Таня осмотрелась в приемной и удовлетворенно хмыкнула: неплохое все-таки местечко она выхлопотала для Саулешки. Правда, секретаршей Саулешка временно, но…
А вдруг удержится?
Таня стянула с приготовленного подноса яблоко и смачно захрустела: в приемной она одна. Судя по всему, совещание уже началось.
Таня подошла к двери кабинета и осторожно потянула ее на себя: точно, бубнят. Ну, пусть себе… Ее, кажется, должны пригласить.
Таня остановилась у зеркала и долго рассматривала собственное отражение, оно совсем не нравилось — что за жалкая серая моль? Серый костюм, белая блузка, черные волосы… Взгляду не за что зацепиться!
Правда, мама наверняка одобрила бы. По ее мнению, брючный костюм придавал дочери нужную солидность, серьезность. Мама ненавидела Танины «пестрые тряпки» и ее манеру чуть ли не каждую неделю перекрашивать волосы.
Таня снисходительно хмыкнула: мама никак не хотела понять, оттеночные шампуни — не краски. И едва в обморок не падала, когда дочь появлялась с новым цветом волос. Особенно ужасалась, если Таня использовала две-три краски одновременно.
А ведь красиво — несколько оттенков рыжего, скажем!
Но мама не понимала.
Таня оглянулась на кабинет. Осторожно сняла очки и поморщилась: интересно, сколько времени придется физиономию прятать? Этот синячище вряд ли быстро пройдет, уж очень вид устрашающий. И кремом его, как царапины, не замажешь, опухоль такая…
Перчатки мешали, раздражая, Таня едва не уронила очки, но снять их не осмелилась. Руки выглядели ничуть не лучше лица, Лизаветина мамаша постаралась, чтоб ее…
Вспомнив о подопечной, Таня окончательно затосковала: девчонка ей совсем не нравилась, как они уживутся в одной комнате? Язык у Лизаветы совсем не детский, признательности и почтительности никакой, зато самостоятельности хоть отбавляй, наглости и язвительности тоже.
Нет, как она умудрилась вляпаться в такое дерьмо?! Какое ей, собственно, дело до маленькой оборванки и ее мерзкого пса? Подумаешь, попала бы Лизавета в детдом, будто там не такие же дети, как она…
Таня вспомнила разговор с Саулешкой и зло фыркнула: это только считается, что у человека всегда есть выбор. По сути, любой твой выбор заранее определен воспитанием. Вот и выходит, дорогу выбираешь не сам, ее выбрали родители еще до твоего рождения, нет, какое все-таки свинство…
Даже не они.
Деды, прадеды, прапрадеды…
Правда свинство! Их давно нет, а ты вынуждена с ними считаться. Потом еще и своих детей лишаешь права выбора, растишь рабами совести и собственных представлений о справедливости, навязанных с раннего детства: это плохо, а это хорошо. Не убий, не укради, не возжелай…
Почему именно ты «не убий и не укради»?!
Как глупо!
Конечно, она могла плюнуть и уйти, оставив Лизавету на попечение милиции. В конце концов, ей что, больше всех надо? Ну, сбежала бы девчонка из детского дома — точно бы сбежала, паршивка, характерец у нее… — так мало ли беспризорников на городских улицах, одним больше или меньше, какая разница?
Выбор — ха!
Хорош выбор, если потом всю жизнь будешь чувствовать себя последней сволочью, зная: могла помочь и не помогла!
Таня раздраженно поморщилась: «Но соседи же не спешили взять Лизавету под свое крылышко. Сочувствовали ей, слепой бы заметил, но и только. Никто не стал осложнять себе жизнь, одна я такая дура…»
И она зло прошептала:
— Ненавижу лицемеров! На словах жалеют, все понимают, но сами палец о палец не ударят, чтоб помочь по-настоящему…
Таня посмотрела на часы: два пятнадцать, совещание только-только началось, вряд ли с нее прямо сейчас потребуют чай.
Она немного постояла у двери, прислушиваясь. Мужские голоса звучали деловито, Таня озадаченно сдвинула брови: два голоса показались знакомыми.
Ну, один, понятно, Саулешкин босс, противный хлыщ в светло-сером плаще, странно, что она голос запомнила.
А вот второй…
Неужели действительно Женька притащился?!
Впрочем, почему нет? Он же владелец, а Саулешка болтала что-то о важной встрече с заказчиками.
Таня нахмурилась: с Женькой сталкиваться не хотелось. Хватит того, что они скоро встретятся на дне рождения. Мама пригласила всех родственников, значит, и Женьку тетя Галя обязательно притащит, как бы тот ни упирался. Разве только Женька в командировку смоется, неплохо бы…
Интересно, он Саулешку видел?
Нет, вряд ли!
Впрочем, если и столкнутся, Женька наверняка на нее внимания не обратит, она не в его вкусе.
Саулешка в своих жутких одежках больше на мышь смахивает — маленькая, худенькая, глазки долу, прямо монашка. А Женькина Ниночка — настоящая очаровашка, Таня ее несколько раз видела — когда только они распишутся? Тетя Галя ждет не дождется свадьбы, все о внуках, бедняжка, мечтает…
Таня смешливо фыркнула: знала бы она, что юридически давным-давно бабушка! И Китеныш на роль внука идеально подходит, таким мальчишкой любые деды гордились бы: умница редкая плюс лапушка, глазки как каштаны спелые, кстати… у Женьки такие же глаза — темно-карие.
Смешно!
Или нет?
Таня воровато оглянулась на дверь кабинета и подняла трубку. Вытащила из кармана клочок бумаги — не помнила наизусть номер телефона — и позвонила на только что снятую квартиру: ее тревожила неприятная девчонка.
В чужом доме!
Одна!
«Саулешка права: я сумасшедшая».
К телефону подошли, когда Таня уже места не находила от беспокойства: неужели противная девчонка сбежала? Обещала дождаться, телевизор там посмотреть или в книгах порыться… Глупо, но Таня поверила, что-то все-таки в Лизавете чувствовалось настоящее, без фальши, стержень какой-то…
Таня услышала сладкий зевок, голос Лизаветы показался ей сонным и недовольным:
— Чего надо?
— Ничего. Просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке.
— A-а… Это ты.
— Я.
— Ты нас разбудила.
— Два часа дня! Не думала, что спишь…
— И что? Я ночью не выспалась, — неохотно буркнула Лизавета. — Какой-то гад плюшевый отопление выключил, мы с Кешей совсем замерзли на лестнице.
— Где?!
— На лестнице. Мы с ним всегда там спали. — Лизавета снова зевнула. — Последний этаж, там почти не ходят, и тетки хорошие живут — не гнали нас и не орали…
Таня промолчала, ошеломленная, лишь трубку сжала так, что побелели пальцы. Лизавета посопела и смущенно хмыкнула:
— Диван здесь мягкий, я как легла, так сразу сомлела.
А тут ты…
— Спи, больше будить не буду, — хрипло пообещала Таня.
— Ладно, звони, чего уж там… — снисходительно протянула Лизавета.
Таня слушала короткие гудки, чувствуя себя слишком благополучной и потому виноватой: она никогда не спала на лестничной клетке! И не напоминала скелет из кабинета биологии. И не носила такие грязные рваные вещи. И не боялась матери. И не считала уличного злобного пса единственным близким существом. И не…
Таня вздрогнула от неожиданности, услышав за спиной:
— Сашенька, вы уже освоились тут?
Она обернулась и прикусила нижнюю губу, чтоб не рассмеяться: такой изумленной стала физиономия Саулешкиного шефа, едва он рассмотрел ее лицо.
Векшегонов растерянно моргнул, но картина не изменилась. Вместо новой секретарши за столом — нет, прямо на столешнице! — сидела незнакомая девица в темных солнечных очках — это в помещении! — и невозмутимо вертела в руках телефонную трубку.
Довольно высокая, в модном брючном костюме, на ногах лаковые лодочки на шпильках…
— А где Саша? — пробормотал он.
— Вышла, — лаконично сказала девица и ослепительно улыбнулась. — Я за нее.
Векшегонов смотрел непонимающе. Девица безмятежно пояснила:
— Ваша секретарша побежала к стоматологу с острой болью, а меня попросила подменить ее. На сегодня. Мы, видите ли, близкие подруги, а ей не хотелось вас подводить.
— Подменить?
— Ну да. Или считаете, я не смогу разлить чай вашим гостям?
Векшегонов сразу с ответом не нашелся. Сашина подруга — ведь в первый раз видел! — почему-то показалась знакомой. То ли этот голос Векшегонов уже слышал где-то — очень тембр запоминающийся, — то ли манера строптиво вздергивать подбородок кого-то напоминала…
Раздражение нарастало, и Векшегонов одернул себя: в конце концов, зубы могли заболеть у каждого. Конечно, Саша обязана была предупредить об уходе и представить свою подругу, раз уж оставила ее за секретаря…
Таня наблюдала за Саулешкиным шефом с нескрываемым любопытством. Она не сомневалась, что он ее не узнал. Если честно, она сама себя не узнавала в этих дурацких очках, блеклой одежде и черноволосой.
Не сдержавшись, Таня фыркнула и закинула ногу на ногу. Векшегонов поморщился: девица вела себя вызывающе.
— Считаю, сможете, — неприязненно буркнул он. — Только очки снимите, раз уж остались за секретаря, вы не на пляже.
— Не могу. — Девица снова продемонстрировала ровные белоснежные зубки.
— Снимите, ничего с вами не случится, — проворчал Векшегонов. Сделал шаг и одним движением сорвал с Таниного носа лучшие очки ее мамы.
Таня ахнула от неожиданности. Векшегонов крякнул от изумления: ну и девица! Заплывший левый глаз практически не разглядеть, как только ей удалось спрятать такой кровоподтек за стеклами очков? Зато правый воинственно поблескивал, наливаясь здоровой злостью, из него только что искры не сыпались.
Девица сжала кулаки. Векшегонов непроизвольно попятился, вдруг заныли на днях полученные царапины на щиколотке — он внезапно вспомнил, где встречал эту… эту девушку.
— A-а, валькирия, — Векшегонов ехидно ухмыльнулся, — вот уж не думал увидеть вас в своем офисе!
Таня коршуном слетела со стола — она сгорала со стыда: мерзкий тип застал ее в таком виде… — и вырвала из его рук свои очки. Нацепила на нос и удовлетворенно фыркнула: лощеный гад от неожиданного рывка едва не упал.
Таня снова уселась на столешницу, почему-то для нее было важно не смотреть на Саулешкиного шефа снизу вверх, поэтому в кресло садиться не хотелось.
Она рассматривала недавнего знакомого и все больше злилась: ну почему некоторые типы всегда выглядят безупречно? Костюм будто только что из-под утюга, воротник сорочки идеально чистый, серо-голубой галстук подобран в тон глаз, волосы лежат волосок к волоску, туфли начищены…
И губы свои, паразит, кривит так же насмешливо, как и в ту встречу, мало она ему тогда приложила!..
Векшегонов ядовито поинтересовался:
— На подменах подрабатываете, почасовая оплата?
Таня опасно засопела. Векшегонов торопливо воскликнул:
— Ах да, подруга! Простите, уважаемая, чуть не забыл!
— Ноотропил попей… э-э… уважаемый, — процедила Таня сквозь стиснутые зубы. — Или «Гинкго билоба».
Маразматикам, знаешь ли, полезно, и память заодно в порядок приведешь, тоже неплохо…
— Как? «Гинка»… чего?
— У вас и со слухом проблемы… э-э… уважаемый, не только с памятью?
Векшегонов пожал плечами и прикрыл лицо ладонью, его душил смех.
— «Гинкго билоба», могу сказать по буквам, для особо тупых и плохо слышащих…
— Ох, не надо! Я… запомнил.
— Какой прогресс!
— Огромное вам спасибо, уважаемая, непременно куплю. — Векшегонов склонился в шутовском поклоне. Выпрямился и сочувственно поинтересовался: — Вы ведь уже опробовали на себе и ноотропил, и «Гинкго билоба», поэтому так уверенно рекомендуете, я правильно понял?
Таня нехорошо покраснела, причем — как изумленно отметил Векшегонов — лишь одной стороной лица, правая щека осталась ровно смуглой.
— Ах, на себе… — прошипела она, сползая со стола.
— Я не имел в виду ничего плохого, уважаемая, — поспешно заверил Векшегонов, отступая к двери кабинета.
— Напротив, я искренне восхищен вашей добротой…
— Добро… добротой?!
— Вашей чуткостью!
— Моей… чем?! — Таня нечаянно смахнула со стола электронные часы, но даже головы не повернула на шум.
— Вашей отзывчивостью! — Векшегонов всхлипнул от смеха и схватился за ручку двери.
Таня набычилась, губы ее мгновенно вспухли, покраснели. Она нащупала на столе мраморную статуэтку танцовщицы — еще один подарок благодарного заказчика! — пальцы удобно сомкнулись на тонких щиколотках.
— И вашей неземной красотой! — выкрикнул Векшегонов, мгновенно закрывая за собой дверь кабинета.
Таня зарычала и бессильно посмотрела на статуэтку: опоздала. И хорошо, наверное. Угоди она этому… этому… — подходящих слов не находилось — в голову, и что тогда?
Нет, ну каков гад!
Таня с трудом разжала пальцы и вернула танцовщицу на место. Подошла к двери кабинета и в сердцах двинула кулаком по косяку. Взвыла от боли и затрясла рукой. Покосилась на зеркало и торопливо отвернулась: ну и уродина! Красная, потная и рожа какая-то кривая…
Таня с ненавистью посмотрела на кабинет. Взяла со стола салфетки, приготовленные Сауле для гостей, и ожесточенно принялась оттирать тональный крем со щеки и подбородка.
Подумаешь, две-три царапины! Все равно этот… противный, мерзкий, лощеный тип уже видел ее фингал под глазом!
Таня жевала второе яблоко, удобно устроившись на подоконнике, и без всякого интереса смотрела на машинный поток внизу. Время тянулось удивительно медленно, заняться было нечем, в кабинет пока не приглашали, и Таня лениво размышляла о Саулешке.
Она и жалела подругу, и злилась на нее: ну что за несовременное, прямо-таки ископаемое чучелко? Двадцать четыре года, а ведет себя…
Таня негодующе фыркнула: девчонки в четырнадцать больше похожи на женщин, чем глупая Саулешка в свои двадцать четыре. Они красятся, стараются модно одеваться, учатся кокетничать, нравиться парням, а Сауле…
Саулешка и не знает толком, что такое зеркало! Если и подходит к нему, то хорошо на минуту, взмахнуть несколько раз расческой. Ни хитрости в ней женской, ни лукавства, ни осознанного интереса к себе или мужчинам. Одни акварельные краски на уме да книжки дурацкие!
Динамик на столе сыто заурчал, и Таня вздрогнула. Ненавистный голос насмешливо пропел:
— Прошу минут через пять принести чай и кофе!
— Ага — спешу и падаю, — огрызнулась Таня с подоконника.
Неохотно сползла с него и включила чайник. Критически осмотрела поднос, приготовленный Сауле, и поменяла местами блюдца с тонко нарезанным сыром и печеньем.
Подошла к зеркалу и снова скривилась: ну и физиономия! Сняла очки и мстительно фыркнула: чего ради в них маяться? Все равно царапины на виду — крем-то стерла со щеки! — синяк как раз «до кучи». Пусть этот холеный тип оправдывается перед гостями, ей-то что?
Таня криво улыбнулась: вдруг подумают — его рук дело? Она несчастная, затюканная девушка, а он — настоящий монстр, скрывающий свой страшный оскал под маской респектабельного гражданина.
Таня подмигнула себе: а что, классно придумано! И слова-то какие на ум идут: «страшный оскал», «респектабельный гражданин»… Может, ее призвание журналистика, раз газетные штампы на язык просятся?
Динамик снова захрипел, Векшегонов вкрадчиво поинтересовался:
— Вы о нас не забыли?
— О тебе забудешь! — проворчала Таня и прошлась щеткой по волосам.
Поднос показался тяжеловатым, и Таня сочувственно подумала, что хрупкой Саулешке удержать его будет еще труднее.
Чтобы открыть дверь, поднос пришлось поставить на стол. Проклиная все на свете, Таня, опасно балансируя на высоких каблуках, вплыла в кабинет. Поймала на себе изумленные взгляды двух незнакомых мужчин, оторопелый — Женькин, смеющийся — ну и зараза же! — Векшегонова, и слащаво пропела-протянула:
— Добрый день! А я вам чай принесла! Или кофе, это как пожелаете…
Пожилой полный мужчина раскашлялся, прикрывая лицо белоснежным носовым платком. Второй — смуглый и горбоносый — в открытую рассматривал Танины синяки и царапины, его темные глаза показались Тане откровенно недоумевающими. Женька, братец дальноюродный, изо всех сил делал невозмутимое лицо. Векшегонов бессовестно веселился, Таня едва удержалась, не опустила тяжелый поднос ему на голову, поставила на стол.
Она разлила чай, от кофе все почему-то дружно отказались, широко улыбнулась растерянным гостям и пошла в приемную. Закрывая дверь, услышала безмятежный голос Векшегонова, и ее затрясло от злости.
Саулешкин шеф заговорщицки сообщил клиентам:
— Девочка у меня спортсменка, только что после соревнований, так что сами понимаете…
— О-о, — уважительно протянул полный.
— Такой синяк, царапины, ай-ай-ай, — покачал головой смуглый.
Братец дальноюродный хрипло раскашлялся, подавившись чаем.
— Бои без правил, что вы хотите. — Векшегонов усмехнулся. — Моя девочка обожает драться…
— Это ты о платных боях? — изумленно спросил Женька. — На ринге, в грязи, полуголыми?!
— Ну… не обязательно платных, — хмыкнул Векшегонов и нагло подмигнул потрясенной его коварством Тане, она как раз обернулась. — Я как-то наблюдал и за бесплатным представлением: девочка своему противнику так щиколотку каблучком обработала, любо-дорого посмотреть…
Женька побледнел и украдкой показал Тане кулак. Он не сомневался, сумасшедшая сестрица — никаких тормозов! — свое опасное увлечение от родителей скрывает.
Гости восторженно загомонили, так называемые «бои без правил» они видели только по телевизору. Бессовестный Векшегонов сочувствовал изо всех сил: опоздали, мол, ничего не попишешь, сезон закрыт до следующей зимы. Вот если они встретятся за этим столом поздней осенью…
Таня с силой захлопнула за собой дверь и горячим шепотом высказала все, что думала о Векшегонове.
Жаль, он не слышал!
Колыванов быстро выпил свою чашку чая и извинился перед гостями: ему нужно выйти. Неожиданная встреча с сестрой — он и не знал, что Татьяна дружит с Вероникой, — вдруг показалась знаком свыше.
Он давно хотел поговорить с ней о разводе, так почему не сейчас? Не то чтобы Колыванов собирался прямо завтра бежать расписываться с маленькой уборщицей, он вообще не будет спешить с браком, дурное дело нехитрое, всегда успеется, но…
Он не женат, и точка.
Пусть документы соответствуют факту.
Фиктивный брак исчерпал себя!
Колыванов нашел взглядом Татьяну и невольно улыбнулся: снова на подоконнике, как всегда. Любимое место с раннего детства, Танины родители проиграли войну, едва начав, девчонка умела настоять на своем.
— Не ожидал тебя здесь увидеть, — добродушно сказал он.
— Секретарша к зубному помчалась с острой болью, — хмуро бросила Таня, по-прежнему глядя на поток машин внизу, — уговорила подменить.
— Не думал, что ты дружишь с Вероникой…
— А я и не дружу!
— Ну да: постель — не повод для знакомства…
— У вас у всех одно на уме!
— Вовсе нет…
— И шутки у тебя дурацкие, даже пошлые!
— Послушай, я не хочу с тобой ссориться…
— Собираешься мирно разобраться: сколько мне платят за синяки и в курсе ли мамочка?
— Тебе не пять лет, чтобы я вмешивался в твою личную жизнь…
— Что, серьезно не с этим пришел?!
Девушка наконец обернулась к брату, и Колыванов нервно сглотнул: солнечный свет безжалостно высветил все кровоподтеки, в затененном кабинете Танино лицо производило менее шокирующее впечатление.
— Нет, мне, понятно, любопытно, кто это тебя так отделал, — Колыванов осторожно дотронулся до ссадины на подбородке, — но лезть с допросом… не буду.
— Тогда чего ради удрал с совещания? — примирительно проворчала Таня. — Не успел пересчитать мои царапины, слишком быстро сбежала?
— Как вы любите переводить разговор на себя!
— Мы — это, естественно, женщины?
— Угадала.
— Хочешь сказать — у тебя ко мне дело?
— Снова угадала.
— И какое?
Таня пошлепала рукой по подоконнику, и Колыванов послушно сел рядом, он не собирался спорить с Татьяной по пустякам. С ней вообще лучше не спорить.
Колыванов улыбнулся в настороженно поблескивающий серо-голубой глаз — второй было не разглядеть, настолько распухла щека, — и коротко сказал:
— Развод.
— Чей?!
— Мой, конечно. Тот, что ты обещала оформить по первому требованию.
Таня по-детски приоткрыла рот. Колыванов невольно хохотнул: здоровый глаз стал совершенно круглым, и синевы в нем прибавилось.
— Ах, то-от… — пробормотала Таня. — На Нинке, значит, женишься…
— Ошибка.
Таня смотрела непонимающе. Колыванов любезно пояснил:
— С Ниной мы расстались.
— Тогда… зачем?
— Какая тебе разница?
— Ну… — замялась Таня, с любопытством изучая излишне невозмутимую физиономию брага. И потрясенно воскликнула: — Ты влюбился в другую?!
— Допустим. И что?
— Да нет, ничего. Твое дело. Просто вы так долго встречались с Нинкой, я думала…
— И напрасно!
— Что — напрасно?
— Думала! Думать вообще вредно, разве не знаешь?
Таня показала брату кулак, чтоб не забывался, и почему-то шепотом поинтересовалась:
— И кто она?
— Ты о ком?
— О девчонке, на которой женишься.
— О женитьбе речь не идет, — хмыкнул Колыванов. — Я говорил лишь о разводе.
— Да ладно тебе, — отмахнулась Таня. — Лучше скажи: она красавица? Красивее Нинки, да?
— Почему обязательно красавица? — поморщился Колыванов. И с неожиданным сарказмом воскликнул: — Может, наоборот — я нашел наконец свою Золушку? Работницу, так сказать, тряпки и швабры. Маленькую, тощенькую и пугливую. Да, и еще — в очках!
— Так я тебе и поверила, — рассердилась Таня. — Это после Нинки?!
— Ага. — Колыванов обреченно уронил голову на грудь. — Именно после нее.
Таня негодующе фыркнула. Колыванов состроил печальную рожицу и шепотом признался:
— У меня, детка, аллергия, представляешь?
— Аллергия? — не поняла Таня. — При чем тут аллергия? И на что? На тополиный пух, что ли?
— Не на «что», а на «кого»!
— Ну, на кого? На кошек?
— Вовсе нет.
— На собак?
— Опять-таки нет.
— А на кого?
— На красавиц.
— Шут!
Таня в сердцах замахнулась на брата, но не ударила, слишком была заинтересована. Помолчала и спросила:
— Так ты насчет развода серьезно, что ли?
— Да, — кивнул Колыванов. — Хоть сам себе не верю.
— И насколько все срочно?
— Ну… лучше не тянуть.
— Понятно.
Таня задумалась. Колыванов посмотрел на часы, но торопить не стал: обойдется Векшегонов и без него. Вопрос в принципе решен, а нюансы пусть обговорит с заказчиками сам, уже три года филиал возглавляет, пора учиться принимать самостоятельные решения.
— Может, на моем дне рождения все обсудим, неделя всего осталась. — Таня машинально поправила галстук, вечно он съезжал у Женьки набок.
— Почему не сейчас?
— Ну, тебе же с Сауле встретиться нужно, я так понимаю. Вы должны вместе в ЗАГС пойти, заявление на развод подать, не через суд же вам разводиться…
— Странное имя — Сауле, не находишь?
— Казахское, — вздохнула Таня. — Саулешка говорит — никакой экзотики.
— Ну, Восток — дело тонкое, — непонятно к чему заметил Колыванов.
Лицо его показалось Тане отстраненным, Женька явно думал о чем-то своем, и Тане внезапно стало обидно за подругу: побывала замужем, называется! Женька, бессовестный, даже в лицо ее не видел, а уже разводиться собрался, ишь — торопится…
A-а, ладно!
— Сауле тоже приглашена на день рождения, — хмуро сказала Таня. — По-моему, очень удобно получится. Я вас оставлю в своей комнате, и вы договоритесь, когда все это, — она неопределенно взмахнула руками, — можно провернуть. Ну, вы же оба работаете, как минимум нужно время согласовать…
— Ладно, — рассеянно кивнул Колыванов, — неделя меня вполне устроит…