Неделя выдалась тяжелой. Евгений Колыванов угрюмо хмыкнул: зато он подписал контракт с солидной немецкой фирмой из Хайдельберга, это минимум полгода спокойной, хорошо оплачиваемой работы.

Не для него, понятно, спокойной. Пока программисты будут корпеть над новым проектом, он должен искать следующие заказы. Хотя…

Нет, это рискованно!

Сегодня.

Но придет время, он, Евгений, не будет бегать за заказчиками. Те сами встанут в очередь за разработками, он к этому шел несколько лет, нужно сказать — успешных лет.

Евгений озабоченно сдвинул брови: правда, нужна реклама. Не в виде простеньких объявлений — понятно, от них отказываться он тоже не собирается, — а что-то на уровне слухов, эдакое «сарафанное» радио.

Нет, не так, главное — блестящая репутация. В принципе она уже есть у фирмы, а если припомнить последние контракты…

Да, они впечатляют!

Начался дождь, и Евгений пожалел, что пошел домой пешком. Конечно, после целого дня в офисе хотелось проветриться, да и полнеть он начал, мать давно уже ворчит…

Не повезло! Когда выходил, еще не капало. Тучи над городом висят уже несколько дней, но кто знал, что дождь начнется именно сейчас?

Евгений потянул носом воздух и разочарованно отметил, что весной почти не пахнет — а ведь середина апреля, пора. Он неприязненно покосился на островки рыхлого, черного снега под кустами сирени — когда только они растают? Поднял воротник плаща и поежился, чувствуя, как ледяные струйки бегут за шиворот.

Он почти бегом свернул к Первомайской, решив переждать усилившийся дождь на остановке. Нырнул под пластиковый козырек, и вовремя — дождь уже стоял стеной, навес дрожал от напряжения, с трудом сдерживая потоки воды.

Евгений промокнул носовым платком мокрое лицо и вдруг изумленно замер — не может быть! Недоверчиво посмотрел на часы — все правильно, почти девять вечера. Тогда… какого черта в окнах его фирмы горит свет?!

Евгений в сердцах выбросил в урну жалкий комок, недавно бывший отглаженным белоснежным носовым платком.

Рабочий день давно кончился! Ну, пусть здесь не головной офис, пусть один из филиалов — никак он не соберется загнать народ под одну крышу. Это же сколько времени и денег нужно угробить, чтобы построить новое здание (лучше в центре, это престижнее) или арендовать и переоборудовать старое?

Евгений Колыванов не терпел так называемые переработки, нахлебался ими вволю, пока был на практике на металлургическом комбинате. Там то ли пытались выказать таким образом преданность предприятию, то ли руководство комбината прикрывало «трудовым энтузиазмом» собственную низкую квалификацию…

Он работал без выходных три недели подряд! И домой возвращался едва живым чуть ли не в десять вечера, а к восьми утра уже крутился на участке.

За летнюю практику Евгения выжали как лимон, а ведь ему тогда было чуть за двадцать. Как выдерживали подобную нагрузку мастер или начальник смены — оба подбирались к пятидесяти, — Евгений не представлял.

Не сомневался в одном: они просто… боялись потерять работу.

И этим страхом на металлургическом гиганте вовсю пользовались. Переработки не учитывали и не оплачивали, трудовое законодательство превратилось в кипу никому не нужных бумаг и не соблюдалось, «рабочий» профсоюз трусливо помалкивал, прикормленный администрацией.

Большинство рабочих с ностальгией вспоминали о Советском Союзе и проклинали капитализм. Они чувствовали себя рабами если не комбината, то обстоятельств. Но куда податься? Работать где-то нужно, семьи кормить нужно…

«Дикий» капитализм Евгения никак не устраивал. Квалифицированных — тем более талантливых! — программистов в городе можно сосчитать по пальцам, терять их из-за собственной глупости или жадности…

Ну уж нет!

— Кто у меня здесь директор? — раздраженно бормотал Евгений, шаря по карманам в поисках сотового телефона.

Вспомнил, что забыл его в машине, — и чего понесло вдруг пешком, сидел ведь уже за рулем?! — и прорычал, глядя на окна офиса: — Ага — Векшегонов!

И угрюмо подумал: «Интересно, что за ночные смены он у себя устраивает, гонки сейчас никакой, из графика не выбиваемся…»

Евгений высунул из-под навеса руку и поморщился: дождь не только не стих, он, кажется, опять усилился — лужицы на асфальте буквально кипели, давно Евгений такого не видел.

Он честно посмотрел налево — глупо упускать автобус, но город словно вымер: ни редких пешеходов под пестрыми зонтами, ни машин, ни бродячих собак. Только ливень стеной да размытые очертания домов через дорогу.

Расстояние в тридцать метров Колыванов преодолел за несколько секунд, жаль, дорогие туфли из тонкой кожи скорость не спасла. Вода по дороге неслась бурным потоком, настоящей рекой, не перепрыгнуть, не обойти. В правом ботинке явственно хлюпало, в левом…

Уже на крыльце, под навесом, Евгений пошевелил пальцами и с досадой признал: в левом хлюпало тоже. Чертыхнулся, поминая недобрым словом коммунальные службы, — ливневая канализация работала безобразно.

Колыванов встряхнулся, как огромный пес — во все стороны полетели брызги, — и неожиданно для себя рассмеялся. Кое-как выжал волосы и пожалел, что выбросил носовой платок. Решительно толкнул дверь и недоуменно нахмурился — закрыто.

Он поискал взглядом звонок, но не нашел. Подумав, постучал. Подождал немного и пожал плечами: вряд ли там слышат, как он скребется. Дверь толстенная, дальше тамбур и вторая дверь.

Евгений в сердцах выругался и едва не свалился с крыльца, услышав серьезный детский голос:

— Анна Генриховна говорит — это неконструктивно. Колыванов осмотрелся, но никого не увидел, улица по-прежнему пуста.

— Я тут, а не там, — подсказали откуда-то сверху. Евгений поднял голову и удивленно хмыкнул: из окна на него с любопытством смотрел темноглазый мальчишка лет шести. Он забрался с ногами на подоконник, распахнул форточку и теперь плющил нос о стекло, рассматривая нежданного гостя.

— Что — неконструктивно? — машинально спросил Евгений.

— Ругаться, — вежливо пояснил мальчик.

Колыванов озадаченно сдвинул брови, пытаясь понять, что происходит и что делает в офисе ребенок, да еще поздно вечером. В голову ничего не приходило, и он раздраженно приказал:

— Дверь открой!

Мальчик не пошевелился, будто и не слышал. По-прежнему стоял на широком подоконнике и таращился на него.

Колыванов протер ладонью лицо и еще раз выжал волосы, с них текло. Тоскливо оглянулся на остановку — от нее отходил автобус. Рассекал воду, как огромный корабль, колес почти не видно.

— Впусти меня, я промок, видишь, какой дождь, — устало попросил он.

— Сейчас ты под навесом, — резонно заметил мальчишка.

— Мне нужно умыться, чаю выпить, наконец, такси по телефону вызвать!

Мальчик отрицательно помотал головой.

— Но почему?! — возмутился Колыванов.

— Ты же взрослый…

— И что?!

— Вы сами каждый день твердите — никогда не открывать чужим, разве не так? — вежливо пояснил мальчик.

— Но… — Аргументов не находилось.

— Может, ты вор. Или бандит, — невинно предположило дитя, темные глаза откровенно смеялись, но личико оставалось серьезным.

Колыванов сел на ступеньку и снова удивился вымершим улицам, он и не помнил город таким тихим и безлюдным. Нащупал в кармане плаща пачку сигарет. С наслаждением закурил и только сейчас почувствовал, насколько замерз.

За спиной сказали:

— А курить вредно.

Колыванов промолчал.

— Это ч… чере… — Мальчик немного помолчал, размышляя, и отчетливо выдал: — Это чревато раком легких.

— Да-а? — мрачно удивился Колыванов.

— Да. Я по телику передачу видел. Как раз на эту тему.

— А ты не знаешь случайно, чем чреваты мокрые ботинки?

— Простудой, — с готовностью сообщил развитой ребенок. — Или даже воспалением легких.

— Спасибо за консультацию, — зло хмыкнул Колыванов.

— Не за что.

Колыванов обернулся: мальчишка сидел на подоконнике, обхватив колени обеими руками. Круглолицый, круглоглазый, короткие темно-русые волосы стоят ежиком, россыпь мелких веснушек сбегает с носа на щеки.

— Ты кто такой? — помедлив, спросил Евгений.

— А ты?

— Я? Я работаю в этой же фирме, только в другом офисе.

— Не врешь?

— Нет. Я… редко вру. Почти никогда.

— Знаю. — Мальчишка усмехнулся. — Анна Генриховна говорит — ложь унижает.

— Твоя Анна Генриховна просто кладезь премудрости, — раздраженно пробормотал Колыванов.

— Точно, она такая. — Мальчишка широко улыбнулся, демонстрируя забавные провалы на месте выпавших зубов.

— Ты так и не сказал — кто такой и что делаешь в офисе, — осторожно напомнил Колыванов.

— Кит.

— Не понял.

— Ну, имя такое — Кит. А полное — Никита.

— Ишь ты — полное, неполное… — Колыванов покрутил головой. — И чего ради ты там скучаешь, Кит?

— Я не скучаю, — возразил мальчик. — Никогда. Я здесь маму жду. Она за компом сидит, работает, а я с тобой разговариваю. А раньше читал.

— Почему-то не удивлен, — проворчал Колыванов. — Хотя где-то слышал, что современные дети не читают. Предпочитают компьютерные игры.

— Я их тоже люблю, — согласился новый знакомый.

Помолчал и укоризненно заметил: — Ты сам не сказал, как тебя зовут.

— Евгений Сергеевич. Доступно?

— Да. Я не маленький!

Колыванов звонко чихнул. Запахнул полы плаща и мрачно подумал, что простуда с температурой и насморком ему гарантирована. Ладно если не воспаление легких.

Он вздрогнул, почувствовав на своем плече маленькую руку, и обернулся. Никита виновато буркнул:

— Ты не бандит, я знаю. И чаю тебе налью. А телефон в приемной. Чтоб ты такси вызвал. Пошли. Только не нужно, чтобы мама тебя видела, хорошо?

— Чего так-то? — Колыванов с кряхтеньем поднялся на ноги и смешливо подумал, что впервые за много лет испытывает самую настоящую благодарность. И к кому? К этому сопляку! — Или я такой страшный?

Никита внимательно посмотрел на него — Колыванов поежился, взгляд мальчишки показался ему совсем не детским, откровенно оценивающим — и серьезно сказал:

— Мама просто… не любит чужих. И расстроится, что я тебе открыл дверь. Ведь это неправильно.

— Что ж открыл, раз неправильно? — проворчал Колыванов, послушно следуя за мальчишкой.

— Иногда неправильно — хорошо.

— Да ты, брат, философ!

— Нет. Просто я так думаю.

— Думает он! В наше время это самая настоящая роскошь — думать, — фыркнул Колыванов.

Никита обернулся и прижал палец к губам. Колыванов замолчал, удивляясь собственному поведению. Он и не помнил, когда в последний раз хоть кому-нибудь подчинялся. Разве только матери уступал. Чаще по мелочам.

Никита бесцеремонно подтолкнул его к приемной.

И побежал в самый конец коридора. Заглянул в открытую комнату — Колыванов не представлял, что в ней: то ли кладовка, то ли небольшая столовая, то ли курительная, — и спросил:

— Ма, я чай попью, ладно?

Ответа Колыванов не услышал, как ни напрягал слух. Наверное, он оказался положительным, потому что мальчишка весело воскликнул:

— Тебе тоже принесу! И вафлю. Шоколадную, я прошлый раз одну оставил. Специально для тебя!

Колыванов пил уже третью чашку чая. Разговор с Никитой оказался неожиданно интересным, и он поймал себя на мысли, что сознательно оттягивает вызов такси.

Вообще-то странно, что Колыванов тратил время на бессмысленную, непродуктивную болтовню. К тому же он наметил на вечер пару важных звонков, собирался просмотреть кое-какие документы, набросать план на следующий месяц, да мало ли работы… И вместо этого сидел в пустой приемной и беседовал с шестилетним ребенком!

Колыванов всегда считал, что не любит детей, они обычно раздражали его. Малыши — глупыми капризами, визгом и беготней. Подростки — жестокостью, неумеренными и необоснованными претензиями, неумением думать, стадностью.

Да, больше всего его бесило в собственных племянниках именно неумение — нет, нежелание! — думать. И стремление не отличаться от других, таких же убогих и жадных до развлечений.

Этот забавный темноглазый мальчишка не походил ни на кого из его малолетних родственников. В нем причудливо мешались детское восприятие мира и необычные, вполне зрелые, продуманные оценки всего происходящего в нем. Правда, судя по замечаниям, у него весьма неординарная нянька, как ее? — ах да, Анна Генриховна! — и странноватая мать. Отца, как Колыванов понял, у мальчишки нет и не было, он ни словом не упомянул о нем.

Размышляя о своем, Колыванов рассеянно отвечал на вопросы. Никита тут же задавал новые, процесс казался бесконечным.

Мальчишку интересовало все на свете!

Почему идет дождь, почему он то усиливается, а то едва капает. Почему резиновые сапоги не промокают, а обычные ботинки — запросто. Откуда взялись пятна на солнце и что такое «черные дыры». Почему летают такие огромные и тяжелые самолеты, они просто не должны летать!

Почему он, Кит, во сне летает, а как проснется — никак.

Сколько раз с самого высокого гаража прыгал, только коленки в кровь разбивал, почему, это же… несправедливо!

Почему пектусин — это такие дешевые таблетки от кашля — за полгода подорожал в три раза, то стоили два рубля упаковка, а теперь аж шесть шестьдесят. Никита сам берет пектусин в аптеке для мамы — у нее часто бронхиты, мама вообще слабенькая, — и непонятно — почему он должен переплачивать, и кому пойдут его деньги. Почему вообще есть бедные и богатые. Почему Колькин отец лупит Кольку почем зря, и мать он лупит, как напьется, может, Кольке его ночью убить? Зачем взрослые вообще пьют? И курит он, Колыванов, зачем, разве не знает, что это вредно.

Есть ли Бог, и какой он. Почему одни молятся, другие нет. Почему вообще люди такие разные, и откуда берутся злые. Мы просто так живем, как трава, дерево и муравьи, или для чего-то особенного…

Мальчишка слушал не перебивая, с нескрываемым интересом, а Колыванов чувствовал, как у него садится голос. Да и ответов на половину вопросов он не знал, просто никогда об этом не думал, в чем честно и признавался.

Никита не возмущался, коротко кивал и тут же спрашивал о другом, ничуть не менее сложном и неожиданном.

Наконец Колыванов случайно мазнул взглядом по настенным часам и изумленно крякнул: почти половина одиннадцатого. Не веря, взглянул на свои и возмущенно воскликнул:

— Кит, о чем думает твоя мать, тебе давно спать пора, она вообще-то помнит об этом?

Никита посмотрел на часы и огорченно пробормотал:

— Так поздно?

— Да уж, не рано!

— Это я виноват, мама, она…

— Наверняка заснула у компьютера! — раздраженно заявил Колыванов, одним глотком допивая чай.

И озабоченно подумал, что его-то мать точно сходит с ума. Обычно он всегда предупреждал, когда задерживался, а тут…

И сотовый, как назло, оставил в машине!

— Моя мама не заснула, — насупился Никита, — она… просто рассеянная. Это я должен был помнить о времени, а я… забыл.

— Я и сам обо всем забыл с твоими вопросами, — проворчал Колыванов. — Откуда ты их только берешь…

— Ты так и не сказал, — оживился Никита, — почему птицы такие разные, даже не летающие есть, а ведь они же — птицы! Вот жирафы, например, все друг на друга похожи, только пятна на шкуре отличаются…

— О нет, не сейчас! — взмолился Колыванов.

— А когда? — деловито поинтересовался Никита.

— Забегу как-нибудь, — неуверенно пробормотал Колыванов. — Сам же сказал — ты практически каждый вечер тут…

— Завтра?

— Нет, завтра вряд ли получится…

Колыванов вызвал такси. Потом позвонил домой и пообещал матери, что минут через пятнадцать подъедет. С отвращением набросил на плечи влажный плащ и обернулся: Никита стоял у окна, он будто забыл о госте.

Колыванову стало не по себе: мальчишка казался таким крохотным на фоне огромного, во всю стену, окна, таким беззащитным. Его мать явно из современных шалав, только о себе думает, о ребенке не помнит, дура крашеная, а Никите всего-то шесть лет. И отца нет, а пацанчик неплохой, в самом деле неплохой…

— Я правда как-нибудь зайду.

Колыванов развернул мальчишку к себе лицом. Присел на корточки, темно-карие глаза оказались совсем рядом, печальные и удивительно серьезные. Колыванов почти сердито сказал:

— Ну не хочу я тебе врать! Не знаю, когда смогу сюда выбраться. Может, через три дня, может, через пять, а может — через неделю-две. У меня работа, понимаешь?

Никита неохотно кивнул и спросил:

— Но ты приедешь?

— Обещал же!

— Ты не думай, — Никита вдруг покраснел, — мама всегда отвечает на мои вопросы. Просто…

— Что «просто»?

— Она… по-другому говорит. Не так, как ты. И Анна Генриховна, и тетя Таня… Все по-разному отвечают, странно даже. И потом, ты… мужчина. Как я, только взрослый. А я никогда раньше… ну, так получилось!

— С тобой все ясно. — Колыванов вышел в коридор и выглянул в окно, такси еще не подъехало. — Теперь пошли, посмотрим, на месте ли твоя мама. А то, чего доброго, она уже ушла, забыв о тебе…

— Нет! Она там. Не надо, чтоб она тебя видела! — Никита испуганно ухватил его за рукав плаща.

— Да не собираюсь я на глаза ей показываться, — с досадой пробормотал Колыванов. — Но и ты пойми — я не могу уйти, не убедившись, что ты здесь не один. Я просто быстро загляну в комнату, и все.

Никита неохотно кивнул и прошептал:

— Вначале я.

— Веди уж… Сусанин! — хмыкнул Колыванов.

Он через плечо мальчишки заглянул в комнату и вздохнул с облегчением: можно спокойно уезжать. Слава богу, непутевая мамаша не сбежала. Преспокойно сидела за компьютером, жаль, с порога не видно, что она читает. Светловолосая, узкоплечая, в бесформенном грубом свитере, она увлеченно щелкала клавишей, листая страницы.

Колыванов вдруг поймал себя на мысли, что хочет, чтоб она обернулась — интересно же, на кого похож Никита. Волосы, скажем, у него темные, видно, мальчишка в отца…

Колыванов пожал плечами: впрочем, какая разница?

Он с некоторым удивлением осматривал крошечную комнату без окон. Не мог вспомнить, для чего она предназначена. Сколько раз бывал здесь, но никогда не обращал на нее внимания.

Холодильник, шкаф рядом, у другой стены — стол с компьютером, рабочее кресло, небольшой диван, широколистный цветок на полу, над ним лампа дневного света…

«Чего ради Векшегонов позволил этой девице сдвинуть рабочий график? — раздраженно подумал он. — Неужели эта шалава его любовница? Похоже на то…»

Колыванов неприязненно поморщился и тут же почувствовал, как Никита потянул его за руку прочь. И вовремя — как раз подъехало такси.

— Ты не бойся, мы сейчас тоже домой пойдем, — сказал с крыльца Никита, видя, что новый знакомый не решается захлопнуть дверь машины. — Мы рядом живем, и дождь как раз кончился…

Мальчик проводил взглядом отъехавшее такси и неохотно зашел в офис: действительно пора домой.

— И ты в таком виде ходишь на работу? — возмущенно прошипела Таня. — Матерь Божья, настоящее чмо!

— Вовсе нет, — смущенно запротестовала Сауле. — Я нормально одета, ты же сама сказала — я из провинции…

— Но не из тайги же!

— Из глухой деревни, какая разница?

— Ага! Еще скажи — из джунглей! Только что спустилась с пальмы и теперь знакомишься с благами цивилизации!

Сауле рассмеялась. Таня в отчаянии всплеснула руками:

— Где ты взяла это… это… этот свитер?!

— На рынке купила. У старушки одной. Очень теплый, между прочим. Ручной вязки. Я в нем совсем не мерзну.

— Он же мужской!

— На нем что, написано?

— А у тебя глаз нет?!

— Есть. Потому и купила. Он мне… понравился.

— И этот мешок тоже… понравился?!

— Какой мешок?

— Вот этот!!!

— Не дергай, пожалуйста. Ты с меня юбку сейчас стащишь.

— Ах ты ж боже мой, это, оказывается, юбка!

— Юбка. Скромная, согласна, но вполне приличная.

— Скромная?!

— Считаешь, нужно было взять размером больше? Или коротковата?

Глаза Сауле откровенно смеялись. Таня в сердцах шлепнула ее по затылку. Упала в кресло и устало пробормотала:

— Горбатого могила исправит.

— Точно, поэтому не рви сердце.

— Но ты же со стороны себя не видишь!

— И ничуть от этого не страдаю.

— Ископаемое!

— Пусть.

— Дикарка!

— Давай я лучше кофе тебе сварю? — предложила Сауле. — Как ты любишь, с солью?

— Вари уж, убоище! Откуда только ты взялась на мою голову…

Сауле уже переоделась в домашнее и встала у плиты, а Таня все перечисляла и перечисляла ее последние прегрешения, громогласно жалея себя, Никиту и даже почему-то няньку, Анну Генриховну.

Наконец она получила свою чашку кофе и на несколько минут замолчала. Потом бросила быстрый взгляд на подругу — Сауле налила себе чай — и сердито спросила:

— Как новая работа?

— Нормально.

— Подробнее давай! Все-таки почти три недели прошло, не день-два!

— Ну… нормально, и все.

Таня раздраженно сдвинула брови. Сауле торопливо сказала:

— Рабочий график очень удобный. И комнатка своя, я почти никого не вижу, так, секретаршу только. И Михаила Ивановича иногда. Полещука.

— Это еще кто такой?

— Старший программист, кажется. Он задания мне оставляет. Чаще через секретаршу. Ну… что скачать из Интернета, на какие темы внимание обратить, на каких авторов, какие журналы или книги заказать для фирмы…

— А-а-а… И что он?

Сауле пожала плечами.

— Старик?

— Не знаю. Наверное. Он на меня практически не смотрит, а я — на него.

— Не смотрит! Еще бы! На такое чучело смотреть — только время зря терять, — проворчала Таня.

— Мне и не надо.

— Не надо ей! Так и умрешь старой девой!

— Тань, у меня Китеныш! Какая же я старая дева, ты с ума сошла, — весело возмутилась Сауле.

— Прекрасно понимаешь, о чем я!

— Не понимаю и не хочу понимать, — твердо сказала Сауле.

— В том-то и дело, что не хочешь. — Таня стукнула по столешнице. — Ладно, черт с тобой. Скажи лучше, когда с работы приходишь. А то я дня три назад вас с Китенышем не застала.

— Обычно мы к восьми дома. — Сауле подлила подруге кофе. — В понедельник просто не повезло — Китеныш заснул в приемной, а я… я за компьютером сидела. — Сауле виновато улыбнулась.

Таня язвительно хмыкнула:

— Суду все ясно. Ты, само собой, увлеклась, о Китеныше благополучно забыла, и пока бедный ребенок не замерз на своем диване, не проснулся и не растормошил тебя…

— Я о нем не забыла!

— Ну конечно! Шарила по своему Инету, а в уме держала: «Как там мой Никитушка, как там мой мальчик, не пора ли его укладывать спать, все-таки ребенку только шесть лет и у него режим…»

— Ну, виновата я! Я же не специально…

— Ты всегда виновата, — отрезала Таня. — И всегда — не специально!

Сауле промолчала. Таня отставила в сторону пустую чашку и хмуро сказала:

— Ты помнишь про мой день рождения?

— Он же в июне, до него почти полтора месяца! — удивилась Сауле.

— Вот именно.

— Что — «вот именно»? — насторожилась Сауле.

— Я за полтора месяца предупреждаю, что в этом году желаю видеть вас с Китенышем у себя. В гостях, понимаешь? За праздничным столом, как положено в день рождения. Кстати, если ты не забыла — мне стукнет двадцать пять, круглая дата, между прочим.

— Но ведь мы можем поздравить тебя здесь, заранее, — растерянно пробормотала Сауле, — как всегда…

— А я не хочу как всегда!

Сауле вспыхнула и опустила голову. Скуластое смуглое личико показалось Тане несчастным, и она сердито воскликнула:

— Никто тебя не съест, не волнуйся! Никто даже не укусит! И мама с папой наконец с тобой познакомятся, я давно им обещала…

Сауле молчала.

— Сколько можно прятаться?!

В комнате чему-то звонко рассмеялся Никита. Слышно было, как бубнит телевизор.

— Ты и его сделаешь дикарем! Мальчишка из-за тебя нигде не бывает…

— Неправда, — прошептала Сауле, — у него полно друзей!

— Ты про дворовую шпану? — язвительно поинтересовалась Таня. — Китеныш кроме этой конуры ничего в жизни не видел, ни у кого в доме не бывал!

— Почему «конуры»? — вяло запротестовала Сауле.

— Да ладно тебе! Мальчишке осенью в школу, а он… — И твердо сказала: — Короче, я жду вас в гости, и точка! У тебя месяц впереди, чтоб морально подготовиться к вылазке. И учти — никаких отговорок!

— Ты… сумасшедшая, — испуганно выдохнула Сауле. — Что я там буду делать?

— Ничего особенного. Всего лишь — сидеть за столом.

Вкушать яства, моя мамочка изумительно готовит, чтоб ты знала! Общаться с моими родственниками и друзьями. Улыбаться мило и изредка отвечать на мамины вопросы, думаю, у нее их за это время — кошмар — семь лет прошло! — прилично накопилось.

— Н-на вопросы… — пролепетала Сауле, побледнев.

— Мамочка — человек деликатный, — хмыкнула Таня, исподлобья рассматривая подругу, — не то что я!

Сауле тяжело вздохнула, но спорить не стала. Во-первых, бесполезно. Если Татьяна что решила… будет стоять насмерть!

А во-вторых, полтора месяца — большой срок. Мало ли что произойдет? Можно, например, заболеть…