На литографированной «Панораме Невского проспекта» В. Садовникова и П. Иванова (1830–1835 гг.), где изображены со всеми подробностями обе стороны главной улицы столицы, на одном из домов левой, солнечной, стороны — доме католической церкви — есть вывеска «Шоколадная фабрика». Далее, по той же стороне, на фасаде дома на углу Невского проспекта и Садовой улицы — вывеска с надписью «Цыгарочная фабрика». Несмотря на столь громкие названия, все эти «фабрики» по существу представляли собою предприятия ремесленников. И таких предприятий разбросано было по всему Петербургу множество.

Наряду с ними в начале XIX века в Петербурге уже имелось более ста промышленных предприятий мануфактурного типа. К 1830 году количество их увеличилось примерно до ста пятидесяти и продолжало расти.

В столице работали такие большие казенные производства, как Адмиралтейство, Арсенал, пороховые заводы. Было здесь несколько инструментальных и металлообрабатывающих заводов, были заводы по производству кирпича, стекла, фарфора, мыла, пива, свечей, сахара. Были прядильные, ткацкие, ситцевые, шелковые, суконные, ленточные, тесемочные, кожевенные, табачные, канатные и другие фабрики. Начиналось и машиностроение. Но легкая промышленность преобладала.

Крупные предприятия строились обычно вблизи воды. Больше всего заводов и фабрик находилось на левом берегу Невы. На правом берегу — на Выборгской и Петербургской стороне — промышленных предприятий имелось еще не много. Но дело шло к тому, чтобы бóльшую часть заводов и фабрик перевести на окраину и там же строить новые. Для этого, как уже говорилось, в безводной южной части города прорыт был Обводный канал.

Петр I велел строить корабельную верфь (Адмиралтейство) и Литейный пушечный двор поблизости от своих дворцов — Зимнего и Летнего. Но времена изменились, и в XIX веке для правителей России весьма важен стал парадный вид столицы, ее центральных кварталов. К тому же некоторые промышленные предприятия не только портили вид улиц, но и наполняли их едкими запахами, дымом, загрязняли воду. Поэтому в 1830-е годы их поделили на три класса. В первый входили «безвредные» — изготовлявшие экипажи, шляпы, искусственные цветы; воскобойни, прядильни, лесопильни и т. п. Ко второму классу отнесли «заведенья, которые дозволяются в населенных частях города с соблюдением особых предосторожностей». Такими считались водочные и сахарные заводы, волосяные, горшочные, заведения, приготовляющие краски, кислоты, купорос «мокрым путем», кузницы, небольшие литейные и т. п. К третьему классу относились промышленные предприятия, «которые ни под каким видом не могут быть допущены в населенных частях города»: производящие белила, химические соединения «сухим путем», выделывающие ворвань, кожу, меха, ситценабивные, красильные. Их разрешалось заводить на островах — Гутуевском, Голодае, Канонерском, в некоторых частях Петровского острова и на Васильевском, вниз от 25-й линии.

С самого своего основания Петербург стал центром русского кораблестроения. В 1820-х годах в трех «рабочих экипажах», занятых на казенных верфях, трудилось 2500 человек, набранных из рекрутов. Кроме того, в помощь им Адмиралтейское ведомство ежегодно нанимало множество плотников и других мастеров. Так, в 1830 году в Главном Адмиралтействе трудилось 2210 вольнонаемных рабочих. К 1830-м годам в одном только Главном Адмиралтействе имелось пять доков для постройки судов. С 1801 по 1825 год здесь был построен целый флот — 44 больших корабля самого высокого достоинства. «Здесь вообще все суда строятся из казанского дуба и отличаются чистотою отделки и красотою», — свидетельствует современник.

Спуск корабля на воду был одним из примечательных петербургских событий. Толпы зрителей заполняли набережную и возле Адмиралтейства, и на Васильевском острове.

Вот характерный газетный отчет о спуске линейного корабля 22 сентября 1825 года: «В прошедшую субботу, 19-го числа, спущен здесь на воду построенный в Главном Адмиралтействе мастером 7-го класса Курепановым осьмидесятичетырехпушечный корабль „Гангут“. Он первый построен в России по системе знаменитого английского кораблестроителя Сеппингса. Спуск сего корабля последовал при прекраснейшей погоде, в 1-м часу пополудни, в присутствии г. Начальника Морского Штаба, знатных особ, иностранных министров и при великом стечении любопытных зрителей на обоих берегах Невы».

Любопытные взбирались на крыши, высовывались из окон. Тут же на берегу выстраивались войска. На новом корабле взвивались три флага: государственный, адмиралтейский и императорский штандарт. Капитан порта, командующий церемонией и сопровождающий судно в Кронштадт, отдавал команду в рупор. Громада корабля оседала на «сани», густо смазанные салом, и, извлекая из желобов дымок, двигалась к воде. Оглушительное «ура!», звуки музыки, гром салютующих пушек… И корабль с шумным плеском, среди тысячи брызг сходил в воды Невы. Иногда в церемонии участвовал сам император. В этом случае инженер, руководивший постройкой, получал из рук царя на серебряном подносе по три серебряных рубля за каждую пушку на борту.

Описанную здесь картину поэт наблюдал 10 августа 1833 года при спуске на воду 84-пушечного корабля «Владимир».

Помимо Главного Адмиралтейства корабли строили в Новом Адмиралтействе, в Охтинской слободе, в Главном гребном порту. Все эти казенные верфи пополняли российский флот многопушечными линейными кораблями, фрегатами, малыми судами. Для постройки малых судов в 1828 году заложили еще верфь на Галерном острове.

Адмиралтейская верфь. Литография К. Беггрова по рисунку К. Сабата и С. Шифляра. 1820-е гг.

Кроме казенных верфей имелись и частные. «На Охте находится корабельная верфь для постройки военных судов — сообщает В. Бурьянов. — Тут же верфь для постройки частных судов купца Громова, который занимает нынче одно из первейших мест в Российском торгующем сословии: он человек необычайной деятельности и смышлености. Из бедного крестьянина он достиг до звания именитейшего купца, строит свои корабли и отправляет их за моря, владеет миллионами, и при этом (подивитесь) слеп и не знает грамоте».

В трех верстах за Охтинской слободой расположены были казенные Охтинские пороховые заводы. В 1816 году здесь было устроено военное поселение.

Изуверская идея взвалить на солдата двойной гнет, посадить армию на землю и заставить кормить самое себя, а крестьян обучать солдатскому делу, отрывая от хозяйства, принадлежала Александру I. Исполнителем — жестоким и рьяным — был Аракчеев. О военных поселениях рассказывали чудовищные вещи: там даже будто бы щи в печь бабы ставили по особому сигналу.

Пушкин писал своему приятелю офицеру Мансурову, посланному в командировку в Новгородскую губернию: «Поговори мне о себе — о военных поселеньях. Это все мне нужно — потому, что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм».

Военные поселения являлись крайним проявлением самодержавного деспотизма. Но это было далеко от Петербурга. А тут появилось такое поселение рядом. Рабочих самого опасного — порохового — производства поделили на роты, куда входили хлебопашцы и ремесленники. Хлебопашцам выделили казенные дома и наделы земли, обязали не только изготавливать порох, но и возделывать землю, содержать себя и семью, а также иметь при себе двух постояльцев-ремесленников. Те хоть и получали казенный паек, но приварок им шел от хозяина. В «уважение» к опасной работе с порохом рабочим положена была высокая по тем временам плата — по 10 копеек в день на человека (что, однако, не всегда соблюдалось). Срок службы на пороховых заводах был как и в армии — 25 лет.

С петровских времен на берегу Невы, недалеко от Летнего сада, помещался Литейный двор, занимавший пространство от Литейной до Гагаринской улицы. Здесь отливали пушки.

Позднее в самом начале Литейной улицы построили Старый и Новый Арсеналы.

Старый Арсенал превращен был в музей и склады.

В Новом Арсенале изготовлялось артиллерийское вооружение.

Вдоль фасада длинного двухэтажного здания Нового Арсенала, по обе стороны его главных ворот, на возвышении стояли на лафетах старинные пушки и мортиры. Одна из этих пушек, весящая 454 пуда, была отлита еще при Иване Грозном литейным мастером Андреем Чоховым. В двух этажах располагались мастерские. В круглом зале второго этажа, украшенном военными реликвиями, рядами стояли готовые пушки. «Вот вместилище громов российских! Вот откуда ниспосылаются перуны на поражение врагов России!» — восклицал Бурьянов.

Новый Арсенал. Литография С. Галактионова. 1822 г.

Еще в начале 1810-х годов для производства самых тяжелых работ в Арсенале, как и в Адмиралтействе, установили паровые машины. Но это незначительно облегчило тяжелый труд тысяч мастеровых, занятых изготовлением артиллерийских орудий. Рабочие Арсенала, набранные из рекрутов, жили в казармах, подчинялись военной дисциплине. В 1811 году им стали платить по 5 копеек в день, а некоторым, семейным, снимавшим квартиры в городе, — еще и «квартирные». Служили здесь также 25 лет. Из каждых ста рабочих ежегодно умирало шесть человек.

Казенным предприятием с необычайно тяжелыми условиями труда был и находившийся в Петропавловской крепости Монетный двор. Господа, желая особо наказать своих крепостных, посылали их туда для «исправления». Ф. Н. Глинка в своих показаниях Следственной комиссии по делу декабристов рассказывал об отставном подполковнике Эссипове, который, всячески измываясь над своим крепостным человеком, отдал его на Монетный двор, в крепость: там просидел он два месяца как в аде.

Металлообрабатывающая и машиностроительная отрасли промышленности развивались в Петербурге медленно. С начала века до конца 1830-х годов было открыто всего десять заводов. Крупные металлообрабатывающие заводы принадлежали казне. Исключение составлял лишь большой завод предприимчивого шотландца Чарльза Берда, находившийся на левом берегу Невы, недалеко от взморья. Он был основан еще в 1792 году. Сперва завод выпускал утюги, вьюшки, камины, балконные перила, ступени винтовых лестниц, печи для сахарных заводов, валы для мельниц. Затем его продукция усложнилась. Изготовив паровую машину, которая стала главным двигателем на его заводе, Берд перешел к производству паровых машин. За первую четверть XIX века он выпустил 130 заводских и 11 судовых паровых двигателей. Со временем на заводе занялись и художественным литьем. Так, бронзовые украшения для пьедестала Александровской колонны отливали у Берда. «Северная пчела» хвасталась, что это «заведение, одно из первых», то есть одно из лучших, в Европе, обслуживают «только русские мастеровые».

Петербургский казенный литейный завод находился сперва в Кронштадте. В самом начале века его перевели на взморье, на четвертую версту от Калинкина моста по Петергофской дороге. Место было низкое, и наводнение 1824 года разрушило и новую чугунолитейную мастерскую, и другие заводские здания. При этом погибло более 150 рабочих. После наводнения чугунный завод перевели за Невскую заставу, на Шлиссельбургский тракт, и стали именовать Александровским.

Во второй половине 1830-х годов Шлиссельбургский тракт являл собой средоточие петербургской промышленности. Кроме Александровского чугунолитейного завода здесь находились казенный Александровский механический завод, шелковая фабрика Бинара, Императорские стекольный и фарфоровый заводы, целый городок — Александровская мануфактура. Это было не случайно. Проведенный Обводный канал соединил эту местность с морем, Петербургским портом и Кронштадтом. Стало легче доставлять сырье и топливо. Сюда шел хлопок из-за границы, в частности из Америки, и лен, пенька, железо — из глубины России. К тому же наличие воды благоприятствовало устройству паровых машин.

Петербургские газеты называли Александровский чугунолитейный завод «отцом» других мануфактур. Литейная и кузнечная мастерские этого завода представлялись современникам чудом прогресса: «Везде действуют паровые машины: они приводят в движение тысячи различных орудий, раздувают огонь, поднимают тяжести, а руки человеческие дают только формы вещам, изобретенным умом. Вошед в мастерскую, кажется, что находимся во внутренности огромных часов: повсюду движутся сами собою, разумеется, от действия паровой машины, вальки, колеса, молоты, поршни; шум, стук и всеобщее движение изумляют зрителя». И все же это была типичная мануфактура, где имелись паровые двигатели, но основой производства оставались «руки человеческие» — ручной труд.

Рабочий день на Александровском заводе был установлен по 14 часов в сутки, но фактически он длился 18 часов. Твердый заработок рабочего был до крайности скуден — всего 30–31 рубль в год. Полагались еще и наградные, но их выдача зависела от усмотрения начальства.

Непосильный труд был уделом целой армии рабочих, набранных, в основном, из рекрутов, перешедших из рабства у барина в рабство у казны. Рабочие не имели права уйти с завода. Самовольно ушедшие считались беглыми и, будучи пойманы, жестоко наказывались плетьми.

Не легче были условия труда и на Императорских фарфоровом и стекольном заводах. Вот как пишет современник о цехе, где изготовляли зеркала: «Идем в другую палату, также имеющую вид сарая, потому что она без фундамента, на земле. Вы поражены при входе: вся палата, кажется, пылает, огненная лава разлита на досках, которые со стуком и шумом везут по сараю прямо на вас люди в черных балахонах, в черных шляпах, с распущенными полями, как у похоронных факельщиков; люди, которые от влияния сильного света кажутся какими-то страшными привидениями. Здесь производится литье зеркал. Огненная масса наливается на особенные, нарочно тут приготовленные столы, до которых она довозится на этом колесном ходу. Когда масса остынет, ее режут для делания зеркал».

Металлическую фольгу, применявшуюся для производства зеркал, в начале XIX века привозили из Англии. Поэтому стеклянные зеркала стоили дорого. Секрет изготовления фольги разгадал, однако, сын купца 1-ой гильдии Петр Ливенцов. Его фольга заменила английскую на петербургских зеркалах. Разноцветную фольгу Ливенцова стали употреблять для обертки конфет, мыла, ею обклеивали внутри чайные ящики, деревянные табакерки. Купить фольгу всякий желающий мог в доме католической церкви Св. Екатерины на Невском проспекте.

Помимо зеркал на Императорском стекольном заводе изготовляли и посуду, и люстры. А однажды под руководством старейшего заводского мастера коллежского советника Левашева соорудили даже кровать для персидского шаха. Кровать эта, голубого стекла, 3½ аршина ширины и 5¾ аршина и 13 вершков длины, стояла на ступенчатом хрустальном основании и была украшена хрустальными вазами-фонтанами.

В четырех верстах от стекольного завода находилась Александровская мануфактура.

«Мы видим каменный город и огромные строения, правильность и оригинальность размеров которых свидетельстуют, что это должно быть какое-нибудь мануфактурное заведение. Мы не ошиблись — это известная, знаменитая Александровская мануфактура. Ничто не может быть величественнее наружного вида Александровской мануфактуры, состоящей из множества великолепных зданий в английском вкусе, расположенных на берегу Невы в самом приятном местоположении» — так описывает житель Петербурга внешний вид этого крупнейшего в столице предприятия. Здесь трудились и жили тысячи рабочих, которые обслуживали несколько фабрик. Одна из них — бумагопрядильная — давала почти половину бумажной пряжи, вырабатываемой в России. На других пряли лен и пеньку. Была здесь и ткацкая фабрика с 75 механическими и 275 ручными станками. На них ткали парусное «фляшское» и другое полотно, до 600 тысяч аршин в год, не считая цветных салфеток и узорного столового белья.

Были здесь и подсобные мастерские, и особая карточная фабрика. Она приносила огромные доходы, так как монопольно изготовляла игральные карты (все другие карты считались фальшивыми, и их производство каралось законом).

Александровская мануфактура находилась в ведении Воспитательного дома — приюта для подкидышей.

Это было основанное еще в XVIII веке государственное учреждение, куда отдавали незаконнорожденных детей. Воспитательный дом занимал огромные здания на набережной Мойки между Красным и Полицейским мостами, располагая значительными средствами и обширным штатом прислуги, учителей, чиновников. Детей туда «подкидывали» так: приносивший младенца дергал дверной колокольчик, и по его сигналу сверху спускали корзину для ребенка. Позднее просто отдавали младенцев швейцару. Каждый год приносили по нескольку тысяч детей. Только немногие из них оставались в самом Воспитательном доме. Большую часть отправляли на воспитание в деревню к «поселянам». Многих подросших мальчиков отдавали в учение ремесленникам, девочек — в услужение на разные предприятия. И большое количество — в Александровскую мануфактуру.

В 1830-е годы здесь работало 800 детей (600 мальчиков и 200 девочек).

В литейной мастерской. Литография по рисунку О. Монферрана. 1830-е гг.

Всего на Александровской мануфактуре трудилось около 4000 человек — несколько сот казенных крестьян и приписанных к мануфактуре мастеровых, три роты солдат-инвалидов (они же несли караульную службу) и около 1000 вольнонаемных рабочих.

Булгаринская «Северная пчела» на все лады расхваливала порядки в мануфактуре, благоденствие ее «питомцев», их «сытные, вкусные и здоровые кушанья». Но, по словам историка Петербурга П. Н. Столпянского, это был «скверный работный дом, с работой из-под палки, с сильным принуждением, с работою кое-как, лишь бы сбыть заданный урок».

До 1830-х годов в петербургской промышленности частный капитал не играл значительной роли. Но с этого времени положение резко изменилось. Одно за другим открывались частные предприятия, особенно текстильные, как наиболее прибыльные. Если в первой четверти века была открыта лишь одна фабрика, изготовлявшая ткани из хлопка, то в 1830-е годы таких фабрик открылось пять.

В условиях крепостного права для развивавшейся промышленности не хватало рабочих рук. И владельцы предприятий то и дело публиковали в «Санкт-Петербургских ведомостях» объявления такого рода: «На бумажной фабрике принимаются для обучения по сходным ценам молодые господские и вольные люди», «Некоторый иностранец желает принять в ученье на сходных условиях господских мальчиков», «Сим объявляется, что желающие детей своих отдавать учиться чулочному делу могут договариваться на фабрике».

Правительство поощряло частное предпринимательство. Заводчикам и фабрикантам предоставлялись различные привилегии. Иностранцам, «которые перевозят в Россию свои капиталы, искусство или мастерство», разрешалось «устраивать фабрики, заводы и записываться в гильдии без вступления в подданство на 10 лет».

Среди частных фабрик имелись уже весьма солидные предприятия. Так, на большой фабрике Бинара, выпускавшей гладкие и узорные шелка, разного рода плюши и всевозможные фуляры, работало 1200 вольнонаемных крестьян. Они жили тут же, при фабрике.

Положение фабричных рабочих на частных предприятиях было нисколько не лучше, чем на казенных. «Посмотрите на фабричного: бледно, бедно, босо, наго, холодно и голодно… Может ли такой человек быть счастлив и сохранит ли нравственность?.. Мастеровой принужден довольствоваться платою, которую ему дает фабрикант и которая обыкновенно бывает самая малая… Фабричные по большей части бывают хворые, чахоточные, калеки, скоро пухнут и укорачивают свой век… Разделение работ много способствует усовершенствованию изделий… но оно делает мастерового машиною; тут ему не о чем рассуждать, нечего соображать. Ум его тупеет, человеческая природа в нем унижается…» — таково свидетельство очевидца.

Бесправие фабричных рабочих на частных предприятиях узаконило изданное в 1835 году «Положение об отношениях между хозяевами фабричных заведений и рабочими людьми, поступающими на оные по найму». По этому «Положению» рабочие не имели права уйти с предприятия или требовать прибавки жалования до конца срока договора. Хозяин же мог уволить рабочего в любое время, выставив причиной его «лень» или «дурное поведение».

Своеобразные порядки завел на своей фабрике табачный фабрикант В. Г. Жуков, выпускавший знаменитый «жуковский табак». Жуков был личностью весьма примечательной. Смекалистый, ловкий, оборотистый «русский самородок», как его называли, он из простого плотника сумел сделаться богатейшим 1-ой гильдии купцом-миллионером. Имя его часто мелькало в газетах. Этого он добивался щедрой благотворительностью. Актер П. А. Каратыгин, знавший будущего фабриканта в те годы, когда тот был плотником в петербургском Большом театре, писал о нем: «Какой прозорливый мудрец мог бы тогда предвидеть, глядя на Васюху Жукова в грязном зипуне, что он сделает такую блестящую фортуну, будет ходить в мундире, вышитом золотом, и с регалиями на шее. Такие превращения почище театральных». Жуков за заслуги получил звание коммерции советника, соответствующий мундир, ордена, стал городским головою Петербурга.

Фабрика Жукова с середины 1830-х годов помещалась на левом берегу Фонтанки, между Чернышевым и Семеновским мостами.

Рабочие его, как и большинство других, жили тут же, при фабрике. Пользуясь этим, Жуков установил за ними круглосуточный надзор. Для этой цели существовали особые дневальные, затем «старшие», набранные из отставных унтер-офицеров, и часовые у ворот. Из каждодневных рапортов хозяин знал все о поведении рабочих, об их малейших проступках: кто вернулся в позднее время, не ночевал дома, был пьян, проявил «мотовство» и «щегольство» — провинившегося ждали строгий выговор от хозяина, временное запрещение отлучаться, задержка части жалования. В магазин за покупками такого рабочего сопровождал староста. Кроме явных надзирателей существовали тайные. Жуков вербовал их из рабочих. За каждый донос награждал. Платил он жалование самолично, выспрашивая у новопринятых всю подноготную и давая им наставления. «Новопринятый, — рассказывал Жуков, — получает от меня всевозможные ободрительные наставления с указанием на тех же рабочих моих, примеру которых он должен следовать для достижения собственной пользы, а чаще всего указанием на меня самого, как прежде бывшего работника, сделавшегося хозяином посредством труда, честности и послушания старшим. Порядок на фабрике господствует неимоверный».

Жуков очень гордился полутюремным режимом на своей фабрике и даже описал его в «Журнале мануфактур и торговли»: «У меня не было никогда ни тюрьмы, допущенной на многих иностранных фабриках и необходимой там по причине буйства рабочих, ни штрафов, …ни телесных наказаний, ни даже жалоб в полицию…: все эти меры, столько же неприятные, сколько почти бесполезные, заменяются на моей фабрике бдительным надзором».

Ироническое упоминание Жукова есть у Пушкина в незаконченном стихотворении «Французских рифмачей суровый судия…»:

Пятнадцатого мая 1829 года в Петербурге, в здании Биржи, открылась Всенародная выставка российских изделий. Это была первая в России промышленная выставка. В ней приняли участие русские фабриканты, заводчики и ремесленники, а также и обосновавшиеся в России иностранные. Представили свои изделия и казенные заводы и мануфактуры.

Выставка пользовалась большим успехом. «Сия экспозиция сделалась ныне любимой прогулкою и сходбищем особ первых сословий, — писала „Северная пчела“ — …Вельможи, генералы и другие знатные особы, с семействами своими, ходят по великолепным залам, любуются плодами русского досужества и смеются, встречая тут под русским клеймом то, что доныне втридорога покупали в иностранных магазинах под фирмою Парижа и Лондона. Иностранные министры и путешественники, вместе с нашими знатными господами, громогласно отдают справедливость русским дарованиям, искусству и терпению и предсказывают нам со временем на мирном поприще такое же превосходство над совместниками, какое мы приобрели на поле брани и побед. Большая часть выставленных здесь товаров уже раскуплена посетителями, и фабрикантам сделаны сверх того значительные заказы».

В те дни (вторник и пятница), когда выставку посещали по пригласительным билетам «особы первых сословий», простой люд сюда не пускали.

Выставку расположили в нескольких залах. В самом большом, двухъярусном, с галереей, поместили громоздкие, тяжелые экспонаты: машины, экипажи, башенные часы, изделия чугунные, медные и стальные, а также сахар, ковры, клеенки и т. п. На галерее вокруг зала разложили шерстяные, бумажные и полотняные ткани, писчую бумагу, обои. Здесь же стояли мебель и музыкальные инструменты. В шести меньших залах были выставлены шелка, парча, бархат, ленты, вышитые вещи, стеклянная и фарфоровая посуда, бронза, хрусталь, люстры, часы, изделия из золота, серебра и платины.

При изделиях каждой фабрики имелась особая надпись. Например: «Свинцовые белила фабрики С. П. б. купца Степана Усова, в С.-Петербурге». На каждом предмете висел ярлык с номером и указанием цены.

В залах дежурили чиновники Департамента мануфактур и внутренней торговли и несколько таможенных служащих, наблюдавших за порядком. Тут же было много заводчиков и фабрикантов, которые отвечали на вопросы посетителей, объясняли способы изготовления своих изделий, выслушивали замечания.

По поводу замечаний посетителей «Северная пчела» писала, что ни одна поэма Пушкина не была так «расщипана» критиками, как разобраны были дамами качество, достоинство и недостатки шелков и других тканей, лент, шляпок, выставленных в Бирже.

Качество многих товаров было превосходно. Рассказывали, будто комиссионер, представлявший в Петербурге одну из заграничных фирм, торгующих «мануфактурными товарами», осмотрев выставку, сказал: «Мне теперь нечего более у вас делать. Придется воротиться домой и ездить на охоту». По постановлению Мануфактурного совета владельцам фабрик и заводов, а также «мастерам и художникам», представившим на выставку изделия, признанные лучшими, были выданы награды — большие и малые золотые и серебряные медали, денежные премии. А особо отличившимся присваивали звания мануфактур-советников и награждали медалями на орденских лентах. Среди прочих награды получили: «петербургский Крез» — отец приятеля Пушкина камергер Всеволожский — «за усовершенствование разных изделий из железа», петербургский фабрикант Битенпаж — «за отличные ситцы и набивку по шелковой материи». Их удостоили большой золотой медали. Петербургский каретный мастер Иохим удостоился «за ландодер отличной работы» малой золотой медали. Серебряную большую медаль получил придворный механик Гамбс за свою знаменитую мебель. Звание мануфактур-советников получили петербургские фабриканты Сазонов и Казолет «за отличную выделку канатов и по важности предмета сего в российской торговле». Медаль на Анненской ленте дана была петербургскому фабриканту Бинару «за отличное изделие гладких шелковых материй, равняющихся с лионскими». Много награжденных было среди петербургских мастеров.

Надо сказать, что на всех фабриках, владельцы которых удостоились наград, работали русские рабочие. А на шелковой фабрике Бинара и мастера были тоже русские.