Участие Шотландского Грейского полка в битве при Ватерлоо в значительной степени обеспечило победу британцев. Когда перед полком собралась едва ли не вся французская армия, шотландцы выступили навстречу врагу. Наполеон, восхищенный их мужеством, был уверен, что покончит с ними за полчаса. Отступая же с поля боя некоторое время спустя, он сказал: «Как же дерутся эти треклятые шотландцы!» Ниже приводятся воспоминания о бое главного сержанта Диксона, написанные почти сорок лет спустя.
Мы едва успели занять позиции, как началась пушечная пальба, и мы увидели, что хайлендеры движутся вдоль дороги справа… Вскоре после этого генерал сэр Уильям Понсонби подъехал к нам, и с ним был его адъютант Де Лейси Эванс. Он приказал нам выдвинуться на расстояние пятидесяти ярдов от дороги. Я словно воочию вижу его — в длинном плаще и в треуголке он наблюдает за сражением с холма. С нашей новой позиции мы видели, как три отряда хайлендеров, численностью всего в тысячу человек, отважно палят в наступающие орды французов… Потом я увидел бригадира сэра Дениса Пэка, который повернулся к полку Гордона и крикнул: «Девяносто второй, в атаку! Самое время наступать!» Хайлендеры, которые начали день, пропев перед едой свои воинственные песни, немедля двинулись с примкнутыми штыками через изгородь в сторону кустов, которыми порос склон. На бегу они издавали оглушительные вопли, потом остановились ярдах в двадцати от французов и дали залп.
В этот миг наш генерал и его адъютант отъехали вправо, и вдруг я увидел, что Де Лейси Эванс машет шляпой; тут же наш полковник Инглис Гамильтон воскликнул: «Вперед, ребята, в атаку!» Воздев шпагу, он поскакал прямо на изгородь, которую его конь величественно перепрыгнул. Мы издали дружный клич, тоже замахали клинками и последовали за ним. Я вонзил шпоры в бока моего доброго Таратора, и мы помчались, как ветер…
Всех нас переполняла радость битвы, и мы пересекли дорогу с криками: «Ура, Девяносто второй! Шотландия навсегда!», ибо среди дыма и канонады слышались звуки волынок, и я увидел на возвышении своего старинного друга майора Кэмерона, который, не обращая внимания на стрельбу, выдувал мотив «Джонни Коуп»…
Сомкнув ряды на склоне холма, мы увидели перья на боннетах хайлендеров и услышали, как офицеры приказывают им отступить для перегруппировки.
Они все были из Гордонов и, когда мы пробегали мимо, крикнули нам: «Давайте, Серые! Шотландия навсегда!» Моя кровь словно воспламенилась, и я крепче стиснул саблю. Многие хайлендеры хватались за наши стремена и, упоенные битвой, бежали рядом с нами на врага. Французы что-то истошно вопили. Именно тогда я впервые увидел француза вблизи. Молодой офицерик попытался ударить меня клинком, но я парировал удар и ранил его в руку, а в следующий миг мы уже очутились среди них. Дым был таким густым, что видно было не далее пяти ярдов…
Французы дрались, как тигры. Раненые стреляли в нас, когда мы проносились мимо… Потом те, кто был в первых рядах, принялись молить о пощаде, бросать ружья и снимать портупеи. Гордоны тогда обрушились на французский тыл. Я очутился впереди, ибо многие наши уже пали…
Мы вырвались на открытое пространство с редкими кустами, и тут я увидел сержанта Юарта, с пятью или шестью пехотинцами, яростно рубившего налево и направо… Я едва успел отвести штык, который грозил вонзиться в горло доблестному сержанту… Едва ли не голыми руками Юарт захватил орла Сорок девятого французского полка, познавшего сладость побед под Аустерлицем и Иеной. Мы крикнули: «Отлично, парень!» и, дождавшись остальных, устремились далее…
Нас встретили огнем, и мы вновь оказались в окружении тысяч французов. На нас напала вторая линия, каковую составляли сплошь фузилеры… Мы немедля пошли в рукопашную и вскоре добились своего, вражеские батальоны словно расступились, пропуская нас, и вот так вышло, что всего пять минут спустя орды французов остались у нас за спиной.
Мы достигли подножия холма. Там было мокро и скользко. Подбадривая друг друга, мы двинулись к батареям, что занимали гребень справа и причинили нам немалый урон. Местность была неровной, и движение замедлилось, особенно когда мы вылетели на вспаханное поле, и наши лошади оказались по бабки в сырой земле. И мой добрый конь изрядно утомился, но все же мы не останавливались.
В этот миг полковник Гамильтон воскликнул: «На пушки!» и помчался, точно ветер, к холму, где размещалась зловредная батарея, выкосившая немало хайлендеров. Увы, мы видели своего полковника в последний раз! После боя нашли его тело с отрубленными руками. Карманы мундира были пусты…
Добравшись до пушек, мы отомстили французам сполна. Какая славная резня! Мы зарубили пушкарей, захватили лошадей, обрубили постромки. Французы кричали: «Дьявол!» и шипели сквозь зубы, когда моя сабля поражала очередную жертву. Нам достались пятнадцать пушек. Возницы сидели верхом и горько рыдали, но мы их не тронули, ведь они были совсем еще мальчишки.
Таратор разъярился, кусал и бил копытами все, что оказывалось рядом. В него словно вселился бес. Я потерял плюмаж во время второй схватки, точнее сказать, его сбила шальная пуля. Французская пехота в беспорядке бежала прочь. Кто-то крикнул мне, что надо спешиться, ибо мой конь тяжело ранен. Я спрыгнул наземь, и в тот же миг конь повалился замертво. Я ухватил поводья какой-то французской лошади, вскочил в седло и поскакал дальше…
Вообразите мое изумление, когда внизу, там, где мы только что прошли, появились два эскадрона кирасир, а слева от них выдвинулся полк стрелков. Что это было за зрелище! Кирасиры в сверкающих кирасах и шлемах, на крепких черных конях с синими попонами на спинах, неслись на меня, и земля летела из-под копыт, а фанфары трубили сигнал к атаке; сверху же стреляли из ружей и пушек.
Повсюду залязгала сталь, слышались крики, ржание и стоны. Что нам было делать? За спиной у нас появились французские пехотинцы в меховых шапках, а путь к спасению преграждала вражеская кавалерия. Офицеров поблизости не было, и потому мы переглянулись и бросились прямиком на врага, доверившись Провидению. Нас было с полдюжины Серых и около десятка королевских стрелков. Все мы кричали: «Вперед, парни, покажем им!» и, пришпорив коней, устремились на пехоту.
Но у нас не было ни единого шанса… Мы столкнулись с грохотом, лошади начали вставать на дыбы, кусаться и громко ржать, потом некоторые из нас попадали на землю, и я видел, как они пытаются руками отбиваться от штыков…
Я снова упал, ибо неприятель подстрелил и моего нового коня, и я решил, что все, отвоевался. Мы как раз находились на вспаханном поле, и тут моим глазам предстало зрелище, которое я никогда не забуду. Неподалеку лежал отважный генерал Понсонби, рядом со своей лошадкой. Его длинный подбитый мехом плащ откинуло ветром, и в его руке я разглядел миниатюрный портрет дамы; за ним лежал бригадный майор Серых Рейнольдс… Мое сердце исполнилось скорби, но я не стал предаваться сетованиям, ибо не мог себе этого позволить. В этот миг я увидел направлявшийся к нам эскадрон английских драгун. Французы почему-то вдруг подались, и мгновения спустя мы были спасены! Драгуны крикнули «ура» и обрушились на врага…
Как я дошел до нашей линии, мне не вспомнить, и вообще следующее, что мне вспоминается, — я лежу вместе с другими ранеными далеко за линией передовых постов. Мне сказали, что третья лошадь, мною пойманная, была столь изранена, что пала, едва я попытался на нее взобраться. Как ни удивительно, Таратор уцелел, нашел дорогу обратно и дожидался меня на наших позициях… Из тех трехсот Серых, что полчаса назад поскакали в атаку, выжили не более пятидесяти…
Лишь намного позднее мы узнали, что именно совершили в тот день, ведь человек, который сражается на поле, мало что видит, кроме своего штыка или клинка. Мы расстроили три колонны численностью пятнадцать тысяч человек, захватили двух имперских орлов и вывели из строя более сорока вражеских пушек! Кроме того, мы взяли в плен почти три тысячи неприятельских солдат и, изможденные, пробились обратно к своим, невзирая на несколько свежих эскадронов противника…