В 60-е в большой мир ворвалось самое многочисленное поколение века — дети войны, бэби-бумеры.
Время вздыбилось, грянуло, сошло с нарезки, потеряло полутона. В цвете снимался низкий жанр — только и исключительно комедии; в мелодраме, истории, эпосе господствовало стопроцентное контрастное ч/б. Камера взмывала под облака и пикировала оземь в ромашковое поле, лихорадочно колотила медь, нервная система отказывала, впечатлительные отроки затыкали уши. Все было рядом — отчаянное счастье и лютый гнев, бездна и высь, шторм и вулкан; полярные чувства душили доминирующий возраст.
Через пять дней после гагаринского полета янки бомбили Гавану.
То и другое касалось всех.
Все было совсем-совсем общим: война и блики на гребном канале в Крылатском, и яростная труба в аранжировках лучших композиторов эпохи Зацепина и Мокроусова, и кольцо Сатурна, и девушка-«Юность» с волосами-листвой, и раскинутая на пять климатических поясов смешливая держава. Монтажники скворцами сидели на проводах строящихся магистралей, пионеры лезли перевоспитывать отсталую допотопную сказку, струями, потоками, хрустальной лавой лилась эмблемная для эпохи вода. Дождик, паводок, дворницкая радуга орошали иссохшую твердь; в «Жажде» двадцать шесть морских пехотинцев насмерть держали открытую плотину, давая воду Одессе.
В фильмах той поры много и деловито били куранты — искренний, а не искусственный знак единства.
В фильмах той поры молодо и зло воевали, без пацифистских надсад, со знанием дела и надобы. Созревшая до срока молодость знала и могла, и солировала, взяв мир в охапку.
В фильмах той поры старики впервые стали уязвимым и патронируемым меньшинством.