Фантазия по мотивам повести А. Н. Толстого «Граф Калиостро»

Удар барабана. Грохот погремушек. Звон колокольчиков…

Весело прыгает по дороге группа скоморохов.

Они задают ритм этой невероятной истории, случившейся лет триста назад.

Озорную пляску сменяет топот копыт. Это мчится по дорогам России карета. В ней восседает известный всей Европе маг и чародей граф Калиостро. Гордое, холодное, аскетическое лицо, большие проницательные глаза. Рядом на сиденье — пышная блондинка по имени Лоренца. Напротив — слуга Маргадон, усталый мужчина неопределенного возраста, похожий на кота и мышь одновременно. На козлах — кучер Жакоб, долговязый детина с пышной, завитой крупными кольцами шевелюрой.

Вся эта странная компания без всякого интереса поглядывает на проносящиеся мимо поля, березы, церкви, покосившиеся деревенские избы… Еще одна незнакомая страна в длинном списке бесконечных странствий…

Вот на обочине дороги возникла экзотическая группа людей в шутовских колпаках. Гремят барабаны, звенят бубенцы. Скоморохи скачут, пытаясь привлечь внимание чужестранцев. Но некогда, господа! Не до вас!

Обдав скоморохов клубами пыли, карета скрылась за поворотом…

* * *

— О мама миа, коза дичи! Нон вольво! Э пойзо! Дьяболо! — Разгневанная Лоренца в ярости расхаживала по гостиничному номеру, швыряя на пол платья и костюмы.

За ней спокойно и чуть иронично наблюдали выразительные глаза Калиостро.

— Нет, нет, не понимаю, синьора! Вы приехали в Россию и извольте говорить по-русски!

— Я не есть это мочь! — в отчаянии закричала Лоренца. — Моя голова… ничт… не мочь это запимоинайт…

— Может! — спокойно сказал Калиостро. — Голова все может…

Камера отъехала, и теперь стала очевидна правильность этих слов: голова графа лежала на медном подносе, стоявшем на невысоком гостиничном столике.

— Русская речь не сложнее других, — продолжала голова, вращаясь на подносе, и вдруг, рванувшись, поднялась вверх и… обрела шею, туловище и ноги. — Маргадон, проверьте крепление зеркал… — Граф отделился от столика сел в кресло. — Стыдитесь, сударыня! Маргадон — совсем дикий человек — и то выучил…

— Пожалуйста! — Маргадон сделал легкий поклон и продекламировал: — «Учиться — всегда сгодится! Трудиться должна девица. Не плюй в колодец — пригодится»…

— Черт вас всех подрать! — огрызнулась Лоренца.

— Уже лучше! — одобрил Калиостро. — А говорите: не запомню. Теперь с самого начала…

Лоренца подошла к зеркалу, секунду смотрела с ненавистью на собственное отражение, потом по складам произнесла:

— Здрав-стфуй-те!

— Мягче, — попросил Калиостро, — напевней… Он сузил зрачки, словно гипнотизируя ее, заставляя подчиниться собственной воле.

Лицо Лоренцы преобразилось. Появилась приветливая улыбка.

— Добрый вечер, дамы и господа! — произнесла она ангельским голоском. — Итак, мы начинаем…

Зазвучала музыка, в зеркалах вспыхнули огненные языки свечей. Поплыли титры фильма…

Над большим хрустальным бокалом, в котором пенилась и переливалась радужными красками красноватая жидкость, появились две руки. Левая сняла с правой золотой перстень с крупным изумрудом, бросила в бокал. Перстень опустился на дно… Вокруг него забурлила, запенилась жидкость, образуя целое облачко из пляшущих пузырьков, в котором перстень вдруг растворился без остатка…

Кто-то ахнул, на него зашикали. Наступила тишина. И в этой тишине четко и властно стал звучать мужской голос:

— Я, Джузеппе Калиостро, магистр и верховный иерарх сущего, взываю к силам бесплотным, к великим таинствам огня, воды и камня, для коих мир наш есть лишь игралище теней. Я отдаюсь их власти и заклинаю перенесть мою бестелесную субстанцию из времени нынешнего в грядущее, дабы узрел я лики потомков, живущих много лет тому вперед…

Словно в подтверждение этих слов из облака дыма возникло лицо графа Калиостро.

— О, я вижу вас, населяющих грядущее бытие! — воскликнул Калиостро и приветливо улыбнулся. — Вас, наделенных мудростью и познаниями, обретших память прожитых веков, хочу вопрошать я о судьбах людей, собравшихся в Санкт-Петербурге, сего числа одна тысяча семьсот восьмидесятого года…

Несколько знатных особ обоего пола сидели вокруг стола и с затаенным дыханием следили за манипуляциями прославленного магистра. Тускло горели свечи. Тлели сандаловые палочки, распространяя оранжевый дым и благовоние. Калиостро стоял над огромным бокалом и напряженно вглядывался в красноватую жидкость, которая бурлила под действием тайных сил… У ног магистра на полу, скрестив по-турецки ноги, сидела Лоренца.

— Я вопрошаю вас… — повторил Калиостро. — Вопрошаю!.. Бокал качнулся и сделал несколько едва заметных перемещений по инкрустированной поверхности стола.

Снова кто-то восхищенно охнул.

Сморщенная старушенция в белоснежном парике и многочисленных украшениях, облепляющих ее морщинистую шею, вдруг сорвала с мочки уха изумрудную подвеску и, протянув ее Калиостро, прошептала:

— Спроси, граф, у судьбы! Спроси! Долго ль мне носить еще это осталось?!

Лоренца проворно вскочила, положила подвеску на ладонь и передала Калиостро. Тот равнодушным движением швырнул ее в бокал. Всплеск жидкости отозвался высоким музыкальным аккордом. Камни опустились на дно и… исчезли, смешавшись с облачком пузырьков.

Калиостро, не мигая, уставился на поверхность розоватой жидкости. На ней, как на экране, стали возникать отдельные светящиеся точки, которые понемногу собрались в единую римскую цифру XIX…

— Девятнадцать! — воскликнул кто-то.

И тут же кто-то прошептал:

— А как понять сие?

— Век грядущий, — нараспев произнес Калиостро. — Век девятнадцатый успокоит вас, сударыня.

Лицо старушки озарилось неподдельным восторгом:

— Ну, батюшка, утешил! Я-то помирать собралась, а мне вона сколько еще на роду написано. — Она засуетилась, лихорадочно сорвала вторую подвеску. — Спроси, милый, спроси… Может, замуж еще сходить напоследок?

Собравшиеся зашумели. Руки начали лихорадочно снимать с пальцев кольца, браслеты… Все это потянулось к Калиостро и его ассистентке.

— Спросите, граф… И про нас спросите!

— Мне сколько жить, граф?

— Имение продавать аль нет?

— Да погодите вы… с ерундой! — громыхнул какой-то генерал и, сорвав алмазный знак с груди, швырнул его Калиостро. — Про турок спроси! С турками война когда кончится?

Калиостро обвел всех невидящим взором, сделал шаг назад и… исчез в дыму…

Наступавшие на него гости вскрикнули и отпрянули назад.

— Переместился, — ахнула старушка и перекрестилась. — Как есть начисто!

— Я здесь! — неожиданно сказала Лоренца абсолютно мужским голосом. — Вопрошайте! Вопрошайте!

Она проворно вскочила, достала из-под себя серебряный поднос и протянула его гостям.

На поднос полетели драгоценности…

К особняку подъехала карета. Из нее вышли офицер и двое солдат.

Через секунду офицер уже стоял в нижнем вестибюле. Его встречал дворецкий.

— Доложи! — сухо сказал офицер. — От светлейшего князя Потемкина. Срочно!

На лестнице показалась хозяйка дома. Офицер отдал честь:

— Имею предписание задержать господина Калиостро и препроводить его в крепость для дачи объяснений!

— Это невозможно! — сказала хозяйка. — Граф в настоящий момент отсутствует.

— Велено живого или мертвого! — сухо объявил офицер.

— Но его и вправду нет! — сказала хозяйка. — Он… как бы это выразиться… Дематериализовался…

— Ах, каналья! — выругался офицер и решительно направился вверх по лестнице.

— Вы не смеете! — Хозяйка встала у него на пути. — Он в грядущем!

— Достанем из грядущего! — твердо ответил офицер. — Не впервой.

Весь этот разговор Калиостро слушал, стоя за портьерой.

Едва офицер, сопровождаемый возмущенной хозяйкой, скрылся наверху, Калиостро проскользнул по лестнице, открыл дверь в лакейскую.

Здесь шла карточная игра. Несколько лакеев сгрудились вокруг столика, сидя за которым метал банк слуга Калиостро, Маргадон. Свою игру он сопровождал приговорками и шутливыми замечаниями в адрес партнеров.

— Маргадон! — тихо сказал Калиостро. — Атанде!

— Слушаюсь! — откликнулся тот, после чего моментально выложил четыре туза и сгреб банк. — Все, братцы! Конец — всему делу молодец!

— Погодь! Погодь, любезнейший, — заволновались лакеи. — Откеда тузы? Тузы ушли!

— Тузы не уходят, — насмешливо произнес Маргадон. — Тузы удаляются.

Он швырнул колоду легким веером, и она, к общему изумлению, оказалась состоящей из одних тузов.

Калиостро усмехнулся и тихо дунул. Все свечи в лакейской в момент погасли.

Через мгновение Калиостро и Маргадон уже выбежали во двор к стоявшей карете. На козлах сидел Жакоб. Вид у него был достаточно аристократический: цилиндр, фрак, пенсне… В зубах он держал толстую сигару.

— Жакоб, гони! В гостиницу! Живо! — крикнул Калиостро, влезая вместе с Маргадоном в карету.

— Я вас понял, сэр! — невозмутимо произнес Жакоб. Сунул недокуренную сигару в карман, поправил пенсне и вдруг лихо, по-разбойничьи присвистнув, заорал: — Но!! Залетные!!!

Карета стремительно рванулась со двора, обдав пылью офицера и солдат, выбежавших из подъезда…

* * *

Карета неслась по сумеречным улицам Санкт-Петербурга.

Лицо Калиостро было спокойно, взгляд чуть отрешенный, задумчивый. Равнодушным движением он извлек из кармана горсть драгоценных перстней, протянул слуге.

Маргадон привычно ссыпал их, не считая, в деревянную шкатулку.

— Что у нас еще на сегодня? — спросил Калиостро. Маргадон достал записную книжечку, надел очки, стал зачитывать:

— «Визит к генералу Бибикову, беседа о магнетизме…» Калиостро поморщился: мол, пустое дело. Маргадон вычеркнул грифелем запись, продолжал:

— «Визит к камер-фрейлине Головиной с целью омоложения оной и превращения в девицу…»

Калиостро глянул на карманные часы:

— Не поспеваем!

Маргадон вычеркнул камер-фрейлину.

— У Волконских. «Варение золота из ртути…»

— Хватит! — вдруг резко сказал Калиостро. — Экий ты меркантильный, Маргадон… О душе бы подумал!

Маргадон полистал книжечку.

— Мария, — шепотом произнес он.

— Мария, — задумчиво повторил Калиостро. Его взгляд потеплел, он услышал звучание скрипок, нежное и печальное. — Мария…

Мария Гриневская, молодая, чрезвычайно красивая девушка в строгом платье, стояла в кабинете своего отца и со страхом наблюдала за сеансом лечения.

Ее отец, небогатый дворянин Иван Антонович Гриневский, лежал на диване. Возле него сидел Калиостро и делал странные манипуляции руками. Здесь же в кабинете находилась жена Гриневского и Маргадон.

Сеанс подходил к концу. Калиостро стиснул зубы, напрягся, последний раз провел рукой над бледным лбом больного, собрал «энергетическое облачко» и швырнул его в угол. В углу что-то отозвалось легкой вспышкой и исчезло. Жена Гриневского испуганно перекрестилась.

— На сегодня все! — устало сказал Калиостро и встал со стула. — Вам легче, сударь?

— Вроде бы так, — сказал Гриневский. — Отпустило!

Он попытался сесть, улыбнулся, радостно посмотрел на жену и дочь.

— Волшебник! Истинно волшебник! — всплеснула руками жена Гриневского. — Уж как мне вас благодарить?!

— Никак! — сухо прервал ее Калиостро. — Благодарите природу. Она лечит. Я лишь жалкий инструмент в ее руках… — Он посмотрел на больного. — Еще бы несколько сеансов, Иван Антонович, и ваш недуг навсегда бы отступил… Но… — Он сделал паузу. — Но, увы! Дела заставляют меня срочно покинуть Санкт-Петербург…

— Никак нельзя задержаться? — спросила жена Гриневского.

— Увы! Меня ждут Варшава и Париж… Калиостро нужен всюду.

Граф оглянулся на слугу, как бы в подтверждение своих слов, и Маргадон авторитетно кивнул.

— А как же папенька? — тихо спросила Мария и умоляюще посмотрела на Калиостро.

— Не знаю, — вздохнул тот. — Есть один план, но, боюсь, он будет неверно истолкован… Со мной может поехать кто-то из близких больного. Таким образом, я смогу осуществлять лечение опосредованно… Через родного человека.

Жена Гриневского испуганно глянула на мужа:

— Да кто ж у нас есть? Я да… Машенька…

— Ну уж нет! Как можно? — заволновался Гриневский. — Молодая девушка… Одна… В мужском обществе… Никогда!

— Я знал, что буду неверно понят, — сухо сказал Калиостро. — В благородство человеческое уже давно никто не верит! А жаль!

Он взял шляпу и решительно направился к дверям.

— Мария побежала за ним:

— Граф! Господин Калиостро… Подождите! Он не слушал ее, быстро шел коридором. Она догнала его у дверей.

— Подождите!.. Я согласна.

Калиостро обернулся, внимательно посмотрел девушке в глаза.

— А вдруг я лгу? — неожиданно сказал он. — Вдруг я влюблен в вас и мечтаю похитить? А? Что тогда?!

Мария отшатнулась.

— Полно шутить, — тихо сказала она. — Когда любят, тогда видно…

— Что видно?

— Не знаю… Это словами не прояснишь…

— И все-таки? Что? — Калиостро пристально смотрел в глаза девушке. — Что?

Взгляд Марии потеплел, она улыбнулась:

— Неужто ни разу и не чувствовали? Калиостро вздрогнул, потупил глаза…

Стоявший сзади Маргадон деловито достал книжечку, вынул грифель и что-то записал…

Где-то в глуши, в Смоленском уезде, среди холмистых полей, покрытых полосками хлебов и березовыми лесками, стояла старинная усадьба под названием Белый Ключ.

Центром усадьбы был большой каменный дом с колоннами, выходивший к реке и запущенному старому парку. На аллеях парка стояли выцветшие скамейки да несколько пожелтевших и основательно засиженных голубями скульптур в греческом стиле, что свидетельствовало о вкусах его прежних хозяев.

Теперь хозяевами имения были старенькая помещица Фе-досья Ивановна Федяшева и ее племянник Алексей Федяшев — молодой человек с печальными глазами. Печаль его происходила от мечтательности нрава и склонности к ипохондрии, распространенной среди молодых образованных людей того времени.

Дни свои он проводил в чтении книг и абстрактных рассуждениях. Вот и сейчас, сидя в гостиной с книгой, он вслух прочитал четверостишие:

— Каково сказано? — Алексей посмотрел на Федосью Ивановну, сидевшую напротив и с аппетитом уплетавшую лапшу.

— И то верно, — сказала тетушка. — Сходил бы на речку, искупался… Иль окуньков бы половил.

— Вы ничего не поняли, тетушка! — воскликнул Федяшев. — Река жизни утекает в Вечность. При чем тут «окуньки»?

— Думала, ухи хочешь, — сказала Федосья Ивановна. — Ну нет, так нет… И лапша хороша!

— Ох, тетушка! — вздохнул Федяшев. — Мы с вами вроде по-русски говорим, да на разных языках. Я вам про что толкую? Про СМЫСЛ БЫТИЯ! Для чего живет человек на земле? Скажите!

— Да как же так сразу? — смутилась Федосья Ивановна. — И потом — где живет?… Ежели у нас, в Смоленской губернии, это одно… А ежели в Тамбовской — другое…

— Нет! Сие невыносимо! — воскликнул Федяшев, встал и начал расхаживать по комнате.

— Жениться тебе пора! — вздохнула Федосья Ивановна. — Не век же в самом деле на меня, гриба старого, смотреть. Так ведь с тобой что-нибудь скверное сделается.

— Жениться? — Федяшев удивленно посмотрел на тетушку. — Зачем? Да и на ком прикажете?

— Да вот хоть у соседей Свиньиных — три дочери, все отменные… Сашенька, Машенька, Дашенька… Ну чем не хороши?

— Ах, тетушка. Для того ли я оставил свет, убежал из столицы, чтоб погрязнуть в болоте житейском?… Ну женюсь, и что будет? Стану целыми днями ходить в халате да играть в карты с гостями… — Федяшева даже передернуло. — А жена моя, особа, которая должна служить идеалом любви, будет, гремя ключами, бегать в амбар. А то и… совсем страшно… закажет при мне лапшу и начнет ее кушать?

— Зачем же она непременно лапшу станет кушать, Алексей? — чуть не подавилась тетушка. — Да хоть бы и лапшу… Ну, что тут плохого?

— Нет, миль пардон, Федосья Ивановна! Не об этом я грежу в часы уединения…

— Знаю, о ком ты грезишь! — сказала Федосья Ивановна и обиженно поджала губы. — Срам один! Перед людьми стыдно…

— Это вы… о ком? — настороженно спросил Федяшев.

— О ком! О БАБЕ КАМЕННОЙ, вот о ком!.. Тьфу! — тетушка даже сплюнула. — Уж вся дворня смеется!

— О Боже! — в отчаянии воскликнул Федяшев, и его лицо исказила гримаса страдания. — За мной шпионят? Какая низость… — он схватил шляпу и стремглав выбежал…

В деревенском пруду старый кузнец Степан вместе с дворовой девкой Фимкой ловили сетью карасей. Завидев молодого барина, оставили на время свое занятие, склонились в поклоне.

Федяшев, не обратив на них внимания, быстро прошел мимо.

— Опять с барином ипохондрия сделалась, — сказала Фим-ка, с сожалением глядя в сторону промчавшегося Федяшева.

— Пора, — сказал Степан. — Ипохондрия всегда на закате делается.

— Отчего же на закате, Степан Степанович?

— От глупых сомнений, — подумав, объяснил Степан. — Глядит человек на солнышко, и начинают его сомнения раздирать: взойдет оно завтра или не взойдет? Ты, Фимка, поди, о сем и не помышляла никогда.

— Когда тут! — кивнула Фимка. — Бегаешь целый день, мотаешься… потом только глаза закроешь — а уж и солнце взошло.

— Вот посему тебе ипохондрия и недоступна. Как говорили латиняне: «Квод лицет йови, нон лицет бови» — «Доступное Юпитеру недоступно быку».

Фимке очень понравилось изречение, и она восхищенно улыбнулась:

— И давно я спросить хотела вас, Степан Степанович… Откуда из вас латынь эта выскакивает? Сами-то вы вроде не из латинцев.

— От барина набрался, — вздохнул Степан. — Старый барин повелел всем мужикам латынь изучить и на ей с им изъясняться. Я, говорит, не желаю ваше невежество слушать… Я, говорит, желаю думать, что я сейчас в Древнем Риме… Вот так! Большой просветитель был! Порол нещадно! — «Аут ни-гель, аут Цезарь!» Во как!

— Красиво! — согласилась Фимка. — А как у их, у латинцев, к примеру, «любовь» обозначается?

— «Любовь», Фимка, у их слово «амор»! И глазами так зыркнуть… Ух-х! — Степан показал как надо зыркать глазами.

Федяшев, естественно, не слышал этого разговора. Он шел тенистой аллеей парка, где справа и слева белели старинные скульптуры, выполненные в греческом стиле. Мраморные лица с выпуклыми белыми глазами уставились на Алексея Алексеевича, усиливая приступ ипохондрии.

Федяшев дошел в самый конец аллеи, где в лучах заходящего солнца перед ним предстала скульптура молодой женщины в древнегреческой тунике.

Федяшев посмотрел на скульптуру нежным, влюбленным взглядом.

Женщина и вправду была необычайно хороша: изящная фигурка, маленькая головка с тонкими чертами лица, странный всплеск рук: левую женщина как бы предлагала для поцелуя, а правой приглашала куда-то вдаль, в неизвестное…

— Здравствуйте, сударыня! — тихо прошептал Федяшев и поклонился мраморной женщине. — И вновь тоска и серость обыденной жизни привела меня к вашим стопам!.. Впрочем, нет! Будь эта жизнь во сто раз веселей и разнообразней, все равно она была бы лишена смысла, ибо нет в ней вас… А в той незримой дали, где есть вы, нет меня!.. Вот в чем превратность судьбы! И никогда нам не воссоединиться, как несоединим жар моего сердца и холод вашего мрамора…

При сих словах Федяшев приподнялся на цыпочки и припал губами к левой руке скульптуры.

Сзади послышался шум и легкое покашливание.

Федяшев резко обернулся и увидел дворовую девку Фимку с тряпкой и ведром, полным мыльной воды.

— Ты что? Зачем? — ахнул Федяшев.

— Барыня велела помыть, — равнодушно сказала Фимка. — А то, говорит, еще заразу какую подцепите…

— Пошла вон! — закричал Федяшев.

В тот же вечер странная картина предстала перед всеми жителями усадьбы.

По главной дороге медленно и торжественно ехала подвода. Лошадь под уздцы вел кучер, рядом шагал Алексей Федяшев, в самой подводе, приветствуя селян кокетливым взмахом рук, стояла мраморная женщина в древнегреческой тунике…

Эта процессия прошествовала двором, подъехала к подъезду главного дома.

Стоявшие у подъезда Степан и Фимка многозначительно переглянулись, а Степан оценил увиденное латинским изречением:

— Центрум квиа импосибиле ест! («Это достоверно, уже хотя бы потому, что невозможно»).

— Степан! — крикнул Федяшев. — Помоги!

Степан подошел к подводе, кучер взвалил статую ему на спину, и Степан понес ее к подъезду, сгибаясь под тяжестью. Наблюдавшие селяне одобрительно загудели, оценивая главным образом физическую силу Степана:

— Здоровый чертяка!

Степан с трудом поднялся по ступенькам, но тут дверь дома распахнулась, и перед собравшимися появилась разгневанная Федосья Ивановна.

— Куда? Назад! — закричала она на Степана, и тот послушно соскочил со ступенек, едва не уронив каменную барышню.

— Что ж вы меня срамите, сударь? — продолжала Федосья Ивановна, уже обращаясь к племяннику. — Зачем ЭТО домой? Что ж у нас здесь, кладбище, прости Господи?!

— Ma тант! — строго сказал Федяшев, сбиваясь частично на французский язык и тем самым пытаясь сделать непонятной ссору для наблюдавших простолюдинов. — Не будем устраивать эль скандаль при посторонних. Я хочу, чтоб это произведение искусства стояло у меня в кабинете… — И добавил, обращаясь к Степану: — Неси!

Степан стал подниматься по ступенькам.

— Стой! — крикнула тетушка и оттолкнула Степана. — Да как же это можно! Постороннее изваяние — и в дом? Откуда нам знать, с кого ее лепили? Может, эта девица была такого поведения, что и не дай Бог… ее ж при деде вашем ставили, дед был отменный развратник. Старики помнят…

Несколько стариков, стоявших среди дворни, авторитетно закивали и захихикали.

— На Прасковью Тулупову похожая, — сказал один дед. — Была тут одна… куртизаночка…

— И вовсе не Прасковья! — сказал другой старик. — Это Жазель, француженка… Я ее признал… По ноге! Ну-ка, Степан, подтащи поближе…

Степан, кряхтя, поднес статую к деду, тот заглянул в каменное лицо.

— Она! — авторитетно сказал дед. — А может, и не она… Та была брунетка, а это вся белая…

— Замолчите все! — крикнул взволнованный Федяшев. — Не смейте оскорблять своими домыслами сие небесное создание! Она такова, какой ее вижу я! И вам того увидеть не дано! Отдай, Степан!

Федяшев схватил статую и попытался поднять на вытянутых руках, но, не удержав, рухнул на ступеньки, придавленный ее тяжестью…

Очнулся Федяшев на диване, в своем кабинете. Голова его была забинтована. Рядом хлопотала Федосья Ивановна, ставя на столик микстуры и липовый чай.

— Ну как, милый, отходишь?

Федяшев застонал и попытался приподняться:

— Где она? Где?!!

— Да вот же… Господи! Что с ней станется…

Только тут Федяшев увидел, что его обожаемая статуя уже находится в кабинете, в углу. Правда, местами она потрескалась, а правая рука и вовсе отвалилась.

Возле статуи возились Степан и Фимка, прилаживая отлетевшую руку…

— На штырь надо посадить! — сказал Степан. — Глиной замазать. А потом — алебастром… «Ре бена геста» — «Делать так делать»!

— Уйдите! — взмолился Федяшев. — Не мучайте меня! Дворовые смутились.

— Да мы чего, барин… Мы как лучше…

Степан и Фимка робко двинулись к выходу.

— Руку-то оставьте, ироды! — крикнула тетушка. Степан испуганно положил мраморную руку на столик:

— Прощенья просим! Тут гончара надо. Он враз новую слепит.

— И вы, тетушка, ступайте! — попросил Федяшев. — Оставьте нас одних.

— Кого «нас»? — Тетушка перекрестилась. — Совсем ты головой ушибся, Алексис… Скорей бы доктор ехал.

К вечеру из города приехал доктор. Толстенький господин в засалившемся парике и круглых очках. Он был слегка навеселе.

Осмотрел больного, как умел, проверил рефлексы.

— Ну что же-с! — сказал он. — Ребра, слава Господи, повреждений не имеют-с, а голова — предмет темный и исследованию не подлежит. Завязать да лежать!

— Мудро! — закивала Федосья Ивановна, накрывая маленький столик и ставя на нем графинчик. — Отужинать просим чем Бог послал.

— Отужинать можно, — согласился доктор. — Если доктор сыт, так и больному легче… — Он пропустил рюмку и с аппетитом разгрыз зеленки огурец…

Федяшев прикрыл глаза и печально вздохнул.

— Ипохондрией мается, — пояснила тетушка.

— Вижу! — сказал доктор и снова налил рюмку. — Ипохондрия есть жестокое любострастие, которое содержит дух в непрерывном печальном положении… Тут медицина знает разные средства… Вот, к примеру, это… — Он поднял наполненную рюмку.

— Не принимает! — вздохнула тетушка.

— Стало быть, запустили болезнь, — покачал головой доктор и выпил. — Еще есть другой способ: закаливание души путем опускания тела в прорубь…

— Мудро! — одобрила тетушка. — Но только ведь лето сейчас стоит, где ж прорубь взять?

— То-то и оно, — вздохнул доктор. — Тогда остается третий способ — беседа. Слово лечит, разговор мысль отгоняет. Хотите беседовать, сударь? — Доктор насытился и закурил трубку.

— О чем? — усмехнулся Федяшев.

— О чем прикажете… О войне с турками… О превратностях климата… Или, к примеру, о… графе Калиостро.

— О ком?! — Федяшев даже присел на диване.

— Калиостро! — равнодушно сказал доктор. — Известный чародей и магистр тайных сил. Говорят, в Петербурге наделал много шуму… Камни драгоценные растил, будущность предсказывал… А вот еще, говорят, фрейлине Головиной из медальона вывел образ ее покойного мужа, да так, что она его осязала и теперь вроде как на сносях…

— Материализация! — воскликнул Федяшев и, вскочив, нервно стал расхаживать по кабинету. — Это называется «материализация чувственных идей». Я читал об этих таинствах… О Боже!

— Да что ж ты так разволновался, друг мой?! — забеспокоилась тетушка. — Тебе нельзя вставать!

— Тетушка, дорогая! — радостно закричал Федяшев. — Ведь я думал о нем, о Калиостро. Собирался писать в Париж… А он тут, в России…

— Мало сказать, в России, — заметил изрядно захмелевший доктор. — Он в тридцати верстах отсюда. Карета сломалась, а кузнец в бегах. Вот граф и сидит в гостинице, клопов кормит…

— Клопов?! — закричал Федяшев. — Великий человек! Магистр!.. И клопов?!

— Та они ж, сударь, разве разбирают, кто магистр, кто нет, — усмехнулся доктор. — Однако куда вы?

Федяшев не ответил. Стремглав он сбежал по лестнице, выскочил во двор и закричал:

— Степан! Коня!

Изумленная тетушка из окна увидела, как Федяшев верхом проскакал по дороге и скрылся в пелене начавшегося дождя.

— Ну, доктор, вы — волшебник! — ахнула тетушка. — Слово, и ушла ипохондрия…

— Она не ушла. Она где-то здесь еще витает… — вздохнул доктор и снова налил. — Она заразная, стерва… хуже чумы! Он оперся подбородком о кулак и вдруг тоскливо запел:

закончил куплет романса Маргадон. Он сидел в гостиничном номере, наигрывая на гитаре.

Напротив сидел Жакоб с отрешенным видом, изредка доставая табачок из табакерки и втягивая его поочередно то левой, то правой ноздрей.

Из-за двери, выходящей в соседнюю комнату, доносились приглушенные голоса — мужской и женский.

— Тоска! — вздохнул Маргадон, отшвырнув гитару. — Жуткий город. Девок нет, в карты никто не играет. В трактире украл серебряную ложечку, никто даже и не заметил. Посчитали, что ее и не было!

— Чем же вы недовольны, сэр? — спросил Жакоб.

— Я оскорблен, — гордо сказал Маргадон. — Я не могу обманывать людей, которые не способны оценить мое искусство. А здесь люди доверчивы как дети. Варварская страна! Меня тянет на родину, Жакоб.

— А где ваша родина, сэр?

— Не знаю… Говорят, я родился на корабле. А куда он плыл и откуда, никто не помнит… А где вы родились, Жакоб?

— Я вообще еще не родился, сэр! — печально сказал Жакоб. — Мне предстоит цепь рождений, в результате чего я явлюсь миру принцем Уэльским… Но это будет не скоро. Через пару сотен лет… Так мне предрек мистер Калиостро. Поэтому нынешнее существование для меня не имеет значения.

— А для меня имеет! Потому что в будущем я стану котом.

— Кем?

— Котом… И даже не сиамским, а обыкновенным… беспородным. Так что меня ждут грязные помойки и благосклонность бродячих кошек.

— Небогатая перспектива, сэр! — сочувственно вздохнул Жакоб.

— Да уж… Поэтому в этой жизни мне дорог каждый час… И я не понимаю, чего мы здесь сидим, в этом убогом городишке?!

— Мы ждем Лоренцу, сэр.

— Плевать ему на Лоренцу! И плевать ему на нас! — зло зашипел Маргадон, действительно приобретая кошачьи черты. — Ему важно охмурить эту русскую мадемуазель!! Старый развратник хочет чистой любви…

— Что ж здесь плохого, сэр?

— Тигр не должен быть вегетарианцем! — воскликнул Маргадон. — Мошенник не должен быть добродетельным. Знаете ли, Жакоб, однажды я нашел на улице кошелек с сотней золотых. Так я чуть с ума не сошел, пока не разыскал хозяина и не вернул ему деньги…

— Зачем?

— Чтобы потом украсть! Мне не нужны благодеяния. Деньги надо зарабатывать честным трудом!

В соседней комнате Калиостро расхаживал перед сидевшей в кресле Марией. Лицо Марии было испуганно. Калиостро протянул к ней руку, Мария сжалась, напряглась…

— Мне трудно, сударыня, — строго сказал Калиостро и отдернул руку. Затем он подошел к белоснежной розе, стоявшей в вазочке и коснулся ее рукой.

Белоснежная роза стала наливаться красным цветом. Мария задрожала от страха.

— Мне трудно, сударыня! — устало повторил Калиостро. — Разве вы не хотите помочь страждущему?

— Я думаю о папеньке… Думаю, — испуганно заверила Мария.

— Это я должен думать о вашем папеньке. А вы думайте обо мне! — резко произнес Калиостро — И, по возможности, без неприязни…

— Ах, что вы говорите! — залепетала Мария. — Какая неприязнь? Я вам так благодарна за старания. Да я… Ей-богу…

— Природу не обманешь! — усмехнулся Калиостро. — От ваших мыслей она увядает. — Он тронул розу рукой. Цветок сжался, его лепестки осыпались. — Если так пойдет дальше, мы погубим здесь всю оранжерею, — улыбнулся Калиостро. — Неужели я вам настолько противен?

— Да что вы, господин Калиостро, — снова попыталась оправдаться Мария.

— Джузеппе! — перебил ее Калиостро. Я же просил вас называть меня по имени — Джузеппе. Или совсем попросту: Джузи. Так меня звала матушка… и гладила по голове… Вот так, — он взял руку Марии и провел по своим волосам.

На лице Марии мелькнул неподдельный страх, она отдернула руку.

— Ваше сиятельство… — почти плача сказала она, — я и так в вашей власти… ни людей не побоялась, ни молвы. Живу с вами в одной гостинице. Зачем же вы мучаете меня? Мне теперь ни смерть не страшна, ни что другое.

Калиостро устремил на нее полный страсти, пронзительный взгляд.

Она молча кивнула несколько раз, покорно поднялась, потупив глаза, и расстегнула пуговицу на платье. Его рука остановила ее движение.

— Я не тиран, сударыня, — произнес он над ее ухом. — Мне нужны чувства, а не покорность.

— Так сердцу не прикажешь, — вздохнула Мария. — Так… народ говорит.

— Глупость он говорит, ваш народ, — усмехнулся Калиостро. — Сердце такой же орган, как и иные… И подвластен приказу свыше, — он постучал по своему лбу, потом взял руку Марии и прижал ее к груди.

Мария услышала, как забилось его сердце.

— Вот оно забилось часто-часто… А вот реже… — оглушительный ритм бьющегося сердца неожиданно замедлился.

Калиостро попятился, прижался к стене затылком, побледнел, испарина выступила на его лбу:

— А вот… и совсем остановилось… Ощущаете?

Наступила мертвая тишина.

Мария испуганно молчала

— Прикажете ему замереть навсегда? Или пустить? — спросил Калиостро.

— Христос с вами! — воскликнула Мария. — Пустите!

— Пускаю! — торжественно объявил Калиостро, и снова раздались громкие удары его сердца. Он медленно двинулся к Марии. — Как видите, человек хозяин всему, что в нем заключено.

— Мне так не суметь, — попыталась улыбнуться Мария.

— Сумеете, — властно произнес Калиостро, заглянул в ее глаза. — Вы чисты и доверчивы, сударыня. Ваше сердце еще не огрубело.

— Да, — кивнула Мария. — Но я не люблю вас, ваше сиятельство. Неужели вы этого не видите?

— Разумеется, вижу, — улыбнулся Калиостро. — Но мы в начале опыта… Золото из ртути возникает на десятый день, любовь из неприязни — на пятнадцатый… Мы с вами две недели в пути. Наступает критический момент!

Он сделал шаг в сторону и с силой ударил ногой по двери. Маргадон, глядевший в замочную скважину, со страшным воплем отлетел от двери и схватился за лоб.

Калиостро заглянул в комнату к слугам и тихо сказал:

— Бездельники…

Жакоб и Маргадон испуганно и проворно схватили музыкальные инструменты: Жакоб — гитару, Маргадон — мандолину. Зазвучала трогательная неаполитанская мелодия:

Это был стихийный набор итальянских слов, но Жакоб и Маргадон пели их с такой страстностью и отчаянием, что Мария невольно заслушалась…

— Что означает сия песня? — прошептала она. Жакоб стал объяснять деловито и подробно.

— В этой народной песне поется о бедном рыбаке и влюбленной девушке. Каждое утро рыбак уходил в море, а бедная девушка ждала его на берегу. Но однажды в море разыгрался страшный шторм, и утлая лодка рыбака не вернулась в Неаполь…

На глазах Марии выступили слезы. Жакоб продолжал:

— Всю ночь простояла бедная девушка на берегу, а когда утром набежавшая волна вынесла на песок обломки лодки, — голос его дрогнул, — бедная девушка скинула с себя последнюю одежду и шагнула в бушующую стихию.

Музыка достигла кульминации.

Руки Калиостро потянулись к Марии.

Ее губы приблизились к его губам.

— И море расступилось перед нею, — воскликнул Маргадон. — И яркий свет озарил бездну… И бедная девушка узрела бедного юношу.

Мария пошатнулась, закрыла глаза, Калиостро подхватил ее на руки и быстро понес через анфиладу комнат.

Двери распахивались перед ним, и только одна последняя дверь осталась закрытой, и когда Калиостро сильным ударом ноги распахнул ее, то замер на месте, потому что перед ним стоял промокший до нитки человек с виноватой улыбкой — Алексей Федяшев.

— Извините, сударь, здесь проживает господин Калиостро?

— Маргадон! — что есть силы закричал Калиостро. — Почему открыта дверь? Кто открыл дверь?

— Эскюз ми, магистр, — испуганно пробормотал Маргадон. — Варварская страна. Ключи дают, а замков нет.

— Ах, — совсем смутился Федяшев, — я, кажется, не вовремя.

Мария опустилась на ноги, с удивлением глядя на Федяшева, потом отступила.

— Не вовремя, — развел руками Федяшев.

— Вы, сударь, не вовремя появились на свет, — заметил Калиостро. — А теперь уж что поделаешь… Входите.

Мария попятилась, тихо проскользнула в соседнюю комнату, повалилась в постель, лицом в подушку.

— Ну, слушаю вас! — недовольно произнес Калиостро, садясь в кресло. — Только покороче!

— Благодарю! Сердечно благодарю, граф. Прежде всего разрешите представиться: местный помещик, дворянин, Федяшев Алексей Алексеевич…

— Я же просил: короче! — поморщился Калиостро.

— Да как уж короче-то? — замялся Федяшев. — Тогда просто Алексис… или Алеша… Тетушка зовет меня Алексисом, а покойная матушка звала Алешей…

— Дальше!

— Дальше что ж… узнав, что вы, граф, в России, да еще рядом, бросился к вам… Дабы иметь счастье лицезреть, а также пригласить погостить в свое имение.

— Это вам зачем?

— Для вашего удовольствия. Здесь, в гостинице, я вижу, вы терпите неудобства, а у меня и комнаты просторные, и кузнец есть, отменный мастер. Мигом карету починит!

— И все? — Калиостро внимательно посмотрел на Федяшева.

— Все! — сказал тот и опустил глаза…

— Вы не умеете лгать, молодой человек, — презрительно сказал Калиостро. — А я достаточно пожил, чтоб не верить в благотворительность… Все люди разделяются на тех, которым что-то нужно от меня, и на остальных, от которых что-то нужно мне. Вы ко второму разделу не принадлежите. Следовательно… Выкладывайте, что вам угодно?

— Ах, граф, от вас ничего не утаить! — смутился Федяшев. — Я пришел вас просить о чуде. Дело в том, что я влюблен! Влюблен страстно и безнадежно…

…При этих словах в соседней комнате Мария замерла и прислушалась к словам, доносящимся из-за двери.

— Я влюблен! — повторил Федяшев.

— Ну а я-то при чем? — усмехнулся Калиостро.

— Дело в том, что предмет моей любви существует только в моем воображении, — с пафосом произнес Федяшев. — Его телесные контуры намечены в скульптурном изваянии, выполненном когда-то неизвестным художником… Но это мрамор. Холодный мрамор, магистр! И если б вы взялись свершить чудо…

— Я не занимаюсь чудесами, — резко сказал Калиостро, — я действую только в границах физических сил природы… Я — материалист…

— Да-да, конечно! — поспешно согласился Федяшев. — Я и имею в виду «материализацию чувственных идей», которой, по слухам, вы владеете в совершенстве…

— Ну, предположим…

— Воссоздайте мою мечту, ваше сиятельство! — тихо произнес Федяшев, и на его глазах выступили слезы. — Без нее я не вижу смысла своего существования! Вдохните жизнь в нее, как некогда греческие боги вдохнули жизнь в каменную Галатею…

— Ну, то в Греции, — усмехнулся Калиостро, — здесь у вас и климат другой, и Галатеи крепче сколочены. Таких изнутри трудно прошибить! Верно, Маргадон?

Стоявший в дверях Маргадон, уловив непристойный смысл шутки, захохотал.

Мария, взволнованно слушавшая этот разговор в соседней комнате, недовольно поморщилась.

— Она прекрасна! — тихо сказал Федяшев. — Если б вы ее увидели…

— И не собираюсь! — строго сказал Калиостро. — Материализация чувственных идей, сударь, есть труднейшая и опаснейшая задача научной магии! Она требует огромных энергетических затрат.

— Все, что у меня есть! — воскликнул Федяшев. — Имение, дом…

— Ах, сударь, о чем вы! — отмахнулся Калиостро. — Богатство давно меня не интересует.

— Тогда возьмите… саму жизнь мою! — крикнул Федяшев. — Может, она сгодится для каких опытов… — он выхватил шпагу. — Прикажите только!

В этот момент распахнулась дверь, и в комнате вновь появилась Мария. Она с ненавистью посмотрела на Калиостро.

— Зачем вы мучаете юношу? — тихо спросила она. — Скажите честно, что не можете свершить подобные чудеса… Он ведь и вправду влюблен… Вы же видите!

— Чужие страдания вам заметны, мои — нет! — грустно сказал Калиостро и прикрыл глаза, словно раздумывая о чем-то. Потом решительно поднялся.

— Я попробую материализовать ваш идеал, сударь! — обратился он к Федяшеву. — Получится это или нет, не знаю… Сие будет зависеть не от нас с вами, а от женщины… — и он с насмешкой посмотрел на Марию.

По извилистой дороге, поднимая пыль, двигался странный кортеж. Впереди скакали три всадника: Федяшев, Мария и Калиостро. За ними катилась легкая бричка, которой управлял Маргадон. К бричке с помощью толстой веревки была привязана поломанная карета, ехавшая на одном колесе.

Несмотря на это, восседавший на козлах Жакоб был, как всегда, невозмутим, хотя его изрядно и потряхивало на ухабах и поворотах.

Замыкала процессию невесть откуда взявшаяся телега с разряженными музыкантами, которые игрой, пением и странными телодвижениями придавали некую театральность происходящему… Кортеж въехал в усадьбу Белый Ключ.

Немногочисленная дворня высыпала к подъезду.

— Тетушка, встречайте гостей! — крикнул Федяшев и спрыгнул с коня.

Федосья Ивановна уже спускалась по ступенькам. Следом за ней шла дворовая девка Фимка, держа на подносе хлеб-соль.

— Силь ву пле, дорогие, силь ву пле, — бормотала Федосья Ивановна. — Же ву тру… А, черт, все слова-то со страху повыскакивали. Или они по-нашему понимают, Алексис?

— Они понимают! — сдержанно ответил Калиостро и, указывая на дары, сказал слуге: — Прими, Маргадон!

Маргадон деловито взял у Фимки хлеб, ссыпал соль к себе в карман, потом, оценив взглядом солонку, кинул ее туда же…

Дворня обрадованно зашумела:

— Понравилось, видать… Молодец!

Маргадон презрительно оглядел собравшихся и направился в дом вслед за хозяином и Федосьей Ивановной.

Слуги начали вытаскивать из кареты огромные чемоданы. Федяшев, заметив в толпе Степана, поманил его пальцем.

— Степан, у гостя карета сломалась…

— Вижу, барин. Ось полетела, да спицы менять надо.

— Починить сможешь?

— За день сделаю.

— А за два?

Степан глянул на барина, перевел взгляд на карету:

— Можно и за два.

— А за пять?.

Степан задумчиво почесал в затылке:

— Трудновато, барин. Но ежели постараться, можно и за пять…

— А за десять дней? Степан аж крякнул:

— Ну, барин, тут тогда самому не справиться. Помощник нужен. Хомо сапиенс!

— Бери помощников! — приказал Федяшев и, многозначительно подмигнув, поднялся по ступенькам в дом.

Степан начал осматривать карету. К нему подошла Фимка:

— Чудные господа какие-то!

— А как же, — заметил Степан. — «Ален ноби, ностра плюс алис» — «Чужое нам, а наше чужое иным»…

— Долго гостить-то собираются, не слыхал?

— Долго, — сказал Степан и потянул дверь кареты. Та не поддавалась. — Однако крепко сделана, — вздохнул Степан. — И не отдерешь!

В тот же вечер в доме был в честь гостей дан торжественный обед.

Длинный стол ломился от обильной еды, слуги, и в первую очередь Фимка, носились взад-вперед с подносами… В центре стола, одетый в яркую восточную одежду, восседал Калиостро. Справа от него с отрешенным видом сидела Мария. Напротив — Федяшев, тетушка, доктор и специально приехавший поглазеть на знаменитого гостя сосед-помещик Свиньин с дочерьми.

— Благодарю за угощение, — вежливо сказал Калиостро, закончив трапезу и откинувшись в кресле. — Было вкусно.

— Да вы и не ели ничего, ваше сиятельство, — заохала Федосья Ивановна.

— Кто ест мало, живет долго, — сказал Калиостро. — Ибо ножом и вилкой роем мы могилу себе. Посему переведем трапезу в беседу. По глазам собравшихся читаю я многочисленные вопросы относительно себя. Готов ответить! Неутоленное любопытство страшнее голода.

— Ах, граф, как вы добры! — воскликнул Федяшев. — Мы так много наслышаны о вас. Но что правда, что нет, уяснить не дано.

— Да-да, — согласился Калиостро. — Обо мне придумано столько небылиц, что я устаю их опровергать. Между тем биография моя проста и обычна для людей, носящих звание магистра… Начнем с самого детства. Родился я в Месопотамии, недалеко от слияния рек Тигр и Евфрат, две тысячи сто двадцать пять лет тому назад… — Калиостро оглядел собравшихся, как бы давая им возможность осознать услышанное. — Вас, вероятно, изумляет столь древняя дата моего рождения?

— Нет, не изумляет, — невозмутимо сказал доктор. — У нас писарь в уезде был, в пачпортах, где год рождения, одну цифирку только обозначал. Чернила, шельмец, вишь, экономил. Потом дело прояснилось, его в острог, а пачпорта переделывать уж не стали. Документ все-таки. — Он повернулся к Федосье Ивановне, как бы ища поддержки. — Ефимцев, купец, третьего года рождения записан, Куликов — второго…

— Да много их тут — долгожителей, — подтвердила Федосья Ивановна.

Теперь все повернулись к Калиостро. Калиостро достал трубку, начал медленно набивать ее табаком.

— Аналогия неуместна, — строго произнес он. — Я не по пачпорту, как вы изволили выразиться, а по самой жизни урожден две тысячи лет назад… В тот год и в тот час произошло извержение вулкана Везувий. Очевидно, вследствие этого знаменательного совпадения часть энергии вулкана передалась мне…

Калиостро сунул трубку в рот, огляделся, как бы ища огня. Федяшев потянулся к подсвечнику, но Калиостро остановил его.

— Благодарю! Не требуется! — Он коснулся мизинцем трубки и потянул воздух. Из-под мизинца, к изумлению гостей, вспыхнул огонек и пошел дым.

Калиостро с блаженным выражением затянулся и опустил кончик мизинца в бокал с водой. Мизинец зашипел, как раскаленный паяльник, обильно образуя пар. После этого Калиостро посмотрел на доктора, который хранил невозмутимое спокойствие.

— Надеюсь, сударь, в вашем уезде подобного не случалось? — спросил Калиостро.

— От пальца не прикуривают, врать не буду! — сказал доктор. — А искры из глаз летят… Вот хоть у господина За-госина о прошлом годе мужик с воза свалился да лбом об оглоблю. Ну, я вам доложу, был фейерверк…

— Все сено сжег, — подтвердил Свиньин. — Да какое сено! Чистый клевер…

Мария хмыкнула и с трудом сдержала смех. Это заметил Калиостро.

— Ах, Господи, да что ж вы такое говорите?! — взорвался Федяшев. — Какое непонимание! Наш гость повествует о совсем иных явлениях!

— Успокойтесь, друг мой! — строго сказал Калиостро. — Я чувствую, здесь собрались люди скептического нрава… Мне ничего бы не стоило поразить их воображение рассказами о таинствах материи, о переходах живой энергии в неживую, о парадоксах магнетизма… — Он покосился на доктора и усмехнулся. — Но, боюсь, все это будет несколько сложно для вашего, сударь, поверженного алкоголем ума. Посему лучше вернемся к трапезе. Видите эту вилку?

— Ну? — сказал доктор.

— Хотите, я ее съем?

— Сделайте такое одолжение! — сказал доктор. Федосья Ивановна всплеснула руками:

— Да что вы, граф? Помилуй Бог! Да это вы меня как хозяйку позорите… Сейчас десерт! Фимка! Ну что стоишь, дура! Неси шоколад!

— Не беспокойтесь, сударыня! — сказал Калиостро. — Я же объяснял про взаимный переход энергии… И с этой стороны у шоколада не больше достоинств, чем у сего железного предмета.

После этих слов Калиостро постучал вилкой по звонкому бокалу, потом эффектным движением сунул вилку в рот, с аппетитом прожевал ее и благополучно проглотил… После чего взглянул на доктора.

Доктор, подумав, ободрил Калиостро взглядом. Кивнул:

— Да! — сказал он. — Это от души… Это достойно восхищения. Ложки у меня пациенты глотали много раз, не скрою, но вот так, чтобы за обедом… на десерт… и острый предмет… замечательно! За это вам искренняя сердечная благодарность. Ежели, конечно, еще кроме железных предметов и фарфор можете употребить… — Он взялся за большую тарелку и оглядел ее со всех сторон. — Тогда просто нет слов!

Все обернулись в сторону Калиостро.

— Мда… Однако это становится утомительным, — вздохнул Калиостро и встал из-за стола. — Благодарю, сударь. Я уже сыт, пора и делом заняться. Ну, где там ваш идеал, господин Федяшев? Показывайте…

Освещая дорогу канделябром с горящими свечами, Федяшев повел Калиостро наверх, в свой кабинет. Следом шли Мария, Федосья Ивановна и Маргадон.

Статуя стояла в самом углу на небольшой подставке. Отломанная рука была прибинтована к плечу.

Калиостро оглядел статую и удовлетворенно покачал головой:

— Прекрасное создание! Браво сударь! Мне нравится ваш вкус!

— Славная фемина! — поддакнул Маргадон и прищелкнул языком.

— Узнаешь. Маргадон?

— Натюрлих! — ответил Маргадон почему-то по-немецки. — Только плечи пошире… И бедра…

Калиостро гневно глянул на Маргадона и что-то резко сказал ему по-итальянски. Тот пристыжено смолк.

— Нельзя говорить со слугой о возвышенном, — иронично заметил Калиостро. — Ум невежды — в молчании! Однако сейчас он сказал правду. Мы действительно встречали эту прекрасную даму…

— Как? — ахнул Федяшев. — Вы ее видели?

— И не раз! — спокойно сказал Калиостро. — Я же вам объяснял, сколь долга была моя жизнь. Неудивительно, что судьба позволяла мне лицезреть и этот образ. Когда-то давно ее звали Елена… Елена Прекрасная…

— Елена! — шепотом повторил Федяшев.

— Позже ее звали Беатриче…

— Беатриче… — повторил Федяшев.

— Прасковья ее звали, — вмешалась тетушка. — Лепили ее с Прасковьи Тулуповой! У деда Лешиного была тут одна… извиняюсь…

— Неважно, с кого ее «лепили», — с улыбкой ответил Калиостро. — Истинный художник копирует не натуру, но лишь свое воображение. Думаю, вы это понимаете, друг мой, — добавил он, обращаясь к Алексею, — и не ждете от меня портретного сходства?!

— В общем-то… конечно, — растерянно пробормотал Федяшев. — Но с другой стороны… я думал — будет похожа.

— Материализация идей есть материализация идей! — строго заметил Калиостро. — Она зримо воплощает фантазию. С первоосновой же сохраняет лишь общие контуры. Тем более что и сама модель у вас… в скверном состоянии. — Он внимательно оглядел статую. — Вы роняли ее, что ли?

— Говорила, не надо трогать… Говорила, — запричитала Федосья Ивановна.

— Она стояла в парке… — начал пояснять Федяшев. — Я подумал: там дождь, голуби…

— Ах как неосмотрительно! — покачал головой Калиостро. — Идеал нельзя отрывать от почвы! Нарушаются магнетические связи! Извольте водрузить на место! И немедленно! Теперь уж даже и не знаю, как она будет выглядеть, ваша Лаура…

— Лаура? — воскликнул Федяшев. — Не Лаура ли это, воспетая великим Петраркой?

— Когда-то она была ею, — спокойно ответил Калиостро. — Я же говорю: она являлась миру под разными именами: Лаура, Джульетта… Даже и не ведаю, какое имя она выберет в нашем веке? Может быть, Мария? Вы не возражаете, сударыня? — Он повернулся к Марии и в упор посмотрел ей в глаза.

Мария вздрогнула, но выдержала взгляд и ответила:

— Отчего же! Это честь для меня. Не я сама, то хоть имя мое послужит чьей-то любви.

— А вы, сударь? — Калиостро вонзил свой взгляд в Федяшева.

— О! Это прелестное имя! — Федяшев нежно посмотрел на Марию. — Да я и внешний облик вашей спутницы воспринял бы с радостью…

Наступила пауза. Маргадон от неожиданности икнул и с недоумением посмотрел на магистра.

Калиостро побледнел, закрыл глаза. Его лицо исказила гримаса, словно он ощутил физическую боль. Однако он взял себя в руки и через секунду улыбнулся.

— Должен вас огорчить, друзья! Сейчас мне было видение… — Он еще раз оглядел статую. — Галатею будут звать ЛОРЕНЦИЕЙ!

После обеда хозяева и гости разбрелись по своим комнатам на полуденный отдых.

Маргадон и Жакоб от нечего делать опробовали столы в биллиардной.

— И здесь тоска! — сказал Маргадон, забивая очередной шар. — Кормят до отвала. Двери не запирают. У ключницы попросил три рубля — дала и не спросила, когда отдам. Честное слово, Жакоб, они меня доконают!!

— Погрузитесь в себя, сэр! — посоветовал Жакоб. — В тайники своей души…

— Там холодно и страшно, — отмахнулся Маргадон. — Лучше уж заботиться о теле.

Он увидел, что мимо окон идет розовощекая Фимка, и отложил кий.

— Селянка! — крикнул он. — Подь сюда… Фимка покорно подошла:

— Чего изволите?!

— Хочешь большой, но чистой любви? — бесцеремонно сказал Маргадон.

— Как не хотеть! — ответила Фимка.

— Однако! — ухмыльнулся Маргадон. — Мне нравится твоя простота. Придешь сегодня в полночь на сеновал?

— Придем-с… — сказала Фимка. — Только уж и вы приходите. А то вон тот сударь тоже позвал, а опосля испугался…

Маргадон удивленно уставился на Жакоба.

— Она с кузнецом придет! — спокойно объяснил Жакоб.

— С каким кузнецом?

— Дядя мой… Степан. Он мне заместо отца.

— Какой кузнец? Зачем кузнец? — изумился Маргадон. — Я не лошадь!

— Благословлять, — простодушно сказала Фимка. — Вы ж изволите предложение делать или как?

Маргадон секунду обалдело смотрел на нее, потом его ус нервно задергался:

— Ступай, селянка! Видишь, играем. Не мешай!

Из окна своего кабинета Федяшев увидел, как из дома вышла Мария. Он поспешно завязал галстук, надел новый сюртук и спустился вниз.

Мария сидела в беседке возле пруда и печально смотрела на водную гладь…

Сзади послышался шорох. Она испуганно оглянулась, увидела Калиостро.

— Извините, что прервал ваше уединение, — сказал Калиостро. — Мне сейчас было послание от вашего папеньки.

— Как? — ахнула Мария. — Где же оно? — И нетерпеливо протянула руку.

— Мысленное послание, — улыбнулся Калиостро. — Он явился ко мне во сне… Выглядел хорошо. Пульс ровный… Дыхание размеренное… Румянец.

Мария подозрительно посмотрела на Калиостро:

— Граф, коли так — я счастлива! — Но если вы обманываете меня, это грех. И небо покарает вас!

— Если б я был обманщиком, — спокойно возразил Калиостро, — у неба было достаточно времени для возмездия. Но если я уже две недели безвинно терплю вашу подозрительность и неприязнь, не кажется ли вам, сударыня, что это жестоко? Как мне доказать свои чувства? Застрелиться? Так пуля меня не берет… Утопиться? — Он глянул на пруд и с ужасом увидел, что к ним направляется лодочка. На веслах сидел Федяшев, рядом с ним лежала огромная охапка ромашек… — Или утопить этого надоедливого субъекта?! — зло закончил Калиостро.

— За что вы на него сердитесь? — с улыбкой спросила Мария. — Он наивный, но трогательный.

— Я плохо понимаю происхождение отдельных русских слов, — сухо сказал Калиостро. — «Трогательный» от глагола «трогать»? Я этого не люблю… — Он круто повернулся и пошел из беседки. На ступеньках остановился. — Думайте больше о папеньке, Мария! Пусть и дальше приходит ко мне живым и здоровым…

— Прошу простить за дерзость! — сказал Федяшев, протягивая цветы Марии.

— В чем же дерзость?

— Я насчет того, что помыслил придать идеалу черты ваши и публично о сем сказал…

— Теперь, стало быть, передумали?

— Ах, что вы! — вспыхнул Федяшев. — Был бы счастлив… Но мне казалось, я нарушил куртуазность поведения. Да и граф обиделся!

— Так вы цветы ему принесли?

— Почему? Что вы, Мария Ивановна… Ах, совсем я запутался! — Федяшев смутился, цветы посыпались из его рук.

— Странный вы, Алексей Алексеевич, — улыбнулась Мария. Так сложно изъясняетесь. И вроде живете на природе, среди простых нормальных людей. — Она склонилась к нему, помогая собрать ромашки. Их руки коснулись друг друга, лица оказались рядом. — А мыслите все о каких-то идеалах бестелесных! — Мария смотрела на Федяшева чуть насмешливо.

— Но так и великий Петрарка мечтал о своей Лауре… — в смущении пробормотал Федяшев.

— Неправда! — вдруг резко сказала Мария. — Петрарка любил земную женщину, да еще жившую по соседству. А уж потом чувством своим вознес ее до небес. А у вас все наоборот, сударь! Небеса на землю мечтаете притянуть! Хитростями да магнетизмом счастья любви не добьешься!

— Ну тогда скажите, сударыня, как достичь его?! — воскликнул Федяшев.

— Не знаю! — печально ответила Мария. — Знала бы, сама была бы счастлива…

Так, тихо разговаривая, они вышли из беседки пошли по дорожкам парка.

Наступал вечер, на небе показалась первая звезда. Калиостро наблюдал за прогуливавшимися Алексеем и Марией, стоя на балкончике второго этажа. Потом достал подзорную трубу: лица Марии и Алексея укрупнились… За спиной Калиостро неожиданно вырос Маргадон:

— Магистр! Извините, что отвлекаю от визуальных наблюдений…

— Что тебе? — сердито обернулся Калиостро.

— Лоренца приехала! — шепотом сообщил Маргадон…

Лоренца сидела в открытой бричке. Бричка стояла метрах в пятистах от усадьбы, прямо посреди поля. Светила луна.

Лоренца с улыбкой наблюдала, как через поле к ней быстро приближаются три мужских фигуры. Кто-то из бегущих споткнулся и упал на траву. Лоренца громко засмеялась.

— Тсс! — по-кошачьи зашипел первый из подбежавших. Это был Маргадон. — Я тебе сказал: ни звука!

Тут же из темноты возникло лицо Калиостро. Сзади, прихрамывая, появился Жакоб.

— Здорово, ребяты — весело крикнула Лоренца.

— Тсс! — снова зашипел Маргадон. — Ты ж обещала… Тихо!

— Зачем вы приехали, Лоренца? — строго спросил Калиостро. — Вас могли увидеть… Вы получили мою записку?!

— Получила… Ну и что? Какого черта?! — Лоренца попыталась глотнуть из горлышка, но Калиостро решительно вырвал из ее рук бутылку, зашвырнул в темноту.

— Какого черта? — снова хмельно закричала Лоренца. — Бросаете меня в Петербурге… Я одна мчусь через всю страну… Жру дорожную пыль и вытряхиваю кишки на ухабах. А когда приезжаю, то мне, оказывается, даже нельзя появляться никому на глаза?! Что за… елки-моталки?!

Калиостро улыбнулся:

— Я смотрю, вы хорошо освоили русский язык, Лоренца. Даже чересчур… Но все равно это не дает вам права орать! Вас действительно никто не должен видеть до… — он засмеялся, — …до той сложной мистерии, которую я намерен здесь учинить.

— Опять «материализация»? — скривилась Лоренца. — Опять краситься, мазаться белилами? Тьфу! Надоело!

Калиостро с гневом обернулся к Маргадону:

— Это вы уже разболтали?

— Что вы, магистр? — испугался тот. — Я был нем как рыба…

— Лжете! И быть вам за это рыбой… Мерзкой скользкой рыбой на самом дне моря, в вечной темноте!

— Он не виноват, — засмеялась Лоренца. — Я научилась считывать мысли. Мы все понемногу овладеваем вашим искусством, Джузеппе… Однако еще одна мысль терзает мозг нашего Маргадоши: а на кой черт нам это надо?! Когда материализуешься в столице для какого-нибудь князя или маркиза, это можно понять… Но здесь, в провинции? Ни денег, ни славы!.. Неужели только для того, чтобы позабавить вашу русскую мадемуазель?

— Ты так думал?! — свирепо спросил Калиостро и схватил Маргадона за ворот. — Ты?!

— О нет! Магистр!.. Быть мне рыбой!.. — захрипел тот, но вдруг, вырвавшись и отбежав в сторону, крикнул: — Да! Чем бы это мне ни грозило: да! Это моя мысль!

— Так! — вздохнул Калиостро и обернулся к Жакобу. — И ваша тоже, Жакоб?

— Сэр, — невозмутимо ответил тот, — вы знаете: мои мысли всегда далеко-далеко… в будущем. Но, сказать откровенно, если в палате лордов мне зададут вопрос: зачем, принц, вы столько времени торчали под Смоленском? — я не буду знать, что ответить…

— Так! — снова повторил Калиостро, и в его голосе послышались металлические ноты. — Значит — бунт?! Меня предупреждали, что пребывание в России действует разлагающе на некрепкие умы, но я не полагал, что это касается близких мне людей… Ничтожества! Вы требуете отчета от меня, дарующего богатство и вечную жизнь? Жалкие комедианты! Я бы мог вас испепелить, превратить в прах! Тайным заклинанием я бы мог обратить вас в насекомых и поместить в прозрачную склянку, дабы видеть, как вы там прыгаете и бьетесь о стенки… Но я не стану тратить на вас магическую энергию! Вы сего недостойны! Я поступлю с вами проще: сдам в участок. Вас станут судить за кражу серебряных ложек и неоплаченные счета в трактире! А потом публично выпорют, как бродяг, и отправят в Сибирь убирать снег!

— Весь? — ужаснулся Маргадон.

— Весь! — ответил Калиостро. — Он повернулся к слугам спиной, давая понять, что разговор окончен.

Маргадон и Жакоб переглянулись и растворились в темноте.

Калиостро сел рядом с Лоренцей в бричку, тронул вожжи. Лошадка медленно пошла по дороге, освещенной белым светом луны. Лоренца глянула на магистра, ее взгляд потеплел, она склонила ему голову на плечо…

— Ты опять колдуешь любовь, Джузеппе? — тихо спросила Лоренца.

Калиостро молча кивнул.

— Ну и как?

— Поначалу все шло по плану. Мы виделись, она согласилась поехать со мной. А теперь…

— Что теперь? Неужели соперник?

— Соперник? — Калиостро засмеялся. — Желторотый птенец! Слюнявый мечтатель…

— Ого! Ты уже ревнуешь? Бедный Джузеппе, — засмеялась Лоренца.

Калиостро резко остановил бричку.

— Не смей меня жалеть! В этот раз все получится! Я уверен! Не может быть, чтоб человек, открывший философский камень, постигший тайну перехода энергий, не смог бы понять столь нехитрую механику. Сие несправедливо! Тогда нарушаются все законы материи!

— Не кричи, я рядом, — улыбнулась Лоренца.

— Я не для тебя кричу! — вновь крикнул Калиостро и поднял лицо к звездному небо. — И Тот, Кому я кричу сейчас, слышит меня! Несправедливо! Зачем было открывать тайны сложного, если неразрешимы загадки простого?!

— Бедный Джузеппе! — Лоренца погладила его по волосам. — Ты устал… Ты слишком долго живешь.

— Помоги мне, Лоренца! — страстно заговорил Калиостро. — Я на пороге величайшего открытия. Все лучшие умы мира вычерчивали формулу любви, и никому она не давалась. И только мне, кажется, суждено ее постичь… — Он достал бумагу, испещренную какими-то знаками и цифрами. — Смотри! Здесь все учтено… Знакомство… Тайное влечение… Ревность… Отчаяние… Все это подлежит моделированию. И если в конце вспыхнет огонь чувств, то значит, не Бог его зажег, а человек. И стало быть, мы равны…

— Вот ты с кем соревнуешься, — покачала головой Лоренца.

— Да! — торжественно произнес Калиостро. — Другие соперники мне неинтересны…

Лоренца взяла бумагу, с любопытством оглядела ее:

— А где же тут я?

— Ты X! Ты воздействуешь на соперника своими чарами, и тогда он отпадет… из числителя в знаменатель…

— Хорошо! Сделаю все что захочешь, — засмеялась Лоренца. — Воздействую, убью, лишь бы ты не страдал, Джузеппе. Однако хватит сверять расчеты… смотри, как здесь красиво! Луна, поле… Словно у нас в Сицилии, помнишь?…

— Да, — кивнул Калиостро. — Только не хватает моря…

— Верно, — согласилась Лоренца. — Море бы не помешало…

Они тихо заговорили по-итальянски, уже не ссорясь и не крича друг на друга, а покойно и мирно, как говорят родные люди на родном языке.

И тогда полилась музыка, и шум травы стал похож на шум морской волны.

А где-то в другом конце поля появилась телега. На телеге стояла многострадальная статуя, которую приказано было водрузить на место.

За телегой шли Степан и Фимка. Степан что-то негромко напевал, и эта русская песня сливалась с печальной итальянской мелодией…

Не мог уснуть в эту ночь и Алексей Федяшев. Сидя у раскрытого окна, при свече, он читал стихи.

В дверь тихо постучали. Вошла Федосья Ивановна в халате и ночном колпаке.

— Не спится, Алеша?

— Нет, тетушка… Готовлюсь. Вот послушайте, как великий пиит обращается к предмету сердца своего… — Алексей нараспев прочитал несколько строф. — Великолепно, не правда ли? Мне так самому никогда не изъясниться!

— Не нравится мне все это, Алеша, — вздохнула Федосья Ивановна.

— Как? Великий Петрарка и не нравится?!

— Бог с ним, с Петраркой, — отмахнулась Федосья Ивановна. — У него своя тетушка была, это ее заботы. А ты у меня один племянник, и я тебе так скажу: ежели ты человек, то и люби человека, а не мечту какую-то бесплотную, прости Господи! Да и что за особу тебе сей чародей сотворит?! Это ведь не вилку сглотнуть, Алеша!

— Ах, тетушка, не травите душу! — Федяшев вскочил и начал нервно расхаживать по комнате. — Я и сам теперь в опасении! Слышали, что граф сказал: энергетические связи нарушены… Только по мыслям моим сможет он идеал воссоздать. А мысли мои сейчас сплошной туман.

— Ну и откажись! Скажи — передумал.

— Неловко, тетушка. Сам кашу заварил, а теперь в кусты? Не по-мужски! Я вот что решил… Я во время материализации про Марию буду думать. Лицо ее буду вспоминать, глаза, руки…

— Час от часу не легче! — всплеснула руками Федосья Ивановна. Да что ж думать, когда все это рядом в натуральном виде ходит?

— Что ж вы такое говорите, тетушка? Сами же в детстве учили: на чужой каравай рот не разевай!

— Мало ли я глупостей говорю?! Да и потом, когда любят, разве советы слушают?!

— Что ж вы мне предлагаете, право?! — совершенно растерялся Алексей. — Отбить ее у графа?!

— А хоть бы и отбить, — спокойно сказала тетушка. — Ты, Алеша, все только готовенькое хочешь. Придумал, видишь, идеал, и подай ему на блюдечке. Чужой мечте чужие стишки читать — не велика доблесть. Небось твой Петрарка за свою Лауру еще как бился…

Федяшев, раскрыв рот, смотрел на Федосью Ивановну, а затем рассмеялся:

— А вы, тетушка, не так глупы, как казались!

— Благодарю покорно, — обиженно ответила тетушка. — У человека, Алеша, есть два ума. Один на виду, а другой, главный, глубоко спрятан. Его по пустякам тратить негоже. Одно тебе скажу: не любит Маша этого Калиостру. Как уж он ее в сети поймал, не знаю, а только страдает она.

— Она сама говорила вам об этом?

— Когда говорят, тогда и страданий нет. А когда молчат, да плачут, да по ночам на пруд бегают… Это добром не кончается!

— Что?! Какой пруд?! Вы видели, как она пошла на пруд ночью?!!

— Доктор видел, — сказала тетушка. — Он мне и сказал… А я сразу к тебе…

— Да как же? Да что же? — Федяшев даже задохнулся от возмущения. — Жизнь человеческая в опасности, а вы молчите?

— Где ж молчу? — снова обиделась Федосья Ивановна. — Я тебе о чем полчаса толкую?

— Ну, тетушка! — крикнул Федяшев. — Не знаю, как второй ум… А первый у вас совсем плох!.. — И стремглав выскочил из комнаты…

Начинало светать. Над тихим прудом поднимался белый пар. Запели птицы.

Мария подошла к самому краю воды, тронула ее босой ногой. Потом скинула платье, вошла в воду и поплыла к самой середине пруда, плавно разгребая зеленоватую воду руками. Скоро ее голова уже виднелась среди белых лилий, густо населявших пруд…

В этот момент в кустах раздался треск, и на берег, запыхавшись от бега, выскочил Федяшев.

— Мария! — крикнул он. — Я здесь! — И, не раздеваясь, прыгнул в воду…

Однако прыжок получился неудачным. Кто-то подставил ногу, Федяшев зацепился и смешно шлепнулся у самого берега в густую тину.

Он тут же вскочил и гневно оглянулся. На берегу стоял Калиостро и с улыбкой глядел на него.

— Вы, кажется, упали, Алексис?

— Я? Почему?… С чего вы взяли? — растерянно забормотал Федяшев и выбрался на берег. — А если и упал, так что?

— Ничего, — сухо ответил Калиостро. — Если упали, примите сочувствие, а коли за купающейся девушкой подсматривали, так сие не галантно.

— Как вы смеете? — вспыхнул Алексей. Он обернулся к пруду и увидел, что Мария спокойной плавает между лилий. — Я подумал — она тонет.

— А хоть бы и тонет? — усмехнулся Калиостро. — Вам-то что за печаль?! Вам о своем идеале надобно думать, а не на чужие засматриваться.

— Послушайте, граф! — сказал Федяшев, отряхиваясь и отжимая промокшую одежду. — Я… того… Всю ночь думал и решил… Я отказываюсь от материализации.

— То есть как? — нахмурил брови Калиостро.

— Передумал… Мое душевное состояние изменилось!

— Да вы что, сударь?! — зашипел Калиостро. — На базар пришли?! Я уже вступил во взаимодействие с силами магнетической субстанции. Я разбудил стихию, энергетический поток которой направлен на указанный предмет… А ну пошли! — Он схватил Федяшева за рукав и решительно потащил от пруда.

— Куда? Куда? — упирался Федяшев.

— Сами увидите! — зло сказал Калиостро, и поскольку был физически намного сильнее, то буквально проволок Федяшева сквозь кусты, по аллее парка, к месту, где некогда стояла злосчастная статуя.

Она и сейчас там стояла, только черты ее были не видны, поскольку сверху на нее накинули белое шелковое покрывало. Площадка перед статуей была очерчена магическими кругами и обнесена веревками. Здесь же была разбита небольшая палатка, служившая как бы магнетической лабораторией… В ней кипели какие-то колбы, курился оранжевый дым.

Возле палатки горел костер, у костра сидели Маргадон и Жакоб, размешивая в ведрах какую-то странную беловатую смесь.

— Глядите! — Калиостро указал на траву. — Вот знаки зодиака! Вот двадцать четыре кабалистических символа… Вот ключ. Врата. И семь сфер. Все уже дышит и приведено в действие. — Он взмахнул рукой, и оранжевый дым начал подниматься клубами вокруг статуи…

— Ах, несчастный я человек! — заплакал Федяшев. — Но что же делать, господин Калиостро?! Я не о ней теперь грежу. Я полюбил другую…

— Другую? — усмехнулся Калиостро. — Когда же вы успели… другую? Вы и видели-то ее всего два дня.

— Разве этого мало? Иногда и двух минут хватит… Одного взгляда… И все перевернется в душе! Вы же знаете, как это бывает!

— Не знаю, — холодно ответил Калиостро, — и знать не хочу! Все это мальчишество и воспаленный бред. Вы получите то, что желали… Согласно намеченным контурам…

— К черту! — неожиданно закричал Федяшев. — К черту контуры! Я их уже ненавижу! И если вы не можете остановить таинство, я сам разрушу это каменное изваяние!

Он оттолкнул Калиостро, бросился к костру, схватил огромное тлеющее полено и побежал к статуе…

Оторопевшие Маргадон и Жакоб вскочили. Раздался пронзительный женский визг. Покрывало дрогнуло, «статуя» присела от страха и вытянула вперед руки, как бы защищаясь от удара.

Федяшев обмер и выронил полено. От земли поднялось облако оранжевого дыма…

— Обман… — прошептал Федяшев. — Что же это, Господи? Да вы, сударь, обманщик и злодей! Я убью вас!

— Это вызов? — улыбнулся Калиостро…

В кузнице Степана пылал горн. Степан орудовал огромным молотом, дубася раскаленный кусок железа. По всему полу кузницы была разбросала разломанная карета: колеса, двери, поручни.

В дверь постучали. Вошел Жакоб.

— Здравствуйте, сэр! — учтиво сказал он.

— Здравия желаем! — ответил Степан, с интересом разглядывая гостя.

— Мой патрон, мистер Калиостро, интересуется: будет ли готова карета?

— Обязательно, ваше превосходительство. — Через неделю — как новенькая…

— А к завтрашнему дню?

— К завтрашнему — никак. Тут ось полетела, да спицы менять…

Жакоб с интересом оглядел разобранную карету:

— Простите мое любопытство, сэр, но, насколько я понимаю, вы к спицам пробираетесь через крышу?

— Так точно! — сказал Степан. — Так оно… сподручней. «Лабор ест этиам ипсе волюптас», что означает: «Труд — уже сам по себе есть наслаждение!»

Жакоб царственно кивнул:

— Я рад, что вы, сэр, изучаете латынь во время работы. Это достойный пример! Если б я был принцем, я бы вас повесил в назидание другим… Благодарю за интересную беседу! — Жакоб кивнул и удалился.

Степан крякнул от досады и со всего маху грохнул молотом по раскаленному железу…

Стрелялись днем в лесу, на небольшой полянке среди берез. Маргадон подал каждому по пистолету, противники разошлись на несколько шагов, потом начали сближаться…

Лицо Калиостро выражало бесстрастность и равнодушие.

Федяшев был взволнован.

Так они сближались до тех пор, пока не подошли друг к другу вплотную. Это их озадачило. Они помолчали, и Калиостро спросил:

— Что ж вы медлите, сударь?

— Вы — гость, — угрюмо ответил Федяшев. — Вам положено стрелять первым.

— У нас, сударь, дуэль, а не светский раут, — возразил Калиостро. — Повторим еще раз, и извольте стрелять, ежели вы не трус.

— Я не трус! — воскликнул Федяшев, поднял пистолет и выстрелил в воздух. — Не трус… — тихо повторил он, — но и не подлец. Пока вы в моем доме, я не могу причинить вам вреда.

— Но мы в лесу…

— И лес мой… — вздохнул Федяшев.

— Что же нам, за тысячу верст отъезжать, что ли? — удивился Калиостро.

— Жуткие нравы! — произнес Маргадон. — Уж где только не дуэлировали… и во Франции… и в Голландии… Быстро и четко, как принято у цивилизованных людей: рраз — и наповал!

— Коли вы своим оружием, милостивый государь, выбрали благородство, — насмешливо произнес Калиостро, — то я им тоже владею. Подозреваю, что у меня и рука тверже и глаз верней.

Он повернулся к Маргадону. Тот привычным жестом поставил себе на макушку яблоко. Калиостро выстрелил, яблоко разлетелось на куски…

— Уравняем шансы! — улыбнулся Калиостро, взял из рук Федяшева пистолет и вместе со своим протянул Маргадону. — Ну-ка заряди только один!

Маргадон исполнил приказание, затем ловко перетасовал пистолеты, протянул их Федяшеву.

— Прошу! — улыбнулся Калиостро. — Сама судьба станет нашим арбитром. Надеюсь, застрелиться в присутствии гостя не противоречит вашим обычаям?

Федяшев глянул на Калиостро исподлобья, затем нерешительно потянулся к оружию…

— Страшно? — спросил Калиостро.

— Страшно! — признался Федяшев и взял один из пистолетов. — Тетушке, граф, ничего не говорите про дуэль. Просто скажите: дематериализовался Алеша, мол, и все! И Марии… — Он вдруг улыбнулся. — А вообще, граф, я вам благодарен. Обещали явить мне мою мечту и явили… За нее и жизнь отдать не жалко. Прощайте, мечта моя, Мария Ивановна! — Он зажмурил глаза, приставил пистолет к сердцу, нажал курок.

Раздался сухой щелчок.

У Федяшева вырвался непроизвольный вздох облегчения, и он открыл глаза.

— Поздравляю, — сухо произнес Калиостро и потянулся к футляру.

— Полно, граф, — Федяшев попытался остановить его. — Ну погорячились, и будет!.. Я вас прощаю… Ничья!

— Пусть Бог прощает, сударь, это его забота, — твердо произнес Калиостро. — Мой выстрел! Извольте не мешать! — Он попятился и стал медленно подносить дуло к виску.

— Остановитесь! — вдруг произнес чей-то громкий голос. Калиостро обернулся. Мария стояла в нескольких шагах

— Не делайте этого, — тихо попросила она и посмотрела на Калиостро глазами, полными слез. — Я люблю вас… правда! Ваш опыт удался, я полюбила вас и готова ехать с вами хоть на край света. Вы, граф, умный… нежный… а главное — несчастный. Вы без меня пропадете.

Федяшев хотел что-то сказать, но Мария опередила его.

— Такова судьба, Лешенька, — улыбнулась она ему сквозь слезы. — Будем страдать. Страданиями душа совершенствуется. Папенька говорит: «Одни радости вкушать недостойно…»

— Да пропади он пропадом, ваш папенька с его советами! — в сердцах воскликнул Федяшев. — Без вас мне и жить незачем!

Резким движением он выхватил из рук Калиостро пистолет и, отскочив в сторону, приставил его к сердцу:

— Прощайте, госпожа Калиостро! Мария в ужасе вскрикнула.

Федяшев нажал курок, однако выстрела не последовало. В пистолете что-то зашипело, и из него тоненькой струйкой вяло пополз дымок. Потрясенный Федяшев поднял шипящий пистолет к своему носу, потом перевел взгляд на смущенного Маргадона.

— Мерзавец! Хоть один-то надо было зарядить! — И Федяшев что есть силы швырнул пистолет в Маргадона, который вовремя успел пригнуться. Пистолет ударился о ствол дерева и упал на землю. — Бесчестный человек!

— Кабы я был честным, — отозвался Маргадон, — столько бы народу полегло, ужас!

Калиостро поднял пистолет, задумчиво осмотрел его, потом, направив дуло вверх, спустил курок. Раздался выстрел. Калиостро прицелился в ближайшую березу и вновь спустил курок…

Снова грохнул выстрел, посыпалась опаленная кора…

Федяшев и Мария изумленно смотрели на это чудо.

— Вот как? — улыбнулся Калиостро и посмотрел на небо. — Значит, ты все-таки решил меня проверить? Думаешь, Калиостро страшно умереть? Да ничуть… Все равно умерли чувства и желания… Остался только разум… Разум, который Ты мне дал и который рвется взаперти. Что ж, забери и его…

Калиостро приставил дуло к виску и стал медленно отступать в глубь леса. Лицо его сделалось бледным и страшным…

Федяшев, Мария и даже Маргадон с ужасом наблюдали за ним.

Неожиданно за спиной Калиостро раздалось вежливое покашливание. Он резко обернулся.

Перед ним стоял доктор.

— У нас в уезде был аналогичный случай, — невозмутимо произнес доктор. — Вам, граф, напоследок это будет весьма интересно. Стрелялся, стало быть, некий помещик Кузякин…

Калиостро безумным взором оглядел доктора, пробормотал:

— Это невыносимо… — И спустил курок.

Из пистолета вырвался сноп огня и дыма…

Когда дым рассеялся, стал виден двор усадьбы, по которому, весело щебеча, бежала маленькая русоголовая девочка. Она подбежала к окну барского дома, встала на цыпочки, заглянула в окно. Здесь же собрались группа любопытных детей и местный художник Загосин с мольбертом и небольшим холстом, натянутым на раму…

Калиостро почувствовал на себе любопытные взгляды, покосился в сторону окна. Плотно перебинтованая голова его покоилась на подушке. Сверху бинтов был кем-то напялен ночной колпак. Выглядел магистр довольно жалко и беспомощно.

— Ну вот, — раздался скрипучий голос доктора, сидевшего рядом у постели, — так я дорасскажу… Стрелялся, стало быть, у нас некий помещик Кузякин. Приставил пистолет ко лбу, стрельнул — осечка! Стрельнул другой раз — осечка! Э, думает, видно не судьба! И точно! Продал пистолет, а он у него дорогой был, с каменьями… Продал пистолет и на радостях напился… а уж потом спьяну в сугроб упал да замерз…

Калиостро с ужасом посмотрел на доктора.

— Это он к тому говорит, — пояснила Федосья Ивановна, — что каждому свой час установлен и торопить не надо!

— Абсолютно верно, — кивнул доктор, приставив деревянную трубку к груди Калиостро, — тем более что организм ваш, батенька, совсем расстроен неправильным образом жизни… Дышите!.. Печень вялая, сердечко шалит… — Он отложил трубку. — Как вы с ним две тыщи лет протянули, не пойму! Кончать надо с хиромантией, дружок! Пальцем искрить, вилки глотать в нашем возрасте уже не годится. И с барышнями поаккуратней! Мраморные они, не мраморные — наше дело сторона! Сиди на солнышке, грейся!

— Травами бы хорошо подлечиться, — добавила тетушка. — Отвар ромашки, мяты… У вас в Италии мята есть?

— Ну откуда в Италии мята? — возразил доктор. — Видел я их Италию на карте, сапог сапогом, и все!

В дверь заглянула смущенная Мария.

— А вот и Галатея наша, — радостно объявила Федосья Ивановна. — Подойди к магистру, не бойся…

Мария потянула за собой упирающегося Федяшева.

— Вы же обещали, Алеша, — шепотом укорила она его.

— Мы, граф, — пояснила Федосья Ивановна, — соседям-то сказали, что материализация состоялась. Да-с! Вчистую! Вот, мол, было изваяние, а теперь стала Мария Ивановна. Многие верят.

— Ему плохо? — спросила Мария, приблизившись и держа за руку Федяшева.

— Ему хорошо, — ответил доктор. — Живым все хорошо… Пуля-то, слава Богу, только кожу задела. Рука у вас, граф, выходит, умней головы… Та говорит: «Стреляй в меня», а эта не хочет.

— Куда едет Маргадон? — вдруг тихо спросил Калиостро.

— Я его в город послала, — Федосья Ивановна выглянула в окошко. — Говорят, какой-то штабс-капитан вас разыскивает. От князя Потемкина…

В это время Маргадон выходил из дома с дорожным баулом. Конюх держал под уздцы оседланного коня.

— Маргадон! — тихо позвал Калиостро. Маргадон вздрогнул, обернулся в сторону дома.

Мария незаметно подтолкнула Федяшева, и он тотчас произнес:

— Граф, я прошу вас погостить у нас еще несколько дней. В воскресенье помолвка. Я сделал Марии Ивановне предложение…

— Да погодите вы, — сказала Мария. — Я же сказала: без папеньки решиться не могу.

— Помогите нам, граф! — взмолился Федяшев. — На вас одна надежда… Мария Ивановна говорит: у вас с ним астральная связь. Спросите его благословения, умоляю!

— Ах, Алеша! — возмутилась Мария. — Ну до того ли сейчас господину Калиостро?

Все посмотрели на магистра.

Калиостро закрыл на мгновение глаза, напрягся, потом твердо произнес:

— Папенька согласен. — После этого он тихо попросил: — Теперь уйдите!

Все быстро проследовали к двери, где возник встревоженный Маргадон.

— Ты хотел бросить хозяина? — спросил Калиостро.

— Я подумал: хозяин умер. — Маргадон не спеша оглядел комнату. — А мертвым слуги не нужны… Вы всегда играли чужими жизнями, но не собственной. Вы изменили своему призванию! За вами гонятся, а вы лежите в халате и предаетесь мечтам.

— Ты думаешь, что мое призвание — уходить от погони?

— Конечно. Потому что, когда уходишь от погони, ни о чем другом уже не думаешь.

— Ты рассуждаешь как мыслящий человек, — кивнул Калиостро. — Карета готова?

— Конечно, нет.

— Тогда едем! — Калиостро резким движением сбросил одеяло. Как ни странно, под одеялом он лежал в дорожном костюме и сапогах со шпорами.

Он поднялся, сбросил колпак и повязку. Под повязкой оказалась совершенно седая голова. Рана в правой стороне лба зарубцевалась.

— Браво, магистр! — радостно произнес Маргадон. — Теперь я узнаю вас!

Калиостро выглянул в окно: от синеющего вдалеке леса через огромное поле медленно двигалась карета в сопровождении четырех вооруженных всадников.

Калиостро переглянулся с Маргадоном и тихо позвал:

— Жакоб!

Жакоб вздрогнул, поднял голову:

— Я здесь, сэр!

…Он лежал на сеновале, обнявшись с Фимкой. Фимка тоже вскочила, стала поспешно застегивать блузку…

— Мне пора, леди! — сурово произнес Жакоб.

— Но, синьор, но! — запричитала Фимка по-итальянски. — Аморе… — сверкнула глазами, как учил Степан, потом запричитала уже по-русски: — Жакобушка! Останься, сокол. Я тебе ребеночка рожу, заживем, как люди.

— Я вернусь! — тихо произнес Жакоб. — Вернусь… принцем.

— А сейчас ты кто? — заголосила Фимка. — Ты и есть принц, Жакобушка!

На глазах Жакоба навернулись слезы, но неведомая сила рванула его и вынесла прочь…

Во дворе Степан держал под уздцы лошадей, запряженных в карету. В карете сидели Лоренца и Маргадон. Жакоб прыгнул на козлы, свистнул. Карета объехала дом, остановившись с тыльной стороны, напротив окна спальни Калиостро.

К Степану подбежал негодующий Федяшев:

— Куда они? Зачем? Почему карету починил, бездельник?

— Бес попутал, — сокрушенно вздохнул Степан. — Прости, барин. Уж так старался, так старался… А вечор с кумом посидел, выпил и… спьяну за час все собрал… «Хомо сум, эвон сум» — «Ничто человеческое нам не чуждо»!

В этот момент во двор усадьбы въехала карета и четверо вооруженных всадников. Из кареты выпрыгнул офицер, направился к Федяшеву:

— Где господин Калиостро, господа? Имею предписание на его арест…

Калиостро распахнул окно, легко перепрыгнул через подоконник.

Маргадон услужливо распахнул дверь кареты. Через секунду они уже ехали усадебным парком.

Калиостро угрюмо смотрел через стекло. Все напряженно молчали.

— Стоп! — вдруг тихо произнес Калиостро.

Карета резко остановилась. Калиостро вышел, сопровождаемый недоуменными взглядами попутчиков, быстро прошел по садовой дорожке и остановился у мраморного постамента, на котором когда-то стояла злосчастная скульптура. Сама скульптура лежала здесь же, неподалеку, привалившись затылком к пеньку… Калиостро в задумчивости подошел к ней, тронул рукой. Сзади зашевелились кусты. Калиостро резко обернулся и увидел маленькую русоволосую девочку.

— Дедушка Калиостро, — тихо сказала она, — а вы правда мою бабушку оживлять будете?

— Ты кто? — спросил Калиостро.

— Прасковья Тулупова…

Калиостро вздрогнул, потом вдруг широко и весело улыбнулся, поднял девочку на руки.

— Магистр! — не выдержал Маргадон, выглянув из кареты. — Магистр!..

Калиостро даже не повернул головы в его сторону.

Из кустов появился запыхавшийся художник Загосин.

— Ваше сиятельство, — пробормотал он, явно стесняясь, — будучи местным жителем и имея пристрастие к живописи, покорнейше бы просил оказать честь и позволить написать ваш портрет… Ежели бы у вас выдалось время. Разумеется, не сейчас…

— Отчего ж не сейчас? — пожал плечами Калиостро.

— Благодарю! Сердечно благодарю! — разволновался Загосин, не веря в такую удачу. Он стал поспешно устанавливать мольберт, смешивать краски.

Калиостро водрузил девочку на пьедестал, сам присел рядом.

Маргадон печально посмотрел на хозяина, закрыл дверь кареты. Карета тронулась и поехала прочь по дороге…

Со стороны усадьбы появилась толпа людей, сопровождаемая офицером и солдатами. Увидев Калиостро и художника, толпа нерешительно остановилась. Офицер подошел к Калиостро, отдал честь, что-то тихо сказал ему. Калиостро умиротворенно кивнул, что-то тихо ответил, сделал знак офицеру, приглашая присесть рядом. Офицер, подумав, согласился.

Постепенно все жители усадьбы, включая Федяшева, Марию, тетушку, Степана и Фимку, обступили Калиостро и пьедестал, на котором улыбалась крохотная Прасковья Тулупова.

Счастливый художник вдохновенно наносил их лица на холст.

Неторопливый доктор, стоявший чуть поодаль, вдруг повернулся неизвестно к кому и произнес:

— В тысяча семьсот девяносто первом году Джузеппе Калиостро вернулся на родину в Рим, где неожиданно сдался в руки правосудия. Суд приговорил его к пожизненному заключению. Лоренца навещала его. Незадолго до его смерти она передала ему рисунок неизвестного художника, присланный из России. Кто был изображен на сем рисунке и что означали эти люди в судьбе великого магистра, историкам так и не удалось установить.

Сообщив эту информацию, доктор поспешил к сгрудившимся землякам и занял, как и положено, одно из центральных мест.

Лица людей обрели графическую четкость, затем растаяли ненужные детали, придавая полотну условность старинного рисунка, по которому медленно поплыли титры…

Конец