Разве они не ходили по земле и не видели,Коран, сура 30
каков был конец тех. кто был до них?
Они были мощнее их силой, и взрыли землю,
и заселили её больше, чем заселили они.
Пришли к ним их посланники с ясными
знамениями. Аллах не был таков, чтобы
их тиранить, но они сами себя тиранили!
Голоса: год 1711-й, июнь
Пётр — Меншикову
...О здешнем объявляю... Марш наш был с несказанным трудом от жару и жажды, о чём скажет наш присланный Полянской, яко самовидец как сего пути, так и зело возведённого приёму нас от господаря волоского и прочих сей земли. Мултянской гетман Кантакуэин сюда прибыл с таким же обнадёживанием, что все они готовы, толко что-нибудь войска к ним послать... куды не мешкав отправлен генерал Рен с оным гетманом. Турки перебрались чрез Дунай на сю сторону, а мы надеемся к Дунаю около десяти дней стать. И чаю, около половины июля всё окажетца: даст ли баталию или нет. Боже, дай милость свою правым в сём деле. Про турок сказывают, что будто не зело охочи на сию войну, а подлинно Бог весть. Артилерию великую имеют, а имянно пятьсот пушек.
Пётр — Шереметеву
...Командир Волконской глуп, а дело сие немалое, того ради изволь приказать оную команду Луке Чирикову, которого для лутшего приказу в том деле пришли к нам с Рагузинским в Ясы.
Лука Барка, драгоман посольства Англии в Царьграде, тайный конфидент России, — Головкину
...Войско азийское почитай всё пришло... и за великий стыд себе почитают турки видеть такое войско, ибо народ плох, ободран, без ружья и от далёкого пути утомлён и затем на войну без сердца идут... Хотя войско турецкое есть многочисленно, однакож торопко, нерегулярно, без голов умных, которое войско не имеет боязни ни от везиря, ни от других офицеров.
Султан Ахмед III — каймакаму Мехмеду Челеби
Раз шведский король пришёл в землю хранимого государства (Османской империи. — Р.Г.), то до тех пор, пока он здесь, мы будем его поддерживать. Если суждено с Москвой быть миру, то заключах мир, мы заключим его вместе, и если понадобится война, то мы будем вести её вместе.
Князь Репнин — Петру
Премилостивейший царь-государь. Вчерашнего числа дан мне указ, дабы мне з дивизиею маршировать сего числа поутру... Ещё ж вашему царскому величеству покорно доношу. Которую скотину велено дать дивизии моей для солдат, и оной скотины я ещё не получил. А у солдат хотя правиянт и есть, токмо против указу вашего царского величества даём им вдвое ради того, что мяса не имеют, и в том правиянту есть убыток. Покорно прошу ваше царское величество, дабы изволили приказать солдатам дать скотины или денег против других дивизей, чтобы я мог для солдат скотины купить.
— Попадись мне это нечистое животное, этот гяур и сын гяура, я бы сначала отрубил ему правую руку, которой он подписывал все свои подлые бумаги, потом левую — её он прикладывал к сердцу изменника, потом ноги — одну за другой, — которые привели его к царю, и голову, голову, где замышлялась и гнездилась измена...
Крымский хан Девлет-Гирей, произнёсший эту тираду, метался из угла в угол как разгневанный барс. Смуглое лицо его потемнело от гнева. Глаза были расширены и метали искры.
Его собеседники — великий визирь Балтаджи Мехмед-паша, главный советник Осман-кяхья, доверенный секретарь Омер-эфенди и два Юсуфа — янычарский ага Юсуф-паша и новоиспечённый паша граф Понятовский, окрещённый для простоты тоже Юсуф-пашой, — восседали, поджав ноги, в просторном шатре визиря и молча внимали гневной тираде хана.
Его ставленник, обязанный ему господарским престолом, до недавнего времени вызывавший в нём неподдельное восхищение своей удалью, сочетавшейся с мудростью и великими познаниями, Димитрий Кантемир передался на сторону русского царя. Это он, Девлет-Гирей, испросил ему княжество у султана, убедив владыку владык, что его кандидат — достойнейший из достойных и вернейший из верных. Теперь султан гневен, и хану придётся держать ответ...
Как назло, неприятности сыпались на него одна за другой. Вышли из повиновения ногаи и подняли мятеж, грозя отложиться от ханства. Братья Каплан-Гирей и Гази-Гирей зарились на престол и плели интриги. Партия их умножалась, и он подумывал о том, чтобы отрубить головы — пока не братьям, нет, а их главным сторонникам. Братья своё получат. Со временем.
Теперь эта война и измена Кантемира. Змея меняет кожу, а не душу. Не разглядел естества, пригрел змею... И она ужалила. Не смертельно, неожиданно подумалось ему. Укус болезнен, долго не заживёт. Выкричался в гневе и теперь думал о мести. Мысли были, впрочем, вялые.
Кантемир умён, очень умён. И хитёр — его теперь вряд ли достанешь. И как ещё обернётся эта война с русским царём. Аллах велик и милостив к верным, но захочет ли он наказать русских. Они разбили короля шведов, а его почитали непобедимым...
Более всего опасался хан немилости султана. Немилость же его непредсказуема и страшна. Селим-Гирей, отец хана, кладезь мудрости и опыта, говаривал: страшен гнев Аллаха, но ещё страшней гнев султана.
Истинно так гнев султана означал верную смерть. Жертве либо отрубали голову, либо подвергали мучительнейшему концу — сажали на кол. В лучшем случае присылали шнурок — впавший в немилость сам избирал себе способ казни. Хану мерещился шнурок и он невольно поёжился.
Заметив это, визирь успокоительно молвил:
— Доблестный хан и сын всемогущего, любимец владыки Вселенной, умерь свой гнев, ибо гнев омрачает разум и движет неразумными поступками. Сказано в Коране: Аллах не ведёт прямым путём того, кто лжив, неверен. Отмщение настигнет его, ибо изменник не остаётся без кары. Так сказал пророк. А теперь сообщи нам то, что донесли твои разведчики.
— Русский царь в Яссах вместе с изменником, чьё имя я не хотел бы произносить, да покарает его Аллах. Возле Ясс и войско царя. Сколько у него воинов, не могли счесть, но они хорошо вооружены. Конных меньше, чем у нас, часть их отправилась куда-то, мои люди не успели проследить. Скорей всего, наперерез нашим передовым отрядам.
— Это всё, что ты мог нам сообщить? — с едва уловимой усмешкой произнёс визирь. — Должен тебя огорчить: я знаю о русских больше. Воинов у царя, по крайней мере, вдвое меньше, чем у нас, а пушек — втрое меньше. Но воины его хорошо вооружены и умеют воевать. Они лучше обучены. — И визирь невольно вздохнул. — Победа над королём шведов исполнила их уверенности. А уверенность, как всем известно, открывает дверь к недоступному.
— Уверенность — это почти победа, — заметил Понятовский. Он не мог промолчать, услышав про Полтаву. — Начальники должны твердить воинам пророка, что они сильней русских, много сильней. Но больше всего должны стараться муллы. Именем Аллаха и Мухаммеда твердить это пять раз в день во время молитвы. Твердить не уставая. Войско-де султана непобедимо, стоит ему показаться, и русские в страхе побегут...
Как видно, Балтаджи Мехмед-паша так не думал, потому что он невольно хмыкнул. И Понятовский понял, что сказанного достаточно. Если хан был настроен воинственно и выражал готовность напрямую сразиться с царём, то визирь, похоже, к этому не очень-то стремился. Боевой дух собственной армии представлялся ему сомнительным.
Он был достаточно трезвомыслен и помнил о многом. Помнил, к примеру, о вторжениях крымских орд в российские пределы, о чём запамятовал хан, заканчивавшихся бегством: их легко отражали малочисленные русские полки. Помнил он и о брожении в его войске в местечке Давуд, едва не перешедшем в открытый мятеж. Туда прибыл сам султан, вознамерившийся воодушевить воинов Аллаха на священную войну с неверными. Но, почуяв неладное, поторопился отбыть восвояси, приказав следовать в Эдирне. Там пришлось топтаться едва ли не месяц, дожидаясь пополнений из Анатолии. А они притекали капля по капле. От долгого топтания и ленивого движения к Дунаю дисциплина в разношёрстной армии и вовсе расшаталась. И не было ни вожжей, ни плетей, способных её укрепить.
Армия двигалась подобно саранче, пожирая всё, что находила в попутных селениях, сжигая их дотла, но по-прежнему оставаясь голодной. Визирь чувствовал эту несытость и имел все основания опасаться её. Особенно тревожили его янычары — главные своевольники во всём войске. Их было двадцать тысяч. Они то и дело выражали своё недовольство и свободно могли повернуть назад. А за ними и остальные...
Балтаджи Мехмед-паша, великий визирь или садразам, что одно и то же, неожиданно почувствовал наступление старости. Она неслышно подкралась к нему и вдруг, в этом пышном шатре, среди подобострастного окружения, стала шептать ему прямо в уши: «Я пришла, я пришла...» Ещё прежде она оказала себя, посеребрив голову и бороду, а вот нынче, после страстного монолога хана, старость обернулась слабостью, сковавшей все его члены.
Он думал, что это пройдёт, как проходило прежде. Но нет — затягивалось. И более всего хотелось ему оказаться в своём тёплом деревянном конаке, среди своих жён и детей. И не нужно славы, почестей, заискиваний, приветственных кликов, музыки. Он почувствовал, что устал от власти и налагавшегося ею бремени — обязанностей и ответственности. Через год ему пятьдесят, а он уже старик, и ему ничего не нужно. Ничего, кроме покоя. Покой представлялся ему желанным.
Ещё в Эдирне с ним были служанки-наложницы, и он время от времени позволял себе забавляться с ними: поочерёдно с каждой. Но вот он отослал их домой, в свой маленький гарем, где было всего-то семеро женщин, двое из которых — законные жёны. Отослал, потому что почувствовал: женщины требуют — и отнимают — слишком много сил и уводят предводителя войска в неподобающую сторону. Вслед за этим он приказал Изгнать всех женщин, дабы никто из воинов не был размягчён. Наиболее жаждавшим он разрешил пользоваться женщинами христианской райи в попутных селениях.
А сам он усилием воли старался сосредоточиться на миссии, возложенной на него повелителем правоверных. Он взыскивал с начальников, а они с подчинённых. И видел тщету своих усилий.
Стало быть, старость коснулась его своим первым, пока ещё мягким касанием, как бы предупреждая: пора береженья наступила. Наступила пора отказа от излишеств всякого рода: в еде и питье, радостей, даруемых женщинами...
Обидно. Хочется чувствовать себя сильным, способным провести ночь в наслаждениях. Увы...
Кто затеял эту злосчастную войну? Разве она нужна правоверным?
Шведский король — вот огниво и трут. Он писал льстивые послания султану, убеждая его в слабости царя. И в душе султана затлела искра, воспламенившая костёр войны.
Кто знает, каков будет исход. Султан повелел пригласить шведа в армию, дабы подавал советы и попытался устроить боевые порядки на европейский манер, как некогда обязался.
Бессмысленная затея. Войско не устраивают на ходу. На переустройство нужно положить годы. Его, визиря, устраивает второй Юсуф-паша, граф Понятовский. Он симпатичен, старается ни во что не вмешиваться, время от времени выступает в диване с дельными советами. В нём нет высокомерия, присущего всем европейцам, во всяком случае он его тщательно прячет.
— Повелитель правоверных, да продлит Аллах его дни, хотел бы присутствия высокого гостя и союзника султана короля шведов в нашей армии, — торжественно провозгласил визирь. — Мне прислан хатт-и-хумаюн, — он достал из ларца свиток с красной султанской печатью и благоговейно поднёс его к губам, — с таковым пожеланием. Я прошу тебя, наш друг и советник, Юсуф-паша, отправиться к своему повелителю королю Карлу и изложить ему пожелание могущественного султана, дабы он мог прибыть к нашей армии до начала активных военных действий.
Понятовский усмехнулся:
— Ты знаешь, друг мой и высокий покровитель, что отныне мой повелитель одновременно и твой повелитель. Но я готов отправиться к королю, притом завтра же. Но сказать по правде, сомневаюсь, что король согласится.
— У тебя будет сильная и многочисленная свита, — поторопился ободрить его садразам. — Мы отправляем в Бендеры Джин-пашу с большим отрядом. — И, заметив, что Понятовский вопросительно вскинул брови, добавил: — Наши люди доносят, что русские собираются напасть на Бендеры и захватить крепость.
— Сомневаюсь, превосходительный садразам, что у них есть такое намерение. С военной точки зрения это было бы бессмысленно, и царь Пётр наверняка это понимает. Вряд ли твои люди смогли с достоверностью проникнуть в замыслы русских.
— Другие агенты доносят, что конный корпус генерала с нерусской фамилией отправлен, чтобы разрушить нашу переправу у Исакчи. Я приказал отправить и туда десятитысячный отряд. Переправа у Исакчи очень важна для снабжения армии.
— Вот эту предосторожность я бы одобрил, — согласился Понятовский. — В любом случае эта переправа нуждается в надёжной охране.
Ох уж эти турецкие агенты! Разведочная служба в войске садразама была поставлена довольно-таки слабо. В основном визирь пользовался случайно притекавшими сведениями, нередко из третьих рук. И сейчас армия двигалась вслепую, не зная толком, где неприятель и какова его численность.
Он, Понятовский, не раз предлагал предводителю создать разведочную службу на европейский манер. Визирь благосклонно выслушивал его, соглашался, но всё оставалось по-старому. Уроки минувших войн ничему не научили турок. Они вообще не желали ничему учиться у гяуров, всецело полагаясь на свою многочисленность, а всего больше на милость и покровительство Аллаха и его пророка Мухаммеда. Разве с их помощью и заступничеством не покорили они множество народов и в Европе, и в Африке, и в Азии; разве ислам не распростёрся вплоть до Китая?! Учение пророка — победительное учение! Кто мог устоять перед ним, перед святыми истинами и вселенской мудростью Корана? Так стоит ли чему-нибудь учиться у тех, кто не верит в могущество Аллаха, у христиан, у неверных?! Помог ли неверным их Бог, которого они считают истинным?
Понятовского раздражало такое самодовольство. Победы турецкого оружия оставались в прошлом. Они были достигнуты благодаря завоевательному порыву фанатичных полчищ. Мирные земледельческие народы ничего не могли им противопоставить. Европа была разобщена, её раздирали религиозные войны и королевские междоусобицы.
Понятовский чувствовал себя меж двух огней. Меж двух огней высокомерного упрямства — короля и визиря. Порою он приходил в отчаяние. Хорошо бы махнуть на них рукой и возвратиться к родным пенатам. Но, увы, там хозяйничали русские, и он отрезан от них. Он объявлен вне закона, как сторонник Карла и Лещинского. Утешал себя: что бы стал делать в имении? Заниматься хозяйством? На то есть управляющие. Ездить по соседям, выслушивая одни и те же разговоры и жалобы — на безденежье, на скудные доходы, на нерадивость крестьян и воровство управляющих, на умаление Польши? Были бы ещё псовые охоты и однообразное пьянство...
Нет уж: лучше Карл, турки, кочевая жизнь!
Джин Али-паша был известен своей отвагой, а его серденгечти все сплошь храбрецы. Серденгечти по-турецки — сорвиголова. Их бросали в самое пекло, где круто заваривалась сеча и надо было вырвать победу. И они её вырывали.
Их было около трёх тысяч — достаточно для Бендер с их немалым гарнизоном. Только вряд ли царь Пётр нападёт на Бендеры, разве что для того, чтобы захватить короля Карла.
Понятовский рассуждал вслух. Рядом с ним покачивался в седле Джин Али-паша — сущий джинн со спутанной чёрной бородой и глазами как две плошки. Он, похоже, был согласен с Понятовским: Бендеры русскому царю ни к чему. Осада крепости будет долгой и потребует немалых сил. Нет, московиты туда не сунутся...
Джин Али-паша то ли кивал головой, то ли голова моталась в такт скачке. Признался: доволен поручением садразама. В армии его отряду жилось как всем, а он заслуживал лучшей доли. Его молодцы застоялись, они давно не были в деле, а конь в стойле жиреет, только и всего. Теперь они смогут себя показать во славу Аллаха.
— Ты думаешь, что придётся сражаться?
— По крайней мере, кони растрясут жирок у моих серденгечти.
Отряд свернул круто вправо, к владениям Буджакского ханства. Места были все степные, нехоженые и неезженые. Малые селения укрывались в складках холмов. Серденгечти врывались в них пограбить и понасиловать. Джин им в том не препятствовал.
Понятовский успел привыкнуть к бесчинствам турецкого войска. Но тут он не выдержал.
— Эти несчастные настрадались от татарских грабежей, теперь дождались турецких, — сказал он со злостью. Джин Али-паша отвечал снисходительно:
— Они воины и должны есть, пить и иметь женщин. Что ты хочешь, эфенди, такова война. В этих селениях наша райя — наше стадо. Стадо следует стричь либо резать на мясо — так велит пророк. Мы поступаем по его заветам.
— Стадо надо беречь, иначе оно перестанет существовать, и вы, пастухи, останетесь без шерсти, сыра и мяса.
— Это не наше стадо, ты знаешь. Пусть об его умножении заботятся хозяева — татары.
— Они же единоверцы. А ты знаешь: собака собаку не ест.
— У нас говорят и так: что мне с того, что в Багдаде хурмы много. Что ты пристал, эфенди! У войны нет жалости.
Понятовский замолк. В самом деле: война есть война, ей дозволено всё. И хоть она прямо не досягнёт в эти мирные селения, но нрав её неукротим. У турок свой устав и его не изменить.
Степь простиралась на сотни вёрст. Травы стояли в рост человека. Они таинственно шуршали при малейшем дуновении ветра. Шуршали — перекликались. Там, в этих зарослях, шла своя жизнь, не желавшая явить себя людям. Лить птицы свободно и бесстрашно проносились над их головами.
Всё дышало жаром: земля, дорога, которой держался отряд, как видно, недавно проложенная среди зарослей, сами травы, успевшие наполовину выгореть. В этом море растений господствовал жёлтый цвет — цвет солнца, цвет созревших хлебов, цвет увядания. Но оно не дождётся своих косцов.
— Не дай Бог в степи полыхнёт пожар, — поёжился Понятовский.
— Зато будет много жареного мяса, — откликнулся паша. У него были свои представления о благе и несчастье. Что ж, каждому своё и у каждого своё.
— Где расположимся на ночлег? — спросил Понятовский, желая переменить тему.
— Под Каушанами. Там можно кое-чем разжиться.
Каушаны были столицей Буджакского ханства. Управляет им мурза, провозгласивший себя ханом, вассал Девлет-Гирея. Кавуш по-татарски — перекрёсток, место встречи: там-де встретили ногаи старца-вещуна, который накормил их лепёшками и велел поселиться в этом месте, предсказав, что станет оно славно и многолюдно.
Понятовский знал, что Девлет-Гирей повелел мурзе, коль скоро русские выйдут на Днестр, отогнать подальше татарские стада, дабы не покусились они на скот, зная, сколь он обилен. Он сказал об этом Али-паше. Тот свирепо выругался.
— Выходит, не видать нам мяса. А мои молодцы иной еды не признают.
— Устроим охоту — степь богата дичью. Тут тебе и туры, и джейраны, и птица...
— Ты смеёшься надо мной, эфенди, — ухмыльнулся паша. — Мои молодцы охотятся только на людей и на их стада. За дичью же надо долго гоняться, да ещё удастся ли догнать. Нам ни одного табуна дорогой не попалось. Нет, это не для серденгечти, да и накормишь ли такую ораву охотой.
Затемно отряд разбил бивак под Каушанами. До их ушей доносилась вечерняя перекличка муэдзинов, сзывавших правоверных к молитве, кое-где теплились огни.
Джин Али-паша послал котловых в селение за скотом. Костры уж были разожжены, в котлах начинала закипать вода, а посланные всё не возвращались.
— Они ведут малую войну, — пояснил паша. — Могла бы быть и большая, да только, слава Аллаху, татары ушли в набег.
— Откуда ты знаешь, почтеннейший?
— Разве непонятно — никто не стреляет.
Наконец послышалось мычание и блеяние, а потом — предсмертные хрипы. Скот резали умельцы, привыкшие к разнообразной резне. Они же свежевали его с необычайной сноровкой прирождённых мясников, разделывали и тотчас бросали в котлы.
Понятовский, невольный кочевник, был приучен и к этим звукам, и к этой бивачной суете. От его аристократизма мало что осталось. Это только первое время проходило в страданиях тела и души, шокированных всем походным бытом, его грязью и вонью. А потом он притерпелся и свыкся — правда, не без труда.
Джин Али-паша между тем чувствовал себя совершенно непринуждённо и в этой обстановке, и среди этих людей: он был совершенно таким, как они. Вид крови и всякое убийство были ему привычны — резали ль барана иль человека.
Он позвал Понятовского в свой шатёр на трапезу — его молодцы довольствовались ужином и ночлегом под открытым небом. Им принесли по большому бараньему боку. Мясо пахло дымом и было дурно сварено. Понятовский глодал его с такой же жадностью, как паша и его оруженосцы, так же, как они, обсасывая жирные пальцы.
Проснувшись, граф решил бегло осмотреть Каушаны — любознательность не покидала его ни в каких обстоятельствах. Описывать было почти нечего: в походном дневнике осталась лишь краткая запись. Три мечети вознесли свои минареты перстами, указующими правоверным в небо — обитель Аллаха. Возвращаясь, он набрёл на православную церквушку, забившуюся в щель и словно бы пригнувшуюся, чтобы быть как можно незаметней. Такой униженности ему ещё не приходилось видеть: мечети со своими минаретами могли торжествовать...
Днём они достигли Бендер. Понятовский представился сераскеру Кара Мехмед-паше и после обмена традиционными любезностями, после кофе и шербета отправился в Варницу.
Он был тронут: король, этот сухарь, которому было чуждо проявление чувств, обрадовался ему, обрадовался непритворно, шумно.
— Дорогой граф, могу признаться — я вас заждался. Мне вас не хватало. Долгонько же вы обретались у этих варваров. Рассказывайте, рассказывайте!
Что могло обрадовать либо утешить короля? Только то, что армия визиря почти втрое превышает войско московитов. Всё же остальное было почти неутешительно.
Понятовский некоторое время колебался: говорить — не говорить? Но король обязан знать правду, как бы ни горька она была, ибо все короли предпочитали знать правду, а распространять неправду.
— Ваше величество извещены, что господарь Кантемир передался русским?
Карл кивком головы подтвердил.
— Дальше, граф, дальше.
— Войны не хотят ни в Константинополе, ни в самой армии визиря. Султан поручил ему прощупать склонность царя Петра к мирным переговорам...
— Ну и что же? — нервно подхлестнул его король.
— Визирь послал в русский лагерь письменное предложение приступить к мирным переговорам, но царь оставил его без ответа.
— Единственный раз я одобряю царя! -— воскликнул Карл, потирая руки. — Чёрт возьми, при троекратном превосходстве в людях и пятикратном в артиллерии можно разбить царя наголову. Я берусь это сделать. Я готов сразиться с ним! И победить! Да здравствует ненавистный, но мужественный царь Пётр!
Карл вскочил и возбуждённо стал расхаживать по кабинету. Понятовский ещё ни разу не видел его в таком состоянии.
— Надеюсь, султан доверит мне своё войско, и я покажу миру, на что способен король Швеции, — почти -выкрикнул Карл. — Нет, граф, я не сломлен Полтавой, как полагают многие. То был в известном смысле урок, и я его усвоил сполна. Теперь я готов сразиться хоть с самим Александром Македонским... Но надо основательно подготовить войско визиря. Ведь это сброд, вы наверняка можете подтвердить.
— Вы совершенно правы, государь, — сброд. Иного названия турецкая армия не заслуживает.
— Я приставлю к этим варварам моих шведов в качестве инструкторов. У Потоцкого среди ваших соплеменников тоже найдутся бывалые воины, обученные европейской системе строя и боя — возьмём и их в учителя...
Понятовский молчал всё то время, пока Карл развивал перед ним свои стратегические и тактические планы. Ему предстояло вылить на короля ушат холодной воды. Начать с того, что султан вовсе не собирался доверить ему свою армию. Он отвёл, уже отвёл королю всего лишь роль советника при визире. К тому ж времени на обучение турецкого войска уже не оставалось, да и Балтаджи на то не согласился бы.
Акции короля шведов пали у турок ниже низкого. Он был для них всего лишь нежелательный иждивенец — об этом сказал ему каймакам в доверительной беседе. На это намекал и садразам. Об этом, не стесняясь, говорил хан Девлет-Гирей. Султан не принял плана короля — он опасался сообщить об этом Карлу, боясь, что эта весть повергнет короля в неописуемое бешенство...
— Султан внял моим доводам, — упоённо продолжал Карл. — Конечно, визирю следовало бы повести армию к Бендерам — это более соответствовало бы моей главной цели. Она, как вы знаете, заключается в том, чтобы придвинуть театр военных действий как можно ближе к владениям царя Петра. Наконец, крепости на Днестре — Анкерманская, Бендерская, Сорокская и Хотинская — стали бы опорными пунктами и центрами снабжения турецкой армии. Мои войска смогли бы окружить и запереть армию царя...
«Боже мой, — думал тем временем граф, — он уже говорит «мои войска». И мне придётся отрезвить его, иначе бесплодные мечтания завладеют всем его существом».
Но король был так воодушевлён и так красноречив, что у Понятовского язык не поворачивался остановить его вдохновенный монолог. Он всё ждал, что Карл наконец иссякнет и тогда можно будет говорить.
Король, однако, и не думал умолкать. Его можно было понять: он изнемог от бездельного и бесцельного сидения под стенами Бендерской крепости. Его деятельная натура жаждала бури и натиска. Он жаждал высоты, с которой его низвергла злая судьба. Наконец-то, казалось ему, султан откроет ему его главное поприще, и он вынет меч из ножен. Война могла не только возвратить Турции Азов и Таганрог, открывшие России дорогу в Чёрное море — турецкое море, но и подчинить ей весь юг, лежавший во владениях царя...
Наконец король выговорился и замолк. Понятовский поспешил воспользоваться этим.
— Ваше величество, — осторожно начал он, — великий визирь Балтаджи Мехмед-паша получил грамоту султана, в которой тот предлагает ему...
— Ну что, что?! — нетерпеливо перебил его Карл, жаждавший услышать то, что нарисовало ему воображение. — Говорите же, чёрт возьми! А то вы тянете и тянете, словно язык ваш одеревенел.
— Предлагает ему призвать вас в армию... — Язык и в самом деде плохо повиновался Понятовскому; он предвидел взрыв и боялся его, понимая, что сейчас нанесёт самолюбию короля нестерпимый удар.
— Граф, вы стали несносны! Что с вами? Я жду. Ну же!
— ...в качестве главного советника при визире, — наконец закончил Понятовский.
Он ждал вспышки гнева, ругани — король был великий ругатель, топанья ногами. Но Карл неожиданно миролюбиво произнёс:
— И с этим вы явились ко мне, граф? Неужели этот турецкий индюк мог осмелиться предложить такое мне? Мне! Королю шведов?!
Он замолк и тяжело плюхнулся в кресло. Морщины на его лице сошлись, он весь побагровел, казалось, вот-вот с ним случится удар. Чуть подавшись вперёд, он в упор спросил Понятовского:
— Как вы могли, граф, не то что высказать мне оскорбительное предложение визиря, но даже согласиться передать его?! Как вы могли промолчать, не отвергнуть, не возмутиться?!
— Я всего лишь слуга вашего величества, — голосом, дрожавшим и от возмущения и от гнева, вымолвил Понятовский. — В турецком стане, представляя вашу особу, я тоже своего рода невольник. Я пробовал сказать садразаму, что такое предложение не для вашего королевского величества. Но он сослался на то, что оно исходит от самого султана. Таким образом, и я был поставлен в унизительное положение, в котором, увы, нахожусь и поныне.
— Ну ладно, оставим это, я приношу вам свои извинения, — устало произнёс Карл. — Разумеется, вы тут ни при чём. Я напишу султану. Но, к сожалению, будет уже слишком поздно.
Он замолчал, сгорбившись в своём кресле. В эту минуту он был похож на старца. Графу стало его жаль: высокий дух претерпел унижение тем более тяжкое, что положение короля оставалось зависимым. И Понятовский решился высказать наконец то, что давно хотел, но не решался:
— Государь, вам надо вернуться в Швецию. Любым способом, любой ценой. Там ваш трон, там ваше место. Шведы ждут своего короля.
— А риксдаг, а мои министры? — желчно отозвался Карл. — Они не хотят моего возвращения — я причиняю им слишком много беспокойства. И потом: как я могу возвратиться? Как беглец? Как преследуемая дичь? Нет, я не дичь, дорогой граф, — я, как вы знаете, всегда был охотником, притом удачливым. Но вы правы: я должен возвратиться в Швецию. Но это возвращение должно быть гласным. Я и рассчитывал на то, что султан даст мне войско и я смогу возвратиться не как беглец, а как триумфатор. Теперь я понял: турки будут держать меня в унижении и на привязи...
В самом деле, положение представлялось безвыходным, ломал голову Понятовский, возвращаясь от короля. Карл, несомненно, оказался в западне. Король не может быть прислужником — ему должны прислуживать. И он не может пробраться в Стокгольм как вор.
«Но я-то, я-то! — с горечью думал он. — Оказался меж молота и наковальни, меж турок и короля. И я тоже унижен. И я — невольник чести. А выхода нет. Я привезу визирю решительный отказ короля. Как он примет его? С пониманием? Нет, скорей с презрением. Неверный, каков бы он ни был, — слуга мусульманина. Таковы понятия в стане садразама. И сам визирь не поступится своей властью ни на пядь».
...Возвратившись, Понятовский застал армию визиря продвинувшейся едва на две мили против течения Прута. Визирь приказал найти удобные места для наведения переправ. О планах русских и предавшегося им Кантемира доподлинно не было ничего известно. Визирю представлялось, что следовало прежде всего разорить изменническое гнездо — Яссы. В этой мысли его укрепляли Девлет-Гирей и Осман-кяхья.
Понятовского встретили радушно. Он был свой — паша. Полагали, что он ренегат — то бишь христианин, принявший ислам. Таких было много. К тому же всех подкупал его турецкий — он был почти безукоризнен. Ренегатов было не мало и среди высокопоставленных беев, и среди пашей, и среди бейлербеев — губернаторов провинций. На их происхождение не обращали внимания, главным почиталась верность исламу и султану.
— Когда нас посетит король шведов? — первым делом осведомился визирь. — Я прикажу устроить ему достойный приём, оказать королевские почести. Можешь мне поверить: ему у нас будет не хуже, чем под боком у сераскера Бендер.
— Ты забыл про крепостные стены, высокий садразам, — со смехом произнёс Девлет-Гирей. — У тебя нет такой защиты, о любимец султана.
— Стены не нужны храброму, — визирь решил защитить короля. — Он сам стена и щит против врагов и меч, карающий их.
— Если он такой храбрец, как ты говоришь, то отчего так долго отсиживается в Бендерах? — занял сторону хана Осман-кяхья.
Понятовский понял, что ему пора вступиться за короля. Тем более что представилась возможность избежать неприятных объяснений.
— Король не может поступиться своим королевским достоинством и бежать из убежища, великодушно предоставленного ему султаном, да продлятся его дни. Ему должны быть созданы достойные условия для возвращения в Швецию. Условия, приличествующие государю, повелителю славного и доблестного народа. Такие условия, я уверен, создаст ему султан.
— Да, я тоже так полагаю, — желчно заметил визирь. — Мы должны выпроводить короля шведов самым достойным образом. Вот закончится эта война, и мы предоставим ему часть нашего войска для сопровождения. И пусть отправляется в свою Швецию и правит там сколько угодно. Мы даже готовы заключить с ним союз против наших общих врагов — но только тогда, когда он объявится в своей столице.
Все они уже забыли о главном — о прибытии короля в ставку. Они принялись язвить его: Полтава была сравнительно свежим и несмываемым клеймом. Кроме того, каждому из них пришлось столкнуться с надменностью шведского короля. Карл, оказавшись в чужом стане, вёл себя так, словно и турки были в его подданстве. Он требовал почестей, подчинения, денег, охранения, войска. Он был лишён какой-либо гибкости — сын короля и сам король. Он был воин, только воин, король-воин и воин-король. Всё остальное предоставлялось его приближённым, его генералитету, министрам его двора.
Лишённый многого из того, чем он владел и чем повелевал, Карл чувствовал себя как рыба, выловленная из воды. «Разве турки могли понять это, — с сожалением думал Понятовский. — Чтобы понять, каково королю в неволе, надо самому быть королём».
— Однако ты не сказал, почтеннейший Юсуф-паша, когда твой король прибудет к нам в армию, — спохватился визирь.
— Да-да, — подхватил Девлет-Гирей. — Когда же мы будем иметь счастье узреть его лик, подобный луне или самому солнцу?
— Король шведов, — как можно более строго и официально начал Понятовский, ибо следовало преподнести весть, которую он собирался сообщить, с подобающей серьёзностью, исключающей какие-либо насмешки, — шлёт лучшие пожелания любимцу султана Балтаджи Мехмед-паше, доблестному воину и победительному предводителю войска, равно всем его приближённым и сподвижникам. Он желает всем победы над русским царём и изменником Кантемиром, ибо войско султана, несомненно, одержит столь важную победу. Его величество король уполномочил меня сообщить, что он не прибудет к войску, ибо ему, по его высокому званию, не подобает быть в подчинённой роли...
— Ха-ха-ха! — раскатился Девлет-Гирей. — Вы всё слышали! Я это предвидел. Надменный король желает сам возглавить войско султана. Небывалое дело! Неслыханное дело! Гяур ведёт в бой орду-и-хумаюн — султанскую армию, армию пророка. Готов ли ты уступить ему своё место, о превосходительный садразам? Ведь на меньшее он не согласен.
— Ещё чего, — угрюмо произнёс визирь. — Это невозможно. Ещё чего!