«Убежал в деревню, почуя рифмы»

В середине июня 1827 года Пушкин писал из Петербурга П. А. Осиповой: «Пошлость и глупость обеих наших столиц равны, хоть и различны — и так как я притязаю на беспристрастие, то скажу, что, если бы мне дали выбирать между обеими, я выбрал бы Тригорское…» А месяца полтора спустя, по его словам,— «убежал в деревню, почуя рифмы».

Приближалась осень — время года, которое он особенно любил, и его потянуло в свой скромный михайловский кабинет, где так хорошо работалось. Среди суетливой бесприютной жизни того времени только в Михайловском он мог чувствовать себя дома.

Здесь всё было по-прежнему. И усадьба, и парк, и «ветхая лачужка», где так же заботливо хозяйничала Арина Родионовна.

И для няни и для её питомца встреча была великой радостью.

Ещё в конце 1826 года Пушкин обращался к Арине Родионовне в стихах:

А в начале 1827 года получил от неё два письма: одно — рукою какого-то местного грамотея, другое — Анны Николаевны Вульф.

В первом речь шла об отправке книг, и заканчивалось оно словами: «при сём любезнной друг я цалую ваши ручьки с позволений вашего съто раз и желаю вам то, чего йвы желаете йприбуду к вам с искренним почтением…» Вo втором — благодарность за присланные деньги и письмо (не сохранилось): «Любезный мой друг Александр Сергеевич, я получила ваше письмо и деньги, которые вы мне прислали. За все ваши милости я вам всем сердцем благодарна — вы у меня беспрестанно в сердце и на уме, и только, когда засну, то забуду вас и ваши милости ко мне. Ваша любезная сестрица тоже меня не забывает. Ваше обещание к нам побывать летом меня очень радует. Приезжай, мой ангел, к нам в Михайловское, всех лошадей на дорогу выставлю. Наши Петербургские летом не будут, они едут непременно в Ревель. Я вас буду ожидать и молить бога, чтоб он дал нам свидеться. Прасковья Александровна приехала из Петербурга — барышни вам кланяются и благодарят, что вы их не забываете… Прощайте, мой батюшка, Александр Сергеевич. За ваше здоровье я просвиру вынула и молебен отслужила, поживи, дружочик, хорошенько, самому слюбится. Я слава богу здорова, цалую ваши ручки и остаюсь вас многолюбящая няня ваша Арина Родионовна. Тригорское. Марта 6».

И вот они свиделись. Два с половиной месяца, с конца июля до середины октября прожили вместе. Это было их последнее свидание. Весною 1828 года Арина Родионовна переехала в Петербург к вышедшей замуж Ольге Сергеевне и вскоре умерла.

По-прежнему часто посещал поэт своих друзей в Тригорском, где тоже ничего не изменилось и где ждал его обычный тёплый ласковый приём Прасковьи Александровны и всей молодёжи.

В деревне гостил Алексей Вульф, который, готовясь вступить в военную службу, приехал «поклониться праху предков». И теперь Пушкина занимали беседы с «дерптским студентом». Результатом одной из таких бесед явилось стихотворное «Послание Дельвигу» («Прими сей череп, Дельвиг, он…»). «Мой приятель Вульф получил в подарок череп и держал в нём табак,— пояснял Дельвигу Пушкин.— Он рассказал мне его историю и, зная, сколько я тебя люблю, уступил мне череп одного из тех, которым обязан я твоим существованием». В дневнике Вульфа сохранились интересные записи о встречах с Пушкиным: «Вчера обедал я у Пушкина в селе его матери, недавно бывшем ещё месте его ссылки, куда он недавно приехал из Петербурга с намерением отдохнуть от рассеянной жизни столиц и чтобы писать на свободе… По шаткому крыльцу взошёл я в ветхую хижину первенствующего поэта русского. В молдаванской красной шапочке и халате увидел я его за рабочим его столом, на коем были разбросаны все принадлежности уборного столика поклонника моды; дружно также на нём лежали Montesquieu с „Bibliothèque de campagne“ и „Журналом Петра I“, виден был также Alfieri, ежемесячники Карамзина и изъяснение снов, скрывшееся в полдюжине альманахов; наконец, две тетради в чёрном сафьяне остановили моё внимание на себе: мрачная их наружность заставила меня ожидать что-нибудь таинственного, заключённого в них, особливо когда на большей из них я заметил полустёртый масонский треугольник. Естественно, что я думал видеть летописи какой-нибудь ложи; но Пушкин, заметив внимание моё к этой книге, окончил все мои предположения, сказав мне, что она была счётною книгой такого общества, а теперь пишет он в ней стихи… Мы пошли обедать, запивая рейнвейном швейцарский сыр; рассказывал мне Пушкин, как государь цензирует его книги; он хотел мне показать „Годунова“ с собственноручными его величества поправками. Высокому цензору не понравились шутки старого монаха с харчевницею. В „Стеньке Разине“ не прошли стихи, где он говорит воеводе Астраханскому, хотевшему у него взять соболью шубу: „Возьми с плеч шубу, да чтобы не было шуму“. Смешно рассказывал Пушкин, как в Москве цензировали его „Графа Нулина“: нашли, что неблагопристойно его сиятельство видеть в халате! На вопрос сочинителя, как же одеть, предложили сюртук. Кофта барыни показалась тоже соблазнительною: просили, чтобы он дал ей хотя салоп… Играя на бильярде, сказал Пушкин: „Удивляюсь, как мог Карамзин написать так сухо первые части своей „Истории“, говоря об Игоре, Святославе. Это героический период нашей истории. Я непременно напишу историю Петра I, а Александрову — пером Курбского. Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы могли на нас ссылаться. Теперь уж можно писать и царствованье Николая, и об 14-м декабря“».

В рассказе Вульфа встречаются некоторые неточности, когда речь идёт о замечаниях «высокого цензора», но в целом он даёт очень живое и достоверное представление о жизни, настроениях и занятиях Пушкина в ту михайловскую осень 1827 года.

Сохранилось шуточное коллективное письмо Алексея Николаевича Вульфа, Анны Николаевны и Пушкина — А. П. Керн из Тригорского 1 сентября 1827 года. Пушкину принадлежат слова: «Анна Петровна, я Вам жалуюсь на Анну Николаевну — она меня не целовала в глаза, как Вы изволили приказывать. Adieu, belle dame. Весь ваш Яблочный пирог».

Вместе с этим письмом отправлен был рисунок Пушкина, изображающий Тригорское. «Сохрани для потомства,— писал Вульф,— это доказательство обширности Гения, знаменитого поэта, обнимающего всё изящное».

Надо полагать, побывал поэт и у своих родичей Ганнибалов. В Петровском жил Вениамин Петрович, в Воскресенском — кто-то из детей Исаака Абрамовича.

По обыкновению, Пушкин вёл оживлённую переписку. Сохранившиеся письма его к А. А. Дельвигу, М. П. Погодину, письма к нему П. А. Плетнёва свидетельствуют о неизменном интересе поэта к событиям литературной жизни, изданию своих сочинений, журналам и альманахам, в которых он печатался. Его суждения, как всегда, доброжелательны, но строго принципиальны.

Большая же часть времени была отдана творчеству. Сразу по приезде писал Дельвигу: «Я в деревне и надеюсь много писать». И надежды его не обманули. За осенние месяцы 1827 года ему удалось сделать немало.

31 июля Пушкин переписал с небольшими изменениями для публикации в «Северных цветах» элегию «Под небом голубым страны своей родной» — вероятно, с того листа, на котором годом раньше сделал шифрованную запись о казни пятерых декабристов.

В тот же день он набросал начерно карандашом «Акафист Екатерине Николаевне Карамзиной»:

Несколько позже написал стихотворение «Близ мест, где царствует Венеция златая» (из А. Шенье) о влюблённом в свою песню гондольере, но больше о себе:

Здесь то же настроение, те же образы, что и в написанном накануне отъезда из Петербурга, в годовщину трагических событий середины июля 1826 года, «Арионе». «Буря» декабрьских событий, гибель смелых «пловцов» и спасённый провидением певец, верный «прежним» своим песням… — к этим образам Пушкин возвращается, не может не возвращаться вновь и вновь.

О певце-поэте и стихи, содержавшиеся в письме М. П. Погодину 20-х чисел августа. Они следовали сразу за словами: «Я убежал в деревню, почуя рифмы».

Стихотворение предназначалось для публикации в журнале «Московский вестник».

Это не проповедь чистого искусства, не призыв к бегству от людей, а выражение вполне конкретного душевного состояния автора в определённый момент его жизненного и творческого пути, защита «тайной свободы», независимости поэтического творчества, что всегда было для Пушкина задачей первостепенной важности.

10 августа 1827 года помечена XIV, предпоследняя строфа шестой главы «Евгения Онегина» — «Так, полдень мой настал…» (первоначально Пушкин предполагал, что она будет последней). В августе — сентябре в Михайловском были написаны последние строфы шестой главы и первые строфы седьмой, где жизнерадостные весенние мотивы сочетаются с грустными мыслями о собственной судьбе; прощальные слова, обращенные к недавнему прошлому, с приглашением, обращённым к читателю:

Но не стихи, а проза стали главным делом Пушкина в эти осенние месяцы 1827 года. «…Принялся я за прозу»,— сообщал он Дельвигу 31 июля. Он писал своё первое крупное прозаическое произведение — роман «Арап Петра Великого».

 

«Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам»

И сюжет, и жанр — исторический роман — были выбраны не случайно: история всё больше занимала Пушкина как исследователя и как писателя; в делах «давно минувших дней» он продолжал искать объяснения событиям, свидетелем и участником которых был сам. Не случайно действие романа происходит в начале XVIII века — петровская эпоха особенно привлекала внимание поэта; ещё недавно в «Стансах» он призывал царя быть подобным «пращуру» — Петру. Не случайно, наконец, героем романа был выбран Абрам Ганнибал — личность чрезвычайно своеобразная во всех отношениях и в то же время характерная именно для данной эпохи.

Давно мечтал Пушкин написать «полную биографию» своего прадеда и не раз обращался к нему в стихах и в прозе, пользуясь документами и преданиями, которые тщательно собирал.

В сентябре 1824 года в послании из Михайловского H. М. Языкову поэт приглашал его в деревню,

Пушкин, конечно, знал, что свои «охлажденны леты» Абрам Петрович проводил не в псковских владениях, а в петербургских, но мог думать, что какое-то время после вынужденного выхода в отставку он «скрывался» и в Михайловской губе (слово «скрываться» в данном случае употреблено не в значении «прятаться», а в значении «уединяться», как в послании А. Ф. Орлову — «Сокроюсь с тайною свободой, с цевницей, негой и природой под сенью дедовских лесов…»). В данном случае для поэта важна была не точность факта, а образ, возникший под сенью липовых аллей ганнибаловской вотчины.

В этот образ, вольно или невольно, внёс поэт и некое сопоставление беспокойной судьбы прадеда и судьбы собственной. Ведь стихи о Ганнибале следуют непосредственно за стихами:

Немалое место занимает мотив опалы, гонения во всех случаях, когда Пушкин обращается к биографии Ганнибала.

Месяц-полтора спустя после посещения двоюродного деда Петра Абрамовича, от которого удалось ему узнать многое о жизни прадеда, Пушкин пишет пространное примечание к первой главе «Евгения Онегина».

«Автор, со стороны матери, происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на 8 году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезён в Константинополь. Российский посланник, выручив его, послал в подарок Петру Великому, который крестил его в Вильне. Вслед за ним брат его приезжал сперва в Константинополь, а потом и в Петербург, предлагая за него выкуп; но Пётр I не согласился возвратить своего крестника. До глубокой старости Аннибал помнил ещё Африку, роскошную жизнь отца, 19 братьев, из коих он был меньшой; помнил, как их водили к отцу, с руками, связанными за спину, между тем как он один был свободен и плавал под фонтанами отеческого дома; помнил также любимую сестру свою Лагань, плывшую издали за кораблём, на котором он удалялся.

18-ти лет от роду Аннибал послан был царём во Францию, где и начал свою службу в армии регента; он возвратился в Россию с разрубленной головой и с чином французского лейтенанта. С тех пор находился он неотлучно при особе императора. В царствование Анны Аннибал, личный враг Бирона, послан был в Сибирь под благовидным предлогом. Наскуча безлюдством и жестокостию климата, он самовольно возвратился в Петербург и явился к своему другу Миниху. Миних изумился и советовал ему скрыться немедленно. Аннибал удалился в свои поместья, где и жил во всё время царствования Анны, считаясь в службе и в Сибири. Елисавета, вступив на престол, осыпала его своими милостями. А. И. Аннибал умер уже в царствование Екатерины, уволенный от важных занятий службы, с чином генерал-аншефа на 92 году от рождения. Сын его генерал-лейтенант И. А. Аннибал принадлежит бесспорно к числу отличнейших людей екатерининского века (ум. в 1800 году).

В России, где память замечательных людей скоро исчезает, по причине недостатка исторических записок, странная жизнь Аннибала известна только по семейственным преданиям. Мы со временем надеемся издать полную его биографию».

Пушкин, не располагая всеми необходимыми документальными данными, допустил некоторые неточности, но при том его примечание является по существу первой печатной биографией А. П. Ганнибала.

Почти одновременно с посланием Языкову и примечанием к «Онегину» поэт начинает писать на тему из биографии Ганнибала стихотворение в фольклорном духе (в это время он как раз начал записывать народные песни и сказки).

Если бы стихотворение было закончено, оно, вероятно, представляло бы собою историческую песню или балладу. Но работа над ним не пошла далее этих семи строк. Надо полагать, Пушкин почувствовал, что для рассказа о жизни царского арапа нужна иная художественная форма.

Однако он не переставал думать о нём. В начале 1825 года поэт писал брату. «Присоветуй Рылееву в новой его поэме поместить в свите Петра I нашего дедушку. Его арапская рожа произведёт странное действие на всю картину Полтавской битвы».

А осенью того же 1825 года, получив от Петра Абрамовича немецкую биографию прадеда (вместе с началом автобиографических записок самого Петра Абрамовича, содержавших важные сведения), сделал её краткий перевод или пересказ.

Возможно, в это же время попала в его руки копия письма Екатерины II к А. П. Ганнибалу, сохранившаяся в бумагах поэта с его пометками…

Пять лет спустя, 7 августа 1830 года, Пушкин прочитал в «Северной пчеле» направленный против него пасквиль Булгарина, в котором говорилось о некоем поэте-мулате «в Испанской Америке, который называл себя благородным и доказывал, что один из предков его был негритянским принцем, а на самом деле тот был куплен каким-то шкипером за бутылку рома». Возмущённый поэт писал тогда в незаконченной статье «Опровержения на критики»: «В одной газете (почти официальной) сказано было, что прадед мой Абрам Петрович Ганнибал, крестник и воспитанник Петра Великого, наперсник его (как видно из собственноручного письма Екатерины II), отец Ганнибала, покорившего Наварин (см. памятник, воздвигнутый в Царском Селе гр. Ф. Г. Орлову), генерал-аншеф и проч.— был куплен шкипером за бутылку рому. Прадед мой, если был куплен, то вероятно дёшево, но достался он шкиперу, коего имя всякий русский произносит с уважением и не всуе». Пушкин негодовал, что продажный писака смеет «марать грязью священные страницы наших летописей, поносить лучших сограждан и, не довольствуясь современниками, издеваться над гробами праотцов».

Он ответил Булгарину стихами, «притом очень круто», как сам выражался,— в «Post scriptum’e» к «Моей родословной».

Стихотворение «Моя родословная» Пушкин отослал Бенкендорфу с письмом, в котором объяснял, чем оно вызвано, и писал, что от публикации стихотворения отказался, однако несколько списков «пошло по рукам», о чём не жалеет, так как ни от одного его слова не отказывается. Заключалось письмо словами: «…я чрезвычайно дорожу именем моих предков, этим единственным наследством, доставшимся мне от них». Пушкин, конечно, рассчитывал, что стихи попадут к царю. Николай отозвался о них сочувственно, но лицемерно заявил, что он бы на месте Пушкина ограничился презрением и что «для чести его пера и особенно ума, будет лучше, если он не станет распространять их». По существу это означало запрещение. «Моя родословная» при жизни автора света не увидела.

Позже, в 1834 году, когда Пушкин задумал писать историю жизни своей и своего времени и начал с родословной, он рассказал о прадеде Ганнибале значительно подробнее, чем раньше. Источниками служили по-прежнему «семейственные предания» и немецкая биография, написанная А. К. Роткирхом. Имея её теперь в руках, поэт избежал ряда неточностей, которые существовали в примечании к первой главе «Онегина», хотя и здесь некоторые ошибочные сведения сохранились.

«Родословная матери моей ещё любопытнее. Дед её был негр, сын владетельного князька. Русский посланник в Константинополе как-то достал его из сераля, где содержался он аманатом, и отослал его Петру Первому вместе с двумя другими арапчатами. Государь крестил маленького Ибрагима в Вильне, в 1707 году, с польской королевою, супругою Августа, и дал ему фамилию Ганибал. В крещении наименован он был Петром; но как он плакал и не хотел носить нового имени, то до самой смерти назывался Абрамом. Старший брат его приезжал в Петербург, предлагая за него выкуп. Но Пётр оставил при себе своего крестника.

До 1716 году Ганибал находился неотлучно при особе государя, спал в его токарне, сопровождал его во всех походах, потом послан был в Париж, где несколько времени обучался в военном училище, вступил во французскую службу, во время испанской войны был в голову ранен в одном подземном сражении (сказано в рукописной его биографии) и возвратился в Париж, где долгое время жил в рассеянии большого света. Пётр I неоднократно призывал его к себе, но Ганибал не торопился, отговариваясь под разными предлогами. Наконец государь написал ему, что он неволить его не намерен, что предоставляет его доброй воле возвратиться в Россию или остаться во Франции, но что во всяком случае он никогда не оставит прежнего своего питомца. Тронутый Ганибал немедленно отправился в Петербург. Государь выехал к нему навстречу и благословил образом Петра и Павла, который хранился у его сыновей, но которого я не мог уже отыскать. Государь пожаловал Ганибала в бомбардирскую роту Преображенского полка капитан-лейтенантом. Известно, что сам Пётр был её капитаном. Это было в 1722 году.

После смерти Петра Великого судьба его переменилась. Меншиков, опасаясь его влияния на императора Петра II, нашёл способ удалить его от двора. Ганибал был переименован в майоры Тобольского гарнизона и послан в Сибирь с препоручением измерить Китайскую стену. Ганибал пробыл там несколько времени, соскучился и самовольно возвратился в Петербург, узнав о падении Меншикова и надеясь на покровительство князей Долгоруких, с которыми был он связан. Судьба Долгоруких известна. Миних спас Ганибала, отправя его тайно в ревельскую деревню, где и жил он около десяти лет в поминутном беспокойстве. До самой кончины своей он не мог без трепета слышать звон колокольчика. Когда императрица Елисавета взошла на престол, тогда Ганибал написал ей евангельские слова: „Помяни мя, егда приидеши во царствие свое“. Елисавета тотчас призвала его к двору, произвела его в бригадиры и вскоре потом в генерал-майоры и в генерал-аншефы, пожаловала ему несколько деревень в губерниях Псковской и Петербургской, в первой Зуево, Бор, Петровское и другие, во второй Кобрино, Суйду и Таицы, также деревню Раголу, близ Ревеля, в котором несколько времени был он обер-комендантом. При Петре III вышел он в отставку и умер философом (говорит его немецкий биограф) в 1781 году, на 93 году своей жизни. Он написал было свои записки на французском языке, но в припадке панического страха, коему был подвержен, велел их при себе сжечь вместе с другими драгоценными бумагами.

В семейственной жизни прадед мой Ганибал так был несчастлив, как и прадед мой Пушкин. Первая жена его, красавица, родом гречанка, родила ему белую дочь. Он с нею развёлся и принудил её постричься в Тихвинском монастыре, а дочь её Поликсену оставил при себе, дал ей тщательное воспитание, богатое приданое, но никогда не пускал её себе на глаза. Вторая жена его, Христина-Регина фон Шеберх, вышла за него в бытность его в Ревеле обер-комендантом и родила ему множество чёрных детей обоего пола».

В отличие от примечания к первой главе «Онегина» здесь правильнее изложены факты биографии Ганнибала в первые послепетровские десятилетия и некоторые другие. Но Пушкин ошибается, когда называет прадеда негром, ошибочно утверждает, что фамилию свою он получил при крещении, что во Франции жил «в рассеянии большого света», что, когда возвращался в Россию, царь выехал ему навстречу, что в Сибири ему было поручено измерить Китайскую стену, а по возвращении он прожил в деревне около десяти лет, что Елизавета пожаловала ему деревни не только в Псковской, но и в Петербургской губернии; неточно сказано о первой женитьбе, неверно указана дата второй, как и возраст, в каком скончался Ганнибал.

Хотя «полной биографии» прадеда Пушкин так и не написал, всё им написанное можно считать подготовкой к такой «полной биографии» и попыткой обстоятельно познакомить своих современников с экзотической личностью «царского арапа», его судьбой, в которой поэт, как мы говорили, видел нечто общее с своей собственной судьбою.

Когда историк, бывший тобольский губернатор Д. Н. Бантыш-Каменский в середине 1830-х годов составлял жизнеописание Ганнибала для своего «Словаря достопамятных людей Русской земли», он обращался за сведениями к Пушкину и особо отметил, что полученные от него «словесные предания» явились одним из источников сочинения.

Неизменный острый интерес Пушкина к своим предкам имел политическое и историческое основание. Для Пушкина А. П. Ганнибал — лицо историческое, питомец Петра, его «наперсник», соратник. Враги петровского дела — его враги, продолжатели его друзья.

Когда поэт с гордостью писал, что происходит «от предков, коих имя встречается почти на каждой странице истории нашей», гордость эта имела своим основанием не аристократическую спесь, а неизменное чувство кровной связи с родной страной и её прошлым. Аристократическая спесь была чужда Пушкину. «…Что есть общего, — говорил он, отвечая на нападки Булгарина, — между привязанностию лорда к своим феодальным преимуществам и бескорыстным уважением к мёртвым прадедам, коих минувшая знаменитость не может доставить нам ни чинов, ни покровительства?» И издевался над теми, кто «более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, т. е. историей отечества».

 

«Арап Петра Великого»

Работу над «Арапом Петра Великого» Пушкин начал вскоре же по приезде в ганнибаловскую вотчину, где старые липы и ели в аллеях парков ещё помнили её первого владельца…

Замысел этот созрел давно. И попробовать свои силы в художественной прозе также было давним желанием поэта.

Работа поначалу подвигалась быстро.

16 сентября А. Н. Вульф записал в своём дневнике: «Показал он мне только что написанные первые две главы романа в прозе, где главное лицо представляет его прадед Ганнибал, сын Абиссинского эмира, похищенный турками, а из Константинополя русским посланником присланный в подарок Петру I, который его сам воспитывал и очень любил. Главная завязка этого романа будет — как Пушкин говорит — неверность жены сего арапа, которая родила ему белого ребёнка и за то была посажена в монастырь. Вот историческая основа этого сочинения». Замысел Пушкина здесь, конечно, сильно упрощён.

Положив в основу сюжета романа подлинные факты из жизни Ганнибала, известные по документам и «семейственным преданиям», поэт считал возможным в художественном произведении не придерживаться строгой фактической точности в датировках, характеристиках и описаниях отдельных событий. Так, смещена хронология в отношении С. Л. Владиславича-Рагузинского — этот русский дипломат был много старше Ганнибала, именно он привёз маленького Ибрагима из Константинополя. Пётр не мог выехать навстречу Ибрагиму хотя бы потому, что не был тогда в Петербурге. Всё, что относится к жизни Ганнибала во Франции, не имеет документального основания, во многом противоречит известным фактам. В описании дома бояр Ржевских и всей истории сватовства к Наташе Ржевской поэт соединил сведения из биографии африканского прадеда с известными ему данными из жизни других своих предков (как мы помним, мать Марии Алексеевны Пушкиной происходила из старинного рода Ржевских и любила рассказывать о своих предках). Ошибочно, как и прежде, Пушкин называет Ганнибала негром.

Но характер «царского арапа» — «сподвижника великого человека», как и характеры, психология окружающих его людей, быт, нравы, язык петровской Руси, исторически достоверны и по-пушкински выразительны. Здесь точность и краткость, богатство мысли то, что Пушкин считал истинным достоинством прозы.

Чтобы проникнуть в дух изображаемой эпохи, поэт широко пользовался литературными источниками, критически их осмысляя. Ему были известны «Деяния Петра Великого» И. И. Голикова, «Нравы русских при Петре I» А. О. Корниловича и другие сочинения. Превосходное знание французской литературы XVIII века позволило ему реально представить Париж времён регентства. Пушкин соединял в себе гениальность художника и прозорливость учёного-историка.

Важнейшее место занимает в романе могучий образ царя Петра. Показан он многосторонне, реалистически. Вот Пётр «ласковый и гостеприимный хозяин», человек «высокой души», приезжающий к боярину Афанасию Ржевскому сватать его дочь за арапа Ибрагима. А вот он царь-преобразователь, строитель нового государства, целеустремлённый, решительный, не знающий устали и не щадящий силы других, постоянно занятый важными государственными делами и у себя дома, и в Сенате; твёрдый до жестокости, когда дело касается выполнения его воли.

Картина строительства Петербурга — обобщённая картина эпохи. Россия — «огромная мастерская…»

И задуман роман не как история единичной человеческой жизни, а как история жизни страны в один из важнейших переломных моментов; в судьбах героев, событиях их частной жизни отражаются основные социальные конфликты того бурного времени, когда старое и новое в русской жизни вступало в непримиримую борьбу. Об этом говорит и выбранный Пушкиным эпиграф из H. М. Языкова: «Железной волею Петра преображённая Россия».

Роман остался неоконченным. Работа над ним остановилась на седьмой главе. Пушкина отвлекли другие дела, в частности окончание шестой и начало седьмой глав «Евгения Онегина» (как в случае с «Борисом Годуновым», он писал историческое сочинение параллельно с современным, что не могло не сказаться и на том, и на другом). Главное же — многое ещё нуждалось в тщательном обдумывании, развитие основной конфликтной ситуации романа было впереди, и художественная структура его не вполне определилась — ведь Пушкин создавал произведение совершенно новое не только для себя, но для всей русской литературы — первый русский реалистический исторический роман. Вполне возможно, что поэт ещё вернулся бы к роману в процессе писания «Истории Петра» и окончил бы его, как в процессе писания «Истории Пугачёва» создал «Капитанскую дочку».

Современники чрезвычайно высоко оценили «Арапа Петра Великого» (название дано не Пушкиным, а при первой публикации в IV книге журнала «Современник» за 1837 год). «Верность и живописность в нравах и рассказе» особо выделял в своём первом отзыве П. А. Вяземский. «Подвигом великим» назвал роман H. М. Языков. В. Г. Белинский писал: «Будь этот роман кончен так же хорошо, как начат, мы имели бы превосходный исторический русский роман, изображающий нравы величайшей эпохи русской истории… Эти семь глав неоконченного романа… неизмеримо выше и лучше всякого исторического русского романа, порознь взятого, и всех их, вместе взятых».

 

«Я узнаю Кюхельбекера»

Возвращаясь из Михайловского в Петербург, 14 октября, на станции Залазы, около Боровичей, Пушкин встретился с партией арестантов. Среди них оказался Вильгельм Карлович Кюхельбекер. Его перевозили из Шлиссельбургской крепости в Динабургскую (ныне город Даугавпилс).

Фельдъегерь П. Г. Подгорный, сопровождавший арестантов, доносил по начальству о происшествии на станции Залазы: «Отправлен я был сего месяца 12-го числа в гор. Динабург с государственными преступниками, и по пути, приехав на станцию Залазы, вдруг бросился к преступнику Кюхельбекеру ехавший из Новоржева в С.-Петербург некто г. Пушкин и начал после поцелуев с ним разговаривать. Я, видя сие, наиспешнейше отправил как первого, так и тех двух за полверсты от станции, дабы не дать им разговаривать… Но г. Пушкин просил меня дать Кюхельбекеру денег; я в сём ему отказал. Тогда он, г. Пушкин, кричал и, угрожая мне, говорил, что по прибытии в С.-Петербург в ту же минуту доложу его императорскому величеству, как за недопущение распроститься с другом, так и дать ему на дорогу денег; сверх того, не премину также сказать и генерал-адъютанту Бенкендорфу… Кюхельбекер мне сказал: это тот Пушкин, который сочиняет. 28 октября 1827 г.»

А Пушкин писал о случайной встрече с другом:

«Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошёл высокий, бледный и худой молодой человек с чёрной бородою, в фризовой шинели… Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга — и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательствами — я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции я узнал, что их везут из Шлиссельбурга,— но куда же?»

Эту запись Пушкин сделал на следующий день в Луге.

А ещё два дня спустя, 17 октября, приехав в Москву, поэт, под впечатлением неожиданной встречи с лицейским другом, написал стихи на 19 октября 1827 года.