянского района Уаттс города Лос-Анджелеса. Судебно-медицинская экспертиза показала, что причиной смерти явилась смертельная доза ЛСД и героина. На теле было обнаружено множество старых и свежих следов уколов шприца. Она была беременной на пятом месяце. Было установлено, что до самоубийства Вирджиния сошлась с демобилизованным солдатом-инвалидом, ветераном вьетнамской войны, негром, искалеченным своим же артиллерийским огнем и ставшим наркоманом. Ожесточившись, он примкнул к йиппи и активно участвовал в антивоенных демонстрациях. Возможна, но не доказана ее связь с бандой Мэнсона… Мистер А. Б. В. Крейг, несколько раз ездивший в Сан-Франциско и без успеха пытавшийся уговорить дочь вернуться домой, говорил всякому и каждому, что хиппари, оклеветанные средствами массовой информации, на самом деле являются стойкими борцами против «грязной войны» во Вьетнаме и изолгавшегося, лицемерного, бездушного истеблишмента вместе с военщиной и военно-промышленным комплексом. Однако он осуждал пристрастие хиппи к наркотикам и «свободной любви». Во время дела Мэнсона неоднократно заявлял, что преступления его банды «не оправдывает гонений на хиппи и недоверие к американской прогрессивной молодежи вообще».

Крейг достал из кармана флакон с нитроглицерином, положил в рот сразу пять или шесть шариков. Лицо его лоснилось от пота. Грант, поначалу относившийся к прокурору с определенным предубеждением, сейчас чувствовал к нему симпатию. Как видно, прокурор был на высоком гипертоническом градусе. Грант кое-что смыслил в гипертонии — мать у него умерла от криза…

— Итак, леди и джентльмены, — со злорадным торжеством драматически провозгласил защитник, — нам теперь ясно пристрастие прокурора к наркоманам-хиппи в деле доктора Мак-Дональда и его стремление оградить истинных убийц его семьи. Нам неизвестно, имели ли эти хиппи прямую связь с бандой Мэнсона, но это были птицы одного с ним полета и прекрасно знали из прессы и передач телевидения о том, как совершала свои убийства эта банда, стремившаяся спровоцировать этими убийствами начало негритянской революции в Америке. Мы не можем исключить возможность связи убийц семьи доктора Мак-Дональда с дочерью прокурора Вирджинией Дэр Крейг. Мы узнали также, что сам прокурор, проявляя нелояльность к нашей администрации, понятную нам теперь ненависть к нашей армии, к сыновьям Америки, истекавшим кровью в джунглях и болотах Вьетнама во имя идеалов демократии, становился на сторону каких-то хиппарей, на сторону банды Мэнсона. Леди и джентльмены! Мистер Крейг — жертва «вьетнамского синдрома»! Он психически больной!

Однажды, леди и джентльмены, шел я к мэру Лос-Анджелеса мистеру Йорти в нашем Гражданском центре и вдруг путь мне преградили девицы-хиппи с плакатом против войны во Вьетнаме. Одна из этих девиц, от которых несло марихуаной, преподнесла мне цветок и сказала: «Не сомневаюсь, мистер, что вы честный человек и против всего этого дерьма. Распишитесь в своем протесте!» На груди у нее висел рулон туалетной бумаги с подписями. Леди и джентльмены, эта девица могла быть Вирджинией Дэр Крейг! В барах и дискотеках я видел, как девицы-хиппи танцевали топлесс, да, да, в одних только штанишках-бикини, собирая деньги для антивоенного похода в Вашингтон! Среди них могла быть Вирджиния Дэр Крейг…

— Разрешите напомнить вам, — прервал судья защитника, — что мы не судим здесь дочь мистера Крейга.

— Прошу прощения, ваша честь! Справедливое негодование американского патриота, знаете ли… Ваша честь! Леди и джентльмены! Думается, нет нужды доказывать, что мистер Крейг не может выступать на этом суде в роли прокурора из-за «фамильного скелета» в его шкафу, из-за его антиамериканизма и любви к хиппи и йиппи, убийцам семьи доктора Мак-Дональда, из-за ненависти к нашим славным воинам. Ему следовало с самого начала сделать самоотвод, но он не осознал необходимость этого из-за глубоко субъективного отношения ко всему этому делу. Его гложет чувство вины за гибель дочери, которую он толкнул в объятия хиппарей. Пытаясь оправдаться перед собственной совестью, он стремится доказать, что хиппи — это дети-цветы, а банда Мэнсона — чудовищная мутация, аберрация. Отсюда — бурный поток его диких обвинений. Он скорее умрет, чем даст в обиду память дочери, из-за которой он пришел в несомненное психическое расстройство, и ее друзей-хиппи, этих «мирников» — предателей Америки! Прошу суд отвести мистера Крейга, освободить его от обязанностей обвинителя и прокурора.

Явно растерявшийся судья посмотрел на неподвижно сидевшего с опущенной головой прокурора и сказал:

— Гм!.. Я также получил новую информацию об этом деле, которую мне нужно переварить. Решение вынесу завтра утром.

Гран гиньоль. Черный юмор. Театр абсурда. Куда уйдешь от них в этом сумасшедшем, сумасшедшем, сумасшедшем мире!

— Перед тем как закрыть это заседание, — сказал судья, — поскольку время наше кончается, объявляю следующее решение, кроме уже объявленных: за двадцать две обструкции со стороны защитника я приговариваю его провести уик-энд в городской тюрьме.

— Но моя жена?! — возопил защитник.

Раздался жидкий смех, хлопки, кто-то свистнул.

Грант сидел так близко от соперников, что слышал, как прокурор, защелкивая портфель, сказал вполголоса защитнику:

— Ваша жена? Спросите у своего клиента, как заставить ее замолчать.

 

ПРИВИДЕНИЕ ИЗ САЙГОНА

К судье быстро подошел утиной походкой полицейский сержант Розен.

— Ваша честь! Час от часу не легче. Только что звонил какой-то «черный берет» из Форт-Брагга, отказавшийся назвать свое имя, и сказал, что у них на оружейном складе пропало несколько автоматов и несколько десятков газовых гранат. Говорит, «черные береты» волнуются, грозятся не допустить расправы над «зеленым беретом» Мак-Дональдом. Что делать?

Судья заморгал, почесал висок, словно посыпанный солью с перцем.

— Полагаю, что эти «черные береты» сеют панику, желают нажать на нас. Полиция все же должна максимально усилить охрану здания суда внутри и вне его.

— Но все наши силы уже мобилизованы!

— О’кэй! Я пойду позвоню губернатору. Пусть попросит военное командование не выпускать «черных беретов» из Форт-Брагга. Боже! Скорее бы все это кончилось!

В молодости судья дрался в морской пехоте с японцами на Иводзиме и Сайпане, но никогда не думал, что будет отбиваться от армии Соединенных Штатов в своей родной Северной Каролине. С начала суда носил он свой кольт 45-го калибра в кармане брюк под судейской мантией. Будь он проклят, этот доктор Мак-Дональд!

К судье подбежал бейлиф, негромко сообщил:

— Ваша честь! Вас просит к телефону мистер Бенджамин Сивилетти!

Бенджамин Сивилетти — генеральный атторни, министр юстиции Соединенных Штатов! Посуровев, судья ускорил шаги. Министра нельзя заставлять ждать. Можно смело сказать, что министр юстиции в первый и, наверное, в последний раз звонил в этот захолустный суд в Северной Каролине. Сивилетти прогонят, как двух его предшественников, и все забудут его, но Америка всегда будет помнить суд над Скоупсом в Теннесси и суд над Мак-Дональдом в Северной Каролине. В первом — мракобесы XX века отказали обезьяне в правах предка. Во втором — из «высших соображений» обелили «кровавую гориллу».

И тот и другой суд покрыли несмываемым позором американскую Фемиду.

Кто-то положил руку на широкое плечо Гранта. Он обернулся и узнал в поседевшем и располневшем человеке с водянисто-голубыми глазами и солидным брюшком бывшего начальника штаба специальных войск во Вьетнаме полковника Фолькстаада, того самого, что из Сайгона послал его в тыл Вьетконга, а потом откомандировал в баварский город Бад-Тёльц, в штаб 10-й ударной группы спецвойск, которая во главе с Джерри Сейджем готовилась взорвать мосты, наведенные между Западом и Востоком, обучала рейнджеров бундесвера действиям за «железным занавесом», изучала опыт подрывных действий «зеленых беретов», засланных в Венгрию и Чехословакию, совершенствовала подготовку диверсионно-разведывательных групп к возможной заброске в Советский Союз.

— Джонни! Сынок! — загудело это привидение из Сайгона, улыбаясь и хлопая Гранта по плечу. — А ты все такой же, каким был в Сайгоне! Мистер Америка! Шесть футов и двести фунтов стопроцентного американизма! И, само собой, исполнен, как встарь, рыцарской отваги и благородства. Чем ты сейчас занимаешься? Где живешь?

— Репортер газеты, живу в Нью-Йорке…

— Репортер! — с уважением повторил Фолькстаад. — На этом суде! Не сомневаюсь, что ты помнишь наш девиз: один за всех и все за одного! Все за одного, Джонни! Мы выручим этого парня. Видишь теперь: я был прав, когда считал нужным шарахнуть атомной бомбой по Ханою! Мы струсили и проиграли войну! Теперь нас по судам таскают. Но почему тебя не было вчера с нами, со всеми «зелеными беретами» в ресторане? Были у нас в гостях офицеры «черных беретов», наши ученики, наша слава и гордость. Здорово гульнули. Пили за старые времена и времена грядущие. Наступают великие времена, Джонни! Тебе следует подумать о возвращении в строй. Опыт у тебя редкий, громадный. Сейчас спецвойскам позарез нужны люди вроде тебя. Я уже стар, но связи в Пентагоне сохранил. Дай-ка мне свою карточку! Платят чуть не вдвое больше.

— Нет, сэр, — твердо сказал ему Грант. — Я решил заняться литературой… — И тут же, не оборачиваясь, пошел к дверям.

— Грант! — раздался сзади повелительный, командирский голос Фолькстаада. — У нас есть и другой девиз: один против всех, все против одного!

Не обернувшись, Грант вышел за дверь.

Интересно было бы узнать: нормальный ли с точки зрения закона человек, этот Фолькстаад, больше всего боящийся, что он не доживет до аутодафе мирового коммунизма. Фолькстаад, жаждавший применить атомное оружие против вьетнамцев и теперь жалеющий, что не ему придется нажать на заветную кнопку, был искренне убежден, что физическое уничтожение всего антиамериканского не только не преступление против христианской морали, но величайший подвиг во славу господню. Зная, что большая часть американского народа, человечества, полагает подобное всесожжение преступлением, он свято верил, что это большинство опасно заблуждается и что крещение и очищение людского рода должно быть произведено вопреки воле большинства, по-военному, ать-два, поскольку армия подчиняется меньшинству, генералитету. Выходило, что американский закон не мог признать Фолькстаада, по правилу Мак-Натена, психически нормальным, вменяемым, ответственным за свои действия перед судом!

Господи, спаси нас и помилуй!

Вспомнились последние дни в тылу Вьетконга. Погибло к тому времени больше половины группы. Радист Дон Мэтьюз едва смог передать радиограмму с мольбой о спасении уцелевших членов команды А-345 — так сели у него батареи. А Фолькстаад, эта скотина, эта штабная крыса, ответил: «А-345! Мужайтесь!.. Вы станете живой легендой! Боритесь и не драматизируйте положение!..» И Клиф обозвал его сволочью и ублюдком и сказал в бешенстве радисту: «Дон! Радируй этому сукину сыну и скажи ему, что мы сдадимся все в плен вьетконговцам и расскажем всему миру, какой безмозглый идиот этот полковник Фолькстаад!..» А он, Грант, послал новую радиограмму: «Мы находимся на краю гибели, сделать мы уже ничего не можем, но не дайте погибнуть кровью оплаченному опыту. Нам есть что рассказать». Фолькстаад и Хелмс засекретили его отчет о провале операции по вине начальства, лгавшего, будто народ Вьетнама жаждет поддержать американских «зеленых беретов» против Ханоя, похоронили правду об операции «Падающий дождь». Но всю правду теперь расскажет его книга…

Фолькстаад нагнал его у лестницы.

— Грант! — окликнул он его сзади.

Грант нехотя обернулся, не скрывая раздражения.

— Может, все-таки встретимся вечерком, посидим в баре, поговорим, как тогда в Сайгоне?

— Сайгона больше нет, — отрезал он. — Есть город Хошимин!

— Грант! Я слышал, что и твой экс-начштаба здесь — Клиф Шерман. — Привидение из Сайгона улыбалось одними губами. В глазах — лед.

Грант бегом спустился по лестнице. Ему не о чем говорить с этим «суперястребом». Он рассчитается с ним на страницах своей книги, и не только с ним.

 

СНОВА «СУМАСШЕДШАЯ ЛОШАДЬ» ИЗ ФЕЙЕТВИЛЛА

Вечером после судебного заседания Грант зашел в «Сумасшедшую лошадь». Как он и ожидал, за стойкой у бара и за столиками сидели с великовозрастными девицами, явно помнившими еще первых «зеленых беретов», офицеры-черноберетчики. Грант взял у незнакомого бармена хайбол и присел к одному из столиков с «черными беретами», без девиц, поздоровался.

— Я вас видел, когда вы подкатили сегодня к Форт-Браггу, — сказал он двум офицерам, сидевшим под рекламой «Кока-кола — настоящая вещь!» — Надолго в эти края?

— А кто это хочет знать? — настороженно и недоброжелательно осведомился первый лейтенант, рыжий верзила — ирландец с широченными плечами.

Грант усмехнулся, вспомнив, что зеленоберетчики, как правило, начинали доказывать, что они настоящие мужчины, с драк в барах. Не спеша достал он свою новенькую репортерскую карточку, положил ее на стол перед верзилой, да так, чтобы ее смог прочитать и второй лейтенант, парень, смахивающий на молодого героя-мафиози, сына главаря нью-йоркской мафии, из кинобоевика «Крестный отец».

— Бывший капитан «зеленых беретов», — веско добавил он с той же усмешкой, — командир А-345 во Вьетнаме.

Лейтенанты-черноберетчики подняли на него совсем уже другие глаза — глаза, полные того нескрываемого пиетета, что всегда испытывают не нюхавшие пороха новички перед бывшим в настоящем деле ветераном.

— Вы, сэр, видно, приехали на суд над «зеленым беретом», — сказал второй лейтенант. — Какая наглость! До чего обнаглели эти «мирники»: устроили судилище над нашим братом, героем войны, и где? Рядом с Форт-Браггом! Вы знали этого Мак-Дональда, о котором мы слышали по здешнему радио?

— Лично я не был с ним знаком, — ответил Грант, пряча в карман карточку, — но, как выяснилось на суде, находился с ним в одно и то же время в Ня-Чанге, в госпитале «зеленых беретов». Я там отлеживался после задания в тылу Виктор-Чарли — Вьетконга, а он был лечащим врачом.

Черноберетчики взглянули на него с новым уважением: побывать в тылу Виктор-Чарли и вернуться, чтобы рассказать об этом, — дело нешуточное!

Грант обратил внимание на татуированные руки черноберетчиков, физиономии рецидивистов.

Поманив бармена, Грант заказал себе и своим соседям по порции бурбонского. Парням льстил интерес газетчика к их профессии, а военной профессией своей они гордились не меньше, чем когда-то Грант. Оба начали службу в «черных беретах» еще прошлым летом. Ребята на подбор: не маменькины сынки из колледжей, а стреляные воробьи, повидавшие жизнь. Во времена Гранта вербовщикам спецвойск еще хватало патриотов в колледжах, теперь не гнушались тертыми ребятами с приводами и судимостями. Каждый «черный берет» считался четырежды добровольцем: по своей охоте он шел в армию, в пехоту, в воздушно-десантную школу и, наконец, в рейнджеры. Старшие офицеры, подполковник Эд Яуго например, бывший «зеленый берет», протрубивший два полных срока во Вьетнаме и дважды раненный, уверявший, что только происки вшивых «голубей» помешали ему повесить на грудь Почетную медаль конгресса, при каждом удобном случае и без него, подчеркивал, что «черные береты» — наследники, младшие братья «зеленых беретов». Программа их обучения мало отличалась от прежней. То же оружие, самозарядки М-16 калибра 5,56 миллиметра, пулеметы М-60, шестидесятимиллиметровые минометы. Правда, имеется кое-какая новая боевая техника, особенно подрывная, но слухи в армии о том, что «черных беретов» вооружили инфракрасными очками ночного видения стоимостью в тринадцать тысяч долларов, брехня, пустые враки. Режим в лагерях спартанский: побудка на заре, часовая зарядка, бег на пять миль. Не меньше половины времени обучение проходит в глухих лесах и болотах со змеями. Еще одна база — в Форт-Стюарте, штат Джорджия. Побывали уже на учениях, максимально приближенных к боевым условиям, в безводной жаркой пустыне, в джунглях и на Аляске, в Арктике, отрабатывали десантировки с воздуха и морем. Можно смело сказать, что «черные береты» уже ничем не уступают «зеленым». Нет пока боевого опыта, но он имеется у инструкторов-зеленоберетчиков, хранителей боевых традиций вьетнамской войны. А задачи у «черных беретов», кроме прежних, есть и новые, особой сложности и важности.

Грант вопросительно уставился на черноберетчиков поверх стакана с виски, но лейтенанты переглянулись и перевели разговор на другую тему.

Поначалу, два года назад, рассказали Гранту черноберетчики, было два батальона 75-го пехотного полка. Это только база для наращивания сил. Срок службы — три года. Потом — сверхсрочная. Отсев громадный, особенно вначале. Слабаки не выдерживают. Порой из пятнадцати новичков остаются двое. В каждом батальоне насчитывается по шестьсот человек. Один располагается на Западном побережье страны, другой — на Восточном, с тем чтобы их команды особого назначения могли в любой момент быстрее попасть в любую точку планеты.

Грант покрутил стакан с полурастаявшими кубиками льда, снова позвал бармена. Не терпелось узнать о новых задачах специальных войск.

Над «Сумасшедшей лошадью» с характерным шумом и свистом турбин пролетели вертолеты «Чинук».

— Наши прилетели, — сказал, поднимая палец над головой, лейтенант-ирландец. — Завтра занятия по высадке с парящих вертолетов без парашютов.

У Гранта мороз продрал по спине. Вспомнилось, как карабкался он по трапу, болтающемуся из люка «Ирокеза», а вьетконговцы бежали к вертолету с факелами и лупили по нему из миномета…

Подвыпив, офицеры-черноберетчики взахлеб стали рассказывать о своем житье-бытье. От «черных беретов» требуется, чтобы они знали Советскую Армию лучше, чем свою, потому что им, весьма возможно, чем черт не шутит, придется действовать на ее земле, в ее тылах. Началось их обучение с досконального изучения Советской Армии, ее истории, уставов, вооружения, с учебной стрельбы по образцам советских танков, орудий, пулеметов. Появились спецподразделения «советских ракет» разных типов. А в Форт-Брагге и в Форт-Худе введен спецкурс, в ходе которого коммандос живут и служат по уставам Советской Армии и даже стараются изъясняться по-русски, зубря секретные англо-русские и русско-английские разговорники с помощью русских эмигрантов, от белогвардейцев и власовцев до нынешних диссидентов. Чтобы «влезть в шкуру врага», на завтрак черноберетчики лопают борщ, на обед — «беф а-ля Строганофф», на ужин — кисель из клюквы. Весь день из динамиков звучит музыка братьев Покрасс и Дунаевского, «На сопках Маньчжурии» и «День Победы». Даже кинофильмы и те русские: «Броненосец «Потемкин» и «Летят журавли». Весь распорядок, все инструктажи только на русский манер. Даже слово «сэр» в обращении к командирам уступило место слову «товарищ»…

— Сегодня на завтрак, — не без гордости заявил второй лейтенант, — нам подавали «щти», настоящие русские «щти», а на обед будет шишкебаб!

— Шашлык, — поправил его первый лейтенант. — Шишкебаб — это у персов, у турок.

— А «фантомы» с красными звездами, — осведомился Грант, — ваши тут летают, панику наводят?

— Наши, — ухмыльнулся второй. — Одна из специальных учебных эскадрилий «Агрессор». На них летают наши летчики, обученные тактике советских военно-воздушных сил, участвуют в маневрах…

Неужели так ничему и не научилась Америка за годы этой проклятой вьетнамской войны! Ведь сказал же какой-то мудрец, что народ, не извлекший уроков из своих прошлых бед, обречен вновь пережить эти беды…

 

ОТРАВИТЕЛИ КОЛОДЦЕВ

На столике лежали местные сигареты: «Уинстон» и «Сэйлем». Грант закурил сигарету «Сэйлем», нагнулся доверительно к «черным беретам»:

— Вьетнам — дело прошлое, у нас затевались более серьезные дела в Европе. Перед тем как я заболел тяжело и вернулся на «гражданскую улицу», работал я в баварском городке Бад-Тёльце, в штабе нашей десятой ударной группы специальных войск. Слыхали о ней?

— Еще бы! — воскликнули лейтенанты, и видно было, что экс-капитан еще на пару футов вырос в их глазах.

— Был у нас там сверхсекретный план номер десять-один — план операций против стран за «железным занавесом». Он должен был вступить в действие в условиях крайней напряженности, в канун войны, но все было готово к его выполнению. Я готовился к засылке с командой в один из двадцати оперативных районов Советского Союза. Эти районы мы, «зеленые береты», собирались создать в разных стратегически важных труднодоступных пунктах. На Кавказе, например. Я изучал район Брянских и Клетнянских лесов. По шесть районов предполагалось создать в Польше и Чехословакии, несколько районов в Болгарии, Югославии, Венгрии. Наши задачи вы себе, конечно, представляете…

— Мы их назубок знаем, — самодовольно заявил второй лейтенант, — взрывать мосты, минировать железные дороги, добывать разведывательные сведения…

— Террор и саботаж, — добавил первый лейтенант, прикуривая от ронсоновской зажигалки, — отравлять колодцы ядами и бактериями, сколачивать местные партизанские отряды, проводить карательные действия против ключевых правительственных кадров. Задачи остаются прежними.

— Но у нас, — со вздохом сожаления заметил Грант, — находился в строю целый легион — двадцать пять тысяч вышколенных специалистов. Одна наша группа стояла в полной готовности в Западном Берлине…

— Все планы по развертыванию сил специальных войск можно привести в действие в любой момент, — утешил его первый лейтенант. — Все старые кадры «зеленых беретов» на учете. У нас имеются на вооружении для поджогов термитные спички, дающие температуру до трех тысяч градусов. Можно сказать, что мы, по первому слову нашего командования в Пентагоне, готовы раздуть любой пожар.

— О технике и говорить нечего! — поддержал его приятель. — Посмотрели бы вы сегодня наши радиостанции, лазеры, оптику, фотоаппаратуру, подслушивающие устройства! Для нас строят транспортные самолеты СХ, С-5А, крылатые танкеры КС-10 и многое другое. Техника на месте не стояла. В ваше время еще не было одноместных вертолетов. Весит немного больше сотни килограммов, собирается из двух чемоданов за десять минут.

Гранта передернуло. Вот так, наверное, большие начальники Пентагона, попивая «Чивас ригал», на все лады расхваливают свою технику — оружие массового уничтожения.

— Помню, мы испытывали здесь ракетные пояса, — вставил Грант, — но во Вьетнаме мы их так и не получили. Восемьсот футов со скоростью двадцать пять миль в час.

— Теперь-то они у нас на вооружении, — улыбнулся первый лейтенант. — Весят всего десяток кило. Летишь себе со скоростью в шестьдесят-семьдесят миль в час через пограничную реку, приземляешься в десяти милях за заставами. Закопаешь запасной пояс на обратный путь и идешь себе по вражескому тылу этаким туристом с тросточкой…

— Только турист этот, — подмигнул Грант, — умеет прожить на подножном корму и владеет двумя-тремя десятками способов умертвить противника голыми руками.

— Это точно! — подхватил уже изрядно захмелевший от виски второй лейтенант. — Нас однажды выбросили за восемьсот километров от объекта с ножом, зажигалкой и тремя плитками концентратов. Задача: найти и взорвать макет ядерного центра. Мы потеряли по двадцать фунтов, но задачу выполнили.

— На Аляске и в Арктике, — мрачно проговорил первый лейтенант, — было немного тяжелее. Не обошлось без потерь. Я здорово обморозился. По мне, любые джунгли лучше сибирских снегов. А змеи и скорпионы — что! Их жрать можно.

На высоком градусе лейтенанты заявили Гранту, что они, «черные береты», без всякого сомнения, самые лучшие вояки в мире и с новой техникой им ничего не страшно, даже снега Сибири. Как и их предшественники в зеленых беретах, они свято верили в свою исключительность, уповали на максимальную неуязвимость. Гранту было даже жалко этих самонадеянных парней: в тылу Вьетконга они в два счета забыли бы о своей мнимой неуязвимости, как забыл он и забыла вся его команда, включая даже его бесстрашного экс-оу — начальника штаба команды А-345 Клифа Далласа Шермана. Неужели он здесь, старина Клиф, поклявшийся, по слухам, отомстить своему командиру за проваленное задание, за утраченные ордена?..

— Мне бы хотелось побывать на Холме Дымовой бомбы, — сказал Грант черноберетчикам, — увидеть все собственными глазами, описать для своей газеты…

— У нас сейчас строго с этим, — покачал головой первый лейтенант. — Мы живем в трудные времена, договариваемся о разоружении с врагом, Никсона прогнали чистоплюи, из Дэниэла Элсберга, укравшего секретные планы Пентагона и опубликовавшего их на радость «мирникам», сделали героя, а лейтенанта Колли, выполнившего карательный приказ во вьетнамской деревне, судили военным судом! Помиловали дезертиров вьетнамской войны! Давно пора нам посчитаться с внутренним врагом, связавшим нам руки в этой войне. Про себя скажу, что я охотно перестрелял бы всех «мирников» Кентского университета!

— И всех других университетов тоже! — зловеще рассмеялся второй лейтенант, делая вид, что строчит из трясущегося в его руках смертной дрожью автомата.

— И так думают все «черные береты»? — спросил Грант, осушив стакан и громко ударив им по столу, чтобы привлечь внимание зазевавшегося бармена.

— Все! — гаркнул первый лейтенант. — Мы все против разрядки. С ней скоро будет покончено. Об этом на днях говорил нам полковник из Управления противоповстанческих и специальных операций при Объединенном комитете начальников штабов…

— И мы все против разрядки, — горячо поддержал Пентагон бармен, этот представитель «лучших» домов Фейетвилла. — Как придумали эту разрядку, так прикрыли почти весь Форт-Брагг, исчезли милые наши «зеленые береты», разъехались девочки, позакрывались «кошкины дома» и бары. Но теперь мы видим здесь наших славных «черных беретов» и верим, что вернутся, вернутся счастливые деньки! Джентльмены! Этот раунд за счет дома!

Первый лейтенант подмигнул второму:

— Южное гостеприимство! — Он наклонился доверительно к Гранту. — Вообще-то я мечтал поступить в школу секретной службы в Вашингтоне. Готовясь в эту школу, я изучил борьбу дзюдо, каратэ, научился стрелять. Говорили, что мне будут платить двадцать тысяч долларов в год за охрану президента. Я написал своему сенатору, чтобы он помог мне, дал рекомендацию к министру финансов — ведь секретная служба подчиняется этому министру. Не прошел из-за кое-каких, почти невинных художеств в юные годы. Ладно! У нас тут все лучше. Денег, конечно, меньше, зато оружие лучше. У них все еще балуются с израильскими «Узи», а у нас автоматы что надо! Пистолеты-пулеметы МАК-10 и МАК-11! С бесшумками! Скорострельность потрясающая — двадцать пуль в секунду! Тр-р-р-р! И из человека решето получается. Кровь из него как вода в душе!..

Нам говорили, что президент Никсон зря прервал производство химического и бактериологического оружия десять лет назад. Говорят, что вы, «зеленые береты», испытывали опытные его образцы. Таблетки, например, своим подсовывали, которые вызывали вспышку гнева, взрыв ярости, чтобы нейтрализовать противника…

— У нас, в Форт-Брагге?

— Да, и у вас тоже лет десять назад. Человек впадал в бешенство, нападал на лучшего друга, резал, рвал зубами. Пришлось, говорят, умерить дозы… Но представляете действие этой химии на «красных»?..

Гранта кинуло сначала в жар, потом в холод. Иисусе Христе! А вдруг такая таблетка свела с ума Мак-Дональда?! Он начал расспрашивать черноберетчиков, но проявил чрезмерное пристрастие при этом — те насторожились, встревожились, замкнулись.

Все как будто сходится! Но нет, не может быть, чтобы подопытным кроликом сделали капитана-зеленоберетчика, высококвалифицированного и многообещающего специалиста.

Не может, а разве ЦРУ не превратило его, Гранта, в подопытного кролика, в смертника, забросив в порядке обреченного на неудачу эксперимента в тыл Вьетконга?

Грант узнал, сидя в баре, что полковник Бекуит передавал черноберетчикам опыт, приобретенный им на стажировке в британской Специальной воздушной службе, которую считают элитой всех антитеррористических частей «свободного мира». Бекуит после вьетнамской войны посвятил себя именно антитерроризму, изучил также опыт соответствующих служб Израиля и ФРГ. Он побывал не только в джунглях Нама, но и в Северной Ирландии, в Ливане и на Среднем Востоке, в особых частях НАТО, прошел курсы парашютистов — мастеров по затяжным прыжкам, морских пехотинцев-подводников, горных егерей. Весь свой опыт Бекуит, конечно, передал и группе «Дельта». Говорят, сам он совершил полтысячи парашютных прыжков по методу ХАЛО-СКУБА. Грант хорошо знал этот метод: начинался он с высотного затяжного прыжка с кислородным прибором, парашютист раскрывал парашют почти над самой водой, нырял с аквалангом в морскую глубину, утопив специальным грузилом парашют, плыл к вражескому берегу. Так проходила инфильтрация агентов ЦРУ…

От черноберетчиков Грант узнал, что в каждую команду у них входят штурмовики, снайперы, медик, фотограф. Штурмовикам обещают новые мини-автоматы — сверхскорострельные тридцатизарядные западногерманские ГК — «геклеры», уверяют, что они лучше МАКов израильских, которыми пользуется охрана президента. Калибр девять миллиметров. Имеются и ремингтоновские «уингмастеры» — крупнокалиберные дробовики. Из пистолетов Бекуит больше всего хвалит 9-миллиметровые тринадцатизарядные браунинги. В случае особо важной операции против террористов группа «Дельта» может быть поддержана не только «зелеными и черными беретами», но и армейской вертолетной частью особого назначения № 168, спецчастями ВМФ и авиабригадой специальных операций ВВС.

И всеми этими частями будет командовать полковник Бекуит. Черноберетчики гордились своим наставником. Бекуит, по их словам, как командир-антитеррорист не знал себе равных в западном мире. Он собирался вскоре вылететь в Египет, куда его пригласили поделиться опытом с местными коммандос части № 777.

— Все это прекрасно, — с сомнением сказал Грант, выслушав лейтенантов, — но не боитесь ли вы перебить заодно с террористами и пассажиров?

— Мы ничего и никого не боимся, — запальчиво отвечал первый лейтенант. — Бекуит считает, что в ходе операции могут погибнуть многие пассажиры, но не мы будем в этом виноваты… Эй, бармен, еще бурбонского!..

— И все-таки, ребята, — сказал Грант, чтобы раззадорить лейтенантов, — «берет» только тогда «берет», когда понюхал пороха.

Черноберетчики надулись было, но первый лейтенант нагнулся к Гранту и тихо, но внятно проговорил:

— А это может случиться в любой день, в любой час. Вот сейчас распахнутся двери, войдет посыльный за нами и мы вылетим по тревоге на выполнение особого задания.

— Но какие могут быть особые задания в эти мирные времена, — усомнился Грант, — в период разрядки?

— А разве вы не слышали о спасении израильского авиалайнера рейнджерами израильской разведки Шин-Бет в Энтеббе? Мы эту ленту то и дело прокручиваем, изучаем все подобные случаи, анализируем на специальных занятиях. Помните неудачу египетских коммандос при попытке освободить захваченный террористами авиалайнер на Кипре? Или еще более позорную неудачу специального отряда немецкой полиции в Мюнхенском аэропорту во время Олимпиады, когда на глазах у всех телезрителей террористы перебили израильских спортсменов и погибли сами?

Так вот в чем заключались новые задачи черноберетчиков! В действиях против международных террористов. Но террористами Пентагон мог смело объявить всех бойцов любого неугодного национально-освободительного движения.

— Помните историю самолета «Люфтганзы», «Боинга-737», угнанного арабами в Сомали? Немцы из ФРГ, сделавшие все необходимые выводы из прежних неудач, срочно прислали специальный отряд пограничников в аэропорт Могадишу. Они сорвали направленными взрывами все двери, ворвались в люки и действовали так умело, что убили трех террористов и захватили четвертого, раненным, в плен, не тронув и волоска на голове у пассажиров.

— И куда же вы полетите? — свистнув, спросил Грант.

— А куда прикажут! Без посадок и пересадок, с самолетами-заправщиками в самую далекую «горячую точку» планеты! Лектор Пентагона привел в пример Ближний Восток. Скажем, тамошние арабы или иранцы захватили наших нефтяников или держат заложниками американских дипломатов. Как и в ваши времена, у нас прямая и тесная связь с ЦРУ…

Музыкальный автомат заиграл «Каролинскую луну».

— Да, — подтвердил Грант, — в мое время «зеленые береты» выполняли приказы Ричарда Хелмса, который тогда возглавлял «фирму» в Лэнгли, а потом стал послом США в Иране. Увы, судя по событиям в этой стране, иранскую нефть для США он не спас, зато стал членом правления директоров международного консорциума шаха Ирана. Вот разница между «белыми» и «черными» разведчиками у нас — первым достаются жирные чековые книжки, а нам, переменному составу, синяки и шишки.

— Что верно, то верно, — невесело согласился первый лейтенант, с намеком крутя пустой стакан. — Я за большую справедливость при разделе военной добычи. Ведь в нашем деле руки важнее подчас оплывших жиром мозгов, но штабным крысам всегда достаются лакомые куски. Ничего! Пока я молод и люблю приключения, буду «черным» разведчиком, а потом сяду в кресло «белого».

— Боюсь, что это так же трудно, — скептически произнес Грант, — как негру стать белым. У меня это не вышло. И мне вконец надоело расплачиваться за ошибки высокого начальства.

Бармен поставил на столик три наполненных стакана и удалился.

— Помните фиаско с высадкой «зеленых беретов» под Ханоем, где находился лагерь наших военнопленных?

— Помним, — сказал первый лейтенант. Второй совсем окосел. — Разведка напортачила. Оказалось, что военнопленных перевезли в другое место, неизвестно куда.

— А если бы на прежнем месте оказались вьетнамские солдаты, никто бы из наших не ушел. И хуже всего то, что подобные авантюры «большой бронзы» специальных войск в тылу других государств могут иметь катастрофические, непредвиденные последствия.

— Наше дело — выполнить приказ, — твердил рыжий ирландец. — Не так давно нас подняли ночью по тревоге. На аэродроме перед посадкой в «Геркулес» раздали боевые патроны, гранаты, взрывчатку. Наконец-то в дело! Всем дали атропин, а мы знали, что атропин выдается тогда, когда предполагается оглушить противника нервным газом «Зоманом», атропин тогда служит противоядием, он вроде противогаза. Такого счастливого волнения я еще не знал в жизни. Что-то похожее на состояние перед дракой улицы на улицу, только в десять, сто раз сильнее. И вдруг — тревога отменяется, идите-ка все дрыхнуть! Спокойной ночи, ребята! Было от чего с ума сойти…

За дверями взвизгнули автомобильные тормоза. В бар вошли вразвалочку четверо мужчин в легких светлых «тропиклах» с лоском. Грант и черноберетчики не обратили на них внимания.

Но вдруг Грант услышал как будто знакомый пропитой баритон:

— Ты мистер Крейзи Хорс? Не ты? А тут к мистеру Крейзи Хорсу со мной три «девушки по вызову». А где же мистер Крейзи Хорс? Может, девушки ошиблись адресом?..

Дальше Грант не стал слушать — переключился на черноберетчиков.

Четверка заказала выпивку — четыре двойных виски с бутылочками содовой. Попивая бурбонское, запивая его глотками ледяной содовой, поговорили о чем-то с барменом, а затем все с размаху кинули стаканы и бутылки в зеркала и посуду за барменом. Старший из них, рыжеволосый атлет, сказал:

— Так и передай хозяину, Мак. А маленький ремонт пусть послужит ему напоминанием.

Музыкальный автомат доигрывал «Каролинскую луну».

Направляясь первым к выходу, рыжий повернулся к публике с разжеванной сигаретой в углу рта, обезоруживающе осклабился и жестом показал: сидите, мол, и не рыпайтесь, это вас не касается. Его спутники вышли не спеша за ним, оборачиваясь перед дверями, чтобы убедиться, что публика ведет себя разумно.

Грант сидел ошеломленный: в старшем, чей костюм отливал стальным блеском, он сразу узнал Клифа Далласа Шермана. Кавалер «Бронзовой» и «Серебряной» звезд за выполнение заданий ЦРУ в Конго и Лаосе, еще какой-то бляхи за Вьетнам. Экс-капитан «зеленых беретов», а до армии — шпана из Атланты. «Америки цвет». Грант встал и подошел к бармену. Горстка клиентов в баре все еще хранила настороженное молчание.

— Что случилось? Что им надо было? — спросил он.

— Счастливые деньки вернулись! — побелевшими губами ответил бармен. — Рэкетеры. Давно не наведывались, а теперь почуяли добычу, раз приехали к нам «черные береты». Сказали, что сожгут нас дотла, если мы не будем платить им за «охрану». Узнали адрес хозяина и укатили к нему на переговоры.

— Так позвоните хозяину. Пусть вызовет полицию, устроит им встречу.

— Как бы не так! Не учи ученого! Они с полицией заодно. А мое дело сторона. Еще бурбонского?

— Три. Ты знаешь этих парней?

— Нет, но слышал, что эту банду возглавляет бывший «зеленый берет». Действует банда в Уинстоне и Сейлеме, этих табачных городах. Были и поджоги, и убийства. Эти парни шутить не любят, чужую жизнь ни в грош не ставят, оружия — целый арсенал, да и голыми руками запросто вынут душу.

— А как зовут главаря?

— Клиф. Слышал, что этого «берета» вытурили из Жидсвилла…

— Жидсвилла? Кто вытурил?

— Местная мафия, кому еще! Мне самому оттуда пришлось смыться подальше от тамошних мобстеров. Жидсвилл? Майами, конечно. Бармены все антисемиты. А Майами переполнен евреями, особенно пенсионерами. Сначала негры, потом беженцы с Кубы, жулик на жулике, теперь евреи — пропади они все пропадом. Всех бы я их в Карибском море утопил!.. Шерман этот задумал урвать кусок у мобстеров Жидсвилла, а они там монополисты, на Стрипе торгуют наркотиками, девочками и мальчиками, держат притоны и игорные дома, продают оружие. Ну его и поперли оттуда, еле ноги унес. Мобстеры там серьезные, убийство по контракту у них дело самое обычное. Клиф переоценил себя, бросив вызов ребятам Мейера Ланского, который некогда был некоронованным королем Гаваны. Шерману помогла бежать «Ависпа», хотя еще старик Ланский купил там полицию…

— «Ависпа»?

— Организация кубинских «борцов за свободу». Эти антикастровцы давно связаны с мобстерами Ланского, а от Шермана они получали оружие и всякую военную технику для диверсий на Кубе — у него большие связи с Пентагоном, но у Ланского они еще больше, плюс к этому — связь с Израилем, и его ребята не терпят конкурентов. Этот Клиф — настоящая барракуда, но акулы ему не по зубам.

— Сколько с меня?

— Т-а-а-к… минус один раунд за счет дома. Семь с полтиной, сэр.

— Держи десятку.

Грант вернулся к своему столику. Бармен поставил стаканы с бурбонским.

— Что случилось? — спросили Гранта лейтенанты.

Выслушав ответ Гранта, второй лейтенант, несколько протрезвев, сказал:

— Надо было б им всыпать. Нас трое.

— Кому всыпать?! — пожал плечами первый лейтенант. — Это же «зеленые береты». Свой брат. И они наверняка были вооружены, а мы нет. Соображать надо.

Вошел полицейский, воззрился недреманным оком на битые зеркала.

— К вам что, тайфун завернул? — поинтересовался он у бармена.

— Да поскользнулся я, упал и вот…

— Ну-ну! А я думал, тайфун.

— Как обычно?

Полицейский выпил виски, окинул критическим взглядом клиентов и пошел к выходу, широко зевая. Еще один скучный вечер. Не город, а морг.

 

ОТОМСТИТЬ ЛУЧШЕ ПОЗДНО, ЧЕМ НИКОГДА

Грант простился с черноберетчиками и вышел из бара, сел в машину, отключил «Сони». Все, что он узнал и в баре, и на суде о зелено- и черноберетчиках, сливалось в одну общую картину.

По дороге в мотель он купил несколько газет, включая нью-йоркские и «Вашингтон пост». Вечер длинный, а телевизор — жевательная резина для мозгов. Если жизнь слишком коротка для шахмат, как изрек Байрон, которого он, впрочем, не читал со студенческих своих дней, то тем более обидно тратить время на телевидение. Вон Нейл Армстронг, первый человек, ступивший на Луну, и тот сказал, что не занимается спортом: каждому человеку отмерено лишь определенное число биений сердца — так зачем же расходовать их на футбол или хоккей! А еще глупее транжирить их, смотря спорт по телевидению.

Он поставил машину под навесом мотеля, прошел по широкому коридору одноэтажного здания к двери своего номера.

А ведь эта затея Пентагона с черноберетчиками дьявольски опасна. Опять, черт возьми, игра с огнем в пороховом погребе…

Переступив порог, он повернулся, чтобы закрыть дверь. В дверном проеме с пистолетом тридцать восьмого калибра в руке стоял Клиф Даллас Шерман.

— Какая трогательная встреча ветеранов вьетнамской войны, — сказал он с усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего. — Я давно мечтал повидаться со старым другом. Со мной тут парочка колл-герлз. Явились по твоему вызову. Как! Ты их не вызывал? Но ведь ты и меня не вызывал. Сюрприз! Заходите, крошки! Не смущайтесь! Они у меня такие стеснительные.

Он вошел вслед за своим бывшим командиром в тесноватый номер. Следом ввалились двое его парней, настоящие «торпеды». Вид у них был скучный. Оба жевали резинку.

— Полюбуйтесь-ка на него, ребята, — сказал им Клиф. — Из-за этого дерьмового чистоплюя я не получил Почетной медали конгресса. Этот чистоплюй из колледжа вздумал заявить начальству, что оно обмануло нас, послав на смерть в тыл Вьетконга, потому что народ Вьетконга был не за нас, а против нас. За это меня потом загнали в такое пекло, из которого я еле выбрался живым. Может, из-за него пошел с вами, гангстерами и отребьем общества, по кривой дорожке, против чего всегда меня предупреждала моя бедная мама. Жаль, что я такой отходчивый и жалостливый, а то бы я, ей-богу, разрядил в него тут же всю обойму!

Грант знал Шермана и был готов к самому худшему. Однако мужчина, которому какой-то подонок угрожает смертью, обязан биться до конца даже тогда, когда все шансы против него. Жаль, черт подери, что он не в форме. Он сделал обманное движение левой рукой, правая ладонь, словно лезвие топора, метнулась к заветной точке в одном дюйме ниже мочки уха под новомодной прической Клифа. Но Клиф дал его ладони скользнуть по вскинутому предплечью и тут же обрушил сокрушительный удар рукоятью пистолета по черепу. Гангстер Клиф Даллас Шерман был в отличной форме.

Грант очнулся через несколько часов. Орал телевизор. В не полностью зашторенное окно заглядывала каролинская луна. Газеты на полу, где он лежал, были закапаны кровью. Сначала он никак не мог подняться. Его тошнило от резкой боли во всем теле. Голова снова превратилась в осиный рой, не осиный, а пчелиный. Только это были вьетнамские пчелы-мясоеды, и они грызли ему мозг и череп, стремясь выбраться наружу сквозь глазницы. Он пополз в ванную, кое-как поднялся на ноги, ухватившись за рукомойник из голубого фаянса. Из зеркала на него глянуло совершенно незнакомое лицо. Кровавое месиво. Глаза заплыли, два верхних зуба выбиты.

Он с трудом разделся, забрался под душ и, пустив воду, тяжело сел на округлый край квадратной ванны. Вода смывала к ногам свежую и запекшуюся кровь, крутясь водоворотом, уходила в сток.

Как ни странно, он не особенно обижался на Клифа. Клиф таков, каким сделала его служба в «зеленых беретах». «Настоящие парни — Америки цвет!..» И он вполне мог убить его, а не убил. Отходчивый паренек. Нет, он, Грант, не стал хуже относиться к Клифу. Что с него взять! Другое дело, зеленоберетчики и черноберетчики, убийцы, отравители колодцев… Вот с кем надо вести войну, войну беспощадную, не на жизнь, а на смерть. А в руках у него оружие посильнее автомата АР-15 — перо.

Язык его шарил по корешкам зубов, зализывал ранки. Уцелевшие зубы шатались. Зубы жалко, конечно. Да их вставить можно.

Комментатор телевидения говорил о только что опубликованном докладе Республиканского исследовательского комитета палаты представителей о борьбе с уголовными бандами. Что-то о «зеленых беретах»…

— Установлено, что много бывших «зеленых беретов» не случайно находятся в таких известных мотоциклетных бандах, как «Ангелы ада», «Язычники», «Ренегаты» и «Бандито». Ветераны войны научились убивать на фронтах, привыкли к военным приключениям, вседозволенности, власти над жизнью и смертью. Многие из них никак не находят себе применения в скучной для них мирной жизни. К сожалению, наше кино и литература много потрудились над тем, чтобы романтизировать бандита на мотоцикле. Вспомните фильм «Дикий» с Марлоном Брандо в главной роли, кинобоевик «Неудачники от рождения». Раньше эти банды занимались в основном хулиганством, пьянством, изнасилованиями. Теперь они принимаются за контрабандную торговлю наркотиками. Их ряды укрепили демобилизованные, разочарованные во всем «зеленые береты» и другие ветераны вьетнамской войны. Банды превратились в мафию на колесах со сложной организацией и иерархией, ворочающей миллионами. В Калифорнии скоро начнется большой судебный процесс восемнадцати отпетых «ангелов ада». Фактически это будет первый суд над всей бандой, самой большой и грозной в Штатах. Восемнадцать «ангелов» обвиняются не только в контрабандной торговле наркотиками, «белой смертью», но и в организации проституции, убийствах, более многочисленных, чем у банды Мэнсона, в незаконной продаже оружия и торговле крадеными мотоциклами и автомашинами…

Под этот комментарий Грант домылся под душем и уже бодрее стал прибирать комнату.

На экране со спины показывали свидетельницу «Марию», убежавшую из одной банды после двенадцатилетнего рабства. Все это время бандиты эксплуатировали ее и ее подруг как проституток, возя на мотоциклах, называя их «мамами», предлагая первому встречному и продавая их другим сутенерам.

— Шайка «Бандито», — продолжал диктор, — орудует в Техасе и шести соседних штатах. Бывшие «зеленые береты» составляли в этих бандах ударную силу. Им в первую очередь поручаются «мокрые» дела…

Вот какой жизнью жил его нежданный ночной гость Клиф Даллас Шерман, капитан резерва «зеленых беретов», некогда квасной патриот, любитель приключений, защитник американского образа жизни. Еще одна жертва грязной войны, ставший гангстером и рэкетером.

Грант слышал, что Клиф связался в Сайгоне с подпольным офицерским синдикатом, в котором верховодили «зеленые береты» и который облагал данью питейные заведения и бордели Сайгона и торговал наркотиками, громил конкурентов-китайцев в Шалоне, китайском районе Сайгона, и вместо них, не без участия ЦРУ и его авиакомпании «Эйр Америка», получал контрабандный героин.

 

СЕКС И НАСИЛИЕ

Снова вспомнился ему тот давний кинофильм «Солдат возвращается домой». В нем оба героя, товарищи по фронту, — их играли его любимые артисты Хемфри Богарт и Джеймс Кэгни, — становились гангстерами и бутлеггерами в годы пресловутого «сухого закона». Значит, и тогда, после первой мировой, в какой-то мере типична была судьба американских солдат, делавшихся бандитами. Об этом писал и Кларенс Дарроу. Вот что он обязан сказать во весь голос в своей газетной статье, быть может, в серии статей под общим заголовком «Солдат возвращается домой» и, конечно, в своей книге. Спасибо Тони Десантису, редактору издательства «Даблтинк». Теперь он знает, как завершить книгу о преданных поколениях американских солдат…

А ведь он обещал позвонить Десантису и сообщить ему о своих впечатлениях от суда над бывшим «зеленым беретом». Надо сделать это сейчас же. Десантис, наверное, еще вчера, после первого дня суда, ждал его звонка. Спохватившись, он проверил карманы. Все на месте: Клиф не обворовал его, он не карманный вор, а крупный рэкетер, а рэкет в Америке такой же бизнес, как всякий другой. Свободное предпринимательство в стране равных возможностей.

Нью-Йорк дали без промедления.

— Джон? — загремел в ухо Десантис. — Слышу тебя громко и ясно. Ну что, виновен наш милый доктор или нет?

— Постой, постой! — остановил его Грант. — Существует презумпция невиновности обвиняемого. Дело запутанное. Пока суд не сказал свое слово…

— Меня интересует твое личное мнение.

Грант помолчал, подумал.

— Хелло, Джон? Где ты там? Ты меня слышишь?

— Да, Тони, слышу громко и ясно. Думаю, тут особый случай: подсудимый — «зеленый берет», а тогда, как правило, может быть только одна презумпция: презумпция виновности обвиняемого в убийстве. Потому что «зеленый берет» — это профессиональный, кадровый убийца.

— Но разве его учили убивать детей?

— Слушай, Тони! Из каждых семи убитых нами вьетнамцев один был партизаном, а шестеро — гражданскими жителями, и из них, в среднем, четверо были детьми. Так что во Вьетнаме мы воевали прежде всего против детей и только за пять лет войны убили или ранили миллион малышей и подростков. Доктор Мак-Дональд получил, как сообщил защитник, благодарность от врачей Вьетнама за помощь, оказанную в лечении детей в Ня-Чанге. Но в Южном Вьетнаме было всего шестьдесят местных врачей на сотни тысяч раненых детей. На Севере мы разбомбили центральную детскую больницу в Ханое, а на Юге все больницы были забиты. Скученные в них дети умирали как мухи. Он видал детей, обожженных супернапалмом «Б», изрешеченных шариковыми бомбами, отравленных газом «ЦС». Он знал, что американские власти бросали раненых и обожженных детей на произвол судьбы, что наши врачи спекулировали медикаментами, отнимая их в первую очередь, чтобы купить себе наркотики. И у врачей, насмотревшихся на все эти ужасы, не оставалось ничего святого, никакого уважения к человеческой жизни…

— Но там были цветные дети…

— От цветных до белых один только шаг. Как нацистам — от евреев к русским и ко всем прочим, включая немцев. Нацисты в Аушвитце убивали белых детей. Их врачи выкачивали кровь для госпиталей вермахта из белых детей…

— Положим, Эйхман и Менгеле обожали своих детей!

— Эйхман и Менгеле равнялись на Гитлера, а Гитлер под конец посылал детей, пятнадцатилетних мальчишек, против русских танков в Берлине. Геббельс убил шестерых своих маленьких детей, а затем и себя с женой…

— Но какое отношение имеет этот Мак-Дональд к Гитлеру и Менгеле?

— В нем сидел свой Эйхман, свой Менгеле. Мэнсоны, Мак-Дональды… Мне вспомнилось тут, что говорил другой доктор, настоящий — доктор Альберт Швейцер: «Наше время — время самоубийства цивилизации». Кстати, я знаю, где Мак-Дональд заимствовал свою идею инсценировки: как раз, когда он находился во Вьетнаме, стало известно, что ЦРУ засылает «зеленых беретов» с завербованными уголовниками из сайгонских тюрем в деревни, находящиеся под контролем южновьетнамских властей, там они, под видом вьетконговцев, зверски убивают старосту, как изменника, а заодно его детей и отрубают головы нескольким «американским агентам» и тоже убивают их детей. Затем сведения о «зверствах Вьетконга» поступают обычным путем в информационные агентства, мобилизуются все средства массовой информации, фоторепортеры и телевизионщики снимают и по всему миру распространяют документальные фотографии этих «вьетконговских зверств», что дискредитирует противника и отвлекает внимание от подлинных военных преступников. Да ты об этой операции «Феникс» знаешь из моей книги…

— Вот и прекрасно! То есть я говорю, само собой, лишь как редактор твоей книги. Ты закончишь книгу драмой, убийством, дашь свою версию. Это сделает книгу бестселлером! Нет ли там Роберта Мараско? Там?! Вот мерзавец! Да ты понимаешь, что он может перехватить у тебя под носом эту драму, это убийство? А он связан с издательством Харпер и Роу!.. Это нельзя допустить.

— Я думаю, у меня будет несколько новых поворотов в концовке. Я встретился здесь с «черными беретами». Все начинается сначала. Снова троянский конь — ты помнишь этого коня на наших зеленых беретах, а еще раньше его носили рейнджеры Новой Англии, уничтожавшие индейцев в восемнадцатом веке. Хочу проследить корни…

— О’кэй! Рад, что все у тебя в порядке. Только голос у тебя странный какой-то. Выпил, наверное?

— Нет, просто мне выбили пару зубов да губы распухли, вот и шепелявлю, как старый дед.

— Как?! Да кто это тебя?..

— Повстречался со своим бывшим начальником штаба…

— Клифом, как его?..

— Да, Клифом Шерманом. Он стал тут рэкетером, как и многие другие бывшие «зеленые береты».

— Боже мой! Да ведь все это великолепно! Лучше не придумаешь для документального романа, самого сейчас модного… Поздравляю! Я уже вижу твой роман в списке бестселлеров в «Таймсе» и «Тайме».

— Спасибо! Но с меня уже хватит, потому что я не хочу появляться в зале суда весь обклеенный пластырем, с лицом и головой в бинтах да еще без зубов.

— Зубы мы тебе вставим за счет фирмы. В конце концов мы с тестем втравили тебя в эту историю. И твой счет у врача оплатим. Побывай все-таки напоследок в суде…

— Ну что ж!

— Молодец! И я тоже, что послал тебя туда… Хелло?

— Да, слушаю.

— Насколько достоверна твоя гипотеза о вине Мак-Дональда?

— Как тебе сказать? В ЦРУ, чтобы предупредить подобные вопросы, действует шкала достоверности сведений от первой до шестой категории. Первая значит, что сведения положительно достоверны или абсолютно точны, шестая — что вероятно ненадежны. Я бы сказал, что мою гипотезу следует сегодня, учитывая все, что я знаю об этом деле, отнести к категории три с половиной: достаточно надежна, но требует дальнейшего расследования и доказательств.

— А что думает публика?

— Если не считать «зеленых беретов» и патологических ура-патриотов, то людей, верящих в невиновность Мак-Дональда, можно запихнуть в телефонную будку.

— Дорогой мистер Ватсон, — загремел в ухо Тони Десантис, — вы подаете надежды! Дедуктивная гипотеза великого Шерлока Холмса почти тождественна вашей, хотя вы, на мой взгляд, излишне педалируете социально-политический момент. Я могу судить лишь по отчетам о процессе по телевидению и в прессе, однако считаю дело почти элементарным: первое, Мак-Дональд не рассчитывал избавиться от семьи, чтобы жениться на богатой наследнице, так как прошло десять лет, а он так и не женился. Второе, он избавился от жены и семьи не потому, что полюбил другую женщину и хотел жениться на ней и начать жизнь сначала, так как он, как я уже отмечал, не женился и тайно и даже нетайно мог бы изменять жене, сколько влезет. А поскольку эта версия отпадает, а в наше время всегда надо искать первопричину в сексе, остается одно: он узнал о ее измене и, воспылав ненавистью ко всей свежей семье, устроил у себя варфоломеевскую ночь. Согласись, что только ненависть и ревность, ревность и ненависть могли побудить даже «зеленого берета» на такое преступление.

— Может, ты и прав, Тони, но так же, как и преступления Мэнсона, резня, устроенная на дому Мак-Дональдом, неразрывно связана и с американскими зверствами во Вьетнаме. Послушал бы ты, что прокурор говорил о «вьетнамском синдроме»! Этот прокурор прояснил для меня то, что сплошным туманом бродило в моей голове. Мне самому пришлось сражаться с тем зверем, от которого я произошел и который начал пробуждаться во мне во Вьетнаме. Об этом я честно рассказал в книге. Зверь, увы, сидит в каждом из нас…

Утром Грант попросил принести ему черный кофе и завтрак, постучать и оставить поднос у двери. Позавтракав, он прошмыгнул, закрыв лицо платком, во двор, где стояла его машина. А вдруг ночной гость оставил шутки ради сюрприз под капотом? Включаешь зажигание, как невеста молодого героя в «Крестном отце», и возносишься на небеса… Нет, его встреча с Клифом была делом случая, а Клиф вряд ли разъезжал по Северной Каролине с взрывчаткой Ку-5. Впрочем, чем черт не шутит. Может, Клиф, отличный в прошлом подрывник, как раз возит в своем лимузине и такие аргументы, как Ку-5 и термитные спички, дабы убедить жадноватых владельцев злачных мест застраховать у него свое имущество ценой приличных ежемесячных взносов. Стыдясь своей подозрительности — так начинается мания преследования! — он бегло оглядел мотор.

Не успел он вырулить на улицу, как увидел, что навстречу с треском и грохотом несется кавалькада мощных мотоциклов со снятыми глушителями, с восседавшими на них ряжеными: кто в гитлеровской каске с намалеванной белой свастикой, кто в старинном офицерском мундире с эполетами, кто в костюме супермена из комиксов с велосипедной цепью на груди. Они мчались прямо на него, гремя клаксонами, с включенными фарами. На задних сиденьях сидели полуголые «мамы» в пестрых бикини, с американским флагом в руках, с плакатами:

«ДОЛОЙ КОНГРЕССМЕНОВ, СУЮЩИХ СВОИ ГРЯЗНЫЕ НОСЫ В НАШИ ДЕЛА!»

«КОНГРЕСС НАРУШАЕТ ПРАВА ЧЕЛОВЕКА!»

«СМЕРТЬ АНГЕЛАМ АДА И ЯЗЫЧНИКАМ!»

Грант успел съехать на пустой тротуар, но какой-то волосатый питекантроп в черном мундире эсэсовца, проносясь на ревущем «харлей-дэвидсоне», шарахнул велосипедной цепью по заднему боковому стеклу.

Грант вытер вспотевший лоб ладонью. Кто говорит, что Фейетвилл скучный городок? Жизнь тут так и бьет ключом. Гаечным ключом и велосипедной цепью.

В захудалой местной больнице, где давно забыли о том, как в добрые старые времена приходилось класть в реанимацию дюжинами «зеленых беретов» и рейнджеров всех союзников США после очередной кучи-малы на Мейн-стрит города, его ждали новые огорчения. Врач наложил швы на рассеченную кожу на лбу и голове и велел миловидной сестре, молодой мулатке, перевязать его и обклеить пластырем, но тут появился вызванный ими полицейский — сержант Эзра Розен, брюхатый и плоскостопый «коп» с утиной походкой вперевалку, — и составил протокол о ночном нападении неизвестных лиц на репортера из города Рай, штат Нью-Йорк, приехавшего на судебное заседание в богом и полицией спасаемый город Фейетвилл. Чтобы не ввязывать в это дело мотель, Грант, наспех импровизируя, представил дело так, будто стал жертвой нападения с целью ограбления у своего мотеля, но сумел отбиться от тройки нападавших и укрыться в своем номере.

Сержант позвонил в мотель. Ночной клерк ушел давно домой. Дежурил сам владелец. Передал ли ему что-нибудь ночной клерк о нападении жильца из тринадцатого номера часов в одиннадцать вечера? Нет, ничего не передавал.

— Городок у нас тихий, — сказал сержант, которому уже явно было пора на заслуженную пенсию. — Это дело, видно, рук «черных беретов». Ох, и весело же тут было при «зеленых беретах»! Все эта разрядка да разоружение… А попробуй, к примеру, разоружить полицию. Что тогда будет? Соединенные штаты мафии.

При выходе из врачебного кабинета его обстреляли «вспышками». Сержант Эзра Розен любил рекламу и вызвал бездельничавших у здания фоторепортеров в больницу. Двум-трем подвернувшимся репортерам Грант повторил ту же версию о нападении, что и полиции.

В тот день сержант уже встречался с репортерами, которые пронюхали, что ночью какие-то ку-клукс-клановцы подъехали к зданию суда, вкопали в землю большой деревянный крест, обмазанный смолой, и подожгли его на страх врагам — очевидно, тем, кто выгораживал в суде черномазого, принявшего участие в убийстве семьи доктора Мак-Дональда. Этот горящий в ночи крест, снятый каким-то фоторепортером, не поленившись встать в полночь с постели, появился во всех газетах, напоминая каролинцам, что «невидимая империя рыцарей ку-клукс-клана» отнюдь не приказала долго жить.

 

ПРЕСТУПЛЕНИЕ БЕЗ НАКАЗАНИЯ

Заключительная речь судьи была шедевром софистики и казуистики.

— Виновен или невиновен Джеффри Р. Мак-Дональд в убийстве своей семьи — вот вопрос, который я должен был как судья поставить перед присяжными. Но я не могу это сделать, потому что, если защита никоим образом не доказала невиновность подсудимого, то и обвинение не смогло до конца доказать его вину. В нашей американской юриспруденции термин «невиновен» вовсе не подразумевает полной непричастности подсудимого к преступлению, в коем он обвиняется, а означает, что обвинение не доказало полностью и вне всяких сомнений его вину. А большие сомнения в деле доктора Мак-Дональда остались и у меня, и, я полагаю, у вас. Почти десятилетний срок, отделяющий нас от момента совершения преступления, чересчур велик. Следует признать, что военно-судебные органы, как говорится, завалили следствие и оставили нам слишком много оборванных нитей. Людская память, увы, слишком несовершенна. Вот почему многие юридические системы признают срок давности и вынужденно освобождают возможных преступников от наказания. Не мы властны над временем, а время над нами. Многолетняя коррозия виной тому, что в цепи доказательств обвинения слишком много недостающих звеньев.

С другой стороны, совершенное преступление так чудовищно, что все человеческое в нас вопиет против того, чтобы оставить его безнаказанным, ибо вся наша юриспруденция покоится на презумпции неотвратимости возмездия. В ходе дальнейшего следствия могут раскрыться новые факты, новые доказательства, не косвенные, а прямые, а только прямые доказательства могут побудить меня послать человека на смерть. Мы все помним, что история нашей юриспруденции изобилует непоправимыми случаями вынесения ошибочных смертных приговоров на основании косвенных доказательств и ложных улик.

Первые репортеры медленно, с оглядкой потянулись к выходу, чтобы срочно телефонировать своим редакциям решение судьи…

— Есть, наконец, и еще одно соображение, которое мы не приняли во внимание. Может быть, я несколько отстал от жизни, но мимо меня как-то прошло то обстоятельство, что нынешний год, оказывается, объявлен Годом ребенка. Об этом впервые узнал я лишь из сегодняшней прессы. Вот… «Национальный альянс по предотвращению жестокости к детям сообщает, что по случаю Года ребенка в США приедет в конце этого года или в начале будущего почетный председатель этого общества, всемирно известная кинозвезда Софи Лорен…». Я полагаю, что всем нам должно быть ясно, что, поскольку на нашем процессе рассматривается как раз дело об убийстве детей и их матери, мы не можем в условиях Года ребенка, когда все средства массовой информации обрушивают во всем мире и в нашей стране Ниагару соответствующей пропаганды, как бы мы ни приветствовали цели этой кампании, быть до конца объективными и хладнокровно и трезво разобраться в нашем деле, ибо всем нам мешает ежедневная, ежечасная пропагандистская бомбардировка всех наших чувств и эмоций.

Зал зашумел. Защитник сиял. Прокурор с выражением крайнего изумления и возмущения на лице ел судью глазами.

— Мы бились здесь над уравнением, — продолжал судья Батлер, — в котором слишком много неизвестных величин, и решить мы его оказались не в состоянии, тем более что решался вопрос о жизни или смерти человека. Мы оказались в порочном круге, в лабиринте, из коего нас не мог вывести даже компьютер, не заменивший нам нить Ариадны. Нашим проводникам — Обвинению и Защите — казалось, правда, что они могут зажечь светильник и вывести нас из лабиринта, но это только казалось им. И напрасно тщились мы тут на примере разбираемого дела судить и наше время, и наше общество. Не под силу это данному суду. Не под силу. Мы не смогли здесь решить арифметическую задачу, а от нас потребовали, чтобы мы посягнули на решение проблем высшей математики, самых проклятых вопросов эпохи.

Грант не сводил глаз с Мак-Дональда. Говорят, он собирается жениться, мечтает о детях, особенно о сыне. Какие родители выдадут дочь за такого человека? Кто за него пойдет? Не следует ли невесте, перед тем как выйти за него, прочитать от корки до корки стенографический отчет этого, пусть незавершенного, процесса, взглянуть на посмертные фотографии Колетт, Кимберли, Кристины? Чего стоит закон, если он не оградит общество от Мак-Дональда!

В принципе Грант всегда после вьетнамской войны был против смертной казни. Газовая камера для Мэнсона была бы, наверное, чересчур легким наказанием. Но справедливее было казнить его в «зеленой комнате» тюрьмы на калифорнийском острове Сан-Квентин, чем выпустить, согласно закону штата Калифорния, под залог, под честное слово, через десяток лет. И то же можно сказать и о Мак-Дональде. Будь Грант судьей, он, взвесив всё и вся, сделал бы все от него зависящее, чтобы добиться смертной казни убийцы. Уж он не допустил бы никакого крючкотворства. А судья Батлер лавировал и маневрировал, юлил и финтил. Сказал бы прямо: Пентагон не велит!

— Современная жизнь, — витийствовал северокаролинский Цицерон, — ставит перед нами все больше вопросов, в том числе и растущее число вопросов неразрешимых. Растет неуклонно, несмотря на компьютеры и другую новейшую криминалистическую технику, число неразгаданных преступлений. Быть может, и убийство семьи Мак-Дональдов — одно из таких преступлений. Будущее покажет.

О, быстротекущие волны жизни нашей! Прокурор отметил незавершенность судебно-медицинского анализа крови, сделанного почти десятилетия тому назад. Увы, теперь никакая сила не восстановит эти зияющие пробелы, оставленные военной экспертизой: через неделю-две после получения образцов кровь человека совершенно разрушается и ее невозможно подвергнуть анализу на группы и подгруппы.

«Преступление и наказание». У великого Достоевского второе следовало по пятам за первым. В наше время почти правилом становится, увы, преступление без наказания. Мне хочется думать, что провидение вмешается в это дело, от которого мы пока в бессилии отступаем, и воздаст отмщение. Все в руках божьих. Быть может, высшему промыслу угодно, чтобы наказание было отложено, чтобы подержать преступника или преступников смертником или смертниками в камере его или их совести. Этого нам знать не дано.

Судья Алджернон Батлер долго сотрясал воздух подобными сентенциями, хотя всем уже было понятно, что суд будет отложен на неопределенное время. Когда судья объявил наконец об этом, раздались аплодисменты. Многие бросились к сияющему Мак-Дональду. Бывшие «зеленые береты» во главе с Роэлтом жали ему руки и хлопали по плечам и по спине. Какая-то красотка расцеловала его. Ему аплодировали, и он приветствовал публику, как боксер, одержавший победу на ринге. Кабаллеро ликовал. Под фейерверк фотовспышек доктор медленно направился к выходу.

Нет, Грант никогда не стал бы пациентом такого врача. Впрочем, не всякий врач побеждает смерть, как это сделал доктор Мак-Дональд. Всадив семьдесят пять ножей в спину закона, он вышел сухим из воды. Ускользнул от смертного приговора, от возмездия. Он видел, как один из репортеров нацарапал заголовок над своими записями: «Доктор Мак-Дональд вышел сухим из воды».

Как сказал Грэм Грин (бывший, кстати, разведчик), всегда легче убить любимого человека, чем самого себя. В одном из самых глубоких своих сочинений («Министерство страха») писал он о переживаниях героя-убийцы, который два года готовился убить свою жену, думал об этом каждую ночь. Наконец, он ее убивает, а потом сидит на скамье подсудимых, разглядывает судью, каждого из присяжных. А когда жюри удаляется на совещание, он ждет, ждет несколько нескончаемых часов подряд… И вот суд идет, и он знает, что если есть справедливость на этом свете, то вердикт может быть только один. Но вердикт у Грэма Грина, любящего парадоксы не меньше своих земляков Шоу и Уайльда, — не виновен! Жюри решило, что вина его обвинением не доказана. Так получилось и с Мак-Дональдом.

Вдруг Грант замер. Ему показалось, что в возбужденной толпе у входа показалась и пропала рыжая шевелюра Клифа Шермана, его крутые плечи.

Не любил он драк, хотя всегда мог постоять за себя, а тут вдруг бросила его в толпу какая-то неведомая сила. Всегдашняя интеллигентность напрасно пыталась остановить бакалавра и магистра: куда ты, постой, не затеешь же ты скандал в зале суда! Что ты ему скажешь? Права станешь качать? Но робкий голос интеллигентности не мог его остановить. Покажу гаду, кто брал первые призы в каратэ в распроклятом Форт-Брагге! Штопором прорвался сквозь толпу и… не увидел Клифа, не нашел.

Может, обознался?..

В последний день суда власти ожидали, видно, каких-то особых волнений. Всем беретчикам, зеленым и черным, кроме старших офицеров, велели сидеть безвылазно в Брагге. Шериф собрал всю фейетвиллскую полицию (пятьдесят пять чинов), восемьдесят пять национальных гвардейцев, несколько фэбээровцев. Полиция получила разрешение в связи с объявлением чрезвычайного положения на двенадцать часов по ордеру судьи Батлера задерживать при въезде и выезде из города всех автомобилистов. Полицейские патрулировали улицы, дежурили в переполненных гостиницах, мотелях, ресторанах и барах, вооруженные дробовиками. У здания графства стояли броневики и джипы. Кругом сновали детективы в штатском. В толпе уверяли, что судья и прокурор получили новые письма со всевозможными угрозами. Над всем этим столпотворением, невиданным в городке со дня проезда президента Кеннеди, направлявшегося в форт-брагговский «Диснейлэнд», кружил полицейский вертолет.

Но странное дело: в публике было мало тревожных лиц. Многие с упоением глазели на все происходящее, возбужденно переговаривались, улыбались, смеялись. Все хотели увидеть доктора Джеффри Мак-Дональда, и немногие, наверное, думали в этот час о Кристине, Кимберли и Колетт…

 

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПРОКУРОРА

Когда судья закрыл последнее заседание суда, А. Б. В. Крейг встал, подошел к репортерам со стопой сколотых пресс-релизов и стал молча раздавать их. Грант пришел в свой мотель, сбросил пиджак, сел на кровать, заглянул в пресс-релиз и не смог оторваться, пока не прочитал его до конца. А. Б. В. Крейг апеллировал через прессу к совести Америки, ко всем честным американцам.

«Джеффри Роберт Мак-Дональд, — писал он, — такая же жертва войны и военщины, агрессивного, человеконенавистнического милитаризма, какими были эсэсовцы Гитлера и Гиммлера. И, подобно эсэсовским убийцам и палачам, он должен быть признан виновным в тягчайших преступлениях и наказан. Горе нам, если не свершится возмездие!..»

В сжатой форме он излагал доводы обвинения — те, которые он успел и не успел огласить в суде. Как видно, прекращение дела Мак-Дональда не застало его врасплох и он заблаговременно подготовил свою апелляцию к общественному мнению.

Что же узнал Грант нового о деле Мак-Дональда?

Оказывается, Крейг собирался вызвать в качестве свидетелей мать и отчима Колетт. В пресс-релизе он излагал их показания так:

«Мы, мистер Альфред Кассаб и миссис Милдред Кассаб, жили в городке Пачог, графство Саффок, штат Лонг-Айленд, когда Джеффри Мак-Дональд стал ухаживать за Колетт Стивенсон — дочь наша сохранила фамилию своего покойного отца. Они были еще школьниками. У нас свое довольно солидное дело: мы торгуем морожеными яйцами. Джеффри в наших глазах был типичным юношей из преуспевающей, благополучной семьи. Мы не возражали, чтобы шотландский клан Стивенсонов породнился с кланом Мак-Дональдов. Правда, нас беспокоило, что Джеффри всегда отличался вспыльчивостью. В драках он терял голову и дрался как бешеный, не заботясь о последствиях. Но в нем было много обаяния.

Поженились Колетт и Джеффри в 1963 году, когда Колетт по его настоянию бросила учиться в Скидморском колледже, который находится в городе Саратога-спрингс, штат Нью-Йорк. Джеффри тогда учился еще в Принстонском университете. Вскоре после шикарной свадьбы молодые переехали в Чикаго, и Джеффри поступил на медицинский факультет Северо-западного университета. Убийство беременной Колетт и детей нас страшно потрясло. От потрясения этого мы не оправились и по сей день и, видно, никогда не оправимся. Ведь Колетт была нашей единственной дочерью, а во внучках мы души не чаяли.

Когда шло следствие, мы стояли целиком и полностью на стороне Джеффри, поверив в его версию убийства. Мы не могли поверить в то, что убийцей был наш зять. Когда через три месяца он был оправдан военными властями и получил почетное увольнение из армии, мы только радовались. Первое подозрение зародилось у нас, когда мы узнали, что Джеффри обманул нас, сильно преувеличив серьезность собственных ранений. Ведь он вышел из госпиталя уже через двенадцать дней. Он говорил нам, что ему заливали глицерином проколотое легкое, что у него была обширная гематома, а мы выяснили потом, что все это он выдумал. Наши сомнения и подозрения все росли и росли. Мы добились того, чтобы нам показали следственное дело, и сразу поняли, что военные власти заботились не о выяснении истины, а о репутации «зеленых беретов», к которым принадлежал Джеффри. Отсюда и реабилитация его после слушания дела под председательством полковника Уоррена Рока. В октябре 1970 года дело закрыл генерал-майор Эдвард Флэнаган.

Джеффри Мак-Дональд тогда делал вид, будто самым энергичным образом старается напасть на след мнимых, выдуманных им убийц, ходя по всем злачным местам Фейетвилла. Мы звонили ему ежедневно, порой даже ночью, если не заставали днем дома, но дело с места не двигалось. В конце осени 1970 года он демобилизовался из армии и вернулся в свой родной городок Стоуни-брук в штате Лонг-Айленд с пустыми руками и выдуманной им историей. По его словам, он разыскал одного из убийц и рассчитался сполна с ним — убил его и бросил труп в реку Мыс Страх. Нам эта история, лишенная каких-либо доказательств, показалась вовсе неправдоподобной. Она изобличала Джеффри как лжеца. Он придумал ее, чтобы отвязаться от нас. Мы требовали, чтобы он продолжал поиски убийц, хотя все меньше и меньше верили в их существование. Он заставил нас поклясться, что мы будем держать язык за зубами, никому не расскажем об убитом им преступнике. Но в 1973 году мы узнали от северокаролинской и фейетвиллской полиции, что никакого такого убийства там не произошло, а в реке не выловили мертвое тело.

С того времени мы наняли детектива и поручили ему докопаться до правды. Мы желали во что бы то ни стало отомстить за зверское убийство Колетт, Кимберли и Кристины. Вскоре детектив наш выяснил, что Джеффри был юбочником и ловеласом и не раз в Форт-Брагге изменял жене. Обманывал он ее до отъезда во Вьетнам и после возвращения из него. Вернулся он, надо сказать, взвинченный, издерганный, с расшатанными нервами…»

Ну, положим, решил Грант, все или почти все американцы изменяют своим женам — достаточно вспомнить всеамериканский блуд, описанный Джоном Апдайком в его «Парочках», — но далеко не все они убийцы!

«Вскоре Джеффри смотал удочки и уехал в Калифорнию. Он просто бежал от нас, уже не делая вид, что намерен продолжать поиски убийц. Наш детектив узнал, что он поселился в Хантингтон-Биче близ Лонг-Бича в Калифорнии, на берегу океана. Мы не выдержали, позвонили ему, назвали его убийцей жены и детей и сказали, что знаем имена пятнадцати женщин в Форт-Брагге, с которыми он изменял Колетт!.. Что одной из них была медицинская сестра, ухаживавшая за ним, когда он лежал в госпитале после убийства собственной семьи!.. Выложили ему, что собираем доказательства его вины, что свет не видал такого выродка, как он, Джеффри Роберт Мак-Дональд!.. Он сначала пытался оправдываться, врал, изворачивался, а потом вспылил и повесил трубку. С тех пор мы не разговаривали. Вендетта наша продолжалась.

Мы наизусть выучили следственные документы. По крохам собирали доказательства, улики. Мы постоянно ощущали глухое, скрытое противодействие со стороны властей. Но мы и не думали сдаваться. Я, Альфред Кассаб, в годы второй мировой войны был войсковым разведчиком, с первой волной высаживался в Нормандии, дрался в тылу у немцев в Арденнах. Мне было в 1973 году 52 года — я был еще полон энергии. Жена целиком и полностью поддерживала меня. Мы встречались с конгрессменами и руководящими деятелями министерства юстиции, требуя, чтобы они вновь открыли дело Мак-Дональда, но всюду получали от ворот поворот. Нам намекали, что никто не станет ворошить это старое дело, бросать вызов министерству обороны, Пентагону! Нам говорили, что у нас недостаточно доказательств — мы помещали объявления в газетах Северной Каролины и в других штатах, обещая награду тому, кто поможет нам раскрыть тайну убийств в Форт-Брагге. Нас стращали тем, что начатое нами дело будет тянуться долгие годы и разорит нас в пух и прах. Но мы сумели найти адвокатов, юрисконсультов, которые думали не о долларах, а о справедливости.

Осенью 1973 года наш семейный адвокат познакомил нас с Ричардом С. Каном, адвокатом в Хантингтоне, штат Лонг-Айленд. Предварительно изучив дело, мистер Кан покачал головой и сказал, что вряд ли мы добьемся справедливости, но согласился взяться за это дело. Он предупредил нас, однако, что мы не должны антагонизировать конгресс и министерство юстиции, которое мы тогда штурмовали. Он сказал, что надо нажимать на факты, а не на эмоции…»

 

ТРЕТЬЕГО ПУТИ НЕ ДАНО…

«Мистер Кан, — продолжал читать Грант, — сразу же наткнулся на железобетонное сопротивление со стороны вашингтонских бюрократов. Кана пугали тем, что дело Мак-Дональда могут подвести под пятилетний статус о давности убийств третьей степени, хотя Кан не понимал, как можно считать убийства Мак-Дональдом жены и двух детей непредумышленными. Однако наше дело, как мы теперь сознаем, висело на волоске. И все же мистер Кан установил, что мы имеем право подать уголовную жалобу с просьбой о возобновлении дела против Мак-Дональда окружному судье в городе Роли, штат Северная Каролина. Мы сделали это в конце апреля 1974 года.

Судья Алджернон Батлер не знал, как ему поступить. Он боялся вызвать гнев министерства обороны, сомневался в поддержке со стороны министерства юстиции. Однако в правительстве не было уже ни президента Никсона, ни его министра обороны. Давно сменился и министр юстиции. Мы, Кассабы, не собирались отступать, а законных поводов для отклонения жалобы не находилось. Как типичный бюрократ, судья Батлер обратился в вышестоящую инстанцию — к самому генеральному прокурору Уильяму Сэксби. Сэксби решил поручить разбор этого дела федеральному большому жюри. В начале 1975 года это жюри предъявило Мак-Дональду обвинение в трех убийствах первой степени.

Как мы выяснили потом, генеральный прокурор поручил это щекотливое дело, связанное с национальной безопасностью, известному своей принципиальностью среди беспринципных юристов судебному адвокату Виктору Уорхейду. Выступая прокурором, он сумел упрятать за решетку вконец разложившегося бывшего губернатора штата Иллинойс и судью Отто Кернера и известного мафиози Кармина Персико, по прозвищу Змея. Уорхейда так взволновало дело Мак-Дональда и так возмутили попытки властей замолчать его, что он отложил свою отставку и решил тряхнуть стариной. Несмотря на сопротивление все тех же бюрократов, он сумел добиться созыва федерального большого жюри в Роли, причем собралось оно втайне от средств массовой информации, поскольку Уорхейд опасался поднять против возобновления дела Мак-Дональда оппозицию в Вашингтоне.

По настоянию Уорхейда останки Колетт и ее детей были эксгумированы и тщательно изучены экспертами судебной медицины. Адвокат Мак-Дональда Бернард Сегал из Сан-Франциско заявил протест против эксгумации. Мак-Дональд возмущался: зачем, мол, тревожить прах самых любимых им людей!

В августе 1974 года он был вызван федеральным большим жюри в Роли. Уорхейд допрашивал его там на протяжении целой недели, все более укрепляясь во мнении, что Мак-Дональд убийца. Однако его адвокат Сегал стойко защищал его, ссылаясь на реабилитацию его военно-следственными органами, цитируя резолюцию полковника Уоррена Рока: «Все обвинения против капитана Джеффри Мак-Дональда снимаются, поскольку все они не подтвердились и лишены всякого основания». Так закончилось восьмимесячное следствие в 1970 году, проведенное армейским отделом уголовных расследований. С другой стороны, Сегал утверждал, что военные следователи крайне небрежно вели следствие с самого его начала. Они и чины военной полиции затоптали в квартире Мак-Дональдов все следы пришельцев-убийц. Один военный следователь звонил по телефону, забыв, что надо было сохранить отпечатки пальцев на трубке и аппарате. Кто-то поставил на полу стоймя цветочный горшок, земля из которого была рассыпана по полу. Вся эта публика оставила в квартире Мак-Дональдов целый коллаж своих отпечатков пальцев и следов, уничтожив почти все прочие. Квартиру догадались опечатать лишь через два часа.

Уорхейд, соглашаясь с тем, что военные вели следствие с преступной небрежностью, нажимал на то, что военные власти с самого начала активно стремились не выяснить истину, а оправдать Мак-Дональда. Первому допросу Мак-Дональда подвергли после его выхода из госпиталя только через шесть недель после убийств. Его военный адвокат сказал ему, что он и его помощники уже месяц трудились над его защитой. Одного из помощников защитника затем назначили помощником прокурора, явно ведя дело к оправданию Мак-Дональда. Недобросовестно вели себя и военные психиатры, назначенные защитой. Они заявили, что Мак-Дональд по психическому своему складу не был способен на совершение трех таких ужасных убийств. И пятеро из шести врачей ложно показали, что по крайней мере одно из его ранений (прокол легкого) могло стать летальным! Таковы ныне понятия наших военных врачей о своей профессиональной чести и этике!

В октябре 1971 года повторное следствие в Форт-Брагге провели присланные из Вашингтона трое военных следователей, но и они присоединились к мнению тех, кто считал Мак-Дональда невиновным.

Мак-Дональд надеялся, и его адвокат Сегал вместе с ним, что федеральное большое жюри оправдает его. С такой надеждой улетел он в Калифорнию. Но жюри работало еще целых шесть месяцев! И 24 января 1975 года Мак-Дональд был арестован у себя дома в Хантингтон-Биче по федеральному ордеру, подписанному судьей Алджерноном Батлером. На него надели наручники. Залог, под который он мог быть освобожден из-под стражи, был определен в 500 тысяч долларов. Необычайно высокая сумма залога показывала, что судебные власти опасались, что Мак-Дональд, обвиненный федеральным большим жюри в убийстве своей жены и двух детей, попытается скрыться от правосудия. Мак-Дональда посадили в тюрьму графства Орандж.

Его адвокат немедленно обжаловал решение о назначении суммы залога в полмиллиона долларов. После двухдневного разбирательства суд постановил снизить сумму залога до 100 тысяч долларов. И такова была сила обаяния преступника, так умел он очаровывать людей, что эта сумма была собрана за восемнадцать часов его сослуживцами по больнице святой Марии в Лонг-Биче! Около сорока человек, знавших его всего около года — врачи, медицинские сестры, бывшие его пациенты, полицейские, пожарники, — охотно отдавали ему свои деньги! Многие из них готовы были замолвить за него доброе словечко на суде! Так Мак-Дональд снова вышел на свободу, вернулся на работу в больницу, где коллеги встретили его как святого великомученика.

Мистер Уорхейд, ныне находящийся в почетной отставке, сообщил нам, что решение о прекращении дела капитана «зеленых беретов» Мак-Дональда подписал сам начальник военно-судебного ведомства США, то есть главный, верховный судья армии, бригадный генерал Уилтон Б. Перенс-младший, с разрешения, а вернее, по указанию министра обороны Мелвина Лэйрда, преемника Макнамары. Он советовал нам остерегаться любых попыток задеть честь «зеленых беретов» и армии в целом. А у нас этого и в мыслях не было. Мы сожалеем, что прокурор А. Б. В. Крейг придерживается иных взглядов, но уважаем его принципиальность и желаем заявить об этом. Но если эта самая принципиальность спасет убийцу нашей кровной родни, то лучше бы ее не было. Мы простые люди и знаем, что не нам перевоспитывать этот мир, где отцы убивают своих детей…»

«Для заключительного слова — писал в пресс-релизе прокурор Крейг, — я также приберег целый ряд аргументов в поддержку обвинения. Так, я обнаружил факты аморального поведения Мак-Дональда в ня-чанговском госпитале, установил, что за год работы в этом госпитале «зеленых беретов» он спал едва ли не со всеми медицинскими сестрами своего отделения и других отделений. Не ограничиваясь этим, он ходил с другими медиками-офицерами в местные бордели. Сначала он долго отказывался от всяких наркотиков, даже от марихуаны, но затем перепробовал их все, вплоть до героина и опиума, оправдывая себя тем, что они ему необходимы для снятия перегрузок и стрессов на работе. Во время обработки больших партий раненых он налегал на амфетамины. Развращение Мак-Дональда дошло до того, что он, как свидетельствуют факты, сожительствовал одно время с женой своего начальника полковника Кингстона. Вернувшись в Штаты, он посещал «кошкины дома» в Фейетвилле, но все это были лишь цветочки. Ягодки появились во время групповых оргий «зеленых беретов» в мотеле «Сердце Фейетвилла» и других мотелях и отелях Северной Каролины, которые, как выяснилось, начались с банкетов по случаю получения офицерами-зеленоберетчиками «серебряных крыльев» — нагрудных знаков парашютистов-десантников. Командование смотрело на них сквозь пальцы, хотя догадывалось, что они выродились в безобразные оргии. Так, Мак-Дональд лично участвовал в так называемых «свадьбах спецвойск», которые можно было бы назвать скорее «собачьими свадьбами». Характерно, что на предварительном следствии, проведенном военными криминалистами, Мак-Дональд упорно отрицал свое участие в этих оргиях. А одно участие в них камня на камне не оставляло от его репутации образцового семьянина. Кстати, когда этого «однолюба» поселили после выхода из госпиталя в комнате дома для офицеров-холостяков, к нему почти сразу стала приходить медицинская сестра, с которой у него и ранее была связь.

Несмотря на халатное исполнение военными криминалистами своих обязанностей, я не склонен обвинять их в полной некомпетентности. Нет, в ходе следствия они довольно скоро пришли к выводу, что Джеффри Р. Мак-Дональд виновен-таки в убийстве своей семьи и 1 мая 1970 года обвинили его в троекратном убийстве. Согласно закону, дело Мак-Дональда было передано на основании статьи 32-й Единого кодекса военной юстиции для принятия решения о дальнейшем ходе дела полковнику Уоррену Року. Военные криминалисты стояли на том, что убийства были совершены не какими-то далекими от хирургии лицами, находившимися под воздействием ЛСД или других наркотиков, а опытным хирургом, и этим хирургом мог быть только Джеффри Р. Мак-Дональд. Рана, которую он нанес себе для отвода глаз, также была произведена хирургом. Остальные его ранения были вовсе неопасны для жизни. Но высокое начальство Форт-Брагга и высшее начальство Пентагона сразу осознали нежелательность процесса над Мак-Дональдом в тот бурный год для чести армии и ее специальных войск.

Как известно, Мак-Дональда должен был судить не суммарный или специальный военный суд, а суд высшей ступени — общий (или генеральный) суд, имеющий право приговора к смертной казни. Созывается такой суд начальником воинского соединения от командира дивизии и выше. В данном случае его должен был созвать командующий Центром специальных войск имени президента Кеннеди. Но тут начались консультации с главным военным юристом и Пентагоном. Пентагон надел на Фемиду в погонах смирительную рубашку, в рот ей сунули кляп. И концы в воду. Журналист Джек Андерсон напрасно писал об этом армейском произволе. Через девять месяцев Фемида в зеленом берете разрешилась «шотландским» вердиктом: вина обвиняемого не доказана.

В 1976 году апелляционный суд США, рассмотрев ходатайство Мак-Дональда, снял обвинение с него в тройном убийстве на том основании, что нарушены были его права как гражданина США на «суд скорый и справедливый».

Казалось, Сегал выиграл дело для своего клиента.

В июне 1977 года Уорхейд и Кассабы подали жалобу в Верховный суд США на решение о снятии обвинений с Мак-Дональда, и Верховный суд отменил это решение.

Доктор Мак-Дональд и его адвокат Сегал сумели на годы оттянуть разбирательство дела. За ними стоят могущественные силы, готовые надругаться над справедливостью и покрыть зло, как это делалось во время Уотергейта. Нельзя допустить, чтобы эти силы победили и вновь отсрочили возмездие».

Если у Гранта и были раньше какие-то сомнения в виновности Мак-Дональда, то все они отпали по прочтении пресс-релиза. Наихудшие опасения Крейга оправдались: силы, стоявшие за убийцей, торжествовали победу. Но была ли это окончательная победа?

В конце пресс-релиза Крейга был приклеен такой смелый, даже дерзкий постскриптум:

«Перед истеблишментом стоял выбор: дискредитировать или «зеленых беретов», «гвардию американской армии», и их хозяев в центральной разведке, или хиппарей, многие из которых выступали против войны во Вьетнаме. Третьего пути не было дано. И с благословения коррумпированной администрации президента Никсона военщина и ЦРУ сделали свой выбор, избрав козлом отпущения выдуманных Мак-Дональдом «мирников»-хиппарей. Теперь же на это преступное решение легла печать администрации президента Картера!»

 

ГИБЕЛЬ ОРЛА

По дороге в Роли Грант стал свидетелем убийства.

Где-то на полпути черный водитель автобуса довольно резко затормозил, остановил громадную машину и, обернувшись к пассажирам, объявил:

— Никто не хочет поглядеть на американского лысого орла?

Сидевший рядом с Грантом пожилой, совершенно лысый человек в очках, смахивающий на школьного учителя, вскочил на ноги:

— Вот спасибо, мистер! Ведь это же исчезающий вид, на первом месте в нашей Красной книге!..

Почти все пассажиры поспешили выйти из автобуса. Орел парил впереди, слева от шоссе, освещенный лучами предвечернего солнца, не успевшего еще закатиться за Великие Дымные горы. Белая голова и белый хвост, дымчато-коричневый корпус с белыми пятнами.

— Высота полмили, не больше, — сказал кто-то из пассажиров.

— Какой красавец! — восхищенно воскликнула экспансивная леди в летах. И в джинсах. — Точно слетел он с большой печати Соединенных Штатов Америки.

— Не красавец, а красавица, — поправил ее лысый.

— Лысая красавица?! — захихикала леди. — А вы откуда знаете? Разве отсюда видно?

— Видно, — ответил лысый под смех окружающих. — У белоголового орлана размах крыльев семь футов, а у орлицы все двенадцать. Живут до сорока лет. За двое суток может пролететь шестьсот миль. У здешних орлов гнезда в горах, но они кормятся у океана, у рек и озер. Едят рыбу, змей и ящериц, падаль, птиц, небольших животных. Вопреки мифам и легендам, не нападают на людей и не крадут маленьких детей…

— А почему, мистер Всезнайка, посадили эту птицу на наш герб, наши доллары и монеты? — спросил нагловатый молодой парень, подмигивая своей девице.

— Так уж получилось в 1782 году, — ответил лысый, машинально поглаживая голый череп. — Историки уверяют, что орел впервые стал гербом в Древней Сумерии пять тысяч лет тому назад. Потом он высоко летал и в Греции и Риме. Перед каждым легионом несли копье с орлом. Орел украшал герб Карла Великого, входил во многие королевские, дворянские гербы. Двуглавый орел сделался гербом Византии, Австрии, Испании, России. Одноглавый орел был у Наполеона, у польских королей. И потому многие наши конгрессмены после революции не желали признавать монархического орла. Бенджамин Франклин категорически протестовал против орла, называя его аморальной, хищной, вороватой и вшивой птицей. Вместо него он предлагал истинно американскую птицу — дикого индюка. Но кто-то отыскал лысого орла, туземца Америки, неизвестного в Европе, и он почти двести лет тому назад стал нашим гербом.

— Я читал где-то, — сказал нагловатый, — что в орлином гнезде нашли один рваный кед, пустую пивную бутылку, мужские плавки, лампу фотовспышки и журнал «Пентхаус». Эти мудрые птички знают, что к чему…

— В сороковом году, — сказал лысый, — конгресс принял билль, запрещающий убивать орлов…

— Пора ехать, — сказал черный водитель.

Орел вдруг пошел в пике.

— Наверно, на зайца нацелился, — воскликнула девица нагловатого.

На полпути к земле орел вдруг как-то странно подскочил. Донесся чуть слышный звук выстрела. А птица уже падала камнем вниз…

— Прекрасный выстрел! — с завистью сказал, присвистнув, нагловатый.

— За такой выстрел убить мало! — рявкнул лысый.

— Там птицефермы, — заметил водитель. — Пора ехать!

— Их всего тысячи четыре осталось, — горевал лысый.

— Чучело небось можно за три сотни загнать, — сказал кто-то. — Поехали, что ли!

— Безобразие! — негодовал лысый. — Скоро орлы у нас останутся только на долларовых бумажках и пуговицах солдат и офицеров!

— Ерунда! — донесся из толпы пассажиров пропойный бас. — На Аляске их больше, чем воробьев.

— «Ерунда!» — оскалила зубы девица нагловатого. — Это же была орлица, а в гнезде у нее дюжина цыпляточек…

— От силы три орленка, — ввернул лысый орнитолог. — А отец-орел, — продолжал он, — их кормит и воспитывает, пока они не научатся летать и добывать пищу. Не пропадут…

— Вот это отец! — сказала девица с чувством. — Орел! Не то что нынешние мужики…

— Ладно! Ладно! — пробурчал нагловатый. — Ты этого… не того…

— Президент Кеннеди, — со вздохом произнес лысый, — сказал, что не будет нам прощения, если мы дадим исчезнуть этой «жестоко красивой и гордо независимой птице…»

— Кеннеди был душкой, — сказала молодящаяся старушка в джинсах, — от русских нас спас…

У самого автобуса, словно боясь, что он может уехать без него, стоял пожилой индеец из живущего в Северной Каролине племени чероки. У него было бесстрастное, словно вырубленное из гранита Великих каньонов лицо, орлиный нос, чеканный профиль. Две с половиной тысячи лет жили его предки в этом краю непуганых орлов. Редкая стрела доставала их в лазурном поднебесье. Счастливчики с орлиным зрением носили перья гордой птицы на голове. По бронзового цвета щекам скатилась слеза. Не двести, а тысячи лет жили индейцы чероки в этом краю орлов, и вот два века уже хозяйничают в нем бледнолицые братья, и приходит конец и орлам, и индейцам…

Этот эпизод Грант вспомнит, когда в ходе операции «Орлиный коготь» коготок американского орла увязнет в песке иранской пустыни Деште-Кевир. И вновь вспомнит летом 1985 года…

А в небесной выси, подчеркивая нечаянную символичность гибели птицы, несся со сверхзвуковой скоростью новейший истребитель «Ф-15 Игл». «Игл» тоже орел. И тоже американский. Но этот орел совершенно секретный…

До посадки на самолет оставалось четверть часа. Он купил местные газеты «Роли таймс» и «Ньюс энд Обсервер», взял в баре бутылку северокаролинского пива «Шлитц».

«Ньюс энд Обсервер» сообщала:

«Банды рэкетеров, действующие в нашем штате под руководством бывших «зеленых беретов», во все увеличивающемся масштабе занимаются контрабандой наркотиков. За последние годы береговая охрана и таможенные чиновники конфисковали сотни судов всех типов, а также сотни самолетов, включая четырехмоторные «констеллейшн», и автомашины, часто самых дорогих марок… Власти признают, что перехватывают лишь около четверти всей контрабанды, чья стоимость оценивается более чем в четыре миллиарда долларов в год».

Оказывается, Клиф Шерман стал большим бизнесменом.

Уже знакомый комментатор ядовито писал в «Роли таймс»:

«Обезьяний процесс» окончился сомнительной победой обскурантов: жители штата Теннесси, не помнящие родства, позорно отказались от своего предка обезьяны. Наши надежды на фейетвиллское правосудие, весьма зыбкое, не оправдались.

В фейетвиллском суде разбиралось только что дело доктора Дж. Р. Мак-Дональда, обвиняемого в убийстве своей семьи в 1970 году. Менее чем за год до этого убийства Нейл Армстронг, тоже американец шотландского происхождения, чьи предки некогда пересекли океан в поисках лучшей жизни, стал первым человеком, ступившим на Луну. Какой взлет и какое падение, апогей и перигей Америки!..»

Летя обратно в Нью-Йорк, Грант смотрел вниз на набрякшие грозовые тучи, раздумывал над процессом, строчил в блокноте…

Прощай, Фейетвилл, теперь уж, видно, навсегда! Не сердце, а всего пару зубов и последние иллюзии оставлял он в Фейетвилле. В Нью-Йорке он возьмет в издательстве обратно свою рукопись, допишет ее, переработает. Книга получится намного интереснее, сильнее, острее… Нельзя замыкаться в тех военных годах, во вьетнамской эре. Борьба продолжается здесь, в Америке, во всем мире. Вспомнил он, как отнес в конце семьдесят седьмого свою рукопись в издательство «Даблтинк», узнав по рецензиям в литературном приложении к «Нью-Йорк таймс», что это издательство выпустило книги, смело разоблачавшие позорно проигранную Америкой войну во Вьетнаме, а весь смысл его опыта в этой войне был в его участии в операции «Падающий дождь», в ходе которой, будучи заброшенным с командой А-345 в тыл противника, он убедился, что ЦРУ и командование «зеленых беретов» бросает людей на смерть и лжет им, что там, в тылу врага, их ждут не дождутся диссиденты, враги народной власти, преданные друзья Америки, готовые поднять «пятую колонну», широкое повстанческое движение против коммунистов. А тыл неприятеля оказался сплоченным и единым, и друзей Америки — бывших богатеев, контрабандистов, торговцев наркотиками, бандитов — можно было пересчитать по пальцам. Так было при выброске американских шпионов и диверсантов в Советский Союз, в другие страны Восточной Европы, в Северной Корее во время корейской войны, так было на Кубе. И так было и во Вьетнаме, где Грант потерял восемь из двенадцати «беретов» и сам уцелел чудом…

Месяца через три томительного ожидания его вызвал к себе редактор Десантис и, подсластив пилюлю полдюжиной комплиментов в адрес рукописи и автора, предложил переделать книгу, сообщив, что рецензент издательства разнес ее в пух и прах за оскорбление и фальшивое обличение ЦРУ и «зеленых беретов» во Вьетнаме, за дискредитацию их героических операций в этой стране.

— Да кто ваш рецензент?! — возмущенно спросил Грант.

— Весьма знающий человек, рекомендованный нам Пентагоном, бывший руководитель «зеленых беретов»…

— Уж не Орландо ли Троксел?! Боже мой, круг замкнулся! Так он же и есть главный виновник, после Хелмса, провала наших операций!.. Или это полковник Роэлт — бывший наш командующий, военный преступник?..

— Не знаю, не знаю, — возразил Десантис. — Ту войну мы охотно критикуем, ведь мы ее не выиграли, но грубо компрометировать Пентагон и ЦРУ без достаточных и очень веских оснований мы никак не можем, а в рецензии черным по белому… Слушай, я давно с тобой хотел по душам поговорить. Ведь я же тебе добра желаю. В книге твоей не хватает гибкости. И секса! Сам я сейчас работаю над автобиографической книгой под названием «Каждый десятый». Сексавтобиография в духе Фрэнка, который, при всей его откровенности, не посмел признаться в том, что он — гомик. Я в «веселом» движении состою с шестьдесят девятого года — с начала революции «веселого люда». Не будь «квадратным», долой конформизм!.. Ты просто не знаешь, что теряешь. Пойми! Нас семнадцать миллионов. Мы стоим за наши гражданские права и права человека! Я активист движения… А сколько сочувствующих!.. Мы организованы, богаты — у нас имеются банки, торговые палаты, ассоциации. С нами цвет творческой интеллигенции. «Веселая Америка» — это Америка будущего! Я покажу тебе Уэст-виллэдж здесь, в Манхеттене, и Нью-таун в Чикаго. Ты увидишь наш стиль жизни, наши бары и бани с «веселым» сексом, нашу субкультуру, которая завтра станет культурой всех! «Квадратные» ханжи вымрут как динозавры. Моногамия — для идиотов! Кретинов, разумеется, еще много. Всякая старая шваль!.. Помню, некий рыцарь «прямого» секса лупил меня по башке плакатом: «Не губите Америку ради своей похоти!» Помню стычки с полицией на Кристофер-стрит. Врезал я одному «копу» бутылкой!..

Грант не дослушал, забрал рукопись, хлопнул дверью, но не прошло и двух недель, как он на крыльях, сияя и торжествуя, прилетел к Десантису.

— Вот! — почти закричал он редактору, плюхнув на стол рукопись и только что вышедшую книгу Колби. — Уильяма Колби знаешь? Как не знаешь?! Бывший директор ЦРУ! Воспоминания вот выпустил: «Люди чести. Моя жизнь в ЦРУ». При Хелмсе Колби руководил всеми операциями ЦРУ во Вьетнаме.

— А какое мне до него дело?

— А вот страница заложена!

— «Группы, заброшенные нами в Северный Вьетнам по воздуху или морем, постиг прискорбный конец — они были схвачены или очень быстро по прибытии на место переставали давать о себе знать (за исключением одной-двух, которые работали под очевидным вражеским контролем)». Ясно? Что это подтверждает целиком и полностью от А до Зет?

— Концепцию твоего документального романа?

— Правильно. Колби признает, что все, что я сказал об операции «Падающий дождь», — сущая правда, святая истина. Так? А что это опровергает от начала до конца?

— Рецензию нашего высокоуважаемого рецензента?

— То-то! Слушай меня дальше: «Мой близкий друг и заместитель Роберт Д. Майерс, давно занимавшийся операциями на Дальнем Востоке… энергично потребовал от меня прекратить дальнейшую засылку, как дело явно бессмысленное». А о чем говорил мой отчет командованию «зеленых беретов» и ЦРУ?

— Именно об этом.

— То-то! Дальше: «Он основывал свою аргументацию на провале аналогичных наших операций… в Восточной Европе в предшествующие годы…»

— А ты говорил еще в отчете о провале подобных операций в Северной Корее и на Кубе.

— Точно. — Грант положил развернутую книгу экс-директора ЦРУ перед редактором. — Прочти сам. Ну-с, что скажешь? — Он сел, победно скрестил руки на груди, закинул ногу за ногу. — Через десять лет им пришлось признать мою правоту!..

— М-да! — сказал наконец Десантис, прочитав про себя отчеркнутое место и пожевав губами. — Ты, кажется, победил! Пожалуй, мы выпустим твою книгу. — Почесав нос, он добавил: — Конечно, нужно будет процитировать это бесценное для тебя признание Колби в предисловии. Словом, я тут посоветуюсь.

Десантис посоветовался, рукопись вернулась в издательство, договор не был расторгнут. И все благодаря книжке Колби, который, жонглируя правдой и кривдой, выгораживая себя и «фирму», валя собственные грехи на министра обороны Роберта Макнамару, ненароком сболтнул правду об операции «Падающий дождь». Неисповедимы пути господни!

— Леди и джентльмены! — ангельским голоском произнесла над облаками стюардесса. — Наш самолет пошел на посадку. Через пять-десять минут мы совершим посадку в аэропорту имени Джона Кеннеди. Застегните, пожалуйста, привязные ремни…