Рисуя петербургскую белую ночь на Неве, Пушкин писал в первой главе «Евгения Онегина»:

В Петербурге пение и музыку можно было услышать повсюду. Пели на улицах, отдыхая и работая, крестьяне-строители. Гремели военные оркестры многочисленных гвардейских полков. Музыка звучала в садах и пригородных парках, доносилась из раскрытых окон барских особняков и густонаселенных доходных домов. Музыка звучала в гостиных и людских, во дворцах и трактирах, в салонах и концертных залах.

Игра на фортепьяно была непременным элементом воспитания дворянской девушки. В стихотворном послании «К сестре», написанном в Лицее, юный Пушкин, спрашивая Ольгу о ее вечерних занятиях, предполагал и такое:

Героиня «Домика в Коломне» — дочь бедной вдовы Параша —

В городе существовало немало учителей музыки и пенья. А некто г. Челли открыл в доме Тишнера на Екатерининском канале «Училище пенья».

Петь любили все: дочери бедных чиновников и светские барышни, знатные дамы и крепостные горничные, вельможи и лакеи, статские советники и коллежские регистраторы, офицеры и солдаты, приказчики, модистки, ремесленники. Пели романсы и народные песни под аккомпанемент гитары, фортепьяно, арфы.

Песен и романсов ходило по городу бесчисленное множество. «Выйду ль я на реченьку», «Среди долины ровныя», «Во поле березонька стояла», «По улице мостовой», «Из-под дуба, из-под вяза», «Чернобровый, черноглазый», «Лучинушка» и другие, ставшие народными песни, пользовались всеобщей любовью. Широко популярны были романсы Н. А. и Н. С. Титовых, соученика Пушкина по Лицею М. Л. Яковлева, М. И. Глинки, А. Н. Верстовского, А. А. Алябьева; некоторые из них сочинены на слова Жуковского, Дельвига, Пушкина.

В 1820 году, когда Пушкин был выслан из Петербурга на юг, Дельвиг, расставшись с ним, написал стихотворение «Соловей мой, соловей». Современники полагали, что под соловьем Дельвиг подразумевал своего гениального друга. Стихи эти положил на музыку композитор Алябьев. «Соловей» сразу же завоевал признание публики. Не меньшим успехом пользовался романс Верстовского на слова Пушкина «Черная шаль». Когда в музыкальных магазинах появились изданные вместе текст и ноты, они шли нарасхват.

Потребность в нотной литературе способствовала быстрому увеличению числа музыкальных магазинов. В Адресной книге С. Аллера на 1823 год значится только четыре лавки, где продаются ноты, а десять лет спустя их было уже вдвое больше. В 1830-х годах на Большой Морской существовал магазин И. Пеца, на Большой Миллионной — Бернара. Дела последнего шли настолько хорошо, что он открыл еще один магазин, о чем и оповестила публику «Северная пчела». «Приятное известие для покупателей нот, — сообщала она в 1831 году. — Г. Бернар, содержатель музыкального магазина в Миллионной улице, в котором можно найти все, что выходит хорошего по части музыки в России и во всей Европе и который сам почти каждый день издает что-нибудь, решился для удобства публики завести в центре города другой магазин, который уж несколько дней открыт в доме Энгельгардта». Существовали музыкальные магазины Брифа на Большой Морской в доме Гунаропуло, К. Рихтера, Брандуса и Кº, последний — в доме голландской церкви на Невском проспекте; на Невском же у Аничкова моста был музыкальный магазин Л. Снегирева.

В этих магазинах покупателю предлагали пьесы для фортепьяно и других инструментов, романсы, арии из опер, сборники русских песен, которые выдерживали по нескольку изданий. Очень были популярны народные русские песни, собранные и обработанные композитором из крепостных Д. Н. Кашиным. «Кашин подслушивал песни у ямщиков, на большой дороге, и у русского мужика, в поле. Кто не знает голосов Кашина на слова Мерзлякова? Кто из слыхавших Сандунову не помнит ею петых песен Кашина и не любовался его „Лучинушкою“ в устах Зонтаг и Шоберлехнер?» — писал Н. А. Полевой.

В нотных магазинах продавались и всевозможные музыкальные альманахи с заманчивыми названиями: «Жасмин и Роза — подарок для туалета на 1830 год любительницам и любителям песен, или новейшее собрание романсов и песен». «Подарок на 1832 год для милых девушек и любезных женщин», музыкальный альбом «Гирлянда», «Музыкальный журнал, собрание новых танцев для фортепьяно» и др. Среди этих изданий выгодно выделялся «Лирический альбом», выпущенный в 1829 году М. И. Глинкой совместно с композитором-любителем Н. И. Павлищевым, мужем сестры Пушкина Ольги Сергеевны. Этот альбом пропагандировал русскую музыку. В него вошли песня М. Ю. Виельгорского «Ворон к ворону летит» и его романс «Черная шаль» на слова Пушкина, романсы Глинки «Память сердца» на слова К. Н. Батюшкова, «Скажи зачем» на слова С. Г. Голицына. В приложении даны были танцы и среди них мазурка и вальс Глинки. Ноты танцев имелись в музыкальных магазинах в большом выборе. Модные новинки немедленно появлялись на прилавке. Так, в 1836 году Рихтер оповещал публику, что в его магазин поступили на днях для продажи французский кадриль из «Гугенотов», новейшей оперы Мейербера, и что эта кадриль будет самой модной на зимних балах и вечерах и заменит кадриль и вальсы из оперы Мейерберг «Роберт-Дьявол».

Ноты стоили дорого, и предприимчивые владельцы музыкальных магазинов начали открывать нотные библиотеки. «Требования многих особ и частые опыты уверили меня в том, что при нынешней дороговизне музыкальных сочинений необходимо и полезно завести музыкальную библиотеку», — оповещал в «Санкт-Петербургских ведомостях» И. Пец об открытии своей нотной библиотеки. Был «Нотный кабинет» при магазине Брифа, нотная библиотека при магазине Рихтера. В 1836 году открылась музыкальная библиотека Снегирева.

Гулянье на Крестовском острове. Литография А. Брюллова. 1822 г.

Но не только домашнее музицирование привлекало жителей столицы. Каждый год весною, в предпасхальный Великий пост, наступало время концертов. В это время театры закрывались, прекращались балы и маскарады. Единственным дозволенным развлечением становились концерты. «В великопостное время Петербург делается добычей артистов всех возрастов и видов, — писалось в фельетоне „Санкт-Петербургских ведомостей“. — Нет спасения и убежища от этого звучного нашествия. Концертные билеты сыплются как град… Если друг ваш бежит к вам с распростертыми объятиями — будьте уверены, что у злодея полон карман концертных билетов».

А. О. Смирнова-Россет вспоминала: «Тогда давали концерты в Певческой капелле. В первом ряду сидели — граф Нессельрод, который от восторга все поправлял свои очки и мигал соседу князю Лариону Васильевичу Васильчикову, потом сидел генерал Шуберт, искусный скрипач и математик. Все математики любят музыку. Это весьма естественно, потому что музыка есть созвучие цифр. Во втором ряду сидела я и Карл Брюллов. Когда раз пели великолепный „Тебе Бога хвалим“, который кончается троекратным повторением „Аминь“, Брюллов встал и сказал мне: „Посмотрите, ажно пот выступил на лбу“. Вот какая тайная связь между искусствами! Когда четыре брата Миллеры приехали в Петербург, восхищенью не было конца. Они дали восемь концертов в Певческой капелле, играли самые трудные квартеты Бетховена. Никогда не били такт, а только смотрели друг на друга и всегда играли в tempo. Казалось, что был один колоссальный смычок. После обедни в большой церкви в Зимнем дворце, где пели певчие, начиналось пение. Я ездила на эти концерты. Это был праздник наших ушей».

Объявления и отзывы о концертах печатались во всех газетах почти ежедневно.

«Ныне, в пятницу, 13-го апреля, ожидает любителей музыки и добрых людей сугубое удовольствие. В зале дома г-жи Энгельгардт дан будет концерт Женским патриотическим обществом в пользу школ для бедных. В сем концерте будут участвовать первейшие любители музыки здешней столицы. В первой части, которая начнется увертюрою из Спонтиниевой Олимпии, будет игран концерт для скрипки и виолончели Маурера; вариации на фортепиано Герца; петы будут трио из оперы Chiaradi Rosenberg, соч. Риччи, и хоры из Фенеллы. Во второй части, после увертюры Фра-Диаволо играны будут темы с вариациями для виолончеля, соч. графа М. Ю. Виельгорского, фантазия на русские песни для скрипки; петы: хор из оперы Comte Ory Россини и гимн Боже царя храни! Начало в 8 часов». Это объявление из «Северной пчелы». А два дня спустя был опубликован и пространный отчет об этом концерте. «Музыкальные вечера нынешнего Великого поста, богатые, изящные, разнообразные, заключены и увенчаны концертом, какой, смело можем сказать, едва ли в другой столице Европы может найти себе подражание, — писал журналист. — Он был дан Женским патриотическим обществом в пользу содержимых им частных школ и исполнен не артистами, а любителями музыки. Многочисленное общество лучшего круга столицы наполняло, в точном смысле этого слова, просторную залу…» Дальше названы имена исполнителей А. Ф. Львова, Матв. и Мих. Виельгорских, Ф. М. Толстого, Г. П. Волконского, В. Ф. Одоевского, М. Л. Яковлева, В. И. Коротковой; среди хористок Н. Л. Соллогуб, П. П. Вяземская, А. А. Оленина… Об исполнении А. Ф. Львовым фантазии на русские песни говорилось: «Русские песни, звуки встретившие нас в колыбели, провожающие нас в жизни, на чужбине извлекающие у нас слезы умиления, переданы были сим почтенным любителем и в самых смелых прихотливых вариациях, без малейшего изменения их характера. Мы слышали в звуках волшебной скрипки Львова, как русский певец заливается протяжными тонами, как переходит от уныния к отрадной веселости, и притом, в собственном исполнении, в механизме игры — какая верность, чистота, легкость, нежность, приятность, сила! Этот любитель музыки, без всякого сомнения, по признанию всех его совместников, у нас первый виртуоз на скрипке».

Необыкновенный концерт любителей-виртуозов в доме Энгельгардта упомянут Пушкиным в дневнике под 14 апреля 1834 года.

В концертах выступали петербургские оперные певцы и музыканты — солисты гг. Мелас, Гебгард, Този, а также «первые концертанты» Маурер с сыновьями. Оливье, Бем и другие. Много гастролеров приезжало из-за границы. Слава о щедрости русских меценатов, благожелательности и тороватости русской публики прочно утвердилась в Европе. Весною, когда возобновлялось судоходство, на кораблях, идущих в Петербургский порт за сырьем и везущих иностранные товары, приплывали и гастролеры. Водный путь в столицу Российской империи считался самым коротким, дешевым и безопасным.

Устраивали гастроли по-разному. Одни артисты ехали на свой страх и риск. Другие заручались рекомендательными письмами от путешествующих русских. Самые знаменитые получали приглашения. Приехав, обращались к известным любителям искусства, прося покровительства, затем отправлялись в Управу благочиния за разрешением и снимали залу.

Иногда получали залу от благотворителей, как это описано в «Египетских ночах» Пушкина: «Княгиня*** дает вам свою залу, вчера на рауте я успел завербовать половину Петербурга; печатайте билеты и объявления. Ручаюсь вам если не за триумф, то по крайней мере за барыш…»

Так и делалось: печатали билеты и объявления, выпускали афиши. Эпиграфом к одной из глав «Египетских ночей» Пушкин взял текст подобной афишки: «Цена за билет 10 рублей, начало в 7 часов».

В начале века концертные билеты стоили обычно 5 рублей ассигнациями. В 1820–1830-е годы цена колебалась от 5 до 10 рублей, что делало концерты мало кому доступными. Трудно предположить, чтобы какой-нибудь мелкий чиновник тратил значительную часть своего месячного жалования на концертный билет. А о простом народе уж и говорить нечего. Посещать концерты могли только люди обеспеченные. Даже «Северная пчела», обычно представляющая николаевскую Россию страной всеобщего благоденствия, меланхолически заявляла, что от увеличения цен «на забавы» «в семейном бюджете теряется равновесие… Многие опасаются, чтоб 10-рублевая цена не сделалась обыкновенною и чтобы приезжие виртуозы, для отличия, не стали бы требовать 25 рублей, чего доброго!»

Обычный вид концертной залы описан Пушкиным в тех же «Египетских ночах». «Зала княгини*** отдана была в распоряжение импровизатору. Подмостки были сооружены; стулья расставлены в двенадцать рядов; в назначенный день, с семи часов вечера, зала была освещена, у дверей перед столиком для продажи и приема билетов сидела старая долгоносая женщина в серой шляпе с надломленными перьями и с перстнями на всех пальцах. У подъезда стояли жандармы. Публика начала собираться… Вскоре все ряды кресел были заняты блестящими дамами; мужчины стесненной рамою стали у подмостков, вдоль стен и за последними стульями. Музыканты с своими пульпитрами занимали обе стороны подмостков. Посредине стояла на столе фарфоровая ваза. Публика была многочисленная. Все с нетерпением ожидали начала…» Эта картина списана с натуры.

Весною 1820 года в Петербурге гастролировала знаменитая итальянская певица Анджелика Каталани. Современники считали ее гастроли самым выдающимся событием в музыкальной жизни Петербурга с начала века. Каталани дала два концерта. Ее голос и манера пения привели всех в восторг. В городе только и разговоров было, что о Каталани. Встречаясь, первым делом спрашивали друг друга: «Ты видел ее? Ты слышал ее?»

В книжных лавках и музыкальных магазинах продавали портреты певицы. В ее честь слагали стихи. Журналисты сравнивали ее с легендарной райской птицей. В журнале «Сын отечества» концерт Каталани описывался так: «Хотя цена билета была 25 рублей, но уже накануне их нельзя было достать. Начало было назначено в 7 часов, но уже в 5 часов зала была почти полна. Стечение карет было столь велико, что сама Каталани, несколько опоздавшая, должна была с полчаса пробираться к зале».

Пушкину не удалось услышать Каталани. Ее концерты проходили 26 и 31 мая, а 6 мая он должен был уехать из Петербурга в Екатеринослав, но Пушкин знал все о гастролях певицы, даже подробности. Недаром в «Египетских ночах» импровизатор-итальянец говорит Чарскому: «Как вы полагаете? Какую цену можно будет назначить за билет, чтобы публике не слишком было тяжело и чтобы я между тем не остался в накладе? Говорят, la signora Catalani брала по 25 рублей…» В 1827 году Пушкин, посылая З. А. Волконской свою поэму «Цыганы», сопроводил ее стихотворением «Среди рассеянной Москвы», где писал:

Пушкин знал и то, что, будучи в России, Каталани ездила слушать цыган.

Немецкая оперная певица Генриетта Зонтаг гастролировала в Петербурге осенью 1830 года. Ее пение также пленило слушателей. Она была очень популярна.

Дом В. В. Энгельгардта. Фрагмент панорамы Невского проспекта. Литография П. Иванова по рисунку В. Садовникова. 1835 г.

В прозаическом наброске «Участь моя решена, я женюсь» у Пушкина говорится: «Всякий предлагает мне свои услуги: кто свой дом, кто денег взаймы, кто знакомого бухарца с шалями. Иной беспокоится о многочисленности будущего моего семейства и предлагает мне 12 дюжин перчаток с портретом m-lle Зонтаг».

Обычно именитые гастролеры выступали в больших залах. Так, Зонтаг пела в Малом театре. Но чаще всего помещением для концертов служила зала, которую арендовало Филармоническое общество.

Петербургское Филармоническое общество было основано в 1802 году. Основали его с благотворительной целью музыканты оркестров императорских театров. Сборы от концертов, устраиваемых обществом, предназначались для «составления капитала, из которого можно бы было производить пенсионы вдовам и сиротам художников музыки». Но давались благотворительные концерты и в пользу инвалидов, глазной больницы и различных богоугодных заведений.

Филармоническое общество стремилось приохотить публику к серьезной классической музыке. Оно устраивало регулярные концерты несколько раз в году. Только здесь можно было услышать многие монументальные сочинения для хора и оркестра, такие, как оратории «Сотворение мира» и «Времена года» Гайдна, «Реквием» Моцарта, оратория Генделя «Мессия», симфонии, кантаты, мессы, увертюры Бетховена, Россини и других композиторов. Интересно отметить, что в одном из концертов Филармонического общества исполнялась оратория Теппера де Фергюссона — лицейского учителя музыки, сочинившего Прощальную песнь лицеистов на слова Дельвига.

В начале 1820-х годов Филармоническое общество снимало залу в доме Купеческого, или Коммерческого, собрания на Английской набережной. Позже — в доме на Невском, у Казанского моста.

Дом этот строили для генерал-фельдцейхмейстера А. Н. Вильбоа. В самом конце XVIII века его приобрел богатый откупщик М. А. Кусовников. Затем дом перешел к его дочери, вышедшей замуж за доброго знакомого Пушкина — В. В. Энгельгардта. В молодости Энгельгардт состоял, как и Пушкин, в обществе «Зеленая лампа». К нему обращено стихотворение поэта «Я ускользнул от эскулапа». Хорошо знавший Энгельгардта П. А. Вяземский писал о нем: «Расточительный богач, не пренебрегавший веселиями жизни, крупный игрок, впрочем, кажется, на веку своем более проигравший, нежели выигравший, построитель дома, сбивавшегося на парижский Пале-Рояль, со своими публичными увеселениями, кофейнями, ресторанами. Построение этого дома было событием в общественной жизни столицы».

Дом, полученный в приданое за женой, Энгельгардт совершенно перестроил, сделав его центром столичных развлечений. Проект составил архитектор П. Жако, построивший затем дом голландской церкви на Невском проспекте и дом Благородного собрания на Михайловской площади. Перестройка дома Энгельгардта длилась около двух лет.

Восьмого февраля 1830 года публика узнала из газет, что «Храм вкуса, храм великолепия открыт… Все, что выдумала роскошь, все, что изобрела утонченность общежития, соединено здесь. Тысячи свеч горят в богатых бронзовых люстрах и отражаются в зеркалах, мраморе и паркетах».

«Северная пчела» сообщала подробности: «Теперь можем решительно сказать, что ни одна столица в мире, включая Париж и Лондон, не имеет такого великолепного публичного заведения… В доме В. В. Энгельгардта всюду паркет отличнейший, карнизы раззолоченные, потолки расписаны искуснейшими художниками, камины мраморные и бронзовые, стены или расписаны искусно или сделаны под мрамор. Бывшая филармоническая зала представляет совершенство вкуса и великолепия… Каждая комната имеет свой особенный характер. Готическая комната расписана во вкусе средних веков; Военная — арматурами; Китайская обита великолепными китайскими тканями, имеет выгнутый потолок с змеями и китайской живописью… Прибавьте к этому великолепные и соответствующие каждой комнате мебели, зеркала, богатые люстры… При этом не забыты и удобства. Тут же находятся боковые комнаты для туалета, теплые переходы и обширные сени… Многие жаловались, что при разъезде из Филармонической залы было тесно. Ныне три входа. Не упущено ничего из виду для доставления публике всевозможных удобств».

«Когда это помещение было отстроено, — вспоминал поэт Н. В. Кукольник, — весь С.-Петербург сбегался смотреть на это новое, тогда удивительное, тогда несравненное явление. Весь город был полон слухами про готическую и китайскую комнаты. А зала? Кого мы там не переслушали».

Сразу после перестройки дома Энгельгардта в его большом зале начались концерты. «В пятницу, 6-го марта, г. Кюн (слепорожденный) дает концерт, в котором будут петь г-жа Гебгард и г. Тоза, г. Черлицкий будет играть на фортепиано, г. Кюн на скрипке… Цена 5 рублей». «10-го марта… два любимца нашей публики, братья гг. Бендеры дадут концерт, в котором они будут играть на кларнетах фантазии соч. г. Мейера и вариации сего же композитора; г. Бем будет играть на скрипке Адажио и полонез, соч. г. Мауера; концерт соч. г-жи Бертран будет играть на арфе она же; концертино соч. г. Мейнгарда будет играть на виолончели Петр Бендер (сын); петь будут г. Николини и г-жа Реморини. Цена билета 5 руб.». 14 марта. «Концерт г-жи Мелас (первой певицы), в котором будут петы лучшие арии из итальянских опер. Участвуют многие артисты. Цена за вход 10 руб.». И т. д., и т. д.

В 1830-х годах зал в доме Энгельгардта действительно был центром музыкальной жизни города. По свидетельству А. О. Смирновой-Россет, концерты здесь «давали всякую субботу… Requiem Моцарта, Création Гайдна, симфонии Бетховена, одним словом — серьезную немецкую музыку. Пушкин всегда их посещал».

На одном из таких концертов в январе 1837 года видел поэта молодой И. С. Тургенев. «Пушкина мне удалось видеть всего еще один раз, — вспоминал он, — за несколько дней до его смерти, на утреннем концерте в зале Энгельгардта. Он стоял у двери, опираясь на косяк, и, скрестив руки на широкой груди, с недовольным видом посматривал кругом. Помню его смуглое, небольшое лицо, его африканские губы, оскал белых крупных зубов, висячие бакенбарды, темные желчные глаза под высоким лбом почти без бровей — и кудрявые волосы… Он и на меня бросил беглый взор, бесцеремонное внимание, с которым я уставился на него, произвело, должно быть, на него впечатление неприятное: он словно с досадой повел плечом — вообще он казался не в духе — и отошел в сторону».

Если долгое время концерты строго ограничивались неделями Великого поста, то постепенно сезон концертов расширился. Он захватывал и позднюю осень и начало зимы. Но многочисленные петербургские любители музыки и этим не удовлетворялись. Они слушали хорошую музыку круглый год в частных домах. К тому же в концертах преобладала иностранная музыка и иностранные исполнители. А потребность в национальной русской музыке все возрастала. И созданию ее весьма способствовало образованное петербургское общество.

«Музыкальные вечера», «музыкальные вечеринки» устраивались во многих домах столицы.

Были квартетные собрания у А. Ф. Львова. Сын директора придворной Певческой капеллы А. Ф. Львов, как мы знаем, почитался «первым виртуозом на скрипке». Вся его семья была очень музыкальна. 5 февраля 1828 года А. В. Никитенко записал в своем дневнике: «Здесь учредилась „Музыкальная академия“ преимущественно стараниями господ Львовых, все семейство которых состоит из отличнейших музыкантов… Сегодня сия академия дала свой первый концерт в зале Кушелева-Безбородко, что в Почтамтской… Старший (А. Ф.) Львов привел всех в восторг игрою на скрипке, меньшой тоже превосходно играл на виолончели. Концерт кончился почти в десять часов». В «Музыкальной академии» Львовых участвовали талантливые любители «без разбора их положения в свете». Профессиональные артисты туда не допускались, не считая придворных певчих, которыми управлял старик Ф. П. Львов.

М. Ю. Виельгорский. Акварель П. Соколова. 1820-е гг.

Регулярно в течение многих лет бывали квартетные собрания у «первого концертиста» императорских театров скрипача Ф. Бема. У него брали уроки игры на скрипке А. Ф. Львов, А. Н. Верстовский, М. И. Глинка.

С 1827 по 1831 год в Петербурге на Итальянской улице жила польская пианистка и композитор М. Шимановская, на дочери которой впоследствии женился А. Мицкевич. В ее салоне, где собирались писатели, художники, музыканты, звучала прекрасная музыка в прекрасном исполнении. Здесь не раз бывал Пушкин. Сохранилась датируемая осенью 1828 или началом 1829 года записка Пушкина — ответ на приглашение Шимановской: «С большой готовностью принимаю ваше очаровательное приглашение… Примите, милостивая государыня, уверение в моем совершенном уважении. А. Пушкин». В альбом Шимановской 1 марта 1828 года поэт вписал стихи из «Каменного гостя».

Была пропитана музыкой и вся атмосфера кружка Олениных. Хозяйка дома Е. М. Оленина, урожденная Полторацкая, была дочерью М. Ф. Полторацкого — первого директора придворной Певческой капеллы. Младшая дочь Олениных Анна Алексеевна сама сочиняла музыку и превосходно играла на фортепьяно. Она училась у М. И. Глинки, постоянно посещавшего их дом. 11 августа 1828 года А. А. Оленина записала в своем дневнике, что был у них «милый Глинка, который после обеда играл чудесно».

Однажды Анна Алексеевна напевала мелодию грузинской песни, услышанную от Глинки. В тот вечер у Олениных был Пушкин. При звуках грузинской мелодии ему вспомнился Кавказ, и он написал к ней слова. Так родился романс «Не пой, красавица, при мне».

На собраниях у Владимира Федоровича Одоевского, о которых рассказывалось выше, также постоянно звучала музыка. Одоевский был музыкант, музыкальный критик, знаток музыки, писал о ней и сам сочинял. Им написана «Татарская песня» на слова Пушкина («Дарует небо человеку»). Все выдающиеся музыканты столицы, начиная с М. И. Глинки, перебывали в «львиной пещере» Одоевского в Машковом переулке. Часто посещавший вечера Одоевского В. Ленц в своих «Приключениях лифляндца в Петербурге» писал: «В игре он превосходил меня значительно. Бахова музыка была ему как своя».

Накануне одной из своих суббот В. А. Жуковский послал Одоевскому такую записку: «А Вас прошу позаботиться о наших душах и ушах в субботу, т. е. что-нибудь приготовить для пенья. Да смотрите же, чтобы нам заполучить Глинку». «Я постоянно посещал вечера у В. А. Жуковского, — вспоминал Глинка. — Иногда вместо чтения пели, играли на фортепиано».

Как мы знаем, Глинка часто посещал дружеские собрания у Дельвига, где музыка была в большом почете.

А. Н. Оленин, В. А. Жуковский, В. Ф. Одоевский состояли почетными членами Филармонического общества. Были почетными членами этого общества и братья Виельгорские.

В августе 1825 года П. А. Вяземский писал в Михайловское Пушкину: «Виельгорский сделал прекрасную музыку на твою „Режь меня! Жги меня“». Речь шла о романсе на слова песни Земфиры из поэмы «Цыганы». На это Пушкин отвечал: «Радуюсь, однако, участи моей песни Режь меня… Посылаю тебе дикий напев подлинника. Покажи это Виельгорскому». По возвращении из ссылки Пушкин поддерживал с Виельгорским дружеские отношения, любил слушать его музыку, его рассказы о прошлом. Некоторые из них поэт записал. Виельгорский в это время положил на музыку отрывок из «Полтавы» — «Кто при звездах и при луне». Для предполагавшейся оперы Виельгорского Пушкин написал «Песнь цыганочки» — «Колокольчики звенят».

Роскошная петербургская квартира Виельгорских на Михайловской площади в доме Л. И. Голенищева-Кутузова была «настоящим маленьким храмом изящных искусств». Здесь устраивались концерты и музыкальные вечера, выступали любители и лучшие артисты столицы, заезжие знаменитости. Здесь восхищал собравшихся своей игрой младший брат хозяина дома Матвей Юрьевич, выдающийся виолончелист. У Виельгорского постоянно бывали Жуковский, Вяземский, Одоевский, Брюллов, Глинка.

И Виельгорский, и Жуковский, и Одоевский деятельно помогали Глинке в его работе над первой национальной русской оперой.

Этот «Канон в честь М. И. Глинки» был написан на обеде у А. В. Всеволожского, данном 13 декабря 1836 года по случаю первого представления оперы «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») в петербургском Большом театре. Канон сочинили Виельгорский, Вяземский, Жуковский и Пушкин. Пушкину принадлежит последняя строфа. Она значительно отличается от первых трех. В ней не просто хвала великому таланту, но защита его от злобных завистников из определенных столичных кругов, которые в то время подло преследовали самого поэта.

Во многих пушкинских стихах отозвались петербургские музыкальные впечатления. Как бы подводя им итог, Пушкин вкладывает в уста одного из героев «Каменного гостя» слова: