БОРЬБА НЕ НА ЖИЗНЬ, А НА СМЕРТЬ

Грозные тучи нависли над Сальскими степями. Вокруг станицы шакальими стаями рыскали отряды белогвардейцев.

Платовский станичный Совет объявил Платовскую на осадном положении. Эта весть подняла на ноги всю бедноту. На призыв Совета шли добровольцы. Собралось около трехсот человек. Многим не хватало оружия и лошадей. Железнодорожники помогли нам вооружить добровольцев винтовками.

В Совет приходили старики. Они были вооружены дробовиками, обрезами, косами и упрашивали, чтобы их тоже записали в революционный отряд.

А белые уже заняли мост через реку Маныч.

Наш отряд окопался против моста. Белые были намного сильнее нас.

Ночь прошла в перестрелке. На рассвете белогвардейцы открыли сильный артиллерийский огонь. Стреляло шесть орудий. Мы и не знали, что у белых есть артиллерия. Увлеченные боем, мы не заметили, как конница белых ударила с фланга, а пехота, развернувшаяся цепями, под прикрытием двадцати пулеметов повела на нас наступление.

Партизаны, впервые участвовавшие в бою, начали разбегаться.

Генерал Попов занял хутор Шара-Булук, неподалеку от Платовской. Вместе с ним вернулись на хутор коннозаводчики и богачи. Они начали кровавую расправу. Заподозренных в сочувствии большевикам отгоняли к хуторскому управлению и били плетьми и прикладами. Требовали выдачи «главарей».

Один старик не вынес плетей и сказал, что во дворе старого Куняра спрятаны двое красных.

Толпа белогвардейцев бросилась к дому бедняка деда Куняра. Через несколько минут из дома вывели трех человек, связанных веревкой. Седой как лунь шестидесятилетний дед Куняр бесстрашно стал под дула винтовок. Он сказал:

— Да, я укрывал красных. Расстреливайте.

Подошел офицер и в упор выстрелил несколько раз в старика. Старик упал. Затем офицер вынул шашку и зарубил красногвардейцев.

Белогвардейцы сжали Платовскую железным кольцом. Отряды партизан стали отходить на север. Последними вышли из Платовской члены станичного Совета. Они не успели прорваться за реку, их захватила разведка белых.

Случайно оставшийся в живых член Совета товарищ Панченко рассказывал потом:

— Били плетьми. Рубили шашками. Богач коннозаводчик Абуше Сарсинов ударил меня по лицу плетью. Теряя сознание, я услышал команду: «Пли!» При первом выстреле я упал, притворился мертвым. Когда расправа закончилась, убитых стали раздевать. С меня сняли сапоги. До ночи я лежал под трупами. Ночью потихоньку встал и ушел.

С той поры голова товарища Панченко покрылась сединой, как черное поле первым снегом...

...Толпами сгоняли белогвардейцы на станичную площадь избитых, изуродованных, истекающих кровью большевиков. Коннозаводчик Абуше Сарсинов расправлялся с беднотой. Заподозренных в сочувствии Советской власти сначала били, а потом выводили за околицу и расстреливали. Милиционера Долгополова и начальника почты вывели за околицу, облили бензином и живьем сожгли.

Богачи расправлялись с ненавистными им бедняками иногородними, но не забывали и бедняков казаков и бедняков калмыков. Больше трехсот трупов валялось по станице. Пьяные белогвардейцы стреляли в прохожих. Хоронить расстрелянных белогвардейцы не разрешали. «Пусть лежат на страх большевикам», — говорили они.

Когда крестьяне обратились с просьбой к священнику Буренову, чтобы он прекратил резню, поп поднял руки к небу:

— На все воля всемогущего бога!

Немногие уцелевшие от резни уходили в степь.

Не было больше розни. Не было ни калмыков, ни казаков, ни иногородних. Были бойцы, решившие драться с белогвардейцами не на жизнь, а на смерть.

БЕГУ ИЗ БЕЛОГВАРДЕЙСКОГО ПЛЕНА

Остатки партизанского отряда отходили к Великокняжеской. Издали доносилась стрельба — это белогвардейцы заканчивали расправу над бедняками.

Мы ехали молча. Вдруг откуда-то внезапно затрещал пулемет. Мой конь со всего маха грохнулся на землю. Со всех сторон к нам скакали, размахивая обнаженными шашками, белогвардейцы. Мои товарищи отчаянно отбивались. Меня окружили. Один из белогвардейцев уже замахнулся шашкой. Вдруг кто-то заорал:

— Отставить! Ведь это Городовиков!

Меня схватили. Генерал Попов обещал за меня награду, и поэтому белогвардейцы не зарубили меня на месте, а привели в штаб. Молодой лысый офицер вполголоса стал расспрашивать конвоиров. Из его слов я понял, что моя фигура представляет для белых большой интерес. Офицер вышел.

На лавке спал, свернувшись, пушистый кот. Конвоиры стали дразнить кота.

В это время вошел генерал Попов, а следом за ним — офицер. Генерал посмотрел на меня и усмехнулся:

— А, Городовиков!

Он повернулся к офицеру и приказал:

— Сейчас же выстройте обе сотни мобилизованных калмыков.

В Платовской генерал с помощью коннозаводчика Сарсинова успел мобилизовать все калмыцкое население.

Когда сотни были построены, Попов направился к калмыкам. Вывели и меня. Генерал начал речь.

— Среди донских калмыков, — сказал он, — не должно быть ни одного большевика. Я за это ручаюсь. Городовикова я расстреляю в назидание вам.

Калмыки молчали. Генерал ждал одобрения.

Наконец послышались голоса офицеров:

— Правильно, ваше превосходительство. Расстрелять!

— Дежурного по караулу! — закричал генерал.

Явился дежурный по караулу. Каково же было мое удивление и радость, когда я узнал в нем Кулишева!

Кулишев был одним из наших активистов-красногвардейцев, которых посылал ревком для работы среди калмыков.

Меня отвели в подвал. С напускной суровостью Кулишев толкнул меня в бок. Я наклонился к нему и попросил закурить, прошептав:

— Я притворюсь больным. Буду вызывать тебя, приходи.

Чиркнув спичку, он едва заметно кивнул головой.

В подвале было темно и сыро. Я прилег на кучу рогож и только тут почувствовал, как сильно болит нога.

Внимательно ощупав ногу, я убедился, что перелома нет. Начал думать о побеге.

Услышав шаги часового, я нарочно громко принялся стонать. Часовой подошел к двери. Я стал просить, чтобы он вызвал дежурного по караулу. Кулишев пришел. Он плотно прикрыл дверь, подошел ко мне и начал рассказывать о том, что в калмыцких сотнях идет разложение. Многие хотят бежать к большевикам.

Я выслушал Кулишева и сказал:

— Ты мой друг. Ты понимаешь, что через несколько часов меня убьют как собаку. Я должен бежать, помоги...

Кулишев подумал и крепко пожал мне руку.

— Я от тебя не отстану, — сказал он.

Я обрадовался:

— Значит, бежим вместе?

Кулишев кивнул головой и спросил:

— Может, еще сказать кому?

— Скажи братьям Адучиновым.

Братья Адучиновы были наши одностаничники, бедняки.

— Ладно, — согласился Кулишев.

План побега был прост. Кулишев, как дежурный по караулу, выводит лошадей, будто для проверки постов. Он берет с собой братьев Адучиновых, сменяет часового своим парнем, и с наступлением темноты мы бежим.

План побега был выполнен без сучка и задоринки.

Выехав за околицу, мы облегченно вздохнули, пришпорили лошадей и галопом понеслись на север.

Ночь в степи темна, как грива вороного скакуна.

Проскакав километра два, мы услышали все нарастающий топот погони. Резко свернув на юг, укрылись в балке, решив биться до последнего патрона.

Погоня проскакала стороной.

Блуждая по степи, объезжая хутора, усталые и разбитые бессонницей и волнениями, мы наткнулись на овчарню. Лай собак разбудил пастуха. Стали расспрашивать, как выйти на казенный мост. Пастух показал дорогу.

Вот и мост через Маныч. Перед мостом остановились в нерешительности. А что, если мост охраняют белые?

Уговорились, если окликнут, сразу открыть стрельбу и затем с криком «ура» стремительно прорваться.

Крякая, из-под моста вылетела утка. Где-то недалеко ей ответил селезень.

На мосту никого не было. Копыта коней дробно застучали по настилу.

СМЕЛЫЙ НАЛЕТ БУДЕННОГО

В ту же ночь триста станичников Платовской ожидали смерти: белогвардейцы решили их расстрелять на рассвете.

Семен Михайлович Буденный совершил исключительно смелый налет на Платовскую. Взяв с собой семь товарищей-одностаничников, он на рассвете ворвался в станицу.

Храбрецы освободили арестованных и вооружили их винтовками, отобранными у конвоя. В станице завязался горячий бой. Белогвардейцев выбили из Платовской. Трофеями налета оказались белогвардейская батарея, винтовки, несколько пулеметов и множество патронов. В отряд немедленно вступили десятки станичников. Бежавшие от белогвардейцев станичники возвращались обратно.

В течение нескольких дней из станиц, с хуторов приходили казачьи партизанские отряды и вливались в буденовский отряд. Когда мы, убежав из плена, добрались до Буденного, он уже собирался увести свой отряд на станцию Гашун.

Станция Гашун была местом сбора всех партизанских отрядов Сальского округа.

Собрать конные партизанские отряды и объединить их в полки — такое решение приняло командование Десятой армии.

В Гашун прибыл Климент Ефремович Ворошилов.

ГАШУН — СТАНОВИЩЕ ПАРТИЗАНСКИХ ОТРЯДОВ

Как услышали бабы, что партизаны уходят из Платовской, заголосили, запричитали:

— Без мужиков не останемся!

— На издевку белякам оставаться, что ли?

— От мужиков не отстанем.

Бабы и ребятишки окружили нас плотным кольцом.

Буденный подумал и решил ребятишек и женщин не оставлять. Не пропадать же им, если вернутся белогвардейцы!

Когда день стал клониться к вечеру, из Платовской потянулся отряд с обозом. Ехали с семьями, с ребятишками. Скрипели колеса. Степь наполнилась говором.

На ночлег располагались табором. Кругом расставляли посты и дозоры. У каждой телеги разжигали костер. Хозяйки домовничали, готовили ужин, как будто и не воевали мы, а так, всей станицей в ночное собрались.

Станция Гашун превратилась в огромное становище. Здесь собралось больше трех тысяч кавалеристов, тысяч десять пехоты, несколько батарей. Куда ни глянь, везде любопытные картины. Вот группа ребятишек играет на зарядных ящиках. На повозке, рядом с приготовленным к бою пулеметом, мать кормит грудью ребенка. А командиры партизанских отрядов собрались на совещание, созванное командующим Десятой армией товарищем Ворошиловым.

Мы впервые увидели Ворошилова. Говорил он просто, понятно. Из одиннадцати партизанских отрядов-сотен надо создать полк. Это очень поднимет боеспособность отрядов.

Некоторые командиры отрядов ворчали. Их пугал переход от «вольной» партизанщины к железной дисциплине и четкой организованности регулярной армии.

Климент Ефремович терпеливо разъяснял командирам вред партизанщины.

Говорил он так убедительно, что партизаны постепенно угомонились, согласившись объединиться.

Я был назначен командиром эскадрона.

Не теряя времени, сразу же приступили к учебе. Многие бойцы хорошо управляли конем, но не умели действовать шашкой, в сабельном бою они робели.

Мои ученики с большим старанием обучались сабельному искусству. Каждый старался поскорее перенять, как обрушить сильный удар на противника, как выбить у него неуловимым движением клинка оружие. Но не пробовали еще конники шашку в бою, не было у них поэтому веры в холодное оружие.

Вскоре моим ученикам пришлось держать боевой экзамен.

МАРТЫНОВЦЫ

Это было в начале августа 1918 года.

Однажды на золотистом коне прискакал всадник. Склонившись к шее коня, он еле держался в седле.

Всадник оказался матросом Хохулиным. Он прорвался через кольцо белогвардейцев, его преследовал белогвардейский разъезд. Хохулин прискакал к нам за помощью.

Мы отвели гонца к Ворошилову и Буденному. Они выслушали матроса.

Вот что он рассказал.

Село Мартыновка уже тридцать пять дней окружено белогвардейцами со всех сторон. Село расположено на реке Сал, в шестидесяти километрах от железной дороги, в ста километрах от станции Гашун. В Мартыновке стоят три тысячи красных пехотинцев и триста конников. У них есть орудия, но нет снарядов, есть винтовки, но иссякли патроны. Патроны у них самодельные.

Белогвардейцы обстреливают осажденных из пяти орудий. В селе нечего есть. Осажденные вырыли несколько рядов окопов в человеческий рост и отчаянно обороняются. Женщины и ребятишки помогают братьям и отцам. Белым, несмотря на бешеные атаки, до сих пор не удалось прорвать оборону. Но сейчас положение безвыходное. Обороняться больше нечем. Появились паникеры, которые поговаривают о сдаче белогвардейцам.

Ворошилов приказал кавалерийскому полку Буденного немедленно выступить на помощь мартыновцам.

Ночью двинулись в путь. На рассвете мы встретились с противником и вступили в бой. Вот здесь и держали боевой экзамен мои ученики.

Я стоял на пригорке и наблюдал за ходом боя. Вижу, по лощине передвигаются белогвардейские сотни. Навстречу им пошел мой эскадрон. Вместе с пятеркой старых рубак я остался в резерве. Ой, и не любили же партизаны сидеть в резерве! Как же это без дела сидеть, когда другие бьются?

Лавиной выскочила белая сотня. Низко пригнувшись к коню, ведет ее офицер. Глянул я на своих партизан и ужаснулся. Идут вразброс. Если ударят белогвардейцы по эскадрону, разом сомнут, изрубят.

Я подал команду:

— За мной, в атаку!

И, приподняв поводья, на полном карьере ринулась моя пятерка. Я наметил себе целью головного офицера. Взмахнул клинком — и офицер, качнувшись, упал на землю. Неожиданный удар с фланга внес смятение в ряды белогвардейцев. Партизаны осмелели и перешли в атаку. Бойцы отлично выдержали экзамен. После этого боя вера в холодное оружие укрепилась.

Противник упорно и ожесточенно оборонялся. Под вечер мы перешли в атаку по всему фронту. Семен Михайлович скакал впереди эскадронов.

В тыл к белым геройски проскочила пулеметная тачанка. Пулеметчики стали поливать беляков из пулемета. Это решило исход боя — белые в панике повернули лошадей и стали удирать. Мы гнались за ними не отставая. Пятнадцать километров продолжалась бешеная скачка. Великолепные быстроходные донские кони после дневного марша и боя все время шли полевым галопом. Многих белогвардейцев мы уничтожили в этом бою.

Сумерки застали нас в семи километрах от Мартыновки. К ночи мы вступили в село.

Мартыновцы были спасены. Не было предела ликованию и радости, когда они увидели собственными глазами товарищей Ворошилова, Буденного и красных бойцов.

Не теряя времени, все жители Мартыновки с семьями и обозами, под охраной боевого отряда, двинулись из Мартыновки к станции Куберле.

Ворошилов телеграфировал в Царицын командованию:

«Мартыновцы вышли бодрыми и свежими после тридцатипятидневной осады. Они готовы продолжать борьбу».

Офицер, качнувшись, упал на землю.

МОСТ ЧЕРЕЗ САЛ

6 августа утром вместе с защитниками Мартыновки мы двинулись на станцию Куберле для соединения с главными силами.

Мы торопились отойти за реку Сал. Иначе нам грозила опасность быть отрезанными от Царицына.

С боями мы продвигались вперед. Обозы с семьями шли в середине, как бы конвоируемые нашими отрядами. Отряды, отражая белогвардейские атаки, организовали своеобразную круговую подвижную оборону.

Вот и река Сал. Хоть и близко до другого берега, но не переправишься — белогвардейцы взорвали мост. С шипением затормозил колеса наш бронепоезд, дохнул в небо черным дымом и остановился.

Кроме бронепоезда, с нами было около десяти составов, взятых на станции Великокняжеская. Паровоз был только у бронепоезда. К вагонам припрягались лошади, быки, сзади подталкивали люди. Такие составы двигались со скоростью двух километров в час.

Река остановила многотысячный поток сальских партизан и беженцев.

Буденный приказал строить мост.

По широкой степи раскинулись становища. Перекликаются беженцы — платовские, мартыновские, великокняжеские... На далеких курганах вдруг вспыхнули белые пушистые облачка выстрелов. С визгом и грохотом полетели снаряды в становище, разбивая повозки, калеча и убивая людей.

Под огнем мы приступили к наводке моста. Наводили мост по способу Тамерлана или Александра Македонского: насыпали землю, на подводах подвозили песок и щебень, сотни женщин в подолах, в мешках, в корытах таскали землю. Им помогали ребятишки. Все чаще и чаще рвались снаряды. Белые хотели задержать нашу переправу через Сал.

Простая, но остроумная мысль родилась в голове одного из партизан. В сторону казачьих батарей наметали стога соломы, подожгли — и едкий желтый дым прикрыл строительство моста. Единственный раз в жизни я видел такую дымовую завесу!

Через двое суток огромная земляная насыпь была готова. На насыпь уложили шпалы, рельсы и легонько, вагон за вагоном, перекатили составы. По мосту на телегах перебрались беженцы — старики, женщины и ребятишки. Насыпь сползала, размывалась. Едва все успели переправиться, как бурливая вода размыла наше сооружение. Это хорошо: белогвардейцам уже не переправиться через реку!

ПАРАД ОТСТАВИТЬ... ЖЕН И ДЕТЕЙ НЕ БРОСАТЬ...

Перейдя Сал, конники остановились на отдых в Ильинке.

...По указанию Военного совета приступили к формированию кавалерийской бригады. Меня выдвинули в помощники командира полка.

Бригаде назначили парад. Приказ о параде, подписанный Буденным еще с вечера, прочитали во всех эскадронах. Это небывалое явление взбудоражило всех бойцов. Едва забрезжил рассвет, как в бригаде началось движение. Незнакомое в то время слово «парад» больше всех волновало детвору. Ребятишки мешали взрослым чистить коней и приводить себя в парадный вид. Эскадроны построились по полкам, в каждом полку — до двух тысяч сабель. Разношерстно одетые, вооруженные кто винтовкой, кто обрезом, кто пикой, кто шашкой, красноармейцы гордо сидели на конях.

Смотреть парад собрались все обитатели лагеря. Ждали Семена Михайловича Буденного. Вдруг подлетел всадник. Взволнованный, он сообщил, что белогвардейцы окружили в Котельникове партизанский гарнизон. Гарнизон дерется третий день и просит помощи...

Эскадроны загудели:

— Надо выручать!

Буденный приказал: отставить парад, бригаде выступить на выручку партизан.

Зацокали копыта. Бригада выступила в поход.

Под Котельниковом смелым ударом с тыла мы разнесли в пух и прах белогвардейский отряд.

В станице нас встретили восторженно. Полки лихо гарцевали по улицам. Это и был «парад». Вели пленных белогвардейцев — около тысячи пехотинцев и триста кавалеристов. Конвоиры зло поглядывали на них и ворчали:

— Порубать бы их надо было, моду придумали: белых в плен забирать. Цацкаться тут еще с ними!

Жестокость белых в отношении пленных партизан была всем известна. Обычно красноармейцы в плен не сдавались: белые все равно расстреляют или изрубят. А у нас приказ по бригаде категорически запрещал расстреливать и рубить пленных.

Мы стояли в Котельникове около трех дней. Котельниковский отряд включили в нашу бригаду. За три дня белые успели нас окружить. Мы прорвали окружение и с боями двинулись к Царицыну.

До Царицына оставалась сотня верст. Патроны были на исходе. Среди беженцев появились больные. Истощенные долгими переходами лошади еле тянули повозки.

КОННИЦА ПОД ЦАРИЦЫНОМ

Мы пробивались к Царицыну. До нас доходили сведения, что Царицын вторично окружен белогвардейцами, части под руководством Ворошилова отбивают натиск белых. Мы стремились на помощь защитникам героического города. По жаре и безводью, с упорными непрерывными боями шло вперед ядро будущей Конной армии.

21 октября мы встретились с частями Десятой армии и снова увидели Ворошилова. Воспрянули духом бойцы, облегченно вздохнули семьи.

2 ноября мы наголову разбили пять белогвардейских полков. 13 ноября мы изрубили большой офицерский отряд князя Тундутова. А 26 ноября совершили налет на Аксай, захватив большие трофеи и разгромив крупные белогвардейские части.

За эту победу нас благодарил Климент Ефремович Ворошилов и сообщил, что ходатайствует о награждении Семена Михайловича Буденного орденом Красного Знамени.

Красная конница выросла в сводную кавалерийскую дивизию.

В начале 1919 года белые начали третье наступление на Царицын. Генералы бросили на город семьдесят тысяч белогвардейцев.

Они повели стремительное наступление и начали теснить нас.

Слышу, ночью меня кто-то будит. Спросонок ругаюсь, норовлю повернуться на другой бок и снова уснуть. Сказалась усталость: двое суток не слезал с седла. Чувствую, кто-то настойчиво тормошит:

— Городовиков! Да вставай же! Ехать надо, быстро...

Это был Буденный.

По дороге Семен Михайлович рассказал мне, что бригаду потрепали, а комбриг серьезно заболел.

Затем Буденный заключил:

— Так-то вот, Городовиков! Придется тебе командовать бригадой.

— То есть как это — командовать бригадой? — удивился я.

— Очень просто. Принимай и командуй. Партия тебе поручает.

...Мы приехали в большое село на Волге, Райгород, где стояла вторая бригада.

Нам отвели квартиру в поповском доме.

А утром я вступил в командование второй бригадой. Сейчас легко сказать: «вступил в командование», а тогда сколько волнений я пережил! Ведь я почти не умел писать, а тут — полки, артиллерия, обоз, люди доверены...

Подумал, подумал и решил: партия доверила, она и поможет.

В тот же день повел я бригаду в бой.

Бой длился до темноты. Наши части перемешались с противником. Трудно было понять, кто и куда стреляет. Мы расположились вместе с Семеном Михайловичем во дворе, недалеко от церкви. Вдруг слышим — скачет кто-то. Буденный окликает:

— Кто идет?

— Свои! Штаб ищем!

— Штаб здесь, — спокойно говорит Семен Михайлович, — заезжайте.

Во двор въехали всадники. Оказалось, это белогвардейцы. Они везли донесение в штаб полка. За ночь мы перехватили около тридцати ординарцев противника. Конники их встречали на улице, затем приводили к нам.

19 января белые обрушились на вторую бригаду и начали перебрасывать свои части, грозя отрезать бригаде путь отхода на единственную в этом районе переправу через Волгу.

Под градом пуль и снарядов проскакал Крымский полк через Волгу. За ним двинулся броневик. Лед трещал и гнулся, броневик дал полный газ и проскочил основное русло Волги. Впереди — разветвление Волги; лед не выдержал — машина провалилась, к счастью, недалеко от берега. Ее выволокли.

Переправу закончили в темноте. Вышли на берег; местность незнакомая. Карт нет. Мороз...

Обстановка тревожная. Отведя полк к правому флангу, я с группой всадников выехал вперед на разведку. Возвращаясь мимо сторожки лесничего, мы натолкнулись на засаду белых. С крыши застрочил пулемет. За нами с гиком бросились полсотни казаков. Привстав на стременах, кричу во весь голос:

— Занимай лесок!

Руки окоченели. Вижу, с правой стороны нагоняет меня всадник с вытянутой вверх рукой, в руке — граната. Выхватываю наган, стреляю — промах. Всадник кричит:

— Что делаешь, командир?

Я узнал в нем матроса, бывшего когда-то моим ординарцем...

Бойцы доскакали до леса, спешились, открыли огонь.

Как выяснилось потом, спаслись мы совершенно случайно, и спасителем нашим был матрос. Не умея владеть шашкой, он всегда возил ее притороченной к седлу. Когда белые внезапно атаковали нас, он выхватил из кармана ручную гранату без капсюля и, погоняя ею лошадь, во весь дух начал удирать от казаков. Белые, видя в руках у матроса гранату, боялись к нему приближаться.

Вспоминая потом этот случай с гранатой, мы от души хохотали, а матрос улыбался:

— Хоть ненарочно, а здорово вышло, ребята...

Боевые качества нашей конницы росли с каждым днем. Излюбленным тактическим приемом, приносившим неизменный успех, являлись ночные набеги в тыл противника всей бригадой. Обычно на дневки мы располагались в тридцати верстах от белых, высылали разведку и охранение. В полночь, соблюдая полную тишину, бригада снималась с места и шла в ночной налет.

Обнаружив белых, мгновенно всей бригадой обрушивались на них. Действия в поле, в открытом встречном бою также велись своими, излюбленными приемами. Подпустив противника на дистанцию пулеметного огня, орудия и тачанки вихрем вылетали на открытые позиции и обрушивали на врага шквал огня. Вслед за этим сразу же переходили в атаку конные группы. Буденный, командиры бригад и полков всегда лично водили свои части в атаку. В момент атаки, которая всегда была стремительной, пулеметчики и артиллеристы — у них были прекрасные лошади — не отставали от атакующих эскадронов. Часто орудийный расчет врубался вместе с нами в ряды белогвардейцев.

В белых станицах кулачье и офицеры вели бешеную агитацию за формирование новых белогвардейских частей. Им удалось сформировать отряд старых казаков в пятьсот сабель. Не один бой имели мы с «бородачами» и как-то однажды, захватив их врасплох на берегу Дона, разбили наголову. В этом бою погиб наш общий любимец бесстрашный командир полка Мирошниченко.

Миллионы людей, которых царский режим держал вдали от политики, теперь по-новому стали смотреть на жизнь. Неразрывные узы отныне связывали их с большевистской партией.

Толчком для моего вступления в партию послужил, казалось, совершенно незначительный случай.

В марте 1919 года, когда мы разгромили под Царицыном армию генерала Краснова и, преследуя, добивали ее остатки, я задумал организовать технический эскадрон. Название по меньшей мере странное: никакой техники в этом эскадроне не было. Это был просто эскадрон связи, причем связи живой. В то время обычно все управление боем и связь с частями осуществлялись исключительно посредством конных ординарцев.

Ну так вот. Проходя по Дону до Сальских степей, я набрал в эскадрон связи около двухсот добровольцев. Народ прямо на подбор: грамотные ребята, развитые, исполнительные. Любуюсь своим эскадроном, сердце радуется. «Золото, — думаю, — а не народ!»

Подходит однажды ко мне комиссар и говорит:

— Ока Иванович, а ты заметил, что эскадрон связи у нас здорово засорен?

Я посмотрел на комиссара с удивлением:

— Как это «засорен»?

— Да так вот. Чужого народу много.

— Кто это тебе сказал?

— Особый отдел.

Я снова в недоумении.

— Скажи, пожалуйста, — говорю комиссару, — что это за особый отдел?

Комиссар тут же преподал мне элементарный урок политграмоты. Он сказал, что в эскадрон просочились белые офицеры, урядники, прапорщики и исподтишка ведут подрывную работу, пытаясь внести разложение в ряды бойцов.

В политике в ту пору я был младенцем. После беседы с комиссаром я стал пристально изучать людей, чаще беседовать со своим комиссаром.

Однажды он сказал:

— Как это так, Городовиков, воюешь ты против белых с первых дней революции, командиром большим стал, а в партию не вступил?

Такой оборот речи для меня был неожиданным да, признаться, в те дни и непонятным.

Подумал я и говорю:

— А скажи, товарищ комиссар, какая мне разница? Воюю я за Советскую власть и за свободу. Разве я не большевик?

Комиссар отвечает:

— Большевик-то большевик, да не совсем.

— Почему?

— Да вот, Ока Иванович, с политикой у тебя слабовато.

— Ну что ж! Я, братец мой, человек малограмотный. А политика — дело трудное...

Комиссар стал все чаще и чаще беседовать со мной.

Однажды я ему говорю:

— Комиссар, я вступаю в партию. Только смотри насчет политики помощь оказывай.

Комиссар обрадовался:

— Ну вот и хорошо, Ока Иванович!

Один за другим стали вступать в партию бойцы и командиры. Помню, один мой боец писал:

«Прошу вас принять меня, как сочувствующего, в рабоче-крестьянскую партию коммунистов-большевиков. Желаю вступить в эту партию, так как я понял, что это есть действительно наша святая рабоче-крестьянская партия, в которой я, простой красноармеец, могу научиться жить партийной жизнью и научиться доброму делу помогать друг другу в нужде и горе, будем делиться друг с другом знанием и научимся новому знанию, и поэтому, товарищи, прошу принять меня в партию».

Таких заявлений тогда было много.

Комиссары нашей конницы наравне с командирами участвовали в боях, вызывая восхищение бойцов. Надо было видеть, с какой трогательной заботой бойцы оберегали любимого комиссара! Они говорили ему:

— Ты вперед нас не лезь! Убьют тебя, жалко будет. Парень ты свой, хороший.

Невозможно перечислить случаи, когда бойцы с риском для жизни буквально из огня спасали раненых политработников.

Многие комиссары отдали в боях свою жизнь.

ЗА ДВУМЯ ЗАЙЦАМИ ПОГОНИШЬСЯ...

Белоказачья дивизия генерала Голубинцева, состоявшая из четырех конных полков, орудовала у нас в тылу и творила много бед.

Было дано указание: «Ликвидировать Голубинцева». И вот, когда мы со своей дивизией появились в Островской, в станицу приехал Семен Михайлович.

— Городовиков, — обратился он ко мне, — ты должен достать «языка». Надо точно узнать, где эта чертова дивизия Голубинцева. Мы шлепнем ее, только мокрое место останется.

Я выслушал приказание Буденного и, взяв с собой эскадрон, поехал в разведку за «языками».

Выехал на восточную окраину Островской. Вдруг вижу — вытягивается какая-то конная колонна... Выскочил вперед — узнать кто. Оказывается, голубинцы.

 Смотрю — слева группа всадников. Я скачу на них. Они повернули. Я догнал одного и замахнулся шашкой.

 Бросай оружие, — кричу, — и скачи за мной! Поскакал за другим — уж очень хотелось привезти

Буденному два «языка». Оглянулся, смотрю — мой пленный повернул и удирает в станицу, а тот, за которым я гнался, ускакал.

Я повернул обратно, нещадно ругая себя:

— Погнался за двумя зайцами, ни одного не поймал! Да, собственно говоря, «зайцы» были уже не особенно нужны. Дивизия Голубинцева была найдена. Оставалось только ее разбить наголову.

НАЛЕТ НА ХУТОР ЭЛЬМУТА

В марте 1919 года наша кавалерийская дивизия продвигалась по родным местам. Снова я видел родные Сальские степи, станицы, которые знал и любил с детских лет. Степи были изрыты снарядами, станицы разорены и сожжены белой армией, степные дороги истоптаны конскими копытами и изъезжены артиллерией.

Дивизия шла берегом Дона. Ей поручалось зайти во фланг противнику и разбить его тыл, чтобы облегчить наступление нашей Красной Армии.

И вот мы снова в родной станице Платовской. Мы легко выбили из Платовской мелкие белогвардейские части: это были не те времена, когда Буденному приходилось с семью бойцами драться в станице против четырехсот вооруженных белогвардейцев! Мы взяли в плен много солдат, офицеров и, не останавливаясь, продолжали марш на Великокняжескую.

По дороге мы увидели хутор Мокрая Эльмута. На этом хуторе я жил еще до военной службы. В степях вокруг этого хутора я когда-то пас скот. В Мокрой Эльмуте все было знакомо, и не мне одному. Целый эскадрон нашей дивизии состоял из уроженцев Мокрой Эльмуты.

Хутор был занят белогвардейцами. «Наверное, измываются над близкими и родными, наверное, творят всякие бесчинства», — думали бойцы.

Неужели мы пройдем мимо родного хутора стороной?

Бойцы начали просить:

— Разрешите выбить из родного хутора белогвардейцев!

Буденный подумал и согласился. Он приказал мне:

— Возьми с собой эскадрон, захвати хутор. После выступишь, будешь прикрывать мой левый фланг — я пойду прямо на Великокняжескую.

Взяв один эскадрон, я двинулся. Когда начало светать, мы были уже в двух километрах от хутора. Навстречу нам ехал всадник. Мы остановили его:

— Куда едешь?

— В Платовскую.

— Зачем?

— Полковник послал за папиросами и за водкой, — ответил белогвардеец, очевидно полковничий денщик.

— Сколько вас на хуторе?

— Обоз второго разряда двух кавалерийских полков да около тысячи человек пехоты.

— Пулеметы есть?

— Восемь станковых.

— А конница?

— Полуэскадрон.

— Что делают?

— Моются, собираются завтракать. Никак вас не ожидают.

В морозном рассвете был ясно виден весь хутор — большой, растянутый на три четверти километра по реке Эльмута.

Я приказал бойцам:

— Пойдем в атаку с трех сторон. Залетайте по два, по три на каждый двор и командуйте что есть силы: «Здесь большевики! Без оружия бегом на плац, живо!» А я буду ожидать на плацу. Беру с собой коновода.

Я приказал эскадрону перейти в галоп. Хутор стоял на ровном месте, в широкой степи, никаких прикрытий не было. Я понесся карьером, и через несколько минут мы с моим коноводом были уже на огромном пустом плацу.

Со всех дворов слышались команды:

— Здесь большевики! Без оружия бегом на плац, живо!

Это мои орлы командовали белогвардейцами.

И вот со всех сторон на плац хлынули ошеломленные беляки. Они бежали со всех дворов, без фуражек, с сапогами под мышкой, в одном нижнем белье. Их было так много и они так здорово бежали прямо на меня, что мне не по себе стало: а черт их знает, вдруг разберутся, что нас двое всего с коноводом, да как окажется у кого-нибудь оружие, да пальнет кто-нибудь по мне? А белогвардейцев набегало все больше и больше.

Уже совсем рассвело, наступило морозное тихое утро. На плац собралась целая толпа поеживающихся от холода раздетых людей.

«Что мне с ними делать?» — подумал я.

На мое счастье, из толпы вдруг вышел знакомый по царской армии донской казак, урядник Кузнецов. Он вначале очень испугался, но, увидев меня, осмелел:

— Городовиков, ты помнишь меня?

— Еще бы не помнить! — отвечаю. — Разговаривать только некогда. Построй, Кузнецов, живо отряд в две шеренги!

Кузнецов стал строить белогвардейцев в две шеренги. А моих бойцов все нет и нет. На плацу только я, коновод да почти целая тысяча белых. Бойцы мои, видно, уже разбежались по родным, завтракают и делятся новостями. «Как бы кто не опомнился да меня не ухлопал», — беспокоюсь про себя.

А Кузнецов докладывает, совсем как, бывало, в казачьей сотне:

— Господин полковник, в строю девятьсот девяносто пять человек.

— Оружия ни у кого нет? — спрашиваю.

— Нету, — отвечает. — Какое оружие! Покидали!

Смотрю на них — посинели от холода, зубами стучат.

Тут уж стали подходить мои бойцы. Приводят пленных, раздетых и перепуганных. Пулеметы белогвардейские тащат за собой. Докладывают, что семь офицеров, услышав крик: «Здесь большевики!», покончили жизнь самоубийством.

А один боец привел человека без сапог, без фуражки, в тонком плаще, надетом поверх нижнего белья:

— Товарищ командир, я вам самого полковника приволок.

В страхе полковник даже забыл, что без фуражки честь отдавать не полагается, лепечет:

— Бывший учитель мирного времени, ныне полковник такой-то.

— Как же вы, учитель мирного времени, полковника заслужили? — удивился я.

— Произвели. У нас это быстро. Сегодня прапорщик, завтра полковник. Извините...

А мои бойцы всё приводили и приводили пленных. Привели восемнадцать офицеров и очень много солдат. Всех их бойцы обезоружили. А когда подсчитали трофеи, оказалось: забрали мы тысячу повозок с имуществом и пять мешков деникинских бумажных денег, которые назывались «колокольчиками».

«Колокольчики» я решил раздать крестьянам. Поставили на плацу стол, крестьяне встали в очередь, а мои бойцы вынимали из мешков деньги целыми пачками и раздавали.

Через несколько часов мы двинулись дальше — на прикрытие левого фланга дивизии. Буденный готовился неожиданным ударом разбить тыл противника. На такие дела он был большой мастер.

РАНЕН

Солнце клонилось к вечеру, а бой продолжался. Противник в беспорядке отходил за хутор. Я уже зарубил семерых белогвардейцев. Маруся моя неслась все дальше и дальше. Я продолжал преследовать бегущих, не замечая, что остаюсь один. Мои бойцы оставались далеко позади, не успевая за Марусей. Офицер выстрелил из карабина. Резкий ожог в правое бедро заставил меня ухватиться крепче за гриву Маруси. Низко пригнувшись к шее лошади, увидел, что по обеим ногам, заливая седло и бока лошади, струями льется кровь.

«Скорее бы добраться до своих», — подумал я.

Почти теряя сознание, проскакал верст пять. Вдруг встречается наша пулеметная тачанка.

— Да вы ранены, товарищ командир! — закричали бойцы и уложили меня на тачанку.

Никогда не забуду, как плакала крестьянка, хозяйка избушки, в которой я ночевал: она вспомнила своего сына-красноармейца. Рано утром наша дивизия тронулась в путь. К избушке подъехала тачанка. Мой ординарец постелил мне соломы. Вдруг старуха выбежала с двумя большими подушками:

— На, сынок, постели, родимый, под себя. Все ранкам-то твоим будет спокойнее.

Кони рванули тачанку. Ко мне прикомандировали лекпома, который делал мне перевязки. Впоследствии я узнал, что он не лекпом — коновал. Буденный все же велел мне лечь в госпиталь. Пролежал я в госпитале двое суток, ходил на костылях. Больничная обстановка мне не понравилась. Подговорил я несколько раненых, которым тоже не нравилось лежать на койках, и мы сбежали на фронт. Ходить я как следует не мог и несколько недель ездил на тачанке. Так и командовал, лежа на тачанке. Но бойцов своих не кидал.

ЛЕТЧИК И КУЗНЕЦ

К 1 мая части Красной Армии заняли станцию Торговая, готовясь наступать на Ростов-на-Дону.

Однако положение частей Десятой армии было тяжелое. Глубоко вклинившись в расположение противника и растянув свой фронт больше чем на триста километров, армия оказалась без резервов.

В это время при активной поддержке стран Антанты контрреволюционные Донская и Добровольческая армии объединились и под общим командованием Деникина предприняли новое наступление. Против Десятой армии Деникин выставил свои лучшие кавалерийские части под командованием генералов Врангеля и Улагая.

Прорвав фронт красных частей, белые начали теснить Десятую армию к Царицыну. Наша конница должна была прикрывать отход армии. Буденный дал указание наносить противнику молниеносные удары и уничтожать его по частям. 30 мая конная дивизия Буденного внезапно налетела на пехотную дивизию белых и разгромила ее, захватив 42 орудия, 160 пулеметов и обозы.

В середине июня 1919 года части Десятой армии снова заняли оборонительные позиции вокруг Царицына.

Вскоре началось четвертое наступление белых на «Красный Верден» — Царицын.

В условиях маневренного характера войны и обширного театра военных действий со слаборазвитой сетью шоссейных и железных дорог действия конницы приобретали первостепенное значение.

Учтя это обстоятельство, белогвардейцы сформировали крупные кавалерийские соединения. Прорываясь через фронт наших пехотных частей, конница врага заходила к нам в тыл.

Необходимо было противопоставить белогвардейской коннице крупные соединения красной конницы. Этот вопрос был поставлен в Реввоенсовете республики, и вскоре с одобрения В. И. Ленина на базе наших конных дивизий начал организовываться Первый Конный корпус.

26 июня 1919 года корпус был сформирован. С. М. Буденный принял командование им.

10 августа 1919 года белый генерал Мамонтов прорвался в тыл наших войск. У генерала было три кавалерийские дивизии, пехота, бронемашины, артиллерия. Генерал надеялся, что у нас в тылу он поднимет мятеж против Советской власти.

Расчеты генерала не оправдались. Девять тысяч мамонтовцев грабили деревни, жгли попадавшиеся им на пути склады и обозы. Население не могло сочувствовать грабителям и насильникам.

Мятеж не удался.

Озверевшие мамонтовцы носились по деревням и селам с такой быстротой, что казались неуловимыми. Наша пехота не могла найти белого генерала.

Тогда Климент Ефремович Ворошилов, находившийся на Украине, послал телеграмму Ленину.

По его мнению, единственной преградой мамонтовскому рейду мог стать Первый Конный корпус.

И вот Конный корпус получает ответственнейшее задание: догнать и разбить генерала Мамонтова. Мы выступили в поход и отправились на поиски генерала.

29 августа Мамонтов резко изменил направление, повернул на юг. Мы продолжали его искать и шли по его следам.

В районе станции Таловой бойцы нашей дивизии увидели самолет. У красной конницы сначала своих самолетов не было. Самолет стал кружить над нашей колонной.

Семен Михайлович Буденный сказал:

— Этот белогвардеец наверняка тоже ищет Мамонтова. Опустить знамена, махать шапками изо всей силы: пусть он нас примет за мамонтовцев!

Бойцы опустили знамена и стали кричать и махать шапками. Покружив несколько минут над дивизией, самолет внезапно снизился и бреющим полетом пошел над самой землей. Летчик сделал посадку около санитарной линейки.

Лошадь шарахнулась в сторону. На линейке сидел вихрастый казак.

Летчик вылез из самолета и спросил:

— Казаки?

Повозочный не растерялся и ответил:

— Так точно, казаки!

В это время я подскакал к самолету. Летчик отдал мне честь и спросил:

— Мамонтовцы?

Я поспешил подтвердить:

— Так точно, мамонтовцы!

Летчик обрадовался.

— Слава богу! — сказал он и протянул мне пакет. — От генерала Шкуро генералу Мамонтову.

Он оказался иностранным офицером. Говорил по-русски иностранец отлично. Он объяснил мне, что долго искал мамонтовские части.

В эту минуту подъехал Буденный. Я передал ему пакет.

Буденный внимательно прочитал письмо. В письме генерал Шкуро предлагал генералу Мамонтову соединиться и действовать вместе против конницы Буденного.

— Вы попали к Буденному, — сказал летчику командир корпуса. — Спасибо за письмо.

Офицер стал доказывать, что он нейтрален. Он только выполняет свои обязанности.

Буденный приказал отвести офицера в штаб.

— А что же с самолетом нам делать? — спросил Буденного начальник штаба. — Летчика у нас нет, использовать мы его сейчас не можем.

— Найди технически грамотного человека и сдай ему под расписку, — приказал Буденный. — Самолет после нам пригодится.

Повозочные запрягли лошадей и, к великому удовольствию бойцов, торжественно отвезли самолет в ближайшее село. Здесь стали искать самого технически грамотного человека. Таким человеком оказался местный кузнец. Ему строго-настрого приказали хранить машину до прихода красной пехоты.

Впоследствии этот самолет сослужил нам большую службу.

НЕОБЫЧНАЯ ПЕРЕПИСКА

Мамонтов ускользал. Он сжег станцию Таловую и снова исчез. Он не хотел встречаться с красной конницей и уклонялся от боя. Мамонтов шел на Воронеж. Вскоре мы узнали, что он сумел соединиться с генералом Шкуро и укрепился в Воронеже.

Когда Конный корпус очутился у Воронежа, пошли дожди. Дороги стали труднопроходимыми. Буденный учел, что у нас всего две конные дивизии, а у белогвардейцев шесть. Он решил выжидать, к неудовольствию наших бойцов.

— Когда же мы в бой пойдем? — спрашивали бойцы.

Но Буденный отмалчивался.

— До каких же пор мы будем стоять? — начали роптать конники.

— Погодите, — говорил комкор. — Еще навоюетесь.

Однажды к Семену Михайловичу привели пленных шкуровцев. Их захватили наши разведчики.

Буденный позвал начальника штаба и продиктовал ему письмо:

«Двадцать четвертого октября, в шесть часов утра, я прибуду в Воронеж. Приказываю вам, генералу Шкуро, построить все контрреволюционные силы на площади у Круглых рядов, где вы вешали рабочих. Командовать парадом приказываю вам лично».

Когда письмо было написано, Буденный подписал его и передал пленным:

— Вот что, ребята: отнесите письмо самому генералу Шкуро. Только смотрите, больше против нас не воевать! Во второй раз попадетесь — расстреляю.

Пленных отпустили. Они отправились в Воронеж.

Слух о том, что Буденный «переписывается» с генералом Шкуро, прошел по всем эскадронам. Ну и довольны же были бойцы этой совершенно необычной перепиской!

СМЕЛАЯ РАЗВЕДКА ДУНДИЧА

Дундич был храбрый человек. Серб по происхождению, Олеко Чолич был любимцем всех наших конников. В Советской Республике Дундич обрел свою настоящую родину и защищал ее со всем пылом горячего сердца.

Звали его все Антон Иванович, так как Олеко Чолич выговорить бойцам было трудно. У Дундича была пятерка отважных товарищей. И Дундич и его товарищи всегда носили в карманах офицерские погоны и урядничьи знаки. Как только конница шла в атаку, Дундич надевал погоны, а его соратники нацепляли на себя знаки урядников. Они врывались в самую гущу белогвардейцев. Офицеры принимали Дундича за своего, а он рубил их налево и направо. Часто он хватал за шиворот офицера постарше чином, сажал к себе на седло и забирал в плен.

Под Воронежем дали Дундичу ответственнейшее поручение — разведать, где расположены проволочные заграждения белогвардейцев. Глухой ночью Дундич со своей отважной пятеркой товарищей выехал на шоссе. Они нацепили погоны и знаки различия. Доехали до белогвардейских застав. Часовые остановили их.

— Не видишь, что ли, дурак, кто едет? — прикрикнул Дундич на старшего, и застава их пропустила.

Дундич забрался в расположение белогвардейских войск. Он выведал все, что было нужно для предстоящего наступления. На рассвете он вернулся обратно целый и невредимый, в офицерских погонах и с офицерским Георгиевским крестом на груди.

Он снял свои офицерские различия и подробно рассказал о всех белогвардейских укреплениях.

ВОРОНЕЖ ВЗЯТ!

Настал один из знаменательных моментов гражданской войны. Мы стояли против вымуштрованной белогвардейской отборной конницы, численно втрое превосходившей нас.

Белогвардейской конницей командовали закаленные в боях, окончившие академии царские генералы.

Нашей конницей командовали бывший вахмистр драгунского полка крестьянин станицы Платовской Буденный и калмык — казак той же станицы — Городовиков, рабоче-крестьянские командиры.

В ночь с 18 на 19 октября Шкуро отдал приказ: разбить конницу Буденного по частям.

Три колонны шкуровцев шли на нас с разных сторон. Корпус Буденного ждал их, собранный в кулак.

В четыре часа утра одна из колонн генерала Шкуро вплотную подошла к красной коннице. Буденный ринулся в атаку. Начался горячий бой. В тумане наши конники рубили белогвардейцев. Атака была так стремительна, что белогвардейцы не выдержали — повернули на Воронеж.

До 23 октября мы разбили остальные колонны противника. В холодные октябрьские ночи становилось жарко от схваток. Наконец к вечеру 23 октября мы окружили город с трех сторон.

Шкуро защищался до последней возможности. Его конница позорно бежала, и он мобилизовал всех бывших офицеров, полковников, генералов, гимназистов, чиновников и даже купцов и торговцев.

Город защищал «буржуйский батальон». Даже попы дрались в рядах этого батальона.

Рассказывают, что генерал Шкуро, провожая на фронт это «почтенное войско», наставительно говорил отставным седовласым генералам:

— Итак, господа, на вас вся надежда. Люди у вас отборные, поэтому я назначаю вас командирами отделений. Разобьете Буденного, получите продвижение.

«Отборные люди» генерала Шкуро оказались сборищем трусов.

Воронеж был взят в ночь на 24 октября, точно в срок, обещанный Буденным генералу Шкуро в известном его письме. Сам генерал Шкуро спасся бегством. Он бросил свой поезд и ускакал на коне. В поезде мы нашли отличный «генеральский» обед.

В числе пленных оказались три попа-вояки из «буржуйского батальона». Я долго думал: что с ними делать, куда их приспособить?

Решили назначить в обоз воловщиками. Дали мы им по паре волов, и они стали усердно возить сено.

Буденовцы, заезжая в обоз, добродушно посмеивались:

— Любуйтесь, ребята, кто не видел: опиум для народа в живом виде.

— У попа паства была, а осталось два вола!

Иногда в редкие минуты досуга конноармейцы-обозники заводили с попами беседы о боге и святых:

— Скажи, батя, по совести, сам-то ты веришь в бога?

— А чем ты докажешь, что есть бог?

Попы сначала несли всякую околесицу, потом один из них чистосердечно сказал:

— А черт его знает, есть бог или нет! Вероятнее всего — выдумка.

— Точка! — веселились конноармейцы. — Попы растрясли на волах весь свой опиум!

ПЕРЕПРАВА ЧЕРЕЗ ДОН

Мы недолго отдыхали в Воронеже. Первый Конный корпус получил новую задачу — взять станцию Касторная. На берегу Дона нас поджидали белогвардейцы. Они твердо решили не допустить нас на другую сторону реки. Чтобы отвоевать переправу, нам пришлось четыре дня упорно драться. Наконец переправа началась. Переправлялись по шаткому деревянному мостику, который местные крестьяне называли «мост на куриных ножках». Повозки тянули сами бойцы. В разгар переправы мост обрушился. По реке поплыли мешки с фуражом. Бойцы кинулись вплавь и стали вылавливать их. Вода была очень холодна — октябрь был на исходе. Но бойцы словно не чувствовали холода. Многие взяли в руки по снаряду и стали переправляться через реку на конях вброд. Бойцы снарядов из рук не выпускали.

Начали перебрасывать орудия. Их тянули под водой канатом. Сразу же после переправы орудие ставилось на позицию.

Для воодушевления бойцов неподалеку от места переправы играли два духовых оркестра. Кругом рвались неприятельские снаряды. Попадая в реку, они подымали огромные фонтаны воды.

Переправившись вброд, промокшие до нитки, бойцы с небывалой отвагой бросились в атаку.

УКРАДЕННЫЙ ПРИКАЗ

На станции Касторная стояли два конных белогвардейских корпуса под командой генерала Шкуро, Терская и Кубанская пехотные дивизии, пять бронепоездов, танки.

Бои у Касторной были упорные. Мы дрались несколько дней. Свирепствовал жестокий буран. Был лютый холод. Каждый боец и командир отлично понимали значение Касторненского узла. Противник стянул к Касторной три пехотных, двадцать кавалерийских полков, танки и бронепоезда. Белые были твердо уверены, что мы не выстоим.

Вдруг к Буденному подскакал ординарец.

— При... приказ отняли! — зарыдал он. — Теперь воны усы сэкреты узнают.

— Брось реветь по-бабьи! Рассказывай толком! — строго приказал Семен Михайлович.

Ординарец вытер рукавом слезы и начал рассказывать:

— Я пидъихав к позыции, мэни товарищ каже, що начдив у тий колони, що на бугри. И я поихав туды. Ихав и все дывывся туды и бачив, як вони заихали в балку. Пидъихав, а воны булы не красни, а били. Зараз схопылы за повод конягу и кажуть: «Злизай!» Я злиз, воны сразу приказ забралы, а мэне узялы и повелы расстреливать. Наша втора бригада зашла с флангу да як кинулась оравой на них! А воны тикать. Я как брошусь на конвойного, вырвал винтовку и убег.

Комкор решительно сказал:

— Ну, черт с тобой, не надо быть разиней. Иди!

Он приказал сообщить дивизиям, что приказ захвачен противником, но остается в силе.

Буденный принял смелое решение: ведь противник наверняка подумает, что приказ изменен, мы им и наложим за мое почтение!

Под утро буран стих. Буденный, проезжая на Казбеке мимо полков, бросал:

— Даешь Касторную!

КАСТОРНАЯ

Мы двинулись на Касторную.

Вдруг среди бойцов распространились слухи, что белогвардейцы бросят против нас танки. Танков никто никогда не видел. Всем хотелось хоть разок взглянуть, что это за штука. С другой стороны, танков боялись. О танках рассказывали самые невероятные вещи. Днем ко мне прибежали перепуганные разведчики.

Они кричали все вместе:

— Товарищ командир, беда: хата там какая-то двигается! Огромная-преогромная, и стреляют из окон!

Все бросились что есть духу посмотреть на диковинную «хату». Подскакав к околице, я увидел, что конники со всех концов устремились к танку: любопытство оказалось сильнее страха. Танкист же, думая, что его атакуют, повернул и удрал обратно.

Так и не удалось нам на этот раз повоевать с танком, он больше не показывался.

15 ноября под ураганным огнем белогвардейских орудий и бронепоездов наши конники с пехотой ворвались на станцию Касторная. Мы уничтожили всю белогвардейскую пехоту, захватили орудия, винтовки, пулеметы, обозы.

Касторная была взята.

ОРГАНИЗАЦИЯ ПЕРВОЙ КОННОЙ АРМИИ

После разгрома белогвардейцев под Касторной согласно плану Реввоенсовета республики Красная Армия должна была рассечь войска Деникина на две части и потом разбить каждую часть в отдельности. Для выполнения этой задачи требовалось вести наступление высокими темпами. Удар на Донбасс—Ростов должен был осуществляться стремительно и без задержек. Это могла сделать только конница.

Реввоенсовет Южного фронта с личного согласия В. И. Ленина сформировал Первую Конную армию из частей Первого Конного корпуса и кавалерии, приданной ему на усиление.

11 ноября 1919 года Реввоенсовет республики получил от Реввоенсовета Южного фронта следующее донесение:

«Реввоенсовету республики.

Реввоенсовет Южфронта в заседании своем от 11 ноября сего года, исходя из условий настоящей обстановки, постановил образовать Конную армию в составе Первого и Второго Конных корпусов и одной стрелковой бригады (впоследствии добавить и вторую бригаду).

Состав Реввоенсовета Конармии: командарм тов. Буденный и члены — тт. Ворошилов и Щаденко».

Ответственнейшие задачи возлагались и на Реввоенсовет Первой Конной армии. В приказе № 1 Реввоенсовета Первой Конной говорилось:

«На Реввоенсовет Конной армии возложена чрезвычайно тяжелая и ответственная задача: сплотить части красной конницы в единую, сильную духом и революционной дисциплиной Красную Конную армию.

Вступая в исполнение своих обязанностей, Реввоенсовет, напоминая о великом историческом моменте, переживаемом Советской Республикой и Красной Армией, наносящей последний смертельный удар бандам Деникина, призывает всех бойцов, командиров и политических комиссаров напрячь все силы в деле организации армии. Необходимо, чтобы каждый рядовой боец был не только бойцом, добросовестно выполняющим приказы, но сознавал бы те великие цели, за которые он борется и умирает.

Мы твердо уверены, что задача будет выполнена, и армия, сильная не только порывами, но сознанием и духом, идя навстречу победе, беспощадно уничтожая железными полками и дивизиями банды Деникина, впишет еще много славных страниц в историю борьбы за рабоче-крестьянскую и Советскую власть.

Да здравствует Первая Конная Красная Армия!

Да здравствует скорая победа!

Да здравствует мировая Советская власть!

Реввоенсовет: Буденный, Ворошилов, Щаденко».

Дисциплина и организованность не приходили сами собой. Потребовалась огромная работа командиров и политработников, чтобы преодолеть в крестьянских парнях мелкобуржуазную анархичность и партизанские замашки.

Климент Ефремович Ворошилов с первых же дней своей работы среди буденовцев стал душой Первой Конной армии. Его железная воля дисциплинировала и, как цемент, сплачивала бойцов.

Интересная деталь: в разговоре с красноармейцами в первый день прибытия Климента Ефремовича я рассказал им про героический путь большевика Ворошилова. Бойцы слушали внимательно, одобрительно, но в конце беседы высказались так:

— Парень рабочий, к коням непривычен, как-то он будет ездить верхом...

Некоторые с любопытством посматривали в сторону проходившего в это время Ворошилова.

Первые же бои успокоили бойцов. Член Реввоенсовета крепко и ладно сидел на коне, много часов мог проводить в седле, с клинком и маузером ходил в атаку.

Бойцы говорили с любовью:

— Выходит, свой парень Ворошилов.

Стремительными и бесстрашными действиями буденовцы быстро завоевали себе славу. Нередко одно только слово «буденовцы» сеяло панику в белогвардейских рядах. Классовая ненависть к врагам, преданность делу партии Ленина порождали беззаветный героизм красноармейцев, развивали невиданную лихость в бою.

Товарищ Ворошилов с подлинно большевистским умением быстро наладил массовую политическую работу.

...Как-то в Первую Конную армию приехали председатель ЦИК М. И. Калинин и Г. И. Петровский. Конники устроили парад, после парада обед. На обеде Калинин и Петровский удивили присутствующих. Глядим, достают они из мешочков черные сухари и несколько кусочков сахара. Вот так, думаем, раз! Председатель Центрального Исполнительного Комитета ездит со своими черными сухарями да и ест-то их этак экономно.

Мы спрашивали своих гостей:

— Почему вы приехали со своим хлебом, что, у нас хлеба нет?

— Я думал, — говорит Михаил Иванович, — что вы тоже на пайке, поэтому и привез свой хлеб.

Этот случай нам запомнился потому, что, воюя в богатых черноземных областях, мы имели в обилии продовольствие.

Помню, очень часто после приезда Михаила Ивановича Калинина, взяв у белых богатые трофеи, бойцы говорили:

— Надо несколько посылок в Москву наладить.

И тут же начинали перечислять адреса:

— Ленину!

— Калинину!

— Ну и прямо в ЦК!

Товарищ Ворошилов с первого дня своей работы среди буденовцев, стал душой Конной армии.

ПРИМЕНЯЮ ХИТРОСТЬ

К этому времени белые отступали по всему фронту.

Первая Конная получила приказ наступать на Ростов. Моя дивизия должна была сделать налет на крупную узловую станцию Сватово. Сватово удерживали белогвардейская конница, пехота и бронепоезда. Стремительным налетом мы выбросили белых со станции. Многих белогвардейцев захватили в плен. В качестве трофеев нам досталось двадцать пять поездов с военным имуществом. Эшелоны стояли с паровозами под парами. Белогвардейцы собирались их увезти, но не успели.

Когда мы заняли станцию Сватово, я вышел на платформу. Гляжу, на дверях висит записка:

«Дежурный по станции Сватово военный комендант подполковник такой-то» (фамилию точно не помню, кажется, Голодовский).

«Дай, — думаю, — позвоню на станцию Купянск от имени подполковника». Оттуда через Сватово должны были эвакуироваться отставшие эшелоны белогвардейцев.

Иду к телефону и вызываю коменданта Купянска. Отвечает какой-то ротмистр.

— С вами, господин ротмистр, — начал я, — говорит подполковник Голодовский. Командующий приказал все имеющиеся на станции Купянск эшелоны немедленно отправить через Сватово.

Ротмистр поверил, что с ним говорит подполковник Голодовский.

— У меня, — говорит, — господин полковник, готовы два эшелона. Я их тотчас же отправлю.

Через некоторое время эти эшелоны прибыли в Сватово. Мы их соответствующим образом приняли. Среди груза мы обнаружили пятьдесят пять телеграфных аппаратов Морзе, вагон ваксы, вагон спичек и много других вещей.

Старательный ротмистр отправил и третий эшелон, но эшелон, обстрелянный в пути моими разведчиками, дал обратный ход и вернулся назад в Купянск. Коменданту Купянска, вероятно, доложили, что Сватово занято конницей красных.

Я снова вызываю ротмистра к телефону. Говорю ему:

— Два эшелона прошли через Сватово. Почему вы не высылаете остальные? За задержку эшелонов вы будете отвечать.

Офицер, видимо, начал что-то подозревать. Отвечает:

— Господин полковник, разрешите поговорить с вами начистоту?

— Пожалуйста.

— Скажите, господин полковник, где живет моя тетушка?

— Какая тут, к черту, тетушка! — отвечаю ротмистру. — Дело горячее, а вы с тетушкой лезете. Еще раз предлагаю немедленно выслать эшелоны!

Тут ротмистр стал меня крыть на чем свет стоит.

А я ему отвечаю:

— Вы люди образованные, господин ротмистр, культурные, и ругаться вам не пристало. Чтобы голову вам не морочить, заявляю: никакой я не подполковник, а самый настоящий буденовец. Станцию Сватово мы заняли. За эшелоны, которые вы выслали, большое спасибо.

Тут такая ругань послышалась в трубку, что даже я не выдержал.

— Довольно! — кричу. — Давайте говорить начистоту, господин ротмистр. Мы вас не тронем, если вы со своими частями и всем имуществом сдадитесь нам. Подумайте: ведь если не сдадитесь, все равно мы вас догоним и никуда вам от нас не скрыться.

Ротмистр еще пуще ругается, но трубку не бросает.

Тогда я говорю:

— Экий вы несговорчивый человек, господин ротмистр! Что ж, если не хотите сдаваться, даю вам прямехонький маршрут: бегите, не оглядываясь, к Черному морю, примите там холодную ванну. Это успокаивает нервы.

Тут уж ротмистр бросил трубку.

СНОВА ВСТРЕЧАЕМСЯ С ТАНКАМИ

Армия продолжала наступление на Донбасс. На переправах через Донец шли крупные бои. Мы подходили к Ростову. Загрохотала артиллерия. Отборные белогвардейские части защищали Ростов.

Я повернул свою дивизию и быстро очутился в тылу противника. Дивизия пошла в атаку.

Вот здесь мы снова встретились с движущимися «хатами»: белогвардейские танки шли к Ростову. Увидев моих конников, неожиданно вынырнувших из тумана, танки стали удирать. Надо вам сказать, что в ту пору танки были тихоходные, они двигались со скоростью семи километров в час. Мои конники мигом их догнали.

Бойцы на полном скаку подлетали к танкам, всовывали дула винтовок в щели и стреляли внутрь танков. Белогвардейцы вышли из машин и подняли руки.

НА РОСТОВ!

По плану командования мы должны были, не доходя тридцати пяти — сорока километров до Ростова, остановиться на ночлег в селах. Но белогвардейские кавалеристы, обозы, повозки вовсю удирали в Ростов. Наши конники преследовали их. Начинало темнеть, а мы все мчались вперед. Села остались позади. Ночевать было негде. Но ведь надо же где-нибудь ночевать! Часам к десяти вечера мы очутились на кирпичном заводе под Нахичеванью, пригородом Ростова. Завод был расположен в глубоком овраге. Здесь ночевать тоже было негде.

Вышли из оврага на железную дорогу. Видим, идет длинный поезд из Новочеркасска. Поезд мы задержали. В поезде нашли офицерское имущество, домашние вещи, обмундирование. Красноармейцы и командиры приоделись.

В полночь дивизия без шума и без единого выстрела подошла к Нахичевани.

Улицы спали. Вперед пошла разведка.

В одной хате горел огонь. Пели хором песню. Я остановил дивизию и подошел к хате. Навстречу мне вышел офицер. От него пахло вином.

Он кинулся на меня, и я, хотя сам отдал приказ избегать стрельбы и всякого шума, офицера тут же пристрелил.

Вошел я с конниками в хату. Смотрим, набилось там человек тридцать белых казаков. Оказывается, их взводный произведен в офицеры и пьют они магарыч. Они были так удивлены, что сдались нам без сопротивления.

Разъезды вернулись и донесли, что в Нахичевани противника нет. Выслал квартирьеров. Сам еду по улице и выбираю себе дом для ночлега. Смотрю, стоит особнячок. Подхожу к двери, стучу. Долго не открывали. Наконец вышла женщина. Спрашиваю: «Чей дом?» Говорит: «Коннозаводчика Мирошниченко». Когда-то в Сальских степях я служил у Мирошниченко табунщиком и пастухом. Спрашиваю: «Где Антон Харитонович?» Хозяйка отвечает: «Не знаю». Выяснилось, что он с сыном убежал.

В столовой был накрыт по случаю рождественского праздника стол. Ждали гостей — белогвардейцев. Сколько разнообразных закусок, вина! Ужин нам пришелся кстати: мы были страшно голодны.

Около двух часов ночи приехали Буденный и Ворошилов. Мы угостили их рождественским ужином.

Ночью патрули привели четырех белых офицеров.

Спрашиваю:

— Откуда?

— Из станицы Аксайской. Приехали в Ростов погулять, освежиться.

— Разве вы не знали, что город большевики заняли?

— Понятия не имели! В сводке говорится, что фронт в ста километрах от Ростова. Мы и сейчас не верим, что вы взяли город.

Офицеры сильно перетрусили. Как сейчас помню, они попросили воды и пили, как лошади. Видно, жарко стало от неожиданной встречи!

Противник пытался было перейти в контрнаступление, но я отдал приказ окружить Нахичевань. Пролетарская окраина Ростова — Нахичевань стала советской.

А в Ростове, занятом дивизией Тимошенко, патрули бойцов ходили по Таганрогскому проспекту. Они забирали ошеломленных офицеров. Тимошенко лично арестовал множество офицеров — в трамваях, в театрах, в ресторанах. Белогвардейцы опомнились и принялись стрелять из окон домов, кидать в наших конников ручные гранаты. Но все было напрасно.

Ростов был очищен от контрреволюционной нечисти, очищен навсегда.

Взятие нами Нахичевани и Ростова было полной неожиданностью для белогвардейцев. Белогвардейские штабы ничего не знали ни об отходе своей конницы, ни о разгроме пехоты и были удивлены нашим появлением. Помню, даже мальчишки, продававшие газеты, — уж на что дотошный народ! — сначала приняли нас за белых. Вышел я утром из дому, ко мне подбегает газетчик и предлагает утренний выпуск:

— Купите свежую газету! Масса новостей! Красные разбиты под Ростовом! Фронт в ста двадцати километрах!..

Через три дня Ворошилов и Буденный рапортовали:

«Курск, Реввоенсовет Южфронта,

Копия Москва, т. Ленину,

Красной Конной армией 9 января 1920 года в 20 часов взяты города Ростов и Нахичевань. Наша славная кавалерия уничтожила всю живую силу врага, защищавшую осиные гнезда дворянско-буржуазной контрреволюции. Противник настолько был разбит, что наше наступление в городе не было даже замечено врагом, и мы всю ночь с 8 на 9 января ликвидировали разного рода штабы и военные учреждения белых.

Утром 9 января в Ростове, Нахичевани завязался уличный бой, длившийся весь день. 10 января города были совершенно очищены, и враг отогнан на Батайск и Гнилоаксайскую. Только страшные туманы и дожди помешали преследовать врага и дали ему возможность уничтожить небольшие переправы через реку Койсуг у Батайска и через Дон у Аксайской. Переправы через Дон и железнодорожный мост в Ростове целы.

В Ростове Реввоенсоветом Конной образован ревком и назначены начгарнизона и комендант. В городе масса разных интендантских и иных складов, переполненных всяческим имуществом. Все берется на учет и охраняется.

Сегодня, 11 января, был смотр двум кавдивизиям, где присутствовало много рабочих Ростова и Нахичевани во главе с полной организацией коммунистов. Провозглашены приветствия Красной Армии, Советской Республике и вождям коммунистической революции.

Реввоенсовет Конной от имени Конармии поздравляет вас со славной победой и от всей души провозглашает громовое ура за наших вождей.

Да здравствует великая Красная Армия!

Да здравствует окончательная победа коммунизма!

Да здравствует мировая Советская власть!

Командарм Первой Конной Буденный.

Член Реввоенсовета Ворошилов».

БОЙ ЗА НОЧЛЕГ

Стоял двадцатиградусный мороз. Ночевать в степи — значило замерзнуть. Мы ночевали в Торговой. Вдруг со всех сторон началась беспорядочная стрельба. Оказывается, генерал Павлов захотел тоже ночевать в теплых хатах.

С треском и шумом понеслись по станице повозки.

— Белые окружили! — закричали перепуганные обозники, нахлестывая коней. Они мчались во весь опор, сея панику и смятение.

Действительно, со всех сторон в Торговую ворвались белогвардейцы.

Рвались снаряды на улицах, во дворах, в хатах; разгорелся огневой, штыковой и кулачный бой. Трехдюймовками бил белый бронепоезд.

Белые, ворвавшись в станицу, сразу же бросились по квартирам — отогреваться. Номера наших полков совпадали с номерами полков противника. Это было причиной ряда курьезов.

— Ты какого полка? — спрашивал буденовец неожиданно ввалившегося «гостя».

— Девятнадцатого! — отвечал «гость».

— Чего же втесался в чужую дивизию? — спрашивал «хозяин».

Рассмотрев погоны, он сразу хватался за винтовку. Пулей, шашкой, а то и просто кулаками отстаивал он свое право и на квартиру и на жизнь.

Наконец после ожесточенных уличных боев мы окончательно вышибли белых из Торговой — на мороз, в безлюдную степь.

Окоченев от холода, белогвардейцы зажгли скирды соломы, разбросанные в степи. Пламя костров поднималось к черному зимнему небу.

Генералу Павлову переночевать в Торговой так и не удалось.

В другой раз нам опять пришлось столкнуться с белыми на ночлеге. Мы преследовали врага. В селе Богородском я решил остановить дивизию на ночлег.

Преспокойно начали орудовать мои квартирьеры, размещая бойцов по квартирам. В это время белые также решили разместиться в Богородском. Наши части они приняли за свои, никак не ожидая быстрого появления красной кавалерии. Наши патрули, не разобравшись, в чем дело, стали скандалить и заявлять белякам, что квартиры все заняты. Белогвардейцы не уступали и попросили отвести их к старшему начальнику. Красноармейцы привели их ко мне на квартиру. Вполне уверенные, что я командир белой дивизии, беляки обратились ко мне:

— Ваше превосходительство! Где нам прикажете занять квартиры?

Я после долгих бессонных ночей никак не мог проснуться и, не сообразив, что это белые, сказал:

— Квартирами ведает начальник штаба.

— Ваше превосходительство! — обратились беляки к начальнику штаба дивизии.

Тот сразу сообразил, в чем дело:

— А, вам квартиры? Сию минуточку!

Он выскочил во двор и поднял тревогу. Квартирьеров захватили, а насевшего внезапно противника быстро разбили.

КОМБРИГ МИРОНЕНКО

Накануне второй годовщины Рабоче-крестьянской. Красной Армии Четвертая кавалерийская дивизия выступила в поход.

Утро выдалось пасмурное. Мелкая изморось густой пеленой закрывала горизонт. Зябко отряхивались кони. Ко мне подскакал боец с донесением. На клочке бумаги, видно наспех, было написано:

«Крупные силы конного противника занимают поселок Новокорсунский».

Надо было быстро подготовить дивизию для встречи с врагом. Белые наперерез нам ринулись в атаку. Но мы успели вовремя развернуться. Сокрушительным ударом с флангов мы разгромили четыре полка «непобедимых» мамонтовцев.

Рано утром в день второй годовщины Красной Армии горнисты играли седловку. Ночью было получено донесение, что Горькая Балка занята белой пехотой. Загрохотали батареи. Бригады пошли в атаку и ворвались в станицу.

Мы взяли в плен около четырех тысяч человек, из них семьдесят офицеров, и захватили трофеи — сто пулеметов и пятнадцать пушек.

Вдруг на железной дороге показались дымки — это приближались три белогвардейских бронепоезда. Наши конные батареи открыли огонь. Первые снаряды угодили бронепоездам под колеса. На минуту стрельба с бронепоездов прекратилась. Вперед вырвались мои бойцы.

Под пулеметным огнем они смело скакали к самым поездам и метали ручные гранаты в бойницы.

Бесстрашный и всеми любимый комбриг Мироненко первым примчался к бронепоезду и кинул в бойницу гранату. Вдруг он покачнулся в седле и свалился с коня. Его сразила белогвардейская пуля. Верный конь стал как вкопанный. Смерть комбрига на мгновение ошеломила бойцов, но они сразу же кинулись на бронепоезд и буквально забросали его гранатами. Пулеметная стрельба прекратилась. Беляки выскакивали из поезда и убегали в степь. Мы нагоняли их, они начали отстреливаться.

Я что есть силы крикнул белогвардейцам: «Сдавайтесь, будете живы!» Они продолжали отстреливаться. Тогда мы их атаковали. Многие подняли руки.

В районе хутора Христко мы забрали в плен последние части кубанцев. Первый белогвардейский кубанский корпус прекратил свое существование.

РАЗГРОМ БЕЛОЙ ГВАРДИИ

Под Средне-Егорлыкской мы неожиданно напоролись на белогвардейские конные корпуса. Белогвардейцы спешились, расположились в балке и обедали. Моя батарея выскочила на бугор и стала палить по противнику. Белогвардейцы заметались. Тогда Буденный и Ворошилов на полевом галопе повели за собой бойцов в атаку. Они заходили слева, а я кинулся со своей бригадой в лобовую атаку. Это был внезапный кавалерийский встречный бой. Мы разгромили двумя бригадами целый белогвардейский корпус. Белогвардейцы кинули на произвол судьбы орудия, пулеметы, обоз.

А через несколько дней мы опять встретились с противником. Противник превосходил нас в два с половиной раза. Он выстроил баррикады и укрепления. У белогвардейцев было четыре бронепоезда с дальнобойной артиллерией. Первая Конная пошла в атаку.

Противник выстроил против нас офицерский кавалерийский полк, гордость белой гвардии. Канонада стихла. Было слышно, как мчатся кони. И вдруг в нас полетели сотни снарядов, целые стаи пуль. На сильном скаку падали люди и лошади.

Ветром пустил я коня.

Сбоку ко мне подскочил рослый детина на коне. Он заглянул мне в лицо.

— Ты куда бежишь? — закричал я на него. — Видишь, третья бригада в рубку пошла! Назад!

— Товарищ начдив! — крикнул коновод. — Это белогвардеец!

В руках белогвардейца сверкнул окровавленный клинок. Я выстрелил из маузера. Грузно, словно нехотя, беляк сполз с коня.

Все перепуталось. Где свои, где белые, разобрать было невозможно.

Буденный и Ворошилов до темноты много раз водили конников в атаку.

Наконец исход боя стал ясен. В наступившей темноте белогвардейцы бежали в Атаман-Егорлыкскую. Поле сплошь было усеяно трупами. Кое-где продолжали рубиться отдельные группы.

Кони носились без седоков.

Офицерский кавалерийский полк был вырублен начисто.

Белой армии Юга в бою под Атаман-Егорлыкской был нанесен сокрушительный и непоправимый удар. Отступление белых превратилось в паническое бегство.

По непролазному от мартовских дождей кубанскому чернозему наши дивизии гнали жалкие остатки «вооруженных сил Юга России».

Отступая, белые бросили громадные запасы боеприпасов, снаряжения и продовольствия. В упряжках бродили испуганные, голодные кони. Нежданная добыча была нам очень кстати: части снабжались плохо, одежда износилась, патронов и снарядов осталось мало.

Бойцы переоделись в новое обмундирование, артиллерийские полки пополнились боеприпасами, а домовитые начхозы ломали голову над тем, на чем везти собранный фураж и продовольствие.

Деникин позже писал в своих мемуарах об отступлении белой армии:

«Десятки тысяч вооруженных людей шли вслепую, шли покорно, куда их вели, оказывая повиновение в обычном распорядке службы, отказываясь только идти в бой...

Представитель союзных держав просил меня высказаться откровенно.

Мне нечего было скрывать:

— Подымается казачество? Наступление на север? Нет — эвакуация в Крым!»

Иностранцев поражало военное искусство Семена Михайловича Буденного, его умение быстро и точно решать тактические и стратегические задачи. Разбирая его действия, буржуазные военные специалисты неизменно именовали Буденного «генералом». Они были уверены, что Буденный — один из генералов царской армии. Этот «титул» так укоренился за рубежом, что потребовалось специальное разъяснение Народного комиссариата по военным и морским делам.

В нем говорилось:

«Хотя товарищу Буденному приходилось и приходится бить русских, польских и французских генералов, сам он — бывший унтер-офицер, член Коммунистической партии».

«Вооруженным силам Юга России» пришел конец.

Деникинщины больше не существовало.

ТЫСЯЧЕВЕРСТНЫЙ ПОХОД

Мы отдыхали в Майкопе. Наш отдых был недолог. Газетные сообщения были тревожные. Польское правительство Пилсудского стягивало к советской границе свои войска.

Бойцы забрасывали политработников вопросами. Политработники и командиры, собираясь вечерами, раздобыв карту Польши, возбужденно обсуждали вопрос: будет война или нет?

Попытки Советского правительства начать переговоры с Польшей не дали никаких результатов. Пилсудский, глава польского государства, не хотел разговаривать о мире. Пилсудский хотел воевать. Он рассчитывал, что уставшие в боях красные войска не выдержат нападения польской армии.

11 марта Владимир Ильич телеграфировал Реввоенсовету Западного фронта:

«Поляки, видимо, воевать будут, мы все возможное делаем для усиления обороны, надо также усилить агитацию на польском языке. Поможем вам, если надо, людьми, деньгами, бумагой...»

А в апреле Пилсудский и политический авантюрист погромщик Петлюра, самозванно носивший звание «головного атамана Украины», заключили соглашение о совместной борьбе против Советской республики. При всемерной поддержке империалистов Антанты буржуазно-помещичья Польша начала разбойничью войну против Страны Советов.

Польские войска вторглись в пределы Советской Украины.

Первая Конная получила приказ о выступлении в поход:

«Следуя походным порядком, с попутной ликвидацией очагов бандитизма, к 1 мая сосредоточиться в районе Бердичев — Винница».

Дружно встретили бойцы приказ о походе.

Кузни работали днем и ночью. Ремонтировались тачанки, повозки, походный инвентарь, перековывали лошадей.

Каждый боец старался как можно лучше подкормить коня, как можно лучше подогнать снаряжение. Шутка ли сказать, тысячеверстный путь предстоит Первой Конной!

Со всем имуществом выстроилась армия. Перед выступлением в поход провели летучие митинги. Четыре дивизии двинулись в путь на Ростов, Екатеринослав...

Незабываемы дни этого исторического похода красной конницы!

Мы проходили села, станицы, города. Мы очищали местности от бандитов, ликвидировали кулацкие мятежи. Бойцы Первой Конной стремились как можно скорее добраться к месту назначения.

Армия двигалась быстро. В городах, на крупных железнодорожных станциях наиболее рьяные «политики» — а таких среди бойцов было немало — мчались на поиски газет.

Однажды, объезжая располагавшиеся на ночлег части, я увидел всадника, подскакавшего к группе бойцов. Он соскочил с коня, размахивая газетой. Задыхаясь от волнения, он кричал, радостный и возбужденный:

— Братики, товарищи, да ведь за нас весь мировой трудящийся класс! Послухайте, что пишет газета...

Я незаметно подошел к сидевшим у костра бойцам. Боец читал.

Читал он медленно, бойцы все время торопили его:

— Да ты быстрей, быстрей!

Когда было прочитано, что грузчики во французском порту и в Гамбурге отказались грузить оружие для отправки в Польшу, чтец не выдержал и воскликнул:

— Держись, Антанта!

Заговорили все сразу.

Чем ближе мы подходили к Киеву, тем восторженней встречали трудящиеся Первую Конную. В городах, рабочих поселках партийные организации проводили субботники, «неделю Западного фронта».

Юноши, взрослые, рабочие, старики приходили к нам. Они со слезами на глазах просили принять их добровольцами в армию.

Часто приходилось мне уговаривать людей:

— Да ведь ты на коне никогда не ездил!

Отказывать было трудно, но армии некогда было заниматься обучением новых бойцов. Надо было спешить, и мы неустанно двигались вперед.

Ночами не спали, изучали будущий театр военных действий. Карта, которую я раньше всячески избегал, говоря: «Рубать легче, чем по карте лазать», стала моим постоянным спутником.

В пути несколько раз дивизии сталкивались с повстанческими бандами. Банды были крупные и отлично вооруженные. С ними приходилось вести большие бои.

Наконец пятидесятидневный тысячеверстный поход был закончен.

Однажды, выслав вперед разведывательный отряд, я услышал короткую ружейную перестрелку. Потом ввязались в бой пулеметы, загрохотали орудия. Мы выскочили вперед. Сильный конный отряд поляков бросился на разведчиков. Из лощины на выручку разведчикам вырвались наши подоспевшие эскадроны. Они сокрушающей атакой смяли польскую кавалерию. Даже для меня, не раз видавшего лихие атаки конников, была удивительной та бешеная атака и рубка, с какой обрушились конники на польскую кавалерию. Бойцы, видимо, отлично поняли, какое устрашающее впечатление произведет на нового противника первый удар.

Взятый нами в плен молодой офицер прекрасно говорил по-русски. Он с нескрываемым удивлением и растерянностью наблюдал за нашими командирами.

При допросе он говорил:

— Давно знали мы, что Конная армия прибудет на Украину, но этому мы не придавали никакого значения. Ходили упорные слухи, что у русских плохая конница.

— Плохая? — переспросил я. — Ну, а как сегодня работала эта конница?

Офицер ничего не ответил.

ОШИБКА ИОСИФА ПИЛСУДСКОГО

Главнокомандующий вооруженными силами буржуазно-помещичьей Польши Пилсудский глубоко ошибался относительно боевых свойств конницы и, в частности, Первой Конной армии. Вот что он писал впоследствии в своих воспоминаниях о событиях 1920 года на советско-польском фронте:

«К нам приближалась конница Буденного. О ее движении я имел довольно точные и верные сведения. Она совершила большой поход откуда-то из-под Ростова-на-Дону в составе четырех дивизий, причем все данные относительно их состава казались мне сильно преувеличенными. Как мною уже отмечалось, я в то время пренебрегал этим новым противником. Как известно, военное значение конницы, даже до 1914 года, в понятиях многих падало все ниже. Ей предназначалась вспомогательная роль, как, например, разведка или охранение флангов. И никогда не предполагалось поручать ей самостоятельные решающие задачи. Вместе с развитием силы огня в период огромных боевых запасов в Европе роль конницы попросту упала до нуля. Лошадей передали в артиллерию, кавалеристов поспешно переучили в пехотинцев.

Поэтому-то мне казалось просто невозможным, чтобы мало-мальски хорошо вооруженная пехота с приданной ей артиллерией и пулеметами не смогла справиться с конницей при помощи своего огня...

Повторяю, что я не придавал ей большого значения, и ее успехи на других советских фронтах, о чем я имел данные общего характера, я приписывал более внутреннему разложению сражающихся с нею войск, чем действительной ценности этого способа ведения войны».

Эти просчеты Пилсудского дали нам возможность беспрепятственно на широком фронте войти в соприкосновение с противником.

Тремя повторными конными атаками мы отбросили польские полки на северо-восток. Наступившая темнота помешала преследовать отступавших, и мы расположились на ночлег. Выставив солидное охранение, мы все время держались настороже.

Первое столкновение с новым противником было удачным. Противник понес значительные потери.

Но наши конные атаки против польской пехоты, засевшей в окопах, были отбиты сильным огнем неприятеля. Многочисленные проволочные заграждения поляков не давали возможности ударить противнику в лоб.

Непривычен для бойцов конницы пехотный бой... но все же поздно вечером после кровопролитного боя поляки с большими потерями отошли на вторую линию своих позиций. Удачно действовала Шестая кавалерийская дивизия. Ранним утром у селения Животов она буквально столкнулась лбом с польской пехотой, шедшей беспечно в колонне, без всяких мер охранения. Головная бригада с места ринулась на врага.

Разведчики доносили о большом скоплении пехотных частей в этом районе. Развернув дивизию на широком фронте и усилив органы разведки, начдив уничтожал на своем пути пехотные части противника, не ожидавшего, что наша кавалерия так скоро продвинется вперед.

Разъезды обнаружили большую колонну польской пехоты. Первые две атаки были отражены стойким, дисциплинированным огнем, но неожиданные действия двух эскадронов по флангам и в тылу заставили противника отходить. Отход белополяков превратился в беспорядочное паническое бегство. За день боя было захвачено у противника восемь орудий различного калибра, до девяноста пулеметов, много боеприпасов и продовольствия. Зарублено было свыше тысячи белополяков. Наши потери были незначительны.

...Ночь с 29 на 30 мая прошла неспокойно. Обособленное положение армии, вклинившейся в главную оборонительную полосу противника, частая, временами бесцельная стрельба заставляла все время быть начеку.

В середине дня было получено сообщение о появлении Пятой польской пехотной дивизии, которой до этого здесь не было. Польское командование спешно стягивало резервы.

Белополяки день и ночь вели работы по укреплению своих позиций.

На участках же Шестой и Одиннадцатой кавдивизий шли серьезные бои.

Ранним утром, в предрассветной мгле, враг атаковал первую бригаду Шестой дивизии, занимавшую деревню Спичинцы. Бдительное охранение своевременно известило отдыхавшие части.

Польская пехота была встречена сильным ружейно-пулеметным огнем. Заговорила приданная бригаде конная батарея, и белополяки были прижаты к земле.

К этому времени подоспела польская артиллерия, численно превосходившая нашу. Беглый огонь польских орудий ободрил наступающих. Польские цепи ползком двинулись вперед.

Наступил решающий момент. Командиры с беспокойством оглядывали ряды немногочисленных бойцов. Они думали: «Дрогнут или удержатся?»

Надо выдвигать в бой резерв! Ординарец карьером помчался с приказанием: «Бронеотряду атаковать правый фланг поляков...»

Неслышно и проворно выбрались броневики на окраину деревни. Они развернулись и двинулись вперед, обстреливая правый фланг наступающих. Польские цепи дрогнули, остановились... и быстро начали откатываться назад. Но польские артиллеристы спохватились. Десяток польских орудий обрушил огонь на наши броневики. Задним ходом машины медленно стали отходить. Один броневик, подбитый снарядом, свернулся набок. За ним свернулся набок второй...

Командиры и комиссары наших стрелковых частей под прикрытием артиллерии повели своих бойцов в атаку. Шли во весь рост. На левом фланге разгорелся рукопашный бой. Все смешалось. Крики «ура» и «виват» оборвали стрельбу...

К вечеру части поляков вышли на линию железной дороги, отрезав наши бронепоезда.

Потребовалось введение всех сил дивизии, чтобы выбить зарвавшегося противника.

Противник, используя все свои резервы, вел наступление. Польское командование решило, видимо, одним ударом покончить с Конной армией.

Кавалерийская дивизия генерала Карницкого, сбив наши сторожевые заставы, продвигалась вперед. Положение создалось тяжелое, так как со стороны Токаревки наступали значительные силы пехоты.

Удачным маневром наши бригады, зажав польскую пехоту в клещи, заставили ее бежать через реку Березанка. Ожидая атаки польской конницы, я был изумлен, когда дивизия Карницкого вдруг повернула назад. У меня мелькнула мысль, что генерал задумал разделаться со второй и третьей бригадами, ударив и их в тыл. Я на минуту представил себе, как свежие, нерасстроенные польские полки могут навалиться на увлеченные преследованием буденовские бригады.

Сообщение о том, что подходит Четырнадцатая кавдивизия, обрадовало меня необычайно. Спешу навстречу начдиву Пархоменко, быстро знакомлю его с обстановкой и говорю о своем намерении немедленно ударить соединенными силами по коннице противника, перерезать путь ее движения.

Товарищ Пархоменко с моими доводами и решениями согласился, и мы расстались, двинувшись двумя колоннами.

Бригады шли рысью. Минут через сорок-пятьдесят мы услышали стрельбу.

Что это могло быть? Или польские кавалеристы нагнали тылы моих двух бригад, или бригады, обнаружив польскую конницу, повернули и вступили в бой?

И в том и в другом случае нужно спешить.

С рыси бригады перешли в галоп.

Мы выскочили на небольшую горку.

Впереди, совсем недалеко, мы увидели польские полки, развертывавшиеся для атаки. В нескольких километрах на западе строилась для атаки Четырнадцатая кавдивизия, а километрах в трех-четырех позади противника группировались какие-то конные массы. Сомнений быть не могло: это части второй и третьей бригад.

Польская конница, имея в тылу болотистую реку Березанку, неожиданно для себя залезла в «мешок». Такой группировки не выдумаешь и нарочно!

Скрываясь в роще и развернув бригаду, я ждал, когда белополяки перейдут в атаку. Тогда мы вмешаемся в наиболее выгодный момент. Конница противника, блеснув клинками, бросилась в атаку на Четырнадцатую дивизию и на части второй и третьей бригад. Буденовцы перешли в контратаку.

Но, прежде чем встретились лицом к лицу атакующие, первая бригада хлестнула по тылу белополяков, конники врезались в тыл и стали рубить польских кавалеристов... Поляки растерялись. Они бросились наутек по болотистому лугу.

Скопом, беспорядочно бежали остатки дивизии Карницкого. Впопыхах переметнувшись через реку, они покатились безудержно.

Разгром кавалерийской дивизии и пехотного полка группы генерала Карницкого исключал угрозу флангу и тылам Первой Конной. А ведь этого хотело добиться польское командование, создавая ударные кавалерийские и пехотные группы!

Соединенными усилиями Четвертой и Четырнадцатой кавдивизий мы овладели долиной Березанки. Конная армия получила прекрасное исходное положение.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРИКАЗ

3 июня Буденный получил приказ Реввоенсовета Юго-Западного фронта.

Реввоенсовет приказывал: «Главными силами армии прорвать фронт противника».

Вечером 4 июня Буденный назначил наступление на утро 5 июня.

Накануне 5 июня дивизии готовились к выступлению. Командный состав учил красноармейцев, как действовать завтра «с меньшей кровью».

Дело в том, что польские части были по тому времени чрезвычайно насыщены техническими средствами. Бойцу Первой Конной, привыкшему к кавалерийским боям на широких равнинах, действия в пешем строю являлись диковинными. Кроме того, у нас почти не было ножниц для резки проволочных заграждений.

Поздно вечером перед сном я подошел к группе бойцов. Мое внимание привлекли обрывки разговора.

— От, бисовы души, зализлы пид колючку тай и кажуть: мол, мы вояки! — сетовал боец.

— Ничего, Василь: колючку мы шашками порубаем, а тоди держись, паны, шуганем, аж тошно буде! — ободрил бойца товарищ.

Пришлось убеждать бойцов, что кавалерийским наскоком врага не возьмешь, действовать надо умело, особенно в пешем бою.

Едва забрезжил рассвет, части одна за другой вышли на исходное положение для атаки. Густой лес укрывал нас и позволял незаметно подойти к польским заграждениям.

ПРОРЫВ ПОЛЬСКОГО ФРОНТА

Было тихо. Пели птицы. Изредка по ветру доносилась польская речь.

Тишина была обманчивой.

Лишь только показались первые цепи Четырнадцатой дивизии, загремела польская артиллерия и начали скороговорку пулеметы противника.

Бойцы, шедшие во весь рост, залегли. Начались перебежки.

Моя кавдивизия готовилась идти в атаку. Среди бойцов пронеслась радостная весть:

— Буденный и Ворошилов приехали!

Приезд Ворошилова и Буденного необычайно воодушевил бойцов. Присутствие любимых командиров внушало уверенность в победе.

— Что ж, пора? — улыбнулся, здороваясь, Семен Михайлович.

— Готовы хоть сейчас, товарищ командарм!

Ворошилов и Буденный торопились на участок Четырнадцатой дивизии.

Огонь противника был значительно сильнее нашего. Особенно чувствовалось превосходство артиллерии. Наша артиллерия экономила снаряды и редкими залпами сопровождала наше наступление.

Бойцы подошли вплотную к линиям польских проволочных заграждений. Командиры и комиссары повели их на заграждения. Бойцы резали проволоку ножницами, подрывали заграждения ручными гранатами, перерубали колючую проволоку шашками, растаскивали ее руками. Руки были разодраны в кровь, многие бойцы лежали раненые возле проволочных заграждений. Это был исключительный порыв мужества и бесстрашия. Они готовы были зубами рвать проклятую проволоку! Бойцов не смущал ни артиллерийский, ни пулеметный огонь. Наконец с проволочными заграждениями было покончено. Тысячи бойцов сели на коней и ринулись в атаку.

Буденный и Ворошилов появлялись в самых опасных местах и подбадривали бойцов.

Конники ринулись на польские окопы и на полном скаку стали рубить врага.

Поляки не выдержали. Оставшиеся в живых дрогнули и стали отступать в густые болотистые леса.

Польский фронт был прорван.

ГИБЕЛЬ ДУНДИЧА

В одном из боев с поляками погиб храбрый Дундич, «лев с сердцем милого ребенка», как прозвал его Ворошилов.

Дундич был помощником командира Тридцать шестого кавалерийского полка. Конная армия лавиной катилась вперед, далеко отгоняя к Варшаве белополяков. Армия проходила фольварки и местечки, шла дорогами, обсаженными тополями, мимо костелов, мельниц и старых кирпичных замков. Дундич рвался вперед. Его сопровождал верный смелый ординарец Иван. В местечке Корец Дундич захватил польский штаб, не успевший убраться восвояси.

— Выходи! — скомандовал Дундич. — Революция пришла!

И из халупы стали выходить ошеломленные польские офицеры.

А Дундич уже скакал дальше. Иван еле поспевал за ним.

Наконец Конная армия дошла до города Ровно. Поляки собрали все свои силы. Завязался жестокий бой. Тридцать пятый и Тридцать шестой полки шли в обход города с юга.

Тридцать шестой полк под сильным обстрелом пошел на проволочные заграждения поляков. Командира полка Долгополова поляки смертельно ранили. Он приподнялся и крикнул своим бойцам:

— Вперед! За Родину! Крой их до конца, до последнего!

Дундич решил отомстить за друга. Его конь несся вперед как птица. Иван еле поспевал за своим командиром. Полк остался далеко позади. Золотые лампасы сверкали на солнце, выглянувшем из-за облаков. Дундич, размахивая шашкой, кричал:

— За мной! За революцию! Бей панов!

Он ворвался в самую гущу растерявшихся поляков. Они расступились, и Дундич зарубил офицера. Но тут сомкнулось кольцо. Дундича окружили. Ивана не было. Полк был далеко. Враги — их было больше двадцати — кинулись на Дундича со всех сторон.

Полк спешил выручить своего командира. Как бешеные летели кони. Уже видели бойцы, как под меткими ударами Дундича падал один, другой, третий, четвертый... Упало свыше десяти врагов. Вдруг кто-то из поляков выстрелил из револьвера.

Слетела на землю с плеч Дундича черная бурка. Бездыханный он упал у ног своего верного друга — коня.

Когда полк доскакал наконец до своего командира, было уже поздно. Поняли бойцы, что никогда больше не поднимется на врагов Родины рука Дундича, что они никогда больше не увидят перед собой развевающуюся на лету черную бурку своего командира.

Бережно подняли бойцы тело Антона Ивановича Дундича; Иван, израненный, поддерживал голову своего командира. А другие с удвоенной яростью кинулись вслед полякам и много в тот день порубили панов, отомстив за смерть своего храброго командира.

Похоронили красные конники Антона Ивановича Дундича с воинскими почестями в городе Ровно, взятом в тот же день.

О смерти храброго Дундича мне рассказали товарищи.

В Житомире я получил телеграмму:

«Немедленно прибыть в Харьков. Явиться лично к Егорову, Сталину».

Недоумевая, почему это в разгар успешных боев с белополяками меня вызывают в штаб фронта, я строил различные предположения. Буденный сообщил, что мне необходимо сейчас же выехать на врангелевский фронт. Он приказал мне срочно сдать дивизию.

Через несколько дней я с большой неохотой (что греха таить!) выехал в Харьков.

Трудно было расстаться с Первой Конной, с людьми, с которыми сроднился.

В Харькове на станции я встретил эшелон буденовцев. Буденовцы ехали из Сальска на польский фронт.

 Встреча с земляками была радостной и теплой.

 С помощью прохожего добрался я до Скобелевской площади. На дверях большого дома увидел вывеску: «Штаб Юго-Западного фронта». Я узнал о создавшейся на Крымском полуострове обстановке.

Врангель располагал силами, значительно превосходившими наши. Его войска состояли из хорошо обученных пехотных дивизий и отличной конницы, сформированной из офицеров, юнкеров и казаков Дона и Кубани.

Захват Врангелем Северной Таврии и поражение Тринадцатой армии приковали внимание партии к этому фронту.

Я прочел письмо ЦК:

«...В самый тяжелый момент борьбы русских и украинских рабочих и крестьян с польской шляхтой ген. Врангель ввел свои войска в самые плодородные уезды Украины и пытается ныне прорваться на Дон. Его движение уже нанесло неисчислимый вред Советской Республике. Каждый, даже временный и незначительный, успех врангелевских мятежников грозит еще большими бедами.

Хлеб, уголь, нефть, предназначавшиеся для спасения рабочих и крестьян России, находятся под угрозой. Донецкий бассейн, Дон и Кубань, кровью лучших сынов трудового народа освобожденные от Деникина, находятся под ударами Врангеля. В глубоком тылу Красной Армии, победоносно продвигающейся на Западном фронте, белогвардейские бандиты производят разрушения и грозят сделать ближайшую зиму не менее тяжелой, чем зима 1919 года.

...Далее медлить нельзя. Врангель должен быть уничтожен, как уничтожены были Колчак и Деникин.

Партия должна понять, что если Врангелю удались его первые шаги, то исключительно потому, что партия не обратила на Крымский фронт достаточно внимания и не срезала его единым решительным ударом.

В ближайшие дни внимание партии должно быть сосредоточено на Крымском фронте. Мобилизованные товарищи, добровольцы должны направляться на юг. Каждому рабочему, красноармейцу должно быть разъяснено, что победа над Польшей невозможна без победы над Врангелем. Оплот генеральской контрреволюции должен быть уничтожен».

Вечером я уехал из Харькова.

В вагоне тускло горела свеча. За окном стояла темная ночь.

«Где-то мои бойцы ночуют сегодня? — подумал я. — Наверное, в каком-нибудь старинном и мрачном панском замке. Похрапывают кони, дневальные бродят по двору, и в одном окне горит свет — Ворошилов и Буденный не спят.

Лишь станет светать, заиграет труба, бойцы оседлают коней. Ворошилов и Буденный, как и раньше, появятся в самых опасных местах, увлекут за собой бойцов.

Несокрушимая лавина красной конницы покатится к воротам Варшавы, гоня перед собой польскую армию...»

Тысячи бойцов сели на коней и ринулись в атаку .

ВТОРАЯ КОННАЯ АРМИЯ

«Приказом армии Юго-Западного фронта Российской Социалистической Федеративной Советской Республики от 16 июля 1920 года товарищ Городовиков Ока Иванович назначен командующим Второй Конной армией».

С этим мандатом я приехал из Харькова на станцию Волноваха. Я твердо помнил: «Надо быстро разгромить Врангеля...»

Иначе Врангель может захватить Екатеринослав, Донбасс, может лишить горючего всю нашу страну. Ведь Врангель, которому англичане и французы подбросили новейшую технику и сформировали отличную конницу из офицеров, юнкеров и богатой части казачества, уже вышел из своего крымского убежища и теснит наши части. Он потрепал и те четыре кавалерийские дивизии, из которых я должен был составить Вторую Конную армию.

На формирование армии мне было дано пятнадцать дней. А противник, пополнив свою конницу конями, пулеметами и орудиями, уже перешел в наступление.

К началу августа формирование Второй Конной армии было закончено, а на рассвете 11 августа она повела свое первое наступление на противника. Кавалеристы мои дрались как львы. Броневики и конница белых яростно наступали на нас. Вместе с бойцами, спешившись, я обстреливал наступавшего противника из ручного пулемета, с несколькими взводами ходил в атаку на броневики, а двадцатой дивизии приказал в развернутом конном строю стремительно обрушиться на врангелевскую пехоту. Внезапное нападение конницы на пехоту имело успех во всех войнах. Противник был ошеломлен. Беляки не выдержали бешеной атаки и побежали.

Вторая Конная снова прорвала фронт врангелевских войск. Кони наши были измотаны, но бойцы рвались победить врага.

Мы находились в безводной открытой степи. Эскадрилья противника в восемнадцать самолетов сбросила на нас пятьсот бомб. Радиосвязь с нашими частями была нарушена — внезапным налетом беляки уничтожили нашу радиостанцию. К тому же я узнал, что противник прекрасно осведомлен через своих лазутчиков о готовившемся нами прорыве. Он стремился разъединить части Второй Конной.

Вторая Конная дала решительный бой. Техники у нас не было, борьба происходила в неравных условиях, но фронт противника был прорван, и мы соединились с пехотными частями.

КАК МЫ ВЗЯЛИ ЧОНГАР

Вскоре я снова увидел Ворошилова и Буденного. Первая Конная пришла с польского фронта и расположилась в безводной, сухой степи. Семен Михайлович рассказал мне, как конники переправились через Днепр у Каховки, как начдив Тимошенко захватил корниловский полк белых, неожиданно налетев на село Ново-Михайловку. Он рассказал мне об отрадненском кровопролитном бое, происходившем 1 ноября, в котором был ранен Тимошенко и едва не погиб Ворошилов.

Силы белых значительно превосходили наши силы. Вместе с бойцами лихо рубили золотопогонников Ворошилов и Буденный. Когда в тылу нашей Особой бригады появился неприятельский эскадрон, Ворошилов с двумя взводами ординарческого эскадрона бросился на него в атаку и врезался в середину. Белогвардейцы кинулись на Ворошилова. Прямо на него помчался казак с пикой в руках. Врангелевец нанес укол товарищу Ворошилову пикой, но, к счастью, копье завязло в толстой бурке. В этот момент раздалось несколько выстрелов. Белогвардеец свалился с лошади мертвым. Стреляли Ворошилов и подоспевший Буденный. У Отрады решилась участь боев на полях Северной Таврии. Войска белых были разгромлены, они потеряли более ста орудий, почти все бронепоезда и до двадцати тысяч пленных.

— А ты знаешь, — сказал Буденный, — мы к третьей годовщине революции подарок посылаем рабочим.

И он показал мне постановление Реввоенсовета:

«СЛУШАЛИ:

О подарке рабочим Москвы, Петербурга и Тулы ко дню 3-й годовщины Пролетарской Революции от Первой Конной армии.

ПОСТАНОВИЛИ:

Составить маршрутный поезд в 25 вагонов с продовольствием для рабочих Москвы, Петербурга и Тулы ко дню 3-й годовщины Пролетарской Революции в подарок от бойцов Первой Конармии. Эшелон составить Опродкомарму, из коего по 10 вагонов Москве и Петербургу и 5 вагонов Туле. Поарму для сопровождения эшелона произвести выбор бойцов и во главе их послать при эшелоне комиссара полештарма.

Реввоенсовет: Ворошилов, Буденный».

Поговорили мы обо всем с Семеном Михайловичем.

— Эх, до чего б я хотел быть снова с вами! — сказал я.

— А ты и будешь с нами, — ответил Семен Михайлович. — Михаил Васильевич Фрунзе приказал тебе сдать Вторую Конную и принять Шестую кавалерийскую дивизию.

Буденный поехал со мной в Шестую кавалерийскую дивизию, совершавшую в то время марш. Дивизия, которую я должен был принять, состояла преимущественно из донских и кубанских казаков и иногородних. Мы подъехали к дивизии, когда она уже была построена. После доклада начдива и приветствий Семен Михайлович Буденный обратился к бойцам с речью. Он подробно рассказал им, кто такой барон Врангель, как он издевается над рабочими и крестьянами, сообщил, что Советское правительство требует, чтобы Красная Армия до зимы покончила с белогвардейцами. В заключение добавил:

— Конники видали трудности и не боятся их. Били всех, а черного барона и вовсе разобьем!

Громкое «ура» и крики «Даешь барона Врангеля!» разнеслись по всей степи.

Подождав, пока немного стихнет овация, Семен Михайлович Буденный показал на меня и громко произнес:

— Реввоенсовет Первой Конной армии назначает начальником вашей дивизии товарища Городовикова.

Многие из старых бойцов знали меня еще по деникинскому и польскому фронтам и поэтому встретили это сообщение с радостью.

Я счел своим долгом выступить с краткой речью.

— Товарищи бойцы, — сказал я, — от каждого из вас. требуется дисциплина, выдержанность и стойкость! Покажем в бою непоколебимую преданность делу пролетарской революции и социализма!

Мои последние слова были покрыты дружным и громким «ура».

...Ранним утром Первая Конная армия приступила к переправе через Днепр. Погода стояла отвратительная. Дул порывистый, холодный ветер. Временами моросил дождь, и земля покрывалась тонким слоем льда. Но конноармейцы преодолели все трудности и к вечеру того же дня закончили переправу.

...— Знаешь ты, что такое Чонгар? — спросил меня Семен Михайлович.

Да, я слышал, что такое Чонгар. За восьмиметровую ширину он назывался не перешейком, а мостом. И в самом деле это был узкий мост, протянувшийся на полуостров через гнилой Сиваш — соленое непроходимое озеро с топким, илистым дном. Само собой разумеется, Чонгарский мост находился под обстрелом многочисленных белогвардейских орудий да еще был обнесен окопами, проволочными заграждениями.

— Военные специалисты считают, — продолжал Семен Михайлович, — что Чонгар, как и Перекоп, неприступен. Врангель чувствует себя в безопасности за Сивашом и Турецким валом. Ты ворвешься на Чонгар! Вот приказ.

Он протянул мне приказ по Первой Конной армии, в котором говорилось:

«...и стремительным ударом разбив отступающего противника, ворваться на его плечах в Крым, облегчив этим полное уничтожение противника в Крыму».

Приняв Шестую дивизию, я стал готовиться к наступлению. Нам мог помочь мороз, но, как назло, наступила оттепель. Над безжизненной степью стоял серый рассвет. Дул резкий ветер. Черную воду Сиваша течение гнало в Азовское море. В мелкой гнилой воде были видны синие камни, зеленые и красные водоросли. По этой жидкой, как кисель, трясине с трудом смогут пройти кони.

За Сивашом темнели белогвардейские валы. Семен Михайлович рассказал мне, что лучшие английские и французские инженеры помогали Врангелю укрепиться. Позиция Врангеля считается неприступной. В ровной степи, где не может укрыться ничто живое, каждая точка обмерена и пристреляна. Мне показалось, что я даже различаю на бетонированных площадках дальнобойные морские орудия.

Ветер крепчал. Я вернулся к дивизии, укрывшейся в неглубокой лощине. Бойцы мои кутались в изношенные, негреющие башлыки и рваные шинели. Обозы с теплым обмундированием отстали, находились в глубоком тылу. Не было ни фуража, ни топлива, ни питьевой воды. Обозы не поспевали за наступающими частями. Что тут будешь делать? Я шагал взад и вперед, поглядывая на серую рябь Сиваша, и ничего не мог придумать. С Сиваша несло какой-то дрянью. Я позвал ординарца и приказал подвести мою Марусю. Ординарец подвел кобылу. Я вскочил в седло.

Маруся легко вынесла меня на горку. С того берега сейчас же застрекотали пулеметы.

«Заметили, идолы! — подумал я. — А ну, рыжая, выноси!»

Поскакал в сторону, посмотрел в бинокль. Вдруг вижу — огромная золотая скирда соломы. За ней другая, третья... «Солома, — думаю, — пригодится, солома поможет». Мигом мы с Марусей добрались до бойцов; бойцы повскакали.

— Смирно! Слушать команду! А ну, разобрать ту скирду!

Бойцы мои вскочили на коней и врассыпную балкой помчались к скирдам. Белогвардейцы переполошились, стали стрелять, но попасть ни в кого не могли.

Несколько десятков бойцов проворно разрывали скирды, бросали солому вниз, а другие на земле увязывали ее в пучки.

Теперь я знал, что надо делать: надо устлать трясину соломой. По соломе пройдут кони, они не увязнут.

Сиваш очистился от воды — ветер угнал воду в море.

— Кидай солому в Сиваш, настилай дорогу!

Бойцы подскакали к трясине. Они скидывали солому и спешили обратно к скирдам. Белогвардейцы открыли огонь. Белые облачка — разрывы шрапнели — висели над головами. Стала отвечать наша артиллерия. Бойцы вереницей неслись с охапками золотистой соломы к Сивашу. Вдруг за спиной у одного из бойцов пучок соломы вспыхнул как свеча. Боец стряхнул горящую солому, спешился, схватил горсть липкой грязи, стал прикладывать к ожогам. Потом грязью стал лечить своего коня.

Тяжелые снаряды падали в Сиваш, подымая грязные фонтаны. Но шаг за шагом бойцы настилали солому. Падали и поднимались, многие оставались лежать в вонючей грязи, но дивизия, охваченная единым порывом, уже неслась по проложенной дороге к неприступным твердыням Чонгара. Тысячи конских копыт утоптали Сиваш, бойцы обошли стороной железобетонные и проволочные укрепления; вслед за конницей двинулась артиллерия, подминая, уничтожая соломенный путь.

Мои бойцы кинулись на считавшиеся неприступными укрепления французских и английских специалистов. Соломенная дорога исчезла под мутной жижей, да в ней больше и не было надобности. Чонгарский полуостров был взят Шестой кавалерийской дивизией, и теперь перед ней был один путь — в Крым.

Буденный и Ворошилов на галопе подскакали к дивизии. Поблагодарили полки.

— Шестой кавдивизии, — сказал Климент Ефремович, — надо дать другое название за победу. Я предлагаю Шестую дивизию, как первую войсковую часть, занявшую Чонгарский полуостров, называть отныне Чонгарской.

С тех пор Шестая кавдивизия носит наименование Чонгарской, а бойцы зовутся чонгарцами. Они с гордостью носят это имя.

СБРОСИЛИ ВОЙСКА ГЕНЕРАЛА ВРАНГЕЛЯ В МОРЕ

Взят был Перекоп. Взят был Чонгар. Белогвардейцы ожидали, что об эти твердыни разобьются красные дивизии, а теперь сами бежали к Черному морю, преследуемые красной конницей.

9 ноября меня вызвал командующий Южным фронтом Михаил Васильевич Фрунзе. Я первый раз увидел его. Он был в кожаной куртке и папахе без всяких знаков различия. Скромный, простой человек. Он мне сразу понравился.

На совещании с Фрунзе присутствовали Буденный и Ворошилов, начдивы Первой Конной армии и начдив Тридцатой стрелковой. Товарищ Ворошилов всех нас представил Фрунзе.

Командующий спросил меня:

— Ну, рассказывайте, как вы брали Чонгарские укрепления?

Я коротко рассказал.

Фрунзе дал указания, как дальше действовать.

— Если будут затруднения на Перекопе, то коннице во что бы то ни стало нужно прорваться в тыл белым через Сиваш, — закончил он.

Буденный и Ворошилов вместе с Фрунзе долго еще обсуждали план последних боев за перешейки.

Иностранные специалисты удивлялись и разводили руками: по колено в воде, под ураганным огнем белой артиллерии, под перекрестным пулеметным огнем наши герои бойцы с упорством шли навстречу врагу, брали неприступный Турецкий вал. Когда залило водой телефонный провод, проложенный по дну гнилого Сиваша, рота связистов Пятьдесят первой стрелковой дивизии В. К. Блюхера совершила изумительный подвиг: по пояс в ледяной соленой воде, под страшным обстрелом стояли связисты цепью и держали провод в руках. Вода поднималась, дошла до шеи, а связисты не бросали провод. Михаил Васильевич Фрунзе сказал командирам:

— Я увижу вас на валу или не увижу совсем.

И он увидел своих командиров и бойцов на Турецком валу. Они преодолели глубокий и широкий ров, три линии неприятельских окопов, блиндажи и колючую проволоку. Первая Конная хлынула через Перекоп и погнала Врангеля. Были заняты Симферополь, Бахчисарай. Бойцы Первой Конной увидели море, севастопольские бирюзовые бухты, мраморные белые пристани, белые, из инкерманского камня, дома. На горизонте виднелись дымки пароходов. Это удирали врангелевские войска.

Через несколько дней Фрунзе докладывал Владимиру Ильичу Ленину:

«Армии фронта свой долг перед Республикой выполнили. Последнее гнездо российской контрреволюции разорено, и Крым вновь станет Советским».

Преданность наших бойцов партии и Советской власти оказалась сильнее всех преград и препятствий, возведенных инженерами Антанты.

«Своими бессмертными подвигами, — писал товарищ Фрунзе, — Первая Конная армия заслуживает величайшую славу и уважение не только в сердцах и глазах пролетариев Советской России, но и всех остальных стран мира. Имя Первой Конной армии, имена ее вождей товарища Буденного и товарища Ворошилова известны всем и каждому. И, пока будет существовать грозная сила Первой Конной, наши враги не раз и не два призадумаются, прежде чем рисковать новой авантюрой. О сохранении же этой силы позаботится вся наша Советская земля».

Победа была одержана.

«Наша армия, — писал товарищ Ворошилов, — за один год своего существования сделала очень много. Не только Республика и друзья, но и наши злейшие враги признали за Первой Конной армией огромные заслуги.

Дело будущего историка подтвердить, может быть, кое-что прибавить к славе нашей армии или умалить, опровергнуть. Однако одно несомненно: врагов Республики, коммунизма Первая Конная армия неизменно била и била жестоко, беспощадно. Воронеж, Майкоп и Замостье, подступы Львова, Чонгарский полуостров и затем Бахчисарай. Вот, грубо, линия движения Первой Конной армии за один год. Это примерно равняется, если учесть все кривые наших переходов, около 6000 верст. Таким образом, на каждый день года приходится 17 верст перехода. Если принять во внимание погоду: холод, жару, слякоть, дожди, невероятную удушающую пыль — далее, если не забывать, что красные бойцы не всегда были как следует одеты и обуты, станет ясно каждому, какую славную, но и безмерно тяжелую дорогу проделала в один год Конная армия».

БОРЬБА С МАХНО

Почти не отдохнув в Крыму, Первая Конная снова двинулась в поход. На этот раз надо было помогать украинским крестьянам в борьбе против контрреволюционных шаек Махно.

Махновские банды были очень подвижны. Бандиты разъезжали на быстрых тачанках, прятались в деревнях, в стогах сена. Кулачье помогало им. Махновцев было около пяти тысяч.

Конная армия быстро разгромила белобандитов. В боях с Махно погиб храбрый начдив Пархоменко. Его окружило двести всадников. Пархоменко яростно отбивался. К нему подскакал Махно и крикнул:

— Начдив?

— Да, я начдив рабоче-крестьянской Красной Армии, — ответил Пархоменко, — а ты бандит!

Он отстреливался до последнего патрона и был зарублен бандитами.

А через несколько дней остатки махновцев были добиты, и Махно бежал через Днестр в Румынию.

НА КУРСАХ

Шестая Чонгарская дивизия приступила к восстановлению разрушенных заводов и шахт в Кривом Роге.

Весной вся дивизия помогала крестьянам сеять хлеб.

В конце мая Конармия ушла на Кубань и на Северный Кавказ.

Я из Армавира уехал в Москву на девятимесячные военно-академические курсы. Это было в 1922 году.

В Москве стояла суровая зима, общежитие не отапливалось. Ели селедку с картошкой, занимались, сидя в полушубках и валенках. Учиться было трудно — честное слово, драться с противником в ту пору мне было гораздо легче.

Но я хорошо помнил один эпизод из своей жизни. Однажды, когда опасность грозила левому флангу армии, я должен был доложить об этом командарму. Приехал я в штаб армии. Адъютант пригласил меня в кабинет командующего. Командарм спросил:

— Ну, рассказывайте, что у вас произошло?

Выслушав меня, командарм попросил подойти к карте, размеченной какими-то пестрыми маленькими флажками, и указать место, где был бой. Ошарашенный видом карты, в которой ничего не понимал, и обилием флажков, я ткнул пальцем в первое попавшее место. Видя, что командарм удивленно на меня смотрит, решительно показал на противоположный конец карты. Успеха и тут не получилось.

Командарм вышел из-за стола и задал мне вопрос:

— Как же это так? Воюете вы хорошо, а карты не можете читать?

Водя пальцем по карте, командарм рассказал мне обстановку. Я смотрел и ничего в ту минуту не понимал. Чувствовал себя неважно; решил, что лучше ходить в самые большие конные атаки, чем по карте показывать.

После беседы командарм пожал мне руку и, улыбнувшись, пожелал успехов:

— Действуйте решительней, Городовиков! Партия требует, чтобы победа была обеспечена.

И, уже когда я был в самых дверях, до меня донеслись последние слова, сказанные командующим:

— Главное, не падайте духом! И учитесь.

И вот теперь я решил учиться во что бы то ни стало. И одолел учебу. А окончив военно-академические курсы, вернулся в свою дивизию.

В АКАДЕМИИ

Я был пять раз ранен и один раз контужен. Гражданская война закончилась. Я командовал Червонным казачьим корпусом. Все чаще я стал подумывать, как бы мне поступить в военную академию.

Пока разрешался вопрос, я усиленно готовился к экзаменам.

— Трудновато вам будет, Ока Иванович, — говорили сослуживцы.

— А воевать разве не трудно?

— Воевать — другое дело, а вот грызть гранит науки — посложнее.

— Как-нибудь разгрызу. У меня зубы крепкие, — храбро отвечал я.

Однако как я ни храбрился, а у меня нет-нет да и появлялось сомнение: а вдруг академия мне будет не по зубам? Что же тогда делать? Бросить? Уехать? Нет, это будет непоправимая ошибка. Позор мне, старому кавалеристу.

Я старался отогнать невеселые мысли и говорил сам себе: «Дороги назад нет. Взялся за гуж, не говори, что не дюж!»

Но тут привязывалась новая мысль:

«Чапаев был русский, ему во много раз было легче учиться, а все же не выдержал, уехал из академии».

И на это я сам себе отвечал:

«Чапаев уехал не потому, что было трудно учиться, а потому, что надо было продолжать воевать. Теперь фронта нет, я могу учиться спокойно».

На этом и оканчивались мои размышления.

Осенью, в начале августа, я получил долгожданное предписание отправиться в Москву, в Академию имени Фрунзе, на особый факультет.

Распрощавшись с командирами и бойцами Червонного корпуса, я уехал в Москву.

В академию прибыл и Семен Михайлович Буденный.

На полях Дона, Ставрополья, Кубани, Волыни, Таврии он увлекал за собой бойцов на героический подвиг. Здесь, в академии, он вместе с другими прославленными командирами сел за парту и развернул тетради для записи лекций.

На этом так называемом особом факультете академии любой из слушателей имел за плечами по меньшей мере по десятку выигранных сражений. Френчи и кителя увешаны орденами; суровые, загорелые лица; слышна командная речь.

Среди заслуженных командиров были командиры корпусов и дивизий из бывших солдат старой царской армии, повидавшие на своем веку и зуботычины, и гауптвахту, и гнусную ругань фельдфебелей.

Слушатели особого факультета имели огромный практический опыт военного искусства, приобретенный в течение восьми лет сражений в империалистической и гражданской войнах. Все они теперь здесь должны были совершить не совсем обычный путь: от практики к теории. На лекциях, когда профессор разбирал какой-нибудь пример военной истории, в памяти слушателей возникали бесчисленные примеры из собственного боевого прошлого.

Однажды, когда профессор повел речь о наиболее эффективных результатах флангового удара, слушатели стали поглядывать на меня.

Я понял, в чем дело, и попросил у профессора разрешения привести пример из своего боевого опыта.

Мне пришлось рассказать о знаменитом броске и ударе во фланг в сражении под Ростовом в 1920 году, когда моя дивизия ударила во фланг белой конницы и тем самым решила исход боя в пользу Первой Конной.

Мой рассказ все восприняли с интересом. Профессор подтвердил правильность решения командования Первой Конной армии.

В академии мне приходилось нелегко. Я старательно слушал все лекции и хотя с трудом, крупным почерком, но добросовестно записывал их. Много тетрадей было исписано по стратегии, фортификации и военной истории.

Иногда хотелось все бросить, уехать в часть, в свой корпус Червонного казачества или поступить так, как поступил в свое время Чапаев. На вопрос преподавателя: «Где находится река Рейн?» — Василий Иванович ответил контрвопросом: «А где находится речка Солянка?»

И когда преподаватель сказал, что такой речки не знает, Василий Иванович сгоряча заключил:

— Раз вы не знаете, где такая речка, а я на той речке белых громил, то мне у вас и учиться нечему!

Василий Иванович не ужился в академии, он рвался на фронт и уехал, так и не успев постигнуть военных наук и премудростей.

Я же твердо решил окончить факультет, несмотря ни на что. Теперь фронтов не было, было мирное время. Да и Семен Михайлович меня подбадривал:

— Держись, Ока Иванович, держись!

Сам он занимался прилежно, усидчиво... в пятьдесят своих лет.

Жил я в гостинице. Днем занимался в академии, а вечером готовил домашние задания. Иногда меня от занятий отрывали дочери. Обе учились в Москве: Каталина — в нефтяном институте, Помпа — в Военной академии моторизации и механизации РККА.

Бывало, сидишь над конспектами, вдруг — звонок:

— Папа, это мы! Ты свободен? Мы забежим!

Что делать, приходится откладывать тетради и встречать дочерей.

Каталина — в беретике, Помпа — в новеньком буденовском шлеме. В номере становится шумно. Тут уж не до занятий. Наперебой рассказывают новости, да и я им что-нибудь рассказываю о своей учебе. Иногда у нас возникал спор; потом начинался экзамен. Каталина была сильна в математике. Она придирчиво просматривала мои тетради и исправляла ошибки.

Бывало, мы начинали делиться воспоминаниями; читали письма, присланные в Москву от родственников.

Беседы с дочерьми затягивались до поздней ночи. Время проходило незаметно, а задания оставались незаконченными. Тут я решительно говорил:

— Хватит, девочки! Одиннадцатый час! Давайте прощаться! Придете в другой раз.

И я выдворял дочерей и садился за конспекты.

В 1932 году я окончил особый факультет Академии имени Фрунзе и получил диплом. Вслед за мной окончила нефтяной институт Каталина, а в 1935 году окончила академию Помпа и получила звание воентехника первого ранга.

— Наш отец, — говорила она, — дал нам не только фамилию, но сумел вдохнуть в нас и душу. Все Городовиковы должны приносить Родине пользу!

Я вернулся в родную армию, к своим бойцам.

ВИНТОВКА ВЫРУЧИЛА

Ко мне обратилась редакция окружной военной газеты Украины «Червона Армия» с просьбой описать им какой-нибудь эпизод из боевой жизни. Я подумал и решил написать очерк под заглавием «Винтовка выручила».

В девятнадцатом полку Четвертой кавдивизии был командир эскадрона Кузнецов. Он выделялся своей храбростью и неустрашимостью. Это был великолепный наездник и лихой рубака. При всякой стычке с противником он был всегда впереди и увлекал за собой товарищей.

Он подобрал себе шесть человек таких же отчаянных рубак и всегда держал их возле себя. Эта группа прославилась в дивизии своими неустрашимыми набегами по тылам белых. Как только нам удавалось где-либо обойти противника или прорвать его фронт, Кузнецов со своей группой проникал поглубже в тыл противника и сеял панику, истребляя бегущих врагов.

Вот у этого-то Кузнецова была странная привычка, с точки зрения его товарищей совершенно никчемная. Кузнецов всегда за плечами имел винтовку, но никогда ею не пользовался.

— Командир, брось ты эту бандуру! Только спину себе ею натруживаешь, — говорили Кузнецову товарищи.

А он посмеивался:

— Винтовка — не лишняя вещь. Когда-нибудь и она мне службу сослужит. Шашкой рубишь, ведь это только забавляешься, играешь, можно сказать, а вот в трудную минуту и за винтовку возьмешься.

И Кузнецов не ошибся. Трудная минуту пришла, и винтовка выручила его.

Было это глубокой осенью 1919 года. Наша дивизия вела бои с деникинскими бандами в районе Калача, Воронежской области. Нам удалось прорвать фронт и атаковать деникинскую конницу с фланга и тыла. Кузнецов, конечно, в первую голову со своей группой, сверкая клинками, промелькнул впереди атакующих частей и понесся поглубже в тыл с целью захватить убегающих белых офицеров.

Но случилось так, что под Кузнецовым убили лошадь и он был окружен белыми. Его товарищи не могли оказать ему помощи, так как сами попали в трудное положение. Кузнецов не растерялся — вскинул винтовку и начал расстреливать вражеских кавалеристов. Меткими выстрелами он снял с коней несколько человек, а остальные, убедившись в том, что голыми руками такого меткого стрелка не возьмешь, стали удирать от него. Кузнецов же укрылся в кустарнике и повел оттуда меткий огонь. Белякам ничего не оставалось делать, как поспешить к своим отступающим частям. Так благодаря винтовке Кузнецов спас свою жизнь и благополучно вернулся в полк.

После этого случая товарищи уже не задавали ему вопросов о винтовке, а многие из них даже последовали его примеру.

ПОЕЗДКА В ИТАЛИЮ

Меня вызвал к себе командующий округом:

— Ока Иванович, собирайтесь в путь. Из Москвы сообщили, что вы едете от Красной Армии в Италию на военные торжества.

Я удивился:

— Почему я? Ведь я не знаю итальянского языка.

— У вас будет переводчик, Ока Иванович, об этом не беспокойтесь, — успокоил меня командующий. — А почему едете именно вы, надо спросить у товарища Ворошилова. Он остановился на вашей кандидатуре. Думаю, отказываться не приходится.

— Раз товарищ Ворошилов сказал, отказываться не приходится, — ответил я командующему, который смотрел на меня с присущей ему лукавой усмешкой.

— Поторапливайся, поездка для тебя будет полезной. Посмотришь итальянскую конницу. У тебя насчет конницы глаз наметан. Ну, прощай!

Мы крепко пожали друг другу руки.

В Москве я прежде всего направился в Реввоенсовет СССР. Явился к товарищу Ворошилову. Климент Ефремович принял меня просто, по-товарищески, как старого боевого друга.

Усадив меня в кресло, он наставительно проговорил:

— Едешь не на прогулку. Будут большие маневры. Присмотрись, что у них хорошего, нового.

Я был польщен таким обо мне отзывом и заверил товарища Ворошилова, что все будет сделано.

На другой день я с группой товарищей выехал в Рим. До начала маневров в нашем распоряжении было еще несколько дней, и мы занялись осмотром достопримечательностей.

Все для нас было ново и интересно. Побывали мы на рабочих окраинах. Жизнь трудового народа Италии нас интересовала больше всего. В центре мы видели роскошные особняки богачей; по окраинам, прорезанным узкими, загрязненными улочками, тесно прижавшись друг к другу, стояли жалкие хибарки, в которых ютились рабочие. Не верилось, что в такой стране, как Италия, под таким голубым, ясным небом плохо живется рабочему люду. С работой трудно, заработки невысокие, безработные с утра до вечера бродили по улицам в надежде найти хоть какую-нибудь работу. Даже ребятишки и те не все могли посещать школу. Они помогали родителям. Одни торговали газетами, другие продавали цветы, а некоторые были проводниками — гидами, как их называют в Италии. Чем бы ни заниматься, лишь бы заработать на хлеб!

Военные же казармы, в которых нам пришлось побывать, что и говорить, были хороши. Здания благоустроены, всюду чистота и порядок.

На маневрах мне пришлось видеть итальянского короля и его пышную свиту. Неожиданно король обратился ко мне:

— Скажите, генерал, есть в Самарканде батальон туркестанских стрелков? Я помню, они носили красные кожаные шаровары — чембары и белые фуражки. Во время моего путешествия по Средней Азии, еще наследным принцем, я видел этих солдат в русском Туркестане. Они показались мне очень бравыми.

Что мне было ответить на наивный вопрос короля?

Я знал, что король имел в виду туркестанских стрелков старой русской армии, которые действительно носили красные кожаные чембары, белые гимнастерки, а также белые фуражки с назатыльниками. Но все то, о чем повел разговор итальянский король, кануло в вечность, и я ответил:

— Теперь в Самарканде туркестанских стрелков больше нет. Там стоит национальная Узбекская дивизия, защищающая интересы своего народа.

Король кисло улыбнулся:

— Вот как. Это интересно, генерал. Очень интересно!

Низкорослый, хрупкий, суетливый, он, казалось, заискивал перед Муссолини.

Муссолини вел себя в присутствии короля независимо. Я понял, что не король играет первую роль, а дуче. Рослый, широкоплечий, с квадратным лицом и плотно сжатыми губами, Муссолини был полным хозяином Италии.

На приемах в итальянской военной миссии мне живо бросилось в глаза фанфаронство этого дуче. Он хвастал, что отлично сам управляет танкеткой, что он первый спортсмен на гонках автомобилей. И не преминул добавить, что для безопасности полета сам управляет своим самолетом. Во всем проскальзывало его самохвальство. Он все время сохранял наигранную воинственную позу и напоминал мне актера, а не государственного деятеля.

В том же духе были построены и маневры. Я понял, что основной задачей была показная сторона. Театральность, присущая дуче, была перенесена и сюда.

Надуманность, искусственность и часто бессмысленность действий войск, без учета реальной обстановки, по заранее разученным ролям, возмущала меня.

Иду, например, в боевых порядках наступающей роты альпийских горных стрелков. Рота залегла. Противника нигде нет. Рота лежит у подошвы важной в тактическом отношении высоты. (Противник по своей оплошности не занял ее.)

Спрашиваю через переводчика командира роты:

— Почему не занимаете высоту?

Он достает план:

— По указанию штаба мне надлежит занять позиции у подножия этой высоты. На высоте должен быть противник.

— Но его же нет? Чего же вы ждете, черт вас возьми?

— Не могу плана нарушить.

Тут подошли старшие итальянские офицеры и вступили со мной в разговор. Я им сказал то же самое. Молодой капитан смутился — наверное, пожалел о том, что ознакомил меня с планом движения его роты.

Такие же нелепости наблюдал я и на других участках.

Вывод был прост. Муссолини построил маневры так, чтобы создать у иностранцев впечатление «непобедимости» итальянской армии, ее совершенстве, слаженности действий всех родов войск. Но нас ему не удалось ввести в заблуждение. Мы побывали на итальянских маневрах, как на хорошо отрепетированном театральном спектакле.

Во время маневров я разговорился (опять через переводчика) с итальянским полковником-кавалеристом. Здесь же был и наш военный атташе.

Итальянский полковник спросил:

— Как наша конница? Нравится вам?

Я не задумываясь ответил:

— У вас все красиво, парадно. Но вашу конницу наша разгромила бы в течение недели.

Полковник улыбнулся и сквозь зубы процедил:

— Приятно слышать первую половину вашей оценки, над второй же надо подумать.

Военный атташе из-за спины полковника делал мне рукой знаки, подмигивал.

Я сказал:

— Хорошие у вас седла и кони добрые.

На этом наш разговор был окончен.

Когда мы остались вдвоем с атташе, он стал меня убеждать:

— Нельзя с ними так, Ока Иванович. Зачем прихвастнули? Теперь не оберешься разговоров по поводу вашего заявления.

— Я правду сказал. Зачем буду лгать? — ответил я, а у самого на душе стало неспокойно.

Потом обдумал, решил: приеду в Москву — расскажу Ворошилову о своем промахе.

По приезде я так и сделал. Климент Ефремович внимательно выслушал меня, а потом, рассмеявшись, сказал:

— Не беда! Ничего страшного нет! Пусть знают, какие у нас боевые генералы!

У меня отлегло от сердца, и я, успокоившись, ответил Клименту Ефремовичу:

— Что поделаешь? Я командир, а не дипломат.

— Вот тут ты, Ока Иванович, не прав. Каждый командир должен быть дипломатом, — серьезно сказал Климент Ефремович.

Я подумал: «Черт меня попутал с этой дипломатией. Лучше бы я молчал».

Ворошилов похлопал меня по плечу:

— Не беспокойся. Все хорошо!

ГДЕ ЖЕ У МЕНЯ СЕРДЦЕ?

Как-то я встретился с Семеном Михайловичем в Кисловодске. Прогуливались мы в парке.

Он спросил:

— Что у тебя болит?

— Ничего не болит.

— А чего же ты приехал сюда? По паркам прогуливаться?

— Надо немного отдохнуть. Врачи посоветовали.

— А может, у тебя, Ока, сердце болит?

— Нет, сердце не болит.

— А ты знаешь, где у тебя сердце?

«К чему он ведет этот разговор?» — подумал я и соврал:

— Нет. Не знаю.

Мой ответ его рассмешил. Семен Михайлович хлопнул меня по плечу:

— Вот чудак! Сразу видно, что ты действительно не знаешь, где сердце, раз оно у тебя не болит и знать о себе не дает.

Семен Михайлович три раза сильно ударил кулаком меня в грудь, приговаривая:

— Запомни, Ока! Вот тут у тебя сердце! Вот тут! На левой стороне! На левой стороне!..

Я посмеивался в душе, но очень серьезно ответил:

— На всю жизнь запомню, где у меня, у Оки, сердце! Слева!

Подошли несколько командиров. Семен Михайлович им начал рассказывать:

— Нет, вы только подумайте, посмотрите на него! Прожил Ока Иванович пятьдесят с лишком лет и не знал, где у него сердце. Пришлось мне ему целую лекцию прочитать!

А я был доволен, что вдоволь насмешил своего боевого друга. Разумеется, я хорошо знал, где у меня расположено сердце, и еще лучше знал, что оно не хочет стареть и стремится как можно больше познать. Я целых полвека продолжал непрестанно учиться, осваивая опыт прошлых боев.