В первые дни после победы революции

26 октября 1917 г. Керенский с генералом Красновым во главе казачьих полков появились у Пулковских высот под Петроградом. Выборгский район в эти дни превратился в военный лагерь. Улицы полны вооруженными отрядами рабочих-добровольцев и красногвардейцев. Развеваются сотни красных знамен, повсюду стяги, плакаты, на которых крупными, подчас корявыми буквами написаны боевые лозунги.

Здание районного Совета, помещение штаба Красной гвардии полны народа. Выбранные начальники получают оружие, обмундирование. Инструктора формируют боевые отряды. Создаются отряды сестер Красного Креста. Ко мне подбегают две девушки.

— Здравствуйте,— кричат обе сразу.— Вы не узнали нас? А мы вас сразу узнали. Вы у нас в школе с Надеждой Константиновной Крупской были. Помните?

— Помню, как же.

— Мы тогда школьницами были, а теперь вот в рабочем отряде. Вон наш отряд пошел.— И бросились бегом догонять свой отряд, отправившийся к Пулковским высотам.

А у стен штаба райисполкома формируется уже новый отряд и под звуки «Марсельезы» уходит туда же. Его замыкает небольшой отряд сестер Красного Креста. Настроение товарищей, отправляющихся на защиту революции, бодрое, боевое. Жены, дети пришли проводить родных. Не видно слез, не слышно причитаний.

Энергичный и неутомимый работник — начальник районного штаба Красной гвардии К. Орлов поспевает всюду. Дает указания, выступает перед уходящими на фронт. Он призывает к защите родины, вселяет веру в победу. Его коротенькую напутственную речь покрывает громкое, долго не смолкающее «ура». В маленькой комнатке районного Совета идет заседание исполнительного комитета. Старые большевики, испытанные в боях и на подпольной работе, обсуждают вопрос о том, как обеспечить отряды патронами, снарядами, медикаментами, продовольствием.

По заданию райисполкома я в автомашине еду на фронт для ознакомления на месте с нуждами бойцов. По пути все время встречаются конные и пешие отряды.

Тянутся обозы. Идут отряды женщин с кирками и лопатами. На фронте идет сражение. Грохочет артиллерия, рвутся снаряды. В пяти шагах от меня падает товарищ. Схватившись руками за бок, он не стонет, только мелкие морщинки и выступивший пот на лбу выдают его страдания. Подбегают санитарки, быстро перевязывают и уносят раненого. Захожу в командный пункт, который помещается в крестьянской избе. Она уставлена полевыми телефонными аппаратами. Молодой, энергичный командующий знакомит меня с боевой обстановкой. Врывается высокий, худой, с разодранной штаниной матрос и сообщает: противник отступает, матросы и красногвардейцы преследуют врага и беспощадно истребляют его. Командующий радостно улыбается, жмет матросу руку и тут только замечает, что тот ранен в ногу. Он предлагает матросу отправиться на перевязку, но тот только махнул рукой и направился к выходу. Заметив меня, он остановился: «Я вас помню. Вы приезжали в Кронштадт в первые дни после Февральской революции. Вот видите, опять встретились».

И я вспомнил этого худого, высокого матроса. Он приезжал тогда к нам на Выборгскую сторону. Я обрадовался встрече, но не успел и слова сказать, как матрос, кивнув нам, быстро вышел из избы.

Командующий, весело улыбаясь, посмотрел ему вслед и сказал: «С такими бойцами можно не только разбить Керенского и генерала Краснова, но и завоевать весь мир».

13 ноября 1917 г. боевые действия прекратились. Войска Керенского были разбиты. Сам Керенский бежал.

Петроградцы победителями возвратились домой. Но эта победа стоила немалых жертв. Через несколько дней мы, большевики Выборгского района, хоронили в парке Лесного института товарищей, павших под Петроградом, на Пулковских высотах.

 

Работа в Выборгском районном Совете и мои встречи с В. И. Лениным

В Выборгском районе я занимался военными делами и одновременно выполнял обязанности казначея исполкома районного Совета рабочих и солдатских депутатов. Вскоре после Октябрьской революции я принял кассовую книгу, сделанную из общей тетради, и пустой несгораемый шкаф. Денег — ни копейки. По совету председателя райисполкома я отправился в городскую думу на Невский проспект к Михаилу Ивановичу Калинину и нашел его съежившимся от холода в одном из кабинетов нетопленного здания думы.

— Михаил Иванович, денег надо,— сказал я.— Людям жалованье нечем платить.

— Деньги есть, а выдавать сейчас не могу,— сказал Михаил Иванович.— Некому документы оформить. Видишь, швейцар да машинистка остались. Остальные бросили работу и ушли, не хотят с большевиками дело иметь.

— А как думаете, Михаил Иванович, надолго у них хватит этого форса.

— Сказать трудно, но, думаю, не надолго.

Пришлось уйти ни с чем. Но тут на помощь нам неожиданно пришла районная чрезвычайная комиссия. Ею было изъято у фабриканта Рябушинского на несколько миллионов всевозможных акций и 30 тысяч рублей наличными деньгами. Это была серьезная поддержка. Я принял деньги и пустил их в дело. Но деньги были изъяты на территории Городского района, и Совет этого района запротестовал, обвиняя чрезвычайную комиссию и райисполком Выборгского района в самочинных действиях на территории чужого района. Он требовал передать в их кассу изъятые у Рябушинского деньги. Дело дошло до Смольного. Оттуда прислали предписание: «Деньги возвратить Городскому райисполкому». Но возвращать уже было нечего; деньги были израсходованы.

Отправился я в Смольный на переговоры. Договориться не удалось, и меня отправили к товарищу Ленину.

Я слово в слово рассказал В. И. Ленину все, как было. Владимир Ильич улыбается, и, чем ближе к концу мой рассказ, тем шире его улыбка и больше веселых искорок в его глазах. «Ну,— думаю,— все обойдется хорошо. Поругает немного, тем дело и кончится». Рассказ окончен.

И вот Ленин говорит мне:

— А протоколом провели?

Я не понял.

— Что протоколом? — спрашиваю.

— Да то, что деньги, взятые у капиталиста Рябушинского, конфискуются и объявляются народным достоянием.

Я, по правде сказать, опешил и виновато сказал:

— Не-ет, Владимир Ильич, не провели.

— Как же это так? Забрали деньги, израсходовали, а документов у вас нет никаких. Да он с вас судом взыщет.

«Как это,— думаю,— судом? Революция, экспроприация экспроприаторов, а он «судом». Не может этого быть».

Но Владимиру Ильичу говорю:

— А мы можем и теперь провести протоколом.

— Как же это?

— Да задним числом. Рябушинскому все равно, а деньги будут наши.

Владимир Ильич хлопнул меня ладонью по лбу и громко засмеялся.

Я понял, что дело кончено и 30 тысяч наши. Выскочил из кабинета Владимира Ильича и на вопрос дежурной молча махнул рукой. Через полчаса я уже диктовал постановление президиума районного Совета рабочих и солдатских депутатов о том, что «деньги в сумме 30 тыс. руб., принадлежащие гр. Рябушинскому, конфискуются и зачисляются в народное достояние».

Однажды в исполнительный комитет Выборгского районного Совета рабочих и солдатских депутатов пришел лет 40 юркий, среднего роста человек. Он торопливо отрекомендовался, сообщил о своем отношении к Февральской революции, к Временному правительству, к Октябрьской революции, к большевикам, умеющим разрушать старое и строить новое. Сказал, что сам он тоже человек живого, творческого дела, поэтому и пришел к нам на Выборгскую сторону, хотя сам житель не этого района. У него есть деньги и добрые намерения: он решил передать нам один миллион рублей на организацию рабочего университета, но с условием, что мы даем ему совершенно готовое и годное для этого дела здание, в котором для него лично отводится в пожизненное пользование квартира в две-три комнаты. Председатель райисполкома нашел предложение приемлемым и сказал, что поставит этот вопрос на заседании президиума.

Мы очень довольны жертвователем. Угощаем его чаем с сухим серым хлебом и твердыми, не очень сладкими конфетами. Он смотрит на нас, потирает коротенькие ручки, улыбается, старается быть с нами запросто, как со старыми знакомыми. У нас закрадывается сомнение: юркий, довольно нахальный коммерсант — и вдруг жертвователь на культурно-просветительные цели пролетариата.

— Ясное дело, у него какие-то задние мыслишки,— говорят товарищи,— но нам его бояться нечего. А миллион рублей на улице не валяется.

На президиуме разгорелся спор.

— К черту его и его миллион. Тоже благодетель нашелся,— говорят одни товарищи.

— Дает миллион, и надо брать,— настаивают другие.

— Мы не дадим себя обмануть. Голосуем, большинство за то, чтобы принять предложение «жертвователя».

Для ведения дела создается комиссия в составе трех товарищей, куда вхожу и я.

Написали договор. Когда «жертвователь» просмотрел его, то сказал:

— Я согласен со всем, что тут написано, но я не вижу того здания, в котором будет помещаться университет.

— За зданием дело не станет,— заявили мы.

— Деньги я даю, но я хочу видеть здание,— отвечает «жертвователь».

В нашем районе подходящего свободного здания не было, но в Городском районе их было сколько угодно.

Решили обратиться к правительству с просьбой дать одно из них для нашего района. Ответственный секретарь райисполкома, я и «жертвователь» отправляемся к народному комиссару по просвещению Анатолию Васильевичу Луначарскому. Выслушав, Луначарский обещал поставить этот вопрос в Совете Народных Комиссаров. Но это нас мало устраивало, нам надо было получить здание немедленно, и мы решили сходить к Ленину.

И вот мы у Ленина. Докладываем ему о цели нашего прихода.

— Миллион? — переспрашивает Владимир Ильич и, прищурив глаза, смотрит на нас, на «жертвователя», улыбается чуть заметной улыбкой и, не погашая ее, слушает дальше.

— Да, миллион,— отвечаем.

— Если дело пойдет хорошо, я не остановлюсь на одном миллионе,— деловито ответил «жертвователь».

— Но мы в затруднении, Владимир Ильич,— говорит один из нас,— деньги есть, желание есть, нужда в этом огромная, а подходящего здания в районе нет. Нам нужен дворец и нужен в собственность.

— Что, что? — торопливо спросил Владимир Ильич.

— Нужен дворец, и дворец в собственность,— повторяет тот.

Владимир Ильич прищурился, смотрит на меня,

спрашивает:

— Слышишь, что он говорит?

— Слышу, Владимир Ильич, но он говорит не только свое мнение, но и мнение президиума райисполкома. Нам нужен дворец.

— Ив собственность?

— Да, Владимир Ильич, в собственность.

— Что-то у нас с вами насчет собственности не вяжется, мы частную собственность уничтожили, декреты насчет этого издали, а вы за собственность.

— Мы, Владимир Ильич, не за индивидуальную собственность, а за общественную, за советскую.

— Кто это вас надоумил? — вместо ответа спрашивает Ленин и смотрит на нас прищуренным улыбающимся взглядом.— Откуда это у вас в райисполкоме такая любовь к собственности?

— Это мое обязательное условие,— отвечает «жертвователь». Ему явно не по себе.

— А-а, тогда понятно, а то я смотрю: большевики Выборгского района за собственность!

— Владимир Ильич, мы ведь для общего дела. В нашем районе дворцов нет, а в Городском районе их вон сколько.

— Это верно, там их много. Ладно, дворец дадим в ваше распоряжение, но не в собственность.

— А нам все равно, лишь бы получить,— говорю я.

Поднимаемся, Владимир Ильич идет с нами до дверей, спрашивает у секретаря.

— Там меня еще кто-то ждет?

- Делегация от рабочих Сормовского завода.

— Так вы подождите,— останавливает меня и другого представителя райисполкома Владимир Ильич,— послушаем, что нам земляки скажут.

«Жертвователь» ушел.

— Вы знаете, что это за человек? — спрашивает Владимир Ильич.

— Фабрикант, текстильщик из Лодзи.

— Миллионы его при нем или в банке?

— Вот этого мы не знаем.

— Поезжайте в ВЧК и узнайте.

Прямо от Владимира Ильича поехали туда и узнали, что у нашего «жертвователя» был не один, а целых пять миллионов рублей, но эти деньги находились в банке. Узнали мы также и то, что все эти пять миллионов объявлены народным достоянием.

Так кончилась эта неудачная операция, которая затеяна была нами по неопытности. Да откуда мог быть опыт у нас, рабочих, только что ставших у руля государственного управления? Но на ошибках, отдельных неудачах мы учились.

А ошибок и неудач было немало. Хочу рассказать об одном казусе, случившемся со мной лично на первых порах моей деятельности в качестве одного из руководящих работников районного Совета.

Председатель нашего райисполкома как-то пожаловался в Смольном, что у нас некому составлять инструкции, писать приказы, объявления и пр. И вот к нам прислали расторопного парня. Я обрадовался. В воскресенье исполком районного Совета решил провести санитарный день в казармах Московского полка. Для этого мы решили мобилизовать на один день нетрудовой элемент в возрасте от 18 до 50 лет ряда кварталов района. Явиться мобилизованные должны были в казармы, в распоряжение начальника штаба полка к восьми часам утра. Мы поручили новому работнику оформить это как распоряжение райисполкома, указав в нем, что тот, кто не явится на работу, будет наказан. Товарищ сел за стол, быстро написал распоряжение о проведении санитарного дня и отнес его в типографию. На другой день он принес нужное количество напечатанных объявлений.

— Уже? — спросил я, удивившись быстроте исполнения задания.

— Готово! — по-военному отрапортовал парень.

Я поблагодарил его, взял одно объявление, стал читать, вижу написано хорошо, четко, ясно, понятно и повелительно. До конца я и читать не стал. Велел разослать эти объявления милицейским участкам с препроводилкой, чтобы расклеили на видном месте.

Подбодренный моей похвалой присланный товарищ быстро выполнил и это распоряжение. Объявления появились на самых видных местах района. А поздно вечером председатель райисполкома вызвал меня к себе и, держа экземпляр объявления, спросил:

— Ты составлял?

— Нет, товарищ из Смольного.

— Но ты читал его?

— Читал, а что? Написано хорошо.

— Значит, ты согласен, что за невыполнение этого распоряжения расстрел.

— Какой расстрел? — крикнул я и, выхватив из рук председателя листок, прочел: «Лица, не выполнившие настоящего распоряжения, будут расстреляны». «Что же это такое?» — в ужасе подумал я и еще раз прочел:

«...будут расстреляны».— Что же теперь делать?

— Первое,— сказал товарищ Куклин,— освободи этого не в меру революционного гражданина от работы в райисполкоме; второе — надо свои распоряжения внимательно читать, прежде чем их рассылать на места; третье — сандень проведем, но, если где-нибудь будет допущено нарушение законов, ты будешь отвечать.

Было немало и других сложных дел в практике моей работы в райисполкоме на первых порах его деятельности.

Однажды дверь моей комнаты приоткрылась и я увидел пожилую женщину с тревожно-вопросительным взглядом.

— Вам что? — спросил я.

Женщина открыла дверь, переступила порог, ведя за руку девочку лет восьми, обернулась к открытой двери и крикнула:

— Ну, что ж ты, ирод, иди!

«Ирод» с распухшим от вина лицом нехотя переступил порог, нахмурился, виновато посмотрел на меня.

— Сил моих больше нету,— начала женщина,— угомоните вы его, пьет, ругается, дерется. Ну, пусть при старом режиме я терпела, а теперь, что же это, и при нашей Советской власти от него житья нет. Мое слово вот какое: если он не исправится, я с ним жить не буду, развод мне дайте! Хватит, намучилась, теперь не старый режим.

— Как же, товарищ, жена ведь права, теперь не старый режим, чтоб над человеком издеваться,— говорю мужику.

— Ну, что ж молчишь? — спрашивает жена мужа и толкает его локтем в бок.— Тебя спрашивают.

— Отстань,— буркнул тот и отодвинулся от жены.

— Не отстану, отвечай вот тут передо мной, перед дочкой и перед нашей Советской властью: как жить будем?

Я не знал, что делать. Отпустить эту семью ни с чем я не мог. И вот я решил взять от мужика обязательство, что в дальнейшем он будет жить в мире и согласии с женой и дочкой. Я дал ему это обязательство на подпись.

— Я неграмотный,— буркнул тот.

— Неважно, ставь вот здесь внизу три крестика.

— Не поставлю.

— Почему?

— Не желаю.

— Ладно, тогда мы вопрос о твоем поведении в семье обсудим на общем собрании рабочих завода. Пусть они тебя прохватят, как следует.

— Давай ручку.

И крестики были поставлены.

Мужик хмуро посмотрел на меня, на жену, на дочку.

— А вы ей скажите, пусть не донимает. Черт, а не баба.

— Слышите его просьбу? — спросил я.

— Да уж я... да уж я...— торопливо заговорила женщина.

Рабочий взял дочку за руку.

— Ну, идем, уж ты, уж мы...

Позже эта женщина несколько раз забегала ко мне, приносила горячие пирожки и все твердила:

— Спасибо, вот спасибо, человек прямо другим стал. Вначале по старой привычке гаркнет было, кулак поднимет, а я ему про крестики да про общее собрание рабочих напомню — в миг одумается.

Рухнул самодержавно-капиталистический строй, рухнули и все его учреждения, но старое давало себя знать на каждом шагу.

 

Первый народный суд в районе

В райсовет начали поступать заявления от населения, протоколы из милиции по поводу неблаговидных и преступных действий отдельных граждан. Мы оказались в очень тяжелом положении: старых законов мы не хотели признавать, а новые еще не были разработаны.

Требовалось создание новых органов революционной законности. И вот райсовет решил из числа членов районного Совета создать революционный народный суд в составе трех человек; ему было поручено заняться разбором этих заявлений и протоколов. «Судите на основании пролетарской совести и пролетарского чутья, именем революции, справедливо, но строго»,— сказали народным судьям в Совете. И вот на входной двери райисполкома Выборгского Совета рабочих и солдатских депутатов появляется, если можно так выразиться, писаный закон первого революционного суда. Этот закон был напечатан на пишущей машинке и гласил, что «районный Совет рабочих и солдатских депутатов Выборгского района создал революционный народный суд в составе председателя и двух членов, которому районный Совет и поручает рассмотрение всех уголовных и гражданских дел в пределах своего района и его окраин, суд будет выносить свои решения именем революции, на основе пролетарской совести и чутья. Революционный народный суд рассматривает все судебные дела на открытых заседаниях в присутствии всех граждан, желающих присутствовать при. разборе дел судом. Свои решения революционный народный суд выносит тут же после разбора дела.

Решение суда выносить только в присутствии привлеченного к суду гражданина. По каждому разбираемому делу из состава присутствующих на суде допускаются выступления двух граждан по линии обвинения и по линии защиты. Вопросы по разбираемому делу как суду, так и привлеченному к судебной ответственности гражданину могут быть заданы всеми желающими. Решение революционно-народного суда может быть обжаловано в трехдневный срок с момента его вынесения в президиум Совета рабочих и солдатских депутатов, решение президиума окончательное и обжалованию не подлежит».

Внизу извещения была приписка:

«Революционный народный суд Выборгского района заседает три раза в неделю: по понедельникам, четвергам и пятницам с 10 часов утра до 2 часов дня, в помещении райсовета, в зале заседаний райсовета».

Это извещение было подписано председателем революционного народного суда и членами суда, утверждено райисполкомом Выборгского Совета рабочих и солдатских депутатов.

Я передаю этот первый писаный закон революционного народного суда на память, но за точность его содержания ручаюсь, так как сам принимал активное участие в его выработке.

Первое дело, которым открыл свое заседание народный суд, было небольшое: привлекался к ответственности 14-летний юноша Андрей Белый, беспризорник, за мелкую кражу, совершенную им у торговки не то семечками, не то конфетами. Обвинения никто из присутствующих не поддержал, и защищать никто не взялся. Суд удалился на совещание и вынес решение: «Андрея Белого-, как беспризорного, отдать на воспитание исполнительному комитету Выборгского районного Совета и из-под стражи освободить». Это решение революционного народного суда граждане, присутствовавшие в зале заседаний, встретили дружным одобрением.

Но президиум райисполкома попал в трудное положение: куда девать парня? А сам он умоляет оставить его в райисполкоме, обещает все делать, что заставим. И мы решили сделать его нашим общим сыном.

Андрей Белый стал жить при райисполкоме. Работал в качестве рассыльного и связиста. Позже выехал из Петрограда с продотрядом на Волгу, затем был на Восточном фронте в качестве ординарца начальника политотдела 5-й армии. О дальнейшей судьбе Андрея Белого я не знаю.

Вспоминается мне еще одно судебное дело, кажется третье по счету, которое возникло по моей инициативе и при моем живейшем участии.

Однажды вечером ко мне в комнату вошел владелец бакалейной лавчонки, помещавшейся в этом же доме (он же был хозяином квартиры, в которой я жил), и сообщил мне, что утром к нему явился деревенский парень лет двадцати двух на вид, поставил ящик из-под гвоздей с отверстием сверху и наклеенной бумажкой, на которой кривым почерком крупными буквами было написано: «Граждане, жертвуйте для революции кто сколько может», а мне, говорит, велел напоминать об этом всем покупателям.

Дело было явно жульническое.

— Он и в булочной поставил такой же ящик и сказал, что придет завтра в 11 часов утра,— добавил хозяин.

Утром я обо всем сообщил председателю райисполкома.

— Задержи его,— сказал он.

Я зашел в назначенное время в лавчонку и застал парня на месте преступления. Привлек его к судебной ответственности.

На суде высказались два обвинителя, два защитника и еще добрый десяток граждан просили слово.

— Слыханное ли дело — использовать слово «революция» в корыстных целях. Этим настроением жили все присутствовавшие на суде.

Суд, учтя советы защиты, вынес решение: «Просить исполнительный комитет Выборгского районного Совета выделить одного члена Совета и в сопровождении его отправить парня на родину, в его деревню. Поручить этому члену Совета собрать там крестьян этой деревни и доложить им о совершенном их земляком по отношению к революции преступлении и настоять перед крестьянами, чтобы они воспитание земляка взяли в свои трудовые, мозолистые руки».

Президиум райсовета выделил не одного, а двух своих членов и отправил с ними парня в деревню. Ими было выполнено все, о чем говорилось в решении революционного народного суда Выборгского района. Весть о работе нашего народного суда быстро дошла до других районов столицы. К нам начали приезжать их представители для ознакомления с работой нашего суда. Судебные заседания иногда посещали старые судебные работники, и многие из них принимали активное участие по линии обвинения и защиты. Но скоро жизнь потребовала внести в работу революционного народного суда значительные изменения и поправки. Уголовные элементы попытались использовать наши широкие демократические принципы обвинения и защиты на суде и стали захватывать эту область в свои руки. Пришлось в судопроизводство народного суда внести поправки. Обвинителей и защитников мы уже не вызывали из числа желающих, а назначали сами и только после их выступления давали слово по одному для обвинения и защиты из публики.

Много, очень много трудностей пришлось нам испытать на первых порах работы райсовета. Но так или иначе, а эти трудности мы преодолевали.

 

Встреча Нового года и приезд в гости к выборжцам В. И. Ленина

Районный Совет большое внимание уделял культурно-просветительной работе. Исполнительный комитет Совета после Октября переехал в помещение бывшего Михайловского артиллерийского училища и получил в свое распоряжение большой актовый зал. Мы широко использовали его для устройства спектаклей и концертов. В этой работе активное участие принимала жена Алексея Максимовича Горького Мария Федоровна Андреева. Ей был хорошо знаком артистический и музыкальный мир Петрограда, и она со свойственным ей жаром взялась за это дело. Артисты шли к нам с большой охотой, и мы старались предоставить им все условия для их творческой работы.

Устраиваемые нами концертные вечера проходили с неизменным успехом. Не раз наши представители обращались с просьбой выступить перед рабочими к Ф. Шаляпину. Он обещал, но не приходил. Однажды в числе представителей, отправившихся к Шаляпину, был и я. Мы приехали к нему в Мариинский театр. Шаляпин в гриме Мефистофеля встретил нас как старых знакомых, но мне показалось, что смотрел он на нас как-то свысока, с улыбкой и чувством собственного превосходства. Выслушав нашу просьбу, он пообещал приехать и выступить, но своего обещания так и не сдержал.

Первый советский Новый год мы решили встретить в актовом зале, где устроили самую настоящую, большую, как в театре, сцену. Во все концы мы разослали пригласительные билеты, собрали весь актив района.

В программу вечера входили: доклад о текущем моменте, опера «Сорочинская ярмарка», живая картина «Проводы Старого и встреча Нового года» и в заключение— танцы. Правда,.на танцы мы пошли не без споров и колебаний, но молодежь настояла.

В зале собралось полным-полно рабочих. Пришли с женами, детьми.

Короткий доклад о текущем моменте выслушали с большим вниманием. Оперу «Сорочинская ярмарка», разыгранную под аккомпанемент пианино, прослушали с удовольствием. Отдельные сцены сопровождались веселым смехом. Провожали старый и встречали Новый год шумно, весело.

Незадолго до конца вечера председатель, секретарь и другие члены райисполкома отправились к нашему старому товарищу — подпольщику Павлову на Сердобольскую улицу, дом № 35, квартира 4, где не раз бывал Ленин, чтобы в кругу товарищей по большевистскому подполью встретить Новый год.

Я и Костя Лебедев, слесарь с завода «Айваз», через некоторое время также должны были пойти к Павлову.

Когда в зале начались игры и танцы, мы, вручив бразды правления Борису Шишкину, решили уйти. Спускаемся по лестнице, навстречу нам медленно поднимаются мужчина и женщина. Вглядываемся и узнаем Владимира Ильича и Надежду Константиновну в запорошенных снегом пальто, с поднятыми воротниками.

— А мы к вам в гости,— дружески говорит Надежда Константиновна.

Владимир Ильич радушно жмет нам руки, спрашивает, как дела, какое настроение, весело ли встретили Новый год.

Мой приятель, волнуясь, отвечает, а я, улучив минутку, выбегаю из-за кулис и кричу:

— Товарищи! К нам пришли Владимир Ильич Ленин и Надежда Константиновна Крупская!

В это время они также вышли на сцену. Оркестр грянул «Интернационал». Все бросились к сцене. Аплодисменты, крики «ура!»

— Да здравствует Ленин! — раздается из зала.

А Владимир Ильич и Надежда Константиновна стоят на краю сцены, откинули воротники, стряхнули снег, улыбаются.

«Ура!» — раскатисто переливается по всему залу. Мой приятель стоит позади Ленина, машет руками, шапкой, жестами просит успокоиться, но его не слушают, даже как будто и не замечают.

Владимир Ильич и Надежда Константиновна пришли запросто, без предупреждений, в свою родную, рабочую семью, и семья шумно ликует, а приятель мой, поборник порядка и спокойствия, волнуется. Он снова и снова машет рукой, просит, умоляет, призывает, настаивает — все напрасно. Но вот Владимир Ильич поднял руку — стало тихо, все подались вперед.

Владимир Ильич коротко сказал о пройденном героическом этапе Октябрьской революции, о трудностях, стоящих перед рабочим классом, о способах их преодоления. Потом извинился, что нарушил отдых и развлечения и попросил возобновить игры и танцы. Молодежь окружила Владимира Ильича и Надежду Константиновну, наперебой приглашая их принять участие в играх. Но пожилые рабочие оттеснили молодежь и увели за собой Владимира Ильича и Надежду Константиновну.

Владимир Ильич и Надежда Константиновна сняли пальто и сели на принесенные нами стулья. Молодежь окружила Владимира Ильича, подхватила его вместе со стулом, на котором он сидел, и под громкие, торжественные крики «ура!» начала качать. В комнате, где во время спектаклей и концертов гримировались артисты, девушки, уезжающие утром на фронт, из своего пайка решили накрыть стол. Неизвестно откуда появились белоснежная скатерть, разного размера и разной формы тарелки, вилки, эмалированные и простые походные кружки, большой эмалированный чайник с кипятком. На столе лежали черный хлеб, масло, колбаса и печенье.

Владимир Ильич и Надежда Константиновна, приглашенные к столу, посмотрели на присутствующих.

— Откуда у вас этакое обилие? — спросили они.

— Из наших общих запасов,— хором ответили девушки и, видя, что Владимир Ильич все еще недоумевает, пояснили ему, что они едут на фронт и получили продукты на дорогу.

— Вот, если бы мы с вами могли сейчас дать в каждую трудовую семью хотя бы такой завтрак и ужин, наша Советская республика была бы крепка, как гранит. И вы, молодые, полные сил и веры в наше правое дело, идете на фронт не только защищать завоевания Октября, но и добывать лучшую жизнь для себя и своих близких. Пожелаем же больших успехов в вашем благородном деле. Ваши подвиги не затеряются в веках.

Слова Владимира Ильича были покрыты дружными аплодисментами.

Посидев за столом, Владимир Ильич и Надежда Константиновна уехали.

Я и мой приятель отправились к товарищу Павлову, и там нас здорово выругали за то, что мы не привезли с собой Ленина и Крупскую.

На следующий день, 1 января 1918 г., Владимир Ильич Ленин снова был в нашем районе. Он приехал в манеж Михайловского артиллерийского училища на проводы первых эшелонов красногвардейцев, едущих на фронт. С ним были Мария Ильинична Ульянова и кто-то из иностранных товарищей. Бойцы встретили Владимира Ильича долго не смолкаемым «ура!» Владимир Ильич обошел строй. Поздоровался с командирами подразделений и обратился к отъезжающим с краткой речью. Он назвал их героями-добровольцами, идущими защищать пролетарскую социалистическую революцию, и закончил свое выступление пожеланием больших успехов в ратном деле: «Будьте такими, какими вы были в Октябре». Затем Владимир Ильич повернулся к провожающим и сказал: «Ждите своих отцов, братьев, сынов, они скоро к вам вернутся — и вернутся с победой. Это же выборжцы, они идут защищать свою родную Советскую власть, свою пролетарскую диктатуру». И снова долго не смолкаемое «ура!» Строй нарушился. Бойцы, командиры, провожающие окружили Владимира Ильича и проводили его до автомобиля. Затем воинские части построились и с распущенными красными знаменами, с боевыми революционными песнями под командованием Исидора Петровича Воробьева отправились на Варшавский вокзал. Ко мне подошел торжественно возбужденный товарищ Становов, крепко пожал мне руку и сказал:

— Эту встречу с Владимиром Ильичем я никогда не забуду.

Я ответил ему:

— Да, встречи с такими людьми не забываются.

И никто из нас не знал, что в это время чья-то подлая рука поднялась на Ильича. На обратном пути его автомобиль подвергся обстрелу, и кабина в нескольких местах была пробита револьверными пулями. Не было конца нашему возмущению и негодованию, когда мы на следующий день узнали об этом подлом покушении.

 

Учредительное собрание и поддержка его со стороны меньшевиков

18 января 1918 г. было назначено открытие Учредительного собрания, выборы в которое прошли в конце ноября 1917 г.

Открытие Учредительного собрания меньшевики и эсеры решили отметить грандиозной демонстрацией. В нашем Выборгском районе, как и в других, меньшевистские демонстрации имели жалкий вид: собралось около ста человек. Но нам, райкомовцам-большевикам, и это обидно.

— Пойдем,— говорю я председателю,— и если не удастся их уговорить, то хотя часть беспартийных рабочих от них оторвем.

Идти было не далеко. Меньшевики собирались вблизи бывшего юнкерского Михайловского артиллерийского училища, где помещался теперь райсовет.

Вышли. Уговариваем меньшевиков разойтись.

— Подумайте, сколько вас тут. Вам же стыдно будет показать свою немощь, бессилие,— обращаемся мы к собравшимся.

Руководитель сердито и грубо отругивается. Кажется, он и сам понимает, что мы правы, но отступить уже не может и действует наперекор здравому смыслу.

Беспартийные же рабочие и даже некоторые члены меньшевистской партии стараются незаметно, по одному, по два, отойти от демонстрантов. Нам удалось оттянуть человек двадцать, но тогда шла борьба за каждого отдельного рабочего.

Вокруг нас собралась большая группа рабочих, сторонников большевиков.

— Арестуйте их, или давайте мы их разгоним! — кричали они.

Теперь нам уже приходится уговаривать и удерживать от неправильных действий своих товарищей.

Руководители меньшевистской демонстрации, видя, что их ряды тают, развернули два лозунга с приветствиями Учредительному собранию и под смех и острые шутки наших сторонников двинулись в путь. Не знаю, сколько их дошло до Таврического дворца, скажу только, что такой жалкой, ничтожной демонстрации наш район никогда не видел.

В день открытия Учредительного собрания зал и хоры Таврического дворца были переполнены. В партере сидели депутаты. Слева — большевики, справа — меньшевики, эсеры, кадеты. На хорах — гости. Это истинные хозяева страны — представители фабрик, заводов, революционных полков, флотских экипажей, рабочие, работницы, солдаты, матросы. Эти люди отлично понимают, что не может наше законодательное учреждение состоять из представителей победившего революционного народа и ставленников свергнутой пролетарской революцией буржуазии. Все с напряженным вниманием ждут исторической развязки. Ко мне подошла секретарь нашего райкома Егорова и сообщила последние новости: из 700 с лишним избранных в Учредительное собрание депутатов явилось немногим больше 400. Из них примерно 250 человек — правые эсеры, меньшевики и представители других мелкобуржуазных партий.

Фракция большевиков поручила открыть Учредительное собрание Якову Михайловичу Свердлову. Я много слышал от товарищей о революционной деятельности Свердлова в Сормове, Саратове, на Урале, знал, что он несколько лет просидел в царских тюрьмах, много раз подвергался арестам и ссылался в самые отдаленные районы Сибири и неоднократно убегал из ссылки. Мне много о Свердлове рассказывали Кучменко и Чугурин, но сам я его еще не видел. Поэтому я с нетерпением ждал появления Свердлова на трибуне. Каково же было наше удивление, когда ровно в четыре часа дня на трибуну взобрался представитель правых эсеров престарелый Швецов. Дрожащей рукой он взял председательский колокольчик. Хоры и левая сторона зала зашумели. Их гневные крики слились с торжествующими голосами правых эсеров, меньшевиков и кадетов. Я и сосед мой неистово топали ногами. Егорова вся горит от негодования.

«Что же это такое, что случилось, где же Свердлов?» — шепчет она. Вдруг рядом с Швецовым, точно из-под земли, вырастает худощавая, стройная фигура Якова Михайловича. Он легким, но твердым движением руки отодвигает Швецова, берет из его руки председательский колокольчик и громким голосом объявляет:

— Исполнительный Комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов поручил мне открыть заседание Учредительного собрания.

Растерявшиеся в первый момент правые эсеры, меньшевики, кадеты поднимают вой. Мы горячо аплодируем Якову Михайловичу Свердлову.

— Центральный Исполнительный Комитет,— продолжает Яков Михайлович,— выражает надежду на полное и безоговорочное признание Учредительным собранием всех декретов и постановлений Совета Народных Комиссаров.

Это заявление хоры и часть партера встречают бурными аплодисментами и гулом одобрения, правая сторона — глубоким молчанием. Свердлов оглашает текст «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа». На хорах громко запели «Интернационал». Его подхватывают большевики и им сочувствующие в партере. Все встали, и никто не посмел нарушить порядка, пока звуки пролетарского гимна заполняли своды Таврического дворца.

Большинством голосов Учредительное собрание отклонило Декларацию. Заседание Учредительного собрания было прервано, и, когда оно возобновилось, Яков Михайлович от имени большевистской фракции огласил следующую Декларацию, написанную В. И. Лениным:

«Громадное большинство трудовой России — рабочие, крестьяне, солдаты — предъявили Учредительному собранию требование признать завоевания Великой Октябрьской революции, советские декреты о земле, мире, о рабочем контроле и прежде всего признать власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Всероссийский ЦИК, выполняя волю этого громадного большинства трудящихся классов России, предложил Учредительному собранию признать для себя обязательной эту волю. Большинство Учредительного собрания, однако, в согласии с притязаниями буржуазии, отвергло это предложение, бросив вызов всей трудящейся России» [10] .

Эта Декларация заканчивалась словами: «Не желая ни минуты прикрывать преступления врагов народа, мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания».

Огласив эту Декларацию, большевики покинули Учредительное собрание. Мы остались на хорах. Правые эсеры, меньшевики и другие депутаты Учредительного собрания подняли настоящий вой. Некоторые из них лезли на трибуну и пытались выступать, но долгое время никто никого не слушал.

В четыре часа утра, когда депутаты злосчастного Учредительного собрания охрипли от посылаемых на голову большевиков всяческих проклятий, на трибуну поднялся матрос Анатолий Железняков, начальник караула Таврического дворца, и спокойно сказал: «Караул устал, прошу очистить помещение». Поднялся крик, шум, но помещение Таврического дворца было очищено. На следующий день, 19 января 1918 г., Всероссийский Центральный Комитет, заслушав доклад В. И. Ленина, принял декрет о роспуске Учредительного собрания.

 

На III Всероссийском съезде Советов

23 января 1918 г. в том же Таврическом дворце открылся III Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. И снова на трибуне Яков Михайлович Свердлов. Слова его: «Объявляю III Всероссийский съезд открытым»,— тонут в мощных торжественных приветствиях собравшихся депутатов и гостей и мощно звучит «Интернационал». Меня охватывает неописуемый восторг, и я невольно сравниваю то, что вижу и слышу, с тем, что видел и слышал здесь всего четыре дня назад. Огромная разница! Ликует победивший народ. Один за другим на трибуну поднимаются рабочие, работницы, солдаты, матросы, крестьяне, их сменяют представители иностранных делегаций. Вот на трибуне журналист Джон Рид, дающий крепкое товарищеское слово делегатам съезда, что он по возвращении в Америку расскажет американскому пролетариату правду про революционную Россию. Его сменяет матрос Анатолий Железняков, четыре дня назад попросивший депутатов Учредительного собрания очистить помещение. Он приветствует съезд от имени революционных отрядов Петрограда. Его сменяют посланцы норвежских, шведских, английских рабочих.

Радостным овациям нет конца.

24 января 1918 г. съезд с глубоким вниманием и в напряженной тишине заслушал доклад товарища Ленина о деятельности Советской власти за два с половиной месяца. Какой короткий срок, а какая сделана гигантская работа, но еще больше надо сделать, чтобы молодая Советская республика крепко стала на ноги. Съезд абсолютным большинством одобрил политику Совнаркома и Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и выразил им свое полное доверие; и снова зал и хоры наполнились ликующими голосами и громкими рукоплесканиями.

Яков Михайлович Свердлов предложил делегатам съезда утвердить «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», отвергнутую Учредительным собранием. В зале и на хорах водворилась торжественная тишина, а когда он своим могучим басом произнес слова Декларации, провозглашавшие Россию республикой Советов, все встали и бурной овацией приветствовали создание первого в мире Советского социалистического государства.

Съезд утвердил Декларацию и провозгласил Советскую республику свободным союзом свободных наций, федерацией Советских национальных республик.

 

Красногвардейская артиллерия

Мы, большевики, хорошо понимали, что молодая Советская республика находится под угрозой, что выступление Краснова и Керенского было только первым наскоком контрреволюционных сил на Советское государство, что за ним могут последовать и последуют другие, еще более опасные. У себя в Выборгском районе мы решили организовать красногвардейский артиллерийский дивизион. Орудия, лошади и все снаряжение у нас было. Не было только опытного артиллериста, который возглавил бы это дело. Мы обратились к Военно-революционному комитету, и вскоре нам прислали старого артиллериста, имеющего богатый боевой опыт, Василия Становова. Ему и была поручена организация в нашем районе артиллерийского дивизиона.

Василий Становов три года бил немцев под городом Люблино, за рекой Вислой, под Варшавой и в других местах. За отвагу и боевые успехи он был награжден Георгиевским крестом всех четырех степеней и столькими же Георгиевскими медалями. Во время Февральской революции В. Становов вместе со своей частью, посланной на усмирение восставших, присоединился к восставшим войскам и боролся против самодержавия. Он горячо взялся за организацию артиллерийского дивизиона. Этого требовала вся обстановка, складывавшаяся в стране. На Украине появились банды махновцев, петлюровцев, григорьевцев, тютюниковцев. На Дону генералы собирали контрреволюционные казачьи силы. А тут еще немцы готовили удар. Не дремала Антанта. Контрреволюция, внутренняя и внешняя, сколачивала и вооружала свои силы.

23 февраля 1918 года в полночь петроградцев разбудили тревожные призывные гудки фабрик, заводов и паровозов.

Я побежал в райисполком. Оказывается, к Пскову и Нарве подходили немцы. Над Петроградом нависла прямая угроза. На отпор врагу были мобилизованы все силы, и молодая, еще не окрепшая Красная Армия не только остановила, но и разбила немецкие войска. Этот день вошел в историю, как праздник Советской Армии и Военно-Морского Флота. Артиллерия наша под руководством Становова росла и крепла. И труды наши были не напрасны: она хорошо себя показала в боях под Псковом и Нарвой.

Из воинских частей нашего района мы выделили ряд отрядов для посылки на Украину, на Дон и в другие места, где поднимала голову контрреволюция.

В марте 1918 г. Выборгский Совет рабочих и солдатских депутатов назначил меня военным комиссаром Выборгского района, моим заместителем был назначен И. П. Воробьев, токарь с завода «Айваз». Основная задача состояла тогда в том, чтобы укрепить только что созданную Красную Армию. С этой целью часть красногвардейцев была переведена в казармы. Некоторые командиры, выбранные в первые дни Февральской революции и оказавшиеся неспособными понять задачи, стоявшие перед вооруженными силами пролетариата, были заменены.

Близилось 1 Мая 1918 г., первая маевка при Советской власти. Мы к ней усиленно готовились и решили, что демонстрацию на Марсовом поле откроют воинские части и впереди пойдет 1-й артиллерийский особый дивизион под командованием товарища Становова. Вооруженные силы района должен был вести я. Но как? По военной специальности я пехотинец, верхом никогда не ездил, а идти командиру пешком перед артиллерией невозможно. Помог мне в этом товарищ Становов, обещая за две недели сделать из меня настоящего наездника. Пришлось настойчиво заняться верховой ездой, и, действительно, через две недели я стал прилично держаться в седле.

Первого мая я ехал впереди районной команды, через плечо у меня была повязана широкая красная лента.

За хорошую выправку при прохождении мимо братских могил на Марсовом поле, мимо трибуны членов Советского правительства я получил благодарность от военного командования Петрограда.

 

Наше посещение Н. К. Крупской и новая встреча с В. И. Лениным

Я жил в том особняке, где помещался райком партии Выборгского района, только этажом выше, и вечером каждый день кто-нибудь из товарищей заглядывал ко мне, чтобы поделиться заводскими или районными новостями.

Однажды ко мне зашла товарищ Егорова и сообщила, что Надежда Константиновна серьезно больна. Мы решили ее проведать. На другой день вечером мы втроем отправились в Смольный, где жили в то время Владимир Ильич и Надежда Константиновна.

Оформили пропуск, поднимаемся по широкой лестнице, проходим мрачным коридором и оказываемся в квартире Владимира Ильича. Простая обстановка: письменный стол, этажерка с книгами, несколько стульев, две узенькие, односпальные кровати. На одной из них лежит Надежда Константиновна с завязанной головой, укрытая одеялом. На столике у кровати резиновая грелка, лекарства.

Владимир Ильич дома, он радушно встречает нас, жалуется на Надежду Константиновну:

— Бегала из района в район без калош, а обувь худая, вот и добегалась — насморк, кашель, головная боль.

Надежда Константиновна тоже рада нашему приходу. Мы ставим на стол пол-литра молока, кладем комочек сливочного масла, печенье, сахар и где-то секретарем добытый лимон. Надежда Константиновна растрогана, но журит нас:

— И что это вы, как так можно? Масло, молоко, ну зачем все это?

— Надежда Константиновна, ведь тут одна капелька, это мы так, от себя, ведь принято больному приносить гостинцы,— говорю я.

Надежда Константиновна улыбается.

— Ну спасибо, садитесь, а на этого ворчуна не обращайте внимания. На меня ворчит, а сам день работает, ночь пишет. Вот и сейчас перед вашим приходом писал.

— А мы помешали,— говорит кто-то из нас с оттенком тревоги.

— Что вы, что вы,— заторопился Владимир Ильич.— Ничуть вы мне не помешали, хорошо, что пришли, вот и Наде с вами веселей будет, отвлечется от своей хвори и скорей поднимется. Да только она опять начнет бегать и снова свалится,— при этих словах Владимир Ильич нагнулся, взял из-под кровати ботинки Надежды Константиновны, повернул их вверх подошвами, ткнул в один ботинок пальцем, палец скрылся внутри ботинка.

— Вот видите, можно ходить в таких ботинках без калош по весенней грязи?

Владимир Ильич посмотрел на ботинки, на нас, на Надежду Константиновну.

— Слушай, Надя,— сказал он,— врач запрещает ранее чем через неделю покидать постель. За это время мы и отремонтируем ботинки, у вас ведь есть сапожники в районе?

— Ну как им не быть — сколько угодно.

— Вот и хорошо, отдайте их там в починку,— и Владимир Ильич полез в карман за деньгами.

— Потом, Владимир Ильич, потом, починим, принесем и с вас, сколько полагается, получим.

— Нет, нет, зачем же, вот возьмите, мало будет, тогда еще доплачу.

Мы взяли ботинки, взяли деньги, посидели еще немного, попрощались и ушли.

На другой день я с ботинками Надежды Константиновны пошел к сапожнику, но он не взялся их чинить.

— Новые покупать надо,— сказал он.

Так мы и сделали. Достали новые ботинки, а к ним и калоши. В следующее посещение отнесли их Надежде Константиновне и незаметно поставили под кровать,

 

Левоэсеровский мятеж в Москве и мероприятия по разъяснению контрреволюционной сущности выступлений левых эсеров

4 июля 1918 г. открылся V Всероссийский съезд Советов. На этом съезде левые эсеры повели ожесточенную борьбу против Ленина, против нашей большевистской партии, в защиту кулаков. Они требовали прекращения борьбы с кулачеством и отказа большевиков от посылки рабочих продовольственных отрядов в деревню. И когда убедились, что их линия не только не встречает сочувствия, а получает единодушный отпор со стороны абсолютного большинства съезда, подняли в Москве вооруженный мятеж. Они захватили Трехсвятительский переулок и оттуда начали обстрел Кремля. Мятеж продолжался недолго. Он был подавлен через несколько часов. Когда весть о мятеже левых эсеров в Москве дошла до Петрограда, мы, у себя в Выборгском районе, приняли необходимые меры против возможности таких явлений в нашем районе.

Двух эсеров (один из них по фамилии Шашлов), входивших в состав президиума райсовета, мы пригласили на экстренное заседание президиума и потребовали от них ясного ответа на вопрос о занимаемой ими позиции. Они заявили, что осуждают действия мятежников, считают их пагубными для дела революции и рабочего класса, что они стоят за союз рабочего класса с крестьянской беднотой и против кулаков.

Им было предложено выступить в печати с письмом, излагающим их позицию и осуждающим действия их зарвавшихся руководителей.

Всем заводам райкомом партии и фракцией большевиков райсовета было дано указание — опросить эсеров, выяснить их позиции и предложить им, в случае осуждения контрреволюционных действий своих вожаков, открыто отмежеваться от них. Самим же всемерно повысить бдительность.

Товарищ Шашлов выступил в печати с разоблачением эсеровских вожаков, как кулацких защитников, и отрекся от партий эсеров, заявив о том, что он стоит на позиции большевиков. Эсеровская банда отомстила Шашлову. Он был убит из-за угла, в спину, разрывной пулей.

Хоронить товарища Шашлова пришли представители всех фабрик и заводов района. Это была грандиозная демонстрация протеста рабочего класса нашего района против его классовых врагов — буржуазии и их прихвостней эсеров и меньшевиков.

На кладбище у открытой могилы мы дали клятву самоотверженно бороться за дело рабочего класса, против его заклятых врагов, от руки которых погиб товарищ Шашлов.