Директор учебно-методического Центра этнонационального образования Российского государственного педуниверситета им. А. Герцена, создатель Всероссийского движения «Русская современная школа», профессор И. Ф. Гончаров вспоминал о днях, проведенных вместе с В. Г. Распутиным в Иркутске и о вопросах. Которые он задавал великому русскому писателю: «Валентин Григорьевич по-сыновьи любит русскую землю, вот почему он не только писатель, но деятельный защитник сибирской природы. Как энергично он сражался за Байкал! Только в часы сна меня покидает мысль о гибели России и русского народа – как итог примерно трех веков борьбы темных сил против нашей Родины. До XX века этот процесс шел медленно, до 80-х годов прошлого столетия движение убыстрилось, а в последние 15–20 лет истребление идет гигантскими шагами. Впечатление такое: проснемся завтра – Русского человека нет, есть лишь среднеевропеец. Есть ли еще возможность сохраниться нам?»

На что Валентин Григорьевич ответил ему: «Есть! Да, прервано наследование великих традиций, вытравливается духовный смысл русского искусства, уродуется наша национальная педагогика, силой насаждается наднациональное, глобальное, космополитическое. Но более тысячелетия складывалась русская национальная культура и самобытная русская душа. Это – крепкая душа, поверьте. Даже за столетия истребить ее оказалось невозможно. Всем патриотам предстоит незамедлительно – без каких бы то ни было условий – объединиться для сопротивления всему антирусскому. Наш творческий национальный потенциал весьма значителен и не исчерпан».

И как подтверждение этих слов звучат присланные после показа на телевидении документального фильма, посвященного 75-летнему юбилею В. Г. Распутина, письма и телеграммы читателей:

«Распутин – моя давняя глубокая, теплая и трепетная любовью. Его «Прощание с Матерой» в нашем кругу зачиталось до дыр. Сколько мудрости, человечности, тепла в этом человеке с байкальских берегов. И как знаменательно его долгое, длиной в четверть века, молчание. Спасибо за встречу с великим (на фоне нынешних пигмеев) современником, удивительным человеком, за возможность взглянуть его пристальным взглядом на наш мир и время».

«После передачи нахожусь под впечатлением. Живем в Красноярском крае, а знать не знали, что Кежмы и Кежемского района, которые всегда были на слуху, больше нет. Поинтересовалась у сослуживцев – тот же результат. Только горестно повздыхали. В советское время затапливали территории, чтобы родную страну обеспечить энергией, опять же непродуманно и грубо, а сейчас свои земли губим, чтобы торговать с Китаем. Как больно… Спасибо, что сибирские реки не повернули в сторону центральных территорий!»

«Человек, которого хочется слушать и слышать! Единственный по – настоящему живой человек – как же больно было ему в этом путешествии по родной Ангаре! Безо всякого пафоса – он совесть нации! Его тихий голос отдавался в моём сердце сотней иерихонских труб! Здоровья и душевных сил Вам, Валентин Григорьевич!»

«Нельзя, чтобы все за что и с чем боролись В. Астафьев, В. Белов и В. Распутин – кануло в небытие и было забыто современниками и не представляло интереса для будущих потомков. Потеря этого не позволит будущему поколению осознать историю России (все ее муки и радости) и воплотить свои стремления к ее созиданию, а не к разрушению».

В оценке творчества Валентина Григорьевича Распутина и его роли народного трибуна и пророка в своем Отечестве, с читателями солидарны и ведущие деятели русской культуры. Многие из них посвятили Валентину Григорьевичу проникновенные строки:

* * *

Распутина можно считать и счастливым, и несчастливейшим.

Счастливейшим потому, что, одаренный огромным литературным талантом, а также целеустремленным сибирским, воистину железным характером, он вошел в литературу как бы без видимых усилий. Шагая по ступеням своих повестей (одна лучше и выше другой), он стал виден со всех концов света: к нему пришла мировая известность. Сколько раз приходилось замечать, как после опубликования произведения или книжки стихов литератор мельтешит, суетится, рассылает десятками экземпляры своей книжки критикам, в редакции газет, звонит по телефону, чтобы хоть словечко написали где-нибудь о его книжке. Не спрашивал, но убежден, что Валентин Распутин не сделал за всю жизнь ни одного такого звонка. Все пришло к нему само, как и его – повторим – огромное литературное дарование. Для Распутина его повести и есть его поведение, а его поведение – это его повести. Ну, прибавим сюда: еще его блестящие очерки, статьи, общественные устные выступления. Ничего лишнего, пустопорожнего, мелкотравчатого. Все в цель, в точку, в дело и ради дела. А дело выпало горькое, трудное. Потому и несчастливейший. Велико ли счастье смотреть почти беспомощно, как терзается родная мать, а потом отдавать ей последний поклон и последнее целование?

Таких писателей, как Валентин Распутин, таких своих сыновей народ и рождает для того, чтобы не забыть своего прошлого, трезво оценить настоящее и не потерять надежды на будущее.

* * *

Трудно и почетно быть на Руси писателем!

Я и не заметил, почти не заметил, как Валя Распутин оказался Валентином, а теперь вот и Валентином Григорьевичем. Все помнил его круглолицым, вроде бы и с румянцем, с юношески округленными бровями и юношеской же, даже скорее подростковой, фигурой, подобранной, как бы стянутой опояской-кушаком. И вдруг однажды, совсем недавно, увидел широкого в крыльцах, крепко рубленного, осадистого сибирского мужика с чуть качающейся, косолапящей походкой, знакомой мне с детства.

Я же горжусь тем, что моя родная Сибирь, реализуя свой могучий потенциал, вложила все лучшее, что в ней накопилось, в достойное дитя свое, во вместительное и мужественное сердце. Насколько хватит его, этого сердца, тихо любящего и могуче бьющегося в борьбе за лучшее в нас, за чистоту душ и помыслов наших, за спасение земли нашей, в особенности за родной сибирский край? Хотелось бы, чтоб хватило сил и сердца большого художника как можно надольше. Всегда помню и никогда уже не забуду его глаза. Что-то недореченное, недовыраженное таится в глубине их. Какая-то постоянная, бездонная грусть светится во взгляде, будто постиг он или приблизился к постижению неведомого еще людям страдания и готов пострадать за них и покаяться, облегчить их долю и жизнь, принявши боль земную, все тяготы человеческие на себя.

Ах, как трудно и почетно быть на Руси писателем! Настоящим. Ему всегда и всех больнее. Он от веку обречен на мучения и подвиг духа, на совесть, взыскующую добра, на вечное стремление к идеалу. И, сжигая себя в муках творчества, в борении со словом и за слово, он обречен страдать больше всех и за всех, живущих на земле.