1957, «Ленфильм». Реж. Сергей Сиделев. В ролях Леонид Харитонов (сержант Шанешкин), Всеволод Ларионов (Владимир Званцев), Джемма Осмоловская (Катя), Яков Родос (Порфирий Петрович Смирнов-Алянский), Евгений Леонов (милиционер Сердюков). Прокат 34,3 млн человек.

В 50-е милиционер был букой, ведьмаком, мужиком-ягой. Им пугали неслухов и неумытых поросят: придет — заберет. Ждать от милиции добра было пределом наива и бытовой неосмотрительности. Все маленькие дети из книжек Николая Носова прятались от нее под кровать и ни в какую не хотели верить россказням про дядю Степу. Потому что дяди Степы на самом деле приходили и забирали. А за все зверства своего лиходейского наркомата расплачивался «простой советский постовой». Дядя Степа-светофор. Сержант-регулировщик. Продавец полосатых палочек.

После развода МВД-КГБ в 1954-м милиционеров было решено спасать от граждан. Новое дыхание реабилитации городовых дал XX съезд — именно после него появилась серия фильмов о надежном друге в белом кителе и синих галифе, который все время отдает честь и ловит выкатившиеся на мостовую мячики. Обычно он грозил нерадивым пешеходам, но дома имел фотографию самого себя в пограничной фуражке и с собакой Тунгус — мол, пусть враг не расслабляется.

В «Деле „пестрых“» (1958) помимо детективной интриги прямо ставился вопрос: может ли красотка Фатеева гулять с опером Сафоновым и не меркнет ли он на фоне ее богемно-ресторанных друзей? В «Деле Румянцева» (1956) вместе с возвратом честного имени трудяге-шоферу искоренялась недавняя милицейская манера лупить светом в глаза, грызть беломорину и задавать проницательные вопросики. «За витриной универмага» (1955) заикался и бледнел дежурный лейтенант Малюткин (Анатолий Кузнецов), стесняющийся подъехать к продавщице грампластинок. На школьных вечерах ставили вальс «Спи, Москва, бережет твой покой милицейский сержант», бестселлером 1957 года был роман «Сержант милиции», а по экранам прохаживался постовой Вася Шанешкин (именно так, через «ш») из фильма Сергея Сиделева «Улица полна неожиданностей».

Вася (Леонид Харитонов) был славный и ответственный паренек, учился в юридическом на заочном (в ту пору все славные пареньки учились заочно: дневное отделение было для мотов и прощелыг), а в основное время ходил по бульварам в белой фуражке и сапогах, свистел в свисток и штрафовал прохожих. Прохожие дулись и мешали Васе встречаться с насмешливой девушкой Катей, дочкой одного из них. Катя, надо признаться, попалась Васе предостойнейшая, в три обхвата: в 57-м еще не прошла послевоенная мода на женщин-баобабов, явившаяся вследствие кратковременного упоения русской идентичностью, в дальнейшем более точно названного шовинизмом — отчего все юркие Максимы Перепелицы 50-х передвигались под ручку исключительно с девушками типа «ледокол». Вася долго не признавался ей, что на самом деле он мент: в стране разгильдяев и правонарушителей это грозило жестокой обструкцией.

Впрочем, зоркая и могучая Катя, будущий прокурор (еще один противовес «нарушениям соцзаконности, имевшим место в недавнее время»), — давно раскусила Васю, по-сестрински его поддразнивала, но все равно сажала по правую руку на дне рождения и щедро пододвигала всякую селедку под шубой и мамин пирог с курагой. В отличие от папы, заводского кассира Ивана Захаровича, явно отдававшего предпочтение обходительному скользкому фрукту Владимиру Званцеву с вкрадчивым баритоном Весельчака У (Всеволод Ларионов). В те годы оппозиция «Вася — Владимир», как и «Сережа — Виктор» («Сержант милиции»), «Володя — Борис» («Тля») или «Николай — Леонид» немедленно выводила антиподов на чистую воду: увлечение хороших девчат интересными и остроумными юношами из отдельных квартир с высокими потолками было явно не по нутру примитивному, «от сохи» истеблишменту, который всячески отстаивал интересы простых и искренних значкистов ГТО из общаги. С Владимиром все было ясно как день: он читал стихи не из программы, козырял ученостью, дарил свадебные букеты и вообще проявлял нескромность, что в те годы было верхом неприличия — ценились, как встарь, неловкие и застенчивые. Неловкий Вася сразу почуял второе дно этой обходительности, этой вот щедрой расположенности, этих нестандартных грез по малахитовым островам Тенерифе — но кассир был слеп, как дитя, да к тому же терпеть не мог постовых после, языком протокола, «досадного недоразумения»: будущий зять однажды приволок его в участок за пьяные песни на Невском.

Расстроенному конфузней Васе приснился профессиональный сон, поднявший картину Сиделева до вершин подлинного сюра. Рядами и колоннами, пешими и конными, на мотоциклах и в подстаканниках стекались к Исаакию разгневанные мужчины в алых погонах. Сам Вася держал речь за профсоюз. «О дети, дети, взрослые дети! — вещал он. — Вы обижаетесь на нас, как на доктора, выписавшего горькое лекарство, на зубного врача, что больно лечит, на учителя, вызвавшего к доске, когда вы не знали урока! Своих маленьких детей вы пугаете милиционером: милиционер придет, милиционер заберет! Мы же не говорим своим детям: гражданин придет, гражданин заберет! Вот теперь сами штрафуйте, сами следите за порядком, сами приводите себя в отделение. Попробуйте обойтись без нас». И хор милиции мощно сказал: «ПОПРОБУЙТЕ ОБОЙТИСЬ БЕЗ НАС!» Машины сталкивались, хлыщ Владимир убегал с кассовым чемоданчиком, слюнявимые хулиганами отличницы звали на помощь, но насупленные милиционеры твердо отвечали: «НЕТ!»

Сон подкинул Васю в страшной догадке и привел его ровно к безобразию группового налета. В финальной драке в песочнице Ларионов кидал Харитонову песком в глаза и прострелил плечо, зато Харитонов Ларионова взял на приемчик и заломил руку, а Леонов бегал вокруг Ларионова с Харитоновым и дул в свисток. Народное добро было спасено, дело завершилось дежурным дефиле по Невскому с песней «За всем наблюдая и нас охраняя, защитник порядка идет». Правда, припев «Идет молодой / Наш друг постовой» все-таки исполнялся противным вкрадчивым баритоном — разоблаченный и низвергнутый Званцев и здесь не удержался от каверзы.

В конце 50-х мент был полностью оправдан. Нельзя сказать, что в народных глазах он превратился в Санта-Клауса или киндергартен-копа с фонариком и книжкой, однако все уже отличали его от злого чекиста и терпели. Белые гимнастерки с кармашком и золоченые лычки перестали компрометировать специалистов по римскому праву, а уж кассиры и вовсе не чаяли лучшей партии для своих заневестившихся дочек.