1

Хмурое утро. В сплошную серую массу сливаются на западе поля, леса и небо с оплывающим в дымке бледным и косым полумесяцем, а на востоке резче проступает костистый хребет лесного массива на фоне светлеющей бледно-розовой полосы. Заря лениво раскрашивает, сверху вниз, кроны высоких сосен, серенькие хаты на косогоре, стога в поле. В этот час, когда кричит недорезанный оккупантами петух, хорошо спится. И немецкий часовой на вахте у фельдкомендатуры села Никоновичи протирает глаза и продолжает ровными шагами мерить вверенный ему участок оккупированной белорусской земли — пять шагов вперед, поворот через левое плечо, пять шагов назад... Айн-цвай, линкс, айн-цвай... Чужая земля, чужой народ. Дикий, непонятный народ...

На востоке полыхает величественный пожар. Дымными клубами плывут в синеве белые прозрачные облака, темнея и сливаясь на западе с густой ночной копотью. И мир, бывший плоским и серым, раздается вширь, становится объемным, многоцветным. В этот час в лесу тихо-тихо. Так тихо, что слышится далекий замирающий звон. Но вот лес оживает. Шевелится, шуршит, прислушивается. Сверху медленно просачивается свет нового дня.

Тр-р-рах! От внезапной стрельбы в лесу вздрагивает часовой, звенят стекла в хатах, слетают с постелей камрады...

Опытным солдатским ухом часовой определяет — стреляют из русских и немецких автоматов и винтовок, стреляют на шоссе. Кроме стрелкового оружия в засаде — это, конечно, засада,—  выстрелила пушка... Но откуда у партизан пушка? Бегают патрули, хлопают двери, из домов высыпают солдаты гарнизона...

Там, где шоссе выходит из леса, в трехстах метрах от села, показывается, словно из туннеля, автомашина... «Мерседес» медленно катит по шоссе. Солнце играет на изрешеченном кузове, на разбитом ветровом стекле, на продырявленном номере со знаками СС. За лимузином стелются клубы дыма, из простреленного радиатора хлещет вода.

Солдаты немецкой команды, охраняющей деревянный мост у села Никоновичи, выбегают из своих бункеров и останавливают машину. Они вытаскивают четыре начиненных свинцом трупа в форме офицеров СС. Смертельно раненный шофер повторяет только одно слово: «Партизанен... партизанен». Немцы ежатся, с опаской поглядывают в сторону леса, озлобленно разгоняют деревенских мальчишек — заспанными глазами зачарованно глазеют они на обработанную партизанами машину...

2

А в двух-трех километрах от Никоновичей «шайка лесных бандитов», обработавшая, но упустившая «мерседес», в стыдливом молчании внимала сквернословию Лешки-атамана. Особенно доставалось от него артиллеристам Баламуту и Киселеву — они позорно промазали, свалив безвинную сосенку на противоположной стороне шоссе вместо промчавшейся под градом пуль машины. Артиллеристы хлопотали возле красавицы «сорокапятки», гордости партизан Хачинского леса (извлеченной из болота за

Пропойском, куда бросили ее отступавшие красноармейцы), и виновато избегали грозного взгляда своего «командующего».

— Попробуй попади из нее! Ни прицела, ни панорамы,—  оправдывался Баламут, заглядывая в ствол пушки.

Я лежал между Покатило и Баженовым. Саша Покатило шепотом говорил Баженову:

Капитан, понимаешь, здорово за Олькой-санитаркой увивался, а тут вдруг на Верочку переключился. Боюсь, неспроста это он. Ведь если Богомаз начнет Верочку защищать, большая неприятность может случиться. Получится, что оскорбляет командира, подрывает его авторитет.

— А что мы можем сделать? — спросил его Баженов. — На командира-то у нас некому пожаловаться...

— Богомаз найдет на него управу. Перестаньте сплетничать! — сказал я. — Эх вы!..

Пожалуй, никогда и нигде так не разыгрывается фантазия, как в последние минуты перед засадой. Кого-то бог нам пошлет? Унесем ли ноги?..

Комариным жужжанием возникает вдалеке гул мотора. Над зеленым стволом орудия подрагивает маскировочный куст. Ветерком пробегает шепот: «Легковушка!» По шоссе несется, сверкая никелем, стеклом и голубым лаком, машина. Огонь! И «опель-капитан», повиснув на миг в воздухе, опрокидывается в кювет...

Не дожидаясь команды, вскочив, перемахиваю через шоссе. Спрыгнув в кювет, бегу к машине. В кювет обрушивается Володька Щелкунов. На потном загорелом лице блестят огромные глаза... За ним, с автоматом наперевес, спрыгнул Кухарченко. В зубах — свежая сигарета. Впереди что-то мягко шлепнулось в густую траву. Глаза наши прилипают к зеленой гофрированной ручке РГД. У Лешки-атамана изумительная реакция. В следующий миг пинком футболиста отбрасывает он гранату. Она рвется с оглушительным треском в воздухе. Тугая волна ударяет в лицо.

— Эй! — вопит Щелкунов. — Какой там болван гранатами швыряется?!

Мы кинулись в «опелю». Я успел увидеть зажженную солнцем паутину трещин на боковом стекле, забрызганную кровью оранжевую обивку сиденья за раскрытой дверцей. За толстым стволом поваленного дерева лежал человек...

Я вскинул десятизарядку, но в ту же секунду человек вскочил и тонко, звеняще и страшно заголосил:

— Не стреляйте! Ради бога, не стреляйте!

Передо мной стояла молодая девушка в тесном платье из черного шелка, с блестящим ожерельем на шее, умопомрачительной прической платиновых волос и карминовым сердечком губ.

Я машинально одернул свой рыжий мундирчик, расправил плечи и двинулся к девушке, со страхом ожидая, что чудное видение вот-вот растает как мираж. Девушка смотрела на меня огромными карими глазами из-под густых черных ресниц.

— Как зовут вас? — промямлил я, краснея.

— Тамара... — едва слышно пролепетала девушка. И слабым и таким жалобным голосом добавила: — Не убивайте меня, ради бога, не убивайте!

— Тамара,—  прошептал я, задохнувшись от волнения. — Мою девушку в Москве тоже звали Тамарой. А убивать вас никто не собирается.

Щелкунов грубо прервал эту глупую беседу:

— Пора сматываться отсюда. Забирай ее, Витька!

«Почему она не понравилась ему? — мимоходом удивился я. — На Минодору она, конечно, не похожа, та была полевым или лесным цветком, а эта — садовый, даже оранжерейный цветок».

Девушка пошатнулась. Лицо ее искривилось от боли.

— У меня что-то с ногой... — На глазах ее блеснули слезы. — Вывихнула, когда из машины прыгала...

Я предложил ей руку, а увидев, как трудно ей дается каждый шаг, нерешительно обнял за талию.

А кругом все шло своим чередом. Партизаны окружили машину, загремели внутри, выкидывая пузатые чемоданы и свертки. Выволокли труп шофера с изрезанным осколками стекла лицом и бросили его тут же.

Кухарченко запрокинул капот и, поковырявшись в моторе, рвал в сердцах проводку.

— Опять, мазилы, из машины сито сделали!

Проходя мимо трупа, девушка тихо ахнула и повисла на моей руке.

— Ты одна, фрейлейн, ехала? — с излишней, как мне показалось, строгостью спросил Кухарченко, подходя и потирая выпачканные машинным маслом руки. — Говорил я вам, мазилы, не бейте по мотору!..

— Нет,—  всхлипнула девушка,—  с штурмбаннфюрером Рихтером...

— Что?! С главным могилевским гестаповцем! — взревел Кухарченко. И я его упустил?! — чуть не зарыдал он. — Расстрелять меня мало. А ты кто?

— Я переводчицей у него.

— Ого! Ценный кадр! Где ж он, гражданочка, твой фюрер? — спросил Кухарченко. — Черт с ним, гестаповцем, но какую машину загубили!..

— Выпрыгнул Ули, убежал...

— Ули?

— Ули, Ульрих...

— Вот портфель ее Ули,—  сказал Щелкунов, встряхивая за ручку щегольской портфель — желтый, перетянутый ремнями, с позолоченными застежками. — С документами вроде.

Кухарченко выругался:

— Ули, ули! Убили птицу: перья остались, а мясо улетело! На кой хрен мне твои

«документы»! А цыпу эту...

— Слышь, Леш,—  поспешно говорю я Кухарченко. — Нам обязательно переводчица нужна...

— Зерр гут, побачим! — осклабился он, оглядывая девушку сверху вниз и снизу вверх. — Ценный кадр!

Я помог девушке перейти через шоссе. Мы вошли в тень высоких сосен, ступили на хвойный, усеянный почерневшими рыжими шишками ковер... Я чувствую, как дрожит ее горячее тело, слышу тонкий запах хороших духов, и по спине моей пробегает холодок. Со страхом оглядывает Тамара партизан, еще теснее льнет ко мне. Лицо мое горит, я опускаю глаза...

А вокруг не унимаются остряки:

— Витька-то! Вот это трофей отхватил!

— Смахнем на пистолет? Или на серебряные часы — «анкер» на восемнадцати камнях!

— Сорок, Витек!

Только Жариков, всегдашний балагур, беспокойно оглядел всех и сказал:

— Не балуйте, хлопцы, тут дело серьезное, чреватое дело!

Кухарченко велел погрузить трофеи на поджидавшую нас в лесу телегу. С телегой он решил оставить Бурмистрова.

С лошадью управишься? — спросил я десантника-новичка.

— Что я, лошади не видел? — надулся москвич и опасливо поглядел на смирную кобылку.

— Приглядывай за этой фифой! — кинул Кухарченко Бурмистрову.

Щелкунов пошарил в сумочке и, покраснев, брызжа от злости слюной, объявил:

— Хороша фифа! Сука! Аттестат получала от мужа — лейтенанта Красной Армии! Служит сама переводчицей в гомельской комендатуре! Карточки фрицев, сама с этим Ули в обнимку снята!

— А что вы скажете, Тамара Григорьевна,—  спросил девушку Щелкунов, помахивая паспортом,—  если мы по радио сообщим вашему мужу про Ули и вообще, чем вы тут занимаетесь?

— Нет, нет! Только не это,—  прошептала девушка.

И тут только я разглядел, что Тамара Григорьевна густо напудрена, губы ее накрашены, брови выщиплены, а с ресниц текут черные струйки. Немало, видно, перекиси водорода ушло на эти платиновые волосы...

«Вот так цветочек! — думал я, уныло плетясь за Кухарченко. — Муж на фронте, а она крутит с немцами... А ты разлимонился, голова садовая!»

От стыда за пережитые чувства загорелись щеки, и я мысленно просил прощения у той, что ждала меня в Москве. И снова — по какой-то странной логике — всплывал в памяти образ Алеси — девушки из Ветринки.

Но Щелкунов направил вдруг мои мысли в иное, менее приятное русло.

— Сильно беспокоит меня этот ценный кадр,—  сказал он мне вполголоса. — Самсонов уже показал себя... да и Кухарченко... Уж если даже ты, котенок, облизывался. А Козлов? Враз шлепнет!

Кухарченко повел группу в лес. Куда? Он и сам не знал. На свободную охоту.

Мы попытались было выбить немцев из деревни близ шоссе, но немцы, открыв пулеметный огонь, преподали нам хороший урок — не зная броду, не суйся в воду. К ним подошло на машинах подкрепление, и нам пришлось отойти в лес.

Когда к вечеру мы вернулись в лагерь, ни Бурмистрова, ни Тамары в нем не оказалось. Партизаны ели, ворча, остывший суп, вспоминая с горьким сожалением о съедобных трофеях, исчезнувших вместе с Бурмистровым и Тамарой.

Поздно вечером в лагерь доставили Бурмистрова. Он привез печальные вести. Чудом уцелевший штурмбаннфюрер Рихтер добрался лесом до Никоновичей, поднял по тревоге гарнизон и пустился за нами в погоню, стал прочесывать лес близ места засады. Бурмистров схватил Тамару за руку и побежал. Гитлеровцы открыли огонь. Прекрасная Тамара пала от первой пули. Другая пуля ужалила Бурмистрова в пятку, но ему удалось отползти и скатиться в густо заросший лог. Немцы забрали наши трофеи, штурмбаннфюрер Рихтер — свой портфель, и спешно убрались из леса. Под вечер на Бурмистрова наткнулась группа партизан — ветринцев во главе с Полевым. Они-то и доставили раненого на Городище.

— Неудачный день! — .подвел итоги Кухарченко. Ему и в голову не приходило винить за наши неудачи себя. — Вояки! Навоюешь тут с вами!.. Кончится война, а про меня скажут: «И на груди его широкой блестел полтинник одинокий!»

— Здорово повезло этому гестаповцу,—  усмехнулся Полевой,—  что он на таких вояк напал. Сам ушел, да еще и документы спас! Представляю, как он сейчас от радости вприсядку танцует!

После того как хачинские партизаны уничтожили под Ветринкой майора Генриха Зааля вместе со штабом карательного отряда, немецкому командованию пришлось пересмотреть свои планы уничтожения «бандитов», свивших себе прочное гнездо в Хачинском лесу, под носом у могилевского гарнизона.

Было от чего потерять покой начальнику СД Могилевского округа штурмбаннфюреру Рихтеру. Доннерветтер! Солдаты великогерманского вермахта привыкли обращать в бегство лучшие регулярные армии Европы, а тут, на третий год победоносной войны, когда во всей Европе водворен нерушимо, навечно «новый порядок», какая-то горстка недобитков-смертников посмела открыто воспротивиться законной власти. Выкурить бандитов из их лесной берлоги оказалось трудней, чем взять, скажем, французский или бельгийский город.

Подчиненная штурмбаннфюреру эйнзатцкоманда-8, в которой не наберется и трехсот эсэсовцев, отлично справилась с тотальной ликвидацией евреев в Могилевском округе, но с бандитами команде никак не справиться. Год назад рейхсфюрер СС был уверен, что сможет держать все оккупированные советские области в повиновении силами четырех эйнзатц-групп и нескольких охранных дивизий. Но уже зимой начальник Рихтера бригадефюрер СС Артур Небе, бывший начальник «крипо» уголовной полиции Пруссии, которого рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер назначил командующим эйнзатцгруппой В (в тылу группы армий «Центр»), понял, что ему не хватит четырех эйнзатцкоманд по двести — триста человек. Да, ротой или батальоном этих лесных призраков не возьмешь. Полки генерала Шенкендорфа, командующего охранными войсками в тылу группы армий «Центр», увязли в карательной акции против кличевских партизан на правобережье Днепра, дивизии вермахта заняты на фронтах решающего летнего наступления. В борьбе с бандитами приходится отказываться от испытанных против чуть ли не всех армий мира приемов военной стратегии и тактики. Нелегко бороться с невидимым, неуловимо-скользким врагом, даже численность и вооружение которого не поддаются определению. Партизаны появляются и исчезают как призраки, и все чаще поступают в комендатуру донесения о взорванных на шоссейных дорогах автомашинах, о спущенных под откос «ночными тенями» войсковых и грузовых эшелонах. Немецкая кровь льется на завоеванной германским мечом земле. Туземцы — белорутины — убивают своих повелителей, своих господ. Местный аппарат дает о бандах нелепую, противоречивую информацию — в глазах ошалелых от ужаса полицейских и старост кучки партизан становятся батальонами вооруженных до зубов бандитов. Туземцы, эти нелюди, скрытны, коварны и бесчувственны. Приходится обносить гарнизоны колючей проволокой, строить бункера, зарываться, словно на фронте, в землю, возводить деревянные крепости, охранять каждый мостик, всюду увеличивать численность несущих оккупационную службу солдат, прекращать ночное движение по жизненно важным магистралям, уступать партизанам целые районы, из которых следовало бы выкачивать для армии мясо и хлеб. Еще недавно штурмбаннфюрер Рихтер по воскресеньям ездил охотиться в Хачинский лес, а теперь хачинские партизаны охотятся за ним! Они захватывают деревню за деревней, село за селом, на рассвете прибегают в город окровавленные, перепуганные люди — уцелевшие солдаты и полицейские еще одного разгромленного гарнизона. И сельскохозяйственные продукты уже не поступают на могилевские склады, а оттуда на фронт, а идут на кухни лесных притонов и кормят этих злейших и опаснейших врагов «нового порядка». Самолеты с быховского аэродрома и те не могут спокойно летать в небесах, где, по общему признанию, господствуют воздушные силы третьего рейха. Над селом Красница ружейно-пулеметным огнем бандиты умудрились сбить «мессершмитт». Агенты гестапо сообщают даже, что стрелял один только пулеметчик, и называют фамилию преступника — партизан Покатило. Летчинам, базирующимся на аэродроме, в Старом Быхове приходится отклоняться от трассы, летать над лесом на большой высоте.

В ответ на все просьбы о помощи комендантов Могилева, Быхова, Пропойска генеральный комиссар Минско-Барановичской округи Вильгельм Кубе ссылается на приказ начальника штаба Оберкоманды вермахта генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля: «Имея в виду большие размеры оккупированных восточных территорий военные силы, которыми мы располагаем для охраны безопасности на этих территориях, являются достаточными лишь в том случае, если всякое сопротивление будет подавляться не преследованием виновных судебным порядком, а проведением вооруженными силами такого террора, который будет достаточным фактором для искоренения всякого намерения к сопротивлению среди населения. Командующие должны изыскать способы для поддержания порядка не путем истребования дополнительных сил для охраны безопасности, а путем применения соответствующих драконовых мер».

До полной победы вермахта на фронтах вряд ли окажется возможным выполнить генеральный план «Ост»: семьдесят пять процентов белорусов переселить с другими славянами в Сибирь, остальных германизировать. Впрочем, зачем переселять?

Директива рейхсминистра восточных территорий Альфреда Розенберга гласит:

«Превратить эти области в составную часть великой Германской империи путем германизации подходящих в расовом отношении элементов, колонизации представителями германской расы и уничтожения нежелательных элементов».

Какие бы драконовские меры ни были приняты против бандитов, меры эти все равно останутся слишком мягкими, слишком либеральными. Только из-за ложной гуманности немцы потеряли двадцать лет назад земли Белорутении. Так говорил на совещании офицеров полиции безопасности и СД представитель рейхсфюрера СС в Белорутении, командующий СС и полиции в тылу группы армий «Центр» обергруппенфюрер СС фон дем Бах-Зелевски.

Обстановка диктует новые методы обхождения с местным мужским населением и военнопленными, говорил фон дем Бах. Чтобы мужики-белорутины не ушли в лес, нужно обеспечить им теплый прием в полицейских формированиях, в отрядах сельской самообороны. В этом германским властям помогут белорутины-националисты.

Начало положено. В начале июля сего, 1942 года главный совет «Белорусской самопомощи», созданный в октябре 1941 года по распоряжению генерального комиссара Кубе, обнародовал воззвание к белорусскому народу, подписанное фюрером белорусских националистов Ермаченко, архиепископом Филофеем, начальником минской областной полиции

Саковичем, бургомистром Минска Иваневским и редактором «Белорусской газеты» Козловским. Националисты призывают белорусов вступать в «Корпус самообороны». В Минске создан штаб по формированию отрядов «Белорусской самообороны» во главе с Ермаченко, Саковичем, бывшим князем Святополк-Мирским и другими платными резидентами гестапо. Нужно активнее сколачивать формирования для борьбы с партизанами из военнопленных красноармейцев. Этим занимается бывший советский генерал Власов. Натравив белорутинов на белорутинов, украинцев на украинцев, русских на русских, Германия сэкономит драгоценную арийскую кровь. Пора снять лайковые перчатки! Надо привести туземцев в трепет и повиновение. Надо сжечь все окружающие лес населенные пункты, лишить бандитов продовольственной базы, заморить их голодом. Железом и кровью надо утвердить германское господство на этих диких землях. Казнь одной деревни поставит на колени целый уезд!

С благословения фон дем Бах-Зелевски, старого солдата, члена рейхстага с 1932 года, штурмбаннфюрер Рихтер обнародовал приказ: «За бунт и неподчинейие оккупационному режиму, установленному командованием доблестной германской армии, несущей народам Востока счастье и освобождение от жидовско-большевистского ига, предать огню и мечу мятежные села и деревни — Красницу, Смолицу, Дабужу, Трилесье, Радьково — очаги жидовского неповиновения и большевистской смуты». Не затупился еще германский меч!..

Во главе с штурмбаннфюрером Рихтером и начальником жандармерии Могилева подполковником Фюрхтом в Красницу нагрянул сводный карательный отряд из эйнзатцкоманды-8, эйнзатцгруппы В и 2-го батальона полка Дирлевангера. Приказ был выполнен. Один из очагов бандитизма перестал существовать. Но к другим приговоренным к смерти деревням эйнзатцкоманде пробраться не удалось. Партизаны заминировали дороги. Пришлось завершить экзекуцию с воздуха — прекрасная, кстати, практика для курсантов летного училища люфтваффе в Быхове! Авиабомбы и зажигательные пули крупнокалиберных пулеметов отобьют охоту у рабочих Ветринки, крестьян Смолицы и Дабужи заниматься бандитизмом. К несчастью, один из бомбардировщиков Ю-88, участвовавших в этой операции, был сбит бунтовщиками над Ветринкой. Высланные на место аварии солдаты подорвались на трупах летчиков, варварски заминированных коварными бандитами, не знающих пощады и к мертвому врагу.

Но, доннерветтер, и эти строгие меры не образумили бандитов! «Дер кляйне криг» — «малая война» — разгорается. Справедливо писала газета «Берлинер Берзенцейтунг» 14-го июля: «Немцы, работающие в Белоруссии, выполняют самую трудную задачу во всем Остланде»... По-прежнему гремит стрельба по ночам вокруг Могилева, тревожа сон штурмбаннфюрера Рихтера, держа тридцатитысячный гарнизон в непрерывном напряжении, а наутро снова поступают сведения о разгромленном гарнизоне, о сожженном маслозаводе, взорванном мосте, разрушенной линии связи... Среди лесных бандитов появились десантники из-за фронта — это особенно прискорбно. У бандитов имеется радиосвязь с Москвой!.. Недаром русские самолеты стали бомбить точно по объектам в этих местах. Радиостанцию десантников удалось запеленговать — она работает ежедневно в Хачинском лесу, но что от этого толку, когда нет достаточных сил для ее захвата или уничтожения!

Пропаганда бессильна. Плакат с изображением огромного, налитого кровью комара, впивающегося в бандитскую рожу партизана, еще ни одного лесовика не заставил поднять руки и закричать: «Штыки в землю!», как требовали того расклеенные во всех деревнях и селах листовки. Остается надежда на всесильное гестапо. Бригадефюрер СС Ценер, помощник фон дем Баха и начальник гестапо по Белоруссии, с пеной у рта требует, чтобы его помощник по Могилевскому округу штурмбаннфюрер Рихтер принял самые решительные меры, но штурмбаннфюрера пока преследуют неудачи — партизаны расстреляли таких лучших его резидентов, как Шкредов, Нильсен и Ува, уничтожили банду головорезов, посланную под видом партизан в таинственный и грозный Хачинский лес. Было от чего потерять покой СС штурмбаннфюреру Рихтеру!