Повесть о Ларисе Васильевой

 

Танк катил по улице деревни Попково, поливая пулеметным огнем отходивших разведчиков.

Грохоча, танк рос на глазах — стальной, могучий, устрашительный. Черный крест резко выделялся на окрашенной белой краской лобовой броне. На башне — какой-то номер и латинская буква G.

Лариса не знала, что эта буква означает, что танк этот из 2-й танковой армии Гудериана. Она и не задумывалась над смыслом этой буквы. Выглядывая из-за угла избы, она сжимала в потной от волнения руке холодную как лед металлическую ручку гранаты.

Левой рукой она зажимала рану на бедре — рваную рану от немецкой разрывной пули. Кажется, эта пуля не задела кость.

Лариса помнила: гранатами надо поражать в первую очередь не смотровые щели, не моторное отделение, а ходовую часть — гусеницы и ведущие колеса. Главное — остановить танк, пока он не смял нашу оборону, а затем ребята ударят по смотровым щелям и приборам, по люкам, и, может быть, у кого-нибудь найдется бутылка с горючкой, чтобы кинуть ее на решетку охлаждения мотора. Танк тогда сразу загорится, не спасет его крупповская сталь.

Лариса не знала, что одной гранатой РГД, пусть и с оборонительным чехлом, танк остановить почти невозможно, что для среднего немецкого танка требовалась по меньшей мере связка из трех или даже пяти гранат РГД, а всего лучше — специальная противотанковая граната, взрывающаяся мгновенно при ударе, но таких гранат в отряде не было.

Прежде, в прошлом году, Лариса бросала гранаты всего два раза — в противотанковом батальоне и на учебных занятиях в карьере близ Кунцева, под Москвой. В первый раз она и ее подружка Валя кинули двухкилограммовую учебную гранату всего на пять метров и долго хохотали друг над дружкой…

Невероятно трудно было собраться, сосредоточиться в эти последние роковые секунды перед поединком с танком, но она все сделала по правилам: держа заряженную гранату в правой руке, отодвинула предохранительную чеку влево до отказа. Увидев, что открылся красный сигнал, она глубоко, с отчаянностью вздохнула и, откинув руку для размаха, шагнула из-за угла избы, дрожа от непосильного напряжения, навстречу грохочущему стальному зверю.

Танк оказался неожиданно близко. При виде облупившейся грязно-белой краски, круглых пуговиц клепки, при звуке мощного моторного всхрапа захолонуло сердце, едва не подкосились ноги.

Лариса не знала и не могла знать, что этот танк-амфибия в 40-м году готовился форсировать Ла-Манш, а 22 июня 41-го пересек государственную границу по дну реки Западный Буг. Участвовал в штурме Брестской крепости. Это был средний танк Т-ШФ образца 1939 года. Вес — двадцать тонн, орудие калибра 30 миллиметров, два пулемета калибра 7,92, мощность двигателя — 300 лошадиных сил. Попробуй остановить табун из трехсот коней! Попытайся встать на пути кавалерийской лавы двух эскадронов!..

Лариса бросила гранату по-мальчишески, прямо в ближнее ведущее колесо. Граната стукнулась о блестящий отполированный трак крутящейся гусеницы, отскочила и с резким хлопком взорвалась в одном шаге от танка, не причинив ему никакого вреда.

За танком, за дымом и выхлопной гарью и взметами ледяного крошева трусцой бежали со штыками наперевес солдаты штурмовой роты.

Изо всех сил швырнула она в них свою вторую и последнюю гранату, видела, как рухнули на укатанную дорогу двое верзил в белых стальных касках.

И сразу же над ее головой взвизгнула пущенная из башенного пулемета очередь, и она, согнувшись, кинулась обратно за угол избы.

«А через шесть дней мне будет семнадцать!» — вроде бы и некстати подумала Лариса.

Но переживет ли она этот день — день 21 января 1942 года?..

Она бежала, сильно припадая на левую ногу. Слезы слепили глаза — слезы обиды и отчаяния. Нет, не удалось ей подорвать танк!.. Но ведь двух фашистов она вывела из строя!..

Солнце вдруг вырвалось из-за дымного занавеса, полоснуло ее по глазам…

Из рассказа матери Ларисы Екатерины Даниловны Васильевой

«Уж и не знаю, что рассказывать вам, мои милые следопыты. Смелая у меня была Лариса. Любила во весь опор на коне скакать. Всегда ей хотелось быть мальчишкой. Может, потому, что отец у нее был краскомом — командиром, значит, Красной Армии. Николай Васильевич служил в кавалерийской части, воевал с беляками на Дону. Когда он умер, мы переехали из столицы в село Еремино, под Гомель. Лариске было всего одиннадцать годков. Очень она убивалась, но виду старалась не показывать — ведь она у меня была старшенькой над тремя другими дочками и всегда помнила это. В доме она была настоящей помощницей. Рано начала по воду ходить с коромыслом, за сестренками присматривать. Жилось-то нам нелегко, но соловей наш, Лариска, все пела. Голос у нее был чистый, звонкий, слух замечательный. Я попрошу ее что-нибудь сделать, помочь мне, а она всегда в ответ: «Подожди, мамочка, дай я тебе сначала спою!» И споет, а потом за дело возьмется и тоже с песней. К сестренкам добрая была, чуткая, отзывчивая, потому, верно, и потянуло ее к детям в детскую поликлинику…

Голосу ее люди дивились в нашем селе. Все говорили: «Грех, Екатерина Даниловна, такому золотому голосу зазря пропадать — определи ты дочку учиться!» И хоть трудно мне было с детками, послала я Лариску в Гомель. И что вы думаете? Она с блеском выдержала экзамен, приняли ее в музыкальную школу. «Не дочка у вас, — сказал мне директор, — а прямо соловей». Три года проучилась. И столько песен она знала, старых русских и советских, что не пересчитать. Видно, в отца пошла — он до империалистической окончил консерваторию в Москве, потом ушел офицером на войну. Так и у Лариски получилось — война и ее талант погубила.

Никогда не забуду я любимую песню Ларисы. Николай, отец ее, эту песню красных казаков с Дона привез, полюбила ее Лариска больше всех других песен, а оказалась она для нее пророческой. Вот такие слова у той песни. Давно уже я ее не слышала:

В этой песне вся Ларискина судьба.

Перед войной уехала Лариска погостить в Москве у своей тети Ани. Впервые я отпускала дочку. Помню проводы на Гомельском вокзале весной сорок первого года. Тетя Аня полюбила мою Лариску, уговорила остаться в Москве, помогла ей, семикласснице, устроиться на работу в детскую больницу. Окончила она и курсы машинисток.

Помню, с какой гордостью читала я первое ее письмо, напечатанное на машинке:

«Добрый день, дорогая и любимая мамочка, Валя, Танюша и Лидочка! Письмо ваше получила в воскресенье. Извините, что давно не писала. Я работаю с 8-го числа, получила первую получку 68 рублей, из них 30 рублей отдала за то, что училась печатать на машинке. В июне я вряд ли смогу приехать. Необходимо еще что-нибудь заработать. Привет всем! Лариса. Москва, 6 мая 1941 года».

И вдруг война! Лариса стала рваться домой, но сюда к нам без пропуска уж не пускали — быстро катил фронт от границы, от Бреста, от Мозыря. Перед самым приходом немцев получила я от дочки последнее письмо. Она писала мне: «Мама! Я хочу помочь чем-нибудь Родине. Окончу курсы медсестер и пойду работать сестрой».

Да, она могла стать сестрой милосердия в госпитале или машинисткой в штабе. Ведь девчонка! И всего шестнадцать лет!..»

Из воспоминаний Валентины Измайловой, ветерана в/ч 9903

«Работаю я участковым врачом Московского противотуберкулезного диспансера № 4, а начала я сознательную жизнь в разведке.

Я была ровесницей Ларисы Васильевой. Вместе работали в детской поликлинике № 15 Октябрьского района. Вместе поступали на курсы медсестер, вместе пытались попасть на фронт. Лариса была рослой, ладной девушкой, храброй и жизнерадостной. И отменная была певунья. Я с ней быстро сдружилась. В августе 1941-го мы работали в военном госпитале, принимали раненых с фронта, таскали их часами на носилках, готовили к операции. Видя страдания раненых бойцов, еще больше хотели попасть на фронт, чтобы отомстить фашистам.

Окончив ускоренные курсы медсестер при райкоме Красного Креста Октябрьского района, мы получили направление в противотанковый Коммунистический батальон народного ополчения. Формировался батальон в здании школы № 213 на Лиственничной аллее, где сейчас помещается школа-интернат. Еще с двумя девушками мы составляли санитарное звено батальона, но, когда в Октябрьском райвоенкомате стали оформлять наши документы перед выходом на фронт, обнаружили, что никому из нас еще не исполнилось семнадцати лет. «Кому такие пигалицы-сандружинницы нужны, — обидно сказал военком, — они вчетвером раненого не поднимут!» А мы с Лариской вдвоем сотни раненых перетаскали на носилках! Из военкомата нас отправили в Октябрьский райком комсомола, который позже, как известно, послал Зою Космодемьянскую с путевкой в ЦК комсомола, а оттуда — в нашу часть. Получив эти путевки — мы накинули себе по годику, — прошли спецкомиссию ЦК, которая тогда помещалась в Колпачном переулке, дом № 5. В разведпартизанскую часть 9903 мы пришли первого ноября 41-го года.

Своей маме я сказала, что еду с Лариской на Урал с эвакогоспиталем.

Сначала нас послали в разные группы. Я ушла в тыл врага в составе группы из десяти человек. Задание выполнили. Вернулось два человека. Мы явились на сборный пункт на площади Маяковского, откуда нас доставили в нашу часть в Кунцево».

С группой Цыбарова Валя Измайлова ходила в тыл врага 27 ноября 1941 года. Возвращались 6 декабря ползком через заминированную поляну под огнем немцев и своих фронтовиков. Из десяти человек во главе с девятнадцатилетним командиром осталось в живых двое — Валя и ее подруга Маша Козодой, веселая темноглазая дивчина из Винницкой области. В Москве Валя и Маша пришли на явочный пункт на площади Маяковского. Потом с Машей Валя отбивалась от фашистов в Бортном. И снова выжили подруги. В Сухиничах понравился Маше лихой рабочий парень Леша Гальчин с Орловщины. Ходила с ним потом по вражьим тылам, вместе спускали эшелоны «рейхсбанна». А вышли — поженились и сейчас живут и работают вместе в СУ-85 Главмосстроя. Алексей Пантелеевич — мастер-гранитчик. Редкая профессия!

«На второе задание я отправилась, к своей большой радости, вместе со своей подругой Ларисой. Попали мы обе в отряд из бывалых кадровиков-пограничников. Все молодцы молодцами. Командовал отрядом старший лейтенант Андрей Бойченко. Комиссаром в отряде был Михаил Осташев, адъютантом командира — лихой парнишка Петя Стегниченко. Почти все они были убиты потом в Попкове…

А сколько было жизни в этих ребятах! Теперь, когда я вспоминаю их через много-много лет, я вижу прежде всего их радостные веселые лица, когда мы встречали с ними Новый год…»

Парашютов в первый год войны не хватало, и это учитывалось при планировании операции. Предполагалось, что сначала бойцы воздушно-десантной бригады (ВДБ) захватят в тылу врага аэродром, а затем на этот аэродром сядут самолеты ДБ-З с десантниками без парашютов, из 250-го авиадесантного полка, куда вошли и разведчики в/ч 9903. Беспарашютных десантников учили на аэродроме прыгать из хвостового люка. Требовалось произвести такое «десантирование» за 20 секунд. Самолет ТБ-3 мог взять на борт до тридцати десантников. Десятки ТБ-3 и ДБ-3 стояли на заснеженном аэродроме.

Из-за нелетной погоды вылет постоянно откладывался. Несколько раз выстраивались во всем боевом у самолета, но дальше дело не шло. Начальство никаких объяснений не давало. Ребята говорили, что бригада не смогла захватить у немцев аэродром, но правда это или нет, никто не знал.

В первой декаде после Нового года пронесся слух, что задача изменилась — теперь предстоит с воздуха освобождать город Медынь. И вот ночью вылетело около двадцати ТБ-3. В каждом самолете — по одной санитарке. И опять неудача. Потеряв несколько самолетов, десантный отряд вернулся во Внуково. Валя Измайлова была контужена. Ее самолет с перебитым рулевым управлением едва не разбился.

— Знаешь, Лариска, — рассказывала подруге Валя, — выползли мы из обломков самолета, оглянулась я и поразилась, как вообще кто-то мог остаться в нем в живых. Он был похож на огромную коробку от папирос, раздавленную гигантским сапогом!..

У войны — свой особый юмор. Лариса хохотала, слушая рассказы уцелевших десантников о том, как один из самолетов совершил вынужденную посадку на аэродроме под Подольском и загорелся. Опасаясь пожара и взрыва, экипаж и десантники спешно покинули поврежденный ТБ-3. Но тут подняла крик одна из девушек-десантниц:

— Ой, мамочка! Туфля нет! Где туфель?! В самолете остался!..

— Какой тебе еще туфель?! — недоумевали летчики. — Рехнулась девка!

Но девчата дружно бросились к горевшему самолету и, рискуя жизнью, обнаружили в нем своего командира взвода, прижатого обломком дюралевой конструкции. Его живехонько вытащили из самолета. Это и был лейтенант Туфельд. А самолет тут же взорвался.

Слушая этот рассказ, смеялась не одна Лариска, хватались за животики все десантники.

После этого Лариска всегда знала, что рассмешит подруг в самую печальную минуту, если вдруг скажет:

— Ой, мамочка! Туфля нет! Где туфель?!

Это было всего за три недели до боя в Попкове, на Внуковском аэродроме под Москвой, где группы десантников ожидали вылета в тыл врага. А погоды все не было. Мела метель, солнце и луна прятались за плотными, как сугробы, снеговыми тучами.

От Внукова рукой подать до Кунцева, где стояла часть, — тот же Кунцевский район, седьмая остановка от Москвы, двадцать четвертый километр. Девчата долго думали, где встречать Новый год — у себя в части или с десантниками Андрея Бойченко. Решили с Бойченко — ведь с его группой им предстояло воевать во вражьем тылу против гитлеровцев.

Жили в деревне недалеко от станции. Вокруг, весь в снегу, стоял березняк. За деревней стыла речка подо льдом.

— В честь моей фамилии назвали реку, — смеялась Лариска. — Васильевка!

Вечером комиссар отряда Михаил Осташев зачитал записанную по радио сводку. Прекрасный подарок преподнесли под Новый год советскому народу 49-я и 50-я армии, освободив от гитлеровских захватчиков Калугу; 10-я армия прогнала врага из Белёва, а войска Кавказского фронта совместно с Черноморским флотом водрузили красный флаг над Керчью.

Пришли «парламентеры» из группы десантников-автоматчиков: так и так, мол, у вас в отряде Бойченко целых три девушки — Валя, Нора и Лариса, а у нас ни одной. А какое может быть новогоднее веселье без единой девушки! Дайте нам, Христом-богом просим, ну хотя бы Лариску, в обиду не дадим, она у нас королевой бала будет.

Валя Измайлова считала себя наставницей Ларисы, строго берегла ее девичью честь, нередко хвасталась, что держит Лариску в ежовых рукавицах, человека из нее сделает. За опеку эту Лариска то ласково, то сердито называла подругу «старой старухой» и нередко выходила из-под контроля. Так и в этот раз — уж очень захотелось ей стать королевой бала.

И вот, рассорившись с подругами, она надела свое единственное праздничное платьице, туфельки и пошла к автоматчикам. Без устали танцевала со всеми ребятами вальсы, фокстроты, плясала русского и цыганочку. Серые глаза ее блестели, и она знала, что была красива. Она пела песню за песней и видела, как смотрели на нее ребята, мечтая о своих девушках, тоскуя о мирной жизни и любви. Да, этот вечер был лучшим, самым незабываемым в жизни.

Словно по заказу, старшина-баянист играл все самые любимые мелодии Ларисы — «Брызги шампанского», «Счастье мое», танго из «Петера» и «Таня, Танюша, Татьяна моя…». Ларису приглашали наперебой. Она потеряла счет кавалерам. Одна пара глаз ей особенно запомнилась — серо-голубые, с золотистым венчиком вокруг зрачка. Были они одновременно робкими и настойчивыми, пугливыми и дерзкими.

— Как вас зовут, юноша? — спросила она.

— Шавырин, Володя, — баском ответил юноша. — Я за ростовское «Динамо» хавбеком играл, кумир ростовских пацанов…

— Боец или командир?

На воротнике — пустые голубые петлицы, можно было и не спрашивать.

— Боец. Разведчик.

— А воевать вам уже приходилось?

— Приходилось. — Басок стал гуще.

— И я боец. Не смотрите, что в платье. И я разведчик. Диверсант! Ей-богу! Вот те крест! Завтра вылетаем. Нет! Этого я не должна даже тебе говорить…

Последний вальс. И Володя говорит:

— Боец Васильева! Назначаю вас ротным запевалой. Запевалой разведчиков и диверсантов!

Да, это был волшебный, сказочный вечер. Вечер Золушки на замечательном и небывалом новогоднем пиру. Но после бала ее и прекрасного принца — кумира ростовской ребятни — ждал корабль — воздушный корабль ДБ-Зф с двумя моторами.

Всего-то Лариска помнила пять-шесть новогодних праздников в Еремине и один комсомольский, военный, последний в жизни Новый год.

Наверно, и не было прощального поцелуя у аэродрома. Наверно, Лариска сняла, уходя с бала, чужие туфельки и надела кирзовые сапоги солидного размера — миниатюрных в части не было. И больше туфельки она никогда не надевала.

Под утро плюхнулась на койку рядом с Валей Измайловой и тихо сказала:

— Ну, ладно, Валечка! Не сердись! Я самая счастливая!..

Почти до рассвета шептались десантницы, поверяли друг другу девичьи тайны.

Наступил новый год, а погоды все не было. Лариса помирилась с подругами, но раз или два тайком встречалась с Володей Шавыриным. Гуляли в заснеженном березняке, такие похожие друг на друга в ушанках, белых дубленых полушубках и валенках. Мечтали. — Ты кем после войны будешь? — спросила Лариса. — Футболистом, — отвечал Володя Шавырин. — Хочу быть новым Андреем Старостиным. А ты? — Хочу в консерваторию попасть, петь буду. Эх, и заживем мы все после войны!.. — А прыгать с парашютом ты не боишься?

— Подумаешь! Чего там бояться?..

На самом деле в радостном волнении перед первым в жизни полетом на самолете сквозил порой и страх. А вдруг немцы собьют самолет? У них «мессера», зенитки! Ведь никогда в жизни не прыгала с парашютом. Да еще ночью, куда-то в Брянский лес! Сосет все-таки под ложечкой. Но признаться Лариса в своих опасениях ни за что не хотела. От других девчат она не отстанет. Девушка с характером. Комсомолка.

Наступление войск Западного фронта продолжалось. Наши войска освободили в начале января Малоярославец и Боровск. Захватчики оставляли после боя виселицы и трупы расстрелянных, замученных советских людей. Комиссар отряда Осташев деревянным от волнения голосом зачитал 7 января ноту Наркомата иностранных дел СССР «О повсеместных грабежах, разорении населения и чудовищных зверствах германских властей на захваченных ими советских территориях».

Лариса слушала комиссара не очень внимательно, не предполагая, что через считанные дни она лицом к лицу столкнется с фашистским зверьем, попадет к нему в лапы.

В эти дни пришел приказ штаба Западного фронта: в силу плохой погоды воздушно-десантная операция отменяется, всем группам и отрядам в/ч 9903 вернуться в расположение части. Ее новый адрес: Москва, Красноказарменная, дом № 14.

Из воспоминаний Норы Смирновой, ветерана в/ч 9903

«Сейчас я преподаватель немецкого языка в Московском государственном университете, а в начале войны было мне девятнадцать лет, училась на первом курсе Московского геологоразведочного института. Собиралась стать разведчиком-геологом, а стала военной разведчицей. В в/ч 9903 я была направлена комиссией ЦК комсомола 15 октября 1941 года. Ходила на задания под Москвой.

Москва. Большой дом на Красноказарменной. Здесь квартирует в/ч 9903. 14 января 1942 года наши группы поднялись по тревоге, быстро погрузились во дворе дома с вещмешками на грузовые «ЗИСы». Нас повезли на Курский вокзал. Весь отряд разместился в теплушках специального железнодорожного состава. В вагоне — два ряда нар, посередине — печка-буржуйка. Ехали, как всегда, весело, будто на прогулку, с песнями и шутками. Девушки разместились на нарах, ребята на полу. Особенно сильно бомбили около станции Горбачи. Все высыпали из вагонов, зарылись в снег в кюветах, а рядом валялись вмерзшие в снег трупы фашистских солдат. Поезд шел только ночью — днем сильно бомбили «юнкерсы». Проехали Подольск, Серпухов. Нас часто вызывали на заготовку дров — котел паровоза топили не углем, а дровами. Пилить и рубить дрова уходили наши парни, а мы, девчата, оставались в теплушках. Ехали черепашьими темпами, только на шестой день нас выгрузили в районе Белева за Тулой. Белев был освобожден нашими войсками под самый Новый год.

Страшная картина предстала нашим глазам. Смолкли наши удалые песни. Даже Лариска Васильева и та затихла. Кругом торчали закопченные печи. Перед нами раскинулась мрачная панорама недавно освобожденного города Козельска, разрушенного фашистами. На полях снег еще не успел полностью засыпать трупы убитых. Семь веков назад Козельск геройски отбивался от татар. Теперь его разрушили варвары двадцатого века.

В селе Ракитном — это в двадцати километрах от Козельска по дороге к Сухиничам — нас встретила радостная весть: освобожден Можайск. В этом селе я написала письмо родным, которое сохранилось по сей день.

«Родные мои!

Кажется, не удастся мне быть через двадцать дней в Москве, как я обещала ранее. 14 января погрузили нас в товарные вагоны и повезли нас, рабов божьих. За шесть дней проехали около 300 километров — через Тулу по направлению к Орлу. А потом — целый день на открытых машинах. Сейчас мы остановились в селе Ракитном. Куда и когда двинемся дальше — не знаю. Обо мне не беспокойтесь, даже если долго не будете получать писем, так как сообщение здесь плохое. Не знаю, дойдет ли это письмо. Фронт теперь дальше и дальше отходит от Москвы… Немцы из этих краев ушли месяц назад, но память о себе оставили… Сейчас меня оторвали от письма — хозяйка предложила мне супу, а потом поставила на стол кринку молока. «Попробуйте», — говорит, а у самой четверо детей, старшему шесть лет, а кроме картошки и молока, ничего нет, птица была, да всю немцы порезали. А все-таки угощает нас чем может… Папусь, а тебе совестно должно быть так беспокоиться и выдумывать всякие глупости, которые ты мне по телефону говорил. Все будет хорошо, были бы вы здоровы… Еще раз не беспокойтесь обо мне. Другой жизни в данное время не хочу…

А война кончится — вот будет житуха!..»

С участницей Великой Отечественной войны Зоей Георгиевной Куторга, урожденной Толмачевой, я познакомился много лет спустя после войны, когда она была работником Госкино. Совершенно случайно зашла речь о боях под Сухиничами, и Зоя Георгиевна пополнила существенными деталями общую картину этих боев.

«В ту пору мне было семнадцать лет, и я тоже была добровольцем, служила санинструктором в одном из полков 324-й стрелковой дивизии генерал-майора Кирюхина. Эта дивизия вместе с другими дивизиями Десятой армии 3 января окружила сухиническую группировку вражеских войск. На рассвете 6 января наша «десятка» освободила Мещовск, 7-го — Серпейск, 8 января — Мосальск, К 20 января я со своим пунктом приема легкораненых оказалась в селе Ракитном и отлично помню, как в это большое село привезли московских ребят из отряда Радцева. Я перезнакомилась с многими из них — с Бойченко и его комиссаром Осташевым, с Володей Шавыриным, с девчатами-санинструкторами. Наверняка виделась я и с Ларисой, Валей и Норой…

Через день-два мне пришлось снова столкнуться с некоторыми из этой московской группы, но при каких страшных обстоятельствах!..»

Все-таки разведчик и диверсант Лариса Васильева была совсем еще девчонкой. Подругам было порой неловко с ней. В Ракитном, например, она затеяла игру в снежки и даже каталась с деревенскими пацанами с горки. Валя и Нора держались степенно, а на Лариску никакой управы не было. И вечно хотелось ей петь. И то и дело бегала она по избам — все Володю своего искала.

Потом она надумала истопить баню для девчат, даже веники где-то раздобыла, а мыло у них казенное было, хозяйственное мыло, очень похожее по форме и цвету на толовые шашки.

— Я вам лучшую в мире баньку устрою, — болтала она, — как у нас в Еремине!

Собираясь в баню, Лариска пела:

Нора прислушалась. Что-то новое в репертуаре Васильевой. Очень грустное, как за душу берет! И ведь наша — партизанская! Нора прислушалась, выкладывая белье из вещевого мешка.

У Лариски перехватило горло, она стала всхлипывать, заплакала. Нора подбежала к подруге — никогда не слышала, не видела она, чтобы Лариска ревела!

— Что с тобой? Успокойся, милая! Все будет хорошо!..

— Ой, Норочка! Вспомнила я отцовскую песню партизанскую и папу вспомнила. Жалко его стало. Совсем молодым умер, а ведь ему было бы сейчас всего каких-нибудь сорок пять лет — мог бы казачьим полком командовать, фашистов громить!..

Себя она не жалела. А это была ее последняя песня. «В чистом поле, поле под ракитой…»

Совсем недалеко за селом Ракитное ждала Ларису ее ракита…

Баня так и не состоялась: в 17.00 приказано было выступить в поход к линии фронта. Мороз стоял — не меньше сорока.

В Ракитном Радцев в предвидении тяжелого марша велел гранаты и основную часть боеприпасов погрузить на сани, а вскоре выяснилось, что старшина отряда задержится в Ракитном, получит продукты и тогда уж догонит отряд в пути. По дороге из Ракитного старшина попал под бомбежку и в Попково не прибыл.

Отряд Бойченко вытянулся гуськом по заснеженной дороге — полсотни бойцов, включая трех девушек. Пала густая тьма. В открытом поле бушевала злая метель. Бойченко редко останавливался на привал, вел отряд форсированным маршем. Самые крепкие бойцы скоро выбились из сил. Девчата, изнемогая от усталости, очутились в хвосте колонны, но страх гнал их вперед — боялись отстать, заплутаться в завьюженной, исхлестанной ледяным ветром степи. Кто-то догадался сложить на лыжи тяжелые вещевые мешки. Брели в непроглядных потемках, тянули самодельные сани за собой.

Так прошло пять часов. Десять. Двенадцать. Бесконечно тянулось безлесное ополье. Не только девчата, но и парни засыпали на ходу, падали.

Этот марш-бросок продолжался пятнадцать часов.

Многие из отряда Радцева не выдержали тягот этого ночного марш-броска и остались в Козарах. А Лариса и Валя выдержали, хотя от усталости валились с ног даже здоровенные парни.

Только утром улеглась бешеная метель, разгорелась на востоке кроваво-красная заря. Наступил день 21 января. Черный, трагический день. Для многих — последний в жизни.

В десять часов утра отряды Бойченко и Радцева вошли в прифронтовую деревню Попково Калужской области. Радцев отдал приказ разместиться на отдых в деревне.

От Попкова до Сухиничей всего около семи километров. За деревней виднеется насыпь железной дороги, за дорогой — заледенелая речка.

Стоит Попково на большаке Брынь — Сухиничи, единственной дороге из района Жиздры и Людинова в Сухиничи, не считая железной дороги. Роковое обстоятельство это и определило судьбу отрядов, расположившихся в Попкове и в соседней деревне Печенкино…

Отряд особого назначения разведотдела штаба Западного фронта, которым командовал старший политрук Радцев (комиссар Багринцев, начштаба Правдин), был сформирован из добровольцев в августе 1941 года в Гжатске разведотделом штаба Западного фронта. Первоначально в отряде было 115 человек, все коммунисты и комсомольцы. Отряд выполнял задание в Калининской области в районе озера Селигер, подчиняясь непосредственно начальнику разведотдела штаба фронта полковнику Корнееву. Выйдя из вражеского тыла, через Ярославль отряд прибыл в Москву, где располагался на Красноказарменной, дом № 14. Вначале отряд был самостоятельным, затем его подчинили майору Спрогису, командиру в/ч 9903. Отряд ходил на задания под Волоколамск, в район Истры, в Юхнов. Только в Калининской области уничтожил он до 750 гитлеровцев, разгромил гарнизон в городе Плоскошь.

Теперь отряд насчитывал около 350 бойцов. Измученные ночным походом, они набивались в избы, в которых уже стояло немало красноармейцев из какой-то авторемонтной части, и сразу же, не раздеваясь, валились спать.

На этот раз даже Лариске было не до песен. Сморило ее моментально, как только девчата улеглись в натопленной избе около печки. Командиры Радцев, Бойченко, комиссар Осташев сидели за столом. Сквозь сон доносился голос Никиты Васильевича Радцева:

— Знаю я эти Сухиничи. Работал там до войны. Тихий был городок. Узел Западной и Рязанско-Уральской железных дорог. Была в этом городке одна достопримечательность. Стояла в главном зале вокзала зеленая кадка, а в ней лысая пальма, к которой какой-то местный «мичуринец» привязал несколько еловых лап. Странный получился гибрид. А вокруг кадки повязан был кумачовый плакат с зажигательной надписью: «Граждане! Будьте культурны и не мусорьте окурков в тропическую растению!» Помню еще холод на вокзале и тропические пальмы и папоротники на замороженных окнах. Было это году в тридцать пятом — с хлебом было туго, но в буфете, помнится, имелись черствые бутерброды, ячменный чай и неопределенного цвета ситро из бутылок с белой фарфоровой пробкой на пружине. Бедный городок и бедный район. Но и его не обошла история. Видал он и орду Батыя, и конницу крымского хана Девлет-Гирея, и ляхов с литовцами. Жил я там у староверов, все стены у них в иконах, книги старопечатные хранились. Мировые ел я у них моченые яблоки, доказывая, что бога нет, нет ни старой, ни новой веры. Но все равно мы иконы наших дедов фашистам на поругание не отдадим…

Радцев расслабил комиссарский пояс со звездой на латунной пряжке, стянул мерзлые валенки.

— Тихий, сонный городок. А ведь и он во время революции в историю вошел. Когда победила в Питере наша революция, пришли сюда три эшелона с белоказаками — спешили в Москву, на помощь, но наши отцы не пустили их дальше, разоружили…

Сухиническую операцию мне, автору повести, удалось изучить не только по советским, но и по немецким военным документам. Нет сомнения в том, что в истории нашей части эта операция была самой тяжелой и кровопролитной. Но и это суровое испытание московские добровольцы-комсомольцы выдержали с честью.

На Сухиническом направлении наступала наша 10-я армия генерала Голикова, гоня перед собой «непобедимые» танковые колонны Гудериана, вскоре смещенного разгневанным Гитлером — новым верховным главнокомандующим (с 19 декабря 1941 года) — за поражение под Тулой.

Обойдя гитлеровский гарнизон, окруженный в городе Сухиничи, бойцы «десятки» к 10 января 1942 года, освободив Мосальск, вышли к городам Киров, Людиново, Жиздра. Ярясь в своей растенбургской ставке, Гитлер требовал от командования группы армий «Митте» «заставить войска с фанатическим упорством оборонять занимаемые позиции, не обращая внимания на противника, прорывающегося на флангах и в тыл наших войск». В приказе от 3 января 1942 года фюрер велел своему воинству: «Цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего патрона, до последней гранаты…» В частности, он приказал удержать Сухиничи, важный узел дорог с огромными интендантскими складами.

Назначенный Гитлером вместо Гудериана командующим 2-й танковой армией генерал-полковник Рудольф Шмидт 7 января вызвал в штаб армии, расположенный в Орле, генерал-майора Вальтера Неринга, командира 18-й танковой дивизии, находившейся под Мценском, и приказал ему взять на себя деблокировку немецких войск в Сухиничах, объяснив, что это спасет и штаб 4-й армии генерала Кюблера, почти отрезанный Красной Армией в Юхнове.

— Фюрер возлагает особую надежду на вашу славную дивизию, — заявил генералу Нерингу генерал Шмидт. — Помните: Сухиничи — это ключ от Москвы, ворота столицы!

Генерал Неринг затратил десять дней на сосредоточение своей группировки из района Орла, Брянска и Орджоникидзеграда под Жиздрой. Из-за глубокого снега пришлось пересадить передовые части на конную тягу и сани. Растянувшись на пятнадцать километров, 18-я танковая дивизия Неринга наступала вдоль железной дороги Брянск — Сухиничи, имея на левом фланге 12-й пехотный полк полковника Лютвица и 209-ю пехотную дивизию генерал-майора фон Шееле на правом фланге. «Панцир-блиц» — танковый блиц… Впереди двигались в белых маскхалатах и касках, выкрашенных белой краской, отряды автоматчиков на лыжах и санях. Снежные плуги расчищали путь танкам и пехоте.

Удар гитлеровцев был для «десятки» неожиданным. В центре деблокирующей колонны к Сухиничам рвался 338-й пехотный полк однорукого австрийского полковника Кузмани, поддержанный танками и артиллерией. Огнем 105-миллиметровых полевых гаубиц и минометов немцы подавляли сопротивление нашей захваченной врасплох обороны, прорубая пятидесятикилометровый коридор к Сухиничам. Пало Людиново. Главный таранный удар приходился на Попково, Бортное, Козары, Печенкино. «Шверпункт» — острие танкового клина вонзилось в Попково. На деревню наступал с танками отборный 88-й разведывательный батальон. И тут на пути прорвавшегося врага грудью встал сводный отряд разведотдела штаба Западного фронта — наши комсомольцы-добровольцы.

…Лариса видела последний в своей жизни сон. Может быть, снился ей отец в буденовке, или купание в реке Сож, или бешено-веселая скачка на кудлатых деревенских лошадях.

Ларису разбудили выстрелы. А ей так сладко спалось рядом с подругами после ночного марша! Стреляли не только из винтовок и автоматов — вовсю палили из пушек, а это было страшно и непонятно. Ведь немцы давно уже отступали, бежали без оглядки!

Ведь все говорили, что победа совсем близка. Хорошо, что хоть спали одетыми. Подруги вскочили, схватились за оружие.

Надевая впопыхах сапоги, Лариска произнесла побелевшими губами:

— Ой, мамочка! Туфля нет! Где туфель?!

Но никто из подруг не рассмеялся в ответ.

Это был тяжелый, неравный бой. Против нескольких сотен юных комсомольцев наступали полки генерала Неринга.

Девчата высыпали гурьбой из избы. По улице бежали, отстреливаясь, разведчики. С воем и грохотом с юго-запада налетела тройка «юнкерсов». Они прошли на бреющем полете над крышами изб, поливая деревню свинцом из крупнокалиберных пулеметов. От церквушки бил батальонный миномет. Мины рвались с железным треском, вскидывая черную мерзлую землю пополам со снегом. С запада часто били самоходные орудия. Черный дым от загоревшихся изб застилал солнце, и диск его то вспыхивал, то угасал.

— Отходи! В лощину отходи!

Это срывающимся голосом прокричал, пробегая мимо, Бойченко. Немцы шли двумя колоннами вслед за танками, охватывая деревню.

Гул и грохот заглушал крики раненых. Валя Измайлова подбежала к одному из них, подставила плечи. Раненый разведчик обнял неширокие девичьи плечи, и они медленно, шаткой, пьяной походкой пошли к восточной околице.

— Сестренка! Сестра! Сестричка!

На покрытом глубоким снегом огороде Лариса и Нора увидели тяжело раненного бойца. Это был разведчик Володя Шавырин.

— Помоги! — со стоном прохрипел он, завидев Ларису.

Совсем рядом, с воем, от которого стыла кровь в жилах, упала мина. Девчата обомлели. Их спасло чудо — зарывшись в глубокий сугроб, мина не взорвалась.

Он был неимоверно тяжел, Володя Шавырин. Напрягая все силы, задыхаясь, плача, Лариса и Нора тащили его по снежному насту. Снежную корку вспарывали разрывные пули немцев.

И вдруг Лариса — глаза как блюдца — вскрикнула:

— Ой, ранило меня!..

Нора со страхом взглянула на подругу — разрывная угодила ей в бедро по касательной.

— Ларисочка! — выдавила, часто дыша, Нора. — Ползи к сараю. Я сама…

Сарай был недалеко, метрах в двадцати, но пули, жужжа, взвизгивая, все гуще ложились рядом. Одна из пуль сбила с Норы шапку-ушанку.

— Володя! Володя!.. — стонала Лариса.

Она не хотела уходить. Прикрыв одной рукой рану, другой она тащила раненого за воротник шинели. По распаленному лицу ее струился пот.

— Володя! Володя!..

На снегу, откинув правую руку с зажатым в ней пистолетом ТТ, недвижно раскинулся политрук Иванцов, рядом с ним лежал ничком боец с изрешеченной, вспухшей кровавыми дырами шинелью. Над опаленными пробоинами вился легкий парок.

По улице, паля из пушки, двигался немецкий танк. Лариса увидела его, вытащила из кармана слишком большой для нее шинели зеленую гранату, вставила в нее длинный золотистый запал.

— Лариса! — истошно крикнула Нора, но Лариса уже пошла навстречу танку.

За Володю, за себя, за расстрелянные мечты!..

Нора слышала, как взорвались две гранаты, но танк пошел дальше. А Лариса, размазывая на лице слезы, пот и кровь, хромая, вышла из-за избы и, застонав, повалилась в снег…

Из воспоминаний Норы Смирновой, ветерана в/ч 9903

«Наши отошли. На поле тут и там лежали раненые. Из-за избы вышли двое немецких солдат. К винтовкам примкнуты широкие штыки. Они шли к нам, пристреливая раненых, добивая их окровавленными штыками. Вот проткнули штыком тяжело раненного Володю Шавырина. Я уткнулась лицом в снег, но уши сверлили предсмертные крики моих товарищей. Каждую минуту ожидала я удара штыком между лопаток. Немец пинком перевернул меня навзничь…

Немного владея немецким, я назвалась медсестрой, и гитлеровцы не стали меня убивать, объявили военнопленной. Вскоре они угнали меня на Запад. Для меня начались долгие, невыносимо тяжкие годы плена. Как часто я завидовала потом Ларисе. Только Победа вызволила меня из неволи, из неметчины. Домой я вернулась в ту незабываемую победную весну!»

Бывший начальник разведки в отряде Радцева лейтенант Яков Алексеевич Семкин, ныне подполковник запаса, вспоминает, что деревня Попково была определена как место дневки не Радцевым, а разведотделом штаба 10-й армии. О близости немецкой деблокирующей группировки Радцев ничего не знал. При подходе к Попково отряд был обстрелян из пулемета. Потерь не было. Семкин выслал в Попково разведку. Возвратившись, разведчики доложили лейтенанту, что в деревне располагается красноармейская авторота, противник не обнаружен. Радцев лично распределил отряды по домам, приказал организовать охрану и наблюдение и пошел искать телефон, чтобы доложить штабарму о прибытии в Попково.

— Накорми своих ребят. Пусть отдыхают, но не раздеваются, — сказал он Семкину.

Лейтенант со своим разведвзводом занял три избы почти на самом краю села, у мостика через замерзший ручей. Только сели завтракать, как за окнами поднялась стрельба. Стреляли у церкви. Глянул в окно — по улице мчится немецкий танк.

— Тревога! В ружье!

Семкин и его разведчики выбежали во двор, укрылись за углом избы. Пушка танка повернулась в их сторону. Из башни высунулся храбрый, видать, танкист в черном и крикнул:

— Рус зольдат, сдавайсь! Капут!

Из-за дома напротив избы выскочил сибиряк-разведчик Владимир Тобольцев. Взмах руки, и граната полетела в танк. Растерявшись, танкист не успел опустить бронированную крышку люка, граната глухо рванула внутри танка. Мотор заглох.

По улице шли другие танки. Три, четыре, пять, За танками густо валила пехота в маскхалатах. К Семкину подбежал связной от Радцева:

— Принять бой!

Семкин выпустил длинную очередь из ППШ по немцам.

— Отсекай пехоту от танков! — закричал лейтенант. Танки с ревом рванули вперед на предельной скорости. Немцы с ходу прорвались к каменному дому, в котором стоял штаб отряда, окружили его, стали растекаться по деревне. Разведчики Семкина пустили в ход бутылки КС, гранаты. Разматывая гусеницу, закрутился на месте один танк. Второй окутался облаком черного смрадного дыма. Уцелевшие танки, ревя моторами, откатывались к церкви, били из орудий по избам.

Над селом пикировали самолеты с черными крестами на крыльях и свастикой на хвосте. Всюду, вспарывая снег и мерзлую землю, с грохотом вырастали высокие кусты огня и дыма. Визжали в воздухе осколки, сыпались комья земли. Слитно трещали автоматы и пулеметы.

Упал, обливаясь кровью, любимец отряда доброволец Павел Баулин. Семкин отвел своих людей к западной окраине села. Связи со штабом нет. Патроны на исходе, а немцы, наступая со стороны деревни Брынь, окружают село с двух сторон. Потом лейтенант Семкин узнает, что высланный штабом 10-й армии лыжный батальон был отрезан и рассеян минометным огнем фашистов. Командование принял на себя старший политрук Осташев. Примерно в 16.00 остатки отряда покинули Попково. Отходить приходилось на запад, в сторону деревни Охотное и кустарника. Многих раненых вынес военфельдшер Александр Дудник. Лишь разрозненным группам израненных бойцов удалось, выйдя из-под огня минометов, соединиться с 12-й стрелковой дивизией. По данным командира разведки Я. А. Семкина, из 460 бойцов вышли 47. В числе погибших — командир объединенного отряда старший политрук Радцев, комиссар Багринцев, начальник штаба Правдин, почти все командиры.

С самого начала боя немцы перерезали телефонную связь.

…Как стало известно после, Радцев организовал надежную оборону внутри каменного дома. Но по дому ударил из орудия танк М-4. Во все стороны полетели кирпичи. Когда рассеялся дым, Радцев увидел лежавшие на полу бездыханные тела комиссара Багринцева, начштаба Правдина и двух-трех связных. Немцы разбили коваными прикладами дверь, ворвались в дом. Тогда Радцев укрылся в подвале вместе с радистом: Зелизняком. Он отстреливался оттуда, пока в дисках автомата были патроны. Немцы стали швырять в подвал гранаты-колотушки. Их выкидывали обратно командир и радист, пока одна из них не взорвалась в руках старшего политрука. Так погиб командир отряда. Кое-кто из уцелевших бойцов, правда, считает по сей день, что Никита Радцев сам взорвал себя гранатой. А радист Зелизняк чудом выбрался из подожженного гитлеровцами дома и добрался до своих, чтобы рассказать о последних минутах старшего политрука.

Из письма А. Я. Семкина, бывшего начальника разведки спецотряда Н. В. Радцева, поисковой группе спецшколы № 15

«Идя на соединение с окруженными в Сухиничах гитлеровцами, немцы заранее разведали путь через Попково. Они были уверены, что на этом пути серьезных препятствий нет. Немецкая разведка вошла в село в ночь на 21 января, за несколько часов до прихода нашего головного отряда. Она организовала у церкви свой опорный пункт, а на колокольне установила пулеметный расчет и наблюдателя. Именно они, немцы на колокольне, обнаружили на рассвете приближение нашего отряда к селу и, чтобы отпугнуть его, дали по отряду очередь из пулемета. Но так как отряд все равно вошел в село, фашисты затаились и, ведя скрытую разведку, установили расположение штаба отряда и его бойцов. Это помогло им бесшумно снять моих часовых. С самого начала боя немцы направили главные силы на изоляцию и уничтожение командования отряда, и это им удалось, так как силы были совершенно неравны. Такова правда о поп-овской трагедии».

Такого большого и долгого, кровопролитного и отчаянного боя воины в/ч 9903 не знали ни до, ни после сражения под Сухиничами. На четыреста шестьдесят вооруженных лишь легким оружием бойцов наседали полки танковой дивизии. Отважно, самоотверженно, до конца веря в победу, бились разведчики. Такого боя никто из них еще не переживал. Это был страшный, трагический бой. Стояли до последней капли крови, по-гвардейски. Снова зажигал сердца пламенный девиз: «За нами Москва!»

Бойченко отвел уцелевших бойцов в лощину ближе к деревне Брынь. Окопаться было нечем. Да и некогда: враг рвался вперед, выполняя приказ фюрера. Связками гранат удалось подбить два средних танка. Остальные стали и, вертя орудиями, повели частый огонь осколочными по лощине.

Летая на бреющем полете над деревней, едва не сбивая трубы хат, корректировали огонь артиллерии ближние разведчики — одномоторные «Хейнкель-126» и двухмоторные «Фокке-Вульф-189», вооруженные первый — двумя, а второй — четырьмя пулеметами.

И снова шла в атаку немецкая пехота. На вспоротой бомбами и снарядами снежной целине дымились алые проталины. Грохот порой стоял такой, что казалось, будто пулеметы не трещат оглушительно, а шипят и сипят. Один за другим умирали на снегу пограничники из отряда Бойченко — войну они начали в первый ее день, прошли огонь и воду, и вот пришлось им сложить голову под Москвой…

Валя Измайлова, лежа перевязывая очередного раненого в задымленной лощине, искала глазами подруг: ни Ларисы, ни Норы она так и не увидела.

В деревнях Попково, Бортное, Козары озверелые, пьяные фашисты лезли напролом. После артподготовки бросали гранаты, кидались в атаку. По засевшим в домах комсомольцам били из 20-миллиметровых зенитных орудий. Скорострельность у этих пушек — 220 выстрелов в минуту. Были у немцев и минометы калибра 50 и 80 миллиметров. Невиданной ярости, неслыханного накала достигли бои перед Сухиничами. Когда на морозе застывала смазка огнестрельного оружия, переходили в рукопашную, кололи штыком, рубили саперной лопаткой.

За три долгих дня, до прихода подкрепления, обороняя важный рубеж, наши комсомольцы-разведчики уничтожили около четырехсот гитлеровцев. Сводный отряд понес тяжелые, невосполнимые потери, но он стоял насмерть..

В первый день боев — 21 января 1942 года — сводка Совинформбюро ничего не сказала о прорыве немцев под Сухиничами. На других участках огромного фронта продолжалось успешное наступление Красной Армии — ее войска освободили Торопец, продолжали наступление на Вязьму…

Ларису били, пытали, мучили. Она впадала в забытье, теряла сознание, потом снова приходила в себя и уже почти не чувствовала боли.

Поняв, что от нее ничего не добиться, они вышвырнули ее в дверь на снег, а там четверо или пятеро палачей подняли ее на широкие ржавые штыки, примкнутые к маузеровским винтовкам, и бросили полуголую под старой ракитой.

Она жила еще несколько часов, слабея, истекая кровью, вся в штыковых ранах, рубцах и кровоподтеках. Снег вокруг ракиты был изрыт следами вермахтовских сапог, подбитых гвоздями с широкими шляпками. К ней подходила толпами гитлеровская солдатня, пинала полуживое тело. Жизнь еще теплилась в ней, еще билось горячее сердце.

Лариса лежала, умирая, под ракитой, а на дереве, опушенном сверху снегом, возились красногрудки. На ее лицо падали и падали снежинки. Она видела, как вспыхивают, искрятся над нею, словно драгоценные камни, кристаллы снега на ветках ракиты. Кто-то проходил мимо, под чьими-то ногами скрипел снег, но она не могла повернуть голову, скосить глаза. За ветвями ракиты густела синева январского неба.

Мимо шли танки, машины вермахта, меченные черным орлом со свастикой. Где-то гремела стрельба, А красногрудки стряхивали на нее снег.

На ресницах у нее намерзал иней. Уже и моргать трудно. Скоро и вовсе закроет она глаза. Она уже не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Раны замерзали, не успев по-настоящему разболеться. Медленно, медленно покидала ее жизнь.

Ее будили люди в черных и сизых шинелях. Они гоготали над ней, снова пинали ее куцыми сапожищами. Она закрывала глаза, не хотела их видеть. Может быть, понимала, как мало осталось у нее времени.

Уходили немцы, снова прилетали красногрудки. Таращили на нее черные блестящие бусинки глаз.

Никто не знает точно, когда перестало биться сердце Ларисы Васильевой. Немцы не подпускали к ней жителей деревни.

Гитлеровцы долго не позволяли жителям деревни похоронить замученную девушку — пусть, мол, валяется, так будет с каждым, кто встанет на нашем пути!

А войска Западного фронта, разведчицей которого была Лариса Васильева, в тот день войны успешно продолжали наступление, шли, преодолевая бешеное сопротивление группы армий «Центр», на Великие Луки, Велиж и Демидов, подходили на смоленской земле к Гжатску…

Если бы Лариса прожила еще пять дней, до дня своего рождения, до 27 января, и оказалась бы среди своих, она прочитала бы в «Правде» статью Петра Лидова «Таня» и, может быть, узнала бы в девушке на фотографии свою подругу по в/ч 9903 — Зою Космодемьянскую из группа Крайнова. Но Ларисе не суждено было дожить до этого дня.

Неполные две недели не дожила она до посмертного награждения восьмерых наших героев, казненных в Волоколамске.

И волоколамская восьмерка, и Зоя, и Лариса — все они были первыми. Им было труднее всего.

Нам же — тем, кто потом, уже весной сорок второго, улетал на задания в глубокий вражеский тыл, было легче. Каждый помнил, как подобает умирать разведчику в/ч 9903.

…8 марта 1942 года газета «Красная звезда», зашифровав по условиям военного времени место подвига и фамилии девушек, рассказала об этом подвиге, напоминающем подвиг панфиловцев, в очерке «Девичий фланг». Какой счастливой вернулась Леля Колесова из Кремля, где ей вручил орден Красного Знамени Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин! Отмечая на Красноказарменной свои первые на войне ордена, разведчики первый бокал поднимали за тех, кто навсегда остался на том огненном рубеже. Судьба многих — Ларисы Васильевой, Норы Смирновой — оставалась тогда неизвестной.

Из выступления бывшего зам. командира в/ч 9903 А. К. Мегеры на встрече в 15-й спецшколе Москвы 4 декабря 1972 года

«Как возникли действия нашего сводного отряда под Сухиничами? Большая группа наших разведчиков в/ч 9903 — более 400 бойцов — шла по приказу командования Западного фронта на соединение с орловско-брян-скими партизанами. Переходить линию фронта они должны были западнее Сухиничей Калужской области, где была окружена группировка немецких войск. В то время, когда наши бойцы вступили в деревни Попково и Бортное немцы крупными силами неожиданно прорвали линию фронта и двинулись в сторону Сухиничей, чтобы деблокировать там свой гарнизон. Наш сводный отряд оказался на их пути, и нашим бойцам, не подготовленным к открытым фронтовым боям, пришлось вступить в смертный бой с превосходящими силами врага. Показывая чудеса героизма, наши бойцы сдерживали гитлеровские войска.

В это время пришел приказ генерал-лейтенанта Голикова, командующего 10-й армией, которая блокировала Сухиничи: держаться любой ценой до подхода подкреплений. Вообще-то сводный разведотряд подчинялся штабу фронта, но генерал Голиков, бывший начальником Разведуправления Генштаба до войны, считал себя вправе распорядиться разведчиками.

В Бортном сражался отряд Шарого.

Числа 26 января карательный отряд гитлеровцев зверски расстрелял в Бортном всех мужчин и даже мальчишек.

Девушкам из группы Лели Колесовой пришлось сражаться и в Козарах, где отличились Нина Шинкаренко, Клава Акифьева, Тамара Маханько, Вера Ромащенко, Таня Ващук, Ариадна Фонталова, Надя Белова, Тоня Лапина, Зина Морозова.

Остатки отряда Радцева вернулись в распоряжение майора Спрогиса на Красноказарменную в Москву и были позднее, в апреле 1942 года, переброшены через линию фронта по Кировскому «коридору» в Дятьковскую партизанскую бригаду полковника Орлова.

Во время боя за деревню Козары погибли сестры Зоя и Нина Суворовы, наши разведчицы. Могилы их до сих пор неизвестны…»

Из воспоминаний жительницы деревни Попково Анны Емельяновны Данилкиной-Матюшиной, записанных следопытами 15-й спецшколы Москвы 26 января 1974 года

«Когда началась война, я училась в четвертом классе. Во время боя за Попково моя мать Наталья Ивановна укрылась с нами в подвале, где мы сидели трое суток. Когда мучили девушку, было слышно, как она кричала. Ее пытали в нашем доме. Потом, полураздетая, разутая, она лежала у ракиты замученная. Люди видели, как ее поднимали на штыки. Она еще кричала. Семь немцев в черных шинелях окружали ее со всех сторон.

Потом немцы заставили маму похоронить девушку. Но маме было очень страшно, и она не могла ее утащить. Мама попросила это сделать соседа-дедушку. Он стащил ее в овраг и там прикрыл снегом. Так она и лежала, пока не пришли наши и ее похоронили. Немцы велели убрать тело, потому что рядом с нашим домом они похоронили своих солдат, убитых нашими в бою за деревню. На этом кладбище стояли березовые кресты со стальными касками. Каждый немец, проходя, останавливался и отдавал честь, а рядом лежала казненная полураздетая девушка. Видно, поэтому и приказали нам ее убрать».

Из воспоминаний бывшей учительницы деревни Попково Анны Григорьевны Катковой

«Девушка вся была исколота штыками. Одежда разорвана. Одна запрокинутая рука лежала на голове. Лицо ее запало мне в память. Когда мама Ларисы прислала нам фотографию дочери, мы сразу опознали ее.

Наш сосед Иван Петрович Белов видел, как Лариса бросила гранату в танк на Васильчиковой улице. Граната взорвалась, но танк не повредила.

Те, кто сидел в ближайшем погребе, слышали ее последние слова: «Вы меня убьете, но ни одна фашистская гадина не уйдет живой с нашей земли!..»

Все мы думаем, что подвиг Ларисы Васильевой сравним с подвигом Зои, Матросова, Чекалина…»

Из воспоминаний Валентины Измайловой, ветерана в/ч 9903

«В 1968 году я стала переписываться с жителями деревни Попково, и тут я узнала правду о ее судьбе от Анны Емельяновны Данилкиной-Матюшиной и учительницы Анны Григорьевны Катковой… Тогда я написала матери Ларисы в Гомель. Екатерина Даниловна поехала в Попково, показала там фотографию дочери, и попковские старожилы сразу ее опознали и все рассказали матери..

Вот письмо, которое я написала матери Ларисы:

«Дорогая Екатерина Даниловна!

Много лет прошло со дня гибели Ларисы, но она навсегда будет в памяти моей и моих друзей — бойцов нашей части. Мы глубоко понимаем горе матери, и я не буду искать слов утешения. Лариса умерла как патриотка своей Родины. Она повторила подвиг Зои…

Простите нас, что мы не могли раньше связаться с Вами. Дело в том, что наша в/ч 9903 состояла при разведотделе штаба Западного фронта, мы давали специальную подписку ничего не разглашать про свою работу в этой части. Даже после войны мы не имели права говорить о ней. Поэтому многие матери погибших до сих пор не знали, где и как погибли их дети.

Московская спецшкола № 15 сейчас ведет поиск героев нашей части, погибших под Сухиничами. Они же организовали сбор средств на памятник Ларисе и всем погибшим в Попкове, Бортном, Козарах. Были там я, Нора Смирнова и еще несколько человек из нашей части, Ребята из школы прошли с нами на лыжах весь путь от Козельска до Попкова. В деревне возник стихийный митинг. На митинге много говорили о Ларисе. Попковцы называют Вашу дочь «наша Лариса», В ее честь называют своих дочек Ларисами. Народ помнит и чтит ее подвиг…»

ИЗ СПИСКА БОЙЦОВ В/Ч 9903, ПОГИБШИХ В ЯНВАРЕ 1942 ГОДА В БОЯХ ЗА ДЕРЕВНИ ПОПКОВО И БОРТНОЕ

Из этого далеко не полного списка видно, что сводный комсомольский разведывательный отряд в/ч 9903, принявший бой за подступы к Сухиничам, был интернациональным, что он включал, как и другие наши группы, немцев-антифашистов. Виктор Шульц, он же Веселев, — семнадцатилетний разведчик группы Царева — побратим и однополчанин Курта Ремлинга, нашего товарища — антифашиста из Германии, похороненного под Рузой в одной могиле, поистине братской могиле, с русским разведчиком Александром Курляндским.

Список этот составляли комсомольцы-следопыты 15-й спецшколы Москвы с помощью ветеранов в/ч 9903. И те и другие верны девизу «Никто не забыт, ничто не забыто!». Каждое новое имя, отвоеванное у забвенья, высеченное на обелиске, делает реальностью этот благородный призыв.

Список героев боев под Сухиничами навсегда останется неполным, и кто знает, каких героев мы еще недосчитаемся в окончательном реестре…

Имя Арвида Пельше в этом списке привело меня к новому поиску.

Лариса Васильева похоронена в братской могиле в двух километрах от села Попково, в селе Брынь.

Ларису убили около ракиты. Ракита и ивушка плакучая — родные сестры. Есть старинная русская пословица: и ракитовый куст за правду стоит. Цветут ракиты рано по весне. Скромны их цветки в сережках, но медоносны, с тонким медвяным ароматом. Они любят берега русских и белорусских речек с их сиреневыми утренними туманами и соловьиными ночами. В наших живописных долинах порой растут пышные деревья с серебристой листвой или со скорбно поникшими, плакучими ветвями.

В 1967 году мать Ларисы Екатерина Даниловна срезала ветку ракиты, под которой умерла ее дочь, и повезла домой, любовно обернув тряпицей. Сидя на лавке железнодорожного вагона, она смотрела в окно на калужские поля и сквозные рощи, и ей казалось, что она держит на руках маленькую грудную Лариску…

Дома, в Еремине, она посадила ветку ракиты в палисаднике своего дома, первого дома на Клубной улице, и с тех пор каждый день ухаживала она за будущей ракитой, поливала ее, окапывала. Теперь та ветка стала красивым деревцем, хорошо прижилась русская ракита на белорусской земле. И кажется материнскому сердцу Екатерины Даниловны, что дочь уже не так безмерно далека от нее, осталось от Ларисы что-то на этом свете.

Есть в селе улица, на которой строятся новоселы, молодожены. Здесь часто звучат веселые песни, а то — тоскует гармонь. Эта молодая улица носит имя Ларисы Васильевой. Когда-то проносилась здесь вскачь на коне с казачьей песней на устах юная дочь красного командира. Не знала, не ведала она, что придется ей умереть геройской смертью в шестнадцать девчоночьих лет.