В дневнике Пушкина середины 1830-х годов часто встречаются записи: «Вечер у Жуковского… у Одоевского… у Карамзиной»…

Если до 14 декабря 1825 года литературные собрания были лишь одним из многих проявлений тогдашней общественной жизни, то после восстания на Сенатской площади именно литературные салоны и кружки становятся средоточием уцелевших общественных сил.

Конечно, дружеские кружки и общества возникали и за пределами литературной среды. Тут можно вспомнить раскрытое полицией Общество братьев Критских — наивных юношей, которые мечтали продолжить дело декабристов и прочили в руководители заговора некого иного, как Пушкина. Можно вспомнить союз молодых офицеров «Кружок шестнадцати», членом которого был двадцатилетний Лермонтов.

Однако гласный общественный протест в то время мог прозвучать только в литературе. И потому-то власти, неусыпно следя за всеми петербуржцами, особенно пристально наблюдали за литераторами.

Осенью 1827 года управляющий делами Третьего отделения М. Я. фон Фок составил для своего шефа А. X. Бенкендорфа записку «О начале собраний литературных». Во вступлении к ней говорилось: «После несчастного происшествия 14 декабря, в котором замешаны были некоторые люди, занимавшиеся словесностью, петербургские литераторы не только перестали собираться в дружеские кружки, как то было прежде, но и не стали ходить в привилегированные литературные общества, уничтожившиеся без всякого повеления правительства. Нелепое мнение, что государь император не любит просвещения, было общим между литераторами, которые при сем жаловались на цензурный устав и на исключение литературных обществ из адрес-календаря по повелению министра просвещения. Литераторы даже избегали быть вместе и, только встречаясь мимоходом, изъявляли сожаление об упадке словесности…» Далее фон Фок уведомлял шефа жандармов, что теперь литературные собрания в столице как будто возобновляются. Такой вывод он сделал на основании сведений, полученных от осведомителей. А среди них были люди, имевшие к литературе прямое отношение: драматург Висковатов, романист Бошняк, журналист Булгарин… Свою записку фон Фок заканчивал многозначительной фразой: «Если литераторы станут собираться, то на сие будет обращено особенное внимание…»

Впрочем, Третье отделение оказалось в затруднительном положении: легко было подслушивать разговоры на толкучих рынках, в трактирах или в кондитерских, но в литературные собрания полицейских агентов обычно не приглашали. Если же кто-нибудь из них и проникал в заветную гостиную или кабинет, то и тогда ему редко удавалось чем-либо порадовать начальство. О политике теперь говорили мало. Зато страстно обсуждали вопросы отвлеченные: философские, исторические, литературные.

К началу 1830-х годов оживилась деятельность прежних литературных салонов, возникали новые. Литературные вечера, чтения, литературные обеды и ужины сделались характерным явлением эпохи.

Постоянным местом встреч Пушкина и его литературных друзей стала квартира А. А. Дельвига, жившего на Загородном проспекте вблизи Владимирской церкви.

Дельвиг был одним из примечательнейших людей своего времени. Талантливый поэт, он приобрел литературную известность лирическими стихами. Его критические статьи и рецензии, отмеченные глубиной и меткостью суждений, вызывали оживленные толки среди литераторов и в публике. Человек яркого ума, неистощимого остроумия и на редкость доброго, открытого нрава, Дельвиг пользовался любовью и уважением таких своих современников, как Жуковский, Вяземский, Баратынский, Веневитинов. А Пушкин говорил: «Никто на свете не был мне ближе Дельвига»… «Я знал его в Лицее — был свидетелем первого незамеченного развития его поэтической души и таланта, которому еще не отдали мы должной справедливости. С ним читал я Державина и Жуковского — с ним толковал обо всем, что душу волнует, что сердце томит».

А. А. Дельвиг. Рисунок В. Лангера. 1830 г.

По вечерам в квартире Дельвига собирались его лицейские товарищи — из них особенно часто бывали Алексей Илличевский и Михаил Яковлев (последний даже в шутку называл себя «приказчиком Владимирской волости»), лицеисты второго выпуска князь Дмитрий Эристов и Валериан Лангер, переводчик и художник, автор известного портрета Дельвига. Приходили двоюродный брат хозяина Андрей Дельвиг, Лев Пушкин, Алексей Вульф, Анна Петровна Керн. Под аккомпанемент жены Дельвига Софьи Михайловны, хорошо игравшей на фортепиано, Яковлев, Эристов и сам Дельвиг исполняли романсы и песни. Первые двое сверх того умели ловко показывать фокусы, представляли чревовещателей и каждый раз придумывали что-нибудь забавное. Иногда все хором пели какой-нибудь куплет, модный романс или баркаролу. После того как однажды щенок, пробравшись в кабинет хозяина, изорвал «Песни Беранже», в репертуар был включен сочиненный по этому поводу Дельвигом куплет:

Ни один вечер не обходился без рассказов хозяина. Случайному наблюдению, невзначай увиденной уличной сценке он умел придать вид короткой новеллы, забавной и выразительной. Так, однажды он насмешил гостей рассказом о чиновничьей чете, которую наблюдал из окна своего кабинета, обращенного на Владимирскую: «Каждый день после обеда они чиннехонько выйдут на улицу, муж ведет сожительницу под ручку, и пойдут гулять; вечером возвратятся пьяные, подерутся, выйдут на улицу, кричат караул, и будошник придет разнимать их. На другой день та же супружеская прогулка, к вечеру то же возвращение и та же официальная развязка».

Площадь у церкви Владимирской Богоматери. Литография Ф. Перро. Около 1840 г.

Славился Дельвиг своими литературными пародиями.

Так пародировал Дельвиг балладу Жуковского «Замок Смальгольм». Герои пародии были хорошо знакомы слушателям: Александр Ефимович Измайлов — баснописец и издатель журнала «Благонамеренный», его активный сотрудник князь Цертелев, цензор Бирюков… Знакомы были и точно указанные петербургские адреса: Пески — район Рождественских улиц, Лиговский канал, где в трехэтажном доме Моденова жил Измайлов.

Эту пародию по просьбе друзей Дельвигу пришлось читать не раз. Читал он очень выразительно, сохраняя строгую серьезность на своем полном добродушном лице.

Шепелевский дом (третий от Зимнего дворца). Фрагмент панорамы Дворцовой площади. Литография по рисунку Г. Чернецова. 1830-е гг.

В назначенные дни — обыкновенно по средам и воскресеньям — у Дельвига сходились именитые писатели, собирался цвет тогдашней русской литературы. Здесь читали свои новые стихи Пушкин, Жуковский, Вяземский, Гнедич, рассказывал свои басни Крылов. Адам Мицкевич импровизировал сказки «в духе Гофмана». «Нам было всегда весело, когда он приезжал… — вспоминала А. П. Керн. — Пушкин и Дельвиг его уважали и любили… Он был так мягок, благодушен, так ласково приноравливался ко всякому, что все были от него в восторге. Часто он усаживался подле нас, рассказывал нам сказки, которые он тут же сочинял, и был занимателен для всех и каждого».

В то же время начал посещать Дельвига и молодой, но уже известный в столице композитор и пианист Михаил Глинка. «Михаил Лукьянович Яковлев, композитор известных русских романсов и хорошо певший баритоном, познакомил меня с бароном Дельвигом, известным нашим поэтом, — вспоминал Глинка. — Я нередко навещал его… Барон Дельвиг переделал для моей музыки песню: „Ах ты, ночь ли ноченька“…»

По свидетельству А. П. Керн, импровизации Глинки завораживали слушателей. «Такой мягкости и плавности, такой страсти в звуках и совершенного отсутствия деревянных клавишей я никогда ни у кого не встречала! — пишет она. — У Глинки клавиши пели от прикосновения его маленькой ручки. Он так искусно владел инструментом, что до точности мог выразить все, что хотел…»

Субботнее собранье у В. А. Жуковского. Картина Г. Михайлова, А. Макрицкого и других художников школы А. Г. Венецианова. 1834–1835 гг. Фрагмент.

Нередко Глинка приводил с собою молодого певца Н. К. Иванова, впоследствии знаменитого тенора, и они вместе пели русские песни.

А. П. Керн описала встречу Дельвига с приехавшим к нему Пушкиным — в это время, бывая в Петербурге наездами, Пушкин много времени проводил у Дельвигов. Поэт, рассказывает Керн, «быстро пробежал через двор и бросился в его объятия; они целовали друг у друга руки и, казалось, не могли наглядеться один на другого. Они всегда так встречались и прощались: была обаятельная прелесть в их встречах и расставаниях».

Отношения между Дельвигом и Пушкиным были поистине братскими. В эти годы, когда Пушкин не имел своего угла, жил «на больших дорогах», у Дельвигов он чувствовал себя дома.

После смерти Дельвига (в 1831 году) литераторы пушкинского круга постоянно собирались у П. А. Плетнева, В. А. Жуковского и В. Ф. Одоевского.

Петр Александрович Плетнев — поэт, критик, учитель истории и словесности в различных учебных заведениях столицы, а с 1832 года профессор Петербургского университета — прославлен более всего тем, что ему посвятил Пушкин «Евгения Онегина»:

На протяжении многих лет Пушкина связывала с Плетневым тесная дружба. «Я имел счастье, — писал Плетнев, — в течение двадцати лет пользоваться дружбою нашего знаменитого поэта. Не выезжавши в это время ни разу из Петербурга, я был для него всем: и родственником, и другом, и издателем, и кассиром».

Собирались у Плетнева, как и у Дельвига, по средам и воскресеньям. Гостей бывало немного, все больше люди, дружески связанные между собой. Наведывались Жуковский, Крылов, Одоевский, Гоголь. Пушкин приезжал и с женою.

И. С. Тургенев, тогда студент Петербургского университета, попавший сюда по приглашению хозяина — своего профессора, впоследствии рассказал в очерке «Литературный вечер у П. А. Плетнева» о встрече с Пушкиным. «Войдя в переднюю квартиры Петра Александровича, я столкнулся с человеком среднего роста, который, уже надев шинель и шляпу и прощаясь с хозяином, звучным голосом воскликнул: „Да! да! хороши наши министры! нечего сказать!“ — засмеялся и вышел. Я успел только разглядеть его белые зубы и живые, быстрые глаза. Каково же было мое горе, когда я узнал потом, что этот человек был Пушкин, с которым мне до тех пор не удавалось встретиться: и как я досадовал на свою мешкотность!..»

П. А. Плетнев. Портрет работы А. Тыранова. 1836 г.

Собрания у Василия Андреевича Жуковского по субботам, начавшиеся в 1818 году в доме купца Брагина на Крюковом канале, продолжались в 1830-е годы в Шепелевском доме на Большой Миллионной. Четырехэтажный дом этот, занимавший участок, соседний с Зимним дворцом и Эрмитажем, когда-то принадлежал камергеру Шепелеву. Потом он был приобретен императрицей Елизаветой и стал как бы дворцовым флигелем. Жуковскому, как наставнику наследника, была предоставлена в верхнем этаже казенная квартира. О ней вспоминала А. О. Смирнова-Россет: «Комнаты его в третьем этаже Шепелевского дворца были просто, но хорошо убраны. Только, — говорил он, — жаль, что мы так живем высоко, мы чердачники».

Здесь «собирались лучшие писатели и вообще представители умственных и художественных сил тогдашнего Петербурга».

Можно смело сказать, что русское искусство обязано Жуковскому не только великолепными переводами шедевров мировой поэзии и талантливыми оригинальными произведениями, но и той дружеской помощью, которую он щедро оказывал Пушкину, Гоголю, Глинке, Кольцову, Шевченке…

В одном из позднейших писем Гоголя к Жуковскому есть такие слова: «…я едва вступивший в свет юноша, пришел в первый раз к тебе, уже совершившему полдороги на этом поприще. Это было в Шепелевском дворце. Комнаты этой уже нет. Но я ее вижу как теперь, всю, до малейшей мебели и вещицы. Ты подал мне руку и так исполнился желанием помочь будущему сподвижнику!»

Часы проходили в оживленных беседах, «замечательных по простоте и сердечности». Впервые звучали поэтические произведения, становившиеся вскоре классическими. Иногда вместо чтения пели, играли на фортепьяно.

«Раевский будет у меня нынче ввечеру. Будь и ты, привези брата Льва и стихи или хоть прозу… Порастреплем Пугачева… Собрание открывается в 9 часов» — так говорилось в одной из записок Жуковского Пушкину.

В. А. Соллогуб, вспоминая, как впервые слышал «Женитьбу» Гоголя в чтении самого автора, писал: «…он читал ее однажды у Жуковского… где собиралось общество (тогда немалочисленное) русских литературных, ученых и артистических знаменитостей».

В. Ф. Одоевский. Портрет работы А. Покровского. 1844 г.

Об этом чтении вспоминал и М. И. Глинка. Он не мог забыть и о том, как на одном из вечеров Жуковский «искренне одобрил» его «желание приняться за русскую оперу» и предложил сюжет Ивана Сусанина. А в другой раз дал ему текст «Ночного смотра», на который в тот же день композитор написал музыку.

В воспоминаниях Н. И. Иваницкого сохранился любопытный эпизод одного из собраний у Жуковского зимою 1836 года: «Однажды в субботу сидели у него Крылов, Краевский и еще кто-то. Вдруг входит Пушкин, взбешенный ужасно. Что за причина? — спрашивают все. А вот причина: цензор Крылов не хочет пропустить в стихотворении Пушкина — Пир Петра Великого — стихов: чудотворца-исполина чернобровая жена. Пошли толки о цензорах. Жуковский, с свойственным ему детским поэтическим простодушием, сказал: „Странно, как это затрудняются цензоры! Устав им дан: ну, что подходит под какое-нибудь правило — не пропускай, тут в том только и труд: прикладывать правила и смотреть“. — Какой ты чудак! — сказал ему И. А. Крылов. — Ну слушай. Положим, поставили меня сторожем к этой зале и не велели пропускать в двери плешивых. Идешь ты (Жуковский плешив и зачесывает волосы с висков), я пропустил тебя. Меня отколотили палками — зачем пропустил плешивого. Я отвечаю: да ведь Жуковский не плешив — у него здесь (показывает на виски) есть волосы. Мне отвечают — „Здесь есть, да здесь-то (показывая на маковку) нет“. Ну хорошо, думаю себе, теперь-то уж я буду знать. Опять идешь ты; я не пропустил. Меня опять отколотили палками. „За что?“ — „А как ты смел не пропустить Жуковского“. — „Да ведь он плешив: у него здесь (показывая на темя) нет волос“. — „Здесь-то нет, да здесь-то (показывая на виски) есть“. — Черт возьми, думаю себе: не велели пропускать плешивых, а не сказали, на каком волоске остановиться. Жуковский так был поражен этой простой истиной, что не знал, что ответить, и замолчал».

В середине 1830-х годов несколько молодых художников — учеников А. Г. Венецианова (А. Н. Мокрицкий, Г. К. Михайлов и другие) — запечатлели на большом полотне тот вечер в просторном кабинете Жуковского в Шепелевском доме, когда Пушкин, Крылов, Гоголь, Плетнев, Одоевский и другие принимали воронежского поэта-прасола А. В. Кольцова. Венецианов поручил эту работу своим ученикам по просьбе Жуковского.

Знаменит был в Петербурге 1830-х годов и другой кабинет, где еженедельно происходили литературные собрания, — кабинет князя В. Ф. Одоевского, во флигеле скромного особняка М. В. Ланской в Машковом переулке, между Дворцовой набережной и Большой Миллионной улицей.

Владимир Федорович Одоевский — человек универсальных интересов и дарований: беллетрист, критик, журналист, ученый-естествоиспытатель, музыкант — принадлежал по рождению и общественному положению к столичной аристократии, но в то же время был известен своими демократическими вкусами и симпатиями. Ему, по словам современника, было «все равно, кто какой кличкой бы ни назывался и в каком бы платье ни ходил».

А. О. Смирнова-Россет. Акварель П. Соколова. 1834–1835 гг.

Рассказывали и о некоторых чудачествах князя. Всякого попадавшего в его кабинет — так называемую «львиную пещеру» — поражало не только обилие книг, лежавших повсюду — на полках, этажерках, креслах, но и необычные готические формы самих этих полок, этажерок, кресел, выглядывавшие из всех углов скелеты, реторты, всевозможные приборы для химических опытов. Удивительным был и костюм хозяина: длинный черный сюртук, черный шелковый колпак на голове — нечто вроде наряда средневекового астролога. Картину довершал огромный черный кот, следовавший за хозяином по пятам.

Как писал В. А. Соллогуб, «в этом безмятежном святилище знаний, мысли, согласия, радушия сходился по субботам весь цвет петербургского населения». Кроме Пушкина и писателей его круга — Жуковского, Вяземского, Крылова, Плетнева, Гоголя, бывших в дружеских отношениях с Одоевским, здесь можно было встретить и литераторов, только что начинающих свою творческую жизнь. На равных правах с литераторами являлись музыканты, художники, актеры и люди, вовсе не имеющие прямого отношения к искусству, — университетские профессора, дипломаты, сановники. Этой пестротой заполнявших «львиную пещеру» гостей отличались собрания у Одоевского от собраний у Жуковского и Плетнева.

В своих «Приключениях лифляндца в Петербурге» В. Ленц о собраниях у В. Ф. Одоевского писал: «В 1833 году князь Владимир Одоевский, уже известный писатель, принимал у себя каждую субботу, после театра. Прийти к нему прежде 11 часов было рано. Он занимал в Машковом переулке (на углу Большой Миллионной) скромный флигелек; но тем не менее у него все было на большую ногу, все внушительно. Общество проводило вечер в двух маленьких комнатках и только к концу переходило в верхний этаж, в „львиную пещеру“, то есть в просторную библиотеку князя. Княгиня, величественно восседая перед большим серебряным самоваром, сама разливала чай, тогда как в других домах его разносили лакеи совсем уже готовый… У Одоевского часто бывали Пушкин, Жуковский, поэт князь Вяземский, драматург князь Шаховской… Однажды вечером, в ноябре 1833 г., я пришел к Одоевскому слишком рано… Вдруг — никогда этого не забуду — входит дама, стройная как пальма, в платье из черного атласа, доходящем до горла (в то время был придворный траур). Это была жена Пушкина, первая красавица того времени».

Литературные вечера и обеды устраивали многие из литераторов пушкинского круга.

Е. А. Карамзина. Портрет работы неизв. художника. 1830-е гг.

В середине июня 1836 года такой вечер был у П. А. Вяземского. 20 июня он писал жене: «На днях был у меня вечер для Жуковского прощальный, он поехал на шесть недель в Дерпт, а для Loeve Veimar встречальный. Все было взято напрокат и вышло прекрасно. Une soireé des célebrités. Брюллов, Лев Веймар, Пушкин, Крылов, Жуковский, я, Бартенев (Ю. Н.) и еще кое-кто».

Когда фрейлина Александра Осиповна Россет, завоевавшая редким обаянием, живым умом и тонким литературным вкусом дружеское расположение Жуковского, Пушкина и всего их круга, в январе 1832 года вышла замуж за чиновника Министерства иностранных дел Николая Михайловича Смирнова, она стала еженедельно устраивать у себя литературные обеды. Среди гостей в уютной гостиной ее дома на набережной Мойки постоянно бывали Жуковский, Пушкин, Вяземский, Гоголь, Виельгорские, Плетнев, Одоевский, Соболевский, Александр Иванович Тургенев… Время проходило быстро и весело в шумных разговорах, главным образом о литературе. Бывали и чтения. «Пугачевский бунт, — вспоминала Александра Осиповна, — в рукописи был слушаем после такого обеда. За столом говорили, спорили; кончалось всегда тем, что Пушкин говорил один и всегда имел последнее слово. Его живость, изворотливость, веселость восхищали Жуковского, который, впрочем, не всегда с ним соглашался. Когда все после кофия уселись слушать чтение, то сказали Тургеневу: „Смотри, если ты заснешь, то не храпеть“. Александр Иванович, отнекиваясь, уверял, что никогда не спит: и предмет, и автор бунта, конечно, ручаются за его внимание. Не прошло и десяти минут, как наш Тургенев захрапел на всю комнату. Все рассмеялись, он очнулся и начал делать замечания как ни в чем не бывало. Пушкин ничуть не оскорбился, продолжал чтение, а Тургенев преспокойно проспал до конца».

Парад на Царицыном лугу. Картина Г. Чернецова. 1831–1837. Фрагмент. Среди изображенных: И. А. Крылов, А. С. Пушкин, В. А. Жуковский, Н. И. Гнедич.

На один из обедов, в день рождения хозяйки, Пушкин принес ей альбом и сказал: «Вы так хорошо рассказываете, что должны писать свои записки» — и на первом листе вписал своим четким почерком заглавие «Исторические записки А. О. С.» и стихи:

Он рассматривал это стихотворение как эпиграф, написанный от лица самой Смирновой.

Кстати, следует заметить, что Пушкин придавал особое значение автобиографическим запискам. Он сам вел их с юных лет и очень огорчался, что после 14 декабря 1825 года вынужден был большинство их сжечь. В той или иной форме он понуждал писать записки, кроме Смирновой, своего лицейского товарища Матюшкина, Нащокина, Щепкина и даже, можно предполагать, своего двоюродного деда Петра Абрамовича Ганнибала.

Самым литературным из салонов петербургского света был салон Е. А. Карамзиной.

Екатерина Андреевна после смерти мужа (он скончался в 1826 году) старалась сохранить ту атмосферу искреннего гостеприимства, семейного уюта, непринужденной беседы за чайным столом и вместе широту умственных, особенно литературных интересов, которая всегда отличала карамзинские вечера. В квартире Карамзиных в доме Жукова на Михайловской площади, как прежде на Фонтанке в доме Муравьевой, по словам современника, «собирались литераторы и умные люди разных направлений», и среди них — П. А. Вяземский (он приходился сводным братом Екатерине Андреевне), А. И. Тургенев, В. А. Жуковский, В. Ф. Одоевский, А. С. Хомяков, Д. В. Дашков, Д. Н. Блудов. «Вечера начинались в 10 и длились до 1 и 2 часов ночи; разговор редко умолкал».

Пушкин бывал здесь часто и охотно. Екатерину Андреевну он до конца жизни считал одним из самых близких друзей.

«В карамзинской гостиной, — продолжал тот же современник, — предметом разговоров были не философские предметы, но и не петербургские пустые сплетни и россказни. Литературы, русская и иностранные, важные события у нас и в Европе… составляли всего чаще содержание наших оживленных бесед. Эти вечера, продолжавшиеся до поздних часов ночи, освежали и питали наши души и умы, что в тогдашней петербургской душной атмосфере было для нас особенно полезно… Эти вечера были единственными в Петербурге, где не играли в карты и где говорили по-русски».

В октябре 1836 года Е. А. Карамзина писала сыну: «Вчера или позавчера мы много говорили о „Современнике“». Журнал, который с 1836 года стал издавать Пушкин, привлекал к себе всеобщее внимание. Несомненно, он был главным предметом разговоров и на собраниях у Жуковского, Одоевского, Плетнева.

И собрания литераторов пушкинского круга становятся в то же время собраниями сотрудников «Современника».