14 декабря 1825 года

Восстание на Сенатской площади

Девятнадцатого ноября 1825 года в Таганроге от простуды скончался император Александр I. Через пять дней об этом узнали в Петербурге. 27 ноября войска были приведены к присяге новому императору — Константину I, брату Александра.

В Петербурге все были уверены, что Константин, живший в Варшаве в качестве российского наместника Царства Польского, с удовольствием променяет благодатные берега Вислы на болотистые невские низины. Рассказывали, что служивший в Сенате чиновник П. Е. Никитин, известный в столице карточный игрок, подарил любовнице министра юстиции князя Д. Н. Лобанова-Ростовского 10 000 рублей только за то, чтобы быть посланным к цесаревичу вместо обычного курьера с сенатским предписанием «О повсеместной присяге императору Константину». Хитроумный пройдоха думал заслужить награду, первым явившись к новому царю в качестве верного подданного. Но крупно просчитался. Константин не захотел принять корону и даже не пожелал приехать в Петербург, чтобы подтвердить права на престол своего младшего брата — Николая.

До тех пор никто из русских царей добровольно от власти не отказывался. И от Константина такого поступка тоже не ждали. Его отречение застало врасплох и тайное Северное общество. Однако нельзя было найти более подходящего момента для вооруженного переворота, чем затянувшееся междуцарствие. И руководители Северного общества решили действовать. Выступление назначили на 14 декабря. В этот день войска должны были присягать Николаю.

Для подготовки восстания оставались считанные дни. Вся неделя накануне 14 декабря прошла в непрерывных совещаниях. Собирались на квартире у Рылеева, обсуждали план действий. Решили поднять те гвардейские полки, где служили офицерами члены тайного общества, захватить Зимний дворец, арестовать царскую семью, овладеть Петропавловской крепостью и Арсеналом и принудить Сенат «объявить престол упраздненным».

Военным руководителем восстания, его «диктатором», избрали полковника Трубецкого. В помощь ему назначили капитана Якубовича и полковника Булатова.

Вечером 13 декабря члены тайного общества собрались на последнее совещание у Рылеева.

«Многолюдное собрание было в каком-то лихорадочно-высоконравственном состоянии, — вспоминал Михаил Бестужев. — Тут слышались отчаянные фразы, неудобоисполнимые предложения и распоряжения. Зато как прекрасен в этот вечер был Рылеев! Он был нехорош собою, говорил просто, но не гладко; но когда он попадал на свою любимую тему — на любовь к родине, — физиогномия его оживлялась, черные, как смоль, глаза озарялись неземным светом, речь текла плавно, как огненная лава… Его лик, как луна бледный, но озаренный каким-то сверхъестественным светом, то появлялся, то исчезал в бурных волнах этого моря, кипящего различными страстями и побуждениями».

Сенатская площадь. Литография. 1820-е гг.

Романтик Рылеев поддерживал решимость и мужество товарищей, заражал их своим энтузиазмом.

Друзья Рылеева исповедовали то же, о чем писал поэт. Молодые блестящие офицеры, многие из знатных, богатых семей, знали, на что шли, чем грозила им неудача. Но дворянскую честь, требовавшую противопоставить шпагу полицейской дубине, ставили превыше всего: горя родных, собственного благополучия, карьеры, самой жизни.

В ночь с 13 на 14 декабря в квартире Рылеева — этом штабе восстания — ярко горели свечи. Никто здесь не спал, кроме маленькой дочери хозяина — Настеньки.

К девяти часам утра квартира Рылеева опустела. Заговорщики вышли на улицы Петербурга.

В это время они уже знали, что их планы нарушены, что о заговоре стало известно Николаю, что Якубович отказался вести гвардейских матросов на Зимний дворец, что Сенат два часа назад спешно присягнул новому императору. Несмотря на это, решено было действовать — дабы каждый истинный сын Отечества мог до конца исполнить долг Гражданина.

Краткая летопись основных событий этого дня выглядит следующим образом.

Около одиннадцати часов утра пустынная заснеженная Сенатская площадь наполнилась грохотом барабанов, лязгом оружия, мерным звуком сотен солдатских шагов. Это вышел на площадь с развевающимися знаменами мятежный Московский полк. Его привели братья Бестужевы — Александр и Михаил и князь Щепин-Ростовский.

Они надеялись встретить на площади Трубецкого, но тот не явился…

Полк построился в каре возле памятника Петру. Александр Бестужев скинул шинель и принялся точить саблю о подножие монумента. Бестужев шел на великое дело и потому надел свой парадный мундир.

Начать активные действия силами восьмисот московцев было более чем рискованно. Приходилось ждать.

Рылеев, Пущин, Кюхельбекер, Каховский и другие члены тайного общества уже собрались на площади. Настроение у всех было приподнятое. Наконец-то сбываются их заветные мечты, слово становится делом. Наконец-то они «дышат воздухом свободы»!

А тем временем Николай, узнавший о начале восстания, лихорадочно собирал присягнувшие ему войска.

Образумить бунтовщиков попытался генерал-губернатор Милорадович. Попытка закончилась трагически. Милорадович был смертельно ранен выстрелом Каховского.

Весть о том, что войска взбунтовались, что мятежники двинулись к Сенату, разнеслась по Петербургу с невероятной быстротой. На Сенатскую площадь хлынул народ. Мятежное каре окружила толпа. Она все прибывала. Когда Николай сам привел к площади первый батальон Преображенского полка, он увидел, что площадь заполнена народом. И хотя подходили и подходили вызванные им полки, царь далеко не был уверен, что справится с возмущением. Он знал: почти все полки ненадежны, солдаты его не любят. И еще эта огромная, враждебная, буйная толпа…

Даже булгаринская «Северная пчела» в описании событий 14 декабря не могла скрыть: «Толпы черни окружили мятежников и кричали ура!».

«Рабочие Исаакиевского собора из-за заборов начали кидать в нас поленьями, — писал Николай впоследствии. — Надо было решиться положить сему скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни, и тогда окруженные ею войска были бы в самом трудном положении».

А толпа уже заполнила не только Сенатскую площадь, но и прилегающий к ней Адмиралтейский бульвар, Дворцовую площадь, набережную Невы и соседние улицы.

Узнав от офицеров-декабристов в чем причина бунта, толпа с большой готовностью предлагала им помочь:

— Кабы, отцы родные, вы нам ружья али какое ни есть оружие дали, мы бы вам помогли, духом все бы переворотили!

Но революционеры-дворяне боялись вооруженного народа. И толпа действовала самочинно. Командира Гвардейского корпуса генерала Войнова, пытавшегося увещевать бунтовщиков, чуть не убили камнями. Избили флигель-адъютанта царя полковника Бибикова. В императора и его свиту летели поленья и камни. Николаю кричали:

— Поди сюда, самозванец! Мы тебе покажем, как отнимать чужое!

Николай решился. Он велел Конной гвардии атаковать и отбросить мятежников.

14 декабря 1825 года на Сенатской площади. Акварель К. Кольмана. 1820-е гг.

Командир конногвардейцев, любимец Николая генерал Алексей Орлов приказал солдатам рассеять толпу. «Чернь с дерзостью, кидая шапки вверх, кричала „ура“ и кулаками грозила, — рассказывал свидетель событий. — И как она более и более продвигалась вперед, то Орлов приказал первым двум рядам эскадрона ударить на них в атаку. Во весь опор пустились рейтары. Но чернь без страху встретила их, начала хватать за узды лошадей и бросаться на рейтар, и они, обратив лошадей, отступили назад. Раза четыре подобно эскадрон шел в атаку и всякий раз обращался назад, быв не в состоянии уничтожить их. Последний раз она (чернь), набрав булыжнику, палок и досок, встретив эскадрон, начала все сие в них бросать. Град всего, брошенного чернью, принудил эскадрон обратиться вспять». Один из офицеров конной гвардии был ранен бревном в плечо, другой — булыжником в ногу. Самого генерала Орлова какой-то чиновник ухватил за ногу, пытаясь стащить с лошади…

Московцы, щадя товарищей, стреляли поверх голов и в лошадей. Но булыжники, доски, палки толпы делали свое дело. Конная гвардия отступила.

Убедившись в бесполезности кавалерийский атак, царь послал к московцам митрополита Серафима. С ним пошли митрополит Евгений и дьяконы.

Но восставшие не слушали увещеваний и уговоров.

— Какой ты митрополит, — кричали солдаты Серафиму, — когда на двух неделях двум императорам присягнул! Ты изменник, дезертир! Не верим вам, подите прочь!

Каховский потребовал, чтобы священники ушли. Да они и сами торопились скрыться в щель забора строящегося Исаакия, увидав, что к московцам бегут вооруженные матросы.

— Чем вы нас порадуете? — спросили возвратившегося Серафима.

— Обругали и прочь послали, — ответил митрополит.

Вооруженные матросы, появившиеся на площади, были из Гвардейского флотского экипажа. В узкой Галерной улице они опрокинули заслон павловцев и прорвались на площадь.

В то время, когда московцы залпами отбивали атаки кавалерии, офицеры восставшего Гвардейского экипажа на дворе казарм строили своих матросов. Они услышали выстрелы, доносившиеся с площади.

— Ребята, что вы стоите? — закричал юный мичман Петр Бестужев. — Это ваших бьют!

А капитан-лейтенант Николай Бестужев, старший из пяти братьев, скомандовал:

— За мной! На площадь! Выручать своих!

«Мы, — вспоминал художник Ф. Г. Солнцев, — встретили Николая Александровича Бестужева, он был в расстегнутом сюртуке, с одним эполетом, сабля наголо, при нем находился взвод экипажа гвардии… Они куда-то бежали». Ворвавшись на площадь, моряки встали «колонной к атаке» рядом с московцами.

Николай I. Литография. 1820-е гг.

К восставшим спешило еще подкрепление. С поручиком Сутгофом пришла рота лейб-гвардии Гренадерского полка. С поручиком Пановым еще чуть не тысяча лейб-гренадер. Они пробились штыками и присоединились к московцам.

К четырем часам дня на Сенатской площади собралось около трех тысяч восставших и около двенадцати тысяч правительственных войск.

День близился к концу. Становилось темнее. Ранние декабрьские сумерки спустились на город. Восставшие уже не ждали «диктатора» Трубецкого. Им было ясно, что он изменил. Посовещавшись, выбрали другого «диктатора» — Оболенского. Его любили солдаты. Совещались о плане дальнейших действий. Три тысячи — и двенадцать… Поджидали измайловцев, надеялись на финляндцев. С наступлением темноты могли присоединиться и другие полки. Александр Бестужев впоследствии писал, что ждал только измайловцев, чтобы возглавить атаку, план которой сложился у него в голове.

А в это время кавалерия по приказу царя не раз ходила в атаку. И ничего не добилась. Да и не слишком рвалась в бой. Не хотела бить своих.

Николай раздумывал: пустить в дело пехоту? Да и она ненадежна. Пушки, картечь — вот что сломит бунтовщиков.

Царь отдал приказ. К мятежному каре с последним предупреждением поскакал командующий гвардейской артиллерией генерал Сухозанет.

— Изменники! — кричал он. — Сдавайтесь! Молите о помиловании! А то будем стрелять картечью!

Ему ответили выстрелами, и он ускакал.

Узнав, что в ход пойдет картечь, Пущин стал уговаривать народ разойтись.

— Никуда не пойдем! — закричали из толпы. — Умрем вместе с вами!

Царь лично наблюдал за действиями артиллерии. И сам скомандовал:

— Пальба орудиями по порядку, правый фланг, начинай, первая!

Выстрела не последовало.

К стоявшему у пушки солдату-артиллеристу подскочил офицер:

— Почему не выстрелил?!

— Свои, ваше благородие… — сказал солдат.

Офицер выхватил пальник.

Над головами восставших засвистела картечь…

На первый выстрел мятежники ответили дружным «ура!» и ружейными залпами. Но картечь, посылаемая почти в упор, косила всех без пощады. Восставшие стали отступать, но не хотели сдаваться. Вильгельм Кюхельбекер пытался вести матросов в штыковую атаку на орудия, но картечь остановила… Николай и Александр Бестужевы собрали часть моряков в Галерной улице, чтобы в случае кавалерийской атаки прикрыть отступление товарищей, но Николай Павлович приказал перебросить орудия к Медному всаднику и бить по Неве и вдоль Галерной. Картечь сметала все…

Московцы отступали мужественно, без паники. По команде Михаила Бестужева они спустились на невский лед и строились в колонну, чтобы идти по Неве до Петропавловской крепости, захватить ее, сделать базой и оплотом восстания. Там могли укрыться и другие восставшие и начать переговоры с царем, наведя пушки крепости на Зимний дворец. Так планировал Михаил Бестужев. «Я уже успел выстроить три взвода, — вспоминал он позднее, — как завизжало ядро, ударившись в лед и прыгая рикошетом вдоль реки. Я обратился назад, чтобы посмотреть, откуда палят и по дыму из орудий увидел батарею, поставленную около середины Исаакиевского моста. Я продолжал строить колонну, хотя ядра вырывали из нее то ряд справа, то слева». Ядра пробили лед, солдаты стали тонуть…

Восстание было разгромлено.

На Сенатской площади и на льду Невы остались сотни убитых. Живых ловили. Эскадроны кавалерии прочесывали улицу за улицей. По приказу полиции ворота и двери домов заперли, городские заставы перекрыли. Семьсот солдат, захваченных на улицах, под усиленным конвоем отправили в Петропавловскую крепость. Охота за мятежниками продолжалась до поздней ночи.

В ночь с 14 на 15 декабря Петербург имел вид захваченного неприятелем города. На Сенатской площади расположилась лагерем конная гвардия. Вход в Гороховую охраняли два батальона Егерского полка и четыре эскадрона кавалергардов. В Малой Миллионной, Большой Миллионной, у казарм Преображенского полка на Зимней канавке и на Дворцовой набережной у Эрмитажного театра стояли пикеты егерей. Возле Зимнего дворца на набережной Невы установили две батареи — четырехпушечную и восьмипушечную. Парадный подъезд с набережной охранял батальон измайловцев, рядом расположились два эскадрона кавалергардов. На Дворцовой площади находился Преображенский полк и при нем четыре пушки. Во дворе Зимнего стояли гвардейский саперный батальон и первая гренадерская рота Преображенского полка…

«В 7 часов вечера я отправился домой, — рассказывает столичный житель, — и вот необычайное в С.-Петербурге зрелище: у всех выходов дворца стоят пикеты, у всякого пикета ходят два часовых, ружья в пирамидах, солдаты греются вокруг горящих костров, ночь, огни, дым, говор проходящих, оклики часовых, пушки, обращенные жерлами во все выходящие от дворца улицы, кордонные цепи, патрули, ряды копий, отражение огней в обнаженных мечах кавалергардов и треск горящих дров, все это было наяву в столице…»

Николай боялся продолжения восстания.

Но продолжать было некому. Уже вечером 14 декабря в Зимний дворец, из которого, по выражению Николая Бестужева, устроили съезжую, стали приводить первых арестованных. Среди них были Рылеев, офицер Московского полка Щепин-Ростовский, моряк Михаил Кюхельбекер. По своей воле явился Александр Бестужев. В доме австрийского посланника Лебцельтерна на Фонтанке арестован скрывавшийся там «диктатор» Трубецкой (жена посланника была его свояченицей)…

Так трагически закончился этот самый славный день в истории пушкинского Петербурга, первый день русской свободы.

Четырнадцатого декабря на Сенатской площади противостояли друг другу те же силы, что на протяжении предыдущего десятилетия вели между собою нескончаемый спор — в гостиных и в салонах, в канцелярии петербургского генерал-губернатора и в казармах Семеновского полка, в Большом театре и в Вольном обществе любителей российской словесности.

На стороне сил разума и справедливости выступили несколько десятков молодых офицеров, несколько поэтов, на их стороне была поддержка солдатской массы и огромной части столичного населения. На стороне самодержавия и рабства оказалось большинство гвардейского офицерства, весь генералитет, все высшие сановники столицы и империи. Им помогали солдатская привычка бесприкословно подчиняться команде, извечный страх солдат перед офицерами. И, наконец, боязнь дворян-революционеров действовать слишком резко, боязнь выпустить движение из-под контроля.

Восставших ждала расправа. Пятерых членов тайного общества казнили на кронверке Петропавловской крепости. Другим уготованы были тюремные казематы, сибирская каторга, солдатчина на Кавказе.

…Известно, что на прямой вопрос Николая I, где бы он был, если бы 14 декабря оказался в столице, Пушкин ответил, что был бы там, где все его друзья, — на Сенатской площади среди восставших.