Наташа смотрела на своего сына, слушала Шурика, который только что сообщил им, что собирает расписаться с Настей, и ощущала, как внутри появляется ужас. Настоящий страх о будущем сына.

Как же до этого дошло? Как?

Но она молчала. Молчала и слушала, как ее муж говорил с ее же сыном:

— Саш, я выслушал, и услышал твое мнение. Попробуй и ты сделать это для меня. Уверен ли ты? Тебе только восемнадцать. Насте, — Дима поджал губы. — И того меньше. А ты не хуже меня знаешь, чем чаще всего заканчиваются настолько ранние отношения у спортсменов. В лучшем случае — разругаетесь в пух и прах, потому что никакая девушка не выдержит твоего графика, когда ты дома будешь появляться хорошо, если два раза в неделю. А так и будет, если руководство команды подпишет с тобой настоящий контракт. И мы вроде бы к этому и стремились?

Дима внимательно глянул на Шурку. Тот слушал отчима, Наташа это видела, но и не слышал, будто. Что она, сына своего не знала?

Знала. В том и проблема. Потому и боялась так все это время.

И вот оно — подтверждение, что не ошиблась, не зря опасалась.

А Дима тем временем продолжал «увещевать» Шурку:

— А о Насте ты подумал? Ты же сам понимаешь — тебе надо будет отдавать команде и игре все силы. Все. Конкуренция… не мне тебе говорить. А ей шестнадцать, чужая страна, чужой город, и практически никого знакомого. И тебя почти все время не будет? Думаешь, ей это легко дастся? Как она это перенесет? Выдержат ли ваши отношения и чувства такое испытание? Любой девушке хочется внимания, частого общения с любимым человеком, общих интересов и дел. А так… Если бы вам было хоть по двадцать. Ладно, если бы она была хоть немного старше. — Дима упер подбородок в ладони. — Я не уверен, что это хорошо закончится, Саш. И не потому, что в вас с Настей сомневаюсь. Просто опыт и жизнь, статистика — не очень обнадеживают. В таких ситуациях часто начинаются ссоры и обиды, вроде бы глупые и мелочные, но постепенно перерастающие в большие конфликты и обиды. И разрушаются, теряются те чувства, которые стоило бы сохранить. Даже у взрослых и состоявшихся людей. Может, не будем так торопиться, а? Тем более после пары месяцев всего. Давайте, сейчас разъедетесь, побудете хоть недельку порознь, вы же с Настей не расстаетесь с дня нашего приезда больше, чем часов на десять. Остынете немного, подумаете. Никто же вам не запретит общаться — я сам помогу тебе, если что приезжать сюда, или ей к нам. Все равно когда ты на сборах — ей тут лучше, с друзьями, с той же Анной Трофимовной…

Наташа посмотрела на сына, наверное, все же надеясь, что он послушает отчима, которого очень уважал и чье мнение всегда ценил. Однако сейчас Шурик только уверенно улыбался, пусть и не перебивал Диму. И Наташа видела по его глазам, что сын остался при своем мнении.

— Мы справимся. Я серьезно говорю. Мам, ну ты же меня понимаешь?

Шурка посмотрел на нее и подскочил с дивана с такой энергией и энтузиазмом, словно просто не мог усидеть на месте. Но это не выглядело нервно или неуверенно. Казалось, что из ее сына просто плещет энергия, бурлящая, веселая. И он хочет ею со всем миром поделиться, потому что в себе не в силах удержать.

Наташа понимала, потому что знала это чувство. Эйфоричное, сбивающее с ног счастье, такое большое, такое необъятное, что погружаешься в него с головой, тонешь, захлебываешься, и менять ничего не хочешь, потому что никогда себя таким счастливым не чувствовал. Таким всемогущим и непобедимым. Способным на все. Хоть страну пешком перейти.

Наташа слишком хорошо знала это ощущение потому, что сама когда-то испытывала его. Когда встретила и влюбилась в отца Шурки. Ничего не видела, кроме него. Ничего не замечала. И замечаний подруг, намеков на то, что ее любимый неравнодушен к выпивке, что слишком уж «широк душой» и погулять любит — не слушала. Не желала слышать просто.

И чем это закончилось? Где теперь то счастье? Сколько боли, обид, страха за ребенка, на которого муж поднимал руку, горечи и ревности принесло ей то эйфоричное и всепоглощающее ощущение первой влюбленности?

Ее чувство к Диме было иным, более спокойным, не менее сильным, не менее глубоким, но не таким бешеным, не таким порывистым. Взвешенными чувствами двух взрослых людей, которые видели жизнь и понимают о ней много. Которые действительно стремятся понять друг друга и подстроиться. И даже то, что судьба не подарила им общего ребенка, они выдержали стойко, хоть обоим хотелось. Но у Димы обнаружились проблемы со здоровьем. И хоть они лечились, врачи не давали обнадеживающих перспектив. Но и с этим они примирились и справились. Да и Шурку Дима любил, как родного сына, и давал ему столько внимания, терпения и поддержки, что Наташа нарадоваться не могла.

Сколько подростков способны на такое терпение?

Нет, ей нравилась Настя, она была хорошей девочкой. Но судьба и будущее сына волновали Наташу сильнее.

Шурка продолжал говорить о том, что все продумал, рассказывал о своих планах, о том, что расписаться с Настей хочет. Без всякой там пышности. И она так же хочет. И они друг друга с полуслова понимают. И, вообще, они выдержат, потому что и сами об этом думали, что трудно и сложно будет. Но главное ведь то, что они друг друга любят. А значит справятся.

Наташа подавила горькую усмешку — не всегда любви бывает достаточно.

Она это уже знала. И, видит Бог, как же она не хотела, чтобы сын на себе повторял, прочувствовал все то, что довелось пережить ей, чтобы осознать эту истину.

— Александр, давай так, — Дима поднялся следом за пасынком. — Пойди, пройдись, подумай еще раз. С Настей поговори. И потом мы еще раз все обсудим.

— Хорошо, — беспечно кивнул Шурка, явно и не собираясь менять свое мнение. — На тренировке встретимся.

Он махнул им на прощание и ушел. Наташа даже не сомневалась, что пошел сын к Насте.

— Что ты думаешь? — впервые за последние полчаса спросила она, повернувшись к мужу.

— А что тут думать, Наташ? — Дима сел около нее и нежно обнял. Она опустила голову ему на плечо. — Это не особо хорошая идея. И для них обоих прежде всего. Знаешь, Настя же не уверенная в себе девушка лет двадцати пяти, которой будет достаточно пары свиданий в неделю, а то и реже. И которая при этом будет понимать, что это не в ней проблема, а просто расписание такое, график. Да и видела ты ее — она же на Сашку, как на божество смотрит. Выдержит ли она? Поймет? Не знаю. Когда вокруг никого нет, а его она чаще в трансляциях чемпионата видеть будет, чем в живую. Чаще всего такие отношения заканчиваются постоянными ссорами и скандалами, упреками. Как я Сашке и говорил. Да и сам Сашка… Ну, насколько он понимает, что жена — это не отчим и не мать, которым махнул, вон, как сейчас, и пошел. Уехал на месяц на сборы, или пришел ночью с тренировки никакущий, а они все понимают и слова не скажут. Понимает ли он, что такое семья? Тем более, если собирается вырвать Настю из родного города, страны? Не знаю, Наташа, — снова повторил Дима, прижавшись губами к ее лбу. — Но не могу ему просто запретить и сказать, что это блажь и дурь. Я помню, как он, четырнадцатилетним пацаном плакал на льду, когда ее забрали. Я помню это. И… Просто не могу.

Дима вздохнул и замолчал.

Молчала и Наташа.

Она тоже помнила, как было больно ее сыну тогда. Но сейчас, много повидав в жизни, она подумала о том, что иногда лучше перетерпеть несколько дней боли, чем загубить всю жизнь. Дело молодое, переживут, пройдет, забудется. Сколько у Сашки еще влюбленностей будет? У них и сейчас вокруг парней из команды девчонок полно крутится, а дальше что будет? А ему только восемнадцать.

Наташа не хотела делать своего сына несчастным. Просто знала, что иногда в юности ты не видишь и не понимаешь того, что со стороны и с высоты возраста — очевидно. И потому поняла, что ей придется как-то это решить. Может быть, поговорить с Настей.

Настя никогда не думала, что счастья может быть столько, что его не вместить. Не объять, не впитать в себя. И даже стыдно немного было, что она настолько счастлива, и спрятать ото всех все еще хотелось — так и не привыкла она показывать и хвастать своей радостью. И хоть Сашка посмеивался над ней из-за этого, хоть пытался ее убедить, что зря она так стесняется — ничего не могла Настя с собой поделать. И в присутствии матери Саши все время тушевалась, пусть и знала ее столько лет, а все равно, как-то неловко себя ощущала, несмотря на то, что тетя Наташа всегда была приветливой и радушной с ней. А все из-за этого счастья.

И, наверное, потому Настя удивленно и смущенно смотрела сейчас на мать любимого, пришедшего к ней в гости совершенно неожиданно.

Бабушки Ани дома не было, а Саша ушел вместе с Димой на какую-то встречу с нотариусом, насчет квартиры, ведь и он являлся ее совладельцем по закону. А значит, и его согласие было необходимо в сделке, с вероятными покупателями квартиры, которые вроде бы нашлись.

Видимо, тетя Наташа заметила ее растерянность:

— Настя, я специально сейчас пришла, — как-то слабо улыбнувшись, тетя Наташа прошла в кухню и села на табурет. — Мне очень хочется поговорить с тобой, чтобы никто не вмешивался.

Настя кивнула, пусть и не очень понимала, что мать Саши имеет в виду. Но, будто подсознательно, испугалась, почему-то не ожидая ничего хорошего от этого разговора.

Тете Наташе, кажется, было довольно и этого кивка.

— Я думаю, ты знаешь о планах, которые строит Шура на ваше будущее?

Настя опять кивнула. Еще менее уверенно.

Тетя Наташа улыбнулась чуть шире. Но эта ее улыбка, она была какой-то совсем невеселой:

— Вот об этом я и хочу с тобой поговорить, Настя. Ты очень хорошая девочка и всегда была нам близка. Но я хотела бы знать, то ты думаешь по поводу этих планов?

Настя не знала, что ответить матери Саши. И почему-то молчала. И хотела, вроде бы что-то сказать, а рот не могла открыть. Было в голосе тети Наташи что-то такое, что морозом прошло у Насти по позвоночнику. И от этого она снова стала ощущать себя какой-то… ну, не второсортной, но словно не очень отвечающей уровню окружающих. Опять вспомнила, что она никому не нужная и «потерянная» сирота из приюта, хотя тетя Наташа ничего такого и не говорила.

Сама же тетя Наташа, видя, что Настя молчит, вздохнула:

— Настенька, я понимаю, что вы с Шуркой влюблены. И все прекрасно, и мир видится вам чудесным. Но мне хотелось бы, чтобы вы подумали и о реальности. Ты ведь знаешь, как Шура любит хоккей, как он старался и стремился достичь своей мечты? Сколько сил прилагал?

Настя все еще молчала, не зная, стоит ли что-то вставлять, а тетя Наташа, будто бы и не замечая этого, продолжала говорить:

— И дело в том, Настя, что нам всем кажется — он может это все потерять. Не знаю, задумывались ли вы о будущем? Сейчас, разумеется, все замечательно. Но что будет, когда он вернется в команду? Начнутся тренировки по два-три раза на день? Или сборы. А съемная квартира? И незнакомый город. И быт — это ведь тебе надо будет обо всем думать, Шурка вряд ли озаботится тем, что на обед приготовить или где это купить. А тебе шестнадцать, и о своем будущем стоило бы поразмыслить, определиться: кем стать хочешь, куда пойти учиться? Конечно, я согласна, что в Петербурге возможностей больше, только до учебы ли тебе будет со всеми этими заботами? А Шура… Ему о хоккее надо будет думать, а не о доме. Или о тебе. Ему некогда будет помогать тебе, заботиться или поддержать в адаптации к новой стране и городу.

Мать Саши вздохнула:

— Ты не подумай, — тетя Наташа посмотрела на нее печально и даже с грустью. — Это не потому, что мой сын плохой. Просто он не привык к такому, и наверняка не задумывался об этом всем. Он привык жить хоккеем. Ты же знаешь, — снова «напомнила» она. — Для него это все. И есть почему — ведь у Шурки талант. А сейчас перед ним открылись такие возможности. Такой момент — есть серьезный шанс на полноценный контракт, который послужит залогом серьезного, прочного будущего в хоккее. Шурке надо будет не то, что на сто, на все двести процентов выкладываться каждый день. Всего себя отдавать игре…

С каждым словом тети Наташи у Насти что-то сжималось внутри. Все сильнее, все туже. Так что вздохнуть не получалось уже. И грудь давило. И холодно стало настолько, что по коже мороз пошел, хотя на улице все та же жара стояла, как и все последние недели. А мыслей, как ни странно, никаких не было. В голове буквально звенело, словно там пустота, самая настоящая пустота, в которой растворялись слова матери Саши.

И только странное ощущение все уверенней заполняло грудь: что да, наверное, так и есть, и не может быть иначе. И все правильно — ведь все время ощущала — в ее жизни такого не может быть по-настоящему.

А тетя Наташа продолжала говорить. Все рассказывала, что ни к чему хорошему не приводят настолько ранние браки у спортсменов. Или карьера страдает, или сами отношения разрываются. А даже если семью удается сохранить ценой потери будущего — отношения потом все равно обречены, потому что никакой мужчина не простит и самой любимой женщине крушение своей мечты и всех амбиций.

— Ты же знаешь, Настя, я всегда в первую очередь заботилась о Шурке. Даже в ущерб своим интересам и желаниям. Потому что люблю его. И это нормально — отказываться от чего-то ради дорогих и любимых людей. Это суть любви — жертвенность. Ты меня понимаешь, я знаю. Ведь и ты всегда заботилась о нем. Я помню. С самого начала, как вы дружить начали. А как ты его перед тренерами защищала, когда он растерялся, а как помогала с тренировками, — тетя Наташа смотрела вдаль и даже улыбнулась, видимо, и правда, вспомнив прошлое.

Потом повернулась и посмотрела прямо ей в глаза:

— Да, в общем, я знаю, Настя, что ты любишь Шурку и тоже хочешь, чтобы он был счастлив, чтобы все его мечты исполнились. И что ты сама прекрасно понимаешь — у него должно быть пространство и свобода для этого. Чтобы Саша имел возможность все свои силы отдать, полноценно работать. А нам, женщинам, иногда приходится в такие моменты отойти. Дать любимому человеку такую свободу, хоть и в ущерб своим желаниям.

Мать Саши все еще смотрела на нее. Смотрела минуты две, наверное. Словно еще что-то хотела сказать. Но молчала, потому что мысль была очевидной и не нуждалась в озвучивании. Потом поднялась и погладила Настю по плечу:

— Я пойду, наверное, Настя.

И она действительно ушла.

А Настя отчего-то так ничего и не сказала. Да и как она могла перебить или возразить тете Наташе? Или что сейчас, вдогонку, могла бы ответить?

Вместо того чтобы что-то говорить, Настя зачем-то и сама вышла в коридор, обула босоножки и закрыла за собой дверь квартиры. Она не знала куда идет, даже не вполне осознавала, что бредет по улице. В той пустоте, которая так и не покинула ее голову, все еще звучали только что услышанные слова тети Наташи. Они крутились то так, то эдак, меняя тональность и ударение. И постепенно мысли самой Насти словно впитывали их, принимали мнение тети Наташи.

Эта женщина восхищала ее все то время, что они были знакомы. Более того — служила практически идеалом матери. И мнение тети Наташи всегда являлось авторитетным для Насти. Ведь эта женщина не бросила своего ребенка в интернате. Не оставила его сиротой без роду и имени, как поступила безымянная родительница самой Насти. Нет, тетя Наташа всегда думала о своем сыне, заботилась о Саше, даже когда ради этого ей пришлось уйти от любимого мужа, потому как тот считал сына неполноценным и бил. Кто лучшее нее мог знать, что необходимо ее ребенку?

И что могла Настя сказать? Что имела право возразить? Она не знала.

Так же, как и не знала, имеет ли право она, сирота, претендовать на место в жизни Саши, мешая ему реализовывать свои мечты.

Валерий был удивлен. Он совершенно не ожидал увидеть здесь Настю. Сегодня никто из них не должен был приходить. Дмитрий еще вчера предупредил, что они будут заняты какими-то документами, и потому не хватит времени для тренировки.

Впрочем, раньше Насте ничего не мешало приходить на каток просто так, а не только с Верещагиным. Может и сейчас она так же забежала? В гости.

Валерию нравилась эта девчонка. Она всегда была полна оптимизма и жизнерадостна. Казалось бы, кому, как не ей простительно было бы плохое настроение и грусть? Но он ни разу не слышал, чтобы Настя на что-то жаловалась. А как она умела смеяться! Как улыбалась — будто солнце заглядывало в коридоры дворца спорта.

Ни один из его воспитанников в секции, обеспеченных, имеющих родителей, нормальную жизнь — не умели так радоваться своим и чужим удачам, мелким победам и просто, каждому новому дню. Иногда он искренне жалел, что не может ее тренировать — Настя так «болела» хоккеем, так любила лед, что наверняка играла бы не хуже его парней в секции.

Наверное, именно из-за ее оптимизма, из-за этой «солнечности», из-за этой любви ко льду, Валерий и не мог отказать девочке — пускал на каток. Еще и коньки давал, когда бы она ни пришла. Показывал удары, если Настя спрашивала что-то после тренировок, на которые часто прибегала посмотреть после школы. Или сам с удовольствием смотрел, как девочка катается. И ведь как был против поначалу, когда его учитель, Эдуард Альфредович, оставляя ему секцию, просил не обижать Настю. Как не понимал, что эта девчонка здесь делает? Сколько ее на фигурное катание отправлял!

Но Настя сумела и к нему подход найти: этим своим оптимизмом, упорством. Тем, как улыбалась и все равно продолжала приходить, несмотря на все его недовольство и ворчание. И он сдался. Причем, сам не заметил, как начал отвечать на ее любопытные вопросы, как улыбался в ответ на ее звонкое: «здравствуйте, Валерий Федорович!» или жизнерадостное «добрый вечер, тренер!». Ну как можно такому человечку отказать, когда рядом с ней обо всех своих проблемах забываешь? И, действительно, на что можно жаловаться или о чем переживать, если ребенок в таких условиях продолжает жизни радоваться?

Вот так, и сам не заметив когда и как, Валерий перенял у Эдуарда Альфредовича не только секцию, но и эту «подопечную». Наверное потому, когда появился Верещагин, Валерий и радовался, и волновался одновременно. С одной стороны — одно удовольствие было смотреть на счастливую мордашку этой егозы, на ее искрящиеся глаза, полные первой влюбленности. А с другой…

Эх, что, Валера сам пацаном не был? Молодым спортсменом, подающим огромные надежды? Разве он не помнил, сколько девчонок вокруг все время вертится, и как быстро они забываются, стоит появиться новому перспективному контракту, или едва тренер намекнет, что если ты приложишь больше усилий — тебя заметят и точно позовут в ту самую вожделенную команду?

Он все это помнил, и немного опасался, что Верещагин обидит Настю. Сомневался в том, насколько серьезно парень относится к этим отношениям, которые для Насти со всей очевидностью, заслонили все на свете. Ведь Верещагин приехал сюда на пару месяцев. Что он думает? Не играет ли с Настей?

Но парень, вроде бы, пока серьезно относился к подруге, и Валерий даже немного расслабился. И вот Настя сидит у самого льда, одна, вечером, и плачет. Точно плачет, Валерий был уверен, что не ошибается.

Удивление сменилось грустью и огромным сочувствием, состраданием к этой девчонке. Он не сомневался, что знает, в чем причина этих слез.

— Эй, егоза, — подойдя впритык, Валерий присел на скамейку и окликнул Настю.

Она повернулась и моргнула, похоже, не очень понимая, что к чему.

Валерий даже заволновался — он ее в таком состоянии никогда не видел.

— Настя, девочка, ты что? — обхватив ее плечи рукой, он не позволил Насте отвернуться. — Что случилось? Верещагин, да? Из-за него? Бросил?

От его вопросов Настя разрыдалась еще сильнее. У Валерия сердце похолодело от вероятной причины такого горя. Господи, девочке же только шестнадцать!

— Ты беременна? — немного смущаясь, все-таки спросил он, решив, что хоть чем-то помочь сможет, лишь разбираясь в ситуации.

А заодно решил, что так начистит Верещагину шею, что пацан на всю жизнь запомнит.

— Нет, — Настя отчаянно замотала головой и шмыгнула носом. — Не беременна.

Валерий немного расслабился — уже легче.

— Тогда не плачь. Никто не стоит, чтобы такой светлый человечек плакал, — притянув ее к себе ближе, он неловко погладил Настю по голове.

У Валерия детей никогда не было, и хоть он все время общался с детворой на тренировках, как успокаивать девочек — не особо представлял. Но все-таки старался, как мог.

Но Настя, вместо того, чтобы хоть немного расслабиться, плакала все так же горько.

— Егоза, ну ты что? Бросил он тебя? Ну и сам идиот. А нам придурки не нужны…

Вот тут Настя немного улыбнулась, пусть все еще плача:

— Нет, Валерий Федорович, он меня не бросил. Он хороший, правда.

— Ага, — Валера совсем растерялся, уже ничего не понимая. — Тогда о чем мы так страдаем?

Настя всхлипнула, опустила глаза:

— Валерий Федорович, — очень тихо прошептала она. Прерывисто вздохнула и попыталась успокоиться. Он не стал ей говорить, что вышло не очень удачно. — А это правда, что ранние отношения у спортсменов редко заканчиваются хорошо?

Валера растерялся совсем.

Брак не был его коньком. Он в принципе в этом слабо разбирался, действуя по наитию. А уж после того, как его собственная жена ушла, когда стало ясно — травма поставила крест на блестящей карьере, и подавно не считал себя специалистом в семейных вопросах.

И все-таки, вздохнув, Валерий попытался максимально честно ответить Насте, исходя из всего, что знал о спорте. А в этом он разбирался.

— Как тебе сказать, егоза. Тут от людей зависит. От ситуации. От их желания. Но, конечно, чаще всего, не хватает терпения, понимания, простой… — Он задумался. — Как бы тебе сказать? Не жалости. Нет. Хм. Не знаю. Сострадания, что ли. Понимания. Не ценит молодежь часто, не понимает, что главное. Не тем дорожит. От того, действительно, или отношения разрываются с взаимными обвинениями. Или карьера идет на спад с теми же последствиями для отношений. Хотя, егоза, и обратные примеры есть. Пусть меньше, но стараются люди, находят равновесие… А что? Это кто тебе сказал?

— Тетя Наташа, — Настя вздохнула. — Мать Саши.

Валерий помолчал.

Он не мог сказать, что эта «тетя Наташа» соврала, но что-то ему подсказывало, что не по доброте душевной решила она Настю о статистике разводов среди спортсменов просветить. Потому, откашлявшись и продолжая гладить Настю по волосам, все еще надеясь ее утешить, поинтересовался:

— А что она еще сказала тебе?