1980, «Мосфильм». Реж. Николай Губенко. В ролях Регимантас Адомайтис (Павлищев), Жанна Болотова (Надежда Андреевна), Ролан Быков (Лисюткин), Лидия Федосеева-Шукшина (Оксана), Георгий Бурков (Аркадий Павлович), Анатолий Солоницын (Толик). Прокат 9,1 млн человек.

Русский отдых на водах был одним из консервативнейших жанров бытия, излюбленной мишенью наблюдательных драматургов. Газированные источники и йодированный воздух собирали на югах всю публику первого класса, верхушку социальной пирамиды: праздная Россия спокон веков безумно любила лечиться. По зефирным набережным декоративно хромали поручики-резонеры в шинелях внакидку, фланировали близкие ко двору особы с впечатлительными дочками, словоохотливые клуши из дальних поместий с провизией в корзинке, мизантропы из департамента юстиции и скучающие от неразделенной любви к себе денди. Преклонных лет полковники с усами до ушей сильно картавили, девицы искали сочувствия сами не зная к чему, маменьки шушукались и интриговали, а делано независимые незнакомки отрешенно запечатлевали виды моря — ясно, отчего даже не слывший сатириком Лермонтов сбивался при описании отпускного бомонда в крайнюю ядовитость.

Считалось, что для оживления картины следует подпустить какую-нибудь зряшную дуэль из-за пустяшной и надуманной любви или заварить водевильную беготню с амурными обознатушками, пока не пришел Чехов и не убедил: не надо-не надо, и так хорошо. Ведь все его драмы на охоте и чайки на закате были не чем иным, как хроникой летних вакаций, только в деревне, а не на берегу пустынных волн: возможно, ялтинцу Чехову казалось неудобным описывать приморские сюжеты — все равно что себя в каждой пьесе изображать, желчным одиноким доктором на заднем плане.

Революция не изменила ровным счетом ничего: конные армии врезались в Крым, пароходы с ревом ушли в Константинополь, а новая власть наряду с электрификацией и ликбезом немедленно занялась возведением кипарис-парадиза для руководящих и отличившихся товарищей. Пятигорск сменился в курортной мифологии Ессентуками, чиновные — должностными, ротмистры Скалозубы — забойщиками Бухаревыми, а денди — членами профсоюза работников искусств. С оттепельным удешевлением авиаперелетов отдых демократизировался окончательно, переоделся из полосатых пижам в спортивные костюмы «Адидас» в стрелочку, а в остальном сохранился, каким был: кроссворды, процедуры, распускание перьев и ленивый поиск необязательных приключений. В 1980-м будущий министр культуры Николай Губенко поставил по нему фильм «Из жизни отдыхающих», взбесивший инстанции именно чеховской интонацией сгущенной пошлости и чуткого, сопереживательного презрения к соотечественникам.

Это была центральная часть трилогии о негромком человеческом достоинстве посреди осыпающихся курортных бельведеров — после «Подранков», но до «И жизнь, и слезы, и любовь». Серые, облупленные колоннады государственных богоугодных заведений: приюта, санатория и дома престарелых — стали для него постоянной декорацией, величественной руиной государственной заботы о человеке, деликатно отсылающей в досоветскую античность. Беззащитные и очень малосчастливые дети и старики обрамляли центральную и самую гнетущую часть композиции — беззащитных, ограниченных и очень малосчастливых взрослых на фоне серых волн осенней Ялты. Какие-то убогие, брошенные, чудовищно говорливые, рисованно томные, чрезмерно хохочущие, изо всех сил скрывающие свою неприкаянность, грошевой уют, скуку, маету. Полусветски зовущие друг друга по имени-отчеству на полдник и мальчишники-девишники — повар посольства, бригадир полеводов, женщина-математик, чья-то просто Жена, усталый хирург в исполнении самых кухонно-народных артистов Союза — Буркова, Солоницына, Виноградовой и Федосеевой-Шукшиной. И среди всех один счастливый массовик Лисюткин, дивный тип взволнованного санаторного идиота с аккордеоном — Ролан Быков, одна из лучших второплановых ролей в советском кино. Филармонические цыгане, полуденный кефир, лихорадочное вечернее прихорашивание и бесконечные тары-бары о спондилезе, похудании, Риме, салатиках, темпераменте, датчанах, важности полноценного отдыхания, шамбрированном винце и о том, что все болезни от нервов. И посреди этих пикейных кофточек и молодящихся мизантропов с расческой для лысины, среди «Эй, ромалэ!» для нашего дорогого гостя и дегустации массандровских вин «Солнце в бокале» медленно и осторожно переходят с «вы» на «ты» разочарованный доктор Алексей Сергеевич и дама с собачкой Надежда Андреевна, Жанна Болотова и Регимантас Адомайтис. Люди, которым легче вместе молчать, чем вместе болтать, не поддавшиеся соблазну сообща позлословить над окружающими, потому что все окружающие ровно тем и заняты от утренней пшенки до вечерних карт. Люди, у которых скорее всего ничего не будет потом, стесняющиеся этой ауры курортного романчика, но иногда решающиеся друг перед другом на чеховские монологи об уходящей в песок жизни и оскомине сбывшихся мечт. В туманное-седое утро отъезда расчувствованный Лисюткин в одиночестве играет на банкетном рояле. Сквозь сон, сквозь утренний туман просвечивают причальные фонари. Ремарка: «Море шумит».

Когда закончился последний парад, Губенко не изменил себе. Он вошел в коммунистическую оппозицию — величественную руину государственной заботы о человеке, очень несчастную, очень ограниченную, с аккордеоном и карманной расческой для лысины, озабоченную своей борьбой как последней цацкой напрасной жизни, жалкую, старую, говорливую и мизантропичную. Он всегда останется из них самым приличным человеком — последний книжный коммунист, снявший помимо триптиха сиротства два малоудачных фильма, как люди спасают людей — «Запретную зону» и «Если хочешь быть счастливым». Неприкаянный доктор, видящий вокруг изъяны да плеши и имеющий силы жалеть убогих, потому что ему одному досталось большое человеческое счастье — дама с собачкой.