Утром 11 января Хуарес услышал ружейные выстрелы. Он шагнул к окну, хотя окно выходило на внутренний двор и увидеть из него ничего нельзя было. Он смотрел вверх, в солнечное небо.

Открылась дверь. Он обернулся, заложив руки за спину.

Вошел Комонфорт.

Он молча подошел к столу и тяжело сел в единственное кресло.

Хуарес стоял, отвернувшись от окна, и свет обтекал его, делая силуэт четким и жестким.

— Здравствуй, Игнасио.

— Да, да, конечно, — сказал Комонфорт. Его остановившиеся глаза смотрели мимо Хуареса.

— Не слишком ли много стрельбы в столице? Ты ведь теперь диктатор. Почему же нет спокойствия и порядка?

— Я теперь никто. Хуже, чем никто. Я — президент, нарушивший закон и не сумевший действиями оправдать свое преступление… Я погубил все, что мы завоевали, Бенито. Я погубил революцию Аютлы.

— Революцию, Игнасио, если это, конечно, революция, а не мятеж честолюбцев и авантюристов, не так легко погубить.

— Ты неисправимый оптимист.

— Ничуть. Я верю жизни, которая окружает нас. А ты и твои новые друзья верите только себе и хотите навязать жизни свои правила и понятия. Она этого не терпит.

— У меня нет никаких друзей, ни старых, ни новых… Все предали меня, Бенито. Я один.

— Если бы ты пришел ко мне не сегодня, а в тот день, когда меня арестовали, думаю, с твоего ведома, так вот, в тот день я бы предсказал тебе все, что должно было произойти. Тут не нужно особой мудрости и проницательности. Ты хотел быть над всеми и для всех. И должен был остаться один. Ты хотел быть президентом над партиями, а стал президентом без партии. Ты хотел быть над законом и разбудил беззаконие. Все просто, Игнасио.

— Я хотел добра.

— Стоит ли напоминать тебе, чем вымощена дорога в ад… Особенно для правителей.

— Я был верен себе. Я делал то, что должен был делать порядочный и справедливый человек. Передо мной было три пути. Первый — отказаться от всяких реформ, что было бы глупостью и преступлением. Второй — провести все реформы, которых требовали твои единомышленники, Бенито. И это тоже была бы нелепость! Нельзя обрушить водопад перемен на голову народа без уважения к правам людей, обычаям, верованиям! Ты скажешь — были примеры. Да, были. Во Франции, в Англии… Были. Но сколько крови это стоило? Что бы из этого ни вышло, народам такие революции не нужны. Не говори мне, что современный мир обязан лучшим в своем политическом устройстве именно катаклизмам! Пусть! Катаклизм — зло. И не должен стать политической системой! И ведь есть же средний путь между двумя этими крайностями?!

— К чему он тебя привел? К необходимости отменить конституцию и узурпировать власть?

— Да, отменить конституцию было необходимо! Она губила страну!

— Ты, кажется, забыл, что за окнами стреляют? Кстати, что там происходит?

— Что происходит? Генерал Сулоага убивает тех, кто пытается защитить разум и умеренность.

— Прекрасный результат.

— Эта страна не способна к мирной жизни.

— Наоборот. Она жаждет ее и потому сражается уже полвека. Она жаждет настоящей революции, ибо только настоящая революция несет успокоение и мир. Ты не понял, Игнасио, что конституция, ставившая столько препон исполнительной власти, естественна для страны, уставшей от бесчинств этой власти. Конституция была первенцем революции, лучшим, что она произвела на свет. Ты попытался убить конституцию — и революция отомстила тебе. Все просто…

— Я начинаю думать, Бенито, что все эти пятьдесят лет кровь лилась зря. Какая самонадеянность — призвать народ к войне!

— Ты устал, Игнасио. Только усталостью можно объяснить эти слова. Народ никогда не восстанет, если он может не восстать. Когда люди пошли за Идальго, когда тысячи темных мексиканцев сражались в армиях Морелоса, это значило, что они не могли не пойти, не могли не сражаться. Это не два смелых и благородных священника призвали народ к оружию. Это народ призвал их. Народ и нас призвал. Мы идем по пятам за Идальго и Морелосом потому, что мексиканцы требуют этого от нас…

— Декламация адвоката… Не будем спорить… Я действительно устал. Я умер бы, Бенито, если бы господь не воспретил мне это. Мы решим наш спор по-иному…

Комонфорт встал. Его страдальческие темные глаза были устремлены в окно, в сияющую голубизну.

— Я пришел не спорить с тобой. Я пришел сказать тебе, что ты свободен. Я приказал освободить всех арестованных. Тюрьма еще в наших руках. По закону ты наследуешь президентскую власть. Скоро я объявлю об этом официально… Ты свободен! Посмотрим, что сумеешь сделать ты…