Вняв моим увещеваниям, Зевс бежал мелкой рысью по берегу реки мимо бань, мимо причалов — туда, где пресные воды смешиваются с солеными. Обычно можно было легко найти перевозчика для переправы на южную дорогу, но эта зима оказалась достаточно ранней и холодной, чтобы заморозить всю реку, кроме узкой протоки посредине. Зевс ловко перепрыгнул ее, когда я предоставил ему свободу выбора.

Когда мы выехали на пустынную дорогу, я перестал сдерживать его порывы, и он полетел галопом мимо заснеженных полей и лугов, где редкие стада жавшихся друг к другу овец или коз пытались выкопать из-под снега замерзшие травы. Этот берег реки был более пологим, горы отступали дальше от моря, и здешние земледельцы, судя по пейзажу, не строили никаких укрытий. Меня никто не преследовал, да я и не волновался на сей счет. Все опасности поджидали меня впереди.

Южная дорога прижималась к морскому побережью, и ветер с такой силой взметал соленую водную пыль, что я промерз от нее гораздо больше, чем от самого мороза. Вскоре, к моей большой радости, поля в основном остались позади, сменившись рощами, которые все же обеспечивали известную защиту от ветра, несмотря на то что там росли аккуратные ряды оливковых деревьев, покойно дремлющих в ожидании весны. Я вновь перевел Зевса на рысь и начал приглядываться к растущим по сторонам дороги деревьям.

Последние два-три дня тут явно никто не проходил, но я искал следы более давнего путешествия. Хотя я не был настоящим лесником, однако частенько ночевал под деревьями и успел узнать их названия и особенности. Я не знал, что именно хочу найти, но понял бы это, если бы увидел нечто подходящее. Мы проехали неторопливо километров восемь-девять, и я старательно присматривался к сломанным веткам и малейшим нарушениям в покрывале опавшей листвы, но пока не обнаружил ничего особенного. Решив, что пора заканчивать прогулку, я повернул Зевса, и он потрусил обратно к городу.

Теперь у меня появилось время поразмыслить насчет обвинения в любви, брошенного в мой адрес синьором Бобо. Странная идея для шута, давно привыкшего скрывать свои чувства не только от других, но и от самого себя, однако она оказалась очевидной для моего наблюдательного напарника. Такие опасности представляет бытие без привычной маски. Черт бы побрал мое предательское лицо!

Я пел о любви, подсмеивался над любовью, сочинял длинные романтические поэмы для неудачливых поклонников с тугими кошелями, многократно разыгрывал могущественных и смиренных воздыхателей. Но самому влюбиться… В общем, я плохо себе представляю, что будет, если это случится. Кошка может смотреть на короля, а шут может любить герцогиню, но довольной при этом останется только кошка. Я должен был выполнить задание, когда она впервые появилась в Орсино в мужском платье, и теперь уж ничего не поделаешь.

— Что бы ты, мудрый грек, сказал по такому печальному случаю? — спросил я своего жеребца. — Если в легендах есть хоть крупица правды, то у тебя на сей счет гораздо более обширный опыт, чем у меня. Стоит ли мне переживать?

Зевс фыркнул, ответив разом на все мои слова. И тем не менее ответ мне понравился.

— Что ж, пусть так и будет, — сказал я ему да встречному ветру, и мы поехали быстрее в тишине, нарушаемой лишь приглушенным топотом копыт по снежной дороге.

Возле реки нас поджидал одинокий всадник. Это был Перун, его рука спокойно лежала на рукоятке меча, словно лаская ее, хотя, возможно, у меня разыгралось воображение. Я намеренно показал ему мои пустые руки, не желая давать ни малейшего повода для атаки.

— Я хотел послать человека проследить за вами, — сказал он. — Но потом передумал, вспомнив, на какой лошади вы отправились. Вы нашли то, что искали?

— Моего брата, вы имеете в виду? — ответил я.

Он пожал плечами.

— Прекрасно, допустим, вашего брата.

— Увы, нет. Но, учитывая, что я один, вы уже и сами догадались об этом. Вы не проводите меня обратно в город? Уверяю вас, на этой дороге вы ничего не найдете, а в такой морозный денек лучше не затягивать прогулку без особой надобности. Да и вечер уже на подходе.

Капитан вздохнул.

— Да, лучше я пошлю туда кого-нибудь завтра утром, — сказал он.

— Пожалуйста, поберегите свои силы. Там действительно нечего искать. Я не видел ничего достойного внимания, поверьте мне.

— Зрение зачастую подводит нас, герр Октавий. Я предпочел бы набирать к себе на службу одних слепцов, вот только они плохие следопыты.

Впервые, насколько мне помнилось, я рассмеялся в его присутствии. В почти дружелюбном молчании мы вернулись в Орсино, и капитан отсалютовал мне на прощание, когда наши пути разошлись.

Я отвел Зевса в дворцовую конюшню и хорошенько почистил скребницей, к его удивлению и удовольствию. Своенравное и очень упрямое создание. Очевидно, мы с ним одного поля ягоды. Войдя в свою комнату, я обнаружил записку, написанную в высшей степени аккуратным почерком, с просьбой составить герцогу компанию за шахматной доской.

Я нашел парнишку в большом зале, хорошо запомнившемся мне по былым приемам. На возвышении стояло массивное герцогское кресло, искусно вырезанное из эбенового дерева. Марк сидел под ним на ступеньках, пристально глядя через высокое узкое окно во внутренний двор.

Он встал, мы обменялись поклонами, и он пригласил меня к столику — богато отделанной вещице из алебастра и черного мрамора с шахматными фигурами, вырезанными из слоновой кости и эбенового дерева. Особенно хорошо смотрелись ладьи — чудесные изваяния слонов с башенками на спинах.

— Какими вы хотите играть, белыми или черными?

— Не буду злоупотреблять вашим гостеприимством и предоставлю решение судьбе, — сказал я и, взяв по пешке с каждой стороны, спрятал их за спиной.

Потом я вытянул сжатые в кулаки руки вперед, предлагая ему выбор. Марк стукнул по левой руке и выиграл белые.

— Ваш немецкий язык очень хорош, государь, — заметил я в ходе партии. — Должно быть, у вашей матушки способности к языкам.

— А вы знакомы с моей матерью? — спросил он.

— Нас лишь представили друг другу, — сказал я. — Но ее прекрасные способности к языкам широко известны. Ага, я понимаю, что вы задумали.

— Но сможете ли вы выпутаться из этого? — ликующе сказал Марк.

Я внимательно изучил ситуацию и протянул ему руку.

— Мастерская игра, государь.

Он пожал мне руку, но не отпустил ее, а слегка потянул на себя.

— Вы очень добры, — прошептал мальчик. — Вы позволили мне выиграть гораздо более тонко, чем тот шут сегодня днем. А теперь давайте сыграем по-настоящему. И не волнуйтесь. Если вы выиграете у меня, я обещаю, что не прикажу обезглавить вас.

Я усмехнулся.

— Теперь моя очередь играть белыми.

Мы вновь расставили фигуры и начали новую партию. Мальчик отлично играл и умудрился вскоре лишить меня всех преимуществ, которые давал мне цвет моих фигур. В конце концов дело кончилось ничьей.

— Вот это уже интереснее, — заявил Марк. — Мне не хочется, чтобы со мной обходились с таким большим почтением.

— Боюсь, это неизбежно. Пока вы не подрастете и не утвердитесь в своих желаниях, люди будут относиться к вам с настороженностью.

— Может быть, мне уже пора заявить о своих желаниях, — задумчиво сказал он, откинувшись на спинку кресла.

Я пожал плечами. Юноша печально посмотрел на доску.

— Это подарок отца, — сказал он. — Он привез эти шахматы из крестового похода.

— Он недавно покинул вас, не так ли?

— Да. И покинул навсегда. Слишком рано я потерял отца. Мне пока вовсе не хочется быть герцогом.

— Мои соболезнования, государь. Мне совершенно нечем вас утешить, разве что тем, что такой человек определенно отправился на небеса. Вспоминайте с благодарностью те годы, что вы провели вместе с ним. Вспоминайте из них все самое лучшее, когда вам будет особенно не хватать его.

— Однажды он взял меня с собой в Венецию, — оживляясь, сказал Марк. — А потом в Рим. До этого я ни разу не был за морем. Мы побывали там повсюду. Я даже познакомился с Его Святейшеством!

— А подумайте о том, скольким детям ни разу не удалось отправиться в путешествие со своими отцами. Мой отец странствовал по земле в поисках пряностей, и его походы затягивались на годы. Вы, наверное, провели больше времени с отцом за свою короткую жизнь, чем я — за мою долгую…

— Это правда, — сказал он и зевнул, вновь вдруг став похожим на обычного мальчишку. — Мне нужно отдохнуть. Я стараюсь накопить побольше сил, чтобы мне разрешили выступить в рождественской мистерии.

Я встал и поклонился.

— Мне хочется поблагодарить вас за щедрое гостеприимство, государь.

— За это вам, вероятно, следует поблагодарить матушку, — сказал он. — Подозреваю, что она все это подстроила. Но я ужасно доволен. Получил в качестве рождественских подарков шута и шахматиста. Доброй ночи, герр Октавий.

— Государь, — промолвил я, с поклоном выходя из зала.

— Вы очень добры к нему, — прошептала Виола.

Я заметил во время нашей игры, как она проходила мимо зала, и подозревал, что она наблюдала за всей интермедией.

— Он хороший мальчик, — сказал я.

— А вы хороший шахматист. Вы ведь специально свели к ничьей вторую партию, не так ли?

— Признаю.

— Однако во второй раз он не понял, что вы поддались. В вас больше граней, чем в бриллианте, Фесте. У вас есть свои дети?

Видимо, мое лицо вдруг стало совсем отчужденным, поскольку она мгновенно пошла на попятную.

— Извините, — сказала она. — Я не собиралась совать нос не в свои дела. Просто я вдруг поняла, что почти ничего не знаю о вас.

— Так и должно быть, герцогиня, — весело сказал я.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, так не должно быть. Вы пришли помочь нам, когда вас позвали. Вы не обязаны были приходить, но пришли.

— Я должен был прийти. Другого выбора не было.

— Это очень важно. Когда все неприятности закончатся, мы сядем и спокойно обо всем поговорим. Может быть, сыграем в шахматы. И пожалуйста, Фесте, не поддавайтесь, когда мы будем играть.

— Сударыня, — кланяясь, сказал я.

Она слегка коснулась рукой моей щеки, повернулась и ушла.

Каково, а? Может ли герцогиня смотреть на шута? Или любить кошку?

Утром я устремился к тому единственному созданию, которое по-настоящему понимало меня, — к Зевсу. Я накормил его, и мы выехали из города через северо-западные ворота. Оглянувшись, я заметил, что Перун стоит на городской стене, наблюдая за мной. Он помахал мне рукой. Я ответил тем же. Мне вдруг подумалось, что у меня осталось всего два дня до поединка с капитаном.

Зевс, как обычно, резво взбирался на гору, но странно замедлил шаг, приблизившись к тому месту, где тропа сворачивала к скалам. Однако я направил его дальше, прямо по дороге. При въезде в лес он, казалось, занервничал. И я едва ли мог винить его. Я и сам нервничал.

Пустив Зевса шагом, я продолжил мои поиски. Дорога была достаточно широкой для проезда большой подводы, хотя никто здесь в последнее время не проезжал, насколько я мог судить по следам. Меня удивило, что Перун не высылает сюда своих солдат, но, возможно, зимой он ограничивал поднадзорную территорию городскими стенами. Только дурак отправится в путешествие в такую холодину, и защиты он может ждать лишь от одного Господа, поскольку едва ли получит ее со стороны Перуна. Солнце стояло над восточным хребтом, и косые лучи света пронизывали кроны деревьев. Поднялся слабый ветерок, но его дуновение скрадывали заросли кустарника и вечнозеленых деревьев. Следы на дороге отлично сохранились, лучшего не пожелал бы никакой охотник.

Большую часть этой прогулки я провел в изучении обочин дороги, выбирая подходящие укромные места для возможной засады. Где-то на полпути я вдруг вспомнил, что совсем недавно на меня покушались именно из этого леса. До смешного громко прозвучал на этой пустынной дороге лязг вытащенного мной из ножен меча. И я не сказал бы, что он придал мне хоть какую-то уверенность в собственных силах.

Миль через пять я заметил одну сломанную ветку. Остановив Зевса, я осторожно спешился, держа меч наготове, но надеясь, что мне не придется воспользоваться им. Сломали эту ветку, очевидно, недавно, и в окружающих кустах также было заметно что-то странное. Присев на корточки, я обследовал землю. Снег лежал ровным слоем. Даже слишком ровным. Я обогнул кусты и, слегка отклонившись от дороги, обнаружил нечто вроде протоптанной тропинки с двумя неглубокими канавками, словно оставленными парой каблуков, протащенных по снегу. От дороги эту тропу отделяло приглаженное снежное покрывало, но по его краям, где следы заметались не так тщательно, остались легкие бороздки.

— Вы приехали из-за мертвеца? — прохрипел кто-то слева от меня.

Я мгновенно развернулся, выставив перед собой меч.

Незнакомец посмотрел на меня скорее озадаченно, чем угрожающе.

— Я не вооружен, — немного тише сказал он. — Я миролюбивый человек и вовсе не хотел вас напугать. Правда, я давно уже ни с кем не разговаривал.

— Я не слышал вашего приближения, — извиняющимся тоном сказал я, убирая меч в ножны.

Странный бродяга кутался во что-то вроде одеяла, кое-как подпоясанного на талии. На ногах его красовались обмотанные тряпьем сандалии. Не слишком хороший способ защиты от холода, подумал я, но его, видимо, это не беспокоило. Длинные спутанные волосы и такая же борода, вероятно, обеспечивали его теплом. Глаза, единственная часть его лица, которую я смог ясно разглядеть, были голубыми и добрыми. С возрастом оказалось сложнее, можно было только прикинуть время роста такой длинной бороды и прибавить к нему лет шестнадцать. С равным успехом этому бородачу могло быть как тридцать, так и пятьдесят годков. Без бритвы и ванны точнее сказать невозможно.

— Да, мне очень хотелось бы увидеть вашего мертвеца.

— Ох, да он вовсе не мой мертвец, — ответил бородач. — Просто он лежит тут поблизости, а вы первый человек, забредший сюда с тех пор, как он появился. Вот я и подумал, что он, может быть, ваш.

— Совсем необязательно, — сказал я.

— Но вы же искали что-то. Может, как раз мертвеца?

— Вполне вероятно. Дайте мне взглянуть на него, тогда и видно будет.

— Ну, пошли со мной, — сказал он и повернулся.

Я догнал и остановил его. Он недоуменно взглянул на меня.

— Если не возражаете, не будем затаптывать эти следы, — попросил я.

Он кивнул и продолжил путь. Я следовал за ним, ведя Зевса в поводу. Вскоре мы оказались в старой части леса, где устремленные в небеса стволы деревьев увенчивались раскидистыми кронами, а землю устилал низкий кустарник. Солнечные лучи, проникая сквозь ветви, отлично освещали тропинки, хотя мой спутник шел так уверенно, словно мог ходить здесь с завязанными глазами.

— Как вы нашли его?

— Крик, — коротко сказал он.

Я ждал уточнений.

— Я молился у себя в пещере, вон там, в глубине леса. И оттуда услышал его.

— Насколько я понял, вы отшельник?

— Ни сном, ни духом не ведал я, что ожидает меня такая участь, да жизнь-то вот распорядилась иначе.

— Правильно ли будет, если я предположу, что вы один из «совершенных», из еретиков-катаров?

Он тихо рассмеялся.

— Нет, друг мой, я один из порочных. Кстати, зовут меня Иосифом.

— А я Октавий из Аугсбурга. Простите, я не собирался шутить на ваш счет. Но вы из катаров?

— Как только нас не называют: катары и патариане, богомилы и проклятые манихеи! В общем, каких только прозвищ для нас не выдумывают, перед тем как разжечь погребальный костер. А сжигают нас, потому что им кажется, что таким образом не проливается кровь. Видел я эти сожжения. Ничего подобного.

— А как вы сами называете себя?

— Благостными людьми. Если подумать, то это название так же неоправданно, как и все остальные. Но оно хотя бы обеспечивает нас стремлением к благости. Кстати, вы случайно не захватили с собой еды, которой могли бы поделиться?

Я порылся в седельных сумках.

— Немного хлеба и сыра, если хотите.

Он отрицательно качнул головой:

— Сыр мы не употребляем. Не едим ничего связанного с коитусом, то бишь совокуплением. Но меня очень порадовал бы кусок хлеба.

Я отдал ему весь хлеб, и он, благодарно поклонившись, начал жадно поглощать его.

— Несведущие говорят, что мы живем за счет небесных даров. Но правда в том, что зимой мы полагаемся лишь на милостыню.

— А где ваши единоверцы?

Иосиф пожал плечами.

— Разбежались, надо полагать. Мы жили здесь с позволения герцога, а когда он умер, нас перестали подкармливать. Я думаю, он помогал нам тайно, учитывая, какие нынче настали времена. Здешний епископ не питает к нам никакой любви, а Перун был бы рад начать против нас крестовый поход. Вот наша община и распалась. Люди не хотят умирать ни от голода, ни от руки крестоносцев. Похоже, такова уж наша судьба… Во всяком случае, мы откололись от старой секты. Выяснилось, что наши «чистые» наставники совершали прелюбодеяния или иные смертные грехи, и теперь все спорят, кто был чистый, а кто — нечистый. Можно организовать любую новую секту, и потом с ней случится все то же самое. Мы поселились здесь небольшой общиной, но постепенно все разбрелись, кто куда. Остался только я да волки.

— И мертвец. Расскажите мне о том крике. Когда вы услышали его?

Он отсчитал дни по пальцам.

— Девять дней назад, рано утром.

Я быстро прикинул.

— Утром в день святого Иоанна?

— К сожалению, мы не знаем ваших святых, поэтому не могу вам ответить. Когда каждая деревня покупает у церкви новых святых для своей местной легенды, определять по ним дни — бессмысленная затея.

— Согласен, но уж этого-то вы наверняка знаете. Мне просто хотелось бы узнать, когда вы нашли мертвеца.

— Утром после первого снегопада.

— Расскажите все как можно подробнее.

— Я уже сказал, что крик донесся издалека. Кто-то кричал довольно долго. Потом наступила тишина. Когда я пришел сюда, он был уже мертв.

— Вы видели, кто убил его?

— Должен признаться, что даже не пытался. Я уже говорил, что безоружен, да и не настолько силен, чтобы защитить даже самого себя. Помочь этому бедолаге я все равно не смог бы, поэтому решил, что не буду делать попыток приобщиться к его участи.

— Разумно. Но возможно, вы слышали что-то еще? Какие-нибудь разговоры?

— Да, какое-то время они говорили на непонятном языке. А вот то место, где я нашел его.

Снег вокруг был сильно вытоптан и запятнан кровью. Очевидно, сюда приходили лесные обитатели, чтобы поучаствовать в пире, однако сохранился достаточно четкий след, показавший мне, где лежало тело. Путаница смазанных отпечатков ног не позволила выявить их особенности. В ближайшем сугробе темнело несколько глубоких дыр. Походив на цыпочках вокруг места трагедии, я присел на корточки и тщательно все осмотрел.

— Вы умеете читать следы? — спросил Иосиф, с интересом наблюдая за мной.

— Ни сном, ни духом не ведал я, что ожидает меня такая участь, да жизнь-то вот распорядилась иначе, — ответил я его же словами. — Но где же труп?

— Вон там, — сказал он, и мы прошли еще немного по лесу. — Он уже умер, когда я нашел его. Вся одежда с него была сорвана — похоже, его пытали. Я провел обряд духовного очищения. Обычно он проводится несколькими людьми с наложением рук, но в особых случаях…

Его голос затих.

— Что именно вы имеете в виду?

— Наложение рук, ритуал благословения и покаяния, дабы испросить для нас, грешных, прощение и получить соизволение вернуться на небеса. Если он не успел стать достаточно чистым, тогда его ждет метемпсихоз, то есть перевоплощение.

— Если в первой жизни не удалось, надо постараться достичь совершенства в следующих воплощениях?

— Можно и так сказать. В любом случае, я сделал все возможное. Его нельзя было доставить в город для проведения традиционных ритуалов, которые вы, вероятно, предпочитаете.

— Я уверен, что сделанного вами вполне достаточно.

Иосиф привел меня к горке беспорядочно набросанных камней, покрывавших тело.

— Телесные изменения не затрагивают сущности, — заметил он, пока я стоял перед горкой. — Но я подумал, что это может иметь значение для вашей веры. Зимой земля слишком тверда, чтобы выкопать могилу. И я обычно предпочитаю устраивать нечто в подобном роде. Такая горка очень даже похожа на те каменные громады, которые вы называете храмами. Но я подумал, что она хотя бы защитит его от падальщиков.

Я отвалил несколько камней в голове пирамиды. Лежавший там мужчина выглядел лет на двадцать пять, не больше. Короткая жизнь, завершившаяся, судя по выражению лица, ужасными мучениями. Его жестоко избили и отрубили одно ухо. Я снял еще несколько камней и обнаружил многочисленные следы пыток, телесные повреждения и отсутствие пальцев.

— Странно, как мало на нем крови, — заметил я, пытаясь сохранять хладнокровие, но потерпев полнейшую неудачу.

— Да, он выглядит очень чистым, — согласился Иосиф. — Таким я и нашел его. Мне оставалось только перетащить его сюда и заложить камнями.

— Почему вы не сообщили о нем в город?

— Я уже говорил, что не доверяю Перуну. Он повесил бы меня даже за убийство белки, если бы смог приписать его мне.

— Но вы доверились мне. Почему?

Он пожал плечами.

— Вы пришли искать его. Я подумал, что вас беспокоит его судьба. Вы узнали его?

— Господь мне свидетель, никогда прежде я не видел этого человека.

Он пристально посмотрел на меня, выискивая признаки притворства.

— Наверное, так и есть. Но вы озадачили меня. Не ошибся ли я, доверившись вам?

— Не ошиблись. Я стремлюсь лишь предотвратить ряд ужасных несчастий. Вы поможете мне в дальнейшем?

— Чем смогу.

— Тогда не говорите больше никому об этом случае. Я вернусь завтра, чтобы забрать тело. Вы будете здесь?

— Куда ж мне деваться, — сказал он. — Так же как и мертвецу, я полагаю. А вы не объясните мне, что собираетесь предпринять?

— Пока нет. Находясь в неведении, вы будете в большей безопасности.

— Вот этому я готов поверить с большей охотой, чем всему сказанному вами ранее. Так значит, до завтра.

Я быстро восстановил каменную пирамиду и вернулся к Зевсу.

По возвращении во дворец мне менее всего хотелось садиться за очередную шахматную партию, но было бы безрассудно оставить без внимания призывы герцога, даже такого юного. Я уже должным образом представил себе следующий искусный проигрыш, но Марк сделал мне знак молчать и пронесся по комнате, задергивая шторы и закрывая двери.

— Можно попросить вас об одной услуге? — прошептал он.

— Разумеется, государь, — слегка встревожившись, ответил я.

— Вы послушаете, как я сыграю мою роль? — спросил он.

О боже, еще один любитель лицедейства! Я тотчас согласился и, удобно устроившись на подушках, приготовился к подобострастным восхвалениям. Молодой герцог торжественно встал передо мной и приложил к груди правую руку.

— Трудным путем пришлось мне пройти, — выразительно начал он. — Много страданий перенести. Здесь прожил я уж тридцать зим, года бегут и…

Постепенно роль захватила его, и он перешел от механического повторения заученного текста к более живому исполнению. Конечно, он был слишком юн, чтобы играть Спасителя, но Его речи, произносимые детским голосом, производили чертовски сильное впечатление.

Марк произнес по очереди все свои монологи и с надеждой взглянул на меня.

— Ну как, все в порядке? Мне пришлось помучиться, чтобы запомнить слова, но я все-таки отлично их вызубрил.

— Действительно отлично, и вы должны позволить этим словам говорить самим за себя. Прислушайтесь к ним, государь. Сами стихи подскажут вам верный тон, если вы позволите им. И давайте я покажу вам один полезный прием. — Я встал у него за спиной и положил руки ему на талию. — Скажите «А-а-а» и потяните этот звук, — велел я.

— А-а-а — ух! — воскликнул он, когда я сжал его обеими руками.

— Понимаете, государь, когда вы делаете глубокий — до самого нутра — вдох, то воздух потом выталкивается из ваших легких. И если вы будете так дышать, то вас услышат в любом конце площади.

— Правда? Спасибо, — воскликнул он. — А откуда вам известно об этом?

— В детстве у меня был очень строгий учитель пения, — сказал я. Как ни странно, это было правдой. — Насколько я понял, вы собираетесь исполнить роль Господа нашего?

— Да, собираюсь. Матушка не хочет меня выпускать, но я уже чувствую себя вполне здоровым.

— Дети должны слушаться родителей, государь.

— Но я же герцог, — сказал он, гордо выпятив грудь. — Очень важно, чтобы горожане увидели меня во всем величии.

Я пригляделся к нему. Лицо его излучало решимость, предполагающую железную волю, которая вкупе с разумом могла оказаться весьма внушительной. Я склонил голову.

— Как пожелаете, государь.

Вдруг его плечи поникли.

— Я не уверен, способен ли я на это, — прошептал он.

— Исполнить роль?

— Обе роли. Но роль герцога главнее. А я не могу даже заставить себя сесть в отцовское кресло. Оно принадлежало ему, а не мне.

Я взглянул на парадное кресло, стоящее на возвышении.

— Позвольте мне, государь, — сказал я.

Он потрясенно смотрел, как я спокойно поднялся по ступенькам и вальяжно раскинулся в кресле.

— Принесите-ка мне что-нибудь вкусненькое, Марк, — повелительно произнес я.

Его охватила ярость.

— Слезайте оттуда немедленно! — крикнул он.

Я тут же вскочил и преклонил перед ним колено.

— Слушаюсь, государь.

Его гнев исчез так же внезапно, как и появился.

— Зачем вы так поступили? — спросил он.

— Когда я уселся в это кресло и приказал вам принести мне угощение, разве вы сделали это?

— Естественно, нет.

— А когда вы приказали мне слезть, разве я не послушался тут же?

— Послушались, — медленно произнес он, и лицо его озарилось пониманием.

Я похлопал его по плечу.

— Само кресло не дает власти, государь. Власть принадлежит герцогу. А кресло — всего лишь удобный предмет мебели.

Он взглянул на меня, потом перевел взгляд на кресло, поднялся по ступеням и сел в него.

— Как я выгляжу? — спросил он.

— Как герцог, — ответил я. — Как ваш отец прежде.

Он улыбнулся, а я откланялся.

Я направился в комнату Бобо. Он сел при моем появлении, и я уже хотел поговорить с ним, когда услышал звук шагов. Выглянув в коридор, я увидел стремительно приближающуюся Виолу.

— Фесте, у меня есть разговор к вам, — отрывисто сказала она.

— Мы с тобой завтра поболтаем, — сказал я Бобо.

Он пожал плечами, а я отправился вслед за герцогиней в ее приемную, где она обернулась ко мне, сложив на груди руки.

— Мой сын только что поведал мне, что намерен участвовать в рождественском представлении, — холодно сказала она. — И он сообщил мне, что это вы его надоумили.

— Не совсем так, — возразил я. — Я просто посоветовал ему отстаивать свои права, как подобает его положению.

— Когда мне потребуется ваш совет в деле воспитания моего ребенка, я попрошу его у вас, — сказала она. — Ему пока слишком опасно появляться на людях без защиты.

— У него будет защита, — сказал я. — Я буду там. С ним ничего не случится.

Занявшись пророчествами, я свалял изрядного дурака.