Анатолий Ефимович Тарас (род. в 1944 г.) – один из ведущих специалистов в СНГ по выживанию, рукопашному бою, методам действий подразделений спецназначения.

Родился в семье кадрового офицера советской военной разведки. Служил в отдельном разведывательно–диверсионном батальоне, участвовал в операциях, проводившихся спецподразделениями ГРУ в различных регионах мира. Имеет несколько правительственных наград. В 1972 г. окончил философское отделение Минского университета; в 1979 – Академию педагогических наук в Москве. Защитил кандидатскую диссертацию, посвященную преступности подростков и молодежи. Затем ряд лет работал в научно–исследовательском институте, где вел изыскания в области социально–психологических проблем преступности. Параллельно исполнял обязанности внештатного инспектора уголовного розыска и за успешную работу получил несколько наград от руководства МВД. А. Е. Тарас неоднократно проходил курсы обучения у инструкторов рукопашного боя спецподразделений военной разведки, в течение ряда лет вел занятия с группами взрослых, изучавших технику самообороны, с 1993 г. проводит семинары для инструкторов самозащиты и рукопашного боя.

С 1984 г. А. Е. Тарас занимался прикладной психологией в рамках проектов, выполнявшихся по заказам Министерства обороны СССР. Параллельно занимался преподавательской деятельностью (читал курс психологии управления), а также выполнял внедренческие работы на предприятиях военно–промышленного комплекса. С 1991 г. занимается исключительно редакторской и издательской деятельностью, с 1992 г. издает журнал боевых искусств «Кэмпо». Пишет книги, которые посвящены проблемам самозащиты и основам системы рукопашного боя, традиционным боевым искусствам (их истории, философии, техники боя, символики) и современным видам единоборств, вопросам подготовки военных разведчиков (в частности, их психофизической и тактической подготовки, следопытства и маскировки, оборудования укрытий и преодоления минно–взрывных заграждений, выживания в экстремальных природных условиях), истории военных конфликтов и военного кораблестроения. К проблематике ИСС (в частности, темам боевого транса, практической медитации) обращался как в контексте исследований истории боевых искусств, так и при решении прикладных проблем обучения боевым техникам – при выработке у обучающихся умения входить в надлежащее психическое состояние. Автор более сорока книг, многие их них стали бестселлерами и неоднократно переиздавались.

Сочинения: Оздоровительная система медитативно–дыхательных упражнений Цигун (1990); Боевая машина: Руководство по самозащите (1, 2 и 3) (1991, 1997, 2004, 2005); Зыонгшинь: вьетнамская психофизическая оздоровительная система (1991); Кэмпо: восточное искусство самозащиты (1992); 100 приемов самозащиты: Пособие для самостоятельных занятий (1992); Самозащита психики: Пособие для самостоятельных занятий (1993); Вьетводао–Вовинам. От начинающего к черному поясу (1994); 200 школ боевых искусств Востока и Запада (1996); Воины–тени: ниндзя и нинд–зюцу (1996, 2002); Французский бокс сават. История и техника (2001); Рукопашный бой СМЕРШ (2001); Вторая мировая война на море (2003); Малая война. Организация и тактика боевых действий малых подразделений (2003); Русско–японская война на море 1904–1905 (2004); Подготовка разведчика. Система спецназа ГРУ (2004) (совм. с Ф. Заруцким); Энциклопедия броненосцев и линкоров (2005); История торпедных катеров XIX–XX вв. (2005); Дизельные подводные лодки. 1950–2005 (2006).

Известен исторический факт превращения воина в дикого зверя (разумеется, не в буквальном смысле, а в ритуальном и психоповеденческом). Следы этого древнего «превращения в зверя» хранят военные лексиконы и геральдическая символика, унаследованная от Античности и Средневековья. Ведь коллективная память людей, живущая в символах и речи, очень сильна. Оттуда и выражения типа «сильный как бык» или «храбрый как лев»…

Фамильярное обхождение с дикими животными можно проследить у древних германцев, причем в самых разнообразных формах. Например, зверю подражали, он как бы играл роль наставника при инициации, то есть тогда, когда юноша, вступая в ряды взрослых воинов, демонстрировал свои боевые умения, ловкость, мужество и храбрость. Одной из форм инициации была схватка с этим зверем, завершавшаяся поеданием его плоти и питьем его крови. Воину это должно было придавать силу и ловкость, отвагу и ярость дикого зверя. Иначе говоря, победа человека над тотемным животным (которое считалось предком и покровителем данного племени) трансформировалась в обряд передачи ему самых ценных звериных качеств. В результате зверь уже как бы и не умирал, а воплощался в победоносном герое. Во всяком случае, в этом были уверены и те, кто проходил через обряд посвящения, и все его соплеменники. Заметим, что гораздо более поздний обычай украшать себя бренными останками поверженного врага (например, его скальпом или отрубленной головой), присваивать себе его символику, иногда даже имя, обладает тем же значением. А ритуал поедания плоти и крови убитого противника приводил к воинскому людоедству, что еще раз свидетельствует о ритуальном происхождении каннибализма.

Германские и скандинавские саги демонстрируют нам «воина–зверя» во всей красе. В психологическом смысле это действительно зверь. Своей звериной сущностью он обязан как магической ритуальной процедуре (пляска, употребление опьяняющих веществ или примитивных наркотиков, вроде сушеных мухоморов*), так и внешнему уподоблению какому–нибудь животному (через подражание его повадкам, одевание его шкуры или хотя бы маски, использование в качестве амулетов его клыков и когтей).

И свои, и враги приписывали таким воинам различные магические качества. Полагали, например, что они обладали даром неуязвимости, подобно королю Гарольду Безжалостному, ввязывавшемуся в бой раньше всех, сеявшему смерть налево и направо. Еще их считали необыкновенно свирепыми и сильными. Поэтому один только вид воинов–зверей приводил в ужас. Конечно, в определенном смысле использование их в сражении было своего рода уловкой, специально предназначенной для деморализации неприятеля. Однако считать подражание животным, тем более перевоплощение в них всего лишь тактическим приемом – значит не понимать самой сути явления. Психология и антропология давно уже выявили механизмы, посредством которых человек «вживается» в облик того существа, чью роль он исполняет в данный момент. Германский воин, рычавший как медведь или лаявший как собака, надевший на себя волчью голову или шкуру вепря, как бы на самом деле становился медведем, волком, бешеной собакой либо вепрем…

Возьмем, к примеру, берсерков. В более поздние времена термин «берсерк» стал синонимом слова «воин» или, скорее, «разбойник», потому что имелся в виду такой воин, который был подвержен приступам бешенства, необузданной ярости. Короче, был крайне агрессивен, не чувствовал боли и при этом совершенно не способен контролировать собственное поведение. Однако в более древние времена дело обстояло иначе, об этом свидетельствует этимология термина. Берсерк – это «некто в медвежьей шкуре, воплотившийся в медведя». Обратите внимание: воплотившийся в медведя, а не просто одетый в его шкуру. Различие принципиальное. За обыденным фактом – воин в медвежьей шкуре – скрыта более глубокая истина. Она говорит, что это человек, одержимый медведем, если угодно, «медведь с человеческим лицом». Медвежья шкура здесь своего рода «магическая клетка», помогающая осуществить колдовской акт такого превращения.

Бок о бок с берсерком, облаченным в медвежью шкуру, лучше сказать, воином–медведем, стоит ульфхеднар, то есть «некто, облаченный в шкуру волка, воплотившийся в волка». Родственная связь воина–волка и воина–медведя столь тесная, что оба термина выглядят как синонимы. Саги утверждают, что ульфхеднары и берсерки действовали иногда в одиночку, но чаще всего небольшими группами, похожими на волчьи стаи. Еще в сагах говорится об их свирепости, безжалостности, бесстыдстве (то есть об отсутствии нравственных норм в поведении) и пристрастии к оргиям. Так что предания о волколаках* и оборотнях выглядят вполне правдоподобными.

В языческие времена, до обращения германцев и скандинавов в христианство, считалось, что берсерки и ульфхеднары обладали просто–таки сверхъестественной силой. «Сага об Инглингах» описывает, что в бою они «рвались вперед без доспехов, грызли края щитов как бешеные собаки или волки, пуская изо рта пену, и были сильными словно медведи или быки. Они убивали врагов с одного удара, но ни огонь, ни железо не могли ранить их самих. Они нападали стаей с ужасными воплями и воем, как дикие звери, и никто не мог остановить их…» Скорее всего, «ярость воинов–зверей» была одним из проявлений тяжелого психического заболевания – ликантропии, страдающие которым воображают себя зверями. На эту мысль наталкивает то обстоятельство, что способность впадать в «звериную ярость» обычно передавалась по наследству, ей нельзя было научиться. В одной из саг, например, говорится о человеке, имевшем 12 сыновей. Все они были берсерки:

«У них стало обычаем, находясь среди своих и почувствовав приближение ярости (то есть припадка безумия, сказали бы мы), сходить с корабля на берег и кидать там большие камни, выворачивать с корнем деревья, иначе в своей ярости они покалечили бы или убили родных и друзей».

Как объяснить роль и функцию воинов–зверей в древнем германо–скандинавском обществе? Несомненно, речь идет о небольшой группе, резко отграниченной от основной массы свободных воинов. Берсерков и ульфхеднаров можно сравнить с индийским «гандхарва» (см. «Ригведа»*) и с эллинским кентавром (человеком–конем). И те, и другие суть «демоны», то есть наполовину люди, наполовину звери. Можно их также сблизить с всадниками из свиты Ромула – кровожадными существами, ворующими скот и женщин и рыщущими повсюду подобно волкам. Стоит только проанализировать древние мифы и легенды, как повсюду обнаружатся люди–волки, люди–кони, люди–медведи, люди–собаки и прочие «звери с человеческими лицами».

Обратимся к римскому историку Тациту, жившему в конце I – начале II в. н. э. Он выделил среди германского племени хаттов отдельную группу воинов, члены которой демонстративно носили особый знак:

«Храбрейшие из них носят железное кольцо или перстень (знак бесчестья и позора у этого племени), обращая этим на себя внимание как врагов, так и соплеменников. Эти люди начинают все битвы, они всегда составляют передовой строй, вид которого ужасен. Но и в мирное время их лицо не приобретает мягкого вида. Ни у кого из них нет ни дома, ни поля, ни какого–либо занятия. Куда они пришли, там и кормятся, расточители чужого, равнодушные к своему достоянию».

Вне всякого сомнения, речь идет о группе привилегированных воинов, чье воинское искусство высоко ценили соплеменники. Их обычай носить знак бесчестья, превращавшийся в знак почета, напоминает рыцарские обеты более позднего времени. В то же время это знак тайного союза, знак воинского братства.

Членам такого союза было позволено во имя общего блага нарушать обычные социальные обязанности. Они не работали, не вступали в брак, не растили детей. Община кормила их в обмен на выполнение воинского долга. Не находились ли они на положении «прирученных зверей?» На этот вопрос вряд ли когда–нибудь дадут исчерпывающий ответ. Но обратим внимание на одну особенность. Вера в то, что всякий, кто наденет железный перстень и произнесет при этом заклятье, станет медведем, до сих пор сохранилась в скандинавском фольклоре.

Звериная природа – это нечто, находящееся вне человеческой власти. Саги постоянно напоминают, что в человеке под спудом скрывается вторая природа, своего рода «внутренняя душа», не поддающаяся контролю рассудка и воли. Достаточно прибегнуть к магическому ритуалу, и эта природа вырвется наружу, человек станет зверем!