Когда вдали с севера мелькнуло движение, невольно достала из кармана часы и посмотрела время, четыре двадцать или двадцать одна. Внутри от напряжения душа сжалась словно стальная пружина. Я вглядывалась вдаль до рези в глазах. Мне ведь нужно как можно раньше разглядеть, принять решение и успеть к дороге и чтобы не было видно, что только выскочила, а сделать вид, что сижу там давно… Из-за заслоняющей часть подводы вороной лошадки, разглядеть толком телегу не получается почти, ну, выбора то особенного нет, в телеге вроде один человек, максимум два. Так, что, вдохнула-выдохнула и вперёд!

Успела выскочить, заметалась как наседка, к счастью увидела в траве видимо упавший у кого-то чурбачок, и успела на него попу угнездить, как вдали показалась телега. Пока повозка приближалась, я старательно утаптывала место, где сидела. Ну, не могу же я не шевелясь сидеть, а тут была только одна цепочка следов… В какой-то момент видимо отвлеклась и сосед замешкался, не заметила, как морда лошади оказалась уже напротив меня, а с телеги меня разглядывал заросший нечесаной рыжей бородой звероватого вида мужичок…

— Тпрррру! Куда прёшь! Лихоманка!.. — вскрикнул он хрипло, натягивая вожжи и останавливаясь.

— Ой! Дядечка! Как хорошо то! Я так жду-жду! А нам ехать надо, а он спит пьянь такая… А тётя ждёт!.. Ругать же будет!.. А если потом мамке пожалуется? А она сердитая дурная становится, ухватом как оходит! Дядечка! Вы же хороший?!

Мужичок явно обалдел от такого словесного напора:

— Ты… Эта…

— Я же по глазам вижу, что вы хороший! А у меня брат… А вы хороший!.. А вы нас довезёте?… Он дурак проснулся и с пьяных глаз ногой дядьке пнул, вот нас и бросили прямо на дороге… Я бы могла дальше ехать, только брат же! Куда мне деваться… Вот сижу тут… А вы хороший…

— А где брат то…? — Молодец дядька! Выцепил информацию…

— Так, я его затащила, знаете, люди то разные бывают, вот я и утащила. А он спит окаянный, вот же пьянь, уж мамка его к бабке Святухе водила и водой святой брызгала во сне… Не-е-е не помогло… — Мужичок спрыгнул с телеги, Тпрррукнул дёрнувшейся лошади и, перехватив кнут, предложил:

— Пойдём! Покажь…

— Ой! Дядечка! Я так его тащила-тащила, устала, юбку совсем запачкала, еле отчистила, о он спит и не просыпается… А в драку полез… — Продолжая без остановки щебетать повела его к месту размещения лейтенанта, стараясь мелькать перед ним и не дать особенно разглядывать дорогу и мою единственную строчку следов, вроде как пытаюсь ему в глаза заглянуть…

Архип, это я позже узнала, как его зовут, с лицом библейского мученика обозрел натюрморт с лейтенантом. А тот как на заказ заворочался и видимо перед нашим приходом напрудил в штаны. Да и свежий водочный дух выветриться полностью не успел. Но судя по его сизому носу сработала солидарность души выпивохи…

— Это ж нам его не вытащить будет… Лучше я сюда с телегой заеду… — пробормотал он, скребя в затылке, смешно сдвинув треух на один глаз. Радости на его лице не нашёл бы даже легендарный Голмс, но Архип действительно был способен на бытовой героизм добрых дел. — Ты, здесь подожди, наверно…

Вскоре понукаемая недовольная лошадка появилась из-за еловой поросли и сделав на свободном пространстве круг развернулась. Когда я уже прикинула, что тащить будет всего метров десять, Архип обошёл лошадь и встав у морды заставил её попятиться и телега встала буквально в полутора метрах. Он разворошил сено, освобождая место для пациента, потом приподнял его за плечи, велев мне вытаскивать плащ-палатку, которую мы постелили на сено. А дальше с удивительной для его невзрачного вида силой и сноровкой один поднял и переложил лейтенанта в повозку. Завернул края брезента и прикрыл до пояса сеном. Я подхватила вещмешок и, продолжая устами Соседа тараторить какую-то несуразицу про корову Марту, про неудачный год без грибов, про то, что у соседей дом сгорел и так далее, а уж как доставалось целому паноптикуму моих мифических родственников, я чуть не прыскала временами. Мы выбрались на дорогу, и я уселась сбоку на боковину телеги. Если для возницы на передке была пристроена доска для сиденья, то мне там места не было, и я вынуждена была сидеть как на жёрдочке. К счастью через пару километров наш возница проникся к нам симпатией и позволил мне перебраться внутрь телеги, где я смогла усесться на сено, подогнув ноги, что в разы удобнее, можете поверить мне на слово. А резко возросшая к нам симпатия была обусловлена банальной взяткой в виде, с искренней непосредственностью предложенной Архипу, почти полной фляги этой водки-проклятущей. Архип так проникся, что предложил разделить с ним трапезу, во время которой я едва сдерживалась, чтобы не глотать сразу, а степенно пережёвывать варёные яйца с хлебом и кусками солёного сала, при паре огурцов и даже миске квашеной капусты с клюквой. А запивала я это продуктовое великолепие свежим молоком, которое лилось холодное в горло куда приятнее любой божественной амброзии. Архип же воспользовался случаем и с искренним удовольствием пригубил из фляжки.

Я не удержалась, даже спросила у Соседа, знал ли он о такой возможности и ведь сразу планировал, ещё когда потребовал перелить продукт в стеклянную тару. На что он ответил, что знать не мог, но предполагал и рассчитывал воспользоваться универсальной вневременной провинциальной валютой…

Сегодня над нами с лейтенантом взошла счастливая звезда. Пока ехали, Сосед продолжал щебетать, у меня бы уже язык отвалился, а этот словно всю жизнь тренировался в роли глупенькой болтушки. Меж тем он умудрялся и вопросы задавать и явно подобревший от горячительного Архип рассказал, что он из посёлка Леппясюрья… Что работает при станции в слесарной мастерской, но работы мало и в основном живут с хозяйства… Что живут они с женой, её родителями и младшей дочерью… Старшая дочь уже три года замужем в Кааламо живёт… Сына весной в армию взяли и на западную границу отправили и сейчас они о нём никаких вестей не имеют… А младший дурень, как финны пришли в "Шюцкор" вступил, бегает и радуется, что теперь будет Великая Финляндия до Урала и он поучаствует в великом походе на восток. Очень переживает, что наполовину не пойми кто, то ли русский, то ли хохол, и с матерью даже ругался, что она не смогла нормального отца ему найти, даже метрику на фамилию матери переписал, теперь в Петрозаводске где-то… Что фамилия его Панасенко, и сам он со Смоленщины, но вот после гражданской войны здесь в примаках обженился и осел. И очень радуется, что хозяйство у них не богатое и родственников жены полпосёлка, а то бы точно всю семью под славянские чистки подвели и в лагеря вывезли. А так, вроде дали справку, что признали этнически близким по жене и детям… А вот другим сильно не повезло, особенно, кто побогаче жил и в соседях завистников имел, хоть смешанные семьи, но загремели за милую душу… Что едет он в деревню Койриноя, там свояк сговорился свинью помочь забить и мяса выкупить под засолку на зиму…

Сосед же в ответ рассказывал, что зовут меня Лидой, что мои родные по маме из Алёховщины, а папа из ижоров из под Нарвы. А сами жили в Ленинграде, а на лето меня отправили к бабушке с дедушкой на Оять, и Агаповых он просто обязан знать, что их все знают. Что брат с фронта сбежал и её с ним отправили, а он поехал в Шелтозеро жениться, где у него ещё до войны невеста была. И там мы жили у двоюродной бабки, но он там столько пил, что с будущим тестем передрались по пьяни, и свадьба расстроилась. А его от греха в Чалну отправили, но и там всё не слава Богу, и вот они теперь и едут к тётке в Видлицу. А тут с войной непонятно, домой не попасть, с братом что-то делать надо, вот такая незадача… Но Архип вдруг прервал мою трескотню и спросил:

— А тётку как звать в Видлице которая, может знаю её?

— Да! Дядечка Архип! Конечно знаете! Как же можно тётю Марию не знать?

— А фамилия у неё какая?

— Так по чём мне то знать? Тётка Маша и ладно! Она же к нам приезжала, паспорт не показывала, может как у мамы Агапова, а может как у бабушки, а может вообще по мужу, она же замужем была вроде… Ой! Она так смешно про своих куриц рассказывала. Она кур держит, вы её точно должны знать! У неё на тот год цыплятки были, такие смешные и она всё время за кошкой следила, она у неё такая рыжая, такая рыжая, прямо солнышко и толстая, мышей ловить не хочет, а цыпляток очень хотела… А ещё она крота поймала, живого, вот надо же! А я крота не видела никогда! Вот ёжика… — и Сосед снова начал заваливать обалденно интересными подробностями жизни глупенькой Лиды, и мне стало казаться, что наш возница скоро меня придушит… И надо попросить Соседа чуть умерить свой пыл…

Но вот когда до места назначения Архипа осталось всего пара километров и мы уже проехали железную дорогу, он вдруг притормозил телегу, что лошадь встала и тут же потянулась к повявшей траве на обочине… Сам Архип развернулся на лавке и пристально поглядел мне в глаза, что Сосед невольно заткнулся, прервав жутко интересный рассказ про какую-то красивую юбочку у соседской Наташки.

— Ты, мне вот, что девонька скажи… Это ваших несколько дней назад в лесу гоняли?

— Вы про что это? Дядя Архип!

— Ладно! Понятно, что не скажешь… Не ври мне про Видлицу и про тётку. Там одна Маша есть, только она тебе бабка была бы, и никаких у неё родственников за Свирью отродясь не бывало, и из деревни она никуда в Ленинград не ездила. Говор у тебя не наш, но Ленинградский, поверю, да и про Агаповых в Лодейном слышал. Только там вепсы и в Шелтозере тоже, а здесь карелы и финны, улавливаешь разницу? И невесту бы твоему брату искали в Шокше или Рыбреке, но не здесь… Ладно! Бог тебе судья. Только раненого и беспамятного от пьяного отличу… Хотя есть дураки, что и поверили бы. Куда вам надо? На тот берег небось? — Я застыла, рука невольно потянулась к животу, но, что-то во взгляде Архипа остановило. Я протолкнула слюну сквозь вдруг ставшее сухим горло:

— А если на тот берег?…

— Ты девонька, правильно, что за пистоль не стала хвататься, — он повёл глазами вниз, и я увидела у его вроде случайно опущенной правой руки торчащую из сена ручку топора, — не успела бы… Да и нет в тебе душегубства… Чистая ты ещё… А первого человека убивать не просто, особенно в глаза глядя… Поверь, я знаю… В германскую фейерверкером начинал…

Он замолчал, перевёл взгляд куда-то над моей головой в небо… Я вдруг увидела, что у него зелёные, удивительного травяного оттенка глаза… Мы оба были полностью в его власти, но страха не возникло. Ну, не верилось, что такой страшный на вид, но добрый, с которым мы вместе снедь из дома с одного расстеленного вышитого рушника ели может сделать нам плохо… Он пожевал губами, посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на небо и вдруг заговорил совсем не о том, чего я ждала:

— Время сейчас уже к вечеру, сегодня свинью бить уже не выйдет, так, что ночевать останусь… Точно не выйдет… — Сделал паузу. — Отвезу я вас, помогу, чем смогу, есть у меня мысль…

Он отвернулся и подобрав вожжи громко щёлкнул языком подбирая левую, чтобы коняга вышла на середину дороги… И через некоторое время не оборачиваясь бросил:

— Ты пистоль свой убери куда… И мне нужно будет в деревне остановиться, сказать, что по делам съезжу, чтоб не ждали… Может еды вам возьму…

Теперь Сосед уже не щебетал, мне кажется, что он был очень смущён. А я понимала, что если бы не его безудержное щебетание и такая показная открытость и наивность даже, возможно решение Архипа было бы совсем другим. Может он не стал бы нас сдавать финнам, но помогать бы не стал, а скорее всего просто высадил не смотря на водку… Хотя, и сейчас не смотря на его слова расслабляться очень сильно не стоит, чужая душа — потёмки, но что ему мешало меня тюкнуть этим самым топором, не насмерть, а обушком, чтобы не трепыхалась и сдать получая блага от новой власти? А я то пока Сосед щебетал и правда расслабилась, ведь пока сидела могла наган тихонько вынуть и под юбку убрать, как сейчас, и под рукой, и в одежде не торчит… Как не крути, а от меня сейчас не очень много зависит…

Деревня или село, никогда не могла запомнить разницу, где-то церковь есть, а где-то нет, а вот где именно не знаю. Словом, поселение не велико, рядом с железной дорогой наверно полустанок, с которого во многом и живёт, целиком вытянутое вдоль дороги, так не похожее на вологодские деревни с их матёрой какой-то добротностью. Остановились у ворот из пары поперечных жердей, которые должны остановить не человека, а скорее скотину. Я осталась сидеть в телеге, а Архип накинул петлю вожжей на столбик и, скинув верхнюю жердь, перешагнул через нижнюю, входя на подворье. Делать нечего, жду, в руке под юбкой стиснула рукоять нагана, взводить не стала, не особо крутя головой, смотрю по сторонам. Народа практически не видно, кто-то вдалеке выясняет отношения, залилась лаем собака. От дома наискосок через дорогу деловито перебежала беременная кошка. Забор привлёк внимание своей необычностью. Я видела плетни из жердей вокруг вкопанных столбиков, заборы по пояс из камней на юге, капитальные глухие заборы из тёса в бабушкиной деревне, не считая кованные красивые ограды дворцов в Лениниграде. А здесь довольно часто были вкопаны комлями четырёх-пяти метровые жерди с наклоном под углом в одну сторону, из-за чего высота такой изгороди едва выходила метра полтора. Выглядит очень необычно, не знаю, как с долговечностью…

На крыльце появился Архип с каким-то мужчиной, о чём-то переговариваясь, они двинулись с мою сторону, но на середине расстояния расстались, и хозяин повернул в дом, а Архип также как раньше, преодолел входные жерди, быстро отцепил вожжи, впрыгнул на телегу и стронул лошадь…

— Ты уж прости, но еду брать не стал, не хочу лишних разговоров…

Пока выезжали из деревни молчали, да и километров восемь до Питкяранты разговор особенно не клеился. Сосед очень удивился, что на въезде нет никаких постов, да и первого оккупанта увидели только на центральной улице. По тротуару деловитой развалистой походкой шёл финский солдат. Я не успела особенно разглядеть у него каких-то знаков отличия, скорее общий вид. А вот он был до того чужой и неприятный, что озноб по телу пробежал. Сосед буквально взвыл у меня в голове: "Немедленно взгляд отведи! Только головой не крути! Нельзя смотреть! Ты внимание привлечёшь!" Как сомнамбула я остановила взгляд, и он скользнул дальше по стенам домов, ведь не только он шёл навстречу, но и телега наша ехала. "Господи! Ну, какая же я дура! И чего уставилась?! Чуть всех не подвела! Спасибо! Сосед!.." Вроде всё обошлось, боковым зрением видела, что оккупант так и идёт и уже минует нашу телегу. А передо мной как впечатанный стоял его образ: суконное кепи с козырьком, куртка тёплая более светлого зелёного оттенка, чем наша форма, перетянутая ремнём, словно он хотел изобразить девичью талию, от этого нижняя часть топорщилась в стороны как пачка у балерины, спереди на ремне какой-то огромный пистолет, ствол точно длиннее нагана раза в два, на ногах здоровенные башмаки и обмотки на удивительно тонких икрах, таких, словно мышц там нет вообще, только кости и может кожа.

Но самым образующим образ и акцентирующим на себе внимание был контур его галифе. Такой ширины и парусности я никогда в жизни не видела, даже если бы попытаться в районе бёдер ему вписать круг, он был бы меньше в ширину, чем его начинающиеся от колен и до самой куртки "уши" галифе. Нет, я видела на улицах наших военных модников, у которых тоже галифе имели выдающуюся парусность, но им, мне кажется, всё-таки далеко до виденного мной шедевра. Не могу знать, все ли солдаты в финской армии имеют такие бриджи, но что видела, то видела. И почему-то это подействовало как-то угнетающе на моё настроение. Вообще, это был первый живой настоящий враг, раньше были просто слова "немцы, германцы, белофинны, финны", за ними реальности было не больше, чем за каким-нибудь сказочным названием вроде "старичка-лесовичка или гуслей-самогудов", такая абстракция, наделённая какими-то свойствами, но не имеющая реального материального воплощения. А теперь я видела и реально осознала слова о враге пришедшем на нашу землю и захватившем наши города и сёла, что это не сказка, не фантазия, это живое и ходит своими ногами в уродливых штанах… А ещё, я словно прикоснулась в смерти, не испугалась или появилась какая-то неожиданная угроза, нет, я прочувствовала, вместе с овеществлением образа врага, словно овеществилась и моя возможная смерть, которая для меня до этого оказывается тоже шла по разряду сказочных абстракций. А вот теперь я как-то внутри, в самой глубине души вдруг поняла, что за этими знакомыми словами на самом деле темнота и небытие, и это не переиграть и не переиначить и самое страшное не факт и момент смерти, а её фатальная неизменность после свершения.

Наконец мы выехали из Питкяранты и Архип продолжил рассказывать. О чём он рассказывал? О многом…

О том, что у него ещё до революции был приятель Рюти из центральной Финляндии, у которого отца запорол насмерть лесничий местного барона, которому показалось, что отец Рюти ему соврал, и что он пошёл в лес барона на охоту, а не хворост собирать. Нет, после экзекуции плетью отца ещё живого привезли домой, но после отец так и не встал, проболел почти месяц и тихо во сне умер. Он вообще, был очень тихий и набожный человек. А Рюти убежал в Петербург и примкнул к большевикам, которые пообещали свергнуть власть царя и помещиков и сдержали своё обещание. И он, Архип думает, что карелы абсолютные дураки, что это сейчас с ними заигрывают и всячески на словах потакают. А стоит финнам укрепиться чуть получше, как появятся их финские и шведские бароны, ведь Рюти рассказывал, что у них финны — это батраки и бедняки, а владеют землями и другими ценностями только шведские, русские и прочие помещики, бароны и разные графы. Так, что местные, на самом деле уже вкусившие свободы и вольности Советской власти скоро очень сильно удивятся, когда окажется, что в Великой Суоми им отведена та же роль, что и финнам в их старой стране. То есть бедняков и батраков, когда лес, покосы, озёра, реки принадлежат кому-то, и туда для сохранения жизни и здоровья лучше близко не подходить. Вот тогда и взвоют, но будет поздно с одной стороны, а с другой, здесь большинство и так богато не жили. Так, что даже урвать и поделить невеликие ценности хозяйств выселенных славян им уже в радость, то есть их можно сказать уже "повязала кровью" новая власть, так, что одномоментного возмущения и восстания не случится, а отдельных недовольных очень быстро и качественно прижмут к ногтю…

А он, Архип Панасенко, сам из бедняков, принял революцию всей душой и воевал в гражданскую, пока его не свалил сыпной тиф, и он пришёл в себя только в Архангельской больнице. Вообще, нас из Петрограда тогда отправили отрядом выбить интервентов из Архангельска. Так англичане гады сами воевать с нами не стали, а заплатили белогвардейцам и бандитам разным, а пока мы с ними воевали согнали почти всех жителей в концентрационные лагеря на острове Мудьюг, а сами стали вывозить из города всё, что только могли. А там ведь одних складов купеческих в порту было на миллионы товара, а товар не только пенька и ворвань, там и лес строевой и корабельный, и пушнина, да много чего. Корабли, говорили, потом караванами по палубу гружёные уходили, по Двине днищами дно скребли. А я там сыпняк и подцепил, сколько в бреду был, не знаю, а как очухался, так там вся война уже закончилась. Оттуда начал выбираться и решил Белым морем, через Онежский залив, вот так по пути меня и обженили. Осел здесь. Детишки пошли. Старшие двое у жены от первого мужа, вдова она была, а младшие мои. Но вот сыночку в жизни не прощу, что от фамилии отцовой отрёкся. Так ведь он дурной и шалапутный, я сам такой был, пока не поумнел, не простит ведь Советская власть, когда вернётся, за всё спросит, и отвечать не только ему, но и родне придётся. Вот я и думаю, что если ты там своим передашь, что бывший красногвардеец Архип Панасенко готов выполнить любой приказ народной власти, может и послабление потом выйдет, когда за дурака малолетнего спрос учинят…

Он разглагольствовал, и сам не замечал, что сам себе противоречит. Ведь он говорит, что когда власть укрепится, бароны всякие наедут и всех прижмут, а с другой стороны, что Финляндия долго не продержится и он уже сейчас хочет себе очки перед Советской властью набрать. То есть ничего идейного, нормальный такой крестьянский прагматизм и желание на всякий случай соломки подстелить. Впрочем, а моё какое дело? Вот вернусь и всё доложу, а там уж пусть умные решают, как им с этой информацией поступать. Хотя, ведь с тех же позиций крестьянского прагматизма самая лучшая позиция, это не вмешиваться и по возможности ничего не делать, ведь виноват всегда только тот, кто делает, а вот обвинить того, кто не делал гораздо труднее…

Тут же мимоходом прошёлся про сволочные особенности местных карелов и прочих, что уж очень любят подло исподтишка гадости делать, при этом в глаза улыбаясь. Что особенно чётко проявляется, когда человек выпьет и себя меньше контролирует, вот тогда из-под этой улыбочки такое дерьмо наружу вылезать начинает, что только успевай отбегать. И даже его приятель Рюти, с которым столько всего вместе пережили, и служили вместе, пьяный становился просто каким-то уродом. Ну, вот ему понятно, когда после пары стаканов удаль молодецкая в голове загудела и мужики вышли силушкой мериться, ну, помутузят друг дружку, носы поразбивают и дальше гужбанить. А Рюти или кто из его нынешних соседей, тихонечко дождётся, когда ты отвлёкся и со всей дури как врежет и потом ногами месят уже всей кучей. А если тебя с этого удара свалить не удалось, так извиняется и так искренне, дескать и вообще он тебя не бил и всё тебе привиделось. То есть выждать и воспользоваться любой слабостью, а потом затоптать соперника — это для местных почти удаль, а для русских — это подлость. И вообще, все они здесь хуторяне и единоличники, что финны, что вепсы, что карелы. Сидят в лесу, с него кормятся, ничего в жизни и мире не видели кроме этого, да и Советская власть им нужна только, чтобы в его хуторке его поменьше трогали, а если с него что-нибудь спросишь, вот тогда недовольство страшное, ведь ему все должны, и это правильно, а вот он никому и никогда ничего не должен…

А ещё, мало их самих, по лесам разбросаны, городов не касаясь, но там уже приезжие ещё со времён Петра, который в Петрозаводске и Медгоре рудники первые открыл. И женятся между собой, потому, что каждый ведь других по себе мерит, а вот они никому и не верят и слово ничего не значит. Испокон у них брат на сестре женится — это ещё ничего, а как отец на дочери или мать с сыном, а ведь грех это страшный. Говорят, ухватка эта от саамов с севера пришла, где народа с тундре мало вот и сводятся с кем удалось. И ради крови свежей под любого проезжего не только жену, но и дочерей подкладывают, чтобы силы в род принесли, а без этого вырождение идёт… Но то тундра и людей нет почти, чего они здесь то, где люди есть по тем же ухваткам живут? Хотя, если подумать, то за все века, как здесь Пётр осваивать начал здесь столько народа осело, что если с местными посчитать, то хорошо если четверть их наберётся, давно все смешаны и разбавлены, а ведь финны им позже и это припомнят, чтобы не могли голос подать, когда их новая власть начнёт к ногтю прижимать…

Потом вдруг разговор вернулся к тем двум виденным мной на дороге "папе с сыном", как я их назвала. Я ещё в самом начале, когда щебетала, красочно описала, как их видела и что они мимо проехали, но мне ведь в другую сторону, да и смурные они были. Оказалось, что они и, правда, повода для радости не много имели, а везли они тело своего родственника, одного из тех, кого Никита с Авдеем на ноль помножили. Это реальное подтверждение, что ребята не просто так сгинули, а сумели за свои жизни и врагов сколько смогли взять, отозвалось в душе радостной волной пополам с тоскливой нотой понимания, что ребят уже нет. И от этого "нет" веет могильным холодом и жутью неисправимого и страшного. Заодно рассказал Архип и то, как нас обнаружили. Мы ведь были уверены, что "хвост" от дороги, по которой срезала путь группа командира, она и привела. И хоть вслух командира никто не осуждал, но это знание словно висело между всеми, ведь сколько раз Никита командира одёргивал, что лучше по буеракам лучше крюк ноги сбивать, чем позволить себе расслабиться и по дороге с удобством пройти. Но Викулин при любой возможности это правило нарушал, и вот это и посадило им на хвост егерей. Оказалось, что заметили не вторую группу, а нас, и не у дороги, а в лесу. Один местный охотник свои ловушки проверял и увидел, о чём побежал и рассказал, кому следует. Потому и погоня появилась с отставанием, а не сразу… Ещё поведал, что ребята погибли и живыми их взять не смогли.

Но раненых и убитых среди финнов, а в большинстве местных ополченцев, отряды которых уже успели организовать не мало, только убиты больше десяти человек и это только из местных, а раненых гораздо больше. А своих раненых и убитых егеря увезли на двух машинах, и там вроде бы трое или четверо насмерть. Вот поэтому и крик стоит на каждом углу, что героические ополченцы с егерями победили и полностью уничтожили целый батальон русского десанта. Вот только с целями десанта расхождения, то ли Сортавалу батальон должен был штурмом взять, или сразу на Хельсинки идти. Но те, кто там присутствовали сами ведь знали, что воевали против двух человек, и что это не все, но после такой оплеухи заставить местных идти в лес на прочёсывание у финнов не получилось. А обученные лесные специалисты-егеря финской армии ещё не успели приехать, но финны это вопрос не оставят, упёртости им не занимать, так, что выходит, нам опять очень повезло и благодаря ребятам, которые заплатили своими жизнями, мы успели выскочить в это случайное "окно" в поисках и прочёсывании. Эх! Ребята! Ребята! И мне теперь нужно выполнить вашу последнюю волю и довезти вашего командира и пакет, за которым нас в эти леса отправили… На всякий случай я спросила, а почему Архип так уверен, что наших живыми взять не сумели? На что он ответил, дескать уже были показательные казни, которые прошли почти во всех значимых населённых пунктах, где издевались и казнили наших пойманных солдат и очень уж они эти зрелища воспитательные устраивать любят, так, что если бы сумели хоть одного и раненого захватить, то непременно бы про казнь было слышно. А тут ни словечка… Резон в таких рассуждениях был… Но я поинтересовалась другим:

— Слушай! Архип! Ты же у себя в деревне сидишь, только на огород выходишь, сам говорил, а всё про всех вокруг знаешь, это как у тебя выходит?

— Э-эх! Девонька! Сама посуди, газет нет, радио не провели, на станции оно на финском бормочет, что слушать бес толку. А людям же интересно, тем более всё, что рядом делается и тебя и твоих сродственников зацепить может. Вот и рассказывают все друг другу новости и всё, что знают. И это точнее любой газеты выходит. А людей много и каждый что-то своё добавит. Это, конечно, если бабьи глупости не считать, у них ведь свои разговоры. А у мужиков всё степенно и правдиво, никто не хочет брехуном прослыть, если что непроверенное, то так и говорят… А ведь финское радио тоже много чего интересного говорит, у нас есть те, кто понимают хорошо, вот они и переводят… Так, что зазря ты меня подозреваешь… — Почти обиженно закончил он. Пришлось заверить, что я его не подозреваю, а просто удивилась…

Дорога тянется и тянется, а разговор от неурожая и жаркого лета с множеством грибов, что суровую зиму обещает, сменил направление:

— По хорошему бы, девочка, вам лучше баркас под парусом или мотобот. Но с такой посудиной одной тебе не совладать, да и взять такую негде. А у меня "Фофан" есть, спрятан в протоке, притоплен возле Ууксу, мы со свояком частенько сети на глубинах ставили, всегда с рыбой были. Вам бы только погода, чтоб была, и чтобы ветер встречный не поднялся, а то одна не выгребешь. "Фофан" лодка добрая, ходкая остойчивая, жалко отдавать, да, ладно. Она у меня в протоке притоплена, чтобы не рассыхалась зазря, а делал её хороший мастер, несколько лет уже у меня и нигде не течёт, гнили нет. Но и я за ней смотрю, краской да гудроном не замазываю, как некоторые, что потом у них дерево задыхается и гниёт. Специально сам краску делаю на сурике тёртом, который сам толку и перетираю, а потом на конопляном масле замешиваю с известью и купоросом, да несколько месяцев настаиваю. Рецепт секретный почти, от деда моего остался, он по дереву плотничал и где нужно всегда своей краской подкрашивал. Под такой краской дерево дышит и от воды защищено…

А вот когда поплывёте, помни, что финны лов рыбы уже объявили под контролем. В Сортавале, Питкяранте, Лахденпохье рыбоперерабатывающие цеха были со своими баркасами да шаландами, а ещё сколько артелей по берегам озеро кормило, везде считай суда реквизировали и на них теперь озеро патрулируют. Свои то баркасы когда ещё привезут, а эти есть уже. Вот их тебе опасаться нужно. Поэтому от берега не отходи, чтобы спрятаться сразу. Наши то у южного берега и сюда не полезут без нужды и морские сражения устраивать никакого резона нет ни у кого. — Это его "Наши" почти окончательно убедило, что Архип зла к нам не пытает. — Поэтому любой моторный или парусный бот или баркас, это финский патруль и прятаться надо, ведь убежать на лодке от баркаса невозможно никак. Тут до устья Волхова километров восемьдесят наверно, но я бы советовал от берега не отходить, и до устья Свири добираться, а там сразу в Петровский канал уходить, там тебя и от ветра и от волн укроет и до наших доберёшься. Там уже по всем берегам наши должны быть… Я слышал, что финны на Свирь вышли и даже мосты захватить успели какие-то, но вот дальше чего-то разговоров нет, так, что если бы они на южный берег Ладоги вышли точно бы на каждом углу кричали…

— Архип! А мне одной выгрести восемьдесят километров, это вообще как? Такое возможно?

— Ну… Я когда молодой был и дури девать некуда, наверно бы за сутки выгреб, если бы без помех, чтобы волны не было и ветер навстречу не дул и по прямой. Сдох бы наверно в конце, но выгреб. А тебе, да ещё и в гружёной лодке и когда прятаться нужно… Даже не знаю, но дня три, если очень повезёт… У тебя самое трудное будет мимо Салми проскочить. Лодка у меня на западном берегу Уксалонпя, это полуостров, хотя, если протоку, где моя лодка спрятана считать, то и остров выйдет. Он длинный, километров двенадцать в длину и берег у него изрезанный и тянется он на юго-восток. Есть у него пара длинных мысов, для проверки можно на них высадиться и перейти попробовать, сразу и поймёшь, что это не конец Уксалонпя, а мыс его просто. А вот когда полуостров кончится, тут не зевай, нужно на юго-запад идти, чтобы Мантсинсаари по правую руку оставить, но в проливе между ним и Лункулансаари нужно к левой стороне прижиматься, и проходить там лучше ночью или в сумерках. Лункулансаари слева лучше не проходить, там протока его от берега отделяет болотистая и вся заросшая, да и народа там шастает многовато. Эти острова каждый километров по пятнадцать будут, там тоже берег сильно изрезанный и скал у берега хватает и камней всяких, там очень внимательно смотреть надо… Вот как эти острова пройдёшь, дальше до Видлицы и после берег почти ровный и песчаный, это и хорошо и плохо. Хорошо, что берег ровный, а вот прятаться там негде и озеро во многих местах с дороги далеко просматривается… А вот как мимо устья Тулоксы и Олонки проберёшься, если маяки работают, то можно ночью спокойно держать на Габановский маяк, а от него по Стороженскому и Свирскому маякам прямо в устье Свири выйти. Сам я не ходил туда дальше Видлицы никогда, мне без нужды, а люди говорили. Так напрямки километров десять врезать можно, чем вдоль берега красться… Если южный берег наши удержали, то от Габановского маяка финнов уже можно не бояться не сунутся они туда на баркасах своих. Хотя есть довольно больших пара, и вроде, говорят, на них пушки поставили…

На мою панику оттого, что такое количество информации я просто не запомню, Сосед успокоил, что у нас есть карта, где почти весь восточный берег Ладоги есть, а там разберёмся…

До захоронки с лодкой Архипа мы добрались уже в сумерках. Притопленная с брошенной на неё сверху какой-то корягой выглядела она совершенно заброшенно. Он сунул руку в воду и вытащил ржавую цепь, наклонил лодку на бок и за цепь вытащил наполовину на берег, уже на берегу раскачал и перевернул, чтобы и остальную воду вылить из лодки.

— Ты, пойми, вёсла хорошие делать сложно, а плохих у меня не оказалось, так, что дам я вам досочки, ими тоже грести можно. А лодку, глядишь и другую найду, вот и пригодятся мне вёсла, сама пойми…

С этими словами сходил к телеге и вынул откуда-то из-под сена две доски длиной больше полутора метров, толщиной больше двух и шириной сантиметров десять. Сосед обозвал их "стандартной дюймовкой". Принёс и топор, которым обращаться умеет, судя по тому, как буквально в несколько ударов по вращающейся левой рукой доске. На одном её конце появилось сужение, в котором с трудом угадалась импровизированная рукоять, у другой доски также появилась ручка. Потом сложил обе доски ручками вместе, примерился и сделал посредине зарубку на их боковых торцах. Ещё по паре ударов и в середине каждой доски появилась выемка глубиной сантиметра два-три и протяжённостью в десять. Не тратя больше времени на разговоры, он быстро перетаскал в лодку почти всё сено с телеги, и перенёс в лодку пациента. Уложил его на сено спереди от единственной в середине лодки скамейки, если не считать таковой доску у кормового транца…

— Ну, кажись всё. Я там с твоим товарищем узелок с варёной картошкой оставил, не много, но больше нету. У нас обычно второй на корме сидел, но я решил, что твоего второго лучше вперёд положить. Конечно, нос чуть притопит, но за это сможешь кормой причаливать, а это и садится и отталкиваться гораздо легче, если в одного управляться. Цвет для твоего дела не очень удачный, видать далеко, сам понимаю, но уж какой есть, может чего придумаешь, мне про то лучше и не знать. Лодку эту никто не хватится, и искать специально не станут… Поеду я… И так в темноте возвращаться… Добраться вам!.. Удачи, в общем… — По интонациям, хоть в сумерках лицо было видно уже не очень хорошо, я поняла, что Архип сейчас уже очень жалеет о своём решении…

— Спасибо тебе! Архип! Я всё помню, будет возможность, как смогу отблагодарю. Про твои слова о помощи, ты не шутил и не передумал?

— Да, что ж я шелапутный какой, словами просто так раскидываться? — Радостно встрепенулся он.

— Тогда говори свой адрес или как тебя найти… И запомни, передадут тебе, что "от Лиды, у которой кошка рыжая есть!" Запомнил? Это вместо документа будет…

— Чего тута запоминать… От Лиды, от тебя значит и у тебя кошка рыжая есть! Всё запомнил! А найти меня не трудно. В Леппясюрья со стороны станции по левой руке четвёртый дом в три окна с дороги будет, там петушок на коньке приметный…

Я пожала ему руку, вроде как я тут сейчас лицо официальное, Советскую власть представляю. Он развернул повозку на хорошо знакомой поляне и скрылся, словно растаял, в сгущающихся сумерках, а я осталась в метаниях, что делать, куда грести и вообще, стоит ли это делать в ночь не осмотревшись толком?… В этих размышлениях решила посоветоваться с Соседом.

— Я думаю, что стоит пока совсем не стемнело отсюда немного отойти в сторону или хотя бы по протоке до озера дойти, уж слишком мы рядом с дорогой, а место открытое. Километр, не больше, мы как на ладони будем… Да и Архипа в конце жаба придавила…

— Кто придавил?

— Жаба! Зелёная такая и в пупырышку! Жалко ему лодку стало, ты же сама заметила. Вот как бы он не передумал и не пожалел… Потому и говорю, что отойти нужно!

И вот в нарастающей темноте по заросшей протоке я пробираюсь к озеру. На открытую воду вывалилась неожиданно, только вроде мои доски-вёсла шкрябали по зарослям тростника и вот совершенно чистая вода… Только Сосед высунулся с мыслью о том, что в протоке веслом как шестом толкаться удобнее… Берег темнеет позади, развернулась влево и поплыли вдоль этой тёмной массы. В вечерней тишине плёски разносятся очень далеко, волна невеликая плавным накатом покачивает лодку, ветра нет почти, вроде Архип говорил, что в не очень ненастную погоду, на озере вечером и утром ветер затихает почти всегда, может это как раз то, о чём была речь. Чуть впереди какая-то тёмная масса почти на пути, скоро совсем ничего не будет видно, будем причаливать…

Вроде почти весь день просидела в телеге, но устала неимоверно и если бы не решение отплыть в сторону, уже бы без сил завалилась спать. Даже есть не хочется, от тряски телеги внутри все внутренности словно отбиты и сейчас стараются прийти в себя и уж точно не желают нагрузки в виде переваривания пищи. Воды кругом море, вернее озеро с наверно самой чистой в Европе водой из числа больших озёр. А конкуренцию в этом Ладоге наверно только Онега и Байкал, если весь мир считать, составить смогут. Так, что просто зачерпнула из-за борта воды и попила на сон грядущий. Вспомнила про котелок, зачерпнула и его и пристроила на задней скамейке…

Неожиданно и резко ткнулась в берег кормой. Вылезать и правда удобно, уже стоя в воде перебрала по борту, надо было цепь от носа к себе положить, тогда бы это не потребовалось. Левый сапог чуть травит воду, но не сильно, чуть сочится по подмётке, но тоненькая струйка холодной воды совсем не доставляет удовольствия. Вот достала жутко грохочущую в тишине цепь и вытащила на треть нос лодки на пологий берег. Прошла в сторону тёмного массива, оказались кусты или скорее молодая поросль ивняка. Всё, вы как хотите, а я спать. Лейтенант счастливо пребывает в мире грёз. Хорошо, что Архип почти всю лодку сеном завалил, вот сейчас в это сено и завалюсь спать, только ноги вытянуть будет сложно…