Польша нашей не была сроду, хоть и суетилась под Россией века эдак два. Польский гонор, польский блеск, польское самосознание внушали интеллигенции робость, а массам ехидство: поляки-вояки, знаем-знаем. Она и сейчас многим представляется карликовой, хотя с отжатой Западной Украиной, Белоруссией и Виленским краем становилась крупнейшей страной Европы – с соответствующим понтом и претензией.

Губил, как всегда, к одиннадцати туз: шляхетское чванство и демократизм. Едва оперившись, Польша тотчас шла войной на соседей и мигом спускала все – ибо победу приносит железное единоначалие, а у них даже король был выборный. Воевать не умели – травить о войне умели лучше всех на свете. Живопись, книги, кино – от орлов с крестоносцами в глазах рябит. Все красавцы, все таланты, все поэты и великие рыцари.

Да уж, говорил предводитель дворянства Воробьянинов. Да-а уж…

Но паненки, но обхождение, но грация и легкость, которых так не хватало нам, пленяли образованное сословие и рождали секту тайных полонофилов в самом сердце империи. И опять всего-то было ничего до победы изнутри – но поляки, переходя в русское подданство и веру, становились истовыми русаками и преумножали славу странноприимной, а не исторической родины. Янковский, Белявский, Высоцкий, Костолевский, Рокоссовский, Дзержинский, Малиновский на фронтах и подмостках добивались всего, что не выгорало по-настоящему дома. И в Польше служили, и в Польше играли, и Польшу превозносили изо всех сил – но все равно были славой настоящей державы, а не открыточного королевства.

Страна так и осталась образом, чудесной картинкой, ослепительным фантомом. Все в ней выдумка: вальсы, религия, вавельский дракон, краковский трубач, четыре танкиста. Дивной фантазией полнится кино: гангстеры-амазонки-сокровища.

Умеют, черти, себя продать, спору нет.

 

«Анатомия любви»

Польша, 1972. Anatomia milosci. Реж. Роман Залуский. В ролях Барбара Брыльска, Ян Новицкий. Прокат в СССР – 1973 (36,8 млн чел.)

Похоронив нелюбимого мужа, реставратор Ева на вернисаже как-то раз встречает архитектора Адама и впускает на ясный огонь. Месяцами они вместе спят, врозь курят, заглядывают в чужие карты и спрашивают у осени, иметь или не иметь.

Брыльска, как и в предыдущих фильмах, еще каштаново-рыжая, что выглядит слегка чрезмерно: ей идут сдержанные тона. Новицкий, как большинство польских романтических героев, иногда носит очки: интеллект есть неотъемлемая черта польской мужественности. Имена Адам и Ева, обиходные в Польше, не режут слух и не взывают к плоскому плодоовощному юмору. Люди просто живут, просто ездят на машине, иногда вместе тяжело дышат под Баха и Словацкого; но это до нас уже не доехало, просеялось по дороге.

Странно: фильмов про мужчину и женщину в мире довольно мало, несмотря на спрос. Просто мужчину и женщину, случайных взрослых любовников, легких на секс, но крайне робких на подлинное сближение. С приглушенными возрастом, но оттого не потерянными чувствами. Без горящих глаз, друзей-конфидентов, неуместного, хоть и драматургически продуктивного вмешательства старших родственников. Без частого употребления слова «любовь» (жаль, что прокатные интересы требуют выноса его в заголовок). С уже хорошей одеждой и пока не стыдной наготой. С особой мягкостию лет и внезапным пробоем на слезы. С тапочками. Обязательно с музыкой. Ну, «Еще раз про любовь», ну, «Осень», ну, собственно «Мужчина и женщина». Даже «Ирония судьбы» не в счет: там как-то слишком много мам и не хватает постели, к которой шло, но опять встрял Ипполит. Негусто – несмотря на вселенский успех перечисленных. Всегда трогает, когда двое выключают свет, продолжая звать друг друга на «вы». И утром стесняются.

У нас фильм бы смотрели за одно название – как и случилось. «В России всю анатомию сразу состригли в корзину», – ехидничала Брыльска в юбилейных интервью. Сцена, с которой начиналось знакомство, и впрямь была довольно рискованной: актриса-католичка, позволившая партнеру зарыться кудлатой головой себе промеж коленок, явила себя дамой самых передовых взглядов и вправе рассчитывать на сохранность удостоверяющего документа.

Но и без того было что заценить. В стране, где киношные 30-летние вместе ходили в театр и к друзьям с бутылочкой, но никогда вместе не завтракали, особо впечатляла будничная вольность внебрачных отношений. Рестораны с цветами. Евина роспись костела. Уик-энды в горных отелях, где без помех селят незарегистрированных. Наряды ББ-2: казалось, за фильм она сносила полную коллекцию Дома моделей осенне-летнего сезона. Красный клеш, водолазка и шарф под смушковое серое полупальто. Желтая блуза с алым поясом под белую мини. Черный в мелкий горох пиджак с белым галстуком и такой же юбкой. То, что считалось в России криком закрытых показов, там носили на работу. Женщины курили, не слыша попреков будущим потомством. По выходным дулись в преф с женатыми друзьями. Ужинали с вином.

Не следили, короче, за моральным обликом.

Облик нравился.

 

«Большое путешествие Болека и Лёлека»

Польша, 1977, в СССР – 1978. Bolek i Lolek. Мультфильм. Реж. Владислав Негребецкий. Прокатные данные отсутствуют.

Филеас Фогг завещает кучу денег добровольцам, готовым повторить его кругосветный вояж. Практичные и романтичные, как все поляки, Болек и Лёлек бросаются в гонку за деньгами и за запахом тайги.

За трэш-экзотику в восточном блоке отвечали поляки. За стетсоны, зюйдвестки, джунгли-прерии, агатовых кобр и сокровища Агры. За гризли, хинди, зомби и колибри. Редкое сочетание идеализма с материализмом позволяло сынам Вислы и поймать мечту за хвост, и сделать на этом разумный гешефт. Лучше них согнать в одну маленькую таверну ковбоев Гарри, красоток Нелли, капитанов, обветренных, как скалы, антилоп-гну и танго цветов мог только самострочный дворовый шансон. Серия мягких книжек о Томеке у истоков Амазонки или фильм «Заклятие долины змей» были эрзац-классикой, кожзаменителем категории Б, а Болек с Лёлеком – копией копии для дошкольного возраста. Облегченная детсадовская версия взрослой имитации довольно дешевого оригинала строилась по формуле «Так мы до мышей дотрахаемся» – Болек и Лёлек теми мышами и были. Глазки-точечки, ротик-скобочка, носик-прыщик и разные макушки довершали портрет. Однако русскому зрителю в его культурном гетто чудовищно не хватало иного, чужого, заграничного – и он с некоторым подобострастием любил ассимилированных иностранцев: Дина Рида, Саманту Смит, Комаки Курихару и Штирлица (да, Штирлиц был любим именно как русифицированный иностранец – недаром его помнят под чужим именем), а также прибалтийский акцент и Болека с Лёлеком. Представить на секунду, что героев этих ходульных мультов зовут Коля и Петя – и конец очарованию, один поточный рисованный примитив с бедноватой выдумкой. Но под своими именами они блестели, как цветная фольга с конфет «Грильяж», разглаженная ногтем указательного пальца и спрятанная в заветную шкатулку из-под сливочной помадки.

Прародитель серии Владислав Негребецкий срисовал шкодливых шалопаев со своих сыновей-погодков (оттого у обоих такие ярко выраженные макушки, что автор часто смотрел на них сверху) – так что где-то в Польше ныне живут полувекового возраста Болек с Лёлеком, как у нас братья Электроники. Братья делали зарядку и тарарам, пускали мыльные пузыри, глазели в окно, но это быстро прискучило, и их отправили на охоту за алмазами шаха, Грозой Техаса, сокровищами Али-Бабы, а потом и вовсе в кругосветное путешествие. Шестнадцать серий кругосветки наши оборотистые прокатчики сцепили паровозиком, выстригли лишнее и пустили в большой показ в качестве полнометражной картины. Зарубежный прокат в СССР был довольно большим и грязным бизнесом, и на мальчиках с макушками у нас наварились капитально.

Зато под зонтиком Большого Брата Польша тоже позволяла себе многое. В середине фильма очередной злой бедуин восклицал: «Клянусь бородой пророка, это коврик моего прадеда!» Сегодня за такую божбу злые бедуины отправили бы к пророку не только студию рисованных фильмов в Бельско-Бяла, но и саму Бельско-Бялу.

Так что зря поляки на красную власть дуются. Не было бы без нее ни Рекса, ни капитана Клосса, ни Томека, Шарика, Болека и Лёлека – один Микки-мышь.

А так хоть какое-то национальное своеобразие.

 

«Ва-банк»

Польша, 1981, в СССР – 1985. Vabank. Реж. Юлиуш Махульский. В ролях Ян Махульский, Витольд Пыркош, Эва Шикульска. Прокатные данные отсутствуют.

Варшава, 1934. На волю выходит мастер-медвежатник, сданный когда-то подельником (ныне банкир). И меняется с ним местами, подломив нужный банк и сбросив добычу хозяину в корзину для белья. Как говорил Л. А. Филатов, «кто парашей платит за добро – тот получает пику под ребро».

Все фильмы, определяемые эмблемной музыкой, – о любви. Обязательно не сбывшейся или колеблемой осенними ветрами: «Шербурские зонтики», «История любви», «Мужчина и женщина», «Мой ласковый и нежный зверь». Немного солнца, немного дюн и полян, пара милых артистов, которых за другие роли назовут великими, – отними у них стержневую мелодию Доги, Лея, Леграна, фильм рассыплется, как треснутая любимая чашка. Махульский своим дебютом расширил рамки жанра. Подпустил детектива, анекдота, кафешантана, электричества – и сделал фильм о несбывшейся любви к родине, одушевленный известным каждому русскому гала-фокстротом Хенрика Кузняка (почему, почему эту фамилию не знают в России? потому что Морриконе написал больше?).

Датировка здесь не случайна. 34-й – последний год жизни президента Пилсудского, сочинившего на десятилетия ту Польшу, которой веками грезила шляхта и которая сразу же после его смерти аршинными шагами двинулась к новой пропасти двух оккупаций – причем странами, под которыми прожила весь свой век, в чем сама и виновата. До звона элегантную Польшу продолговатых авто, продолговатых глушителей и продолговатых паненок с низким смехом в регистре карамели «Раковая шейка». Польшу вуалей и афишных тумб. Польшу стиля – того, что поколения городских поляков поныне хранят от бурь, как огонек за пазухой.

Махульский сделает потом тучу комедий с короткими «переводными» названиями: «Сексмиссия», «Киллер», «Кингсайз», «Дежа вю» – но ни в одной, даже в сиквеле, не достигнет уровня той тончайшей работы бутоньерки, какою был «Ва-банк» первый. Кино, в котором все одеты с щегольской претензией настоящей мафии, но без ее же плебейского пережима. Кино, в котором везде – в ресторанах, офисах, съемных квартирах – горит низкий свет, сообщая интерьеру благородный матовый полумрак рекламных фото. Кино, в котором гангстер, прознав о смерти товарища, запирается в мансарде и играет на трубе.

Во французских комедиях этого рода всегда было слишком много полосатых штанов, тараканьих усов и беготни на цыпочках. Да, были у них свои «Мелодия из подвала» и «Не тронь добычу» – но обычно там не любили смешивать жанры и ступать на пограничное минное поле трагифарса. Когда у Махульского киллера пыряют через занавеску стилетом и на белой кисее проступает от разинутого рта алое колечко, – даже смерть становится произведением искусства, циничной артнувошной виньеткой.

А вот в чем Махульский откровенно наследовал французам – это пригласив на главную роль своего заслуженного папашу. Дуэт веселого паяца Бертрана Блие и маститого отца Бернара сиял им путеводной звездой.

Через считаные годы после фильма Польша снова станет сама по себе, и напустит шику, и обратно возведет Пилсудского в отцы нации. И тут окажется, что все польские правые, единые с Махульским в видении Его Польши, благородной, как шоколадный набор, – душные непроходимые мудаки. Что эта чашка всегда будет с трещиной.

Самое время запираться в мансарде и играть на трубе. Хенрик, ты жив?

 

«Знахарь»

Польша, 1982. Znachor. Реж. Ежи Гоффман. В ролях Ежи Биньчицкий, Анна Дымна. По роману Тадеуша Доленги-Мостовича. Прокат в СССР – 1983 (41,1 млн чел.)

В златой Польше, которую у нас долгое время звали панской, от чудо-хирурга сбегает жена с дочкой-несмышленышем. Убитый горем эскулап набирается по ватерлинию в плохом квартале в кремовом пальто, засвечивает лопатник и приходит в себя на свалке без лопатника, пальто и забитый до состояния овоща. Так начинаются странствия мудрого Фальстафа, который себя не помнит, зато способен поднять жернов, обогреть сироту и исцелить убогого. Парацельсова слава бежит далеко по уезду, гневя дипломированных коновалов и маня благодарных паломников. Осев на мельнице, чудодей встречает в лавке писаной красоты паненку, за которой ухаживает молодой граф и ревнует кабацкий халдей с лицом и голосом артиста Кокшенова. Признать в ней дочь ему не дает увечье, ей отца – давность лет и кудлатая борода, а мама уже умерла. В устроенной халдеем аварии барышня разбивает голову всмятку, что требует вмешательства золотых рук, а где их взять в деревне. Лекарь крадет инструмент, оживляет мертвую царевну и садится в тюрьму за медицинское самоуправство. Молодой граф намерен топиться, но, узнав, что избранница жива, идет под венец наперекор снобской родне. Включив ресурс, благодарная семья добивается пересуда, на котором эксперт из Варшавы узнает считавшегося усопшим профессора. Утки стали павами, лысые кудрявыми, мезальянс – завидной партией, а семья воссоединилась.

Принципиальное отличие сериала от взрослого кино в том, что там верят не словам, а действиям – отчего пересказать рядовую 180-ю главу ромкома про Синюю Бороду и самому сухому редактору бумаги не хватит. Так что концентрацией роковых и чудесных событий, встреч и разлук, злой-доброй воли и прочих сюжетных крайностей песня о докторе восходит к классическому формату саги о цыгане Будулае. Гоффман вечно снимал по романам Сенкевича эпически бесконечные «Потоп», «Огнем и мечом» и «Пана Володыевского», но на «Знахаре» достиг таких высот, что нынешних драмоделов впору тыкать носом: учитесь, двоечники. В довольно компактный двухчасовый кинороман они со сценаристом Фуксевичем (конечно, не без участия покойного пана Доленги-Мостовича) втиснули такие излюбленные мотивы домохозяек малоимущих стран, как:

кочевой неженатый умелец без особых запросов;

народный колдун, врачующий хвори получше городских;

неравный брак витязя с чернавкой, в которой по ходу тоже открываются голубые кровя;

амнезия, наконец.

Почему домохозяйки всех стран так любят беспамятных, сказать трудно, – вероятно, за робость и негордость, – но лиц с отшибленным самосознанием по кино слоняется в десятки раз больше, чем по жизни.

Умный сказал, что страна у нас заточена под теток. Подозрительных работниц без возраста и талии, любящих ресторанный пляс. И музыка у нас для теть (Пугачева), и живопись для теть (Шилов – Глазунов), и спорт для теть (фигурное катание), и пляж для теть. И в школе-медицине-деревне-суде они у нас властвуют безраздельно. Литература отбивается вяло, кино отбилось, но после больших потерь и долгой оккупации фильмами «Служебный роман», «Москва слезам не верит», «Женщины» и «Вас ожидает гражданка Никанорова». «Знахарь» упрочил их владычество – однако изгиб интриги, тончайшее знание потребителя и стати польского Лаутона Ежи Биньчицкого заставляют в почтении снять шляпу: не зря вы носите громкую фамилию, пане Гоффман. Респект.

 

«Новые амазонки»

Польша, 1983. Seksmisja. Реж. Юлиуш Махульский. В ролях Ежи Штур, Ольгерд Лукашевич, Божена Стрыйкувна, Богуслава Павелец, Беата Тышкевич. Прокат в СССР – 1986 (34,4 млн чел.)

Ради науки два добровольца впадают в анабиоз и просыпаются век спустя в царстве победившего феминизма. Мужики взаимоистребились в атомной войне, женщины ушли в подпол и размножаются искусственно. Мужская хромосома убита и переименована, родятся одни девочки со злыми губами в ниточку. «Ура, все бабы наши!» – прыгает оптимист. «Они нас тут съедят», – жмется в угол пессимист. Оба правы. Злые лисистраты непобедимы в бою, враждебны к мужской анатомии, но впадают в транс от затяжного поцелуя, как роботы на вопрос, кто остался на трубе. В новых условиях вопрос звучит архидвусмысленно. Труба зовет.

В антиутопиях всегда запрещен секс – видимо, главное из прав человека. Казни пусть, кандалы пусть, но если еще и покувыркаться всласть не дают – вот ты где, апокалипсис нау, Фаренгейт его задери. Казаки плачут. Мир без этого дела черно-бел, черно-бел.

Тому есть резон. Самая известная из сбывшихся антиутопий на десятый год рая попала под власть деревенских лицемеров, искоренявших вопросы пола интенсивнее исламских фундаменталистов. Это весьма озадачивало продвинутые окраины нового мира. ГДР целиком ударилась в оголтелый нудизм (был, был такой факт в советском прошлом). Озорная Чехия то и дело подпускала в кино неодетых селянок. Но наибольший люфт для недружественных толкований получила, конечно, Польша: их там хлебом не корми – дай русских куснуть. И приходится признать, что злые амазонки, которые всем хотят отстричь лишнее, но млеют от поцелуя взасос – лучший образ советской страны и ее контактов с поляками. Превратить Большого Брата в Большую Сестру и трахнуть ее, чтоб жарко было, – об этом неосознанно мечтали двадцать поколений польских граждан, и Махульский один за всех осуществил грезу.

Параллели усугублялись особым, воистину феллиниевским отношением автора к женщине – благоговейной робостью мелкорослого мужчинки к жаркому и мощному колыханию женского студня (достаточно вспомнить «Кингсайз», где тот же Штур и Яцек Хмельник мелкими гномами катаются по дивным рельефам актрисы с говорящим именем Катаржина Фигура; Феллини был тогда еще жив и не мог не одобрить).

Да, братья, да. Эти жуткие бабы с пистолетом и есть мы, мы в ретроспекции. В параллельном женском мире по доброй воле не едят райских яблок и не видят солнечного света. Отрицают Бога, секс, день, живорождение и естественный ход вещей. Самые гнусные резолюции проводят общим собранием. Обращаются друг к другу монастырским словом «сестра» и выдумывают басни о врожденном садизме самцов, с которым нужно уметь бороться. Здесь самая сильная армия и постоянно воет сирена. Группы быстрого реагирования гасят потайные хипстерские сходки, лабающие рок-н-ролл (эпизод был сильно подрезан, чтоб ослабить выпирающие намеки на нас). Внешний мир завешен холстиной с нарисованной ядерной катастрофой. Потом приходят поляки и всех кроют, как русский солдат генеральскую дочь. Отливают, так сказать, кошке мышкины слезки.

Кстати, Божена Стрыйкувна, игравшая доктора Ламию Рено из службы «Архео», на момент съемок приходилась Махульскому женой. Так что метафору можно читать и как панораму их брачного союза. Поцелуйчики радуют, разговорчики приветствуются, при попытке к бегству или возражению – руку на залом и через бедро с захватом.

Немудрено, что они потом развелись, как мы с Польшей.

А памятник дружбе – остался.

 

«Самозванец с гитарой»

Польша, 1966, в СССР – 1970. Mocne uderzenie. Реж. Анджей Чекальский, Ежи Пассендорфер. В ролях Ежи Турек, Магдалена Завадска, Ирена Щуровска. Прокатные данные отсутствуют.

Под гром венчального марша рохлю с брюнеткой настигает блондинка и попрекает обманами, обещаниями и прочей сериальской ерундой. Брюнетка в ярости уносится на мотороллере. Группа «Скальды» поет о превратностях любви. Блондинка дико извиняется: обозналась. Брюнетке нужно предъявить двойника, чтоб не гневалась, а он рок-музыкант и исчез, как все рок-музыканты. Рохле приходится напялить парик, брать электрогитару и петь с группой «Скальды», что бабы сволочи. Брюнетка без ума от фальшивой звезды и плевать хотела на оригинал. Группа «Скальды» поет, что и пес с ней, блондинка интересней.

Название, конечно, было отсебятиной «Совэкспортфильма»: от него за версту разило искусственной развязностью нашего поп-кино для летних танцверанд типа «Жениха напрокат» или «Алло, Варшава». На деле фильм звался Mocne uderzenie, «Мощный удар», т. е. просто big beat – под таким лейблом и проходил фестиваль рабочей самодеятельности в одном из ДК. Да, картина стала отдушиной, через которую к нам и просочилось всемирное бит-помешательство: ребята-демократы могли позволить себе то, что считалось предосудительным у нас. Зауженные белые джинсы. Мужские полусапожки. Электрогитары в траве. И главное – цветные водолазки, именуемые в мире «битловками», припев «йе-йе», губная гармошка на ритм-гитару: вся мелодика ливерпульской четверки, умело скопированная cover-группой «Скальды». Даже латиница польского алфавита добавляла забугорной моднючести. Нашим длинные волосы разрешались желательно с усами («Песняры», «Машина», «Апельсин»), в репертуаре требовался хоть один лояльный шлягер для комсомольских съездов типа «Гренады», «Богатырской силы» или «У деревни Крюково погибает взвод». В костюмах рекомендовалась народная орнаменталистика, кордебалету – плясовая вместо канканных па и вообще меньше электричества, больше гармони. Пределом допустимого разврата был стиль «чарльстон» – «Машина времени» впервые попала на ЦТ в новогодний «Огонек» именно в канотье. Фильмы с ВИА («Розыгрыш», 1976, «Ар-хи-ме-ды!», 1976, «Берегите женщин», 1981) пошли у нас только с конца 70-х: раньше в них просто некому было играть.

Так что поляки опять выехали на травоядности своего режима. Музыка их была заемной, сюжет стоил «Утренней почты» (чтоб связать музыкальные номера, одинаковые девушки и одинаковые юноши с обознатушками и пощечинами перемещались из фильма в фильм от «Озорных поворотов» до «Улыбнись, ровесник»). Лукавые паненки дружно симулировали интерес к плоскому зануде Туреку – притом, что всяк пересекавший границу у Перемышля знает, что в Польше рулит женщина и бегают за нею, а не наоборот.

Фильм перепахал русских до такой степени, что породил одну из самых долгоиграющих франшиз ЦТ. Полкартины прошло в подвальной корчме с кирпичными сводами, герой разевал рот под фонограмму с польскими шипящими, официантка рапортовала в телефон «пану директору». Конечно, это была матрица «Кабачка „13 стульев“». Знатоки возразят: пилотные выпуски «Кабачка» вышли в эфир в январе 66-го, когда фильм только сдавался студии «Кадр», а до советского проката оставалось добрых 3 года. Конспирологи огрызнутся: жгущих на экране «Скальдов» возглавляли братья Анджей и Яцек Зелинские, а бессменным режиссером и патроном «Кабачка» был Георгий Зелинский с женой Зоей (пани Тереза). Уж не приходились ли панове Зелинские друг другу родней и не способствовали ли перекрестному культуроопылению поверх границ?

Помните? «Что бы ни случилось – держи хвост пистолетом, а помаду наготове», – поет Малгожата Потоцка и наша несравненная Каролинка. Если и существовала когда-нибудь эфемерная советско-польская дружба, то только в кабачке, экипаже четырех танкистов, штабе ВЧК и фильме «Дознание пилота Пиркса». И, разумеется, на летних просмотрах «Самозванца с гитарой».