1977, «Мосфильм». Реж. Николай Губенко. В ролях Алеша Черствов и Юозас Будрайтис (Алексей Бартенев), Жанна Болотова (Алла Константиновна), Николай Губенко (Криворучко, физрук), Ролан Быков (Громов, военрук), Александр Калягин (Кусков), Зоя Евсеева (в роли мальчика, Вали Гандина). Прокат 20,3 млн человек.
Военного детдомовца легко узнать по привычке хватать с недонакрытого стола. Когда ему делают замечание, он шутит что-нибудь примирительное и уходит есть в свой угол. Ест понемногу, но часто и с вывертом, с зеленюшкой, запотелой бутылочкой и жареными хлебцами, готовит хорошо и времени на это дело не жалеет. Из детдомовцев вышли многие серьезные писатели и многие серьезные уголовники. Возможно, мы страна писателей и уголовников именно потому, что прежде всего мы страна беспризорных детей. Когда какой-нибудь мощный и бокастый мужикхлебосол с чувством нахваливает гусиную печеночку в стреляющем масле, с луком потемневшими колечками и вареной картофелью белой рассыпчатой, тянет по-хорошему спросить — а что вы, дядь-Ген, делали году в сорок четвертом, — но не спрашиваешь, потому что и так видно, что в сорок четвертом году ему было семь, и он воровал еду на вокзале, и его за это били, как взрослого. В 1977-м, году новой советской конституции, всплеска супердорогого детского кино в США и истошной международной борьбы за права ребенка, мощный и бокастый мужик-хлебосол Николай Губенко поставил «Подранков» — о ребенках на войне. В его фильмах всегда много и со значением обедали — это неистребимо. Служилый — про армию, сиделый — про зону, а беспризорник — про белую скатерть на песке в День Победы, главный и единственный праздник, с равными на всех пайками ржанухи, редиски и картохи в мундире. Губенко родился через два месяца после того, как началось; отец уже погиб, маму повесили через год. В сорок четвертом ему было три.
В шпаликовском, из последних кадров, стихотворении «Никогда не возвращайся в прежние места» звучит: «…И на валенках уеду в сорок пятый год». Конечно же, у Шпаликова было «в сорок первый» — помянутый в последней строке отец, Федор Григорьевич Шпаликов, к 45-му уже год как был похоронен где-то в Польше. Но кому-то показалось, что сорок пятый был счастливее сорок первого. Неправда. Для всех, кому сейчас восемьдесят, а в 77-м было сорок, счастливее весны 41-го уже никогда и ничего не будет. Тогда была мама молодая и отец живой, и детей не стригли наголо, и не было гниющих от голода ног и этих страшных педсоветов, на которых каждый раз решалось: уже в колонию или еще погодить. Были солнце и патефон — самое яркое впечатление детства поколения безотцовщины, создавшего послевоенную культуру. А потом всё — вши, гудки, надорванные уши и сон калачиком, потому что поднимают обычно ударом сапога. Как один дурковатые, траченые солдафоны-воспитатели с красными и желтыми нашивками — кто хромой, кто дерганый, кто в мерзких фашистских перчатках, потому что руки в танке оплавились до костей. Учебные винтовки с порченым казенником, даже стоя на земле достающие выше головы. Аллергия на немецкий, главный иностранный язык до самого 61-го года — язык вероятного противника. Патроны, бомбочки и ржавые штыки под матрасом. Коротким — коли! длинным — коли! Раздельное обучение до самого совершеннолетия: слишком до фига эти дети знали, чтоб с девочками пускать в один класс. Полувоенные гимназические гимнастерки со стоечкой.
Много знающий и скоро состарившийся писатель Бартенев надумал не в добрый час проездиться по родным местам. В бывший облезлый детдом с палой листвой, где когда-то не дали сдохнуть и сесть. К брату-рецидивисту Погарцеву, злющему на весь мир за то, что не дал сдохнуть, а сесть — дал. К брату-обжоре Кускову, когда-то пожалевшему брательнику краюхи и теперь суетливо закармливающему, заваливающему осетриной и грибками свою и его память о том несытом годе и том разделившем их дверном пороге. Ходил и курил — по-маяковски, с закусом, как все они, начавшие курить в детстве, с оглядкой на фронтовиков-папиросников.
Мед-пиво пил. Вспоминал то, что в любых испытаниях у нас никому не отнять — потому что никому оно, кроме нас, не надо.
Тот обманувший крик: «Твой батька нашелся!» Отцов кортик — единственную оставшуюся вещь. Венеру с аккордеоном — особый тип королевы офицерских торжеств, с глазами и волнистой завивочкой, одну на весь стопроцентно мужской мир.
Все всплыло разом: сборная разношерстная мебель в комнатах учителей — панцирные кровати рядом с креслами-качалками; что куплено по случаю, что притаранено с неметчины. Брошенные на стульях во дворе оркестровые трубы. Бюст сердитого Платона. Злой-добрый грузин-директор (единственная приличная роль Бухути Закариадзе, фирменного Сталина семидесятнических киноэпопей). Безногие инвалиды, ворованные слепцовские очки, сообщения о поточных казнях фашистских преступников — на базарных площадях Смоленска, Николаева, Херсона. Парты-откидушки, мычание в строю, чужая одежда на вырост.
Голодные чайки, голодные собаки и голодные дети.
У Виктора Ерофеева сказано:
«Я переживаю за немецкий народ, потому что на нем, по-моему, лежит грех».
Так.
P. S. Мои нашлись в 46-м, тридцатишестилетний полковник-танкист и одиннадцатилетний наводчик банды Боярина; в самый первый день, когда прорвавшиеся танки отрезали дедов полк от городка комсостава, будущему наводчику было шесть и он уже твердо знал фамилию. Они нашлись через пять лет окружений, переправ, спаленных машин, обугленных людей, трех орденов Ленина, дистрофии, вокзального воровства, побоев и педсоветов, так и не решивших, что уже пора сажать.
Везуха, да?
«В зоне особого внимания»
1977, «Мосфильм». Реж. Андрей Малюков. В ролях Борис Галкин (лейтенант Тарасов), Михай Волонтир (прапорщик Волентир), Анатолий Кузнецов (майор Морошкин), Игорь Иванов (сержант Пугачев), Сергей Волкош (рядовой Егоров). Прокат 35,4 млн человек.
Культ воздушного десанта в России начался с фирменного голубого берета. В 1969-м, сразу после Чехословакии, где элитные части впервые утерли нос обычным строевикам, министр обороны пожаловал крылатой пехоте щегольскую обнову — голубой берет стоячим пятаком. Прообразом будущей шапки-непобедимки стал неуставной зеленый берет американских коммандос, в 1962-м утвержденный президентом Кеннеди в качестве форменной отлички спецвойск. Впервые столкнувшись с этой невозможной красотой во Вьетнаме, советские военные специалисты задумались об аналогах. Результат превзошел самые смелые расчеты. С начала 70-х голубой берет становится заветной мечтой любого трудного подростка, а десантник — знаковой фигурой жизни и кино.
Разрядка к этому моменту очевидно забуксовала. Друг Никсон погорел на Уотергейте, Америку тряхнул энергетический кризис — итог войны ближневосточных союзников СССР и США, к тому же торчащие уши многочисленных террористических организаций левых ультра, с начала 70-х изводивших белый мир взрывами и угонами, недвусмысленно указывали на адрес предприятия-изготовителя — Москва, Лубянская площадь, 2. В пору разоруженческих саммитов и неизбежно лояльного отношения к диссидентам Андропов бросил весь свой аппарат на воспитание многонациональных марксистских шаек, способных бомбой и прикладом дестабилизировать шаткие социал-демократические режимы Западной Европы, — теперь всю эту нежить начали потихоньку отлавливать и «колоть» озверевшие от жертв итальянские, немецкие и израильские следователи. Победивший на выборах в США демократ Картер еще успел продлить ОСВ-1 и подготовить ОСВ-2 — но эра «союз-аполлоновских» объятий подходила к концу. В Америке уже зрел рейганизм, подводные лодки в нейтральных водах опять изготовились к сближению, а боевое дежурство снова стало совсем-совсем боевым.
Именно к этим временам относят рождение уникального жанра советского экрана — десантно-тактического кино. В 77-м году военный спецкор издательского дома «Известия» Евгений Месяцев и режиссер-дебютант Андрей Малюков, работавший ассистентом на озеровском «Освобождении», выпустили картину «В зоне особого внимания» — об учениях «Щит», максимально приближенных к боевым. Любые приемы, кроме боевых патронов, затяжные прыжки из стратосферы диверсантов-аквалангистов, блокировка автотрасс, теракты на подстанциях, травматизм любой сложности, намеки на реальность пыток пленных в случае начала боевых действий — такое Голливуду с Пентагоном было явно слабо. Права мирных жителей, адвокаты, поправки — куда им. Учения горилл джи-ай могли в лучшем случае стать эпизодом комедии о незадачливых вояках типа «Грязной дюжины» или «Рядового Бенджамина», причем вся их возня на травке больше напоминала пейнтбол, нежели бой святой и правый ради жизни на Земле. Туту русского кино была несравненная фора. Тренировочный раж, высокий уровень оборонной сознательности, тысячи нежилых гектаров с проплешинами военных поселений, где любой штатский — либо истопник солдатской бани, либо продавщица военторга, позволяли забрасывать за тридевять военных округов тысячи штыков, обрушивать на лесопосадки две из восьми парашютно-десантных дивизий Советской армии, забивать эфир и рубить условного противника в кровь и в шишки.
Отдельным событием стал экранный дебют 5-го диверсионного управления ГРУ Генштаба — разведки спецназ. Из ВДВ на гражданку давно просачивались слухи о каких-то особых разведротах, которые вроде бы те же десантники — а вроде бы и не те, и форма у них та же, да не та, и береты чуть поголубей от неежедневной носки, и сапоги короткие со шнуровкой, чтоб в воздухе не сваливались, и складной АКМС им первым выдали, и пропадают они то и дело на месяц на два, а возвращаются с красными обветренными рожами. Да и стати особой — на фоне саженных десантных амбалов ходят этакие приземистые пружинные кубики, молчаливые и наголо бритые независимо от срока службы. Слухи о медвежьих габаритах разведчиков были одной из нескольких уток первооткрывателя аббревиатуры ГРУ Виктора Суворова. «У меня снаряжения, сухпая, боеприпасов — тонна, а вертолет и БТР не резиновые, — ответил ротный-разведчик Таманской дивизии на вопрос о комплекции его людей. — Нафиг мне Гулливеры, тут народ нужен компактный».
Выбор на роль командира группы гвардии лейтенанта Тарасова «компактного» самбиста-каратиста, актера театра на Таганке Бориса Галкина был попаданием в яблочко. Попрыгучий мячик-лейтенант пританцовывал, бесился, валял дурака и отлично выглядел в полосатой маечке с автоматом-складнем через шею коромыслом. «Нравится воевать, лейтенант?» — спрашивал его вечный партнер и подстраховщик прапорщик Волентир в сиквеле «Ответный ход». «Ох, нравится!» — честно жмурился гвардеец Тарасов, мечтательно выщелкивая лезвие десантного финаря. Дилогия была блестящей агиткой для всех, кому «воевать нравится». Пятнистые комбезы, недавно вошедшее в моду и еще не запрещенное карате, смачный хэк при ударах под ложечку, белые цепочки вылетающих из чрева транспортника парашютистов, рявк «Гвардия, за мной!» волновали башибузучьи души, а сцена «слепого» боя из «Ответного хода», когда четверка беретов вырубает засаду в бункере с подсветкой автоматными очередями в потолок, — явно претендует на место в хрестоматиях приключенческого кино.
Это был первый военно-патриотический реванш после многолетнего господства самиздата, вражьих голосов и легенд о прапорщицкой дури, первая своевременная контрпропагандистская акция Главпура, когда только набирающая силу дедовщина наотмашь врезала по патриотическим чувствам допризывной молодежи. Русский рейнджер Витек появился на экране за пять лет до зеленого берета Джона Рэмбо и громко в финальной песне звал «за каких-то два года из вчерашних юнцов превратиться в мужчин». Вспыхнувшая у семиклассников-77 мечта о голубом берете и белом парашюте сбылась три года спустя в Кандагаре, Баграме и Мазари-Шарифе (не зря, ох, не зря съемочная группа получила Госпремию РСФСР ажтри года спустя, в 80-м, печальной памяти году полномасштабного вторжения 40-й армии на территорию солнечного сопредельного государства!).
Слава поставщиков пушечного мяса Месяцеву с Малюковым не улыбалась. В 1990 году они снимут первый фильм о казарменном беспределе «Делай — раз!» и будут преданы вечной анафеме Политуправлением CA и ВМФ, когда-то выдвинувшим их на высокую республиканскую награду.