Комонфорт был совершенно спокоен. Хуареса это обрадовало.
Новый президент говорил с бывшим министром юстиции дружески, без раздражения их предыдущей беседы, но и без той взволнованной и подчеркнутой теплоты, которую он старался придать своему голосу в беседах до ухода Альвареса.
— Я хочу, Бенито, чтобы ты знал — меня можно обвинять в чем угодно, но только не в лживости. Я дал слово сеньору Альваресу, что все начинания его администрации будут продолжены. И они будут продолжены. Ты сам понимаешь, что тебе было бы трудно оставаться в новых обстоятельствах на прежнем посту. Но ты видишь, что я не ввел в правительство ни одного консерватора. Все мои министры — честные и твердые, прогрессивные и разумные. Поверь мне, Бенито, я знаю тебе цену и не хочу, чтоб ты ушел с политической арены. Я искренне тебе благодарен, что ты согласился принять пост губернатора. Нам предстоит выдержать не один натиск, и прочная опора в штатах нам необходима. Я буду знать, что смогу твердо рассчитывать на Оахаку.
Брови Хуареса слегка поднялись. «Ты тщательно готовил эту речь, мой драгоценный друг, — подумал он. — И ты очень стараешься. Это хорошо. Неужели я ошибся в тебе, и ты станешь наконец последовательным?»
— Я обещал тогда не препятствовать «закону Хуареса», — говорил Комонфорт, — и я не препятствовал. Я сделаю все, что предначертано планом Аютлы, но сделаю это постепенно и разумно. Ведь ты не можешь сказать, что сеньор Лердо как министр финансов хуже сеньора Прието…
— Лучше, — сказал Хуарес.
— Вот видишь! Он готовит закон, который разом лишит церковь экономического влияния. Но сделано это будет так, что большинство нас поддержит. В стране будет мир, Бенито. Ради этого стоит потерпеть…
— В Оахаке большой разброд. Мне понадобится поддержка центральной власти.
— Ты можешь на нее рассчитывать… Мне жаль, что ты не примешь участия в заседаниях конгресса…
«А вот тут ты хитришь, Игнасио!»
— Я буду полезнее, находясь в четырехстах лигах отсюда.
— Возможно, ты прав…
Уверенность и силу излучала коренастая фигура Комонфорта. Глаза его были сосредоточенными.
«Неужели я ошибался, уговаривая Альвареса остаться? Неужели власть успокоила и укрепила душу Игнасио? Неужели он поведет страну и примирит враждующих?»
Они пожали друг другу руки, и Хуарес вышел в некотором смятении…
25 декабря 1855 года Хуарес с небольшим эскортом пересек границу штата Оахака. Он ехал в карете, одетый, как всегда, в строгий черный костюм и свежую белую сорочку. Он думал, что через несколько дней увидит Маргариту и детей. Он не видел их почти три года, с тех пор как его арестовали и отправили в ссылку.
В Новом Орлеане он часами стоял на берегу залива, поджидая корабль с почтой из Мексики. Он и сейчас слышал сквозь хруст песка под колесами неровный настойчивый плеск волн.
Донья Маргарита тогда быстро уехала из столицы штата в маленький городок Эгле. Семье Хуареса не следовало быть на виду…
Если бы кто-нибудь из кавалеристов эскорта заглянул в окно кареты, он поразился бы выражению лица губернатора — оно потеряло свою геометричность, рот разжался, глаза стали почти круглыми. Хуарес видел, как донья Маргарита идет навстречу ему, улыбаясь закрытыми губами и хмуря брови над блестящими от слез глазами, ведет перед собой двоих младших, положив им руки на плечи, а старшие следуют за ней…
Он любил эту женщину. Он не принес ей ни покоя, ни достатка, ни безопасности — ничего из тех благ, которых ждет каждая женщина от своего мужа. И она ни единым словом никогда не упрекнула его. Он принес ей скитания, страх за него и за детей, постоянное ожидание беды, могущее сломить человеческую душу.
Он знал, что за глаза она называла его «мой обожаемый Хуарес».
Она была моложе его на двадцать лет, но ему и в голову не приходило во время их долгих разлук усомниться в ее верности.
Он скоро увидит ее. «Донья Маргарита, я целую твои руки…»
На следующий день известие о том, что Хуарес уже на территории штата, достигло города Оахака. В городе началась охота на санта-аннистов.
10 января 1856 года губернатор свободного и суверенного штата Оахака въехал в столицу штата и, как девять лет назад, приступил к исполнению своих обязанностей.
Прежде всего он подтвердил на территории штата действие закона о фуэрос, уравняв перед судом офицеров и священников с другими гражданами. Затем он издал декрет о формировании Национальной гвардии и об организации офицерских курсов для нее при Институте наук и искусств.
Одними из первых на эти курсы поступили братья Диас — Порфирио и Феликс.