Во вступлении к «Медному всаднику» Пушкин писал:

Пушкин не случайно назвал Петербург военной столицей. Город просыпался под звуки барабанов. По торжественным случаям, а также при вскрытии Невы и при подъеме в ней воды, из Петропавловской крепости, из Адмиралтейства, из Галерной гавани усердно палили пушки.

В Петербурге к середине 1830-х годов было около 50 тысяч солдат и матросов, что составляло более десяти процентов населения. На улицах то и дело мелькали эполеты, кивера, султаны.

В это время в столице постоянно размещалось двенадцать пехотных и кавалерийских гвардейских полков, две гвардейские артиллерийские бригады, гвардейская конная артиллерия, Гвардейский экипаж, множество отдельных эскадронов, дивизионов, учебных частей, а также Военная академия, Артиллерийское и Инженерное училища, Школа гвардейских подпрапорщиков, сухопутные кадетские корпуса, Морской кадетский корпус, Дворянский полк, Школа кантонистов и многие другие военные учебные заведения.

В Петербурге находились, как уже сказано, Военное министерство и Морское министерство. Главным зданием Военного министерства стал приобретенный в казну дворец князя Лобанова-Ростовского на Исаакиевской площади. Морское располагалось через дорогу — в здании Адмиралтейства.

Для поддержания довольства и мощи самого многочисленного в Европе войска требовалась неусыпная забота. В середине 1830-х годов военным хозяйством и всей административной частью русской армии ведали девять министерских департаментов. Один из них — Генеральный штаб — занимался составлением полевых карт, топографическими и геодезическими съемками и прочими стратегическими рекогносцировками необозримых российских просторов. Начальствовал в этом деле генерал-квартирмейстер и генерал-лейтенант Ф. Ф. Шуберт. Под его руководством был снят, в частности, уникальный — самый подробный из всех существовавших — план Санкт-Петербурга. Другой департамент, Инспекторский, следил за комплектованием войск, определением, увольнением и производством (то есть переводом из чина в чин) офицеров и генералов. Этому департаменту был придан Фельдъегерский Его Императорского Величества корпус — военная курьерская служба. Артиллерийский департамент заботился о вооружении войск и крепостей. Ему были подведомственны все арсеналы, оружейные и пороховые заводы, а также петербургские Техническая и Коновальная школы. Инженерный департамент руководил всеми фортификационными и прочими военными строительными работами. Комиссариатский — распоряжался финансами, заготовлением «мундирных и амуничных вещей», устройством и содержанием госпиталей. Были еще Провиантский департамент, департамент Военных поселений, Медицинский и Аудиторский (ведавший военными судами и прокуратурой). Созданный в 1815 году Главный штаб Его Императорского Величества с 1832 года присоединен был к Военному министерству. Помещался он в правом крыле огромного здания на Дворцовой площади, в левом крыле которого располагался Генеральный штаб. Помимо военного министра к Главному штабу причислены были начальник императорской Военно-походной канцелярии, генерал-квартирмейстер, командующий императорской главной квартирою, комендант императорской главной квартиры, дежурный генерал, главный по армии медицинский инспектор, генерал-вагенмейстер, военно-походный шталмейстер, обер-священник, генералы, состоящие при особе и в свите Его Величества, а также генерал-адъютанты и флигель-адъютанты.

Морское министерство во многом сходствовало с сухопутным. Только названия некоторых его департаментов напоминали о флотской специфике: Гидрографический, Кораблестроительный, Корабельных лесов…

В 1837 году на Дворцовой площади, на месте экзерциргауза, началось строительство монументального Штаба гвардейского корпуса. Таким образом, царский дворец оказался со всех сторон окружен зданиями военного главнокомандования.

Монументы на центральных площадях столицы тоже напоминали о ратных подвигах. Петр I перед Михайловским замком был представлен в доспехах римского полководца. Александровская колонна славила победу в войне 1812 года. Остальные памятники воздвигли фельдмаршалам: Румянцеву-Задунайскому, Суворову-Рымникскому, Кутузову-Смоленскому и Барклаю-де-Толли.

Казармы 1-го батальона лейб-гвардии Преображенского полка на углу Миллионной улицы и Зимней канавки. Гравюра по рисунку А. Горностаева. 1834 г.

Сразу после триумфального завершения войны с Наполеоном император Александр I, отнюдь не чуждый гражданственного и даже республиканского пафоса, решил создать небывалый памятник своим сотоварищам по оружию. Несколько залов царского дворца перестроили в грандиозную галерею, чтобы в ней разместить портреты русских генералов, командовавших войсками в годы Отечественной войны. Из Англии был выписан знаменитый портретист Д. Доу. В помощь себе он нанял двух петербургских живописцев — А. В. Полякова и В. А. Голике. Художники работали семь лет, и в конце 1826 года Военная галерея Зимнего дворца была открыта для обозрения.

Пушкин знал многих из тех, чьи портреты украшали Военную галерею.

Во всех частях военной столицы стояли казармы гвардейских полков. В самом центре города близ Зимнего дворца на Большой Миллионной — казармы Первого батальона Преображенского полка. На Марсовом поле — Павловского полка. У Исаакиевской площади — Конного полка и Конногвардейский манеж. На Кирочной улице близ Таврического сада — казармы двух батальонов Преображенского полка. В том же районе, на Воскресенском проспекте, — корпуса огромных казарм Кавалергардского полка и Кавалергардский манеж. В четвертом квартале Московской части, на Загородном проспекте и в «ротах», — Семеновского полка. На Литейной улице — Первой гвардейской артиллерийской бригады. У Семеновского моста на набережной Фонтанки — Московского полка. В районе Обводного канала — Егерского полка. На Петербургской стороне, вдоль набережных реки Карповки и Большой Невки, тянулись казармы Гренадерского полка. На 18-ой и 19-ой линиях Васильевского острова помещался Финляндский полк. На Выборгской стороне — Литовский полк. В Нарвской части — Измайловский полк, и за Шлиссельбургской заставой — Казачий полк. На Охте — Вторая гвардейская артиллерийская бригада. Казармы Гвардейского экипажа находились на Екатерингофском проспекте близ Никольского собора.

Гвардейские казармы обычно представляли собой целый комплекс зданий. Сюда входили солдатские корпуса, офицерский корпус, хозяйственные и служебные помещения, склады, госпиталь, полковая церковь. Часто здания казарм строились по проектам выдающихся архитекторов и становились украшением города, как Павловские или Конногвардейские.

Царицын луг (Марсово поле). Литография С. Галактионова. 1821 г.

Семеновский и Измайловский полки занимали такие обширные участки, что улицы здесь, как уже говорилось, называли «ротами». И вполне штатский петербуржец писал свой адрес так: «В Измайловском полку, в такой-то роте».

Полки, квартировавшие в центре города, проводили свои учения на Марсовом поле. Семеновский полк обучали на обширном Семеновском плацу. Войска, расположенные на Васильевском острове, совершали свои «экзерциции» на огромном Смоленском поле. «Как велико, как пространно это поле, — писал в 1838 году автор „Прогулки по Санкт-Петербургу“. — Здесь рота солдат Финляндского полка учится стрелять в цель; здесь толпа мальчиков пускает змей; а там барышник на беговых легких дрожках наезжает своего коня; а там пасется стадо; эти коровы вечером, отягченные молоком, придут к домовитым хозяйкам Васильевского острова…»

В 1814 году, уже через несколько дней после возвращения гвардии из заграничного похода, был отдан приказ по Гвардейскому корпусу об учениях по полкам. Собственно военной подготовкой занимались мало. Руководствовались мнением, что «война портит солдат». Как некогда при Павле, подлинную военную науку заменили муштра, «экзерциции» и «эволюции». «Шагистика вошла в полную свою силу», — вспоминает декабрист И. Д. Якушкин.

Каждодневно — кроме конца лета, когда солдаты уходили на «вольные работы» либо в отпуск, — происходили учения войск. То перед казармой на плацу, то в манежах, то на одном из городских полей. Зимою случалось, что одну роту какого-нибудь полка вели во дворец и учили в большой дворцовой зале под наблюдением самого императора.

Петербургский житель В. Н. Каразин, человек отнюдь не либеральных взглядов, занес в свои «Дневные записки»: «Вчера был у нас разговор о пристрастии государя к строям и учению войск. Кто-то (уже не помню) уверял, будто Его Величество в Царском Селе иногда по целому дню бьется над солдатом (одним, порознь), обучая лично, и так далее. Я не мог не улыбнуться…»

Каждодневные учения чередовались со смотрами. Смотры назначались регулярно — то одному полку, то сразу нескольким. На смотрах войска производили движения колоннами «дробных частей батальонов и рот», «походной колонной» и «к атаке». Строились в каре — против кавалерии и против пехоты. О плац-парадной выучке солдат можно судить по отзыву большого знатока «фрунтового дела» великого князя Константина Павловича. Побывав на смотре одного из гвардейских полков, он писал: «Необычайная тишина, осанка, верность и точность беспримерны, маршировка цельным фронтом и рядами удивительны, в перемене фронта взводы держали ногу и шли параллельно столь славно, что должно уподоблять движущимся стенам, и вообще, должно сказать, что не маршируют, но плывут, и словом, чересчур хорошо, и право, славные ребята и истинные чада российской лейб-гвардии». Когда же эти «истинные чада российской лейб-гвардии» после Березины, после изгнания Наполеона из России предстали на смотру перед великим князем в изорванных в непрерывных боях и походах мундирах, идущие без тонкостей плац-парадной маршировки, он негодующе воскликнул: «Эти люди умеют только драться!»

Дорого стоили солдатам фрунтовые красоты! Изнуряющая муштра была, пожалуй, опасней неприятеля.

Под Бородином Конногвардейский полк потерял 18 кирасир, а в мирном 1817 году из полка выбыло 66 унтер-офицеров и кирасир. Одни умерли от болезней, другие сами лишили себя жизни.

Случаи самоубийства солдат не были редкостью. Декабрист М. И. Муравьев-Апостол в своих воспоминаниях рассказывает: «Я шел… через Исаакиевский мост, видел, как солдат Гренадерского полка перелез через перила носовой части плашкоута, снял с себя кивер, амуницию, перекрестился и бросился в Неву. Когда он это снимал, я не понимал, что он делает. Мне не приходило в голову, что он собирается лишить себя жизни. Часто случалось, что солдат убивал первого встречного, предпочитая каторгу солдатской жизни».

В гвардию отбирали самых рослых, красивых и сильных солдат. Но, обреченные почти четверть века нести воинскую службу, они гибли от непосильного напряжения. То приходилось подолгу маршировать, неестественно вытягивая носки, то часами стоять неподвижно под дождем, ветром, на морозе. Идя на дежурство во дворец, гвардейцы даже зимой натягивали на голое тело мокрые лосины, чтобы сидели как влитые. Людей губили цинга, чахотка, лихорадка, наказания шпицрутенами. Губили унижения и издевательства — не в силах вынести их, солдаты топились и вешались. Потому-то так велика была убыль рядовых в гвардейских полках в мирные годы. Царь знал об этом, но ничего не менялось.

Даже самые рьяные приверженцы шагистики, включая самого императора, безусловно понимали, что умение безукоризненно совершать «эволюции», стоять по стойке «смирно», маршировать, выбрасывая ногу под определенным углом, и так прямо держать при этом корпус, чтобы полный стакан воды, поставленный на кивер, не расплескался, ни в какой степени не пригодится солдатам на поле сражения. Но, зная, что после поражения Наполеона безопасность русских границ обеспечена на много десятилетий вперед, Александр I думал о другом. Его пристрастие к муштре, так же как и подобное пристрастие его отца и младших братьев, вовсе не было причудой или манией. Оно было следствием деспотической системы власти, необходимости для самодержавного режима постоянно опираться на вымуштрованную военную силу.

Рабский навык слепого, бездумного, механического повиновения порою оборачивался против тех, кто его насаждал. П. А. Вяземский передает характерный анекдот: «На Каменном острову Александр Павлович заметил на дереве лимон необычной величины. Он приказал принести его к нему, как скоро он спадет с дерева. Разумеется, по излишнему усердию приставили к нему особый надзор, и наблюдение за лимоном перешло на долю и на ответственность дежурному офицеру при карауле. Нечего и говорить, что государь ничего не знал об устройстве этого обсервационного отряда. Наконец роковой час пробил: лимон свалился. Приносят его к дежурному офицеру. Это было далеко за полночь. Офицер, верный долгу и присяге своей, идет прямо в комнаты государя. Государь уже почивал в постели своей. Офицер приказывает камердинеру разбудить его. Офицера призывают в спальню. „Что случилось? — спрашивает государь, — не пожар ли?“ — „Нет, благодаря Богу о пожаре ничего не слыхать. А я принес вашему величеству лимон“. — „Какой лимон?“ — „Да тот, за которым ваше величество повелели иметь особое и строжайшее наблюдение“. Тут государь вспомнил и понял, в чем дело. Александр Павлович был отменно вежлив, но, вместе с тем, иногда очень нетерпелив и вспыльчив. Можно предположить, как он спросонья отблагодарил усердного офицера…»

Между тем основной обязанностью императорской гвардии в ту эпоху была именно «обсервационная» и сторожевая служба. Гвардии надлежало охранять — императорские фрукты, самого императора и его семейство, его министров, его резиденцию и столицу, охранять существующий порядок вещей. Гвардию готовили для несения полицейской, карательной службы и внутри страны, и за ее границами.

Раз в 7–10 дней каждый из расквартированных в Петербурге гвардейских полков «заступал в караул». Караульных постов было множество. Караулы назначали на главные гауптвахты в Зимнем дворце и в Петропавловской крепости, на Сенатскую площадь, в Аничков дворец, в Арсенал, в губернские присутственные места, в Ассигнационный банк, в Воспитательный дом, на Сенную площадь… Разводы караулов, за которыми наблюдало высшее начальство, происходили «с церемонией».

Главным, что требовалось от гвардии в целом и от каждого солдата в отдельности, было послушание. Беспрекословное, бездумное, совершенно механическое подчинение любому приказу. Того же требовали от офицеров. «Служба в гвардии стала для меня несносна», — писал И. Д. Якушкин.

Дерзкий критик самодержавия, лифляндский дворянин фон Бок в посланной Александру I записке утверждал: «Парад есть торжество ничтожества, — и всякий воин, перед которым пришлось потупить взор в день сражения, становится манекеном на параде, в то время как император кажется божеством, которое одно только думает и управляет…»

Парады устраивали по различным поводам — в день рождения императора и императрицы, на Крещение, в годовщину вступления русских войск в Париж, по случаю приезда иностранных монархов…

Бывали они грандиозны: на Марсовом поле или на Дворцовой площади выстраивали 20–30 тысяч солдат — пехоту, конницу и артиллерию. Придерживались определенного распорядка: сперва — торжественный молебен, затем — преклонение знамен, бой барабанов, «музыка всех полков и трубы кавалерии», церемониальный марш. И зимой солдаты маршировали на смотрах и парадах в одних мундирах. Если было более 10 градусов мороза, то к месту парада следовали в шинелях, а затем снимали их и складывали позади фронта.

Смотр гвардейских частей на Дворцовой площади. Гравюра. 1810-е гг.

Парады привлекали множество зрителей. Один из петербургских жителей писал: «Кто станет отрицать, что военные эволюции, как ни механическими нашей гражданской философии кажутся, пленительны; что это многолюдство, составляющее правильные фигуры, движущиеся, переменяющиеся одна в другую по одному мановению как бы волшебным образом, что эта приятная и блестящая пестрота среди единообразия занимает взор необыкновенно, как звук музыки и гром пушек — слух».

Шестого октября 1831 года на Марсовом поле по приказу Николая I был устроен грандиозный парад. «Смотр и вся церемония были прекрасны, — писал царь в Варшаву фельдмаршалу Паскевичу, — войска было 19 000 при 84 орудиях, погода прекрасная и вид чрезвычайный». Чтобы увековечить этот парад, Николай поручил художнику Г. Г. Чернецову изобразить его на полотне. Так родилась картина «Парад на Царицыном лугу», где кроме массы войск — конных и пеших — художник представил и «весь Петербург», целую портретную галерею — 223 человека. И все списаны с натуры. Среди прочих — писатели: Крылов, Жуковский, Гнедич, Пушкин. На подготовительном карандашном рисунке Чернецов сделал надпись: «Александр Сергеевич Пушкин. Рисовано с натуры 1832 года, апреля 15-го. Ростом 2 арш. 5 верш. с половиной» (то есть 166,5 сантиметра).

Для Пушкина парады были не только великолепным зрелищем, но прежде всего напоминанием о военной славе России:

Но с тех пор как ему пожаловали унизительное для него звание камер-юнкера, Пушкин избегал посещать парады, он не хотел появляться на людях в придворном мундире среди своих «собратьев» — камер-юнкеров. По этой причине за пять дней до торжественного открытия Александровской колонны поэт уехал из Петербурга.

Огромный парад по случаю открытия Александровской колонны состоялся 30 августа 1834 года на Дворцовой площади. В нем участвовало стотысячное войско. Мимо колонны за дворцовыми гренадерами прошли воспитанники военно-учебных заведений, за ними пехота в сомкнутых колоннах, пешая артиллерия, кавалерия в эскадронных колоннах, конная артиллерия, пионерный эскадрон. В параде участвовали и войска Пруссии — союзницы России в войне с Наполеоном. Парад начался в одиннадцать часов утра, а кончился в четвертом часу дня.

Однако площадям и плацам Петербурга суждено было стать не только местом смотров и парадов гвардейских полков, но и местом их восстаний…