На улицах не было ничего необычного. Из рассказов Соседа я с таким ужасом ждала приближающейся войны, но вот уже вторник, третий день войны, но ничего не изменилось. Нет, на углу двадцать второй линии у репродуктора собралась не толпа, так, группа человек в двадцать и слушали передачу, что-то между собой обсуждая. Около пожарной части из красного кирпича у газетных тумб о чём-то спорили два старичка, похоже по прочитанному, так как указывали на какие-то части в наклеенных газетах. На каланче стоял пожарный с биноклем и были вывешены какие-то знаки на фалах мачты, а внизу трое пожарных копошились с мотором красной пожарной водовозки.

Митрич хоть и в развалочку, но шёл очень быстро, так, что со стороны наверно напоминала семенящую за хозяином собачонку, оба матроса отстав на несколько шагов переходили на рысь и снова на шаг. Митрич чуть сбавил темп и нашёл время довести до меня свои планы:

— Мы сейчас на седьмой линии у складов оставим матросов, и я отведу тебя в мастерскую, в этой артели почти всех командиров нашей базы обшивают, мне дали на тебя наряд, но может, придётся уговаривать. Там я тебя оставлю, а завтра с утра, чтобы как штык!

— Товарищ главстаршина! А можно я в булочную забегу, сайку какую-нибудь куплю?

— Так, ты, не ела что-ли?

— Я не знаю где это?

— Ты и вчера не ела?

— Вчера в обед мне дали макароны, но я не запомнила куда идти…

— Ой! Горе ты моё! И что мне с тобой делать? И так светишься, того и гляди сдует вместе с юбкой. А если тебе дать сейчас сайку есть, то надо и матросам давать, а то не по-русски как-то выйдет. — Он залез в карман, вытряхнул мелочь на ладонь, отсчитал часть и вручил мне. — Одна нога здесь, другая там, купи три сайки и догоняй!

Я помчалась, и уже в пути осознала, как же сильно я проголодалась. Булькающая в животе, выпитая утром из под крана, вода не смогла обмануть растущий организм. В булочной при внешней тишине, видимо только что закончился шумный конфликт, но к окошечку стояла только одна женщина, и я с радостью сунулась за ней.

Какая же вкусная оказалась ещё тёплая свежая сайка с ванильным запахом и горячая внутри. Матросы, хоть в отличие от меня позавтракали, но заглотили свои булки по-акульи мгновенно, наверно и не жевали даже. Это я старалась есть не спеша, тем более, что есть на ходу девочке неприлично, и я вынуждена была отщипывать кусочки и быстро совать в рот. Так, что доела, уже когда старшина увёл матросов на склад, а я осталась ждать его у распахнутой двери. Раздав задания и переговорив с каким-то флотским, Митрич повёл меня одну дальше. Я всю жизнь на Васильевском, но не подозревала, что во дворах за первой линией есть такие закутки, и я очень старалась запомнить дорогу, потому, как резонно полагала, что мне сюда ещё ходить одной, без провожатого.

За дверью обнаружилась уютная с зеркалом прихожая ателье, где-то за стенами стрекотали швейные машинки, а нам навстречу, судя по портняжному метру на плечах, вышел мастер, с которым Митрич расшаркивался со всеми положенными куртуазностями и обязательными фразами о здравствовании каких-то общих знакомых и членов семей. Наконец официальная вводная часть закончилась, и Митрич вытолкнул вперёд меня:

— Вот, Карл Генрихович, это наш новый краснофлотец и будет служить в штабе, где выглядеть должна красиво и подобающе, а у меня на складе самый маленький размер сорок четвёртый, в котором её искать потом надо. А юбок вообще нет. Вы уважьте, помогите решить вопрос с обмундированием, а флот умеет быть благодарным…

— А наряд и ткань на неё есть или из своего шить и за её счёт?

— Отрезы я выдал. Наряд выписан, но, она ведь не командный состав и не вольнонаёмная, то есть по пятой категории расценки будут, но мы что-нибудь придумаем…

— Ну, это уже наши стариковские нюансы, которыми мучить барышню мы не будем. Милая барышня! Пройдите, пожалуйста, в примерочную и раздевайтесь, будем с вас мерки брать, чтобы форму на вас построить.

— Кого строить?! Извините…

— Барышня! Никого строить не будем. Это так называется у военных моряков исстари, мундир не шьют, а строят. Вот и вам форму построим…

Я зашла в указанную дверь. Не смотря, на объяснение, от обещания строить мундир, веяло чем-то таким железобетонным… Пока я копошилась в своих мыслях и не успела начать раздеваться, после стука заглянул Митрич, и спросил, вернее попросил:

— Ты же здешняя, можешь сегодня дома переночевать, а завтра, как тебе первую часть формы подгонят, приходи в отряд, меня найдёшь… Да! И форму не надевай здесь, в отряде наденешь, а то патруль остановит, а у тебя увольнительной нет.

— Хорошо! Я всё поняла, завтра отсюда сразу к вам буду.

Потом подошёл мастер, но мной стала заниматься улыбчивая милая женщина. Из её слов я поняла, что я у них чуть ли не первая, потому, что все военнослужащие женщины сами как-то вопросы с формой решают, а шили они до сих пор только для мужчин. И она в артели единственная умеющая шить женские фасоны. А мастер пошёл звонить своему знакомому, чтобы уточнить, какие требования по форме и знакам различия для женщин.

Мне, лично это всё было совершенно фиолетово. Какие могут быть требования? И чего такого сложного, сделать как у всех? Как же я потом веселилась от своих тогдашних мыслей. Но обаятельная портниха меня сумела расшевелить, ну, кому бы не было приятно слышать её дифирамбы моей фигуре и юной грации. Хоть, я сначала немного напряглась, от того, что слово "грация" какое-то уж слишком старорежимное, но влез Сосед и объяснил, что ничего порочащего мою комсомольскую честь сказано не было. И когда мы стали обсуждать покрой юбки, от которой требовалось только быть аккуратной и не очень широкой, как сказал заглянувший мастер, мастерица быстро объяснила, что лучше и проще всего простая прямая юбка из четырёх деталей. Я не успела среагировать на её слова, а она видимо, расценила моё молчание, как недовольство и добавила, что можно в заднем шве шлицу сантиметров двенадцать сделать, чтобы ходить и садиться было удобно. Пока я пыталась сообразить что такое "шлица" и чем она радикально отличается от "штрипки", "шлёвки" или "парасольки", Сосед снова влез:

— А если сделать отрезную вставку сзади ниже уровня попы, сантиметров двадцать шириной в стороны от заднего шва, загладить в одну сторону штук пять складок, тогда и разреза как такового не будет, но и с удобством движений вопрос решится?

Мастерица не очень поняла, и они стали рисовать, я почти ничего из их выяснений не понимала, а вот портниха стала смотреть на меня с заметным уважением. Как стало ясно, ниже уровня копчика сзади посредине шириной сантиметров двадцать идут до низа юбки заглаженные складки. Это даёт возможность садиться и двигаться, но при этом не мелькать в разрезе ногами. И для нашего времени это весьма оригинальное решение. Эх, знала бы я, во что мне выльется этот портновский изыск, как чертыхалась наглаживая эти складки, которые так и норовили выпрямиться и парусить сзади. А уж как все военные дамы на них зыркали… Но чего уж там. А мастерицу очень интересовало, не стану ли я возражать, если такой элемент она станет в дальнейшем использовать в своей работе. Сосед ехидно прокомментировал: "А сильно ли её бы остановил твой отрицательный ответ? Патентная защита в СССР как-то не очень распространена…" Само собой, я не стала возражать. И это как мне кажется, радикально изменило её отношение ко мне, если раньше как к неизбежной нудной барщине, то сейчас она возилась со мной, как с любимым чадом. Мерки были сняты, и на завтра к двенадцати мне пообещали, что как минимум будут готовы: одна летняя лёгкая юбка, белая фланелька, тельняшки, может ещё, что успеют, но лучше не торопиться. Так, что тёплая чёрная суконная юбка тоже оговорённого фасона, тёплая тёмно синяя фланелька, пара тёплых тельняшек, чёрная суконная утеплённая шапка типа "кубанки" на зимнее время, а самое главное шинель, будут готовы только через неделю. При чём надо обязательно учитывать, что шинель придётся подгонять и доглаживать в моём присутствии, так, что обязательно иметь запас времени. Провожать меня вышли, кажется все пять работников артели-ателье.

Когда вышли на улицу, Сосед задумчиво поведал:

— А ты знаешь, ты очень похожа на молоденькую Софи Марсо…

— А это ещё кто? — За грубостью я попыталась скрыть своё смущение, ведь я правда в примерочной перед зеркалами в одних трусиках вертелась и совсем про Соседа забыла. Ну, а как было удержаться, если там старинные зеркала от самого пола?

— Это одна из самых красивых актрис французского кино в конце восьмидесятых, сейчас может ещё её мама даже не родилась.

— Ты, хочешь сказать, что я красивая?

— Ты очень красивая, но возможно, не во вкусе этих лет. Ты, чего это? Меня стесняешься что ли? Ты это брось! Тебя что доктора голенькую никогда не видели?

— Видели… Но всё равно…

— Знаешь, ты не в моём вкусе, вернее, возраст твой, ты для меня ребёнок совсем…

— Так. А тебе сколько?

— Не знаю. Такие анкетные данные про себя мне совершенно не доступны. Но если судить по тому, что я отслужил в армии, потом шесть лет в институте учился, потом двухгодичная ординатура, потом работал и учился в аспирантуре, и вместе с защитой диссертации хирургического стажа у меня не меньше двух десятков лет, то мне за пятьдесят получается… Так, что я скорее ближе к твоему дедушке, чем даже к твоим родителям. И как женщина, мне скорее твоя мама интересна, тем более, что мама у тебя действительно красавица и эффектная женщина, есть в кого тебе не быть дурнушкой…

— Как это, маму мою? У мамы же папа есть!

— Вот ты смешная! Это я в принципе имею ввиду! Я сейчас в твоей голове, какая мне мама или какая-другая женщина? Я сейчас не мужчина и даже не женщина, а ещё очень молодая и несмышлёная девчонка после десятилетки…

— И чего это я несмышленая?

— Ну, извини! Очень смышлёная, старая и без образования…

— Да, ну, тебя!

— Ты чего делать сейчас собираешься?

— Ну, домой пойду… Слушай, мне как-то очень стыдно, что война, а я с тобой тут рюшечки какие-то обсуждала, не хорошо это! Не комсомольское какое-то поведение…

— Ты это прекращай! Ты теперь в армии, вернее во флоте, и ни на секунду не смей забывать, что ты девушка и красивая молодая женщина, а уже потом краснофлотец!

— Это как?

— Это довольно не просто, но хочу верить, что мы справимся.

— Я как-то не очень поняла, что ты имеешь ввиду.

— Ну, давай разберёмся. В чём будет твоя главная проблема?

— Научиться военной дисциплине?

— Не ВОЕННОЙ, а ВОИНСКОЙ. Но это на самом деле сущая мелочь. Гораздо труднее будет научиться быть единой в двух лицах и без ущерба для себя и своего будущего.

— Как это в двух лицах?

— Быть одновременно краснофлотцем и девушкой, а это очень непросто. Вот ответь сначала, кто такие военные и для чего они существуют?

— Это армия и флот, они нашу страну защищают…

— Звёздочка ты наша коммунистическая! Военные — это класс людей, которых авансом обувают, одевают, кормят и содержат, выказывают всяческий почёт и уважение, чтобы, когда придёт время, они животами своими легли и защитили свой народ. И не просто народ, ведь гражданские мужчины это тоже защитники, хоть и не профессиональные, защитить они должны женщин и детей своего народа. И уже одно то, что ты вся из себя, тут рядом с ним и в форме, уже есть живой укор ему, то есть роспись, что он со своей главной задачей уже не справился, тебя не защитил, и ты сама пришла себя защищать! И как, и что бы, ты не делала, но ни один военный женщину в форме не примет как равную, потому, что ему его совесть этого не позволит, даже если он не может это сформулировать. С другой стороны не все такие совестливые и понимающие, и для них наличие рядом женщины — это призыв и провокация, требование доказать, что он главный кречет в этом курятнике. Тем более, что военные — это мужской коллектив, где все правила как в любой мальчишеской компании, где всё время нужно доказывать своё место и право. То есть ты — становишься призом и инструментом доказательства для любого местного самца. И если в обычной жизни давно сложились схемы и правила поведения и ухаживаний, то здесь ты есть краснофлотец, которому можно по уставу приказать раздеться и лечь в койку со старшим по званию. И если такой приказ отдан, то не исполнить его ты не имеешь права, ведь когда ты примешь присягу, ты поклянёшься, что готова выполнять все приказы своих командиров и начальников. А не выполнение приказа в боевой обстановке карается расстрелом…

— Но, я не хочу! Это — неправильно!

— Я не говорю, что все командиры такие мерзавцы, но среди мужчин, даже вполне приличных во всех других сферах, бытует мнение, что в вопросах отношений с женщинами и самоутверждения все средства хороши и "победителей не судят!". А главное, что в результате такого конфликта общественное мнение будет на его стороне, потому, что "если сучка не всхочет, то кобель не вскочит!" и виноват не он, а ты, которая ему дала намёки и обещания, спровоцировала, а теперь пытаешься его — бедненького шантажировать и использовать. И как бы дальше дело не повернулось, ты в любом случае проигрываешь.

— И что делать? Я же уже призвана на службу…

— Вот об этом и разговор. То есть, если ты, прежде всего девушка, а уже потом краснофлотец, то на такой приказ ты имеешь полное право как девушка его послать, и защищать свою девичью честь любыми способами. На том простом основании, что в данном случае это не приказ краснофлотцу, а попытка домогательства к девушке, и к присяге эта ситуация отношения не имеет. И если подобная ситуация возникнет, то лучше всего если ты будешь единственной, кто будет давать объяснения, и уж точно нужно очень хорошо думать, что и как говорить, вплоть до последней буквы. К примеру, если ты после при объяснении произошедшего используешь формулировку: "Капитан такой-то мне отдал приказ, но я поняла, что это домогательство…", считай, что ты статью о невыполнении приказа себе уже подписала. То есть вместо этого нужно то же самое говорить, не используя слово "приказ" и нигде, не формулируя отношения между военнослужащими, которые регламентируются уставами и приказами, к примеру: "Этот мерзавец меня грубо домогался, при этом говорил какую-то чушь, и я как девушка была вынуждена защищать свою честь…" То есть этот якобы приказ тебе, если ты в данный момент девушка приказом не является, и ты можешь поступать как с любым насильником. И называя его, не стоит упоминать его звание и должность, только насильник и мерзавец, у которого ни звания, ни должности нет, потому, что ты в данный момент не краснофлотец. То есть не "капитан третьего ранга", а "это пьяное похотливое животное" и при такой формулировке, даже самому тупому военному прокурору не останется никаких лазеек, чтобы выгородить своего, то есть мужика и командира. Потому, что при всём желании при таких формулировках наш советский КРАСНОФЛОТЕЦ не может получать приказы и трактовать что-либо как приказы, если их озвучивает "грязное вонючее животное", оно ведь не может быть командиром, это уже урон чести всех командиров красной армии или флота. И это только один из примеров. Но это, к сожалению, самая простая ситуация, и речь про дурака при звании.

— Но я не хочу!

— К сожалению, от твоего желания уже ничего не зависит. И вообще, по большому счёту, не имеет значения в форме ты или нет, то же самое может быть в больнице, в школе, на заводе или бухгалтерии. Пусть формально антураж будет другой, но суть от этого не изменится. Это и есть взрослая жизнь, где за ошибки спрашивают по всей строгости, бьют с носка и ничего не прощают, когда достаточно сказать: "Марьванна! Я больше не буду в штанишки писать!". Конечно, в жизни такой грязи не так много, но для того, чтобы прийти домой в грязи на всю жизнь хватит оступиться только в одну маленькую лужу, пусть даже это будет единственная лужа в городе. А кто-то из древних говорил: "Предупреждён — вооружён!", вот для этого я с тобой об этом разговариваю.

— Но не все ведь военные такие!

— Не все! И большинство совсем другие и для них ты рядом — это стимул быть чище, выше и лучше. Когда во время русско-турецкой войны турки осадили крепость Баязет, в крепости была единственная женщина — жена коменданта крепости. И когда из-за предательства полковника Паскевича турки едва не взяли крепость штурмом, а в начавшейся панике и неразберихе защитники побежали со стен, появление этой маленькой хрупкой женщины остановило бегство и позволило отбить атаку врага. И она не скакала впереди всех с мечом наголо, не стреляла во врага. Она только на словах стыдила бегущих, и это подействовало. И в результате, после изнуряющей тяжелейшей многодневной осады крепости удалось устоять до подхода наших войск. Я просто тебя хочу предупредить, что никакого доверия и панибратства с командирами, никаких подарков, услуг или поблажек, потому, что за них в любой момент могут потребовать плату, величину которой будешь определять не ты. То есть, если ты что-то нарушила, не выполнила, провинилась, лучше отсидеть под арестом или получить выговор в личное дело, чем быть формально прощённой и оставить всё на откуп "доброго" начальника. То есть для любого начальника ты не должна быть Метой, ты должна быть краснофлотец Луговых и никак иначе. Ровные спокойные и даже дружеские отношения возможны только с равными, с теми, с кем у тебя нет и не может быть отношений командир-подчинённый.

— Хорошо! Я это поняла, а зачем тогда было придумывать эту необычность на юбке?

— Если ты хочешь быть как жена коменданта в Баязете, то ты должна быть красивой, очаровывать и прельщать, это само по себе статус, даже без всякого звания.

— А чего это я должна очаровывать и прельщать? Я же не уличная девка!

— Знаешь, природа нас создала разными, и так получается, что отношения между мужчинами и женщинами на всей Земле вне зависимости от погоды или государственного строя строятся на взаимодействии полов, то есть мужчин и женщин. Как ты думаешь, твоя любимая Александра Коллонтай на приём к Шведскому королю в ватнике и валенках ходит или в красивых нарядных платьях?

— Ну, не в валенках, конечно…

— Далеко не в валенках. Когда её только назначили, и она приехала в Стокгольм как полномочный представитель первого народного государства в мире, было очень важно, как с ней себя поведёт король. И все советники буквально требовали от короля, чтобы он показал ей своё неудовольствие и максимально холодный приём. Но вместо комиссара в красной косынке, в кожанке и с маузером на боку, на приём пришла нарядная умная красивая очаровательная женщина, в присутствии которой король, как уважающий себя мужчина посчитал невозможным для себя остаться сидеть. То есть благодаря красоте и очарованию нашего посла была одержана очень важная победа на политическом поле Европы. И вообще, ты ведь девушка и женщина, разве тебе самой не приятнее, если ты выглядишь красиво? Разве красота — это обязательный атрибут уличной девки? Мне всегда казалось наоборот. Что-то красоты в них не встречал, вульгарности и доступности много, а вот красоты там не найдёшь, даже если до начала этой деятельности и была изначально красавица. И вообще, запомни, то, что позволительно красивой женщине, то не простят и не позволят глупой и некрасивой! Так, что идём домой, нужно решать с твоей обувью!

— А что можно решить?

— Ну, пока тебе разрешили в туфельках ходить, но это всё очень спорно и любой начальник будет к ним цепляться, зачем тебе эти сложности? То есть, нужна обувь военная и чтобы нельзя было придраться…

— А чего цепляться? И какое дело начальнику до моих туфель?

— Мета! Вот ты у нас радистка, и для того, чтобы узнать, хорошая ты радистка или нет, нужно уметь слышать азбуку Морзе и разбираться, или доверить кому-то, кто разбирается. Но это ведь умаление его начальственного авторитета. А вот придраться по внешнему виду, для этого даже ума не нужно, сказать, помята форма и уже виновата! И если помята — это ерунда, ты же не на строевом смотре и имеешь право иметь не отутюженную форму, то уж если прицепиться к неуставной обуви, тут можно и под арест и выговор и не только тебе, но и всем твоим начальникам.

— Ну, это же дураки какие-то…

— Так и нужно защищаться, прежде всего, от дураков! Знаешь, есть старая народная мудрость: "Лучше с умным потерять, чем с дураком найти!"

— И что делать? Ты же видел, какие гамаши мне Митрич предлагал!

— И ты совершенно правильно отказалась! И заметь, тебе обувь НЕ ВЫДАЛИ! И не вздумай ничего получать! У тебя какой размер?

— Тридцать шестой…

— Вот и славно! То есть пока тебе не выдадут положенный тебе тридцать шестой размер, ты имеешь полное право от обуви отказываться, а если найдут тридцать шестой, то он может жать, натирать и прочее! То есть если мы найдём военную обувь, к которой могут цепляться, но предъявить тебе ничего не смогут. А раз ты сама за свой счёт себя обувала, то это вообще не тебе претензия, а яркое доказательство несостоятельности всех твоих прямых начальников до Наркома Кузнецова включительно! Потому, что по закону обязаны выдать, но не выдали, а ты сама себе шила, и денег тебе на это не дали!

— То есть мне нужно себе обувь покупать?

— К сожалению именно так. Поэтому и идём домой, чтобы деньги взять и идти искать нам обувь, до завтра нужно это вопрос закрыть… Но этот момент надо чётко фиксировать и ни в коем случае не подписывай наряд, что тебе чего-то из обуви выдали. Юридически, чтобы с тебя что-либо требовать, вторая сторона (командование) обязана выполнить все свои обязанности в отношении тебя, а раз не выполнили полностью, то и требовать не могут. Вот такой казус можно из пары ботинок получить…

Пока шли все эти внутренние разговоры, я дошла до самого дома. Брать деньги без спроса не хотелось, а своих денег у меня было сэкономлено и накоплено всего двенадцать рублей. Но дома оказался папка, который после моих сумбурных объяснений спросонья выдал мне бумажку в три червонца, только бы я его не тормошила и не будила. Ко всему прочему я успела узнать, что он до завтра дома, так, что вечером мы с ним ещё поговорим. Вооружённая сорока двумя рублями я двинула за добычей. Где искать военную женскую обувь? Спросите чего-нибудь полегче! На мой вопрос, Сосед подумав предложил идти к дядьке Ахмету и дать ему с ним поговорить. Мне стало жутко любопытно, и терзалась я до самой сапожной будки, где как всегда в вони сапожного клея стучал по очередному каблуку нсапожник. Я отпустила себя:

— Салам! Ахмет-ага! — с каким-то необычным поклоном и сложив руки перед грудью произнесло моё тело.

— Ой! Здравствуй, девочка! У нас не так говорят, но всё равно приятно, что попыталась уважить старика! Что ты от меня хотела? Отремонтировать что-нибудь?

— Нет! Дядя Ахмет! Меня вчера на службу во флот радисткой взяли, я сейчас ходила в артель, мне там форму сошьют, а вот что делать с обувью, никто не знает! И я пришла спросить совета у старшего…

— Можно что-нибудь подумать… Но сапоги денег стоят, а хорошие дорого…

— Я это понимаю! И готова платить! Ведь обувь это очень важно! Не зря же в народе говорят, что ноги нужно держать в сухости и тепле, тогда и здоровье будет.

— Хорошая ты девочка! Присядь, я с этим каблуком закончу. — И выставил мне маленькую табуреточку, на которой сидят его срочные клиенты, которым он ремонт прямо с ноги делает. Сосед с благодарностью уселся. "Слушай! Мы так и будем сидеть? Сам же сказал, что нужно сегодня и срочно!"

"Мета! Нужно немного подождать! Он человек восточный и для него спешка — это урон достоинству! А раз он от нас не отмахнулся, значит, ему есть, что предложить. И всё равно, он гораздо лучше нас ориентируется в вопросах обуви. Ты согласна?"

"Ну, это конечно так! Но с чего ты решил, что всё так хорошо?"

"Мета! Учись быть доброй и пушистой! Мы выказали ему уважение, это не сложно, но очень важно. Тем более, с его профессией, которая почему-то считается весьма неуважаемой, хотя, лично моё мнение, что быть сапожником — гораздо почётнее, чем продавцом!"

"Продавец же в магазине чистом работает, а сапожник сидит здесь в весь в вонючем клее и с грязной обувью возится…"

"Знаешь, сапожник делает, он своими руками создаёт, пусть не целиком ботинок, но новую подмётку или каблук, а продавец только продаёт, то, что другие сделали, ничего сам не делает, но получает за это деньги. По мне, первое заслуживает гораздо больше уважения. А по поводу грязи, ты думаешь, твой любимый папа на заводе в белой манишке ходит? Там грязи не меньше, если не больше, чем у сапожника…"

"Я об этом так никогда не думала… А что ты ему сказал, САЛАМ — это что значит? И АГА — это кто?"

"Судя по виду, он из тюркских народов, а у них при встрече когда здороваются говорят САЛАМ АЛЕЙКУМ, а АГА — это у многих тюркских народов обращение к старшему мужчине, если я ничего не путаю. Вот и ему понравилось…"

Дядька Ахмет продолжал сосредоточенно загонять гвоздики, которые держал губами в подошву потрёпанного ботинка. Я заметила, что изредка он бросает из-под бровей на меня любопытные взгляды, но я сидела с самым серьёзным и независимым видом. Наконец, отложив сделанный ботинок, он протянул руку:

— Раз уж пришла, давай твои туфли погляжу…

— Не надо, дядя Ахмет! С туфлями всё нормально…

— Давай-давай! Не спорь, когда старший говорит!

Сосед перехватил управление и снял сначала один туфель, протянул сапожнику, следом другой. К своему удивлению, обнаружила, что набойки почти стёрлись, так, что буквально за десять минут на них были наклеены и подбиты новые набойки…

— Носи на здоровье, красавица! А сейчас ещё чуть подожди, мне нужно переодеться и ларёк закрыть.

Сапожник, вернее, если вдуматься, то не сапожник, а ремонтник сапожный, ведь он не шьёт обувь, а только ремонтирует, чем-то шебуршался в своём ларьке. Наконец, минут через десять закрыл на навесной замок хлипкую фанерную дверь, повернулся, и я бы его наверно не узнала. Во вполне приличном, хоть и сидящем на нём мешковато, костюме, начищенных сапогах и чёрной с вышивкой тюбетейке, он совсем не напоминал такого привычного грязного, всклокоченного в толстом длинном кожаном переднике сапожника Ахмета. Только руки остались грязными, видимо негде ему их было помыть. Образ дополнил свёрток из серой упаковочной бумаги. Мы двинулись, по дороге притормозили у какого-то дома, он стукнул пару раз в раму на первом этаже и отдал свёрток в открывшееся окно, сказав, что за заказом должны вечером подойти. На Большом сразу подошёл троллейбус, и мы на нём покатили к Дворцовому мосту. И хоть город уже скоро двадцать лет Ленинград, а до этого десять лет был Петроградом, но часто приходится слышать Питер и Питерский. По-честному, имя Ленинград к городу приросло крепко, гораздо лучше Петрограда. Пока я всё это думала, троллейбус, подвывая моторами при разгонах и громко щёлкая своими контактами, прокатился по набережной мимо университетских "Двенадцати коллегий", поиграл на мосту в обгонялки с попутным трамваем, и мимо площади вывернул на Невский. Хоть и переименовали главный проспект в имени Двадцать пятого октября, но почти все его называют Невским, кроме тех, кто словно бравировал новым названием, впрочем и среди первых многие бравировали не меньше. У Казанского вышли и пошли по каналу к "Спасу на крови", и насколько мне этот собор нравится на вид, настолько же я всегда вздрагиваю от его названия, словно не из красного кирпича сложен, а сочится из стен кровь, судя по названию.

Но до храма не дошли, а свернули в проулок, где до дворе успела углядеть вывеску с сапогом, дядька Ахмет постучал в низкую дверь полуподвала. Дверь открылась, за ней мелькнул какой-то мелкий силуэт. Мы спустились на несколько ступенек и в небольшом свободном помещении нас встретил невысокий чернявый дядечка с круглым животиком и кривыми кавалерийскими ногами, в кожаном переднике и чёрных грязных нарукавниках, которые он быстро скинул:

— Вах! Кого я вижу! Ахмет-Хаджи! Сколько зим, сколько лет! Обрадовал старика, что не забываешь!

— Амаяк-Джан! Я тоже рад, что у тебя всё хорошо и ты здоров! — Мужчины привественно крепко обнялись, похлопывая друг друга по спине.

— Как здоровье родных? Как родители? Как дети?

— Амаяк-Джан! Спасибо! Все здоровы! Я прошу меня простить, привёл вот познакомить с тобой эту замечательную девочку… А потом мы с тобой посидим, выпьем настоящего чая, поговорим… — Я при входе так и остановилась у него за плечом, а сейчас он вытолкнул меня вперёд.

— И как зовут такую красавицу?

— Мета…

— Амаяк-Джан! Она пошла служить на флот, ей форму всю заказали пошить, вопрос с обувью, вот я и подумал, что ты ей сможешь помочь…

— Да! Ох уж эта война! Два сына, средний служит на границе, старший отслужил, но уже в военкомат вызвали, сегодня проводили… С младшим — беда, шестнадцать скоро будет, рвётся воевать, ругаться приходится, как бы глупостей не наделал. Извините, вырвалось. Вы Мета на флоте в каком звании? Я многим командирам сапоги разные много лет шью, а флотские только полуботинки парадные заказывали. А вот девушки флотские… Вы первая у меня будете…

— Я пока просто краснофлотец, я — радистка, наверно в штабе буду… Мне ещё ничего не сказали, я всего второй день, как из военкомата направили…

— Ох! Горе-горе! Девушки служить идут… Что делается… А что вам сказали?

— Ничего не говорили, старшина мне хотел выдать ботинки матросские, они такие большие и страшные, еле отказалась. Мне юбку прямую будут шить, а с ней ботинки не красиво…

— С юбкой ботинки правда не красиво…

Он смотрел, то на меня, то на мои ноги, выглядывающие из под подола платья. Потом крикнул что-то в приоткрытую дверь на незнакомом языке, и буквально через минуту дверь открылась, и мальчишка чуть младше меня поставил на пол какую-то дощечку с рамкой, а мастер предложил мне присесть на стул у стенки. Ахмет оказывается уже успел присесть в сторонке и из угла наблюдал за нами. Мастер ловко нагнулся, выхватил откуда-то фанерный ящик, на который поставил принесённую рамку и предложил мне поставить в рамку ногу. Я скинула туфельку и поставила стопу, которую сначала обжали в длину, потом в ширину, мастер ловко подхватил ногу за подъём и пошевелил моими пальцами, я чуть не взвизгнула от щекотки, но его это не отвлекло от изучения моей ноги. Ещё что-то помяв в моей ноге, он крякнув встал:

— Девочка! Посиди, сейчас кое-что попробуем… — И вышел куда-то. Я осталась сидеть с ногой на ящике, поставленной в странное измерительное сооружение, в котором бортики двигаются и позволяют измерять поставленную ногу. Раздались шаги, мастер вошёл, снова присев у моих ног, он развернул бумагу и на свет явились сапожки, на вид совершенно обычные, на невысоком каблуке, с закруглённым носком, но что-то в них было, что заставляло чувствовать, что на вид обычные сапоги особенные, что они не такие как все, не знаю, как объяснить. Сапожник достал две новые чуть желтоватые портянки, убрал из под ноги измерительную конструкцию, поставил ногу на с краю портянки и каким-то единым плавным движением завернул её на моей ноге. Не глядя поднял один сапог, который оказался на другую ногу, бережно поставил и взял другой. Придерживая пальцами портянку натянул сапожок на ногу. Следом снял с другой ноги туфельку и проделал с ней то же самое, оставаясь в приседе:

— Вставай, дай посмотрю, как сапоги на ногу сели.

Я встала, из-за того, что мастер у самых ног и ощупывает сапоги и ноги сквозь них, шагнуть не могу, а из-за подола платья я ничего не вижу. Наконец покряхтывая встаёт:

— Походи, прислушайся, всё ли удобно, не жмёт, не тянет…

Мне не раз приходилось мерить новую обувь, и хоть всегда внутри клокотала радость скорой покупки. И новая обувка была прекрасна по определению одной только своей новизной, но я успела осознать, что новая обувь пока на ногу не сядет, ведёт себя очень коварно. И ещё вопрос, это обувь садится по ноге или она ногу ужимает и подгоняет под себя. И совершенно незаметное уплотнение или чуть ощутимое сдавление в первые же дни проявляются мозолями, болью и ощущением, словно ноги опустили в кипяток. И вообще, хоть у мамы стопа немного шире моей, я больше всего люблю надевать её обувь, она такая уже растоптанная, широкая, удобная… Здесь же происходило нечто недоступное моему пониманию, сапожки обняли мои ножки и словно срослись с ними. Конечно вес у них больше, чем у туфелек, но на ноге я их совершенно не чувствовала. Не чувствовала настолько, что наклонилась, прижала подол платья к коленям и заглянула рассмотреть свои ноги и сапоги. Блестящие, аккуратные, с чуть скошенным по бокам и сзади каблуком, почти плотно охватывающие икры, с чуть скошенным назад срезом голенища, они смотрелись на ногах, настолько естественно, что я обнаружила внутри страх, что мастер попросит их сейчас снять…

— Потопай, со всей силы! Не бойся, тут можно шуметь… — Из угла с улыбкой смотрит дядька Ахмет, мастер Амаяк-Джан с довольной улыбкой смотрит на меня, и всей своей позой выражает гордое удовлетворение, согнутые руки упираются в бока, глаза чуть прищурены. Я топаю со всей силы, кажется, что сапоги ещё больше срастаются с моими ногами: "Не хочу! Не отдам! Мои!" — кричит внутри, я не знаю что сказать, поднимаю глаза на мастера и дядьку Ахмета…

— Присядь, девочка, и слушай! Меня можешь называть просто "дядя Амаяк". Эти сапоги я шил доктору Зинаиде Николаевне, она меня пять лет назад в академии оперировала и жизнь мне спасла. У вас нога почти совсем одинаковая. У тебя немного в голенище свободно, но я не советую затягивать в обтяжку, мало ли, чулки толстые захочешь надеть или брюки, надо запас иметь. Я доктору другие сошью, а эти тебе дам. Понятно?

— А сколько они стоят? — С ужасом понимая, что такая работа должна быть очень дорогой и если у меня не хватит денег, я же умру, если придётся с этими сапожками расстаться…

— Э-э-э… Тебя Мета звать? — Киваю. — Я для Зинаиды Николаевны их шил, кусочек души в них вложил, сколько душа стоит?

— Не знаю… — Внутри что-то оборвалось, я поняла, что цены сапоги не имеют, вернее, моих денег точно не хватит!

— Вот и я не знаю! Те сапоги, которые я на продажу шью, я им всем цену знаю, а это подарок, без цены. А ты служить идёшь, будем считать, что это от нас с Ахмет-Хаджи нашей армии и тебе подарок, чтобы носила с радостью и нас вспоминала иногда добрым словом. Носи на здоровье! И ещё слушай, как за ними ухаживать! Я сейчас их смажу своим секретным составом, и после этого два часа, а лучше до сна не снимай сапоги, ходи в них, чтобы они точно по твоей ноге сели и к тебе привыкли. Завтра с утра или поздно вечером ваксу возьмёшь и наваксишь густо, не жалей, и когда ваксить будешь, не забудь ещё и подошву намазать и потом тоже хотя бы раз в неделю подошву мажь, она не резиновая, а кожаная и кожа хоть и толстая, но мягкая. Это наши кавказские сапожки, в них удобно и по двору и по горным тропинкам ходить. Но в них не надо ходить по мокрой траве и когда зима и осень с дождями. Это чисто летние сапожки, но в них ноге жарко не будет и не задохнутся ноги. Понятно?

— …! — Говорить я не могла от радости, я только старательно кивнула, думаю, что на лице у меня была такая глупая радостная улыбка.

— Если будешь летом носить в городе и помещениях, то пять лет без сноса обещаю, только следи набойки на каблуки делать не забывай… Всё поняла?

— Да! А как-же зимой?

— А зимой надо другие носить. Ты же в этих летних туфлях зимой не ходишь…

— Дядя Амаяк! А вы мне зимние не сошьёте?

— Девочке, которую мой друг Ахмет-Хаджи привёл я не смогу отказать! Но это уже не совсем подарок будет! За работу не возьму, но за приклад на сапоги заплатишь. Хорошо?

— Конечно, заплачу! А сколько и когда?

— За приклад из хорошей кожи шестнадцать рублей выйдет. Если кожа похуже, то можно и за четырнадцать… — Глаза у него хитро сверкнули и я поняла, что если сейчас попробую зажилить два рубля, то очень сильно упаду в его глазах и больше уже никогда не будет ко мне такого светлого отношения как сейчас. А ещё я откуда-то знала, что он мне и так цену снизил раза в два, и какой бы я вариант не выбрала, он уже решил и будет шить мне из самой лучшей кожи, а цены назвал, это проверка, и не в деньгах дело.

— А можно я сейчас заплачу, потому, что я не знаю, как и когда смогу за ними зайти, ведь до осени ещё так много времени. Вот деньги, и я бы хотела из хорошей кожи… — Дядя Ахмет из угла довольно крякнул, и кажется выдохнул задержанное дыхание. А мастер пошёл в дверь за сдачей. Я тем временем обнаружила у стенки внизу у пола зеркало, непривычно, когда зеркало так низко, вот и не видела, я подошла к нему и стала вертеться, разглядывая свои ножки со всех сторон. Вообще, идти в платье и сапожках меня не смущало, ведь в деревне у бабушки я как подросла можно считать всё лето в резиновых сапогах и платье хожу, ну, когда не босиком. А лет до двенадцати всё лето носишься без всякой обуви, и даже сомнений не возникает, что может быть по-другому. Сказать, что я была довольна и радовалась, это не сказать ничего. И то, что подскочила и чмокнула в благодарность дядю Ахмета, это было правильно, и он это тоже оценил и сказал смеясь:

— Не вертись! Если каблуки стопчешь, приходи в любое время и постараюсь прямо с ноги без очереди сделать… И выполняй, всё, что тебе Амаяк советовал, он может лучший мастер в городе. Знала бы ты, кому он только сапоги и ботинки не шил в этой мастерской. Думаю, что ты не пожалеешь. И правильно, что сразу вторые сапоги заказала. Они будут не только для зимы, они на каждый день, а эти выходные, но ты наверно почувствовала уже… Мастера остались вести свои разговоры о работе, о войне. О родных…