Человек с предрассудками

Русское дворянство родилось как военная каста. Дворянин был человек с оружием, и назначением его было вооруженное вмешательство в ход жизни — война, подавление мятежа. В полной мере Пушкин осознавал себя наследником этой суровой традиции дворянства: «Мой предок Рача мышцей бранной Святому Невскому служил…».

После Лицея он долго колебался, идти в статскую или военную службу. Можно с уверенностью сказать: ежели бы в то время началась или предвиделась война, он стал бы офицером.

Храбрец Липранди, прошедший несколько войн, вспоминал: «Александр Сергеевич всегда восхищался подвигом, в котором жизнь ставилась, как он выражался, на карту. Он с особенным вниманием слушал рассказы о военных эпизодах; лицо его краснело и изображало жадность узнать какой-либо особенный случай самоотвержения; глаза его блистали, и вдруг он часто задумывался. Не могу судить о степени его славы в поэзии, но могу утвердительно сказать, что он создан был для поприща военного, и на нем, конечно, он был бы лицом замечательным; но, с другой стороны, едва ли к нему не подходят слова императрицы Екатерины II, сказавшей, что она бы „в самом младшем чине пала в первом же сражении на поле славы“».

Он так живо представлял себя на войне, что мог написать в двадцатом году:

Это не были свирепые мечты слабого человека, боевая ярость, переживаемая наедине с листом бумаги и не могущая вырваться в реальность. В армии, с которой Пушкин шел к Арзруму летом двадцать девятого года, о его бесстрашии возникали легенды. «При всякой перестрелке с неприятелем, во время движения вперед, Пушкина видели всегда впереди скачущих казаков и драгун прямо под выстрелы», — вспоминал потом один из офицеров Паскевича, ссылаясь на очевидцев и в том числе на Вольховского, лицейского друга Пушкина, талантливого военного, прямого и правдивого. Разумеется, мемуарист усилил реальную ситуацию — «всегда», «при всякой перестрелке», — но безусловно, что высокая репутация Пушкина среди офицеров сражающейся армии имела все основания.

Но это было позже. А в молодости — крепко сложенный, мускулистый, с прекрасной реакцией, наездник, фехтовальщик и стрелок, он жаждал физического действия. Он понимал азарт и прелесть физического противоборства и постоянно к нему стремился.

Из кишиневской тетради

Автограф Пушкина. 1821 г.

Молодой офицер Лугинин, приехавший в Кишинев в двадцать втором году, записал в дневник: «Дрался я с Пушкиным на рапирах и получил от него удар очень сильный в грудь». А через три дня: «Дрались на эспадронах с Пушкиным, он дерется лучше меня и, следовательно, бьет».

Он любил держать в руках оружие. В Кишиневе носил с собой пистолет, которым однажды угрожал молдавскому боярину, отказавшемуся от поединка. Ему доставлял удовольствие сам процесс стрельбы. Всю взрослую жизнь он упражнялся в стрельбе при всякой возможности и стал первоклассным стрелком.

Смолоду в нем играл избыток сил, который требовал боевого и псевдобоевого выхода. Он был готов и к прямой драке. Дневник Павла Ивановича Долгорукова за двадцать второй год: «История Пушкина с отставным офицером Рутковским. Офицер этот служил некогда под начальством Инзова и по приглашению его приехал сюда для определения к месту. Сегодня за столом зашел между прочим разговор о граде, и Рутковский утверждал, что он помнит град весом в 3 фунта. Пушкин, злобясь на офицера со вчерашнего дни, стал смеяться его рассказам, и сей, вышед из терпения, сказал только: „Если вам верят, почему же вы не хотите верить другим?“ Этого было довольно. Лишь только успели встать из-за стола и наместник вышел в гостиную, началось объяснение чести. Пушкин назвал офицера подлецом, офицер его мальчишкой, и оба решились кончить размолвку выстрелами. Офицер пошел с Пушкиным к нему, и что у них происходило, это им известно. Рутковский рассказывал, что на него бросились с ножом, а Смирнов, что он отвел удар Пушкина; но всего вернее то, что Рутковский хотел вырвать пистолеты и, вероятно, собирался с помощью прибежавшего Смирнова попотчевать молодого человека кулаками, а сей тогда уже принялся за нож. К счастию, ни пуля, ни железо не действовали, и в ту же минуту дали знать наместнику, который велел Пушкина отвести домой и приставить к дверям его караул». История эта свидетельствует о полном пренебрежении к требованиям дуэльного кодекса.

Жизнь его после Лицея и до Одессы шла от вызова к вызову, от поединка к поединку. Бывали ситуации анекдотические, а бывали и чреватые кровью.

Году в восемнадцатом, после Лицея, он стрелялся с Кюхельбекером. Это было совсем не серьезно. Но вскоре, поссорившись в театре с неким майором Денисевичем, получил от него нечто вроде вызова. Денисевич оказался трусом и при секундантах взял свой вызов обратно. Однако ни Пушкин, ни его секунданты этого предвидеть не могли — они готовы были к дуэли по всей форме.

В этот же период произошла и «дуэль с неизвестным», ибо противник Пушкина остался для потомков анонимом.

20 марта 1820 года Екатерина Андреевна Карамзина писала Вяземскому: «У Пушкина каждый день дуэли». Она, разумеется, преувеличивала. Но вряд ли истории с Кюхельбекером или Денисевичем давали ей основания для этого, пускай иронического, утверждения. Мы многого не знаем, хотя некоторые смутные сведения и сохранились. Лугинин, сдружившийся с Пушкиным в Кишиневе, записал в дневнике после их разговора: «Носились слухи, что его высекли в Тайной канцелярии, но это вздор. В Петербурге он имел за это дуэль». Сведения эти явно шли от самого Пушкина, ибо в том же разговоре он рассказал Лугинину о предстоящем поединке с распространителем этих слухов Толстым-Американцем, и Лугинин предложил себя в секунданты.

Два с половиной кишиневских года были особенно богаты дуэльными ситуациями.

В двадцать первом году он стрелялся с Зубовым — это был поединок нешуточный. Недаром именно дуэль с Зубовым вспоминал он между обмороками, в окровавленной карете, возвращаясь с Черной речки… Зубов, офицер Генерального штаба, уличенный Пушкиным в нечистой игре, промахнулся. Пушкин не использовал своего выстрела.

В январе двадцать второго года он получил вызов от полковника Старова. Повод был пустячный: на танцах музыканты по требованию Пушкина сыграли мазурку вместо заказанной молодым офицером кадрили. Старов — командир полка, в котором служил офицер, — счел это оскорблением полку. Пушкин повел себя так, что поединок стал неизбежен. Боевой офицер, участник наполеоновских войн, известный храбростью и твердостью характера, Старов был опасным противником. Ход поединка изложил потом Липранди: «Погода была ужасная; метель до того была сильна, что в нескольких шагах нельзя было видеть предмета, и к этому довольно морозно… Первый барьер был на шестнадцать шагов; Пушкин стрелял первый и дал промах, Старов тоже и просил поспешить зарядить и сдвинуть барьер; Пушкин сказал: „И гораздо лучше, а то холодно“. Предложение секундантов прекратить было обоими отвергнуто. Мороз с ветром… затруднял движение пальцев при заряжании. Барьер был определен на двенадцать шагов, и опять два промаха. Оба противника хотели продолжать, сблизив барьер; но секунданты решительно воспротивились, и так как нельзя было помирить их, то поединок был отложен до прекращения метели». Помирить их удалось с трудом. Старов хотел продолжить поединок в зале дворянского клуба, и Липранди не сомневался, что Пушкин «схватится за мысль стреляться в клубном доме». По условиям дуэли, — стреляться до результата — это означало смерть или тяжкое ранение одного из противников. Липранди и секундант Пушкина Алексеев, его близкий приятель, все же уладили дело. Пушкин, однако, был недоволен бескровным исходом поединка.

А. С. Пушкин

Автопортрет. 1824 г

Старов, знавший толк в храбрости, оценил поведение своего противника: «Я хотел сказать по правде, что вы так же хорошо стояли под пулями, как хорошо пишете».

Судя по воспоминаниям свидетелей того периода его жизни, он не просто использовал мало-мальски подходящий повод для создания дуэльной ситуации, но и провоцировал, когда и повода-то не было. В октябре двадцатого года из-за пустячной ссоры за бильярдом он вызвал сразу брата генерала Михаила Орлова, уланского полковника Федора Орлова, потерявшего ногу в одном из сражений 1813 года, и своего приятеля Алексеева, тоже некогда лихого кавалерийского офицера. Ссору погасили благоразумие Орлова и Алексеева и старания Липранди.

«Однажды, — вспоминал Липранди, — в разговоре упомянуто было о каком-то сочинении. Пушкин просил достать ему. Тот с удивлением спросил его: „Как! вы поэт и не знаете об этой книге?!“ Пушкину показалось это обидно, и он хотел вызвать возразившего на дуэль». Было это в марте двадцать первого года.

И. П. Липранди

Акварель Г. Геда. 1820-е гг.

В марте двадцать второго он в разговоре с одной кишиневской дамой предложил себя в качестве дуэльного бойца — мстителя за обиду, которую кто-то ей нанес. После довольно грубого отказа дамы, изумленной этим предложением, он вызвал на поединок ее мужа, а когда тот отказался, дал ему пощечину.

Дуэльные ситуации были его стихией. Все, кто наблюдал его у барьера, говорили о его благородном и деловитом хладнокровии в эти минуты.

Вельтман: «Я… был свидетелем издали одного „поля“, и признаюсь, что Пушкин не боялся пули точно так же, как и жала критики. В то время как в него целили, казалось, что он, улыбаясь сатирически и смотря на дуло, замышлял злую эпиграмму на стрельца и на промах». (Вельтман говорит о двух известных ему «полях» — поединках — Пушкина, состоявшихся в летних садах под Кишиневом. Один — с Зубовым. Противник во втором нам неизвестен.)

Имеются два свидетельства — Даля и Александра Тургенева — о каком-то поединке Пушкина в Одессе, окончившемся бескровно.

Липранди, герой нескольких войн и поединков, точно и сжато очертил характер Пушкина-дуэлянта: «Я знал Александра Сергеевича вспыльчивым, иногда до исступления; но в минуту опасности, словом, когда он становился лицом к лицу со смертию, когда человек обнаруживает себя вполне, Пушкин обладал в высшей степени невозмутимостью, при полном сознании своей запальчивости, виновности, но не выражал ее. Когда дело дошло до барьера, к нему он являлся холодным, как лед. На моем веку, в бурное время до 1820 года, мне случалось не только видеть множество таких встреч, но не раз и самому находиться в таком положении, а подобной натуры, как у Пушкина, в таких случаях я встречал очень немного».

Что же это было? Неумение ценить свою и чужую жизнь? Гипертрофированное самолюбие?..

В июле двадцать первого года после несостоявшейся дуэли Пушкин писал своему противнику письмо, которое можно считать манифестом, энциклопедией его дуэльных представлений тех лет.

Карикатура на Дегильи

Рисунок Пушкина. 1821 г.

«К сведению г-на Дегильи, бывшего французского офицера. Недостаточно быть трусом, нужно еще быть им в открытую.

Накануне паршивой дуэли на саблях не пишут на глазах у жены слезных посланий и завещания; не сочиняют нелепейших сказок для городских властей, чтобы избежать царапины; не компрометируют дважды своего секунданта.

Все, что случилось, я предвидел заранее и жалею, что не побился об заклад.

Теперь все кончено, но берегитесь.

Примите уверение в чувствах, какие вы заслуживаете.

6 июня 1821. Пушкин.

Заметьте еще, что впредь, в случае надобности, я сумею осуществить свои права русского дворянина, раз вы ничего не смыслите в правах дуэли».

Дворянин не имеет права уклоняться от дуэли. И дворянин имеет неотъемлемое право на дуэль. «Осуществить свои права русского дворянина» — заставить противника выйти на поединок.

Дворянин не имеет права вмешивать государство — городские власти — в дуэльные дела, то есть прибегать к защите закона, запрещающего поединки.

Дворянин не имеет права опускаться на недворянский уровень поведения. Опускаясь на подобный уровень, он лишает себя права на уважительное, хотя и враждебное, поведение противника и должен быть подвергнут унизительному обращению — побоям, публичному поношению. Он становится вне законов чести.

И не только потому, что он вызывает презрение и омерзение сам по себе, а потому, главным образом, что он оскверняет самое понятие человека чести — истинного дворянина.

Через много лет, добиваясь дуэли с Дантесом и считая, что тот пытается уклониться, Пушкин собирался бить Геккернов на светском приеме — опозорить как людей вне чести и заставить драться.

Письмо к Дегильи — ранний аналог знаменитого письма к Геккерну.

Пушкин называл себя «человеком с предрассудками». Одним из главных предрассудков, определявших его жизнь, было представление о чести как абсолютном регуляторе поведения — личного, общественного, политического.

Предрассудок чести — этот жестокий эталон, с коим он подходил к любому явлению бытия, — пожалуй, ни у кого больше в русской культуре не встречался в столь чистом и всеобъемлющем виде.

В молодости он уверен был, что следует естественной дворянской традиции. В зрелые годы, и особенно к концу жизни, он убедился, что российское дворянство в массе своей либо растеряло понятие о чести, либо никогда им не обладало в достаточной степени…

Дворянское понятие о чести и о бесчестии во внятном Пушкину обличии появилось в послепетровские времена. Честь времен местничества вырастала из сознания незыблемости места рода и человека в государственной структуре. Боярину или дворянину допетровских времен в голову не приходило смывать оскорбление кровью на поединке или просто демонстрацией своей готовности убить или умереть ради чистоты репутации. В этом не было нужды. Государство регулировало отношения между подданными. И не потому, что оно было сильнее и зорче, чем после Петра. А потому, что благородные подданные больше доверяли государству и традиции и меньше связывали понятие чести со своей личностью. Если одному боярину за обиду выдавали другого головой, он считал себя удовлетворенным, хотя его заслуги в происходящем не было никакой. Все делала упорядоченность представлений о сословной ценности рода и человека, поддерживаемая царем. И потому в Уложении царя Алексея Михайловича вообще не упоминалось наказание за дуэль, а провозглашалось нечто иное: «А буде кто при царском величестве выймет на кого саблю или иное какое оружие и тем оружием кого ранит, и от той раны тот, кого он ранит, умрет, или в те же поры он кого до смерти убьет, и того убийца за то убийство самого казнити смертию.

А хотя буде тот, кого тот убийца ранит, и не умрет, и того убийца по тому же казнити смертию».

Тут главное — обнажение оружия в присутствии государя, то есть более важен факт оскорбления величества насилием в его присутствии, чем факт схватки и ее результат. И речь идет здесь отнюдь не о дуэлях в точном смысле слова, а о любом вооруженном инциденте в соответствующей обстановке. Рубка на саблях в царском пиру никакого отношения к делам чести на имела.

Реформы Петра сломали и уничтожили эти представления.

Первый император внес в сознание русского дворянина принципиальную двойственность. С одной стороны, знаменитая формула «знатное дворянство по годности считать» порождала у хорошо служащего офицера самоуважение и сознание своей личностной ценности. С другой, каждый более, чем когда-либо, чувствовал себя рабом — без намека на личное достоинство — по отношению к царю и к государству.

Петр мечтал о невозможном: о самостоятельных, инициативных людях — гордых и свободных в деловой сфере и одновременно — рабах в сфере общественной. Но ощущать личную ответственность за судьбу государства и быть при этом его рабом — немыслимо. В умах и душах русских дворян многие десятилетия шла борьба двух этих взаимоисключающих начал, принимая самые удивительные формы — от поддержки самодержавия Анны Иоанновны в 1730 году до участия в дворцовых переворотах. Эта длительная и жестокая борьба привела к образованию внутренне свободного дворянского меньшинства; о дворянском авангарде, достигшем наивысшего уровня самосознания в героях декабризма, именно об этом меньшинстве говорил Лев Толстой в 1858 году, отвергая претензии Александра II на приоритет правительства в деле освобождения крестьян: «Только одно дворянство со времен Екатерины готовило этот вопрос и в литературе, и в тайных и не тайных обществах, и словом, и делом. Оно одно посылало в 25 и 48 годах, и во все царствование Николая, за осуществление этой мысли своих мучеников в ссылки и на виселицы и, несмотря на все противодействие правительства, поддержало эту мысль в обществе и дало ей созреть так, что нынешнее слабое правительство не нашло возможным более подавлять ее…».

Бой в устье Невы

Гравюра А. Зубова. 1700-е гг.

Рождение дворянского авангарда, проницательного и самоотверженного, готового жертвовать собой ради истинных интересов страны и государства, не желавшего мириться с пагубной двойственностью, заложенной Петром в общественный процесс, было едва ли не главным позитивным результатом «петровской революции». Результатом, которого первый император не хотел и не ожидал.

Пройдет более века, и два государственных деятеля — Николай I и его министр народного просвещения Сергий Уваров — сделают безумную попытку перечеркнуть этот результат, изъять из общего исторического потока этот слой, вернуться к петровской мечте: просвещенный раб — идеальный подданный…

Появление дуэлей в России было неотъемлемой частью бурного процесса образования дворянского авангарда.

Право на поединок, которое, несмотря на жестокое давление власти, отстаивало послепетровское дворянство и особенно дворянский авангард, становилось сильным знаком независимости от деспотического государства. Самодержавие принципиально претендовало на право контролировать все сферы существования подданных, распоряжаться их жизнью и смертью. Сознательный дворянин, оставляя де-факто за собой право на дуэль, резко ограничивал влияние государства на свою жизнь. Право дуэли создавало сферу, в которой были равны все благородные, вне зависимости от знатности, богатства, служебного положения. Кроме, разве что, высших служебных степеней и членов императорской фамилии. Хотя в декабристские времена и это оказалось небезусловно.

Ввод в Петербург пленных шведских фрегатов

Гравюра А. Зубова. 1720 г.

Право на поединок стало для русского дворянина свидетельством его человеческого раскрепощения. Право на поединок стало правом самому решать — пускай ценой жизни — свою судьбу. Право на поединок стало мерилом не биологической, но общественной ценности личности. Оказалось, что для нового типа дворянина самоуважение важнее жизни. Причем для человека дворянского авангарда подлинное самоуважение доступно было лишь «другу человечества». Понятие чести не совмещалось с прозябанием, эгоизмом, общественной индифферентностью.

Но именно самоуважение вовсе не нужно было деспотическому государству. Самоуважение несовместимо с самоощущением раба. Проницательный Петр понял и предусмотрел возможность появления дуэлей и их реальный смысл. «Патент о поединках и начинании ссор» в «Уставе воинском» появился раньше, чем поединки успели сколько-нибудь распространиться в России. Это была превентивная мера, причем Петр явно ориентировался на германское антидуэльное законодательство. В конце XVII века в Германии издан был имперский закон, гласивший: «Право судить и наказывать за преступление предоставлено Богом лишь одним государям. Поэтому если кто вызовет своего противника на дуэль на шпагах или пистолетах, пешим или конным, то будет приговорен к смертной казни, в каком бы чине он ни состоял. Труп его останется висеть на позорной виселице, имущество его будет конфисковано».

Б.-Х. Миних

Гравюра с портрета Ж.-А. Девелли. 1764 г.

Зерно, разумеется, было в том, что дуэлянты посягали на высшее право государей — распоряжаться жизнью подданных. Недаром во Франции дуэль была объявлена оскорблением величества.

Представления Петра о тяжести вины дуэлянтов были строго определенными: «Если случится, что двое на назначенное место выедут, и один против другого шпаги обнажат, то Мы повелеваем таковых, хотя никто из оных уязвлен или умерщвлен не будет, без всякой милости, такожде и секундантов или свидетелей, на которых докажут, смертию казнить и оных пожитки описать… Ежели же биться начнут, и в том бою убиты и ранены будут, то как живые, так и мертвые повешены да будут».

С течением времени эти положения Устава приняли более развернутый вид: «Все вызовы, драки и поединки через сие наистрожайше запрещаются таким образом, чтобы никто, хотя б кто он ни был, высока или низкого чина, прирожденный здешний или иноземец, хоть другой кто, словами, делом, знаками или иным чем к тому побужден или раззадорен был, отнюдь не дерзал соперника своего вызвать, ниже на поединок с ним на пистолетах или шпагах биться. Кто против сего учинит, оный всеконечно, как вызыватель, так кто и выйдет, иметь быть казнен, а именно, повешен хотя из них кто будет ранен или умерщвлен, или хотя оба не ранены от того отойдут. И ежели случится, что оба или один из них в таком поединке останется, то их и по смерти за ноги повесить».

И в следующем пункте: «Ежели кто с кем поссорится и упросит секунданта (или посредственника) онаго купно с секундантом, ежели пойдут и захотят на поединке биться, таким же образом, как и в прежнем артикуле упомянуто, наказать надлежит».

Тут явственное стремление охватить законом все виды вооруженного самосуда, отменяющего в сфере личных конфликтов юрисдикцию государства.

Роль катализатора опасного для монархии процесса играли европейские офицерские нравы.

Петр I

Гравюра с портрета К. Каравака. 1716 г.

Один из любимцев Петра последних лет генерал Миних в свое время едва не погиб на поединке. Осенью 1705 года он записал в дневнике: «Августа 28-го был опасно ранен на дуэли с капитан-поручиком Вобезером, с которым я перед тем ни разу не говорил; я нанес ему поверхностную рану через грудь от одного сосца до другого, а он проткнул мне два раза правую руку и в последний раз, когда я был утомлен потерею крови, попал в локтевой сустав с такою силою, что шпага прошла насквозь до самого горла».

Петр понимал, что появление в русской армии иноземных офицеров, обучение русских дворян в Европе неизбежно принесут в Россию дуэльный обычай, и делал все возможное, чтоб его нейтрализовать.

Хотя он, несомненно, различал поединок и драку с применением оружия, но он не желал терпеть в русской армии ничего, хотя бы отдаленно напоминающего поединки. Когда в 1709 году генералы Ренне и Розен в подпитии бросились друг на друга со шпагами, и Ренне был серьезно ранен, то хоть Петр и не расценил это как поединок, однако — пускай с почетом — но отправил Розена в отставку.

В сентябре 1717 года Конон Зотов, который надзирал за молодыми дворянами, постигавшими морское дело во Франции, сообщил кабинет-секретарю Макарову: «Еще принужден сие письмо написать до вашей милости, в котором доношу, что гардемарин Хлебов поколол шпагою гардемарина Барятинского и за то под арестом обретается; г. вице-адмирал не знает, как их приказать содержать, ибо у них таких случаев никогда не прилучается; хотя колются только честно, на поединках, лицом к лицу».

Узнав о случившемся, Петр раздраженно предписал: «Понеже уведомились мы, что гардемарины наши в Бресте и в Тулоне живут не смирно и некоторые между собой передрались и перекололись шпагами, того для объявите об них адмиралтейским судьям или отпишите, дабы их за преступления их штрафовали по своим правам, как надлежит, кто чего будет достоин».

Царь отдавал столь необходимых русскому флоту специалистов во власть французскому судопроизводству и готов был лишиться их, но не желал привнесения извне дуэльной заразы. Он догадывался, что схватка гардемаринов — не просто мальчишеское буйство.

Судя по письму Зотова, то, что произошло между Хлебовым и Барятинским, было мало похоже на поединок. Но в подобных происшествиях уже содержалось зерно будущей дуэльной традиции. Русское дворянство будет вырабатывать эту традицию много десятилетий — мучительно, неуклюже, кроваво, но — неуклонно. И постепенно доведет ее до истинно общественных высот, до высоты мятежного смысла.

Право на дуэль, вопреки мнению Екатерины II, в конечном счете оказалось отнюдь не слепым подражанием Европе, а потребностью общественного самоутверждения, средством защиты своей личности от всеобъемлющих претензий деспотического государства.

Но для того, чтобы дуэли стали общественным фактором, угрожавшим всеобъемлющей самодержавной власти над всеми сторонами человеческого существования, должно было выкристаллизоваться и очиститься новое понятие чести. А для того, чтобы это произошло, должно было сформироваться ясное представление о месте дворянина в новой системе общественных ценностей, ибо старая система уже не существовала.

Для человека дворянского авангарда ценность собственной личности была связана с сознанием ответственности за судьбу страны и государства. Человек дворянского авангарда защищал не только и не столько свое самолюбие, сколько свое достоинство человека определенной позиции. Человек дворянского авангарда, выходя на поединок, защищал и свою репутацию реального или потенциального общественного деятеля.

Человек дворянского авангарда осознавал себя защитником и средоточием идеи независимости. В том числе и духовной независимости от деспотического механизма самодержавия. Недаром в «Медном всаднике» Пушкин поставил рядом «независимость и честь».

Если для массы русских дворян — как общественно индифферентных, так и консервативных — понятие чести сливалось либо с личным самолюбием, либо с понятием о корпоративной особости, то для человека дворянского авангарда это понятие, включая в себя и личный, и корпоративный оттенки, стало по преимуществу понятием историообразующим. Честь истинного дворянина оказалась для них катализатором процесса очищения общественной жизни, искоренения рабства снизу доверху, формирования человека свободного, исполненного гражданских добродетелей.

«Клянемся честью…» — начиналось стихотворение, посвященное самой знаменитой декабристской дуэли, о которой пойдет еще речь.

Для Пушкина в понятие чести входило все это: и независимость дворянина, и способность оказаться на стороне невинно угнетенного, и верность своему долгу — вне зависимости от выгоды, и личное бесстрашие в защите своих правил и представлений. Моментом перелома в судьбе гордого рода Пушкиных он числил переворот 1762 года: «Мой дед, когда мятеж поднялся Средь петергофского двора, Как Миних, верным оставался Паденью третьего Петра…». Лев Пушкин следовал велению чести, и это оказалось роковым для его потомков.

Для человека дворянского авангарда следование велению высокого долга предопределено было понятием чести, а осознание долга, в свою очередь, формировало это понятие. Недаром, печально глядя на нравственное и общественное падение дворянства в николаевские времена, Пушкин считал необходимым учить новые поколения дворян «чести вообще». И здесь наличие права на дуэль представлялось ему суровым, но великим средством воспитания.

Право на дуэль всю жизнь оставалось для Пушкина гарантией окончательной независимости, последней, но незыблемой опорой. В принципе отрицая мятеж как средство переустройства мира, он не исключал его неизбежности и необходимости в обстоятельствах чрезвычайных. В последние годы дуэль оказалась для Пушкина узаконенной требованиями чести формой мятежа с оружием в руках.

К осознанию этой позиции он пришел не сразу — она сложилась в тридцатые годы. Но он последовательно шел этим путем с юности.

В южный период помимо общих категорий его тревожили и определяли его поведение вещи весьма конкретные. Странность его положения — первый поэт России и, соответственно, фигура общенационального масштаба, но при этом, по другой шкале, мелкий чиновник и нищий дворянин — порождала в нем острое ощущение опасности, ежеминутной возможности покушения на его достоинство. Для этого покушения не нужно было специальной злонамеренности. Достаточно было оценить его по второй шкале и отнестись к нему как к коллежскому секретарю двадцати одного года. Он это отлично понимал и исчерпывающе сформулировал: «Воронцов — вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое».

В Кишиневе он как бы вел превентивную войну. Он создавал себе репутацию бретера и, рискуя жизнью, неоднократно ее подтверждал потому, что защищал в себе достоинство поэта-свободолюбца и человека дворянского авангарда. Подоплекой его нелепой, на первый взгляд, ссоры с Рутковским было произошедшее накануне политическое столкновение.

Люди, отдаленно его знавшие, воспринимали этот стиль поведения только как проявление дурного характера. Декабрист Басаргин, человек умный и щепетильный, наблюдавший Пушкина в южный период — в Одессе и ранее, вынес ему такой приговор: «Я еще прежде всего этого имел случай видеть его в Тульчине у Киселева. Знаком я с ним не был, но в обществе раза три встречал. Как человек он мне не понравился. Какое-то бретерство, suffisance и желание осмеять, уколоть других. Тогда же многие из знавших его говорили, что рано или поздно, а умереть ему на дуэли. В Кишиневе он имел несколько поединков, но они счастливо ему сходили с рук». Характер у него и в самом деле был нелегкий, но отнюдь не все обладатели дурных характеров стрелялись тогда по нескольку раз в год.

Он не мог снести даже тени оскорбления потому, что, во-первых, осознавал себя Пушкиным, во-вторых, представлял группу дворян, которая была солью России.

Ф. И. Толстой-Американец

Рисунок Пушкина. 1823 г.

В канун южной ссылки его путь пересекся со зловещим путем графа Федора Ивановича Толстого, Толстого-Американца. Пушкин не без оснований считал, что Толстой распускал о нем оскорбительные слухи, и решил опровергнуть их дуэлью.

Федор Толстой — храбрец, шулер, остроумец, человек совершенно безнравственный — к тому времени уже убил на поединках нескольких противников. Предание приписывает ему одиннадцать смертей. Во всяком случае, сохранились точные мемуарные свидетельства о двух его дуэлях со смертельным исходом. Служа в гвардии, он в течение одной недели убил капитана Генерального штаба Брунова и прапорщика лейб-егерского полка Нарышкина. Причиной обоих поединков была его невоздержанность на язык, его склонность к острым и оскорбительным шуткам и сплетням. Дворянин Пушкин не мог пренебречь клеветой Толстого-Американца не только из-за личной обиды, но и потому, что тень не должна была лечь на поэта Пушкина.

Предстоящая дуэль с Толстым во многом определила его поведение. Толстой — великий дуэлянт, бретер-убийца, легко бравший на душу чужую смерть, превосходный стрелок и опытнейший поединщик — и на этот раз пустил бы в дело свое страшное искусство, тем более, что инициатором дуэли был Пушкин.

Эта скорая и неизбежная, по мнению Пушкина, встреча заставляла его непрестанно испытывать себя — не только часами сажая в стену пулю за пулей и укрепляя руку ношением железной трости, но и подставляя грудь под чужие выстрелы, вырабатывая ту особую психологическую сноровку, которая помогает дуэлянту вести себя у барьера максимально целесообразно, вырабатывая безотказный механизм поведения, свойственный профессионалам.

Неожиданная ссылка отодвинула события конца десятых годов. Привезенный в двадцать шестом году в Москву, Пушкин в тот же день отправил Толстому вызов, но прошедшее пятилетие притупило для него остроту оскорбления, а Толстой постарел и больше не жаждал крови. Катастрофа 14 декабря радикально изменила общую ситуацию и осветила прошлое новым светом. Стало не до сведения счетов — даже таких. По желанию Толстого они помирились.

Предвидя роль дуэлей в своей судьбе, он жадно интересовался всем, что касалось поединков. «Дуэли особенно занимали Пушкина», — вспоминал Липранди.

 

Неистовства молодых людей

Идейная дуэль в жизни российских дворян была явлением определяющим, но нечастым. Крупный пунктир идейных дуэлей на протяжении екатерининского, павловского, александровского царствований окружала буйная, веселая, иногда анекдотическая стихия дуэлей случайных, нелепых, но кончавшихся подчас довольно скверно.

До самого конца XVIII века в России еще не стрелялись, но рубились и кололись. Дуэль на шпагах или саблях куда менее угрожала жизни противников, чем обмен пистолетными выстрелами. («Паршивая дуэль на саблях», — писал Пушкин Дегильи.)

В «Капитанской дочке» поединок изображен сугубо иронически. Ирония начинается с княжнинского эпиграфа к главе:

Хотя Гринев дерется за честь дамы, а Швабрин и в самом деле заслуживает наказания, но дуэльная ситуация выглядит донельзя забавно: «Я тотчас отправился к Ивану Игнатьичу и застал его с иголкою в руках: по препоручению комендантши он нанизывал грибы для сушенья на зиму. „А, Петр Андреич! — сказал он, увидя меня. — Добро пожаловать! Как это вас бог принес? по какому делу, смею спросить?“ Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом. Иван Игнатьич выслушал меня со вниманием, вытараща на меня свой единственный глаз. „Вы изволите говорить, — сказал он мне, — что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтоб я при том был свидетелем? Так ли? смею спросить“. — „Точно так“. — „Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли? Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?“».

И эта сцена «переговоров с секундантом», и все дальнейшее выглядит как пародия на дуэльный сюжет и на самую идею дуэли. Это, однако же, совсем не так. Пушкин, с его удивительным чутьем на исторический колорит и вниманием к быту, представил здесь столкновение понятий двух эпох. Героическое отношение Гринева к поединку кажется смешным потому, что оно сталкивается с представлениями людей, выросших в другие времена, не воспринимающих дуэльную идею как необходимый атрибут дворянского жизненного стиля. Она кажется им блажью. Иван Игнатьич подходит к дуэли с позиции здравого смысла. А с позиции бытового здравого смысла дуэль, не имеющая оттенка судебного поединка, а призванная только потрафить самолюбию дуэлянтов, несомненно, абсурдна.

Дворцовая площадь

Литография. 1820-е гг.

«Да зачем же мне тут быть свидетелем? — вопрошает Иван Игнатьич. — С какой стати? Люди дерутся; что за невидальщина, смею спросить? Слава богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся».

Для старого офицера поединок ничем не отличается от парного боя во время войны. Только он бессмыслен и неправеден, ибо дерутся свои.

«Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог меня понять». Он и не мог понять смысла дуэли, ибо она не входила в систему его представлений о нормах воинской жизни.

Вряд ли и сам Петр Андреевич сумел бы объяснить разницу между поединком и вооруженной дракой. Но он — человек иной формации — ощущает свое право на это не совсем понятное, но притягательное деяние.

С другой же стороны, рыцарские, хотя и смутные, представления Гринева отнюдь не совпадают со столичным гвардейским цинизмом Швабрина, для которого важно убить противника, что он однажды и сделал, а не соблюсти правила чести. Он хладнокровно предлагает обойтись без секундантов, хотя это и против правил. И не потому, что Швабрин какой-то особенный злодей, а потому, что дуэльный кодекс еще размыт и неопределен.

Зимний дворец

Литография К. Беггрова. 1820-е гг.

Поединок окончился бы купанием Швабрина в реке, куда загонял его побеждающий Гринев, если бы не внезапное появление Савельича. И вот тут отсутствие секундантов позволило Швабрину нанести предательский удар.

Именно такой поворот дела и показывает некий оттенок отношения Пушкина к стихии «незаконных», неканонических дуэлей, открывающих возможности для убийств, прикрытых дуэльной терминологией.

Возможности такие возникали часто. Особенно в армейском захолустье, среди изнывающих от скуки и безделья офицеров.

Осенью 1802 года полковник Юношевский, командовавший Азовским гарнизонным батальоном, представил рапорт: «Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу: сего сентября 22 дня состоящий в вверенном мне Азовском гарнизонном баталионе Азовской крепости плац-адъютант Краузе вызвал за крепость оного баталиона капитана Линтварева на поединок и там, зайдя в огород, дрались и кричали караул, посему посланный с гауптвахты караульный унтер-офицер с рядовыми, прибежавши туда, в той драке их разнял, после сего из них первый Краузе прибежал ко мне с жалобою, за ним в след пришел капитан Линтварев, окровавленный от избитой головы, и, как казалось, опасен жизни, то учинено ему было освидетельствование, по которому показалось: по нанесенному удару ему в голову пробита на лбу кожа с мясом, рана длиною линий в восемь геометрических…»

Сами обстоятельства поединка вполне напоминают подобные же обстоятельства дуэли у Белогорской крепости. Гринев и Швабрин так же дерутся без свидетелей за крепостной стеной. А их арест пятью инвалидами после первой попытки решить дело чести удивительно схож с появлением перед Краузе и Линтваревым караульного унтер-офицера с рядовыми.

В кратком своем рапорте полковник Юношевский не счел возможным изложить историю анекдотического поединка в полном ее виде. И не из любви к лапидарности. Без малого через год генерал-лейтенант Шепелев, инспектор кавалерии Кавказской инспекции, ознакомившись с материалами суда над участниками дуэли, проведенного на месте, подал императору Александру подробный рапорт: «Военный суд, произведенный при Азовском гарнизонном баталионе, оного же баталиона над капитаном Линтваревым и плац-адъютантом прапорщиком Краузе, которые были судимы по высочайшему его императорского величества повелению за выход на дуэль, у сего представляя, донести имею честь: что комиссия воинского суда, находя действительно по следствию ею произведенному капитана Линтварева и плац-адъютанта Краузе в том выходе на дуэль виновными, который произошел от ссоры, случившейся в квартире полковника Юношевского за биллиардною игрою, приговорила за таковой законопротивный поступок капитана Линтварева и прапорщика Краузе, согласно воинского устава 49-й главы 14-го пункта смертию казнить… И сверх того заключенною сентенциею подвергает к нижеследующим по закону наказаниям коснувшихся к сему делу чиновников, а именно: штабс-капитана Глазатова и благочинного священника Филиппова за недонесение начальству о виденной ими ссоре и о следствии от того происшедшем; первого по силе устава 49-й главы 10-го пункта наказать, а последнего предать суждению духовного правления; поручика Глинку за упущение по службе за откомандирование от гауптвахтенного караула малого числа людей, а притом без всякого оружия для разнятия дравшихся капитана Линтварева и прапорщика Краузе, отчего и последовало, что те посланные не в силах были разнять и доставить по надлежащему на гауптвахту, по 40-му артикулу лишить живота; унтер-офицера Дмитриева за неисполнение по службе и за отдачу самопроизвольную капитану Линтвареву обнаженной шпаги по 28-му артикулу отстранить от службы и по все разы на сколько он отставлен будет за рядового служить; а о баталионном командире полковнике Юношевском, за случившийся на его квартире между офицерами предосудительный и службе вред наносящий беспорядок, за непроизведение должного обследования о происшедшем дуэле между капитаном Линтваревым и прапорщиком Краузе и потому за несправедливое о том государю императору донесение, за позволение офицерам заниматься биллиардною игрою в такое время, когда должна отправляться служба, и что оный, будучи отвлечен биллиардною игрою не был при вахт-параде как следует по уставу, и наконец, за неприличное отдание пароля дежурному майору в биллиардной комнате и при биллиардной игре, предается на рассмотрение высшему начальству».

Генерал-лейтенант Шепелев предлагал разжаловать дуэлянтов в рядовые без права выслуги. Он, разумеется, знал, что император этот приговор смягчит.

29 октября 1804 года Александр начертал на рапорте Шепелева резолюцию: «Вменить суд и арест в наказание Линтвареву и Краузе и обойти их три раза производством, полковнику Юношевскому строгий выговор за беспорядки, происшедшие в его баталионе, штабс-капитана Глазатова арестовать на 24 часа». Остальные никакого наказания не понесли.

Подобные рапорты с бесхитростной достоверностью изображают и случайность возникновения поединков, и беспросветную атмосферу скуки и однообразия жизни провинциальных гарнизонов, и далекие от уставных требований и столичных образцов методы несения воинской службы — все происходит в биллиардной между двумя ударами кия.

Но главное — разительные отличия между периферийным бытовым поединком и ритуальной светской дуэлью, которая и представляется нам типическим случаем. На самом же деле по всей России происходили поединки, бескровные и кровавые, где дуэльный кодекс и «рыцарские обычаи» ни малейшей роли не играли.

В этих бесчисленных схватках находили выход и смутное представление о своем дворянском достоинстве, и не менее смутное желание проявить себя как людей чести — при весьма туманных представлениях о чести, которая сливалась часто со вздорным самолюбием.

И все же в этом был смысл. Послеелизаветинское рядовое и полупросвещенное дворянство, угадывавшее свою значимость в плане общегосударственном, угадывавшее свою особую роль в государстве, не соответствующую его реальному бесправному положению, подтверждало эти неопределенные общественные претензии, широко пользуясь, вопреки закону, правом на поединок.

Когда дворянин решал драться, он добивался этого с неукротимой настойчивостью, тем более яростной, что инстинкт независимости, заложенный в него петровской эпохой, постоянно и грубо подавлялся самодержавным государством. Настойчивость эта была исторически симптоматична, ибо в павловское царствование каждый дуэлянт знал, что рискует если не головой в случае удачи на поединке, то уж карьерой — наверняка. И тем не менее шел напролом.

Осенью 1797 года в кавалерийском полку, стоявшем в Могилеве, произошла дуэльная история между ротмистрами Дудинским и Зенбулатовым .

Ораниенбаумский дворец (фрагмент)

Гравюра по рисунку М. Махаева. 1761 г.

Показание ротмистра Дудинского: «Прошлого сентября 14 дня по приезде государева инспектора господина полковника и кавалера Муханова полк был выведен на парадное место, при том и я с прочими сверхкомплектными штаб- и обер-офицерами находился на своем месте. Господин ротмистр Зенбулатов, выехав из офицерской линии, начал ровнять офицерский строй. Я только выговорил в смех, что за польза, что он вошел не в свое дело и делает из себя посмешище, поскольку в нашем фронте старее его есть — полковник и штаб-офицеры. Сей выговор так и остался, и смотр в тот день кончился. Зенбулатов, пришед ко мне, с великим сердцем спросил у меня, что я о нем вчерашний день говорил? И хочет знать, в шутку ли или вправду? Я, не почитая сие за обиду, судя по моим словам, отвечал ему: пойми, как хочешь. Отчего той же минуты Зенбулатов вызвал меня на дуэль. Я сие принял неправдой, вменяя слова его в шутку, сверх того, зная таковым вызовам законное запрещение, сказал ему, что я не одет. Но Зенбулатов, не давая минуты времени, усильно требовал от меня, чтоб я шел с ним на дуэль. Наконец принудил меня сказать, чтоб он оставил меня в покое. Но и за сим Зенбулатов при выходе из моей квартиры с превеликим сердцем назначил к драке время в 4 часа пополудни неотменно. Тот же день после обеда полк собрался на учение, и по окончании оного едучи я в квартиру свою, Зенбулатов, подъехав ко мне с ротмистром Ушаковым, сказал: „Пора, пойдем в ров и разделаемся“. Ротмистр Ушаков, то же подтверждая, говорил, что откладывать не для чего, а лучше разделаться. Тогда начинало уже смеркать, на что я ему отвечал, что я один и поздно, не хотя с ним за небольшое слово драться, и тем отказал ему в требовании и, предвидя злой его умысел и дерзкое намерение, уехал на квартиру. На третий день, то есть 16 числа поутру рано, как только я встал, подает мне записку от Зенбулатова его человек… По малом времени, когда начал я одеваться, увидел Зенбулатова с ротмистром Ушаковым, вошедшего в мои покои с великим сердцем, и по входе говорил: „Когда ты выйдешь на дуэль?“ Потом, принуждая усильно, сказал: „Посмотрим, как ты не выйдешь…“ По выходе их, Зенбулатова и Ушакова, из моей квартиры, оделся и поехал на сборное место, где государев инспектор, шеф и все штаб-офицеры приехали, и как все с лошади были спешены, то и я встал с лошади, привязав оную между протчими офицерскими к плетню, и пошел к фронту. Но Зенбулатов, идя мне навстречу из полкового собрания, сказал: „Теперь неотменно пойдем в ближайшем саду разделаемся“, — и, не допустя меня далее к собранию, поворотил, чтоб я неотменно шел. Стыд запретил мне больше сносить гнусную наглость, а слабость моего сложения и худое здоровье привели меня вне себя, и, как не принял он с моей стороны никаких отговорок, то с ним пошел. И тут встретился князь Визопурский, которого просил я пойти со мною, но для чего, не объявлял, и тогда только князь, согласясь, со мной пошел. В то время и ротмистр Ушаков тут же явился, и по приходе к калитке, сделанной у того сада, где учинен поединок, когда оную нашли запертою, то кто точно, не помню, Ушаков или Зенбулатов, перелез через забор и отпер оную. Когда мы все вошли в сад, Зенбулатов вынул саблю, секунданты, видно, были с ним в одном умысле, и когда поставили меня между деревьев, а его на чистом месте, то, видя приближающегося с обнаженною саблею, вынул я свою, но защищаться было неможно от дерев, и тут начал рубить меня без милосердия и учинил на мне ран девять… Бывшие в секундантах, тако же с обнаженными саблями стоящие, к стороне моей никакой защиты не сделали, и когда только начал рубить Зенбулатов, то Ушаков, утверждая его злое намерение, одобрял и выговаривал громким голосом: „браво! браво! не робей!“. По причинении мне бесчеловечных ран, князь Визопурский выпущенную мною из рук саблю (на которой даже со злости и темляк Зенбулатов порубил) мне поднял. После все трое от меня ушли».

Ораниенбаумский дворец (фрагмент)

Гравюра по рисунку М. Махаева. 1761 г.

Далее Дудинский рассказывает, как он с трудом добрался до ближайшего дома и отвезен был на повозке к себе на квартиру, а потом долго болел, готовился к смерти, причащался. Он выбрал на следствии позицию жертвы, которую заставили выйти на незаконную дуэль и едва не убили… Зенбулатов изобразил картину вовсе иную. По версии Зенбулатова, Ушаков привел его в сад, где уже ждали Дудинский и князь Визопурский («из индийских князей»).

«Дудинский, вынув саблю, сказал: „Здесь ты получишь объяснение, здесь и на сем месте“. Я, таковое его намерение увидев, решился защищаться, себя обороняя и услыша голос ротмистра Ушакова: „Не робей, не робей!“

Дал я ротмистру Дудинскому на лбу рану и, как оную увидел, то в ту же минуту отпрыгнул поодаль и не хотел более драться, но ротмистр Дудинский кричал: „Нет, я еще не доволен, я хочу еще“, — но как я получил от ротмистра Дудинского концом попаденный удар в ногу и плашмя попаденный удар в лоб, то не имел силы быть на своем месте».

Разумеется, оба дуэлянта на следствии выстраивали каждый выгодную для себя версию. Дудинский явно не был таким беспомощным скромником, каким он себя выставляет. Он, а не Зенбулатов, затеял ссору. И не только он один пострадал во время рубки в саду — сабельный удар в ногу и удар клинком по лбу, хоть и плашмя, не могли не оставить следов на Зенбулатове. Но инициатором дуэли, бешено ее добивавшимся, конечно же, был Зенбулатов.

Дуэльная ситуация в Могилеве не менее характерна, чем азовская. Но — иного типа. Не внезапная ссора, тут же перерастающая в схватку, а длительное давление на противника, уклоняющегося от поединка, чтобы любыми средствами заставить его драться. И это, по сути своей, не избыток темперамента или злобность характера, а невозможность остаться собой, не очистившись поединком. Поединок или потеря самоуважения — вот полуосознанная альтернатива, что вставала перед молодыми дворянами, воспитанными неофициальными представлениями екатерининской эпохи. Принцип Ивана Игнатьича из «Капитанской дочки»: «Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо…» — уже не действовал.

Все участники могилевской истории сформировались уже после категорического запрещения дуэлей манифестом 1787 года. И тем не менее, рискуя очень многим, не представляли жизни без права на дуэль. (Решением императора Павла Дудинский, Зенбулатов и Ушаков, отсидев два месяца в Печерской крепости, вылетели со службы. То есть лишились карьеры.)

Вместе с тем, ясно сознавая свое право на дуэль, они мало интересовались требованиями дуэльного кодекса. Дудинский готов был драться у себя в доме при одном секунданте на двоих, не встреть дуэлянты случайно Визопурского, и сам поединок произошел бы в том же составе. Никаких предварительных условий не составлялось, секунданты даже не пытались осуществить свое главное назначение — примирить противников.

И таких «беззаконных» дуэлей, как азовская и могилевская, было множество. Через год после дуэли в Азове дрались на пистолетах полковник Булгарчич и капитан Лоде Киевского драгунского полка. Они стрелялись в лесу, без свидетелей. Лоде был тяжело, едва ли не смертельно, ранен в лицо…

Судя по тому, что знаем мы о дуэлях Пушкина, он достаточно презрительно относился к ритуальной стороне поединка. Об этом свидетельствует и последняя его дуэль, перед которой он предложил противной стороне самой подобрать ему секунданта — хоть лакея. И это не было плодом особых обстоятельств. Это было принципом, который он провозгласил еще в «Онегине», заставив его, светского человека и опытного поединщика, взять в секунданты именно слугу, и при этом высмеял дуэльного педанта Зарецкого. Идеальный дуэлянт Сильвио в «Выстреле» окончательно решает свой роковой спор с графом, тоже человеком чести, один на один, без свидетелей.

Для Пушкина в дуэли главным были суть и результат, а не обряды. Всматриваясь в бушевавшую вокруг дуэльную стихию, он ориентировался на русскую дуэль в ее типическом, а не в ритуально-светском варианте…

 

Продолжение политики другими средствами

Дуэльный кодекс, вобравший в себя мудрость и столетний опыт поединков в России, утверждал: «Дуэль не должна ни в коем случае, никогда и ни при каких обстоятельствах служить средством удовлетворения материальных интересов одного человека или какой-нибудь группы людей, оставаясь всегда исключительно орудием удовлетворения интересов чести».

Большой Царскосельский дворец (фрагмент)

Гравюра по рисунку М. Махаева. 1761 г.

Здесь точно обозначена юрисдикция идеального поединка. Только в сфере чести, в сфере отношений личных идеальная дуэль должна была служить регулятором и выходом из крайних положений.

Но то была теория. На практике же в реальных российских условиях — дуэль служила для разрубания узлов в самых различных сферах жизни. В том числе стала она и явственным фактом политики, политической борьбы.

Первая из известных нам дуэлей такого рода была, собственно, политическим убийством.

В 1841 году Вяземский занес в Записную книжку: «По случаю дуэли Лермонтова кн. Александр Николаевич Голицын рассказывал мне, что при Екатерине была дуэль между кн. Голицыным и Шепелевым. Голицын был убит, и не совсем правильно, по крайней мере, так в городе говорили и обвиняли Шепелева. Говорили также, что Потемкин не любил Голицына и принимал какое-то участие в этом поединке».

Скорее всего, так оно и было.

Но из записи Вяземского непонятно, зачем было Потемкину замешиваться в сомнительную историю. Одной человеческой неприязни мало для организации убийства генерала и аристократа.

Большой Царскосельский дворец (фрагмент)

Гравюра по рисунку М. Махаева. 1761 г.

За шесть лет до записи Вяземского Пушкин, пользуясь каким-то иным источником, уже объяснил ситуацию в «Замечаниях о бунте» — дополнениях к «Истории Пугачева»: «Князь Голицын, нанесший первый удар Пугачеву, был молодой человек и красавец. Императрица заметила его в Москве на бале (в 1775 году) и сказала: „Как он хорош! настоящая куколка“. Это слово его погубило. Шепелев (впоследствии женатый на одной из племянниц Потемкина) вызвал Голицына на поединок и заколол его, сказывают, изменнически. Молва обвиняла Потемкина…».

Тут тоже не все ясно.

С одной стороны, князь Петр Михайлович Голицын, быть может, и был красавец, но отнюдь не молодой человек — в семьдесят пятом году ему исполнилось тридцать семь лет. Императрица предпочитала мужчин помоложе.

С другой стороны, настойчивое совпадение антипотемкинских мотивов в двух различных версиях вряд ли случайно. Да и в самой истории оказываются черты, подтверждающие это подозрение.

Князь Голицын — удачник: знатен, богат, в двадцать семь лет — депутат Комиссии уложения, общественный деятель, в тридцать два года — генерал-майор, в тридцать семь — после побед над Пугачевым — генерал-поручик. Еще шаг — и высший генеральский чин генерал-аншефа. При незаурядной внешности, а быть может, и талантах — военном и государственном — князь Петр Михайлович представлял угрозу для Потемкина не только как возможный любовник императрицы.

Через четыре месяца после получения чина генерала-поручика и вскоре после встречи с Екатериной на московском балу Голицын был убит на поединке армейским полковником Шепелевым.

Петр Ампильевич Шепелев, происходивший не из столь знатной, но все же хорошей дворянской фамилии, особыми карьерными удачами похвастать не мог. Начавши службу в лейб-гвардии Измайловском полку, он в двадцать восемь лет перешел в армию небольшим чином. Храбрец и рубака, он прославился тем, что во время войны с Польшей — в 1770 году — с шестьюдесятью конными карабинерами атаковал и разгромил отряд противника в четыреста сабель. За этот подвиг Шепелев получил в тридцать три года чин полковника. Он энергично воевал против Пугачева, командуя карабинерным полком, но никаких поощрений не выслужил.

Смертоносный поединок 14 ноября 1775 года меняет его судьбу: в течение нескольких лет он получает генерал-майора, дивизию в армии Потемкина на Юге (в те времена это было немало — Суворов в турецких войнах редко командовал соединениями, превышавшими по численности дивизию) и руку племянницы светлейшего Надежды Васильевны Энгельгардт, по первому мужу Измайловой. Известно, что Потемкин очень пекся о своих племянницах и не оставлял их приданым.

В семьдесят пятом году Потемкин, недавний фаворит, ничем себя как государственный муж еще не зарекомендовавший, имел все основания опасаться прославившегося боевого генерала с прекрасной внешностью и громким именем.

Очевидно, сведения Пушкина и Вяземского, полученные из разных источников, были основательны: фаворит и фактический диктатор монаршей милостью, опасаясь потери влияния, организовал убийство возможного соперника, вознаградив затем убийцу.

Потемкина пугала не просто потеря места в постели императрицы — он вскоре расстался с ним без особого сожаления, но — прежде всего — утрата власти. И Потемкин пресек политическую карьеру Голицына с помощью нечистой дуэли.

Других — более ранних — данных у нас нет, и мы можем отсчитывать начало политической традиции в истории русской дуэли с 1775 года — года казни Пугачева. И наверняка не случайно.

Дуэль как явление массовое подготовлено было атмосферой елизаветинского царствования с разнонаправленностью его тенденций. С одной стороны — явное ослабление самодержавных тисков, реформаторский напор Шуваловых, небывалое расширение прав Сената, образование специальной «конференции» из сановников и генералитета для обсуждения важнейших проблем, то есть некоторое движение к идеям 1730 года, к рассредоточению власти. С другой — фактическое отстранение рядового дворянства от участия в решении судеб Отечества. Это усиливало в умах и душах думающих дворян то горькое раздвоение, что пошло с Петра. Старания правительства откупиться от дворянства крестьянскими головами, последовательно увеличивая власть помещика над крестьянами, замирили далеко не всех. Слишком многие понимали катастрофичность этого пути.

Первая незрелая попытка предшественников дворянского авангарда в 1730 году выйти на политическую арену и противостоять как самодержавию, так и верховникам, подавлена была основной массой гвардейского офицерства, вдохновляемой и организованной идеологами бюрократического самодержавия Остерманом и Феофаном Прокоповичем. Придавленный физическим, а в большей мере психологическим террором Анны Иоанновны и ее подручных, процесс формирования дворянского авангарда замедлился, чтобы затем развернуться стремительно. Ощутившее в полной мере свою ответственность за судьбы России родовое дворянство дало исполнителей переворота 1762 года, идеологами которого стали антиподы Остермана и Прокоповича — Панины, Кирилл Разумовский, Бецкой, Дашкова, пытавшиеся развить лучшие тенденции елизаветинского царствования.

В шестидесятые годы активное дворянство направило свою молодую энергию в политическую сферу — заговоры Мировича, Хрущева и других, упорное противостояние диктатуре Орловых, обсуждение грядущих реформ, Комиссия уложения, интриги в пользу наследника Павла Петровича.

Затем, когда на обманутые надежды страна — крестьянство, казачество, низшее духовенство — ответило гражданской войной, пугачевщиной, родовому дворянству пришлось решительно консолидироваться с властью, чтобы не погибнуть.

А как только необходимость в консолидации отпала, среди прочих общественных явлений началось наступление дуэльной стихии.

Накапливающееся десятилетиями новое самовосприятие русского дворянина перешло, наконец, в принципиально иное качество.

Но для того, чтобы дуэль стала явлением психологически закономерным, понадобился еще один фактор — в плане личном, быть может, решающий: вырванный у самодержавия серией дворцовых переворотов манифест о вольности дворянства. Причем главную роль тут, естественно, сыграла декларированная в манифесте отмена телесных наказаний для благородного сословия. И в самом деле — о какой защите чести стоило говорить, если тебя могли высечь по воле государя или даже фаворита, если ты мог получить от вышестоящего затрещину или даже палочные удары? Петр, как известно, щедро пользовался дубинкой, осердясь на лиц весьма знатных. Известны случаи, когда гвардейские офицеры по его приказу были биты плетьми за проступки, а не преступления.

Пока дворянин не был огражден хотя бы де-юре, если не де-факто, от физического унижения, он не мог осознать себя в достаточной мере человеком чести, а, стало быть, и ощутить потребность в праве на поединок для защиты этой чести.

И. О. Сухозанет

Портрет работы Д. Доу. 1820-е гг.

И после манифеста 1762 года Потемкин бил и унижал дворян. Но воспринималось это как уродливое исключение из правила и вызывало ненависть к диктатору милостью ее величества. Равно как систематические унижения и побои гвардейских офицеров при Павле I не в последнюю очередь стали причиною цареубийства 11 марта 1801 года. И конспирировавшие против Потемкина офицеры, и вломившиеся в Михайловский замок соратники Палена, помимо прочего, защищали свою дворянскую честь от незаконных уже посягательств власти.

Как мы увидим, гвардейский офицер декабристской эпохи в случае прямого оскорбления отвечал вызовом даже великим князьям.

Недаром знаком непростительного посягательства на честь стала пощечина — символ телесного наказания, в то время как удар кулаком воспринимался менее остро, будучи просто элементом драки, боя.

Декабрист Волконский в мемуарах рассказывает чрезвычайно значимый эпизод: генерал Сухозанет, один из будущих усмирителей мятежа 14 декабря, предпочел во время ссоры, отворачиваясь, подвергнуться пинкам в зад от полковника Фигнера, лишь бы не получить пощечину, которая неизбежно влекла бы за собою дуэль…

Знаменитый мемуарист Болотов рассказывал, как в пятидесятые годы XVIII века, во время Семилетней войны, он, русский офицер, был грубо оскорблен другим офицером, но проявил высокое самообладание и не только не вызвал грубияна, но и не ответил грубостью на грубость. Товарищи Болотова вполне его одобрили, а сам он пишет об этой истории с гордостью… Через двадцать лет такое поведение было бы сочтено трусливым и позорным для дворянина и офицера.

И значительно позже люди, сформировавшиеся в елизаветинские времена, смотрели на дуэльные обычаи весьма свободно, в результате чего ситуации, которые должны были кончиться кровью, кончались анекдотом.

Одну такую историю — чрезвычайно характерную — рассказал в своих «Записках» Державин.

«В сем году (1777 год. — Я. Г.), около мая месяца, случилось с ним (Державиным, который пишет о себе в третьем лице. — Я. Г.) несколько сначала забавное приключение… Меньший из братьев Окуневых поссорился, быв на конском бегу, с вышеупомянутым Александром Васильевичем Храповицким, бывшим тогда при генерале прокуроре сенатском обер-прокурором в великой силе. Они ударили друг друга хлыстиками, и наговорив множество грубых слов, решили ссору свою удовлетворить поединком.

Г. Р. Державин

Гравюра с портрета С. Тончи. 1801 г.

Окунев, прискакав к Державину, просил его быть с его стороны секундантом, говоря, что от Храповицкого будет служивший тогда в Сенате секретарем, что ныне директор Дворянского Банка, действительный статский советник Александр Семенович Хвостов. Что делать? С одной стороны короткая приязнь препятствовала от сего посредничества отказаться, с другой соперничество против любимца главного своего начальника, к которому едва только стал входить в милость, ввергло его в сильное недоумение. Дал слово Окуневу с тем, что ежели обер-прокурор первого департамента Рязанов, у которого он в непосредственной состоял команде, который тоже был любимец генерал-прокурора и сей как Державин по некоторым связям в короткой приязни, не попротивуречит сему посредничеству; а ежели сей того не одобрит, то он уговорит друга своего… Гасвицкого, который был тогда уже майором. С таковым предприятием поехал он тотчас к господину Рязанову».

Здесь с замечательной яркостью вырисовывается сознание, для которого дуэльные обычаи и вопросы чести в новом ее понимании — глубокая жизненная периферия. Честь честью, дуэль дуэлью, но рисковать из-за таких эфемерных материй своей карьерой, расположением начальника прямой и справедливый Державин вовсе не склонен. У него иные, можно сказать, петровские еще представления.

«…Дуель, по несысканию Гасвицкого, остался на его ответе. Должно было выехать в Екатерингоф, на другой день в назначенном часу. Когда шли в лес с секундантами соперники, то последние, не будучи отважными забияками, скоро примирены были первыми без кровопролития; и когда враги между собою целовались, то Хвостов сказал, что должно было хотя немножко поцарапаться, дабы не было стыдно. Державин отвечал, что никакого в том стыда, когда без бою помирились». Тут любопытна разница позиций, связанная, очевидно, с возрастом. Державину в тот момент — 34 года, он — елизаветинец по воспитанию и мировосприятию. Для него, боевого офицера, железом и кровью подавлявшего пугачевщину, поединок — формальность.

Хвостову — 24 года. Это — промежуточная формация. Еще нет фанатичного следования «велению чести», но уже имеются некие представления, требующие соблюдения ритуала. Хвостов — храбр. Через три года он отличится при кровавом штурме Измаила. Но военные доблести и отношение к дуэли — вещи разные. Только следующее за Хвостовым поколение русских дворян, вне зависимости от воинской судьбы, с головой окунется в пьянящую дуэльную стихию. А пока все происходит на полуанекдотическом уровне.

«Хвостов спорил, и слово за слово дошло бы у посредников до драки: обнажили шпаги и стали в позитуру, будучи по пояс в снегу; но тут опрометью вышедший только из бани разгоревшийся как пламень Гасвицкий с разного рода орудиями, с палашами, саблями, тесаками и проч. бросившись между рыцарей, отважно пресек битву, едва ли быть могущую тоже смертоносной».

Державин сознательно создает дополнительный комический эффект, описывая грозный арсенал, приготовленный одним из секундантов (это, кстати говоря, свидетельствует, что не было предварительной договоренности о роде оружия!), и полную неготовность дуэлянтов к его использованию.

«Записки» написаны через три десятилетия после событий, и три эти десятилетия наполнены были тысячами поединков по всей России, поединков, кончавшихся часто отнюдь не комически…

В 1791 году литератор Н. И. Страхов выпустил «Переписку Моды», чрезвычайно напоминающую крыловскую «Почту духов», вышедшую двумя годами ранее. В нравоописательной этой переписке немалое место уделено дуэлям.

В начале книги воспроизводится «Просьба фейхтмейстеров к Моде»: «Назад тому несколько лет с достойною славою преподавали мы науку колоть и резать, и были первые, которые ввели в употребление резаться и смертоубийствовать. Слава наша долго гремела и денежная река беспрерывно лилась в карманы наши. Но вдруг некоторое могущественное божество, известное под именем здравого смысла, вопреки твоим велениям совсем изгнало нас из службы щегольского света. Чего ради мы, гонимые, разоренные и презираемые фейхтмейстеры, прибегли к твоей помощи и просим милостивого защищения».

Наблюдательный и осведомленный современник утверждает, что расцвет деятельности учителей фехтования пришелся на предшествующее десятилетие — восьмидесятые годы. Восьмидесятые годы — время «Жалованной грамоты», закрепившей личные права дворянства, отбитые у власти в стремительном напоре дворцовых переворотов. С другой же стороны, восьмидесятые годы — время окончательной стабилизации военно-бюрократической империи, введение режима наместников, обладавших всей полнотой власти на местах и ответственных только перед императрицей, когда жаждущий деятельности дворянский авангард оказался жестко включен в усовершенствованную государственную структуру и окончательно лишен сколько-нибудь самостоятельной роли.

Злое электричество, возникшее от пересечения этих двух тенденций, и стимулировало — до абсурдного накала — дуэльную активность дворянской молодежи.

Через двадцать страниц после «Просьбы фейхтмейстеров» автор «Переписки Моды» поместил письмо «От Дуэлей к Моде»: «Государыня моя! Я чаю, вы довольно памятуете, сколь много мы утончали и усовершенствовали поступки подвластного вам щегольского света. Бывало в собраниях, под опасением перерезания горла, все наблюдали строжайшее учтивство. Но этого еще мало! Бывало, посидишь хоть часок в гостях, того и гляди, что за тобою ничего не ведавши, поутру мальчик бряк на дворе с письмецом, в котором тот, кого один раз от роду увидел и едва в лицо помнишь, ругает тебя наповал и во всю ивановскую, да еще сулит пощечины и палочные удары, так что хоть не рад, да готов будешь резаться. Бывало взгляд, вид, осанка, безумышленное движение угрожали смертию и кровопролитием. Одним словом, внедавне все слова вешались на золотники, все шаги мерялись линиями, а поклоны футами. Бывало хоть чуть-чуть кто-либо кого по нечаянности зацепит шпагою и шляпою, повредит ли на голове волосочек, погнет ли на плече сукно, так милости просим в поле… Хворающий зубами даст ли ответ вполголоса, насморк ли имеющий скажет ли что-нибудь в нос… ни на что не смотрят!.. Того и гляди, что по эфес шпага!.. Также глух ли кто, близорук ли, но когда, боже сохрани, он не ответствовал или недовидел поклона… статошное ли дело! Тотчас шпаги в руки, шляпы на голову, да и пошла трескотня да рубка!»

Сквозь сатирическое преувеличение здесь явственно проступает серьезность мотивов происходившего: поднявшееся одним рывком на новый уровень внешнего и внутреннего раскрепощения дворянство вырабатывало столь варварским образом новую систему взаимоотношений — систему, в которой главным мерилом всего становилось понятие чести и личного достоинства. Однако отсутствие разработанной «идеологии чести» (чем впоследствии будет настойчиво заниматься Пушкин) приводило к тому, что поединок представлялся универсальным средством для решения любых бытовых проблем, от самоутверждения до обогащения. «Небезызвестно, думаю, и то вам, милостивая государыня, что мы, было, до такого совершенства довели людей, что право о превосходстве дарований не иначе решалось, как шпагою. — В случае, когда кто-либо, обожающий какую-нибудь красотку, усматривал, что она любит другого… не рассуждали, что не сей виноват, но причиною сего есть превосходные дарования, способности нравиться, или всего более виновата в том любовь… Куда! Так ли наши думали?.. Или умри, или отступись… Также умен ли кто, учен ли кто, да бывало осмелится-ка в чем-нибудь поперечить невежде, знающему биться на шпагах, так дело и выходило, что в чистом поле сей последний доказывал первому, что он-де перед ним сущий невежда. Бывало также поединки составляли и промысел. Полюбится ли храбрецам у богатого труса лошадка или санки, тотчас или вызов и оплеухи, или отдай лошадь и санки… Такие были храбрецы, которые резали людей внутри своего отечества и шпагою просверливали тело самым лучшим своим друзьям, родственникам и милостивцам. Бывало и то честь, если кто может предъявить подлинные доказательства, что он на поединках двоих или троих отправил на тот свет.

Но ныне, государыня моя! Угодно ли вам было не вступиться за нас и не защитить от гонения здравого смысла, равно также отказать в просьбе несчастным фейхтмейстерам. Любезного нашего г. Живодерова оставили вы жалостным образом без всякой помощи и взирали без всякой жалости на изгнание его из столицы».

Страхов повествует о столичных нравах, но есть свидетельства, что в екатерининские времена офицерство разбросанных по империи армейских полков не менее склонно было к вооруженному выяснению личных отношений. В «Записках» генерал-майора Сергея Ивановича Мосалова, вполне заурядного и потому характерного служаки, которого офицерская судьба бросала из конца в конец России, рассказано о дуэльных происшествиях эпохи с безыскусной достоверностью. — «…Как полковник наш Матвей Петрович Ржевский уехал из полка в отпуск, оставил полк под командою подполковника Шипилова, который от слабости команды полк расстроил, и офицеры некоторые зачали пить, а другие между собою драться, я от сего, чтобы удалиться, переведен был (по прошению моему в 775 году сентября 20-го) в 4-й гранодерский полк». Из короткого этого сюжета можно сделать два вывода. Во-первых, командирская воля удерживала молодых офицеров от дуэльного разгула. Внутренних сдержек не хватало. Во-вторых, поскольку Мосалов был человек неробкий — участвовал более чем в восьмидесяти больших и малых сражениях, то если уж он счел дуэльную атмосферу полка для себя чрезмерной, значит было от чего «удаляться».

«Дуэли по воле моей имел два раза, а секундантом был три раза.

1-я дуэль была у меня, как был еще поручиком. Стояли мы лагерем подле Журжи, что на Дунае, с подпоручиком артиллерии Новосильцевым, которому я ухо перерубил и на руке рану дал; но он так оробел, что на коленях стоя просил у меня прощения; меня же немного по руке он зацепил; дрались шпагами, бывши в корпусе графа Ивана Петровича Салтыкова; за то, что он дерзнул наших офицеров вообще при мне бранить. О сей дуэли знал Тарсуков Ардалион Александрович, что ныне при дворе Его Величества служит, а тогда был он квартирмистром в 4-м гранодерском полку.

2-я дуэль была уже в 4-м гранодерском полку (я служил капитаном; в Польше стояли лагерем) с капитаном Ивановым. Я у его руки пальцы перерубил, что уже не мог держать и шпаги; тут и помирились; а произошло за то, что он приревновал к своей девке, к которой я как Бог свят! ничего не чувствовал и не имел дела. В команде были тогда у бригадира Левашева Александра Ивановича, о чем и он после узнал, и Степан Степанович Апраксин потом узнал».

Не случайно, не называя имен секундантов, Мосалов сообщает имена начальствующих лиц, осведомленных о поединках. Он ясно намекает — несмотря на огласку, никаких юридических последствий, как то следовало по закону, поединки не повлекли. Дуэли в тот период фактически не преследовались.

Из рассказа Мосалова о поединках, в коих был он секундантом, тоже можно извлечь существенные сведения. Не говоря уже о том, что и в «мирном» 4-м гренадерском поединки были делом обычным.

«В 1-й раз секундантом был у майора Григория Потаповича Зиновьева и поручика Коробьина Николая Григорьевича, кои служили в том 4-м гранодерском полку, стоявши на квартирах в городе Рославле Смоленской губернии. Они стрелялись, но к счастию обиженный, то есть Зиновьев, не попал в Коробьина; то я совет дал поручику Коробьину уже выстрелить вверх, дабы самому после не попасться в беду, если бы кто убит был; от сего великодушия они и помирились».

Кавалерийский офицер

Миниатюра. 1790-е гг.

Это была заурядная провинциальная дуэль, любопытная только тем, что, во-первых, это первая из известных нам дуэлей на пистолетах — середина 1770-х годов; а, во-вторых, здесь ясно просматривается тип поединка — стрельба по очереди с первым выстрелом у обиженного. Стало быть, неписаные правила, близкие к позднейшим кодексам, уже существовали в России.

«2-й раз в Москве как дрались на шпагах князь Сергей Иванович Адуевский с князем же Иваном Сергеевичем Гагариным. Я тогда жил в доме Степана Апраксина и был тогда немного болен, как сей Адуевский приехал и просил меня в секунданты к себе, что он едет драться; я было не хотел, но Степан Степанович меня упросил. Рубились они на шпагах у Петровского дворца в лесу, и Гагарин уже было его погнал, даже мой Адуевский поскользнулся и упал, то я остановя удар от шпаги, который летел по голове, сказал Гагарину, дай противнику исправиться, ибо я был у обоих один секундант, на что сам Гагарин согласился встать тому; а опосля сего Гагарин уже был порублен в руку; тут я их и развел, ибо уговор был до первой раны; и как я привез домой целого Адуевского, то жена его и все дети бросились ко мне с радостию благодарить за спасение от раны».

Это дуэль уже иного сорта. Дерутся два аристократа из лучших фамилий, а третий аристократ уговаривает своего подчиненного — полковника Мосалова — нарушить и закон, и дуэльные правила — стать единственным секундантом у противников.

Степан Степанович Апраксин, сын фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина, командовал Киевским пехотным полком, с которым участвовал в покорении Крыма, а в момент дуэли готовился принять Астраханский драгунский полк, воевавший на Кавказе. Мосалов был переведен вместе с Апраксиным из Киевского в Астраханский полк. Отношение к поединкам на всех уровнях, как видим, совершенно спокойное — они в порядке вещей.

Г. А. Потемкин

Гравюра с портрета Лампи. 1780-е гг.

Эта рубка на шпагах в пригороде Москвы, судя по уговору — «до первой раны», — по поводу отнюдь не роковому, вполне соответствует нравам, описанным Страховым. И дело происходит в 1784 году.

«3-й раз был секундантом у внучатого своего брата Пафнутия Алексеевича Мосалова в Петербурге еще при жизни Государыни Екатерины Алексеевны. Он на палашах рубился с поручиком конной гвардии Сабуровым. Пришли они оба в конюшню полковую, я был обоих свидетель, и другой просил меня и верил мне. Пафнутий Мосалов проиграл и был в двух местах ранен, по щеке и по плечу очень больно; я их развел, и потом помирились, ибо брат обидел Сабурова в разговорах, и я тогда был еще секунд-майором».

Свидетельство Мосалова замечательно тем, что оно покрывает то самое десятилетие, когда и формировалась русская дуэльная традиция — с 1773 по 1784 год, включая и яростный всплеск дуэльной стихии, заставивший императрицу попытаться эту стихию регулировать.

Если верить Страхову (а не верить ему оснований нет), то к концу восьмидесятых годов произошел резкий спад дуэльной эпидемии. И дело было, естественно, не только в антидуэльной пропаганде просветителей — наступлении здравого смысла.

В бурный процесс саморегуляции дворянских взаимоотношений решительно вмешалось правительство. Недаром письмо кончается сообщением о высылке из столицы г. Живодерова.

Екатерина не сразу определила свое отношение к поединкам. Еще в «Наказе», в середине шестидесятых годов, она высказалась на эту тему довольно вяло и неопределенно: «О поединках небесполезно здесь повторить то, что утверждают многие и что другие написали: что самое лучшее средство предупредить сии преступления — есть наказывать наступателя, сиречь того, кто полагает случай к поединку, а невиноватым объявить принужденного защищать честь свою, не давши к тому никакой причины». Это — существенное отступление от петровских установлений. Но после гибели Голицына она, быть может, впервые задумалась над этим всерьез. В записи Вяземского есть такое сообщение: «Кн. Александр Николаевич видел написанную по этому случаю записку Екатерины: она, между прочим, говорила, что поединок, хотя и преступление, не может быть судим обыкновенными законами. Тут нужно не одно правосудие, но и правота… что во Франции поединки судятся трибуналом фельдмаршалов, но что у нас и фельдмаршалов мало, и трибунал был бы неудобен, а можно бы поручить Георгиевской думе, то есть выбранным из нее членам, рассмотрение и суждение поединков».

Екатерина II

Гравюра с портрета середины XVIII в.

Умная Екатерина понимала общественную природу дуэли и, ведя тонкую игру с дворянством, не хотела отнимать у него категорически права на поединок.

Но так было в семьдесят пятом году. В восьмидесятые годы она была поражена воздыманием дуэльной волны и прибегла к силе закона.

21 апреля 1787 года вышел манифест о поединках, фактически подтверждавший забытые уже жестокие петровские законы, хотя и в несколько смягченном виде. Но оппозиционная суть дуэли была в манифесте выявлена и подчеркнута: дуэлянт подвергался суду «за непослушание против властей». Вспомним имперский закон: «Право судить и наказывать за преступления предоставлено Богом одним лишь государям».

Но и карательные меры правительства не подавили бы дуэльной эпидемии в столь краткий срок. Скорее всего, этот взрыв яростного осознания ценности личного достоинства у молодых дворян уже сыграл свою роль, и нелепые крайности, равно как и массовое использование дуэлей в корыстных целях, оставаясь за пределами осознанной чести, отмирали сами собой. Крепнущий дворянский авангард существенно влиял на общественное мнение, особенно в канун и в первые годы Великой французской революции.

Однако, оттесненный на общественную и географическую периферию, дуэльный хаос продолжал бушевать там до тридцатых годов XIX века.

Подспудный процесс политизации дуэли шел с екатерининских времен последовательно и настойчиво. Недаром громкие дуэльные ситуации связывались с именем Потемкина.

Сергей Николаевич Глинка, рассказывая о благородстве и душевной мягкости директора кадетского корпуса графа Ангальта, человека незаурядного и глубоко просвещенного, обронил в «Записках»: «Известно только об одной его ссоре с князем Таврическим. Он вызвал его на поединок».

Ф. Е. Ангальт

Гравюра с портрета 1780-х гг.

Подоплеку ссоры прояснил другой свидетель — близкий к Потемкину Гарновский: «Говорят в городе и при дворе еще следующее, — писал он в апреле 1787 года, — графы Задунайский и Ангальт приносили ее императорскому величеству жалобу на худое состояние российских войск, от небрежения его светлости в упадок пришедших. Его светлость, огорчась на графа Ангальта за то, что он таковые вести допускает до ушей ее императорского величества, выговаривал ему словами, чести его весьма предосудительными. После чего граф Ангальт требовал от его светлости сатисфакции».

Ясно, что граф Ангальт, хотя и будучи профессиональным военным и исполняя должность генерал-инспектора войск в Ингерманландии, Эстляндии и Финляндии, в данном случае выступал, главным образом, посредником между Екатериной и Румянцевым-Задунайским. Близкий родственник императрицы, он имел к ней свободный доступ. Но обвинения крупнейшего — до Суворова — полководца эпохи вряд ли были беспочвенны. А тот факт, что Ангальт, вельможа-просветитель, действовал сообща с лидером боевого генералитета, говорит о существовании антипотемкинских сил.

Пушкин писал в «Заметках по русской истории XVIII века»: «Мы видели, каким образом Екатерина унизила дух дворянства. В этом деле ревностно помогали ей любимцы. Стоит напомнить о пощечинах, щедро ими раздаваемых нашим князьям и боярам, о славной расписке Потемкина, об обезьяне Зубова…». Екатерининские фавориты — и Потемкин в числе первых — унижали «дух дворянства», пытались притушить представление о чести и личном достоинстве, которые неизбежно вели к оппозиции самодержавному принципу управления и самой идее рабства. Пощечина, данная аристократу, в этой атмосфере не становилась поводом для вызова, ибо мало кто смел открыто противопоставить свою честь самодурству временщика. Нужно было быть графом Ангальтом, родственником императрицы, чтобы на это решиться. Да и то безрезультатно.

Формировавшийся дворянский авангард, дворяне, ориентированные на панинские реформистские идеи, Потемкина ненавидели. В 1782 году было перехвачено письмо драгунского полковника Павла Александровича Бибикова, сына известного генерала, который в свое время оказал Екатерине большие услуги. Адресуясь к молодому князю Куракину, путешествующему по Европе с великим князем Павлом Петровичем, Бибиков с ненавистью отзывался о Потемкине, сетовал на скверное состояние страны и намекал на существование «добромыслящих», которые ждут благих перемен.

Для этой категории дворян Потемкин олицетворял порочные принципы екатерининского царствования. Поединок с ним был, бесспорно, мечтой многих — оскорбленных и за себя, и за Россию. Вызов Ангальта, таким образом, символичен. Но Потемкин, как мы знаем по голицынской истории, предпочитал на поединках действовать чужими руками и вызова не принял…

К началу XIX века политический аспект русской дуэльной традиции полностью определился.

Конногвардейский полковник Саблуков, человек чести и добросовестный мемуарист, рассказывал, что после убийства Павла офицеры Конной гвардии, не принимавшие участия в перевороте и отнюдь ему не сочувствовавшие, стали провоцировать ссоры со вчерашними заговорщиками, доводя дело до поединков. То есть они начали с помощью дуэлей некую партизанскую войну против победившей партии. Встревоженный Пален, организатор переворота, вынужден был принять специальные меры для примирения враждующих и прекращения откровенно политических дуэлей.

В десятилетие наполеоновских войн — с 1805 по 1815 год — число дуэлей резко упало. Общественная энергия дворян нашла другой выход. А кроме того, это было время патриотического единения дворянства, и дворянского авангарда в том числе, с правительством, и дуэль как форма фрондирования была не нужна.

Липранди, сам дуэлянт и человек, как мы помним, в этой сфере авторитетный, свидетельствовал: «В продолжение трехлетнего пребывания нашего корпуса во Франции не было никаких распрей и только две дуэли в Ретеле. Первая происходила в самом городе между дивизионным доктором Маркусом и капитаном Тверского драгунского полка Хобжинским на саблях, кончившаяся царапиной сему последнему. Другая серьезнее была, в трех верстах от Ретеля, в Нантеле, на пистолетах, между бригадным командиром Платоном Ивановичем Каблуковым и Тверского полка подполковником Дмитрием Николаевичем Мордвиновым, кончившаяся прострелом ноги последнего… Вот все бывшие столкновения такого рода до выступления корпуса в Россию».

Две дуэли за три года в экспедиционном корпусе — явный признак резкого спада дуэльной активности.

Спад дуэльной активности парадоксальным образом проявился в среде офицерства, воевавшего на Кавказе. Физическая и моральная энергия, как и во время наполеоновских войн, получили иной выход. Но психологическое, нервное напряжение было таково, что способствовало, так сказать, «антидуэльным» срывам.

Участник Кавказской войны и внимательнейший наблюдатель нравов в среде кавказского офицерства князь А. М. Дондуков-Корсаков писал в мемуарах: «Дуэли на Кавказе не были очень частым явлением, но зато в запальчивости раны, даже убийства товарища случались часто. Впрочем, все постоянно носили оружие, азиатские кинжалы и пистолеты, за поясом. Какой-то офицер, возвращаясь из экспедиции, приехал вечером в Кизляр и попал прямо на бал; он тут же пригласил даму и стал танцевать кадриль. Его vis-a-vis, местный заседатель суда, возбудил, не помню уж чем, его гнев, и офицер, не долго думая, выхватил кинжал и распорол ему живот. Заседателя убрали, пятно крови засыпали песком и бал продолжался, как ни в чем не бывало, но офицера пришлось арестовать и придать суду. Комендант Кизляра, который рассказывал мне этот случай, собственно, был возмущен не самим фактом, а лишь запальчивостью молодого офицера, который ведь мог же вызвать заседателя на улицу и там кольнуть его, и дело бы кануло в воду».

Развязка конфликта была скорее в обычаях горцев, и тут, конечно же, встает проблема, важная для понимания происходящего тогда на Кавказе, — перетекания, смешения стилей поведения воюющих сторон. Но с подобной ситуацией мы еще столкнемся и в самой России, где мотивации «антидуэльных» поступков будут совершенно иные.

После пятнадцатого года поединки снова заняли весьма заметное место в жизни гвардии и дворянства вообще. Снова требовался выход сил и способ противостояния удушающей регламентации — на сей раз аракчеевской. Образование тайных обществ, бурный всплеск самосознания дворянского авангарда, стремление людей авангарда во всем противопоставить себя господствующей системе представлений и отношений, внесли в дуэльную идеологию и практику особый — новый — колорит.

Именно в декабристской среде выработался тип «идейного бретера», столь близкий Пушкину. Его идеальным образцом стал Лунин.

М. С. Лунин

Рисунок П. Соколова. 1822 г.

Лунин вообще был характернейшим типом человека дворянского авангарда — с его смесью высоких общественных порывов, глубоким пониманием политических проблем, обступивших Россию, жаждой героического самопожертвования и в то же время гвардейской лихостью, доходившей до озорства, порывами к смертельному риску, доходившими до бретерства, постоянной готовностью взорвать установившиеся нормы поведения опасной дерзостью.

Его поединок с Алексеем Орловым сразу же стал легендой и сохранился в нескольких версиях. По двум из них, Лунин вызвал Орлова без всякого повода. «Офицеры Кавалергардского и Конногвардейского полков по какому-то случаю обедали за общим столом, — рассказывал декабрист Свистунов. — Кто-то из молодежи заметил шуткой Михаилу Сергеевичу, что А. Ф. Орлов ни с кем еще не дрался на дуэли. Лунин тотчас же предложил Орлову доставить ему случай испытать новое для него ощущение. А. Ф. Орлов был в числе молодых офицеров, отличавшихся степенным поведением, и дорожил мнением о нем начальства, но от вызова, хотя и шутливой формой прикрытого, нельзя было отказаться».

А. Ф. Орлов

Гравюра Ф. Вендрамини. 1810-е гг.

Однако в рассказе Завалишина все выглядело несколько по-иному: «Однажды при одном политическом разговоре в довольно многочисленном обществе Лунин услыхал, что Орлов, высказав свое мнение, прибавил, что всякий честный человек не может и думать иначе. Услышав подобное выражение, Лунин, хотя разговор шел не с ним, а с другим, сказал Орлову: „Послушай, однако же, А. Ф.! ты, конечно, обмолвился, употребляя такое резкое выражение; советую тебе взять его назад; скажу тебе, что можно быть вполне честным человеком и, однако, иметь совершенно иное мнение. Я даже знаю сам много честных людей, которых мнение никак не согласно с твоим. Желаю думать, что ты просто увлекся горячностью спора“. — „Что же ты меня провокируешь, что ли?“ — сказал Орлов… „Я не бретер и не ищу никого провокировать, — отвечал Лунин, — но если ты мои слова принимаешь за вызов, я не отказываюсь от него, если ты не откажешься от твоих слов!“ Следствием этого и была дуэль».

Но если повод вызова представлен был современниками по-разному, то ход дуэли они описывали совершенно согласно. Орлов был плохой стрелок. Нелепое положение, в которое он попал, оказавшись перед необходимостью драться и тем, возможно, испортить карьеру, не прибавляла ему уверенности. Он выстрелил и промахнулся.

Лунин же разрядил пистолет в воздух и стал давать противнику издевательские советы «попытаться другой раз, поощряя и обнадеживая его, указывая при том прицеливаться то выше, то ниже», чем довел Орлова до бешенства. Вторым выстрелом Орлов прострелил Лунину шляпу. Лунин снова выстрелил вверх, «продолжая шутить и ручаясь за полный успех после третьего выстрела». Но секунданты, одним из которых был Михаил Орлов, развели противников.

«Я вам обязан жизнью брата», — сказал после Михаил Орлов Лунину.

В сентябре пятнадцатого года Лунин, прекрасный боевой офицер, многократно награжденный за храбрость, был уволен Александром в отставку, хотя и не просил об этом. Причиной было вызывающее поведение кавалергардского ротмистра, а поводом — дуэль, обстоятельства которой нам неизвестны.

Однако самым явным проявлением оппозиционной сущности дуэлей, к которым прибегали люди дворянского авангарда, были попытки получить сатисфакцию у представителей императорского дома — великих князей. И первым такую попытку сделал именно Лунин.

Есть несколько версий этой истории. Мемуаристы датируют ее по-разному. Если принять версию такого точного мемуариста, как декабрист Розен, то дело было, скорее всего, в 1815 году и заключалось в следующем: на полковом учении великий князь Константин, разъярившись за какой-то промах на конногвардейского поручика Кошкуля, в недалеком будущем члена тайного общества, замахнулся на него палашом. Кошкуль парировал удар, выбил палаш из руки Константина со словами: «Охолонитесь, ваше высочество!». Константин ускакал… Через некоторое время он извинился и лично перед Кошкулем, и перед офицерами кирасирской бригады, в которую входили кавалергарды и конногвардейцы. При этом он, стараясь не выйти из образа солдата-рыцаря, полушутя «объявил, что готов каждому дать полное удовлетворение». Лунин ответил: «От такой чести никто не может отказаться». Это была не просто эффектная фраза и не просто гвардейская бравада. Для человека дворянского авангарда возможность поединка с вышестоящим — тем более великим князем! — была и возможностью оппозиционного акта.

Великий князь Константин в Варшаве

Акварель. 1820-е гг.

Константин отшутился. Но острота ситуации усугублялась тем, что серьезное и положительное отношение цесаревича к поединкам было известно. Когда в семнадцатом году два полковника лейб-гвардии Волынского полка поссорились по служебному поводу и решили драться, а потом помирились, вняв уговорам своих товарищей, то Константин возмутился. Историк полка рассказывает: «Однако об этом узнаёт цесаревич и, пославши к обоим своего адъютанта, а с ним и пару своих пистолетов, приказывает передать им, что военная честь шуток не допускает, когда кто кого вызвал на поединок и вызов принят, то следует стреляться, а не мириться. Поэтому Ушаков и Ралль должны или стреляться, или выходить в отставку». (Тем самым Константин пошел против дуэльного кодекса, вполне допускавшего примирение.)

В результате полковник Ралль, любимый офицерами полка, был убит.

Император Александр прислал Константину гневный рескрипт.

Ушаков был наказан месяцем гауптвахты.

А за год до этого, вскоре после «воцарения» Константина в Варшаве, произошел инцидент, напоминающий лунинскую историю, но с трагическим колоритом, обусловленным национальным самосознанием действующих лиц. Этот инцидент столь значим во многих отношениях, что имеет смысл целиком привести рассказ о нем мемуариста фон Эрдберга:

«В половине марта, на параде, великий князь приказал двум офицерам 3-го полка взять оружие и встать в ряды. Офицеры исполнили это приказание без малейшего признака неудовольствия и промаршировали два раза вокруг Саксонской площади; вслед за тем великий князь приказал им отдать оружие и занять свои прежние места.

Тотчас после парада общество офицеров 3-го полка объявило, что они не могут служить с этими двумя офицерами, считая их разжалованными, так как подобного случая никогда еще не бывало в войске.

Приняв решение, офицеры ожидали, что генералы войдут об этом с представлением к великому князю, с тем, чтобы побудить его загладить свой необдуманный поступок. Но прождав напрасно подобного заявления, капитан Виличко (Wilizek), адъютант генерала Красинского, явился в совет, в котором заседали генералы, и стал упрекать их в том, что они думают лишь о своих собственных выгодах, отнюдь не заботясь об интересах своего отечества и своих подчиненных, что они держат себя против русских с таким же малодушием и покорностью, какую они выказали и в своих отношениях с французами, и что будучи лишь капитаном, он считает однако своим долгом действовать так, как подобало бы действовать генералам, если бы они были честными людьми.

Генерал Красинский, возмущенный этими неприличными выражениями, арестовал капитана Виличко, присудив его к домашнему аресту. Лишь только разнеслась об этом весть, как многие офицеры собрались к своему „защитнику“, как они называли Виличко, и тут они дали друг другу слово умереть за родину и за товарища, если с ними не переменят обращения.

В течение трех дней лишили себя жизни два брата Трембинские, Герман и Бржезинский. За ними последовал Виличко, написавший предварительно великому князю и генералу Красинскому. Я читал копии с обоих писем, но не могу вполне ручаться, что они были доставлены (kann aber nicht dafur burgen, das sie nicht waren), хотя последствия доказали все их значение.

Письмо, написанное к великому князю, было приблизительно следующего содержания: „Если бы я последовал первому внушению моего чувства, то я сошел бы в могилу не один. Но так как ни один поляк не запятнал еще себя преступлением против членов семейства своего монарха, то я оставил эту мысль, чтобы не сделать родину мою еще несчастнее. Я считаю долгом предупредить вас, чтобы вы не доводили моих соотечественников до отчаяния, которое легко может довести кого-либо из них до преступления, от коего я отказался по зрелом обсуждении. Всякий поляк дорожит честью более жизни и не переносит оскорбления ее. Несколько товарищей уже лишили себя жизни; я следую за ними и уверяю вас, что многие еще последуют моему примеру. Разрешите перевезти мое тело в именье генерала Красинского, который не откажет мне в месте для погребения“. Почти такого же содержания было и письмо к генералу Красинскому, лишь с некоторыми дополнениями, касающимися семейных обстоятельств. По приказанию генерала Красинского, тело капитана Виличко было набальзамировано и отвезено в его поместье. После него застрелились еще два офицера.

Эти самоубийства, следовавшие одно за другим, чрезвычайно встревожили великого князя. Он навел точные справки и тогда узнал, наконец, настоящую причину, которую он едва ли подозревал. Желая успокоить встревоженные умы, он поручил своему генерал-адъютанту, генералу Тулинскому, извиниться в присутствии всего полка в его опрометчивости перед теми двумя офицерами, которые должны были встать под ружье. Когда он спросил их, довольны ли они этим, то один из них, по фамилии Шуцкий (Szucki), отвечал, что это теперь дело общества офицеров, а не их. Тогда генерал обратился к обществу офицеров, которые, разумеется, были успокоены этим и единогласно согласились считать этот факт несовершившимся. Затем генерал Тулинский обратился снова к Шуцкому с вопросом, удовлетворен ли он теперь? „Нет! — отвечал тот, — Общество офицеров, разумеется, должно быть удовлетворено объяснением великого князя, так как он своим заявлением смывает оскорбление, нанесенное им офицерскому званию. Но для моей личной чести этого мало и я прошу для себя лично удовлетворения“. Взволнованный генерал вскричал: „Уж не хотите ли вы выйти на поединок с великим князем?“ — „Да, разумеется“, — отвечал Шуцкий. — „Вы арестованы, — сказал генерал, — господин адъютант, примите от него шпагу, он подвергается домашнему аресту“.

Великий князь Николай

Литография. 1820-е гг.

„Итак, и мой час настал и я последую за моими честными товарищами, но, к сожалению, умру неудовлетворенным“, — сказал Шуцкий. Когда он был уведен, офицеры обступили генерала Тулинского, говоря, что, по их мнению, генерал или не понял великого князя, или зашел слишком далеко в своем поручении, задав капитану Шуцкому такие вопросы, которые весьма естественно вызвали с его стороны подобные ответы.

Чтобы предотвратить самоубийство со стороны Шуцкого, к нему был приставлен офицер. В великий четверг (по старому стилю) офицер этот на минуту задремал. Шуцкий воспользовался этим и, сняв с себя галстух, повесился на нем. Шум, произведенный им, разбудил офицера, который позвал на помощь, освободил его от петли и, по приказанию полкового командира, препроводил его на гауптвахту.

Получив это известие, великий князь, в сопровождении генерала Куруты, поспешил на гауптвахту, приказал позвать всех офицеров 3-го полка и обратился к Шуцкому со следующими словами:

„Вы объявили, что желаете стреляться со мною; генерал Тулинский арестовал вас, исполнив тем самым мое поручение совершенно иначе, чем я того желал. Я явился сюда с тем, чтобы исполнить ваше желание; смотрите на меня не как на брата вашего монарха и генерала, а как на товарища, который очень сожалеет, что оскорбил такого хорошего офицера. Все мои дела приведены в порядок и генералу Куруте поручено на случай моей смерти распорядиться всем тем, что я желал бы еще устроить“.

Шуцкий, тронутый снисхождением великого князя, стал уверять его, что он теперь более нежели удовлетворен и что милость, оказанная ему великим князем, составляет для него полное удовлетворение. Но так как великий князь непременно хотел поединка, то против этого восстали, наконец, сам Шуцкий и все офицеры.

„Ну, если вы этим удовлетворены, то обнимите же меня, — сказал великий князь, — и докажите тем, что вы мне друг; только обнимимтесь по русскому обычаю, поцеловавшись в губы“. Что и было исполнено. „Но в доказательство того, что вы мой друг, вы должны не оставлять службы, чтобы я имел случай доказать вам мое расположение“.

„Я не могу этого обещать, — сказал Шуцкий, — ибо семейные обстоятельства вынуждают меня выйти в отставку; но я прослужу еще год, чтобы доказать вашему высочеству, что я не имею никаких задних мыслей“.

Не довольствуясь удовлетворением, данным им в присутствии всех офицеров, великий князь явился на следующий день на полковой смотр, еще раз попросил у Щуцкого извинения и обнял его перед всем полком. <…>

Своим поступком с капитаном Шуцким великий князь заслужил в высшей степени любовь всех поляков. Между ними восстановилось совершенное спокойствие и всякий старается доказать чем-нибудь великому князю свою преданность. В то время, как я уехал, генерал Тулинский утратил уже свое значение, чем поляки, по-видимому, были весьма довольны».

Очевидно, дуэлянт Пушкин, приветствуя в декабре 1825 года в письме к Катенину вступление на престол Константина I, имел в виду и эти черты мировосприятия нового императора — «в нем очень много романтизма».

Когда же героем подобных ситуаций становился великий князь Николай Павлович, дело оборачивалось совершенно по-иному.

В двадцать втором году, когда гвардейские полки стояли в Вильно, великий князь на смотре лейб-егерского полка грубо оскорбил капитана Норова. «Я вас в бараний рог согну!» — кричал не нюхавший пороха солдафон боевому офицеру, кавалеру многих наград за храбрость, тяжело раненному во время заграничного похода. Но дальше произошло нечто, великим князем не предвиденное. 3 марта 1822 года он в растерянности писал генералу Паскевичу: «…гг. офицеры почти все собрались поутру к Толмачеву (командир батальона. — Я. Г.) с требованием, чтобы я отдал сатисфакцию Норову». Хотя Николай и называет далее поступок офицеров «грубой глупостью», но ясно было, что он попал в крайне неприятное положение и не знает, как из него выйти без ущерба для репутации.

Такого выхода не нашли ни великий князь, ни Паскевич. Прибегли к простому способу — репрессиям. Поскольку офицеры полка в знак протеста решили выйти в отставку, то командование выделило «зачинщиков» и наказало их дисциплинарными переводами в армию и увольнениями.

В отличие от Константина Николай — с его принципиально деспотическим мировосприятием — остро понимал политический смысл дуэли. Не последнюю роль тут сыграл его позор двадцать второго года. И когда, уже будучи императором, он декларировал: «Я ненавижу дуэли; это варварство; на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского», то это, помимо всего прочего, был запоздалый ответ на требование лейб-егерских офицеров, на вызов капитана Норова. И осуждение в 1826 году Норова, члена тайного общества, но давно отошедшего от активной деятельности, тоже было ответом…

Уже летом двадцать пятого года, незадолго до восстания, узнав о дуэльной истории в Финляндском полку, Николай сказал известную фразу: «Я всех философов в чахотку вгоню». Дуэль для него была проявлением ненавистной стихии нерегламентированного поведения и мышления — одним словом, философии.

Подавив мятеж, организованный неукротимым дуэлянтом Рылеевым, Николай после вступления на престол ничего не прибавил к антидуэльному законодательству. Он считал, что имеющихся законов достаточно. Но его отношение к поединкам сразу же стало широко известно.

Пушкин писал из Москвы в Тригорское Прасковье Александровне Осиповой 15 сентября двадцать шестого года: «Много говорят о новых, очень строгих постановлениях относительно дуэлей и о новом цензурном уставе». Для Пушкина лишение дворянина права дуэли и цензурное стеснение мысли стояли рядом…

У нового императора в вопросе о дуэлях нашлись бескорыстные союзники, воспрянувшие духом в этой новой атмосфере.

В ноябре двадцать шестого года, вскоре после пушкинского письма, вышла в свет анонимная брошюра под названием: «Подарок человечеству, или лекарство от поединков», отпечатанная в типографии императорского воспитательного дома. На титульном листе значилось: «Посвящается нежным матерям (от родителя же)».

«Родители!

Великий государь наш и Отечество вопиют к вам гласом мудрости, гласом совета, обратить внимание ваше на коренное домашнее воспитание детей ваших, без чего никакого усилия одного правительства не в состоянии отвратить возродившееся зло самонадеянности и вольнодумства века сего.

Стихийная мысль, заключающая в себе зародыш буйства, есть защищение себя самим собою, не правами, не законами, а поединком или лучше назвать привилегированным убийством себе подобного.

Прилагаемая мною при сем выписка исторических событий даст вам некоторый способ с сосанием молока ребенка вашего внушить ему все омерзение к поединкам. Приговор строгий против ложного понятия о чести; примеры исторические, освященные волею и разумом самодержавных особ, отцов своих народов, и без сомнения, согласно с волею и мудрою дальновидностью и нашего Отца Отечества; все сие будет служить подкреплением нравоучению вашему… Употребите сие как предупредительное средство против эпидемической болезни вдали грозящей детям вашим.

Русский».

Все примеры, которые «родитель же» приводит далее, сводятся к противопоставлению воинской добродетели и дуэльной кровожадности — так сказать, целесообразно государственного и бессмысленно личного аспектов храбрости.

Однако главным в брошюре было обличение дуэльной идеи как «стихийной мысли, заключавшей в себе зародыш буйства», сопряжение ее с «возродившимся злом самонадеянности и вольнодумства века сего».

Брошюра вышла через три месяца после казни лидеров тайных обществ. Аноним прямо указал на связь поединков с мятежом.

Никто из российских монархов после Петра не высказывал так резко свою ненависть к дуэльной идее, как Николай. Он не предполагал еще в двадцать шестом году, что ему и не понадобится ужесточать наказания за поединки или же карать по всей строгости имеющихся суровых законов.

Сама реальность царствования, сама атмосфера его, определившаяся к концу тридцатых годов, оказалась лишена того кислорода, который поддерживал пламя чести, то есть придавила ту среду, в которой и возникали по-настоящему опасные — идейные — дуэли.

И нужна была «тайная свобода» Пушкина, чтобы на исходе последекабрьского десятилетия, стоя над могилой дворянского авангарда, отчаянным усилием на миг соединить прервавшуюся связь времен.

 

Бунт против иерархии

Прологом знаменитой дуэли генералов Киселева и Мордвинова оказалось событие чрезвычайное. Офицеры Одесского пехотного полка, входящего во 2-ю армию, дислоцированную в Молдавии, измученные и возмущенные издевательствами полкового командира, злобного аракчеевца Ярошевицкого, бросили жребий, кому избавить полк от тирана. По выпавшему жребию поручик Рубановский на ближайшем дивизионном смотре перед строем избил ненавистного подполковника. Тот вынужден был уйти в отставку, а Рубановский, разжалованный, пошел в Сибирь…

Следствие, наряженное командующим, графом Витгенштейном, свело все к ссоре подполковника с поручиком. Начальник штаба армии Павел Дмитриевич Киселев, однако же, узнал, что драма разыгралась, можно сказать, с ведома командира бригады генерала Ивана Николаевича Мордвинова. Мордвинов был одним из тех генералов, от которых Киселев, либерал и сторонник реформ, мечтал избавиться, чтобы открыть дорогу близким себе людям. И он потребовал отстранить Мордвинова от командования. Старый фельдмаршал ни в чем не перечил своему энергичному начальнику штаба. Мордвинов бригаду потерял. Дело, казалось, было кончено. Киселев уехал в заграничный отпуск.

Однако старые генералы, не без оснований опасавшиеся Киселева, решили сделать свой ход и стали натравливать пострадавшего на начальника штаба. По возвращении Павла Дмитриевича, в июне двадцать третьего года — совсем недавно отнята дивизия у вольнодумца Михаила Орлова, расследуется дело «первого декабриста» Раевского, — Мордвинов пришел к начальнику штаба требовать нового назначения. Киселев отказался ходатайствовать за него, напомнив о трагедии в Одесском полку. В частности, он сказал Мордвинову, что невыгодные для него сведения получены от дивизионного командира генерала Корнилова. Корнилов был среди тех, кого Киселев, вступив в должность, охарактеризовал императору весьма невыгодно, и, естественно, считал начальника штаба своим врагом. Он письменно уверил Мордвинова, что ничего Киселеву не сообщал. Что было, как мы увидим, неправдой…

Налицо оказалась грубая, но безошибочная интрига, которой встревоженный генералитет 2-й армии ответил на рассчитанные действия Киселева. Целью ее было спровоцировать ссору Киселева с Мордвиновым и довести дело до формального вызова со стороны обиженного генерала. Скорее всего, те, кто стоял за кулисами, считали, что Киселев вызова не примет, опасаясь скандала, и тем самым морально скомпрометирует себя и в армии, и в Петербурге. В любом случае, состоится дуэль или нет, по логике вещей Киселеву грозила отставка. А если вспомнить расстановку сил в армии, то будущий поединок все отчетливее принимал политический характер…

Разумеется, для Мордвинова последствия удачной даже дуэли могли быть еще более тяжкими, чем для Киселева. Но старые генералы — командир корпуса Рудзевич, командир дивизии Корнилов — приносили Мордвинова в жертву.

На следующий день после визита Мордвинова Павел Дмитриевич получил от него послание:

«Милостивый государь

Павел Дмитриевич!

От одного слышать и на другого говорить, есть дело неблагородного человека.

Вчерась вы мне осмелились сказать, что донес генерал-лейтенант Корнилов.

Так чтобы уличить вас, что вы не могли слышать заключение от него, Корнилова, а от фон-Дрентеля, которому вы всегда покровительствовали; а Дрентель не мог на мой счет выгодно сказать что-нибудь, быв на меня озлоблен за то, что я на двух инспекторских смотрах представлял начальству, что он, Дрентель, разграбил полк и что делал он многие беззаконные злоупотребления; но начальство мои представления, в 1820 году июня 9-го и в 1821 году сентября 14- го, не уважило…

Прилагаю при сем оригинальное письмо генерал-лейтенанта Корнилова писанное ко мне прошлого 1823 года июня 12-го числа, которое прошу не затерять и мне доставить по прочтении. Из сего письма вы увидите, как много меня вчера обидели; а обид не прощает и требует от вас сатисфакции

генерал-майор Мордвинов».

Киселев располагал письменным же донесением Корнилова. Но не счел нужным вступать в спор и отозвался немедленно: «Мнения своего никогда и ни в каком случае не скрывал. По званию своему действовал как следует. Презираю укоризны и готов дать вам требуемую сатисфакцию. Прошу уведомить, где и когда. Оружие известно».

Киселев не стал ссылаться ни на свое высокое официальное положение, хотя имел такую возможность, ни на свою проверенную в наполеоновских войнах личную храбрость. Он без колебаний принял вызов. И после поединка объяснил — почему…

Мордвинов ответил: «Где? — В местечке Ладыжине, и я вас жду на место.

Когда? — Чем скорее, тем лучше.

Оружие? — Пистолеты.

Условие — два пункта:

1. Без секундантов, чтобы злобе вашей и мщению не подпали бы они.

2. Прошу привезти пистолеты себе и мне; у меня их нет».

Авторы интриги прекрасно рассчитали, кого выдвинуть против Киселева. Легко уязвимая, нервная натура Мордвинова и его подчеркнутая рыцарственность делали генерала идеальным орудием. Несчастный Мордвинов перед развязкой уже стал догадываться, какую роль играет, но остановиться не мог…

Есть некий, не поддающийся анализу и описанию, механизм, который в подобных случаях концентрирует политическую, историческую подоплеку дуэли, сжимает ее, как смертоносную пружину. Энергия, способная насытить гигантскую ситуацию, сокрушительно концентрируется на предельно малом бытовом пространстве.

Н В Басаргин

Акварель Н. Бестужева. 1836 г.

В данном случае столкновение двух генералов было лишь острием большой борьбы — борьбы, в конечном счете, за власть над 2-й армией. А власть над 2-й армией была могучим фактором во всеимперской политической игре, ставка в которой была головокружительно высока…

24 июня 1823 года, в день поединка, у Киселева был званый обед. Павел Дмитриевич безукоризненно владел собой. Никто ни о чем не подозревал. Улучив момент, Киселев пригласил в кабинет Басаргина и Бурцева, показал им письма Мордвинова, объявил о поединке и просил Бурцева поехать с ним, а Басаргина остаться, чтобы в случае надобности успокоить жену и приглашенных на вечер гостей.

Ладыжин расположен был верстах в сорока от Тульчина, где находился штаб армии. Мордвинов ждал противника, одетый в полную парадную форму, и оскорбился тем, что Киселев приехал в форменном сюртуке. Ему хотелось обставить поединок как можно торжественнее. Он брал реванш за происшедшее и вел себя как хозяин положения.

«Весь разговор мой с Мордвиновым, — рассказывал потом Бурцев, — клонился к тому, чтобы вывести его из заблуждения и удалить от бедственной его решимости; но сильное озлобление его препятствовало ему внимать словам моим, и он настоятельно повторял, что в сем поединке не довольно быть раненым, но непременно один из двух должен остаться на месте».

Мордвинов согласился, уважая Бурцева, чтобы тот присутствовал при поединке в качестве свидетеля. Реальной власти секунданта Бурцев не имел.

Держал себя Мордвинов резко. Когда Киселев не одобрил отсутствия секунданта, тот ответил, что «со шпагою и с пистолетом он никого не страшится».

Затем он продиктовал заведомо смертельные условия. Киселев все принял. Расстояние между барьерами определили в восемь шагов, число выстрелов — неограниченное.

Басаргин записал со слов Бурцева и Киселева: «Мордвинов попробовал пистолеты и выбрал один из них (пистолеты были Кухенрейтеровские и принадлежали Бурцеву). Когда стали на места, он стал было говорить Киселеву: „Объясните мне, Павел Дмитриевич…“ — но тот перебил его и возразил: „Теперь, кажется, не время объясняться, Иван Николаевич; мы не дети и стоим уже с пистолетами в руках. Если бы вы прежде пожелали от меня объяснений, я не отказался бы удовлетворить вас“, — „Ну, как вам угодно, — отвечал Мордвинов, — будем стреляться, пока один не падет из нас“.

Они сошлись на восемь шагов и стояли друг против друга, опустя пистолеты, ожидая выстрела противника. „Что же вы не стреляете?“ — сказал Мордвинов. „Ожидаю вашего выстрела“, — отвечал Киселев. „Вы теперь не начальник мой, — возразил тот, — и не можете заставить меня стрелять первым“. — „В таком случае, — сказал Киселев, — не лучше ли будет стрелять по команде. Пусть Бурцев командует, и по третьему разу мы оба выстрелим“. — „Согласен“, — отвечал Мордвинов. Они выстрелили по третьей команде Бурцева. Мордвинов метил в голову, и пуля прошла около самого виска противника. Киселев целил в ноги и попал в живот. „Я ранен“, — сказал Мордвинов. Тогда Киселев и Бурцев подбежали к нему и, взяв под руки, довели до ближайшей корчмы. Пуля прошла навылет и повредила кишки. Сейчас послали в местечко за доктором и по приходе его осмотрели рану; она оказалась смертельною. Мордвинов до самого конца был в памяти. Он сознался Киселеву и Бурцеву, что был подстрекаем в неудовольствии своем на первого Рудзевичем и Корниловым и говорил, что сначала было не имел намерения вызвать его, а хотел жаловаться через графа Аракчеева государю, но, зная, как император его любит, и опасаясь не получить таким путем удовлетворения, решился прибегнуть к дуэли».

Поединок как последний, высший суд.

Через несколько часов Мордвинов умер. Смерть его, бесспорно, легла тяжело на совесть Павла Дмитриевича. Он-то знал и точно оценивал в глубине души все обстоятельства, предшествующие дуэли. Недаром он выплачивал вдове убитого пенсион из собственных средств — до конца ее жизни.

П. Д. Киселев.

Гравюра с портрета А. Рисса. 1834 г.

После поединка Киселев передал свои обязанности дежурному генералу, известил о происшедшем Витгенштейна и послал Александру письмо, смысл которого куда шире конкретного случая и показывает Киселева с важной для нас стороны: «Во всех чрезвычайных обстоятельствах своей жизни я непосредственно обращался к Вашему Величеству. Позвольте мне, Государь, в настоящее время довести до вашего сведения об одном происшествии, которого я не имел возможности ни предвидеть, ни избежать. Я стрелялся с генералом Мордвиновым и имел грустное преимущество видеть своего противника пораженным. Он меня вызвал, и я считал своим долгом не укрываться под покровительством закона, но принять вызов и тем доказать, что честь человека служащего нераздельна от чести частного человека».

И далее он повторяет: «… я получил от него резкий вызов, который уже не позволял мне делать выбор между строгим выполнением закона и священнейшими обязанностями чести».

Обращаясь к царю, Павел Дмитриевич с «римской» прямотой декларировал основополагающую для дворянского авангарда мысль: никакие обязанности службы, никакой формальный долг перед государством не может заставить дворянина поступиться требованиями личной чести. «Священнейшие обязанности чести» «частного человека» — превыше всего. Роковые человеческие конфликты должны решаться вне закона государственного, но — по закону нравственному.

Павел Дмитриевич, при его далеко идущих реформаторских планах, желал сохранить в глазах лучших людей армии свою репутацию человека незапятнанной чести, даже рискуя жизнью…

Александр одобрил его позицию… И потому, что любил Киселева, еще не подозревая в то время о его близости к декабристам, и потому, что дуэль, как это ни странно, импонировала его вкрадчиво упрямой, не блещущей физическим мужеством натуре, и потому, что снисходительное отношение к дуэлянтам входило в многообразную систему его игры с дворянством.

Император оставил Павла Дмитриевича на прежней высокой должности, показав, что августейшая воля неизмеримо выше писаного закона.

Зловещая подоплека истории ясна была не только ближайшему окружению Киселева — Басаргину, Бурцеву, но и дальним его друзьям. Генерал Закревский, узнав о поединке, писал из Петербурга: «Много хотел бы с тобою говорить по сему случаю, но не могу вверить мыслей моих почте, которая не всегда аккуратно ходит, а оставлю до личного с тобою свидания…» Под неаккуратностью почты здесь, естественно, подразумевалась возможность перлюстрации.

Но ничто в поведении Павла Дмитриевича не бывало простым и поддающимся ясной оценке с точки зрения человеческой.

И сама непосредственная причина конфликта при внимательном рассмотрении оказывается не столь уж для него выгодной.

Басаргин, знавший все дело от Киселева и близких к начальнику штаба людей, так описал поведение Мордвинова во время событий в Одесском полку: «…Частным образом сделалось известным, как главнокомандующему, так и генералу Киселеву и об заговоре, и о том, что бригадный командир Мордвинов знал накануне происшествия, что в Одесском полку готовится какое-то восстание против своего командира. Вместо того, чтобы заранее принять какие-либо меры, он, как надобно полагать, сам испугался и ушел ночевать из своей палатки, перед самым смотром войск (войска стояли в лагере), в другую бригаду».

Конечно, можно толковать поведение Мордвинова, исходя из характеристики, данной ему Киселевым: «Слаб здоровьем. Слаб умом. Слаб деятельностью». Можно предположить, что Мордвинов просто побоялся замешаться в историю и вместо того, чтоб властью бригадного командира унять Ярошевицкого и спасти Рубановского, устранился — «слаб деятельностью». И тогда возмущение Павла Дмитриевича было бы понятно и оправданно.

Однако все оказалось не совсем так. Аракчеевец Ярошевицкий действовал в пределах закона и побеждавшей в армии традиции. Мордвинов знал, что командир соседней дивизии генерал Орлов, жестоко преследовавший ярошевицких, отстранен от должности, а поборник гуманности майор Раевский и вообще сидит в крепости. Знал и то, что Киселев не поддержал Орлова. Не обладая ни авторитетом Орлова, ни его убеждениями, Мордвинов, естественно, не решился открыто принять сторону молодых офицеров. Но он явно им сочувствовал и, видимо, считал, что единственное средство убрать Ярошевицкого — скандал. В конце концов, Рубановский приносил себя в жертву добровольно, ради товарищей.

Но Мордвинов не просто устранился и дал заговору осуществиться.

Александр I

Этюд Д. Доу. 1820-е гг.

В письме императору Павел Дмитриевич вынужден был сформулировать истинную вину Мордвинова: «Во время несчастной истории в Одесском полку начальник дивизии известил меня о ней в Тульчин, обращая главным образом мое внимание на недостаточную энергию в этом деле бригадного командира, который, — писал он, — отказался арестовать офицера Рубановского в момент совершения им преступления».

Киселев писал правду: император мог проверить сообщаемые им сведения. Но из этого текста следует два важнейших вывода.

Во-первых, Мордвинов проявил незаурядное мужество, отказавшись арестовать поручика, избившего перед строем полкового командира. Тем самым он изобличал истинные свои симпатии. И поступок его вызывает уважение.

Во-вторых, донес на него Киселеву именно генерал Корнилов. И, стало быть, налицо двойная игра. Рудзевич и Корнилов вовсе не сочувствовали обиженному Киселевым бригадному командиру, а пытались, как тараном, ударить им в ненавистного начальника штаба армии.

Но как бы то ни было, поведение Киселева по отношению к Мордвинову оказалось весьма двусмысленным. Понимая, что если он покроет Мордвинова, то это может быть использовано против него, он встал на позицию армейского законника. Разумеется, Рубановский и молодые офицеры были ему ближе Ярошевицкого. Но что из того? Он преследовал высшие цели, готовя себя к политическому взлету.

Деятели тайного общества, вопреки простейшей логике, поддержали Киселева. Сергей Григорьевич Волконский писал Павлу Дмитриевичу: «Ты знаешь, что в кругу нашей армии нет человека, который бы иначе говорил по предмету твоего поединка, как с отличным уважением». Он, конечно же, имел в виду вполне определенный круг.

Таков был этот человек, способный на изощренную политическую игру, использовавший приемы, доходившие до коварства, скрывавший под личиной безграничной верноподданости наполеоновские планы, но при этом готовый выйти без колебаний на смертельный поединок, чтоб никто не мог усомниться в его понятиях о чести, заслуживший доверие таких рыцарей, как Волконский, Басаргин, Бурцев, Михаил Орлов, Денис Давыдов, а главное, смолоду и до смерти оставшийся верным своей мечте — уничтожению рабства в России. Честолюбие его было честолюбием истинным и высоким…

Вскоре о происшедшем узнали в Кишиневе. Пушкин увидел в поединке генералов глубокий и поучительный смысл. «Дуэль Киселева с Мордвиновым, — вспоминал Липранди, — очень занимала его; в продолжение нескольких и многих дней он ни о чем другом не говорил, выпытывая мнения других; на чьей стороне более чести, кто оказал более самоотвержения и т. п.? Он предпочитал поступок И. Н. Мордвинова как бригадного командира, вызвавшего начальника Главного штаба, фаворита государя. Мнения были разделены. Я был за Киселева; мои доводы были недействительными. Н. С. Алексеев разделял также мое мнение, но Пушкин остался при своем, приписывая Алексееву пристрастие к Киселеву, с домом которого он был близок. Пушкин не переносил, как он говорил, „оскорбительной любезности временщика, для которого нет ничего священного“…». (Позже он решительно изменил свое мнение.)

Поединок Киселева с Мордвиновым должен был заворожить его насыщенностью смыслом, далеко выходящим за границы служебной ссоры двух генералов. Событийную предысторию дуэли он или плохо знал, или принципиально игнорировал. Для него все прочее заслонял «тираноборческий», «бунтовской» колорит поединка. «Слабый» зовет к смертельному ответу «сильного», и не кого-нибудь, а любимца императора. Он видел в этом торжество права чести, права поединка, дававшего дворянину последнюю защиту от посягательств деспотизма на его личное достоинство. Он трактовал поступок Мордвинова как вызов неправедной иерархии.

Липранди и Алексеев подходили к событию с точки зрения здравого смысла: что будет, ежели каждый наказанный офицер станет вызывать за это своего начальника на поединок? Как тогда поддерживать служебный порядок? Поступок Мордвинова для них, профессиональных военных, выглядел сомнительно.

Пушкин смотрел поверх подобных резонов. Он строил философию дуэли как сильного средства борьбы личности с враждебным миром, средства, не контролируемого государством. Потому его всю жизнь так бесили люди, старающиеся увильнуть от поединка. Они — помимо всего прочего — ставили под сомнение само право не дуэль, лишая «человека с предрассудками» этого оружия…

Замечательно в этом поединке и многое другое, опровергающее привычные представления о дуэльных обычаях. Оба противника считают возможным стреляться без секундантов. Оставить Бурцева или отослать его — это зависело от Мордвинова. Да все равно, наличие одного секунданта, общего для обоих противников, было незаконным. И, однако же, никого это обстоятельство не смутило и не стало предметом осуждения. Не смутило это и Пушкина — он ведь и сам собирался стреляться с Рутковским один на один. Формальная сторона мало волновала его. Благородные Сильвио и граф в «Выстреле» стреляются в решающей встрече без секундантов.

Готовность ответить вызовом на любую попытку унижения, на любое ущемление прав дворянина в высшем смысле, готовность поставить жизнь на карту ради принципа личной независимости — вот идеал. Всякий иной стиль поведения не соответствовал его представлению о роли чести в дворянском самосознании.

Была в генеральской дуэли одна страшная подробность, с которой мы встретимся не в одном еще поединке. «Мордвинов целил в голову, и пуля прошла около самого виска противника. Киселев целил в ноги и попал в живот». Эта ситуация повторялась в дуэлях с пугающим постоянством… Выстрел в живот был самым «надежным». К нему прибегали в заведомо смертельных дуэлях. Вряд ли Киселев целил в ноги. Он знал, что в случае промаха его шансы остаться в живых при озлобленности противника — ничтожны. Холодный и решительный, он стрелял наверняка.

Поединок генералов волновал Пушкина как образец дуэли-мятежа, дуэли-бунта против взаимоотношений условных и искусственных, навязанных деспотическим государством, — отношений, суть коих определялась не реальными достоинствами человека и дворянина, а его служебным положением.

Таких дуэлей в России было немного. Но они бывали…

В 1797 году молодой полковник Николай Бахметев, командуя главным дворцовым караулом, ударил тростью за какое-то упущение по службе состоящего в том же карауле юного подпрапорщика Александра Кушелева. Времена были павловские, самое начало, император поклялся подтянуть распущенную Екатериной гвардию и ежедневно подавал старшим начальникам примеры бешеной невоздержанности в обращении с офицерами. Трость стала непременным атрибутом парадного снаряжения. Трудно было удержаться от соблазна пустить ее в ход…

Кушелев, аристократ с высокими понятиями о личной чести, немедленно вызвал Бахметева. Однако полковник, учитывая «гатчинский обычай» и служебную дистанцию между подпрапорщиком и собою, вызовом пренебрег. Кушелеву пришлось смириться. Если бы дело дошло до императора — унизительная отставка и ссылка в деревню были бы самым благополучным исходом. Бахметев отправился служить в Казань. Посетивший эти края император Павел произвел его в генерал-майоры. Об инцинденте с Кушелевым Бахметев скорее всего забыл. Но, вернувшись в 1803 году в столицу, он получил вызов от штабс-капитана Кушелева, который только что перевелся в Кавказский гренадерский полк и готовился к отъезду в боевой корпус князя Цицианова.

П. И. Багратион

Миниатюра. 1800-е гг.

Бахметев оказался в трудном положении. Ему, генералу, стреляться со штабс-капитаном за ссору шестилетней давности, да еще вызванную столь обычным в павловскую эпоху поступком, казалось нелепостью. К тому же, нелепость эта, угрожала не только его жизни, но и карьере — ранив или убив противника, он мог поплатиться отставкой. Встретившись с Кушелевым, он признал, что тогда, в девяносто седьмом году, был не прав. То есть, по сути дела, извинился.

Кушелева извинения Бахметева не удовлетворили. Он верил, что урон, нанесенный его чести, может быть восполнен только поединком.

Сын тайного советника и сенатора, связанный родством и дружбой со многими семьями большого света, он всюду высмеивал генерала, робеющего выйти к барьеру. Дело получило широкую огласку. Кушелев всеми способами добивался поединка. После, в показаниях на следствии, он говорил, что честь свою «хранил и хранит более жизни». Это была новая формация дворян, выросшая в екатерининские годы вопреки стараниям самодержавия, даже такого изощренного, внушить им, что единственный и главный арбитр в их спорах — государство. Екатерина в 1787 году издала специальный манифест, в котором говорилось о «неистовствах молодых людей» и подтверждались жестокие петровские законы о поединках.

Л. И. Депрерадович

Портрет И. Ромбауэра. 1805 г.

Молодые дворяне, однако, не хотели признавать за властью права вмешиваться в дела чести. Хотя были это люди разные, и представления о чести, соответственно, сильно разнились.

«Неистовства» Кушелева не могли не привлечь возбужденного интереса гвардейского офицерства — речь шла о том, какой закон выше: закон военно-служебной иерархии или же закон чести.

Вопрос был принципиальный, и Кушелев это знал.

В дело вмешались люди известные и высокопоставленные. В один из дней к отцу штабс-капитана сенатору Кушелеву приехали князь Багратион (тогда уже прославленный герой Итальянского похода) и генерал Депрерадович 2-й (тоже не последний человек в русской армии). Они просили у сенатора разрешения отвезти его сына к генерал-майору Ломоносову для свидания и, ежели возможно, примирения с Бахметевым. Ничего из этой миссии не вышло. Кушелев-младший стоял на своем.

Бахметев то соглашался, то требовал отсрочки. Он явно находился в растерянности.

Наконец случилось то, что и должно было случиться, — слухи дошли до властей. Военный генерал-губернатор Петербурга граф Толстой вызвал к себе буйного штабс-капитана и приказал ему немедля отправиться из столицы к месту службы.

Прямо от генерал-губернатора Кушелев поехал к Бахметеву и сообщил ему о происшедшем.

И Бахметев осознал, что у него нет выбора. Общественное мнение неизбежно обвинит его в интригах, благодаря коим его противник оказался высланным, а он избежал поединка. Этого он перенести не мог. Он спросил Кушелева, где тот заночует, выехав из Петербурга. Штабс-капитан ответил, что в Царском Селе…

Кушелев понял, что вызов принят окончательно, и пригласил в секунданты кавалергардского корнета Чернышева (впоследствии следователя по делу декабристов и военного министра Николая I), а второго секунданта выбрал ему отец — графа Венансона, опытного в дуэльных делах. (Ситуация, в которой отец поединщика принимает участие в устройстве дуэли, редчайшая, но тут было семейное дело чести.)

А. И. Чернышев

Портрет работы Д. Доу. 1820-е гг.

Кушелев заночевал в Царском Селе, куда рано утром приехали его секунданты, а чуть позже — Бахметев со своими. Их было трое: генерал-майор Ломоносов, отставной гвардии капитан Яковлев (отец Герцена) и отставной гвардии штабс-капитан князь Сергей Голицын. Голицын привез приятеля — Ивана Андреевича Крылова, некогда известного журналиста, а ныне господина без определенных занятий. Дуэль обещала быть жестокой, потому взяли с собою врача — штаб-лекаря Шмидта.

Вышли за вал Царского Села. Драться решено было на пистолетах — до результата. Когда встали на исходные позиции, Венансон посоветовал противникам снять шпаги.

Сошлись, выстрелили и — промахнулись. Кушелев требовал продолжения поединка. Секунданты единодушно решили, что для восстановления чести сделано достаточно. Этим нарушались предварительные условия поединка. Но они предпочли встать на точку зрения ритуальную — противники выдержали огонь друг друга, доказали свою решимость, упрекнуть их не в чем.

Однако Кушелев, как и многие дворяне его типа (как впоследствии Пушкин), воспринимал смысл дуэли по-иному — скорее, как судебный поединок средневековья, когда правая сторона должна была восторжествовать, потому что она — правая, а Бог — за правое дело. В «Песне о Роланде» Тьерри должен был победить в судебном поединке несмотря на мощь и искусство противника, ибо злодейство должно быть разоблачено.

В знаменитом романе Вальтера Скотта «Айвенго», популярном в пушкинские времена, больной Айвенго на плохой лошади должен был победить могучего храмовника — и победил его! — ибо в судебном поединке справедливость торжествует по предопределению. Купец Калашников в лермонтовской «Песне…» должен был победить, ибо его бой с опричником, за которым стояла мощь карательного корпуса, по сути своей — судебный поединок, Божий суд. А казнь по воле тирана еще усугубляла его трагическую правоту. Формула «Бог за правое дело!» не была пустым звуком для людей дворянского авангарда. Этой формулой заключал Рылеев записки, которые посылал своим соратникам в ночь с 13 на 14 декабря, призывая их действовать.

«Идейная» дуэль выламывалась из системы ритуальности и переходила в совершенно иной план. Отсюда требование Мордвинова стреляться, пока один из противников не будет убит. Отсюда требование Кушелева. Отсюда непременное условие Пушкина в последней дуэли — до результата. Дело тут не только в степени озлобления и ненависти, но и в полуосознанной вере в свое право карать. А на Черной речке — в праве осознанном.

И. А. Крылов

Гравюра по рисунку Е. Эстеррейха. 1815 г.

И потому в двадцать третьем году Пушкин оказался на стороне Мордвинова, даже не зная подоплеки поединка.

Идея дуэли-мятежа слишком близка была Пушкину…

Уезжая с места дуэли обратно в Петербург, Кушелев сказал, что не считает дело законченным.

Снова сойтись с Бахметевым ему было не суждено. Но в этот момент он сделал единственное, что могло как-то компенсировать ему бескровность поединка. Он, несмотря на уговоры секундантов, заботившихся и о собственной безопасности, предал огласке факт дуэли. Он хотел, чтобы общество знало и о дуэли, и о ее конкретных обстоятельствах.

Соответственно проведено было официальное следствие, вынесен приговор по существующему закону.

Александр, когда приговор поступил к нему на конфирмацию, смягчил его: Кушелева выключили из камер-юнкеров и отправили в полк, генералы Бахметев и Ломоносов получили выговоры, граф Венансон после короткого пребывания под арестом послан на Кавказ. Чернышев, Яковлев и Голицын выведены были из дела и оставлены без внимания.

Дело было необычное, выделявшееся среди множества поединков, куда более бессмысленно уносивших кровь и жизни дворян. А кроме того, Александр, особенно в первые годы царствования, весьма либерально относился к дуэлянтам, не желая раздражать гвардию и армию.

Декабрист Волконский, в те времена молодой кавалергард, вспоминал: «…B царствование Александра Павловича дуэли, когда при оных соблюдаемы были полные правила общепринятых условий, не были преследуемы государем, а только тогда обращали на себя взыскание, когда сие не было соблюдено или вызов был придиркой так называемых bretteurs; и то не преследовали таковых законом, а отсылали на Кавказ. Дуэль почиталась государем как горькая необходимость в условиях общественных. Преследование, как за убийства, не признавалось им, в его благородных понятиях, правильным».

Утверждение Волконского подтверждается и другими свидетельствами.

В самом начале александровского царствования граф Растопчин, в недавнем прошлом любимец императора Павла, а в недалеком будущем — в 1812 году — главнокомандующий Москвы, сжегший столицу, сообщал своему другу князю Цицианову, первому из знаменитых завоевателей Кавказа: «Ко мне пишут из Москвы, что к тебе с фельдъегерем послан князь Гагарин, кавалергардский офицер, в наказание за дуэль. Но я думаю, что молодого офицера послать в такое место, где князь Цицианов командует, и в Грузию — это награда. Я бился об стену лбом в 24 года, что не мог выпроситься под Очаков. Разве война почитается наказанием?»

Очевидно, перевод в боевые кавказские войска и в самом деле был в александровское время самым распространенным наказанием за поединки, а отношение к честной дуэли со стороны властей достаточно либеральным.

Бретерство же было осуждаемым в обществе исключением, но заурядные, не имеющие идейной подоплеки, дуэли служили регулятором отношений в обширной тогда еще частной — не контролируемой государством — сфере дворянской жизни. Попытаться жестко изъять этот регулятор из сложившейся системы отношений значило подорвать ее равновесие. А этого умный Александр вовсе не хотел.

В 1817 и 1818 годах в Петербурге и в Грузии, под Тифлисом, произошли две дуэли, поразившие воображение современников.

На протяжении многих лет, раздумывая над местом и ролью дуэли в жизни русского дворянина и общества вообще, Пушкин возвращался мыслию к этим поединкам.

 

Поединок как возмездие

В 1831 и 1835 годах он начинал романы, собираясь вывести в них героев этих дуэлей, романы, где нравственные узлы рубились именно поединками…

Это была знаменитая «четверная дуэль» Завадовского — Шереметева и Грибоедова — Якубовича.

О причинах ее ходили разноречивые и злые слухи. Александр Бестужев в мемуаре о Грибоедове счел нужным сказать: «Я был предубежден против Александра Сергеевича. Рассказы об известной дуэли, в которой он был секундантом, мне были переданы его противниками в черном виде». Как бы то ни было, повод для дуэли дал именно Грибоедов, привезя танцовщицу Истомину на квартиру своего приятеля графа Завадовского. Кавалергард Шереметев, любовник Истоминой, вызвал Завадовского. Секундантом Завадовского стал Грибоедов, Шереметева — корнет лейб-уланского полка Якубович.

А. И. Истомина

Гравюра Ф. Иордана. 1825 г.

Дуэль была в своем роде очень характерная — протуберанец клокотания и разгула дворянской молодежи, еще опьяненной величием наполеоновских войн. Эта атмосфера рождала и первые тайные общества, и бессмысленно смертельные поединки.

В этой атмосфере вырабатывался тип бретера-оппозиционера, для которого — в отличие от Толстого-Американца, прагматика дуэли, — дуэль представляла собою вызов судьбе. Если в восьмисотые годы бретер воспринимался просто как неуравновешенный и неоправданно самолюбивый человек (Сергей Григорьевич Волконский писал о своем товарище Черном Уварове, что он был «очень раздражительный, что придавало ему оттенок бретерства»), то в конце десятых годов принципиального бретера уже окружал некий ореол. Рождался романтический стереотип дуэли — поединка ради поединка, — что было зрелому Пушкину глубоко чуждо.

Классическим случаем «романтической дуэли» была дуэль из-за любовного соперничества, не имевшего никакого отношения к вопросам чести. Дуэль четверых была именно такова. Один из участников преддуэльных переговоров и свидетель дуэли доктор Ион рассказывал мемуаристу Дмитрию Александровичу Смирнову: «Грибоедов и не думал ухаживать за Истоминой и метить на ее благосклонность, а обходился с ней запросто, по-приятельски и короткому знакомству. Переехавши к Завадовскому, Грибоедов после представления взял по старой памяти Истомину в свою карету и увез к себе, в дом Завадовского. Как в этот же вечер пронюхал некто Якубович, храброе и буйное животное, этого не знают. Только Якубович толкнулся сейчас же к Васе Шереметеву и донес ему о случившемся…»

В. П. Завадовский

Миниатюра Ж.-А. Беннера. 1823 г

Грибоедов не просто привез Истомину к Завадовскому. Она прожила у Завадовского двое суток. Но Шереметев, находившийся с ней в ссоре и разъезде, никаких прав на нее уже не имел. История была вполне банальная для отношений молодых актрис и светских львов. Роковой характер придало ей вмешательство Якубовича — романтического героя во плоти.

Сохранились две подробные версии дуэльных событий. Одна — того же доктора Иона: «Барьер был на 12 шагах. Первый стрелял Шереметев и слегка оцарапал Завадовского: пуля пробила борт сюртука около мышки. По вечным правилам дуэли Шереметеву должно было приблизиться к дулу противника… Он подошел. Тогда многие стали довольно громко просить Завадовского, чтобы он пощадил жизнь Шереметеву.

— Я буду стрелять в ногу, — сказал Завадовский.

— Ты должен убить меня, или я рано или поздно убью тебя, — сказал ему Шереметев, услышав эти переговоры. — Зарядите мои пистолеты, — прибавил он, обращаясь к своему секунданту.

Завадовскому оставалось только честно стрелять по Шереметеву. Он выстрелил, пуля пробила бок и прошла через живот, только не навылет, а остановилась в другом боку. Шереметев навзничь упал на снег и стал нырять по снегу, как рыба. Видеть его было жалко. Но к этой печальной сцене примешалась черта самая комическая. Из числа присутствующих при дуэли был Каверин, красавец, пьяница, шалун и такой сорви-голова и бретер, каких мало… Когда Шереметев упал и стал в конвульсиях нырять по снегу, Каверин подошел и сказал ему прехладнокровно:

— Вот те, Васька, и редька!»

Надо обратить внимание на одну характерную черту дуэли-возмездия, черту проявлявшуюся достаточно часто, — ее заведомо смертельный характер, подкрепленный правом того, кто сохранил выстрел, подозвать противника к барьеру, как это сделал Завадовский. Черта эта — осознанно или полуосознанно — восходила к традиции судного поединка.

С подобной ситуацией встречаемся мы в одной из дуэлей Толстого-Американца. Прапорщик Нарышкин перед началом поединка предупредил Толстого: «Знай, что если ты не попадешь, то я убью тебя, приставив пистолет ко лбу! Пора тебе кончить!»

Поединок Нарышкина с Толстым был, несомненно, дуэлью-возмездием. Прологом этой дуэли был поединок Толстого с капитаном Бруновым, вступившимся за честь своей сестры. Брунов погиб. Нарышкин сочувствовал Брунову и принимал какое-то участие в его конфликте с Толстым. Вызывая Толстого, он решил либо погибнуть, либо пресечь кровавый путь бретера — «Пора тебе кончить!»

Слова «приставив пистолет ко лбу» свидетельствуют именно о намерении приблизить противника на минимальное расстояние — поставить вплотную к барьеру. Толстой опередил Нарышкина, смертельно ранив его в живот…

Что же касается «четверной дуэли», то здесь особое значение имеет механизм вызова.

По свидетельству близкого приятеля Грибоедова Жандра, не Якубович сообщил Шереметеву о визите Истоминой к Завадовскому, а Шереметев, узнав об этом, бросился советоваться к Якубовичу: что делать?

«— Что делать, — ответил тот, — очень понятно: драться, разумеется, надо, но теперь главный вопрос состоит в том, как и с кем. Истомина твоя была у Завадовского, но привез ее туда Грибоедов — это два, стало быть, тут два лица, требующих пули, а из этого выходит, что для того, чтобы никому не было обидно, мы, при сей верной оказии, составим une partie carrée: ты стреляйся с Грибоедовым, а я на себя возьму Завадовского».

Судя по материалам официального следствия, версия Жандра о роли Якубовича близка к истине. Будущего «храброго кавказца» умный и осведомленный Жандр охарактеризовал очень точно. Когда его собеседник изумился: «Да помилуйте… ведь Якубович не имел по этому делу никаких отношений к Завадовскому. За что же ему было с ним стреляться?» — Жандр ответил: «Никаких. Да уж таков человек был. Поэтому-то я вам и употребил это выражение: „при сей верной оказии“. По его понятиям, с его точки зрения на вещи, тут было два лица, которых следовало наградить пулей, — как же ему было не вступиться?»

Идеолог и практик романтической формы существования, Якубович включил романтическую форму поединка в свою общую систему — дуэль, вне зависимости от неизбежности и обязательности ее, хороша была для него уже тем, что позволяла самочинно распоряжаться своей и чужой жизнью. Романтический бретер ставил себя выше нравственного уровня человеческих отношений (как позже, в декабрьские дни 1825 года, Якубович поставил себя выше нравственного уровня политических отношений); играя своей и чужой жизнью, он ощущал себя — и казался другим — богоборцем, бросающим вызов мирозданию. На практике же это богоборчество часто сводилось к чреватым кровью интригам. Так было и на сей раз. Именно позиция Якубовича определила ожесточенность Шереметева и погубила его.

Романтический бретер нарушал одну из главных заповедей тогда неписаного, а позже ясно сформулированного дуэльного кодекса: «Дуэль недопустима как средство для удовлетворения тщеславия, фанфаронства, возможности хвастовства, стремления к приключениям вообще, любви к сильным ощущениям, наконец, как предмет своего рода рискованного, азартного спорта».

Для истинного человека чести, в первую очередь — человека дворянского авангарда, дуэль была делом величайшей серьезности и значимости…

Шереметев, в конце концов, вызвал Завадовского, Якубович должен был стреляться с Грибоедовым.

Жандр, явно со слов Грибоедова, так описал саму дуэль: «Когда они с крайних пределов барьера стали сходиться на ближайшие, Завадовский, который был отличный стрелок, шел тихо и совершенно спокойно. Хладнокровие ли Завадовского взбесило Шереметева, или просто чувство злобы пересилило в нем рассудок, но только он, что называется, не выдержал и выстрелил в Завадовского, еще не дошедши до барьера. Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи. Тогда уже, и это очень понятно, разозлился Завадовский. „Ах, — сказал он, — он посягал на мою жизнь. К барьеру!“ Делать было нечего. Шереметев подошел.

Завадовский выстрелил. Удар был смертельный — он ранил Шереметева в живот. Шереметев несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал и стал кататься по снегу. Тогда-то Каверин и сказал ему, но совсем не так, как говорил вам Ион: „Вот тебе, Васька, и редька“, — это не имеет никакого смысла, а довольно известное выражение русского простонародья: „Что, Вася? Репка?“ Репа ведь лакомство у народа, и это выражение употребляется им иронически, в смысле: „Что же? вкусно ли? хороша ли закуска?“»

П. П. Каверин

Рисунок. 1810-е гг.

Поскольку Шереметева надо было немедленно везти в город, Якубович и Грибоедов отложили свой поединок. Он состоялся на следующий год в Грузии. Николай Николаевич Муравьев, секундант Якубовича, зафиксировал ход дела в дневнике: «Ввечеру Грибоедов с секундантом и Якубовичем пришли ко мне, дабы устроить поединок, как должно, Грибоедова секундант предлагал им сперва мириться, говоря, что первый долг секундантов состоит в том, чтобы помирить их. Я отвечал ему, что я в сие дело не мешаюсь, что меня позвали тогда, когда уже положено было драться, следовательно, Якубович сам знает, обижена ли его честь».

Муравьев был заранее предубежден против Грибоедова и считал дуэль непременной, поскольку Якубович загодя изложил ему свою версию прошлого поединка. Якубович был великолепный рассказчик. Но рассказы его, особенно когда ему это было выгодно, существенно отличались от реальных событий, о коих он повествовал. «Якубович рассказал мне в подробности поединок Шереметева в Петербурге. Шереметев был убит Завадовским, а Якубовичу должно было тогда стреляться с Грибоедовым за то же дело. У них были пистолеты в руках; но, увидя смерть Шереметева, Завадовский и Грибоедов отказались стреляться. Якубович с досады выстрелил по Завадовскому и прострелил ему шляпу. За сие он был сослан в Грузию». Как известно, стреляться после ранения Шереметева отказался Якубович, которому как секунданту надо было сопровождать раненого домой, а вовсе не Грибоедов. Якубович не стрелял в Завадовского, и никакой шляпы не простреливал, и в Грузию был выслан не столько за секундантство, сколько из-за каких-то неисправностей по службе, «шалостей». Но Якубович, очевидно, просто не мог говорить правду. Причем с годами его фантазии становились все выгодней для него и все опаснее для окружающих. Даже по тем деталям, которые записал Муравьев, ясна окраска происшедшего в его изложении. Вряд ли он пощадил и репутации своих противников.

Речь шла о смертельной дуэли. Якубович вначале просил Муравьева и другого офицера — Унгерна — быть просто свидетелями поединка, чтобы оказать помощь раненому, но не участвовать в качестве секундантов — чтобы избежать кары. Он собирался стреляться с Грибоедовым без секундантов — в нарушение кодекса, но в соответствии с существующей традицией. Первым местом поединка выбрали квартиру поручика Талызина, где остановился Якубович, что предполагало минимальное расстояние между барьерами…

Но во время встречи 22 октября, о которой рассказывает Муравьев, условия дуэли были изменены под давлением секунданта Грибоедова, его сослуживца-дипломата Амбургера.

Пока секунданты совещались, «Якубович в другой комнате начал с Грибоедовым спорить довольно громко. Я рознял их, и, выведя Якубовича, сделал ему предложение о примирении; но он их слышать не хотел. Грибоедов вышел к нам и сказал Якубовичу, что он сам его никогда не обижал. Якубович на то согласился. „А я так обижен вами; почему же вы не хотите оставить сего дела?“ — „Я обещался честным словом покойнику Шереметеву при смерти его, что отомщу за него на вас и на Завадовском“. — „Вы поносили меня везде“. — „Поносил и должен был сие делать до этих пор; но теперь я вижу, что вы поступили как благородный человек; я уважаю ваш поступок; но не менее того должен кончить начатое дело и сдержать слово свое, покойнику данное“. — „Если так, так г.г. секунданты пущай решат дело“».

А. С. Грибоедов

Акварель В. Машкова. 1827 г.

Грибоедов, человек, по определению Пушкина, «холодной блестящей храбрости», пытался вразумить Якубовича не из самосохранения. Соглашаясь на поединок, он в некотором роде брал на себя ответственность и за жизнь противника, которого он должен был постараться убить или ранить. Его долго не отпускал кошмар — бьющийся на снегу Шереметев. Он говорил, что перед ним постоянно глаза умирающего. Хотел он того или нет, именно он спровоцировал трагический поединок. И теперь боялся стать причиной еще одной смерти. Но, приняв неизбежное, он готов был идти до конца.

«Я предлагал, — рассказывает Муравьев, — драться у Якубовича на квартире, с шестью шагами между барьерами и с одним шагом назад для каждого (то есть смертельные условия. — Я. Г.); но секундант Грибоедова на то не согласился, говоря, что Якубович, может, приметался уже стрелять в своей комнате… 23-го я встал рано и поехал за селение Куки отыскивать удобного места для поединка. Я нашел Татарскую могилу, мимо которой шла дорога в Кахетию; у сей дороги был овраг, в котором можно было хорошо скрыться. Тут я назначил быть поединку. Я воротился к Грибоедову в трактир, где он остановился, сказал Амбургеру, чтобы они не выезжали прежде моего возвращения к ним, вымерил с ним количество пороху, которое должно было положить в пистолеты, и пошел к Якубовичу… Мы назначили барьеры, зарядили пистолеты и, поставя ратоборцев, удалились на несколько шагов. Они были без сюртуков. Якубович тотчас подвинулся к своему барьеру смелым шагом и дожидался выстрела Грибоедова. Грибоедов подвинулся на два шага; они постояли одну минуту в сем положении. Наконец Якубович, вышедши из терпения, выстрелил. Он метил в ногу, потому что не хотел убить Грибоедова, но пуля попала ему в левую кисть руки. Грибоедов приподнял окровавленную руку свою, показал ее нам и навел пистолет на Якубовича. Он имел все право подвинуться к барьеру, но, приметя, что Якубович метил ему в ногу, он не захотел воспользоваться предстоящим ему преимуществом: он не подвинулся и выстрелил. Пуля пролетела у Якубовича под самым затылком и ударилась в землю; она так близко пролетела, что Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел на свою руку, — однако крови не было».

Муравьев, человек совершенно порядочный и честный, тем не менее, смотрел на происходящее глазами Якубовича, который обладал мощным даром воздействия на людей и которому он, плохо его зная, искренне сочувствовал: «В самое время поединка я страдал за Якубовича, но любовался его осанкою и смелостью: вид его был мужествен, велик, особливо в ту минуту, как он после своего выстрела ожидал верной смерти, сложа руки». Кроме того, Муравьеву Грибоедов — не без подготовки его противника — не нравился. Он сам через несколько недель едва не вызвал Грибоедова на поединок, возбужденный пустяковыми сплетнями. И потому его интерпретации конкретных фактов не безусловны.

А. И. Якубович

Рисунок Л. Каратыгина. 1825 г.

Плохо верится, чтобы Якубович, зная, что в случае промаха или нанесения легкой раны ему придется выдержать выстрел противника с предельно сокращенного расстояния, стрелял в ногу (как он говорил Муравьеву сразу после поединка) или в кисть левой руки (как он говорил позже: «В знак памяти лишить его только руки»).

Мы уже сталкивались с подобной версией — «Киселев метил в ногу и попал в живот». На смертельных дуэлях часто стреляли в живот — это был выстрел наверняка. Завадовский стрелял в живот Шереметеву, который иначе убил бы его самого при следующем обмене выстрелами. Бретер Дорохов в смертельной дуэли со Щербачевым в девятнадцатом году стрелял в живот. (Пушкин эту дуэль хорошо знал и вспоминал по дороге с Черной речки.) Бретер-убийца Толстой-Американец смертельно ранил лейб-егеря Нарышкина выстрелом в живот. Дантес, как он сам утверждал, стрелял Пушкину в ногу, но попал в живот… Это был удобный вариант, переносивший моральную ответственность на случай, на судьбу.

Скорее всего, Якубович стрелял Грибоедову в живот, но промахнулся.

Есть сведения, что перед смертью Шереметев позвал к себе Грибоедова и помирился с ним. Но Якубовичу было выгодно представить себя мстителем за убитого друга — отсюда легенда о клятве умирающему. Такая мотивация была смешна для дуэли с безобидным исходом, но необходима в случае намерения убить противника.

Якубович последовательно и талантливо выстраивал собственный романтический образ — отсюда его героическая поза под пистолетом Грибоедова, отсюда легенда о простреленной шляпе Завадовского, отсюда и легенда о клятве умирающему Шереметеву.

На этом этапе жизни смертельный исход дуэли-возмездия был весьма желателен как сильная черта демонического облика. Ради своего романтического демонизма Якубович готов был идти на немалые жертвы. Роль романтического мстителя-цареубийцы, которую он с бешеным темпераментом разыгрывал в Петербурге конца двадцать пятого года, — при том, что убивать царя он вовсе не собирался, — обошлась ему в каторгу и смерть в Сибири.

Одна из основополагающих статей дуэльного кодекса гласит: «Практическая цель дуэли состоит в том, чтобы, когда исчерпаны все средства соглашения и примирения сторон, между которыми произошло столкновение на почве, затрагивающей честь, — дать решительное и окончательное восстановление чести.

На этом основании даже самое тяжкое оскорбление признается не оставляющим ни малейшего пятна на чести, раз только она получила удовлетворение посредством дуэли; при этом безразлично: осуществилась ли дуэль или не была осуществлена вследствие признания ее неосуществимости на основании законов о дуэли; а если дуэль была осуществлена, то — оказалось ли ее результатом пролитие крови или нет».

Однако подобный подход был чужд большинству русских дуэлянтов. Мордвинов хотел убить Киселева, а не просто обменяться с ним ритуальными — пускай и чреватыми кровью — выстрелами. Кушелев отнюдь не считал, что сам факт бескровного поединка с Бахметевым может искупить нанесенное ему оскорбление. Пушкин мечтал убить Дантеса.

Выходя на поединок-возмездие, человек не довольствовался опасным ритуалом восстановления чести. Он хотел реального результата — крови противника или его окончательного устранения.

Декабрист Волконский в период своей буйной молодости пытался таким способом избавиться от счастливого соперника: «Придраться без всякой причины к нему, вызвать его на поединок, с надеждою преградить ему путь и открыть его себе, было минутное дело, подтвержденное на другой день письменным вызовом». Противников примирил их общий друг — граф Михаил Семенович Воронцов, в кабинете которого в тот день решались судьбы трех вызовов. Результат — два примирения и одна смерть…

Ни Якубовичу, ни Грибоедову нечего было смывать со своей чести. И уж, во всяком случае, Грибоедов никак не оскорблял честь Якубовича.

Для Грибоедова боевая встреча с бывшим корнетом лейб-уланского полка тоже была дуэлью-возмездием. Ибо при всем своем ощущении вины перед погибшим Шереметевым он понимал и зловещую игру Якубовича. «Грибоедов после сказал нам, — пишет Муравьев, — что он целился Якубовичу в голову и хотел убить его, но что это не было первое его намерение, когда он на место стал». Первым его намерением было раздробить противнику плечо — очевидно, чтоб лишить его возможности владеть оружием. Он воспринимал Якубовича как опасного интригана и бессмысленного бретера, искателя чужих жизней. «Пусть стреляет в других, моя прошла очередь», — писал он после поединка, горько посетовав, что не раздробил тому плечо.

Дуэлей у Якубовича больше не было. Человек отчаянной храбрости, он отличился в боях против горцев, получил тяжелую рану в лоб и отправился в двадцать пятом году в Петербург. Игра его к тому времени стала куда крупнее. Он создавал теперь политические легенды, представляясь членом несуществующего Кавказского тайного общества с Ермоловым во главе. В Петербурге он сперва играл цареубийцу, а затем взял себе роль русского Риего — вождя революции. И предал эту революцию…

Романтический демонизм Якубовича, вырастая, захватывая общественную сферу, естественно перерождался в романтический аморализм…

Юный Пушкин знал Якубовича в Петербурге. Затем постоянно слышал о его кавказских подвигах. И до поры до времени жил под обаянием его не яркой даже, а яростной личности. 30 ноября двадцать пятого года, когда в столице уже стало известно о смерти Александра, и Якубович, скрежеща зубами, кричал Рылееву, что тайное общество вырвало у него жертву — царя, Пушкин вопрошал Александра Бестужева, ничего этого не зная: «…Кто писал о горцах в „Пчеле“? Вот поэзия! Не Якубович ли, герой моего воображения? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева etc., — в нем много, в самом деле, романтизма».

Но, во-первых, романтизм здесь вовсе не оценочное понятие, это — особенный способ существования. Через несколько дней Пушкин писал Катенину: «…Как поэт, радуюсь восшествию на престол Константина I. В нем очень много романтизма; бурная его молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Барклаем…» Говоря о «бурной молодости» цесаревича, он знал, что бурность эта включала и грязное уголовное преступление — изнасилование замужней женщины, а о «вражде с немцем Барклаем» он через десять лет думал несколько иначе. (А может, и в тот момент не так уж ею восхищался, и письмо это, отправленное по почте, было дипломатическим маневром.)

Во-вторых, годы шли, накапливались сведения, стала ему ясна, хотя далеко не до конца, роль Якубовича 14 декабря. Он не мог знать, что в своем вольном конструировании действительности «храбрый кавказец» дойдет до того, что еще в самый день восстания станет клеветать на своих товарищей по заговору, обвиняя их в постыдном стремлении, победив, разделить «домы, дворцы», выгодные должности, станет обвинять их в попытке убить его, их обличителя.

Но после встреч и бесед с Грибоедовым в двадцать восьмом году, после поездки в двадцать девятом году в армию Паскевича, где он виделся и говорил с несколькими декабристами, после длительных разговоров с Михаилом Пущиным, свидетелем восстания и участником совещаний тайного общества, после встречи с телом убитого Грибоедова и размышлений о его судьбе Пушкин глубоко изменил отношение к Якубовичу и к дуэли у Татарской могилы.

В тридцатом году он начал писать «Путешествие в Арзрум», напечатал отрывок в «Литературной газете», бросил.

Иллюстрация к повести А. А. Бестужева-Марлинского «Амалат-бек»

Рисунок Лермонтова. 1835 г.

Вслед за этим он разработал подробный план «Романа на Кавказских водах». Это был роман о Якубовиче.

План постепенно — от варианта к варианту — развивался, приобретал определенность. И не только сюжетную.

«Кавказские воды — семья русских — Якубович приезжает — Якубович — становится своим человеком, приезд настоящего любовника — дамы от него в восторге. Вечер в калмыцкой кибитке — встреча — изъяснение — поединок — Якубович не дерется — условие — Он скрывается — Толки, забавы, гуляния — Нападение черкесов, похищение — Москва. Приезд Якубовича в Москву — Якубович хочет жениться».

Перед нами план «Выстрела» — с Якубовичем вместо Сильвио и перенесением места действия на Кавказ. Якубович — кумир местного общества до приезда «настоящего любовника», который и перебивает успех, «дамы от него в восторге». Столкновение, заканчивающееся вызовом. Якубович, как и Сильвио, не дерется, а откладывает поединок «с условием» и скрывается. Как далее развивались бы события и кого похищают черкесы, сказать наверняка трудно. Скорее всего — как явствует из других вариантов плана — счастливого соперника Якубовича. Но этот вариант был несколько по-иному реализован осенью тридцатого года в «Выстреле». (И, стало быть, план составлен до первой болдинской осени.)

Пушкин под Арзрумом в 1829 г.

Автопортрет

Вариант, в котором Якубович выглядит истинно романтическим героем, Пушкину в это время уже не подходил. Он искал другие пути.

«Расслабленный… брат едет из Петербурга — он оставляет свой конвой паралитику — на него нападают черкесы — он убивает одного из них — остальные убегают. Якубовича там нет. Спрашивает у сестры, влюблена ли она в Якубовича. Смеется над ним.

Якубович расходуется на него — и просит у него руки его сестры.

Дуэль».

Здесь уже вырисовывается иной сюжет. Герой едет на Кавказ, где на водах живет его сестра. Очевидно, со слов Якубовича, он знает, что его сестра влюблена в Якубовича. Но оказывается, что тот придумал эту любовь, и герой «смеется над ним». Тогда Якубович пытается заслужить его благодарность другим способом, привязать его к себе — «расходуется на него». И, считая, что герой уже не сможет отказать, просит руки сестры. Герой разгадывает игру, и дело кончается дуэлью.

Пушкин прикидывал различные направления сюжетных ходов, но роль Якубовича была одна и та же.

«Якубович похищает Марию, которая кокетничала с ним.

Ее любовник похищает ее у черкесов. Кунак — юноша, привязанный к ней, похищает ее и возвращает ее в ее семью».

Затем пошел второй вариант плана. Еще более выразительный.

«Поэт, брат, любовник, Якубович, зрелые невесты, банкометы (— сотрудники) Якубовича.

На другой день банка — все дамы на гулянье ждут Якубовича. Он является — с братом, который представляет его — Его ловят. Он влюбляется в Марию — прогулка верхом. Бештай. Якубович сватается через брата Pelham — отказ — Дуэль — у Якубовича секундант поэт — у брата… любовник, раненный на Кавказе офицер; бывший влюбленный, знавший Якубовича в горах и некогда им ограбленный.

— Якубович ночью едет в аул к узденю — во время переезда из Горячих на Холодные — Якубович похищает — тот едет и спасает ее с одним Кунаком».

С каждым вариантом плана личность Якубовича рисовалась все более темными тонами. Он уже не просто человек с сомнительными чертами поведения, он — глава шулерской шайки, он — удалец, не брезгующий грабить (под видом горца) своих товарищей-офицеров. Но отсвет романтического неистовства все еще лежит на нем — он похищает девушку, которую не может получить законно.

Однако в третьем варианте все становится на свои места.

«Алина кокетничала с офицером, который нее влюбляется — Вечера Кавказские — Приезд Кубовича — смерть его отца — театральное погребение — Алина начинает с ним кокетничать — Кубович введен в круг Корсаковых — Им они восхищаются — Гранев его начинает ненавидеть — Якубович предлагает свою руку, она не соглашается — влюбленная в Г. Он предает его черкесам.

Он освобожден (казачкою — черкешенкою) и является на воды — дуэль. Якубович убит».

Здесь Якубович — или Кубович, как хотел, очевидно, Пушкин назвать своего персонажа, чтобы отделить его от прототипа (весьма, впрочем, условно), — совершает настоящее, не оправданное никаким романтизмом, предательство. Он устраняет Гранева, своего соперника (соратника-офицера!), руками врагов — «предает его черкесам». То есть совершает военную измену и человеческую подлость.

Уж никаких иллюзий относительно позера, который из похорон своего отца устраивает зрелище — «театральное погребение», который в своих бешеных страстях способен на все, Пушкин уже не питает.

И он находит один только способ пресечь этот марш романтического аморализма — дуэль-возмездие.

В каждом варианте плана фигурирует поединок. Пока Якубовичу не был вынесен нравственный приговор, поединок кончался благополучно для него.

Но когда идеология, позволяющая ему силой безответственного воображения выворачивать действительность наизнанку, доводит его до грязного коварства, Пушкин обрекает его на смерть у барьера.

Разумеется, превращая наброски в роман, Пушкин изменил бы фамилию «героя своего воображения», но вариант — Кубович — говорит, что он не хотел лишить его биографической узнаваемости.

Разумеется, Пушкин не отождествлял абсолютно государственного преступника, каторжника Якубовича с негодяем, способным на любую низость. И роман, быть может, правильнее назвать не романом о Якубовиче, а романом о романтическом своевольнике, исходным материалом для которого был жизненный стиль Якубовича. И все же ни в ком из известных Пушкину (да и нам) людей не проявлялся так страшно принцип перекраивания действительности в угоду романтическому аморализму.

Вырвавшись из плена, Гранев не обращается по начальству, чтобы наказать предателя. Он делает это сам, ибо государство не должно вмешиваться в такие дела. Это — дело общества. Дуэль в подобном случае — оружие общества.

Честь Гранева не запятнана. Дуэль между ним и Якубовичем — не процедура восстановления чести. Это — наказание, возмездие. И здесь недействительны сомнения Ивана Игнатьича из «Капитанской дочки»: «И добро б уж закололи вы его… Ну, а если он вас просверлит?»

Когда речь идет о дуэли-возмездии, судебном поединке, «Божьем суде», правое дело должно восторжествовать. «… Дуэль. Якубович убит».

Другого пути Пушкин не видел.

Декабрист Розен вспоминал о начале двадцатых годов: «…лишне будет описать (совсем бы не лишне! — Я. Г.) поединки полковника Уварова с М. К. бароном Розеном, Бистрома с Карновичем и множество других».

Последние несколько лет перед восстанием члены тайных обществ и ближайшее их окружение жили среди вызовов и поединков. Ситуации бывали разные, мотивы — тоже: некоторые дуэли происходили от бытовых случайностей, мелких столкновений, но значима была непреложная готовность людей этой среды выйти на поединок.

 

Дуэль как пролог мятежа

Декабрист Розен вспоминал о начале двадцатых годов: «…лишне будет описать (совсем бы не лишне! — Я. Г.) поединки полковника Уварова с М. К. бароном Розеном, Бистрома с Карновичем и множество других».

Последние несколько лет перед восстанием члены тайных обществ и ближайшее их окружение жили среди вызовов и поединков. Ситуации бывали разные, мотивы — тоже: некоторые дуэли происходили от бытовых случайностей, мелких столкновений, но значима была непреложная готовность людей этой среды выйти на поединок.

В этот процесс оказались втянутыми даже такие штатские интеллектуалы, как братья Тургеневы. Упомянув в письме начала тридцатых годов к Жуковскому некоего «Ал. Павл. Протасова», Александр Тургенев заметил: «Отец его некогда должен был драться с моим братом». (В начале тридцатых же годов московский Булгаков сообщал в Петербург слух о готовящейся в Лондоне дуэли Николая Тургенева с секретарем русского посольства.)

Нащокин рассказывал историку Бартеневу: «Дельвиг вызвал Булгарина на дуэль. Рылеев должен был быть секундантом у Булгарина. Нащокин — у Дельвига. Булгарин отказался, Дельвиг послал ему ругательное письмо за подписью многих».

Пушкин по-своему изложил эту полуанекдотическую историю: «Дельвиг однажды вызвал на дуэль Булгарина. Булгарин отказался, сказав: „Скажите барону Дельвигу, что я на своем веку видел больше крови, нежели он чернил“». Булгарин тем самым нарушил один из пунктов дуэльного кодекса, по которому даже известные храбрецы, заслужившие высокую военную репутацию, не имели права на этом основании игнорировать вызов оскорбленного. Но Фаддей Венедиктович, гибко относящийся к своей репутации и не стремившийся блистать дворянскими добродетелями, считал, что может себе это позволить. Подобный отказ, однако, был редкостью. Но не редкостью была настойчивость Дельвига.

В дуэльной хронике первого пятилетия двадцатых годов имена лидеров Северного тайного общества мелькали постоянно.

Михаил Бестужев писал из Сибири редактору «Русской старины» Семевскому: «Я, в описании детства брата Александра, вам упоминал о его первой дуэли с офицером лейб-гвардии драгунского полка за его карикатурные рисунки, где все общество полка было представлено в образе животных. Вторая его дуэль была затеяна из-за танцев. Третья — с инженерным штаб-офицером, находившимся при герцоге Виртембергском, и это происходило во время поездки герцога, где брат и инженер составляли его свиту, и брат был вызван им за какое-то слово, понятое оскорбительным».

Сестра Александра Бестужева Елена Александровна утверждала: «Он три раза на дуэлях стрелял в воздух». Бестужев был человек чести, подчеркнуто рыцарской повадки, и выстрелить в воздух он мог, только выдержав огонь противника. Ибо по дуэльному кодексу: «Если кто-либо из дуэлянтов, выстрелив в воздух, успеет это сделать до выстрела своего противника, то он считается уклонившимся от дуэли». Судя по всему, поводы к дуэлям Александра Бестужева были достаточно мелки. Но он трижды рисковал жизнью и демонстрировал готовность выйти к барьеру. Главное, однако, не в этом. У него была репутация бретера — «всегда почти прослышивалось, что где-нибудь была дуэль, и он был секундантом или участником», — не соответствующая его дуэльной практике, но соответствующая его жизненной установке: «Воевать! Воевать!».

Он воспринимался как человек, готовый к самым резким формам действия. А это были если не заговор, то — дуэль.

У князя Евгения Оболенского, одного из вождей Северного общества, состоялась в эту же эпоху одна дуэль, но — со смертельным исходом. Воспитанница Матвея Ивановича Муравьева-Апостола рассказывала про Оболенского, со слов его товарищей, что до восстания он дрался на поединке вместо своего младшего брата с неким Свиньиным и убил его. «Прискорбное событие терзало его всю жизнь». А дочь известного сановника и мецената Оленина — Варвара — писала через много лет Бартеневу: «Этот несчастный имел дуэль, — и убил, — с тех пор, как Орест, преследуемый фуриями, так и он нигде не находил себе покоя, и был как бы (извините выражение), как остервенившийся в 14 число».

Е. П. Оболенский

Литография с портрета 1820-х гг.

Решительность князя Евгения Петровича в день восстания объяснялась, разумеется, иными причинами. Он был убежденный и последовательный сторонник вооруженного переворота, ветеран тайного общества, начальник штаба восстания. Свою решимость он демонстрировал и в период подготовки мятежа, но смерть противника на поединке, не имевшем, быть может, серьезной подоплеки, не могла не оставить тяжкий след в благородной душе Оболенского. (Недаром в конце жизни он писал, что дуэль — «грустный предрассудок, который велит смыть кровью запятнанную честь. Предрассудок общий и чуждый духа христианского. Им ни честь не восстанавливается, и ничто не разрешается, но удовлетворяется только общественное мнение…» В этом есть горькая выстраданность.) Но и здесь важнее то, что в глазах осведомленной свидетельницы декабристской эпохи — а Варвара Оленина многое знала и многое слышала — дуэльная ситуация была прологом ситуации мятежа.

А. А. Дельвиг

Рисунок Пушкина. 1820-е гг.

В головах будущих декабристов идея дуэли в кризисные моменты впрямую связывалась с идеей максимального политического поступка — цареубийства. В 1817 году Якушкин предложил своим товарищам застрелить Александра и тут же застрелиться самому. И это воспринималось им самим и рассказавшим об этом впоследствии Фонвизиным как вариант дуэли — со смертельным исходом для обоих участников.

И. Д. Якушкин

Рисунок П. Соколова. 1818 г.

Но подлинным идеологом и практиком дуэли как общественного, а в высшем выражении — и политического поступка, был Рылеев.

Вытеснение дворянского авангарда, наступление новой знати — чванной, продажной, радевшей о выгодах самодержца и собственных, но не о России, — все это ощущалось им с остротой ему лично нанесенного оскорбления. Знаменитый памфлет «Временщику» — пощечина Аракчееву, — предвосхитивший пушкинское «На выздоровление Лукулла», был, в сущности, картелем, откровенным вызовом. Рылеев реализовал свои дуэльные установки со всем напором темперамента. А темперамент у него — особенно в дуэльных делах — был расчетливо-вулканический.

Михаил Бестужев рассказывал: «Отставной флотский офицер фон Дезин, муж премиленькой жены своей, воспитанницы Смольного монастыря и подружки одной из моих сестер, вышедшей с нею в тот же год, приревновал брата Александра и вместо того, чтобы рассчитаться с братом, наговорил матушке при выходе из церкви дерзостей. Брат вызвал его на дуэль — он отказался.

Рылеев встретил его случайно на улице, и, в ответ на его дерзости, исхлестал его глупую рожу карвашем, бывшим в его руке».

Дуэльные начинания Рылеева, в которые он бросался с пылкостью революционного трибуна и сосредоточенностью политического тактика, как правило, заканчивались сокрушительно.

В повседневном быту наиболее чувствительные для чести человека дворянского авангарда столкновения с придворной бюрократической знатью происходили в сфере матримониальной. Эта сфера была органична для политических демонстраций, для акций устрашения.

Незадолго до восстания Рылеев стрелялся с женихом своей сестры. Неизвестно, что это был за человек и что именно явилось поводом для поединка. Но в подобных случаях брат невесты вступался за ее честь, когда жених пытался после помолвки уклониться от брака. «Дуэль была ожесточенная, — рассказывал Михаил Бестужев, — на близкой дистанции. Пуля Рылеева ударила в ствол пистолета противника и отклонила выстрел, направленный прямо в лоб Рылееву, в пятку ноги». Секундантом Рылеева был Александр Бестужев.

Этот поединок оказался смысловым прологом к самой знаменитой и самой идейной дуэли декабристской эпохи, дуэли, которую лидеры тайного общества превратили в крупную политическую акцию. Идеологом и организатором поединка был Рылеев, а Александр Бестужев принимал в нем деятельное участие. Это было первое прямое вооруженное столкновение дворянского авангарда с той политической силой, против которой и было, собственно, направлено восстание 14 декабря. И произошла дуэль в канун восстания, в сентябре двадцать пятого года.

А. А. Бестужев

Гуашь Н. Бестужева. 1823 г.

Но у этой дуэли был более ранний, но очень выразительный аналог, обозначающий постоянство традиции.

В конце 1807 года Петербург потрясла смерть полковника лейб-гвардии Преображенского полка Дмитрия Васильевича Арсеньева.

Арсеньев входил в узкий кружок избранных, в центре которого стояли граф Михаил Семенович Воронцов и поэт, блестящий острослов и храбрец Сергей Никифорович Марин. Эти двое тоже были преображенцами. Всех троих связывала теснейшая дружба.

Понятия чести в этом кругу были незыблемы. Признанным арбитром в дуэльных ситуациях считался, по свидетельству князя Сергея Волконского, граф Воронцов.

Полковник Арсеньев выглядит натурой незаурядной и для конца XVIII века, когда формировался его духовный и душевный облик, очень характерной. Жаждущий воинской славы офицер, военный профессионал, командовавший в 25 лет гвардейским батальоном, он страдал от постоянной рефлексии и мучительно переживал несовершенство мира.

В апреле 1804 года Марин писал Воронцову, воевавшему в это время на Кавказе в корпусе знаменитого Цицианова: «Надобно сказать тебе кое-что и об Арсеньеве, который теперь в Корфу, куда около двенадцати тысяч нашего войска послано. Ты помнишь, что прошедшей зимой он собирался оставить Петербург и ехать с A. Л. Нарышкиным путешествовать; но как он остался, то Арсеньев, не хотя никак жить в столице, просился к тебе в Грузию, в чем бы, конечно, и успел, если б отец его не запретил ему. Но нынешним летом он узнал об экспедиции в Корфу и был столько счастлив, что государь, снисходя на его просьбу, ехать ему туда позволил… Ты и Арсеньев гораздо меня счастливее: разнообразные предметы, беспокойства войны, которым я по чести завидую, разбивают ваши мысли; а я осужден жить на одном месте, видеть все тоже да тоже, право достоин сожаления. Бог знает, когда я с вами увижусь. Много утечет воды Невской, покуда ты и Арсеньев будете опять с бедным Мариным. Грустно, друг мой, отменно грустно! Не к кому преклонить сирой головы моей, не с кем сказать слова тайного. Думая жить всегда с вами, я не искал друзей; да и где бы мог найти вам подобных?.. Ты, может, захочешь знать причины, которые заставили Арсеньева оставить Петербург? Храня его тайну, могу сказать тебе, что этому главная причина — любовь».

С. Н. Марин

Рисунок Ж. Рюстема. Начало XIX в.

Этот текст говорит о многом. В этих людях рядом с мужественностью, доходящей до брутальности, жила карамзинская чувствительность, в данном случае реализовавшаяся в культ сентиментальной дружбы. «Бедный Марин» за четыре года до этого письма, будучи активным участником заговора против Павла, с обнаженной шпагой в руке удержал гатчинцев из дворцового караула, пытавшихся бежать на помощь к императору. Это Марину принадлежит знаменитый клич, брошенный в решающую минуту страшной ночи: «Ко мне, гренадеры Екатерины!.. Если эти мерзавцы гатчинцы двинутся, принимайте их в штыки!» Вскоре после сетований на однообразие столичной жизни Марин вдосталь испытал «беспокойства войны». Он прошел наполеоновские войны от Аустерлица до заграничного похода 1813 года, участвовал во многих сражениях, водил батальон в штыковые атаки. Был многократно и тяжело ранен. Картечная пуля, засевшая в его груди под Аустерлицем, очевидно, и стала причиной болезни и смерти Марина в 1813 году…

Арсеньев был не менее мужествен, но еще более чувствителен, а тоска по совершенству приводила к тому, что полковник страстно идеализировал женщин, в которых влюблялся и которые неизменно оказывались не теми, за кого он их принимал. И это окончательно подрывало его веру в справедливость и разумность мироустройства.

Д. В. Арсеньев

Портрет 1800-х гг.

В сентябре 1804 года Марин писал Воронцову: «Бедный Арсеньев грустит в Корфу, скучает в Неаполе и хочет стреляться в Мессине. Да, мой друг, стреляться; я от него получил письмо, которое поставило дыбом мои волосы.

Вообрази, что его отчаяние почти ума его лишило: он ни о чем больше не говорит, как об… (княгине Суворовой. — Я. Г.) и о смерти. Ужасно обмануться в том, что боготворишь; а с ним это случилось… Мы можем потерять друга, оттого, что женщине вздумалось записать его в число своих воздыхателей. Мудрено ли завести сердце доброго Арсеньева? В его лета оно искало любить, полюбило и в божестве своем нашло все, что ветреность, что кокетство имеет опасного… Всякий день молю Бога, чтобы удержал он руку, на самоубийство стремящуюся, и всякий день ожидаю известия о его смерти. Верь мне, что слезы мешаются здесь с чернилами».

Арсеньевская мания самоубийства была, судя по всему, следствием не только разочарования в княгине Суворовой, жене сына полководца, товарища и сослуживца Арсеньева и Марина. Это был рецидив психологического процесса, приведшего к эпидемии самоубийств среди дворянской молодежи конца екатерининского царствования. Сутью процесса было разочарование в результатах «века разума», потеря исторического оптимизма. Для людей такой степени чувствительности к жизни, как Арсеньев, этого было достаточно для рокового шага — был бы повод.

В тот раз «русский Вертер» избежал гибели. Он вернулся в Россию и отличился в первых походах против Наполеона.

После похода 1807 года он влюбился в некую девицу Ренне, дочь старшего сослуживца по гвардии, и сделал ей предложение, которое было принято. Огласили помолвку. Но через несколько дней к невесте посватался богач граф Хребтович. И мать невесты уговорила ее отказать Арсеньеву и разорвать помолвку.

Неизвестно — любила ли Мария Ренне Дмитрия Арсеньева. Но то, что в этом случае корыстный расчет одержал верх над благородным чувством, было для всех несомненно.

И полковник Арсеньев восстал против этой несправедливости. Дело было не только в личной обиде. То, что богатство и знатность польского магната были предпочтены его, Арсеньева, сильному и чистому чувству, он воспринял как вызов всем представлениям его круга, их общему пониманию чести. И он принял этот вызов, послав к Хребтовичу секундантов. Одним из них был граф Михаил Воронцов.

Сохранилось написанное перед дуэлью письмо Арсеньева.

«Я должен портному Голендеру по счету около 200 рублей, Турчанинову по счету около 400 рублей, Воронцову 180 червонцев и 150 рублей, брату 1000 рублей, и потом какие-нибудь мелкие долги, каких я не упомню. Мне должны: Дука 150 червонцев, принц Мекленбургский 50 червонцев и впрочем кто сам вспомнит малые долги, тот их отдаст.

Из 2000 с чем-то рублей моих денег заплатите по возможности вышеописанные долги, большие же адресовать на батюшку. Дать на мой батальон 500 рублей, Николаше 100 рублей; волю как ему, так Ипату. Все вещи мои раздать друзьям, которые пожелают иметь какие-нибудь от меня памятники. Донести графу и графине Ливен и князю Петру Волконскому, что, признавая всю цену милостивого их ко мне расположения, я умру с истинной к ним признательностью и совершенно отличаю их от тех скаредов, которые довели меня до сего положения. Свет будет судить и тех и других и воздаст каждому должное. Свечина и сестру С. П. уверяю в истинной моей дружбе и признательности, равно как и друзей моих, которые наиболее имели право на мою привязанность. Поручаю обо всем друга моего князя Черкасского, который возьмет на себя труд обо всем известить родителей, братьев и сестер моих. Братьев поручаю покровительству моих друзей. Всякого прошу вникнуть в мои обстоятельства, посудить меня и пожалеть, буде найдет виновным. Любил друзей, родных, был предан государю Александру и чести, которая была для меня во всю мою жизнь единственным для меня законом. Имел почти все пороки, вредные ни для кого, как для самого себя. Прощайте.

Арсеньев.

Я ношу два кольца и один перстень. Секунданты мои возьмут их себе в знак моей дружбы и благодарности».

Если не знать всего вышерассказанного, то письмо это могло бы показаться заурядным деловым документом. Но в известных нам обстоятельствах, обладая знанием взаимоотношений Арсеньева и мироустройства, мы читаем его по-иному. Даже не комментируя упоминаемые здесь имена близких ко двору вельмож, не вникая в особенности светской интриги, которая явно просматривается за этими строками, мы можем вычитать из них важные для нашего сюжета вещи.

Это не письмо человека, который идет к барьеру, чтобы победить или умереть. Это не письмо человека, который готов погибнуть, но жаждет погубить и своего противника. Это письмо самоубийцы, человека, который не сомневается в своей смерти и вовсе не думает о мести. Спокойная и горькая записка Арсеньева только единожды намекает на причины поединка: «скареды, которые довели меня…».

Нам не известны конкретные обстоятельства дуэли. Мы знаем только, что 3 декабря 1807 года полковник Арсеньев был убит на месте.

Молодой мизантроп, восставший против мировой несправедливости, выполнил свой итальянский замысел.

Но свет, к суду которого апеллировал Арсеньев, воспринял случившееся по-иному. Князь Сергей Волконский, будущий декабрист, а тогда молодой и буйный кавалергард, близко наблюдавший трагедию, вспоминал: «Весь Петербург, за исключением весьма малого числа лиц, вполне оправдывал Арсеньева и принимал в постигшей его смерти радушное участие. Его похороны почтила молодежь петербургская своим присутствием, полным участия, и явно осуждала Хребтовича и тех лиц, которые своими советами участвовали в склонении матери и девицы Ренни к неблагородному отказу Арсеньеву. Хребтович, как осужденный общим мнением, выехал из Петербурга…».

С. Г. Волконский

Акварель П. Соколова. 1816 г.

Тот же Волконский свидетельствует, что безудержный всплеск поединков — разной степени серьезности — произошел после проигранной кампании 1807 года и Тильзитского мира, который дворянская молодежь считала унизительным для России. Ревность и ненависть к французам выражалась в буйных выходках гвардейских «шалунов» — вроде битья окон у наполеоновского посла Коленкура.

Оппозиционные настроения декабристского толка были еще в зародыше. Душевный дискомфорт от горечи военных поражений, избыток молодой энергии, не находящей боевого или общественного выхода, реализовались, кроме рискованных «шалостей», в дуэльную активность.

Сергей Волконский вспоминал: «Полагая себя человеком, героем, потому что понюхал пороху, как не быть влюбленным при мирной столичной жизни? И первый предмет, могу сказать, юношеского моего любовного порыва была весьма хорошенькая троюродная мне сестра К. М. Я. Л. Р., которая имела такое милое личико, что, об ней говоривши, ее называли „une tête de Guide“. He я один ухаживал и потому имел для меня ненавистное лицо более счастливого в поисках К. А. Н. Придраться без всякой причины к нему, вызвать его на поединок, с надеждою преградить ему путь и открыть его себе, было минутное дело, подтвержденное на другой день письменным вызовом. Странное обстоятельство, что в этот день было три вызова: мой, другой, К. А. Я. Л. Р. к князю Кудашеву и полковника Арсеньева к графу Хребтовичу — и что переговоры по всем трем вызовам были у графа Мих. Сем. Воронцова. Первые два кончили примирением. Мой антагонист мне поклялся, что не ищет руки моей дульцинеи, и год спустя на ней женился. Второго вызова причину должен утаить, как очернившую память одной женщины. Но не удалось графу примирить третий…».

М. С. Воронцов

Портрет работы Д. Доу. 1820-е гг.

Судьба Арсеньева была знаком общего неблагополучия. Марин писал Воронцову еще в 1804 году, в связи с роковым намерением их друга: «Если бы ты знал все, как я, то бы не мог покойно смотреть на многие вещи, которые здесь делаются». В банальной, казалось бы, личной истории дворянская молодежь преддекабристского толка увидела нечто большее, чем ссору двух претендентов на руку и сердце красавицы. Дуэль приобрела незаурядный общественный смысл. Как уже говорилось, поединок Арсеньева с Хребтовичем оказался ослабленным вариантом одной из самых знаменитых и значимых русских дуэлей.

Стрелялись подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка Константин Чернов и флигель-адъютант Владимир Новосильцев, служивший в лейб-гусарах. Вспоминая об этой дуэли, Оболенский писал: «Оба были юноши с небольшим 20 лет, но каждый из них был поставлен на двух почти противуположных ступенях общества. Новосильцев, потомок Орловых, по богатству, родству и связям, принадлежал к высшей аристократии, Чернов, сын бедной помещицы…». Отцом Чернова был генерал-майор, служивший в 1-й армии, под командованием фельдмаршала Сакена.

У поручика Чернова была сестра, девушка удивительной красоты, в которую влюбился Новосильцев. Он просил руки Екатерины Черновой, получил согласие ее родителей. Сватовство его было гласно и широко известно в обществе. Но мать жениха, высокомерная и упрямая, воспротивилась, недовольная скромным происхождением невесты. Новосильцев, опасаясь ее гнева, стал оттягивать свадьбу. Почитая сестру оскорбленной, Константин Чернов вызвал Новосильцева. Тот не принял вызова, заверив его, что и не думал изменять слову. Между тем, по просьбе старших Новосильцевых, фельдмаршал Сакен заставил генерала Чернова отказать жениху, якобы по собственному побуждению. Приблизительно в это же время Новосильцев сам вызвал Константина Чернова, обвинив в распространении слухов о вынужденной его, Новосильцева, женитьбе под угрозой дуэли. Было это весной, в начале лета двадцать пятого года.

К. Ф. Рылеев

Рисунок с миниатюры 1820-х гг

Остался замечательный документ. Записка, сочиненная Черновым в ожидании поединка. Но — удивительно! — писана она рукой Александра Бестужева. Более того, ее стилистика явно обличает Бестужева и в соавторстве. Бестужев в это время находился в Москве, в свите герцога Александра Виртембергского, адъютантом которого состоял.

Поручик Чернов был двоюродным братом Рылеева и членом тайного общества. Они с Бестужевым были не только добрыми знакомыми, но и политическими единомышленниками.

Ясно, что записка была написана Бестужевым вместе с Черновым. Она представлялась им — с полным основанием — сильным агитационным документом. Двое членов тайного общества решили использовать поединок и возможную смерть одного из них для возбуждения общества против придворной бюрократической знати.

Записка гласила: «Бог волен в жизни; но дело чести, на которое теперь отправляюсь, по всей вероятности обещает мне смерть, и потому прошу г-д секундантов объявить всем родным и людям благомыслящим, которых мнением дорожил я, что предлог теперешней дуэли нашей существовал только в клевете злоязычия и в воображении Новосильцева. Я никогда не говорил перед отъездом в Москву, что собираюсь принудить его к женитьбе на сестре моей. Никогда не говорил я, что к тому его принудили по приезде, и торжественно объявляю это словом офицера. Мог ли я желать себе зятя, которого бы можно по пистолету вести под венец? Захотел ли бы я подобным браком сестры обесславить свое семейство? Оскорбления, нанесенные моей фамилии, вызвали меня в Москву; но уверение Новосильцева в неумышленности его поступка заставило меня извиниться перед ним в дерзком моем письме к нему, и, казалось, искреннее примирение окончило все дело. Время показало, что это была одна игра, вопреки заверения Новосильцева и ручательства благородных его секундантов. Стреляюсь на три шага, как за дело семейственное; ибо, зная братьев моих, хочу кончить собою на нем, на этом оскорбителе моего семейства, который для пустых толков еще пустейших людей переступил все законы чести, общества и человечества. Пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам, и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души».

Дуэль была расстроена московским генерал-губернатором, узнавшим о ней, очевидно, не без участия клана Новосильцевых. Но ожесточение не прошло. А оно было велико.

Несколько раньше младший брат Константина Чернова — Сергей — писал ему: «Желательно, чтобы Новосильцев был наш зять — но ежели сего нельзя, то надо делать, чтоб он умер холостым…». Первый этап истории закончился слухом о женитьбе под пистолетом, что заставило Новосильцева, вовсе не жаждущего дуэли, послать вызов. (Ясно, что Геккерны в тридцать шестом году так боялись огласки ноябрьского вызова Пушкина, предшествовавшего свадьбе Дантеса с Екатериной Гончаровой, а Пушкин возлагал на огласку такие надежды, потому что это была достаточно тривиальная для того времени ситуация. Она охотно принималась на веру публикой и выставляла жениха в позорном виде…)

Столичная публика с особым интересом следила за дуэлями, замешанными на семейных делах. Эти истории имели особую остроту, мелодраматичность, а потому вызывали особенно широкие толки. Дуэльные истории такого рода отличались бескомпромиссной жестокостью, ибо бескровный вариант не решал проблемы. Недаром московский поединок имел заведомо смертельные условия — три шага между барьерами. Стрельба в упор…

В двадцать пятом году — за три месяца до вооруженного мятежа дворянского авангарда, доведенного самодержавием до крайности, — дуэль члена тайного общества с членом зловещей корпорации бюрократической знати должна была отличаться политическим и личным ожесточением…

После несостоявшейся дуэли на трех шагах Новосильцев снова пообещал жениться на Екатерине Черновой. Но выполнить свое обещание не торопился.

Рылеев не только остро сочувствовал родне (он сам недавно пережил нечто подобное и стрелялся по близкому, очевидно, поводу), но и понимал, какие агитационные возможности таит в себе громкий поединок Чернова с Новосильцевым, смертельное столкновение бедного и незнатного, но благородного дворянина с баловнем двора.

Рылеев понимал, что это будет в некотором роде репетиция грядущего эпохального столкновения. И на правах старшего родственника и политического лидера взял дело в свои руки. Он — как Якубович в деле Шереметева — Завадовского — решил добиться бескомпромиссного исхода ради идеи. Но идея у него была иная, не в пример Якубовичу.

В начале августа Рылеев отправил молодому Новосильцеву письмо с вопросом: когда он намерен выполнить свой долг благородного человека перед семейством Черновых? Он торопил события.

Новосильцев ответил не ему, а Константину Чернову, что дело будет урегулировано им самим и родителями невесты и что вмешательство посторонних лиц вовсе не нужно. Он явно надеялся избежать дуэли.

Но ни поручик Чернов, ни лидеры тайного общества, стоявшие за ним, не склонны были ждать переговоров и возможного мирного исхода.

Чернов потребовал поединка. Новосильцев принял вызов.

Составлены были условия:

«Мы, секунданты, нижеподписавшиеся, условились:

1. Стреляться на барьер, дистанции восемь шагов, с расходом по пяти.

2. Дуэль кончается первою раною при четном выстреле; в противном случае, если раненый сохранил заряд, то имеет право стрелять, хотя лежащий; если же того сделать будет не в силах, то поединок полагается вовсе и навсегда прекращенным.

3. Вспышка не в счет, равно осечка. Секунданты обязаны в таком случае оправить кремень и подсыпать пороху.

4. Тот, кто сохранил последний выстрел, имеет право подойти сам и подозвать своего противника к назначенному барьеру.

Полковник Герман

Подпоручик Рылеев

Ротмистр Реад

Подпоручик Шипов».

Второй и четвертый пункты делали дуэль чрезвычайно опасной. Число выстрелов было не ограничено. Поединок — после обмена выстрелами — мог быть прерван только при очень тяжелой ране одного из участников, настолько тяжелой, что он не в состоянии был бы сделать свой выстрел, или же в случае смерти кого-либо из противников.

Пункт четвертый позволял сохранившему свой выстрел — здоровому или раненому — расстрелять противника на минимальном расстоянии как неподвижную мишень.

В таких случаях промахи бывали почти невозможны.

Чернов и Новосильцев подошли к барьерам и выстрелили одновременно. И были оба смертельно ранены. И тот, и другой умерли спустя несколько дней после дуэли.

К. Ф. Рылеев и В. К. Кюхельбекер

Рисунок Пушкина. 1830-е гг.

Кюхельбекер написал стихи «На смерть Чернова», придав происшедшему законченный вид, выявив смысл поединка даже для тех, кто мог не знать его подоплеку:

Семейное дело стало в глазах Рылеева, Бестужева, принявших деятельное участие в дуэльной истории, Оболенского и Якубовича, посещавших умирающего Чернова, всего лишь поводом.

Рылеев яростной ненавистью отгородил своих единомышленников от бюрократической аристократии, свободолюбцев — от «трепещущих рабов». Это был уникальный пример столь ясно декларированного размежевания. Лидер тайного общества поклялся — и не только от себя! — насмерть защищать эту границу. В ожидании мятежа — дуэлью. Ради этого он приносил в жертву своего соратника. Похороны Чернова тайное общество превратило в первую в России политическую демонстрацию. Были оповещены единомышленники, наняты десятки карет. Слух о похоронах пошел широко.

Оболенский вспоминал: «Многие и многие собрались утром назначенного для похорон дня ко гробу безмолвного уже Чернова, и товарищи вынесли его и понесли в церковь; длинной вереницей тянулись и знакомые, и незнакомые воздать последний долг умершему юноше. Трудно сказать, какое множество провожало гроб до Смоленского кладбища; все, что мыслило, чувствовало, соединилось тут в безмолвной процессии и безмолвно выражало сочувствие тому, кто собою выразил идею общую, которую всякий сознавал и сознательно, и бессознательно: защиту слабого против сильного, скромного против гордого».

Если во времена дуэли Арсеньева — Хребтовича общественное мнение проявилось робко и полусознательно, то теперь это была резкая и откровенная акция.

Для Рылеева, Бестужева, Оболенского черновская дуэль была пробой сил. После нее они поняли, что их идея — во всяком случае, в общей форме — может рассчитывать на сочувствие среди значительной части молодого петербургского общества.

Не просто вызывающее поведение, но именно дуэль и должна была стать оселком для оттачивания мятежных настроений.

Недаром для полковника Булатова, благородного и честного офицера, но еще недавно весьма далекого от революционности, слухи о рылеевских дуэлях стали веским аргументом за вступление в ряды заговорщиков: «Слышал о его дуэлях, и, следовательно, имеет дух». За лидером, который бестрепетно выходит на поединок, причем на поединок не пустячный (а Булатов мог слышать о поводах дуэлей), не зазорно пойти боевому офицеру…

Человек дворянского авангарда в канун восстания доказал свою решимость встать с оружием в руках против «тиранов, нас угнесть готовых».

Недаром в письме Дибича, полученном Николаем 12 декабря 1825 года, суммирующем доносы на декабристов, Рылеев фигурировал именно как секундант поручика Чернова.

Черновская дуэль — авангардный бой тайного общества — стала на много лет вперед последней дуэлью такой напряженной и осознанной общественной значимости. До пушкинской дуэли тридцать седьмого года.

 

Агония дворянской чести

Русская дуэль была жесточе и смертоноснее европейской. И не потому, что французский журналист или австро-венгерский офицер обладали меньшей личной храбростью, чем российский дворянин. Отнюдь нет. И не потому, что ценность человеческой жизни представлялась здесь меньшей, чем в Европе. Но потому, что Россия, вырвавшаяся из представлений феодальных одним рывком, а не прошедшая многовековой естественный путь, трансформировавший эти представления, обладала совершенно иной культурой регуляции частных отношений. Здесь восприятие дуэли как судебного поединка, а не как ритуального снятия бесчестия, оставалось гораздо острее.

Отсюда и шла жестокость дуэльных условий — и не только у гвардейских бретеров, а и у людей зрелых и рассудительных, — от подспудного сознания, что победить должен правый. И не нужно мешать высшему правосудию искусственными помехами.

Но правосудие не есть самосуд. И все усилия секундантов в России сводились к тому, чтобы поставить противников в равные условия. Для этого и требовался свод твердых правил. Такого, писаного и утвержденного какими-либо авторитетами, дуэльного кодекса не было. Пользовались традицией, прецедентами — это оказывалось достаточно расплывчато.

Беда была в том, что такого писаного и утвержденного кодекса не существовало и в Европе — до 1836 года.

Появился он во Франции, на которую после революции 1830 года обрушилась дуэльная лавина. В ситуации внезапно возросшей свободы печати появилась необходимость ввести публичную полемику в пределы, исключающие личные оскорбления. С тридцать второго по тридцать пятый год в Париже зафиксировано было 180 «журналистских поединков».

Площадь перед Большим театром

Литография. 1820-е гг.

В России подобный повод для дуэли казался нелепым. На прямые оскорбления, которым подвергался Пушкин в фельетонах Булгарина, он никогда не думал ответить вызовом. Дуэль для него была средством разрешения конфликтов куда более серьезных, чем литературные склоки. Он прямо об этом писал: «Если уж ты пришел в кабак, то не прогневайся — какова компания, таков и разговор; если на улице шалун швырнет в тебя грязью, то смешно тебе вызывать его биться на шпагах, а не поколотить его просто». Речь шла о том, что пасквилянта надо бить памфлетом, литературным сарказмом, а не клинком или пулей.

Он писал с уважением об английском аристократе, который равно готов и к благородному поединку, и к кулачному бою с простолюдином. Но особость русской дуэли была ему ясна: в Англии для защиты чести человек располагал полным арсеналом правовых средств, в самодержавной, деспотической России — только дуэлью…

В Париже дело обстояло иначе. И знаменитый аристократический Жокей-клуб обратился к графу Шатовильяру с предложением составить и издать дуэльный кодекс. Кодекс, составленный Шатовильяром на основе традиции и рукописных правил, подписали около ста аристократов, известных своей щепетильностью в делах чести, и он стал непререкаемым руководством для секундантов и дуэлянтов. На его основе изданы были кодексы и других европейских стран.

Малый театр

Гравюра по рисунку К. Сабата. 1810-е гг.

Ко времени последней пушкинской дуэли кодекс этот, быть может, и дошел до Петербурга. Да это, впрочем, не важно. Основные его положения в России знали давно, но корректировали смело.

Одно из основополагающих правил гласило: «За одно и то же оскорбление удовлетворение можно требовать только один раз».

Раненый Пушкин сказал: «Когда поправимся, начнем сначала».

Одной из главных задач европейских кодексов было не допускать заведомо смертельного характера дуэли: «Ни в коем случае не должны секунданты предлагать дуэль „на жизнь или смерть“ или соглашаться на нее».

В России такие поединки происходили постоянно. Вспомним «четверную дуэль».

Страшной особенностью русской дуэли, требовавшей от поединщика железного хладнокровия, было право сохранившего выстрел подозвать выстрелившего к барьеру и расстрелять на минимальном расстоянии как неподвижную мишень. Потому-то дуэлянты высокого класса не стреляли первыми. Так обычно поступал и Пушкин.

Даль писал: «Я слышал, что Пушкин был на четырех поединках, из коих три первые кончились эпиграммой, а четвертый смертию его. Все четыре раза он стрелялся через барьер, давал противнику своему, где можно было, первый выстрел, а потом сам подходил к барьеру и подзывал противника».

Свидетель поединка Завадовского с Шереметевым констатировал: «По вечным правилам дуэли Шереметеву должно было приблизиться к дулу противника». Но так следовало по «вечным правилам» русской дуэли. Ибо европейский кодекс требовал: «Кто выстрелил, тот должен остановиться и выждать выстрел в совершенной неподвижности».

Это требование внесено было в условия последней пушкинской дуэли, конечно же, по настоянию д’Аршиака, ориентированного на европейский гуманный кодекс.

Так поступил Грибоедов, но не по условию, а по желанию искупить вину перед покойным Шереметевым. Большинство же дуэлянтов бестрепетно использовали свое жестокое право.

Европейский кодекс требовал: «Для всех дуэлей на пистолетах одно и то же правило:

Дистанция между противниками никогда не должна быть менее 15 шагов».

15 шагов было для Европы минимальным расстоянием между барьерами, а обычным считалось 25–35 шагов.

В русских поединках минимальным расстоянием было 3 шага, как собирался стреляться Чернов, дуэли на 6 шагах не были экзотикой, а средним расстоянием считалось 8–10 шагов. 15 шагов как минимальное расстояние, а тем паче 25–35 шагов не встречалось никогда. 20 шагов в дуэли Лермонтова с Барантом в 1840 году были явной уступкой французской стороне.

В европейском кодексе дуэль на 10 шагах считалась столь же «необыкновенной», как и дуэль с одним заряженным пистолетом. Подобные варианты секундантам предлагалось «решительно отвергать».

Таким образом, дуэль Пушкина с Дантесом по европейским меркам выглядела «необыкновенной», незаконной. А его дуэль со Старовым — с неуклонным сближением барьеров — совершенным варварством, ибо один из пунктов правил для боя на пистолетах требовал: «Когда оскорбленному нанесено оскорбление 3-го или 2-го рода (тяжкие оскорбления. — Я. Г.), то ему, при дистанции в 35 шагов, принадлежит всегда первый выстрел».

35 шагов при тяжком оскорблении — Толстой-Американец, Дорохов, Якубович, да и Пушкин умерли бы от смеха.

Во время дуэльной истории конца тридцать шестого года Пушкин издевательски говорил д’Аршиаку: «Вы, французы, вы очень любезны. Все вы знаете латынь, но когда вы деретесь на дуэли, вы становитесь в 30 шагах и стреляете в цель. Мы же русские, — чем поединок без… (пропуск в записи Соллогуба. — Я. Г.), тем он должен быть более жестоким».

По имеющейся статистике, во Франции при обилии поединков погибало в год (с 1839 по 1848) не более шести человек. Это говорит о том, что составители и блюстители европейских дуэльных правил думали прежде всего именно о демонстрации готовности участников поединка к риску, к бою. В европейской дуэли оставался смертельный риск, но все возможное было сделано для того, чтобы кровавый исход оказывался уделом несчастного случая.

В русской дуэли все ставилось так, что бескровный вариант был уделом счастливой случайности. Идея дуэли-возмездия, дуэли-противостояния государственной иерархии, дуэли как мятежного акта, требовала максимальной жестокости.

Когда в николаевские времена оказалась размыта эта идея, с нею одрябли и прежние представления о дуэли. Жестокость осталась. Ушел высокий смысл…

Дуэлей и в тридцатые годы было предостаточно. Но какой-то странный оттенок имело большинство из них.

В октябре тридцать четвертого года Александр Булгаков писал брату: «Только и разговора у нас, что о дуэли Воейкова и Веревкина; обоих я знаю, сожалею об обоих, но паче о Веревкине, который будет иметь камень на совести своей (толкуй себе там, как хочешь, и оправдывай убийцу законами чести, он все убийца), да и брата вовлек в несчастие, взявши его в секунданты».

Два молодых офицера — Воейков и Веревкин — поссорились из-за совершенного пустяка. Дуэли из-за случайной ссоры бывали и раньше — карты, пустая ревность, обидчивая мнительность, — но здесь и того не было. Один приставал к другому с разговорами, когда тому помолчать хотелось. История ссоры тянулась долго и нелепо. И закончилась смертью Воейкова. Но эта дуэль, по крайней мере, имела некоторое сходство с настоящими поединками.

Многие ссоры, которые раньше привели бы противников к барьеру, ныне приобретали постыдный, с точки зрения человека чести, оборот.

Император теперь получал такие вот рапорты: «Во время бывших 1 сентября прошлого 1830 года маневров, когда лейб-кирасирский ее императорского величества полк следовал от Царского Села к Павловску и позволено было людям стоять вольно, полковой адъютант того полка поручик Запольский, подойдя к офицерам, объявил им, что по высочайшему вашего величества соизволению приглашаются из полка 4 офицера в Царкосельский дворец на бал и что на вход в оный присланные билеты имеют быть выданы старшим офицерам; но как многие из таковых отказались, то последний билет достался из подсудимых поручику Ключинскому. Корнет граф Платер, узнав, что более билетов уже нет, обратился к нему, поручику Ключинскому, с усмешкою, что он не может быть во дворце потому, что не умеет танцевать и говорить по-французски; на сие Ключинский ответил графу Платеру, что сие говорить глупо и неприлично, а Платер сказал, что заставит его молчать, и при сем случае, грозя перчаткою, задел его по носу, отчего Ключинский, придя в запальчивость, ударил графа Платера рукою по лицу; но когда увидели сие ротмистры Каблуков и барон Розен, то стали между ними и тем самым происшествие прекратили».

В гостиной

Акварель. 1820-е гг.

Здесь много любопытного: и то, что старшие офицеры гвардейского полка отказываются от чести явиться на дворцовый бал, и происхождение поручика Ключинского, на которое и намекал граф Платер, — поручик поступил в гвардию из сенатских регистраторов вольноопределяющимся унтер-офицером и только в 27 лет стал поручиком. Офицер лейб-гвардии кирасирского полка — фактически разночинец, без светского воспитания и французского языка.

Но что самое удивительное — публичная пощечина, данная одним гвардейским офицером другому, не привела к поединку. Оба были наказаны, но остались в военной службе. Дело чести передоверили начальству.

Десять лет назад такое было совершенно невозможно.

Это была гвардия новой эпохи.

За год до того, в двадцать девятом году, император Николай принял весьма многозначительное решение, касающееся вопросов офицерской чести…

С петровских времен репутация офицера прочно зависела от мнения сослуживцев. Петр, железный деспот, своей гениальной интуицией постигал тем не менее, что для нормального функционирования жесткая государственная структура, схваченная единой самодержавной волей, должна иметь некий противовес. Этот противовес он видел в принципе коллегиальности. Принцип этот, положенный им в основу деятельности юридических, дипломатических и экономических учреждений, распространялся и на армию. Во время войны все крупные решения Петр предварительно отдавал на обсуждение военных советов. И хотя неизменно торжествовала его собственная точка зрения, но генеральское самочувствие много выигрывало от возможности бесстрашно изложить свою позицию. В отсутствие же царя военные советы приобретали реальный смысл.

Бал

Акварель. 1820-е гг.

Петр остро чувствовал, что самоуважение каждого офицера — основа боеспособности армии. И, с одной стороны, подавляя это самоуважение полным бесправием их перед лицом самодержца, он — с другой — пытался возместить это правом коллегиальных решений, касающихся офицерской репутации. С 1714 года производство в следующие чины штаб-офицеров производилось только по согласию «всей дивизии генералитета и штаб-офицеров», а для производства обер-офицеров требовалось свидетельство штаб- и обер-офицеров соответствующего полка. В скором времени для замещения вакантных должностей введено было баллотирование — при участии всех офицеров. То есть решающим при определении профессиональной и человеческой репутации офицера становилось общественное мнение. Принцип баллотирования отменен был Павлом.

Последние десять лет александровского царствования шла подспудная борьба между этой традицией и стремлением власти ее уничтожить, но зависимость офицера в делах чести от мнения его товарищей продержалась до 1829 года.

Владимир Раевский вспоминал о начале двадцатых годов: «Аракчеев не успел еще придавить или задушить привычных гуманных и свободных митингов офицерских. Насмешки, толки, желания, надежды… не считались подозрительными и опасными».

Результатом действий офицерского общества было, например, устранение подполковника Ярошевицкого, приведшее к дуэли Киселева с Мордвиновым.

Особенно сильно было влияние офицерских союзов в гвардии, где интеллектуальный и моральный уровень офицерства был достаточно высок.

В начале шестидесятых годов, когда с устрашающей очевидностью выявились последствия николаевской политики по отношению к просвещенному дворянству — и офицерству в первую очередь — и когда начались попытки возродить прежний, дониколаевский, дух офицерского корпуса, — генералы, помнившие времена Ермолова, Раевского, Милорадовича, утверждали: «Наши военные знаменитости того времени поддерживали суды общества офицеров; они справедливо видели в этом праве суда высокое нравственное учреждение, единственное для правительства ручательство в том, чтобы в рядах армии не было недостойных офицеров и чтобы офицеры везде и всегда исполняли свой долг».

Для Николая понятие чести дворянина было чем-то глубоко второстепенным по отношению к его верноподданическим и чисто служебным обязанностям. «Что вы мне со своим мерзким честным словом!» — крикнул он декабристу, пытавшемуся объяснить ему, что предательство противно чести.

Нечистоплотный авантюрист и корыстный провокатор Шервуд был переведен им в гвардию и получил приставку к фамилии — Верный.

Представления офицерских сообществ о чести — даже деморализованных расправой с авангардом — существенно не совпадали с новой моралью. Исходивший из принципа максимальной концентрации всякой власти Николай не собирался допускать и рассредоточения нравственного авторитета. Он хотел быть — лично и через доверенных начальников — единственным судией и в делах чести.

В двадцать девятом году полномочия офицерских собраний выносить приговоры по делам чести были официально ликвидированы.

Николай, в котором, по словам Пушкина, было куда больше «от прапорщика, чем от Петра Великого», радевший об укреплении власти в узком и вульгарном смысле, не понимал, да и не мог понять, какой удар наносит он нравственным устоям офицерства и всего дворянства.

Разумеется, дело было не только в этом запрете. Но император решительно поддержал одну — растлевающую — тенденцию и еще более придавил другую, опирающуюся на чувство личной чести и личного долга, а не на их официозные муляжи…

Атмосфера менялась стремительно. Теперь можно было совершить некрасивый поступок на глазах у всех и пренебречь общественным мнением без всякого ущерба для положения и карьеры.

Когда в конце тридцатых годов аристократ Лев Гагарин публично оскорбил графиню Воронцову-Дашкову, ее друг аристократ Сергей Долгоруков не счел нужным вмешаться. Более того, вызванный на дуэль возмущенным свидетелем этого позора Гагарин сумел избежать поединка (при покровительстве Бенкендорфа) и продолжал благоденствовать.

Общая атмосфера столь изменилась, что даже люди достойные и храбрые оказывались в глупом и непристойном положении.

Булгаков писал в тридцать втором году: «Много занимает город история нашего князя Федора Гагарина с Павлом Ржевским. Говорят, что они сегодня будут драться: стыдно в их лета резаться и за вздор. Обедали у Яра в ресторации, о вздоре каком-то заспорили, о спарже, которую ел граф Потемкин. Только, наконец, так выругали друг друга, что так остаться не может. Гагарин сказал: „Вы забываете, что при мне сабля“, — а тот ему: „А при мне — стул, который я могу швырнуть вам в рожу“. „Выйдите вон“, — сказал Гагарин. „Я не выйду, а вас вон выкину“.

Так как это было гласно, при множестве свидетелей, то князь Дмитрий Владимирович призвал их обоих, вероятно, чтобы кончить все как-нибудь; но не знаю, успел ли. Вчера говорили, что они сегодня будут стреляться и что Ржевский просил Корсакова Гришу в секунданты. Когда остепенится этот Гагарин? Какая горячка!.. Вот к чему ведут обеды трактирные!»

Булгаков напрасно беспокоился. На следующий день он сообщал с облегчением и иронией: «История Гагарина с Ржевским не имела последствий: их помирили, и всякий остался при куче грубостей, коими был наделен».

Федор Гагарин, генерал-майор, ветеран 1812 года, адъютант Багратиона, разве мог бы так постыдно закончить историю десять-пятнадцать лет назад? Ни в коем случае. А теперь можно было…

Теперь торжествовала не столько дуэльная, сколько хамская стихия. Наглая грубость заменяла гордость и, соответственно, всегда готова была пойти на попятный, встретив отпор. Ссор стало больше, дуэлей — меньше.

Алексей Вульф, младший приятель Пушкина, человек другого поколения не столько даже по возрасту, сколько по мировосприятию, служивший в кавалерии, записал в дневнике в ноябре 1830 года историю, обнаруживающую принципиально иное отношение к поединкам, чем у Пушкина: «И вчера я опять проиграл в вист, но что еще не лучше — попался в секунданты к Милорадовичу. Этот вздорливый человек, которого я уже раз мирил, обидел без всякой причины Голубинина, за что тот и вызвал его. Вчера, пришедши в трактир, встретил меня первой просьбою быть его вторым; не имея причины ему отказать, я должен был принять его предложение и сказал, что я всегда рад служить тому, кто требует моей помощи. Поблагодарив меня, он был столько любезен, что прибавил: „Я всегда прошу в таком случае первого, который мне встретится“. Дело будет после смотра: с моей стороны я употреблю все возможное, сколько можно менее кровопролитным. Завтра я еду в эскадрон, чтобы приготовиться к будущему смотру…

Вчера вечером возвратился из Сквиры, куда ездил более для окончания дуэли Милорадовича. Счастье помогло мне оную кончить без кровопролития и без лишней траты пороху. Милорадович, которого главный недостаток есть вспыльчивость, а не дурные правила, убежденный неделею размышления в несправедливости своего поступка, казалось, был миролюбиво расположен, особенно после разговоров с Штенбоком, старавшимся их помирить, но ошибочно воображавшим, что время упущено, к оному утверждая, что будто бы тотчас вослед за ссорой более бывают расположены к мировой, чем в последствии. Я еще более надеялся окончить дело счастливо, потому что узнал от Штенбока намерение Милорадовича предоставить противнику первый выстрел и, выдержав оный, предложить примирение, не пользуясь своим. Это намерение хотя и узнал Голубинин, но был столько умен, что не дал себя вовлечь в ложный поступок и объявил, что он не будет щадить своего противника. Все шло хорошо, почему я не входил с моим дуэлянтом ни в какие подробности до решительной минуты. Мы все ожидали, что ожидаемым промахом Голубинина все благополучно кончится. Якоби, мой сотрудник, как отличный стрелок, имел обязанность пистолеты, которую он хотя исполнил со старанием, а не с обыкновенной нерадивостью секундантов, но несчастливо, ибо выбранные пистолеты были с дурными замками и дали бы несколько осечек (как после было при стрелянии в мою шапку), — что непростительно со стороны секундантов. Утром, в часов 9, поехали мы на двух санях, по прекрасной, недавно установившейся, сегодня уже сошедшей зимней дороге, если бы не сильный туман, на 100 шагов перед глазами скрывавший предметы, то утро можно было бы назвать хорошим. Отъехав от Бердичевской с версту, мы поворотили влево и расположились в ближайшей лощине. Зарядив, как следует, в присутствии противников, пистолеты и выторговав у Якоби 15 прешироких шагов, мы готовы были поставить противников на роковое расстояние с тем, чтобы Голубинин стрелял первый. Но прежде, объявил я, есть моя обязанность, как секунданта, в последний раз употребить мои старания к примирению. Подойдя к Милорадовичу, я сказал: „Вы, милостивый государь, сознались, что обидели господина Голубинина; я надеюсь, что поэтому, сознаваясь в своем поступке, вы не откажетесь подать первой руку к примирению“. Получив желаемый ответ, я обратился к Голубинину: „Милорадович сознается, что он Вас обидел в жару, и желает, чтобы Вы прошедшее забыли и были снова ему добрым товарищем и приятелем“. „Когда Милорадович сознается, что он виноват передо мною, — то я доволен“, — отвечал Голубинин. Между тем, Штенбок, видя счастливый оборот, который берут мои, очень нескладные убеждения, присоединил свои убедительные силою истины и искренним желанием помирить, — и после еще нескольких слов мы свели противников и обнялись по-братски все вместе. Для Якоби было это совершенно неожиданно; он думал, что без выстрелов никак нельзя обойтись, и с пистолетами в руках будто нельзя мириться. Я сам, признаюсь, не ожидал такого легкого успеха, это была счастливая минута, — ибо иногда, несмотря на тайное обоюдное желание примириться, не решаясь никто сделать первого шага, опасаясь показаться боязливым, убивают друг друга. К чести нынешнего времени можно отнести, что поединки становятся реже. Забияки или бретеры носят на себе заслуживаемое ими справедливо презрение всякого благовоспитанного человека».

А. Н. Вульф

Акварель. 1830-е гг.

Ключевые фразы здесь, разумеется, последние.

Известный мемуарист Никитенко, внимательный и едкий наблюдатель, рассказал случай, происшедший с его приятелем, бывшим офицером Фроловым: «Он пробирался сквозь толпу в театр. С ним рядом пролагал путь и какой-то офицер. Последний вдруг обращается к Фролову и грозно спрашивает: куда он тянется? Фролов изумился, но ни слова не отвечал и продолжал идти вслед за другими.

— Подите прочь отсюда, — закричал на него офицер, — или я вас отправлю на съезжую.

Фролов оцепенел, и, как сам говорил, в первую минуту не нашелся, что ответить. Опомнившись, он бросился в театр на поиски за офицером, который тем временем успел скрыться. Он его не нашел, но хорошо запомнил лицо и цвет воротника его мундира. Долго ходил он по казармам, отыскивая его, но напрасно. Наконец, наткнулся на него во время ученья, узнал его имя и адрес. Тогда Фролов явился к нему с двумя товарищами и призвал к ответу. Офицер струсил и просил прощения».

Никитенко в горестном изумлении сетовал: «Каково, однако, положение вещей в обществе, где ваш согражданин может грозить вам тюрьмою потому только, что он носит известный мундир, и как этот полковник — это действительно был полковник, — оправдывать свой поступок дурным расположением духа… или тем, что ваша физиономия не нравится ему. И это не единичный факт. Офицерских дерзостей не счесть».

Ф. Ф. Гагарин

Миниатюра П. Волкова. 1833 г.

Гвардейцы, теряющие представления о чести и благородстве, могли позволить себе любую дерзость, ибо отказ от дуэли стал возможен, и решение конфликта прилично стало отдавать в руки властей. А власть охотно принимала сторону сильного. В том же, тридцать шестом, году двое офицеров от нечего делать оскорбили на петербургской улице чиновника. И, чтоб избежать объяснения, сдали его полиции…

В середине тридцатых годов оказалось, что для искоренения поединков вовсе не надо ужесточать наказания. Новая эпоха, теперь уже явно определившаяся и проявляющая себя, лишала дуэль ее главной функции — самостоятельной регуляции отношений внутри дворянства, поддержания представлений о правах личности в обществе политического бесправия. С изъятием, разгромом, оттеснением дворянского авангарда деморализованное, нравственно опускающееся российское дворянство отступалось от права на поединок, от права на противостояние вмешательству деспотического государства в личные дела человека чести.

«Как человек с предрассудками — я оскорблен», — сказал Пушкин в конце тридцать шестого года. Он был оскорблен бесчестностью, взявшей верх над честью, оскорблен самим стилем злорадно наступающей на него жизни. Чужой жизни, в которой неприменимы были его правила.

Распад дуэльного сознания давал устрашающие плоды.

Еще в тридцать втором году погиб добрый знакомый Пушкина Александр Ардалионович Шишков. Петр Киреевский сообщал поэту Языкову: «В Твери случилось недели две назад ужасное происшествие: зарезали молодого Шишкова! Он поссорился на каком-то бале с одним Черновым, Чернов оскорбил его, Шишков вызвал его на дуэль, он не хотел идти, и, чтобы заставить его драться, Шишков дал ему пощечину; тогда Чернов, не говоря ни слова, вышел, побежал домой за кинжалом и, возвратясь, остановился ждать Шишкова у крыльца, а когда Шишков вышел, чтобы ехать, он на него бросился и зарезал его. Неизвестно еще, что с ним будет, но замечательна судьба всей семьи Черновых: один брат убит на известной дуэли с Новосильцевым, другой на Варшавском приступе, третий умер в холеру, а этот четвертый, и говорят, последний».

История эта потрясла людей с представлениями прошлой эпохи не только своей человеческой трагедийностью, но и зловещей идеологичностью. В двадцать пятом году старший Чернов неистово добивается поединка, возбуждаемый братьями и подталкиваемый политическими единомышленниками. Поединок для него — единственный достойный выход. В тридцать втором году младший Чернов предпочитает не менее естественному в данной ситуации поединку откровенное убийство, коварный самосуд…

В мае тридцать шестого года обе столицы ошеломлены были делом Павлова. Чиновник Павлов смертельно ранил кинжалом чиновника Апрелева, когда тот возвращался с молодой женой из церкви после венчания. Схваченный и судимый военным судом, он отказался объяснить что-либо и сказал только: «Причину моего поступка может понять и оценить только Бог, который и рассудит меня с Апрелевым».

И, уже лишенный дворянства, осужденный на каторгу, он согласился открыться самому императору и написал ему письмо.

Никитенко, как всегда, с печальной горестью описал происшедшее: «Удивительные дела! Петербург, насколько известно, не на военном положении, а Павлова велено судить и осудить в двадцать четыре часа военным судом. Его судили и осудили. Палач переломил над его головой шпагу или, лучше сказать, на его голове, потому что он пробил ему голову. Публика страшно восстала против Павлова, как „гнусного убийцы“, а министр народного просвещения наложил эмбарго на все французские романы и повести, особенно Дюма, считая их виновными в убийстве Апрелева. Ведь доказывал же Магницкий, что книга Куницына „Естественное право“, напечатанная по-русски и в Петербурге, вызвала революцию в Неаполе. Павлова, как сказано, судили и осудили в двадцать четыре часа. Между тем вот что открылось. Апрелев шесть лет тому назад обольстил сестру Павлова, прижил с ней двух детей, обещал жениться. Павлов-брат требовал этого от него именем чести, именем своего оскорбленного семейства. Но дело затягивалось, и Павлов послал Апрелеву вызов на дуэль. Вместо ответа Апрелев объявил, что намерен жениться, но не на сестре Павлова, а на другой девушке. Павлов написал письмо матери невесты, в котором уведомлял ее, что Апрелев уже не свободен. Мать, гордая, надменная аристократка, отвечала на это, что девицу Павлову и детей ее можно удовлетворить деньгами. Еще другое письмо написал Павлов Апрелеву накануне свадьбы. „Если ты настолько подл, — писал он, — что не хочешь со мной разделаться обыкновенным способом между порядочными людьми, то я убью тебя под венцом…“ Теперь Павлова приказано сослать на Кавказ солдатом с выслугою».

История эта удивительно напоминала историю Черновых — Новосильцевых. Но с печальной поправкой на другие времена. Все явственнее, подлее, циничнее. Теперь дворянин в немалом чине не стыдится бесчестья, публичного скандала, который неминуемо повлек бы отказ от дуэли в столь щекотливых обстоятельствах. Здесь — в отличие от убийства Шишкова Черновым-младшим — самосуд остался единственным способом защиты чести.

Право на поединок превращалось в право на отказ от поединка. Пощечина воспринималась как повод для предательского удара кинжалом. Угроза огласки бесчестного поступка хладнокровно игнорировалась…

Пушкин внимательно следил за всеми сколько-нибудь известными историями и вообще смертельными столкновениями. Они давали возможность сравнивать эпохи, в них с кровавой громкостью говорило время.

«То, что ты пишешь о Павлове, — отвечал он жене из Москвы в мае тридцать шестого года, — помирило меня с ним. Я рад, что он вызвал Апрелева. — У нас убийство может быть гнусным расчетом: оно избавляет от дуэли и подвергается одному наказанию — а не смертной казни». Страшная история Павлова — Апрелева рождала мысль о распаде, растленности нравов. «У нас в Москве все, слава богу, смирно: бой Киреева с Яром произвел великое негодование в чопорной здешней публике. Нащокин заступается за Киреева очень просто и очень умно: что за беда, что гусарский поручик напился пьян и побил трактирщика, который стал обороняться. Разве в наше время, когда мы били немцев на Красном Кабачке, и нам не доставалось, и немцы получали тычки сложа руки? По мне драка Киреева гораздо простительнее, нежели славный обед наших кавалергардов и благоразумие молодых людей, которым плюют в глаза, а они утираются батистовым платком, смекая, что если выйдет история, так их в Аничков не позовут».

Панорама Дворцовой площади (фрагмент)

Литография по рисунку Г. Г. Чернецова. 1830-е гг.

Последний эпизод Пушкин трактовал как истинное знамение времени. А дело было, по рассказу Никитенко, вот какое: «…Несколько офицеров и в том числе знатных фамилий собрались пить. Двое поссорились — общество решило, что чем выходить им на дуэль, так лучше разделаться кулаками. И действительно, они надавали друг другу пощечин и помирились… Дело дошло до государя, и кучка негодяев была исключена из гвардии».

То, что произошло в самом элитарном гвардейском полку, придавало истории особую прелесть. Могло ли произойти что-либо подобное в кавалергардском полку, когда служили в нем Репнин, Михаил Орлов, Лунин, Пестель? Разумеется, нет.

Вполне возможно, что участники драки и не были вовсе трусами. Им просто было наплевать на то, что для людей дворянского авангарда казалось святыней. Они легко отождествляли себя с окружающим бесчестным миром. Для них пощечина оставалась пощечиной — результатом физического действия, и не более. Никакого символического значения она не имела.

Открытие Александровской колонны (фрагмент)

Литография. 1834 г.

Молодецкий гусарский разгул былых времен, воспетый Денисом Давыдовым, драка под горячую руку с немцами-ремесленниками, — выход молодых сил молодого времени, способ вырваться из системы предписаний, из имперской регламентации. Но гвардейские офицеры, подменяющие дуэль дракой на кулаках?..

Дуэль теряла всякий оттенок судебного поединка, на который правый выходил с сознанием своей правоты. Младший Чернов уповал на внезапный удар кинжалом, а не на справедливость дуэльной судьбы. Апрелев уповал на броню своего равнодушия к общественному мнению.

Пушкин с отвращением видел вокруг странных людей с понятиями гибельно чуждыми. Они не хотели бы стать иными, потому что так жить удобнее и не надо было нести бремя чести.

Гвардейский офицер попался на наглом воровстве. Император отдал его на суд курляндскому дворянству, ибо родом преступник был курляндец. Это была попытка напомнить об особом дворянском достоинстве. «Или хочет он сделать опять из гвардии то, что была она прежде? — с тоской вопросил себя Пушкин в дневнике. — Поздно!»

Поместив людей в бесчестный, лживый мир, ограничив их стремления казенным преуспеянием, подменив высокие цели фальшивыми кумирами, странно было ждать от них рыцарских добродетелей.

Нравственный распад дворянского большинства был необратим. Пушкин понимал это. Нравственный распад был необратим и неизбежен, ибо молодых дворян воспитывала эпоха, явившая себя в последние два-три года во всей своей отвратительности и теперь спокойно и уверенно налагавшая холодную руку на всю российскую духовную жизнь.

В это время Пушкин сказал одному из своих близких знакомых, «что уже теперь нравственность в Петербурге плоха, что скоро будет полный упадок».

Вся история его последнего поединка — с постыдной попыткой Геккернов уклониться от дуэли путем женитьбы, с использованием его врагами анонимных писем, не являющихся по традиции поводом для вызова, — свидетельство этого «полного упадка»…

Теперь злая фраза Николая I: «Я ненавижу дуэли; это варварство; на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского» — звучала куда убедительнее, чем десять-пятнадцать лет назад.

Теперь можно было успешно наступать на традицию поединков и в сфере моральной.

В начале сороковых годов в придворной церкви Зимнего дворца в присутствии императора некое духовное лицо произнесло проповедь, в которой яростно обличало дуэли: «К вам обращаюсь, молодые воины, и спрошу у вас, для чего отечество дало вам меч? Не для защиты ли родины вашей? Как вы смеете поднимать его против вашего товарища и быть убийцею за одно неуместное слово, быть разбойником? Как осмеливаетесь мешать священное имя — честь — с безрассудным предрассудком, который на конец шпаги повесил все ваши добродетели? Вы полагаете, что тот человек уже более не обманщик, не клеветник, не вор картежный, когда он умеет драться, что обман его делается истиною, воровство обязанностию, клевета остережением, обида, нанесенная вам, вашей матери, супруге, сестре, дочери — искупается ударом палаша, и, какое бы оскорбление вы не сделали, стоит только убить на дуэли того, кого вы оскорбили, тогда злодей совершенно прав, справедлив. Иные дерутся до первой крови!.. До первой крови, — Великий Боже. А что тебе в этой крови, злое чудовище? Пить ли ее хочешь? Оклеветать женщину добродетельную, соблазнить жену товарища, друга, обыграть товарища в карты — не почитается между вами пороком, лишь бы этот клеветник, этот соблазнитель, этот вор был достаточно зол, чтобы убить своего противника, того, кого он обидел. Неужели вы думаете, что негодяй, который убьет того, кто назовет его негодяем, сделается по милости зверского своего преступления честным человеком? Нет, он прежнему своему названию прибавит гнусное название убийцы и разбойника. Бесчестный человек останется бесчестным, хотя бы он каждый день стрелялся… Замечено всеми, что негодяи чаще дерутся на дуэли; они, досадуя на неуважение, которое к ним имеют, и пользуясь безрассудным предрассудком, стараются прикрыть поединком черноту своей жизни».

Проповедник сознательно взял лишь одну сторону дуэльной практики и убедительно ею воспользовался. Но убедительной она могла стать только в эту эпоху — эпоху агонии дворянской чести и распада высокой дуэльной традиции. Недаром проповедь произнесена была в дворцовой церкви — в присутствии Николая, придворных, генералитета. Это был «социальный заказ»…

Вырождался и сам ритуал дуэли, превращаясь в самопородию. Гениальный наблюдатель происходящего Лермонтов рассказал дикую — по прежним понятиям — историю дуэли Печорина с Грушницким. Рассказал о том, как несколько офицеров задумали устроить из поединка — дела чести! — подлый фарс, зарядив только один из пистолетов. Печорин, изнывающий от отвращения к своему времени, убивает Грушницкого и за попытку посмеяться над последним правом благородного человека — правом возвысить себя в честном поединке, правом скинуть липкую паутину нечистого времени и хоть на миг подняться в смертельно чистый воздух дуэли, где два человека остаются наедине с судьбой. Грушницкий и драгунский капитан — дети эпохи, готовы на поступок, немыслимый в декабристские времена. Дуэль для них — способ убийства. Честь — пустой звук. Дуэль, призванная защитить честь, служит к усугублению бесчестья…

В истории поединка Печорина с Грушницким чрезвычайно важны некоторые детали — прямые намеки как на реальные факты, так и на литературные связи.

Лермонтов, разумеется, не мог не знать об убийстве Апрелева Павловым — он в это время служил в лейб-гусарском полку под Петербургом. Вполне возможно, что он слышал и о смерти Шишкова. И вряд ли случайна фраза Грушницкого: «Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла…».

Секундант Грушницкого — драгунский капитан, циник и фразер. Драгунским капитаном был Якубович, о похождениях которого Лермонтов наверняка был наслышан. Но если это может быть простым совпадением, то не может быть совпадением то, что второго секунданта Грушницкого зовут Иваном Игнатьевичем — так же как персонажа «Капитанской дочки», которого приглашает в секунданты Гринев и который презирает дуэли за их нелогичность.

В. А. Сологуб

Литография Л. Вегнера. 1843 г.

Граф Владимир Сологуб, человек весьма светский, которого Пушкин вызывал на дуэль в начале 1836 года (за бестактность в разговоре с Натальей Николаевной), а затем, после примирения, просил быть секундантом в поединке с Дантесом, — Сологуб в повести «Большой свет», написанной в 1839 году, рисует вполне анекдотическую околодуэльную ситуацию: «Граф вскочил с дивана. Дверь отворилась, и Сафьев вошел в комнату.

Оба поклонились друг другу учтиво, сухо и не говоря ни слова. Графу было как будто неловко, а Сафьев казался важнее обыкновенного.

Наконец он начал.

— Господин Леонин. — сказал он, — сделал мне честь выбрать меня в свои секунданты.

Граф поклонился и отвечал немного смутившись:

— Вам известно, что я… что мы… что Щетинин просил меня…

— Я для этого и имею честь быть у вас. Наше дело условиться о времени и месте поединка, выбрать пистолеты и поставить молодых людей друг перед другом.

Граф побледнел. Что скажет граф Б.? Что скажет граф Ж.? Человек, как он, замешанный в подобную историю!.. Если о ней узнают, ему навек должно бежать из Петербурга.

— Вы полагаете, — прошептал он с усилием, — что нет возможности помирить молодых людей?

— По-моему, — небрежно отвечал Сафьев, — всякая дуэль — ужасная глупость, во-первых, потому, что нет ни одного человека, который стрелялся бы с отменным удовольствием: обыкновенно оба противника ожидают с нетерпением, чтобы один из них первый струсил; а потом, к чему это ведет? Убью я своего противника — не стоил он таких хлопот. Меня убьют — я же в дураках. И к тому же, извольте видеть, я слишком презираю людей, чтоб с ними стреляться… Впрочем, не о том дело. Я вам должен сказать, что юноша мой очень сердит, не принимает объяснений и хочет стреляться не на живот, а на смерть. Завтра утром.

— Завтра утром? — повторил граф.

— За Волковым кладбищем, в седьмом часу.

— Но… — прервал граф.

— Барьер в десяти шагах.

— Позвольте… — заметил граф.

— От барьера каждый отходит на пять шагов.

— Однако… — заметил граф.

— Стрелять обоим вместе. Кто даст промах, должен подойти к барьеру. Разумеется, мы будем стараться не давать промахов.

— Но нельзя ли… — завопил граф.

— Насчет пистолетов будьте спокойны: у меня пистолеты удивительные, даром что без шнеллеров по закону, а чудные пистолеты.

Граф был в отчаянии».

Это не просто сатира. Это модель новой идеологии. Разумеется, родилась она не в тридцатые годы. Она всегда существовала рядом с высокой дуэльной традицией. Недаром мы снова и снова возвращаемся к незабвенному Ивану Игнатьичу и его бессмертной формуле: «Ну, а если он вас просверлит?.. Кто будет в дураках, смею спросить?», которую дословно повторяет Сафьев. Той же мыслью закончил свою запись тридцатого года Алексей Вульф. Но теперь эта идеология вытеснила ту, высокую, и стала господствующей, цинически откровенной. Причем новые поколения и прежний, классический дуэльный быт рассматривали сквозь эти новые представления. Иван Сергеевич Тургенев пишет в 1846 году рассказ «Бретер», — относя действие сперва к девятнадцатому, а во втором варианте к двадцать девятому году, — где поединок представляется способом удовлетворения мелких и темных страстей.

Причины оскудения дуэльной традиции были многообразны. Разрушался — стремительно и драматично — дворянский мир, а с ним рушилось и соответствующее миропонимание. От поединков отказывались теперь не только от трусости или презрения к правилам чести. Другими становились сами эти правила.

Лермонтов, который был, как считается, сильно искаженным прототипом Леонина в «Большом свете», в «Княгине Лиговской», написанной в тридцать шестом году, предлагает сразу и объяснение сценам, подобным гвардейской пирушке с мордобоем вместо дуэли, и разворачивает одну из новых психологических ситуаций, не поддающихся простой оценке. Герой повести Григорий Александрович Печорин, аристократ-конногвардеец, оскорбил бедного чиновника и, как показалось окружающим, ловко избежал скандала — «истории». — «О! история у нас вещь ужасная; благородно или низко вы поступили, правы или нет, могли избежать или не могли, но ваше имя замешано в историю., все равно, вы теряете все: расположение общества, карьеру, уважение друзей… попасть в историю! ужаснее этого ничего не может быть, как бы эта история не кончилась. Частная известность уж есть острый нож для общества, вы заставили об себе говорить два дня. — Страдайте же двадцать лет за это. Суд общего мнения везде ошибочный, происходит у нас совсем на других основаниях, чем в остальной Европе; в Англии, например, банкрутство — бесчестье неизгладимое, — достаточная причина для самоубийства. Развратная шалость в Германии закрывает навсегда двери хорошего общества (о Франции я не говорю: в одном Париже больше разных общих мнений, чем в целом свете) — а у нас?.. объявленный взяточник принимается везде очень хорошо: его оправдывают фразою: „и! кто этого не делает!..“ Трус обласкан везде, потому что он смирный малый, а замешанный в историю! — о! ему нет пощады…».

М. Ю. Лермонтов

Акварель А. Клюндера. 1838 г.

Потому-то — ориентируясь на новую господствующую идеологию, — гвардейцы к презрительному изумлению Пушкина предпочитали снести оплеухи, но не попасть в «историю». Потому-то в таком отчаянии был граф из «Большого света», которому предстояло быть секундантом и, соответственно, попасть в историю… Раньше участием в поединке гордились. Теперь…

Но Печорину не удалось избежать объяснения с оскорбленным и произошла в высшей степени значимая сцена. «…Печорин, сложив руки на груди, прислонясь к железным перилам и прищурив глаза, окинул взором противника с ног до головы и сказал:

— Я вас слушаю!..

— Милостивый государь, — голос чиновника дрожал от ярости, жилы на лбу его надулись, и губы побледнели, — милостивый государь!.. вы меня обидели! вы меня оскорбили смертельно.

— Это для меня не секрет, — отвечал Жорж, — и вы могли бы объясниться при всех: — я вам отвечал бы то же, что теперь отвечу… когда же вам угодно стреляться? нынче? завтра? — я думаю, что угадал ваше намерение…

— Милостивый государь! — отвечал он, задыхаясь, — вы едва меня сегодня не задавили, да, меня, который перед вами… и этим хвастаетесь, вам весело! — а по какому праву? потому что у вас есть рысак, белый султан? золотые эполеты? Разве я не такой же дворянин, как вы?..

— Ваши рассуждения немножко длинны — назначьте час — и разойдемтесь: вы так кричите, что разбудите всех лакеев…

— Какое дело мне до них! — пускай весь мир меня слушает!..

— Я не этого мнения… Если угодно, завтра в восемь утра я вас жду с секундантом.

Печорин сказал свой адрес.

— Драться! я вас понимаю! — драться на смерть!.. И вы думаете, что я буду достаточно вознагражден, когда всажу вам в сердце свинцовый шарик!.. Прекрасное утешение!.. Нет, я б желал, чтоб вы жили вечно, и чтоб я мог вечно мстить вам. Драться! нет!.. тут успех слишком неверен…

— В таком случае ступайте домой, выпейте стакан воды и ложитесь спать, — возразил Печорин, пожав плечами…».

Это удивительная сцена — разговор героя Пушкина с героем Достоевского, людей с совершенно различными представлениями о чести и смысле дуэли.

С гениальным чутьем двадцатидвухлетний Лермонтов осознал и показал перегиб, перелом времени — психологический рубеж двух эпох.

Чиновник Красинский, бедный дворянин, оскорбленный Печориным, отказывается от поединка вовсе не из трусости. У него два резона — один: старушка-мать, которую он содержит, второй, более общий и глубокий: даже смерть противника не решает его психологических проблем, а, быть может, и усугубляет их.

Причины отказа от поединков со временем становились все сложнее потому, что для русского дворянина в стремительно меняющемся мире резко усложнилась проблема самореализации, а, соответственно, менялись самовосприятие и представление о чести.

Ясный тому пример — дуэльная история Бакунина — Каткова.

В августе 1840 года на квартире Белинского произошла безобразная сцена между двумя вчерашними друзьями. Катков обвинил Бакунина во вмешательстве в его, Каткова, интимные дела. Белинский рассказывал: «Он пришел в мой кабинет, где и встретился с Катковым лицом к лицу. Катков начал благодарить его за его участие в его истории. Бакунин, как внезапно опаленный огнем небесным, попятился назад и затем вышел в спальню и сел на диван, говоря с изменившимся лицом и голосом и с притворным равнодушием: „фактецов, фактецов, фактецов, я желал бы фактецов, милостивый государь!“ — „Какие тут факты! Вы продавали меня по мелочи, Вы — подлец, сударь!“ — Бакунин вскочил: „Сам ты подлец!“ — „Скопец!“ — Это подействовало на него сильнее „подлеца“: он вздрогнул как от электрического удара. Катков толкнул его с явным намерением завязать драку… Бакунин бросился к палке, завязалась борьба». После драки, во время которой Катков ударил Бакунина по лицу, последовал, естественно, вызов со стороны Бакунина, Катков вызов принял. А затем Бакунин сделал все, чтобы поединок не состоялся…

Леонид Гроссман, исследовавший жизнь Бакунина, писал: «Как известно, друзья Бакунина глубоко осуждали его за все его поведение в этой скандальной истории, особенно же за уклонение его от дуэли, несмотря на решительный вызов Каткова. Белинский, Огарев и многие другие не остановились перед обвинением Бакунина в подлости и трусости. Колебания Мишеля, отсрочки, извинения, весь видимый аппарат малодушного уклонения от смертельной опасности вызывали в среде друзей Бакунина брезгливое изумление и нескрываемое презрение. И только через несколько лет, на пражских и дрезденских баррикадах, на допросах в Хемнице и Ольмюце, Бакунин доказал, с каким спокойствием он встречал лицо смерти и с каким подлинным героизмом подвергался почти неминуемой опасности быть убитым или казненным в казематах. Его требование перед военным судом, чтоб его казнили расстрелом, а не позорной казнью через повешение, так как он бывший офицер, свидетельствует о его глубоком спокойствии и бесстрашии в минуту величайшей обреченности.

Такова одна из загадок бакунинского образа… Бесстрашный воин революции, непонятно и почти двусмысленно отступающий от опасностей дуэли после злейших оскорблений на словах и действием — как примирить это кричащее психологическое противоречие?»

Не будем здесь вдаваться в фантасмагорические сложности человеческой натуры. Ограничимся одним аспектом. — Для Бакунина, родовитого дворянина и недавнего гвардейского офицера, представления о своем жизненном предназначении далеко перекрывали представления о требованиях дворянской чести. Классические принципы дворянского мировосприятия наверняка казались ему наивным анахронизмом. Храбрец Бакунин, многократно — до старости! — бросавшийся в опаснейшие авантюры, сулившие ему весьма вероятную гибель, явно считал уже в сороковом году дуэльный риск, да еще по сугубо частному поводу, нелепостью, которая может помешать ему выполнить свое предназначение.

А. С. Пушкин

Гравюра Т. Райта. 1836 г.

Для Пушкина реализация своего великого предназначения, которое он сознавал с полной непреложностью, не существовала вне понятия чести. Будучи обесчещенным, он свое предназначение выполнить уже не мог, что и заставило его с такой яростью добиваться последнего поединка. Его жизненная задача была задачей человека чести. Как и для людей дворянского авангарда вообще.

Для Бакунина и людей его формации, пускай и гораздо меньшего масштаба, пушкинские понятия о чести были помехой, которую можно и нужно было переступить. Уже тогда Бакунин начинал свое движение к революционному аморализму — цель оправдывает средства, — который базировался на безразличии к классическим понятиям о чести.

Через девятнадцать лет после ссоры с Катковым, в сибирской ссылке, после героического участия в европейских революционных боях, после многолетнего заключения в австрийских и российских казематах, Бакунин оказался замешан в другую дуэльную историю. В Иркутске состоялся поединок между чиновниками Неклюдовым и Беклемишевым. Неклюдов принадлежал к либеральной оппозиции генерал-губернатору Муравьеву-Амурскому. Беклемишев же был верным клевретом генерал-губернатора. Неклюдов имел репутацию человека безукоризненно честного, а Беклемишев — бывший исправник, — негодяя. По общему мнению, во время поединка были грубо нарушены в пользу Беклемишева дуэльные правила. Неклюдов погиб. Нарушение было настолько явно, что несмотря на вмешательство влиятельнейшего генерал-губернатора, Сенат приговорил Беклемишева к трем годам крепости, а секундантов — к многомесячному заключению.

Так продолжилась линия, начатая в екатерининские времена убийством генерала Голицына…

На стороне Неклюдова — вместе с большинством иркутского общества — выступил ссыльный Петрашевский, а Бакунин, желавший снискать расположение Муравьева, не только был среди тех, кто спровоцировал дуэль, но всячески защищал — вопреки очевидности — Беклемишева перед Герценом, не брезгуя прямым обманом. Цель оправдывала средства. Соображения чести отступали перед ситуационной выгодой…

Между поединком Петруши Гринева со Швабриным и дуэльными ситуациями «Княгини Лиговской» и «Большого света» пролегло более полстолетия.

В эти полвека и укладывается «героический период» русской дуэли. Период, в течение которого русское дворянство, вырабатывая суровые представления о чести, выстраивало идеальную — недостижимую в быту, но необходимую как эталон — модель поведения благородного человека. Эти полвека — взлет и трагедия русского дворянства. За эти полвека русское дворянство в лице своего авангарда — наиболее решительной, бескорыстной, дальновидной своей части — вступило в тяжкий конфликт с военно-бюрократическим самодержавием, губившим страну, и проиграло свою историческую битву. Высокая дуэльная традиция была одной из тактических линий этого рокового конфликта.

Николай I

Литография середины XIX в.

История дуэлей в России петербургского периода (в осмысленных образцах) с екатерининских времен по тридцатые годы XIX века — история самовоспитания личности, защиты и укрепления личного достоинства дворянина как необходимого условия свободы. Крах высокой дуэльной традиции произошел в ситуации краха надежд на свободу, в ситуации проигранной битвы за личное достоинство. Полувековая история высокой дуэльной традиции в России была историей возмужания, самоосознания и падения русского дворянства.

Дуэлей в России будет еще много. Идея поединка приобретет самые неожиданные формы, имевшие, впрочем, корни в классических дуэльных временах. В 1881 году дворянин-народоволец Гриневицкий, швырнувший бомбу под ноги Александру II и самому себе, совершивший убийство и самоубийство, реализовал замысел 1817 года другого русского дворянина — декабриста Якушкина: «Я решился по прибытии Александра отправиться с двумя пистолетами к Успенскому собору и, когда царь пойдет во дворе, из одного пистолета выстрелить в него, а из другого в себя. В таком поступке я видел не убийство, а только поединок на смерть обоих».

Еще будут надрывные нежеланные дуэли конца XIX века — купринские поединки — по решению офицерских собраний. Еще премьер-министр Столыпин будет вызывать на поединок думского депутата кадета Родичева, употребившего в публичной речи выражение «столыпинские галстуки», символизирующее виселицу. Еще лидер октябристов Гучков после резкой полемики в Думе вызовет на дуэль лидера кадетов Милюкова, а тот примет вызов. (Секундантам с трудом удалось их помирить.) Еще будут стреляться Гумилев и Волошин. Еще Осип Мандельштам после обмена пощечинами вызовет на дуэль поэта Шершеневича, а тот откажется, о чем секунданты Мандельштама оповестят литературную общественность.

Но это уже будут не те понятия и не те дуэли.

Классическая русская дуэль изжила себя вместе с несбывшейся мечтой русского дворянства о создании гармоничного и справедливого государства, общества, построенного на законах дворянской чести, общества гордых, независимых, уважающих друг друга людей.

 

Из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

(начало 1820-х годов)

XXIV

XXV

XXVI

XXVII

XXVIII

XXIX

XXX

XXXI

XXXII

 

Франц фон Болгар. Правила дуэли. Часть первая

Перевод с немецкого Е. Фельдмана С.-Петербург. 1895

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

В нашей общественной жизни могут иногда встретиться случаи, когда каждый, не исключая и самого рьяного противника дуэли, может быть, при некоторых обстоятельствах, поставлен в необходимость прибегнуть к ней для поддержания своего положения в обществе.

Поэтому знание правил боя за оскорбленную честь — правил, которые составились по внушению духа рыцарства и которые лишь при соблюдении их придают этому бою характерную черту и достоинство, необходимо для каждого, тем более, что правилами этими значительно умаляется опасность исхода дуэли и распределяются равномерно шансы между противниками.

Если же кто взял на себя ответственную роль свидетеля или секунданта, — услугу, в которой обыкновенно не отказывают своему другу, то знание в точности относящихся к тому правил становится долгом.

Так как до настоящего времени у нас (в Австро-Венгрии) не имелось исправного сборника правил дуэли, и относительно их в обществе, даже в кругу военных, существуют самые противоречащие взгляды, приводящие иногда к весьма печальным последствиям, то мы взяли на себя труд составить сборник этих правил, руководствуясь самыми компетентными источниками.

К источникам, которыми мы пользовались, принадлежит, главным образом, «Essai sur le duel», сочинение графа Шатовильяра, члена парижского Жокей-клуба, составленное им по предложению этого знаменитого собрания в 1836 г. при сотрудничестве некоторых других членов клуба, между прочим маршала графа Эксельмана, генерала барона Гурго и графа Дю Але-Коиткан. В этом сочинении в первый раз печатно были приведены правила дуэли, и притом в хорошей группировке. Подписанные почти сотнею самых блестящих имен тогдашней Франции (маршалом графом Лёбо, маршалом графом Молитор, вице-адмиралом Серсей, генерал-лейтенантом герцогом Гиш, генерал-лейтенантом графом Кавэньяк, герцогом Ваграм, князем Понятовским и др.), правила эти, как проникнутые истинно рыцарским духом, благородством и гуманностью, были признаны общественным мнением вполне рациональными и встречены с большим сочувствием, тем более, что они вышли в свет в период времени, когда в Париже, в течение четырех лет, в одних только журналистских кружках, произошло 180 дуэлей. Скоро они приобрели значение и вне пределов Франции и теперь еще имеют полную силу.

Далее мы должны упомянуть о сочинении Луи Шапона «Die Regeln des Zweikampfes» (Будапешт, 1848 г.), которое, хотя и ограничивается переводом только части изложенных в «Essai sur le duel» правил, но подписано многими высокопоставленными аристократами Австро-Венгрии и поэтому получает значение.

В-третьих, укажем на появившийся в 1879 г. превосходный и интересный этюд графа Дю Верже де Сен-Томас «Nouveau Code du duel», в котором автор разделяет взгляд Шатовильяра в его теперь почти не встречаемом сочинении, но рассматривает вопрос о дуэли с еще большею опытностью и применяясь к возникшим в новейшее время обычаям.

Установленные в этих книгах правила вошли и в настоящее сочинение. При взвешивании их авторитетности должно ограничиться, ввиду незаконности дуэли, лишь известностью их происхождения, фактическою их общеупотребительностью и признанием их общественным мнением. Мы обратили также внимание и на удобную группировку правил, на разъяснение их там, где это оказалось необходимым, и на согласование их с принятыми у нас обычаями, известными нам частью из собственного опыта, частью же заимствованными у многих высокочтимых товарищей, друзей и джентльменов. Новых правил сюда никаких не вошло.

Если последующие страницы будут понимаемы не только буквально, но будут толкованы по общему их духу, то едва ли встретится случай, в котором они не могли бы дать доброго совета; если все-таки возникнет какое-либо недоумение, то просим секундантов принять за непременное правило следующий совет: всегда, господа, руководитесь духом рыцарства и истинною гуманностью и, как бы сомнителен не был решаемый вопрос, ваши действия всегда окажутся правильными.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

О дуэли и об оскорблении

Дуэль есть единоборство между двумя лицами по обоюдному их соглашению, с смертоносным оружием, при заранее определенных условиях и в присутствии свидетелей с обеих сторон. Причина ее — вызов одного лица другим за нанесенное оскорбление.

Цель дуэли — получение силою оружия удовлетворения за оскорбление. Оскорбленный дерется, чтобы получить удовлетворение; оскорбитель — чтобы дать удовлетворение.

Если единоборству не предшествовало предварительного соглашения в условиях и если оно произошло не в присутствии свидетелей, то оно не дуэль и не признается ею ни общественным мнением, ни законами.

Предел, когда именно известные действия теряют характер обыкновенного, неважного, и становятся оскорблениями, вообще трудно определим и находится единственно в зависимости от степени обидчивости того лица, на которого эти действия были обращены. Этот взгляд, конечно, может применяться только к оскорблениям легкого свойства, между тем как все, разделяющие с обществом вкоренившиеся в нем понятия о чести, должны относиться к оскорблениям более серьезным с одинаковой щепетильностью. Исходя из этого предположения, различают обыкновенно три рода оскорблений.

1. а) Оскорбление легкое. Невежливость не есть оскорбление. Кто был оскорблен за оказанную другому невежливость, тот считается всегда оскорбленным.

Если за легкое оскорбление будет отвечено тоже оскорблением легким, то все-таки сперва затронутый останется оскорбленным.

б) Оскорбление обруганием. Оно может быть вызвано как произнесением ругательных слов, так и обвинением в позорных качествах.

Кто за легкое оскорбление был обруган, тот считается оскорбленным.

Если обруганный ответит обруганием же, то все-таки он будет считаться оскорбленным.

в) Оскорбление ударом. Под ударом подразумевается всякое преднамеренное прикосновение.

Кто за обругание был побит, тот считается оскорбленным.

Если после получения удара будет отплачено тем же, то все-таки сперва побитый останется оскорбленным. Последний не становится ответственным за то, что он, будучи взбешен полученным ударом и не помня себя, воздал равным за равное. Это правило не изменилось бы и в том случае, если второй удар был бы сильнее первого или имел последствием поранение.

Офицеры пехотных полков

1763–1786 гг. Литография

К оскорблению ударом обыкновенно приравнивают и те оскорбления, которые грозят уничтожить каким-либо образом нравственно человека, как-то: обольщение жены или дочери, несправедливое обвинение в шулерстве, обмане или воровстве.

2. Оскорбленный пользуется, смотря по роду оскорбления, разными правами (гл. II, ст. 1 и 2), а на оскорбителе лежат разные обязанности (гл. III).

3. Как оскорбитель, так и оскорбленный, должны драться на дуэли сами лично. Заместители допускаются только в следующих случаях:

а) сын может заступать своего оскорбленного отца, если последний слишком слаб для получения удовлетворения за оскорбление; если возраст оскорбителя подходил бы более к летам сына, нежели отца, и наконец, если последнему уже минуло 60 лет;

б) племянник при тех же обстоятельствах, как и сын, может взять на себя дело своего оскорбленного дяди, если тот не имеет сына совершеннолетнего;

в) брат совершеннолетний может заступать своего оскорбленного брата, если последний не достиг двадцатиоднолетнего возраста, а оскорбитель совершеннолетний.

Если же отец, дядя или несовершеннолетний брат будут оскорбителями, или последний оскорблен несовершеннолетним же, то заместительство не допускается.

Заместитель пользуется всегда всеми правами оскорбленного.

4. За одно и то же оскорбление удовлетворения можно требовать только один раз.

5. Если друг или родственник потерпевшего на дуэли захотел бы отомстить победителю, честно защищавшему лишь свою жизнь, и вызвал бы его нарочно на спор для того, чтобы его оскорбить или заставить его оскорбить себя, то таким образом задетый считается всегда оскорбленным, несмотря на то, какого рода оскорбление не произошло бы.

Лекарь, аудитор и квартирмейстер

1797–1801 гг. Литография

6. При оскорблении семейства может требовать удовлетворения лишь член этого семейства.

7. При оскорблении общества или собрания только сочлен может иметь притязание на удовлетворение.

В случае вызова несколькими сочленами на дуэль оскорбитель может принять ее или от того, кто первый вызвал, или от выбранного обществом по жребию.

8. Если одним лицом оскорблено несколько лиц вместе, и они требуют удовлетворения, то должно решаться жребием, кому его получить.

9. Кто оскорблен одновременно несколькими лицами, тот может требовать удовлетворения от того из них, от которого пожелает.

10. Если одно лицо замешано в нескольких делах одинакового свойства, то они решаются в той последовательности, в которой произошли. В делах же разного характера стоит на первой очереди то, которое более серьезно.

11. Если после простого спора, при котором не были нарушены правила благопристойности, одна сторона потребовала бы удовлетворения, то ни одна из сторон не занимает положения оскорбленного или оскорбителя, а решается жребием, которой их них пользоваться правами, принадлежащими оскорблению 1 — го рода (гл. II, ст. 1, а).

12. Кто вызывается без достаточной причины, тот считается задетым, т. е. потерпевшим оскорбление (1-го рода).

II

Права оскорбленного

1. Оскорбленному принадлежат, смотря по роду оскорбления, следующие права:

а) при легком оскорблении: выбор оружия;

б) при оскорблении обруганием: выбор оружия и вида дуэли;

в) при оскорблении ударом: выбор оружия, вида дуэли и дистанции.

2. Оскорбленный ударом имеет сверх того право употребить ему принадлежащее (ему знакомое) оружие, но пользуясь им, он то же право предоставляет и оскорбителю.

III

Обязанности оскорбителя

1. На каждом, кто оскорбил, лежит (с рыцарской точки зрения) обязанность дать оскорбленному удовлетворение.

2. Удовлетворение признается только тогда действительным, когда оно дается при секундантах (свидетелях) с обеих сторон.

3. Оскорбитель обязан признавать права, принадлежащие оскорбленному, смотря по роду нанесенного ему оскорбления.

4. Удовлетворение за оскорбление ударом может даваться только силою оружия.

5. Удовлетворение за легкое оскорбление и за оскорбление обруганием может даваться:

а) силою оружия; б) извинением.

Если оскорбитель перед собранными секундантами с его и с другой стороны (оскорбленный может не присутствовать) извинился бы в нанесении обиды оскорбленному, или извинение будет принесено его секундантами, и противная сторона секундантов признает его достаточным, то удовлетворение дано. Секунданты обеих сторон должны составить о том протокол в двух экземплярах за общею подписью и с обозначением числа.

При оскорблении на письме следует и извиняться письменно.

В случае непринятия оскорбленным извинения он теряет свои права, хотя и был обруган, и решается жребием, кому выбрать оружие.

6. Одно признание несправедливости своего поступка не может считаться извинением. Подобный факт не должен никогда обсуждаться на месте дуэли, но всегда заранее.

7. В случае выражения на месте дуэли одним из противников по собственному побуждению извинения перед другим и признания его удовлетворяющим секундантами противной стороны, можно в этом укорить только самого извинившегося, если есть к тому причина.

8. Когда секунданты одной стороны на месте дуэли извинились бы от имени своего клиента, то порицать за это, имея к тому причины, можно только самих секундантов, так как предполагается, что клиент согласился на извинение из одной уступчивости перед теми, которые взяли на себя ответственность за его честь.

9. Оскорбитель может отказаться от всякого неупотребительного и во второй части не описанного вида дуэли, как относящегося к дуэлям «необыкновенным».

10. Оскорбитель не может никоим образом усилить условия дуэли сверх предела, до которого простираются права оскорбленного.

IV

Свойство оружия

1. На дуэлях употребляется оружие трех родов: сабля; шпага; пистолет.

Всякое другое оружие относится к категории необыкновенных дуэлей.

2. Сабли должны быть по форме, длине, весу и центру тяжести совершенно равны между собою, клинки одинаково отточены, заострены и без зазубрин.

Для дуэли на саблях, если колоть не предполагается, нужно концы клинков равно сточить или отломить.

3. Шпаги должны быть по форме, длине, весу и центру тяжести совершенно равны между собою, клинки ни остры, ни зазубрены, и концы их равномерно заострены.

4. У пистолетов надобно соблюдать следующее:

а) разница в длине стволов не должна превышать трех сантиметров;

б) мушки и прицелы должны быть настолько закреплены на стволах, чтобы не было возможности их передвинуть.

Употребление пистолетов нарезных или снабженных шнеллером не исключается совершенно, но следует те избегать.

V

Вызов

1. Вызов может быть сделан сейчас по нанесении оскорбления или после.

2. Если вызов последовал тотчас, то вызывающий должен передать вызванному фамилию и адрес, на что последний отвечает тем же. Потом оба выбирают себе секундантов и посылают друг другу их фамилии и адрес.

3. Вызов, последовавший после, может быть сделан на словах или письменно и передается вызываемому всегда секундантами вызывающего.

Вызов на словах должен быть короток и должен определить причину просто и ясно.

Письменный вызов не должен отступать по форме и по содержанию от обычаев, принятых в интеллигентном обществе, и всегда прочитывается заранее секундантами.

4. Секунданты при вызове не вправе иметь при себе какое-либо оружие; только офицеры остаются при присвоенном им холодном оружии.

5. Секундантам при передаче вызова следует избегать всякого рассуждения с противником и требовать ответа тотчас же. Если бы последний все-таки стал бы вдаваться в объяснения, то они должны сейчас удалиться и составить о том протокол.

6. Секундантов своего противника вызванный обязан принять вежливо, выслушивать их, не перебивая, и объявить свое решение немедля. По принятии вызова он вслед за сим пересылает им фамилии и адрес своих секундантов; в случае же отказа с его стороны — мотивированного или нет — секунданты должны составить о том протокол.

7. Не допускается противникам от вызова до прекращения их дела находиться в каких-либо сношениях между собою. Было бы достойною порицания опрометчивостью, если бы они сошлись еще до переговоров между секундантами и уговорились бы относительно условий дуэли, так как несмотря на свое обоюдное соглашение, они все-таки должны будут подчиниться определению секундантов.

8. Противники не должны иметь сношений с секундантами другой стороны.

9. Вызов от имени нескольких лиц (см. гл. I, ст. 7) всегда отклоняется.

Унтер-офицер и обер-офицер гренадерских полков

1797–1801 гг. Литография

10. Вызов недопускаем между отцом и сыном и между братьями.

11. Должник не может вызывать заимодавца, пока с ним не покончил счетов. Вызов должника заимодавцем допускается.

12. Вызов может быть не принят:

а) от лица, про которого всем известно, что оно нарушило правила и условия дуэли;

б) от лица, о котором все знают, что оно, будучи секундантом, приняло участие в несоблюдении правил и условий дуэли, или согласилось на нарушение их умышленно;

в) от лица, совершившего, как всем известно, поступок, противный понятиям о чести

13. Каждый оскорбленный, принося жалобу на оскорбителя, лишается права требовать рыцарского удовлетворения. Это право он теряет и тогда, когда жалобу берет назад; однако в последнем случае предоставляется право оскорбителю: принять вызов или нет.

14. Вызов должен последовать не позже 24 часов по нанесении оскорбления.

Для ответа определен тот же самый срок, считая от времени получения вызова.

Замедления могут быть приняты во внимание только тогда, когда они вполне основательны.

9. Если не появились бы особые осложнения, и секунданты по уважительным причинам не порешили бы иначе, то дуэль должна состояться в течение 48 часов, следующих за временем принятия вызова.

10. Между офицерами, находящимися на театре военных действий, решаются дела, касающиеся оскорбления чести, не ранее, как по заключении мира.

VI

Секунданты и их обязанности

Так как с момента вызова всякие непосредственные сношения между противниками совершенно прекращаются и переговоры ведутся исключительно только секундантами, коим они доверяют и честь, и жизнь свою, — то выбор вполне подходящих секундантов чрезвычайно важен.

К сожалению, часто относятся к этому вопросу с легкомыслием, доходящим до неимоверности! Вместо того, чтобы обратиться к серьезным, опытным друзьям, прибегают к услугам первого попавшегося, имеющего самые скудные понятия не только о важных обязанностях секунданта, но и о простейших правилах дуэли. При таких условиях случается, что незначительные дела, которые людьми опытными, верными своему долгу, были бы признаны действительно пустячными, не стоящими внимания, часто принимают характер чрезвычайно серьезный.

Там, где неправильная интонация слова, опрометчивость, недоумение, рассеянность или незначительная беспечность могут причинить смерть честному человеку, там только место для людей, которые вполне в состоянии выполнить свою роль с должным достоинством. Не пули, не клинки убивают, — убивают секунданты.

Если секунданты понимали бы свои обязанности всегда точно и в особенности имели бы в виду, что их задача не состоит лишь в том, чтобы заправлять боем, а прибегать к нему только тогда, когда все меры, принятые ими для улажения вражды благородным образом, оказались бы тщетными, то сколько предотвращалось бы печальных случаев без всякого ущерба для чести! Можно совершенно основательно утверждать, что большая половина всех случающихся дуэлей не оказалась бы необходимой, если бы к выбору секундантов относились бы более серьезно.

Пусть подумает поэтому хорошенько каждый о том, кому он доверяет честь и жизнь свою, и пусть вникнет также каждый секундант в то, что он добровольно взял на себя обязанности самого серьезного свойства, в добросовестном выполнении которых он дает ответ своему другу-клиенту, семейству его и обществу.

* * *

1. При всех видах дуэли каждый из противников должен выбрать себе двух секундантов.

2. Не могут допускаться для принятия на себя роли секунданта:

а) лица, к которым имеют отношение случаи, изложенные в гл. I, ст. 7, 8, 9 и 10;

б) лица, про которых всем известно, что они нарушили правила и условия дуэли;

в) лица, о которых все знают, что они, будучи секундантами, соучаствовали в несоблюдении правил и условий дуэли, или согласились на нарушение их умышленно;

г) лица, совершившие, как всем известно, поступки, противные понятиям о чести.

3. Не может быть секундантом родственник в первой степени (отец, брат, сын) как своего родственника, так и противника последнего.

4. Секунданты никогда не должны иметь личных отношений с самим противником, а только с его секундантами.

5. Каждый вправе поблагодарить своих секундантов и выбрать себе других.

Наоборот, и секунданты могут сложить с себя свои обязанности, но они не должны открывать какие-либо слабости доверившегося им лица.

О перемене секундантов, допустимой лишь до начала боя, поединщик извещает безотлагательно секундантов своего противника и побуждает вновь выбранных секундантов вступить в переговоры с секундантами другой стороны.

Военное учете на Марсовом поле

Гравюра М. Дюбурга. 1812 г.

6. Секундантам вызванного всегда подобает отыскивать секундантов вызывающего, или просить их письменно о назначении свидания.

7. Секунданты должны раньше того, пока не сойдутся для обсуждения дела, ознакомиться в точности с желаниями своего клиента и получить от него надлежащие инструкции.

8. По принятии от своих клиентов соответственных наставлений секунданты сходятся для общего совещания. После предварительных вопросов относительно личности, возраста, физического и морального состояния лиц, они с величайшей добросовестностью должны всячески стараться, чтобы обнаружить до совершенной ясности не только факты, но и их мотивы. Для достижения этого им не следует упускать из вида ничего, и даже дается им право прерывать заседание для собирания дополнительных справок.

9. По разузнании фактов определяется в точности, в чем именно состоит оскорбление, и к какому из трех родов оскорблений оно принадлежит.

При взаимном нанесении сторонами оскорблений следует констатировать все из них, подвести их под род и решить по гл. I, ст. 1, кого именно следует считать оскорбленным.

10. Далее секунданты обязаны приложить все свои старания к тому, чтобы уладить дело, если только возможно, мирным путем, без ущерба для чести какой-нибудь из сторон. (См. гл. III, ст. 5.)

Адмиралтейская площадь

Литография. 1820-е гг.

11. Когда секунданты окончательно убедились, что дело не может кончиться мирно, они назначают род оружия, согласно с желанием стороны, которой принадлежит право выбора его, и сообща определяют, соображаясь с предоставленными оскорбленному правами (см. гл. II, ст. 1 и 2), вид дуэли и дистанцию.

12. Секунданты должны давать своим прениям такое направление, чтобы из них проистекало как можно менее невыгод для своих клиентов, причем они должны быть справедливыми и должны соблюдать тонкость в обращении между собою.

Если секунданты не могут прийти в соглашение между собою, то им следует выбрать себе посредником лицо опытное и общепризнанное авторитетом в делах чести и подчиниться его приговору.

14. После того, как секунданты придут к обоюдному соглашению относительно всего, относящегося к дуэли, они определяют, на каком месте, в какой день и в какой час им собраться; сообщают затем своим клиентам результаты своих совещаний, удостоверяются в их согласии и берут от них обещание соблюдать их решение честно.

15. При отказе противников сообщить секундантам причину их ссоры последние, если не предпочтут отказаться от своих обязанностей, могут допустить дуэль только тогда, когда оба заявили бы, уверяя в том честью, что их скрытность вызывается лишь деликатностью дела.

16. Когда дело серьезного характера, когда оскорбление определилось ясно, и противники сами, еще не обратившись к секундантам, условились относительно оружия, вида дуэли, дистанции, места и времени сбора, то секунданты могут, после надлежащей проверки обстоятельств, оставить их решение в силе. В этом случае секундантам надлежит только смотреть за тем, чтобы дуэль производилась по правилам.

17. Секунданты молодого человека не должны никогда допускать дуэли между ним и лицом, которому уже минуло 60 лет, за исключением только случая, если первому нанесено оскорбление 3-го рода; но в этом случае необходимо, чтобы оскорбитель, если он вызывает, изложил свой вызов письменно или удостоверил бы также письменно, что вызов молодого человека им принят. При отказе облечь требуемое в письменную форму, следует считать такой поступок несогласием на дуэль; об этом секунданты обеих сторон должны сообща составить протокол, который и должен удовлетворить оскорбленную честь молодого человека.

18. Ни в каком случае не должны секунданты предлагать дуэль «на жизнь или на смерть» или согласиться на нее; но они могут допустить, когда дело идет о тяжком оскорблении, чтобы бой возобновился после поранения или даже был бы прекращен только тогда, когда один из противников не был бы более в силах продолжить его. При оскорблении 3-го рода секунданты, соображаясь с обстоятельствами, могут допустить перемену оружия.

19. Секунданты не должны никогда соглашаться, чтобы учитель фехтования выбрал свое специальное оружие, разве только, если ему было бы нанесено оскорбление 3-го рода. В этом исключительном случае учителю фехтования подобает предоставить выбор оружия своему противнику. Эту жертву возлагает на учителей фехтования достоинство их звания.

20. Секунданты могут отклонить саблю или шпагу:

а) если у их клиента была бы настолько изувечена рука, что он не в состоянии владеть оружием;

б) если их клиент без правой руки или без одной ноги.

При нанесении такими лицами оскорбления 3-го рода предыдущие два пункта а) и б) теряют свою силу.

Сверх того, во всех случаях отклонения холодного оружия оскорбленный пользуется при всех родах оскорблений правом назначить вид дуэли на пистолетах и дистанцию.

21. Секунданты одноглазого могут отклонить дуэль на пистолетах, если он не нанес оскорбления 2-го или 3-го рода.

22. Секунданты всегда вправе не принять «Дуэли на пистолетах по сигналу», если оскорбление, нанесенное их клиентом, не относится к 3-му роду.

23. Никогда секунданты не должны соглашаться на допущение парирования ударов клинка левой рукой.

24. Секундантам следует условиться, будет ли разрешено дерущимся приостановиться для того, чтобы перевести дух. Отдых может продолжаться не более

10 минут.

25. В менее серьезных делах секунданты могут решить, чтобы дуэль кончилась с первым поранением одного из противников. Это условие сообщается последним только на месте дуэли, до начала ее, и на это нужно их согласие.

26. Секунданты, с общего своего согласия, могут, если противники дрались мужественно, и характер дела и условия это допускают, объявить дуэль оконченною и без поранения, но для этого требуется согласие противников.

27. На обязанности секундантов лежит заботиться об оружии и, пока еще не отправились на место дуэли, тщательно его освидетельствовать, соответствует ли оно условиям, приведенным в гл. IV, ст. 1–41.

Оружие должно быть совершенно незнакомо противникам, за исключением того случая, когда они могут употребить свое собственное. Оно доставляется на место дуэли секундантами и передается противникам только перед началом ее.

28. Секунданты обязаны заботиться о медицинской помощи; если возможно, то каждой стороне следовало бы привезти с собою своего врача.

29. По истечении 10 минут после прибытия на место дуэль должна быть уже начата.

30. Секунданты ответственны за все, что относится к руководимой ими дуэли.

31. Ежели во время боя были бы нарушены обусловленные правила, и произошли бы при дуэли на саблях или шпагах поранение, обезоружение или падение, то секунданты обязаны даже с опасностью для собственной жизни тотчас же приостановить бой.

32. При нарушении дуэльных правил секундантам надлежит изложить сущность дела в протоколе, и в случае поранения или убиения безотлагательно возбудить судебное преследование виновного.

33. Секунданты того из противников, на которого возводится обвинение в нарушении правил дуэли или в убийстве коварным образом, честью своею обязаны сказать правду. Вина их клиента не может пасть на них, если бы только не оказалось, что они содействовали ей своею беспечностью, или даже сами приняли участие в ней.

34. Если бы секундант был вызван сейчас по окончании боя, то он не может согласиться на непосредственную дуэль на том же месте. Подобный вызов должен считаться совершенно новым инцидентом.

35. Секунданты, будучи вызваны секундантами противной стороны из-за дуэли, которой они руководили, пользуются всеми правами потерпевшего оскорбление 3-го рода, если бы оказалось, что при прениях, подавших повод к вызову, право было на их стороне.

36. Секундантам следует воздерживаться от всякого пояснения посторонним дела, в котором они принимали участие, и в особенности от полемики в печати.

37. В случае привлечения секундантов к судебному допросу они должны считать своим долгом разъяснить по сущей правде все, о чем бы только к ним ни обращались.

 

Из повести А. С. Пушкина «Капитанская дочка»

(начало 1770-х годов)

Поединок

Прошло несколько недель, и жизнь моя в Белогорской крепости сделалась для меня не только сносною, но даже и приятною. В доме коменданта был я принят как родной. Муж и жена были люди самые почтенные. Иван Кузмич, вышедший в офицеры из солдатских детей, был человек необразованный и простой, но самый честный и добрый. Жена его им управляла, что согласовалось с его беспечностию. Василиса Егоровна и на дела службы смотрела, как на свои хозяйские, и управляла крепостию так точно, как и своим домком. Марья Ивановна скоро перестала со мною дичиться. Мы познакомились. Я в ней нашел благоразумную и чувствительную девушку. Незаметным образом я привязался к доброму семейству, даже к Ивану Игнатьичу, кривому гарнизонному поручику, о котором Швабрин выдумал, будто бы он был в непозволительной связи с Василисой Егоровной, что не имело и тени правдоподобия; но Швабрин о том не беспокоился.

Я был произведен в офицеры. Служба меня не отягощала. В богоспасаемой крепости не было ни смотров, ни учений, ни караулов. Комендант по собственной охоте учил иногда своих солдат; но еще не мог добиться, чтобы все они знали, которая сторона правая, которая левая, хотя многие из них, дабы в том не ошибиться, перед каждым оборотом клали на себя знамение креста. У Швабрина было несколько французских книг. Я стал читать, и во мне пробудилась охота к литературе. По утрам я читал, упражнялся в переводах, а иногда и в сочинении стихов. Обедал почти всегда у коменданта, где обыкновенно проводил остаток дня и куда вечерком иногда являлся отец Герасим с женою Акулиной Памфиловной, первою вестовщицею во всем околотке. С А. И. Швабриным, разумеется, виделся я каждый день; но час от часу беседа его становилась для меня менее приятною. Всегдашние шутки его насчет семьи коменданта мне очень не нравились, особенно колкие замечания о Марье Ивановне. Другого общества в крепости не было, но я другого и не желал.

Несмотря на предсказания, башкирцы не возмущались. Спокойствие царствовало вокруг нашей крепости. Но мир был прерван внезапным междуусобием.

Я уже сказывал, что я занимался литературою. Опыты мои, для тогдашнего времени, были изрядны, и Александр Петрович Сумароков, несколько лет после, очень их похвалял. Однажды удалось мне написать песенку, которой был я доволен. Известно, что сочинители иногда, под видом требования советов, ищут благосклонного слушателя. Итак, переписав мою песенку, я понес ее к Швабрину, который один во всей крепости мог оценить произведения стихотворца. После маленького предисловия вынул я из кармана свою тетрадку и прочел ему следующие стишки:

— Как ты это находишь? — спросил я Швабрина, ожидая похвалы, как дани, мне непременно следуемой. Но к великой моей досаде, Швабрин, обыкновенно снисходительный, решительно объявил, что песня моя нехороша.

— Почему так? — спросил я его, скрывая свою досаду.

— Потому, — отвечал он, — что такие стихи достойны учителя моего, Василья Кирилыча Тредьяковского, и очень напоминают мне его любовные куплетцы.

Тут он взял от меня тетрадку и начал немилосердно разбирать каждый стих и каждое слово, издеваясь надо мной самым колким образом. Я не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и сказал, что уж отроду не покажу ему своих сочинений. Швабрин посмеялся и над этой угрозою. «Посмотрим, — сказал он, — сдержишь ли ты свое слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузмичу графинчик водки перед обедом. А кто эта Маша, перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж не Марья ль Ивановна?»

— Не твое дело, — отвечал я нахмурясь, — кто бы ни была эта Маша. Не требую ни твоего мнения, ни твоих догадок.

— Ого! Самолюбивый стихотворец и скромный любовник! — продолжал Швабрин час от часу более раздражая меня, — но послушай дружеского совета: коли ты хочешь успеть, то советую действовать не песенками.

— Что это, сударь, значит? Изволь объясниться.

— С охотою. Это значит, что ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серег.

Кровь моя закипела.

— А почему ты об ней такого мнения? — спросил я, с трудом удерживая свое негодование.

— А потому, — отвечал он с адской усмешкою, — что знаю по опыту ее нрав и обычай.

— Ты лжешь, мерзавец! — вскричал я в бешенстве, — ты лжешь самым бесстыдным образом.

Швабрин переменился в лице.

— Это тебе так не пройдет, — сказал он, стиснув мне руку. — Вы мне дадите сатисфакцию.

— Изволь; когда хочешь! — отвечал я, обрадовавшись. В эту минуту я готов был растерзать его.

Я тотчас отправился к Ивану Игнатьевичу и застал его с иголкою в руках: по препоручению комендантши он нанизывал грибы для сушенья на зиму. «А, Петр Андреич! — сказал он, увидя меня, — добро пожаловать! Как это вас бог принес? по какому делу, смею спросить?» Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом. Иван Игнатьич выслушал меня со вниманием, вытараща на меня свой единственный глаз. «Вы изволите говорить, — сказал он мне, — что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтоб я при том был свидетелем? Так ли? смею спросить».

— Точно так.

— Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли! Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?

Рассуждения благоразумного поручика не поколебали меня. Я остался при своем намерении. «Как вам угодно, — сказал Иван Игнатьевич, — делайте как разумеете. Да зачем же мне тут быть свидетелем? С какой стати? Люди дерутся, что за невидальщина, смею спросить? Слава богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся».

Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог меня понять. «Воля ваша, — сказал он. — Коли уж мне и вмешаться в это дело, так разве пойти к Ивану Кузмичу да донести ему по долгу службы, что в фортеции умышляется злодействие, противное казенному интересу: не благоугодно ли будет господину коменданту принять надлежащие меры…»

Я испугался и стал просить Ивана Игнатьича ничего не сказывать коменданту; насилу его уговорил; он дал мне слово, и я решился от него отступиться.

Вечер провел я, по обыкновению своему, у коменданта. Я старался казаться веселым и равнодушным, дабы не подать никакого подозрения и избегнуть докучных вопросов; но, признаюсь, я не имел того хладнокровия, которым хвалятся почти всегда те, которые находились в моем положении. В этот вечер я расположен был к нежности и к умилению. Марья Ивановна нравилась мне более обыкновенного. Мысль, что, может быть, вижу ее в последний раз, придавала ей в моих глазах что-то трогательное. Швабрин явился тут же. Я отвел его в сторону и уведомил его о своем разговоре с Иваном Игнатьичем. «Зачем нам секунданты, — сказал он мне сухо, — без них обойдемся». Мы условились драться за скирдами, что находились подле крепости, и явиться туда на другой день в седьмом часу утра. Мы разговаривали, по-видимому, так дружелюбно, что Иван Игнатьич от радости проболтался. «Давно бы так, — сказал он мне с довольным видом, — худой мир лучше доброй ссоры, а и нечестен, так здоров».

— Что, что, Иван Игнатьич? — сказала комендантша, которая в углу гадала в карты, — я не вслушалась.

Иван Игнатьич, заметив во мне знаки неудовольствия и вспомня свое обещание, смутился и не знал, что отвечать. Швабрин подоспел к нему на помощь.

— Иван Игнатьич, — сказал он, — одобряет нашу мировую.

— А с кем это, мой батюшка, ты ссорился?

— Мы было поспорили довольно крупно с Петром Андреичем.

— За что так?

— За сущую безделицу: за песенку, Василиса Егоровна.

— Нашли за что ссориться! за песенку!.. да как же это случилось?

— Да вот как: Петр Андреич сочинил недавно песню и сегодня запел ее при мне, а я затянул мою любимую:

Вышла разладица. Петр Андреич было и рассердился; но потом рассудил, что всяк волен петь, что кому угодно. Тем и дело кончилось.

Бесстыдство Швабрина чуть меня не взбесило; но никто, кроме меня, не понял грубых его обиняков; по крайней мере никто не обратил на них внимания. От песенок разговор обратился к стихотворцам, и комендант заметил, что все они люди беспутные и горькие пьяницы, и дружески советовал мне оставить стихотворство, как дело службе противное и ни к чему доброму не доводящее.

Присутствие Швабрина было мне несносно. Я скоро простился с комендантом и с его семейством; пришед домой, осмотрел свою шпагу, попробовал ее конец и лег спать, приказав Савельичу разбудить меня в седьмом часу.

На другой день в назначенное время я стоял уже за скирдами, ожидая моего противника. Вскоре и он явился. «Нас могут застать, — сказал он мне, — надобно поспешить». Мы сняли мундиры, остались в одних камзолах и обнажили шпаги. В эту минуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек пять инвалидов. Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались с досадою; солдаты нас окружили, и мы отправились в крепость вслед за Иваном Игнатьичем, который вел нас в торжестве, шагая с удивительной важностию.

Мы вошли в комендантский дом. Иван Игнатьич отворил двери, провозгласив торжественно: «привел!» Нас встретила Василиса Егоровна. «Ах, мои батюшки! На что это похоже? как? что? в нашей крепости заводить смертоубийство! Иван Кузмич, сейчас их под арест! Петр Андреич! Алексей Иваныч! подавайте сюда ваши шпаги, подавайте, подавайте. Палашка, отнеси эти шпаги в чулан. Петр Андреич! Этого я от тебя не ожидала. Как тебе не совестно? Добро Алексей Иваныч: он за душегубство и из гвардии выписан, он и в господа бога не верует; а ты-то что? туда же лезешь?» Иван Кузмич вполне соглашался с своею супругою и приговаривал: «А слышь ты, Василиса Егоровна правду говорит. Поединки формально запрещены в воинском артикуле». Между тем Палашка взяла у нас наши шпаги и отнесла в чулан. Я не мог не засмеяться. Швабрин сохранил свою важность. «При всем моем уважении к вам, — сказал он ей хладнокровно, — не могу не заметить, что напрасно вы изволите беспокоиться, подвергая нас вашему суду. Предоставьте это Ивану Кузмичу: это его дело». — «Ах! мой батюшка! — возразила комендантша, — да разве муж и жена не един дух и едина плоть? Иван Кузмич! Что ты зеваешь? Сейчас рассади их по разным углам на хлеб да на воду, чтоб у них дурь-то прошла; да пусть отец Герасим наложит на них эпитимию, чтоб молили у бога прощения да каялись перед людьми».

Иван Кузмич не знал, на что решиться, Марья Ивановна была чрезвычайно бледна. Мало-помалу буря утихла; комендантша успокоилась и заставила нас друг друга поцеловать. Палашка принесла нам наши шпаги. Мы вышли от коменданта, по-видимому, примиренные. Иван Игнатьич нас сопровождал. «Как вам не стыдно было, — сказал я ему сердито, — доносить на нас коменданту после того, как дали мне слово того не делать?» — «Как бог свят, я Ивану Кузмичу того не говорил, — отвечал он, — Василиса Егоровна выведала все от меня. Она всем и распорядилась без ведома коменданта. Впрочем, слава богу, что все так кончилось». С этим словом он повернул домой, а Швабрин и я остались наедине. «Наше дело этим кончиться не может», — сказал я ему. «Конечно, — отвечал Швабрин, — вы своею кровью будете отвечать мне за вашу дерзость; но за нами, вероятно, станут присматриваться. Несколько дней нам должно будет притворяться. До свидания!» И мы расстались как ни в чем не бывали.

Возвратясь к коменданту, я, по обыкновению своему, подсел к Марье Ивановне. Ивана Кузмича не было дома; Василиса Егоровна занята была хозяйством. Мы разговаривали вполголоса. Марья Ивановна с нежностию выговаривала мне за беспокойство, причиненное всем моею ссорою с Швабриным. «Я так и обмерла, — сказала она, — когда сказали нам, что вы намерены биться на шпагах. Как мужчины странны! За одно слово, о котором через неделю верно б они позабыли, они готовы резаться и жертвовать не только жизнию, но и совестию и благополучием тех, которые… Но я уверена, что не вы зачинщик ссоры. Верно, виноват Алексей Иванович».

— А почему же вы так думаете, Марья Ивановна?

— Да так… он такой насмешник! Я не люблю Алексея Иваныча. Он очень мне противен; а странно: ни за что б я не хотела, чтоб и я ему так же не нравилась. Это меня беспокоило бы страх.

— А как вы думаете, Марья Ивановна? Нравитесь ли вы ему или нет?

Марья Ивановна заикнулась и покраснела.

— Мне кажется, — сказала она, — я думаю, что нравлюсь.

— Почему же вам так кажется?

— Потому что он за меня сватался.

— Сватался! Он за вас сватался? Когда же?

— В прошлом году. Месяца два до вашего приезда.

— И вы не пошли?

— Как изволите видеть. Алексей Иваныч, конечно, человек умный, и хорошей фамилии, и имеет состояние; но как подумаю, что надобно будет под венцом при всех с ним поцеловаться… Ни за что! ни за какие благополучия!

Слова Марьи Ивановны открыли мне глаза и объяснили мне многое. Я понял упорное злоречие, которым Швабрин ее преследовал. Вероятно, замечал он нашу взаимную склонность и старался отвлечь нас друг от друга. Слова, подавшие повод к нашей ссоре, показались мне еще более гнусными, когда, вместо грубой и непристойной насмешки, увидел я в них обдуманную клевету. Желание наказать дерзкого злоязычника сделалось во мне еще сильнее, и я с нетерпением стал ожидать удобного случая.

Я дожидался недолго. На другой день, когда сидел я за элегией и грыз перо в ожидании рифмы, Швабрин постучался под моим окошком. Я оставил перо, взял шпагу и к нему вышел. «Зачем откладывать? — сказал мне Швабрин, — за нами не смотрят. Сойдем к реке. Там никто нам не помешает». Мы отправились молча. Спустясь по крутой тропинке, мы остановились у самой реки и обнажили шпаги. Швабрин был искуснее меня, но я сильнее и смелее, и monsieur Бопре, бывший некогда солдатом, дал мне несколько уроков в фехтовании, которыми я и воспользовался. Швабрин не ожидал найти во мне столь опасного противника. Долго мы не могли сделать друг другу никакого вреда; наконец, приметя, что Швабрин ослабевает, я стал с живостью на него наступать и загнал его почти в самую реку. Вдруг услышал я свое имя, громко произнесенное. Я оглянулся и увидел Савельича, сбегающего ко мне по нагорной тропинке… В это самое время меня сильно кольнуло в грудь пониже правого плеча; я упал и лишился чувств.

 

Франц фон Болгар. Правила дуэли. Часть вторая

I

Дуэль на саблях

Существует два вида этой дуэли:

дуэль на саблях, не допускающая колоть;

дуэль на саблях, допускающая и колоть.

Дуэль на саблях, не допускающая колоть

Эта дуэль на саблях, на которой дозволена только рубка, у нас (в Австро-Венгрии) наиболее употребительна и менее серьезна той, на которой имеется в виду и колоть. Правила ее изложены ниже в той последовательности, в которой они применяются к делу.

1. Прибывши на место дуэли, противники, как и секунданты, должны друг другу вежливо поклониться. Первым подобает соблюдать молчание.

2. Старший из секундантов обязан с помощью старшего секунданта противной стороны распоряжаться боем; младшие же помогают им в выполнении этой задачи.

3. По выбору секундантами ровной и удобной площадки для боя они обозначают места для противников, по возможности однообразные и настолько удаленные друг от друга, чтобы при выпаде бойцов оказалось пространства между концами их сабель в один метр.

4. Секунданты вынимают жребий, кому из противников стать на какое место.

5. Противникам предлагается снять сюртуки и жилеты, и секунданты могут удостовериться, не находится ли у противника их клиента на груди какой-нибудь твердый предмет, который в состоянии оказать препятствие удару. Недопущение этого осмотра считалось бы отклонением дуэли.

6. Далее секундант, распоряжающийся дуэлью, дает своему помощнику прочесть вслух условия боя и говорит после того: «Вы только что, гг., слышали установленные вашими секундантами и одобренные вами условия! Обещаете вы выполнить таковые честно?».

После утвердительного ответа противников он продолжает: «Я обращаю ваше внимание, гг., на то, что вы не имеете права, пока я не сказал „начинать“, податься вперед и скрестить сабли, и что вы честью своею обязаны, по произнесении одним из секундантов „стой“, мгновенно приостановиться».

7. После того противники ставятся двумя младшими секундантами (каждый своим) на те места, которые им достались по жребию.

8. Секунданты свидетельствуют еще раз сабли, годны ли они для поединка.

Далее ими вынимается жребий, кому из противников пользоваться правом выбрать себе одну из двух предназначенных сабель; потом передаются сабли противникам.

9. Тот, кому нанесено оскорбление 3-го рода, может пользоваться своими собственными саблями, но должен в этом случае предложить своему противнику на выбор одну из них; последний же вправе отказаться от этого предложения и употребить другие, хотя и свои собственные сабли.

Артиллерийские обер-офицеры

1786–1796 гг. Литография

Офицеры одного и того же рода оружия могут драться на своих собственных, им присвоенных саблях.

В обоих случаях оружие должно быть освидетельствовано секундантами и найдено ими годным для своего назначения.

10. Употребление фехтовальных перчаток — в зависимости от обоюдного соглашения. Если они допускаются, то и вправе не пользоваться ими как оба противника, так и только один из них.

Надеть обыкновенную или присвоенную военной службе перчатку всегда разрешается.

11. Каждый из противников имеет право обвязать себе сустав кисти руки карманным платком, но концы его не должны развеваться.

12. По передаче сабель секунданты становятся сбоку противников таким образом, чтобы каждый из последних имел возле себя одного своего секунданта и одного противной стороны.

Офицеры егерских полков

1797–1801 гг. Литография

Секунданты также должны иметь сабли, но считается достаточным, если ими будут вооружены лишь распорядитель дуэли и его помощник; в таком случае прочие секунданты должны быть снабжены крепкими палками. Употребление палок, сделанных в виде шпаги, не допускается. Секунданты стоят так, чтобы не мешать бойцам в свободном движении (приблизительно на два метра от них) и держать сабли или палки опущенными вниз концами. Они должны соблюдать молчание, воздерживаться от всяких ужимок, внимательно наблюдать за дерущимися и моментально их остановить, как только заметят малейшую неправильность боя. (См. ч. I, гл. VI, ст. 31.)

13. По занятии секундантами своих мест командует тот из них, который руководит боем: «Начинать!».

14. Если по произволу противников произошло бы еще до подачи команды соприкосновение клинков, то последние должны быть разъединены; тому же, кто виновен в этой опрометчивости, секундантам следует сделать выговор и потом уже возобновить дуэль по правилам.

15. После команды противники могут податься вперед. Нагибаться, кидаться направо или налево и наступать на противника произвольно с одной или с другой стороны и на дуэли дозволено.

Пользоваться концом сабли и колоть строжайше запрещается. Такой поступок считался бы коварным убийством, так как противник от таких неожиданных ударов не имел в виду защищаться.

16. Парировать клинок свободною рукою не разрешается

17. В случае нарушения одним из противников установленного в предыдущей статье правила секунданты могут потребовать скрепления его руки таким образом, чтобы повторение этой неправильности стало бы невозможным.

18. Достойно полного порицания и против правил наносить удары обезоруженному или упавшему противнику и хватать его за руку или за саблю; вообще дотрагиваться до него и его оружия не следует.

19. Боец считается обезоруженным, когда у него сабля выскочила из руки, или, видимо, более в ней не держится крепко.

20. Когда один из противников объявил бы, что он ранен, или секундант заметил бы это сам, то бой должен быть мгновенно приостановлен.

Если поставлено было в условие прекратить бой с первым поранением, то дуэль считается оконченною. При более же строгих условиях бой может быть возобновлен, после следующего поранения опять приостановлен и продолжаем таким образом до тех пор, пока по мнению секундантов не будут выполнены условия. При ранах, происходящих от рубки, судят всегда о способности для продолжения боя секунданты, но испрашивается и мнение врача.

21. Когда, после приостановки боя из-за поранения, раненый бросился бы на своего противника, то секунданты должны его задержать и строжайше за это упрекнуть. Если же нераненый устремился бы на своего противника, то секундантам следует, удержав его, объявить его поступок нарушением правил дуэли и всем вместе составить о том протокол.

22. При поранении, обезоружении или падении может (и должен) каждый из секундантов приостановить бой командой «стой». Если же один из них пожелал бы приостановки боя по другой причине (может быть, потому, что считал бы бойцов утомленными), то ему подобает заранее выразить свое намерение секундантам противной стороны. С этою целью он поднимает свое оружие вверх, после чего один из секундантов другой стороны, если пожелает перерыва, приподнимает оружие в знак согласия таким же образом, или произносит тотчас же «стой».

23. Приостановив по какой-либо причине бой, секунданты обязаны тотчас, как только последовала соответствующая команда, приступить вплотную к бойцам, их разъединить и заставить, чтобы они отступили назад и опустили клинки. Два младших секунданта остаются тогда у своих клиентов и наблюдают внимательно за ними, между тем как старшие заняты совещанием. Противники же обязаны даже в том случае, когда один другого считал бы раненым, остаться на своих местах до тех пор, пока их секунданты не сделают иного распоряжения.

24. Для продолжения дуэли после перерыва следует приступить к ней, как будто бы сначала, т. е. противники ставятся на места таким образом, как в первый раз, и могут возобновить бой только тогда, когда распорядителем вновь будет скомандовано «начинать».

25. Если бы один из противников был ранен или убит против правил дуэли или против обоюдно заключенных условий, то секунданты должны руководствоваться указаниями, изложенными в ч. I, гл. VI, ст. 32 и 33.

Дуэль на саблях, допускающая и колоть

При этой дуэли допускается не только рубить, но и колоть. Правила ее те же, как у «Дуэли на саблях, не допускающей колоть», за исключением следующего отступления:

После поранения, нанесенного концом сабли, дуэль может быть продолжена лишь с согласия раненого, объявленного им через своих секундантов, так как при ранах такого рода только сам раненый может правильно судить о том, в состоянии ли он возобновить бой, или нет.

II

Дуэль на шпагах

Во Франции и Италии общеупотребительная, эта дуэль встречается у нас (в Австро-Венгрии) очень редко.

1. Как ст. 1 «Дуэли на саблях».

2. Как ст. 2 «Дуэли на саблях».

3. По выбору секундантами ровной и удобной для боя площадки они отмечают места для противников, которые должны быть, по возможности, однообразны и в таком отдалении друг от друга, чтобы концы шпаг, когда бойцы подаются вперед, не касались друг друга.

4. Секунданты вынимают жребий, кому из противников стать на какое место.

5. Противникам предлагается снять сюртуки и жилеты, и секунданты могут удостовериться, не находится ли у противника их клиента на груди какой-нибудь твердый предмет, который в состоянии оказать препятствие удару. Недопущение этого осмотра считалось бы отклонением дуэли.

6. Секундант, распоряжающийся дуэлью, дает своему помощнику прочесть вслух условия ее и говорит после того: «Вы только что, гг., слышали установленные вашими секундантами и одобренные вами условия! Обещаете ли вы таковые выполнить честно?».

Московская застава

Гравюра по рисунку А. Горностаева. 1830-е гг.

После утвердительного ответа противников он продолжает: «Я обращаю ваше внимание, гг., на то, что вы не имеете права, пока я не сказал „начинать“, податься вперед и скрестить шпаги, и что вы честью своею обязаны, по произнесении одним из секундантов „стой“, мгновенно приостановиться».

7. После того противники ставятся двумя младшими секундантами (каждый своим) на те места, которые им достались по жребию.

8. Секунданты сообща свидетельствуют еще раз употребляемые шпаги, соответствуют ли они своему назначению. Далее ими вынимается жребий, кому из противников пользоваться правом выбрать себе одну из двух предназначенных для боя шпаг; потом передаются шпаги противникам.

9. Тот, кому нанесено оскорбление 3-го рода, может пользоваться своими собственными шпагами, но он в этом случае должен предложить своему противнику на выбор одну из них; последний же вправе отказаться от этого предложения и употребить другие шпаги, хотя и свои собственные. Однако оружие должно быть найдено секундантами годным для боя.

10. Употребление фехтовально-рапирных перчаток — в зависимости от обоюдного соглашения; ежели такое состоялось, то предоставляется усмотрению противников — пользоваться такими перчатками, или нет.

Караулка «Граница Петергофа»

Литография П. Бореля. 1830-е гг.

11. Каждый из противников имеет право обвязать себе сустав кисти руки карманным платком, но концы его не должны развеваться.

12. После передачи шпаг секунданты становятся сбоку противников таким образом, чтобы каждый из последних имел возле себя одного своего секунданта и одного противной стороны; они также должны быть вооружены шпагами или только палками. Употребление палок, которым придан вид шпаги, не дозволено.

Секунданты стоят так, чтобы не мешать бойцам в свободном движении, и держат шпаги или палки опущенными вниз концами. Они должны соблюдать молчание, воздерживаться от всяких ужимок, внимательно наблюдать за дерущимися и моментально их остановить, как только заметят малейшую неправильность дуэли. (См. ч. I, гл. VI, ст. 31.)

13. По занятии секундантами своих мест командует тот из них, который руководит боем: «Начинать!».

14. Если по произволу противников произошло бы еще до подачи команды соприкосновение клинков, то последние должны быть разъединены; виновнику же этой опрометчивости секундантам следует сделать выговор и потом уже возобновить дуэль по правилам.

15. После команды противники могут податься вперед. Нагибаться, кидаться направо или налево, наступать на противника произвольно с одной или с другой стороны допускается правилами и этого вида дуэли.

16. Парировать клинок свободною рукою не разрешается.

17. В случае нарушения одним из противников установленного в предыдущей статье правила секунданты могут потребовать скрепления его руки таким образом, чтобы повторение этой неправильности стало бы невозможным.

18. Достойно полного порицания и противно правилам колоть обезоруженного или упавшего противника и хватать его за руку или за шпагу; вообще дотрагиваться до него и его оружия не следует.

19. Боец считается обезоруженным, когда у него шпага выскочила из руки, или, видимо, более в ней не держится крепко.

20. Когда один из противников объявил бы, что он ранен, или секундант заметил бы это сам, то бой должен быть мгновенно приостановлен.

Если поставлено было в условие прекратить бой с первым поранением, то дуэль тогда считается оконченною; если же следует продолжить ее, то она может быть возобновлена лишь с согласия раненого, объявленного им через своих секундантов, так как при ранах, нанесенных ударом конца шпаги, только раненый сам может правильно судить о том, в состоянии ли он приступить снова к бою, или нет.

21; 22; 23; 24; 25 — как статьи тех же номеров дуэли на саблях.

III

Дуэль на пистолетах

Существует шесть употребительных видов этой дуэли:

дуэль на пистолетах, стоя неподвижно;

дуэль на пистолетах, стоя неподвижно и стреляя произвольно;

дуэль на пистолетах с движением вперед;

дуэль на пистолетах с безостановочным движением вперед;

дуэль на пистолетах с движением по параллельным линиям;

дуэль на пистолетах по сигналу

Для всех этих дуэлей на пистолетах одно и то же главное правило: дистанция между противниками никогда не должна быть менее 15 шагов [37]Такая незначительная дистанция может быть допущена, как мы увидим далее, только при некоторых видах дуэли.
.

Если только, в виде исключения, не было поставлено в условие окончить дуэль лишь вследствие неспособности одного из противников продолжить ее (см. ч I, гл. VI, ст. 18), то при дуэлях на пистолетах должно решаться заранее, по обоюдному соглашению, сколько раз обмениваться выстрелами, т. е. после которого обмена (и после первого) дуэль безусловно должна быть окончена и без поранения. При поранении одного из противников дуэль, само собою разумеется, должна считаться оконченною с выстрелом, причинившим хотя бы легкую рану, если только не была обусловлена тяжелая; в этом случае, и всегда только с согласия раненого и его секундантов, продолжается дуэль до выполнения этого условия, не превышая заранее определенного числа выстрелов.

Дуэль на пистолетах, стоя неподвижно

1. Прибывши на место дуэли, должны друг другу вежливо поклониться как противники, так и секунданты. Первым подобает соблюдать молчание.

2. Секунданты вынимают жребий, кому из них, с помощью старшего секунданта противной стороны, распоряжаться дуэлью. Другие помогают им в выполнении этой задачи.

3. По выбору секундантами удобного места для дуэли они обозначают места для поединщиков, на расстоянии 35–15 шагов друг от друга.

4. Секунданты вынимают жребий, кому из противников стать на какое место.

5. Пистолеты должны составлять одну и ту же пару и быть совершенно неизвестны противникам, но в некоторых случаях секунданты могут допустить, с общего согласия, пользование каждому из противников своим собственным оружием.

6. Тот, кому нанесено оскорбление 3-го рода, может пользоваться своими собственными пистолетами, но должен в этом случае предложить своему противнику на выбор один из них; последний же вправе отказаться от этого предложения и употребить другие, хотя бы и свои собственные пистолеты.

7. Во всех случаях оружие должно быть заранее осмотрено секундантами и найдено годным для дуэли.

8. Секунданты, если только не придут к другому решению, руководствуясь ст. 6 и второю половиною ст. 5, вынимают жребий, кому из противников предоставить право выбора из двух предназначенных пистолетов.

9. Заряжание лежит на обязанности секундантов и должно производиться не торопясь и с величайшим вниманием. Сперва заряжает одна сторона, потом другая, и непременно одна в присутствии другой. Когда пистолеты составляют одну и ту же пару, то следует убедиться, посредством введения шомпола, одинаковой ли величины заряды.

10. Только в том случае, когда у обоих противников в употреблении свои собственные пистолеты, может быть им дозволено заряжать самим в присутствии всех секундантов; но последние сообща должны определить величину заряда.

11. Когда оскорбленному нанесено оскорбление 3-го или 2-го родов, то ему, при дистанции в 35 шагов, принадлежит всегда первый выстрел.

Офицеры Сибирского гренадерского полка

1802–1804 гг. Литография

При меньшей дистанции или при оскорблении 1-го рода решается право первого выстрела посредством производимого секундантами метания жребия.

12. Противникам может быть предложено снять сюртуки и жилеты, и секунданты вправе удостовериться, не находится ли на груди у противника их клиента какой-нибудь твердый предмет, который мог бы оказать сопротивление пуле. Нежелание подвергнуться этому осмотру следует считать отклонением дуэли.

13. Секундант, распоряжающийся дуэлью, дает потом своему помощнику прочесть вслух условия боя и говорит после того: «Вы только что, гг., слышали установленные вашими секундантами и одобренные вами условия! Обещаете вы таковые выполнить честно?».

После утвердительного ответа противников он продолжает: «Я обращаю ваше внимание, гг., на то, что вы не имеете права, пока я не сказал „взводить“, взвести курки, и что вы честью своею обязаны раньше вторичной моей команды „стрелять“ не производить выстрела».

14. После того противники ставятся двумя младшими секундантами (каждый своим) на те места, которые им достались по жребию, и получают там оружие.

15. Секунданты, все четверо, занимают места на одной и той же стороне от противников, по линии, параллельной направлению выстрелов, притом так, чтобы каждому противнику находился бы ближе секундант чужой.

16. По занятии секундантами своих мест распоряжающийся дуэлью командует: «взводить» и несколько секунд позже «стрелять».

17. Всякие осечки принимаются за выстрел, если только по отношению к ним не состоялось особливого уговора.

Офицеры Лейб-гренадерского полка

1802–1804 гг. Литография

18. По подаче команды противники должны стрелять по очереди, как кому следует; при этом соблюдается следующее:

а) первый выстрел должен быть произведен в течение одной минуты по произнесении команды;

б) для второго выстрела определен тот же срок, считая от того момента, когда раздался первый выстрел. По истечении этого времени теряется право стрелять;

в) раненому даются две минуты времени для выстрела. Запоздание выстрела считается нарушением правил дуэли.

19. Если никто из противников не был ранен, то для возобновления дуэли соблюдаются те же правила, как сначала. То же самое исполняется, когда дуэль была бы продолжена по случаю неудовлетворительного поранения.

20. Если бы один из противников был ранен или убит против правил дуэли и обоюдно заключенных условий, то секунданты должны безотлагательно принять к руководству указания, изложенные в ч. I, гл. VI, ст. 32 и 33.

Дуэль на пистолетах, стоя неподвижно и стреляя произвольно

Правила для этой дуэли те же, как и для «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно», за исключением следующих отступлений:

1. Дистанция между противниками — 25 шагов.

2. Противники ставятся обращенными друг к другу спинами.

3. Подается только команда «стрелять», после которой поединщики обращаются друг к другу, взводят курки, и каждый стреляет тогда, когда желает. Когда же последовал выстрел, то другой ответный должен быть произведен, как при предыдущей дуэли, в течение одной минуты или, в случае поранения, в продолжение двух минут.

Дуэль на пистолетах с движением вперед

1. Как ст. 1 «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно».

2. Как ст. 2 «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно».

3. По выбору секундантами удобного места для дуэли они отмечают две точки на расстоянии 40–35 шагов друг от друга. По линии, соединяющей обозначенные места, они потом отсчитывают от каждого конца к середине по 10 шагов и кладут на эти точки палки или белые карманные платки с целью изображения барьеров, отстоящих следовательно друг от друга на 20–15 шагов.

4. Секунданты вынимают жребий, кому из противников стать на какое место.

5; 6; 7; 8; 9; 10 — как соответственные статьи «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно», которые применяются полностью и к этой дуэли (относительно оружия и заряжания).

11. Поединщикам может быть предложено снять сюртуки и жилеты, и секунданты противной стороны вправе, как при прочих дуэлях, их обыскать.

12. Руководитель дуэли дает своему помощнику прочесть вслух обоюдно заключенные условия и говорит потом: «Вы, гг., слышали установленные вашими секундантами и одобренные вами условия для боя! Обещаете ли вы таковые выполнить честно?».

После утвердительного ответа противников он продолжает: «Я обращаю ваше внимание, гг., на то, что вы честью своею обязаны раньше моей команды „вперед“ не стрелять».

13. Потом противники ставятся двумя младшими секундантами на те места, которые им достались по жребию, и получают там оружие. Курки должны быть спущены.

14. Все четыре секунданта занимают места по одной стороне от противников, на линии, параллельной направлению выстрелов, притом так, чтобы каждому противнику находился бы ближе чужой секундант.

15. После того, как секунданты заняли свои места, распоряжающийся дуэлью командует «вперед».

16. По этой команде противники взводят курки и, если пожелают, начинают подходить друг к другу по прямой линии, держа на ходу пистолеты дулами кверху. Для выстрела они всегда должны остановиться, но могут и после остановки целиться и, не выстреливши, опять продолжить движение вперед. Таким образом они могут дойти до барьера, через который, однако, не должны переходить; одним словом, им предоставлено, когда угодно, стрелять с каждой точки линии в 10 шагов, между первоначальным местом, на которое были поставлены, и барьером.

17. Кто выстрелил, тот должен остановиться и выждать ответный выстрел противника в совершенной неподвижности. Последнему дается, считая от последования первого выстрела, только одна минута времени для движения вперед и для выстрела. По истечении минуты секунданты не имеют права допустить огня.

18. Раненому дается также одна минута для ответного выстрела; только тогда, когда он упал, ему предоставлены две минуты времени.

19. По желанию поединщика, которому нанесено оскорбление 3-го рода, секунданты при этой дуэли вправе дать противникам по два пистолета сразу, причем каждый из них должен получить по одному пистолету от каждой пары. В чрезвычайных случаях и, по непременному требованию противников, секунданты могут и дозволить обоим употребление своего собственного оружия.

Такого рода дуэль — если никто из противников не был ранен — не может быть приостановлена ранее последования четвертого выстрела. Если же случится поранение, то дуэль должна быть тотчас же прекращена, и раненый, хотя бы еще имел впереди оба выстрела, не имеет более права стрелять, если не выстрелил в самый момент получения раны.

20. При возобновлении боя соблюдается тот порядок, который изложен выше.

После поранения дуэль может быть продолжена, даже по требованию раненого, только тогда, когда секунданты найдут его способным к продолжению боя.

21. Если бы один из противников был ранен или убит против правил дуэли или против обоюдно заключенных условий, то секунданты должны безотлагательно принять к руководству указания, изложенные в ч. I, гл. VI, ст. 32 и 33.

Дуэль на пистолетах с безостановочным движением вперед

1. Как ст. 1 «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно».

2. Как ст. 2 «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно».

3. По выбору секундантами удобного места для боя они отмечают два места на расстоянии 50–45 шагов друг от друга. По линии, соединяющей обозначенные места, они потом отсчитывают от каждого конца к середине по 15 шагов и кладут на эти точки палки или белые карманные платки для изображения барьеров, отстоящих следовательно друг от друга на 20–15 шагов.

4. Секунданты вынимают жребий, кому из противников стать на какое место.

5. Пистолеты должны принадлежать одной и той же паре и должны быть незнакомы противникам. Это условие не может быть отменено даже по обоюдному решению.

6. Пистолеты должны быть заранее осмотрены секундантами и найдены годными для боя.

7. Секунданты решают по жребию, кому из противников пользоваться правом выбора пистолета.

8. Заряжание лежит на обязанности секундантов и должно проводиться не торопясь и с величайшим вниманием.

Сперва заряжает одна сторона, потом другая, и каждая в присутствии другой. Потом следует убедиться посредством введения шомпола, одинаковой ли величины заряды.

9. Противникам может быть предложено снять сюртуки и жилеты и секундантам противной стороны дозволяется их освидетельствовать, как при прочих дуэлях.

10. Распорядитель дуэли дает своему помощнику прочесть условия дуэли, говорит потом обычное наставление и обращает внимание противников на то, что честь их обязывает не стрелять раньше команды «вперед».

11. Потом ставятся противники двумя младшими секундантами на те места, которые им достались по жребию, и получают там оружие. Курки должны быть спущены.

12. Все четыре секунданта занимают места на одной и той же стороне от противников, по линии, параллельной направлению выстрелов, притом так, чтобы каждому противнику находился бы ближе секундант чужой.

13. По занятии секундантами своих мест распоряжающийся дуэлью командует «вперед».

14. По этой команде противники взводят курки и начинают приближаться друг к другу; при этом им разрешается идти прямо или зигзагами, но в последнем случае они не вправе отходить более двух шагов в сторону от линии, соединяющей барьер с местом, где были поставлены первоначально. Они могут останавливаться и делиться, потом, не выстреливши, идти далее вперед и целиться на ходу; также разрешается остановиться окончательно, не дойдя до барьера, или, дойдя до него (через который, однако, не должны переходить), стрелять только оттуда — одним словом, предоставляется стрелять, когда заблагорассудится.

Царскосельский парк

Гравюра. Начало XIX в.

15. По первому сделанному выстрелу оба противника обязаны мгновенно приостановиться. Один должен выждать в совершенной неподвижности ответный выстрел другого, которому уже нельзя идти далее вперед. Для ответного выстрела установлено полминуты времени. По истечении ее секунданты не вправе допустить огня.

16. Раненому, считая от того момента, когда он упал, дается целая минута для ответного выстрела.

17. После возобновления боя соблюдается тот же порядок, который изложен выше. В случае поранения бой может быть возобновлен, даже по требованию раненого, только тогда, когда секунданты найдут его способным к продолжению его.

18. Если бы один из противников был ранен или убит против правил дуэли или против обоюдно заключенных условий, то секунданты должны безотлагательно принять к руководству указания, изложенные в ч. I, гл. VI, ст. 32 и 33.

Дуэль на пистолетах с движением по параллельным линиям

1. Как ст. 1 «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно».

2. Как ст. 2 «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно».

3. По выбору секундантами удобного места для боя они проводят две параллельные линии длиною от 35 до 25 шагов, отстоящие на 15 шагов друг от друга.

4. Секунданты вынимают жребий, кому из противников стать на какую параллельную линию.

Места для противников находятся на конечных противолежащих точках параллельных линий.

5; 6; 7; 8, 9; 10 — как соответственные статьи «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно», которые (по отношению к оружию и заряжанию) применяются полностью и к этой дуэли.

11. Противникам может быть предложено снять сюртуки и жилеты, и секунданты противной стороны вправе их обыскать, как при прочих дуэлях.

12. Распорядитель дуэли дает своему помощнику прочесть обоюдно заключенные условия для боя, говорит потом обычное наставление и обращает внимание противников на то, что они честью своею обязаны не стрелять раньше его команды «вперед».

13. После того противники ставятся двумя младшими секундантами на те места, которые им достались по жребию, и получают там оружие. Курки должны быть спущены.

Противникам следует занять свои места таким образом, чтобы находиться наискось друг против друга, причем, по отношению каждого из них, линия другого будет расположена с правой стороны.

14. Секунданты становятся попарно за противником своего клиента, и для того, чтобы быть вне опасности от огня, они должны держаться несколько правее его, однако лишь настолько, чтобы можно было, в случае надобности, тотчас подоспеть для приостановки дуэли.

15. По занятии секундантами своих мест распорядитель командует «вперед».

16. Как только последовала команда, противники взводят курки, и каждый из них может тогда идти вперед по своей линии. Если бы один из них остановился или даже остался бы на своем первоначальном месте, то другой, так как расстояние между линиями 15 шагов, может всегда приблизиться к нему на это расстояние, продолжая подаваться вперед.

17. Кто хочет выстрелить, должен остановиться, но можно приостановиться и без того, чтобы стрелять, и, принявши огонь противника, опять двинуться вперед. Каждый может стрелять тогда, когда это ему покажется выгодным.

18. Тот, кто выстрелил, должен выждать огонь противника в совершенной неподвижности.

Ответный выстрел должен последовать в продолжение полминуты. Как только истекло это время, теряется право на выстрел.

19. Раненый должен ответить выстрелом своему противнику, который не обязан подаваться далее вперед, в течение двух минут, считая от момента своего падения.

20. При продолжении дуэли соблюдается тот же порядок, который изложен выше.

21. В случае поранения может быть возобновлен бой только по непременному требованию раненого и лишь с соизволения его секундантов.

22. Если бы один из противников был ранен или убит против правил дуэли или против обоюдно заключенных условий, то секунданты должны безотлагательно принять к руководству указания, изложенные в ч. I, гл. VI, ст. 32 и 33.

Дуэль на пистолетах по сигналу

1. Как ст. 1 «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно».

2. Секунданты решают по жребию, кому из них, с помощью старшего секунданта противной стороны, руководить дуэлью и подать сигнал. Если дело идет об оскорблении 3-го рода, то при этой дуэли распоряжение ею лежит всегда на обязанности одного из секундантов оскорбленного.

3. По выбору секундантами удобного места для боя они отмечают оба места для противников на 35–25 шагов один от другого.

4. Секунданты решают посредством жребия, кому из противников стать на какое место.

5; 6; 7; 8, 9; 10 — как соответственные статьи «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно», которые (по отношению к оружию и заряжанию) применяются полностью и к этой дуэли.

11. Сигнал состоит из трех ударов в ладоши, производимых в равные промежутки времени. Промежутки могут быть двоякие:

а) каждый в три секунды;

б) каждый в две секунды.

Предоставляется усмотрению распорядителя дуэлью выбрать из этих двух способов один, причем он не обязан сообщать свой выбор секундантам противника.

12. Противникам может быть предложено снять сюртуки и жилеты, и секунданты противной стороны вправе их обыскать, как при прочих видах дуэли.

13. Секундант, распоряжающийся дуэлью, дает своему помощнику прочесть обоюдно заключенные условия и говорит потом: «Вы, гг., слышали установленные вашими секундантами и одобренные вами условия дуэли! Обещаете ли вы их выполнить честно?».

14. После утвердительного ответа противников они ставятся двумя младшими секундантами на те места, которые им достались по жребию, и получают там пистолеты, которые, по взведении курков, они должны опустить дулами вниз и в таком положении выжидать сигнал.

15. Все четыре секунданта занимают места на одной и той же стороне от противников, по линии, параллельной направлению выстрелов, притом так, чтобы каждому противнику находился бы ближе секундант чужой.

16. По занятии секундантами своих мест распорядитель дуэли должен еще раз напомнить противникам правила боя, говоря громко и внятно следующее: «Помните, гг., что честь вам велит добросовестно руководствоваться сигналом, который будет состоять в том, что я три раза ударю в ладоши. Пока я не ударил первый раз, вы не имеете права поднять оружия; пока же не последует третьего удара, вы не имеете права стрелять, но должны по этому удару выстрелить мгновенно. Внимание, гг., я дам сигнал!». После того им подается сигнал.

17. По первому удару противники приподнимают пистолеты, целятся до третьего и по этому удару стреляют мгновенно и одновременно [48]Эта опасная дуэль, при которой легко могут остаться на месте оба противника, удобоприменима только тогда, когда желают хотя несколько уравновесить противоположность между ловкостью и неопытностью.
.

18. Если бы один из противников выстрелил ранее третьего удара, то он бесчестен; если же он ранил или убил, то он считается коварным убийцей. Тот, по которому был произведен выстрел ранее третьего удара, вправе целиться столько времени, сколько ему угодно.

19. Когда один из противников выстрелил по третьему удару своевременно, а другой продолжал бы целиться, то секунданты должны, даже с опасностью для собственной жизни, воспрепятствовать ему произвести выстрел.

20. В последнем случае секунданты того из противников, который руководствовался правилами боя, должны отказаться от продолжения дуэли по сигналу и могут требовать по желанию своего клиента всякого другого вида дуэли. Однако последний вправе отклонить возобновление боя.

Секунданты виновного должны строго укорить его неблаговидностью поступка и могут вместе с секундантами противника назначить другую дуэль, — если, конечно, они по личному своему убеждению не считали бы себя вынужденными объявить своему клиенту, что слагают с себя его полномочие.

21. При возобновлении дуэли соблюдается тот же порядок, который изложен выше.

22. Если бы один из противников был ранен или убит против правил дуэли или против обоюдно заключенных условий, то секунданты должны безотлагательно принять к руководству указания, изложенные в ч. I, гл. VI, ст. 32 и 33.

 

Из повести А. А. Бестужева-Марлинского «Фрегат „Надежда“»

(начало 1820-х годов)

<…> В это время офицер, сосед мой, наклонившись сзади меня к дипломату, сказал ему вполголоса:

— Il se pique d’esprit, ce lion marin

— Oui-da, — отвечал тот. — Il s’en pique!— Et cette fois il n’est pas si bête qu’il en a l’air,— примолвил первый, презрительно покачиваясь на стуле.

Я вспыхнул. Такое неслыханное забвение приличий обратило вверх дном во мне мозг и сердце; я бросил пожигающий взор на наглеца, я наклонился к нему и так же вполголоса произнес:

— Si bon vous semble, mr., nous ferons notre assaut d’esprit demain à 10 heures passées. Libre à vous de choisir telle langue qu’il vous plaira — celles de fer et de plomb y comprises. Vous me saurez gré, j’espere, de m’entendre vous dire en cinq langues européennes, que vous êtes un lâche? Не можешь представить себе, как смутился мой обидчик: он покраснел краснее своих отворотов, он окинул глазами собрание, как будто искал в нем подпоры или обороны, — но все отворотились прочь, будто ничего не слыхали. Наглец и тут хотел отделаться хвастовством.

— Очень охотно! — отвечал он, играя цепочкою часов. — Только я предупреждаю вас: я бью на лету ласточку.

Я возразил ему, что не могу хвастаться таким же удальством, но, вероятно, не промахнусь по сидячей вороне.

Противнику моему пришлось плохо, но мне было едва ль не хуже его. Гнев пробегал меня дрожью; я кусал губы чуть не до крови, я бледнел как железо, раскаленное добела. Невнятные слова вырывались из моих уст, подобно клочьям паруса, изорванного бурей… Присутствие людей, в глазах которых я был унижен и еще не отомщен, меня душило… наконец я осмелился поднять глаза на княгиню… Говорю: осмелился, потому что я боялся встретить в них сожаление, горчайшее самой злой насмешки… И я встретил в них участие, сострастие даже. Взоры ее пролились на мою душу как масло, утишающее валы… в них, как в зеркале, отражались и гнев за мою обиду и страх за мою жизнь… они так лестно, так отрадно укоряли и умоляли меня!.. Я стих. Общество занялось прежним, будто не замечая нашего à partel; разговор катился из рук в руки. Я чувствовал себя лишним, встал, раскланялся и вышел, но уже без замешательства, без оглядок: обиженная гордость придала мне самонадеяния.

— Мы надеемся видеть вас почаще, — молвил хозяин, прощаясь со мною.

Ступая за дверь, я обернулся… О друг мой, друг мой! я худо знаю женскую сигнальную книгу, но за взор, брошенный на меня княгинею, я бы готов был вынести тысячу обид и тысячу смертей!.. Завтра со своими пулями и страхами для меня исчезло… Всю ночь мне виделась только княгиня. Меня волновал только прощальный взгляд ее.

От того же к тому же

(День после)

Брось в огонь историю кораблекрушений, любезный Нил: мое сухопутное крушение куриознее всех их вместе, говорю я тебе. Воображаю, с каким изумлением протирал ты глаза, читая последнее письмо мое. Илья влюблен, Илья щеголь, Илья в гостиной, Илья накануне поединка!! По-твоему, все это для моряка столько же несбыточно, как прогулка Игорева флота на колесах, — и между тем все это гораздо более историческое, чем романы Вальтер Скотта. Счастливец ты, Нилушка, что не знаешь, не ведаешь, куда забросить может сердце вал страсти. Я стыжусь других, браню себя — и все-таки влекусь от одной глупости к другой. Беднягу ум укачало на этом волнении, и он лежит да молчит и, во все глаза глядя, ни зги не видит.

Впрочем, что ни толкуй, а от прошлого не отлавируешься. Дело было сделано: поединку решено быть; недоставало только тебя в секунданты… Благодаря, однако ж, принятому поверью в Петербурге через край охотников в свидетели суда божия, как говорили в старину — удовлетворения дворянской чести, как говорят ныне — с одинаковою основательностию. В десять часов утра мы съехались, раскланялись друг другу с возможною любезностию, и между тем как секунданты отошли в сторону торговаться о шагах и осечках, противник мой, видно по пословице: «утро вечера мудренее», подошел ко мне ласковый, тише воды, ниже травы.

— Мне кажется, капитан, — сказал он мне, — нам бы не из-за чего ссориться.

— Без всякого сомненья, нам не из-за чего ссориться, но драться есть повод, и весьма достаточный: я обижен вами как человек, как русский и как офицер; пули решат наше дело, — отвечал я.

— Но как решат, капитан? Убитый будет всегда виноват, а убитым можете быть и вы.

— Что ж делать, м. г.? Я ль виноват, что в вашем свете право заключено в удаче? Убьют — так убьют! Меня повезут тихомолком на кладбище, а вы поедете в театр рассказывать в междудействии о своем удальстве.

— Вы говорите об этом по преданию, капитан. Нынешний государь не терпит дуэлей; и если кто-нибудь из нас положит другого, ему отведут келью немного разве поболее той, в которую опустят покойника. Подумайте об этом, капитан!

— М. г.! обидчик вы, а не я; ваше дело было подумать о следствиях прежде, чем так дерзко шутить насчет другого!

— Но я вовсе не полагал, что вы знаете по-французски: вы сами сказали, что не говорите на этом языке.

— Значит, вы, м. г., плохо знаете русский язык, когда слово не говорю принимается за не понимаю!

— О! что касается до русского языка — я предаю вам его целиком! Мне вовсе неохота ломать копье за мадам грамматику; а так как я вижу, что вы благоразумный и достойный человек, капитан, то за удовольствие сочту кончить все по-приятельски.

— Благодарю за приязнь, м. г.; но не имею привычки дружиться под влиянием пуль или пробок! Мы будем стреляться!

— Если за этим только стоит дело, — мы будем стреляться; но как философы, как люди повыше предрассудков — так, чтобы и волки были сыты и бараны целы. Послушайтесь меня, — примолвил он тихо, отводя меня в сторону, — я знаю, что я не совсем прав; но разве и вы не виноваты?.. Вы можете принять, что я говорил о вас заочно, а заочно и про царей говорят!.. Я с своей стороны будто не слыхал чего-то резкого, вами в лицо мне сказанного. Сделаемтесь же как многие сделываются. Выстрелим друг в друга, но так, в сторону, мимо, понимаете? Об этом никто не будет знать: можно надуть даже самих секундантов. После выстрела я попрошу у вас извинения — и дело в шляпе, и шляпы на головах. После все станут кричать: вот истинно храбрые, благородные люди; один умел сознаться в своей ошибке, а другой остановиться в пору. Конечно, я мог бы попросить извинения и раньше; но извиняться перед дулом пистолета — это как-то нейдет, не водится; пожалуй, иной злословник скажет, будто я струсил, — а я дорого ценю свою честь!.. Итак, по рукам, любезный капитан!

Не можешь себе вообразить, какое глубокое презрение почувствовал я, видя столь бесстыдное хвастовство, прикрывающее столь расчетливое унижение; и в ком же? В человеке, который по привычке, если не по духу, должен быть храбрым или по крайней мере для мундира, если не для лица, храбрым казаться! Не могу верить, говорил маркиз Граммон, чтобы бог любил глупых. Не хочу верить, говорю я, чтобы женщина могла любить, а мужчина уважать труса. Я так взглянул на него, что он потупил глаза и покраснел до ушей. Не сказав ни слова, указал я ему на секундантов: они приближались с готовыми пистолетами; мы сбросили плащи и стали на тридцать шагов друг от друга, каждому оставалось пройти по двенадцати до среднего барьера. Марш.

У меня секундантом был один гвардеец, премилый малый и прелихой рубака… В дуэлях классик и педант, он проводил в Елисейские поля и в клинику не одного, как друг и недруг. Он дал мне добрые советы, и я воспользовался ими как нельзя лучше. Я пошел быстрыми, широкими шагами навстречу, не подняв даже пистолета; я стал на место, а противник мой был еще в полудороге. Все выгоды перешли тогда на мою сторону: я преспокойно целил в него, а он должен был стрелять на ходу. Он понял это и смутился: на лице его написано было, что дуло моего пистолета показалось ему шире кремлевской пушки, что оно готово проглотить его целиком. Со всем тем стрелок по ласточкам хотел предупредить меня, заторопился, спустил курок — пуля свистнула — и мимо. Надо было видеть тогда лицо моего героя. Оно вытянулось до пятой пуговицы.

— Прошу на барьер! — сказал я ему; он не слышал, он стоял как алебастровый истукан. Наконец секунданты подвели его к барьеру; и так силен предрассудок над духом, не только умом слабых людей, что он выискал в стыде замену храбрости и принудил себя улыбнуться в тот миг, когда бы со слезами готов был спрятаться в кротовую норку, придавленную его пятою. Секундант с дипломатическою точностию поставил его боком, с пистолетом, поднятым отвесно против глаза, для того, говорил он, чтобы по возможности закрыть рукою бок, а оружием голову, хоть прятаться от пули под ложу пистолета, по мне, одно, что от дождя под бороной. Это плохое утешение для человека, по котором целят на пяти шагах, и как ни вытягивался противник мой, чтоб наименее представить площади пуле, но если б он превратился даже в астрономический меридиан, все еще оставалось довольно места, чтобы отправить его верхом на пуле в безызвестную экспедицию. Я два раза подымал пистолет и два раза опускал его поправить кремень, наслаждаясь между тем страхом хвастуна; наконец мне стало жаль его, или, прямее сказать, он стал мне так презрителен, что я подумал: «Для таких ли душ изобретал порох Бартольд Шварц, а Лепаж тратил свое искусство?» — отворотился и выпалил на воздух. Противник мой чуть не запрыгал от радости и схватил бы меня за руку, если б я не спрятал ее в карман.

— Господа! — сказал он, обращаясь к секундантам, — теперь, выдержав выстрел (ему следовало сказать: «выслушав выстрел»), я долгом считаю просить у моего противника извинения… то есть прощения, — примолвил он, заметив, что мой секундант принялся снова заряжать пистолеты. — Я был, точно, виноват перед ним, — довольны ли вы этим? Что ж до меня касается, то отныне я стану говорить всем и каждому, что г. Правин самый храбрый и благородный офицер.

— Жалею, что не могу отплатить вам тем же, — сказал я своему противнику. — Господа! благодарю вас… Прощайте!

— Лихо! — сказал мой секундант, влезая за мной в карету. Она помчалась в город.

 

Франц фон Болгар. Правила дуэли. Часть третья

Необыкновенные дуэли

Так как описанные во второй части виды дуэли имеют достаточно силы как в общественном мнении, так и в глазах каждого человека чести дать удовлетворение даже за самое тяжкое оскорбление, то необыкновенные дуэли, как переступающие произвольно предел необходимого, должны быть решительно отвергнуты. Если же разобрать подробнее единичные случаи применения таких дуэлей, то окажется, что большая часть их не имеет ничего общего с стремлением смыть с благородным мужеством оскорбление, а единственно играет роль в этих случаях неприязнь, ненависть и мстительность.

Никто, как бы сильно он ни оскорбил, не обязан принять необыкновенную дуэль; она может состояться только при добровольном согласии соперников. Но и тогда, когда оба соперника настойчиво требовали бы применения дуэли, должны быть выходящие из ряда причины, чтобы секунданты могли решиться на допущение такой дуэли. На обязанности же последних лежит разобрать с педантичною внимательностью все факты и их мотивы, приложить всевозможное старание решить дело путем общеупотребительной дуэли и даже на месте боя сделать еще попытку склонить своего клиента к соглашению.

Само собою разумеется, что при возникновении необыкновенной дуэли теряет свою силу принятый у общеупотребительных видов дуэли обычай подчиняться суждениям лично выбранных секундантов, и что каждый, не усомняясь нисколько, может отвергнуть предложение своих секундантов, клонящееся к такого рода дуэли. Также никто не может толковать в дурную сторону отказ даже лучшего своего друга принять на себя роль секунданта при необыкновенной дуэли.

Остается только еще заметить, что при назначении по обоюдному соглашению необыкновенной дуэли должны быть изложены в протоколе в совершенной точности не только ее правила и условия, но и причины, побудившие секундантов допустить такую дуэль. Протокол составляется противниками и секундантами.

Из числа необыкновенных дуэлей мы приводим только следующие:

дуэль на пистолетах на кратчайшей дистанции;

дуэль на пистолетах с безостановочным движением по параллельным линиям;

дуэль на пистолетах с заряжанием только одного из пистолетов.

Царскосельский парк

Автолитография А. Мартынова. 1821 г.

Дуэль на пистолетах на кратчайшей дистанции

Эта дуэль производится по правилам «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно и стреляя произвольно», согласуя ее лишь со следующими статьями:

1. Дистанция — 10 шагов.

2. Пистолеты должны быть совершенно незнакомы противникам и должны принадлежать к одной и той же паре.

Решается жребием, кому из противников пользоваться правом выбора из двух предназначенных пистолетов.

3. Дуэль может быть продолжена по усмотрению.

Дуэль с безостановочным движением по параллельным линиям

Правила «Дуэли на пистолетах с движением по параллельным линиям» изменяются здесь статьями, приведенными ниже.

1. Проводят две линии длиною в 35 шагов, отстоящие на 25 шагов друг от друга.

2. Оружие должно быть совершенно незнакомо противникам. Право выбора решается посредством жребия.

Павловский парк

Автолитография А. Мартынова. 1821 г.

3. Противники обязаны по команде «вперед» тотчас идти вперед по своим линиям. Они не вправе приостанавливаться, должны стрелять на ходу и, выстреливши, продолжать движение ровным шагом в ожидании ответного выстрела.

4. Ответный выстрел, хотя бы раненого, может быть произведен только до тех пор, пока выстреливший не достиг конечной точки своей линии.

5. Хотя дуэль и может быть продолжена, если не последовало поранения, то все-таки более обычно обменяться выстрелами только один раз.

Дуэль с заряжанием только одного из пистолетов [59]

Употребительные при других дуэлях на пистолетах правила следует здесь согласовать со следующими статьями:

1. Нарезные стволы пистолетов не допускаются.

2. Секундант, назначенный по жребию распорядителем дуэли, и его помощник остаются у противников, между тем как два младших секунданта, если бы не имелось предмета, могущего совершенно скрыть их от взоров, удаляются для заряжания от места боя по меньшей мере на 60 шагов. Они заряжают один пистолет, а на другой надевают лишь пистон. По извещении ими оставшихся секундантов об окончании заряжания отправляется к ним помощник распорядителя, берет оружие и относит его к распорядителю дуэли.

3. Последний, держа пистолеты за спиной, подходит к тому противнику, которому по жребию досталось право выбора, и спрашивает: «В правой или в левой руке?» После того он передает ему тот пистолет, который находится в указанной руке.

4. Распорядитель и помощник занимают места в обыкновенном порядке, в 4-х шагах от противников; секунданты же, зарядившие оружие, становятся в 20 шагах за первыми.

5. Противникам передается карманный платок, который они берут за два диагонально противолежащие конца.

6. Распорядитель дуэли потом говорит противникам: «Повторяю вам, гг., что честь вас обязывает внимательно прислушиваться к сигналу, который будет состоять из одного удара в ладоши, и как только услышите его, выстрелить мгновенно и одновременно».

Несколько секунд спустя он подает сигнал, крепко ударяя в ладоши.

7. Если бы один из поединщиков выстрелил ранее сигнала, то его противник вправе застрелить его, как ему захочется.

8. Если бы у поступившего таким образом оказался заряженный пистолет и он убил противника, то секунданты честью своею обязаны тотчас о случившемся составить протокол и возбудить без замедления против коварного убийцы судебное преследование.

 

Из романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

(конец 1830-х годов)

<…> У подошвы скалы в кустах были привязаны три лошади; мы своих привязали тут же, а сами по узкой тропинке взобрались на площадку, где ожидал нас Грушницкий с драгунским капитаном и другим своим секундантом, которого звали Иваном Игнатьевичем; фамилии его я никогда не слыхал.

— Мы давно уж вас ожидаем, — сказал драгунский капитан с иронической улыбкой.

Я вынул часы и показал ему.

Он извинился, говоря, что его часы уходят.

Несколько минут продолжалось затруднительное молчание; наконец доктор прервал его, обратясь к Грушницкому:

— Мне кажется, — сказал он, — что, показав оба готовность драться и заплатив этим долг условиям чести, вы бы могли, господа, объясниться и кончить это дело полюбовно.

— Я готов, — сказал я.

Капитан мигнул Грушницкому, и этот, думая, что я трушу, принял гордый вид, хотя до сей минуты тусклая бледность покрывала его щеки. С тех пор как мы приехали, он в первый раз поднял на меня глаза; но во взгляде его было какое-то беспокойство, изобличавшее внутреннюю борьбу.

— Объясните ваши условия, — сказал он, — и всё, что я могу для вас сделать, то будьте уверены…

— Вот мои условия: вы нынче же публично откажетесь от своей клеветы и будете просить у меня извинения…

— Милостивый государь, я удивляюсь, как вы смеете мне предлагать такие вещи?..

— Что ж я вам мог предложить, кроме этого?..

— Мы будем стреляться…

Я пожал плечами.

— Пожалуй: только подумайте, что один из нас непременно будет убит.

— Я желаю, чтоб это были вы…

— А я так уверен в противном…

Он смутился, покраснел, потом принужденно захохотал.

Капитан взял его под руку и отвел в сторону; они долго шептались. Я приехал в довольно миролюбивом расположении духа, но всё начинало меня бесить.

Ко мне подошел доктор.

— Послушайте, — сказал он с явным беспокойством: — вы, верно, забыли про их заговор?.. Я не умею зарядить пистолета, но в этом случае… Вы странный человек! Скажите им, что вы знаете их намерение, и они не посмеют… Что за охота! подстрелят вас, как птицу…

— Пожалуйста, не беспокойтесь, доктор, и погодите… Я все так устрою, что на их стороне не будет никакой выгоды. Дайте им пошептаться…

— Господа, это становится скучно! — сказал я им громко: — драться, так драться; вы имели время вчера наговориться…

— Мы готовы, — отвечал капитан. — Становитесь, господа!.. Доктор, извольте отмерить шесть шагов…

— Становитесь! — повторил Иван Игнатьич пискливым голосом.

— Позвольте! — сказал я: — еще одно условие; так как мы будем драться на смерть, то мы обязаны сделать все возможное, чтоб это осталось тайною и чтоб секунданты наши не были в ответственности. Согласны ли вы?..

— Совершенно согласны.

— Итак, вот что я придумал. Видите ли на вершине этой отвесной скалы, направо, узенькую площадку? оттуда до низу будет сажен тридцать, если не больше; внизу острые камни. Каждый из нас станет на самом краю площадки; таким образом даже легкая рана будет смертельна; это должно быть согласно с вашим желанием, потому что вы сами назначили шесть шагов. Тот, кто будет ранен, полетит непременно вниз и разобьется вдребезги; пулю доктор вынет. И тогда можно будет очень легко объяснить эту скоропостижную смерть неудачным прыжком. Мы бросим жеребий, кому первому стрелять… Объявляю вам в заключение, что иначе я не буду драться.

— Пожалуй, — сказал капитан, посмотрев выразительно на Грушницкого, который кивнул головой в знак согласия. Лицо его ежеминутно менялось. Я его поставил в затруднительное положение. Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко меня ранить и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести; но теперь он должен был выстрелить на воздух или сделаться убийцей, или наконец оставить свой подлый замысел и подвергнуться одинаковой со мною опасности. В эту минуту я не желал бы быть на его месте. Он отвел капитана в сторону и стал говорить ему что-то с большим жаром; я видел, как посиневшие губы его дрожали; но капитан от него отвернулся с презрительной улыбкой. «Ты дурак, — сказал он Грушницкому довольно громко: — ничего не понимаешь! Отправимтесь же, господа!»

Узкая тропинка вела между кустами на крутизну; обломки скал составляли шаткие ступени этой природной лестницы; цепляясь за кусты, мы стали карабкаться. Грушницкий шел впереди, за ним его секунданты, а потом мы с доктором.

— Я вам удивляюсь, — сказал доктор, пожав мне крепко руку. — Дайте пощупать пульс!.. о-го! лихорадочный… но на лице ничего не заметно… только глаза у вас блестят ярче обыкновенного.

Вдруг мелкие камни с шумом покатились нам под ноги. Что это? Грушницкий спотыкнулся, ветка, за которую он уцепился, изломилась, и он скатился бы вниз на спине, если б его секунданты не поддержали.

— Берегитесь! — закричал я ему: — не падайте заране; это дурная примета. Вспомните Юлия Цезаря!

Вот мы взобрались на вершину выдавшейся скалы: площадка была покрыта мелким песком, будто нарочно для поединка.

Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились вершины гор, как бесчисленное стадо, и Эльборус на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых вершин, между которых уж бродили волокнистые облака, набежавшие с востока. Я подошел к краю площадки и посмотрел вниз, голова чуть-чуть у меня не закружилась: там внизу казалось темно и холодно, как в гробе; мшистые зубцы скал, сброшенных грозою и временем, ожидали своей добычи.

Площадка, на которой мы должны были драться, изображала почти правильный треугольник. От выдавшегося угла отмерили 6 шагов и решили, что тот, кому придется первому встретить неприятельский огонь, станет на самом углу, спиною к пропасти; если он не будет убит, то противники поменяются местами.

Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!.. Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала: кто не заключал таких условий с своею совестью?

— Бросьте жеребий, доктор, — сказал капитан.

Доктор вынул из кармана серебряную монету

и поднял ее кверху.

— Решетка! — закричал Грушницкий поспешно, как человек, которого вдруг разбудил дружеский толчок.

— Орел! — сказал я.

Монета взвилась и упала звеня; все бросились к ней.

— Вы счастливы, — сказал я Грушницкому: — вам стрелять первому! Но помните, что если вы меня не убьете, то я не промахнусь! — даю вам честное слово.

Он покраснел; ему было стыдно убить человека безоружного; я глядел на него пристально; с минуту мне казалось, что он бросится к ногам моим, умоляя о прощении; но как признаться в таком подлом умысле?.. Ему оставалось одно средство — выстрелить на воздух; я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка.

— Пора, — шепнул мне доктор, дергая за рукав: — если вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения, то всё пропало… Посмотрите, он уже заряжает… если вы ничего не скажете, то я сам…

— Ни за что на свете, доктор! — отвечал я, удерживая его за руку: — вы всё испортите; вы мне дали слово не мешать… Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит…

Он посмотрел на меня с удивлением.

— О! это другое!.. только на меня на том свете не жалуйтесь.

Капитан между тем зарядил свои пистолеты, подал один Грушницкому, с улыбкою шепнув ему что-то, другой мне.

Я стал на углу площадки, крепко упершись левой ногой в камень и наклонясь немного наперед, чтобы в случае легкой раны не опрокинуться назад.

Грушницкий стал против меня и по данному знаку начал поднимать пистолет. Колена его дрожали. Он целил мне прямо в лоб.

Неизъяснимое бешенство закипело в груди моей.

Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту:

— Не могу, — сказал он глухим голосом.

— Трус! — отвечал капитан.

Выстрел раздался. Пуля оцарапала мне колено. Я невольно сделал несколько шагов вперед, чтоб поскорей удалиться от края.

— Ну, брат Грушницкий, жаль, что промахнулся, — сказал капитан: — теперь твоя очередь, становись! Обними меня прежде: мы уж не увидимся! — Они обнялись; капитан едва мог удержаться от смеха: — Не бойся, — прибавил он, хитро взглянув на Грушницкого, — всё вздор на свете!.. Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка!

После этой трагической фразы, сказанной с приличной важностью, он отошел на свое место; Иван Игнатьич со слезами обнял также Грушницкого, и вот он остался один против меня. Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого роду чувство кипело тогда в груди моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с такою уверенностью, с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакой опасности, хотел меня убить, как собаку; ибо раненый в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утеса.

Я несколько минут смотрел ему пристально в лицо, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния. Но мне показалось, что он удерживал улыбку.

— Я вам советую перед смертью помолиться богу, — сказал я ему тогда.

— Не заботьтесь о моей душе больше, чем о своей собственной. Об одном вас прошу: стреляйте скорее.

— И вы не отказываетесь от своей клеветы? не просите у меня прощения?.. Подумайте хорошенько: не говорит ли вам чего-нибудь совесть?

— Господин Печорин! — закричал драгунский капитан: — вы здесь не для того, чтоб исповедовать, позвольте вам заметить… Кончимте скорее; неравно кто-нибудь проедет по ущелью — и нас увидят.

— Хорошо. Доктор, подойдите ко мне.

Доктор подошел. Бедный доктор! он был бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад.

Следующие слова я произнес нарочно с расстановкой, громко и внятно, как произносят смертный приговор.

— Доктор, эти господа, вероятно второпях, забыли положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его снова, — и хорошенько!

— Не может быть! — кричал капитан: — не может быть! я зарядил оба пистолета, — разве что из вашего пуля выкатилась… Это не моя вина! — А вы не имеете права перезаряжать… никакого права… это совершенно против правил, — я не позволю…

— Хорошо, — сказал я капитану: — если так, то мы будем с вами стреляться на тех же условиях…

Он замялся.

Грушницкий стоял, опустив голову на грудь, смущенный и мрачный.

— Оставь их! — сказал он, наконец, капитану, который хотел вырвать пистолет мой из рук доктора. — Ведь ты сам знаешь, что они правы.

Напрасно капитан делал ему разные знаки, — Грушницкий не хотел и смотреть.

Между тем доктор зарядил пистолет и подал мне.

Увидев это, капитан плюнул и топнул ногой: «Дурак же ты, братец, — сказал он: — пошлый дурак!.. Уж положился на меня, так слушайся во всем… Поделом же тебе! околевай себе, как муха…» Он отвернулся и, отходя, пробормотал: «а все-таки это совершенно против правил».

— Грушницкий, — сказал я: — еще есть время. Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу все; тебе не удалось меня подурачить, и мое самолюбие удовлетворено, — вспомни, мы были когда-то друзьями.

Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.

— Стреляйте, — отвечал он. — Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места…

Я выстрелил.

Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва.

Все в один голос вскрикнули.

— Finita la comedia! — сказал я доктору.

Он не отвечал и с ужасом отвернулся.

Я пожал плечами и раскланялся с секундантами Грушницкого.

Спускаясь по тропинке вниз, я заметил между расселинами скал окровавленный труп Грушницкого. Я невольно закрыл глаза.

Отвязав лошадь, я шагом пустился домой. У меня на сердце был камень. Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели.

 

В. Дурасов. Дуэльный кодекс. Часть первая

Град св. Петра. 1912

I

Субъекты дуэли

1. Дуэль может и должна происходить только между равными.

2. Основной принцип и назначение дуэли — решить недоразумение между отдельными членами общей дворянской семьи между собою, не прибегая к посторонней помощи.

3. Дуэль служит способом отомщения за нанесенное оскорбление и не может быть заменена, но вместе с тем и не может заменять органы судебного правосудия, служащие для восстановления или защиты нарушенного права.

4. Оскорбление может быть нанесено только равным равному.

5. Лицо, стоящее ниже другого, может только нарушить его право, но не оскорбить его.

6. Поэтому дуэль, как отомщение за нанесенное оскорбление, возможна и допустима только между лицами равного, благородного происхождения. В противном случае дуэль недопустима и является аномалией, вторгаясь в область судебной компетенции.

7. При вызове дворянина разночинцем первый обязан отклонить вызов и предоставить последнему право искать удовлетворения судебным порядком.

8. При нарушении права дворянина разночинцем, несмотря на оскорбительность его действий, первый обязан искать удовлетворения судебным порядком, так как он потерпел от нарушения права, но не от оскорбления.

9. Если, несмотря на это, дворянин все-таки пожелает драться, то он имеет на это право не иначе, как с формального письменного разрешения суда чести, рассматривающего, достоин ли противник оказываемой ему чести.

10. Между разночинцами дуэль возможна, но является аномалией, не отвечая своему назначению.

II

Оскорбление

11. Оскорбление есть посягательство на чье-либо самолюбие, достоинство или честь. Оно может быть нанесено на словах, письменно или действием.

12. По степени тяжести, оскорбления бывают трех степеней: оскорбление простое или первой степени; оскорбление тяжкое или второй степени; оскорбление действием или третьей степени.

13. Степень тяжести оскорбления зависит, с одной стороны, от его природы, с другой, от видоизменяющих его обстоятельств.

14. Природа оскорблений зависит от нравственных объектов, против которых они направлены: самолюбие, достоинство или честь.

15. Видоизменяющие обстоятельства суть условия, в зависимости от которых и при которых нанесено оскорбление.

III

Степень тяжести оскорблений в зависимости от их природы

Оскорбления первой степени

16. Оскорбления, направленные против самолюбия, не затрагивающие честь, нарушения вежливости, несоблюдение известных обязанностей относительно лица, исполнение которых последнее вправе ожидать, суть оскорбления первой степени.

Оскорбления второй степени

17. Оскорбления, направленные против чести или достоинства лица, диффамация, оскорбительные жесты, не переходящие в область оскорбления действием, суть оскорбления второй степени.

18. Диффамация есть вменение известному лицу такого поступка, который не допускается правилами чести или не согласуется с достоинством данного лица.

19. Достоверность опорочивающих фактов не дает оскорбителю права уклоняться от удовлетворения, исключая тот случай, когда, следствием приписанного и доказанного факта, является бесчестие оскорбленного лица.

20. Оскорбительные жесты относятся тогда к оскорблениям второй степени, когда их следствием не было ни удара, ни прикосновения, ни попытки к тому.

21. Все оскорбительные жесты одного лица по отношению к другому, сделанные на расстоянии, исключающем всякую возможность прикосновения, суть оскорбления второй степени.

22. Угроза нанести оскорбление действием также составляет оскорбление второй степени.

Оскорбления третьей степени

23. Оскорбление действием, или третьей степени, есть реально выраженное агрессивное действие одного лица по отношению к другому.

24. Для наличности оскорбления действием необходимо прикосновение или попытка к тому, обнаруженная и неисполненная лишь по непредвиденным и не зависящим от оскорбителя обстоятельствам.

25. При оскорблении действием прикосновение равносильно удару. Степень тяжести оскорбления не зависит от силы удара. Нанесение поранения равняется оскорблению действием.

Офицеры Кавказского корпуса

1802–1804 гг. Литография

26. Попытка нанести оскорбление действием равносильна действию, если она успела обнаружиться и не была приведена в исполнение лишь по непредвиденным и не зависящим от оскорбителя обстоятельствам.

27. Бросание предмета в оскорбленное лицо равносильно оскорблению действием, независимо от результатов, если была фактическая возможность оскорбителю попасть в оскорбляемое лицо.

28. Устное заявление о нанесении оскорбления действием, заменяющее фактическое, есть оскорбление третьей степени.

29. Если в ответ на оскорбление действием оскорбленный нанесет также оскорбителю оскорбление действием, то это отнюдь не может считаться удовлетворением и оскорбленным остается получивший оскорбление первым.

IV

Степень тяжести оскорблений в зависимости от видоизменяющих обстоятельств

30. Видоизменяющие обстоятельства суть условия, в зависимости от которых и при которых нанесено оскорбление.

31. Обстоятельства придают оскорблению новое нравственное значение, изменяющее степень его тяжести, основанную на самой природе оскорбления.

32. Обстоятельства, изменяющие степень тяжести оскорбления, зависят: 1) от личности оскорбленного; 2) от личности оскорбителя; 3) от способа нанесения оскорбления.

Личность оскорбленного

33. Степень тяжести оскорбления изменяется в зависимости от личности оскорбленного лица.

34. Тяжесть оскорбления, нанесенного женщине, повышается на одну степень. Оскорбление первой степени, нанесенное женщине, равносильно оскорблению второй степени, а оскорбление второй степени — третьей.

35. При неверности жены муж считается оскорбленным. Различается неверность моральная и телесная. В первом случае муж считается потерпевшим оскорбление второй степени, во втором — третьей.

36. Тяжесть оскорбления, нанесенного имени рода или памяти покойных родственников по восходящим линиям, повышается на одну степень.

Личность оскорбителя

37. Степень оскорбления меняется в зависимости от личности оскорбителя.

38. Все оскорбления, нанесенные женщиной, считаются оскорблениями первой степени.

39. Степень тяжести оскорблений второй и третьей степени, нанесенных недееспособным лицом, понижается на одну степень.

Способы нанесения оскорбления

40. Оскорбления могут быть нанесены умышленно или неумышленно. В последнем случае, при извинениях, инцидент должен считаться исчерпанным.

41. Если лицо, оскорбленное неумышленно, не желает принять извинений оскорбителя, то оно лишается всех своих привилегий (по §§ 48–57), и все вопросы, касающиеся условий дуэли, решаются по взаимному соглашению секундантов или по жребию.

V

Определение оскорбленного лица

42. При нанесении оскорбления одним лицом другому необходимо определить личность оскорбителя и оскорбленного для предоставления последнему тех привилегий, на которые он имеет право.

43. При определении личности оскорбителя и оскорбленного надо различать два случая: 1) одностороннего оскорбления; 2) двустороннего или взаимного оскорбления.

44. При одностороннем оскорблении получивший и не ответивший на оскорбление считается оскорбленным.

45. При взаимных оскорблениях бывают два случая: 1) взаимное оскорбление одной и той же степени; 2) взаимное оскорбление различных степеней.

46. При взаимных оскорблениях одной и той же степени оскорбленным считается получивший оскорбление первым.

47. При взаимных оскорблениях различных степеней оскорбленным считается получивший более тяжкое оскорбление.

VI

Права оскорбленного

48. Оскорбленный имеет определенные права, соответствующие тяжести нанесенного ему оскорбления.

49. При простом оскорблении оскорбленному принадлежит право выбора оружия, которое обязательно для его противника, причем остальные условия дуэли решаются секундантами по взаимному соглашению или по жребию.

50. Оскорбленный имеет право выбора для дуэли рода оружия: шпаг, пистолетов или сабель.

51. Право этого выбора распространяется лишь на один род оружия, которым пользуются в течение всей дуэли. Даже при взаимном желании противников переменить во время дуэли оружие, секунданты не имеют права согласиться на это, так как дуэль перестанет быть законной и переходит в область исключительных.

52. Неумение пользоваться оружием не может служить поводом для перемены избранного оскорбленным рода оружия; но если последний выберет шпаги или сабли для дуэли, и если оскорбитель не знаком с этим родом оружия или имеет телесный недостаток, не позволяющий ему пользоваться данным родом оружия, то дуэль будет происходить при слишком неравных условиях и, вследствие этого, оскорбленному рекомендуется, хотя он имеет право пользоваться избранным оружием, избрать пистолеты как оружие, уравновешивающее условия.

53. Если оскорбитель отказывается драться оружием, избранным оскорбленным, то он должен представить свои доводы суду чести, решение которого обязательно для обоих противников.

54. При тяжком оскорблении оскорбленному принадлежит право выбора оружия и рода дуэли, причем остальные условия дуэли решаются секундантами или по взаимному соглашению, или по жребию.

55. При тяжком оскорблении оскорбленному, кроме права выбора оружия, принадлежит право выбора между законными родами дуэли. При дуэли на пистолетах ему принадлежит право выбора одного из шести законных родов дуэли на пистолетах. При дуэли на шпагах или саблях он выбирает между непрерывной или периодической дуэлью, причем в последнем случае ему принадлежит право устанавливать продолжительность схваток и перерывов.

56. При оскорблении действием оскорбленный имеет право выбора оружия, рода дуэли, расстояния и пользования собственным оружием, причем остальные условия дуэли решаются секундантами или по взаимному соглашению, или по жребию.

Камеронова галерея в Царском Селе

Автолитография А. Мартынова. 1822 г.

57. При оскорблении действием оскорбленному, кроме права выбора оружия и рода дуэли, принадлежит право установлять расстояние и пользоваться собственным оружием, причем его противнику предоставляется также право пользования собственным оружием. Оскорбленный может отказаться от права пользования собственным оружием, и тогда выбор оружия решается по жребию. При дуэли на пистолетах оскорбленный назначает расстояние, а при дуэли на шпагах или саблях он выбирает между подвижной и неподвижной дуэлью.

VII

Личный характер оскорблений и случаи замены

58. Оскорбления имеют личный характер и отомщаются лично.

59. Замена оскорбленного лица другим допускается только в случае недееспособности оскорбленного лица, при оскорблении женщин и при оскорблении памяти умершего лица.

60. Заменяющее лицо всегда отождествляется с личностью заменяемого, пользуется всеми его преимуществами, принимает на себя все его обязанности и имеет законное право совершать все те действия, которые совершил бы заменяемый, в случае своей дееспособности.

Каменноостровский дворец

Автолитография А. Мартынова. 1822 г.

61. Недееспособность для права замены определяется следующими положениями: 1) заменяемый должен иметь более 60 лет, причем разница в возрасте с противником должна быть не менее 10 лет. Если физическое состояние заменяемого дает ему возможность лично отомстить за полученное оскорбление, и если он на то изъявляет свое согласие, то он имеет право не пользоваться правом замены; 2) заменяемый должен иметь менее 18 лет; 3) заменяемый должен иметь какой-нибудь физический недостаток, не позволяющий ему драться как на пистолетах, так и на шпагах и саблях; 4) неумение пользоваться оружием ни в коем случае не может служить поводом для замены или отказа от дуэли.

Лица, имеющие право заменять.

Замена при оскорблениях, нанесенных недееспособному лицу

62. При оскорблениях, нанесенных недееспособному лицу, право замены принадлежит исключительно родственникам.

63. Замена основана на естественной привязанности родственников, связанных узами крови настолько тесно, что посягательства на честь одного являются такими же для другого.

64. Замена допускается при следующих степенях родства: сын имеет право заменять отца, внук деда, правнук прадеда и наоборот: отец сына, дед внука и прадед правнука; брат брата, племянник дядю и наоборот; двоюродный брат двоюродного брата и так далее до троюродных степеней родства включительно. Зять тестя и наоборот. Замена при дальнейших степенях родства не допускается.

65. Заменяющим может быть только ближайший существующий, дееспособный родственник, наличность которого устраняет всех остальных.

66. В случае неприязненных отношений оскорбленного к ближайшему родственнику или отсутствия ближайшего родственника, право замены переходит к следующему ближайшему родственнику.

67. Наличность неприязненных отношений или отсутствия ближайшего родственника должна быть известна и подтверждена секундантами в протоколе.

68. При наличности нескольких родственников, находящихся в одинаковой степени родства с заменяемым, право выбора одного из них принадлежит последнему.

69. Замена друга другом допускается только в случае, если у заменяемого нет родственников указанных степеней родства, причем наличность, действительность и давность дружеских отношений должна быть известна и подтверждена секундантами в протоколе.

Замена при оскорблениях, нанесенных женщине

70. Оскорбление, нанесенное женщине, ее лично не касается, а непосредственно падает на ее естественного защитника, который и становится оскорбленным лицом, причем степень тяжести оскорбления повышается на одну степень.

71. Нравственное и честное поведение женщины является необходимым условием для допустимости дуэли.

72. Обязанность замены при оскорблении, нанесенном женщине, лежит и на ее ближайшем дееспособном родственнике, наличность которого устраняет всех остальных.

73. При наличности нескольких родственников, находящихся в одинаковой степени родства с заменяемой, право выбора одного их них принадлежит последней.

74. Если женщина, имеющая близкого дееспособного родственника, будет оскорблена в то время, когда ее сопровождает лицо, с которым она находится в далекой степени родства или вовсе не находится в родстве, то право требования удовлетворения за нанесенное оскорбление принадлежит сопровождающему ее лицу.

75. В случае вызова оскорбителя сопровождающим женщину лицом и ближайшим ее родственником, преимущество предоставляется сопровождающему лицу, а вызов родственника должен быть отклонен по правилу: «одно удовлетворение за одно оскорбление».

76. Если в момент нанесения оскорбления женщина будет без сопровождающего лица, то право требования удовлетворения за нанесенное оскорбление принадлежит любому из присутствующих посторонних лиц.

77. При заочном оскорблении женщины любое из присутствующих лиц имеет право заступиться за нее и потребовать от оскорбителя удовлетворения за нанесенное оскорбление. Если никто из присутствующих лиц не заступился и не потребовал удовлетворения от оскорбителя, то каждое другое лицо, узнавшее впоследствии о нанесенном оскорблении, имеет право требовать за него удовлетворение, являясь в обоих случаях естественным защитником оскорбленной женщины.

78. В обоих вышеуказанных случаях, §§ 76 и 77, в случае вызова оскорбителя также и ближайшим родственником, преимущество предоставляется родственнику и вызов постороннего лица должен быть отклонен по правилу: «одно удовлетворение за одно оскорбление».

79. Если женщина не имеет родственников и в момент нанесения оскорбления ее никто не сопровождал, она имеет право обратиться к любому лицу, которое делается ее естественным защитником и пользуется правом замещения.

Замена при оскорблениях, нанесенных памяти умершего лица

80. Оскорбление, нанесенное памяти умершего лица, есть оскорбление, нанесенное семье усопшего, членам коей принадлежит право охранять память покойного и требовать удовлетворения за нанесенное его памяти оскорбление.

81. Для допустимости дуэли умершее лицо, память коего оскорблена, должно было обладать при жизни всеми свойствами, необходимыми субъекту дуэли, для права лично требовать удовлетворения, согласно §§ 122–131.

82. Право требовать удовлетворение за оскорбление, нанесенное памяти умершего лица, принадлежит одному, любому из родственников всех степеней родства, носящих его имя, или одному из остальных родственников, не носящих его имя, в последнем случае до двоюродных степеней родства включительно.

83. Родственник, желающий быть заместителем, должен удовлетворять всем условиям, требующимся для права вызова, согласно §§ 122–131.

84. Должно отличать частную жизнь умершего лица, оскорбительные суждения о которой являются оскорблением семьи, от деятельности общественной, литературной и политической, которая является достоянием истории и критика которой не является оскорблением.

VIII

Личный характер оскорблений и случаи ответственности других лиц

85. Оскорбления имеют личный характер и каждое лицо ответственно за нанесенное им оскорбление.

86. За оскорбления, нанесенные недееспособными лицами и женщинами, ответственны другие лица.

87. В обоих случаях ответственное лицо отождествляется с личностью оскорбителя, принимает на себя все его обязанности, пользуется всеми его преимуществами и имеет законное право совершать все те действия, которые совершил бы заменяемый в случае своей дееспособности.

Генералы егерских полков

1802–1804 гг. Литография

88. Недееспособность оскорбителя для ответственности других лиц определяется следующими положениями: 1) оскорбитель должен иметь более 60 лет, причем разница в возрасте с оскорбленным должна быть не менее 10 лет, и физическое состояние не дает возможности оскорбителю лично отвечать за нанесенное оскорбление. Если физическое состояние оскорбителя дает ему возможность лично отвечать за нанесенное оскорбление, то лицо, заменяющее его, как недееспособное, освобождается от ответственности, причем определение освобождения от ответственности может состояться только по определению суда чести; 2) оскорбитель должен иметь какой-нибудь физический недостаток, не позволяющий ему драться как на пистолетах, так и на шпагах и саблях; 3) неумение пользоваться оружием ни в коем случае не может служить поводом ни для ответственности другого лица, ни для отказа от дуэли.

Лица, несущие ответственность.

Ответственность при нанесении оскорбления недееспособными лицами

89. Ответственность при нанесении оскорбления недееспособным лицом падает на его ближайшего дееспособного родственника по восходящей и нисходящей линии и на родных братьев.

90. Ответственным является только ближайший существующий дееспособный родственник, наличность которого освобождает всех остальных от ответственности.

91. В случае неприязненных отношений оскорбителя к ближайшему родственнику или продолжительного отсутствия последнего, ответственность падает на следующего ближайшего родственника.

92. Наличность неприязненных отношений или отсутствие ближайшего родственника должны быть известны и подтверждены секундантами в протоколе.

93. При наличности нескольких родственников, находящихся в одинаковой степени родства с недееспособным оскорбителем, право выбора одного из них в качестве заместителя принадлежит оскорбителю.

94. Степень тяжести оскорблений второй и третьей степени, при нанесении их недееспособным лицом, понижается на одну степень.

Ответственность при нанесении оскорбления женщиной

95. Ответственность при нанесении оскорбления женщиной падает на ее ближайшего дееспособного родственника, до троюродных степеней родства включительно, наличность которого освобождает всех остальных от ответственности.

96. Если женщина нанесет оскорбление в то время, когда ее сопровождает лицо, с которым она находится в далекой степени родства или вовсе не находится в родстве, то оскорбленный имеет право требовать удовлетворения или от ее ближайшего дееспособного родственника или от сопровождающего ее лица.

Обер-офицеры егерских полков

1802–1804 гг. Литография

97. Если оскорбленный потребует удовлетворения от сопровождающего лица, и если ближайший дееспособный родственник изъявит желание лично отвечать за оскорбление, нанесенное его родственницей, то оскорбленный должен взять обратно вызов, обращенный к сопровождающему лицу, который обязан на это согласиться, и драться с ближайшим родственником.

98. Все оскорбления, нанесенные женщиной, включая оскорбления действием, считаются оскорблениями первой степени.

IX

Одно удовлетворение за одно оскорбление

99. За одно оскорбление должно и может быть только одно удовлетворение.

100. Если за одно оскорбление последует два или несколько вызовов, то может и должен быть принят только один. Остальные должны быть отклонены.

101. Вызов, сделанный от имени нескольких лиц, всегда должен быть отклонен, и получившему его предоставляется право выбора одного из вызвавших его, уже обязательного для последнего.

Коллективное оскорбление

102. Коллективным оскорблением называется оскорбление одним лицом:

1) корпорации или общества как такового или 2) лиц, состоящих членами корпорации или общества.

103. В первом случае оскорбленной корпорации или обществу принадлежит право послать одного из своих членов требовать удовлетворения за нанесенное оскорбление.

104. Корпорация не имеет права выбирать своего представителя, а выбор последнего решается по жребию, причем жребий бросается между всеми членами данной корпорации.

105. Оскорбитель имеет право отклонить вызов избранного представителя корпорации.

106. Если корпорация имеет главу, который считает оскорбление нанесенным ему лично, то он имеет право лично требовать удовлетворения, и оскорбитель не вправе отклонить вызов.

107. Во втором случае члены оскорбленной корпорации или общества имеют право избрать своего представителя, вызов которого оскорбитель не вправе отклонить.

Оскорбление обществом одного лица

108. При оскорблении, нанесенном обществом одному лицу, оскорбленный имеет право потребовать удовлетворения от любого из его членов по своему усмотрению, причем избранный не имеет права отклонить вызов.

X

Исключения из правила «Одно удовлетворение за одно оскорбление»

Оскорбление имени рода

109. При оскорблении, нанесенном имени рода, все его члены, являясь оскорбленными лично, имеют право, все по очереди, требовать удовлетворение за нанесенное оскорбление.

110. Порядок вызовов зависит от воли членов оскорбленного рода.

111. Тяжесть оскорбления, нанесенного имени рода, повышается на одну степень.

Оскорбление с указанием на третьих лиц

112. Если одно лицо получило от другого вызов за сообщение о нем чего-нибудь оскорбительного и если оно укажет третье лицо, передавшее ему этот факт, то оно этим не освобождается от ответственности перед оскорбленным, который имеет право требовать удовлетворения от любого из них или от обоих.

113. Оскорбленный имеет право требовать удовлетворение от лица, давшего относительно него оскорбительный приказ или поручение.

Ответственность журналистов

114. За напечатанную оскорбительную статью несет ответственность автор.

115. Если оскорбительная статья подписана, то подписавший ее считается автором, пока не доказано противное, и несет один за нее ответственность.

116. Если статья подписана подставным лицом, то ответственными являются и настоящий автор, и подставное лицо, и оскорбленный имеет право требовать удовлетворения от любого из них, но не от обоих.

117. В пяти случаях ответственным является также редактор: 1) когда подписавший статью отказывается дать удовлетворение; 2) когда подписавший статью скрывается; 3) когда дуэль с ним является в данное время невозможною; 4) когда дуэль с ним недопустима вследствие его недееспособности; 5) если доказано, что статья подписана подставным лицом и что за подписавшим ее скрывается другое неизвестное лицо.

118. В этих пяти случаях, когда дуэль с автором статьи невозможна, ответственным является редактор, который, разрешив напечатать оскорбительную статью, сделался соучастником лица, написавшего ее и, как таковой, обязан дать удовлетворение.

119. Если оскорбительная статья не подписана или подписана только инициалами, или псевдонимом, или подставным лицом, то редактор, при требовании оскорбленного, обязан назвать имя автора. Если он не хочет или не может удовлетворить этому требованию оскорбленного, то он сам является ответственным за оскорбление.

Последовательные оскорбления

120. При последовательных оскорблениях, нанесенных одним лицом нескольким другим, причем степень тяжести всех нанесенных оскорблений одна и та же, первенство, в праве получения удовлетворения, принадлежит лицу, получившему первым оскорбление.

121. При последовательных оскорблениях различных степеней первенство в праве требования удовлетворения принадлежит получившему наиболее тяжкое оскорбление.

XI

Лица, между которыми и с которыми дуэль недопустима

122. Дуэль недопустима между лицами неравного происхождения.

123. Дуэль недопустима между родственниками по восходящей и нисходящей линиям и родственниками до двоюродных степеней родства включительно.

124. Дуэль при участии недееспособного лица, определяемого по §§ 61 и 88, недопустима.

125. Лицо, обратившееся к суду, лишается права вызова, причем взявший обратно жалобу, поданную в суд, не приобретает этим раз потерянное право вызова.

126. Должник имеет право требовать удовлетворения от своего кредитора лишь по уплате долга.

127. Лицо, отказавшее раз в удовлетворении за нанесенное оскорбление, без определения суда чести, лишается права вызова, причем, если это лицо нанесет оскорбление другому, то последнее вправе не требовать от оскорбителя удовлетворения, а обратиться к суду.

128. Лицо, нарушившее раз правила дуэли, причем это нарушение должно быть внесено в протокол, лишается права вызова, причем, если это лицо нанесет оскорбление другому, то последнее вправе не требовать удовлетворения от оскорбителя, обратиться к суду.

129. Если имеются сомнения в честности противника, решение суда чести определяет, имеет ли данное лицо право вызова. Ссылка на бесчестность недопустима без наличности фактических доказательств.

130. Лицо, совершившее бесчестный поступок, на которое имеются фактические опорочивающие доказательства, лишается не только права вызова, но вообще права участия в дуэли. Если это лицо нанесет оскорбление другому, то последнее обязано не требовать удовлетворения, а обратиться к суду.

131. Во всех вышеуказанных случаях отказ от дуэли или обращение к суду, вместо требования удовлетворения, должны являться следствием решения суда чести, а не единоличного решения оскорбленного или оскорбителя.

XII

Роды дуэлей

132. Существуют три рода дуэлей: законные, исключительные и по секретным мотивам.

133. Основное различие между ними состоит в том, что ни один из противников не вправе отказаться от законного рода дуэли, основываясь на его природе, в то время как каждый из них вправе не принять исключительной дуэли.

Законные роды дуэлей

134. Законные дуэли могут происходить только на пистолетах, шпагах и саблях.

135. В течение всей дуэли противники должны употреблять один какой-нибудь из вышеуказанных родов оружия и менять род оружия в течение дуэли не имеют права, так как в противном случае дуэль перестает быть законной и переходит в область исключительных.

136. Все условия дуэли должны быть занесены в протокол встречи, §§ 200–208, а весь ход дуэли описан в протоколе поединка, §§ 209–214, причем оба протокола должны быть подписаны противниками и секундантами.

137. Законные виды дуэлей на шпагах, пистолетах и саблях описаны ниже в отделах о соответствующих дуэлях.

Исключительные дуэли

138. Все дуэли, условия которых не сходны с условиями перечисленных выше законных дуэлей, являются исключительными и могут быть не принятыми каждым из противников, причем этот отказ не является нарушением дуэльного права и не влечет за собой никаких позорящих последствий.

Петергоф. Монплезир

Гравюра по рисунку С. Щедрина. 1805 г.

139. Секунданты, которые содействуют исключительной дуэли, нарушают дуэльное право и делают неосторожность, принимая на себя ответственность в случае смерти или поранения одного из противников.

Дуэли по секретным мотивам

140. Если стороны отказываются объяснить секундантам мотивы вызова, то секундантам рекомендуется отказать противникам в своем содействии.

141. Если секунданты считают себя не вправе отказать в своем содействии, то они должны потребовать от противников заявления под честным словом и подтверждения своею подписью, что мотивы поединка не могут быть оглашены по причинам личного характера.

XIII

Секунданты

142. Секунданты являются в течение дуэли судьями противников и, как таковые, должны быть равного с ними происхождения. Секундант разночинец может быть не признан противной стороной.

143. Секундант должен обладать следующими обязательными качествами:

1) честностью;

2) беспристрастием;

3) отсутствием личных выгод в исходе данного дела;

4) физическими и умственными качествами, необходимыми для достойного выполнения своего назначения.

144. Причины, не допускающие быть секундантом, те же, что и для субъектов дуэли, §§ 122–131.

145. Секунданты должны быть беспристрастными и не должны иметь никакого личного интереса в предстоящем деле, который мог бы повлиять на их совесть и свободу действий. Поэтому родственники одного их противников по восходящей и нисходящей линиям и родственники до двоюродных степеней родства включительно не могут быть секундантами.

146. Люди, недееспособные по §§ 61 и 88 или имеющие какой-нибудь физический недостаток, не дающий им возможность вполне осуществить возложенные на них обязанности, не могут быть секундантами и могут быть не признаны противной стороной.

XIV

Суд чести

147. Все спорные вопросы, все недоразумения, происходящие между противниками или секундантами во время переговоров или в течение дуэли, разрешаются судом чести.

148. Суд чести должен состоять из трех лиц, из коих противники или секунданты избирают двоих, каждая сторона одного, которые в свою очередь избирают третье лицо, председателя.

149. Как нежелательное исключение, допускается со взаимного согласия противников и секундантов предоставление одному лицу права разрешения спорных вопросов, заменяющее постановление суда чести.

150. В первом случае противники, а втором случае противники и секунданты должны дать судьям письменные полномочия для права разрешения одного или нескольких спорных вопросов.

151. Решения суда чести и единоличного судьи обязательны для противников и секундантов, и безапелляционны.

152. Решения суда чести или единоличного судьи, не получивших полномочий от противных сторон или превысивших их, не обязательны для противников.

153. Судьи разрешают спорные вопросы по законам чести и дуэльного права. Они не имеют права руководствоваться личным мнением в тех вопросах, которые определены законами чести и дуэльным правом; они обязаны им подчиняться.

154. Причины, не допускающие быть судьей в суде чести, те же, что и для субъектов дуэли, §§ 122–131.

 

Из романа Л. Н. Толстого «Война и мир»

(канун 1812-го года)

Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая-то большая перемена. Он молчал все время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или, остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, ковырял пальцем в носу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем-то одном, тяжелом и неразрешенном.

Этот неразрешенный, мучивший его вопрос были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что-то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался.

<…> Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретер», думал Пьер, «ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно, я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что-то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретер и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во-первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во-вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер, задумавшись, не встал и не взял бокала.

— Что ж вы? — закричал ему Ростов, восторженно-озлобленными глазами глядя на него. — Разве вы не слышите: здоровье государя императора!

Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.

— А я вас и не узнал, — сказал он. Но Ростову было не до этого, он кричал ура!

— Что ж ты не возобновишь знакомство, — сказал Долохов Ростову.

— Бог с ним, дурак, — сказал Ростов.

— Надо лелеять мужа хог’ошеньких женщин, — сказал Денисов.

Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.

— Ну, теперь за здоровье красивых женщин, — сказал Долохов и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.

— За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, — сказал он.

Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что-то страшное и безобразное, мутившее его все время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол.

— Не смейте брать! — крикнул он.

Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.

— Полноте, полно, что вы? — шептали испуганные голоса.

Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю».

— Не дам, — проговорил он отчетливо.

Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист.

— Вы… вы… негодяй!.. Я вас вызываю, — проговорил он и двинув стул, встал из-за стола.

В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.

— Так до завтра, в Сокольниках, — сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.

— И ты спокоен? — спросил Ростов.

Долохов остановился.

— Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты — дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить как можно поскорее и повернее, тогда все исправно, как мне говаривал наш костромской медвежатник. И медведя-то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну, так-то и я. A demain, mon cher! На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими-то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он, видимо, не спал эту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте», думал Пьер. «Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда-нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли, он с особенно-спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»

Когда все было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.

— Я бы не исполнил своей обязанности, граф, — сказал он робким голосом, — и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…

— Ах да, ужасно глупо… — сказал Пьер.

— Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, — сказал Несвицкий (так же, как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). — Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…

— Нет, об чем же говорить! — сказал Пьер, — все равно… Так готово? — прибавил он. — Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? — сказал он, неестественно-кротко улыбаясь.

Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться.

— Ах да, вот, так, я знаю, я забыл только, — говорил он.

— Никаких извинений, ничего решительно, — говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.

Место для поединка было выбрано шагах в 80- ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40-ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до воткнутых сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10-ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три все было уже готово, и все-таки медлили начинать, все молчали.

— Ну, начинать! — сказал Долохов.

— Что же, — сказал Пьер, все так же улыбаясь.

Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собой, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:

— Так как противники отказались от пг’имиг’ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову тг’и начинать сходиться.

— Г’…аз! Два! Тг’и!.. — сердито прокричал Денисов и отошел в сторону.

Оба прошли по протоптанным дорожкам все ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.

При слове три Пьер быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь, как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова и, потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из-за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опушенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что-то сказал ему.

— Не…е…т, — проговорил сквозь зубы Долохов, — нет, не кончено, — и, сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.

— Пожалу… — начал Долохов, но не мог сразу выговорить… — пожалуйте, — договорил он с усилием.

Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: к барьеру! и Пьер, поняв, в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но все улыбались, глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.

— Боком, закройтесь пистолетом, — проговорил Несвицкий.

— Закг’ойтесь! — не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.

Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.

— Мимо! — крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу.

Пьер схватился за голову, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:

— Глупо… глупо! Смерть… ложь… — твердил он, морщась.

Несвицкий остановил его и повез домой.

Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.

 

В. Дурасов. Дуэльный кодекс. Часть вторая

XV

Вызов

155. Получив оскорбление, оскорбленный должен заявить своему противнику: «Милостивый Государь, я пришлю Вам своих секундантов».

Если противники незнакомы друг с другом, они обмениваются карточками и адресами.

156. Вызов может последовать не только тотчас после нанесения оскорбления, но может быть послан в течение 24-х часов, причем этот срок может быть увеличен, если на то имеются уважительные причины.

157. Если вызов последовал не тотчас после оскорбления, то он должен быть сделан не лично, а письменно или через секундантов.

158. После нанесения оскорбления и вызова все личные сношения между противниками должны прекратиться, и они могут сноситься друг с другом не иначе, как через секундантов.

159. Противники ни под каким предлогом не должны являться друг к другу с целью вызова, установления условий дуэли или попыток к примирению.

XVI

Обязанности секундантов к их доверителям

160. Лица, к которым противники обращаются с просьбой быть их секундантами, должны потребовать, чтобы их доверитель подробно изложил бы им причины и обстоятельства нанесения оскорбления и вызова.

161. Секундант является поверенным своего доверителя и обязан хранить в тайне сообщенные ему факты, мысли и желания.

162. Если сделанные ему предложения не согласуются с его принципами чести, то он должен отказать в своем содействии; но он не имеет права разглашать сообщенные ему факты.

163. Нескромность секунданта или лица, которому была предложена эта обязанность, но который не принял ее, дает доверителю право потребовать и от него удовлетворения.

164. Если данные лица считают для себя возможным принять обязанности секундантов, то они должны получить от доверителя устные или письменные инструкции, в пределах которых они обязаны действовать.

XVII

Обязанности противников относительно секундантов

165. Противники обязаны сообщить с полным доверием лицам, которых они просят быть секундантами, все подробности о причине и обстоятельствах вызова.

166. Противники обязаны дать точные полномочия своим секундантам.

167. Существуют три различных вида полномочий секундантов:

1) Избранные и посвященные в дело секунданты имеют право направлять ход дела по своему усмотрению. Они решают дело примирением или поединком, на условиях желательных для них и обязательных для их доверителя, который не имеет права ни изменять, ни отвергать их.

2) Секунданты действуют совершенно пассивно, в пределах данных им полномочий, слепо им подчиняясь.

3) Секунданты имеют право прений, а их доверитель — право утверждения или отказа. Общепринятым является третий вид полномочий.

XVIII

Обязанности секундантов относительно противной стороны

168. Секунданты оскорбленного должны первыми явиться к противнику.

169. Секунданты, являющиеся к противнику для переговоров или передающие устный вызов, должны объявить противнику коротко и вежливо, что они явились требовать, чтобы он взял свои слова обратно и извинился бы, или дал удовлетворение посредством оружия.

170. В случае отказа оскорбителя от принесения извинений, секунданты обязаны, отнюдь не обсуждая с противником условий дуэли и не входя в спор, просить последнего указать им двух его секундантов.

171. Если вызов сделан письменно, секунданты должны удостовериться, что он посылается в виде письма, кратко формулированного и без оскорбительных выражений.

172. Если противник, получающий вызов, вступает в спор, отказывается от немедленного ответа, не хочет принять дуэли или указать на своих секундантов, предъявители вызова немедленно удаляются и составляют протокол об отказе от дуэли.

173. Если секунданты не застанут оскорбителя дома, то они оставляют ему свои карточки с адресами и просят его указать час и место для встречи с ним лично или с его секундантами.

174. Если секунданты не получат ответа в течение 24-х часов, они посылают противнику заказное письмо, в котором предупреждают, что в случае неполучения ответа в течение двадцати четырех часов, с момента получения письма, они сочтут это молчание за отказ от дуэли.

XIX

Обязанности секундантов относительно друг друга

175. Утвержденные секунданты обеих сторон назначают время свидания для переговоров.

176. Секунданты оскорбленного идут первыми к секундантам противной стороны для назначения времени свидания.

177. Встретившиеся секунданты немедленно обязаны предъявить свои полномочия.

Петергоф. Ольгин остров

Литография К. Шульца. 1830-е гг.

XX

Обязанности секундантов во время переговоров

178. Секунданты должны точно определить и выяснить все обстоятельства и причины вызова.

179. Следствием может явиться двоякий исход дела: 1) секунданты могут решить, что налицо не имеется оскорбления, достаточно мотивирующего поединок; 2) секунданты могут признать нанесенное оскорбление достаточным для необходимости дуэли.

180. Если четверо секундантов решат, что нанесенное оскорбление не есть основание для дуэли, они составляют и подписывают протокол. Каждый из противников получает по экземпляру для охраны своей чести.

181. Решение этого протокола не обязательно для противников. Если они дали своим секундантам полномочия, оставляя за собой право утверждать или отвергать их решение, или если они находят, что секунданты превысили свои полномочия, то противники имеют право не признать их решение и выбрать новых секундантов.

182. Если секунданты найдут оскорбление достаточным, то они должны придти к соглашению относительно ряда нижеследующих пунктов, причем они должны употребить все усилия, чтобы секунданты противной стороны согласились бы с их доводами.

Петергоф. Императорские конюшни

Литография К. Шульца. 1830-е гг.

183. Секунданты выясняют вопросы: 1) относительно автора, кодекс которого служил бы им руководством; 2) относительно личности субъектов дуэли; 3) относительно допустимости дуэли между ними по вопросам происхождения, §§ 1–9, и случаев недопустимости дуэли по §§ 122–131; 4) относительно наличности оскорбления, § 11; 5) относительно того, кто из противников оскорбленный и кто оскорбитель, §§ 42–47; 6) относительно степени тяжести оскорбления, §§ 12–41; 7) относительно применимости правил о замене или ответственности, §§ 58–98; 8) относительно применимости правила: «одно удовлетворение за одно оскорбление», §§ 99–121.

184. Секунданты не имеют права решать какие-либо спорные вопросы по жребию, так как их решение должно являться следствием фактов, а не случая.

185. За разрешением всех спорных вопросов секунданты должны обращаться к решению суда чести.

186. Придя к соглашению относительно каждого из вышеуказанных пунктов, секунданты немедленно вносят их в протокол.

187. Выяснив все обстоятельства дела, секунданты должны приложить все усилия с целью добиться примирения противников, если только оно возможно. Возможны два случая. Оскорбитель соглашается принести оскорбленному извинения, и секунданты добиваются примирения противников; оскорбитель не желает принести извинения и примирение невозможно.

Секунданты достигают примирения противников

188. При своих попытках окончить дело примирением, секунданты оскорбленного должны убедиться, соответствует ли предлагаемое удовлетворение степени тяжести нанесенного оскорбления.

189. Лицо, нанесшее оскорбление, не должно отказывать, если секунданты, вполне исследовав дело, посоветуют ему кончить его примирением, совместимым с его честью, заявив при этом, что в подобном случае они поступили бы так же, подтверждая свое заявление в протоколе.

190. Если оскорбитель согласен дать такое удовлетворение, которое по заявлению всех четырех секундантов, готовых подтвердить это письменно, удовлетворило бы их в подобном же случае, и оскорбленный не принимает такого удовлетворения, то он не пользуется более привилегиями, предоставляемыми оскорбленному, и выбор оружия и все условия дуэли решаются по жребию.

191. При оскорблении действием извинения не допускаются.

192. Действительны только извинения, сделанные в присутствии всех секундантов.

193. Извинения на месте поединка не допускаются.

194. Извинения допускаются только до подписания противниками протокола встречи.

195. При запоздалых извинениях оскорбленный может их не принять, не лишаясь своих привилегий.

196. При состоявшихся извинениях секунданты составляют и подписывают протокол и вручают по одному экземпляру противникам.

Секунданты не добиваются примирения

197. Если секунданты не добиваются примирения, то только тогда, а не раньше, секунданты оскорбленного объявляют, какой род оружия, дуэли и расстояние выбрал их доверитель, смотря по тем привилегиям, которыми он пользуется, и определяют остальные условия дуэли.

198. Секунданты приходят к соглашению относительно места, дня и часа дуэли, причем срок между переговорами и дуэлью должен быть назначен возможно кратким.

Решение этих вопросов предоставляется секундантам, которые должны настаивать на принятии часа, более удобного их доверителю.

XXI

Протокол

199. При каждой дуэли для ее законности необходимы два протокола:

1) протокол встречи, составляемый до дуэли;

2) протокол поединка, составляемый после окончания дуэли.

Протокол встречи

200. В протокол встречи заносятся все условия дуэли.

201. Во время переговоров секундантов каждый решенный вопрос вносится в протокол, и тогда этот вопрос становится условием.

202. Протокол становится обязательным, когда он будет подписан секундантами и противниками.

203. Протокол исключает все недоразумения, все разногласия на месте дуэли или в течение ее и определяет ответственность противников и секундантов.

Офицеры гренадерского полка

1834 г. Литография

204. Протокол должен быть составлен в двух экземплярах, и оба должны быть подписаны и утверждены секундантами и противниками.

205. Условия, помещенные в протоколе, должны быть точно выполнены, и секунданты не имеют права допустить на месте дуэли, чтобы противники, даже со взаимного соглашения, внесли бы в протокол малейшее изменение. Исключения возможны только в случае препятствия со стороны какой-либо высшей силы, не зависящей от воли или желания противников или секундантов.

206. Все условия дуэли должны быть внесены в протокол встречи. Из этих условий одни общи всякой дуэли, другие присущи каждому роду оружия в отдельности.

207. Условия, общие всякой дуэли, перечислены в § 183, причем они должны быть внесены в протокол в указанном порядке.

208. Условия, присущие каждому роду дуэли в отдельности, также должны вноситься в протокол в указанном порядке.

Протокол поединка

209. В протоколе поединка описывается со всеми малейшими подробностями весь ход дуэли.

210. Секунданты составляют немедленно по окончании дуэли и на самом поле поединка протокол поединка в двух экземплярах, по одному для каждого противника. Каждый экземпляр должен быть подписан четырьмя секундантами.

211. В протоколе поединка должны быть указаны час, место, продолжительность дуэли, точно описан весь ее ход, степень тяжести и место нанесения поранений, словом, все подробности и отдельные случаи, происшедшие в течение дуэли, должны быть отмечены точно и подробно.

212. Секунданты не имеют права отказаться подписать протокол, констатирующий совершившиеся факты. Когда редакция протокола закончена, утверждена и подписана секундантами, никто из них не имеет более права делать какие-нибудь изменения или добавления.

Офицеры кирасирского полка

1834 г. Литография

213. Если какой-либо инцидент в течении дуэли ускользнул от внимания одного из секундантов, то последний имеет право не подтверждать его, полагаясь исключительно на слова другого, а может сделать в протоколе оговорку по этому поводу.

214. В случае разногласия между секундантами относительно одного или нескольких вопросов, обе стороны имеют право внести в один протокол две различные редакции описания известного факта или составить два различных протокола, которые они обязаны представить решению суда чести, который должен утвердить один из них или составить новый, приняв во внимание и разрешив спорные вопросы.

XXII

Поведение противников на месте поединка

215. Прибыв на место поединка, противники должны поклониться друг другу и секундантам противника.

216. Всякий разговор между противниками воспрещен. Если одна сторона имеет что-либо сообщить другой, это исполняют секунданты.

217. Получив оружие, противники должны молчать в течение всей дуэли. Всякие замечания, насмешки, восклицания, крики абсолютно не допускаются.

218. Противники в продолжение всей дуэли обязаны беспрекословно исполнять все приказания секундантов.

219. Заставлять ждать себя на месте поединка крайне невежливо. Явившийся вовремя обязан ждать своего противника четверть часа. По прошествии этого срока, явившийся первым имеет право покинуть место поединка и его секунданты должны составить протокол, свидетельствующий о неприбытии противника. Любезности противника, прибывшего первым, предоставляется прождать еще лишние четверть часа.

220. В случае, если какое-нибудь непреодолимое препятствие лишает одного из противников возможности явиться вовремя, то его секунданты должны возможно скорее предупредить секундантов противника, и сговариваться с ними относительно назначения дуэли в другое время.

221. В случае категорического отказа противника, прибывшего первым, назначить другое время для дуэли или при сомнении в законности приведенной причины опоздания, решение вопроса предоставляется суду чести.

 

Из романа И. С. Тургенева «Отцы и дети»

(1860-е годы)

Часа два спустя он (Павел Петрович Кирсанов. — Я. Г.) стучался в дверь к Базарову.

— Я должен извиниться, что мешаю вам в ваших ученых занятиях, — начал он, усаживаясь на стуле у окна и опираясь обеими руками на красивую трость с набалдашником из слоновой кости (он обыкновенно хаживал без трости), — но я принужден просить вас уделить мне пять минут вашего времени… не более.

— Все мое время к вашим услугам, — ответил Базаров, у которого что-то пробежало по лицу, как только Павел Петрович переступил порог двери.

— С меня пяти минут довольно. Я пришел предложить вам один вопрос.

— Вопрос? О чем это?

— А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в доме моего брата, когда я еще не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения о многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда не заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте узнать, какое ваше мнение об этом предмете?

Базаров, который встал было навстречу Павлу Петровичу, присел на край стола и скрестил руки.

— Вот мое мнение, — сказал он: — С теоретической точки зрения дуэль — нелепость; ну, а с практической точки зрения — это дело другое.

— То есть вы хотите сказать, если я только вас понял, что какое бы ни было ваше теоретическое воззрение на дуэль, на практике вы бы не позволили оскорбить себя, не потребовав удовлетворения?

— Вы вполне отгадали мою мысль.

— Очень хорошо-с. Мне очень приятно это слышать от вас. Ваши слова выводят меня из неизвестности…

— Из нерешимости, хотите вы сказать.

— Это все равно-с; я выражаюсь так, чтобы меня поняли; я… не семинарская крыса. Ваши слова избавляют меня от некоторой печальной необходимости. Я решился драться с вами.

Базаров вытаращил глаза.

— Со мной?

— Непременно с вами.

— Да за что? помилуйте.

— Я бы мог объяснить вам причину, — начал Павел Петрович. — Но я предпочитаю умолчать о ней. Вы, на мой вкус, здесь лишний; я вас терпеть не могу, я вас презираю, и если вам этого не довольно…

Глаза Павла Петровича засверкали… Они вспыхнули и у Базарова.

— Очень хорошо-с, — проговорил он. — Дальнейших объяснений не нужно. Вам пришла фантазия испытать на мне свой рыцарский дух. Я бы мог отказать вам в этом удовольствии, да уж куда ни шло!

— Чувствительно вам обязан, — ответил Павел Петрович, — и могу теперь надеяться, что вы примете мой вызов, не заставив меня прибегнуть к насильственным мерам.

— То есть, говоря без аллегорий, к этой палке? — хладнокровно заметил Базаров. — Это совершенно справедливо. Вам нисколько не нужно оскорблять меня. Оно же и не совсем безопасно. Вы можете остаться джентльменом… Принимаю ваш вызов тоже по-джентльменски.

— Прекрасно, — промолвил Павел Петрович и поставил трость в угол. — Мы сейчас скажем несколько слов об условиях нашей дуэли; но я сперва желал бы узнать, считаете ли вы нужным прибегнуть к формальности небольшой ссоры, которая могла бы служить предлогом моему вызову?

— Нет, лучше без формальностей.

— Я сам так думаю. Полагаю также неуместным вникать в настоящие причины нашего столкновения. Мы друг друга терпеть не можем. Чего больше?

— Чего же больше? — повторил иронически Базаров.

— Что же касается до самых условий поединка, то так как у нас секундантов не будет, — ибо где ж их взять?

— Именно, где их взять?

— То я имею честь предложить вам следующее: драться завтра рано, положим, в шесть часов, за рощей, на пистолетах; барьер в десяти шагах…

— В десяти шагах? это так; мы на это расстояние ненавидим друг друга.

— Можно и восемь, — заметил Павел Петрович.

— Можно; отчего же!

— Стрелять два раза; а на всякий случай каждому положить себе в карман письмецо, в котором он сам обвинит себя в своей кончине.

— Вот с этим я не совсем согласен, — промолвил Базаров, — Немножко на французский роман сбивается, неправдоподобно что-то.

— Быть может. Однако согласитесь, что неприятно подвергнуться подозрению в убийстве?

— Соглашаюсь. Но есть средство избегнуть этого грустного нарекания. Секундантов у нас не будет, но может быть свидетель.

— Кто именно, позвольте узнать?

— Да Петр.

— Какой Петр?

— Камердинер вашего брата. Он человек, стоящий на высоте современного образования, и исполнит свою роль со всем необходимым в подобных случаях комильфо.

— Мне кажется, вы шутите, милостивый государь.

— Нисколько. Обсудивши мое предложение, вы убедитесь, что оно исполнено здравого смысла и простоты. Шила в мешке не утаишь, а Петра я берусь подготовить надлежащим образом и привести на место побоища.

— Вы продолжаете шутить, — произнес, вставая со стула, Павел Петрович. — Но после любезной готовности, оказанной вами, я не имею права быть на вас в претензии… Итак, все устроено… Кстати, пистолетов у вас нет?

— Откуда будут у меня пистолеты, Павел Петрович? Я не воин.

— В таком случае предлагаю вам мои. Вы можете быть уверены, что вот уже пять лет, как я не стрелял из них.

— Это очень утешительное известие.

Павел Петрович достал свою трость…

— Засим, милостивый государь, мне остается только благодарить вас и возвратить вас вашим занятиям. Честь имею кланяться.

— До приятного свидания, милостивый государь мой, — промолвил Базаров, провожая гостя.

Павел Петрович вышел, а Базаров постоял перед дверью и вдруг воскликнул: «Фу ты, черт! как красиво и как глупо! Экую мы комедию отломали! Ученые собаки так на задних лапах танцуют. А отказать было невозможно; ведь он меня, чего доброго, ударил бы, и тогда… (Базаров побледнел при одной этой мысли; вся его гордость так и поднялась на дыбы.) Тогда пришлось бы задушить его, как котенка». Он возвратился к своему микроскопу, но сердце у него расшевелилось, и спокойствие, необходимое для наблюдений, исчезло. «Он нас увидел сегодня, — думал он, — но неужели ж это он за брата так вступился? Да и что за важность, поцелуй? Тут что-нибудь другое есть. Ба! да не влюблен ли он сам? Разумеется, влюблен; это ясно как день. Какой переплет, подумаешь!.. Скверно! — решил он наконец, — скверно, с какой стороны ни посмотри. Во-первых, надо будет подставлять лоб и во всяком случае уехать; а тут Аркадий… и эта божья коровка Николай Петрович. Скверно, скверно».

День прошел как-то особенно тихо и вяло. Фенечки словно на свете не бывало; она сидела в своей комнатке, как мышонок в норке. Николай Петрович имел вид озабоченный. Ему донесли, что в его пшенице, на которую он особенно надеялся, показалась головня. Павел Петрович подавлял всех, даже Прокофьича, своею леденящею вежливостью. Базаров начал было письмо к отцу, да разорвал его и бросил под стол. «Умру, — подумал он, — узнают; да я не умру. Нет, я еще долго на свете маячить буду». Он велел Петру прийти к нему на следующий день чуть свет для важного дела; Петр вообразил, что он хочет взять его с собой в Петербург. Базаров лег поздно, и всю ночь его мучили беспорядочные сны… Одинцова кружилась перед ним, она же была его мать, за ней ходила кошечка с черными усиками, и эта кошечка была Фенечка; а Павел Петрович представлялся ему большим лесом, с которым он все-таки должен был драться. — Петр разбудил его в четыре часа; он тотчас оделся и вышел с ним.

Утро было славное, свежее; маленькие пестрые тучки стояли барашками на бледноясной лазури; мелкая роса высыпала на листьях и травах, блистала серебром на паутинках; влажная, темная земля, казалось, еще хранила румяный след зари; со всего неба сыпались песни жаворонков. Базаров дошел до рощи, присел в тени на опушку и только тогда открыл Петру, какой он ждал от него услуги. Образованный лакей перепугался насмерть; но Базаров успокоил его уверением, что ему другого нечего будет делать, как только стоять в отдалении да глядеть, и что ответственности он не подвергается никакой. «А между тем, — прибавил он, — подумай, какая предстоит тебе важная роль!» Петр развел руками, потупился и, весь зеленый, прислонился к березе.

Дорога из Марьина огибала лесок; легкая пыль лежала на ней, еще не тронутая со вчерашнего дня ни колесом, ни ногою. Базаров невольно посматривал вдоль той дороги, рвал и кусал траву, а сам все твердил про себя: «Экая глупость!» Утренний холодок заставил его раза два вздрогнуть… Петр уныло взглянул на него, но Базаров только усмехнулся: он не трусил.

Раздался топот конских ног по дороге… Мужик показался из-за деревьев. Он гнал двух спутанных лошадей перед собою и, проходя мимо Базарова, посмотрел на него как-то странно, не ломая шапки, что, видимо, смутило Петра, как недоброе предзнаменование. «Вот этот тоже рано встал, — подумал Базаров, — да по крайней мере за делом, а мы?»

— Кажись, они идут-с, — шепнул вдруг Петр.

Базаров поднял голову и увидал Павла Петровича. Одетый в легкий клетчатый пиджак и белые, как снег, панталоны, он быстро шел по дороге; подмышкой он нес ящик, завернутый в зеленое сукно.

— Извините, я, кажется, заставил вас ждать, — промолвил он, кланяясь сперва Базарову, потом Петру, в котором он в это мгновение уважал нечто вроде секунданта. — Я не хотел будить моего камердинера.

— Ничего-c, — ответил Базаров, — мы сами только что пришли.

— А! тем лучше! — Павел Петрович оглянулся кругом. — Никого не видать, никто не помешает… Мы можем приступить?

— Приступим.

— Новых объяснений вы, я полагаю, не требуете?

— Не требую.

— Угодно вам заряжать? — спросил Павел Петрович, вынимая из ящика пистолеты.

— Нет; заряжайте вы, а я шаги отмеривать стану. Ноги у меня длиннее, — прибавил Базаров с усмешкой. — Раз, два, три…

— Евгений Васильич, — с трудом пролепетал Петр (он дрожал, как в лихорадке), — воля ваша, я отойду.

— Четыре… пять… Отойди, братец, отойди; можешь даже за дерево стать и уши заткнуть, только глаз не закрывай; а повалится кто, беги подымать. Шесть… семь… восемь… — Базаров остановился. — Довольно? — промолвил он, обращаясь к Павлу Петровичу, — или еще два шага накинуть?

— Как угодно, — проговорил тот, заколачивая вторую пулю.

— Ну, накинем еще два шага. — Базаров провел носком сапога черту по земле, — Вот и барьер. А кстати: на сколько шагов каждому из нас от барьера отойти? Это тоже важный вопрос. Вчера об этом не было дискуссии.

— Я полагаю, на десять, — ответил Павел Петрович, подавая Базарову оба пистолета. — Соблаговолите выбрать.

— Соблаговоляю. А согласитесь, Павел Петрович, что поединок наш необычаен до смешного. Вы посмотрите только на физиономию нашего секунданта.

— Вам все желательно шутить, — ответил Павел Петрович. — Я не отрицаю странности нашего поединка, но я считаю долгом предупредить вас, что я намерен драться серьезно. A bon entendeur, salut!

— О! я не сомневаюсь в том, что мы решились истреблять друг друга; но почему же не посмеяться и не соединить utile dulci? Так-то: вы мне по-французски, а я вам по-латыни.

— Я буду драться серьезно, — повторил Павел Петрович и отправился на свое место. Базаров, с своей стороны, отсчитал десять шагов от барьера и остановился.

— Вы готовы? — спросил Павел Петрович.

— Совершенно.

— Можем сходиться.

Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович пошел на него, заложив левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он мне прямо в нос целит, — подумал Базаров, — и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновение раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», — успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз и, не целясь, подавил пружинку.

Павел Петрович дрогнул слегка и хватился рукою за ляжку. Струйка крови потекла по его белым панталонам.

Базаров бросил пистолет в сторону и приблизился к своему противнику.

— Вы ранены? — промолвил он.

— Вы имели право подозвать меня к барьеру, — проговорил Павел Петрович, — а это пустяки. По условию, каждый имеет еще по одному выстрелу.

— Ну, извините, это до другого раза, — отвечал Базаров и обхватил Павла Петровича, который начинал бледнеть. — Теперь я уже не дуэлист, а доктор и прежде всего должен осмотреть вашу рану. Петр! поди сюда, Петр! куда ты спрятался?

— Все это вздор… Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, — промолвил с расстановкой Павел Петрович, — и… надо… опять… — Он хотел было дернуть себя за ус, но рука его ослабела, глаза закатились, и он лишился чувств.

— Вот новость! Обморок! С чего бы! — невольно воскликнул Базаров, опуская Павла Петровича на траву, — Посмотрим, что за штука? — Он вынул платок, отер кровь, пощупал вокруг раны… — Кость цела, — бормотал он сквозь зубы, — пуля прошла неглубоко насквозь, один мускул vastus externus задет. Хоть пляши через три недели!.. А обморок! Ох, уж эти мне нервные люди! Вишь, кожа-то какая тонкая.

— Убиты-с? — прошелестел за его спиной трепетный голос Петра.

Базаров оглянулся.

— Ступай за водой поскорее, братец, а он нас с тобой еще переживет.

Но усовершенствованный слуга, казалось, не понимал его слов и не двигался с места. Павел Петрович медленно открыл глаза. «Кончается!» — шепнул Петр и начал креститься.

— Вы правы… Экая глупая физиономия! — проговорил с насильственною улыбкой раненый джентльмен.

— Да ступай же за водой, черт! — крикнул Базаров.

— Не нужно… Это был минутный vertige… Помогите мне сесть… вот так… Эту царапину стоит только чем-нибудь прихватить, и я дойду домой пешком, а не то можно дрожки за мной прислать. Дуэль, если вам угодно, не возобновляется. Вы поступили благородно… сегодня, сегодня — заметьте.

— О прошлом вспоминать незачем, — возразил Базаров, — а что касается до будущего, то о нем тоже не стоит голову ломать, потому что я намерен немедленно улизнуть. Дайте, я вам перевяжу теперь ногу; рана ваша — не опасная, а все лучше остановить кровь. Но сперва необходимо этого смертного привести в чувство.

Базаров встряхнул Петра за ворот и послал его за дрожками.

— Смотри брата не испугай, — сказал ему Павел Петрович, — не вздумай ему докладывать.

Петр помчался; а пока он бегал за дрожками, оба противника сидели на земле и молчали. Павел Петрович старался не глядеть на Базарова; помириться с ним он все-таки не хотел; он стыдился своей заносчивости, своей неудачи, стыдился всего затеянного им дела, хотя и чувствовал, что более благоприятным образом оно кончиться не могло. «Не будет по крайней мере здесь торчать, — успокоивал он себя, — и на том спасибо». Молчание длилось, тяжелое и неловкое. Обоим было нехорошо. Каждый из них сознавал, что другой его понимает. Друзьям это сознание приятно, и весьма неприятно недругам, особенно когда нельзя ни объясниться, ни разойтись.

— Не туго ли я завязал вам ногу? — спросил, наконец, Базаров.

— Нет, ничего, прекрасно, — отвечал Павел Петрович и, погодя немного, прибавил: — Брата не обманешь, надо будет сказать ему, что мы повздорили из-за политики.

— Очень хорошо, — промолвил Базаров, — Вы можете сказать, что я бранил всех англоманов.

— И прекрасно. Как вы полагаете, что думает теперь о нас этот человек? — продолжал Павел Петрович, указывая на того самого мужика, который за несколько минут до дуэли прогнал мимо Базарова спутанных лошадей и, возвращаясь назад по дороге, «забочил» и снял шапку при виде «господ».

— Кто ж его знает! — ответил Базаров, — всего вероятнее, что ничего не думает. — Русский мужик — это тот самый таинственный незнакомец, о котором некогда так много толковала госпожа Ратклифф. Кто его поймет? Он сам себя не понимает.

— А! вот вы как! — начал было Павел Петрович и вдруг воскликнул: — Посмотрите, что ваш глупец Петр наделал! Ведь брат сюда скачет!

Базаров обернулся и увидал бледное лицо Николая Петровича, сидевшего на дрожках. Он соскочил с них, прежде нежели они остановились, и бросился к брату.

— Что это значит? — проговорил он взволнованным голосом. — Евгений Васильич, помилуйте, что это такое?

— Ничего, — отвечал Павел Петрович, — напрасно тебя потревожили. Мы немножко повздорили с господином Базаровым, и я за это немножко поплатился.

— Да из-за чего все вышло, ради бога?

— Как тебе сказать? Господин Базаров непочтительно отозвался о сэр Роберте Пиле. Спешу прибавить, что во всем этом виноват один я, а господин Базаров вел себя отлично. Я его вызвал.

— Да у тебя кровь, помилуй!

— А ты полагал, у меня вода в жилах? Но мне это кровопускание даже полезно. Не правда ли, доктор? Помоги мне сесть на дрожки и не предавайся меланхолии. Завтра я буду здоров. Вот так; прекрасно. Трогай, кучер.

Николай Петрович пошел за дрожками; Базаров остался было назади…

— Я должен вас просить заняться братом, — сказал ему Николай Петрович, — пока нам из города привезут другого врача.

Базаров молча наклонил голову.

 

В. Дурасов. Дуэльный кодекс. Часть третья

Дуэль на шпагах

XXIII

Выбор места для дуэли

222. При дуэли на шпагах место поединка должно быть выбрано секундантами до дуэли и упоминание о выборе должно быть сделано в протоколе переговоров.

223. При дуэли на шпагах следует выбирать тенистую аллею или лужайку, защищенную от солнца, ветра, пыли, достаточной величины, ровную, с твердой почвой.

224. Величина поля поединка должна быть в длину не менее 40 шагов и в ширину не менее 12 шагов.

Границы поля должны быть ясно обозначены.

225. Противники должны в равной мере терпеть от недостатков места, погоды и всех внешних обстоятельств.

226. Места противников на поле поединка всегда распределяются по жребию.

XXIII

Одежда противников

227. При дуэли на шпагах противники дерутся предпочтительно с обнаженным торсом.

228. Если условие это невыполнимо, вследствие состояния погоды или здоровья одного из противников, то допускается рубаха и жилет, не могущие задержать удара шпаги; крахмальное белье не допускается.

229. Перед началом дуэли противники снимают с себя медальоны, медали, бумажники, кошельки, ключи, пояса, помочи и т. д., то есть все, что может задержать острие шпаги.

230. Противники, носящие пояс, бандаж или какую-нибудь иную хирургическую повязку, обязаны сделать заявление об этом до окончательного подписания протокола поединка.

Секунданты устанавливают: 1) что повязка требуется состоянием здоровья; 2) что размеры ее не превышают обыкновенной величины.

231. Противники имеют право иметь, независимо один от другого, во время дуэли обыкновенные замшевые или лайковые перчатки без подкладки.

232. Употребление фехтовальных перчаток допускается исключительно по взаимному соглашению, которое должно быть занесено в протокол.

233. Перед началом дуэли противники обязаны допустить секундантов противной стороны осмотреть их с целью удостовериться в соблюдении указанных в §§ 229, 230 условий.

Секунданты обязаны всегда исполнять эту формальность.

Гатчинский дворец

Литография К. Шульца. 1830-е гг.

XXV

Виды дуэлей на шпагах.

Подвижная и неподвижная дуэли

234. Существуют два вида дуэлей на шпагах: подвижная и неподвижная.

335. При подвижной дуэли каждый из противников имеет право передвигаться, отступать и наступать по всему полю поединка.

236. При неподвижной дуэли левая нога противников должна постоянно находиться на определенном отмеченном месте. Отступать не разрешается.

237. Если при неподвижной дуэли один из противников отступит более чем на три шага, то дуэль прекращается и в протокол заносится, что дуэль была прекращена вследствие того, что один из противников нарушил ее условия.

238. Право выбора между подвижной и неподвижной дуэлью принадлежит, при оскорблении действием, оскорбленному, а при простом или тяжком оскорблении — секундантам, которые, во время переговоров, решают с общего согласия этот вопрос, принимая во внимание возраст, здоровье и желание противников.

Непрерывная и периодическая дуэли

239. Существуют два вида дуэлей на шпагах: непрерывная и периодическая.

240. Непрерывная дуэль продолжается без перерывов до тех пор, пока один из противников не будет обезоружен или не будет ранен.

Стрельнинский дворец

Литография по рисунку В. Садовникова. 1830-е гг.

241. Периодическая дуэль состоит из правильных периодических схваток и перерывов, продолжающихся определенное время и прекращающихся по команде руководителя.

242. Право выбора между непрерывной и периодической дуэлью принадлежит при простом оскорблении секундантам, которые во время переговоров решают с общего согласия этот вопрос, принимая во внимание возраст, здоровье и желание противников, а при тяжком оскорблении или оскорблении действием принадлежит оскорбленному, причем последнему принадлежит право определить продолжительность схваток и перерывов.

Продолжительность схваток и перерывов при периодической дуэли

243. При периодической дуэли продолжительность схваток и перерывов должна быть заранее определена и занесена в протокол.

244. Продолжительность схваток колеблется от 3 до 5 минут; продолжительность перерывов пропорциональна времени схваток, но не может превышать 5 минут.

245. При периодической дуэли руководитель или его помощник следят по часам за продолжительностью схваток и по истечении условного срока прерывают дуэль командой «стойте», прибегая, в случае необходимости, к активному вмешательству.

246. По этой команде противники обязаны немедленно прекратить дуэль.

247. Руководитель становится между противниками, и секунданты отводят их на несколько шагов назад.

248. По окончанию срока перерыва, противники становятся на свои прежние места в центре поля, а не остаются на том месте, где они находились в момент перерыва, причем формальности, указанные для начала дуэли, повторяются, и по команде «начинайте» дуэль возобновляется.

249. Руководитель или секунданты не имеют права прервать дуэли, когда один из противников утомится.

XXVI

Применение правой и левой руки

250. Противники имеют право драться или правой, или левой рукой по своему желанию.

251. Право попеременно драться, то правой, то левой рукой, может быть дано только с общего согласия всех секундантов, и это условие должно быть занесено в протокол.

252. Удар шпаги парируется исключительно шпагой. Отражение оружия противника свободной рукой, а также захват шпаги рукой не допускаются.

253. Если за отражением или захватом шпаги свободной рукой не последует тотчас удара, нанесенного противнику, то такой поступок является нарушением дуэльных законов, но не есть еще бесчестный поступок.

254. Если за отражением или захватом шпаги рукой будет тотчас нанесен удар противнику, то такой поступок является бесчестным и влечет за собой законные последствия по §§ 363–368.

255. Если один из противников не может воздерживаться от инстинктивного парирования левой рукой, то его руку надо привязывать сзади к поясу.

XXVI

Выбор шпаг

256. При дуэли на шпагах существуют два способа выбор шпаг: 1) противники пользуются своим личным оружием; 2) противники личным оружием не пользуются.

257. В первом случае каждый противник привозит свою пару шпаг и ею пользуется.

258. Во втором случае секунданты обеих сторон привозят по паре шпаг, неизвестных противникам, и выбор пары шпаг решается по жребию.

259. Право пользования личным оружием принадлежит оскорбленному действием, с условием разрешить противнику пользоваться таким же правом.

260. При оскорблениях первой и второй степени секунданты определяют способ выбора шпаг; они с обоюдного согласия имеют право решить этот вопрос по жребию или предоставить противникам пользоваться личным оружием.

261. Если каждый из противников пользуется своим личным оружием, то обе пары шпаг могут не быть совершенно одинаковыми, но длина клинков должна быть одинаковой.

262. Если противники не пользуются личным оружием, и выбор пары шпаг решается по жребию, то обе пары шпаг могут быть совершенно различными, но шпаги каждой пары должны быть совершенно одинаковыми.

263. Противник, на оружие которого не пал жребий, выбирает любую из пары шпаг, предназначенной по жребию для дуэли.

264. Право выбора шпаги принадлежит также тому, кто не привез своих шпаг на место поединка и должен пользоваться оружием противника.

XXVIII

Свойства шпаг, необходимые для годности для дуэли

265. Шпаги должны быть обыкновенного образца, то есть соответствовать ряду нижеуказанных условий.

266. В противном случае секунданты противника имеют право отказаться от данной пары шпаг и требовать, в интересах своего доверителя, употребления обыкновенных шпаг, нормального, принятого образца.

267. От шпаг, плохо сделанных и неудобных для употребления, секунданты противной стороны имеют право отказаться.

268. Шпаги должны быть одинаковой длины.

269. Шпага должна быть легкой и удобной для руки. Легкость шпаги зависит от положения ее центра тяжести. Чем центр тяжести дальше от чашки эфеса, тем шпага тяжелее. У хорошей шпаги центр тяжести отстоит на один или два сантиметра от верхней части чашки.

270. Средний вес шпаги должен колебаться от 480 до 530 граммов. Свыше 530 граммов шпага считается отступающей от нормального и принятого веса: от нее можно отказаться.

271. Противники имеют право, с общего согласия, предоставить друг другу право пользоваться шпагами любого веса.

272. Чашки шпаг могут быть различных образцов, но их диаметр не должен превышать в длину 8–12 сантиметров и в глубину 2–3 сантиметра. От употребления шпаг с чашками большей величины секунданты противной стороны имеют право отказаться.

273. Наружная поверхность чашки должна быть бронзированной или вычерненной, но не полированной, чтобы избежать отражения от солнца.

274. Шпага не может быть принята для дуэли, если в чашке просверлены отверстия для отламывания конца острия шпаги, или если чашка с внешней стороны вогнута и образует желоб, могущий задержать острие шпаги.

275. Клинок шпаги должен быть обязательно совершенно чист, без ржавчины и зазубрин, а острие хорошо отточено. Секунданты обязаны не допустить употребления не совершенно чистого оружия.

276. Секунданты должны брать с собою на место дуэли переносные тиски, молоток, мелкий напилок, точильный брусок. Эти инструменты позволяют исправить легкие повреждения шпаги и избежать того, что, вследствие легкого повреждения оружия, окончание дуэли должно было бы быть отложено на другой раз.

XXIX

Руководитель дуэли

277. При дуэли на шпагах необходим руководитель дуэли.

278. Право выбора руководителя дуэли принадлежит исключительно секундантам, а не противникам.

279. Существуют две системы для выбора руководителя дуэли. По первой системе, руководитель избирается из числа секундантов; по второй, руководителем должно быть постороннее лицо.

280. По первой системе, если все секунданты лица опытные, они вручают руководство дуэлью старшему по возрасту из своей среды, и он берет в помощники старшего секунданта противной стороны.

281. Если среди секундантов имеются лица малоопытные, они вручают обязанность руководителя наиболее опытному из них.

282. В случае несогласия между секундантами выбор руководителя решается по жребию.

283. По второй, более целесообразной и справедливой системе, руководитель дуэли избирается не из числа секундантов, и должен быть совершенно постороннее лицо.

284. Руководитель избирается на следующих условиях:

1) он одобряет условия, занесенные в протокол встречи, и обязуется их выполнить;

2) он сохраняет все данные условия и не вносит никаких изменений;

3) он разделяет обязанности и ответственность секундантов.

XXX

Начало и ход дуэли

285. Перед началом дуэли руководитель указывает каждому секунданту его роль и, если он избран из числа секундантов, назначает себе помощником одного из секундантов противной стороны.

286. Руководитель определяет по жребию места противников.

287. Если противники употребляют личное оружие, руководитель определяет годность обеих пар шпаг.

288. Если противники не употребляют личное оружие, руководитель определяет годность обеих пар шпаг и затем определяет по жребию пару шпаг для дуэли.

289. Младшие секунданты отводят противников на места, доставшиеся им по жребию.

290. Расстояние между противниками должно быть, при обоюдном полном выпаде, около аршина между концами шпаг.

291. Руководитель дуэли становится сбоку от противников, на равном расстоянии от каждого из них, в двух шагах от линии, образуемой скрещенными шпагами. Секундант, исполняющий обязанность его помощника, помещается с противоположной стороны, в двойном расстоянии от противников, чтобы не стеснять их действий.

Офицеры гарнизонных артиллерийских рот

1844–1855 гг. Литография

292. Остальные два секунданта становятся таким образом, что-бы около каждого из противников был вблизи секундант противной стороны.

293. Если руководитель дуэли избран не из числа секундантов, то расположение изменяется: руководитель дуэли занимает то же место, помощника он не имеет. Около каждого из противников становятся оба секунданта противной стороны, один справа, другой слева.

294. Все секунданты и руководитель должны быть вооружены шпагами.

295. Когда все станут на свои места, руководитель берет пару шпаг, которая должна служить для дуэли, подвергает их быстрому вторичному осмотру, показывает секундантам и, взяв свою шпагу под мышку, складывает шпаги противников крест-накрест около концов.

296. Удостоверившись взглядом, что каждый на своем месте, он обращается к противникам со следующим напоминанием: «Господа, вам известны условия дуэли, вы их подписали и одобрили. Я напоминаю вам, что, когда я отдам вам шпаги, честь обязывает вас не делать никаких движений до моей команды „начинайте“. Точно так же вы должны немедленно остановиться по команде „стой“». Произнеся эти слова, он отдает шпаги противникам. Совершив это и окинув быстрым взглядом позицию каждого, руководитель командует: «Господа, начинайте».

297. После команды «начинайте», противники сближаются и имеют право начать бой. При подвижной дуэли противники имеют право передвигаться по всему пространству поля, нагибаться, выпрямляться, наступать, отступать, уклоняться вправо и влево, делать круги вокруг своего противника, стараться поставить его в невыгодную позицию и поражать с более удобной стороны.

298. После команды руководитель и секунданты следят крайне внимательно за ходом дуэли, держась по возможности ближе от сражающихся, не стесняя однако ни в чем их движений и приемов.

Секунданты передвигаются вместе со сражающимися, стараясь сохранять определенное расстояние от противников, как бы быстры ни были их выпады и отступления, и стараясь не оказаться сзади сражающихся или сгруппироваться с одной стороны.

299. После начала поединка секунданты не остаются пассивными исполнителями, предоставляя одному руководителю заботу распоряжаться дуэлью по своему усмотрению.

Руководитель дуэли назначается только за тем, чтобы объединить руководство дуэлью и тем избежать замешательства.

300. Права секундантов и руководителя, как и ответственность, равны; избранные для установления условий, закрепленных протоколом, они равно обязаны наблюдать за их выполнением.

301. Если руководитель дуэли уклонится от дуэльных правил, долг и обязанность секундантов поправить его.

302. После начала дуэли секунданты и руководитель пользуются одинаковым правом прервать дуэль, и противники обязаны сообразоваться с командой секундантов, как и с командой руководителя.

303. Словесной команды бывает не всегда достаточно, чтобы достигнуть соответствующего результата. Противники могут ее не услыхать. Она должна сопровождаться, в случае необходимости, активным вмешательством секундантов и в особенности руководителя дуэли и его помощника. Но команда «стой» должна предшествовать всякому активному вмешательству или быть с ним одновременной. Ни в коем случае нельзя вмешиваться в бой молча, без команды.

XXXI

Случаи перерыва дуэли

304. Существуют два вида перерывов дуэли: периодические или определенные, при периодической дуэли, и внезапные или неопределенные, при периодической и при непрерывной дуэлях.

Периодические перерывы

305. Периодические перерывы повторяются через равные и заранее определенные промежутки времени. Руководитель или один из секундантов определяет по часам продолжительность и окончание схватки и подает команду о перерыве.

306. Тотчас после команды противники обязаны остановиться и, отступив на два шага, стать в оборонительное положение, не нанося противнику удара.

307. Противник, нанесший или стремящийся нанести удар после команды о прекращении схватки, совершает бесчестный поступок, влекущий за собой последствия по §§ 363–368.

308. При периодической подвижной дуэли, после прекращения отдельных схваток, противники не сохраняют занимаемые ими места в момент перерыва, а отводятся секундантами в центр поля поединка, где и возобновляется каждая новая схватка.

Внезапные перерывы

309. Внезапные перерывы случаются в трех случаях: 1) при обезоружении одного из противников;

2) при падении одного из противников; 3) при нанесении раны одному из противников.

XXXII

Обезоружение

310. Дуэль прерывается, когда один из противников обезоружен.

311. Обезоруженным считается тот, у которого шпага выпала из руки, согнулась или сломалась. Если шпага только дрогнула в руке, противник не считается обезоруженным.

312. Руководитель или секунданты обязаны немедленно прервать дуэль, как только они заметят, что один из противников обезоружен.

Офицеры Преображенского и Семеновского полков

1840–1850 гг. Литография

313. Обезоруживший своего противника обязан немедленно остановиться и, отступив на два шага, стать в оборонительное положение не нанося удара, не ожидая для этого вмешательства секундантов и заявить, что он обезоружил противника.

314. Обезоруженный обязан немедленно отступить назад, не ожидая вмешательства секундантов, и заявить, что он обезоружен.

315. Противник, нанесший или стремящийся нанести удар обезоруженному противнику, совершает бесчестный поступок, влекущий за собой законные последствия, по §§ 363–368.

316. Обезоруженный не имеет права пытаться поднять выпавшую из рук шпагу; ее поднимают и вручают ему секунданты.

317. Обезоруженный не обязан противнику, который не нанес ему после его обезоружения удара, благодарностью; тот только выполнил свой долг.

318. Обезоруживший и не нанесший противнику удара не имеет права называть своего поступка доблестным, ни стремиться, основываясь на нем, добиться смягчения или замены какого-нибудь невыгодного для него условия дуэли.

319. После обезоружения одного из противников противники остаются на занимаемых ими местах в момент перерыва и возобновляют дуэль на том же месте, при соблюдении формальностей, употребляемых при начале дуэли.

Замена негодного оружия

320. При повреждении шпаги одного из противников дуэль прерывается и негодная шпага заменяется другой. В двух случаях замена производится различным образом: 1) противники пользуются личным оружием; 2) противники личным оружием не пользуются, и пара шпаг выбрана по жребию.

321. Когда оба противника пользуются личным оружием, сломанная или погнутая шпага заменяется другой из той же пары.

322. При вторичной поломке шпаги из одной и той же пары дуэль временно прерывается, до замены приведенной в негодность пары другой парой шпаг, или дуэль может продолжаться, при согласии противника, чьи обе шпаги приведены в негодность, пользоваться оставшейся шпагой из пары его противника.

Офицер Конногвардейского полка

1830-е гг. Литография

323. Когда противники личным оружием не пользуются и пара шпаг выбрана по жребию, причем секунданты противных сторон привезли по паре шпаг, неизвестных противникам, то при приведении в негодность одной шпаги, разрозненной парой шпаг не пользуются, а берут пару, на которую жребий в начале дуэли не пал.

324. В случае вторичной поломки дуэль откладывается, если в протоколе не было условия, что при приведении в негодность двух шпаг различных пар противники будут пользоваться оставшимися двумя шпагами, причем выбор шпаг решается или по жребию, или каждый из противников пользуется оружием, привезенным его секундантами.

325. Если шпага сломалась или согнулась, секунданты производят вторичный осмотр противников, чтобы не было сомнений, что повреждение шпаги произошло не из-за постороннего предмета, задержавшего острие шпаги.

326. Отказ одного из противников подвергнуться осмотру, прекращает дуэль, причем этот отказ заносится в протокол и влечет за собою законные последствия, по §§ 363–368.

XXXIII

Падение

327. Дуэль прерывается при падении одного из противников.

328. Руководитель или секунданты обязаны немедленно прервать дуэль при падении одного из противников.

329. При падении одного из противников другой обязан немедленно остановиться и отступить на два шага, стать в оборонительное положение не нанося удара, не ожидая для этого вмешательства секундантов.

330. Дуэль прерывается лишь тогда, когда падающий коснулся земли, но она продолжается, если один из противников споткнулся.

331. Поражать упавшего противника есть бесчестный поступок, влекущий за собой законные последствия, по §§ 363–368.

332. Притворное падение не допускается; это бесчестный поступок, влекущий за собой законные последствия, по §§ 363–368.

333. Противники не имеют права употреблять, без оговорки в протоколе, приема, становиться на колено или пригибаться к земле упираясь в нее рукой, а другой поражать противника.

334. После падения одного из противников, противники остаются на занимаемых ими местах в момент перерыва и возобновляют дуэль на том же месте при соблюдении формальностей, употребляемых при начале дуэли.

XXXIV

Нанесение поранения

335. Дуэль прерывается при нанесении одному из противников поранения.

336. Руководитель или секунданты обязаны немедленно прервать дуэль, как только они заметят, что одному из противников нанесена хотя бы малейшая рана.

337. Ранивший своего противника обязан немедленно остановиться и, отступив два шага, стать в оборонительное положение, не нанося удара и не ожидая для этого вмешательства секундантов, заявить, что ранил противника.

338. Противник, нанесший или стремящийся нанести удар противнику после своего заявления о нанесении поранения, совершает бесчестный поступок, влекущий за собой законные последствия, по §§ 363–368.

339. Раненый обязан немедленно отступить назад, не ожидая вмешательства секундантов и заявить, что ранен, причем после такого заявления раненый не имеет права нападать на противника, а только защищаться.

340. Противник, нанесший или стремящийся нанести удар противнику после своего заявления о получении поранения, совершает бесчестный поступок, влекущий за собой законные последствия, по §§ 363–368.

341. При желании раненого продолжать дуэль компетенции врачей предоставляется решение вопроса о допустимости ее продолжения.

342. При продолжении дуэли раненый, в зависимости от тяжести полученной раны, имеет право просить, при непрерывной дуэли, перерывов для отдыха.

343. Руководитель следит за состоянием раненого и, при значительной слабости, ставящей раненого в слишком неравные условия с противником, окончательно прекращает дуэль.

344. После нанесения одному из противников раны, противники, при продолжении дуэли, не сохраняют занимаемые ими в момент нанесения поранения места, а отводятся секундантами в центр поля.

XXXV

Обязанности секундантов и противников в момент перерыва или прекращения дуэли

345. При истечении срока схватки при периодической дуэли, при обезоружении, падении или нанесении раны одному из противников секунданты обязаны немедленно прервать дуэль командой: «стойте», прибегая в случае необходимости к активному вмешательству.

346. Противники обязаны немедленно прекратить дуэль по команде секундантов «стойте».

347. Никакое обстоятельство не может им помешать немедленно остановиться и исполнить приказание, и никакие отговорки не принимаются в расчет.

348. В первом из вышеуказанных случаев, при истечении времени схватки, противники обязаны продолжать дуэль до команды секундантов, так как право определять и проверять продолжительность схваток принадлежит исключительно секундантам.

349. В остальных случаях, при обезоружении, падении или нанесении раны одному из противников противники обязаны прекратить дуэль по собственной инициативе, не ожидая вмешательства или команды секундантов.

350. При перерыве дуэли по команде или по собственной инициативе оба противника, и каждый в отдельности, обязаны быстро отступить, сохраняя оборонительное положение, не нападая, а только парируя и отражая удары в том случае, если противник продолжает нападать, до вмешательства секундантов, которые обязаны немедленно прервать дуэль.

351. Противник, обезоруженный или раненный, обязан немедленно отступить, оставляя возможно большее расстояние между собою и противником, причем такое отступление отнюдь не может считаться бегством.

XXXVI

Действия противников, недопустимые по дуэльному праву при дуэли на шпагах, и их законные последствия

352. При дуэли на шпагах следующие поступки не допускаются дуэльным правом, считаются бесчестными и влекут за собой законные последствия:

353. Нанесение противнику удара до команды о начале дуэли.

354. Нанесение противнику удара после команды руководителя или секундантов о прекращении дуэли.

355. Нанесение удара противнику, лишенному оружия.

Окрестности Петербурга

Литография. Середина XIX в.

356. Нанесение противнику удара после его падения или заявления об обезоружении или получении раны, причем он перестал или был лишен возможности нападать или защищаться.

357. Нанесение противнику удара после заявления противника, ранившего или обезоружившего другого, об обезоружении или нанесении раны, если, вследствие этого заявления, обезоруженный или раненный противник перестал нападать или защищаться.

358. Нанесение обезоруженным (при искривлении шпаги) или раненным противником удара после своего заявления об обезоружении или получении раны, если, вследствие этого заявления, другой противник перестал нападать или защищаться.

359. Нанесение действительно обезоруженным (при искривлении шпаги) или действительно раненным противником удара после заявления обезоружившего или ранившего его об обезоружении или нанесении раны противнику, если, вслед за своим заявлением, заявивший перестал нападать или защищаться.

360. Если же противник ошибочно заявил об обезоружении или нанесении раны другому противнику, причем в действительности последний не был ни обезоружен, ни получил поранения, то последний имеет право продолжать нападать и защищаться.

361. Парирование удара шпаги свободной рукой и нанесение вслед за этим удара противнику.

362. Ложное падение и нанесение вслед за этим удара противнику.

Законные последствия нарушений дуэльного права

363. При совершении одним из противников одного из десяти вышеуказанных нарушений дуэльного права — бесчестного поступка, он подвергается нижеуказанным законным последствиям:

364. Дуэль прекращается.

365. Секунданты противной стороны, стоящие рядом с ним, имеют право заколоть противника, совершившего нарушение, шпагой, которой они вооружены.

366. Совершенный поступок рассматривается как простое убийство или попытка к тому, и дело передается судебным властям.

367. Секунданты составляют протокол с обозначением совершенного поступка и извещают о нем, посылая копию протокола, членов корпорации, места служения или общества, в котором состоял совершивший нарушение.

368. Совершивший нарушение лишается права вызова и подвергается последствиям, указанным в §§ 127, 128, 129.

 

Из романа Ф. М. Достоевского «Бесы»

(начало 1870-х годов)

Поединок

I

На другой день, в два часа пополудни, предположенная дуэль состоялась. Быстрому исходу дела способствовало неукротимое желание Артемия Павловича Гаганова драться во что́ бы ни стало. Он не понимал поведения своего противника и был в бешенстве. Целый уже месяц он оскорблял его безнаказанно и все еще не мог вывести из терпения. Вызов ему был необходим со стороны самого Николая Всеволодовича, так как сам он не имел прямого предлога к вызову. В тайных же побуждениях своих, то-есть просто в болезненной ненависти к Ставрогину за фамильное оскорбление четыре года назад он почему-то совестился сознаться. Да и сам считал такой предлог невозможным, особенно в виду смиренных извинений, уже два раза предложенных Николаем Всеволодовичем. Он положил про себя, что тот бесстыдный трус; понять не мог, как тот мог снести пощечину от Шатова; таким образом и решился наконец послать то необычайное по грубости своей письмо, которое побудило наконец самого Николая Всеволодовича предложить встречу. Отправив накануне это письмо и в лихорадочном нетерпении ожидая вызова, болезненно рассчитывая шансы к тому, то надеясь, то отчаиваясь, он на всякий случай еще с вечера припас себе секунданта, а именно Маврикия Николаевича Дроздова, своего приятеля, школьного товарища и особенно уважаемого им человека. Таким образом Кириллов, явившийся на другой день поутру в девять часов с своим поручением, нашел уже почву совсем готовую. Все извинения и неслыханные уступки Николая Всеволодовича были тотчас же с первого слова и с необыкновенным азартом отвергнуты. Маврикий Николаевич, накануне лишь узнавший о ходе дела, при таких неслыханных предложениях открыл было рот от удивления и хотел тут же настаивать на примирении, но заметив, что Артемий Павлович, предугадавший его намерения, почти затресся на своем стуле, смолчал и не произнес ничего. Если бы не слово, данное товарищу, он ушел бы немедленно; остался же в единственной надежде помочь хоть чем-нибудь при самом исходе дела. Кириллов передал вызов; все условия встречи, обозначенные Ставрогиным, были приняты тотчас же буквально, без малейшего возражения. Сделана была только одна прибавка, впрочем очень жестокая, именно: если с первых выстрелов не произойдет ничего решительного, то сходиться в другой раз; если не кончится ничем и в другой, сходиться в третий. Кириллов нахмурился, поторговался насчет третьего раза, но не выторговав ничего, согласился, с тем однако ж что «три раза можно, а четыре никак нельзя». В этом уступили. Таким образом в два часа пополудни и состоялась встреча в Брыкове, то-есть в подгорной маленькой рощице между Скворешниками с одной стороны и фабрикой Шпигулиных с другой. Вчерашний дождь перестал совсем, но было мокро, сыро и ветрено. Низкие мутные разорванные облака быстро неслись по холодному небу; деревья густо и перекатно шумели вершинами и скрипели на корнях своих; очень было грустное утро.

Гаганов с Маврикием Николаевичем прибыли на место в щегольском шарабане парой, которым правил Артемий Павлович; при них находился слуга. Почти в ту же минуту явились и Николай Всеволодович с Кирилловым, но не в экипаже, а верхами и тоже в сопровождении верхового слуги. Кириллов, никогда не садившийся на коня, держался в седле смело и прямо, прихватывая правою рукой тяжелый ящик с пистолетами, который не хотел доверить слуге, а левою, по неуменью, беспрерывно крутя и дергая поводья, отчего лошадь мотала головой и обнаруживала желание встать на дыбы, что впрочем нисколько не пугало всадника. Мнительный, быстро и глубоко оскорблявшийся Гаганов почел прибытие верховых за новое себе оскорбление, в том смысле, что враги слишком, стало быть, надеялись на успех, коли не предполагали даже нужды в экипаже на случай отвоза раненого. Он вышел из своего шарабана весь желтый от злости и почувствовал, что у него дрожат руки, о чем и сообщил Маврикию Николаевичу. На поклон Николая Всеволодовича не ответил совсем и отвернулся. Секунданты бросили жребий: вышло пистолетам Кириллова. Барьер отмерили, противников расставили, экипаж и лошадей с лакеями отослали шагов на триста назад. Оружие было заряжено и вручено противникам.

Жаль, что надо вести рассказ быстрее и некогда описывать; но нельзя и совсем без отметок. Маврикий Николаевич был грустен и озабочен. Зато Кириллов был совершенно спокоен и безразличен, очень точен в подробностях принятой на себя обязанности, но без малейшей суетливости и почти без любопытства к роковому и столь близкому исходу дела. Николай Всеволодович был бледнее обыкновенного, одет довольно легко, в пальто и белой пуховой шляпе. Он казался очень усталым, изредка хмурился и нисколько не находил нужным скрывать свое непрятное расположение духа. Но Артемий Павлович был в сию минуту всех замечательнее, так что никак нельзя не сказать об нем нескольких слов совсем особенно.

II

Нам не случилось до сих пор упомянуть о его наружности. Это был человек большого роста, белый, сытый, как говорит простонародье, почти жирный, с белокурыми жидкими волосами, лет тридцати трех и пожалуй даже с красивыми чертами лица. Он вышел в отставку полковником, и если бы дослужился до генерала, то в генеральском чине был бы еще внушительнее и очень может быть, что вышел бы хорошим боевым генералом.

Нельзя пропустить, для характеристики лица, что главным поводом к его отставке послужила столь долго и мучительно преследовавшая его мысль о сраме фамилии, после обиды, нанесенной отцу его, в клубе, четыре года тому назад, Николаем Ставрогиным. Он считал по совести бесчестным продолжать службу и уверен был про себя, что марает собою полк и товарищей, хотя никто из них и не знал о происшествии. Правда, он и прежде хотел выйти однажды из службы, давно уже, задолго до обиды и совсем по другому поводу, но до сих пор колебался. Как ни странно написать, но этот первоначальный повод или лучше сказать позыв к выходу в отставку был манифест 19-го февраля об освобождении крестьян. Артемий Павлович, богатейший помещик нашей губернии, даже не так много и потерявший после манифеста, мало того, сам способный убедиться в гуманности меры и почти понять экономические выгоды реформы, вдруг почувствовал себя, с появления манифеста, как бы лично обиженным. Это было что-то бессознательное, в роде какого-то чувства, но тем сильнее, чем безотчетнее. До смерти отца своего он впрочем не решался предпринять что-нибудь решительное; но в Петербурге стал известен «благородным» образом своих мыслей многим замечательным лицам, с которыми усердно поддерживал связи. Это был человек уходящий в себя, закрывающийся. Еще черта: он принадлежал к тем странным, но еще уцелевшим на Руси дворянам, которые чрезвычайно дорожат древностью и чистотой своего дворянского рода и слишком серьезно этим интересуются. Вместе с этим он терпеть не мог русской истории, да и вообще весь русский обычай считал отчасти свинством. Еще в детстве его, в той специальной военной школе для более знатных и богатых воспитанников, в которой он имел честь начать и кончить свое образование, укоренились в нем некоторые поэтические воззрения; ему понравились замки, средневековая жизнь, вся оперная часть ее, рыцарство; он чуть не плакал уже тогда от стыда, что русского боярина времен Московского царства царь мог наказывать телесно, и краснел от сравнений. Этот тугой, чрезвычайно строгий человек, замечательно хорошо знавший свою службу и исполнявший свои обязанности, в душе своей был мечтателем. Утверждали, что он мог бы говорить в собраниях и что имеет дар слова; но однако он все свои тридцать три года промолчал про себя. Даже в той важной петербургской среде, в которой он вращался в последнее время, держал себя необыкновенно надменно. Встреча в Петербурге с воротившимся из-за границы Николаем Всеволодовичем чуть не свела его с ума. В настоящий момент, стоя на барьере, он находился в страшном беспокойстве. Ему все казалось, что еще как-нибудь не состоится дело, малейшее промедление бросало его в трепет. Болезненное впечатление выразилось в его лице, когда Кириллов, вместо того, чтобы подать знак для битвы, начал вдруг говорить, правда, для проформы, о чем сам заявил во всеуслышание:

— Я только для проформы; теперь, когда уже пистолеты в руках и надо командовать, не угодно ли в последний раз помириться? Обязанность секунданта.

Как нарочно Маврикий Николаевич, до сих пор молчавший, но с самого вчерашнего дня страдавший про себя за свою уступчивость и потворство, вдруг подхватил мысль Кириллова и тоже заговорил:

— Я совершенно присоединяюсь к словам господина Кириллова… эта мысль, что нельзя мириться на барьере — есть предрассудок, годный для французов… Да я и не понимаю обиды, воля ваша, я давно хотел сказать… потому что ведь предлагаются всякие извинения, не так ли?

Он весь покраснел. Редко случалось ему говорить так много и с таким волнением.

— Я опять подтверждаю мое предложение представить всевозможные извинения, — с чрезвычайною поспешностию подхватил Николай Всеволодович.

— Разве это возможно? — неистово вскричал Гаганов, обращаясь к Маврикию Николаевичу и в исступлении топнув ногой; — объясните вы этому человеку, если вы секундант, а не враг мой, Маврикий Николаевич (он ткнул пистолетом в сторону Николая Всеволодовича), — что такие уступки только усиление обиды! он не находит возможным от меня обидеться!.. Он позора не находит уйти от меня с барьера! За кого же он принимает меня после этого, в ваших глазах… а вы еще мой секундант! Вы только меня раздражаете, чтоб я не попал. — Он топнул опять ногой, слюня брызгала с его губ.

— Переговоры кончены. Прошу слушать команду! — изо всей силы вскричал Кириллов. — Раз! Два! Три!

Со словом три противники направились друг на друга. Гаганов тотчас же поднял пистолет и на пятом или шестом шаге выстрелил. На секунду приостановился и, уверившись, что дал промах, быстро подошел к барьеру. Подошел и Николай Всеволодович, поднял пистолет, но как-то очень высоко и выстрелил совсем почти не целясь. Затем вынул платок и замотал в него мизинец правой руки. Тут только увидели, что Артемий Павлович не совсем промахнулся, но пуля его только скользнула по пальцу, по суставной мякоти, не тронув кости; вышла ничтожная царапина. Кириллов тотчас же заявил, что дуэль, если противники не удовлетворены, продолжается.

— Я заявляю, — прохрипел Гаганов (у него пересохло горло), опять обращаясь к Маврикию Николаевичу, — что этот человек (он ткнул опять в сторону Ставрогина) выстрелил нарочно на воздух… умышленно… Это опять обида! Он хочет сделать дуэль невозможною!

— Я имею право стрелять как хочу, лишь бы происходило по правилам, — твердо заявил Николай Всеволодович.

— Нет, не имеет! Растолкуйте ему, растолкуйте! — кричал Гаганов.

— Я совершенно присоединяюсь к мнению Николая Всеволодовича, — возгласил Кириллов.

— Для чего он щадит меня? — бесновался Гаганов не слушая. — Я презираю его пощаду… Я плюю… Я…

— Даю слово, что я вовсе не хотел вас оскорблять, — с нетерпением проговорил Николай Всеволодович, — я выстрелил вверх потому, что не хочу более никого убивать, вас ли, другого ли, лично до вас не касается. Правда, себя я не считаю обиженным, и мне жаль, что вас это сердит. Но не позволю никому вмешиваться в мое право.

— Если он так боится крови, то спросите, зачем меня вызывал? — вопил Гаганов, все обращаясь к Маврикию Николаевичу.

— Как же вас было не вызвать? — ввязался Кириллов, — вы ничего не хотели слушать, как же от вас отвязаться!

— Замечу только одно, — произнес Маврикий Николаевич, с усилием и со страданием обсуждавший дело: — если противник заранее объявляет, что стрелять будет вверх, то поединок действительно продолжаться не может… по причинам деликатным и… ясным…

— Я вовсе не объявлял, что каждый раз буду вверх стрелять! — вскричал Ставрогин, уже совсем теряя терпение. — Вы вовсе не знаете, что у меня на уме и как я опять сейчас выстрелю… я ничем не стесняю дуэли.

— Коли так, встреча может продолжаться, — обратился Маврикий Николаевич к Гаганову.

— Господа, займите ваши места! — скомандовал Кириллов.

Опять сошлись, опять промах у Гаганова и опять выстрел вверх у Ставрогина. Про эти выстрелы вверх можно было бы и поспорить: Николай Всеволодович мог прямо утверждать, что он стреляет как следует, если бы сам не сознался в умышленном промахе. Он наводил пистолет не прямо в небо или в дерево, а все-таки как бы метил в противника, хотя впрочем брал на аршин поверх его шляпы. В этот второй раз прицел был даже еще ниже, еще правдоподобнее; но уже Гаганова нельзя было разуверить.

— Опять! — проскрежетал он зубами; — все равно! Я вызван и пользуюсь правом. Я хочу стрелять в третий раз… во что бы ни стало.

— Имеете полное право, — отрубил Кириллов. Маврикий Николаевич не сказал ничего. Расставили в третий раз, скомандовали; в этот раз Гаганов дошел до самого барьера, и с барьера, с двенадцати шагов, стал прицеливаться. Руки его слишком дрожали для правильного выстрела. Ставрогин стоял с пистолетом, опущенным вниз, и неподвижно ожидал его выстрела.

— Слишком долго, слишком долго прицел! — стремительно прокричал Кириллов; — стреляйте! стре-ляй-те! — Но выстрел раздался, и на этот раз белая пуховая шляпа слетела с Николая Всеволодовича. Выстрел был довольно меток, тулья шляпы была пробита очень низко; четверть вершка ниже, и все бы было кончено. Кириллов подхватил и подал шляпу Николаю Всеволодовичу.

— Стреляйте, не держите противника! — прокричал в чрезвычайном волнении Маврикий Николаевич, видя, что Ставрогин как бы забыл о выстреле, рассматривая с Кирилловым шляпу. Ставрогин вздрогнул, поглядел на Гаганова, отвернулся и уже безо всякой на этот раз деликатности выстрелил в сторону, в рощу. Дуэль кончилась. Гаганов стоял как придавленный. Маврикий Николаевич подошел к нему и стал что-то говорить, но тот как будто не понимал. Кириллов уходя снял шляпу и кивнул Маврикию Николаевичу головой; но Ставрогин забыл прежнюю вежливость; сделав выстрел в рощу, он даже и не повернулся к барьеру, сунул свой пистолет Кириллову и поспешно направился к лошадям. Лицо его выражало злобу, он молчал. Молчал и Кириллов. Сели на лошадей и поскакали в галоп.

 

В. Дурасов. Дуэльный кодекс. Часть четвертая

Дуэль на пистолетах

XXXV

Выбор места для дуэли

369. При дуэли на пистолетах место поединка должно быть выбрано секундантами до дуэли и упоминание о выборе должно быть сделано в протоколе переговоров.

370. При дуэли на пистолетах следует выбирать совершенно открытую местность, ровную, с твердой почвой.

371. Противники должны в равной мере терпеть от недостатков места, погоды и остальных внешних условий.

372. Места противников всегда распределяются по жребию.

XXXVI

Одежда противников

373. При дуэли на пистолетах противники имеют право оставаться в обыкновенной одежде предпочтительно темного цвета. Крахмальное белье и верхнее платье из плотной ткани не допускаются.

374. Перед началом дуэли противники снимают с себя медальоны, медали, бумажники, кошельки, ключи, пояса, помочи и т. д., то есть все, что может задержать пулю.

375. Противники, носящие пояс, бандаж или какую-нибудь иную хирургическую повязку, обязаны сделать заявление об этом до окончательного подписания протокола переговоров.

376. Секунданты устанавливают: 1) что повязка требуется состоянием здоровья; 2) что величина ее не превышает обыкновенных размеров.

377. Перед началом дуэли противники обязаны допустить секундантов противной стороны осмотреть их, с целью удостовериться в соблюдении вышеуказанных условий.

Секунданты обязаны всегда исполнять эту формальность.

XXXIX

Определение расстояний

378. Право выбора расстояний принадлежит при оскорблениях первой или второй степени секундантам и — оскорбленному при оскорблении действием.

379. При всех отдельных видах дуэлей на пистолетах существует минимальное и максимальное расстояние, разрешенное дуэльным правом.

380. Когда право выбора расстояний принадлежит секундантам, при разногласии относительно максимального и минимального расстояний обязательным является среднее расстояние.

381. Уменьшить минимальное расстояние имеют право противники только с обоюдного согласия и с согласия секундантов.

382. Увеличить максимальное расстояние ни противники, ни секунданты, даже с общего согласия, не имеют права, так как при таких условиях дуэль лишается серьезного смысла.

XXXX

Определение промежутка времени для обмена выстрелами противников

383. Право определения промежутка времени, в течение которого противники имеют право стрелять, принадлежит исключительно секундантам.

384. При всех видах дуэли на пистолетах секунданты должны определить заранее время, в течение которого противники обязаны обменяться выстрелами и по истечении которого они не имеют права стрелять.

Офицер Конногвардейского полка

1830-е гг. Литография

385. Существуют две системы для исчисления времени: 1) время считается с момента подачи команды; 2) время считается с момента первого выстрела.

386. При дуэли на месте по команде, на месте по желанию и на месте с последовательными выстрелами возможно применение исключительно первой системы. При дуэли с приближением без остановки, с остановкой и по параллельным линиям возможно применение обеих систем.

387. Если один из противников не выстрелил в определенный срок, то он теряет право на выстрел.

388. Если оба противника не выстрелили в определенный срок, то дуэль прерывается и снова возобновляется сначала, при соблюдении всех формальностей.

XXXXI

Выбор пистолетов

389. При дуэли на пистолетах существуют две системы для выбора пистолетов: 1) противники пользуются своим личным оружием; 2) противники личным оружием не пользуются.

390. В первом случае каждый противник привозит свою пару пистолетов и ею пользуется.

391. Во втором случае секунданты противных сторон привозят по паре пистолетов, неизвестных противникам, и выбор пары пистолетов решается по жребию.

392. Право пользования личным оружием принадлежит оскорбленному действием, с условием разрешить противнику пользоваться тем же правом.

Николай I со свитой у Конногвардейского манежа.

Литография. Середина XIX в.

393. При оскорблениях первой или второй степени секунданты определяют способ выбора пистолетов; они, с обоюдного согласия, имеют право решить выбор пистолетов по жребию или предоставить противникам право пользоваться личным оружием.

394. Если каждый из противников пользуется своим личным оружием, то обе пары пистолетов могут не быть совершенно одинаковыми, но их калибр должен быть одинаков, пистолеты обеих пар должны быть нарезные или гладкоствольные, и обе пары должны быть с прицелом или без него.

395. Если противники не пользуются личным оружием и выбор пары пистолетов решается по жребию, то пистолеты каждой пары должны быть совершенно одинаковыми.

396. Противник, на оружие которого не пал жребий, выбирает любой пистолет из пары, предназначенной по жребию для дуэли.

397. Право выбора пистолета принадлежит также тому, кто не привез своих пистолетов на поле поединка и должен пользоваться оружием противника.

XXXXII

Свойства пистолетов, необходимые для годности для дуэли

398. Пистолеты должны быть обыкновенного образца, то есть соответствовать ряду нижеуказанных условий.

399. В противном случае секунданты противника имеют право отказаться от данной пары пистолетов и требовать, в интересах своего доверителя, употребления обыкновенных пистолетов нормального и принятого образца.

400. От пистолетов, плохо сделанных и неудобных для употребления, секунданты противной стороны имеют право отказаться.

401. Пистолеты должны быть одноствольные, не центрального боя, а заряжающиеся с дула.

402. Пистолеты могут быть гладкие или нарезные.

403. Пистолеты могут быть с прицелом или без прицела.

XXXXIII

Заряжение пистолетов

404. Заряжение пистолетов производится всегда перед самой дуэлью на поле поединка.

405. Заряжение пистолетов может производиться двояким образом: 1) пистолеты заряжаются секундантами; 2) пистолеты заряжаются посторонним лицом, специально приглашенным для этого (редко употребляемый способ).

406. Выбор способа заряжения пистолетов зависит от секундантов.

Пистолеты заряжают секунданты

407. Когда заряжение пистолетов производится секундантами, то различают два случая: 1) противники пользуются личным оружием; 2) противники личным оружием не пользуются.

408. Когда противники пользуются своим личным оружием, секунданты каждого из противников заряжают друг перед другом пистолет своего доверителя.

409. Когда противники личным оружием не пользуются, секунданты каждого противника заряжают один из пистолетов.

410. Секунданты заряжают пистолеты друг перед другом, употребляя при этом одну и ту же меру и взаимно проверяя точность зарядов.

411. Секунданты, с общего согласия, имеют право предоставить одному из секундантов, избранному единогласно или по жребию, право заряжать пистолеты.

Пистолеты заряжает постороннее лицо

412. Когда заряжение пистолетов производится посторонним лицом, то все четыре секунданта должны присутствовать при заряжении и контролировать действия заряжающего лица.

XXXXIV

Виды дуэлей на пистолетах

413. Дуэлей на пистолетах существует шесть различных видов: дуэль на месте по команде, дуэль на месте по желанию, дуэль на месте с последовательными выстрелами, дуэль с приближением, дуэль с приближением и остановкой, дуэль с приближением по параллельным линиям.

Дуэль на месте по команде

414. При дуэли на месте по команде противники становятся на расстоянии от 15 до 30 шагов друг от друга, держа пистолеты вертикально дулом вниз или вверх.

415. По команде «раз» противники поднимают или опускают пистолеты и имеют право стрелять до команды «три».

416. Между каждой командой «раз, два, три» промежуток в одну секунду.

417. По команде «три» противники теряют право стрелять и секунданты обязаны прекратить дуэль.

Дуэль на месте по желанию

418. При дуэли на месте по желанию противники становятся на расстоянии от 15 до 30 шагов друг от друга, держа пистолеты вертикально дулом вниз или вверх.

419. По команде «стреляйте» противники имеют право поднять или опустить пистолеты и обменяться выстрелами в течение одной минуты с момента подачи команды. Иногда противников ставят спиной друг к другу и они имеют право обернуться только после команды «стреляйте».

420. По истечении минуты с момента подачи команды противники теряют право стрелять и секунданты обязаны прекратить дуэль.

421. Раненый противник имеет право стрелять в течение 30 секунд с момента нанесения ему раны.

Дуэль на месте с последовательными выстрелами

422. При дуэли с последовательными выстрелами противники становятся на расстоянии от 15 до 30 шагов друг от друга, держа пистолеты вертикально дулом вниз или вверх.

423. При этом виде дуэли один из противников стреляет первым, другой вторым.

424. Право первого выстрела определяется исключительно по жребию.

425. По команде «стреляйте» противник, стреляющий первым, имеет право стрелять в течение 30 секунд с момента подачи команды, а его противник должен ждать выстрела совершенно неподвижно.

426. При выстреле противника, стреляющего вторым, соблюдаются те же условия.

427. По истечении 30 секунд с момента подачи команды противники теряют право стрелять и секунданты обязаны прекратить дуэль.

428. Раненый противник имеет право стрелять в течение одной минуты с момента подачи команды.

Дуэль с приближением

429. При дуэли с приближением противники становятся на расстоянии от 35 до 45 шагов друг от друга; секунданты проводят между ними две линии, на расстоянии от 15 до 25 шагов одна от другой, называемые барьерами, причем каждая из них на расстоянии 10 шагов от мест противников.

430. Каждый из противников независимо от другого имеет право, но не обязан, идти прямо навстречу противнику на десять шагов вперед до барьера, держа пистолет вертикально дулом вниз или вверх. Другой противник, в свою очередь, имеет право идти вперед или стоять на месте.

Петергоф. Вид на Бабигон

Литография П. Бореля. 1853 г.

431. Оба противника имеют право стрелять после команды «сближаться», когда им заблагорассудится, но второй выстрел должен последовать в течение 30 секунд с момента первого выстрела, или, по другой системе, оба выстрела должны последовать в течение одной минуты с момента команды «сближаться».

432. Противники не имеют права стрелять на ходу и противник, желающий стрелять, обязан остановиться и только тогда имеет право поднять или опустить пистолет и прицелиться.

433. Противники имеют право остановиться и прицелиться, не стреляя, и после остановки вновь продолжать идти вперед, держа пистолет дулом вниз или вверх.

434. Противник, выстреливший первым, обязан ждать выстрела своего противника совершенно неподвижно, на месте, с которого он стрелял.

435. Противник, стреляющий вторым, имеет право приближаться до барьера к противнику, выстрелившему первым.

436. Раненный первым выстрелом имеет право стрелять в противника, который не обязан приближаться к нему, в течение одной минуты с момента получения раны.

437. По истечении 30 секунд с момента первого выстрела противник, стреляющий вторым, теряет право стрелять, или, по другой системе, по истечении одной или двух минут с момента подачи команды оба противника теряют право стрелять и секунданты обязаны прекратить дуэль.

Дуэль с приближением и остановкой

438. При дуэли с приближением и остановкой противники становятся на расстоянии от 35 до 45 шагов друг от друга; секунданты проводят между ними две линии, на расстоянии от 15 до 25 шагов одна от другой, называемые барьерами, причем каждая из них на расстоянии 10 шагов от мест противников.

439. Каждый из противников независимо от другого имеет право, но не обязан, идти зигзагообразно навстречу другому на десять шагов вперед до барьера, не отходя более чем на два аршина с каждой стороны от прямой линии, соединяющей его место с местом противника, причем противники имеют право опускать пистолеты и прицеливаться на ходу. Другой противник, в свою очередь, имеет право идти вперед или стоять на месте.

440. Оба противника имеют право стрелять после команды «сближаться», когда им заблагорассудится, но второй выстрел должен последовать в течение 30 секунд с момента первого выстрела, или, по другой системе, оба выстрела должны последовать в течение одной или двух минут с момента команды «сближаться».

441. Противники имеют право стрелять на ходу и противник, желающий стрелять, не обязан остановиться, но имеет право остановиться и прицелиться, не стреляя, и после остановки вновь продолжать идти вперед.

442. После первого выстрела оба противника обязаны немедленно остановиться и не имеют права подвигаться вперед.

443. Противник, выстреливший первым, обязан ждать выстрела своего противника совершенно неподвижно на месте, с которого он стрелял.

444. По истечении 30 секунд с момента первого выстрела противник, стреляющий вторым, теряет право стрелять, или, по другой системе, по истечении одной или двух минут с момента подачи команды оба противника теряют право стрелять и секунданты обязаны прекратить дуэль.

445. Раненный первым выстрелом имеет право стрелять в противника в течение одной минуты с момента получения раны.

Дуэль с приближением по параллельным линиям

446. При дуэли по параллельным линиям секунданты проводят на поле поединка две параллельные линии на расстоянии 15 шагов одна от другой и длиною от 25 до 35 шагов каждая.

447. Противники становятся на противоположных концах двух различных параллельных линий.

448. Каждый из противников, независимо один от другого, имеет право, но не обязан идти навстречу противнику по намеченным параллельным линиям, держа пистолет вертикально дулом вверх, сближаясь вследствие этого в известный момент до 15 шагов со своим противником, который, в свою очередь, имеет право идти вперед или стоять на месте.

449. Оба противника имеют право стрелять после команды «сближаться» когда им заблагорассудится, но второй выстрел должен последовать в течение 30 секунд с момента первого выстрела, или, по другой системе, оба выстрела должны последовать в течение одной или двух минут с момента подачи команды «сближаться».

450. Противники не имеют права стрелять на ходу и противник, желающий стрелять, обязан остановиться и только тогда имеет право опустить пистолет и прицелиться. Противники имеют право остановиться и прицелиться не стреляя, и после остановки вновь продолжить идти вперед, держа пистолет дулом вверх.

451. Противник, стрелявший первым, обязан ждать выстрела своего противника совершенно неподвижно на месте, с которого он стрелял.

452. Противник, стреляющий вторым, имеет право приближаться к противнику, выстрелившему первым.

453. По истечении 30 секунд с момента первого выстрела противник, стреляющий вторым, теряет право стрелять, или, по другой системе, по истечении одной или двух минут с момента подачи команды оба противника теряют право стрелять и секунданты обязаны прекратить дуэль.

454. Раненный первым выстрелом имеет право стрелять в противника, который не обязан приближаться к нему, в течение одной минуты с момента получения раны.

XXXXV

Руководитель дуэли

455. При дуэли на пистолетах необходим руководитель дуэли, подающий команду.

456. Право выбора руководителя дуэли принадлежит исключительно секундантам, а не противникам.

457. Существуют две системы для выбора руководителя дуэли, причем указание об избранной системе должно быть сделано в протоколе. По первой системе, руководитель избирается из числа секундантов, по второй — руководителем должно быть постороннее лицо.

458. По первой системе, если все секунданты лица опытные, они вручают руководство дуэлью старшему по возрасту из своей среды и он берет в помощники старшего секунданта противной стороны.

459. Если среди секундантов имеются лица малоопытные, они вручают обязанность руководителя наиболее опытному из них.

460. В случае разногласия между секундантами выбор руководителя решается по жребию.

461. По второй системе, руководитель дуэли избирается не из числа секундантов и должен быть постороннее лицо.

462. Руководитель избирается на следующих условиях: 1) руководитель одобряет условия, занесенные в протокол встречи и обязуется их выполнить; 2) руководитель сохраняет все данные условия и не вносит никаких изменений; 3) руководитель разделяет обязанности и ответственность секундантов.

XXXXVI

Начало дуэли

463. Руководитель дуэли указывает каждому секунданту его роль и, если он избран из числа секундантов, назначает себе помощника.

464. Руководитель отмеряет расстояния и определяет по жребию места противников.

465. Если противники употребляют личное оружие, руководитель определяет готовность обеих пар пистолетов.

466. Если противники не употребляют личное оружие, руководитель определяет по жребию пару пистолетов для дуэли.

467. Младшие секунданты отводят противников на места, доставшиеся им по жребию.

468. Руководитель дуэли становится сбоку от противников, на равном расстоянии от каждого из них, в десяти шагах от линии, соединяющей противников. Секундант, исполняющий обязанность его помощника, становится с противоположной стороны и на таком же расстоянии от противников.

Петергоф. Итальянский фонтан

Гравюра по рисунку С. Щедрина. 1800-е гг.

469. Остальные два секунданта становятся в 15 шагах от противников таким образом, чтобы около каждого из противников был секундант противной стороны.

470. Если руководитель дуэли выбран не из числа секундантов, то руководитель дуэли занимает то же место, помощника он не имеет. Около каждого из противников в 15 шагов расстояния становятся оба секунданта противной стороны, один справа, другой слева.

471. Все секунданты и распорядитель вооружены пистолетами.

472. Когда все встанут на свои места, руководитель дуэли берет пару заряженных пистолетов, предназначенных для дуэли, подвергает их быстрому вторичному осмотру, показывает секундантам, и, удостоверившись взглядом, что каждый на своем месте, обращается к противникам со следующим напоминанием: «Господа, вам известны условия дуэли, вы их подписали и одобрили. Я напоминаю вам, что, когда я отдам вам пистолеты, честь обязывает вас не делать никаких движений до моей команды „начинайте“. Точно так же вы должны немедленно опустить пистолеты по команде „стой“». Произнеся эти слова, он отдает пистолеты противникам, которые обязаны держать их дулом вверх.

473. Совершив это и окинув быстрым взглядом позицию противников и секундантов, руководитель отходит на свое место и, спросив противников, готовы ли они, и получив на это утвердительный ответ, следя по часам, подает команду о начале дуэли.

474. После начала дуэли секунданты не остаются пассивными, предоставляя одному руководителю заботу распоряжаться дуэлью по своему усмотрению.

Руководитель дуэли назначается только затем, чтобы объяснить руководство и тем избежать замешательства.

Павловский парк.

Литография по рисунку В. Садовникова. 1830-е

475. Права секундантов и руководителя, как и ответственность, — равны: избранные для установления условий, закрепляемых протоколом, они равно обязаны наблюдать и за выполнением их.

476. Если руководитель дуэли уклонится от правил, долг и обязанность секундантов поправить его.

XXXXVII

Количество выстрелов

477. Каждый из шести законных видов дуэли на пистолетах, как законченное целое, состоит всегда из обмена противников двумя выстрелами.

478. С обоюдного согласия противники имеют право согласиться повторять известный, только один и тот же, вид дуэли два или три раза или повторять его до нанесения одному из противников смертельной раны.

479. При повторении дуэли одна должна немедленно следовать за другой, но с соблюдением каждый раз обязательных формальностей.

480. Условие повторяемости дуэли должно быть обязательно занесено в протокол; в противном случае секунданты обязаны не допустить продолжения дуэли после обмена двумя выстрелами.

Осечка

481. Осечка считается в одном случае за произведенный выстрел, в другом не считается за выстрел.

482. Осечка считается за выстрел в тех случаях, когда исчисление времени начинается с момента подачи команды, и в данном случае противник, пистолет которого дал осечку, считается сделавшим выстрел.

483. Осечка не считается за выстрел в тех случаях, когда исчисление времени начинается с момента первого выстрела и при дуэли с последовательными выстрелами, и противник, пистолет которого дал осечку, имеет право требовать перезаряжения.

484. В том случае, когда осечка не считается за выстрел, если осечку дал пистолет противника, стрелявшего первым, то он обязан заявить об этом и руководитель обязан немедленно прервать дуэль и перезарядить пистолет, после чего дуэль возобновляется сначала с соблюдением всех обязательных формальностей.

485. В том случае, когда осечка не считается за выстрел, если осечку дал пистолет противника, стрелявшего вторым, то руководитель обязан перезарядить пистолет и предоставить противнику заранее определенный законный срок для права выстрела.

XXXXVIII

Выстрел в воздух

486. Стрелять в воздух имеет право противник, стреляющий вторым.

487. Противник, выстреливший первым в воздух, в случае если его противник не ответит на его выстрел или также выстрелит в воздух, считается уклонившимся от дуэли и подвергается всем законным последствиям такого поступка.

488. Другой противник, стреляющий вторым, имеет полное право ответить на первый выстрел противника, обращенный в воздух, действительным выстрелом, причем в таком случае дуэль считается истекшей по дуэльным законам и противник, выстреливший первым в воздух, не подвергается законным последствиям.

XXXXIX

Действия противников, недопустимые по дуэльному праву при дуэли на пистолетах, и их законные последствия

489. При дуэли на пистолетах следующие поступки не допускаются дуэльным правом, считаются бесчестными и влекут за собой законные последствия:

490. Выстрел одного из противников, сделанный хотя бы за секунду до команды о начале дуэли или после команды об окончании.

491. Какое-нибудь восклицание одного из противников в течение дуэли, исключая невольного восклицания в момент получения раны и заявления об осечке.

492. Какие-нибудь резкие телодвижения противника, выстрелившего первым, ожидающего выстрела противника.

Законные последствия нарушений дуэльного права

493. При совершении одним из противников одного из вышеуказанных нарушений дуэльного права — бесчестного поступка, он подвергается нижеуказанным законным последствиям:

494. Дуэль прекращается.

495. Секунданты противной стороны, стоящие рядом с ним, имеют право застрелить противника, совершившего нарушение.

496. Совершенный поступок рассматривается как простое убийство или попытка к тому, и дело передается судебным властям.

497. Секунданты составляют протокол с обозначением совершенного поступка и извещают о нем, посылая копию протокола, членов корпорации, места служения или общества, в котором состоял совершивший нарушение.

498. Совершивший нарушение лишается права вызова и подвергается последствиям, указанным в §§ 127, 128, 129.

 

В. Дурасов. Дуэльный кодекс. Часть пятая

Дуэль на саблях

499. Хотя дуэль на саблях принадлежит к числу законных дуэлей, но употребляется редко, и оскорбитель имеет право отказаться от нее без определения суда чести и оскорбленный обязан избрать другой законный род оружия для дуэли.

500. Условия дуэли на саблях одинаковы с условиями дуэли на шпагах. Единственное различие заключается в том, что дуэль данного рода оружия может происходить на прямых или кривых саблях. В первом случае противники могут рубить и колоть, во втором — только рубить.

 

Военно-судное дело о дуэли поручика Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтова с бароном де Барантом

ДЕЛО

Штаба Отдельного Гвардейского корпуса Отделения Аудиториатского

О поручике Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтове, преданном Военному суду за произведенную им с французским подданным Барантом дуэль и необъявление о том в свое время Начальства

Начато 10 марта 1840 года

Кончено 20 апреля 1840 года

На 66 листах [67]

От Начальника Штаба Отдельного Гвардейского корпуса.

По Дежурству. Отделение Обер-аудитора.

10 марта 1840 года. N 1967. В С.-Петербурге

С.-Петербургскому Коменданту,

г. генерал-майору Захаржевскому.

Л.-Гв. Гусарского полка поручик Лермонтов, за произведенную им, по собственному его сознанию, дуэль и за недонесение о том тотчас своему Начальству, по повелению Его Императорского Высочества Командира корпуса, предан, сего числа, Военному суду при Гвардейской Кирасирской дивизии, арестованным.

Сделав надлежащее распоряжение о суждении поручика Лермонтова, я имею честь препроводить при сем к Вашему Превосходительству, означенного офицера, для содержания под арестом при С.-Петербургском Ордонанс-гаузе.

Приказ. По Отдельному Гвардейскому корпусу.

11-го марта 1840 года. N 38-й. В С.-Петербурге

Л.-Гв. Гусарского полка поручик Лермонтов, за произведенную им, по собственному его сознанию, дуэль, и за недонесение о том тотчас своему Начальству, — предается Военному суду при Гвардейской Кирасирской дивизии, арестованным.

Его Императорскому Величеству

Командира Отдельного Гвардейского корпуса

Рапорт.

Л.-Гв. Гусарского полка поручик Лермонтов, за произведенную им, по собственному его сознанию, 18 числа прошедшего февраля, с французским подданным Барантом дуэль, и за недонесение о том тотчас своему Начальству, предан мною ныне Военному суду при Гвардейской Кирасирской дивизии, арестованным.

О чем Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше доношу.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

N 225. 11 марта 1840 года

Ваше Превосходительство, Милостивый Государь.

Получив от Вашего Превосходительства приказание объяснить Вам обстоятельства поединка моего с господином Барантом, честь имею донести Вашему Превосходительству, что 16-го февраля на бале у графини Лаваль господин Барант стал требовать у меня объяснения на счет будто мною сказанного, я отвечал, что все ему переданное несправедливо, но так как он был этим недоволен, то я прибавил, что дальнейшего объяснения давать ему не намерен, на колкий его ответ я возразил такою же колкостию, на что он сказал, что если б находился в своем отечестве, то знал бы как кончить это дело, тогда я ответил, что в России следуют правилам чести так же строго как и везде, и что мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно. Он меня вызвал, мы условились и расстались. 18-го числа в воскресенье, в 12 часов утра, съехались мы за Черною речкой на Парголовской дороге, его секундантом был француз, которого имени я не помню, и которого никогда до сего не видал, так как господин Барант почитал себя обиженным, то я предоставил ему выбор оружия, он избрал шпаги, но с нами были так же и пистолеты. Едва успели мы скрестить шпаги, как у моей конец переломился, а он мне слегка оцарапал грудь. Тогда взяли мы пистолеты. Мы должны были стрелять вместе, но я немного опоздал. Он дал промах, а я выстрелил уже в сторону. После сего он подал мне руку и мы разошлись.

Вот, Ваше Превосходительство, подробный отчет всего случившегося между нами.

С истинною преданностию честь имею прибыть Вашего Превосходительства покорнейший слуга

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

От Начальника Штаба Отдельного Гвардейского корпуса.

Отделение Аудиториатское.

11 марта 1840 года. N 1989. В С.-Петербурге

Командиру Гвардейского Резервного

Кавалерийского корпуса г. генерал-адъютанту Кноррингу

Рапорт.

В дополнение отданного сего числа за N 38 по Гвардейскому корпусу приказа, о суждении Военным судом при Гвардейской Кирасирской дивизии, поручика Л.-Гв. Гусарского полка, Лермонтова, за произведенную им, по собственному его сознанию, 18-го числа прошедшего февраля с французским подданным Барантом дуэль и за недонесение о том тотчас своему Начальству, имею честь препроводить при сем к Вашему Превосходительству, подлинное о том письмо его Лермонтова, Командиру помянутого полка, генерал-майору Плаутину и покорнейше прошу, передать оное в Военно-судную Комиссию, которая будет учреждена над сим офицером, по вашему распоряжению; сам же Лермонтов, отправлен мною ныне к С.-Петербургскому Коменданту генерал-майору Захаржевскому для содержания под арестом при здешнем Ордонанс-гаузе.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

От Начальника Штаба Отдельного Гвардейского корпуса.

Отделение Аудиториатское.

11 марта 1840 года. N 2015. В С.-Петербурге

В Аудиториатский департамент Военного Министерства.

На основании Свода военно-уголовных постановлений 5-й части 2 книги, 247 статьи, имею честь уведомить оный Департамент, что поручик Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтов, по воле Его Императорского Высочества Командира Отдельного Гвардейского корпуса, предан Военному суду при Гвардейской Кирасирской дивизии, арестованным, за произведенную им, 18-го минувшего февраля, с французским подданным Барантом дуэль, и недонесение о том в то же время Начальству.

N 2014, в таковом же содержании, в Инспекторский департамент Военного Министерства.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

Генералу-от-инфантерии гр. Эссену. 14 марта N 239

Генералу-адъютанту Кноррингу. 15 марта N 2061

Корпусного Штаба N 4641

Получено 14 марта 1840 года

Полученное мною письмо от уволенного из Л.-Гв. Гусарского полка поручика Столыпина, бывшего секундантом при дуэли того полка поручика Лермонтова с бароном Барантом, я повергал на Высочайшее воззрение Государя Императора и Его Величеству благоугодно было повелеть мне препроводить оное к Вашему Императорскому Высочеству.

N 1320. 13-го марта 1840 года

Милостивый Государь, граф Александр Христофорович.

Несколько времени пред сим, Л.-Гв. Гусарского полка поручик Лермонтов, имел дуэль с сыном Французского посланника барона де Баранта. К крайнему прискорбию моему, он пригласил меня, как родственника своего, быть при том секундантом. Находя неприличным для чести офицера отказаться, я был в необходимости принять это приглашение. Они дрались, но дуэль кончилась без всяких последствий. Не мне принадлежащую тайну, я по тем же причинам не мог обнаружить пред правительством. Но несколько дней тому назад, узнав, что Лермонтов арестован и предполагая, что он найдет неприличным объявить, были ли при дуэли его секунданты и кто именно, — я долгом почел, в то же время явиться к Начальнику Штаба вверенного Вашему Сиятельству корпуса, и донести ему о моем соучастничестве в этом деле. До ныне однако я оставлен без объяснений. Может быть генерал Дубельт не доложил о том Вашему Сиятельству, или быть может и вы, граф, по доброте души своей умалчиваете о моей вине. Терзаясь затем мыслию, что Лермонтов будет наказан, а я, разделявший его проступок, буду предоставлен угрызениям своей совести, — спешу по долгу русского дворянина, принести Вашему Сиятельству, мою повинную. Участь мою я осмеливаюсь предать Вашему, граф, великодушию.

С глубочайшим почитанием имею честь быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

12 марта 1840 года

От Командира Корпуса. N 239. 14 марта 1840 года

С.-Петербургскому Военному генерал-губернатору,

г. генералу-от-инфантерии и кавалеру графу Эссену.

По дошедшему до Государя Императора сведению, что при происходившей 18 минувшего февраля дуэли, между поручиком JI.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым и французским подданным бароном де Барантом, находился секундантом со стороны поручика Лермонтова, уволенный из Л.-Гв. Гусарского полка и проживающий в С.-Петербурге поручик Столыпин, Его Императорское Величество Высочайше повелеть соизволил поручика Столыпина арестовать ныне же и считать прикосновенным к производимому над поручиком Лермонтовым по сему предмету военно-судному делу.

О каковой Высочайшей Воле, я имею честь сообщить Вашему Сиятельству, для зависящего от Вас распоряжения, насчет арестования поручика Столыпина.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

От Начальника Штаба.

N 2061. 15 марта 1840 года

Командиру Гвардейского Резервного Кавалерийского

корпуса г. генерал-адъютанту Кноррингу

Рапорт.

По воле Его Императорского Высочества Командира корпуса, представляя у сего к Вашему Превосходительству, доставленное ныне от генерал-адъютанта графа Бенкендорфа, письмо уволенного от службы из Л.-Гв. Гусарского полка поручика Столыпина, прикосновенного к делу, произошедшей 18 минувшего февраля между поручиком Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым и французским подданным бароном де Барантом дуэли, я имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство, приказать передать это письмо в Военно-судную Комиссию, над поручиком Лермонтовым учрежденную, для приобщения к делу, и вменить в обязанность сей Комиссии, дабы оная, о всех предметах, до г. де Баранта касающихся, не сносилась прямо с Французским посольством, но представляла о том по Начальству для доклада Его Императорскому Высочеству, и чтоб Комиссия начала это дело немедленно.

При сем долгом поставляю довести до сведения Вашего Превосходительства, что об арестовании поручика Столыпина, проживающего здесь, от Его Высочества сделано ныне же сношение с С.-Петербургским Военным генерал-губернатором графом Эссеном.

Штаб Отдельного Гвардейского корпуса.

По Дежурству.

Отделение Аудиториатское.

14 марта 1840 года. N 1917. В С.-Петербурге

Получено 15 марта 1840 года.

В Дежурство Гвардейской Кирасирской дивизии.

Для доклада Его Императорскому Высочеству Командиру корпуса, Гвардейский Штаб покорнейше просит оное дежурство доставить в штаб сего же числа сведение: кто именно из гг. штаб- и обер-офицеров назначены в состав Комиссии Военного суда, учрежденной над поручиком Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым?

Весьма нужное

Как означенная в сем отношении Военно-судная Комиссия учреждена при Кавалергардском Ее Величества полку, — то Дежурство Гвардейской Кирасирской дивизии покорнейше просит оный полк требуемые сведения доставить подписанием на сем же непременно с сим же посланным, без замедления.

N 764. 14 марта 1840 года

В Дежурство Гвардейской Кирасирской дивизии получено 14 марта и того же числа представлено в Штаб Отдельного Гвардейского корпуса.

К докладу г. Начальнику Штаба.

По Аудиториатскому отделению.

14 марта 1840 года. N 40. В С.-Петербурге

Имея честь представить при сем заготовленный мною рапорт к Командиру Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса генерал-адъютанту Кноррингу об уволенном от службы из Л.-Гв. Гусарского полка поручике Столыпине, прикосновенном к делу о бывшей между поручиком помянутого полка Лермонтовым и французским подданным бароном де Барантом дуэли, я обязываюсь доложить Вашему Превосходительству, что в состав комиссии Военного суда при Кавалергардском Ее Величества полку, по происшествию сему учрежденной, назначены: за презуса полковник Полетика; за асессоров: ротмистр Бетанкур, штабс-ротмистр князь Куракин, поручики Самсонов, Зиновьев, корнеты Булгаков и граф Апраксин.

Обер-аудитор Бобылев.

Корпусного Штаба N 4766.

Получено 16 марта 1840 года

Штаб Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса.

Отделение Обер-аудитора.

15 марта 1840 года. N 2007. В С.-Петербурге

Начальнику Штаба Отдельного Гвардейского корпуса,

господину генерал-адъютанту и кавалеру Веймарну.

От дежурного штаб-офицера майора Гечевича

Рапорт.

Вследствие рапорта Вашего Превосходительства к г. Корпусному командиру от 11 сего марта за N 1989, по случаю отсутствия Его Превосходительства, имею честь почтеннейше донести Вашему Превосходительству, что над преданным Военному суду, по приказу, отданному по Отдельному Гвардейскому корпусу от 11 числа сего месяца за N 38, Л.-Гв. Гусарского полка поручиком Лермонтовым, за произведенную им по собственному признанию 18 прошлого февраля дуэль, и за недонесение о том тотчас своему Начальству, Военно-судная Комиссия учреждена при Кавалергардском Ее Величества полку, в состав которой, назначены сего ж полка: за презуса полковник Полетика; за асессоров: ротмистр Бетанкур, штабс-ротмистр князь Куракин, поручики: Самсонов, Зиновьев, корнеты: Булгаков и Апраксин, а для производства дела полковой аудитор 13-го класса Лазарев. Первое же заседание имеет быть открыто завтра, т. е. 16-го числа.

Рапорт от Начальника Штаба Командиру Гвардейского Резервного

Кавалерийского корпуса, господину генерал-адъютанту Кноррингу

от 17-го марта с N 2172-м.

Имею честь довести до сведения Вашего Превосходительства к надлежащему распоряжению, что Его Императорское Высочество Командир корпуса приказать изволил: вменить в обязанность Военно-судной Комиссии, при Кавалергардском Ее Величества полку, над поручиком Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым учрежденной, чтоб оная сделала допрос, находившемуся секундантом при дуэли означенного офицера с Французским подданным бароном де Барантом, уволенному из помянутого полка поручику Столыпину, о том, каким образом происходила таковая дуэль, не предъявляя ему, Столыпину, при этом случае показания поручика Лермонтова.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

Отношение от Начальника Штаба С.-Петербургскому Коменданту,

господину генерал-майору Захаржевскому, от 17-го марта с N 2173-м.

Имею честь уведомить Ваше Превосходительство, к надлежащему распоряжению, что Его Императорскому Высочеству Командиру корпуса угодно, дабы уволенный из Л.-Гв. Гусарского полка, поручик Столыпин, бывший секундантом при дуэли, происходившей между поручиком помянутого полка Лермонтовым и французским подданным бароном де Барантом, содержался на гауптвахте, наиболее удаленной от места содержания Лермонтова, чтобы они не имели между собою никакого сношения, покорнейше прося Вас, Милостивый Государь, не оставлять меня уведомлением для доклада Его Высочеству, о том арестован ли поручик Столыпин, во исполнение Высочайшей Воли сообщенной Его Императорским Высочеством г-ну С.-Петербургскому Военному генерал-губернатору графу Эссену в отзыве от 14-го сего марта за N 239-м.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

К докладу г. Начальнику Штаба.

По Аудиториатскому отделению.

17 марта 1840 года. N 91. В С.-Петербурге

Имея честь представить при сем заготовленную мною, по приказанию Вашего Превосходительства, бумагу к С.-Петербургскому Коменданту, о содержании под арестом уволенного из Л.-Гв. Гусарского полка поручика Столыпина, я обязываюсь доложить, что поручик помянутого полка, Лермонтов, содержится при здешнем Ордонанс-гаузе, и как известно, что нет там особых приличных офицерских комнат, то по сему испрашивается разрешения Вашего Превосходительства, угодно ли будет приказать, перевести поручика Лермонтова на гауптвахту, или содержать при Ордонанс-гаузе?

Корпусного Штаба N 4941.

Получено 19 марта 1840 года

С.-Петербургский Комендант.

18 марта 1840 года. N 199. В С.-Петербурге

Начальнику Штаба Отдельного Гвардейского корпуса,

господину генерал-адъютанту и кавалеру Веймарну.

В следствие отношения Вашего Превосходительства за N 2173-м, честь имею уведомить, что во исполнение Высочайшей Воли, сообщенной мне в предписании г. С.-Петербургского Военного генерал-губернатора за N 214-м, отставной поручик Столыпин, арестован 15-го числа сего месяца, и содержится ныне под арестом в Главном Адмиралтействе; — поручик же Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтов из Ордонанс-гауза переведен на Арсенальный караул.

Действительному Тайному Советнику

графу Нессельроде. 23 марта. N 261

Корпусного Штаба N 5081.

Получено 22 марта 1840 года

Начальнику Штаба Отдельного Гвардейского корпуса,

господину генерал-адъютанту и кавалеру Веймарну.

Комиссии Военного суда, учрежденной при Кавалергардском

Ее Величества полку над поручиком JI.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым

Рапорт.

По производимому сею Комиссиею делу над помянутым подсудимым поручиком Лермонтовым, касательно произведенной им с сыном французского посланника при Дворе Его Императорского Величества, бароном Эрнестом де Барантом дуэли, нужно иметь от сего последнего некоторых объяснений, против показания поручика Лермонтова и о том, каким образом происходила дуэль и как она окончена; посему Военно-судная Комиссия, на основании полученного по команде отзыва Вашего Превосходительства к г. генерал-адъютанту Кноррингу от 15 сего марта за N 2061, для выиграния времени, приемлет честь представить при сем составленные в присутствии ее вопросы, для предложения чрез кого следует г. барону Эрнесту де Баранту и о последующем по сему распоряжении, не благоугодно ли будет Вашему Превосходительству, поставить в известность Комиссию.

N 5-й. 18-го марта 1840 года. В С.-Петербурге Аудитор 13 класса Лазарев.

От Его Высочества.

N 261. 23 марта 1840 года

Министру Иностранных дел

Действительному Тайному Советнику графу Нессельроде.

В следствие представления Комиссии Военного суда, учрежденной над поручиком Л.-Гв. Гусарского полка, Лермонтовым, имевшим здесь, незадолго перед сим, дуэль с французским подданным бароном Эрнестом де Барантом, — препровождая при сем к Вашему Сиятельству вопросные пункты, на французском языке, по которым необходимо нужно будет отобрать ответы от означенного иностранца, Я имею честь покорнейше просить Вас, сделать по предмету сему с кем следует, сношение, и по получении ответов г. де Баранта, не оставить прислать их ко мне, для передачи в помянутую Военно-судную Комиссию.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

Генерал-адъютанту Кноррингу

26 марта. N 272

Корпусного Штаба N 5297.

Получено 26 марта 1840 года

Милостивый Государь!

В следствие предписания Вашего Императорского Высочества от 22-го марта по N 261, имею честь донести, что французский подданный барон Эрнест де Барант уехал уже за границу; а потому и не предстоит возможности исполнить требование Комиссии Военного суда об отобрании от него ответов по присланным Вашим Высочеством вопросным пунктам, которые поставляю долгом возвратить при сем.

Есмь с глубочайшим высокопочитанием, Милостивейший Государь,

N 2373. Марта 24 дня

Предписание от Его Высочества Командира корпуса,

к Командиру Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса,

г. генерал-адъютанту Кноррингу,

от 26 марта 1840 года за N 272.

На основании представления к Начальнику Штаба Высочайше вверенного Мне Гвардейского корпуса, Комиссии Военного суда, учрежденной при Кавалергардском Ее Величества полку, над поручиком Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым, имевшим незадолго пред сим дуэль с французским подданным бароном Эрнестом де Барантом, Я относился к г. Министру Иностранных дел, об отобрании от означенного иностранца ответов, против заготовленных Комиссиею по предмету сему вопросов.

Ныне г. Вице-канцлер граф Нессельроде довел до Моего сведения, что означенный барон де Барант уехал уже за границу, а потому и не предстоит возможности исполнить помянутого требования Военно-судной Комиссии.

О таковом отзыве г. Министра Иностранных дел уведомляя Ваше Превосходительство, Я поручаю вам, предписать от себя Комиссии Военного суда над поручиком Лермонтовым, учрежденной, чтоб оная основываясь на собственных показаниях этого офицера, и бывшего при означенной дуэли секундантом с его стороны, уволенного из Л.-Гв. Гусарского полка поручика Столыпина, привела дело сие к окончанию без малейшего промедления, и представила потом оное на рассмотрение по команде.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

Штаб Отдельного Гвардейского Корпуса.

По Дежурству. Отделение Аудиториатское.

27 марта 1840 года. N 2172. В С.-Петербурге

В Дежурство Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса.

В дополнение предписания Его Императорского Высочества Командира корпуса, от 26 сего марта N 272, Гвардейский Штаб препровождая при сем вопросные пункты, заготовленные для французского подданного де Баранта, покорно просит возвратить оные, вместе с помянутым предписанием, в Комиссию Военного суда, учрежденную над поручиком Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

От Его Высочества Командира корпуса.

N 149. 27 марта 1840 года

Командиру Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса,

г. генерал-адъютанту Кноррингу.

В дополнение предписания Моего Вашему Превосходительству, насчет происходившей между поручиком Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым и французским подданным бароном Эрнестом де Барантом дуэли, препровождаю к Вам ныне объяснение означенного офицера, из коего усматривается, что он 22 марта, содержавшись на Арсенальной гауптвахте, пригласил к себе помянутого иностранца, чрез неслужащаго дворянина графа Броницкого 2-го, для личных объяснений в новых неудовольствиях, и когда Барант вопреки постановлений и без ведома караульного офицера, был допу<щен> <нрзб.> в коридоре помянутой гауптвахты, то Лермонтов сказал ему между прочим, что при освобождении его из-под ареста, и по возвращении его, Баранта, будет готов вторично стреляться, если Барант того пожелает; — Почему поручаю Вам, предписать от себя Комиссии Военного суда, над сим офицером учрежденной, чтоб оная при рассмотрении дела об означенной дуэли, обратила свое внимание и на то, что поручик Лермонтов, которому должно быть известно правило, что без разрешения коменданта никто к арестованным офицерам и вообще к арестантам не должен быть допущен, вопреки сего воспрещения, пригласил Баранта на свидание с ним в коридоре караульного дома и, как сам объясняет, предложил ему по освобождении из-под ареста вторичную дуэль, если он того пожелает, на что, однако же, Барант не изъявлял согласия, считая себя удовлетворенным объяснением поручика Лермонтова.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

Сего марта 22 дня, я просил письменно графа Броницкого 2-го (неслужащего), сказать г. Эрнесту Баранту, что я желаю его видеть сего же числа в 8 часов вечера. Ибо до меня дошли слухи, что он в <городе> говорил, что я несправедливо показал будто выстрелил в сторону, не целя, и что он этим недоволен.

В 8 час. вечера, я вышел в коридор между офицерскою и солдатскою караульными комнатами, как будто за нуждою, не спрашивая караульного офицера и без конвоя, как всегда делал до сего, ибо отхожее место в том же коридоре. Через несколько минут подъехал г. Барант и вошел в коридор, который же ведет и на верх в Комиссию. Я спросил его: правда ли, что он недоволен моим показанием. Он отвечал: точно, и не знаю почему Вы говорите, что стреляли не целя, на воздух. Тогда я отвечал, что говорю это по двум причинам: во-первых, потому что это правда, а во-вторых, потому что я не вижу нужды скрывать вещь, которая не должна быть ему неприятна, а мне может служить в пользу; но, что если он недоволен этим моим объяснением, то, когда я буду освобожден и когда он возвратится, то я готов <начать сначала, — Я. Г.>, если он этого пожелает. После сего г. Барант отвечал мне, что он драться не желает, ибо совершенно удовлетворен моим объяснением, уехал.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

25 марта 1840 года

От Штаба. Отделения Аудиториатского.

2 апреля 1840 года. N 2272

В Комиссию Военного суда, учрежденную при Кавалергардском

Ее Величества полку, состоящую над поручиком Л.-Гв. Гусарского полка

Лермонтовым

Для доклада Его Императорскому Высочеству Командиру корпуса, Штаба Отдельного Гвардейского корпуса, покорнейше просит оную Комиссию, доставить в Штаб сего же числа сведение, в каком положении находится ныне военно-судное дело над поручиком Лермонтовым?

Вместе с сим Штаб имеет честь уведомить оную Комиссию, что Его Высочеству угодно, дабы дело об означенном офицере было окончено и представлено по команде в возможной скорости.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

От Обер-аудитора.

7 апреля 1840 года. N 2383.

В С.-Петербурге

Обер-аудитор Штаба Отдельного Гвардейского корпуса Коллежский Советник Бобылев, свидетельствуя совершенное свое почтение Его Высокоблагородию Павлу Ивановичу, по поручению Его Превосходительства г. Начальника Штаба, имеет честь покорнейше просить, ускорить, сколь возможно, окончанием и представлением по команде военно-судного дела о поручике Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтове, дабы сим исполнить в точности волю Его Императорского Высочества Командира корпуса.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

Корпусного Штаба. N

Получено 8 апреля 1840 года

Милостивый Государь, Иван Петрович!

Исполняя волю Его Превосходительства, господина Начальника Штаба, сообщенную Вами, Милостивый Государь, от 7-го текущего апреля с N 2383, теперь же послано в Дежурство 1-й Легкой Гвардейской Кавалерийской дивизии требование, о немедленном доставлении к Его Превосходительству Корпусному Командиру военно-судного дела о поручике Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтове. — По получении же, я надеюсь, что оно, не позднее другого дня, будет внесено к Его Императорскому Высочеству Командиру Отдельного Гвардейского корпуса на благоусмотрение.

Поручая себя в продолжение Вашего лестного ко мне расположения, и питая к Вам совершенное почтение и преданность, имею честь сохранить сии чувствования навсегда,

Милостивый Государь!

8-го апреля 1840 года

Его Высок.: И. П. Бобылеву, О. А. Штаба Отд. Гвард. корпуса.

Дивизионного Штаба. N 1035.

Получено 10 апреля 1840 года

Гвард. Резер. Кав. N 1899

Получено 10 апреля 1840 года

Начальнику 1-й Легкой Гвардейской Кавалерийской дивизии,

г. генерал-лейтенанту и кавалеру Ланскому.

Командира Л.-Гв. Гусарского полка

генерал-майора Плаутина

Рапорт.

Представленное мне презусом Военно-судной Комиссии, над вверенного мне полка поручиком Лермонтовым, Кавалергардского Ее Величества полка полковником Полетикою, дело с мнением моим при сем на благоусмотрение Вашего Превосходительства представить честь имею.

N 809

9 апреля 1840 года

Донесение сие с упоминаемым в оном военно-судным делом, произведенным над поручиком Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым, представляя Его Превосходительству г. Командиру Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса, имею честь донести, что с мнением Командира Л.-Гв. Гусарского полка генерал-майора Плаутина я вполне согласен, впрочем участь подсудимого и соприкосновенных к делу его лиц предаю на благоусмотрение и власти Высшего Начальства.

Начальник 1-й Легкой Гвардейской Кавалерийской дивизии

генерал-лейтенант Ланской.

N 1449

10 апреля 1840 года

Донесение сие с военно-судным делом, мнениями: моим и прочих частей Начальников, счастие имею представить Его Императорскому Высочеству Командиру Отдельного Гвардейского корпуса на благоусмотрение.

Корпусный Командир генерал-адъютант Кнорринг.

N 2616

10 апреля 1840 года Верно: Обер-аудитор Бобылев.

Выписка

Из военно-судного дела, произведенного

над поручиком Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым.

По Аудиториатскому отделению.

10 апреля 1840 года. N. В С.-Петербурге

Членами Комиссии Военного суда были: Кавалергардского Ее Величества полка: за презуса полковник Полетика. За асессоров: ротмистр Бетанкур; штаб-ротмистр князь Куракин; поручики Самсонов, Зиновьев; корнеты Булгаков, граф Апраксин 2-й.

Дело производил аудитор 13 класса Лазарев.

Л.-Гв. Гусарского полка поручик Лермонтов, по произведенному над ним по повелению Его Императорского Высочества Командира корпуса, при Кавалергардском Ее Величества полку Военному суду и собственному сознанию, оказался виновным: во-первых, в принятии от французского подданного барона Эрнеста де Баранта вызова на дуэль, совершении потом таковой дуэли и недонесении об оном своему Начальству; и во-вторых, в приглашении к себе помянутого иностранца на Арсенальную гауптвахту, тогда как содержался на оной за означенные проступки, и повторение, при таковом свидании с де Барантом, что он готов с ним драться после.

Из дела видно:

11 марта за N 1989-м Начальник Штаба Отдельного Гвардейского корпуса генерал-адъютант Веймарн, в дополнение отданного того же числа за N 38-м по Гвардейскому корпусу приказа, о суждении Военным судом при Гвардейской Кирасирской дивизии поручика Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтова за произведенную им, по собственному его признанию, 18 числа прошедшего февраля, дуэль и за недонесение о том своему Начальству, препроводить по команде подлинное письмо поручика Лермонтова Командиру помянутого полка, генерал-майору Плаутину для передачи онаго в Военно-судную Комиссию, присовокупив при том, что офицер сей отправлен к С.-Петербургскому Коменданту генерал-майору Захаржевскому для содержания под арестом при здешнем Ордонанс-гаузе. <нрзб.>

По содержанию сего уведомления дежурный штаб-офицер Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса, за отсутствием г. Корпусного Командира донес об оном 11 марта за N 1964-м Начальнику Гвардейской Кирасирской дивизии генерал-адъютанту графу Апраксину для надлежащего распоряжения.—

В следствие чего генерал-адъютант граф Апраксин приказал по команде учредить над поручиком Лермонтовым Военно-судную Комиссию при Кавалергардском Ее Величества полку. —

Письмо поручика Лермонтова к генерал-майору Плаутину:

«Ваше Превосходительство

Милостивый Государь!

Получив от Вашего Превосходительства приказание объяснить Вам обстоятельства поединка моего с г-м Барантом, честь имею донести, что 16-го февраля на бале у графини Лаваль г-н Барант стал требовать у меня объяснения на счет будто мною сказанного; я отвечал, что все ему переданное несправедливо; но так как он был этим недоволен, то я прибавил, что дальнейшего объяснения давать ему не намерен. На колкий его ответ я возразил такою же колкостию, на что он сказал, что если б находился в своем отечестве, то знал бы как кончить это дело; тогда я отвечал, что в России следуют правилам чести так же строго как и везде и что мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно. Он меня вызвал, мы условились и расстались. 18-го числа в воскресенье в 12 часов утра съехались мы за Черною речкой на Парголовской дороге. — Его секундантом был француз, которого имени я не помню и которого никогда до сего не видал. Так как г-н Барант почитал себя обиженным, то я предоставил ему выбор оружия; он избрал шпаги, но с нами были так же и пистолеты. Едва успели мы скрестить шпаги, как у моей конец переломился, а он мне слегка оцарапал грудь, тогда взяли мы пистолеты, мы должны были стрелять вместе, но я немного опоздал. Он дал промах, а я выстрелил уже в сторону. После сего он подал мне руку и мы разошлись».

Письмо это поручик Лермонтов подтвердил в присутствии учрежденной над ним Комиссии Военного суда в полной силе, дополнив к оному, что находился он в С.-Петербурге 18 числа с позволения Полкового Командира; г. Эрнест Барант сын Французского Посланника при Дворе Его Императорского Величества. — Обстоятельство, по которому он требовал у него объяснения, состояло в том: правда ли, что он, Лермонтов, будто говорил на его счет невыгодные вещи известной ему особе, которой же ему не назвал. Колкости же в разговоре их заключались в следующем смысле: когда же Лермонтов на помянутый вопрос г. Баранта сказал, что никому не говорил о нем предосудительного, то его ответ выражал недоверчивость, ибо он прибавил, что все-таки если переданные ему сплетни справедливы, то он поступил весьма дурно. На сие Лермонтов сказал де Баранту, что выговоров и советов не принимает и находит его поведение весьма смешным и дерзким. На что де Барант отозвался, что если б он находился в своем отечестве, то знал бы как кончить это дело, Лермонтов же ответил ему, что в России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и что меньше других позволяют себя оскорблять безнаказанно; по поводу такового отзыва де Барант вызвал Лермонтова на дуэль; и так как г. де Барант почитал себя обиженным, то Лермонтов предоставил ему выбор оружия, он избрал шпаги, но с ними были и пистолеты. По приезде на условленный пункт едва успели они скрестить шпаги, как у шпаги Лермонтова конец переломился и г. де Барант слегка оцарапал ему грудь, тогда взяли они пистолеты, из коих положено было стрелять вместе, но Лермонтов немного опоздал, когда м-е де Барант дал промах, тогда он выстрелил уже в сторону, после сего г. де Барант подал ему руку и они разошлись.

По предании поручика Лермонтова Военному суду он, подтвердив значущееся показание, присовокупил к тому, что не доносил о таковом происшествии Начальству единственно потому, что дуэль не имела никакого пагубного последствия.

По поводу таковых показаний означенного офицера были изготовлены Военно-судною Комиссиею вопросные пункты для французского подданного барона де Баранта, и, хотя препровождались они от Его Высочества, к г. Министру Иностранных дел графу Нессельроду, для отобрания по оным ответов, но получен отзыв, что г. де Барант уехал уже за границу, и что за сим не предстоит возможности исполнить сего требования.

В последствии времени открылось, что при означенной дуэли находился секундантом со стороны поручика Лермонтова, уволенный от службы из Л.-Гв. Гусарского полка поручик Столыпин; который узнав, что Лермонтов, за помянутый проступок, предан суду, объявил письменно генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, что к крайнему прискорбию его Лермонтов пригласил его, как родственника своего, быть при оной секундантом. Находя неприличным для чести офицера отказаться, он был в необходимости принять это приглашение. Лермонтов и де Барант дрались, но дуэль кончилась без всяких последствий.

В Военно-судной Комиссии офицер сей показал, что дуэль между Лермонтовым и г. де Барантом происходила сперва на шпагах, а потом на пистолетах; на шпагах кончилась она небольшой раной, полученной Лермонтовым в правый бок, и тем, что конец шпаги его был сломан; после сего продолжалась она на пистолетах. Лермонтов и де Барант стали на 20 шагов, они должны были стрелять по счету вместе: по слову раз — приготовиться, два — целить, три — выстрелить; по счету два Лермонтов остался с поднятым пистолетом и спустил его по счету три; г. де Барант по счету два целил, а выстрелил по счету три; выстрелы последовали так скоро один за другим, что Столыпин не может определить, чей был прежде, но утверждает однако ж, что Лермонтов не целил в де Баранта, а выстрелил с руки. К сему Столыпин присовокупил, что он не был личным свидетелем ссоры Лермонтова с де Барантом, но кто из них первый вызвал на дуэль Столыпин не знает. Хотя же были приняты им все меры для примирения оных, но г. де Барант требовал извинения, а Лермонтов от сего отказался; после же выстрелов помирились просто.

По медицинскому свидетельству на теле поручика Лермонтова никакой раны не оказалось, из чего заключено, что повреждение было весьма поверхностно.

Второе.

Поручик Лермонтов, содержавшись на Арсенальной гауптвахте, и узнав от его родных (но от кого именно отозвался запамятованием), что г. де Барант имеет на него неудовольствие за несправедливое будто бы показание его о сделанном в сторону выстреле не целя по нем де Баранте, 22 числа прошедшего марта, просил, особою запискою, неслужащего дворянина графа Броницкого 2-го, о приглашении к нему де Баранта на гауптвахту для личных объяснений в новых неудовольствиях, и когда де Барант, вопреки постановлений и без ведома караульного офицера, мичмана 28-го флотского Экипажа Кригера, в 8 часов вечера, был допущен видеться с Лермонтовым в коридоре, то по некотором разговоре об означенном предмете сказал де Баранту, что если он недоволен его объяснением, то Лермонтов, когда будет освобожден, а де Барант возвратится, готов будет вторично с ним стреляться буде он этого потребует, на что однако же де Барант отвечал ему, что он драться не желает: ибо совершенно удовлетворен его Лермонтова объяснением, и потом уехал.

Лермонтов удостоверяет, что вышеизложенный отзыв его де Баранту о выстреле в сторону не целя по нем, был по двум причинам: во-первых потому, что это правда; а во-вторых потому, что Лермонтов не видит нужды скрывать вещь, которая не должна быть г. де Баранту неприятна, а ему Лермонтову может служить в пользу.

К сему Лермонтов присовокупил, в Комиссии Военного суда, что последний вызов де Баранту о вторичной дуэли был вынужден сделать дошедшими до него слухами о неудовольствии его де Баранта за означенное показание.

Дворянин граф Броницкий 2-й сознался, в Военно-судной Комиссии, что по просьбе поручика Лермонтова он доставил лично к г. де Баранту письмо Лермонтова, которым приглашал его на гауптвахту в означенное время, и г. де Барант, прочтя оное, тогда же разорвал таковое и совершенно уничтожил.

А бывший в карауле на Арсенальной гауптвахте 22 марта, прикомандированный к Гвардейскому Экипажу, мичман 28-го флотского Экипажа Кригер объяснил, что со вступления его в означенный караул, он почти весь тот день безвыходно находился на платформе, и по сему случаю ему совершенно неизвестно, каким образом Лермонтов мог выйти в коридор, для свидания с г. де Барантом, без его Кригера ведома, и вопреки законного воспрещения.

Тоже самое показали и нижние чины Гвардейского Экипажа, находившиеся в этом карауле.

А стоявший, в означенное время, на часах в караульне близ той комнаты, где содержатся арестованные офицеры, рядовой Иван Мигунов удостоверяет, что он поручика Лермонтова совершенно в лицо не знает и в чем он был одет не заметил, а потому не мог усмотреть каким образом офицер сей прошел мимо его поста в коридор, и при том в продолжении его часов проходили несколько раз служители арестованных офицеров.

Служба.

В службе Лермонтов с 1832 года из дворян, произведен корнетом 1834 года ноября 22-го; поручиком 1839 года декабря 6-го; в Л.-Гв. Гусарский полк переведен из Л.-Гв. Гродненского Гусарского полка в 1838-м, а в сей последний полк поступил из Нижегородского Драгунского полка в 1837 году; в означенный же Драгунский полк переведен Высочайшим приказом с переименованием из корнетов в прапорщики 27 февраля 1837 года; в 1837-м находился в Экспедиции за Кубанью; в штрафах не бывал, Высочайшим замечаниям и выговорам не подвергался; к повышению чином аттестовался достойным; к службе усерден, в нравственности хорош, за смотры, маневры, парады и ученья удостоился получить, в числе прочих офицеров, 44 Высочайших благоволения; от роду ему 26 лет.

Сентенция.

Комиссия Военного суда, на основании законов, приговорила поручика Лермонтова, за означенные проступки лишить чинов и права состояния. А поступки французского подданного барона Эрнеста де Баранта; соотечественника его графа Рауля де Англеса, уволенного от службы из Л.-Гв. Гусарского полка поручика Столыпина и неслужащаго дворянина графа Броницкого 2-го; как равно упущение по службе мичмана 28-го флотского Экипажа, прикомандированного к Гвардейскому Экипажу, Кригера предать рассмотрению Начальства.

Мнение.

Командир Л.-Гв. Гусарского полка, Начальник 1-й Легкой Гвардейской Кавалерийской дивизии и Командир Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса мнениями полагают: генерал-майор Плаутин и генерал-лейтенант Ланской 1-й, подсудимого поручика Лермонтова разжаловать в рядовые впредь до отличной выслуги; что ж принадлежит до прикосновенных к сему делу лиц, то поступки оных предоставить рассмотрению их Начальства. А генерал-адъютант Кнорринг поручика Лермонтова за принятие вызова от французского поданного барона де Баранта на дуэль и исполнение сего, как равно объявляемое де Баранту согласие иметь с ним вторичную дуэль, наказать выписанием в армию тем же чином, и сверх того выдержать под арестом в крепости шесть месяцев. О прочих же прикосновенных к сему делу лицах предоставить высшему Начальству.

Заключение.

Хотя поручик Лермонтов за вышеизложенные проступки, строго запрещенные законами, и подлежал бы назначаемому полковым Командиром и Начальником дивизии наказанию, но обер-аудитор, — принимая в соображение прежнюю усердную его службу, как равно и то, что он при вызове его французским подданным бароном де Барантом на дуэль, за недоказанные и даже мнимые оскорбления, не мог остаться равнодушным и согласием своим к исполнению такового требования де Баранта старался токмо оправдать нацию и имя Русского офицера Гвардии, самая ж дуэль не имела особенных важных последствий, — полагал бы с своей стороны достаточным, кроме содержания Лермонтова под арестом с 10-го числа прошедшего марта, выдержать под арестом же в крепости в каземате еще шесть месяцев, и потом выписать в Отдельный Кавказский корпус тем же чином. Сверх того представляется справедливым: 1-е, о поступках французских подданных барона Эрнеста де Баранта и графа Рауля де Англеса сообщить их правительству, чрез Министра Иностранных дел графа Нессельрода. 2-е, поступки ж дворянина графа Броницкого 2-го и уволенного из Л.-Гв. Гусарского полка, поручика Столыпина, согласно мнению гг. частных Начальников предоставить рассмотрению Гражданского Начальства. 3-е, бывшего в карауле 22 марта на Арсенальной гауптвахте, прикомандированного к Гвардейскому Экипажу, мичмана 28-го флотского Экипажа Кригера, за означенное упущение по службе арестовать, для примера другим, с содержанием на гауптвахте на один месяц, без внесения штрафа сего в формулярный его список. 4-е, Командиру Гвардейского Экипажа контр-адмиралу Козину предоставить взыскать по его усмотрению с старшего унтер-офицера, бывшего в помянутом карауле, и рядового Гвардейского ж Экипажа Ивана Мигунова: с первого за недостаточный надзор за арестованными офицерами; а с последнего за недонесение по команде о выходе в коридор поручика Лермонтова и 5-е, Командующему Гвардейскою ж ротою генерал-адъютанту Исленьеву предписать, чтоб он раскрыв чрез кого следует, кто был в означенное время дежурным по караулам, сделал с него взыскание за беспорядок, последовавший на Арсенальной гауптвахте. Но не приводя заключения сего в исполнение настоящее дело, с выпискою, сентенциею Военного суда, мнениями гг. частных Начальников и Его Императорского Высочества Командира корпуса, препроводить в Аудиториатский департамент Военного Министерства для внесения в Генерал-аудиториат.

От Начальника Штаба Отдельного Гвардейского корпуса.

Отделение Обер-аудитора.

11 апреля 1840 года. N 6839. В С.-Петербурге

В Аудиториатский департамент Военного Министерства.

Поступившее к Его Императорскому Высочеству Командиру Отдельного Гвардейского корпуса, по команде, военно-судное дело, произведенное над поручиком Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым, в имении дуэли с французским подданным де Барантом, и прочих прикосновенных к сему лицах, я по приказанию Его Высочества имею честь препроводить при сем в Аудиториатский департамент Военного Министерства, обще с выпискою из онаго, сентенциею Военного суда и мнениями Командира помянутого полка генерал-майора Плаутина, Начальника 1-й Легкой Гвардейской Кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта Ланского 1-го, Командира Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса генерал-адъютанта Кнорринга и Его Императорского Высочества, для внесения такового дела на рассмотрение Генерал-аудиториата.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

Мнение

Его Императорского Высочества

Командира Отдельного Гвардейского корпуса.

По рассмотрении представленного ко мне по команде военно-судного дела, произведенного над поручиком Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым, я нахожу его, по собственному сознанию, виновным: во 1-х в принятии от французского подданного барона Эрнеста де Баранта вызова на дуэль за неудовольствие, сделанное друг другу на бале, бывшем у графини Лаваль; имении потом с иностранцем де Барантом, 18 числа прошедшего февраля, дуэли, и недонесении об оной своему начальству; и во 2-х в приглашении к себе помянутого иностранца де Баранта, 22-го минувшего марта, на Арсенальную гауптвахту, тогда как содержался на оной за означенные проступки, и повторении при таковом свидании с де Барантом, в коридоре помянутой гауптвахты, что он готов иметь с ним таковую ж дуэль, по освобождении из-под ареста и по возвращении де Баранта из заграницы.

Сверх того открылись также виновными по делу сему:

Уволенный из Л.-Гв. Гусарского полка поручик Столыпин, в принятии на себя, по просьбе Лермонтова, обязанности секунданта при проходившей между им и иностранцем де Барантом дуэли.

Неслужащий дворянин граф Броницкий 2-й, в доставлении к иностранцу де Баранту письма поручика Лермонтова, коим он приглашал его к себе на Арсенальную гауптвахту, для личных объяснений о новых неудовольствиях, за несправедливое будто бы показание Лермонтова, что он в де Баранта из пистолета не целил, а выстрелил на воздух.

Прикомандированный к Гвардейскому Экипажу мичман 28-го флотского Экипажа Кригер, в допущении иностранца де Баранта видеться с поручиком Лермонтовым, 22 марта, на Арсенальной гауптвахте, где офицер сей находился тогда в карауле.

Бывший в то время дежурным по караулам Гвардейского Экипажа капитан-лейтенант Эссен, в слабом исполнении возложенной на него обязанности, чрез что самое допущен на Арсенальной гауптвахте означенный беспорядок.

Хотя подсудимый поручик Лермонтов за принятие от иностранца де Баранта вызова на дуэль и исполнение сего противузаконного требования и подлежал бы строгому поступлению, но имея в виду, что он таковым своим проступком желал токмо поддержать честь Русского офицера, и поэтому дуэль сия не имела вредных последствий, я признрю с своей стороны, что Лермонтов заслуживает по сему предмету снисхождение; а за то, что сей офицер знал совершенно порядок Гарнизонной службы и приказ по Высочайше вверенному мне Отдельному Гвардейскому корпусу от 21 февраля 1835 года за N 27, коим строго воспрещено допускать посторонних лиц к арестантам, без дозволения Коменданта, вопреки сих постановлений, и собственной своей подписки, данной 4 марта 1838 года о исполнении оных, пригласил к себе на гауптвахту иностранца де Баранта, и при свидании с ним в коридоре, после разговоров о новом неудовольствии, вызвался иметь вторично дуэль, в последствии времени, полагаю мнением моим, сверх содержания его под арестом, с 10 прошедшего марта, выдержать еще под оным, в крепости в каземате три месяца и потом выписать в один из Армейских полков тем же чином, с воспрещением представлять к производству, как равно увольнять в отпуск и в отставку до тех пор, пока не обратит на себя особенного внимания тамошнего Начальства отлично усердною службою; и таковой штраф внести в формулярный Лермонтова список.

Сверх того полагаю так же:

1) Поступок уволенного из Л.-Гв. Гусарского полка, поручика Столыпина, и неслужащаго дворянина графа Броницкого 2-го, предоставить рассмотрению Гражданского Начальства.

2) Прикомандированному к Гвардейскому Экипажу мичману 28-го флотского Экипажа Кригеру, сделавшему означенное упущение по службе единственно по его неопытности и молодые лета, вменить за сие в наказание содержание под арестом при Гвардейском Экипаже, и штрафа сего в формулярный его список не вносить, и

3) Гвардейского Экипажа капитан-лейтенанту Эссену, за допущение помянутого беспорядка по Арсенальной гауптвахте, объявить замечание.

Заключено в С.-Петербурге 11 апреля 1840 года.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

Корпусного Штаба N 6473.

Получено 16 апреля 1840 года

Министерство Военное.

Департамент Аудиториатский.

Отделение 4. Стол 2.

С.-Петербург. 13 апреля 1840 года. N 1505

С изложением Высочайшей конфирмации о поручике Лермонтове

Его Императорскому Высочеству

Командиру Отдельного Гвардейского корпуса.

Начальник Штаба Отдельного Гвардейского корпуса при отношении от 11-го сего апреля N 6839, доставил в Аудиториатский департамент на рассмотрение военно-судное дело о поручике Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтове, сужденном за произведенную с французским подданным бароном Эрнестом де Барантом дуэль и недонесение о том в тоже время Начальству.

Генерал-аудиториат, по рассмотрении сего дела, нашел следующее:

Поручик Лермонтов, 16 февраля сего года, приехав с дозволения полкового Командира, в С.-Петербург и бывши того же числа на бале у графини Лаваль, поссорился там с бароном де Барантом. Поводом к неудовольствию между ними было то, как поручик Лермонтов показал, что де Барант, объявив ему на бале, будто он, Лермонтов, говорил об нем какой-то особе, которой впрочем не назвал, невыгодно, — требовал от него объяснения; а когда Лермонтов уверял его, что это несправедливо, — Барант, обнаруживая к нему недоверчивость, упрекал его в дурном поступке, называя оный сплетнями. На это Лермонтов отвечал, что выговоров и советов не принимает и находит поведение его, де Баранта, весьма смешным и дерзким. После этого де Барант сказал, что если бы находился в своем отечестве, то знал бы, как кончить это дело; — а Лермонтов возразил, что в России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и что русские меньше других позволяют оскорблять себя безнаказанно. За тем де Барант вызвал его на дуэль, и они расстались.

Через день после того, 18-го февраля, в 12 часов утра, поручик Лермонтов и барон де Барант съехались на Черной речке по Парголовской дороге с секундантами, которыми были: со стороны Лермонтова уволенный от службы из Л.-Гв. Гусарского полка поручик Столыпин; а со стороны барона де Баранта: французский подданный граф Рауль д’Англес. — Выбор оружия предоставлен был де Баранту, как считавшему себя обиженным, и он выбрал шпаги, которые привезены были секундантом его; но в самом начале дуэли, у шпаги Лермонтова переломился конец, и Барант нанес ему в грудь легкую рану, которая заключалась в поверхностном только повреждении кожи. После того они, по сделанному предварительно условию, взяли пистолеты, которые привезены были секундантом Лермонтова, и должны были стрелять вместе по счету. Де Барант сделал промах, а Лермонтов, как сам он показал, опоздавши несколько выстрелом, — выстрелил уже в сторону. — Этим кончилась дуэль их, и они тут же помирились.

В тот же день поручик Лермонтов отправился в полк и о произведенной им дуэли Начальству не донес, единственно потому, как отозвался, что дуэль не имела пагубного последствия.

Вскоре однако ж разнесшиеся слухи об этой дуэли дошли до сведения полкового Командира, на спрос которого Лермонтов признавшись, объяснил все подробности сего происшествия с вышеизложенною точностию, — что подтвердил и по предании его потом Военному суду.

Показаний других лиц, которые бы подтверждали или опровергали объяснения подсудимого, по делу нет, кроме одного секунданта его, поручика Столыпина. Сам барон де Барант, по предании Лермонтова суду, выехал за границу, и как он, так и бывший со стороны его секундантом граф д’Англес остались неспрошены; а других, которые бы были свидетелями ссоры их в доме графини Лаваль, — не открыто. — Поручик же Столыпин, отзываясь, что и его при ссоре не было, показал однако ж об ней, по рассказам Лермонтова, согласно с его объяснениями. О самой дуэли Столыпин отвечал точно то же, что показал и Лермонтов отзываясь, что куда направлен был пистолет Лермонтова при выстреле в противника ли его или в сторону, он определить не может, но утверждает, что Лермонтов стрелял не целясь.

Что же касается до собственного участия в сем деле поручика Столыпина, то он еще прежде, нежели Лермонтов открыл, что он был секундантом, принес повинную в этом Шефу Жандармов, и как ему, так и в Военном суде объяснил, что Лермонтов пригласил его быть секундантом на балу же у графини Лаваль, и он Столыпин, находя неприличным для чести офицера отказаться, равно как и объявить этой тайны, был в необходимости принять такое приглашение. Хотя же к примирению Лермонтова с де Барантом приняты были меры, но остались без успеха, потому что Барант требовал от Лермонтова извинений, от которых сей отказался.

Сверх сего, во время производства суда, подсудимый Лермонтов, узнав, что барон де Барант распускал слухи о несправедливости показания его, что он выстрелил при дуэли в сторону, — пригласил его чрез неслужащаго дворянина графа Броницкого 2-го к себе на Арсенальную гауптвахту, на которой содержался, 22 марта вечером в 8 часов, и вышедши к нему без дозволения караульного офицера в коридор под предлогом естественной надобности, объяснялся там с де Барантом по сему предмету и, как сам сознался, предлагал ему, по освобождении из-под ареста, снова с ним стреляться; но Барант, довольствуясь его объяснением, вызова не принял.

В карауле на Арсенальной гауптвахте 22 марта стоял прикомандированный к Гвардейскому Экипажу, 28-го Экипажа мичман Кригер, который, равно как и нижние чины, бывшие в карауле, отозвались, что выхода поручика Лермонтова в коридор и объяснения его с иностранцем де Барантом, они не заметили.

По сим обстоятельствам Генерал-аудиториат полагал: подсудимого поручика Лермонтова, за вышеизъясненные поступки, на основании Свода военных постановлений военного уголовного устава книги 1-й ст. 392 и 393, лишив чинов и дворянского достоинства, написать в рядовые. Но принимая во уважение во-первых причины, вынудившие подсудимого принять вызов к дуэли, на которую он вышел не по одному личному неудовольствию с бароном де Барантом, но более из желания поддержать честь Русского офицера; во-вторых то, что дуэль эта не имела никаких вредных последствий; в-третьих, поступок Лермонтова во время дуэли, на которой он, после сделанного де Барантом промаха из пистолета, — выстрелил в сторону, в явное доказательство, что он не жаждал крови противника; и наконец засвидетельствование начальства об усердной Лермонтова службе, — Генерал-аудиториат повергал участь подсудимого на Всемилостивейшее Его Императорского Величества воззрение, всеподаннейше ходатайствуя о смягчении определяемого по законам наказания, тем, чтобы вменив ему Лермонтову содержание под арестом с 10-го прошедшего марта, выдержать его еще под оным в крепости на гауптвахте три месяца и потом выписать в один из армейских полков тем же чином.

Поступки: уволенного от службы из Л.-Гв. Гусарского полка поручика Столыпина, бывшего секундантом при дуэли со стороны поручика Лермонтова, равно и дворянина графа Броницкого 2-го, приглашавшего барона де Баранта к тайному свиданию с подсудимым, во время содержания его на Арсенальной гауптвахте, предоставить рассмотрению Гражданского Начальства.

Прикомандированному к Гвардейскому Экипажу мичману 28-го флотского Экипажа Кригеру, за допущение во время бытности 22 марта на Арсенальной гауптвахте в карауле, иметь подсудимому свидание с де Барантом, во уважение молодых его лет и неопытности, согласно с мнением Вашего Императорского Высочества, вменить в наказание содержание под арестом, не лишая его сим штрафом прав и преимуществ, прежнею службою приобретенных; а бывшему тогда дежурным по караулам капитан-лейтенанту Гвардейского Экипажа Эссену, за допущение такого беспорядка на Арсенальной гауптвахте, объявить замечание.

С сим заключением представлен был Государю Императору от Генерал-аудиториата всеподданнейший доклад, на котором в 13-й день сего апреля последовала собственноручная Его Императорского Величества конфирмация: «Поручика Лермонтова перевесть в Тенгинский Пехотный полк тем же чином; отставного поручика Столыпина и г. Броницкого освободить от подлежащей ответственности, объявив первому, что в его звании и летах полезно служить, а не быть праздным. В прочем быть по сему».

Таковую Высочайшую конфирмацию имею честь сообщить Вашему Императорскому Высочеству для зависящего распоряжения об исполнении, покорнейше прося о действительном исполнении приказать уведомить Аудиториатский департамент.

При сем долгом считаю уведомить Ваше Императорское Высочество, что Государю Императору благоугодно, чтобы сие повеление Его Величества было исполнено сего же числа.

Об освобождении из-под ареста отставного поручика Столыпина и объявлении ему последовавшего об нем Высочайшего повеления, с сим вместе писано здешнему военному генерал-губернатору.

Генерал-аудитор <нрзб.>.

Г. Начальник Штаба изволил приказать: чтобы по прилагаемому при сем отношению г. Военного Министра, было приготовлено с получения сего предписание генералу Кноррингу от Его Высочества и от г. Начальника Штаба рапорт генералу Ушакову, — в коих сказать, чтобы Высочайшая Воля была исполнена непременно сего же числа.

Бумаги эти, по изготовлении оных, немедленно и не позже 8 часов по полудни привезти к г. Начальнику Штаба лично Его Высокоблагородию Ивану Петровичу.

5 ч. пополудни 13 апреля 1840 года

От Начальника Штаба Отдельного Гвардейского корпуса.

Отделение Обер-аудитора.

13 апреля 1840 года. N 2590. В С.-Петербурге

Обер-аудитору Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса, Какуеву.

Обер-аудитор Отдельного Гвардейского корпуса Коллежский Советник Бобылев, свидетельствуя совершенное свое почтение Его Высокоблагородию Павлу Ивановичу, покорнейше просит, с получения сего сделать предварительное распоряжение, дабы члены Военно-судной Комиссии, учрежденной над поручиком Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтовым, для объявления сему офицеру Высочайше утвержденной конфирмации, о которой вслед за сим последует предписание г. генерал-адъютанту Кноррингу, сего числа к 10 часам вечера собрались в Кавалергардские казармы, и ожидали бы там присылки: как помянутой конфирмации, так и подсудимого, о высылке которого прямо в Комиссию, вместе с сим сообщено С.-Петербургскому Коменданту.

Верно: Обер-аудитор Бобылев.

Копия с приказания Начальника Штаба.

Отправлен ли поручик Лермонтов в крепость, или нет? Отчего я от обер-аудитора ответа о сем предмете получить не могу.

16 апреля 1840 года

Штаб Отдельного Гвардейского корпуса.

По Дежурству. Отделение Обер-аудитора.

16 апреля 1840 года. N 1711. В С.-Петербурге

Весьма нужное.

В Канцелярию С.-Петербургского Ордонанс-гауза.

Гвардейский Штаб покорно просит оную Канцелярию надписью на сем же уведомить, сего же числа, где ныне содержится под арестом состоявший под судом поручик Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтов?

на обороте:

Означенный в сем запросе Гвардии Гусарского полка поручик Лермонтов содержится под арестом в Ордонанс-гаузе.

Корпусного Штаба N 6452.

Получено 16 апреля 1840 года

Командующий Всею Пехотою Отдельного Гвардейского корпуса.

Отделение 4. В С.-Петербурге. 15 апреля 1840 года. N 2438

Начальнику Штаба Отдельного Гвардейского корпуса

г. генерал-адъютанту и кавалеру Веймарну.

Вследствие отношения ко мне Вашего Превосходительства от 13 сего апреля за N 2888, с приложением в копии отношения г. Военного Министра к Его Императорскому Высочеству Командиру корпуса за N 1505, в котором изображена Высочайшая Воля, последовавшая на докладе Генерал-аудиториата по военно-судному делу о поручике Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтове, сужденном за произведенную с французским подданным бароном Эрнестом де Барантом дуэль, и по коему определенное оштрафование прикомандированному к Гвардейскому Экипажу мичману 28-го флотского Экипажа Кригеру, за допущение во время бытности 22 марта на Арсенальной гауптвахте в карауле, иметь подсудимому свидание с де Барантом, вменить в наказание содержание под арестом, не лишая его сим штрафом прав и преимуществ прежнею службою приобретенных, а бывшему тогда дежурным по караулам капитан-лейтенанту Гвардейского Экипажа Эссену, за допущение того беспорядка на Арсенальной гауптвахте, замечание, — объявлено обоим 13-го сего апреля месяца в 11-ть часов вечера.

О чем Ваше Превосходительство честь имею уведомить для доклада Его Императорскому Высочеству Командиру корпуса.

К докладу Начальнику Штаба.

По Аудиториатскому отделению.

17 апреля 1840 года

Имею честь доложить Вашему Превосходительству, что поручик Лермонтов, как изволите усмотреть из представляемого при сем отзыва С.-Петербургского Ордонанс-гауза, доселе содержится под арестом при оном Ордонанс-гаузе.

Корпусного Штаба N 6562.

Получено 18 апреля 1840 года

Его Императорскому Высочеству Командиру Отдельного Гвардейского корпуса.

Командира Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса

генерал-адъютанта Кнорринга

Рапорт.

Высочайшая Его Императорского Величества конфирмация, состоявшаяся в 13 день сего апреля, по военно-судному делу о поручике Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтове, сужденном за произведенную с французским подданным бароном Эрнестом де Барантом дуэль и недонесение о сем в тоже время Начальству, приведена над ним того же числа во исполнение. В чем взятую от него подписку в копии имею счастие поднести при сем Вашему Императорскому Высочеству, докладывая, что подлинная представлена в Аудиториатский департамент.

О чем донося Вашему Императорскому Высочеству, во исполнение повеления Вашего Императорского Высочества от 13-го сего ж апреля с N 331, счастие имею испрашивать повеления, в рассуждении выдержания поручика Лермонтова в крепости на гауптвахте, определенного Высочайшею конфирмациею трехмесячного времени и отправления к новому месту назначения на службу в Тенгинский Пехотный полк.

Дежурный штаб-офицер подполковник <нрзб.>.

N 2791. 16 апреля 1840 года

1840 года апреля 13 дня Высочайшая конфирмация, последовавшая в 13-й день сего месяца по военно-судному делу произведенному при Кавалергардском Ее Величества полку, мне объявлена, в чем и подписуюсь /подлинную подписал/ Тенгинского Пехотного полка поручик Лермонтов.

Министерство Военное.

Департамент Аудиториатский.

Отделение 4. Стол 2.

С.-Петербург. 19 апреля 1840 года. N 1540

Его Императорскому Высочеству

Командиру Отдельного Гвардейского корпуса.

Начальник Штаба Гвардейского корпуса генерал-адъютант Веймарн объяснил мне о недоразумении, встречаемом при исполнении собственноручной конфирмации Государя Императора, последовавшей 13-го сего месяца на докладе Генерал-аудиториата о поручике Лермонтове. Недоразумение сие заключается в следующем: как Генерал-аудиториат полагал Лермонтова выдержать на гауптвахте в крепости три месяца и потом выписать в Армию тем же чином, в Высочайшей же конфирмации сказано: поручика Лермонтова перевесть в Тенгинский Пехотный полк тем же чином, а в заключении сказано: «в прочем быть по сему», то является вопрос: должен ли Лермонтов, сверх перевода в Армию тем же чином, подлежать еще и трехмесячному аресту?

Я имел счастие входить по сему предмету с докладом к Государю Императору и Его величество Высочайше повелеть мне соизволил уведомить Ваше Императорское Высочество, что Государь Император, полагая конфирмацию о переводе Лермонтова в Армию тем же чином, имел в виду ограничить сим наказание его; слова же конфирмации: «в прочем быть по сему», до него, Лермонтова, не относятся, следственно он не должен быть подвергнут аресту, к коему присуждал его Генерал-аудиториат.

О сей Высочайшей Воле поспешаю иметь честь сообщить Вашему Императорскому Высочеству.

От Командира Отдельного Гвардейского корпуса.

Отделение Обер-аудитора.

19 апреля 1840 года. N 3024. В С.-Петербурге

С.-Петербургскому Коменданту г. генерал-майору Захаржевскому.

По воле Его Императорского Высочества Командира корпуса, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство, содержавшегося ныне под арестом на гауптвахте, переведенного по Высочайше утвержденной конфирмации Генерал-аудиториата, из Л.-Гв. Гусарского полка в Тенгинский Пехотный полк, поручика Лермонтова приказать от ареста, по получении сего, освободить, и вменить ему в обязанность явиться в Штаб Гвардейского корпуса для отправления к месту нового назначения.

Верно: обер-аудитор Бобылев.

От Командира Корпуса.

N 358. 20 апреля 1840 года

Командиру Гвардейского Резервного Кавалерийского корпуса,

г. генерал-адъютанту Кноррингу

Предписание.

По встреченному недоразумению при исполнении собственноручной конфирмации Государя Императора, последовавшей 13 сего месяца на докладе Генерал-аудиториата о поручике Лермонтове относительно выдержания его на гауптвахте в крепости 3 месяца, начальник Штаба Высочайше вверенного мне Гвардейского корпуса по приказанию моему, объяснялся об оном лично с г. Военным Министром, и ныне получено мною уведомление генерал-адъютанта графа Чернышева от 19 апреля с N 1540, что он, г. Военный Министр, имел счастие входить по сему предмету с докладом к Государю Императору, Его Величество Высочайше <нрзб.> мне, что Государь Император, полагая конфирмацию, о переводе Лермонтова в Армию тем же чином, имел в виду ограничить сим наказание его; слова же конфирмации: «в прочем быть по сему», до него, Лермонтова, не относятся и следственно он не должен быть подвергнут аресту, к коему присуждал его Генерал-аудиториат.

Во исполнение таковой Высочайшей Воли, приказав, вместе с сим, Начальнику Штаба, сделать сношение с С.-Петербургским Комендантом генерал-майором Захаржевским, о немедленном освобождении из-под ареста поручика Лермонтова и отправлении его в место нового назначения посредством Гвардейского Штаба, я даю об оном знать Вашему Превосходительству, на рапорт Ваш от 16 апреля за N 2791, для надлежащего сведения и объявления по команде.

Итого в сем деле писанных и пронумерованных шестьдесят шесть листов.

Верно: аудитор <нрзб.>.