Предзакатный прибой

Люблю наблюдать предзакатный прибой

сквозь легкое марево зонта,

когда облака бесшабашной гурьбой

плывут за черту горизонта.

А краны в порту – словно стадо жираф,

изящно изогнуты шеи.

И катер танцует на пенных волнах,

как ветреный пращур Психеи.

Морская ракушка на глади песка

блестит перламутровым боком —

ей хочется в воду, заела тоска

по древним глубинным истокам.

И парус на рейде, и дымка вдали,

и воздух солёный и чистый,

и чайки ныряют в прибрежной мели —

ну, словом, шедевр мариниста.

Пусть шелест маслины, ласкающий слух,

твердит мне про жизнь без изъяна, —

а мне своевольный цветаевский дух

дороже. Мне имя – Татьяна.

 

Марина Цветаева

Твоя жизнь была «на высокий лад»,

равнодушная к чванному зрителю.

Твоя жизнь плела беспредельный ад,

как стихи в ночи по наитию.

Ты носила в себе глубоко в груди

Пастернака, Бернар, Аксакова.

Понимая, подделок хоть пруд пруди,

выбирала лишь сердцем – знаковое.

Одиночество – самый бесценный друг,

оберег от дурного глаза.

Открывала тетрадь ты, и как-то вдруг

появлялись за фразой фраза.

«Жизнь – вокзал» говорила и потому

не держала её, бренную.

И стихов изящную бахрому

поглощала волна пенная.

Но живёт среди нас своеволья дух,

словно лебедь, алкающий сушу.

Я тихонько читаю молитву вслух

за твою мятежную душу.

 

«Взгляд. Во взгляде – сердца боль…»

Взгляд. Во взгляде – сердца боль,

едкой горечи отрава.

Соль земли и неба соль

на любовь не знает права.

Шорох. Шелест спелых трав.

Предосеннее закланье.

Вольный норов, гордый нрав

и высокое призванье.

Выстрел. Этот раз – в упор.

Дождалась великолепья!

Ночи тёмной жадный вор

пробудился. Солнце слепнет.

Застит звёздочкам глаза

новой страсти послесловье,

И луны скользит слеза

деве юной в изголовье.

 

Борисоглебский, 6

Борисоглебский, второй этаж,

молчит рояль в анфиладе комнат,

а в кабинете, как верный страж,

рабочий стол – он так много помнит

твоих стихов и касаний рук.

Окно во двор, как калитка в небо.

О, этот тайный сердечный стук,

о, эта мыслей шальная небыль…

Диван у печки – тепла ковчег.

И волчьей шкуры лохматый остров.

Исток вечерних телесных нег —

сутулый мягкого кресла остов.

Кроватки в детской, тахта, ковёр,

в углу икона – свидетель боли.

Трюмо в оправе, но кто-то стёр

твоё отраженье. Не слышно боле

твоих шагов. Не раздастся смех.

И ты, заняв капитанский мостик,

уже не свистнешь друзей наверх:

Анастасия, Серёжа, Костик…

И только дух молчаливых стен,

и только свет потолочных окон.

И гроздь рябины, как рыжий локон…

Их не коснётся забвенья тлен!

 

Подражание Марине Цветаевой

Звон колоколов,

стук топоров —

Русь изначальная,

гордая, печальная.

Песнь звонарей,

крик глухарей,

хлеба колосистые,

кудри золотистые.

Вёрсты, столбы,

бритые лбы.

Доля солдатская —

могила братская.

Цари и дворцы,

прадеды, отцы,

ваш могучий век

и разливы рек,

купола церквей,

широта полей,

вечный свет в окне —

вы начало мне.

 

«Всё порвано. Вся жизненная связь…»

Всё порвано. Вся жизненная связь.

Ну что стихи? От них одна морока.

А ровных строчек вычурная вязь —

как капельки рябинового сока.

Простая мысль: «Я больше не нужна».

Примерить смерть не так уже и сложно.

Любовью к сыну так была нежна, —

к самой себе – отнюдь не осторожна.

Елабуга, кромешная нужда…

Её толкала внутренняя сила:

– Чужда, я неоправданно чужда…

Искала крюк, но и гвоздя хватило.

 

«У неё была правда – всего одна…»

У неё была правда – всего одна:

не надо людям с людьми бороться,

чтобы потом не кричать со дна,

со дна души – гробового колодца.

Вновь дуют ветры – не надо зим,

на земле и так сквозит октябрями.

Мы все над пропастью вновь скользим,

но было бы лучше уйти друзьями.

И гром, и грохот – стучится Рок —

зажгите лампу, укройте плечи.

Немного страшно: взведён курок…

Но пусть окрестит нас всех Предтеча.

 

Посвящение

Ужели все так дружно были слепы?

Её душа – лишь горсточка осколков.

Петля на шее – как кашне из крепа.

И ровная подстриженная чёлка.

 

«Ах, Марина, вновь горланят вороны…»

Ах, Марина, вновь горланят вороны:

как донские кони вороны —

унесут на все четыре стороны

из казацкой милой стороны.

Ты же ждёшь без устали Серёженьку,

вся безукоризненно строга,

и в бреду ночами молишь боженьку

оградить от смертного врага.

Развести навеки красных с белыми,

чтобы на душе – белым-бело,

чтобы радость яблоками спелыми,

а на сердце тихо и светло.

Но не знаешь ничего о лебеде,

что ушел, едва махнув крылом.

Вся страна в кровавом бьётся неводе

под вражды неистовый псалом.