Сауле сидела в приемной и затравленно смотрела на телефоны. Они звонили один за другим, а то и несколько одновременно, приходилось извиняться и отвечать по очереди.
Изредка заглядывали сослуживцы. Сауле мучительно краснела и косноязычно сообщала, что шефа нет, обещал подойти только к обеду. На нее бросали изумленные взгляды: уж очень не на месте была эта странная девица в своей мешковатой старушечьей одежде и с манерами дичка.
Сауле в какой-то момент даже пожалела, что не послушала Татьяну и не надела лиловый брючный костюм с белой блузкой, подруга принесла их вчера вечером, как и аккуратные туфельки на невысоких каблучках.
Причем угадала с размерами, все сидело как влитое. Сауле себя не узнала, когда Татьяна подтащила ее к зеркалу.
Опять зазвонил телефон. Сауле подняла трубку и испуганно привстала со стула: Векшегонов! Она слушала и все больше бледнела: ну почему ей так не везет? Первый день за секретаря и…
— …Так что подготовьте все и не подведите меня, — сухо закончил Сергей.
Временная секретарша молчала как рыба — хорошо, хоть на работу вышла вовремя! — и он чуть мягче добавил:
— Да не волнуйтесь вы так! Совещание продлится не больше часа, это даже не совещание, а так, рабочая встреча с заказчиками. Ну и Колыванов обещал подъехать, само собой, он же владелец фирмы, не знаю, в курсе ли вы…
Собственная фамилия заставила Сауле вздрогнуть, и она что-то невнятно прошелестела. Сергей раздраженно воскликнул:
— Вы что там, готовитесь упасть в обморок? Саша, нельзя же так! Не забывайте, вы на работе!
— Я… помню, — пролепетала Сауле.
— Поверю на слово, — буркнул Сергей. — Короче, я от вас никаких подвигов не жду. Исключительно кофе или чай — это уж как пожелают гости — плюс тонко нарезанные лимоны, вскрытая коробка конфет, хорошее печенье, можно пирожные, только если у вас есть свежие…
Сауле молчала.
— Я понятно изъясняюсь?
— Д-да…
— Прекрасно! Совещание начнется в два часа, так что у вас есть время прийти в себя и все подготовить.
Сергей отключился и обеспокоенно подумал, что неплохо бы за час-два до встречи с заказчиками и шефом заскочить в офис. Проверить, как там эта несуразная девчонка.
«Надеюсь, — хмуро подумал Векшегонов, — она переоденется. Вероника должна была поговорить с ней на эту тему, я, кажется, специально просил…»
Сауле смотрела на замолчавшую трубку, не в силах положить ее на место и тупо слушая короткие гудки.
Противно скрипнула дверь. В приемную заглянула пожилая дама — вроде бы главный бухгалтер — и, кивнув в сторону кабинета, строго поинтересовалась:
— У себя?
Сауле помотала головой.
— А когда обещался?
— К двум. — Сауле заставила себя улыбнуться. — Только на это время назначено совещание.
— Понятно, — недовольно пробормотала дама. Смерила Сауле оценивающим взглядом и вышла, громко хлопнув дверью.
— Он планирует освободиться к трем, — жалко сообщила Сауле опустевшей приемной.
К ее изумлению, дверь приоткрылась, и из коридора сказали:
— Спасибо, детка. Я подойду к половине четвертого, предупреди Сергея Анатольевича, будь добра.
Сауле аккуратно вернула трубку на место. Посидела, глядя в окно пустыми глазами. Равнодушно посмотрела на часы: десять.
Всего десять. До назначенной «рабочей встречи» четыре часа, целая пропасть времени, она тут с ума сойдет.
Сауле дрожащими руками налила минеральной воды и залпом выпила. Стало легче, хотя бы перестала мучить сухость во рту.
«Зря я согласилась на эту аферу. — Сауле уронила голову на руки. — Думала, дурочка, отсидеться у телефонов…»
Сауле с бессильной злостью вспомнила подругу: с Танькиным напором только танки останавливать! Впрочем, сама виновата, поддалась на уговоры, знала же — это не для нее…
Или двадцать пять тысяч зарплаты соблазнили?!
Да нет, просто Татьяна, как всегда, уболтала. Темпераментно кричала что-то о новой жизни с завтрашнего утра, о перспективах, о престижной работе и о бедном Китеныше без собственной комнаты.
Сауле безрадостно усмехнулась: интересно, сама-то забежала к Лизавете утром — ночевала Татьяна у нее — или так и не собралась? Кажется, планировала разобраться с Лизаветиной матерью, чем-то девчушка Татьяну тронула, да и похожи они, действительно похожи…
Думая о своем, Сауле машинально сняла трубку и так же машинально сообщила, что Векшегонова на месте нет и раньше двух часов дня не будет. Лучше господину Шульцу — так представился абонент — перезвонить после трех, на два назначено совещание.
Лишь услышав радостно-изумленное «филен данк», Сауле сообразила, что говорила на немецком. Растерянно пожелала неизвестному абоненту «айнен шоунен таг нох» — так всегда говорила, прощаясь на день, Анна Генриховна — и опрометью выскочила из приемной. Ей нестерпимо захотелось хоть на десять минут закрыться в своей комнате, чтоб никто не мог внезапно зайти или позвонить.
Сауле выглянула из приемной: никого — и тенью скользнула вдоль стены в самый дальний конец коридора. Дважды повернула в двери ключ и заметалась по крохотному помещению подстреленной птицей.
Взгляд случайно зацепился за собственное отражение, Сауле неохотно остановилась перед зеркалом: ну как, как она в таком виде будет подавать гостям кофе или чай?! Что они подумают о Векшегонове, ведь обычно секретарша — лицо фирмы, с ней первой сталкивается любой посетитель…
— Может, сбегать домой переодеться? — пробормотала она, тоскливо рассматривая вытянутый от частых стирок свитер, мешковатую юбку и древние пластмассовые очки с перетянутой грубой ниткой дужкой. — Или лучше костюм сюда принести, надену перед самым совещанием, чтоб не слишком светиться…
«Вот они, настоящие форс-мажорные обстоятельства, не успела выйти на работу за секретаря…»
Сауле вдруг нервно хмыкнула: как она могла забыть о Татьяне? Ведь та клялась подстраховать, и сейчас самое время выполнить обещание. Внезапную встречу с заказчиками — в первый же день! — иначе как форс-мажорными обстоятельствами не назовешь.
Представив, что скажет подруга, застав ее здесь в таком виде, — как объяснить, почему не надела новый костюм? — Сауле решила все же немного улучшить свой облик, чтобы Татьяна не слишком плевалась, когда примчится.
Все-таки вчера Сауле почти согласилась с ней: мол, да, конечно, каждая работа имеет свои особенности, свои традиции в одежде и нужно соответствовать занимаемой должности хотя бы минимально.
Сауле грустно усмехнулась: легко сказать — улучшить свой облик! Выбирать-то не из чего, сейчас она способна изменить лишь прическу.
Сауле тщательно расчесала волосы щеткой, стряхивая ненавистную пудру, и задумалась: стягивать их в пучок или оставить распущенными?
Впрочем, очки она все равно ни за что не снимет, а в них можно и рискнуть — глаз не видно, лица практически тоже…
Ну ладно!
Кудри тяжелой волной упали на плечи, и Сауле раздраженно поморщилась: чересчур яркие, слишком бросаются в глаза. Неестественно светлые при ее смуглой коже, почти белые.
Зато отвлекают внимание от убогого платья! Так она Татьяне и скажет, если та раскричится.
Подруга так долго не отвечала, что Сауле забеспокоилась: мало ли что могло случиться, если Татьяна, в самом деле, побежала утром разбираться с матерью Лизаветы. Вспыльчивости у нее хоть отбавляй, тормозов никаких…
Правда, Татьяна вполне могла забыть сотовый дома, такое уже случалось.
Сауле терпеливо перезвонила на рабочий телефон и растерянно намотала на палец самый длинный локон, не зная, что и думать. Ей сказали, что Колыванова взяла два дня в счет отпуска, что-то, видимо, случилось. Она толком и не объяснила, приболела, кажется…
Сауле недоверчиво посмотрела на трубку: чтобы Татьяна заболела?!
Она позвонила подруге домой, но там тоже к телефону не подошли, что понятно — все на работе.
Сауле помрачнела: дома Татьяны нет, на работе нет.
Где же тогда? В поликлинике, больнице, морге?!
Сауле затрясло от волнения: похоже, она осталась со своими проблемами один на один. Придется брать себя в руки и играть роль образцовой секретарши до конца.
Если получится.
Сауле судорожно вздохнула: и ладно, лишь бы с Татьяной ничего страшного не случилось!
Просто на всякий случай она снова позвонила на сотовый и едва не всхлипнула от облегчения, услышав раздраженный голос подруги:
— Чего тебе вдруг приспичило обрывать телефон с утра пораньше?
— Почему «с утра пораньше»? Почти одиннадцать.
— Саулешка, мне некогда, быстро говори, чего надо? Сауле отстранила грозно рыкнувшую трубку подальше от уха и неуверенно пробормотала:
— У меня форс-мажорные обстоятельства.
— У тебя… чего? Что за бред?!
— Вовсе не бред, а ты вчера обещала…
— Что я тебе вчера обещала?!
— Подстраховать, — почти твердо произнесла Сауле. Татьяна громко засопела в трубку. Сауле моргнула: ей показалось, что совсем рядом гавкнула собака.
— Уже умираю от любопытства. И что у тебя за форсмажорные обстоятельства? — недобро поинтересовалась Татьяна.
— Совещание в два часа, вот что у меня! Будут заказчики и хозяин фирмы! Я должна принести им чай с конфетами и улыбаться при этом искательно, а я не смогу, поняла?! — закричала Сауле. — Только не вздумай заявить, что все это пустяки, у меня с самого утра руки трясутся и спина мокрая!
— На мой взгляд, действительно пустяки, — фыркнула Татьяна. — Работа официантки, всего лишь.
— Вот ты и выполни ее!
— Я?!
— Да, ты!
— И как ты себе это представляешь?
— Очень просто! Ты окажешься вместо меня в приемной, а Векшегонову скажешь: я пошла к стоматологу с острой болью, и ты меня подменяешь. Думаю — нет, уверена! — он лишь обрадуется!
— Не ори, — мрачно сказала Татьяна.
— Я не специально. Просто нервничаю. Лучше скажи, когда придешь?
— Я?!
— Что ты заладила «я» да «я»? Не папа же римский?!
— Опять орешь.
— Не ору, просто повысила голос.
— Хрен редьки не слаще!
— Когда тебя ждать? Я должна где-то за час уйти, чтобы случайно с Векшегоновым не столкнуться. Или с Колывановым, правда, я его в лицо не знаю… — Сауле нервно хихикнула. — Представляешь, хозяин фирмы — мой однофамилец, как и ты, весело, да? Я смотрю, Колывановы в этом городе через одного!
Татьяна молчала. Сауле встряхнула трубку, вдруг показалось, что их разъединили.
— Тань, — неуверенно окликнула она.
— Я не приду, — угрюмо буркнула подруга. — Не могу.
— Что?!
— Оглохла, что ли? — разозлилась Татьяна. — Не могу я, поняла?
— Что-то случилось? — испуганно прошептала Сауле, только сейчас вспомнив, что подруга зачем-то отпросилась с работы. Да и где она, если не дома?
— Угадала.
— Ты в больнице?! — ахнула Сауле.
— Здрасте, приехали, — возмутилась подруга. — Чего я там забыла?
— Тогда… в милиции? — еле слышно выдохнула Сауле, зачем-то оглядываясь, будто ее могли подслушать.
— Ага, сижу в обезьяннике, песни с алкашами кричу, — хмуро хохотнула Татьяна. И насмешливо констатировала: — Ты там со своим совещанием совсем с ума сошла!
— Значит, ты здорова, не в больнице и не в милиции, — холодно произнесла Сауле, — но помочь не хочешь?
— Не то чтобы не хочу, — неопределенно протянула Татьяна. — Скорее, не могу. Во-первых, я не одна.
— А с кем?
— Помнишь голохвостого монстра на кривых лапах?
Кто-то там возмущенно запротестовал. Кто-то грозно рыкнул.
Сауле едва трубку не уронила. Переложила телефон в другую руку и изумленно выдохнула:
— С тобой… Лизавета?
— Точно, — неохотно признала Татьяна. — И мы с ней только что сняли однокомнатную квартиру у моей… э-э… коллеги. Она месяц назад замуж вышла, Наташка Смагина, ты ее видела.
— Черненькая такая, с длинным носом, — прошептала Сауле. — Помню.
— Сама знаешь, я уже год собираюсь от родителей съехать, не маленькая, давно пора самостоятельно жить. А тут квартира на блюдечке с голубой каемочкой, всего за три тысячи, по знакомству, так сказать, глупо упускать шанс…
— А… Лизавета?
— Ну, так вышло, — зло фыркнула Татьяна. — Я не хотела, честное слово, она, впрочем, тоже не прыгает от радости…
— И Кеша с вами? — убито спросила Сауле.
— А куда этого саблезубого? В детский дом Лизавету с псом не берут, расстаться с ним она не желает — обещала сбежать при первой возможности, — так что единственный выход для них — пожить со мной.
— Но как же…
— Если не убьем друг друга в ближайшую неделю-две, на радостях оформлю опекунство, — уныло сказала подруга. — Не сможем притереться… вот тогда и будем думать!
— Ну ты даешь, — только и смогла выдохнуть потрясенная Сауле. — Утром расстались, и столько событий…
— Самой не верится, — угрюмо согласилась Татьяна. — Все хочется себя за руку ущипнуть и проснуться.
— Ты — сумасшедшая, — убежденно сказала Сауле.
— Вовсе нет. Просто у меня не было выбора.
— Выбор есть всегда!
— Есть. И в то же время его нет, — мрачно усмехнулась Татьяна. — Знаешь, порой выбор настолько похож на его отсутствие… вот как сегодня утром! Или считаешь: я должна была уйти, а Лизавету пусть за косы волокут в детский дом? Да, чуть не забыла: саблезубого предлагали просто пристрелить. Или усыпить. Как-то не поняла, что лучше… или хуже?
— Ясно: выбор есть. И его нет, — хмыкнула Сауле. — После того, как он сделан.
— Ш-шутница!
Подруги помолчали. Сауле безнадежно прошептала:
— Неужели Лизавету нельзя на пару часов одну оставить, она такая самостоятельная девочка…
— Ты снова о своем? — грозно поинтересовалась Татьяна.
— Мне просто страшно, — тоскливо призналась Сауле.
— Господи, да не съедят тебя!
— Будто не понимаю. Думаешь, я себе этого не говорила?
— Трусиха!
— Пусть.
Сауле услышала какую-то возню, рычание, потом Лизавета весело крикнула в трубку:
— Сауле, да она как кошка драная, куда ей идти!
— Слышала? — мрачно поинтересовалась Татьяна.
— Что?
— Как «что»? Тебе русским языком сказали: я — кошка драная. Кстати, это мое «во-вторых»!
— Не кошка, — засмеялась рядом Лизавета, — а — «как кошка»!
— А себя ты в зеркало видела?! — неожиданно вскипела Татьяна.
Громко залаял Кеша, не менее громко чем-то возмущалась Татьяна, звонко хохотала Лизавета.
Сауле печально посмотрела на телефон и отключилась. Что теперь делать, она представляла плохо.
Может, просто сбежать домой, и будь что будет?
Сбежать Сауле не успела. Кто-то дернул за ручку, потом самым бесцеремонным образом забарабанил в дверь.
Сауле замерла в углу дивана, как мышонок, даже дышать почти перестала. Таращилась на горящую лампу и пыталась понять: виден ли свет из коридора. Если виден…
Она все равно ни за что не откроет!
А если решат, что забрался вор? Раньше она практически никогда не закрывалась изнутри и уж всяко реагировала на самый деликатный стук.
Взломают?!
Что она тогда скажет? Плохо себя чувствовала, потеряла сознание? Так крепко спала? Переодевалась? Работала и не хотела, чтобы ее отвлекали?
Как же! Ее новое рабочее место в приемной!
В несчастную дверь с силой двинули ногой, косяк опасно затрещал. Сауле слышала, в коридоре кто-то ахнул, женский голос поинтересовался, что происходит, и на этом иссяк, ответа перепуганная Сауле не разобрала.
— Откроете вы, наконец, или нет?! — прорычали в коридоре.
Сауле подхватилась с дивана и испуганно заметалась по комнате. Зачем-то вытащила из шкафа огромную голубую футболку всю в пятнах акварели — надевала ее поверх платья, когда вечерами удавалось немного поработать с красками, — и набросила на себя. Потом схватила веник, тряпку и — на очередной пинок по злополучной двери — испуганно пискнула:
— Кто там?
— Почтальон Печкин, разве непонятно? — весело и нахально ответили ей.
Колыванов вообще-то не собирался появляться в офисе раньше двух. Раз уж на это время назначено совещание, так тому и быть. Но возвращался из аэропорта — провожал одного из партнеров по бизнесу, тот на неделю улетал в Шотландию, — и решил свернуть на Первомайскую.
В конце концов, должен же он сказать этой девчонке, Никитиной матери, о настоящих ценах на разрисованные доски? Да и о выставке договориться пора, хотя…
Ее рисунки на тему Азии чем-то смущали Колыванова. Нет, они ему нравились, даже слишком, но…
Было, как мнилось Колыванову, в них что-то глубоко личное, почти болезненное, не рассчитанное на равнодушного зрителя. Какой-то эмоциональный перебор, крик души, что ли? Все там с надрывностью, щемящей тоской, явным преувеличением, все чересчур откровенно.
Небо не просто небо, а НЕБО. Причем чужое, неистовое, полное непонятной страстности и накала. Все в этих рисунках кричало: именно под таким небом нужно жить, а еще лучше — умирать.
Пугающе яркое и жаркое нездешнее солнце; высоченные пирамидальные тополя и странные корявые деревья с вытянутыми серебристыми листьями — оливки, с мелкими темно-зелеными — карагачи; животные с тоскливыми всезнающими глазами, покорными и обреченными; дети же и старики — с невинными, чистыми, почти младенчески наивными…
Как можно написать такое акварельными красками, Колыванов не представлял. Ему почему-то казалось: мать Никиты откажется выставлять свои рисунки. Они принадлежат только ей, иначе бы не прятала на шкафу, как он сразу не понял?
Воплощенные сны!
Так сказал мальчишка.
Интересно, почему его мать бредит Востоком?
Колыванов очень надеялся, что Никита не разболтал об отданных акварелях. Тогда их можно незаметно вернуть на место. Достаточно просто спросить художницу, желает ли она участвовать в выставке. И если нет…
Но как хотелось купить пусть одну картину! Или хотя бы показать специалисту! Может, рискнуть, раз работы все равно у него?
Колыванов посмотрел на часы и ухмыльнулся: половина двенадцатого. Как раз поговорит с матерью Никиты и съездит перекусить. Дома ждут фаршированные перчики со сметанным соусом, его любимые, мамочка постаралась.
Колыванов раскланялся в дверях с молоденькой программисткой — Леночкой Захаровой, кажется? — и вошел в офис, всей спиной чувствуя ее любопытный взгляд. Раздраженно передернул плечами и с усмешкой подумал, какой классной идеей оказался его давний фиктивный брак.
Спасибо Таньке, подсуетилась!
Все, кому нужно, какими-то окольными путями узнавали, что он женат. Самой достоверной версией среди соискательниц на его руку, сердце — а главное — на тугой кошелек! — считалась такая: его жена тяжело больна, поэтому живет где-то на Средиземном море.
Названия городов, как и размеры его собственной виллы, варьировались. Имя «жены» всякий раз поражало экзотичностью, звучало то гортанно, то напевно, фантазия рассказчиц не знала предела. Почти каждая любовница пыталась прощупать почву: любит не любит.
Колыванов в разговор втянуть себя не позволял. Делал печальное лицо и значительно молчал, легенды придумывались любопытными женщинами, до него доходили лишь отголоски.
Только мать однажды смутила, задав вопрос в лоб: правда ли, что женат? Но Колыванов так искренне расхохотался, что она успокоилась.
Колыванов поморщился: последнее время он все чаще вспоминал о своем «браке». Сам толком не понимал — почему. То ли после встречи со смешным независимым мальчишкой — неплохо бы когда-нибудь обзавестись таким же сыном, — то ли из-за маленькой очкастой уборщицы.
Что-то в ней оказалось такое…
Если бы Колыванов был суеверен, точно решил бы, что его приворожили. Или опоили колдовским зельем. Или сглазили. Иначе почему его руки до сих пор помнят эту некрасивую — что уж себе-то врать — девчонку?
Может, действительно что-то есть в сказке: мол, у каждого имеется своя половина, часть тебя самого, без нее ты ничто, не будет ни счастья тебе, ни душевного покоя. Мало кому везет встретить в этой жизни утерянную половину, но…
Стоит ее увидеть, и все твое естество приходит в волнение, какая-то неведомая химия лишает покоя, будоражит и мешает сну. Бывшие любовницы — любовники? — становятся безразличны, мысли только о ней, единственной, как ни гони и ни противься.
Колыванов недовольно поморщился: ему пришлось расстаться с Ниной, хотя совсем недавно она вполне его устраивала. Колыванов даже начинал изредка подумывать о женитьбе: какая разница — не она, так другая?
И вдруг Нина стала раздражать. Без причины. И пропало малейшее желание видеть ее.
Расстались спокойно, хотя Колыванов чувствовал себя виноватым, знал: Нина мечтала о замужестве и ребенке, счастье, что он ничего не обещал и не обнадеживал. К тому же она прекрасно знала: Колыванов женат. И он чуть ли не с первой встречи предупредил, что о разводе не может быть и речи.
Колыванов хмуро усмехнулся: зачем, спрашивается, они расстались? Эта маленькая замарашка на него внимания не обращает. Увидев, тут же норовит исчезнуть, того и гляди, он обзаведется комплексом неполноценности из-за жалкой уборщицы. Ведь, если честно, он рвется сюда вовсе не из-за неизвестной художницы!
Кстати, что Колыванов знает о ней?
Практически ничего.
Ну, мать Никиты. Работает офис-менеджером. Занимает под «кабинет» бывшую кладовку.
Да, вот еще: у нее сорок второй размер ноги, если судить по шлепанцам! И тусклые, бесцветные волосы, если он не ошибся, когда заглядывал в комнату вместе с Никитой.
Проклиная собственную глупость, Колыванов для начала обежал весь офис, высматривая очкастую девчонку. Причем так пристально вглядывался в лица, что его спросили, кого ищет. Пришлось соврать, что Векшегонова.
Естественно, его отправили в приемную. Расспрашивать секретаря.
Колыванов разозлился и решил, что в открытую поинтересуется маленькой уборщицей. В крайнем случае потребует принести ее личное дело — в конце концов, кто тут хозяин? Он имеет право — и даже обязан! — знать по именам всех своих работников, не настолько велико его царство-государство.
Впрочем, Колыванов напрасно себя взвинчивал. К его искреннему изумлению, ни в приемной, ни в кабинете Векшегонова секретарши не оказалось.
Пообещав себе взгреть при встрече глупую безалаберную девчонку, — как можно оставлять без присмотра святая святых: кабинет шефа?! — Колыванов понял, что напрасно потратил время. Вполне мог приехать сюда к двум.
Вовремя вспомнив о художнице, он немного взбодрился: появилась уважительная причина задержаться, а там…
Мало ли что может случиться?
И вот Колыванов уже десять минут без толку колотится в закрытую дверь, свирепея все больше и больше: кто разрешил этой девице — пусть она и мать Никиты — запираться среди рабочего дня? Причем не просто запираться, а гмм… не отвечать на зов высшего начальства!
Она что, у себя дома?!
Главное, Колыванов чувствовал: в комнате кто-то есть.
Во-первых, там горел свет, Колыванов не постеснялся заглянуть в замочную скважину — большую, под тяжелый ключ, каким только чудом здесь сохранили подобный антиквариат…
Во-вторых, ему чудилось там некое шевеление, вздохи и даже всхлипы. Ничего конкретного, но Колыванов не сомневался — обладательница сорок второго размера на месте.
Деликатный стук в дверь ни к чему не привел. Зато из всех кабинетов стали выглядывать любопытные, что Колыванова окончательно разозлило, и он пустил в дело ноги, не жалея дорогую обувь.
Видя его нескрываемое раздражение, недоумевающие сотрудники мгновенно попрятались по своим комнатам, как тараканы в щели. Колыванову даже стало не по себе: неужели на тридцать втором году жизни в нем прорезался самодур и попросту хам?
Не хотелось бы.
Правда, его политика начала приносить плоды: в комнате зашевелились, забегали, зашелестели.
Колыванов оживился и усилил натиск на несчастную дверь. От души пинал ее и с сожалением размышлял, что маленькой уборщицы в офисе нет. Наверное, закончила работу и ушла. Иначе…
На такой шум выскочил бы и мертвый!
Колыванов припомнил недавний парад сотрудников в коридоре и весело ухмыльнулся: похоже, ему нужно к врачу. Он неадекватен. Ведет себя как прыщавый, сексуально озабоченный подросток — а ему тридцать один! — просто смешно.
Неужели всему виной маленький щуплый очкарик? То бишь здешняя работница метлы и влажной тряпки?
Колыванову послышались шаги. Он временно приостановил атаку на дверь и замер, прислушиваясь.
— Кто там? — Тоненький голосок за дверью испуганно дрогнул.
— Почтальон Печкин, — с удовольствием отозвался Колыванов, — разве непонятно?
За дверью ошеломленно молчали. Колыванов грозно вопросил:
— Или не ждали?
— Не открою, — неуверенно сопротивлялись за дверью.
— Значит, открою сам, — кротко согласился Колыванов, — замок, правда, придется новый ставить, а то и саму дверь менять…
Оба помолчали, испытывая на крепость противную сторону. Колыванов покосился на часы и про себя выругался: домашний обед, несомненно, отменялся. Плакали мамины фаршированные перчики — уже половина первого.
— Ну что, ломаю?! — прорычал он, несъеденные перчики молили о возмездии.
— Не надо, — испуганно пролепетали в бывшей кладовой, — я открою…
Колыванов удовлетворенно хмыкнул и картинно оперся о косяк. Потом вспомнил, что предстанет сейчас перед Никитиной матерью, и прекратил паясничать: мальчишке это вряд ли понравилось бы.
Ключ в замке провернулся с визгливым скрежетом, и Колыванов поморщился: ну и достанется же сегодня Векшегонову! Вероники нет на месте, замки в дверях офиса времен Очакова и покорения Крыма…
А если б этот позорный визг услышали заказчики?!
Это была последняя мысль, залетевшая в голову. Дверь распахнулась, Колыванов изумленно вытаращил глаза: перед ним, прижав к самому сердцу старенький веник и рваную тряпку для пыли, стояла исчезнувшая уборщица!
Маленькая, худенькая, очкастая и перепуганная насмерть. Даже стекла очков не помешали Колыванову разглядеть, что девчонка зажмурилась, не желая, видимо, лицезреть собственную смерть.
Колыванов мгновенно забыл о художнице с ее сорок вторым размером и тусклыми волосами.
Не соображая, что делает — истосковавшиеся руки действовали автоматически, — Колыванов притянул к себе местную Золушку и блаженно прикрыл глаза, сунув нос в легкие кудряшки, пахнущие почему-то белой сиренью.
Именно такая росла у бабушки в палисаднике напротив его детской. Ранним летом она укладывала тяжелые спелые кисти прямо на подоконник и уж так сладко, так пронзительно они пахли, что у маленького Жени кружилась голова.
Как сейчас.
Сзади вежливо кашлянули. Колыванов вздрогнул и еще крепче прижал к себе странную девчонку. Ему вдруг показалось: разомкни он руки, и она упадет. Он даже дыхания ее не слышал, зато ощущал под руками хрупкое тело, а светлые волосы нежно и тонко пахли, шелковистые и мягкие на удивление.
Кашель раздался снова, девчонка неловко пошевелилась в кольце его рук, и Колыванов неохотно повернул голову: за спиной стоял, выразительно приподняв левую бровь, недовольный чем-то Векшегонов.
Поймав его взгляд, глава филиала вызывающе ухмыльнулся и пропел:
— День добрый, Евгений Сергеевич! Не думал, что вы знакомы с Сашей.
«Ее звать Сашей, — толкнулось в сердце, — Сашенькой!»
Вслух же Колыванов раздраженно буркнул, взглядом давая понять Векшегонову, чтобы он проваливал подальше со всеми своими политесами:
— Добрый! Я тоже не думал.
— Да? — преувеличенно удивился Сергей. — Так Саша действительно ваша родственница?
— В самую точку, — почти с ненавистью выдавил Колыванов.
— Вот как… — задумчиво протянул Векшегонов. — Ну что же, не стану мешать и жду вас в кабинете.
Обомлевшая от происходящего Сауле — она словно впала в ступор — понемногу приходила в себя. Неконтролируемый, дикий страх постепенно истаивал, тело начинало подчиняться, а ноги держать.
В голове всплывали давние Танины наставления и гневные отповеди — мол, здесь, в России, отношения между мужчиной и женщиной совершенно другие, насилие практически невозможно, просто нужно держаться уверенно, на равных…
Сауле горестно шмыгнула носом: она сама не помнила, как оказалась в объятиях этого огромного парня с темно-карими глазами. У Китеныша точно такие же, наверное, потому они и запомнились.
Сауле сразу узнала его. Она всегда его узнавала! Даже когда видела в конце коридора, в полумраке, и в панике размазывалась по стене, стараясь слиться с ней и остаться незамеченной. А потом торопливо сбегала, ругая себя последними словами: глупое сердце неизвестно с чего колотилось так сильно, что у Сауле перехватывало дыхание и холодели кончики пальцев.
Смешно, но чудилось: он здесь из-за нее. Сауле чувствовала его взгляды всей кожей, они обжигали, притягивали, лишали воли.
И Сауле исчезала!
Не разрешала себе думать о нем и действительно забывала до следующего — случайного? — столкновения.
В последнее время он часто приходил в офис. Наверное, но работе, ведь первый раз они встретились в приемной у Вероники. И его имя почему-то накрепко врезалось в память — Евгений Сергеевич — Женя? — самое обычное, казалось бы, имя, Сауле всегда плохо запоминала имена и цифры…
Сауле стояла в надежном кольце его рук и боялась лишний раз пошевелиться. Щеки пылали, в глазах закипали непрошеные слезы, больше всего на свете хотелось провалиться сквозь землю, она не понимала, что с ней происходит.
Сауле не забыла, как перепугало ее первое прикосновение этого парня, оно внезапно напомнило давно забытое — Нурлана Мазитова и страшные два с половиной месяца в его доме. Злость Нурлана и презрительную, негодующую жалость: она так боялась его, глупая, никчемная девчонка с дивными очами!
Нурлан искренне считал — Сауле должна чувствовать себя счастливой. Ведь на свой лад он любил ее, не надругаться украл, а собирался сделать законной женой, это дорогого стоит, почему дурочка не понимала?
Нурлан ничего не жалел для невесты. Без сожаления бросил к ее крошечным ножкам все, что имел.
Щедро тратил огромные деньги на драгоценности. Одежду заказывал у известнейших модельеров мира. Еду для Сауле готовил лучший в городе повар, на его месячную зарплату можно было содержать небольшой ресторан. Нурлан мечтал баловать девчонку, носить на руках, гордился ее хрупкой нездешней красотой.
Сауле получала все, о чем безнадежно грезили сверстницы.
И ничто ее не радовало!
Особенно он, Нурлан Мазитов, со своей непрошеной любовью.
Вечерами Нурлан накачивал Сауле опиумом, пытаясь отвлечь, помочь расслабиться, желая примирить с собой и судьбой. Потом коротко и зло насиловал, ненавидя себя и особенно ее, превратившую его в настоящее животное.
Нурлан не подозревал, что может быть таким!
Но стал.
Позже, оказавшись от Нурлана за многие тысячи километров, Сауле порой робко думала: может, его обрадовало ее бегство? Ведь Нурлан устал от ее страхов и собственного бессилия хоть как-то изменить ситуацию.
Правда — Сауле это знала, — Нурлан рассчитывал на ребенка. Малыш должен был привязать к нему, ведь он — отец.
А Сауле исчезла.
Не захотела смириться.
Сауле с горечью подумала: никогда бы она не полюбила Нурлана, его прикосновения не вызывали в ней ничего, кроме отвращения. Отвращения инстинктивного, до тошноты, до обмороков, до ночных кошмаров.
Эти сны годами преследовали Сауле, заставляя просыпаться с криком, и после — долго, невидяще смотреть в потолок, постепенно возвращаясь к жизни от успокаивающей мысли: он далеко.
Сауле воровато коснулась пальцем предплечья Колыванова и виновато улыбнулась: как она могла даже сравнить его с Нурланом?! Женины ладони совсем не напоминали мазитовские.
Он касался ее бережно, нежно, без грубого и безжалостного напора, без желания унизить или сделать больно, Сауле могла бы вечно стоять в кольце его рук. И вдыхать его запах, от Жени не пахло терпким вонючим потом и разгоряченным злым телом.
Колыванов, будто почувствовав ее волнение и внезапную слабость, прижал к груди плотнее. Сауле блаженно зажмурилась и по-щенячьи потянула носом: полынь.
Она внезапно поняла, почему Женя так нравится ей: от него пахло степью! Летней степью, когда травы уже выжжены солнцем, по растрескавшейся, иссушенной земле горячий ветер гонит неопрятные шары перекати-поля, и лишь уцелевшие в июльском пекле приземистые кустики полыни пахнут победно и сильно.
Сауле конечно же понимала, что Колыванов просто ежедневно принимал ванну и пользовался дезодорантом, но ей было все равно: главное, от него не несло зверем, как от Нурлана.
Сауле смутно слышала чужой голос, но слов не различала. Голова кружилась, мир вокруг казался далеким, нереальным, ненужным…
Может, она спала?
Только во сне к Сауле возвращались степи!
Где-то громко хлопнула дверь, Сауле вздрогнула и вдруг увидела себя глазами сослуживцев: она стоит в коридоре и бессовестно обнимается с практически незнакомым парнем.
«Я кроме имени ничего о нем не знаю, — ужаснулась собственной безнравственности Сауле. — Мы не говорили ни разу, он тоже видит меня едва ли не впервые, стыд-то какой, что он обо мне подумает…»
Кто-то спросил о времени, женский голос весело оповестил: «Без двадцати два, так что можно сбегать пообедать!»
Сауле оцепенела: скоро совещание.
Ей же сегодня за секретаря работать!
Объясняться с ним Сауле не стала. Да и не смогла бы, она сгорала со стыда: позволить себе настолько забыться…
Сошла с ума, точно!
Придерживая рукой очки, Сауле поднырнула под локоть Колыванова и тут же бросилась к выходу: она еще успевала переодеться в принесенный Таней костюм, до дома не больше пяти минут неспешного хода.
Сауле не видела изумленного лица Колыванова, не слышала его растерянного оклика. Она даже не извинилась, столкнувшись с Леночкой Захаровой, и не заметила ее враждебного взгляда.
А Леночка была разочарована. Она буквально на днях узнала, что Колыванов дал отставку своей любовнице, и очень рассчитывала занять вакантное место. В прошлый раз показалось, что Колыванов смотрит на нее с явным интересом, и Леночка торжествовала: ее заметили!
Захарова не сомневалась: она — красавица.
И не понимала, что происходит.
Сауле вылетела из офиса и мячиком скатилась со ступенек. Бросилась через улицу и испуганно вскрикнула, налетев на Татьяну, недовольную собой, несовершенным миром, и поэтому — особенно грозную.
— А где мой костюмчик? — негодующе воскликнула она, хватая Сауле за руку и бесцеремонно буксируя к ближайшей скамейке. — Ты же обещала надеть!!!
— Я-я? — Сауле попыталась выдернуть руку. — Я, собственно, как раз домой беж… то есть шла.
— Хочешь сказать, ты бросила работу из-за дурацкого совещания?! — возмутилась подруга.
Сауле хотела возразить. Объяснить, что, наоборот, собирается переодеться и вернуться в приемную. Совещание вот-вот начнется, но она успеет, вот честное слово…
Сауле слова не сказала. Она только сейчас по-настоящему рассмотрела подругу и застыла с открытым ртом: Татьяна выглядела… по меньшей мере странно.
Во-первых, она снова начала пользоваться косметикой. Причем тональный крем был нанесен едва ли не сантиметровым слоем, как штукатурка. Сауле с изумлением отметила, что рассеянная подруга покрыла им только правую щеку, совершенно забыв о левой.
Во-вторых, Татьяна нацепила темные солнечные очки, раньше она ненавидела их и никогда не носила.
В-третьих, она снова перекрасила волосы. Вчера еще снежно-белые, сегодня они темным шелком падали на плечи, а длинная, косо срезанная челка практически прятала брови — а ведь Татьяна терпеть не могла челок!
В-четвертых, она чуть ли не впервые за последние годы изменила себе и любимым ярким, контрастным краскам: шелковый брючный костюм был классически серым, а строгая блузка со стоечкой — просто белой.
И совсем невероятное: на Татьяне перчатки! Пепельно-серые, из тонкого, но плотного шелка, Сауле лишь в фильмах видела на дамах такие перчатки. Забыв о совещании, она рассматривала подругу во все глаза.
Татьяне чрезмерное внимание не понравилось. Она подтолкнула Сауле к скамье и зло прошипела:
— Времени нет на объяснения! Поэтому коротко: совещание не отменили?
— Нет. — Сауле обомлела: снизу, со скамьи, ей прекрасно был виден — и солнечные очки не помогли! — чудовищный синяк под левым глазом.
— Значит, в два?
— Кончай «дакать» и заикаться, а то в лоб получишь, — раздраженно прорычала Таня.
Сауле закивала.
— На этом все?
— Д-да.
— Опять «да»?!
— На низком столике, у окна, поднос, там фрукты, печенье, сыр… — пролепетала Сауле. — Я все подготовила!
— Ладно, справлюсь, — проворчала Таня. — Нехитрое дело: подать мужикам чай…
Она кивнула и пошла к крыльцу — высокая, стройная, уверенная в себе, стильно одетая.
Сауле шмыгнула носом: может, зря она упирается? Если бы Женя увидел ее в лиловом костюме и без этих уродливых очков…
Нет, никогда!
Или все же…
Сауле встряхнула головой, прогоняя глупые мысли, и торопливо крикнула подруге в спину:
— А мне что делать?
Таня обернулась и смерила ее презрительным взглядом:
— На голову больна или как? Домой иди!
— А… работа?
— Завтра выйдешь. Сегодня у тебя зуб, не забыла? — Таня хмуро усмехнулась. — Чтоб ты знала: после обезболивающего укола часа три отходить нужно, не меньше.
Язык не ворочается, физиономию перекашивает, я две недели назад зуб пломбировала, в дрожь бросает, как вспомню…
Дверь за ней захлопнулась. Сауле судорожно вздохнула: она так и не решилась спросить, откуда у подруги под глазом такой страшный синяк.
Неужели все-таки подралась утром с Лизаветиной матерью?!