Когда до местанийской столицы дошли вести о рождении у Ригера ещё одной дочери, король Эраиджи иронично посочувствовал своему незадачливому венценосному соседу. Любвеобильная кровь самого Эраиджи текла не только в трёх принцах-здоровяках, а также примерно в десятке отпрысков мужского пола, чьими матерями были графини, баронессы и прочие знатные дамы, но и в поистине неведомом количестве юных простолюдинов и сыновей прачек. Глядя на своего старшего сына и наследника — рослого девятнадцатилетнего парня, без устали ухаживавшего за своей симпатичной соседкой по обеденному столу, от чего та постоянно краснела и опускала блестевшие глаза — он поднял кубок и заочно предложил Ригеру свои собственные услуги для того, чтобы сделать тому долгожданного наследника. Запив шутку хорошим глотком вина, он выслушал одобрительные хлопки и смех и, довольный собой, задержал взгляд на чересчур смелом декольте Люю Ней Вар, смуглой и пышнотелой красавицы-дольденки, серебристо смеявшейся его шутке.

Когда после полуночи красавица Люю сосредоточенным шёпотом рассказывала своему брату-послу подробности услышанного за день, именно в этом самом месте Дюю Чесс Вар шевельнулся. Как охотничья собака, почувствовавшая запах дичи.

До сих пор небольшому королевству Дольдис удавалось избежать участи Бериллена, Вешкерии и Пущени, завоёванных Ренией и Местанией. И не в последнюю очередь благодаря хитрости и изворотливости дольденов, давно ставшими притчей во языцех во всем цивилизованном мире. Старая ренийская поговорка советовала никогда "не лизать топор на морозе, не мочиться против ветра и не спорить с дольденом".

Сейчас посол, в числе секретных предписаний которого было использовать любую возможность, чтобы стравить Местанию и Рению, сообразил, какую прекрасную партию можно сыграть, если донести рискованную шутку Эраиджи до ведома бесившегося из-за отсутствия сына Ригера… Хм, предложение незадачливому папаше своих услуг по рождению у того сына даже среди черни закончилось бы дракой!

Дюю Чесс Вар, засмеявшись, откинулся в кресле. Молодец сестра! Она сегодня добыла настоящее сокровище для Дольдиса.

Отослав всех из комнаты, посол достал лист простой бумаги и принялся писать личное письмо своему троюродному братцу, давно и небесполезно жившему в Венцекамне. Дюю Чесс Вар знал, что местная тайная полиция держит того на заметке и перлюстрирует всю его корреспонденцию. Ну, почти всю… По крайней мере, это копия этого письма, в котором он, среди прочих семейных дел и светских новостей, собирается поделиться с родственником описанием удручающей бестактности местанийского короля по отношению к своему ренийскому собрату и посетовать на всеобщее падение нравов, точно попадёт куда надо…

* * *

Кастема спешил в Венцекамень. Он несколько раз предлагал своей ученице выйти из гонки и самой, уже не торопясь, добираться до столицы. Дженева в ответ каждый раз только отрицательно мычала или махала головой, но во время движения внимательно следила, не снижает ли чародей из-за неё скорость.

На коротких остановках он постоянно выспрашивал последние новости о начавшихся военных действиях. Собеседники с хвастливой гордостью докладывали об очередном успехе ренийских армейских частей, а под конец все, как один, выражали твёрдую уверенность в том, что зарвавшийся Эраиджи будет должным образом наказан "нашим благородным королём". Отцы семейств торопили своих взрослых сыновей записываться в рекруты, дабы те не опоздали получить свою долю славы и трофеев. В воздухе ощутимо чувствовался горделивый энтузиазм и уверенность в победе.

Дженева разрывалась между глубоким внутренним желанием разделить со всеми это пиршество национальной гордости — и нарастающими тревогой и горечью, которые она читала в лице чародея. Что он такого знал, что не давало ему радоваться вместе со всеми остальными?…

Без особых задержек доехав до Венцекамня, они битых полдня потратили, чтобы преодолеть считанные вёрсты до Тощих ворот через толком не организованную толчею новобранцев. После пропахшего потом буро-мундирного муравейника улицы города, как всегда переполненные, казались почти пустыми. Когда они по Новому мосту пересекли Гленмар, Кастема отправил Дженеву самостоятельно добираться домой, а сам поспешил в университет, точнее — в их флигель. Там почти наверняка можно было застать кого-то из Круга. На сей раз здесь дежурил Айна-Пре.

— Рассказывай, что случилось, — не здороваясь, прямо с порога заговорил Кастема.

Чародей, как всегда щеголеватый, оглядел его, запыленного и похудевшего, и буркнул.

— То, чего ты боялся… Садись. Вижу, устал, — пододвинул он табурет. — Говорил же тебе: его не остановишь. Вот ты скажи — нужно ли было тогда становиться на его пути? Я ведь знаю, чего это тебе стоило.

— Кемешь смотрела? — не ответил на его вопрос Кастема.

— Каждый день. И сейчас смотрит.

— И что?

— Мутно.

— А точнее?

— Сам спросишь у неё сегодня. Мы собираемся вместе каждый день. За час до захода солнца.

— В Башне?

— Конечно.

Кастема немного помолчал.

— А что ты сам думаешь об этом? — вернулся он к разговору.

— Я думаю, что зарываться надо точно по своим силам, — наклонился вперёд Айна-Пре.

Кастема приподнял брови. В том, что в этих словах был упрёк ему самому, сомневаться никак не приходилось. Но кроме этого, прозрачного и явственного намёка, в них чувствовался ещё один слой смысла.

— По силам, — задумчиво повторил Кастема. — Расскажи-ка ты мне о том, что там происходит. Правда, что наши войска уже перешли Ойлу?

— Правда. Сегодня к вечеру генерал Шурден должен подойти к Выгородцу и Пржели. И если генерал Тер-Илин возьмёт Трикрепость, у которой он застрял, то Серетен окажется, как орех в железных щипцах.

— Трикрепость? Но он же уже её брал, — нахмурился Кастема.

— Брал… Да снова отдал.

— О! А я не слышал об этом!

— Не удивлюсь, — хмыкнул Айна-Пре. — Кстати, а о том, что Ригер отправился поближе к боевым действиям, ты слышал?

— Когда?

— Третьего дня. Он едет без особой помпы и скоро должен быть в Вешкерии. Собирается ли он дальше — пока не знаю.

— Значит, и я отправлюсь туда.

— Нет. Для тебя это слишком опасно, — Айна-Пре побарабанил по столу пальцами. — Если что-то пойдёт не так, он может припомнить тебе. Поеду я.

— А тебе может припомнить Ригер. Забыл, что ли?

Айна-Пре широко засмеялся, от чего в чертах его лица проступило что-то хищное.

— Да уж… Это было, скажу тебе, что-то особенное… поддразнить Ригера. Как он тогда?… А вспомнил — я убью тебя, чародей! Размечтался, — и, отсмеявшись, добавил. — Но не сравнивай — Ригера и его.

Задумавшийся о промелькнувших словах "если что-то пойдёт не так", Кастема кивнул и встал.

— Хорошо. Встретимся сегодня вечером.

— До встречи, — согласился Айна-Пре и откинулся в своём деревянном кресле.

Ставшее уже обычным ежевечернее совещание ничего особенного не прояснило — несмотря на то, что сейчас собрались все вместе, то есть в их распоряжении была полная сила Круга. Они оказались даже в худшем положении, чем раньше. Вдруг выяснилась небывалая никогда ранее неприятность: их вИдения хоть и в мелочах, но непримиримо противоречили друг другу. И в самом деле, что прикажете думать, если Кемешь, лучше всех видевшая то, что будет, называла какой-то посёлок среди тех, которые совершенно точно через два дня будут с ходу взяты наступающими войсками генерала Шурдена и в котором тотчас же разместится его ставка, а Чень, видевший то, что есть, клялся — этот посёлок сейчас так полыхает, что послезавтра от него останутся только головёшки да торчащие чёрные печные трубы. Кемешь и Чень чуть было не поссорились из-за этого. Тогда Кастема предложил свести вместе только то, что они видят одинаково. Результатом был образ продвижения войск вперёд — но не столь впечатляющий, как в самом начале кампании. Кусая губы, Кемешь осторожно предположила, что к первому снегу Серетен будет взят… Нет, — вмешался молчавший до этих пор Айна-Пре… Что ты знаешь, — спросил нахмурившийся Кастема… Что Ригеру пока не светит исполнение его желаний, — буркнул Айна-Пре и добавил, что тот сам будет виноват в этом. Кемешь всплеснула руками и попыталась показать всем присутствующим на разложенной карте, как будет переезжать с места на место лишившийся столицы Эраиджи, пока где-то через год не встретится с Ригером, чтобы смиренно договориться об условиях мирного соглашения. Айна-Пре только отмахнулся и снова замолчал.

Совещание закончилось поздно, поэтому ночевать остались в Башне. Не раздеваясь, Кастема улёгся на отведённом ему жёстком ложе, которое по сравнению с ночёвками под открытым небом и на постоялых дворах могло показаться весьма роскошным и уютным. Но сейчас его мысли были заняты совсем другим.

Айна-Пре был прав. Нужно иметь мудрость рассчитывать по своим силам. Он попытался надавить на рычаг, чтобы отвести ход событий от намеченного русла. Но на другом конце рычага вдруг оказалось уязвлённое самолюбие не самого великого ренийского короля, и теперь тысячи людей и десятки городов обречены смывать кровью не их обиду и запорашивать пеплом не их глупую шутку.

У него не хватило сил переломить эту обречённость.

Что ж, теперь понятно, что он схватился за рычаг не там, где надо. Здесь оказалось слишком крепко. Нужно искать слабое место. Нужно.

Только где оно?…

Кастема повернулся на бок и закрыл глаза, приглашая прийти послушный сон…

* * *

Приезд Ригера в Вешкерию подтолкнул затормозившиеся было военные действия. Король, ставший из номинального главнокомандующего реальным, быстро вошёл в курс дела и сделал несколько изменений в среднем командном звене. Результатом стали новый захват Трикрепости и настолько существенное продвижение генерала Шурдена, что Ригер всерьёз подумывал, чтобы перенести ставку поближе к театру военных действий, на территорию северо-восточной Местании.

Простая армейская жизнь, окружение из вояк, честных и неискушённых в дворцовых интригах и церемонностях, отсутствие необходимости просчитывать политические последствия каждого своего чиха и, главное, практически постоянные победы, большие и маленькие, — от всего этого Ригер буквально расцвёл. Он даже перестал мучиться от тяжести нанесённого ему ужасного оскорбления. В некотором смысле сейчас Ригер где-то в глубине души был благодарен Эраиджи, за то, что тот так удачно выдернул его из нелюбимого дворца и изменил жизнь к лучшему.

В начале сентября случилась первая крупная неудача. Генерал Тер-Илин, весьма довольный тем, что ему удалось закрепиться в западной Местании, затянул с развитием своего стратегического успеха. Тем самым он позволил войскам противника совершить невероятный обходной манёвр — и взять в осаду Трикрепость вместе с ним и его армией!

Это было хоть не смертельно, но очень обидно. По всей армии разлетелись злые шуточки, в которых на все лады высмеивался проспавший всё на свете Тер-Илин. Ригер немедленно распорядился об отправке туда дополнительных частей, но начавшиеся раньше времени затяжные осенние дожди развезли дороги. Вследствие неудачи на правом фланге пришлось приостанавливать всё наступление. Генерал Шурден забрасывал короля депешами, в которых просил разрешить ему одному идти на Серетен, не дожидаясь освобождения из осады генерала Тер-Илина. Но король колебался — если в нынешних условиях наступление Шурдена постигнет даже небольшая неудача, про надежды на успех всей компании можно будет забыть. По крайней мере, в этом году. И он каждый раз приказывал нетерпеливому генералу стоять на месте и ждать, пока отправленное им подкрепление не доберётся до Трикрепости.

Приграничный лагерь, опустевший было после ухода дополнительных частей на юго-запад, снова наполнился. С севера пришли новобранцы. Ригер ободрился: крепкие, неприхотливые и выносливые мохоны были лучшими пехотинцами в мире. Целыми днями он объезжал огромный лагерь и внимательно проверял каждую мелочь обмундирования, качества выдаваемого оружия и умения новобранцев с ним обращаться. Во время одной из таких поездок в толпе он заметил Айна-Пре — и забытая бессильная ненависть опять, как и тогда, поднялась в нём.

Только сейчас он был не в Туэрди. Жизнь в походных условиях позволяла решать многие вопросы просто и легко. Ригер наклонился к ехавшему рядом лорду Ветресту, начальнику тайной полиции, который здесь отвечал как за его личную безопасность, так и за своевременный отлов и уничтожение любых шпионов.

— Видишь? — негромко кивнул Ригер на заметную фигуру чародея.

— В синем плаще?… Да, мой король. Это…

— Без имён, Ветрест, без имён! Хочу сегодня вечером услышать о его смерти.

Лорд Ветрест, давно привыкший беспрекословно выполнять любые приказы короля и так же давно разучившийся удивляться им, побледнел и резко дёрнул поводья коня.

— Ты что это? — прищурился Ригер.

— Прости, мой король! Прости за эту мгновенную слабость! Сегодня вечером ты услышишь это, — поспешил исправиться лорд Ветрест. Чародей, не чародей — а пойманный им взгляд Ригера точно ничего хорошего не сулил.

— Ну хорошо, коли только мгновенная, — откинулся в седле Ригер и, не говоря больше ни слова, отъехал в сторону.

Вечером Ригер долго и напрасно ждал вестей. Раздосадованный, далеко за полночь отправился спать, а в пять утра уже был на ногах. Когда, отделываясь от нудно-упрямого Лишиена, король сел завтракать, в дверях появился лорд Ветрест. Тот подошёл и медленно наклонился к королю, не сводя при этом взгляда с присутствовавших в комнате слуг.

— Все вон, — взмахнул рукой понявший его Ригер.

— Казни меня, мой король. Я не успел выполнить твоего приказа, — склонил повинную голову Ветрест.

— Не успел или не смог?

— Не успел.

Ригер заметил, что голос того дрогнул при этих словах. Отложил вилку.

— Рассказывай. Всё рассказывай.

Лорд Ветрест склонился ещё ниже и торопливо зашептал. Вчера он сразу же приступил к исполнению королевского приказа. Дело было непростое в смысле последствий возможной огласки, поэтому он решил найти для него исполнителей, которые наверняка не знали бы никого из чародеев в лицо и даже по имени. Желательно, чтобы они вообще толком не разумели ренийского языка. Понятно, что никто из его непосредственных подчинённых не годился на эту роль. На ум ему пришли двое варваров-северян, которых ему недавно довелось заметить в роте капитана Майнавера. Чтобы не посвящать лишних людей в щекотливое дело, отправился искать их сам. И нашёл — один валялся на траве и остатки жизни вытекали из него в лужу его же крови, второй болтался в петле. Раздраконенный капитан поначалу послал подальше расспросчика из ох как нелюбимой армейцами тайной полиции, но потом, чертыхаясь через слово, всё-таки рассказал о вдруг вспыхнувшей ссоре между двумя дружными до сих пор земляками. Никто вокруг не успел ничего понять, как ссора превратилась в поножовщину. Чтобы не подавать остальным новобранцам дурного примера, капитан был вынужден распорядиться тут же повесить незадачливого убийцу.

Следующий кандидат, верзила и здоровяк, ещё до того, как Ветрест успел толком посвятить в то, что ему нужно было знать, вдруг согнулся пополам и заплакал от внезапно вспыхнувшей боли. Подозрительный по долгу службы начальник тайной полиции решил проверить, не пытается ли тот таком образом улизнуть от своего долга, позвал полкового врача. Лекарь, ощупав его живот, буркнул — "надо резать… только этого не хватало" и приказал слонявшимся вокруг зевакам нести больного в лазарет.

Упрямый служака ещё несколько раз повторял свои попытки — пока, после очередной неудачи, не зашёлся надолго в нервном смехе. Эту деталь он, конечно, докладывать не стал…

— И? — Ригер поднял на него холодные глаза.

— С-сам! — захрипел Ветрест. — Сам сделаю! С-сегодня же!… Головой клянусь!

И, бухкая каблуками по рассохшемуся полу, выскочил из комнаты. Ригер опёрся руками о низенький стол, словно собирался встать, но передумал. Ему впервые пришло на ум, что это дело может оказаться не таким уж простым и лёгким. И он тут же поспешил отогнать паникёрские мысли.

С улицы послышались шум и крики. Ригер подошёл к окну. Посреди грязного, вытоптанного двора, раскинув руки плашмя валялся лорд Ветрест. Вокруг суетились дворовые, а группа конюхов пыталась успокоить и увести коня.

— Лошадь… лошадь ударила его копытом, — раздался сзади голос запыхавшегося Лишиена. — Прямо в голову.

Ригер повернулся и со всего размаху грохнул столик с почти нетронутым завтраком.

* * *

Маятник войны снова качнулся в пользу Рении. На правом фланге по-прежнему было болото — и в прямом смысле, и в переносном. Отправленное подкрепление до сих пор не могло добраться до Трикрепости. Но, в конце концов, Ригеру, удалось разглядеть во всём этом нечто полезное: войско Тер-Илина вышло из общих военных действий не в одиночестве; оно связало собой и местанийские отряды, которые теперь не могли отойти на защиту Серетена. Поэтому было решено не тратить время и силы, чтобы освободить Тер-Илина, а создать новый правый фланг, из новосформированных полков. Мохоны должны был пройти левее Трикрепости и вместе с отдохнувшими войсками генерала Шурдена взять Серетен. После этого война превращалась в разовые военные действия.

Знаком будущей победы для Ригера стало пленение местанийской чародейки. Он приказал доставить её к нему в ставку (сам, впрочем, толком не зная, зачем это ему надо) и благополучно забыл о ней.

Лепарен, помощник начальника тайной полиции (и заменивший того на время болезни), по приказу короля устроил слежку за Айна-Пре и каждый день докладывал о полученных сведениях. Ничего особенного пока замечено не было. Тот много ездил, но мало вступал в разговоры. В общем, ничего такого, из-за чего можно обвинить штатского в шпионаже в пользу врага.

Из-за не прекращавшихся дождей начались проблемы с обмундированием. Хуже всего было с обувью. Ригер приказал провести реквизицию по окрестностям: Вешкерия издавна славилась своими сапожниками.

В конце сентября местная знать устроила пышные празднования дня рождения своего монарха. Ригер вынужденно участвовал в развлечениях, стараясь при любой возможности сбежать с них. На одном театральном представлении показывали древнюю пьесу из беспечной жизни аларанов. Скучавший Ригер еле следил за вычурным сюжетом, когда по ходу действия на сцене появились враждующие чародеи и принялись кидать друг в друга разноцветными шарами и прочими вроде как смертоносными предметами. Король насторожился. Что-то в этом было… важное.

Внезапно он вскочил, откидывая упавший ему под ноги стул, и, не обращая внимания на суетившегося рядом с ним хозяина, выскочил во двор и в сопровождении охраны поскакал в усадьбу, где он квартировал последнее время.

— Лепарена ко мне! — крикнул он, ворвавшись во двор. — Где Лепарен?

Ригер не успел дойти до своего кабинета, как тот его догнал.

— Да, мой король?

— Местанийская чародейка здесь?

— Ясота? Со вчерашнего утра здесь, в подвале.

— Почему сразу не сообщили, что она здесь? Мерзавцы!

Струхнув, Лепарен даже бросил попытки застегнуть беспечно расстегнутые верхние пуговицы своего серого мундира. Подходящий ответ, впрочем, пришёл быстро.

— Мой король! Мы проверяли её… и её вещи… не будет ли там чего опасного для моего короля.

— Какие ещё вещи? — насторожился король.

…Через полчаса он снова выскочил во двор и быстро зашагал ко входу в подвал. Внезапно чуть ли под ноги ему бросилась грязная и растрёпанная старуха и горячо зашептала.

— Я знаю, что ты ищешь. И могу тебе помочь.

Ригер с отвращением отшатнулся от кучи рваного тряпья и ссохшейся плоти, которые когда-то были женщиной.

— Кто позволил? — заорал он. — Убрать её!

— Дурак! Я могу… — старуха попыталась вырваться из рук подоспевших охранников, но вдруг бессильно повисла у них на руках.

— Кто тебе тут дурак, старая ты дура? — беззлобно прошептал молоденький солдат, умело вырубивший её.

Ригер отряхнулся (хотя старуха даже не коснулась его) и по скользким ступенькам принялся спускаться в глубокий подвал. Шедший рядом капитан старательно светил ему под ноги и заранее предупреждал обо всех низко расположенных каменных брусьях.

— Дай факел! И жди меня здесь!

Высокому Ригеру пришлось хорошо согнуться, чтобы войти в открытую ему дверь. Здесь оказалось не так уж темно. Из окна сверху падало достаточно дневного света, чтобы можно было разглядеть окружающее. Король сунул горящий факел в подходящую дырку в сырой каменной кладке и шагнул к сидевшей у противоположной стены чародейке.

Подойдя ближе, Ригер попытался рассмотреть её и понять, даст ли она ему то, за чем он пришёл. Это была молодая женщина с мелкими и бесцветными чертами лица и страстно горевшими глазами. Губы крепко сжаты. Даже не пошевелилась. Всё это было нехорошим знаком для задуманного им. Хотя, кто знает?…

— Я Ригер. Король Рении.

Молчание. Не дождавшись ответа, Ригер продолжил.

— Ясота, я пришёл к тебе со сделкой. С моей стороны — твоя жизнь. С твоей — ответы на мои вопросы.

Снова молчание. Ригер ощутил, как внутри его начинает подниматься бешенство, но усилием воли подавил его.

— Что касается твоей жизни… Я помню о древнем законе, охраняющем жизнь чародеев даже вражеской страны. Я не настолько жесток, чтобы отправить тебя на виселицу. Но вот, смотри, — он вытащил из кармана стеклянную бутылочку. — Это лекарство нашли у тебя. Мой лекарь сказал: если человек, который принимает его, не сделает этого в течение нескольких дней, он умрёт. В страшных муках.

Внимательно следивший за её реакцией, Ригер не заметил и проблеска страха в её глазах. Зато он почувствовал театральную вычурность своих собственных слов и решил не напирать больше на страшность мук. Вместо этого он открыл сосуд, не спеша высыпал на ладонь немного седого, поблескивающего порошка — и медленно сдул его.

— Красиво падает… Просто невероятно красиво… Ещё раз повторю условия сделки. С моей стороны — этот порошок.

Да не смеётся ли она над ним, продолжая своё упорное молчание? Ладно, терять нечего!

— С твоей — совет, как мне извести моих чародеев.

Уловив в её взгляде искорку изумлённого блеска, обрадованный Ригер продолжил.

— Видишь, что я предлагаю тебе? Сейчас, когда Рения и Местания стали врагами, так ты сможешь отомстить ненавистным тебе ренийцам. Я же вижу, сколько в тебе ненависти, — зашептав, наклонился он вперёд, глядя в её широко раскрытые и горящие глаза.

Ага, кажется, у него получилось…

Чародейка мелкой змейкой метнулась вверх — и плюнула прямо в лицо Ригера.

…Отерев одеревеневшей ладонью лицо, Ригер выпрямился — и крикнул.

— Эй, там!

В темницу тут же вошёл сопровождавший его капитан.

— Если… — и хрипло поправился. — Когда она захочет говорить со мной — сообщить мне об этом. Тут же. В любое время дня или ночи. Понятно?

— Да, мой король! — выпрямился капитан.

Вернувшись к себе, Ригер первым делом опять вызвал к себе Тар-Легона и тщательно допросил его. По словам лекаря выходило, что первые приступы должны начаться не раньше вечера. Потом сутки — максимум двое — и всё.

Ригер отпустил его. До утра вряд ли она его позовёт. Скорее всего, на рассвете. В это время человек ломается легче всего.

И, откинув мысли о Ясоте, он принялся заниматься обычными делами.

На рассвете проснулся и долго лежал в темноте, ожидая услышать звуки целенаправленных шагов Лишиена. Не дождавшись, задремал — и окончательно пробудился уже поздним утром.

— Мне ничего не передавали? — на всякий случай спросил он занимавшегося его утренним туалетом Лишиена.

— Ничего, мой король!

— Угу… Если что — сразу.

— Да, мой король! Всенепременно!

— Сводки готовы? Давай их сюда… Потом завтрак, потом!

После полудня, не выдержав, Ригер сам отправился в подвал. Но, оказавшись перед закрытой дверью, остановился, потоптался — и вернулся обратно. Он мог поклясться, что из-за тяжелой двери из цельных деревянных брусьев донёсся издевательский смех.

Вечером в ставке появился очередной местанийский гонец с посланием королю Ригеру от короля Эраиджи. В нём, как всегда, было набившее оскомину напоминание о подписанном совсем недавно "вечном мире". Но впервые не только это: Эраиджи предложил заключить перемирие, с намёком на личную их встречу для решения "удручающего положения дел к вящей славе и удовлетворению всех сторон". Ригер хохотал и зачитывал Лишиену те витиеватые обороты, в которых меж строк виднелось желание Эраиджи откупиться малым, чтобы не потерять всего.

Только вечером, уже в лёжа постели, Ригер вспомнил о Ясоте. Но ненадолго — ободряющие мысли о том, что противник дал трещину и теперь его легко можно будет додавить, временно отодвинули на задний план всё остальное.

На рассвете следующего дня к нему таки пришли. Лишиен тихонько разбудил короля и ввёл того самого капитана.

— Что? — обрывисто бросил Ригер.

— Да, мой король! — выпрямился вояка.

— Что — да?

— Она умерла, мой король!

Ригер откинулся на высокую подушку. Потом вскочил.

— Плащ, сапоги и моего лекаря!

На сей раз в темнице было темным-темно. У той же самой стены на спине лежала молодая чародейка. На её спокойном лице в мягкой улыбке дрогнули губы. В полуприкрытых глазах, направленных прямо вверх, ещё виднелся след того, что она увидела перед тем, как из одной темноты уйти в другую.

— Проверь! — приказал Ригер.

Тар-Легон опустился на колени перед ней и, не обращая внимания на свет, ещё исходивший от неё, принялся равнодушно и тщательно исследовать её глаза, лицо, шею… Ригер отвернулся.

— Готова, — поднялся лекарь.

— Сама виновата, — прошептал Ригер — и этим насмерть задавил что-то горькое и нежеланное, несмело поднимавшееся из глубин его сердца…

* * *

Первые сутки по возвращению домой Дженева полностью проспала. Когда она, наконец, приняла более-менее вертикальное положение и попыталась убедить себя, что рисунок солнечных полосок на полу означает вовсе не "далеко за полдень", в комнату в который раз заглянула Галка и иронично запела.

— Доброго денёчка, барышня! С приездом-то. Хорошо спалось-то?

Дженева едва подавила желание бросить в нахалку подушкой. Попробовала бы она сама вот так, галопом, несколько дней без продыху…

— Чего тебе? — промычала она.

— А хозяйка хочет-то видеть тебя.

— Зачем?…

— Не знаю-то. Но несколько раз ужо спрашивала.

— Ну пусть она ещё немного подождёт… — тяжело зевнула Дженева. — Неси всю тёплую воду, что есть в доме. Давай, давай, шевелись.

Приведя себя немного в порядок и почувствовав, что жизнь — тем более, молодая — не так уж и плохая штука, она прокрутила в памяти нужные страницы Этикета и отправилась к леди Олдери. Там ей пришлось пережить неискреннюю, хотя и убедительную, игру "как я рада видеть подругу своей племянницы после долгого отсутствия!" и заметно более искренний поток вопросов о её поездке. Вскоре Дженева поняла, что на самом деле интересует леди Олдери. Во дворце ходили упорные слухи, что чародеи уже знают, чем и когда закончится война. И леди Олдери нетерпеливо и исподволь теребила Дженеву, что знает она сама.

Расстались они недовольные друг другом: во взгляде леди Олдери читалось явное осуждение за скрытность; Дженева же немного разозлилась на неё: та вроде бы и внимательно слушала её, но понимала совсем не то, что она говорила.

Ну не знает она ничего! А придумывать что-то даже ради леди Олдери — нет уж, увольте!

Вернувшаяся из университета Гражена огорошила её ворохом новостей. Прежде всего, Керинелл, умница Керинелл, от которого все ждали, что он вот-вот войдёт в Круг, ни с того, ни с сего вдруг решил покинуть их. И даже вообще уехать из Венцекамня. Он ждал только возвращения Дженевы, чтобы устроить прощальную вечеринку.

Брутваль вернулся в домой. После последнего, откровенно гневного письма барона Трене он уже не смог и дальше оттягивать смену беззаботной жизни Венцекамне на бумажный труд в Астарендоуине. Уезжал толстяк грустный-грустный.

После начала военных действий занятия в университете пошли через пень-колоду. Среди школяров началась волна записываться в рекруты. Среди уже сделавших это Дженева с удивлением услышала имя семейного Лартниса.

Чародеи тоже почти забросили их учёбу. Но это и понятно, — глубокомысленно заявила Гражена, — им и так нынче хлопот выше крыши.

И, напоследок. У них, кажется, будет пополнение. Вместо ушедшего Керинелла. Кемешь говорила о новой ученице, которая со дня на день должна появиться здесь. Никто её пока не видел, но Мирех уже готовится возобновлять живые уроки.

— Да, а ты-то сама как съездила? — опомнилась Гражена. — Теперь ты рассказывай, а то всё я да я.

Дженева засмеялась.

— Ох, мне теперь любая скачка будет нипочём… А знаешь, где я была? Даже не поверишь! — и она принялась сумбурно и эмоционально рассказывать о перипетиях их путешествия…

Керинелл устроил весёлую и шумную вечеринку. Даже не скажешь, что повод для неё был печальным. Гуляли в Синей Бакалавратке. От настойчивых вопросов, с чего да почему он вдруг решился уйти, отшучивался — мол, "дорога зовёт". Дженева, наверное, была единственной, кто сумел заметить в его словах искренние нотки. Да и кому, как не ей, понять, что не даёт человеку сидеть на одном месте места и тянет за горизонт.

Отгуляли хорошо. Но, под конец, уже глядя вслед его совсем и окончательно удаляющейся фигуре, она вдруг почувствовала, как что-то остро сжалось в её груди. И запоздало поняла: Керинелл, похоже, начал занимать в её сердце опустевшее после Миреха место. Только сейчас он уходит. Как и тогда Мирех… Думать об этом было слишком больно, поэтому она торопливо взяла себя в руки и нырнула в общий разговор их поредевшей и погрустневшей компании.

…А уже на следующее утро Кемешь представляла им нового товарища — угловатую, худощавую до костлявости девочку-подростка в наглухо закрытом шерстяном платье. Ей пышные тёмно-рыжие волосы в мелкую завитушечку были старательно приглажены и крепко стянуты в косы. Общее впечатление закрытости и связанности завершало выражение лица Легины, сильно перепуганное и от этого вынужденно-высокомерное.

— Ну и ну… — пробурчала Гражена себе под нос.

— Не бухти, — шёпотом вступилась за новенькую Дженева. — Можно подумать, мы в своё время выглядели лучше. Характер у неё ещё тот… бойцовский! Помяни моё слово.

К новенькой Дженева сразу стала испытывать симпатию — даже ещё до того, как увидела её. Приняв тогда твёрдое решение больше не терять возможности научиться всему полезному, что есть у чародеев, она с радостью восприняла шанс второй раз пройти живые уроки, уже по-настоящему и изо всех сил. Часть этой радости превратилась в благодарность к её причине, новопоступившей в ученики девочке по имени Гина, и даже в подспудную готовность помочь той на первых, самых сложных порах.

А Легина стояла у всех на виду и всё настойчивее чувствовала себя, как в кошмарном сне. Из своей привычной обстановки, пускай немного скучной и затхлой, но вполне безопасной, где все посторонние люди относились к ней равнодушно-почтительно, она вдруг попала в совершенно иной мир. Её будущие товарищи все как на подбор были старше её самой и заметно увереннее в себе. Они бесцеремонно разглядывали её, перешёптывались и посмеивались.

Переход от статуса старшей принцессы и неофициальной наследницы престола в положение новенькой и младшей оказался слишком резким. И если бы Легина так долго и упорно не настаивала на ученичестве у чародеев, вытребовав в конце концов от упрямого отца полное и окончательное разрешение, то сейчас она, не раздумывая ни мгновения, развернулась бы и убежала.

Когда первый приступ панического страха немного схлынул, Легина заметила, что у неё, оказывается, тут есть защита и убежище в лице Кемеши. От всего её существа во все стороны исходили волны тёплой мягкости, а взгляды чародейки, которые она время от времени обращала к новенькой, были полны ободряющим дружелюбием. Да и остальные перестали особо обращать на неё внимание, занявшись странной игрой, которую предложила им Кемешь. Игра состояла в том, что они перекатывали друг другу тряпичный мячик и тот, кому он доставался, должен был своими движениями и голосом показать какое-нибудь животное. Когда задумку угадывали, мячик катился к кому-то другому.

Вот усталый ослик, тянущий в гору тяжёлую тележку. Высокий астарен опустил глаза и меланхолично кивает головой в такт перестуку кулаков-копыт…

Вот козлёнок трётся спиной о дерево, к которому он привязан. Красивая девушка по имени Гражена забавно трясёт головой, пытаясь избавиться от воображаемой верёвки, и мелко блеет…

Вот Кемешь представляет медведицу, озабоченную шумной вознёй своих непослушных медвежат…

Легина вместе со всеми смеётся и тоже пробует угадывать. В какой-то момент глупый мячик катится прямёхонько к ней самой и, покачавшись, останавливается на расстоянии вытянутой руки. В комнате, кажется, стоит такая тишина, что будет слышно дыхание паука в дальнем углу. Вблизи мячик похож на любимую игрушку её Рыжика, и Легина вдруг с удивлением замечает, как она, повизгивая, пытается неуклюже стукнуть по нему сложенной ладошкой. Кто-то спешит воскликнуть — "Щенок балуется!"; укатившийся от ударов её «лап» мячик уже в чужих руках, началась чья-то игра, и Легина приходит в себя, судорожно раздумывая: не уронила ли она только что своего будущего королевского величия и что бы ей сказала нянюшка, если бы могла увидеть её сейчас?!

Но игра продолжается, как ни в чём ни бывало, и скоро смех Легины снова слышится в общем, всё более шумном хоре голосов. Когда забава закончилась, она даже немного пожалела, что мячик больше к ней не прикатывался.

Обратно во дворец она возвращалась как на крыльях. Реакция на пережитый страх; весёлая и забавная игра; бьющее через край тёплое дружелюбие доброй чародейки… И главное: она добилась своего! Всё, она на самом деле учится у чародеев!

Первым делом Легина отправилась хвастаться к лорду Станцелю. Тем более, что тот, посылая её к чародеям, просил её не забывать заглядывать к нему и рассказывать о своих успехах. Но, с разгона влетев в его кабинет, она вдруг увидела одно существенное затруднение.

А что она ему расскажет? То, что они по-детски баловались? Хороша же учёба у чародеев! И пока заметно обрадовавшийся её появлению мажордом выпроваживал вон писарей, посерьёзневшая Легина пыталась найти выход.

— Ну как? Ну что? — склонился к ней старик и, не дожидаясь её ответа, удовлетворённо вздохнул. — По твоим глазам вижу: всё хорошо. Ну и умничка, справилась.

Легина чуть оживилась.

— Они там все та-акие больши-ие… И мне очень понравилась Кемешь. Ты ведь её знаешь? А ещё я никак не привыкну к тамошнему своему имени. Гина… хи! А ещё там было очень весело!… И ещё они носят хлеб в карманах!

Лорд Станцель слушал её и кивал. Перед этим он много беседовал с Кастемой, обсуждая каждую мелочь учёбы и безопасности принцессы. И тот как-то предупредил его, чтобы он не выспрашивал у неё поначалу подробности; сама захочет — расскажет.

— Почему это так? — весьма удивился тогда лорд Станцель.

— Тут вот что… — помолчал чародей. — Для того, чтобы им действительно понять, чему они учатся на живых уроках, должно пройти немало времени. А поначалу оно выглядит, как будто…

— Тогда ты мне сам это расскажи, — перебил его старик.

Чародей вздохнул и начал нести какую-то околесицу, мол, главный инструмент любого человека — он сам, и поэтому они вначале помогают своим ученикам избавиться от всего чужого и наносного… И так далее.

Совет Кастемы лорд Станцель всё же принял. И сейчас он кивал, слушал, поддакивал — и успокаивался. Он не ошибся, решив помочь в её авантюре. Всё хорошо. Вон как горят её глаза!… Да и одно только то, что его любимица с занятий у чародеев первым делом пришла к нему, право же, стоило всех хлопот и огорчений! Так что мажордом уверенно отодвинул на время все неотложные и срочные дела, которые нынче валом валились на него, и, любуясь почти похорошевшей Легиной, принялся вместе с ней решать, не стоит ли и Гине тоже приносить на занятия такой же простой обед…

* * *

А жизнь текла дальше. В Венцекамне стали появляться первые солдаты, из-за ранения или по болезни отправленные домой, на излечение. Их наперебой приглашали в гости, сажали на лучшие места и подкладывали на тарелки лучшие куски. Взамен они рассказывали о схватках, в которых им приходилось участвовать, и неизменных победах ренийского оружия. О неудачах и отступлениях люди спрашивали мало — и не потому, что о них не знали, а потому, что говорить об этом просто не хотелось. Очень хорошо шли любые истории о генерале Шурдене, даже самые незначительные. Старики обязательно расспрашивали о короле — мол, бережёт ли он себя, не рискует ли понапрасну; люди помоложе, наоборот, живо интересовались, какие тот самолично совершил подвиги.

Для крестьян были объявлены новые налоги. Мужики тяжело вздыхали, хороня былые надежды прикупить что по хозяйству от продажи удачного в этом году урожая. Горожанам и мастеровым новых сборов пока не назначали; правда, некоторые старые повсюду стали собирать раньше обычного.

Как-то вдруг и водночас наступила осень. Дождило редко, но холодные северные ветра быстро выдули остатки августовской жары. В город потянулись скрипучие повозки с дровами на зиму. После перерыва на лето снова открывались городские купальни, приглашая первых посетителей в тёплый пар своих внутренностей. Рынки и базары были завалены пахучими и разноцветными яблоками. Хозяйки, ловя последние солнечные дни, сушили их или варили в здоровенных медных мисках, а детвора крутилась вокруг в расчёте на кисловатое горячее лакомство.

Леди Олдери почти перестала появляться дома. А когда изредка возвращалась, то рассказывала племяннице свежайшие государственные новости и придворные сплетни. В эти дни высший свет столицы, как и обычно в эту пору, жил праздниками и развлечениями. Гражена и Дженева в свою очередь заразились духом беззаботного веселья, исходившего от леди Олдери; Гражена даже выпросила у тётки разрешение приглашать своих гостей не в убогенький флигель, а в её гостиную, и теперь с помощью сестёр Лии и Терестины осваивала высокое искусство гостеприимства. Последнее у неё получалось неплохо, так что скоро среди образованной столичной молодёжи вечера у «барышень-чародеюшек» стали известными и даже модными. В один из дней, когда девушки спешили с только что окончившихся занятий домой, готовиться к очередному вечеру, Дженева вдруг остановилась и внимательно посмотрела на неспешно собиравшуюся Гину. Новенькая ученица до сих пор продолжала оставаться новенькой. Она не стремилась сблизиться с товарищами; если с ней не заговаривали, могла часами молчать, не показывая никакого чувства неудобства. Не помогло и даже небольшое празднование, которое ученики чародеев традиционно устраивали новичкам на седьмой день их обучения. Ребята поначалу непонятливо обсуждали эту странную её черту, но потом приняли решение уважать её склонность к одиночеству и особо не навязываться со своим общением. Дженева единственная изредка пыталась навести мостики, хотя и без особого успеха. Сейчас же, мысленно оказавшись уже в ожидающем её сегодня веселье и глядя в строгое и закрытое лицо Гины, она вдруг с отчётливой жалостью поняла, что её-то дома нынче никакой праздник не ждёт. И от этого нахлынувшего чувства она вдруг почему-то подошла к новенькой.

— Приходи к нам. В гости. Сегодня.

Легина подняла бесстрастные и серьёзные глаза. Её первоначальная эйфория от победы уже схлынула. Взамен пришли будни с мелкими, но обязательными делами, а также с потерей прежних маленьких, но привычных радостей. Сейчас ей приходилось раньше вставать; стало меньше времени на игры с Рыжиком. Кроме того, оказалось неприятно носить не своё имя — как будто она всех обманывала. И, главное: в последнее время неотвязной чередой пошли лёгкие сомнения насчёт учёбы у чародеев. Нет, конечно, она бы ни за что сейчас не отказалась от живых уроков. В этих играх и правда было несравненно больше жизни, чем в опутанных скучными правилами и тяжёлыми шторами комнатах Туэрди. Только какое отношение эти игры имели к её цели?!

Легина подняла спокойные глаза на бывшую уличную плясунью, оживлённую более чем обычно… И, как всегда, развязную. Она не успела открыть рот, чтобы вежливо отказать, как с другого конца комнаты донёсся нетерпеливый возглас дочери астаренского барона.

— Дженева, ты скоро? Мы опаздываем!

— Сейчас, подожди! — открикнулась та и снова повернулась к Легине. — Знаешь дом леди Олдери? На Тополиной улице?

Нужно сказать, что Дженева выбрала не очень удобное место для разговора, нечаянно загородив выход из класса. Она не успела не то, что получить ответ от Легины, но даже толком договорить адрес. Выходящие гурьбой ребята заставили её почувствовать себя лодкой, попавшей в водоворот. Мирех, шедший последним, с просьбой "не спеши-ка" подхватил её под локоть. Сердце Дженевы на мгновение ёкнуло от давно похороненной надежды, но первые же его слова безоговорочно повернули её мысли в совсем другую сторону.

— Давно хочу спросить тебя. Что с тобой случилось?

— Это ты о чём? — искренне не поняла Дженева.

Они шли по коридору не так быстро; расстояние между ними и остальными постепенно увеличивалось.

— Последнее время ты словно не учишься, а разучиваешься. Я помню, как хорошо у тебя всегда получалось живые уроки. А сейчас тебя как будто подменили.

— Да я… я наоборот… — Дженева чуть не закашлялась от усердного желания оправдаться.

— Что наоборот? — недовольно переспросил Мирех. — Есть три основных поведения новичков: «чурбан», "знаток" и «погоняла». Первый ничего не понимает и всего боится; второй знает всё лучше всех и щедро учит, как надо жить. Третий… тот уже всё понял и "давай-давай быстрее, что там дальше?" Так вот ты — со второго круга причём! — словно решила переплюнуть всех новичков вместе взятых. И ведешь себя как чурбан, как знаток и как погоняла. Сразу и вместе.

— Я наоборот… так стараюсь! — Дженева готова была расплакаться от неожиданной обиды. Неужели всё оказалось зря? Она ведь поняла тогда свою ошибку — то, что чересчур легкомысленно относилась к чародейской учёбе. Решила добросовестно исправить её. И что выходит — что теперь она делает ещё хуже, чем раньше?

— Так ты стараешься… — медленно протянул Мирех. — А-а… Тогда понятно.

Забыв о надвигающихся слезах, Дженева подняла взгляд на задумавшегося Миреха.

— Постарайся не стараться, — буркнул тот. — Это лишнее.

И со словами "Ну, вот и разобрались", он, как всегда быстро, зашагал дальше по своим делам. Опешившая от разговора Дженева по инерции продолжала идти вперёд, оторопело разглядывая мысль "стараться не стараться". Впрочем, ни с какой из сторон хоть сколь-нибудь разумной та не выглядела.

Улица встретила свежей прохладой. Прищуриваясь от яркого перехода из полумрака здания к свету погожего сентябрьского дня, Дженева осмотрелась в поисках Гражены. Фигура той виднелась уже прилично впереди. Рядом с ней шла Легина, только с этого расстояния было трудно разглядеть, вместе они идут или порознь. Только что случившийся выговор Миреха снова закрутился у неё в голове… Нда, невесело. Даже унизительно… Дженева ускорила ход, словно чтобы задавить быстрым движением неприятное чувство.

Кажется, Гражена что-то говорит Гине. Дженева прислушивается, но ветер уносит слова в другую сторону. Разговор закончился до того, как она приблизилась к ним. Девушки действительно шли рядом, но всё равно было непонятно — вместе они сейчас или порознь.

Гражена обернулась на звук приближающихся шагов — и тут же забыла вопрос, который хотела задать Дженеве. Вместо этого она скользнула внимательным взглядом по порозовевшим щекам подруги, по её какому-то вскоклоченному виду… И вскользь поинтересовалась, о чём же они там говорили с Мирехом. Получив ответ — мол, ничего особенного — понимающе кивнула.

Ну да, отскребать от стенок сердца неудачную любовь — что в этом, и правда, особенного? Сколько ей самой тогда пришлось перенести… И сколько времени уже прошло с тех пор! Эх, Тэиршен, Тэиршен…

От нахлынувших воспоминаний Гражена невольно расправила плечи и подняла выше голову.

Зато теперь она никогда не позволит своему сердцу взять верх над разумом! А это стоит многого.

От стены, обвитой угасающим плющом, отделилась фигура, прямо в её сторону и с явным намерением преградить путь. Вспыхнув, Гражена пристально взглянула на наглеца — и гнев почти растаял в быстром узнавании знакомого лица.

— Ну здравствуй, гордая красавица.

Гилл остановился — как и тогда, не дойдя нескольких шагов до неё, твёрдо опираясь в землю чуть расставленными ногами. В его фигуре было столько этой самой твёрдой уверенности, что все девушки дружно затормозили, и даже ветер почти стих. Довольный произведённым эффектом, он легонько улыбнулся. Потом наклонил голову, завёл руки за спину и, едва заметно раскачиваясь, снова заговорил.

— Я же говорил, что найду тебя.

— Долго же искал! — не сдержавшись, фыркнула Гражена.

— А я не спешил, — буднично признался тот и с многозначительной улыбкой добавил. — У меня были кое-какие дела… И я ещё хотел проверить, не пройдёт ли моё чувство к тебе. Ну, так, как это случалось раньше, — пояснил он и, негромко вздохнув, замер. — Но нет. Не прошло.

Гражена на мгновение потерялась между волной, блаженно взметнувшейся в ней от того, как он произнёс последние слова "не прошло…" — и валом взвившегося негодования её уязвлённого самолюбия… Ха, он не спешил! Он проверял, чтобы не так, как раньше!

Но только на мгновение.

— Ну что ж. Проверяй и дальше. Не стану тебе мешать, — Гражена пожала плечами и легко продолжила прерванное движение, словно весь этот инцидент был того рода, память о котором длится не дольше мышиного хвоста.

Спокойно улыбающийся Гилл даже не пошевелился, чтобы остановить её. Но когда она отошла на приличное расстояние, позади раздался задорный и весёлый смех. Который тут же превратился в звонкий голос, ничуть не обескураженный полученным отказом.

— Послезавтра в Мраморном зале будет петь Синита. У меня есть два приглашения. Будь готова к трём пополудни. Я зайду за тобой в дом леди Олдери.

Недолгое колебание Гражены сделало своё злое дело: когда она таки решилась обернуться и доступно разъяснить нахальному юноше реальное положение дел, того уже не было в пределах видимости. И только дрожали и осыпались жёлтыми листьями ветки высоких кустов, сквозь которые он ускользнул от заслуженной им отповеди. От очень и крайне заслуженной отповеди.

— Так… И кто это? — это уже Дженева. Её глаза горели неугасимым любопытством.

— Да так, ничего особенного, — ответила Гражена её же фразой и даже постаралась воспроизвести исходные интонации. Расплатившись с ней её же монетой, уже серьёзнее добавила. — Он говорил, что его зовут Гилл.

— Тот самый? — изумлённо возопила та.

— Угу, — кивнула Гражена (хоть и с опозданием, но она потом вспомнила, где и почему слышала это имя; вспомнила все эти проходившие мимо неё разговоры о новом искусстве и модных поэтах) и, чуть скривившись, добавила. — Да кончайте вы… Тоже мне. Было бы из-за чего. Одна вопит, словно её щекочут. Вторая готовится упасть в обморок.

Дженева обернулась к недвижно стоявшей Легине. Та действительно была очень бледной.

— Ты что? Тебе плохо? — встревожено спросила Дженева.

— Нет, — быстро очнулась девочка. — Мне пора идти. До завтра.

— До завтра, — послушно повторила Дженева, растерянно глядя вслед её быстро удаляющейся фигуре. — Чего это с ней?

— Да мало ли что, — задумавшись о своём, машинально ответила Гражена. — Ладно. Пошли, а то мы опаздываем.

— Ой! Забыла!

— Чего ещё?

Дженева в растерянных чувствах взмахнула руками.

— Да, точно. Кажется, я забыла объяснить ей, как нас найти. Я пригласила Гину сегодня к нам на вечер, — пояснила она Гражене.

— А-а… Ну, если захочет, то и сама найдёт. Это ведь нетрудно, — срезюмировала та и весело подмигнула не понявшей последние её слова подруге.

* * *

Дом, в котором жили Чень и Кемешь, немного напоминал самого неказистого чародея. Это был деревянный особнячок, без каких бы то ни было претензий на желание выглядеть прилично. Он был крепок, далеко не ветх, но, с самого начала лишённый заботы толковых рук, смотрелся страшненько. Маленькие окна как нарочно на разной высоте; каждая сучковатая половица скрипит на свой лад; изо всех щелей торчат лохмотья пакли. Не хватало разве что соломенной крыши да ощущения особенного улыбчивого выражения Ченя.

Этот дом, собственно, не принадлежал чародеям. Они снимал у пекаря, его хозяина, только второй этаж. С вытоптанного двора по крутой наружной лестнице с потрёпанными жизнью перилами, через небольшую веранду с остатками давно засохшего плюща, можно было попасть в жильё чародеев. Сейчас, в сгущающихся вечерних сумерках, по этой лестнице шагал щеголеватый мужчина средних лет в запылённой дорожной одежде. Не обращая внимания на любопытствующе-подозрительные взгляды, которыми провожало его хозяйское семейство, он поднялся наверх, аккуратно обогнул бочку для сбора дождевой воды, и легонько ударил кулаком по двери. Из глубокой тишины внутри послышались шаги. Двери распахнулась и в тёмном проёме возникла фигура Ченя. Удивление на его лице быстро сменилось радостной улыбкой. Со словами "Заходи, ну что же ты стал!", Чень распахнул шире дверь и сдвинулся в сторону, освобождая проход.

— Чего в темноте сидишь, — буркнул Айна-Пре, с осторожностью нащупывая свободный от мебели путь.

— Да-да, сейчас, — радостно засуетился хозяин.

Пока он искал свечной ящик, пока организовывал огонь, глаза Айна-Пре успели привыкнуть к полумраку помещёния.

— А где Кемешь?

— Сейчас придёт.

— Каждый раз удивляюсь, как вы можете вот так жить, — огляделся по сторонам гость.

В подрагивающем свете только что зажжённой свечи проступило убранство комнаты. Благодаря заметным следам женских рук она выглядела пригодной для жилья, но очень бедной. Почти нищей.

— И ведь у вас двойное жалование, — не унимался Айна-Пре. — И куда только всё уходит?…

Вопрос был сугубо риторическим. Чародей прекрасно знал о беспечной жалостливой щедрости Кемеши и Ченя — и всё никак не мог к ней даже привыкнуть, а не то, что понять. Дело, собственно, было не в щедрости (он сам помогал многим), а в её беспечности. Айна-Пре давал другим только то, без чего сам мог спокойно обойтись. Кемешь и Чень легко могли высыпать просящему все монеты из кармана, будто вчистую забывая, что от этого сами останутся без гроша.

— Нет, что ты. Здесь жить очень удобно, — Чень подсел к гостю. — Вот, не нужно тратиться на дрова. Хватает хозяйской печи. (Он махнул рукой в сторону выступавшего угла огромной печной трубы). Да и в любой момент можно разжиться свежими горячими пирогами. Утром просыпаешься, они вытаскивают готовые хлеба — такой запах стоит!

— Ну-ну, — не стал настаивать Айна-Пре. — Что у вас, всё ли ладно?

— Ничего, не жалуемся. Хлеб в этом году уродился хороший. Погода дала собрать. Теперь с полным правом гуляют все праздники сытой осени. Туэрдь веселится, как никогда. Вот отпраздновали день рождения Ригера. Без него даже много веселее вышло, — засмеялся Чень. — Сейчас ждут, не дождутся встречать его с победой.

— Ну-ну, — повторил Айна-Пре.

— Да, что же ты не сказал позаботиться о твоей Ласточке, — спохватился хозяин.

— Сядь, не суетись… Ласточки здесь нет. На последнем прогоне она захромала. Оставил её со слугой. А сам добирался сюда один — где на перекладных, где пешком. Чего ж я к вам, кстати, и зашёл: идти домой, через полгорода… А вы живёте близко.

— Конечно, переночуешь у нас! Кемешь будет только рада. Да, я пока тебя не спрашиваю про твои новости. Подождём уж её… А вот и она, навроде, — прислушался Чень к звукам со двора.

Через некоторое время и Айна-Пре услышал шум поднимающихся шагов.

— Открывай, — донёсся с улицы мелодичный голос Кемеши. Чень вскочил с места и распахнул дверь, впуская в комнату резкий запах лукового супа.

— О, у нас гости! — чародейка с порога разглядела товарища и, поставив на стол дымящийся чугунок, подплыла к нему здороваться. — Рассказывай, что случилось… Чень, позови Техриша, пусть накроет ужин… Почему ты вернулся? Война же ещё не закончилась?

— Мне сказали вернуться, — пожал плечами Айна-Пре. — А я не Кастема. Глупить, дразня буйвола, не буду. Да и, главное… вижу уже, все семена посеяны. И всё, что могло взойти, уже взошло. Осталось ждать урожай, какой он будет.

— И? — легонько пришпорила Кемешь остановившегося чародея.

— И… Война уже в прошлом. Хотя войска ещё будут месить сапогами дорожную грязь. Теперь нужно готовиться к её последствиям. И затягивать пояса… Надо будет предупредить лорда Станцеля, чтобы он, пока есть возможность, пособирал запасы хлеба. Особенно в Бериллене. Они пригодятся.

Техриш, долговязый подросток, громко уронил на стол миски. Кемешь укоризненно глянула на него, но не более. Она хорошо помнила, какой он появился у них лет десять назад — тощий, как смерть; помнила его вечно голодные глаза и то, как, наевшись до отвала, он стягивал со стола и прятал под подушку куски хлеба.

— Думаешь, будет голод? — недоверчиво уточнила Кемешь.

Айна-Пре отрицательно покачал головой.

— Не столько голод… сколько голодные бунты.

— Техриш, достань из сумки мясной пирог и порежь его. Да, весь порежь… Ну что ж, если будет надо, справимся и с этой бедой, — негромко, но уверенно сказала Кемешь. — А пока хватит об этом. Потом поговорим. А сейчас садитесь за стол… И ты, Техриш садись уже, я сама разолью суп.

Ужин начался в молчании. Пирог, как и обещал Чень, оказался ещё тёплым, с хрустящей корочкой, и от этого втрое вкуснее. Зато суп…

— Сама варила? — на всякий случай уточнил Айна-Пре.

— Сама.

— Оно и видно…

— Привередливый ты, — вступился за хозяйку Чень. — А суп ладный вышел. Соли только добавить… — и демонстративно потянулся к солонке.

— Кастема в городе?

— Да. Пока никуда не собирается. А что?

— Он лучше всех знал местанийский Круг. Там… — Айна-Пре замялся. — Чувствую, что-то не то.

— Что именно? — насторожилась чародейка.

— Три недели назад кавалерийский разъезд наскочил на местанийских чародеев. Там были Лострек, Ясота и ещё кто-то, не знаю точно. Они ехали в сопровождении небольшого отряда. Наши напали. Тем двоим удалось вырваться, а вот Ясоту взяли в плен. Я шёл по её следам, но… так не вовремя был этот приказ возвращаться, — скривился Айна-Пре. — Я не успел её отыскать. Но что-то… чувствую…

— Ох, ты должен был остаться и найти её, — застонала Кемешь. — Не к добру это, не к добру! И что же это, Лострек не смог защитить сестру! Я же помню её — она же такая хрупкая… слабенькая…

— Хватит причитать! — вспылил Чень. — Что за бабская манера!… Ты узнал, куда её отвезли?

— По последним моим сведениям, в ставку. По приказу Ригера

— Ну вот, видишь! — победно повернулся Чень к Кемеши. — А уж Ригер-то знает, сколько можно вытребовать с Эраиджи за его чародея! С ней всё будет в порядке. Обменяют её или ещё что… А до этого будут хорошо заботиться. Кто ж захочет потерять ценного заложника! А ты тут причитаешь!…

— Ну, будем надеяться на то, что король хорошо знает цену Круга для королевства, — Айна-Пре поднялся из-за стола. — Спасибо за угощение. Кемешь, я с дороги, очень устал…

— Да, конечно, сейчас постелю тебе, — тут же поняла та.

…Лёжа на узкой и жёсткой кровати, Айна-Пре снова вернулся мыслями к местанийской чародейке. Он редко сталкивался с ней; вряд ли за всю жизнь обменялся больше парой слов. Но в памяти отчётливо жил её болезненно-яркий образ, образ сгорающего изнутри человека. В ней словно проснулись от вековой спячки некоторые черты древних чародеев — неостановимая сила идти до последней черты, умение смеяться над смертью. Ясота, как и древние чародеи, легко смогла бы пойти на смертельный риск ради малейшей своей прихоти… Айна-Пре поймал себя на том, что, когда он вспоминает о Ясоте, в его мыслях слишком часто проскальзывает слово «смерть»… Ох, да ещё и Чень, вечно добродушный Чень, вдруг вспылил на причитания Кемеши… Точно она тогда сказала — не к добру всё это.

Да нет, вряд ли, — закрыл глаза чародей. Не к лицу Ясоте умирать тихо. Ярко, прилюдно, взвившись пламенем — вот такая смерть была бы по ней! А пока о ней ничего не слышно — она жива… Да…

Мысли тяжелели, двигались медленнее. На вершине неслышной волны надвигающегося сна накатилась приятная мысль-воспоминание — а ведь ещё кто-то недавно напомнил ему древних чародеев — и окрасила своей приятностью весь его сон до утра; как в детстве, одарила его сновидения ароматом лёгкой радостности; нашептала в грёзы верные обещания чего-то светлого и возвышенно-прекрасного…

* * *

— Значит, у гильдии печников и каменщиков знак в виде… ага — мастерка. А если мастерок вот с такой фиговинкой, то это знак мастера гильдии.

— А у старейшины гильдии…

— Ну да, там ещё круг.

— Угу. Ковш?

— Э-э… водовозы? — неуверенно протянула Гражена.

— Медники! — для подтверждения своих слов Дженева сунула ей раскрытую тетрадь.

— Точно. Ф-фух, устала… Ещё много?

— Прилично.

Гражена уронила голову на руки и промычала.

— Давай остальное уже завтра, а?

Подруга не успела привычно буркнуть "А завтра ты опять скажешь — давай завтра". Скрипнула входная дверь и в щель просунулась растрёпанная голова Галки.

— Барышня-хозяйка, а гость к тебе.

— Кто ещё? — приподнялась Гражена. И тут же постаралась превратить измученное выражение своего лица в более приличную лёгкую аристократическую усталость. Не дожидаясь приглашения, в комнату уже входил Гилл.

— Гражена, ты готова? — с порога спросил он.

В её уме, истощённом подготовкой к экзамену, заработал мощный мыслительный процесс — что, куда и зачем? — и буквально через мгновение благополучно выдал результат.

— Ах, я и забыла. Какая жалость, — мелодично протянула она.

Внутри неё вспыхнуло немного злорадное удовольствие — как всё здорово получилось! Ей даже не пришлось изображать то, что она его не ждала. Она и правда забыла о его приглашении — как и о нём самом. Изо всех сил стараясь не допустить на губы самодовольную улыбку, Гражена грациозно потянулась и многозначительно продолжила.

— Так много приглашений, что обо всех просто и не упомнишь.

— Я догадывался, что ты будешь ещё не готова. Сколько тебе надо времени?

Гилл бесцеремонно уселся на канапе и обмахнулся, как веером, широкополой шляпой. Вид у него сейчас был, как запоздало отметила Гражена, ещё тот — нарядный и почти элегантный. Независимо от её сознания снова мощно заработал новый мыслительный процесс: что ей одеть, чтобы не потеряться на его фоне?

Поймав себя на этой мысли, Гражена тут же тормознула её: нет, она ещё не решила, стоит ли идти с ним. Несмотря на то, что ей давно хотелось послушать легендарную певицу, бесцеремонное и самодовольное поведение Гилла, поднимавшее дыбом её собственное самолюбие, отталкивало её.

Синита — это хорошо; но та, кажется, достанется ей слишком высокой ценой.

— Извини, Гилл, — лёгкий вздох, — но я не хочу сегодня никаких развлечений.

— Развлечение это танцы под ненастроенную скрипку. А это… (Гилл роскошным движением карточного шулера выхватил из кармана два прямоугольных листа бумаги и взмахнул ими в воздухе). Это — Си-ни-та!

Подчёркнутые интонации пролетели мимо цели. Но вот вид мелькнувших перед глазами Гражены пригласительных билетов — вид голубой, глянцевой бумаги с золотым теснением, с каллиграфической надписью необычайно дорогих чернил (которые в зависимости от угла зрения меняли цвет с насыщенно-фиолетового до серебристо-синего), с тонкой разноцветной вязью декоративного рисунка — всё это, наявно напомнившее Гражене богатство и желанность Туэрди, вмиг переменило уже принятое ею решение.

— Ну если ты так просишь, — услышала она собственный голос, — тогда ладно.

— Отлично. Жду тебя во дворе. Поспеши.

И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. Гражена рассеянно подумала, что это уже стало у него привычкой.

И тут же, закусив губу, повернулась к Дженеве. Им предстояло решение извечного вопроса, который волнует всех без исключения женщин во без исключения всех дворцах и хижинах: что одеть?

…Как потом выяснилось, Гилл смошенничал со временем. Они уже битый час фланировали по выпрямленным с помощью линейки дорожкам дворцового парка, а сигнала к началу концерта всё ещё не было. Поначалу Гражена не очень расстраивалась по этому поводу. Она радовалась тому, что снова попала во дворец, наслаждалась прогулкой и окружающим видом. Гилл болтал за двоих; она вполуха слушала его, изредка для приличия улыбалась его словам и добавляла в наиболее патетические моменты универсальные "неужели?" и "да-да, конечно".

Но всё хорошее когда-нибудь приедается. Гражена почувствовала, что однообразная прогулка успела утомить её. Да и ещё — а вдруг концерт уже начался, пока они тут слонялись?

— А где будет петь Синита? — деликатно попробовала она направить их прогулку поближе к цели.

— Хочешь посмотреть Мраморный зал? Так что ж ты сразу не сказала! Пошли!

Гилл тут же повернулся, одновременно разворачивая девушку, подхватил её под руку и так быстро зашагал вперёд, что со стороны могло показаться, что он тянет спутницу за собой. Ошарашенная Гражена едва выдавила из себя нечленораздельный протест; к счастью, Гиллу хватило сообразительности догадаться о его причине. Он весело рассмеялся и замедлил ход.

— Дед постоянно ругает меня за моё "медвежье воспитание", — последними словами явно передразнил чужую, недовольную интонацию. — Он сам так умеет "танцевать на паркете", что иногда даже смешно становится. А мне это неважно. Ну, ненастоящее это… Ты понимаешь? Да что я говорю, ты-то как раз и должна это понимать…

— Твой дед, — медленно заговорила Гражена. — это же лорд Станцель, да? Значит, ты родственник Гины. Она ведь его внучатая племянница. Значит — твоя сестра… твоя троюродная сестра. Она учится с нами, ты же знаешь?

— Ты не поверишь, — засмеялся Гилл. — Я даже не подозревал, что у меня есть такая родственница. Совсем недавно дед вдруг сообщил мне о том, что у Бахаджина, его младшего брата — ну, который погиб во время войны Трех армий — так вот у него была дочка… Материн ребёнок, понимаешь? Она потом вышла замуж за какого-то берилленского барона, гра Не-Помню-Точно-Как. Родила кучу детишек. В том числе и эту самую Гину. А её я даже в лицо не видел!

— А я-то всё гадаю, почему ты тогда её не узнал… Помнишь, позавчера, в университете? Со мной были две девушки. Помнишь?

— Ну да. Такая… длинноволосая, тёмноглазая, не такая красивая, как ты, но тоже ничего. Она?

— Нет. Та, что помоложе.

— Её-то я почти и не запомнил. Что-то рыжее. Или нет?

— Почти.

— Ничего! Ещё познакомлюсь с ней. Я же теперь часто буду появляться в университете.

Услышав подобное заявление, Гражена приподняла бровь — но пока промолчала.

— Ну вот мы почти пришли, — кивнул Гилл в сторону распахнутых дверей, ведущих в ярко освещённое помещёние.

— Подожди… — приостановилась девушка. В ней впервые подняло голову чуть опасливое смущение. — А вдруг мы там будем первыми?

— Ну и что? — не понял её замешательства её спутник. — Нет, смотри… туда уже заходят. Пошли.

Большая зала, облицованная бело-розовым мрамором, с розовыми же шёлковыми портерами и мебелью из светлого полированного дерева была почти пустой. Гилл провёл её к креслу, а потом принёс блюдо с фруктами, многие из которых Гражена никогда даже не видела. Заметив, что его спутница не знает, как подступиться к лакомствам, он стал подсказывать ей правильные движения, а потом и сам принялся помогать ей чистить, разламывать и чуть ли не кормить с рук. За этим тихим весёлым занятием они и не заметили, как зала наполнилась людьми, как на возвышение поднялись музыканты. И только звуки настраиваемых инструментов вернули их на землю.

…Как пела Синита! В какие фантастически высокие дали забирался её одновременно нежный и сильный голос! Какой невыразимой лёгкости были её соловьиные трели! Гражена сладко таяла в чарующих образах, которые щедро рождало сладкое пение Синиты. И даже случайно замеченная в гуще гостей фигура Айна-Пре не могла испортить ей наслаждения.

Зато Гилл явно нервничал, и чем дальше — тем больше. Он часто менял позу, шаркал подошвами обуви по полу, стучал пальцами по подлокотнику, мешая ей и отвлекая от сладких грёз. А когда он принялся грызть ногти, Гражена даже насторожилась… Что это такое с её кавалером и чем это может обернуться для неё лично?

Синита запела новую песню. Совсем новую — Гражена никогда ещё не слышала этой вычурной мелодии. Песня была мужская: влюблённый Он изысканно, хотя и чуть многословно, рассказывал о Её красоте.

Прекрасны реки и долины,

Но лучше всех их только взгляд,

Один лишь взгляд моей гра-сины.

О, этот дивный, дивный взгляд,

Пустыня с ним — прекрасный сад!

Песня была красивая (даже Гилл, наконец, угомонился и перестал издавать раздражающие звуки). Если бы ещё в ней так часто не повторялось старомодное «гра-сина»; это вежливое обращение к знатной даме сейчас оставалось только в старых сказках и летописях… да ещё разве что в глухих провинциальных углах королевства, типа Бериллена. Что-то в этом старомодном слове настойчиво настораживало Гражену.

— Хорошо поёт… — прошептал наклонившийся к ней Гилл. — А стихи тебе нравятся? А?… Скажи!

Она вежливо кивнула, лишь бы тот отстал со своим вдруг вспыхнувшим суетливым самодовольством. Он вёл себя так, словно эти стихи про какую-то гра-сину написал он сам.

Гражена замерла… Он сам?

И вдруг все мелкие детали мозаики щелчком встали в одну цельную картину. В её центре стояли, крепко держась за руки, два слова — гра-сина и Гражена. Гражена и гра-сина. Не разжимая крепких рук, слова танцевали, меняясь местами друг с другом. Гра-сина и Гражена.

И тут всё, всё стало понятно! Вот чем он был занят — он писал стихи, в которых, как тогда и обещал, описывал ей красоту!… Вот почему он так нервничал — он знал, что Синита будет петь их!… Вот почему он сейчас так доволен собой — он хвастается перед ней своими стихами… стихами, в которых выставил её на всеобщее обозрение!

Гражена похолодела до самого сердца и сжалась в кресле. Куда бы спрятаться?

Не на шутку разошедшееся воображение уже водило по её спине чужими бесцеремонными, любопытными, ироничными, насмешливыми взглядами. Ей казалось, что в неё уже тычут липкими пальцами; в ушах уже стоял многоголосый шёпот "смотрите, смотрите, эта она!"

А песня продолжалась и продолжалась…

Кто видел свет моей гра-сины,

Тот знает — ночью лишь она,

Она нужна, а не луна!

Что? Когда она там нужна?… Гражена ощутила, как к ней подступила дурнота. Казалось, что она уже стоит на том возвышении голой, ужасно голой, в водовороте оценивающих, наглых, похотливых взглядов. Ну и что, что на её лице пока трепещёт тонкая вуаль! Сколько она продержится? Гра-сина, Гражена — тут же и же ребёнок догадается!

Ей жутко захотелось закричать, чтобы остановить это продолжающееся, нескончаемое унижение. Разум тут же остановил её — нет, так будет неправильно.

А как тогда правильно? Она судорожно принялась искать выход… Во-первых, успокоиться… и… да, точно! — перестать своим идиотским видом привлекать к себе лишнее внимание!

Гражена набрала в себя побольше воздуха — и выпрямилась. Так, она спокойна, она уверенна в своих силах, она наслаждается высоким искусством. Никакие намёки не смогут прилипнуть к ней, если она будет сохранять безмятежный вид. Чуть-чуть улыбки, одновременно скромной и величественной… И сдерживать, сдерживать, сдерживать внутреннюю дрожь!

Она позволила себе осторожно оглядеться. Не заметила обращённых на неё взглядов и немного приободрилась. Пока в поле зрения снова не попал Айна-Пре. Её гордость вздрогнула и заныла, как зубы от ледяной воды… Ох, пусть лучше все остальные догадаются, лишь бы только не он!

Песня, наконец, закончилась. Аплодисменты, Синита кланяется. Всё, концерт окончен.

Зрители начинают вставать; слышатся скрипы отодвигаемых кресел, разговоры, смех, восторженные восклицания. Гражена медленно идёт по залу, здороваясь со знакомыми и приветливо улыбаясь незнакомцам. При этом она внимательно оценивает, нет ли чего странного в их ответных улыбках и взглядах. Кажется, всё в порядке. Она серебристо смеётся шуткам, оказывает должные знаки уважения старшим людям, как и все, мечтательно вздыхает о закончившемся наслаждении — в общем, изо всех сил демонстрирует беззаботность и лёгкость.

И вдруг она натыкается на взгляд, от которого все её старательно возведённые укрепления и защиты вмиг разлетаются, как тысячи осколков от вдребезги разбитого стекла. Айна-Пре с ироничной улыбкой, от которой выражение его лица всегда казалось немного хищным, оглядывает её с головы до ног. Гражена, чьи нервы напряжены до предела, вдруг отчётливо понимает смысл этого взгляда. Он всё понял. Даже более того — он всё видит; видит её страх, её неудавшееся старание спрятать своё унижение; видит даже то, что она сейчас догадалась о том, что он всё понял.

Это конец.

Но внезапно, вместо того, чтобы умереть на месте со стыда, она чувствует непонятное облегчение. Поражение позволило ей перестать тратить все силы своего существа на то, чтобы возводить непроницаемые стены. Теперь она может позволить себе просто быть.

И в этой простой чистоте и пустоте, из-под подчистую исчезнувших груд мусора наявно встали её чистое унижение, чистое разочарование и чистая ненависть к чародею.

Гражена повернулась и, не тратя больше времени на глупости, направилась к выходу.

Холодный осенний воздух, вечерняя темнота с редкими огнями фонарей… Она остановилась, чтобы устало вспомнить, в какую сторону надо идти. Сзади чей-то знакомый голос окликнул её по имени. Ох, она совсем забыла про своего спутника. А ведь он — это ведь именно он, со своим дурацким поэтическим честолюбием, и является причиной её унижения!

Вспыхнув праведным гневом, Гражена резко повернулась, чтобы отчитать Гилла, чтобы объяснить ему — так поступать нельзя, чтобы вернуть ему хотя бы часть той обиды, причиной которой он был! Но, наткнувшись на его невероятно счастливое лицо, так и светящееся горделивым самодовольством, она почувствовала, как слова замерли в её горле.

Ничего он не поймёт. Чтобы она ему не сказала — он ничего не поймёт.

— Не провожай меня, — отрывисто приказала Гражена и, развернувшись, быстро зашагала.

Прочь.