Чем мне запомнились последние дни мира? Да ничем особенным не запомнились. Может потом через много лет историки найдут многозначительные знаки, эпохальные намёки и предвестники в самых обычных событиях и случайностях. Как там, про уже пролитое масло у Булгакова? Хорошая книжка у Булгакова получится. Я разрывалась внутри от осознания надвигающегося ужаса и одновременно не могла вырваться из окружающей меня суеты выпускных экзаменов и охватившего всех выпускного мандража.

Экзамены я сдала, в пределах баллов текущих оценок, за исключением истории, на которой получила пять вместо текущей и привычной четвёрки. От сочинения я отказалась и написала диктант на четыре. По математической контрольной получила четыре, хотя была только одна помарка и непонятно написанная цифра в ответе, которую посчитали неправильной. Надежда Рувимовна специально подошла ко мне и объяснилась, что хоть формально я написала контрольную на пять с минусом, но она считает, что я математику на пять не знаю и поэтому поставила мне четыре и очень надеется, что я её пойму правильно и не стану из-за этого на неё обижаться. Я и не стала, тем более, что она права и поступила справедливо, да и то, что она подошла и объяснилась дорогого стоило.

После афёры с телефонограммой у меня возникла навязчивая идея аналогично накануне войны обзвонить войсковые части и поднять их по тревоге, чтобы нападение не застало их в кроватях. Но Сосед рассказал, что приказ о начале войны и боевой тревоге передали накануне вечером, но дошёл он только до флотов, благодаря самым энергичным действиям наркома Кузнецова, да и то, Черноморский флот фактически оказался хоть и поднятым по тревоге, но не готовым к отражению авианалёта. А во всех тылах на западной границе диверсанты в нашей форме уже два дня, как начали резать провода и убивать посыльных, так, что до подавляющего большинства приказ не дошёл. А у нас выбор, звонить за два дня, так за эти пару дней выяснят, что это неправда и станет ещё хуже, только ещё накрутят на тему: "Не поддаваться на провокации!". А если звонить накануне, то информация не дойдёт, как и официальный приказ. И не стоит недооценивать наши доблестные Органы, если засветиться заранее, то вычислят, кто и откуда звонил и маскарад с тухлым комбинезоном не поможет. Да! А телефон я отвезла на следующий день и ещё с Петровичем посидели, чаю попили. В разговоре, он несколько раз сокрушался, что сразу меня — такую талантливую не разглядел и что он мной очень гордится! Хоть и не заслуженно вроде, но слушать похвалу очень приятно…

Словом, моё состояние описать парой слов не получится. Я даже подумывала не идти на выпускной, а с утра пораньше идти в военкомат, ведь все военнообязанные побегут, и будет столпотворение. Но Сосед меня отговорил. Вообще, за это время у нас с ним наладилась связь, и уже часто мне не требуется ему вслух задавать вопросы, он их и так слышит, да и я часто ощущаю его мысли не как звучащий голос, а словно напрямую. И только при анализе я понимаю, что это мысли явно не мои или не только мои. Я прислушалась к советам более опытного товарища и согласилась, что слишком много чести фашистам, если из-за них я откажусь от праздника с моими друзьями, который раз в жизни бывает.

Да! С последних экзаменов Валерку сдёрнули, вернее, хотели сдёрнуть нас троих, кого записали в бумагах у секретчика, но потом узнав, что творец — Назаров, а мы только группа поддержки, меня и Мишку взяв с нас подписку о неразглашении, ведь документы секретные, пусть и самой первой ступени ДСП. "Главное — это правильное ведение секретного делопроизводства!" — ехидно прокомментировал Сосед, хотя я ничего смешного не вижу. В общем, Валерка теперь даже дома не всегда ночует, ходит по двору деловой, как колбаса, и так и не извинился, паразит! Так, что Мишка с ним тоже поругался, но вроде до бойкота дело не дошло. С подачи Соседа я поговорила с Мишкой, для передачи нашему гениальному творцу, чтобы он сейчас старался знакомства заводить и при первой возможности в ШМАС устраивался. Пришлось объяснять, что ШМАС — это школа младших авиационных специалистов, а на возражения Мишки, что теперь у Валерки прямая дорога в какой-нибудь институт, возразила, что ШМАС — это самый прямой и короткий путь к Валеркиной мечте. А Институт никуда не убежит, но вот если начнётся война, то из института придётся идти опять в тот же ШМАС или просто в пехоту, ведь не усидит Валерка, если немцы нападут, а они нападут в самое ближайшее время. И в качестве подарка, можно рассказать, что ему лучше всего осваивать транспортные самолёты типа Дуглас или выпускаемые у нас по лицензии ПС-восемьдесят четыре. Конечно, звучит не так красиво, как истребительный или штурмовой авиаполк. Но в истребительном или штурмовом полку он обречён на земле гайки крутить, а вот у транспортников в экипаже есть борттехник, а летать на них даже опаснее, ведь этот неповоротливый безоружный самолёт уязвим не только с земли, но и любой вражеский истребитель или бомбардировщик может обстрелять. Вот где действительно нужна настоящая смелость, ум и решительность. После этого разговора, Мишка долго ходил задумчивый, видимо, сказанное стал на себя примерять, ведь он всё никак не мог решить чего он хочет больше во флот или в артиллерию, вот теперь и про авиацию задумался…

Вообще, временами казалось, что все вокруг как на сцене очень плохого самодеятельного спектакля. И вот-вот кто-нибудь этот фарс прекратит и все начнут готовиться к войне. Но в то же время умом я прекрасно понимаю, что если бы на меня не давил Сосед, я бы так же ходила и смеялась, и меня бы не коробило, как самозабвенно две тётки сцепились на рынке из-за двух копеек. Так, что вся, дрожа внутри из-за разрывающего меня напряжения, я нарядилась в своё выпускное платье такое праздничное, нелепо игривое и жёлтое. Как я в него влюбилась, ещё только когда ткань купили, даже раз поймала на месте преступления Верочку, которая залезла в шкаф и тихонечко пальчиками гладила ткань. А сейчас смотрю и все радостные чувства куда-то словно отодвинулись, поблекли.

Выпускной, которого так все ждали, на самом деле оставил какое-то непонятное чувство. Наверно половина уже в мыслях далеко, другие в растерянности, от осознания, что такой глобальный период в бОльшую половину прожитой жизни закончился и надо куда-то идти. Множество слов и дурацких обещаний и ещё более глупых идей. Наверно самое приятное оказалось то, что потанцевали под принесённый граммофон. Кто-то даже попробовал танго изобразить, но танцевать его никто толком не умел, и лучше всех получилось у директора с Рувимовной. Я танцевала со всеми мальчишками, у нас ведь мальчишек после седьмого класса стало больше, чем девочек. Во многих семьях до сих пор считается, что девочке учиться не нужно, её дело кухня и дети, а для этого и семи классов много. В какой-то момент поймала весёлую волну и продержалась на ней почти до конца, когда ночью пошли гулять по нашему острову, смотреть разведённые мосты в белёсой пелене белой ночи.

У сфинксов перед Академией художеств Мишка — придурок опять полез целоваться, мальчишки ещё и выпили вина, дескать, взрослые, пришлось отбиваться. Настроение испортил! Гад такой!

Утром проснулась проспав всего два часа, приготовила папке яичницу и сидела смотрела, как он её ест, такой серьёзный и обстоятельный, такой родной и любимый… После спать уже не легла. Я знала, что налёт на Ленинград вроде отбили, а выступления Молотова в двенадцать часов ещё не было, делать было совершенно нечего. По просьбе соседки сходила за хлебом и нам купила полбуханки. В очереди в булочной женщины перешёптывались, но ничего отличающегося от обычного не было. Переоделась в своё простое платье, взяла паспорт, аттестат, справки к значку "Ворошиловский стрелок" и об окончании радио курсов и пошла в военкомат, они же военные, должны уже знать, а если спросят скажу, что мне на радиокурсах сказали сразу по окончании школы прийти, вот я и пришла…

В военкомате суета, хлопающие двери, плавающий по коридору табачный дым, от которого запершило в горле. Вообще, сегодня воскресенье и должен быть один дежурный наряд, а тут такая суета, хотя, народа не слишком много, просто много тревожных судорожных движений и команд. Не знаю, это связано с началом войны или всегда так, я же раньше здесь никогда не бывала, это мальчишки наши приписку проходили. Во дворе перед входом политрук со звездой на рукаве ругается и строит в две шеренги группу гражданских мальчишек. Они с растерянными глазами, со своими котомками и чемоданами бестолково толкутся, как телята. Из каких-то фраз понимаю, что у них сегодня официально запланированная отправка и ни слова о войне, а обычные шепотки, куда их отправят, в какие войска и где лучше всего. Пошла на второй этаж, куда меня направил задёрганный дежурный с одним кубиком в петлицах.

В кабинете, куда через час с лишним я сумела попасть, сидел в облаках сизого табачного дыма капитан с синими кавалерийскими петлицами. Не поднимая головы, взял мои документы, вчитавшись, снял трубку, попросил его с кем-то соединить, продиктовал мою фамилию добавив "флотский радист", после чего положил трубку, отодвинул мои документы и начал читать что-то из картонной папки. Я как вошла, так и стояла, как истукан или идол на языческом капище. За всё время капитан на меня так ни разу не взглянул и не сказал ни одного слова. Классно у них тут…

После короткого стука в дверь просунулся сержант, судя по треугольникам в петлицах, и протянул тоненькую папочку, где на верхнем документе просчитала свою фамилию. Кроме него оказались заполненные мной при приёме на радиокурсы анкета, автобиография, и ещё какая-то бумажка. И только капитан кажется собрался, обратить на меня внимание, как дверь без стука распахнулась, и кто-то в неё крикнул:

— Там Сталин по радио выступает!..

И я вместе с капитаном, не забывшим за собой закрыть дверь на ключ, побежала на лестницу и на улицу, где под репродуктором тихо шелестела толпа, в которую из чётного раструба падали спокойные напряжённые слова выступления Сталина, законченное каноническим: "…Наше дело правое! Победа будет за нами!". В толпе и после окончания речи Сталина никто не решался говорить в голос, только тихие шепотки на все лады перекликались скользя по толпе: "Война… Война! Война-а-а…"

Я постаралась не выпускать из поля зрения закурившего в стороне с двумя переговаривающимися командирами капитана. В пол-уха слушая, что Сосед возбуждённо мне гудит, что выступать должен был Молотов, а Сталин впервые выступил уже в июле. А если выступил Сталин, то значит либо наше письмо сработало, либо это другой мир, или ещё кто-то из его времени к нам прорвался… Но меня это как-то совершенно не занимало, меня как и почти всех здесь, оглоушило известие о войне, хоть я знала и была вроде бы готова, но одно дело просто умозрительно знать, а другое — это грубая реальность… Наконец капитан докурил, и я пристроилась за ним следом. У кабинета он уставился на меня:

— А вам то, что нужно? — Я просто онемела от неожиданности и растерянности.

— Вы моими документами занимались, когда нас позвали слушать товарища Сталина…

— А… Да! Извините! Я вас не успел рассмотреть. Проходите. — "Ещё бы, ты и глаза ни разу не поднял…" — подумала как-то отстранённо.

Дальше вдруг всё как-то очень быстро закрутилось. На вопрос, почему я пришла, выдала свою заготовку, и больше вопросов не возникло. Тут же мне была выписана повестка, вручено командировочное предписание, на которые мне нужно в приёмной комиссара сходить и поставить печать. Повестку принести ему обратно для подшивания в личное дело. Когда я принесла повестку, он вписал что-то в свои бумажки, вернул мне командировочное и приказал ждать в зале. А когда вызовут команду шестнадцать — девяносто, выходить с вызванными строиться. После чего встал, оправил на круглом животике гимнастёрку и с пафосом произнес, пожимая мне руку:

— Поздравляю Вас! Вы призваны на действительную военную службу в вооружённые силы Советского Союза!

Я в состоянии близком к обморочному вышла из кабинета. То есть я собиралась идти служить, но это как-то в моём понимании был процесс неспешный, как рост цветка, который растёт себе и растёт и через какое-то время распускается цветком, но не так же вот сразу! Об этом и прочим разным темам я сидела и думала в небольшом зале или классе, где ожидают отправки команды до сбора состава. Долго мне думать не пришлось, я только начала осознавать свершившееся, как выкрикнули нашу команду. На всякий случай я глянула на листок своего командировочного, да, номер мой, вон в углу написан. Встаю, поправляю платье и иду строиться…

Перед входом два моряка пытаются сгуртовать нашу команду из полутора десятков таких же мальчишек, как я видела с утра, когда только пришла. В эту толкающуюся толпу я не полезла, а встала рядом. Выскочивший флотский командир в чёрной фуражке с крыльца пересчитал, и умчался обратно. Наконец двухшереножный строй образовался, и я встала с краю на левом фланге. Выскочивший встрёпанный командир бросил:

— Надо перекличку проводить, там и разберёмся кого не хватает. Давай! Старшина!

— Равняйсь! Смирна-а-а! — Зычно скомандовал чуть хриплым гулким голосом старшина. И начал перекличку. Назвали и меня и после моего звонкого "Здесь!" наступила нереальная тишина. Кажется, если бы сейчас здесь граната взорвалась реакция была бы слабее, чем выяснение очевидного, что в их чисто мальчиковый междусобойчик просочилась такая гнусная и коварная я. Первым очухался старшина — А ты… вы здесь как?

— Я радист… — Ляпнула я первое, что в голову пришло… Ну, каков вопрос, таков и ответ, собственно…

Но видимо вариант обсуждения с начальством пошатнувшейся реальности в задачи наших временных начальников не входил, и мы строем потопали по Большому проспекту в сторону порта. Я же вспоминала капитан-лейтенанта, который своё слово сдержал, и, похоже, что попала я на краснознамённый Балтфлот, интересно, нас прямо из порта на корабли посадят?

Но никуда нас не посадили, даже до порта мы не дошли, а дошли мы до УОПП имени Кирова (учебного отряда подводного плавания) и скрылись от гражданской жизни за его красным кирпичным забором. Хотя, лично меня ночевать отпустили домой, обеспечив книжкой краснофлотца. Я бы наверно смеялась, такой себе краснофлотец в сиреневом в цветочек ситцевом платьице с сумочкой в которой все мои документы, из которых правда остались только справки и аттестат, ну и книжка краснофлотца. Но надо вещи нормально собрать, папке сказать и вообще дома переночевать, прочувствовать, а то я до сих пор как-то не очень верю в происходящее. Сами понимаете, что я не была против.

Вечером папка с завода не пришёл, видимо у них какие-то сверхурочные работы. После треволнений дня я заснула легко и без сновидений. С утра сказала соседке, что меня взяли в армию, я оставила папке записку, надеюсь, он её найдёт. Пока я ничего толком не знаю, как адрес узнаю, так напишу. Она пустила слезу, которую смахнула уголком конца подвязанного платка.

Во дворе никого не встретила, из-за отвратительного поведения мальчишек даже не зайти с ними попрощаться. Ну, вот надо же быть такими дураками! Подкинув в руке армейский сидор, с которым мы часто ездили в лес за грибами или ягодами и в дорогу брали, я потопала к месту службы, до конца моей увольнительной оставалось не так уж много.

На КПП возникла заминка, в результате к построению я не успела, пока выясняли, не английская ли я шпионка, которая хочет прокрасться на территорию отряда подводников и наверно украсть самый главный перископ. Вообще, именно этим словом для меня начинались и заканчивались все мои знания о подводниках. Я опять тупо сидела на стуле в коридоре штаба. Потом обо мне вдруг вспомнил пробегавший старшина и меня сводили поесть разваренных осклизлых холодных макарон, вообще, мама готовила нам макароны по-флотски, и это было очень вкусно, не говоря про едва тёплый и чуть сладковатый чай со странным запахом. Супа, из-за позднего прихода мне не досталось, что после жутких макарон меня не очень расстроило…

Наконец, к концу дня про меня окончательно вспомнили, вернее, нашли способ решить возникшую в моём лице проблему. Да, именно проблему, потому, что все вопросы и нюансы по приёму даже больших групп новобранцев-призывников давно отработаны и всё шло по накатанной, а вот, куда девать единственную призванную девушку, там, где всё, абсолютно всё, заточено под призывников другого пола не знал никто. Нет, в отряде были женщины, но все они имели приходящий статус, как медики в медсанчасти или машинистки в штабе, даже пожилая старушка библиотекарь. А я вдруг оказалась единственная такая из себя "КРАСНОФЛОТЕЦ" в платье и отпускать меня ночевать домой никакими уставами не предусмотрено, ведь я должна быть на полном казенном обеспечении, ведь мне не платят оклад, как другим вольнонаёмным или командному составу. Вот и ломали второй день головы под своими фуражками и бескозырками красные военморы, тем более, что моя фигура в гражданском ситцевом платье на стульях штаба для всех была как красная тряпка для быка или заноза в мягкой части организма. Несчастный капитан-лейтенант, который меня сосватал наверно до сердечного приступа доикался, если правда то, что икота донимает того, о ком кто-то зло вспоминает.

Из кабинета начальника штаба, у дверей которого я обосновалась, вышел, почёсывая затылок, пожилой седой моряк, ну, не разбираюсь я в их званиях и галунах. При седой голове, на лице ярким пятном горели рыжие любовно ухоженные роскошные усищи, а форма вроде не обтягивающая, но сидит так ладно и красиво, что совершенно не понятно, как такое может быть, что всё как надо и ни одной нигде складочки. Отдельно внимание привлекает медаль на маленькой красной колодке. Он остановился, тоже разглядывая меня своими пронзительно зелёными глазами в сетке морщинок обветренного лица. Достал из кармана маленькую трубочку, кажется такие чубуками называют, повертел в пальцах, крякнул и заговорил:

— Вот, что, дочка! Пойдём, на довольствие тебя ставить буду. У тебя вещички все здесь или ещё где зайти забрать нужно?

— Всё здесь, товарищ…

— Митричем меня можешь звать, я тебе разрешаю. А если официально, то главстаршина, моё звание, а фамилия Фомин, я здесь главный баталерный. Ну, пошли… — И мы пошли, он чуть впереди.

— Поняла, Митрич! А "баталерный", это где?

— Ну, как в армии есть старшина, он за весь тыл роты отвечает, так на флоте есть баталерные, а я в отряде по этому вопросу.

— А главстаршина — это большое звание?

— Ох-ох-хонюшки… И где же вас таких чижиков красивых только находят… Это тебе тоже учить придётся, а главстаршина — это самое большое старшинское звание, выше уже мичман будет. А с тобой вот чего решили, тебя к нам прислали, чтобы самим не возится. И ты у нас тут временно, пока присягу не примешь и основы не постигнешь. Сказали, что ты радистка хорошая, вот потом и отправим тебя к связистам в Кронштадт, а пока ты присягу не приняла, нужно тебе первую подготовку провести, это мне поручили… На старости лет, ох-хо-хонюшки… Вот… А в числе прочего, тебе нужно наши морские звания выучить и у кого какие нашивки на рукаве разбирать и знать в каком чине кто находится. А то ведь можешь в такую неприятность загреметь, и никто не посмотрит на твои глаза красивые, потому, что ты теперь не девушка, а сначала краснофлотец. Вот выйдешь в увольнение, домой зайдёшь, форму скинешь, вот тогда и вспоминай, что ты есть девушка и красавица! Это понятно говорю?

— Понятно, товарищ главстаршина…

— Да ты не куксись, ничего в этом такого страшного нет, это может только звучит непривычно для твоего гражданского слуха. Просто на флоте всё регламентировано и везде должен быть флотский порядок! Понимаешь?

— Понимаю. А у вас тут радисты есть?

— Вот, правильно, что напомнила. Есть у нас радисты, ведь мы здесь учим всех специалистов на подводные лодки, а на лодку ведь телефон не протащишь, верно? Поэтому, как и на остальных кораблях, связь по радио, вот и радисты у нас тут тоже есть. Они же не только радисты, а ещё и подводники. Немного, их всего четверо сейчас, и они здесь на общей подготовке, а радиоделом занимаются в командном училище, так, что смысла тебя с ними сводить никакого. У тебя в семье военные есть?

— Нет, папа на заводе Балтийском, а мама мелких тетёшкает…

— А тебя как же тогда во флот закинуло?

— Да, вот на радиокурсы пошла, а там самой лучшей оказалась, вот меня и записали…

— Эвона как бывает… Но, ничего, осмотришься, привыкнешь. Тебе не на корабле качаться, женщина на корабле к несчастью, а мы — моряки все жуть суеверные, на берегу связь держать дело тоже нужное…

Тем временем мы пришли в баталерку, где витал специфический запах смеси от хранящегося множества вещей. Самая маленькая фланелька на мне болталась как флаг на ветру, а тонкую шейку не украшал даже новенький гюйс, который у меня норовил стать не воротником, а наплечником. Затягивая толстый флотский ремень, чуть ногти не переломала, а вместо бескозырки мне выдали берет. В общем, в тельняшке которая мне была как платье по длине, а вырез горловины можно было смело называть декольте, если бы у меня ещё там были большие завлекательные округлости. С юбкой Митрич обещал завтра порешать, а пока велел надевать брюки, в которых я утонула, как и во всех остальных предметах туалета. В результате моё переодевание завершилось не начавшись. Немного подумав, робу Митрич мне решил не выдавать. Из того, что мне выдавалось без планов по перешиванию, оказались только берет со звёздочкой, пара самых маленьких гюйсов, это воротник у них так называют, ремень после утягивания по талии и всё.

Бельё и прочее мне предстояло ехать получать на каком-то другом складе, куда может мне будет выделена машина, если попутно поедет Митрич, а скорее всего поеду сама. Огромные белую и синюю фланельки мне предстояло перешить по своим параметрам. Вместо шинели и пары юбок были выданы отрезы шикарного чёрного сукна, тонкого и толстого с прикладом подкладки и тонкое шёлковое белое кашне. Ещё в мешочек было насыпано множество пуговиц золотистых с якорьками и просто чёрных с дырками, каких-то шнурков. С ботинками едва скандал не вышел. Самые маленькие оказались сорокового размера и при этом каждый спорил с нерушимостью и монументальностью Исаакия, никак не меньше. То есть я в них выглядела как клоун, и ноги в них болтались даже если бы я надела трое толстых шерстяных носков. Наверно для того, чтобы при взгляде на меня у любого вспыхивала жалость пополам с брезгливостью, мне непременно следовало вставить свои ножки в эти обувные чудовища. К этому слезу на щеке и полуспущенный рваный чулок, и готовая картинка юродивой сиротки с паперти. Я попыталась объяснить, что если уж они так хотят, то с юбкой нужно носить сапожки, сшитые по ноге, но никак не такие жуткие башмачищи. На что Митрич резонно заметил, что сапоги носят в армии, а на флоте сапоги не носят. В итоге осмотрел мои полуботиночки без каблучка и махнул рукой. Отдельно были выданы положенные полотенца, мыло, щётки и прочее в количестве немаленькой такой кучи. Потом сгрёб получившиеся кучи в пару наволочек и повёл меня к месту моей временной дислокации. От этих терминов, мне почему-то представился чулан с малюсеньким окошечком под высоким потолком и злой жирной крысой в углу, я уже ничего хорошего от флота не ждала. На самом деле это оказалась светлая комната с двумя кроватями и даже с возможностью пользоваться санузлом медсанчасти с душем. После дня изматывающего сидения в штабе и какой-то изнуряющей процедуры выдачи мне обмундирования, я едва заставила себя раздеться и отключилась, едва упав на кровать…

Утро встретило, какой незнакомой шебуршнёй за дверью, от этих непривычных звуков я проснулась. Осмотрелась и осознала себя, вернее, место, где нахожусь, и как я здесь оказалась. Судя по звукам, в мире уже давно жизнь бурлит, так, что разлёживаться нет смысла, всё равно поднимут. По краю сознания скользнула мысль, что в этой суете время летит, уже третий день войны и весь накрученный мной заранее ужас как-то до сих пор не нашёл реализации. Вообще, уже несколько раз слышала какие-то далёкие бабахающие звуки, но такие какие-то несерьёзные… Я была как-то наивно уверена, что едва война начнётся, все чуть ли не строем начнут по улицам ходить и даже бегать. А вместо этого ожидавшегося пафоса, я вчера с азартом ругалась с Митричем из-за ботинок. Интересно, это потому, что я и он такие неправильные и чёрствые или просто тупые? Из рассказанного Соседом, я никак не могла привязать к реальности, что уже третий день там, на границе наши бойцы гибнут, с голыми руками бросаются под танки и сходят с ума от бомбёжек и миномётных обстрелов, никак не в состоянии привязать увиденное к "малой кровью и на чужой территории". И хоть здесь за толстым кирпичным забором учебного отряда спокойно доносились звуки из другой гражданской жизни, но обещанный сегодня Митричем выход в город подсознательно меня пугал. Хотя, я теперь зверёк военный, потому моё дело телячье, как говорила бабушка: "обоссался и стой!..". Ну, ладно, хватит тянуть, всё равно вставать нужно. Распустила нераспущенные перед сном косы, голова благодарно "задышала", но я даже без зеркала знаю, что у меня на голове сейчас копна, а успеть расчесаться до туалета — это из числа глупых сказок. На всякий случай накинула платье не подвязываясь пояском, которым схватила в хвост волосы, и всунув голые ноги в безразмерные жутики — "ни шагу назад", которые величественно назвали тапочками, я двинулась к санузлу…

Ну, и не такая уж я страшная, чтобы делать такие круглые глаза и ронять какие-то железки на кафельный пол, ну, не расчесалась, и что с того? А после ночи в туалет вы сами часто расчёсанными и накрашенными ходите? Мама вон, хитрая, она сразу платок сверху на свою послесонную шевелюру повязывает, и не придерёшься, а мы дома всегда нечесаные с утра ходим, вы ещё Верочку с утра не видели, вот уж где взрыв на макаронной фабрике…

В общем, выпала я из комнатушки прямо в коридор медсанчасти, где как раз колготился свежестриженный оттопыренноухий молодняк, которому производился общий медицинский осмотр. Выплыла я вся в мыслях своих, из глубины не выныривая, в платье расхристанном и с копной нечесаной на голове в местных штиблетах-шлёпках на босу ногу. Наверно со стороны это выглядело впечатляюще, если какой-то бедняга поднос опрокинул. На грохот выглянула морячка в халате и белом колпачке, мгновенно оценив сюжет, цыкнула командирским рыком-писком, что все синие робы вытянулись в струнку вдоль стены, а мне:

— Быстро, куда там тебе надо и скрылась у себя! Ясно?!

Я даже ответить не успела, как она уже исчезла за дверью, вот умеет же, даже завидки берут. Шмыгнула до туалета, там немного пальцами прибрала свой хвост и поспешила обратно, истошно шлёпая на все окрестности спадающими с ног шлёпками. Уселась на кровать и первым делом решила расчесаться. Едва начала, как дверь после короткого стука распахнулась и вошла упомянутая командирша.

— Привет! Давай знакомиться! Нам сказали, что ты тут спишь, а будить тебя или нет, никто не знал, вот и не стали, спи, пока есть такая возможность. Меня Алёна зовут, я санинструктор здешний…

— Мета. А сколько сейчас времени?

— Так уже скоро шесть будет. Подъём уже больше часа назад был…

— Как больше часа? Это во сколько же здесь встают?

— Ха-ха-ха… Подруга! Ты ещё не поняла, что во флот попала… Здесь всё по-другому! Подъём в четыре тридцать, а отбой в двадцать два тридцать. Зато после обеда адмиральский час, все спят, кто может днём спать. Ничего, привыкнешь. Я тоже первое время обалдевшая ходила. А ты к нам в медслужбу?

— Нет, наверно. Я — радист.

— А-а-а… Жалко! Я уж порадоваться успела, что будет помощь. Но, ничего! Всё равно хорошо, что нас больше становится!

— Кого нас?

— Ну, ты не проснулась что ли? Нас — это женщин! Покажем им здесь равноправие полов!

— Так, они вроде нас на корабли не пускают, вроде, к несчастью, если женщина на борту…

— Да, слушай ты их больше! Морячки, запомни, такие балаболы! Ни одному слову не верь! А на корабль, да какая дурочка сама пойдёт?

— Но ведь флот это корабли и есть…

— Флот, это везде, где в морской форме ходят! И здесь на Васильевском острове такой-же флот, как на самом рассамом линкоре! Да! А чего ты в гражданке болтаешься? Ещё хорошо, что ты на подъём флага в платье не вылезла! У начальника тогда бы точно родимчик случился. Он нас то едва терпит и на подъём флага у нас только начальница ходит и то кривится, а она, между прочим, у нас военврач второго ранга, это можно считать, как капитан второго ранга и они почти в одном звании. Вот! — В пулемётный разговор Алёнки вставить хоть слово было невозможно. Есть такой тип болтушки-хохотушки, крепенькая, сбитая такая, с ямочками на круглых щёчках и выбившимися из кос кудряшками по обеим сторонам широкого личика. По сравнению с ней, а я видела, что под халатом у неё тёмно-синяя фланелька, подпоясанная ремнём, ниже видимо юбка, её полностью скрывал халат, а на плечах явно не новый, но наглаженный гюйс-воротник. Не, знаю, как у неё с тельняшкой, халат завязан сзади, а спереди сплошной под горло.

— Мне Митрич вчера выдавал, но там что шить надо, а что просто подгонять… Сказал, сегодня будет решать. А мне же не голой ходить, вот я в своём платье и хожу…

— Митрич — мужчина правильный! Раз сказал, значит сделает. А ты вообще, как здесь очутилась? Ваши связисты все при штабах сидят…

— Так, меня из военкомата сюда отправили… Они и сами не знают, что со мной делать… Вот, Митричу вчера меня спихнули, а он сказал, что сначала меня как любого краснофлотца нужно обмундировать. А как обмундировывать, если я в самом маленьком размере два раза завернуться могу…

— Да-а-а… Дохлая ты совсем. Городская наверно.

— Так, ленинградка…

— То-то смотрю, что соплёй тебя перешибить… Ладно! Побежала я, а то начальница опять ругать будет! Иди к баталерке, туда Митрич обязательно сам придёт..

Немного даже заряженная такой словесной трескотнёй, я привела себя в порядок и вдруг осознав сильный голод и то, что я не дома и на кухню за горбушкой не заскочишь, потопала к баталерке. Смурной с утра Митрич, свежевыбритый и благоухающий тройным одеколоном, что-то бурча, писал, неудобно пристроив новенький зелёный планшет на коленке. Почему он не освободил предназначенный для письма стол, на котором навалены какие-то свёртки и мучился явно неудобной позой и приспособлениями, так и осталось для меня загадкой.

— А, явилась, спящая красавица… — Судя по ворчливой интонации, вопрос был явно провокационный.

— Товарищ главстаршина! Краснофлотец Луговых по вашему приказанию явилась! — Как мне показалось, я очень правильно и лихо откозыряла и даже заняла строевую стойку, как нам показывали на уроках физвоспитания.

— К пустой голове… Хотя… У вас и в шапке там… Где ходишь то? Время уже почти обед…

— Как обед? Товарищ главстаршина.

— Только встала что ли?

— Нет, успела себя в порядок привести.

— Вот я и говорю, спящая красавица… Ну, ладно! Собирайся, скоро пойдём, заодно и с твоей формой порешаем…

— А что собирать?

— Давай прикинем. Ткань, всю бери, приклад, это где подкладка и пуговки, я тебе в тряпице давал. Ещё бери фланельки обе и тельняшки, их ушивать нужно. У тебя только тот мешок, с которым пришла?

— Да, в него наверно не влезет всё…

— Точно не влезет. Сейчас погляжу, может чего придумаю. Ты иди пока положи, что к тебе влезет, а остальное сюда неси, а я пока пошукаю тебе торбу какую-нибудь…

По возвращении, мне выдали здоровенный мешок с лямками, куда влезло всё, в том числе и моя набитая котомка. Потом я сидела и ждала, когда Митрич закончит какие-то свои приготовления. Пока он куда-то ходил я думала о том, что какая-то у меня очень неправильная и голодная служба выходит. Надо эту тенденцию перебарывать, чтобы системой не стало. Словом, вышли мы с двумя матросами только часа через два…