Саше не спалось. Он уже два часа ворочался с боку на бок и никак не мог заснуть. Хотя обычно — просто отключался после тренировок. А сегодня — никак не мог перестать думать о том, что произошло за день. И мама не спала. Он слышал, как она ходила по кухне, как тихо позвякивала чашкой о блюдце. Мама часто засиживалась за чаем по вечерам. Он точно не знал, почему. На его вопросы, отчего мама не идет спать, она всегда только улыбалась и говорила, что ей надо еще подумать. Днем — некогда, а по вечерам — думается хорошо.

Саша не спорил, но ему казалось, что его мама в этих случаях… Ну, не врет. Мамы же врать не могут? Не его, во всяком случае. Она всегда честна с ним. Но все-таки, говорит не совсем правду.

Мама не просто думала. Он же видел, что иногда она что-то писала в толстой тетрадке, в которой листы скрепляла металлическая пружина. Саша как-то заглядывал в эту тетрадь, когда мамы не было дома. Там мама вела подсчеты имеющихся у них денег. Саша подозревал, что тех далеко не всегда было достаточно. Наверное, именно потому во время таких вечерних посиделок, у мамы грустили глаза, хоть на губах и играла мягкая улыбка.

А еще, иногда она думала о его отце. Это Саша знал точно. Она до сих пор не забыла того. Сам Саша уже почти не мог воскресить в памяти черты папы. Он помнил его злость, помнил громкие, гневные окрики, когда Саша не мог быстро и четко ответить на вопросы и что-то невнятно мямлил. Помнил, насколько тяжел отцовский кулак. Даже то, как плакала мама, когда они еще жили с отцом.

А лица — не помнил. И ничего хорошего о той жизни, тоже не помнил. И не понимал, почему мама грустит о том времени. Сейчас, когда они жили без него, было куда лучше. Однако, наверное, надо было еще дорасти, чтобы это понять. Взрослые часто его удивляли. Несмотря на то, что Саша не считал себя уже маленьким, тринадцать лет, как ни как, он часто думал, что ему пока не понять поступки взрослых и причины, которые их на те толкают.

Почему сегодня маме не спалось, и о чем именно она думает на кухне, он тоже не знал. Зато точно знал, отчего не спал сам. Он думал о своем новом друге. Ну, или о том, кто этим другом станет. У Саши было мало друзей. Если честно, то вообще не было. Из-за того, что ему не так легко давались разговоры, он предпочитал молчать в компаниях сверстников. А кто будет дружить с угрюмым молчуном?

Вот никто и не дружил. И, чаще всего, все контакты Саши с одноклассниками и соседскими детьми заканчивались или полным игнорированием друг друга, или дракой.

Были еще, конечно, ребята из команды. Но и тут хватало оговорок. Они встречались пять раз в неделю на два часа, играли вместе, отрабатывали технику, слушали тренера. Не без того, конечно, что общались, но только на тему хоккея. Да и жили все в разных районах города, в основном. Кроме того, существующая конкуренция за тот самый, единственный шанс, и подстегиваемое родителями стремление тем завладеть — тоже не особо способствовало дружбе.

А вот эта девчонка, Настя, с ней, похоже, можно дружить.

Сначала, конечно, он не принял ее всерьез, хоть она и не спасовала даже перед пацанами Лехи, и в драке держалась, не ревела. Но, все-таки, девчонка. Как с ней дружить? Что, вообще, можно взять с девчонки? Они же только этим, ну, модой там всякой интересуются, платьишками, сандалиями всякими, у кого-какие. Играют в дочки-матери и прыгают на «резинке» во дворе. Читают эти глупые истории про принцев и, как дурехи таскаются со своими «Дневниками», дают их заполнять друг другу, вклеивают сердечки и цветочки. Бррр. Противно, честное слово.

Ну, Настя, конечно, из приюта. У нее, наверное, платьев и нет. Но не в этом же дело. Девчонка. Что еще говорить?

Но потом он задумался. Она поняла, что хоккей — это суперская игра. Просто обалденная. Точно поняла. Так ведь и сказала. И он видел, как она смотрела на лед. И как потом все выспрашивала его, а для чего он то делал? А это зачем? Нет, ей точно было интересно. Может, не такой и пропащий человек, хоть и девчонка?

Да и, кроме этого, в Насте была еще одна хорошая черта — она над ним не смеялась. Даже не пробовала. Хоть после тренировок он часто так уставал, что просто не мог уследить за собой — глотал буквы, коверкал слова. Но девчонка даже не реагировала на это. Понимала, что он говорил в своих путанных, восторженных объяснениях и ни разу не рассмеялась, когда он произносил что-то неправильно. Странно, конечно. Но для друга — не плохо, как ему казалось. Саша не считал себя особо придирчивым. Собственно, каких еще качеств он мог пожелать для своего друга, кроме любви к хоккею и того, чтобы друг понимал его самого? Да, никаких!

Одно плохо, то, что она живет в приюте. Туда же не заглянешь просто так, не позовешь погулять. Хотя, как понял Саша, когда с мамой отводил Настю назад после тренировки — у нее там немного другие условия. И, не удивительно, там же одна малышня в этом приюте. Непонятно, как она еще с тоски не позеленела с этой мелкотней?

Настя рассказала им, что ее документы потерялись и теперь девочку не могли перевести в детский дом для детей старшего возраста. И что ее теперь, вообще, как бы нет. Но Саша как-то с трудом мог себе представить, как это может не существовать человека, если нет каких-то бумажек? Вот же она, Настя, стоит перед ним совершенно настоящая.

В общем, эти взрослые, вечно, как придумают что-то ненормальное, попробуй их пойми. Саша перевернулся на другой бок, прислушиваясь к тихому позвякиванию маминой чашки о блюдце. Сна не было ни в одном глазу, несмотря на усталость. А ведь завтра с самого утра в школу. И потом — опять на тренировку.

Но одеяло, даже через пододеяльник, кололо и царапало кожу. Раздражало. И духота комнаты мешала спать. И мысли. Мысли, от которых становилось как-то непривычно пусто и щекотно где-то в желудке. У него мог появиться настоящий друг. Это было бы так здорово! Надо только придумать, как уговорить директрису приюта отпускать Настю.

Саша не сомневался, что и сама девочка будет совсем не против дружить с ним. Он даже представить себе не мог, насколько плохо жить так, как живет она. Честно говоря, как, вообще, можно жить без мамы? Он не понимал. Наверняка ей грустно и тоже не хватает друзей. А так — она сможет часто бывать у них, как его друг и общаться с его мамой. Саше не жалко, с другом можно поделиться всем, даже любимой мамой. Вот только, как же это все устроить?

Его настолько заботил этот вопрос, что Саша устал пытаться заснуть. Вздохнул и сел в кровати. А потом встал и пошел к тому человеку, который казался ему почти всесильным. Уж его маме точно удастся это уладить.

— Мам? — Немного щурясь после темного коридора, Саша заглянул в кухню.

— Что такое, Шурик? — Мама удивилась, увидев его. — Ты почему не спишь? С утра же в школу.

— Мам, а мы можем как-то так сделать, чтоб Настя к нам в гости приходила? — Сходу поделился он своей проблемой, пропустив намек на школу мимо ушей.

Мама улыбнулась и как-то странно на него посмотрела.

— Что, понравилась она тебе? — Лукаво уточнила мама.

Саша не совсем понял. Но решил ответить, как есть.

— Да, она классная! Ей хоккей понравился, мам. Она сама говорила, что хотела бы еще прийти, посмотреть. И она не смеялась, когда я… Ну, когда я ошибался. — Саша немного смутился, признавшись маме, что опять не следил за речью и спешил.

Мама не рассердилась, а искренне рассмеялась. Впрочем, она, вообще, редко сердилась. У него была самая лучшая мама на свете. Он точно знал.

— Хорошо, Шурка, посмотрим завтра, что тут можно сделать. — Кивнула мама и обняла его, притянув к себе. — Думаю, Насте тоже хотелось бы иметь друга. Схожу я, наверное, к заведующей этого приюта, поговорю. Девочке же надо общаться со сверстниками, а не только с маленькими детьми гулять.

— Точно! — Обрадовался Сашка. — Спасибо, мама. Я тогда спать пойду.

Воодушевленный и уверенный, что теперь-то уж, точно, все будет как надо, он спокойно вернулся в свою постель и тут же уснул.

Мама не обманула. И, более того, оправдала все ожидания Саши. Уже на следующий день она сходила в приют. И ей действительно разрешили забирать из того Настю. Как поделилась мама с Сашей, она подозревала, что воспитателям было просто не до девочки. У них все время уходило на маленьких воспитанников. И то, что теперь кто-то был готов взять на себя присмотр за Настей, пришлось им по вкусу. К тому же, они и сами понимали, что девочке нужны друзья среди детей своего возраста. Хотя, конечно, их предупредили, то это не совсем по правилам. Но так как Насти, вроде бы, и не существовало, то их на ее счет не особо и проверяли. Потому Вера Семеновна и пошла на такие уступки. Хоть, перед тем, как разрешить, не поленилась сама наведаться к ним в гости и все осмотреть, даже с соседями поговорила о Саше и его маме, все расспрашивала, что они за люди такие.

И только потом, поговорив со всеми бабушками во дворе — разрешила. Даже призналась, что видела, насколько воодушевленной ее подопечная вернулась вчера. А у Насти, по словам директрисы, как и у всех ее воспитанников, было мало поводов для радости.

Когда Саша, с мамой для надежности, в первый раз после этого разрешения, пришли за Настей, чтобы снова позвать посмотреть на тренировку — девочка им просто не поверила. Побежала уточнять у Веры Семеновны. Зато, получив заверения, что действительно может время от времени ходить в гости к этой семье — настолько обрадовалась, что Саша почувствовал себя почти героем. Да, договорилась мама. Но придумал-то это все он!

И теперь он каждый день заходил за ней, иногда, сразу после школы, чтобы они еще успели зайти к нему домой, посмотреть телевизор, или поиграть во что-то. Мама всегда готовила что-то вкусное, и рассказывала смешные истории о своем детстве. Про то, как они с друзьями бегали в селе по огородам, «воевали», разыскивали клады. Каждый раз после этих рассказов, им с Настей тоже хотелось сделать что-то эдакое, интересное и незабываемое. Но погода становилась все хуже, дело шло к зиме, и им не оставалось ничего больше, кроме как ограничиваться разговорами, планами на лето и чтением книг.

Разумеется, каждый день она ходила с ним на тренировки. Более преданного болельщика не было в секции больше ни у кого. К другим ребятам иногда приходили родители, бабушки-дедушки, или братья с сестрами. Настя же посещала все-все тренировки, с восторгом наблюдая за их играми. Так, что многие даже начали ему завидовать, и поддевать Сашу этим. Но он не обращал внимания. Они с восторгом обсуждали тактику, которую все время разрабатывал тренер, вспоминали удары и промахи, думали, что можно сделать еще, чтобы он играл лучше. Вместе они смотрели все-все хоккейные матчи, которые показывали по телевизору. Хотя, из-за того, что хоккей был не самым популярным видом спорта в их стране, тех становилось в программе все меньше и меньше. Разве что, когда какой-то канал брался транслировать чемпионат соседней России.

Такие матчи, чаще всего, показывали поздно вечером. Но мама не гнала их спать. Специально попросила разрешения у Веры Семеновны оставлять Настю ночевать у них дома в такие дни. И они вместе сидели перед экраном, возбужденно наблюдая за игрой. И так же вместе мечтали о том, что когда-то и он будет вот так же играть за известную команду.

Чемпионат России был его единственным шансом по-настоящему заняться хоккеем. Эдуард Альфредович, если видел потенциал в своих воспитанниках, иногда приглашал на «смотрины» тренера одной из команд Санкт-Петербурга, пользуясь старыми связями. И если тот оказывался доволен увиденным — мог заключить контракт с семьей парня. Такое уже случалось. И именно на это надеялся и Сашка, и его мама. А теперь, из чувства солидарности с другом, и Настя.

Конечно, шанс был не так уж и велик. И не только Саша показывал хорошие результаты. Но они не собирались сдаваться. И именно Настя придумала уговорить тренера позволить Саше заниматься еще и на выходных. Эдуарду Альфредовичу некогда было выделять ему время в эти дни, но они приходили на лед сами. Саша научил Настю сначала стоять, а потом и свободно передвигаться по льду. Ради этого мама даже выделила деньги из их бюджета, чтобы купить девочке пусть и подержанные, но свои коньки. Они брали у ребят щитки и шлем, и она становилась на ворота.

Честно говоря, первое время Сашка побаивался отрабатывать на ней удары. Девочка, все-таки, да и опыта — ноль. Не дай Бог, он поранит ее. Нельзя же причинять боль лучшему другу. Но девочка, на удивление быстро освоилась. И уже через пару месяцев разгадывала и отбивала его атаки, как заправский вратарь, все время заставляя Сашку выдумать что-то новое, чтобы пробить ее оборону.

Приближался Новый год и Наталья понимала, что они просто обязаны отпраздновать праздник «как положено». Тут уж никак не обойдешься маленькой елкой из серебристого «дождика» и килограммом мандарин. В этом году с ними Настя, а у девочки, как понимала Наташа, ни разу не было настоящего Нового года. Конечно, придется «затянуть пояса», чтобы сэкономить денег на праздник, но Шурка, наверняка, поймет. Ее сын души не чаял в этой девочке и готов был, что угодно сделать для нее.

Наталья улыбнулась и тихонько перемешала чай ложкой, стараясь не звенеть о стенки чашки, чтобы не разбудить сына. Тот настолько устал после последней тренировки, что заснул еще в восемь вечера, едва вернулся из приюта, куда проводил Настю.

Наталья была очень рада тому, что однажды Шурка встретил эту девочку, потому что она дала ему то, что не могла дать Наташа. Как бы сильно она не любила своего сына, на чтобы не была готова ради его счастья — любому человеку кроме любящих родителей нужны друзья. А до этого Шурке не особо везло ни на одних, ни на других.

При воспоминании о бывшем муже улыбаться расхотелось. Вернулась привычная, давно притупившаяся, но никак не желающая полностью уйти из ее сердца боль и тоска. Наташа до сих пор любила его. Пусть и была зла на него. Пусть и держала в душе обиду. Любила все равно. И ей было больно и от того, что он так поступил с ними, и от того, что сейчас живет с другой. Той, что разделяет его любовь к «зеленому змию».

Иногда она возвращалась в их старый двор. Зачем? Сама не знала. Наверное, чтобы помучить себя. И с болью, с ревность, издалека следила за все еще любимым, но таким далеким и уже чужим человеком, который так глупо и пусто тратил, гробил свою жизнь, даже не вспоминая, наверное, ни о ней, ни об их сыне.

Она ни за что бы раньше не поверила, что человек может настолько измениться. А вон, как, оказалось. Алкоголь меняет всех. И ведь, поначалу, Дима пил немного, и казалось, что совсем не влияет это на него — а вышло-то все вот так. Самое странное, что он никогда не злился на нее или других, будучи на подпитии. Вся агрессия выливалась на беспомощного и ни в чем не повинного маленького сына.

Сначала, сразу после рождения Сашки, все было хорошо, даже замечательно. Дима очень радовался, да и пил, вроде бы, не так часто. А может это Наталья уже подзабыла просто. Но, чем дальше, тем тяжелее становилось. Сыну исполнился год, прошел второй, а он никак не начинал говорить. Так: «мама», «папа», «дай», «вот». Да еще с пять-семь слов. И сколько бы они его ни учили, сколько бы ни пыталась подтолкнуть, заставить говорить, а не невразумительно что-то бормотать, ничего не выходило. Дима начал злиться, говорить, что это не нормально, и их сын, наверное, идиот. Тревожилась и Наталья, но она ни на секунду не усомнилась в способностях своего ребенка. Участковый терапевт, после ее жалобы, направил их к невропатологу и к логопеду. Те вместе обследовали Шурку, совещались какое-то время и, наконец, поставили совсем не легкий диагноз «задержка речевого развития». Нелегкий потому, что очень многие в их стране, подобно ее мужу, считали таких детей почти недоразвитыми. Даже педагоги и воспитатели. Хотя это было совсем не так. Хорошо, что ей толковые врачи попались в поликлинике. Не дали опустить руки, помогли, научили, как самой заниматься с сыном. Как помочь ему догнать своих сверстников. Да и сами — уделяли Саше время, следили за течением этого состояния, назначали упражнения, витамины, даже массажи. И, казалось б, малышу становилось лучше. Однако стоило маленькому Шурке увидеть пьяного отца — он опять замыкался, невнятно мычал или начинал плакать. А тот злился все больше и больше, пока, наконец, не дошло до того, что Дима поднял на сына руку. Первый раз Наталья простила мужа, поверила, что такое больше не повторится. Но когда поняла, что Дима не сдержал слова, когда вновь увидела, как он того бьет — не выдержала, закрыла пятилетнего Шурку собой. А потом, когда ошарашенный тем, что ударил ее, Дима падал на колени и плакал, пьяно растирая слезы вины по лицу, собрала вещи и ушла с сыном к матери. И на следующий же день подала документы на развод.

И, странное дело, но уже через два месяца, Шурка заговорил, едва ли не захлебываясь словами и предложениями, которые просто лились из него, как льется вода из переполнившейся чашки. Да, не всегда он произносил слова правильно, часто спотыкался и путал слоги. Но это было уже не важно, главное, что ее сын стал говорить. И только тогда Наталья задумалась, а не жизнь ли с вечно пьяным отцом была повинна в том, что творилось с ее сыном. Не то ли, что Шурка постоянно боялся и старался не попадаться на глаза Диме?

Эта догадка была одним из самых страшных открытий и пониманий в ее жизни. Знать, что могла это изменить, что видела, как боялся ребенок отца в подпитии — и ничего не предпринимала, было ужасно. И навсегда, наверное, поселило в ее сердце вину перед сыном. Она знала, что сделает что угодно, откажется от всего на свете для себя, лишь бы дать что-то Шурке, лишь бы он получил все, имел, что ни пожелает. Нет, она не баловала его и очень старалась воспитать хорошим, достойным человеком. Понимала, что ему предстоит стать мужчиной, и не хотела, чтоб тот стал подобным тем, кого сейчас так много вокруг, и кто ну никак не похож на «мужчин». Но хотела, чтобы он смог чего-то добиться. А уж теперь, когда Сашка так увлекся хоккеем, она готова была пойти на что угодно, лишь бы помочь сыну достичь заветной цели. Осуществить мечту.

Однако, несмотря на то, что они с сыном достигли огромных результатов в лечении, несмотря на то, что его без всяких оговорок взяли в обычную школу и давно сняли диагноз — Шурке плохо давалось общение с одногодками и чужими людьми. Оттого и была Наталья настолько благодарна девочке Насте, рядом с которой ее сын ощущал себя настолько свободно, что «заливался соловьем», забывая об ошибках и неправильных склонениях. И она поощряла эту дружбу. Старалась дать частичку семьи и тепла и Насте, в благодарность за то, что девочка делала ее сына уверенней в себе и счастливей.

Наталья даже, тайком от детей, пыталась выяснить, не могут ли они удочерить Настю? Но Вера Семеновна сказала, что им, к сожалению, такого, скорее всего не разрешат. И не только из-за проблем с документами Насти, но и потому, что Наталья — мать-одиночка, да и их материальное состояние не убедит попечительский совет в том, что она сможет содержать двух детей. Наташа очень расстроилась. Ей хотелось и Насте помочь, и порадовать своего сына. И Наталья не боялась того, что пришлось бы работать больше. А если бы у нее своих детей было двое, разве бы она их не смогла бы обеспечить? Смогла бы! Костьми легла бы, но сумела бы. Однако ее доводов, похоже, никто здесь не будет слушать. Такова система.

Потому, чтобы хоть как-то компенсировать разочарование, о котором дети даже не знали, Наталья очень хотела устроить им самый настоящий праздник на Новый год.

Допив свой чай и налив себе еще, она открыла тетрадку и стала составлять меню. Остановилась на мгновение, подумав, что надо еще обязательно позвать Анну Трофимовну, соседку сверху. Пенсионерка совсем одинока, ни детей, ни внуков. А с тех пор, как три года назад умерла мать Наташи, Анна Трофимовна им очень помогала, всегда с радостью сидела с Шуркой, если Наталья задерживалась на работе. Да и Настю уже успела полюбить, сочувствовала девочке, как и сама Наташа. Наверняка соседке не с кем праздновать. А они ее любят и будут рады. Получится почти настоящая семья.