ВОЙНА В ГОРАХ И ПУСТЫНЯХ

Меня назначили заместителем командующего Среднеазиатским военным округом.

В Средней Азии я никогда раньше не бывал. Я слышал, что воевать с басмачами там приходится не в ровных степях, а в пустынях и высоких горах. Среднеазиатские горные хребты достигают высоты четырех, шести и восьми километров. В горах кони проходят с трудом, срываются в бездонные пропасти. Людям и коням тяжело дышать. Появляются одышка, сонливость, головная боль, сердцебиение, кровотечение из носу, головокружение — «горная болезнь», которая называется поместному «тутек». Иногда люди заболевали и «снежной болезнью» — слепотой.

На больших высотах трудно готовить пищу и кипятить воду, продукты плохо увариваются.

Нужно остерегаться снежных лавин — они могут обрушиться в любую минуту от самого незначительного сотрясения воздуха, например от крика, а тем более от выстрела.

Зима в горах чрезвычайно сурова и продолжается с конца октября до мая. Зимой в горах бушуют бураны, сильный снегопад. Снегу наваливает до двадцати метров. Горы становятся непроходимыми.

Реки в горах настолько быстрые, что шум и грохот воды слышны за два-три километра, а поблизости от реки нельзя разговаривать. Не слышно и рева ишака и лая собаки. Мне рассказывали, что однажды наш отряд пытался вызвать плот для переправы. Дали залп из двенадцати винтовок — и никто этого залпа не услышал. В другой раз, при переправе шестидюймового орудия — гаубицы, вода ударила в щит и потащила орудие и всю упряжку коней с брода вниз по течению на глубокое место. С большим трудом орудие и кони были спасены.

В пустынях кони вязнут в зыбучих песках. Нет питьевой воды, колодцы встречаются редко.

Первой Конной пришлось повоевать в Средней Азии. Семен Михайлович рассказывал мне:

В 1922 году иностранные разведчики и шпионы создали множество басмаческих отрядов. Они снабдили басмачей прекрасным оружием и конями, дали им приют по ту сторону советской границы, и басмачи, стремительно налетая на советские кишлаки и города, ускользали обратно через границу. Реввоенсовет послал в Среднюю Азию Одиннадцатую дивизию. Дивизия погрузилась в Красноводске в вагоны и отправилась по назначению. Но не успели буденовцы выгрузиться, как были обстреляны шайкой басмачей. Боевое крещение в битве с басмачами буденовцы выдержали с честью.

Однажды сводный отряд Одиннадцатой дивизии, преодолевая трудности пути по горному ущелью, двинулся на перевал Обсурдон. Буденовцы очутились над облаками. Сделав бойницы из камня, они залегли. Жара сменилась сильным холодом, вода во флягах замерзла. Страшный ураганный ветер сбивал с ног. Не выдерживали даже лошади, поворачивались в обратную сторону. Тучи колючего снега засыпали лицо, резали глаза.

Отряд повел наступление, и через несколько часов перевал был взят. Все попытки противника сбить наш отряд с перевала оказались безуспешными.

Упорная борьба с бандами басмачей в непривычно тяжелых климатических условиях сильно подорвала дивизию: в полках насчитывалось по семьдесят пять сабель, остальной людской состав болел малярией и дизентерией; крайне истощены были и кони. Но буденовцы не сдавались и нанесли басмачеству сокрушительный удар.

Наемник иностранной разведки Энвер-паша ворвался со своими бандами в Советский Туркестан. У него было десять тысяч человек. Бандиты дрались отчаянно. Наши конники в пешем строю брали высокие горы, в которых укрылся Энвер-паша. Конники уничтожили всю банду и самого Энвер-пашу.

Расправившись с Энвер-пашой, совершив семисоткилометровый поход по горным тропам, по ущельям на Памирское плоскогорье, к афганской границе, буденовцы разбили шайки кара-тегинского и дарвазского беков численностью до шести тысяч человек.

Население не поддерживало басмачей. Но враги не унимались. Они вооружали все новые и новые шайки и перебрасывали их через границу.

Приехав в Ташкент, я узнал много важного для себя о басмачах, а вскоре и встретил их лицом к лицу.

БАСМАЧИ

Пограничную реку Пяндж не раз переплывали с той стороны тигры. Они врывались в стада, задирали скот и уносили через быстрый поток.

Пограничные горные перевалы и быстрые потоки не раз переходили басмачи, снаряженные десятизарядными винтовками и прекрасно обмундированные.

Они избегали встреч с нашими крупными войсковыми частями и стремительно налетали на небольшие гарнизоны и незащищенные города и кишлаки. Иностранная разведка руководила всеми действиями басмачей. Их хозяева ставили задачу: отрезать от Советской страны Памир, отбить или разорить районы, богатые сырьем, хлопком и т. д. Наряду с сотнями мелких басмаческих шаек действовали крупнейшие и прекрасно вооруженные басмаческие отряды Джунандхана, Максума Фузайли и Ибрагим-бека.

Сколько героизма, беззаветной преданности родине показали в те дни бойцы Красной Армии! Они дрались в непривычном климате, в шестидесятиградусную жару, страдая от малярии, от горной болезни тутек, погибая не только от басмаческих пуль, но и от укусов фаланг и скорпионов.

Наряду с бойцами героически обороняли родину от басмачей и местные жители. Мне особенно запомнилась замечательная оборона советского города Гарма. Вот что произошло.

13 апреля 1929 года вражеская разведка перебросила через афганскую границу в Советский Таджикистан отлично вооруженную крупную банду басмача Максума Фузайли. Максум Фузайли обошел наши передовые посты и 15 апреля перешел высокий отвесный ледяной перевал.

Ему удалось разрушить мосты и дороги на Памир и занять города Ванч, Калаи-Хумб и Тоби-Дара. Банда Максума Фузайли направлялась к городу Гарму, районному центру. Бандит знал, что в Гарме нет гарнизона, и действовал решительно. Он был твердо уверен в победе. В кишлаках он созывал на митинги дехкан, показывал им свое оружие и обмундирование и говорил, что Красная Армия разбита, что по пятам его банды следуют иностранные войска. Дехкане мало верили хвастливому басмачу. К 22 апреля он подошел к стенам Гарма.

В те дни на памирских окраинах еще не было телефона и телеграфа. С центром был связан только районный город Гарм. Весть о появлении на советской земле басмачей не сразу дошла до центра. В Душанбе узнали о вторжении Максума Фузайли в день открытия всетаджикского съезда Советов. Гарм был окружен. Съезд телеграфировал:

«Держитесь. Высылаем помощь»

Двенадцать учителей, один госбанковец, двое служащих и три чекиста составили в Гарме добровольческий отряд.

Восемнадцать простых советских людей взяли в руки винтовки и вышли навстречу сотням обученных иностранными специалистами басмачей. Два часа крохотный отряд удерживал город. Басмачи продвигались с большим трудом, неся большие потери. Отряд редел. Осталось пятнадцать, двенадцать, десять, семь. Остался один. Он послал с дехканином в город записку: «Остался один. Умру, но не сдамся». Он отстреливался до последнего патрона. Озверевшие басмачи растерзали его на части.

Тогда бывший офицер царской армии капитан Бесташвили наскоро обучил небольшую группу боеспособных, хотя и глубоко штатских людей и повел навстречу дико оравшим бандитам.

— По врагам революции, по контрреволюции, пли! — командовал Бесташвили.

Последние защитники героического города Гарма были смяты, изрублены. Басмачи ворвались в беззащитный город. Они стали вешать женщин, снявших паранджу. Стали убивать мирных жителей. Старик телеграфист, как-то уцелевший, продолжал выстукивать съезду:

«Патронов нет. Достреливаем последние. Стрельба усиливается. Нечем держаться. Когда будет аэроплан? Скорее аэроплан! Стреляют. Несут раненого. Бегут две женщины с детьми, за ними гонятся басмачи. Стреляют. Где аэроплан? На улице напротив кого-то рубят. Я бегу. Беру с собой аппарат Морзе. Постараюсь где-нибудь на линии включиться. Бегу. Прощайте!..»

На двух самолетах из Душанбе в Гарм летели комбриг, комиссар дивизии и три комвзвода. У них было пять легких пулеметов. Другие самолеты готовились к полету с воздушным десантом. Через горные непроходимые тропы на помощь Гарму двигался кавалерийский отряд.

Два самолета спустились в кишлаке, неподалеку от Гарма. Дехкане рассказали о зверствах басмачей. Пять командиров Красной Армии решили, не дожидаясь подкрепления, немедленно атаковать занятый басмачами город с двух сторон. Дехкане дали командирам резвых коней. Через полчаса первыми ворвались в Гарм военком и комвзвод.

— Сдавайся, бросай оружие! — крикнул басмачам комиссар.

В это время командир взвода, спешившись, открыл огонь из пулемета.

С другой стороны в город ворвались комбриг с двумя комвзводами.

— Сдавайся, бросай оружие! — крикнул комбриг.

Басмачи ответили беспорядочной стрельбой.

Неизвестно, чем бы кончился неравный бой. Но у

Фузайли был советник — Пименов, русский казачий офицер. Он увидел командира с двумя ромбами. Командир стрелял из пулемета. Пименов отлично разбирался в знаках различия Красной Армии. Он решил, что в Гарм ворвалась целая дивизия. Среди басмачей началась паника. Бандиты кинулись бежать. На захваченных у басмачей лошадях бойцы стали преследовать банду.

Вскоре на помощь им подоспел кавалерийский отряд. Он окружил остатки басмаческой банды.

Через день военное командование доложило съезду Советов:

— Банда Максума Фузайли уничтожена.

Трудно было поймать другого наемника вражеской разведки, Ибрагим-бека. Бандиты разрушали мосты, высокогорные дороги, отравляли колодцы, бросали в колодцы трупы убитых или красноармейцев. Тысяча пятьсот всадников в красных, желтых, синих и зеленых ватных халатах, с чалмами из белого коленкора на голове кидались в атаку с дикими возгласами и неистовым криком. Их вел Ибрагим-бек, в красном халате, с черно-синей бородой, в черной барашковой папахе. Он предпочитал нападать на небольшие отряды Красной Армии; от стычек с нашими крупными частями Ибрагим-бек уклонялся.

В одном из кишлаков Ибрагим-бек окружил небольшой отряд нашего кавалерийского полка.

Двадцать пять красноармейцев отбивались от трехсот басмачей. Славные бойцы забаррикадировались мешками с мукой и тюками с обмундированием. Держались стойко. Не было ни капли воды, палило солнце. Красноармейцы один за другим роняли винтовки. Басмачи пошли в последнюю атаку. Бойцы встретили их штыками. У последних оставшихся в живых басмачи вырвали винтовки. Вечером басмачи бойцов расстреляли...

Дехкане просили скорее уничтожить ненавистную им банду Ибрагим-бека. Они ловили отставших басмачей и приводили к нам.

Однажды командир группы приказал бойцам двигаться напрямик через хребет Чол и уничтожить банду. Хребет Чол считался непроходимым. Это отвесная каменная стена. Но бойцы перешли через хребет и с помощью дехкан окружили Ибрагим-бека.

Ибрагим-бек был пойман.

При нем были найдены именные часы, подаренные ему иностранными шпионами — его хозяевами.

До 1933 года мы продолжали ликвидировать остатки басмаческих банд. Крупные части Среднеазиатского военного округа окружали, вылавливали их. Басмачей не поддерживало население. О каждом появлении басмаческих шаек на советской территории нас немедленно извещали дехкане.

Басмачи прибегали к хитростям: они выставляли на позиции свои чалмы и папахи. Наши бойцы стреляли по чалмам и папахам, а басмачи в это время занимали позиции в другом месте и стреляли по красноармейцам.

Толстый ватный халат отлично защищал бандитов от шашечного удара. Но, несмотря на это, басмачи боялись шашки больше, чем пули.

Они говорили: «Кто умрет от шашечной раны, в рай не попадет». Я думаю, что удирали они от нас не потому, что боялись не попасть в рай, просто пугались насмерть: ведь шашечный удар, нанесенный умелой рукой, страшен. А рубить шашкой наши молодые кавалеристы научились лихо.

...С басмачами было покончено. Они больше не появлялись на советской земле. Наши пограничники зорко следили за границей. Они патрулировали по безводной пустыне в восьмидесятиградусную жару, а также по высочайшим перевалам. Служба и без войны была трудной. Служить в горах и пустынях может только отличный физкультурник. В пустыне легко заблудиться. Если ты не закален, непривычен к большим переходам, погибнешь. Однажды пять моих кавалеристов заблудились. Кругом были зыбучие пески, поблизости — ни одного колодца. Кони погибли. Бойцы стали терять сознание. Прилегли под чахлыми кустами. Солнце палило нестерпимо, ветер гнал в лицо сухой, горячий, колючий песок. Один из конников решил выручить товарищей. Он пошел пешком через пустыню.

Изнемогая, выбиваясь из сил, он все же добрался до ближайшего поста. Его четыре товарища были спасены.

В 1935 году враги сделали еще одну попытку отрезать Памир, правда совсем другим способом. Об этом я и хочу рассказать.

ОБРЕЧЕНЫ НА ГОЛОД

Однажды вечером мне доложили, что на Памире нежданно-негаданно наступила зима. Снежные обвалы завалили автомобильную дорогу, и все попытки пробиться через Памир оказались тщетными. Транспорт с хлебом, предназначенный для советского города Мургаба, лежащего за Памиром, на самом краю советской земли, был погребен под глубоким снегом в горах. Это значило, что жители Мургаба до весны будут отрезаны от мира. Они обречены на голод.

В тот же день об этом сообщили в Москву.

— Разве можно оставить людей без помощи? — сказали в Москве.

— Перевалы Памира зимой непроходимы.

— Значит, нужно поручить это дело Красной Армии.

На следующий день в Ташкент пришла правительственная телеграмма:

«Ташкент. Среднеазиатский военный округ. Заместителю командующего войсками Городовикову.

Вы назначаетесь чрезвычайным уполномоченным Совета Народных Комиссаров СССР по координированию действий военных и гражданских властей для обеспечения доставки хлеба Памиру и восстановлению связи».

В Памирском дорожном управлении задержали посылку хлеба до наступления зимы. А когда уже начались морозы и выпал снег, они послали в горы семьдесят пять новеньких машин — почти весь памирский транспорт, но все машины застряли на перевале.

Чтобы обеспечить хлебом население Мургаба, нужно было доставить не меньше четырехсот тонн. Я отлично понимал всю ответственность возложенной на меня правительством задачи.

Задача была необычайно трудна.

Памирские горы возвышаются над равниной. Вы едете по дороге и подъезжаете к отвесной стене скал, снега, льда. Автомобиль начинает петлями взбираться на высочайшие горы. Из-под колес сыплются камни, обломки скал, комья снега. Неосторожное движение — и автомобиль слетит в бездонную пропасть. На перевалах лежит даже летом глубокий снег. В долинах, которые находятся на одном уровне с высочайшими вершинами Альп, вечно бушуют метели. Одна из долин так и называется: Долина Смерчей.

Зимой Памир считается совершенно непроходимым. Нужно много перетерпеть, прежде чем доберешься до стремительного спуска к Мургабу.

Даже летом на автомобильной дороге часто бывают обвалы. Тогда автомобильное сообщение прерывается. Путники пробираются через Памир на лошадях и верблюдах по вьючным тропам, висящим над глубокими ущельями. В ущельях бурлят реки. Через холодные быстрые горные потоки переплывают обычно на надутых воздухом кожаных мешках. Путешествие через Памир в Мургаб длится месяц.

Поэтому многие были убеждены в безуспешности предприятия. Даже в штабе экспедиции говорили:

— На чем вы повезете хлеб, на лошадях? Лошади не дойдут. Может быть, на яках? Эти черти, конечно, все вынесут, всюду пройдут, но...

Вы знаете, что такое як? Красноармейцы зовут его «чертом». Чертей я, по правде говоря, никогда живых не видел, но иначе, как чертом, это животное назвать трудно.

…В первый раз я познакомился с яками в Южной Киргизии. Наш отряд поднимался на перевал на высоте четырех километров. Кони наши храпели и задыхались в разреженном горном воздухе. Мы спешились и, ведя коней в поводу, с трудом продвигались дальше. Вдруг красноармейцы стали показывать друг другу на какое-то страшное чудище, появившееся из-за поворота.

— Гляди-ка, черт, черт! — закричали они.

«Черт» шагал очень спокойно. На спине у него сидел всадник. Все туловище животного и короткие крепкие ноги были покрыты густой волнистой черной шерстью, волочившейся по земле. Густая черная грива, спадая с безрогого лба, почти закрывала глаза.

— Ох-хо-хо, кони устали, плохо, большая гора! — закричал киргиз-всадник и подхлестнул своего яка.

Вслед за ним из-за поворота вышел целый караван. Каждый як нес поклажу не меньше десяти пудов. Мои бойцы остановились и долго глядели вслед невиданным чудовищам.

— В этих местах только на чертях и ездить, — сказал кто-то.

После я узнал, что як на высоте ниже двух километров жить не может. На большой высоте выдерживает любой холод, по снегу любой глубины не идет, а ползет. Снег доходит до самого брюха, а он подгребает под себя снег, как по воде плывет. Ведь снег в горах рыхлый и сухой, словно пух. И спит як в снегу, как в пуховой перине — шерсть спасает его от холода. Кочевые племена летом стригут на яках шерсть, зимой сушат помет и топят им печи, вкусное мясо едят, а молоко пьют с удовольствием. Як заменяет в горах и корову и лошадь.

«А почему бы не повезти в Мургаб хлеб на яках? — подумал я. — Яки не боятся стужи, высоты. Но и они не могут жить в долинах. Они перенесут все трудности дальнего пути. Нужно достать несколько сот «чертей». Да, но что они будут есть? Ведь придется брать с собой и корм для них. Значит, прибавить еще сотню яков? Но тогда караван растянется на десять километров. Отставить», — решил я.

Один из работников Памирского дорожного управления сказал:

— Об использовании автомобилей и тракторов и думать нечего. Мы послали семьдесят пять машин, они все застряли, погребены под снегом...

Я подумал:

«А если бы вражеская армия пыталась отрезать Памир и нужно было двинуться в боевой поход на автомобилях? Мы бы приложили все усилия — и автомобили прошли бы. Пусть застряло семьдесят пять машин, но...»

— Советские автомобили и тракторы пройдут, — сказал я. — Мы пойдем через Памир на тракторах и автомобилях.

Многие заволновались:

— Радиограммы сообщают, что на Памире пятьдесят градусов мороза. В Алайской долине свирепствует буран. В Долине Смерчей, Маркан-су, еще того хуже; выступать — безумие!

— Через двадцать четыре часа мы выступаем. Правительство поручило нам боевую задачу, мы, бойцы Красной Армии, должны ее выполнить немедленно. Все ясно?

Военные ответили:

— Все, товарищ командующий.

Скептики пожали плечами. Мне особенно запомнился один человек. Я не знал его фамилии. Он совершенно явно сомневался в успехе нашей экспедиции.

Я приказал отправить в город Ош отряд саперов, шестьдесят автомашин и три трактора. Оттуда мы должны были начать наш поход через непроходимый Памир.

МЫ ВЫСТУПАЕМ

Вот и Ош! Выехав вечером из Ташкента, я добрался сюда на рассвете. Ослепленные светом автомобильных фар, врассыпную разбегались зайцы с дороги. Выгрузили все свое походное хозяйство. С боевым полковником, начальником штаба экспедиции, и с моим адъютантом капитаном Иогансеном мы долго стояли у карты. Через высочайшие горы вилась черная змейка дороги. Дорога проложена совсем недавно. До революции, в 1887 году, русские солдаты под командой подпоручика Мединского, а затем подпоручика Мастеркова расчистили путь на небольшом расстоянии, но администрация края сочла дорогу ненужной. Тяжелый труд солдат пропал даром, работы прекратились. И только при Советской власти дорога была проложена.

К десяти утра в маленькую, тесную комнатку дорожного управления набилась масса народу. В комнатке было жарко, как в бане на полке. Открыли форточку. В форточку задувало, на стол сыпался сухой пушистый снег. Очевидно, зима пришла всерьез и надолго.

Поглядывая в окно, люди высказывались весьма осторожно и неохотно. И здесь, в Оше, никто не верил, что мы сумеем доставить Мургабу хлеб.

— Было много попыток пробраться сквозь снег и завалы, и все эти попытки потерпели неудачу, — говорил один.

— Чего говорить понапрасну, — поддерживал другой. — Памир зимою непроходим — и точка. Чудес не бывает.

— Надо отложить поход до весны.

— Мы будем ждать зеленой травки, а люди погибнут от голода? — сказал я. — Мы должны спасти людей.

Никто не поддержал меня. Все молчали. Только начальник политотдела дороги сказал:

— Товарищ Городовиков прав. Спорить о непроходимости перевалов можно до самой весны. Ну что ж, поспорим, а люди за перевалами будут умирать голодной смертью. Я предлагаю прекратить споры и атаковать Памир.

Начальника политотдела тоже никто не поддержал. Одни пожимали плечами, другие принялись закуривать, а двое или трое просто-напросто поднялись и пошли к дверям. Совещание было закончено.

А тем временем в кузнечной мастерской ярко пылали горны. Молотобойцы, мастера, подмастерья не обсуждали, проходимы или непроходимы зимой перевалы Памира. Они готовили нас в поход. Высоченный молотобоец в кожаном фартуке со всей силой ударял молотом по наковальне. Огненные брызги вылетали из-под молота.

— Закончим к сроку, товарищ командующий, — сказал он басом. — Ваши ребята поддали жару. Только смотрите, как бы плотники не замешкались.

Мы прошли в плотницкую. Здесь тоже кипела работа.

 Мои саперы помогали плотникам сооружать десять саней-прицепов. Из огромных бревен уже выстругивали полозья. Мы эти сани прицепим к тракторам и повезем на них хлеб.

А в райвоенкомате каптенармус раздавал бойцам походное обмундирование: валенки, полушубки. Каптенармус сердился: бойцы подбирали себе валенки полегче и покрасивее.

— Бери другие, — кричал каптенармус, — от этой красоты на перевале напляшешься!

— А может, на Памире тоже девушки есть, — отвечали каптеру бойцы. — Засмеют!

— Смирно! — скомандовал курносый дежурный.

Бойцы вскочили. Начальник отряда саперов, отрапортовав, показал мне свеженькую стенную газету. Самоучка-художник нарисовал горы: они были похожи на груду арбузов и дынь.

«Возьмем Памир!» — было написано над горами.

«Возьмем, — подумал я. — Хорошие ребята! С такими возьмем».

Мы вышли на улицу и сели в машину. Снегопад продолжался. Крутила метель. Колеса на поворотах зарывались в наметанные снегом сугробы. На шапках и на плечах прохожих снег лежал толстым слоем. Где-то на углу стояла брошенная людьми, засыпанная снегом пустая арба.

В Ошском дорожном управлении была тишь, гладь да божья благодать. Служащие, отработав свое до четырех часов, разошлись по домам. Адъютант мой, негодуя, доложил, что никто не позаботился достать гвоздей и железа для обшивки снегоочистителей.

Через час-другой мои бойцы разыскали работников Ошского дорожного управления. Дорожники разводили руками и ссылались на всякие объективные причины.

Я сказал:

— Если гвоздей и железа не будет, отдам вас под суд.

Чинуши притихли и мигом достали и гвозди и железо.

На следующее утро мы выступили из Оша.

В СНЕГАХ

На грузовые машины были посажены опытные шоферы, не раз пересекавшие Памир летом. Мой шофер Дубов был парень отчаянный, смелый и ловкий, не терявшийся ни при каких обстоятельствах. К полудню мы уже были далеко от Оша. Погода стояла ясная. Впереди были отчетливо видны суровые вершины Алайского хребта.

Проехали занесенный снегом кишлак Мады, когда-то, тысячу лет назад, бывший городом Медвом. Полчища завоевателей, приходившие в Среднюю Азию из Центральной Азии, сровняли с землей его грозные башни Проехали рощу гигантских деревьев карагачей, охранявших могилу какого-то мусульманского святого. Проехали поселок Лянгар, где в конце девятнадцатого века квартировал штаб генерала Скобелева. Дорога поднималась все выше и выше, на перевал Чигирчик. Машины пошли со скоростью пешехода — им было трудно взять высоту в две с половиной тысячи метров. Буксовали колеса, захлебывался мотор. Мы вышли из машин и пошли пешком.

Вскоре машины попали на бесснежный участок, рванули и пошли полным ходом. Ну и гнались же мы за ними! С трудом вскакивали на ходу. Тут нам пригодилась кавалерийская сноровка: не легко вскочить на ходу в машину, если на тебе ватный костюм, полушубок и высокие валенки; кавалерист же привык садиться на коня на полном скаку в тяжелом боевом снаряжении.

Наконец мы благополучно взобрались на перевал Чигирчик. Алайский хребет был перед нами, совсем близко! Гряда гор показалась мне неприступной. Снег на горах сверкал ослепительным блеском, на снегу лежали совершенно синие тени. Машины остановились.

— Э-э-эй! — вдруг закричал кто-то над нами.

Эхо повторило в горах этот крик. Мы подняли головы. По снежному склону спускался к нам человек. Он размахивал руками. Вдруг он поскользнулся и чуть не свалился вниз. Но удержался и продолжал свой путь.

— Подожди, товарищ начальник! — кричал он.

Высоко над головой человек держал охотничью винтовку. Через несколько минут он спустился к нам. Это

был охотник-киргиз, с приплюснутым носом, редкой бородкой, опущенными вниз черными усами.

— Дело есть, — сказал он, посмотрев на нас хитрым взглядом. — На обед остановитесь в Гульче?

— В Гульче.

— Мясо архара пробовали? Очень вкусное.

Я сразу сообразил, что нужно охотнику:

— Сколько тебе нужно патронов?

— Умному только намекни, он сразу поймет, — выпалил повеселевший киргиз. — Давай пять патронов.

— Много.

— Ну, три.

— Тоже много. Ты ведь, наверное, бьешь без промаха.

Охотник почесал затылок:

— Это как придется, могу и промахнуться.

Я дал ему три патрона. Он подбросил их на ладони.

— Тебя как зовут?

— Меня-то? Сабди.

Он повернулся и стал легко взбираться на гору. В тяжелом тулупе, в шапке-треухе, в неудобных сапогах из невыделанной шкуры архара ни один из нас не смог бы ступить и шагу. А охотник лез и лез на гору и скоро пропал. Мы переглянулись и сели в машины. Мне до того захотелось поохотиться вместе с киргизом!.. Я знал, что охота в горах трудна — снег глубокий, воздух разреженный. Но я ведь заядлый охотник! И я не раз ходил с киргизами на охоту в горы. Они удивляли меня своей выносливостью: привяжут добычу за хвост и волокут по снегу, как пушинку, а потом разведут костер. Пылают сучья горного кустарника — арчи, на вертеле шипит, поджариваясь, свежая дичь. Хорошо! Но теперь не до охоты! Машины стали спускаться в долину, залитую солнечным светом. На дне долины чернели домики поселка Гульча. Шофер резко затормозил.

Впереди пятитонный грузовик висел над пропастью на одних задних колесах. Если бы задние колеса не держались за выступ скалы, и шофер и его помощник разбились бы вдребезги.

— Машина цела, товарищ командующий, — отрапортовал помощник шофера. — Чуть было не загремели: Васька с рулем не управился.

Общими усилиями мы с величайшей осторожностью вытащили пятитонку на дорогу.

Я предупредил водителей:

— Будьте осторожны. Сверзитесь в пропасть — костей не соберешь. А ваша жизнь дороже всякой машины.

Водители подошли к краю дороги и заглянули в пропасть. Дна не было видно, где-то глубоко внизу плавал сизый туман. Только что спасшиеся от верной смерти шофер с помощником развели костер из тряпок, смоченных бензином. Они разогревали консервы.

— Не хотите ли закусить, товарищ командующий? Отличные консервы. Мясо — первый сорт!

Ели они с большим аппетитом. Вот так же, бывало, и мы, конники, закусывали после пятнадцатой или шестнадцатой атаки. Что и говорить, молодое поколение — молодцы!

Через несколько минут я уже урезонивал своего шофера, который повел машину, как он говорил, «с ветерком».

Вскоре мы приехали в Гульчу, селение, раскинувшееся на берегу реки, у склонов снежных гор. Раньше здесь был укрепленный аванпост царского правительства, в тесных казармах скучала сотня казаков. Теперь Гульча стала районным центром, с кооперативами, аптеками, учреждениями.

У райсовета нас встретил начальник дорожного участка. Он доложил, что телефонная связь нарушена обвалом. Перевал Катын-арт засыпан снегом. Больше он ничего пока не знает.

В большой землянке, вырытой в склоне горы, нас уже ждал охотник Сабди.

— Как ты сюда попал раньше нас? — удивился я.

— Горами ходить ближе. Будем варить архара. — И он показал на лежавшие у буфетной стойки две туши горных козлов. Потом он вынул из кармана и показал на ладони два патрона.

— Одним патроном убил двух? — снова удивился я.

— Да. В снегу лежал, ждал, пока одним двух свалю. Дождался. Патроны беречь надо, патронов нету.

Через час мы ели вкусного вареного архара.

...Когда мы под вечер подъехали к одной из баз, свирепствовал буран. Было очень холодно. В землянках мерцали огоньки. Заведующий базой доложил:

— На перевале Катын-арт обвал засыпал семь рабочих. Теперь их не найти и не спасти.

Сразу стало тихо. Шоферы молча пошли к машинам.

— Останьтесь ночевать, товарищ командующий, — сказал заведующий базой. — Ночь жуткая, мороз тридцать шесть градусов.

Но нам нельзя было остаться ночевать. Нам был дорог каждый час. Не теряя ни минуты, мы тронулись в дальнейший путь. Машины теперь пробирались по дороге-карнизу, висящему над бездонной пропастью. Справа темнела высокая стена, слева — обрыв, черная пустота. Колеса буксовали.

Мой шофер Дубов перестал шутить, пятил машину, брал разбег. Машина застряла. Мы вылезли, стали тянуть машину вперед.

— Ра-а-азом взяли!

Кое-как выволокли, сели, проехали несколько шагов, опять стали. Пришлось снова вылезать.

Теперь мы уже поехали черепашьим шагом. Ветер гудел между скалами, с неба сыпалась острая снежная крупа. Впереди показались столпившиеся грузовики, доверху нагруженные хлебом. Бойцы разводили костер. Один из шоферов, с посиневшим от холода лицом, доложил:

— Рытье траншеи заканчивают. Скоро тронемся, товарищ командующий!

Чтобы добраться до передней машины, пришлось стать цирковым артистом. Залезешь в кузов, с кузова перекарабкаешься на радиатор, с радиатора прыгаешь в кузов следующего грузовика. Обойти машины негде — сорвешься в пропасть. Несмотря на мороз, стало жарко от такого трюкачества.

— Что тут?

— Заканчиваем, — донесся из темноты чей-то голос.

Мне вспомнилась книга Жюля Верна «80 000 километров под водой».

Вы помните, когда «Наутилус» застрял во льдах, его обитатели вышли из лодки и прорубали в сплошном льду тоннель при свете факелов? Точно такая же картина предстала перед моими глазами. Восемьдесят рабочих и бойцов прорывали тоннель в глубоком снегу. Красные огни факелов, сделанных из тряпок, вымоченных в бензине, скользили по двум белым двенадцатиметровым стенам. Люди работали с лихорадочной поспешностью, так как с неба все сыпала и сыпала крупа. Мы взяли лопаты и тоже принялись разгребать снежную гору.

Прошло несколько часов. Наконец тоннель был прорыт. В снегу зияла черная узкая дыра. Шофер головной машины влез на сиденье, дал газ и... дно тоннеля, не выдержав тяжести нагруженной трехтонки, осело. Машина глубоко увязла, в горах раздался грохот.

— Назад! Назад! — закричал я, и все кинулись бежать из тоннеля.

Сплошная снежная туча обрушилась сверху, погасив факелы...

Когда встревоженные шоферы зажгли автомобильные фары, оказалось, что многочасовая работа пропала даром.

Люди все были целы, но тоннель завалило снегом.

...Глубокой ночью мы, совсем выбившиеся из сил, снова прорывали тоннель. Чтобы не повторилось несчастье, я решил облегчить машины: залез в кузов первой трехтонки и стал выбрасывать груз. Мне помогали шоферы и бойцы. Потом мы привязали веревку к передней оси грузовика, шофер дал газ, и машина, буксуя и кряхтя, медленно поползла вперед. Пройдя тоннель, машина остановилась.

Я вернулся, поднял тяжелый мешок и понес его в кузов. Все последовали моему примеру. Когда первая машина была нагружена, мы разгрузили вторую и так же, на веревке, протащили ее через тоннель: Перетаскали мешки во вторую, разгрузили третью. За три часа перетащили через тоннель девять машин и устроили перекур.

Все тяжело дышали. При свете фар мы увидели, что наши лица расписаны копотью. Мы были похожи на чернокожих. Глядя друг на друга, расхохотались. Эхо загрохотало в ущелье.

— Ну, товарищи, смех смехом, а еще девять машин ждут нас в снегу.

И мы снова принялись за работу. Разгрузив машину, перетаскивали ее порожняком, нагружали, возвращались к следующей, разгружали, снова тащили... Два шофера почувствовали приступ горной болезни тутека: появилось сердцебиение, сильная головная боль. Мы уложили их в кузов, решив присматривать за ними, чтобы они не замерзли. Мороз и ветер стали прямо невыносимыми.

— А ну-ка разогреемся! — кричал я. — Все сюда! Берись за канат! Раз-два, дружно!

— Ра-зом взя-ли!

Машина подалась вперед и заскользила по снегу.

Через много часов все восемнадцать машин спускались с перевала. Прошел короткий зимний день. В предвечернем сумраке замелькали редкие огоньки. Перед нами было селение.

НОЧЬ ПОД НОВЫЙ ГОД

С какой радостью мы отогревались возле железной печки в похожей на пещеру конторе дорожного управления! Такие печки назывались в годы гражданской войны «буржуйками» и стояли во всех московских квартирах. Один из бойцов, фотограф-любитель, почти замерзший, почувствовал такую нежность к печке-«буржуйке», что чуть не сгорел. Еле мы его потушили.

В конторе было грязно и неуютно.

Никто не спал. Мы сидели в шапках и рукавицах на грубой скамье. Вдруг за стенами конторы послышался оглушительный крик и выстрелы.

«Басмачи? — подумал я, но сразу сообразил:

— Тьфу! Какие могут быть теперь басмачи?» Все же я схватился за кобуру.

В контору, задыхаясь, вбежал шофер Дубов:

— Товарищ командующий! Там... там...

Я выскочил на двор. Автомашины с зажженными фарами сгрудились на тесной площади. Лучи фар скользили по крышам домиков, занесенных снегом, по снежным скатам гор. Пылали факелы. Сирены отчаянно гудели.

 Вдруг в воздух взвилось пламя и раздались неистовые крики.

— Что происходит? — крикнул я.

— Новый год справляем, товарищ командующий! Ивахин фейерверк пускает!

— Тьфу ты черт, до чего напугали!

Я увидел Ивахина. Этот озорной помощник шофера, набрав в рот бензина, брызнул на горящую бумагу. В воздухе сразу вспыхнул ослепительный огненный шар. Бойцы изо всех сил захлопали в ладоши и закричали «ура». А сирены гудели и гудели. Наконец на минуту все стихло.

Бойцы дружно крикнули:

— С Но-вым го-дом!

Откуда-то появилась гармоника. Кто-то заиграл «цыганочку». Дубов и Ивахин пошли, лихо притопывая, в пляс. «Цыганочка» сменилась «русской», а потом несколько плясунов лихо отплясывали под хор:

Ах вы, сени, мои сени,

Сени новые мои!

Даже мне, бывалому человеку, видавшему виды на своем веку, было трудно поверить, что пляшут и поют те же молодые ребята, которые всего час назад изнемогали, штурмуя один из высочайших перевалов в мире.

Заведующий базой растерянно стоял рядом со мной и вздыхал восторженно:

— Вот это ребята! С такими не пропадешь!

Заливалась гармошка, ревели сирены, доносились веселые крики:

— Ой, жги!

Мы с капитаном написали поздравление с Новым годом Семену Михайловичу Буденному. Он ведь любит смелые походы. Мы сообщили Семену Михайловичу, что через двенадцать дней, 12 января, хлеб в Мургаб будет доставлен. Мы были твердо уверены в этом. Невольно я вспомнил, как много лет назад Буденный был так же твердо уверен, что возьмет Воронеж.

И он действительно 24 октября взял Воронеж, а генерал Шкуро бежал, бросив бронепоезда и обозы.

Передали телеграмму радисту.

Нам уже не хотелось спать. Я вспоминал своих дочек, капитан — жену. Чуть-чуть стало грустно, но только чуть-чуть. Ведь многие родные и знакомые в эту ночь тоже вспоминают нас.

И мы повеселели, разговорились и проговорили чуть не до утра. Я рассказал капитану несколько историй из своей жизни. Вот одна из них.

КАК БУДЕННЫЙ ВЫДАВАЛ МЕНЯ ЗА ЯПОНСКОГО ГЕНЕРАЛА

Буденный любил пошутить. Когда в 1920 году Первая Конная, разбив белых, остановилась в Майкопе, Реввоенсовет решил устроить торжественный обед. Подыскали подходящий дом, закупили продуктов. Владелец дома, купец, сбежал, остались три его родственницы, важные и тучные купчихи. Они, само собой разумеется, сделали вид, что им очень приятно принимать нас у себя в доме, обещали как следует приготовить обед и поухаживать за нами. Час обеда настал. Собралось нас человек сто. Разодетые купчихи изображали хозяек, любезно здоровались с нами.

— Погоди, — подмигнул мне Буденный, — сейчас будет потеха! — И, подойдя к хозяйкам, сказал, указывая на меня: — Позвольте представить. Японский генерал Окаяма.

— Ах, ах! — заволновались купчихи. — До чего приятно!

Они сразу подсели ко мне. Обед начался. Ворошилов и Буденный выступили с речами. Они поздравили нас с победой над врагом. Наконец все принялись за еду.

Купчихи мне не давали покоя:

— Ах, генерал! У вас такая прекрасная, цветущая родина!

— Ах, генерал! Ведь вашу страну называют Страной Восходящего Солнца!

Ну и удружил мне Семен Михайлович! Они мешали мне есть, а обед был чертовски вкусный.

— Что вас привело сюда, генерал? — продолжали расспрашивать купчихи,

— А я во время русско-японской войны попал в плен к русским да тут и остался.

Я плохо говорил по-русски, а мой калмыцкий акцент вполне сошел за японский. Я ел вкусную баранину, а купчихи не унимались:

— У вас, генерал, наверное, есть на родине жена, дети?

Жена моя и дочки жили в Сальских степях. Я мигом перебросил их в Страну Восходящего Солнца. Купчихи начали меня спрашивать про какие-то японские острова, о которых я и понятия не имел.

— Э, — поднял я палец вместе с вилкой, — эти острова совсем не так называются. — И, припомнив калмыцкие названия сальских хуторов, я выпалил: — Они называются: остров Бургуста, остров Эльмута и остров Шара-Булук. И есть еще остров Хатам-булак.

— Ах, ах! — восклицали потрясенные купчихи.

Они принялись угощать меня самыми вкусными вещами, и Семен Михайлович даже начал с завистью поглядывать на меня — мне перепадали лучшие куски.

Купчихи так и не узнали, что принимали за японского генерала калмыка, уроженца Сальских степей.

АЛАЙСКАЯ ДОЛИНА

В первый день нового года, пока все бойцы и шоферы спали, я выехал на рекогносцировку в Алайскую долину.

Нечеловеческими усилиями мои бойцы взяли только первые подступы к Памиру; самое главное, самое опасное предстояло впереди.

Возле маленьких салазок стояли в упряжи восемь огромных кудлатых туркменских овчарок. Вид у этих собак чрезвычайно страшный, а я никогда не ездил на собаках. Но что поделаешь! Пешком далеко не уйдешь, а на машине и верхом по снегам не проберешься. Пришлось усесться в салазки.

Собачий вожак рванул, и вся восьмерка бойко побежала по снегу. Пришлось надеть черные очки — так ослепительно сиял снег в Алайской долине. Напомню вам, что эта «долина» находится на уровне высочайших вершин Альп. А над долиной, перерезая ее поперек, высится Заалайский хребет. Нам и его придется преодолеть.

Телеграфные столбы были занесены снегом до самых верхушек, а провода лежали прямо на снегу. Связь была порвана. Но я знал, что там, за долиной, у подножия хребта все население Бардобы готовит нам дорогу. Я знал, что два моих бойца, рискуя жизнью, пытаются наладить телефонную связь. Сорокаградусный мороз щипал щеки, но кудлатые псы бодро тащили салазки. Наконец мы добрались до речушки, через которую был перекинут засыпанный до перил снегом мост. Возле моста стояла избушка. Из трубы валил дым.

— Здесь живут люди? В Алайской долине?

Из избушки вышел старик:

— Пожалуйте погреться.

Я вошел в избу. С лавки поднялась опрятная старушка. В избе было очень чисто, на полке стояла фотография девушки.

— Дочка наша. В Москве кончает университет. Ждем, товарищ командир, на лето в гости. Далеко ей ехать до нас, ох далеко!

Старик покачал головой. А я не мог выговорить ни слова. Так поразило меня: здесь, за много тысяч километров от Москвы, в непроходимых горах живут старик со старухой, стерегут мост. А дочка учится в Москве, будет ученым. Невольно вспомнил я и своих родителей, бедных калмыков, и свою жизнь. Был я пастухом, служкой у буддийского попа, поваром у богача торговца. А теперь командую десятками тысяч бойцов, и дочери мои учатся и станут учеными. Где это может быть еще, кроме нашей страны?

Мы разговорились. Старик рассказал, что жить в Алайской долине тяжело, несподручно. Огорода развести нельзя — земля не родит не только хлеба, но даже капусты и картошки. Корову нельзя завести, потому что во всей округе нет дерева, не из чего построить сарай. Собаку и то нельзя держать — волки съедят. Здесь волков много. Дочка звала к себе, в Москву, но старики привыкли к своей избушке, к своему мосту. Заходят к ним пограничники, помогают, заботятся.

Я рассказал старикам, что мы везем хлеб в Мургаб.

— Большое дело, товарищ начальник, трудное дело. Завертит буран, тяжело тебе будет, — сказал старик. — В случае чего, мы огонь всю ночь не будем гасить, на огонек и держите, не собьетесь с пути. А то у нас, коли с пути собьетесь, беда!

Я поблагодарил стариков и вышел. Старик проводил меня до салазок. Вскоре домик скрылся в сугробах. Впереди я увидел просыпавшийся лагерь.

ШТУРМ АЛАЙСКОЙ ДОЛИНЫ

Через несколько часов буран снова бушевал над Алайской долиной. Ветер выл над селением, сбивая с ног путников. Вторая колонна машин с грузом и тракторов с санями-прицепами двигалась по проложенному нами пути из Оша. Штурмовать Алайскую долину мы решили все вместе. Мы ждали вторую колонну к утру. Может быть, к этому времени буран утихнет. Какой-то человек пытался начать страшные рассказы о погибших в Алайской долине в разное время путниках и проезжих. Я приказал ему замолчать: не время для таких разговоров. Человек замялся и скрылся. Под вечер в контору пришел Сабди-охотник.

— Сабди? Откуда ты взялся?

Охотник втащил болтавшуюся на веревке тушу архара:

— Дивы и пери летают по воздуху. Я приручил одного дива.

— Ты что ж, ездишь верхом на духах?

— Мне попался ленивый див, — засмеялся киргиз. — Я его бил, бил, плохо идет, свои ноги вернее.

Через несколько минут на «буржуйке» варился суп, а Сабди рассказывал нам:

— Мой отец воевал в отряде сына алайской царицы. А я? Я двадцать лет стреляю архаров. Ты видишь, начальник, мою винтовку? Было время, она знала другую охоту. Одна пуля сорвет погон, другая пронзит сердце. Мы знали, как воевать с белыми, и помогали кзыл-аскерам, красноармейцам...

В этот вечер все плотно поели. Оказалось, что Сабди убил двух архаров и одного отдал бойцам и шоферам.

...Наутро ожидаемая колонна тракторов и автомобилей пришла в селение. Снег покрывал брезенты, крыши шоферских кабинок, таял на радиаторах. Усталые люди перекликались, радуясь отдыху. Начальник колонны рассказал, с каким трудом прошли они по однажды пройденной нами дороге. Снег завалил тоннели, их снова пришлось разрывать. Один из тракторов со снегоочистителем поломался. А без снегоочистителя дальше идти нельзя. Ко мне пришли мастера, старик и двое парней, прибывшие с колонной. Они не спали две ночи.

Старик механик с красными от бессонницы глазами сказал:

— На ремонт потребуется не меньше полутора суток. Да и поспать не мешало бы. Значит, двое суток.

Он подождал, снял очки, протер их платком и спросил:

— А когда нужно выступать?

— Через двенадцать часов.

— Так что же? Сейчас приступим и к сроку сдадим. Верно, ребята?

Парни переглянулись, и один сказал:

— Ведь не спать же. Ясно, сдадим.

Работа кипела. Все готовились к штурму. Шоферы проверяли машины, саперы — подрывное имущество. Я навещал больных горной болезнью; даже врач экспедиции заболел. Мы постарались разместить больных как можно удобнее.

На площадь киргизы привели несколько яков. Лохматые «черти» стояли, поглядывая на нас заросшими шерстью глазками. Они повезут через долину юрты. Два киргиза ходили вокруг «чертей», покрикивая на них. Вдруг они увидели Сабди и что-то быстро заговорили по-киргизски. Потом пошли в сторону.

— Куда они? — спросил я охотника.

— Совсем ушли, — пояснил Сабди. — Они говорят, зимой в долине живут дивы. И главный див — страшный и злой. Никто зимой не пройдет через долину.

И Сабди вдруг сел на корточки и запел гортанным голосом киргизского колдуна:

— Помешался! — в ужасе крикнул капитан. — Вот не знал, что горная болезнь доводит до сумасшествия. Отойдите от него, товарищ командующий! Отойдите!

Но Сабди встал и сказал совсем спокойно:

— Э-э! Вы думали, я сошел с ума? Сабди не сошел с ума, это такие слова. Чал-мама — седая старуха, бураном заведует. Она теперь меня боится, а я ее не боюсь. Я поведу юрты через Алайскую долину.

— Ну, спасибо тебе, Сабди, — сказал я.

А Сабди уже осматривал яков.

Ровно через двенадцать часов в контору вошел старик механик с заиндевевшей бородой. Он работал вместе со своими товарищами на сорокаградусном морозе. Окоченевшими пальцами он вынул из-за обшлага тужурки ремонтный наряд и сказал просто:

— Подпиши, товарищ командующий.

Я подписал наряд и крепко пожал старику руку:

— Спасибо, товарищи! За вашу работу я выдам вам премию.

Старик нахмурился:

— Да разве мы для денег? Хлеб ведь везете. В Мургабе голодные люди минуты считают.

Он повернулся и вышел. А я понял, что совершил ошибку, упомянув о деньгах.

Через несколько минут на окраине поселка стояли машины с саперами и все три роты грузовиков.

Прогудела сирена головной машины. Колонна медленно двинулась. Навстречу взвыл ветер и стал кидаться в машины снегом. Через несколько десятков метров колонна стала: головная машина застряла в снегу по самый кузов. Трактор с саперами ушел вперед; бойцы где-то впереди в морозной мгле боролись со снегом. Мы слышали далекие и глухие взрывы. А здесь, у колонны, повторилось все то, что мы проделывали двое суток назад, когда обвалился снежный тоннель. Мы бегали от машины к машине. Мы скидывали груз и протаскивали несколько метров пустой грузовик. Потом снова нагружали его хлебом и разгружали следующий. Тащили его порожняком, и... только теперь было не восемнадцать грузовиков, а свыше шестидесяти. Злой ветер сбивал с ног, валил в снег, острая крупа резала лица до крови. Но бойцы не унывали.

— Три, три себе щеки! — кричал я, увидев зловещие белые пятна, и сам принимался растирать рукавицами щеки бойца.

Я пробрался вперед, к саперам. Несколько раз ветер сшибал меня с ног. Здесь было похоже на гигантскую каменоломню. В глубине несколько саперов кирками откалывали огромную снежную глыбу. В прорытую дыру они заложили динамит.

— Назад на четыреста метров! — крикнул командир отряда саперов.

Пригнувшись, саперы побежали назад. Раздался взрыв, в воздух полетели белоснежные глыбы. Эхо загрохотало в горах.

Когда снежный вихрь рассеялся, я увидел впереди красный огонек. Я вспомнил слова старика, сторожившего мост, единственного обитателя Алайской долины:

«В случае чего мы огонь не будем гасить, на огонек и держитесь, не собьетесь с пути...»

Старик не гасил огонь. Он указывал нам путь через страшную долину.

За двое суток мы прошли всего двенадцать километров. Теперь огонек мерцал уже позади, но не угасал ни на минуту. Он служил для нас маяком и многих спас от гибели.

Ослепленные бурей, мы старались не отходить от машин ни на шаг. Шагнешь в сторону — закрутит, завертит буран, швырнет в снег, погибнешь.

Саперы взрывали всё новые и новые глыбы снега. Эти ребята не знали ни усталости, ни покоя. Но машины с большим трудом продвигались на несколько метров и застревали. Мимо меня четыре бойца бережно пронесли брезент. На брезенте что-то лежало, длинное, вытянувшееся.

— Замерз? — ужаснулся я.

— Замерз, — глухо ответил один из носильщиков.

— Скорее в машину, растереть спиртом!

— Поздно, товарищ командующий! Скончался.

Это был Осташкин, веселый шофер-комсомолец. Еще вчера он весело отплясывал «Русскую», а сегодня...

Помощник Осташкина доложил мне, как это случилось.

Осташкин заметил, что помощник не держится на ногах, потребовал:

— Иди обогрейся. Потом я пойду.

У помощника начинался приступ горной болезни: головная боль, звон в ушах, тошнота. Он не хотел оставить товарища, но наконец не выдержал, сдался. Осташкин плотнее закутался в полушубок и сел за руль.

Помощник вернулся минут через пятнадцать.

— Осташкин! — позвал он товарища.

Тот молчал.

Помощник удивленно отворил дверь кабинки. Осташкин сидел понурясь. Руки его лежали на руле.

— Осташкин!

Осташкин не отвечал.

«Заснул», — подумал помощник.

— Эй, чучело! — весело крикнул он и принялся расталкивать товарища. — Скоро поедем! Саперы прошли уже два километра.

С ужасом он заметил, что голова Осташкина беспомощно болталась из стороны в сторону. Руки упали с баранки руля и остались висеть без движения.

— Оста-аш-кин!

Его товарищ был мертв.

...Я отдал приказ: «Будить заснувших. Не давать спать». Назначили специальный наряд дежурных. Сам стал обходить машины. Ведь после работы на морозе в сравнительно теплой кабинке размаривает. Заснешь, мотор заглохнет, отработанный газ и разреженный воздух быстро справятся с усталым сердцем.

Впереди один за другим вздымались снежные смерчи. Саперы продолжали расчищать дорогу. Наконец колонна тронулась к Заалайскому хребту. Буран чуть стих. Навстречу нам скакал всадник.

— Четыреста рабочих Бардобы расчищают путь навстречу вашей колонне, — сообщил он. — Боимся, что ветер погубит наш труд. Скорее, скорее!

— Скорее! — пронеслось по машинам.

Впереди саперы кричали «ура». Они пробились до дороги, расчищенной рабочими Бардобы. Я подоспел как раз вовремя.

Саперы вскочили в машины. Машины двинулись.

Мы приближались к Бардобе.

За четверо суток колонна прошла всего двадцать пять километров.

ДОЛИНА СМЕРЧЕЙ

В Бардобе нас угостили ужином и чаем. Усталые, замерзшие люди сразу ободрились и повеселели.

— Всем отдыхать, — приказал я. — Спать, спать.

К вечеру пурга стихла. На небо выползла луна. Всадник с винтовкой за плечами подъехал к нашему домику на лохматом чудовище. Что-то черное волочилось за всадником на веревке.

— Товарищ начальник! — сказал всадник. — Юрты расставил, твои ребята спят.

Это был Сабди.

— А вот получи архара. — И он показал на тушу, волочившуюся на веревке.

Положительно, это был смелый, отчаянный охотник!

Волосатое чудовище под всадником трясло головой.

— Видал духа, товарищ начальник? — показал на своего яка Сабди. — Див-скакун!

И он похлопал чудовище по шее.

Я обошел лагерь. Люди спали в юртах, расставленных Сабди. Спали крепко.

На следующий день я приказал перегрузить машины. Два трактора и несколько машин вышли из строя, мы их решили оставить в Бардобе.

Шоферы протестовали, уговаривали, я был неумолим.

 Ведь переход через Заалайский хребет не шутка, а Долина Смерчей гораздо страшнее Алайской долины.

Первыми из Бардобы выступили саперы. Они стали рыть траншеи, взрывать снег, готовить дорогу. За день они расчистили только восемнадцать километров.

Мы хотели выступить на следующее утро, но к вечеру поднялся резкий ветер. Он рвал флаг на крыше здания, приподнимал, казалось, крыши на домиках, срывал юрты. Сабди гонялся за ними, грузил их на своих яков.

Я приказал играть тревогу. Ведь если снег занесет дорогу, пропадет вся проделанная работа.

— К машинам! — раздалась команда.

Шоферы и бойцы кинулись к машинам, запахивая на ходу полушубки и нахлобучивая теплые шапки. Вспыхнули автомобильные фары.

Саперы снова ушли вперед, за ними вытянулась вся колонна.

Вскоре мы обогнали караван Сабди, упорных «чертей», шагавших как ни в чем не бывало по глубокому снегу.

Мы вступили в угрюмое, темное ущелье. Огромные стены висели над нами. И вдруг неизвестно откуда появился снежный смерч. Снежный крутящийся столб несся с огромной быстротой, сваливал с ног людей, сдвигал в сторону нагруженные трехтонки, как спичечные коробки, выл, гудел.

Никогда в жизни я не видел ничего подобного! Я вспомнил переход через Гнилое море — Сиваш, самые лихие кавалерийские атаки...

Смерч пронесся через всю колонну и исчез позади.

Люди, лежа на земле, медленно поднимали головы. Потом, кряхтя, начинали вставать, протирая глаза и отплевываясь. Они шатались, словно пьяные.

— Товарищ командующий! — в отчаянии крикнул капитан. — Дорогу засыпало!..

— С машин долой. Лопаты в руки! — крикнул я.

Услышавшие меня командиры передавали уже по колонне:

— Долой с машин! В руки лопаты! Шоферы, не зевать! Следи за мотором!

С трудом мы добрались до головной машины. Перед ней возвышалась высокая снежная стена.

Все, что было проделано саперами за день невероятного труда, пошло насмарку.

Долина Смерчей казалась непроходимой.

Но идти вперед надо было во что бы то ни стало, иначе налетят смерчи и похоронят весь транспорт под снегом.

Мы стали рыть с каким-то ожесточением. Ветер достигал двенадцати баллов. Мороз был около сорока градусов. Дышать было нечем. То и дело приходилось оттирать щеки, нос, руки.

— Смерч, смерч! — закричал вдруг кто-то, и все бросились на землю.

Синий крутящийся столб на этот раз пронесся стороной. Он лишь обдал нас ледяной пылью.

— К лопатам! Вперед!

За час мы продвинулись на сто метров. Машины, слепя светом фар, медленно следовали за нами. Само собой разумеется, дорога была неровной, машины то вставали на дыбы, то ложились набок.

К двум часам ночи температура упала до сорока двух градусов. Машины стали. Работать было все труднее и труднее. Но стоило остановиться на месте — и машины мигом превращались в ледяные глыбы.

Я видел, что мои ребята начинают выбиваться из сил. Они проголодались, но все продукты превратились в лед. Я выдал им по глотку коньяка, стало еще хуже: коньяк ударил в голову, началось головокружение, одышка и слабость.

Какой-то человек, видимо местный работник, следовавший с колонной, подошел ко мне и решительно сказал:

— Ничего не выйдет. Пробиваться — безумие! Надо прекратить продвижение, выпустить из машин воду и увести людей в Бардобу.

В темноте я не видел его лица. Но я отлично понял, что этот человек предлагает сдаться и признать поход неосуществимым. Он предлагает также погубить машины, оставив их в Долине Смерчей.

— Мы не отступим ни на шаг, — сказал я в темноту. — Будем пробиваться.

— Правильно, товарищ командующий! Пробиваться! — подхватили бойцы, командиры, рабочие.

— Сабди, — сказал я киргизу, дремавшему на сонном «чёрте», — поезжай в Бардобу и скажи, чтобы немедленно прислали тракторы. Понял?

— Понял, — ответил киргиз.

Он повернул яка и скрылся в снежной мгле.

— Мы потащим машины волоком, на тракторах, — сказал я. — А пока давайте расчищать снег.

Буря стихла. Из-за гор вставал розовый рассвет. Фары погасили. Картина была невеселая: продвинулись мы всего на полтора километра. Результаты ночного боя были не в нашу пользу: большинство машин лежало на боку. Шоферы разогревали скованные льдом моторы. На радиаторах полыхало пламя. На минуту моторы начинали работать и снова, закашляв, стихали.

Прошло несколько часов. Мы продвинулись не более как на сто метров. Ни Сабди, ни тракторов не было.

В воздухе снова закружились белые хлопья. Саперы работали, выбиваясь из сил. Кто отсиживался с незначительным гарнизоном в осажденной крепости и ждал подкрепления, — поймет мое состояние. Я ждал тракторов, а их не было.

Может быть, храбрый охотник не добрался до Бардобы? Может быть, с тракторами что-нибудь случилось?

За час мы продвинулись на сто метров .

У меня закоченели пальцы. Я снова взял лопату. Капитан работал рядом со мной. Буран снова усилился, наступила полная темнота. Вдруг капитан уткнулся головой в сугроб.

— Капитан!

Он пытался подняться. Хотел что-то сказать и не смог. Он потерял голос. Я помог ему встать. Он медленно поднял лопату и погрузил ее в снег. Я знал, что, если он не станет работать, он замерзнет.

— Тракторы! — вдруг отчаянно крикнул кто-то совсем рядом.

Все бросили работу. Прислушались. Действительно, нам на помощь шли тракторы. Два трактора, а за ними — свежий отряд рабочих с лопатами наперевес. Все сразу оживились.

— Канаты! — раздалась команда.

Трактор взял грузовик на буксир, выволок в траншею, прорытую саперами, вернулся обратно за другим грузовиком, взял и его на буксир.

Люди забыли о том, что они голодны.

За тридцать четыре часа после выступления из Бардобы мы прошли четыре километра. Теперь мы двигались по узкому карнизу. Справа отвесная скала, слева пропасть, и на дне ее острые черные камни. Все выше и выше взбирались мы — на перевал.

Дышать становилось труднее, в голове стучало. Я знал, что на перевале есть землянка дорожного управления, где можно отдохнуть и поесть.

Машины, спотыкаясь, рискуя сорваться в пропасть, поднимались. Ветер гнал хлопья снега.

Наконец мы достигли перевала.

Рядом с землянкой, в которой не поместилась бы и десятая часть отряда, прижавшись к скале, стояли юрты. Они были надежно защищены горкой камней от ветра.

Рядом с юртами лежали яки, пережевывавшие жвачку. А возле яков стоял и улыбался наш старый знакомый, охотник Сабди.

В землянке в большом котле варился суп.

— Почему долго не приезжали? — сказал Сабди. — Я хотел ехать за вами на яках.

Я горячо благодарил Сабди.

— Зачем такое говоришь? Людям есть надо, спать надо, — обиделся киргиз.

Путь, проделанный смелым охотником, был не так-то прост. Он бежал по снегу на постолах — своеобразных лыжах. Но яки проваливались в снег, и Сабди боялся, что эти крепкие животные не выдержат перехода. Приходилось делать частые остановки. Охотник углублялся в ущелья, откапывал из-под снега сухую траву, чтобы немного подкормить животных. Он рисковал замерзнуть, но не бросил своего «каравана». Ночь провел он под снегом, спал между яками. Протаптывая тропу, поддерживая вьюк, он добрался до перевала, но и здесь не стал отдыхать. Отогрелся немного, переобулся, прочистил винтовку, отправился на охоту, чтобы добыть архаров для экспедиции.

Саперы, рабочие, водители поочередно залезали в землянку. Сабди чувствовал себя хозяином. Ловко и быстро он наполнял горячим супом миски, котелки, кружки.

Отряд заночевал на базе. В юртах и в землянке было тесно. Спали вповалку, прижавшись друг к другу.

В землянке держалось около двух-трех градусов тепла, снаружи — сорок один градус мороза.

Потолок низко навис над спящими, стены обледенели. На полу липла скверно пахнущая слякоть. Мигала коптилка на подоконнике крохотного окошка.

Многие во сне вскакивали, стонали, что-то кричали.

Курносый красноармеец вдруг по-детски жалобно выкрикнул тонким голосом:

— Ой, жги... пляши.

— Не разберешь, где земля, где небо... Небо копаешь, небо копаешь! — бредил один из рабочих.

Нам предстояло одолеть последний перевал.

НА ВЫСОТЕ ЧЕТЫРЕХ КИЛОМЕТРОВ

Утром мы простились со смелым киргизом. Он остался на перевале. Здесь было много дичи; внизу, в долинах, дичи было мало. Я подарил Сабди целый патронташ охотничьих патронов.

— Хорошей дороги! — пожелал нам охотник.

Он стоял на вершине скалы, размахивая шапкой.

— Хорошей дороги! — кричал он нам вслед. — Хорошей дороги!

— Хорошей охоты! — отвечали мы Сабди.

Машины ходко шли под гору. Заалайский перевал остался позади. Долго еще мы оглядывались и видели высоко на скале славного охотника киргиза Сабди.

Один из участков спуска был густо занесен снегом. Машины стали. Мы увидели печальное зрелище: это было кладбище грузовиков. Грузовики стояли обледенелые, мертвые. Их застала в горах метель. Впереди выросла гора снега, сзади с гор скользили лавины. Машины стали. Шоферы Дортранса бросили свои машины и пешком, задыхаясь в буране, добрались до ближайших селений.

— Товарищ командующий! — закричал капитан. — Живого человека нашли!

Живого человека? Здесь? Ведь машины простояли здесь неделю, не меньше.

Двое бойцов вели под руки обросшего бородой молодого шофера. Он вырывался, порывался бежать к своей машине, лепетал что-то бессвязное. Глаза его были мутные и, казалось, ничего не видели. Бойцы крепко держали несчастного. Тогда он вдруг стал отчаянно сопротивляться. Он вырвался и побежал к своему грузовику.

— Мотор заглохнет! Заглохнет мотор! — кричал он. — Мать к празднику ждет! Заглохнет мотор!

Бойцы догнали его. К несчастному спешил врач. Через несколько часов молодой шофер, накормленный, напоенный, пришел в себя. Он рассказал, что провел пять суток в снегу. Он твердо решил спасти грузовик и все время поддерживал работу мотора на холостом ходу. Он ослабел от голода и бессонницы и чуть не помешался. Врач сказал, что он вскоре будет здоров. Мои бойцы заботливо ухаживали за героем шофером.

Мать впоследствии прислала нам благодарственное письмо:

Я приношу глубокую благодарность вам, товарищ Городовиков, и вашей боевой дружине, возвратившей мне моего единственного сына. Мое материнское сердце полно гордости: сын стойко и твердо вынес голод и холод, он рисковал погибнуть, но сберег социалистическую собственность. Он не уронил своего достоинства, достоинства советского шофера.

От всего сердца желаю вам и вашим бойцам славных подвигов, много сил, энергии и здоровья.

Не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность. Жму ваши руки, дорогие товарищи!

М. М. Моргунова.

Кладбище машин осталось позади.

Колонна пошла быстрее, здесь не было заносов. Дорога чистая.

Мы увидели в стороне от дороги длинное серое здание с мрачными, черными щелями бойниц. Это было когда-то грозное укрепление, пост Маркан-Су.

Еще несколько поворотов — и огромное гладкое поле. Это было замерзшее озеро Кара-Куль, озеро на высоте четырех километров над уровнем моря.

ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕВАЛ

Мороз по-прежнему свирепствовал.

Подъем был крутой, машины начинали катиться назад. Мы пытались подтолкнуть тяжелые грузовики, задыхались. В ушах звенело, дышать было тяжело. Еще бы! На такой высоте даже мотор теряет семьдесят процентов мощности. От головокружения тошнило. Машины стали. Мы выбились из сил. Мы почувствовали, что последний перевал нам не взять.

Я медленно побрел вперед. Ветер бил прямо в лицо. Я поднимался все выше и выше, и вскоре машины остались далеко позади.

«Наверное, скоро перевал! — подумал я. — За перевалом я увижу глубоко внизу огни Мургаба».

Вдруг справа, из глубокой щели, раздался вой. Я сразу сообразил, что это такое. Недаром в детстве я был табунщиком. Заслышав такой вой, я не раз бросался в седло и скакал к табуну. Шагах в двух от меня показался волк. За ним — другой, третий, целая стая!

Они неторопливо перебегали ущелье, направляясь ко мне. Они подбегали все ближе и ближе.

Я знал, что от волков не убежишь, догонят. Я знал также, что стрелять по целой волчьей стае нельзя: одного, двух, трех убьешь, остальные все равно разорвут.

Волки окружали меня со всех сторон и, казалось, были твердо уверены, что я от них никуда не денусь.

Я выхватил наган и выстрелил в ближайшего волка. Он отчаянно завизжал и перевернулся на спину, задрыгав ногами. Несколько волков кинулись на раненого товарища. Остальные бросились ко мне.

В это мгновение грохот, напоминающий пушечный выстрел, оглушил и меня и волков. С вершины горы, разбрасывая по сторонам осколки, прыгала гранитная глыба.

«Нельзя стрелять в горах!» — мелькнуло у меня в голове.

Волки кинулись врассыпную. Я отскочил в сторону, глыба пролетела мимо меня и исчезла в бездонной пропасти.

— Фу! — вздохнул я, вытирая со лба холодный пот. — Скорее к своим!

Я выхватил наган и выстрелил в ближайшего волка.

Я бросился обратно, забыв об опасности оступиться в пропасть, о темноте, о волках, которые могут опомниться и погнаться за мной.

Вдруг я поскользнулся и упал. Сгоряча я сразу поднялся, но острая боль в ноге бросила меня обратно на землю. В ушах звенело. Голова кружилась.

«Сломал ногу», — подумал я.

Ползком я стал пробираться по дороге. Пробовал встать, но ступить на больную ногу не мог. В глазах поплыли круги.

«Колонна тронется, и я попаду под машину...»

Когда я пришел в себя, в безоблачном темном небе мигали звезды. Ни шума моторов, ни воя волков не было слышно.

Я замерзал.

Мне показалось самым обидным кончить так нелепо жизнь на пустынном перевале.

«Нет, шалишь, не сдамся!» — подумал я.

Я дополз до отвесной скалы и поднялся на ноги. Стараясь не ступать на больную ногу, волоча ее за собой, я плелся, опираясь о холодную стену.

Останавливался, делал передышку, плелся дальше. Я отлично знал, что далеко не уйду, до машин, по всей вероятности, не доберусь, но все же брел и брел.

— Товарищ командующий! Где вы? — вдруг крикнул кто-то в темноте.

Далеко внизу мелькнул огонек электрического фонаря.

«Вот молодцы! Ищут!» — обрадовался я.

— Товарищ командующий! Где вы? — повторил тот же голос уже ближе.

«Дубов!» — узнал я голос своего шофера. Я ответил как можно спокойнее:

— Здесь.

Фонарь, как звезда, приближался.

Дубов шел на мой голос.

— Товарищ командующий! Где вы прячетесь? Что случилось?

— Ничего не случилось.

Шофер стоял теперь совсем близко от меня, посредине дороги.

— Подойдите ко мне. Не могу отойти от скалы, слегка повредил ногу, — сказал я.

Дубов подбежал ко мне.

Снизу бежал капитан.

— Товарищ командующий! Где вы были? Мы тревогу хотели поднимать!

Они взяли меня под руки и повели к машинам.

Я узнал, что они искали меня уже несколько часов и не раз проходили мимо того места, где я лежал. Слышали они и волчий вой.

Врач сказал, что перелома нет, но растяжение сухожилия порядочное.

— Счастливо отделались.

Меня уложили в машину.

Через несколько часов огромным усилием последний перевал был взят всей колонной. Машины тяжело дышали, останавливались, пятились назад. Трактор хрипел, но вывозил их одну за другой.

Люди шли пешком, задыхаясь.

Страшные приступы горной болезни тутека поразили почти всех людей экспедиции. У одного из шоферов хлынула горлом кровь. Саперы задыхались — они впервые были на такой высоте.

Врач, сам больной, метался от одного к другому.

Наконец последний перевал позади!

Чтобы вам стало понятно, почему мы, несмотря ни на что, преодолели Памир, расскажу о высокогорных походах, подготовивших нас к этому штурму.

У нас были созданы высокогорные лагеря. Один из таких лагерей был недалеко от Ташкента. К лагерю приходилось добираться по горным тропам. Когда командующему округом говорили, что туда трудно подвозить продовольствие, что там бездорожье, он спрашивал:

— А если будет война? Как тогда вы поступите?

Возражать, разумеется, не приходилось.

Не только пехота и конница взбиралась по нехоженым тропам на недоступные вершины гор, — не отставала и артиллерия. Посмотришь на какую-нибудь гаубицу, примостившуюся на небольшой террасе, над пропастью, и невольно думаешь, что ее туда принесли на крыльях. Но не всегда и не все проходило благополучно. Были и беспокойства и жертвы. То под откос свалится лошадь с тюком, то срывался с кручи боец, то пулемет летел в пропасть. И, когда об этом докладывали командующему, он говорил:

— На войне все бывает. Но сейчас надо этого избегать.

В июле 1935 года первый отряд альпинистов выступил в высокогорный поход на Памир.

Отряд получил задание: в полном походном снаряжении совершить восхождение на высоты в пять-шесть тысяч метров.

Отряд пробыл на Памире около сорока дней. Красноармейцы и командиры шли по труднопроходимым местам: по осыпям, ледникам, моренам, через скалы, кручи, бурные реки. Они пересекли пустыни, где всегда свирепствовали ураганы, смерчи, а по ночам стояли сильные морозы. Несмотря на все трудности, отряд, преодолевая Алайский и Заалайский хребты, взял штурмом перевалы Чигирчик (высотой 2452 метра), Кизил-Белес (3000 метров), Талдык (3625 метров), Козыл-Арат (4285 метров).

Тяжелые географические и климатические условия потребовали предельного напряжения сил. Разница давления воздуха давала о себе знать постоянно. Если в Ташкенте давление воздуха доходит до 730 миллиметров, а на озере Кара-Куль падает до 400 миллиметров, то на пике Трапеция оно равнялось всего 380 миллиметрам.

Об упорстве бойцов и командиров лучше всего расскажет выписка из дневника участника штурма пика Трапеция:

«С группой командиров мы преодолевали скалу за скалой. На полдороге вырос камень. Спуск с него был опасен. Чтобы не подвергать риску товарищей, я решил пройти первым и... полетел в пропасть. Я бьюсь об острые осколки скал, цепко хватаюсь за редкие кустарники, кувыркаюсь, лечу вниз головой, то широко распластав руки, то неестественно выпрямив корпус. Вслед за мной со скалы катились камни, галька, осыпался песок. Я — в ущелье. Спина, грудь, голова, руки, ноги — все в ушибах. Решаю, что только самообладание спасло меня от смерти...

И вот уже рядом — товарищи, врачи, санитары... Попадаю в походный госпиталь; через несколько дней — я снова с отрядом».

В результате штурма вершин триста двадцать красноармейцев и командиров получили звание альпинистов Советского Союза.

Высокогорный поход дал Красной Армии много командиров, курсантов и бойцов, овладевших техникой скалолазания, хождения по травяным склонам и льдам, умеющих пользоваться альпинистским снаряжением и другими альпинистскими приборами.

На озере Кара-Куль отряд провел тактические занятия и стрельбы. Стрельбы на высоте 5000 метров дали исключительные результаты. Никто не стрелял ниже чем на «хорошо». Большинство же получило оценку «отлично».

Люди горели желанием выполнить поставленные перед ними задачи.

Человека начинала трепать горная болезнь. Ему предлагали отказаться от восхождения. Но он, превозмогая усталость и головную боль, продолжал подниматься. Отряд был крепко сколочен вокруг своей партийной организации. Коммунисты являлись той живительной силой, которая вливала в сердца участников уверенность, что поставленная задача будет выполнена, поднимала в них боевой дух.

Здорово в этом походе поработали комсомольцы. Коммунисты и комсомольцы своим личным примером воодушевляли бойцов, показывая образцы преодоления трудностей.

Вот эта-то подготовка и помогла нам перевезти хлеб в Мургаб! В походе участвовали многие из тех, кто не раз взбирался на вершины Памира и раньше.

СПАСЕНЫ!

Начался головокружительный спуск. Повороты настолько круты, что на каждом замирало сердце. Вдруг сзади раздался отчаянный крик. Дубов резко затормозил. Весь эшелон остановился, как по команде.

— Что случилось?

Один боец, высокий, с бледным как полотно лицом, размахивая руками, объяснял что-то. Это водитель грузовика. Рядом с ним, растерянно улыбаясь, стоял помощник.

Смысл этой сцены сразу стал нам понятен. Подошли к краю дороги. Под обрывом, на глубине пятнадцати метров, лежала груда обломков, в которые превратилась машина, сорвавшаяся на повороте. Еще дымился взорвавшийся радиатор. Шофер и помощник успели выскочить.

— Как это случилось?

— Руль был неисправен. Виноваты, товарищ командующий.

Машину жалко, но люди спасены, а люди нам дороже машины. И дорог хлеб...

Бойцы по уступам с невероятными усилиями спустились к разбитой машине и стали цепочкой. Передавая мешки, весь груз подняли на дорогу и распределили по грузовикам.

Колонна снова пошла под уклон. Луна освещала желто-бурые скалы и заросли низкорослого кустарника терескена.

Вдруг далеко внизу загорелись огни.

— Мургаб! — радостно крикнул Дубов.

— Мургаб! Мургаб! — пронеслось по колонне.

Машины ускорили ход.

При ярком свете фар мы видели, как из домов выбегали люди, как оживала площадь.

— Ура! — слышалось снизу.

— Мургаб! — кричали шоферы.

— Запевай! — командовал начальник саперов.

Звонкий голос запел и начал выводить затейливые коленца.

Хор подхватил веселую песню, зазвенело в горах эхо.

Песня усилилась и потонула в громовом непрерывном крике «ура».

Машины въехали в город.

— Ура! Да здравствуют участники экспедиции!

Красноармейцев и командиров подхватывали на руки, обнимали мужчины и женщины, молодые и старые.

— Да здравствует Красная Армия! Да здравствуют красные саперы!

— Да здравствуют герои — водители советских машин!

Я отдал распоряжение — сейчас же разгрузить несколько грузовиков у магазина и начать раздачу хлеба.

Я сказал собравшемуся населению:

— Ничто не могло помешать нам, советским воинам, оказать мургабцам братскую помощь. Если бы на пути к Мургабу стихия нагромоздила еще более неприступные горы, если бы вражеская армия отрезала от нас Памир, мы все равно пробились бы к вам, товарищи!