Голоса
Ласковое обхождение с турками предписано от меня генерал-майору и кавалеру Максимовичу по случаю прибытия к нему каймакама; но, видя из рапорта вашего, что и вы оное оказываете, считаю нужным вам подтвердить…
Потемкин — генерал-майору М. И. Кутузову
Крым положением своим разрывает наши границы. Нужна ли осторожность с турками по Бугу или со стороны Кубанской, — во всех сих случаях и Крым на руках… по Бугу турки граничат с нами непосредственно, потому и дело должны иметь с нами прямо сами… Всякий их шаг тут виден… Всемилостивейшая Государыня! Неограниченное мое усердие к Вам заставляет меня говорить: презирайте зависть, которая Вам препятствовать не в силах. Вы обязаны возвысить славу России. Посмотрите, кому оспорили, кто что приобрел: Франция взяла Корсику, цесарцы без войны у турок в Молдавии взяли больше, нежели мы…
Потемкин — Екатерине
Говорят в городе и при дворе (цесаревича Павла) еще следующее: Задунайский (Румянцев) и Ангальт приносят Ее Императорскому Величеству жалобу на худое состояние российских войск, от небрежности его светлости в упадок пришедших. Его светлость, огорчаясь на графа Ангальта за то, что он таковые сплетни допускает до ушей Ее Императорского Величества, выговаривал ему словами, чести его весьма предосудительными. После чего граф Ангальт требовал от его светлости сатисфакции. К сему присовокупляют, что Ее Императорское Величество не благоволит его светлости. Многие не в пользу его светлости толкуют и то, что его светлость в монастыре, а не во дворце жить в Киеве изволил.
Гарновский, управляющий Потемкина, — Попову
Показывая вид ленивца, трудится беспрестанно; не имеет стола, кроме своих колен, другого гребня, кроме своих ногтей; всегда лежит, но не предается сну ни днем, ни ночью; беспокоится прежде наступления опасности и веселится, когда она настала; унывает в удовольствиях; несчастен оттого, что счастлив; нетерпеливо желает и быстро остывает; философ глубокомысленный, искусный мастер, тонкий политик и вместе с тем избалованный девятилетний ребенок; любит Бога, боится сатаны, которого почитает гораздо больше и сильней, нежели самого себя; одной рукой крестится, а другой приветствует женщин; принимает бесчисленные награды и тут же их раздает; больше любит ссужать, чем платить долги; несметно богат, но никогда не имеет денег; говорит о богословии с генералами, а о военных делах с архиереями; то похож на восточного сатрапа, то на изысканного придворного времен Людовика XIV, а то на изнеженного сибарита. Что же у него за магия? Гений, гений и еще раз гений; природный ум, превосходная память, возвышенность души, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд, великая щедрость в раздаче наград, чрезвычайная тонкость, дар угадывать то, чего не знает, и величайший сердцевед; это настоящий портрет Алкивиада.
Принц де Линь — о Потемкине
Великий человек: велик умом, велик и ростом…
Суворов о Потемкине
Великий город…
Византия…
Царьград…
Константинополь…
Истамбул…
Стамбул…
Он так и остался великим городом. Велики его христианские святыни: храм Святой Софии, поражавший современников и потомков своим величием и убранством. Храм Святой Ирины, храмы святых Сергия и Вакха, Феодосия, Хора, Божией Матери всеблаженнейшей, Панкратора-Вседержителя…
Колыбель восточного христианства, его оплот и надежда.
Османы-завоеватели мало что добавили к тому, что захватили четыре с лишним века тому назад.
Они обратили храмы в мечети, пристроив к ним минареты. Они подлатали великолепные укрепления, возведенные христианскими строителями, крепостные стены, охранявшие покой великого города. Они дали всему свои названия: церквам и базиликам, памятникам и дворцам…
На берегах Босфора утвердилась столица Османской империи. Спустя века она все еще раздувалась и чванилась. Но время ее устрашающего напора, ее могущества прошло. Однако старые иллюзии остались.
Ими жил дворец Эски-сарай на берегу Мраморного моря, где поднимался некогда старый императорский дворец.
Сарай — по-нашему сарай, а по-турецки — дворец.
В старом дворце обитал султан Абдул-Хамид I. Он родился в год смерти Петра Великого — 1725-й. Стало быть, ему уже было шестьдесят два года. Излишества роскошной султанской жизни износили его. И молодые наложницы уже не могли согреть его дряблое тело, как их ни переменяли.
Султан был дряхл и плохо помнил прошлое, равно и не думал ни о настоящем, ни о будущем. Он просто выжил из ума. И придворный врач Мурадулла, что означало «следующий желаниям Аллаха», осторожно намекал, что надо готовиться к смене правителя.
Имя же самого султана в переводе означало «раб Прославляемого». Таково и было его двадцатитрехлетнее правление. Оно было ознаменовано лишь поражениями: раб есть раб, даже если он раб Аллаха.
Главные решения готовились его министрами в Блистательной Порте. Были усмирены непокорные паши и призваны французские офицеры для обучения войск и фортификационных работ.
Султан соглашался. Он было взъерепенился, когда ему доложили, что русские вторглись в Крым, низложили хана и утвердились там.
— Послать корпус янычар! — кричал он, брызгая слюной.
Великий везир осторожно возразил:
— Нужен не корпус, о владыка Вселенной, а целая армия. И флот, прежде всего флот. А наши корабли источены червем.
— Построить новые, — пробурчал он и замолк.
— По мирному трактату с русскими, о светоч мира, мы не можем мешаться в дела Крыма.
— Кто подписал этот мирный трактат, зачем?
— Ты, о владыка, скрепил своей священной рукою этот ферман, — напомнил великий везир.
— Пусть так, — покачал головой султан. — В таком случае пришли мне черного евнуха. Мы будем играть в кости.
Шел 1787 год. С севера приходили тревожные вести. Русская царица будто бы вознамерилась захватить столицу турок и восстановить Византийскую империю. С этой целью она дала имя своему младшему внуку Константин, нашла ему гречанку кормилицу, окружила его греками воспитателями, открыла греческий лицей в своей столице… Русский флот появился у берегов Греции. Греков побуждают к восстанию…
Французский посол Шуазель-Гуфье, энергичный тридцатипятилетний дипломат, получив очередное письмо своего петербургского приятеля графа Сегюра с известиями о нарастающем военном могуществе России, немедля отправился к великому везиру.
В письме шла речь о Греческом проекте князя Потемкина, осуществление которого подвигалось к своему зениту. Это было далеко не первое письмо из Петербурга. Впрочем, об этом же уведомлял графа и его патрон из Парижа.
Граф Шуазель, сказать по правде, был не слишком озабочен своими дипломатическими обязанностями. Он не скрывал своего скептицизма: Турецкая империя представлялась ему колоссом на глиняных ногах, которому суждено рано или поздно рухнуть. У него было увлечение, которому он предавался со всею страстью французского аристократа, — археология. Турки утвердили свое владычество на земле, воспетой великим Гомером. Она скрывала в себе сокровища Древней Эллады. Где-то была погребена и прославленная Троя. Как только выдавалось хоть немного свободного времени, граф отправлялся на раскопки. Ему мерещились сокровища царя Менелая, он надеялся найти могилы Гектора и Патрокла.
«Опять эти русские, — бормотал он. — Царица демонстративно едет в Крым, то есть наступает на любимую мозоль турок, а эти дикари молчат. Я заставлю их потрясти оружием. Нужен язык угроз, а не примирения, но ни султан, ни его министры этого, кажется, не понимают. Русские принимают такую позицию за трусость. Я приведу турок в движение, а затем вернусь к своим любимым занятиям».
В Порте приняли графа с поклонами, как представителя дружественной, можно даже сказать, союзной державы.
— Ваше превосходительство, — обратился Шуазель к великому везиру, — надеюсь, вам известны последние события в России. Я полагаю, что это политическая и военная демонстрация, которую организовал князь Потемкин с благословения своей государыни. Вот, мол, апофеоз нашего торжества: царица катит в Крым, она царственной ногой ступает по земле, захваченной у турок. И турки молчат. Они смирились с позором поражения; Крым отобран у них без единого выстрела. А дальше… — Шуазель набрал воздуха в грудь, — они уже не скрывают своего плана отвоевать Константинополь, столицу великой империи, — выпалил он, — отбросить вас в Малую Азию! И вы молчите, демонстрируя миру вашу слабость.
Великий везир в самом деле молчал, разглаживая пятерней седую бороду. Грозить? Но русские показали, что они не боятся угроз. Объявить войну? Но в империи нет ни сил, ни денег. Армия? Какая армия? Янычары стали опасны для самого строя. Чуть что — и они опрокидывают котлы и барабанят по ним в знак своего недовольства. Это уже не военные — это каста торговцев и дельцов, преимущественно темных.
Но граф прав: надо что-то предпринимать. Что? Демарши. Придется прибегнуть к угрозам. Имамы должны возбудить народ против русских. Это-де главные враги правоверных, они-де хотят пойти походом на нашу столицу, разрушить наши мечети…
Тут ход его мыслей прервался. Ведь большинство мечетей — бывшие христианские храмы. Нет, о разрушении мечетей надо умолчать. Они обратят сынов Аллаха в своих рабов, обесчестят их женщин, а детей обратят в свою веру…
Быть может, стоит даже, хоть это представлялось ему крайностью, ибо он был человек умеренных взглядов, провозгласить джихад — священную войну против русских.
Продолжая разглаживать свою бороду, он сказал графу:
— Вы правы, вы более чем правы, Шуазель-эфенди, наше молчание исчерпано. Царица принимает его за слабость. Мы примем меры, решительные меры. Я сегодня же вызову посла и заставлю его отвечать…
Он все более распалялся. Шуазель остановил его вопросом:
— А что думает его величество султан?
— А-а-а… — И везир махнул рукой, но тотчас же осекся. И, понизив голос, хотя они были одни, сказал: — Солнце Вселенной закатывается. Он впал в детство и проводит время за играми с евнухами. Но прошу вас… — И он приложил палец к губам. — Даже в донесениях своему правительству избегайте резких выражений. То, что я вам доверил, тайна, великая тайна, ничьи уста, кроме наших, не должны коснуться ее. Обещайте мне.
Граф молча поклонился.
— Скажите, ваше превосходительство, если вы мне доверяете столь великую тайну, кто может унаследовать престол?
— Есть претенденты, есть, но о них говорят шепотом. Считайте же, что шепнул вам: скорей всего, новым султаном станет принц Селим, ибо он способней и разумней других принцев. Но все будет решено там. — И он простер руку ввысь, как бы давая понять, что потребуется соизволение Аллаха.
Шуазелю, однако, было хорошо известно, как переменяется власть в султанском дворце. Как правило, путем заранее тщательно подготовленного дворцового переворота. Порою при этом льется кровь. Но всегда это интриги, противостояние, удаление или казнь придворных, подкуп, подкуп и еще раз подкуп. Власть достигается за деньги, потому что сама власть — источник великих денег.
«Завел я везира, — решил он, откланиваясь. — Теперь он в свою очередь заведет своих чиновников и духовных. А я приготовлю донесение его величеству королю Людовику о предполагаемом кандидате на престол и о закате Абдул-Хамида».
Проводив посла, великий везир-садразам вызвал кяхью — правую руку — Фазил-пашу. Он рассказал ему о визите посла Франции и о его угрозах: он так и сказал — угрозах.
Кяхья был человек начитанный и испытанный в трудностях. Он протянул руку к Корану, лежавшему на мимбаре, и тотчас нашел нужное место:
— Вот что говорит великая книга нам, правоверным: «О те, которые уверовали! Когда вы встретите тех, кто не веровал, движущимися навстречу, не обращайте к ним спину. Тех же, кто обратится к ним спиною, если не для того, чтобы присоединиться к отряду или вступить в битву, ждет гнев Аллаха. Убежище для него — геенна». Русские грозят нам, мы должны ответить им тем же.
— Но Аллах любит терпеливых — тебе это известно, — возразил садразам. — Об этом сказано и в великой книге.
— Катала хатта кутила, — проговорил кяхья по-арабски. — Он сражался, пока его не постигла смерть. Таков закон ислама. Иногда побеждают и в словесных сражениях.
— Вот-вот, — оживился садразам. — Прежде всего мы должны попытаться достичь успеха на этом пути.
— Я всецело согласен с тобой, о почтеннейший. Умеренность прежде всего, ибо она — прибежище благоразумных. Будем же умеренны во всех наших шагах и посмотрим, к чему это приведет.
— Я все-таки представлю султану наше мнение. — Садразам развел руками, как бы говоря: положение обязывает.
— Вряд ли это что-нибудь изменит, — заметил кяхья. — Увидишь, он согласится.
— Я обязан…
— Его надменность не знает удержу. Советую тебе прежде вызвать придворного астролога и хранителя султанской чалмы — он ценит их мнение особо.
— Да, начальника черных евнухов, стража султанского соловья и хранителя султанской шубы, — саркастически подхватил великий везир. — Чтобы это дошло до ушей султана, и мне отрубили голову. Нет уж. Достаточно главного астролога: он осторожен и неболтлив. Я ему доверяю — не раз держал с ним совет, и всегда это оставалось между нами.
— Что ж, раз так, обрати свой взор к звездам и светилам, — улыбнулся кяхья, — да просветят они тебя и да напутствуют.
Главный астролог Хаджи Мустафа-эфенди почитался всеми во дворце как податель мудрых советов, подсказанных ему свыше. Это был человек небольшого росточка, почти карлик, с бородою, доходившей ему до пояса, которую он красил хной, с морщинистым лицом и маленькими зоркими глазками, буравившими собеседника.
Он охотно откликнулся на просьбу великого везира, и они расположились в его покоях. На небольшом столике перед ними дымились чашечки черного кофе, лежали сласти.
— Ты позвал меня в благоприятную пору: Сатурн вошел в свою высшую фазу, а звезда аль Тахрир приблизилась к нему на одно деление. Я наблюдал движение звезд, оно благоприятно для твоих замыслов…
Главный астролог был человек наблюдательный и любопытный до чрезвычайности. Он часто зазывал к себе иностранных послов с единственной целью разговорить их, выведать намерения их государей и их собственные. Так мало-помалу воссоздавалась картина возможных противостояний и возмущений.
Тем не менее заключения его отличались такой же туманностью, как звездное небо, затянутое облаками. Он был осторожен, зная, что ошибка может стоить ему головы. Поэтому ни разу не допустил промашки.
— Да, оно благоприятно для твоих замыслов. Русские несомненно устрашатся, быть может, даже отодвинутся от наших границ. Однако прежде я все-таки советую тебе обратить стопы к его величию, к нашему повелителю. Он наставит тебя, он предложит тебе план действий. Одно могу тебе сказать с твердостью: несмотря на все зловещие Слухи, распространяемые врагами ислама, войны меж нами и Россией не будет. Русские весьма опасаются нашего могущества, особенно они дорожат Крымом, столь неправедно отторгнутым от нас, и боятся его потерять. В случае же войны они его непременно потеряют, ибо каше оружие победоносно.
— Но мы же проиграли войну, эфенди, неужели ты забыл?
— То было давно — пятнадцать лет прошло. Мы обрели опыт, мы стали сильней, франки нам помогают вооружить и обучить нашу армию. Шейх-уль-ислам благословил штык — это испытанное оружие гяуров, и теперь наша пехота может отразить атаку и перейти в наступление, переколов солдат врага, как прежде ОКИ нас.
— Ты уверен, эфенди, что звезды благоприятствуют нам?
— Решительно. Сказано в Коране: и не держи свою руку привязанной к шее, ко и не раскрывай ее очень широко, чтобы не остаться тебе порицаемым, жалким. Поистине, Господь твой простирает милость свою, кому он благоволит.
Садразам вздохнул. Он не был уверен в благоволении Аллаха. Денег в казне не было. Более двенадцати тысяч нахлебников жили в султанском дворце: титулованная знать, слуги и служанки, евнухи черные и белые, пажи, жены и наложницы… Они пожирали большую часть государственного дохода, ибо были прожорливы и жадны, как саранча.
Все были продажны, всех можно было подкупить. Но если где-то за морем это регулировалось общественным мнением и имело допустимые пределы, то с благословения султана под голубым небом этой земли пределов не соблюдали.
Его величество султан, он же падишах земли и неба, он же верховный эмир и правитель, владыка живота всех мусульман и подлунной Абдул-Хамид I был жертвою порядков, царивших в султанском дворце с незапамятных времен.
Как и все наследные принцы, претенденты на престол, для которых дворец — тюрьма, узилище, где их тщательно скрывают и к ним никто, кроме слуг, не имеет права входа, Абдул-Хамид в ожидании своего часа провел целых тридцать восемь лет! Тридцать восемь лет он провел в этой камере одиночного заключения, окруженной показным почетом.
Разумеется, характер его вконец испортился, а все представления о мире исказились. Он был круглый невежда, но, как всякий царственный узник, считал себя великим и всесильным.
Он правил пятнадцать лет. То была почти бесплотная тень правителя. Он всецело отдал бразды валиде — своей матери, начальнику черных евнухов, трем младшим женам во главе со старшей и едва ли не в последнюю очередь великому везиру и его кяхье.
Все вышеперечисленные торопились набить мошну. Назначения во дворце и вне его зависели от них и продавались. Каждое место имело свою цену, в том числе и великого везира.
Приближенным в последнее время казалось, что их повелитель не в себе. В редкие свидания с ним садразам замечал, что султан заговаривается либо внемлет ему вполуха.
Стоит ли держать с ним совет?
Положение обязывало.
Предстояло одолеть многочисленные затворы султанского дворца, не считая внешних. Их было три. Султанские стражи молча кланялись ему. Садразам шел в сопровождении свиты и мысленно готовил речь. Свита осталась ждать перед покоями его величества.
Султан был капризен и подозрителен. Случалось, малая оплошность стоила жизни его слугам. Поэтому, когда наконец садразама впустили, у него болезненно сжалось сердце.
Он почти прополз несколько саженей, отделявших его от трона.
— Встань, — ободрил его Абдул-Хамид. — И говори.
— О владыка поднебесной, величайший из падишахов, — начал привычно великий везир, — я явился к тебе за повелением…
— Как тебя зовут? Назови свое имя, — неожиданно перебил его султан.
— Коджа-Юсуф-паша, с дозволения твоей высокой милости и с соизволения Аллаха, — недоуменно пробормотал садразам.
— Ну вот, теперь я знаю. И чего ты желаешь от меня? Какой милости?
Везир был озадачен.
— Я явился, чтобы испросить твоего повеления, — пробубнил он.
— Готов повелеть, но говори же чего, — нетерпеливо перебил султан.
— Русские опять угрожают нашему владычеству в мире. Они хотят вторгнуться в земли твоего султанского величества…
— Ну так объяви им войну! Хотя… — И султан провел рукою по лбу. — Нет, пока не надо. У нас мало солдат. Сколько?
— Мы наберем тысяч сто…
— Что такое сто тысяч! — оборвал его султан. — А где остальные? Где моя могущественная армия? Отвечай!
— Великий падишах, мы призовем тайю… Мы соберем…
— Соберем! — передразнил его Абдул-Хамид. — Нет, войны не надо. Война — это потрясение, а я не хочу потрясений. — Он говорил вполне разумно.
— Тогда дозволь прибегнуть к угрозам, о великий.
— Угрожай без всякого стеснения. Все-таки мы великая империя и вправе угрожать. Прежде нас боялись, не правда ли? И теперь нас должны бояться. Прежде всего русские… Потом австрийцы… Потом весь остальной мир. Я полагаюсь на тебя, Коджа-Юсуф. Но старайся всеми силами избегнуть войны. Составь ферман, я подпишу его. Я полагаюсь на тебя и доверяю тебе. Ты ведь верно служишь?
— Я твой раб, о великий падишах.
— Мне нравится твой ответ, — удовлетворенно произнес султан. — Служи усердно и впредь, и Аллах вознаградит тебя, а я не оставлю своими милостями.
Садразам, как положено по этикету, удалился пятясь. Оказавшись за порогом, он смог наконец свободно вздохнуть. Халат весь взмок от пота.
«Он, однако, вполне разумен, — размышлял Коджа-Юсуф. — И выглядит куда лучше, чем в прошлый раз. Главный придворный врач, должно быть, ошибается, говоря, что ему недолго осталось. Нет, он еще протянет…»
Хорошо это или плохо? Новая метла начнет со свирепостью выметать все и всех. Выметет и его. Лишь бы сохранить голову на плечах. И тогда он сможет безбедно провести оставшиеся ему годы. Слава Аллаху, он успел скопить немало благодаря щедрости подданных и собственной распорядительности.
Ногам стало легче. Султан разрешил ему свободу действий. Прежде всего, следует вызвать русского посла и наорать на него. Пусть трепещет. Потом — австрийского: они с русским, похоже, в одной упряжке.
Он приказал послать за русским тотчас же. И чтобы немедленно! И стал ждать.
Однако посланный вернулся и доложил, что господина посла России Якова Булгакова нет — он отбыл в свое отечество. По слухам же, которыми воспользовался один из его агентов, Булгаков призван в Крым на свидание с царицей Екатериной.
— Но кто-то там заменяет его? — раздраженно воскликнул везир.
Кяхья благоразумно заметил:
— Давай сначала составим ферман, притом в самых резких выражениях. Нам нужен сам посол, что толку в его заместителях? Одного из них я знаю, его зовут Виктор Кочубей. Он молод и не имеет достаточного весу. Подождем самого Булгакова, а пока отправим с пашой ферман их царице. Она получит его в Крыму, близко от наших кораблей, которые должны быть в Очакове к ее приезду в Крым, как можно больше кораблей.
— Призовем же капудан-пашу, и ты повелишь ему от имени султана отправить наши крепчайшие суда к северным берегам Черного моря. Там есть для них укрытия. Тот же Очаков, на который зарятся русские.
«Как бы ни были длинны и ухватисты наши руки, — думал меж тем садразам, — им невозможно удержать все наши владения. Но ведь при игре в шахматы выигрывает не тот, у кого больше фигур, а искусно ими маневрирующий. У нас нет такого игрока, — с горечью продолжал размышлять он. — Я ничего не смыслю в военном деле, и, если меня поставят во главе войска, как у нас заведено, я либо откажусь, либо проиграю партию. И в том и в другом случае мне отрубят голову…»
Он знал — многочисленные агенты доносили, — что у русских есть искусные военачальники. Были известны и их имена: Топал-паша — Суворов, Румянцев-Задунайский — страшила, самый непримиримый враг турок — Потемкин, есть и другие, помельче; на море же Ушак-паша — Ушаков, Спирид-паша — Спиридонов, ренегат из испанцев Дерибас… Они выигрывали все сражения на суше и на море.
«А у нас? — размышлял он уныло, — Кто поведет армию? Прежде во главе ее вставали султаны, они были победоносные полководцы. Уж давно султаны предпочитают воевать во дворце со своими женами и гуриями, с раболепными придворными».
Впервые у него появилось желание забиться подобно насекомому в какую-нибудь щель и переждать там лихолетье. А потом высунуть голову и оглядеться, ибо после бед непременно наступает затишье. И уж тогда выползти на свет Божий. После всего.
Он, как, впрочем, все чиновники Порты, жил в постоянном страхе. Когда начинала бунтовать чернь, либо какой-нибудь своевластный паша окраинного пашалыка объявлял себя самовластным владыкой, отложившимся от империи, султан приказывал отрубить головы дюжине-другой высокопоставленных чиновников, виноваты-де в случившемся. Окровавленные головы «виновников» выставлялись на всеобщее обозрение у стен дворца. И все затихало. На время.
Так или иначе, но надлежало действовать, ибо глухой ропот недовольства низов, словно надвигающийся прибой, уже бился о стены Порты и медленно катился к дворцу. Его подогревало духовенство — имамы и муллы: им-то ничего не грозило, они были неприкасаемые. Пока что во всех бедах обвиняли русских, иноверцев-гяуров. Но придет черед и султанских чиновников. Так было, так будет.
Призвали русского посланника. Великий везир начал спокойно. Пригласил за столик с кофе и шербетом, поглаживал бороду, потом спросил:
— Зачем ваша государыня покинула дворец и отправилась в долгую дорогу?
Кочубей пожал плечами:
— На то ее высочайшая воля.
— А зачем она призвала императора австрияков?
Кочубей по-прежнему глядел недоуменно. Более всего его удивил этот последний вопрос. Откуда ему было знать? Он и слыхом не слыхал, что император Иосиф II отправился на свидание с государыней: об этом нигде не было объявлено. Его удивление было так неподдельно, что великий везир смягчился. Однако он сказал:
— Нам все известно, ибо у нас есть глаза и уши повсюду в подлунном мире, не исключая и вашего государства. От нас ничто не может укрыться, помните это… — Напор его становился все более жестким. — Мой повелитель, да пребудет над ним благословение Аллаха, извещен свыше, что уже готов сговор государей, направленный против нашего благополучия. Он повелел мне объявить его высочайшую волю…
Он отпил кофе из своей чашечки и сказал, как рубанул:
— Крым должен быть возвращен под султанскую корону!
— Сие должно зависеть от государыни и ее министров, — промямлил не ожидавший такого оборота Кочубей.
— Но это далеко не все. Вы должны выдать нам изменника Маврокордато, господаря подвластного нам княжества Молдавского, нашедшего убежище у вас. Равно и грузинский царь Ираклий должен быть признан нашим данником, меж тем как вы склонны оказывать ему покровительство и даже объявить его под царским скипетром.
Кочубей молча слушал и дивился: давно России не предъявлялся ультиматум, а везир говорил с ним тоном ультиматума. До турок дошло нечто такое, что заставило их переполошиться. Греческий проект? Но слухи о нем давненько докатились до ушей первых турецких вельмож, и они, посмеиваясь, судачили о нем. Шествие государыни в Тавриду? Да, это был несомненный раздражитель, некая демонстрация, которую задумал светлейший князь…
А садразам продолжал:
— Мы будем досматривать все суда, выходящие и входящие в Черное море, — предупреждаю вас. Черное море — турецкое море. Так было всегда. И так будет впредь!
Вот тебе на! Кочубей несколько оробел: это было похоже на объявление блокады, а затем и войны.
— Ваши консулы должны быть удалены из Бухареста, Ясс и Александрии — они стали там возбудителями черни. Однако турецкие консулы должны присутствовать в ваших гаванях, дабы могли знать о ваших военных приготовлениях.
«Не иначе как война», — решил Кочубей.
Сквозь магический кристалл…
Ветвь седьмая: март 1453 года
Итак, император Константин в багряной тоге в сопровождении сановников взошел на стену против Влахернских ворот, ближайших ко дворцу, сооруженному не так давно.
Он поздоровался с воинами, оборонявшими этот участок. Все было готово к отражению приступа. В котлах кипела смола, возле них были сложены камни. Мушкеты и арбалеты были насторожены, подле лежали копья и метательные дротики.
Франдзис указал ему вдаль. Там клубилась пыль от тысяч копыт и десятков тысяч босых ног. Кое-где темнели палатки турецкого бивака.
— Они медлят начать. Они чего-то ждут. Прикажи бить в колокола, — повелел император.
Воздух загудел от звона колоколов десятков городских храмов.
— Надежно ли заперты ворота? — спросил император.
— Да, монарх.
В многоверстных стенах, окружавших великий город, было более трех десятков ворот. Важнейшими из них считались Влахернские, Харисийские, Св. Романа, Калигарские, Золотые, Псамфийские, выходившие на берег Мраморного моря, а со стороны Золотого Рога — Фанарские, Платейскис, Еврейские и Патрионские.
— Где моя супруга Мария? — спросил Константин. — Призовите ее на стену, и пусть она увидит размер грозящей нам опасности.
Меж тем, несмотря на турецкую блокаду, в Константинополь продолжали прибывать подкрепления от христианских государей. Императору представился знаменитый кастилец дон Франсиско из Толедо, явившийся с небольшим отрядом. Он был из Комненов, а потому считал себя кузеном императора. Венецианцы из самых знаменитых фамилий: Мочениго, Корнаро, Контарини и Веньеро явились, чтобы защищать великий город во имя Бога и чести всего христианского мира. С ними были воины. Шесть купеческих кораблей из Венеции и три с Крита, ошвартовавшиеся в гавани Золотого Рога после плавания по Черному морю, решили добровольно обратиться в боевые.
Увы, флот, готовый оборонять великий город со стороны моря, был невелик. Вместе с иностранными судами он насчитывал двадцать шесть кораблей, могущих называться боевыми, не считая мелких, годных разве только на транспортные нужды. У турок же на море была целая армада — около двухсот судов. Вдобавок большинство их было маневренней и лучше вооружено.
В величественном храме Святой Софии шла непрерывная служба. Служили поочередно патриарх Григорий и кардинал Исидор со причтом.
— Господь Вседержитель, яви чудо и с сонмом ангелов своих рассей полчища гнусных агарян, саранчиною тучей явившихся под стены святого города, оплота христианской веры! — возглашали они.
Горожане, стар и млад, коленопреклоненно вторили им. Каждый возглас заключался тысячеустым «Аминь». Люди верили в чудо, ибо и в прежние времена Господь являл свою волю, спасая Константинополь от полчищ нечестивых агарян, равно и от рыцарей-крестоносцев, жаждавших завладеть его богатствами.
Доселе все покушения на святой город отражались с помощью божественной десницы. Так, верили жители, случится и на этот раз. Эта высокая вера поднимала дух защитников города, ибо вера есть великая сила, способная творить чудеса.
Император лично объехал все пространство великого города. Заметив, что кое-где остались в целости мосты через рвы, он приказал сломать их.
Мы готовы не только выдержать осаду, но и отразить ее.